Когда смерть разлучит нас...

Пролог.

— Итак, слушай внимательно и записывай слово в слово... только на латыни! Вот увидишь, совсем скоро этот язык станет языком мира мудрости. И факт остается фактом, тайну этой книги не должны познать те, кому с разумом не по пути.

Сегодняшней ночью на странице пергамента останется один из страшнейших секретов, которые я не могу унести с собой в могилу... душа моя тяжела, она требует освобождения от оков темных знаний. Напиши предупреждение в начале этого раздела. Напиши, что только отчаявшийся осмелится перевернуть эту страницу. Напиши, что решившийся на безумие сие, должен оставить всякую надежду и страх (хотя, что такое первое без второго и второе без первого?) за порогом этого раздела... Видит небо, я их предупредила. А потом приступай к заглавию. Обозначим этот раздел... "Воздаянием". Ведь те, кто дошел до этих слов ищет именно воздаяния — награды или кары. Для себя — первое, для врага — второе. И как мы знаем, делами воздаяния редко занимаются тщеславные боги, а сам человек по своей природе слишком слаб, чтобы заплатить каждому по счетам. И если вдруг несправедливо обиженный не получит своего воздаяния от легкомысленной Фортуны, что ж... пусть будет так, что к нему в руки попадет эта книга, и он откроет ее на этой самой странице. И сделает окончательный выбор: свобода на земле и рабство на небесах или же уничижение при жизни и раздолье духа после нее. Ведь даже гении и демоны не награждают смертных вниманием за так, и ежели кто решил воспользоваться их услугами, пусть помнит, что они потребуют у него взамен свободу. Решай что важнее, твоя гордость или твоя душа.

Ночь сегодня совершенно безлунная, не так ли? Очевидно, даже Нюкта нынче на моей стороне. А значит, речь пойдет о тайне всех моих тайн. Напиши же первое имя из списка этих лихоимцев-небожителей. Его зовут Эохайд Брес.

Твое удивление логично. Ведь ни греки, ни римляне не знакомы с этим именем. Но как я говорила, боги чужеземцев так же реальны, как и наши. Ведь (и это тоже будет нашим секретом) не боги создали людей, но люди богов. Они сотворили их по образу и подобию своему. Наделили их своими пороками и качествами, они олицетворение самых низменных людских желаний и мечтаний... но вернемся к книге.

Эохайд Брес — сын Элаты — на манер всех фоморов невероятно скуп, корыстен, хитер и жесток. И конечно же, эти пороки нашли отражение на его лице. Ты думаешь, он чудовищно уродлив? Отнюдь.

Брес настолько красив, что люди, выдумавшие его, теперь почитают его образ эталоном. И все прекрасное, будь то цветок или человек, сравнивают с ним, говоря "Разве что только Брес прекраснее". Почему ты удивляешься? Тебе кажется странным, что что-то настолько омерзительное душой может иметь прекрасный облик? Но что такое плотская красота? Она не обладает даром созидания, она лишь сбивает людей с толку, лишает их покоя, ей хочется обладать, из-за нее ведут войны, убивают, предают... Или ты думаешь, что наш бог любви — Эрот — прекрасен? Напротив, он стремится к красоте, так как сам ее лишен.

Потому, напиши, что ежели какой отчаявшийся человек надумает призвать Эохайда, пусть даже не думает поднимать на него глаза. Хотя бы до тех пор пока не получит от него слово. Не думай, что слова — пустой звук для богов, они важны для них почти так же как воздух, ведь они появились из слова. Им нужны молитвы и хвалебные гимны смертных, они живут ими.

Что еще будет интересно узнать человеку, которому в руки попадет эта книга, или же лично тебе? Эохайд Брес не является богом в полном смысле этого слова, люди не молятся ему, у него нет храма, святилища или жертвенника. Возвысился же он за счет своей удивительной красоты, которую так ценят праздные боги, но которая людям во все времена принесла столько бед. Особо же ценит его жестокая богиня Инанна, покровительница плотской любви и войны. Но зная ее непостоянство, Брес копит силы и слуг, потому редко отказывает в сделке человеку, даже самому ничтожному.

А теперь отложи перо в сторону. То, что я скажу дальше, не должно стать знанием многих, но лишь одного.

У каждого божества есть свой идол, которому он неосознанно поклоняется, с которым неразлучен, который олицетворяет его. Этот предмет может быть сущей мелочью, с которой, однако, ее владелец неразрывно связан. Как это похоже на людей, не так ли? Но к чему я говорю тебе это? У Бреса тоже есть вещь, с которой он не расстается ни ночью, ни днем. Завладей человек такой вещью и его свобода и душа останется при нем. Вместе с тем, он может потребовать у божественного заимодавца исполнение своего требования, обещаясь вернуть идола.

Я учу тебя мошенничеству? О ты еще так неисправимо глупа, дорогая моя, я учу тебя жизни.

Но раз ты такая усердная в добродетелях, вернемся к нашему труду. Записывай, что потребуется несчастному, решившему сговориться с воплощением самого порока.

1 глава.

Старая слепая ведунья, сказавшая все это, была опасно проницательна и знала многое о других из того, чего они сами о себе не знали. Однако было и то, что Морта (а именно так звали вещунью) не знала, запамятовала или просто не видела смысла озвучивать.

И ныне, надиктовывая подопечной свои личные "веды", Морта, возможно, из-за жадности ко времени или пергаменту, не стала вдаваться в подробности, касательные героя ее истории. Она обозначила лишь самые примечательные черты его образа.

Брес, кажется, надежно укрепившийся в фаворе ревнивой и вспыльчивой Инанны, был и в самом деле непристойно жаден, корыстен, жесток и красив. И если для разумных людей он брал десять баллов из десяти по шкале "упаси-Фортуна-от-встречи-с-тобой", то для небожителей последний "талант" Эохайда перевешивал все его недостатки. Хотя терпели его небеса по другой причине — он был под покровительством одной из самых могущественных богинь. И на правах ее любимой игрушки он творил, что хотел и где хотел. Но продолжалось это недолго и причина тому не внезапное похолодание в широтах их постели, а дикая, неудержимая скука, которая как болезнь обрушилась на Бреса, заковывая его в границах собственных покоев. Он не хотел видеть ни лица родного пантеона, ни любые другие, делящие с ним просторы вселенной. Это же относилось и к его любовнице. Но что удивительнее всего, это касалось и его самого.

Узнай об этом его покровительница, и она ужаснулась бы, понимая, что ее любимец сошел с ума: Брес возненавидел собственное отражение. Кто знает, сколько прошло дней (недель, месяцев, лет?) с тех пор, как он приказал вынести из своих чертогов все до одного зеркала, да вообще, любые блестящие, отполированные предметы, которые могли бы пусть даже мимолетно запечатлеть на своей поверхности его образ.

Нарциссу бы его проблемы.

Объяснял же сам себе эту антипатию Брес так: в Лету канула уже уйма времени... десятки, возможно, сотни лет. И на протяжении всех этих лет он чуть ли не через каждый час видел свое отражение. В медном зеркале, в воде, в стекле, в блеске золотых монет, на грани драгоценного камня, в чужих глазах... Знал бы кто, как он смертельно устал от самого себя. Именно так и никак иначе. От мира устать невозможно, Эохайд это знал, ведь тот непрерывно меняется, неустанно подбрасывая богам новые причины удивляться. Да, удивляться всегда будет чему. Но только не своей долбаной, никогда не меняющейся внешности! Она приелась ему до тошноты.

Но Брес знал, что божественные соседи поднимут его на смех, узнав корень его тоски. Потому сын Элаты предпочитал жизнь молчаливого затворника, хотя некогда пренебрегал и даже страшился одиночества. Однако иногда, крайне редко и с разной степенью периодичности, дабы окончательно не утратить рассудок, он позволял навещать себя Энки.

Как бы ни были сложны и запутаны семейно-родственные связи между богами, этого молодого юношу он считал своим братом, а если не братом, то другом, не другом, так учеником. Как бы то ни было, Энки всегда смотрел на Бреса широко распахнутыми глазами доверия, трепета и восторга (а именно так, по мнению Эохайда, смотрели младшие братья на старших, на отцов и на учителей). И хотя Брес презрел свою внешность, отказаться от своей души он не мог. Потому иногда рассуждал вслух перед публикой в лице одного лишь Энки, и встречая его одобрительные возгласы, безоговорочное согласие и восхищение, как бы любовался отражением своего изменчивого, загадочного, непостижимого внутреннего мира. Что нравилось ему несомненно больше, чем статичное выражение пусть и красивого, но опостылевшего лица. Ну, и кроме прочего, Бресу необходимо было хоть чье-то поклонение, при условии что Инанна ему уже приелась.

Так и теперь, он благосклонно принял Энки у себя. И потому юноша уже несколько часов к ряду сидел в углу, терпеливо ожидая слов, как подаяния, тогда как Брес, развалившись на ложе, придавался внутренним терзаниям. И, кажется, он был бы исключительно рад, наступи сейчас внеплановый конец света, апокалипсис, рагнарёк, пралая... что там еще успели придумать для них люди? Это бы, наверняка, несколько его отрезвило, ну а пока...

Подкидывая к потолку старинную серебряную монету, изрытую символами рун и орнаментом рисунка, Брес ловил ее налету. Чтобы та повторила свою траекторию. И опять. И снова. Собственно, все его существование олицетворялось этим бессмысленным подкидыванием и ловлей монеты.

Последовательность взлетов и падений прервала вошедшая рабыня, которая принесла своему господину ужин (завтрак? обед?). Полупрозрачная, бледная, смотрящая в пустоту и немая слуга, все действия которой были отрепетированы и точны, ни одного лишнего движения, взгляда, звука. И когда она ушла, оставив на столе владельца этих чертогов амброзию и нектар, Брес с неохотой поднялся с ложа. И не успел он с презрением покоситься на яства, как Энки, совершенно неожиданно, нарушил тишину.

— Люди... что ты думаешь о них?

Брес неторопливо повернулся в ту сторону, где не так давно скрылась рабыня.

— Я никогда не видел их, никогда... не разговаривал, но так много слышал! — Продолжил с едва сдерживаемым воодушевлением парень, всматриваясь в старшего брата, который, напротив, упрямо отводил взгляд. — А ты... какими они кажутся тебе?

— Мимолетными. Сумасшедшими. Счастливыми. — Отрывисто ответил Брес, охватив в этих трех примитивных словах всю многогранность сути такого удивительного существа как "человек". Энки настороженно вслушивался, ожидая хотя бы толкования. — Каждый день у них последний, а если не последний, то и последний близко. Что касается, их сумасшествия: они мечутся между двумя противоположностями, не в состоянии обрести середину, достичь блаженной умеренности. От лета к зиме, от наслаждения к страданию, с похорон на свадьбу, с рассвета до заката, с момента рождения и до смерти. Глупцы живут в аду, но даже не знают этого. Потому и счастливы.

Без особого удовольствия, Брес приступил к трапезе, разложенной на деревянных блюдах, жестом приглашая Энки составить ему компанию.

— А я бы... если бы была такая возможность, наверняка, воспользовался ей, чтобы просто поговорить с человеком...

— Ты предпочитаешь разговор с всеведущими богами беседе с людьми? Какой в этом прок? Что ты сможешь узнать у тех, кто сам себе придумал господ, заковал в цепи рабства с улыбкой на лицах и исправно платит им дань? Просто чтобы снять с себя ответственность за все творящееся у них дома. Обладающие абсолютной свободой они намеренно от нее отрекаются, чтобы вспоминать о ней, писать о ней песни, желать ее. Нет, этот народ...

— Непостижим! — Заключил с горячностью Энки, на что Брес кивнул головой в сторону выхода.

— Хочешь поговорить с человеком? У меня их сотни, выбирай себе в собеседники любого.

— Нет. Нет, то не люди. Это же просто тени... Немые, слепые призраки. То что я слышал... читал...

— О, так ты читал. — Насмешливо протянул Брес, придирчиво оглядывая принесенные блюда, решая, с какого бы начать.

— ...говорит о них, как о существах исключительно... исключительно... неповторимых! Ведь даже любую глупость они могут оправдать и выставить в таком свете, что ты поверишь в то, что эта глупость была необходима и неизбежна. То как они мастерски управляют словом, восхитит кого угодно. Вот послушай, что я вычитал...

Но Брес не слушал. И причиной тому служили не чрезмерная утомленность необоснованной восторженностью Энки или же непомерная гордыня, диктующая, что слушать нужно только лишь себя, потому что только ты — знание, а остальные — мнения. Нет, отстать от угнетающей разговора, его заставило острое ощущение собственной необходимости.

Это чувство он помнил и теперь казалось, что даже ждал. Не для того, чтобы в очередной раз потешить собственное самолюбие (чувство осмысленности и нужности наполняло его теплом, согревая), а для того, чтобы положить конец скуке.

Его вызывал человек. Да, очередной глупый и недостойный его внимания смертный, которому однако он не откажет. От возможности посетить этот суетный и меняющийся со скоростью мысли мир он отказывался редко и, обычно, не по своей воле.

Что сказать, людей и иже с ними Брес презирал, однако к устойчивому в своей неизменности миру богов он испытывал чувства куда более отталкивающие. В связи с этим он дал собственное определение красоты. Красота, окружающая его была достойна небожителей, бесспорно, но эта красота быстро становилась обыденностью и уже утрачивала право называться столько громко... В общем-то, красота, по его мнению, заключалась в изменчивости. И тут он не мог грешить против людей, непостоянство — их конек. Тем не менее, если это и повышает их статус в его глазах, то совсем не на много. По части глупости их, все-таки, тоже не обскачешь.

И не имеет значения, перед каким условием он будет поставлен уже буквально через минуту. Нет никакой разницы, что потребует у него этот человек взамен на свою свободу. Просто еще один раз ощутить ветер в волосах, вдохнуть обжигающий воздух, почувствовать, как собственная сила разливается в скованном тоской теле...

Глупцы-смертные сами не знали, что взывая к нему, они тем самым дают ему безграничную власть. Их коленопреклоненные молитвы делали его буквально всемогущим. Разве это не забавно?! Он никогда и не был всесильным, но именно их вера в то, что он всесилен, делала его таковым!

Люди говорили: ты — бог, ты могуществен, ты нам поможешь, а его суть просто с этим соглашалась. Он говорил: ну, если вы настаиваете, пусть будет так.

И вот он — всесильный и гордый — отходит от стола, оставляя трапезу и недоуменного Энки за своей спиной, чтобы снизойти до них, своих глупых, смертных богов.

— Ты... что, уходишь?

— Да.

Сейчас Брес не умел да и не хотел рассказывать брату/другу/ученику о собственных душевных волнениях. В этом тихом "да" заключалось на деле громкое "свободен!". Вот оно, люди отреклись от свободы в их пользу. И, наконец-то, ему тоже перепал кусок этого пирога.

— А если... к тебе придут? Инанна?

— В таком случае, оставайся здесь и передай ей... — Брес помедлил на пороге, обернувшись к Энки. — Я занят.