|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Глава 2.
Тонкий луч света, скользнувший по глазам, моментально пробудил Изегрима, и тот, прежде чему успел понять, что же случилось, уже сидел, держа в руках кинжал, с которым не расставался ни днем, ни ночью.
Бирюзовый камень моргнул, и Охотник, сфокусировав зрение, расслабился. В палатку заглянул Варг: первый и самый опытный ученик, правая рука, надежный друг. Один из трех высших посвященных, получивших Вечность из рук своего наставника.
— Учитель, — мужчина склонился в почтительном поклоне, а его изумрудно-зеленые глаза блеснули, — все готово.
Полог опустился, и Изегрим, получивший возможность немного прийти в себя после сна, не торопясь оделся, и выбрался наружу.
Лагерь, разбитый на самой опушке Леса Гарпий, кипел жизнью: воины завтракали, собирали коней в дорогу, некоторые — болтали с детьми неба, сопровождавшими изрядно поредевший отряд от самой границы.
Изегрим бросил короткий взгляд на двух девушек, замерших возле дальнего костра. Обе были подавлены и всю дорогу почти не разговаривали, что, в общем-то, и неудивительно — их наставники, скорее всего, покинули этот мир, либо же попали в очень серьезный переплет. В Интерсисе немного существ, способных навредить Орелии и Ридгару.
Охотник покачал головой — он понимал, каково это, терять человека, которого ты считаешь своим учителем и другом, а может, даже и чем-то большим. Он понимал это, а потому не беспокоил ни одну из них: ни чернокожую красавицу Алиссию, ни светловолосую Лиру.
"Пускай немного придут в себя и поверят в то, что надежда еще есть. Да, надежда — это глупое чувство, это удел слабых и убогих, но ни я, никто другой не посмеет отрицать, что многим она дает силы двигаться вперед".
Сам Изегрим знал лишь одно чувство, достойное уважения — долг. Он был неимоверно строг к окружающим, но столь же высоко Охотник спрашивал и с себя. И, несмотря на это, он никогда не осуждал тех, кому вера и надежда помогали преодолевать трудности. Как ни крути, а лишь немногим дано идти вперед, несмотря ни на что. Он сам был из таких, Корвус был из таких, Орелия с этим святошей Ридгаром — тоже.
"И вот теперь Святой вместе с Бледным дурнем, возможно, нет в живых", — мрачно подумал Изегрим, — "а мы стоим на пороге большой войны".
К таким вещам человек, прозванный в Хавланде Учителем, относился философски: раз надо воевать, то он поведет полки в сечу, подумаешь. Однако, из уважения к мнению Корвуса, для которого любая война была проклятьем, и который всеми силами стремился сохранить мир, он сдерживался и даже дал слово Лорию.
"Мир сохраняет не смирение, а сила, и мы все знаем это", — подумал Изегрим, стряхивая с себя остатки сна. — "Но что-то я сегодня настроен на философский лад, не к добру".
Ему уже подвели коня, и Охотник, забравшись в седло, с грустью осмотрел своих воинов. В карательный поход он отбирал лишь самых лучших, и для того, чтобы быстро оказаться в Сентии пришлось пожертвовать одним из бесценных Ковчегов, хранившихся в главной сокровищнице ордена.
Из восьмидесяти трех человек, отправлявшихся в столицу Дилириса, назад скакали лишь пятьдесят шесть, но иначе было нельзя. Враги должны знать, что клятва, данная Вороньему Королю, нерушима и что любой идиот, осмелившийся предать Корвуса, получит то, что заслужил.
Лично Изегрим отправил бы принца Тариваса на тот свет, однако он понимал, что иногда просто убить человека — означает оказать тому незаслуженную милость, а потому не возражал против наказания, назначенного старым другом.
"Пусть теперь его высочество попробует жить во мраке, в котором пребывает его сердце. Быть может, немного поумнеет и научится не делать с другими того, чего не хотел бы ощутить на своей шкуре".
Однако Изегрим понимал, что у приказа Корвуса была и другая, куда более прагматичная сторона, которую обезумевший от горя отец мог и не осознавать разумом. Мертвый принц — это война без вариантов. Слепой принц — это пускай и призрачный, но шанс на переговоры.
Именно поэтому Изегрим и торопился в Кастэллум, туда, где сейчас должны были собираться полки. Точнее, та их часть, что по планам Корвуса потребуется для карательной экспедиции.
* * *
Они скакали без передышки, загоняя коней и сменяя их на новых, и все равно, огни Кастэллума зажглись на горизонте уже в глубокой ночи. Изегрим понимал, что и его спутницы, и даже ловчие валятся с ног от усталости, но просто не мог заставить себя промедлить и остановиться на привал!
А потому, когда отряд наконец-то оказался во дворе замка, люди буквально попадали с седел в изнеможении. Сам же Охотник легко соскочил на каменные булыжники и, бросив поводья подбежавшему слуге, широким шагом устремился к тронному залу, в котором, как он знал, сейчас должен был находиться кровный брат.
Слуги и сановники расступались, сгибая спины в почтительных поклонах, Изегрим коротко кивал им, совсем не обращая внимания на то, с кем здоровается. Несмотря на глубокую ночь, жилище Корвуса бурлило жизнью, точно подожженный муравейник. Все бегали по делам, таскали из хранилищ зачарованное оружие и доспехи, носили туда-сюда кипы бумаг, и, конечно же, совещались, совещались, и еще раз совещались.
Все понимали, что затевается нечто серьезное, и никто не хотел подводить Отца нерасторопностью.
"Кажется, в замке сегодня не спит ни одна живая душа," — подумал Изегрим. — "И это правильно: у нас почти не осталось времени, а поготовить следует слишком многое".
Возле дверей, ведущих в тронный зал, дежурили десять закованный в тяжелую броню гвардейцев-каррасов во главе с генералом Каш-роном.
То, что предводитель гордых и бесстрашных каррасов лично возглавлял караул о многом говорило Изегриму, и не нравилось ему.
— Господин, — вороноголовый поклонился при виде Охотника.
— Здравствуй, Каш-рон, как там Корвус?
— Плохо, господин. Заперся вместе с Эрато и никого не пускает.
— Александера не призвал?
— Нет, тот занят на Великой Равнине.
"Стало быть, все еще не настолько кошмарно, как могло бы быть", — подумал Изегрим.
— Понял, открой.
— Нет. — Голос карраса не дрогнул, а птичьи глаза прищурились, глядя на человека непроницаемо и враждебно. — Он приказал никого не впускать.
Охотник набрал полную грудь воздуха и выдохнул.
"Не забывай, он просто выполняет приказ. Он — каррас, вороноголовые иначе не могут".
И все же, тяжело было унять зверя, рычащего в глубине души и бившегося о прутья незримой клетки. Очень тяжело. Будь Изегрим помоложе, его ярость прорвалась бы наружу, и стражники оказались бы в лазарете — даже в юности он не позволял себе убивать товарищей по оружию просто за то, что те четко выполняют приказы, — но прошедшие столетия изменили Охотника, научив смирять ярость с гордыней.
Поэтому он просто сделал пару шагов назад, и когда каррасы скрестили на его пути нагинаты, взмахнул рукой.
Здоровенные вороноголовые, закованные в тяжелые доспехи, отлетели в стороны, точно пушинки, а генерал, заступивший путь, спустя секунду последовал вслед за подчиненными. Да, они были хорошими воинами, но каждому было также далеко до Изегрима, как до Бархатных Островов.
Пускай малолетние идиоты вроде Мелиса цепляют на себя прозвища непобедимых, они лишь жалкие щенки, не знавшие настоящего дела. Изегрим мог почти на равных сражаться с самим Алриком! Пускай и недолго.
Он распахнул тяжелые сосновые двери, обитые железом, с такой легкостью, точно те были бумажными, и вошел внутрь.
Корвус обнаружился на троне в противоположной стороне от входа. Подле него, прямо на ступенях, дремала верная Эрато.
"Бедная девочка", — с жалостью подумал Изегрим, — "Пришлось же ей натерпеться за последние дни".
Сам Вороний Король не спал, он сидел, пристально вглядываясь в какой-то предмет, зажатый в единственной руке. Ания, как и всегда, занимала почетное место на левом плече — прямо над культей.
"А я ведь знаю, на что он смотрит", — с болью подумал Изегрим, двинувшись вперед.
Лишь когда Охотник оказался у подножия трона, Корвус оторвался от созерцания и устремил на друга полный боли и отчаяния взгляд.
— Изегрим, — выдохнул он. — Почему они так делают? За что?
Древний поднялся по ступеням и замер перед человеком, с которым смешивал кровь, глядя на него сверху вниз. В руке Корвус держал небольшой древний портрет, на котором застыло улыбающееся девичье личико, обрамленное копной рыжих волос.
"Как же Игнис была похожа на Хилэрию"! — наверное, в тысячный раз подумал Охотник, поражаясь этому невероятному сходству. — "Как же они были похожи"!
Сковывающий перевел взгляд с изображения ребенка на мужчину, нависающего над ним, и повторил:
— Почему?
— Корв, они всегда были такими: жалкими, мелочными, алчущими власти. Они никогда не изменятся.
— Нет, — прошептал чародей, — изменятся, если мы станем менять их. Ты ведь помнишь, что говорил учитель?
"Еще бы я не помнил. Айнрит Гарш дэ Жиллтэн, легендарный Архитектор, был величайшим из всех, а те глупцы даже не пытались постичь его мудрость, вознесшись в своей гордыне".
— Нет плохих детей, есть плохие родители, нет плохих людей, есть дурные обстоятельства...
— И нет неисправимых, есть просто ленивые воспитатели, — закончил за него Корвус. — И в чем-то он даже был прав.
Некоторое время они молчали. Изегрим не хотел мешать брату собираться с мыслями, а Корвусу, оглушенному горем, судя по всему, просто нечего было сказать в ответ.
Наконец, сковывающий произнес столь тихо, что даже чуткие уши Охотника с трудом уловили сказанное:
— Спасибо, что согласился.
— Тебе не нужно меня благодарить.
— Нужно. Это была блажь, глупая, эгоистичная, кровавая. Ошибка, стоившая жизни твоим людям, скольким, кстати?
— Двадцати семи.
— Двадцати семи, — чародей как бы распробовал это число на вкус и нашел его мерзким. — А еще моя слепая ярость поставила под угрозу судьбы миллионов. Ты ведь понимаешь, что война практически неизбежна? А все из-за меня, из-за моей злобы.
Изегрим ничего не ответил, он лишь устало опустился рядом с другом и сел, скрестив ноги.
— У нас был выбор?
— Нет, — последовал ответ Корвуса. — Даже если отмести в сторону чувства, я обязан был бы покарать их, иначе расписался бы в собственной слабости, и результат в итоге оказался бы точно таким же. Вот только...
Он не договорил, да слова и не были нужны. Изегрим прекрасно понимал, что хочет сказать кровный брат.
"Вот только если бы ты не был ослеплен горем, то наверняка сумел бы придумать куда более изящный план".
— А теперь двадцать семь ловчих мертвы, Ковчег, ведущий из твоей горной крепости в Сентий, деактивирован как минимум на год, а королева стягивает войска к столице.
— А почему не к Секундусу? — удивился Изегрим. — Это более очевидный пункт сбора.
— Потому что она боится меня, — коротко проговорил Корвус, и по его тону было видно, что чародей начал приходить в себя — слезы подсохли, в карих глазах вновь появился знакомый металлический блеск, и вообще Вороний Король точно помолодел на пяток лет. — Боится и ждет официального ответа Лория, в этом нет никаких сомнений.
— И что же скажет доблестный Солум?
— Не знаю точно. У него есть моя версия событий, да и вряд ли наш старый товарищ желает ввязываться в бойню из-за злобной гадины. Вот только ты же знаешь: мы все делаем не то, что хотим, а то, что должно.
— Знаю, именно поэтому я сам отправлюсь на переговоры с ее величеством.
— Это опасно.
— И что же она мне сделает? — осклабился Изегрим, демонстрируя зубы, — обдует ветерком? Я выбирался и из куда больших передряг.
— Именно поэтому они будут ждать тебя.
— Кто — они? — насторожился Охотник.
— Пока не знаю, но выясню это. Несомненно одно, интрига такого уровня не по плечу Кэлисте.
— А Амандусу? Я читал трактаты, написанные канцлером Дилириса, он дьявольски умен.
— Возможно, — Корвус нахмурился, — но есть и другие варианты.
Изегрим вздохнул.
— Корв, он мертв, мертвее некуда. Мы с тобой лично сжигали тело и разрушали филактерий. Я сам проткнул этот проклятый сосуд ножом, и ты видел, как потускнел бирюзовый камень. Никто не в состоянии пережить такое.
— Да, ты прав, — Корвус встал с трона и положил руку на плечо своего друга. — И все равно, на переговоры отправится кто-нибудь другой. Мы лишились Орелии и Ридгара, не хватало еще потерять тебя.
— Как пожелаешь, — Изегрим был недоволен этим решением, но оспаривать его не стал. — Мы найдем достойных послов, я в этом не сомневаюсь. А теперь давай перейдем к более важным делам.
— А именно?
— Разработке плана боевых действий. Не забывай, осень на носу, а значит, действовать придется быстро, — он поднялся и потянулся так, что хрустнули ребра. Буди Перышко, зови Каш-рона, прикажи полковникам и генералам прибыть в тронный зал, и приступим. Я хочу знать, какими силами мы располагаем на сегодняшний день, и, самое главное, точно ли все обстоит так, как ты рассказывал мне во время нашей прошлой встречи.
Глаза Корвуса сощурились, и Изегрим знал, что там, под маской, изуродованные шрамами губы разошлись в улыбке.
И это заставило его сердце радоваться — один простой разговор позволил брату вспомнить, кто он такой, и как обязан поступать.
"Мертвых мы оплачем, когда вернемся с победой. Ничего, они поймут".
Ну а если малышка Игнис, Орелия и Ридгар каким-то чудом остались в живых, что ж, они узнают об этом и найдут способ вызволить друзей.
В любом случае, наматывание соплей на кулак ничем не поможет, а значит — пора действовать.
* * *
— Проклятье!
Брошенный со всей силы предмет столкнулся со стеной и разлетелся на куски с характерным звуком. Да, именно что со звуком. Видеть траекторию полета ему теперь не дано, но острый запах свидетельствовал о том, что в колбе находилось лекарство.
Очередное.
Бесполезное.
Таривас с трудом сдержал вопль отчаяния.
— Сынок, сынок, упокойся! — нежные мягкие руки обхватили его за плечи, и принц расслабился. — Все вон!
По топоту, донесшемуся до слуха принца, он заключил, что многочисленные слуги и лекари Ордена Спасения стремительно покинули комнату, опасаясь столкнуться с яростным характером королевы.
Принца окутала волна жалости и заботы, с легкими нотками гнева. Эмоции матери успокаивали и возвращали душевное равновесие. Как всегда.
— И снова провал, — прошептал он одними губами.
— Ничего, мы что-нибудь придумаем, обязательно придумаем, — шептала мать, как заведенная.
По волне напряжения, идущей от нее, можно было понять, что дела идут не слишком хорошо. И в этом не было ничего удивительного — в воздухе отчетливо пахло войной, большой и страшной, и аромат этот нервировал как дворян, так и простых горожан. Сентий замер в напряженном ожидании, а войска — отряд за отрядом собирались возле столицы, однако по другую сторону реки Латы было тихо и спокойно. Слишком тихо и спокойно.
— Какие новости от дяди?
— Привел своих в готовность, будет держать север и ожидать команд, — ответила мать.
— Не поедет в Сентий?
— Нет, — в ее голосе послышались нотки раздражения, — он считает, что вероятность атаки на герцогство Риштат слишком высока для того, чтобы рисковать.
— И он прав, — заметил Таривас.
Эти разговоры помогали, они давали возможность забыть о том, что дневной свет стал несбыточной мечтой. Такие беседы напоминали, что он — все еще наследный принц, все еще жив.
— Ну конечно, — фыркнула мать, однако злость начала уходить, королева наконец-то сумела взять себя в руки, что в последние дни происходило с ней нечасто.
Королева переживала о том, что с ним случилось. В первый же день после трагедии во дворец были согнаны все лекари, каких только получилось найти, но...
— Никаких следов ученицы Орелии? — Таривас понимал, что не должен спрашивать об этом, но не мог удержаться.
Полыхнуло яростью.
— Нет. — Скрип зубов Кэлисты был слышен так отчетливо, что принц легко представил, как мать цедит это слово, а ее пальцы сжаты так сильно, что костяшки побелели. — Эти ублюдки прихватили ее и воспитанницу Кающегося с собой, бежали из страны.
— Ожидаемо, — Таривас с трудом сумел сдержать вздох разочарования.
Говоря начистоту, он и не надеялся на столь сильное везение, но небольшая надежда все-таки осталась. Теперь и она растаяла.
Таривас коснулся уродливого рубца, пересекавшего оба глаза, и свежий шрам отозвался фантомной болью. Да, Вороний Король оказался прав, жить без солнечного света — это страшно. Но все-таки, он дышит, а значит, шансы на исцеление остались.
Мать, в очередной раз безошибочно угадав настроение, подошла к принцу и обняла его.
— Мы что-нибудь придумаем, сынок, обязательно.
— Спасибо, мама, — Таривас нежно погладил ее руку и улыбнулся, — ты всегда поддерживала меня.
— А как же иначе.
В дверь постучали и Кэлиста отстранилась. Таривас сразу же представил, как она поднялась, сложила руки так, чтобы те подчеркивали форму безупречной груди, приосанилась, убрав с лица все намеки на страх, неуверенность или слабость. Ее эмоции, впрочем, как и всегда, бурлили, но тут уж ничего нельзя было поделать — Роза Юга никогда не отличалась сдержанностью.
Злость, раздражение, жалость.
— Войдите, — распорядилась она, и дверь открылась.
— Госпожа, есть новости. — Вошедшей оказалась Мислия.
Боль, усталость, жалость к себе.
Первая Тень, как рассказывали принцу, с трудом пережила ту страшную ночь, и до сих пор полностью не восстановилась от ран.
— Да, и новости очень важные.
Вслед за Мислией вошел Амандус.
С одной стороны, это было удивительно, но с другой — ожидаемо. Таривас сразу же понял, что они сейчас скажут, а потому — напряженно замер, готовясь встретить надвигающуюся бурю.
— Слушаю, — коротко бросила королева.
— Посланники Волукрима, — в один голос произнесли канцлер и первая Тень.
Жаркая волна ярости затопила все вокруг. Эмоции матери оказались столь сильными, что принц тихонько охнул, не в состоянии справиться с ними.
"Три, два, один" ...
— Что-о-о!!! Какие еще посланники! — Вопль правительницы Дилириса, должно быть, слышали в самом дальнем флигеле дворца. — Вздернуть их на ближайшей осине!
Это было ожидаемо. Они с матерью задумывали то, что задумывали не для того, чтобы теперь пойти на попятную, но все-таки, столь бурная реакция не могла не вызвать улыбку. Мать, как всегда, была искренна в своих чувствах, и если уж ненавидела кого-то, то делала это всей душой.
— Я понимаю ваш гнев, о моя госпожа, — ровный и уверенный голос Амандуса, как всегда, сумел притушить ураган по имени Кэлиста, — но все-же вынужден настаивать на приеме послов. Дворяне не желают войны и открыто высказывают свои мнения, мы не можем не учитывать этого, а потому должны показать, что не являемся агрессорами.
— Это так, — подтвердила первая Тень. — Ночное нападение на дворец, несмотря на все свое вероломство, испугало многих. Они не понимают, что происходит, и чем мы заслужили возмездия Вороньего Короля и Охотника. А напуганные и непонимающие люди — плохое сочетание. Нужно сделать так, чтобы виноватой стороной оказался именно Волукрим.
— Что весьма непросто будет организовать, — продолжил за нее Амандус, — если посланцев, имеющих дипломатическую неприкосновенность, казнят без суда и следствия.
И снова мать заскрипела зубами в бессильной ярости. Она знала, что советники правы, более того, эти вопросы не один и не два раза обсуждались до начала путешествия, и все-же, принять истину было трудно даже для нее.
— Хорошо, — наконец процедила Кэлиста Вентис, — пусть прибудут в столицу для переговоров. Я даю слово, что ни один волос не упадет с их головы. Мислия, ты знаешь, что нужно сделать.
— Знаю, — холодно и бесстрастно ответила она.
Холодная решимость, злость, злорадство.
Таривас с трудом сдержал вздох. Еще каких-то три недели назад эти слова переполнили бы его радостным возбуждением, но теперь... Теперь он начал смотреть — хех! — на вещи немного иначе.
Принц вновь коснулся рубца на лице и впервые за долгие годы задумался:
"А правильно ли мы поступили, дергая ворону за перья"?
* * *
— Подсекай, — Безымянный, не обращая никакого внимания на шипение гарпии, дождался, пока рыба надежнее клюнет на наживку, и лишь после этого резко, насколько позволяло изломанное тело, дернул самодельную удочку вверх.
Серебристый росчерк хвоста свидетельствовал об удаче, и когда в следующий миг тело рыбы затрепыхалось на камнях, юноша ощутил некое подобие радости.
"Подумать только, как иногда мало людям нужно для счастья", — пришло ему в голову, но вслух Безымянный не стал говорить ровным счетом ничего — какой смысл в словах, когда речь идет о пище.
Даже одна пойманная рыба в их положении означала возможность жить и бороться. О том, для чего ему нужна эта самая жизнь, и какой смысл в борьбе, юноша старался не думать. Да что там, он решительно отгонял эти мысли так далеко, как только получалось, вот только получалось — паскудно. И все же, Безымянный боролся с собой, потому что знал — если не будет этого делать, то груз предательства, разбитых надежд и тяжелых обид приведет его к ближайшей осине. Хотя повесится, конечно, не выйдет — не на чем.
"Придется вскрывать вены", — меланхолично подумал полукровка, насаживая на крючок нового червяка.
Да, перерезать себе вены он еще мог — чудесная волукримская сталь не пережила падения и меч разлетелся на несколько осколков, но тот, что торчал из гарды был ничуть не менее остер, чем раньше, а значит — один разрез от кисти и до предплечья, и все кончится.
Но Безымянный не мог так поступить по двум причинам. Во-первых, это бы свело на нет самопожертвование гарпии. Аелла лишилась крыльев, спасая его жизнь, и нужно было оказаться последней тварью, чтобы просто так взять и плюнуть на старания дочери неба. Но не только лишь благодарность мешала юноше наложить на себя руки. Было вторая — не менее важная — причина.
Он обещал Вороньему Королю защищать Игнис даже ценой своей жизни, и с треском нарушил клятву, а значит, жизнь и смерть ему больше не принадлежат. Корвус должен будет сам решить, как поступить с клятвопреступником, и Безымянный был серьезно настроен предстать пред его очами для суда.
В голове что-то кольнуло и перед глазами возник образ: фиолетовые небеса, крыша чего-то, напоминавшего крепость, Вороний Король и Кающийся. Корвус что-то говорит, но слов не разобрать.
Безымянный моргнул и видение бесследно растаяло, оставив после себя резкий приступ головной боли. Скривившись, полукровка коснулся виска пальцами изувеченной правой руки и зашипел. В последние дни время от времени у него начали появляться видения, судя по всему, имевшие какое-то отношение к тому, о чем он бесследно забыл. И это что-то, определенно, имело колоссальное значение.
Посидев несколько секунд и не найдя ответа, он вернулся к мысленному самобичеванию.
"Да, я обязан расплатиться за свои грехи"!
Юноша понимал, что в случае возвращения ничего хорошего ждать не стоит, но его это не волновало. Смерть — так смерть, пытки — так пытки. Какая разница? Особенно теперь, когда мир застыл на пороге новой Последней Войны. Безымянный не страдал от излишнего оптимизма и понимал, что Вороний Король не спустит такого предательства. Он наверняка хотя бы в общих чертах уже знает о том, что произошло. Не может не знать. Лично сам виконт на его месте передал бы гарпиям, призванным следить за Игнис, какой-нибудь магический артефакт, позволяющий экстренно выйти на связь, ну или хотя бы подающий сигнал в случае гибели разведчиков. Правда, у Аеллы, которая, вроде бы, и командовала гарпиями, ничего такого с собой не было, но это мало что значило. Так или иначе, Корвус должен был понять, что за нападением стоял Дилирис, а даже если и нет — то возвращение его высочества и первой Тени весьма подозрительно само по себе. И Древний, до помешательства любящий свою приемную дочь, обязательно сорвется и сотворит какую-нибудь глупость.
"Допустим, он совершит или уже совершил нечто непоправимое. Что произойдет после, ближе к концу лета"?
Со стороны все будет выглядеть так, словно безумный Вороний Король напал на ни в чем не повинный Дилирис, и у Аэтернума не останется иного выхода, кроме как прийти на помощь. А где Аэтернум, там и Империя Бархатных Островов, с феноменальной силой флота которой придется считаться даже легендарному сковывающему.
Неясным Безымянному оставалось отношение к происходящему Ривеланда, но юношу начали посещать нехорошие мысли на предмет сговора двух королев. Уж очень все хорошо сходилось, прямо такие удачные случайности, что дальше некуда.
От размышлений его отвлекло то, что леска дернулась. Безымянный вновь подсек, и горная речка подарила им с гарпией еще одну рыбу. Аелла радостно пискнула и схватила ее, а юноша устало улыбнулся и насадил нового червяка на крючок.
"Какие же они все-таки жизнерадостные создания", — с легкой завистью подумал он. — "Осталась без крыльев, и все равно находит в себе силы радоваться мелочам жизни".
Сам он так не мог. Теперь не мог.
Циничное и гнусное предательство принца что-то надломило в еще недавно несгибаемом капитане личной гвардии его высочества. Безымянный, смысл жизни которого заключался в служении, внезапно понял, что он — всего лишь расходный материал, верный сторожевой пес, которого пинком под зад погнали со двора, стоило лишь один раз отказаться выполнять приказ.
И снова он вспомнил Талиссу, чье лицо в следующий момент почему-то сменилось маской Игнис.
Безымянный вздохнул и в очередной раз постарался изгнать из головы настойчиво лезущие мысли.
Выживание — вот единственное, что заслуживает внимания. Только оно, и ничего больше. Они сумели кое-как перевязать свои раны, хотя юноша до сих пор не мог встать на распухшую ногу, левый бок жгло огнем при каждом глубоком вдохе, а на то, что осталось от правой руки и смотреть лишний раз не хотелось. Не загноилось, и слава Богу — он видал, как и от меньших увечий людей начинала сжирать гангрена. Безымянный отчетливо понимал: если он хочет принять смерть от Корвуса, следует набраться сил и поправиться. Со сломанной ногой, изувеченной рукой и поврежденными ребрами нечего и мечтать о том, чтобы перебраться через графство Финибус, а затем — пройти по Ничейным Землям.
А потому он принялся внимательно следить за поплавком, изготовленным из куска коры.
Чтобы жить, нужно есть, а оставшиеся с собой предметы не оставляли особого выбора. У Безымянного имелись лишь осколок меча в сломанных ножнах, нож, порванная одежда, прохудившиеся, но еще защищавшие ступни сапоги, да кое-какие мелочи. У гарпии — и того меньше. За исключением лески с крючком — вообще ничего полезного. У них не было даже одеяла или плаща, чтобы укрыться ночью, и им приходилось прижиматься друг к другу возле небольшого костерка.
Здесь на дне каньона, кроме реки не было особых источников пищи, и оставалось радоваться тому, что вообще удается найти хоть что-то съедобное. Червей приходилось копать в каменистой почве все тем же осколком меча, рыбу жарить на открытом огне, причем без соли и каких бы то ни было специй, жажду утолять речной водой.
И, тем не менее, и он и Аелла мало-помалу поправлялись — у обоих спал жар, сломанные кости удалось зафиксировать с помощью веток, срезанных с растущих на дне каньона деревьев. А благодаря все тем же деревьям они были обеспечены огнем, так что, в целом, все было не так плохо, как могло бы.
До вечера полукровка поймал еще четырех рыб, которых Аелла, освежевав и почистив, принялась готовить с поразительной сноровкой заядлого рыбака.
Гарпия протянула товарищу по несчастью палочку с насажанной на нее жареной рыбой, и Безымянный принялся жадно поедать пресное мясо, выплевывая косточки.
Есть значило жить, и он не собирался сдаваться.
"Ваше величество Корвус, я обязательно приду, чтобы получить заслуженное наказание", — упрямо думал юноша, вгрызаясь в ужин. — "Я не сдамся, вы узнаете всю правду"!
155
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
