Дом под скалой

Медитация

Глава Цзе очень хорошо владеет словами, он очень уместен, прекрасно соблюдает ритуалы, он настоящий глава клана. Поэтому понять, что он хочет сказать, иногда очень сложно.

Я встретилась с ним после общего собрания в выделенном мне благонравными заклинателями шатре один на один. Было спокойно и уютно, хотя, прикрыв глаза, я словно купалась в холодной и яростной энергии, которую не готовы были принять леи этой земли. Шеин Лай дела все что мог, вторые сутки упокаивая бродящих по долине мертвецов, ведь не все с обрывом нитей контроля ушли на покой. Оставшиеся были слишком полны негодования и молодой Шеин играл, пока с губ не начинала капать кровь.

Другие заклинатели помогали в меру сил, кто-то занимался похоронами, кто-то проводил церемонии упокоения, едва не падая ног, Лаоин Цзе исчез среди соклановцев, помогая силой и утешая словом.

К сожалению, свободных шатров после этого сражения оказалось достаточно, чтобы этот, из плотной синей и белой ткани, достался мне. Из него вынесли вещи погибшего, оставив обезличенные циновки, низкий столик и несколько жестких, набитых, возможно, камнями, подушек.

Шеин Лай, устало вздыхая, с поклоном вручил обманчиво простой чайный набор из коричневой глины с пиалами покрупнее обычных в подарок. Заметил, как я бываю недовольна малыми объемами готовящихся напитков? Внимательный и наблюдательный.

Юные слуги в клановых же одеяниях Цзе принесли сундук, полный мелочей, способных улучшить жизнь любого заклинателя. Сам сундук был произведением искусства резчика. Ароматное дерево было сплошь покрыто рельефными узорами, жанровыми сценками, эмблемами кланов.

Перебрав кучу мелочей, я оставила в покое заколки, кувшинчики и драгоценные наручи, погладила короткие кинжалы. Богатые дары из золота серебра и нефрита. И многие из них были наполнены силой. Однако мастеру Тай я на обмен принесла кое-что свое. За древние по меркам людей мелочи — рубины, написанные энергией жизни и смерти, и несколько рецептов из прошлой жизни удалось выменять полдесятка увесистых мешочков чая.

И сейчас, свернувшись кольцами на подушках, я снова внимала Главе Цзе, аккуратно разливая крепкий горьковатый напиток, закручивая клубы пара вокруг пальцев, как Глава сплетал слова.

Речь плавная, вежливая, и этот Лаоцзы внимает, кивает, раскладывает слова и значения по полочкам. Этот старый мудрец, пригубив чай, делает паузу перед ответом.

— Ах, так глава разведки Цзе выразил опасение, что это Лаоцзы слишком заметен.

— Увы, — кажется, губы старика немного опускаются, и он всем видом выражает уважительное смирение.

Да, Лаоцзы старше, если не считать те мои пятьдесят и десять лет, но в знании обстановки уступает тем, кто не просидел в домике под скалой бесконечно долгие годы.

— Шпионы, — я осуждающе склонила голову, — как можно предавать человечность, жизнь?

— Увы, сила, власть и деньги соблазняют даже самых стойких, взять хоть клан Шеин.

Это тонкий намек на Лая, истории которого я не знаю полностью? Но он много лет он провел в небытии, платя за свои ошибки. А потому...

— Не будем о Шеин, не у всех есть выбор между добром и злом, иногда он есть только между злом и еще одним злом. Но вы правы в своей озабоченности, и я немедленно озабочусь этим вопросом. Шпионы — шпионы, не получат своего куска добычи...

Глава Цзя довольно поднял пиалу в молчаливом тосте.

А я глубоко задумалась. Идея не лишена соразмерности. Наблюдая за мастером чая Таем, за тем, как он собирает и фильтрует хлебные крошки знаний, как остер его взор и как быстра кисть, думаю, что опасаться шпионов — справедливо.

Как мне спрятаться? Не от чаевара, признанного и известного мастера добычи знаний, вероятно, докладывающего императору. От прочих. Замаскироваться?

Я ласково погладила чешую.

Нужна информация из тех уголков памяти Лаоцзы, которые никогда не удосуживалась проверить Ли Мин Гуань.

Я плавно встала и потянулась.

Что ж, попробуем медитацию. В конце концов, трех тысяч и десяти лет достаточно быть нагом. Ведь пятьдесят я была человеком. Можно попробовать еще раз стать полностью Ли Мин Гуань.

Для поиска знаний я выбрала большую поляну, отгороженную от основного лагеря нескольким рядами деревьев. Это не магнолии, а густые относительно низкие сосны.

Приятно пахнет хвоей и смолистыми ветками, земля укрыта мягкой травкой и пожелтелой подстилкой из игл.

Я устанавливаю на одну их веток кристалл с музыкой, что должна помочь уйти в себя, и, перехватив тидао, выскальзываю в центр. Закрываю глаза.

Вдох — выдох.

Короткое движение хвостом в сторону кристалла и поляну заливает музыка.

Это ни в коем случае не спокойная, мелодичная мелодия, призванная успокоить и погрузиться в память. Это рокочущие барабаны, гнетущие флейты, режущие нервы скрипки. Это тяжелая мелодия, заставляющая дрожать внутренности в нервном ритме. Это мелодия нитей, которые заставляют сердце биться, гонять кровь по венам, двигаться.

Моя медитация — в движении, в танце.

Тидао взлетает, закручиваясь и с воем рассекая воздух, тело струится вперед, скручиваясь пружиной, распрямляясь, на вздохе вырисовывая то резкий, то плавный узор из древних, забытых ката.

Тидао порхает вокруг, длинная коса, следуя за ним, позвякивает украшениями. Тело взвинчивает темп, напитываясь силой, движения становятся одновременно четче и плавнее, мысли проваливаются в глубину, скручиваясь в воронку.

Вдох, выдох, барабанная дробь, движение, танец.

Тидао и тело, продолжение друг друга, сложение атаки и защиты, танец теней и света, дрожь земли и пение ци.

Змей то замирает в тени, то скользит в свет, сворачиваясь в кольца. Яд струится по жилам, смерть скользит рядом, лаская чешую, пульсирует под кожей жизнь, выжигая вены. Сияние зарождается на кончиках пальцев, течет по телу, рисуя узор из чешуи, пульсируя в небрежном быстром ритме погружающей в транс музыки.

Сознание валится, валится, валится в глубину тела. Собирается, подчиняясь старым, пробуждающимся инстинктам.

Сияние сплетенной из тьмы и света силы бьет в грудь, сворачиваясь в среднем даньтяне змеей, кусающей свой хвост.

Судорога свивает тело в пятикратное кольцо, тидао все еще взлетает в воздух, подчиняясь рукам, движущимся в каноне, коса при резком развороте уходит в противоход, бьет по лицу, рассекая губу.

И терпкая кровь стирает границы.

Миг сияющей боли и сила, расплетаясь, сдирает старую кожу, разрывает старые вены, плавит внутренности.

Ноги подламываются, руша тело на землю, но мелодия, бьющая в сознание, продолжается и руки ловят тидао.

Перекат, шаг, уклонение, удар. Линька произошла.

Но медитация продолжается.

Маскировка

Было бы бесчестьем обманывать и маскироваться в мирное время. Заклинатели считают, что на врага нужно идти открыто, с мечом наголо и магией в руках. Но война вносит коррективы. И разрушаются стереотипы, нарушаются традиции, рождаются новые умения, выходят на свет мастера позорных по мирным временам навыков.

Война вообще двигает вперед изобретателей, в магии ли в технике ли. Порой все это приводит к концу мира и цивилизации.

Но здесь и сейчас я в цзянху, оставшемся небольшим оплотом порядка после окончания магического мира. И цзянху ведет войну. Но есть император и его люди, наблюдающие, помогающие ресурсами и людьми. Император, не осуждающий нарушения традиций в пользу для государства.

Эти рассуждения сопровождали меня в неспешном путешествии между клановых шатров в поисках мастера Тая. У него в запасах наверняка достаточно одеяний, чтобы замаскировать эту Ли Мин Гуань под обычного заклинателя.

Ведь Ли Мин Гуань вовсе не так мудра, как тот Лаоцзы, и не предвидела, что случится линька и нагини во второй форме потребуется традиционное одеяние. И не одно.

Дорожное, для приема гостей, домашнее, для сна, на смену, для посещения приемов и праздников, на лето, для зимы и осени, и все не менее чем в трех экземплярах, и не менее чем в четырех слоях, для высокой молодой госпожи.

Так говорит память.

Я говорю — мне бы хватило пока и пары дорожных мантий женского кроя. В этом лучше остаться традиционными. Ли Мин Гуань, судя по отражению в воде, отчетливо нагини, с этим изящным чешуйчатыми рисунком на коже, вертикальными зрачками, когтями и скользящими движениями, пусть и на двух ногах. Но она же и отчетливо женщина. Так что текущей дорожной одежды будет недостаточно.

Мысль эта была отчетливо видна на лицах немногих встреченных заклинателей. Да, короткая, выше колена, мантия, широкий тугой пояс, накинутый сверху растрепанный плащ — пао и торчащие из-под короткого подола голые ноги — слишком неприлично.

Поэтому, мастер Тай.

Я определенно не хочу быть должной в первую очередь кланам. Те же Цзе буду рады одарить меня всем необходимым, и оплаты не примут. А долго это долго.

Лучше — честная оплата. Потому для мастера Тая в рукаве я несла рубины из тех, что понравились ему особо в прошлый раз.

Мастер Тай, хитрый лис, чей скромный шатер сейчас был расположен буквально на противоположном конце лагеря от моего, ответил на вежливый поклон и на вежливую просьбу распахнул сундуки. Он совсем не удивился моему появлению.

О, откуда столько тканей в этом мире?

Есть шелк тяжелый и гладкий, темных оттенков синего, в свете лампад переходящего в нежно-голубой и лавандовый. Есть — легкий и полупрозрачный пурпурный и алый, словно подготовленный для традиционных свадебных вуалей. Есть переливающийся от зеленого к солнечному муар, есть настоящий белейший атлас, расшитый золотой и серебряной нитью. Есть кружево с тщательно и подробно вывязанным цветочным узором.

Цветочный узор из розовых магнолий и лилий тянулся и по плебейскому черно-белому хлопку, мгновенно лишая его обыденности. Тонкая вышивка гладью выпукло ощущалась под жесткой, не особенно чувствительной кожей пальцев.

Немного грубоватый на ощупь лен был выкрашен в редкие оттенки желтого, представляя собой смутное оскорбление для великих кланов, носящих эти цвета.

И была узорчатая зимняя шерсть пепельных и пастельных тонов, узор на которой был не вышит, а вытеснен. Набивной ситец я помню, но набивная шерсть? Странно, но приятно на ощупь. А еще тепло и нежно. Мягко-мягко. В такие ткани, возможно, промозглой ветреной зимой укутывают малышей, и они счастливо кутаются в милые коконы, как мохнатые гусенички в пушистой меховой окантовке.

И в конце концов удалось подобрать три неброских комплекта. Синий шелковый можно засчитать за праздничный, особенно с кружевной белой накидкой, которую я опасливо тронула когтем. Черно-белый хлопковый, с простой вуалью, условно можно засчитать за дородный наряд заклинателя, особенно с серой шерстяной мантией, украшенной по вороту палевым мехом. И запасной, универсальный, из трех разноцветных мантий, которые просто понравились. Две желто-оранжевые льняные и одна верхняя, в мелкую серо-коричневую клетку, из мягкой шерсти.

Красных камней за зачарованную от грязи и повреждений одежду было совсем не жалко.

Ах, конечно, просто так с покупками мастер Тай меня не отпустил.

Был чай, цветочный аромат которого щекотал ноздри. Тонкое обоняние позволяло различать оттенки запахов, находя горьковатые нотки зверобоя, каплю специй, мягкий успокаивающий призвук ромашки и череды.

Память воскрешала образы и, сложившись в позу лотоса, я вела плавный, спокойный разговор. Пиала из белой глины в руке чуть покачивалась, поверхность чая шла мелкими кругами, из маленького чайничка парил дымок. Речь мастера была гладкой, ритуал, когда были завершены покупки, позволял перейти к дружескому общению.

И невольно, расслабившись, что-то в себе я отпустила. Печаль? Боль?

Потому и неожиданный подарок — деревянные очень изящные шпильки для волос, приняла спокойно. Количество выточенных на ней зернышек, похожих на гранатовые, совпадало с количеством воспитанников того старого Лаоцзы и детей Ли Мин.

Приглашение в имперский город, золоченая пластина с гравировкой, вообще была ожидаема.

Сила того отшельника внушала уважение и требовалось проверить его верность. И принять его клятвы. Не кланам и цзянху, а Императору и государству. То, что неожиданно лаоцзы оказался молодой госпожой, незначительные мелочи.

Конечно, я приму приглашение.

Вот только моих заклинателей доучу. Раз уж ответственность взяла.