Периметр отчуждения

Периметр отчуждения

— Ваша светлость, вам надлежит раздеться, — сказала одна из двух служанок, вошедших вслед за ним в опочивальню.

Самый юный маршал империи новопровозглашенный герцог Тюльриверский, а в миру просто Алайя Остролист, неприязненно повел плечами, на которых, как обязательная деталь парадного мундира красовались золотые эполеты, и принялся расстегивать пуговицы сам, осознанно не подпустив к себе ни одну из девушек.

— Когда он присоединится ко мне? — спросил молодой человек, когда на нем не осталось ни одного клочка одежды.

— Когда вы будете готовы, — мягко произнесла одна из служанок.

— И в чем состоит подготовка?

— Сначала расслабляющий массаж. Какое предпочитаете масло?

— Мятное, — неприязненно буркнул Алайя.

— Изумительный выбор, милорд.

— Он тоже его любит?

— Угадали.

Чертыхнувшись про себя, маршал лег поверх мехового покрывала, устилающего огромную кровать, и попытался расслабиться под ненавязчивой лаской девичьих рук. Все произошедшее плохо укладывалось в голове. Как он мог так... попасться? Вот именно, попасться, как зверь, на которого организовали охоту. Императору не отказывают, а тот ясно дал понять, что делает безродному мальчишке, взлетевшему на армейский олимп на штыках верных ему солдат, самое, что ни на есть большое одолжение. Отдает в руки великое сокровище империи. Единственного из четырех его братьев, который так и не выбрал себе пару для продолжения рода. Сила и нерушимость империи в семейственности, вот что сказал император. И объяснил, как так получается, что в императорской семье уже тринадцатое поколение подряд рождаются дети, ни в чем не уступающие своим родителям, часто, даже превосходящие их. Все знают, что потомки сильных мира сего далеко не всегда оправдывают ожидания своих прародителей. Но на отпрысков императорской фамилии это не распространялось. Теперь Алайя знал, в чем их секрет. И у юного маршала зубы сводило от безысходности. Руки девушек, разминающие спину и плечи, стали настойчивей и жестче, Остролист сразу это отметил. И, почувствовав, как одна шаловливая ручонка обмазанными мятным маслом пальцами скользнула между ягодиц, пресек поползновения на корню.

— Достаточно, — он резко встал с кровати. Девушки отшатнулись от неожиданности и тоже поднялись.

— Милорд, — начала та, что выглядела чуть постарше, — это обязательная процедура. Она поможет вам избежать...

— Я сказал достаточно, — нетерпеливо оборвал ее Алайя и протянул руку к флакону с маслом, — дальше я сам. И передайте ему, что через десять минут может приходить.

— Но милорд...

— Я что— то неясно сказал?

— Послушайте нас, милорд, — вступила в разговор более юная служанка, у нее даже глаза заблестели, так страстно она желала донести до упрямого маршала прописные для них с подругой истины, — если вы встретите его в таком настроении, он сделает вам больно. Вам нужно расслабиться, успокоится... смириться, — последнее слово прозвучало с неуверенностью, но Алайя не стал слушать этот детский лепет.

— Благодарю, миледи, но я сам разберусь, в каком настроении мне надлежит встречать супруга. А теперь вон. Обе. — Последнее он сказал тем приказным тоном, от которого служивые всех рангов вытягивались перед молодым парнем в струнку, даже не помышляя ослушаться. Это подействовало и на девчонок, которые присели в глубоких реверансах и, наконец, оставили его одного.

— Настроение мое им не нравится, — возмущенно пробухтел Алайя, — Смириться должен... Ага, уже побежал! Ненавижу! — и он со всей силы замахнулся пузырьком с маслом в стену, но... через мгновение медленно и плавно опустил руку.

Что— то тут было не так. Про рождение отпрысков через особый ритуал ему, казалось бы, все уши прожужжали. Но почему император так и не объяснил, с чего вдруг у одного из его братьев до сих пор никого нет. Любой бы из тех же придворных с радостью пошел на то, к чему Остролиста принуждали фактически силой. "Таким образом, у нас два неразрешенных вопроса — почему я и почему он", — подумал про себя маршал. Глубоко вздохнул и снова забрался в кровать.

Готовить себя для другого мужчины было тем еще "удовольствием". Но потакать садистским наклонностям новоиспеченного супруга категорически не хотелось. Видите ли, больно он ему сделает, если Алайя не изобразит на челе бурную радость от предстоящего соития. Ага. Изобразил один такой! Скрипнув зубами, маршал добавил второй палец и тяжело вздохнул, глядя в потолок и честно абстрагируясь от того, что приходилось делать руками между широко разведенных в стороны ног. Десять минут, потом придет этот и надо будет пережить еще пятнадцать— двадцать самых унизительных минут в своей жизни. А потом научится жить с осознанием того, что тебя поимели. Но это еще полбеды. На осознание, как сказал император, у него будет две недели, после чего все повторится вновь. На этот раз уже не для того, чтобы изменить тело, а непосредственно для зачатия. Мило, ничего не скажешь.

Как оказалось, отпрысков имперской фамилии рожали мужчины, а женщины появлялись подле представителей этого славного рода только для отвода глаз. Хотя, не совсем так. Император объяснил, что если Алайя даже после рождения сына не сможет найти общий язык с супругом, у них появится супруга, которая при необходимости будет проводить ночи и с тем, и с другим. При этом император с улыбкой сказал, что за тринадцать поколений такие случаи можно по пальцам одной руки пересчитать. Кроме того, супруги появлялись в чисто мужских парах только на короткий срок, потому что рано или поздно оба супруга смирялись с существованием друг друга и находили общий язык. На данный момент Алайя плохо себе представлял, как такое может произойти с ним, потому что здесь и сейчас испытываемые им чувства были далеки от смирения. Что уж говорить о душевной привязанности?

Да он своего супруга и видел— то всего два раза, когда вместе со своим батальоном спас имперский поезд, на котором тот проезжал через оккупированные территории, чтобы добраться до места переговоров. И, собственно, на церемонии бракосочетания. Высокий, почти на голову выше самого Алайи, с пшеничного цвета волосами, в очках в тонкой оправе, со слегка затемненными по верхней кромке стеклами, не позволяющими полноценно рассмотреть цвет глаз. В длинном светло— коричневом двубортном плаще и алом шарфе, плотно обернутом вокруг шеи. Его тогда ранили враги. В руку, прямо в ладонь. Алайя со своими парнями успел как раз вовремя, пытки только начинались. И он лично бинтовал будущему супругу проткнутую ножом руку, пока во второй тот сжимал выданный ему Остролистом пистолет.

— На всякий случай, — сказал тогда Алайя с улыбкой, искренне желая подбодрить. — Вдруг кто— нибудь ворвется, а я спиной сижу и руки заняты, — и даже подмигнул, опасаясь, что парень в шоке от произошедшего, и с ним могут быть проблемы.

Брат императора только кивнул, не проронив ни слова за все их непродолжительное знакомство. Зато хладнокровно вогнал пулю в лоб одному из вражеских солдат, который, действительно, попытался ворваться в вагон, в котором они с Алайей расположились на перевязку. Тогда Алайю изрядно обескуражило его беспристрастное лицо, на котором не дрогнул ни единый мускул. Он даже прозвал его про себя Ледышкой и заочно посочувствовал какой— нибудь юной даме, которой придется однажды выйти за него.

За тот случай Остролиста наградили Императорским крестом первой степени — высшей военной наградой государства. Первым, за ту компанию, которая принесла ему еще шесть таких крестов и звание маршала в неполных двадцать пять лет. На подписание мирного договора император взял его с собой. Они пересекли несколько ранее оккупированных областей на поезде. И все это время император не отпускал своего маршала, беседовал с ним, узнавал, как потом понял Алайя. Уже тогда нужно было догадаться, что что— то здесь не то. Но Остролист был слишком рад победе, слишком беспечен. Увы. Возраст впервые сыграл с ним по— настоящему злую шутку. Чутье подвело. И на обратном пути его поставили перед фактом, что супружество неизбежно.

— Ты, конечно, можешь сбежать, мой верный маршал, — с улыбкой сказал тогда император, — но, неужели из— за такой малости бросишь страну, за которую пролил столько крови?

Придя к выводу, что уже достаточно себя растянул, Алайя завинтил крышку на флаконе с маслом, перевернулся на живот, приподнялся на коленях и принялся ждать, искреннее надеясь, что ненавистный супруг скоро придет и минут через тридцать вся эта безумная экзекуция закончится. В конечном итоге, в детстве его как— то выпороли так, что он на пару дней впал в беспамятство, вряд ли то, что с ним сделают сегодня, будет намного больнее. Да и тело тренированное уже, не то, что пятнадцать лет назад, когда десятилетний Алайя стащил с лотка булочника сдобную плюшку, чтобы устроить маленький праздник на день рождения младшей сестренки, которая через год так и умерла, ни разу не попробовав настоящий сдобный хлеб. Мысли о сестре отвлекли настолько, что чужое присутствие маршал почувствовал не сразу. Пушистый ковер глушил шаги, но не дыхание. Скрипнув зубами, Алайя спросил, все еще утыкаясь лицом в подушку.

— Нравится вид?

Но ответа так и не дождался. Прекрасно. Супруг у него еще и немой. Просто шик.

— Быстрее начнем, быстрее закончим, — пробурчал он в пустоту, все больше заводясь.

Но и на этот раз ответной реакции не последовало. Козел ебучий! — взвился про себя Остролист и резко развернулся как раз в тот момент, когда нерадивый супруг попытался коснуться руками его поясницы. Алайя сам не понял, как так получилось, что его пальцы сомкнулись на запястье блондина, который дернулся, словно через его тело пропустили ток и... отрубился. Натурально лишился чувств от одного лишь прикосновения. Чертыхнувшись, маршал затащил парня на кровать. Встал, сходил к невысокому столику, на котором служанки оставили принесенные с собой масла и какие— то иные изыски в тюбиках и флаконах, но маршала интересовали полотенце и графин с водой. Намочив махровую ткань, он вернулся к кровати. Присел рядом с бесчувственным телом супруга и окончательно понял, что больше не намерен играть по чужим правилам. Пора устанавливать свои. Осталось лишь определиться, что за игру ему тут навязали, а дальше будем действовать по обстоятельствам, именно так, как он привык во время полноценных боевых действий. Похоже, здесь ему тоже предстоит неравный бой, только несколько иного содержания.

— А теперь, дорогой и любимый, расскажи— ка мне, что тут к чертям собачьим происходит? — обратился он к супругу со зверским выражением лица, как только тот очнулся, когда Алайя протер его лицо влажным полотенцем. И тут же сдавил горло парня властной рукой, когда тот попытался оттолкнуть его от себя и вскочить. — Лежать! — приказал маршал и недобро сузил глаза: — Ну? Говорить будем?

Ответом ему стал ненавидящий взгляд чужих глаз. Ага, оказывается, они у него светло— карие. Супруг, похоже, уже где— то успел расстаться со своими очками. Ну, правильно, не трахаться же в них, да? Алайя сильнее сдавил чужое горло, но лицо брата императора осталось таким же бесстрастным, только впалые щеки побледнели слегка. Хорошо же, что Остролисту о нем известно? У императора традиционно четыре брата. За последние две сотен лет это число неизменно, теперь понятно почему, но не суть. Один — военком, второй — казначей, третий — министр просвещения и науки, четвертый — духовник. Что Алайе было известно о духовниках? На самом деле больше, чем среднестатистическому обывателю, потому что до того, как сбежали, они с сестрой два года провели в церковном приюте. И там все эти батюшки и матушки были такими же Ледышками, как этот. Но Алайя опытным путем узнал, как можно разбить в дребезги их хладнокровие. Воспоминания были отчаянно далекими. Ему было шесть лет, может быть, семь, он смутно помнил. На духовников каким— то непонятным образом влияли чужие чувства. Причем беспокойный воспитанник мог никак внешне их не проявлять, но они все равно знали, что он чувствует. И тогда маршал заставил себя вспоминать боль... пожар, смерть родителей, крики младшего братика, который младенцем задохнулся в том огне. Их с сестрой во время побега из приюта попытался задержать пожилой духовник, но Алайя все думал— думал— думал, вспоминал, когда они бежали по пустынным, ночным коридорам святой обители. Но этого крепкого старика им не удалось бы обогнуть, если бы мальчик не взвинтил боль, раздирающую грудь когтями, до предела и не вжался лицом в живот духовника, обхватив фигуру в рясе слабыми, детскими руками. Тот вдруг вскрикнул, словно каркнула во дворе крупная птица, и начал оседать на пол. Алайя вовремя успел отскочить. Вот оно! Такая же реакция, потому что чувства яркие, незамутненные, болезненные — ненависть и отторжение. Но, чтобы разговорить эту Ледышку, можно ведь попробовать и наоборот.

Он склонился к блондину и на пробу коснулся болезненно сжатых губ кончиком языка. Взгляд светло— карих глаз он так и не отпустил, чутко ловя любое изменение в настроении супруга. Конечно, в этом плане у того было неоспоримое преимущество. Если догадка верна, и духовники, действительно, такие чувствительные, что вынуждены изображать из себя ледышек только для того, чтобы хоть как— то абстрагироваться от чужих чувств, то победа будет за ним, потому что слабое место найдено, осталось грамотно надавить и разорвать периметр отчуждения. Правда, маршал и сам пока не знал, что будет делать потом. Кроме того, позволил себе непозволительную роскошь — не задумываться о последствиях, а полностью положиться на интуицию.

— Чувствуешь меня? — прошептал он хрипло, обдав теплым дыханием влажные после прикосновения языка губы.

Под ладонью Алайи болезненно дернулся кадык супруга, когда тот с трудом сглотнул, но так ничего и не ответил. Маршалу это не понравилось. Раздражение вспыхнуло в нем с новой силой, но он зажмурился, уткнулся супругу в шею, неосознанно отметив приятный и ненавязчивый аромат каких— то фруктовых духов с прямой ноткой специй. Глубоко вздохнул, задержал в легких воздух, пропитанный этим чувственным ароматом. Сделал еще несколько таких же размеренных, глубоких вздохов. И снова поднял лицо, чтобы встретиться взглядом с супругом.

— Уже лучше, правда. Уже не больно... — прошептал он и снова прижался к губам, успев заметить как округлились глаза душимого им мужчины.

И тот ответил. Разомкнул губы. На языке появился чужой, мятный привкус. Так— так, похоже, кто— то позаботился о свежести дыхания. Смешно. Если верить служанкам, изначально так называемый акт в принципе не предусматривал поцелуи. Пришел, вставил в уже подготовленного парня, трахнул, вышел, ушел. Такой вот нехитрый расклад. Тогда к чему мята на языке, а? Алайя улыбнулся прямо в поцелуе, старательно культивируя в себе безобидные и в первую очередь положительные эмоции, а потом отстранился. И был обескуражен тихим голосом супруга:

— Я — эмпат. Я пропитываюсь чужими чувствами, как губка. Слышу ложь, но не слышу мысли, хотя, раньше, двести лет назад, когда этот дар считали одержимостью, потом болезнью, нас сжигали на кострах именно за это. Я чувствую, что ты развеселился, но не знаю почему... — последнее прозвучало с едва уловимой вопросительной интонацией.

Улыбка маршала стала шире, но он решил в отместку за столь долгое молчании тоже проигнорировать вопрос в голосе супруга.

— Вот теперь можно и поговорить, — заявил Алайя и разжал пальцы на чужом горле, после чего выпрямился и сверху вниз посмотрел на блондина. — Скажи мне вот что, ты сам выбрал именно меня, или тебя брат надоумил?

— Зачем тебе знать? — супруг отвернулся, но Алайя обхватил пальцами его подбородок и заставил смотреть на себя.

— От этого зависит, открою ли я тебе свой маленький секрет, — сказал он, и запоздало поразился, что вообще заговорил об этом. Еще минуту назад ему бы и в голову не пришло раскрывать семейную тайну. Что же на него нашло? Неужели, это эмпат на него так влияет? Плохо. Очень плохо. Может быть, не зря их в прошлом жгли?

— Ты подумал... нет, не важно, — оборвал себя супруг и попытался встать, но Алайя надавил ему ладонью на грудь, требовательно смяв в пальцах ткань шелковой, белой рубашки. Сам он был все так же полностью обнажен. Но нагота его мало смущала. В боевых условиях при каком только стечении народа не приходилось обнажаться.

— Я подумал о том, что, возможно, вас не зря жгли.

Между ними повисла напряженная пауза.

— Я не влияю на тебя, клянусь.

— Но теоретически можешь?

— Я... очень сильный духовник. Сильнее многих. Поэтому могу влиять на ментальные потоки... и зачем я... — вдруг спохватился он и снова замолчал.

— Наверное, за тем же, зачем и я тут перед тобой открываюсь, — скороговоркой пробормотал Алайя и отвернулся к окну, больше не глядя на блондина. Помедлил, потом постановил: — Давай так. Мне нужно кофе, желательно с коньяком, иначе не расслаблюсь. И чего— нибудь поесть, а то на этой свадьбе кусок в горло не лез. А ты сам лучше бы принял ванну и тоже немного успокоился, так пойдет?

— То есть... ты будешь ждать меня здесь? Мне сказали...

— Что могу убежать? Могу. Но не стану. Можешь считать, что ты мне понравился.

— У тебя раньше... — эмпат медленно сел, теперь их глаза оказались на одном уровне. Алайя помедлил, потом перекинул руку через супруга и уперся ладонью в покрывало рядом с его бедром.

— Не совсем, — тихо сказал он. Воспоминания всплыли где— то на периферии сознания, но он осознанно придержал их, чтобы новоявленный супруг снова не лишился чувств от болевого шока. Эмпат тяжело сглотнул и, похоже, совершенно неосознанно придвинулся ближе. Алайя негромко произнес: — Все еще хочешь услышать о нем?

— У тебя уже был мужчина, — озвучил супруг уже очевидное для обоих.

— Он погиб при обороне Крухарда— Иле. Уверен, что хочешь...

— Да. Я хочу чувствовать.

— Ладно, — неохотно согласился Алайя, закрыл глаза и провалился в поцелуй с привкусом обоюдного безумия.

Он оторвался от чужих губ, только когда перестало хватать дыхания. По щекам супруга катились слезы, но лицо оставалось таким же непроницаемо— прекрасным. Холодным и отчужденным. Только глаза выдавали, что перед ним человек, который только что всей глоткой хлебнул горя. Чужого горя. Его... его самых болезненных воспоминаний, которые, в отличие от детских, были так свежи, что перехватывало дыхание.

Алайя сам не понимая, что творит, собрал губами чужие слезы и тихо прошептал:

— Выдохни, Шеллеф, — а потом улыбнулся, запустив пальцы в мягкие, пшеничные волосы, немного потянул назад, но не сильно, не болезненно, и напомнил: — Кофе, коньяк, еда. А для тебя самого ванна.

— Да, — хрипло выдавил из себя эмпат, и Алайи пришлось посторониться, чтобы тот смог спустить ноги с кровати. — Не думал, что ты такой, но и не сам тебя выбрал. Просто поделился с братом, что ты... когда спас меня, не вызвал раздражения. Твои чувства они как— то по— особенному ощущаются. Я даже объяснить не могу, в чем та особенность, а брат решил, что это единственный шанс обеспечить меня наследником, — вдруг ответил он запоздало.

Он уже вставал, когда Алайя схватил его за руку. Шеллеф обернулся, встретился с ним взглядом и совершенно потерянно моргнул, когда услышал:

— Я — храрка. Слышал о нас?

Пальцы супруга дрогнули в его ладони.

— Огненный? — недоверчиво уточнил эмпат.

— А кто из нас самые сдержанные?

— Вынуждены сдерживаться, потому что любая, слишком сильная эмоция и...

— Пламя, разрушения, бессмысленные смерти. Мой младший брат в младенчестве задохнулся в собственном огне. Родители были водными и до последнего, пока не обрушилась крыша, пытались его успокоить, — воспоминания вернулись яркими картинками. Эмпат упал на колени, все еще держась за руку Алайи. Тот попытался разжать пальцы, но Шеллеф ухватился за него, как утопающий за соломинку. И маршалу ничего не оставалось, как снова поднять его и притянуть к себе. Они лежали лицами друг другу поперек кровати, ноги болтались в воздухе, потому что подтянуться повыше не было сил, да и желания тоже. И все еще держались за руки.

— Ты большая находка для меня, ты знаешь? — шепотом спросил эмпат и попытался развить тему: — но, если ты не хочешь... если не... пламя может вырваться на свободу, так? — Он не стал дожидаться ответа и продолжил, придвинувшись вплотную так, что их лбы теперь соприкасались. — Я не могу выносить ребенка сам. Единственный из нас всех. Остальные, даже император, вынашивают потомство сами. Но я... гормональные всплески, типичные для беременности могут иметь самые непредсказуемые последствия для психики. Кроме того, в нашей семье я первый, кому удалось овладеть искусством контроля над ментальными слоями. И чем может закончиться его потеря, никто не знает.

— Не оправдывайся. Я понял, — недовольно пробурчал Алайя. Его супруг отчаянно зажмурился и затих. — И да, мне это совсем не по нутру, — довольно резко выдал маршал. — Вот как я брюхатым вернусь в расположение войск?

— Вернешься?

— А ты думал, я буду сидеть здесь и гусей разводить? Извини, но обойдешься, — припечатал Алайя и резко встал. Отошел к окну, не заботясь, что в свете, льющемся из окна в промозглую ночь, его мог разглядеть каждый желающий. Взяв себя в руки, он жестко напомнил: — Кофе и коньяк, уже можно без еды. И минут через двадцать можешь возвращаться.

— Я могу провести ночь в своей комнате. Твоя слева от этой, общей, туда уже перенесли твои вещи.

— А брату потом, что скажешь? Не думаю, что ты с этим твоим даром способен ему соврать.

— Не способен, но наша личная жизнь на данном этапе его не касается.

— Шел, я прошу, давай не будем еще сильнее все усложнять. Я жду тебя здесь. Двадцать минут. И попытаемся снова.

Шеллеф вернулся через пятнадцать, в белом банном халате и пистолетом в руке. Застал Алайю все таким же обнаженным у окна с чашкой кофе в руках. Помедлил, но все же подошел вплотную и положил на подоконник перед ним памятный пистолет, с гравировкой на стволе, значение которой стало ясно только сейчас.

— Джен Росс — это его ты любил. И это его оружие мне отдал тогда в поезде.

— Да.

— Почему ты не набросишь на себя что— нибудь?

— Тебя соблазняю.

— Ты ведь теперь знаешь, что меня не обмануть, — с грустью обронил брат императора.

— И не пытался, — криво усмехнулся Алайя, поставил чашку рядом с пистолетом и притянул не ожидавшего такого маневра супруга к себе спиной. Положил подбородок ему на плечо, вздохнул и... принялся распутывать на нем махровый пояс. Шеллеф попытался перехватить его руки.

— Постой.

— Тс— с— с— с, — шикнул на него маршал и положил большую, мозолистую ладонь на плоский живот, теплый и мягкий на ощупь. — Просто постой так. Тебе же нравится, когда от меня исходят волны удовольствия. Чувствуешь?

— Я никогда... все те, кто были у меня раньше, они так оглушали своими чувствами, то страхом, то неуверенностью, то расчетливостью, что хотелось сделать больно. И чтобы сам акт побыстрее закончился. Перетерпеть и забыть.

— Страхом, это я так понимаю, кто— то из братьев тебе невинных девочек подсовывать пытался?

Шеллеф помедлил, потом кивнул. Алайя дал ему почувствовать свое раздражение этим фактом и почти сразу подавил его в себе. Эмпат облегченно выдохнул.

— Твой контроль обнадеживает настолько, что невольно заставляет задуматься о совместном будущем. Если хочешь обратно в расположение войск, я поеду с тобой.

— Как примерная супруга? — съехидничал маршал.

— Супруг, — поправил его эмпат.

— Ладно, пошли в кровать. Вот рожу тебе эмпата с даром огня, будешь знать. Мы же первыми полезем на стенку от этого ребенка!

— Я так... я так... — вдруг начал заикаться Шеллер.

На что Алайя усмехнулся, рывком развернул его к себе лицом и толкнул на подоконник. Чашка с кофе полетела на пол, разбилась. Маршал успел выдохнуть в губы супруга, что это на счастье, как к ней присоединился пистолет и раздался выстрел. Но они оба только вздрогнули, продолжая в поцелуе слепо обшаривать руками тела друг друга.

— Надо было на предохранитель поставить, — пробормотал Алайя, когда в комнату влетели два стражника.

— Пошли вон, — вместо ответа зашипел в сторону служивых эмпат и так приложил ментально, что те вытянулись по стойке смирно, как болванчики на параде, развернулись и, покачиваясь, с остекленевшими глазами замаршировали на выход.

Маршал подхватил супруга под бедра и отнес к кровати, опустил на нее и накрыл обнаженное тело эмпата собой. Тот впился пальцами ему в бока, раздвинул ноги, подпуская ближе, и застонал, когда их чресла соприкоснулись.

— Ты будешь только мой! Никаких женщин и временных жен. Никаких мужчин. Запомни это. Иначе даже общий ребенок не удержит.

— Да, мой маршал.

— Тогда держи масло. Нужно повторить. Слишком долго телились. И давай уже сделаем это, чтобы за душу не тянуло. Забеременею и рожу.

— А потом?

— Снизу будешь ты.