Зверь лютый Книга 12. Обноженный

Зверь лютый

Книга 12. Обноженный

Часть 45. "А у меня с собою нож, меня так просто..."

Глава 243

— Выкинь! Выкинь эту хрень нахрен! Вечно ты всякое дерьмо в руки тянешь!

"Батюшка родненький", славный сотник хоробрых стрелков смоленских (в отставке), боярин столбовой смоленский новооглашённый, владетель рябиновский и протчая и протчая, Аким Янович Рябина пребывал в крайней степени раздражения. "Прибытие" его туда, в эту "крайнюю степень", и даже несколько далее, произошло вследствие разглядывания двух одинаковых железяк в моих руках.

Когда-то, в самом начале моего "пробега по Руси и бездорожью", я нарвался над Десной под Черниговом на людоловский хутор. Милые, добрые, отзывчивые люди. Напоили, накормили, спать уложили. Очень гостеприимные, хозяйственные русичи.

Настолько гостеприимные, что изнасиловали бесчувственную Марьяшу. Настолько хозяйственные, что надумали продать нас в рабство.

Как в сказке: жили-были старик со старухой... С сыном, невесткой, внучатами. Жили-поживали, добро наживали... Больше не живут. Вырезал я их. А добро — дымом пустил: выжег тот хуторок в головешки.

"Зверя Лютого ловить — быстро голову сложить" — мудрость ещё не народная, но я её таковой старательно делаю.

Уходя с пожара, прихватил я всякого чего, что под руку попало. Среди разного прочего — две такие... странные штучки. Одинаковые.

Штык от русской трёхлинейки времён Первой мировой представляете? Ну, знаменитая "мосинка" образца 1891 года. Четыре ребра жёсткости образуют сильно вытянутую равнобедренную пирамиду. "Мосинский" штык имел длину "рабочей части" в 43 сантиметра. Здесь... вершка на три длиннее. Длиннее "николиной меры" — локтя. Но до нормального меча, который номинально должен быть с клинком от 60 сантиметров — не дотягивает.

На всех гранях пирамидки — глубокие ложбинки между рёбер, долы. По стандартам времён Брусиловского прорыва 1915 г, форма рёбер — неуставная: остро заточены по всей длине. Устав запрещал затачивать рёбра штыка во избежание нанесения травм сослуживцам при движении подразделения.

Вместо крепления на ствол винтовки — крестообразная плоская рукоятка с чуть загнутыми вниз концами перекрестья. Между рёбер в одном из четырёх долов, на всю длину от перекладины рукояти до чуть ли не самой вершины пирамиды — стальная пластина, ребром выпирает наружу. Довольно толстая, хорошо заточенная, несильно широкая, к острию сужается.

Парные мечи? — Да ну, ерунда, хрень полная: такой штукой рубить нельзя — пирамидка не пустит в разруб. Только резать или колоть. Значит — не мечи. Здешние мечи — почти исключительно рубящее оружие. Узкого меча ромбического сечения, чтобы с силой втыкать в сочленения сплошных рыцарских доспехов, здесь нет. Из-за отсутствия самих сплошных доспехов. До "готического" — триста лет, можно спокойно рубиться, а не колоться.

Может, какой "шаолинь"? — Северный, к примеру. Примотать железки к длинному шесту на оба конца, и будет работать как дырокол по лёгким доспехам. Ещё бы уметь это делать...

И ни каких клейм, или надписей, или значков. Мне бы инструкцию по применению, с картинками...

У попаданцев довольно распространена традиция: ГГ после "вляпа" сразу оснащается каким-нибудь хитромудрым личным оружием. Ну там... алюмино-титановый фламберг, шпага австралийских аборигенов или ацтекская катана. Но эти ребристые огрызки...

Я тогда ещё очень засомневался: может, что-то из сельскохозяйственного инвентаря?

Позже, уже в Рябиновке, несколько раз доставал, чистил. Всё пытался понять — что ж это за штука такая? Похоже чем-то на испанский кинжал 14 в. — "дагасса" назывался. Но... не похож.

Так и оставался я в тяжких сомнениях, пока не припёрло. Точнее — пока Аким не припёрся.

Сегодня с утра заявился ко мне в Пердуновку батюшка мой родименький. С Яковом и Охримом-лучником, с целой телегой всяких воинских прибамбасов, и начал торжественно выносить мне мозги:

— Ты, Иване, теперя не просто так, не абы хто! Ты теперя боярский сын Иван Рябина! Гордиться должен! Честь наша, славного рода Рябины, должна сиять аки солнце красное!

Чего-то дед, получив моими трудами, праведными и не очень, боярскую шапку, сильно... воспарил. Даже где-то... воссиял. Какая, нафиг, честь?! Особенно — в моём исполнении. Тут бы голову сберечь да чего-нибудь полезного уелбантурить...

Да просто не оскотиниться вконец! В смысле — не оббояриться и не запрогресситься.

Все преступления, перечисленные в "Русской Правде", в "Церковном Уставе", в УК РФ, в "Декларации прав человека"... я либо уже совершил, либо придумал, как буду. Из 10 заповедей не тронул только девятую: насчёт лжесвидетельствования. И то — не по закону, сверху даденному, богом, князем, президентом..., а исключительно по собственному разумению. Тут я сам виноват: сам себе фишку — придумал, сам ей и следую.

Ещё не совершал угона автомобиля. Не из-за отмены специфической статьи, а ввиду отсутствия самих автомобилей как явления — нету их тут.

Жалко. Настоящий попаданец, он же — горе горькое, он же — напасть неминучая, он же — лихо лихолетное, должен нагадить везде и по-всякому. Придётся лошадей воровать. Уже тренируюсь: вчера Чарджи меня консультировал — как свести коня из стойла. Показывал мастер-класс тюркского конокрада.

Даже Фанг с Могутой пришли посмотреть: зверя или человека они в лесу хорошо скрадывают. А вот коней... лесовики, однако. По коням у нас главный — потомок великих потрясателей вселенной. Хорошо ворует. Наследственность?

Мне в конюшне торк так мозги заморочил, что я сдуру чуть по "Балде" не начал:

"Бедненький бес

Под кобылу подлез,

Понатужился,

Понапружился,

Приподнял кобылу, два шага шагнул.

На третьем упал, ножки протянул".

Я, конечно, не упал, но поднапрягся... излишне громко.

Да ну их всех! Здоровые лбы, а ржут как лошади. Позалезали на своих коней и сверху насмехаются! Я их подколки терпел-терпел, да и не вытерпел. Тут как раз пришёл Курт. Который князь-волк. Ну, ещё не волк, так — волчонок. Вымахал за лето. Видно, что ещё совсем молодой — тощий, голенастый, любопытный, всё играть норовит.

Вот он так, играючи, и рявкнул. Своим щенячьим баском.

К его виду и запаху наши кони уже кое-как привыкли. Только ушами прядают. А вот к голосу... Потом ближники мои долго с земли поднимались, пыль с ушей стряхивали, бока да головы щупали — а всё ль цело осталось после Ваничкиных с волчонком игрищ?

Потом... Разницу между мерсом и мерином понимаете? "Мерседес" с испуга за околицу не убежит. А мерина — лови теперь. Ловят они коней, и слова разные приговаривают... Баллады складывают. В отглагольных рифмах. К слову "мать". Всё про меня любимого. Видок у всех... злобно-глупый. Смешные они.

Послушал я их былины... И ушёл. В лес. Чтобы никто не видел моих заплаканных глаз. Так плакал... От хохота...

А тут ещё у поварни встречаю Алу. Половчёнок-то наш — у-у-умный! Годами мал, а насчёт "близок к кухне" — чётко соображает. Постоянно пребывает в "интимной близости". С местом общественного питания, естественно — для стряпух он ещё молод.

Я смотрю: он квас из ковша пьёт. Вкусно так делает — самому захотелось. Ну и спросил:

— Ты квас допил?

Он аж поперхнулся и на меня с такой обидой:

— Сам ты кваздопил!

Тут уже и я задумался. Я же говорю: кыпчёныш у нас — страсть какой разумник. Уже и русский язык понимает. А с идишем как? Идиша здесь ещё нет — одно ладино. Но проверить-то можно!

Проверяем по простенькому диалогу:

— Начальник пошёл по цехам.

— Сам ты поц и хам!

Где тут нужно смеяться — ещё не понимает. Что такое "хам" — знает. Мужик такой был, допотопный. Первый поимённо известный трезвенник: сильно смеялся, увидев упившегося до полного раздевания папашку. С тех пор так и говорят: смеяться над ужратыми людьми — хамство. Потому как хохотуна — Хамом звали. Папу, кстати, звали Ноем. Предполагаю — тоже за издаваемые звуки.

"Поц" я Алу показал. По счастью — всегда с собой ношу. А вот "цеха" — пришлось объяснять. "Це — ха, а це — хи".

И пошли мы в лес втроём. Ха-хакая и хи-хикая. Рыдая и умываясь слезами.

* * *

Как известно от британских учёных: юмор — вид агрессивного поведения, и его проявления определяют мужские половые гормоны.

Один БУ (британский учёный) купил себе моноцикл — велосипед из одного колеса. Катался себе по городу и слушал, что ему говорили. Собранная за пару лет коллекция реакций позволяет утверждать следующее.

95% женщин проявляют позитивный интерес. "Сколь любопытен слабый пол" — смотри классику. Именно — взрослые женщины. Женские особи периода полового созревания более сдержаны или нейтральны. Дети, лет до 11, что мальчики, что девочки — реагируют одинаково.

Наиболее агрессивны юноши на пике гормонального выброса. Особенно — на собственном транспортном средстве. Типовая реакция: "вбыл бы гада!". С возрастом эта форма переходит в юмор. Мужской, естественно.

* * *

Судя по хихиканью Алу — девочку ему ещё рано. Хохочем все трое аж до слёз.

Нет, сначала мы только вдвоём рыдали. Потом у Курта наступил урок древолазанья. Как волки по берёзам лазают... Мы с Алу под той берёзой чуть не померли. От разрыва брюшной полости.

Вот принципиальное отличие нас от японцев! Нам нож для сеппуку не нужен — нам палец покажи. И мы сразу так "се пукнем"...! "Сеппуку" — "испускание жизни". Вот мы и... испустили.

Потом Курт на берёзе между веток застрял. И мы полезли его снимать. Снимать волка с берёзы... Вместе с листьями. Это у нормальных людей — берёзовый веник. А у меня — берёзовый волк. Хоть в баню с собой бери. А мы и без бани пропотели. Как не поубивались... Потом мы с Алу валялись и рыдали на земле. А Курт слизывал наши слёзы. И тоже ржал. Как может ржать волк? — По-лошадиному. И с ржущего волчонка опадали зелёные листочки...

Такой весёлый был вчера денёк. А тут — батюшка родненький прямо с утра. Пришёл родительский долг исполнять: научать уму-разуму.

У меня что — своих мозгов нет? Хотя понятно: дед мои — вынесет, свои — вставит. Предки... они такие. Выносимо-вставляльные.

— Ты, Иване, должен уметь справлять боярскую справу. Два главных боярских дела...

— Аким! Да знаю я: служить князю и управлять вотчиной.

— Не сбивай! Эгкхм... Ну да... Это — само собой. И это тоже. Но я про другое. Главные боярские дела... заруби себе на... Ну, там, где у тебя запомниться.

— Ой!

Это дед дворовую девку за задницу ущипнул. Та только взвизгнула и к печке отскочила, спиной прижалась, глазками хлопает.

Чему удивляется? Аким, конечно, мужчина сильно в возрасте, половина бороды — седая. Так ночью же — цвета не видать! Ночью — не только "все кошки серые". А в остальном — орёл! Регулярный беркут. Как мне регулярно доносят.

Я ему после возвращения из Смоленска кривенькую служанку от Аннушки отправил. Не понравилась. Теперь вот — в свободном поиске.

Так это очень хорошо, что он не Елицу так цапнул! Её-то я выучил жёсткий блок "в кость" ставить. Дерьмократизм мой: выучил девку азам самообороны. Я — идиот: она сдуру применит — её убьют.

И неучёные — плохо, и выученные — нехорошо. Сейчас бы Аким ручкой от боли — помахивал, слюнями от ярости — разбрызгивал, Елицу на подвес бы тащили, под кнут... Это если "со снисхождением". Так-то рабам, поднявшим руку на хозяина — эту руку и рубят.

— Ты, как там тебя, придёшь к ужину в Рябиновку. Полы у меня в опочивальне помыть надобно.

Девка ещё глазками похлопала и краской залилась. Взволновалась от предстоящего полового акта в господской опочивальни.

* * *

Тут придётся объяснять. Издалека.

Полы на Руси моют голиком. Пожалуйста, не путайте буквы: голиком, а не голяком.

"Голик-голИк-веник

Сто рублей денег".

Подозреваю, что половина попаданок про голик не знает. А вторая половина знает, но не умеет. Зря: на "Святой Руси" мытьё полов — чисто женское занятие. Если кто из дам предполагает на Русь спопадировать — надо к этому аспекту "святорусской половой жизни" быть готовой.

Берут пучок голых, без листьев, веток — например, отработавший своё в бане веник.

Замачивают полы водой, посыпают золой. Дают чуть постоять, чтобы намокло, смывают. Затем посыпают доски пола речным песочком и драят голиком. Потом всё смывают ещё раз чистой водой и насухо протирают. Шесть вёдер воды, три проходочки с коромыслом на колодец. Это просто из личного опыта эпохи торжествующей эмансипации, когда по воду уже и мужикам можно было сходить.

Половые доски со временем приобретают нежный светло-янтарный цвет. Естественно — для некрашеных полов. Уже и в 20 в. об избе с крашеными полами говорили: "Хозяйка леновата".

Никаких швабр — ручками на коленочках. Подол, чтобы не намок, подтыкают. Коленки, естественно, голые. Как туземцы реагируют на обнажённые женские колени... Это ж не 20 в. в эпоху микроюбок, когда куда не глянь — везде одно и тоже! В "Святой Руси" как раз наоборот: нигде ничего не видать. А тут раз... Оба-на! Во всей своей красе...

При таком поломытии ракурс... очень увлекательный. А мужчины, как всем известно, народ — сильно увлекающийся. И плохо тормозящий. Особенно — на мокром и скользком. Что и отмечается фольком:

"Как на нашем на мосту

Случилась катастрофия

Муж попал вдруг под авто.

А жена под шофера"

Предполагаю: на мосту было скользко.

И что характерно: предполагаемое развитие событий абсолютно всеми предсказуемо, прогнозируемо и понятно — "это ж все знают!".

* * *

Ну вот, и Чарджи на девку уставился. Изучающее-оценивающе.

Таки вот шо я вам скажу: самцы хомосапиенсов — козлы стайные. В части повадок. Стоит одному углядеть... аппетитный кочан капусты, как все начинают... стучать рогами. Интересно мне: и чего он в ней нашёл?

"Я гляжу ей в зад

Что за агрегат!

А я всё гляжу.

Глаз не отвожу".

— Эгкхм... Ванька! Хватит на девку пялиться! На меня смотри, охальник! Запомни, Иване, два главных боярских дела: делать детей боярских и рубить ворогов.

Пункт первый... не надо. Внуков, Аким, от меня дожидаться... Как от осины — апельсинов. Поэтому фокусируем внимание присутствующих на пункте втором.

— А может, врагов лучше резать?

— Резать. Колоть, стрелять, жечь, топить, топтать... Но главное — рубить. Надлежит тебе, Ваня, выучиться мечному бою. Пешему, конному, лодейному, со щитом и без, с копьём, топором, булавой... Всякому. Но — мечному. И — спешно. Немедленно. Прям нынче.

Факеншит! Как же невовремя!

Нет, я, как всякий чудак мужского пола, очень даже хочу. Всё — и сразу. И фехтование — тоже. Хочу хорошо уметь и легко делать. Ну, там, всякие батманы и рипосты, полувероники и ремизы, posta de falcone...

Всякий мужчина — "до веку щенок". Быть самым сильным, самым ловким, самым-самым... это у нас в крови. Или чем там мужчины от прочих отличаются?

Вот выучусь железомаханию... Или даже — железопомахиванию... А тут какие-нибудь нехорошие... а я подъезжаю поближе и так это вежливо, через щель в своей лобовой броне, спрашиваю:

— А это у вас почём? Скока-скока?!

Красиво... Но, факеншит, а дела когда делать?!

У нас тут последние солнечные деньки стоят. Жатву закончили, молотьба к концу идёт. И туда же — заготовки всякого чего. Урожай неплох. И по житу, и по льну. Но его же ещё сохранить надо!

Ещё спешно — корчёвка, пока снег не лёг. Из-под снега пни выковыривать — зае... заездить людей можно.

Это — аж горит. Вотчина по головам c хлебалищами растёт быстро, а по пахотным десятинам с хлебопашцами — нет. Нет нынче новин — через год не будет хлеба. Весь недостающий хлеб надо закупать. Из моего кошелька. Виноват — из кисы.

"Киса-киса — отзовися...". "А в ответ — тишина...".

* * *

Из легенд 20 в.: в Политбюро обсуждается запуск проекта водородной бомбы. Докладчик подводит итог: стоимость проекта сто пятьдесят миллиардов. Сталин, пососав трубку, решает:

— Возьмём из сельского хозяйства.

Один из членов — встаёт. Похоже — в сильном возбуждении. И, с глубоким душевным трепетом, намекает на возражение:

— Иосиф Виссарионович! У нас стоимость всех основных фондов в сельском хозяйстве — только сто миллиардов.

— Ничего. Крестьяне заплатят.

И, как сообщает мемуарист, все члены этого... органа — гуськом отправились в бункер смотреть новую американскую кинокомедию.

Что у меня тут — ни бункера, ни Голливуда — переживу. Мне водородной бомбы пока не надо. Но я, повизгивая от нетерпения, пытаюсь вести индустриализацию. А она во всём мире сопровождается тотальным ограблением крестьян. Хоть в Англии, хоть в России.

* * *

А здесь, в Рябиновской вотчине, и ограбить-то некого! Крестьян-то мало. Придавлю чуть сильнее — или перемрут, или убегут. И плевать им на все законы и грамотки.

Мало сказать:

— Правильным путём идёте, товарищи!

И указать направление. Надо ещё соблюдать скоростной режим движения. Правильно Рузвельт говорил:

"Лидер должен быть на полшага впереди общества".

Не дальше — не поймут.

Поэтому с вотчинной индустриализацией, как на физкультуре: "энергично, но без фанатизма".

Запустили гончарное производство — печёт в две смены.

Уточню: смены как вахты у парусных команд на российском флоте в 19 веке — 12 часов. Четыре гончара, четыре ученика, два истопника, два глиномеса. Ответственный — Горшеня.

Гончарная "чёртова дюжина" каждый день хочет жрать.

С чего бы это? Я с них удивляюсь!

Причём — исключительно мой корм. Другого-то нет.

И, скажу честно: и быть не должно!

Гончары сперва мальчишек по лесу гоняли: грибы-ягоды-рыбалка. Пришлось Горшене указать:

— Я тебе сирот смоленских в научение дал, а не в прислугу. Они должны ремесло в руках держать, а не портянки мужикам стирать.

— Ничё... Не поломаются. Молодые ишо. Меня самого тако же учили. Семь годков кажный день. И постирушка, и посудомытие, и зыбку качал, и куда пошлют. Ещё и подзатыльников без счёта.

— И как — понравилось? Хороший мастер был?

— Учитель-то?! С-сука! Бил чем ни попадя по чём ни попало. А как? Иначе ж никак! Как с дедов-прадедов...

— Горшеня! Разъедрить тебя... кукурузой! Как с дедов-прадедов! У тебя от этого в спине — кол, коленки не гнуться, задница мало-мало не отвалилась...! Да за что ж ты деток так не любишь, что и им такое же...!

— Дык... да я ж... хотел же как лучше... а как же ж...

Мне этот туземный рефрен — "с дедов-прадедов"... Дедовщина с батькивщиной... А пацанва — сироты, безотцовщина.

— Короче. Не доходит по-человечески, гумнонизма с либерастией не понимаешь — слушай деньгами. Тебя мастер кормил, он же с тебя и прибыль имел. Как с дармового прислужника. Потому и гнобил, работами изнурял, свой прибыток твоим горбом умножал. Здесь корм — мой. И прибыль — моя. Ежели ещё какая сволочь захочет грибочков, да пошлёт мальков от дела в лес... Я тебе по-хорошему говорю: сам по грибы схожу. И накормлю всех. П-поганками б-бледными. Ты меня понял?!

— Боярич! Господи помилуй! Я ж не по злобе! Я ж только по неразумению!

— У меня нет семи лет им на ученичество! Год — край! Каждый час, что они мимо ремесла провели — мне убыток. Ты хорошо понял?

Горшеня растеряно хлопал глазами. Представить, что обучение можно строить иначе... Что ученик — не прислуга бесплатная, безответная...

* * *

" — Как ты думаешь: секс — это труд или отдых?

— Конечно отдых, товарищ генерал. Был бы труд — вы бы солдатика прислали".

* * *

Обучение без пинков да подзатыльников, без унижений и всякой тяжёлой, грязной, посторонней работы... Душа не принимает? Пришлось повторить по словам:

— Мне. Ущерб. Взыщу. Понял?

Как он своих строил... за четыре версты слышно было.

Врать не буду — работают славно. К Рождеству, поди, полностью вотчину обеспечат посудой. А потом? Конечно, новые хозяйства у меня каждую неделю заселяются. Но дальше-то что делать? Горшками торговать? А как? Я не умею. Как упаковывать, чтоб не разбить, какие на местном рынке самые ходовые-прибыльные типоразмеры, какие здесь по теме правила? По деревням посуду пекут в каждой. Как местные потребители на привоз неродных горшков посмотрят? Переколотят всё?

Я пока не знаю, зачем мне через год ещё 4 мастера-гончара. Может, горшки хорошо пойдут, и я всю Десну и Оку ими завалю. Может, черепицу глиняную делать начну. Или — свистульки. "Обсвистулим всю Россию"... Но — "из ничего — ничего и бывает".

Прав был Матроскин: "Чтобы продать что-нибудь ненужное — нужно купить что-нибудь ненужное". Или — сделать. Будут мастера — будет и продукт. А уж как оптимизировать результат... так я ж эксперт по оптимизации!

Ещё: обучение в Средневековье организовано... не оптимально. Цепочка: ученик-подмастерье-мастер — чересчур долгая.

Причины три.

Методическая. Делать дело и учить делать дело — два разных таланта. Иногда они сочетаются в одном человеке. Не часто. Проще: почти все учителя-ремесленники в "Святой Руси" — педагогически непригодны.

Экономическая. Мастер получает от эксплуатации ученика и подмастерья выгоду, стремится растянуть этот период. И препятствует появлению на рынке нового мастера — конкурента. Скоро в европейских цехах появится специфический термин: "вечный подмастерье".

Социально-генетическая. "Как с дедов-прадедов бысть есть". Наследование профессий означает, что ребёнка, даже непригодного к конкретному виду деятельности, заставляют этому учиться. А у него — "руки из задницы". Или — тошно ему это. Тогда "вкладывают ума-разума". Битьём, поркой, через зад...

"Святая Русь" — очень жёстко детерминированная система: выбора у человека от рождения — почти нет. В социальном, семейном, профессиональном... планах. Нужно совсем выскакивать из "мира". "Отряхнём его прах с наших ног...". Маргиналы, отбросы, "тысячи всякой сволочи"...

Насчёт интенсификации профессионального обучения... надо запомнить и применить.

Многие гости, бывавшие во Всеволожске, весьма дивились тому, что во многих начальных людях, в мастерах знатных, у меня отроки безбородые хаживали. А ведь уже в бытность мою в Рябиновке начал ломать я порядки мастеров святорусских. Установил, как европейских цехах заведено, экзамен для выучившихся. И от того учителя ценил. Худым и вовсе запретил детей в обучение брать. А ещё брал в ученики детей не по роду отца-матери, а по желанию да умению самого дитяти.

Ох, как на меня все взъелись! Да только во Всеволожск многие сироты со всей Святой Руси собирались. Им "в отца место" — я. Мне и решать.

Ещё запустили первый кузнечный горн. Прокуй в восторге: я ему не мешал, не подсказывал. "Делай как хочешь". Так хорошо же получилось!

Конечно, по самолюбию моему несколько... Как же это?! Что-то приличное и без меня? Но, подумавши, принял вид благостный и, даже, благосклонный. Типа: вот какие мастеровитые мастеровые под моей рукой вырастают!

Одного горна, похоже, мало: кузня звенит от темна до темна, да и ещё ночь прихватывает. Всё железо, которое мы из Смоленска привезли, рассосалось мгновенно. Будто горит. А мне Петровские сельскохозяйственные указы спать не дают. Насчёт того, что хлеба надо не серпами жать, а косами. Указ — Петра Великого, а вот реальное широкое применение — коса с крюком — конец 19 века.

* * *

Коса с крюком, если кто не видел, имеет вид граблей с длинными зубьями (2-5 зубьев) на колодке, укреплённой, вместе с косой, к основанию рукояти. Срезанные колосья собираются ровными пучками, и в таком же порядке сбрасываются косцом на землю. Из-за крюка они не осыпаются и ложатся правильными рядами. Увязка колосьев в снопы столь же удобна, как и при жатве серпом, но процесс уборки ускоряется почти в три раза.

Всем понятно? Ускорить жатву в три раза... Я про цену дня в страду уже говорил? Вот только на этом, на оптимизации сроков проведения агротехнических операций, можно повысить урожайность от десятой доли до четверти. Совсем не ГГуйно. Но зерно из колоса течь не будет. Или можно утроить площадь пашни на работника, а остальных — в индустриализацию.

* * *

Из чего косы делать? Железа, факеншит, где взять?! Хоть сам... слябы рожай.

А ещё надо мельничку ставить. Когда из-под Чернигова выбирались, углядел как здесь зерно в ступах... толкут. Ручные мельнички...

Ну нельзя же так русских баб мучить! Чтобы они смолоду в бабок-ёжок превращались.

"Там ступа с бабою-ягой

Идёт-бредёт сама собой...".

Я тут кто?! Баобаб или баболюб?!

"А если туп как дерево

Родишься баобабом

И будешь баобабом

Тыщу лет, пока помрёшь".

Баобабом — не хочу.

Альтернатива и ступе, и ручной мельнице — общеизвестна. Мельница водяная — ничего не надо придумывать. Бери и делай.

Ага. Индейскую избу вам. Точнее — мне.

Всё просто: в России зимой идёт снег.

"Ой, ты зимушка-зима, зима снежная была

Зима снежная была: ночь — курила, день — мела".

Что именно русская зима по ночам курит — не знаю. Но наметает много. Весной всё это тает. И — стоит. Деда Мазая я уже вспоминал? В цифрах — 6-10 метров. Вот на такую высоту от меженя поднимается вода. На такую же высоту поднимают старые русские города. Елно, например.

Высоко строиться — жить неудобно: воды в хозяйстве надо каждый день много, коромыслами с реки — не натаскаешься. Колодцы на такую глубину копать — и тяжко, и опасно: копачей, бывает, заваливает. Моего колодезника-сколиозника три раза откапывали, пока колодцы в Новой Пердуновке копали.

Но Пердуновка — боярская усадьба и мой личный заскок: я сказал копать — они выкопали. Нормальные крестьяне так не строятся. Они просто селятся ниже, и их каждый год затапливает. Бывает, и вовсе смывает. От таких... лентяев — потомства не остаётся.

Про широкие здешние речные долины реликтового происхождения — я уже рассказывал?

Короче: ставить мельничную плотину негде. Севернее есть Вяземская возвышенность, западнее — Елнинская. А вот конкретно здесь...

Ставить плотину поперёк Угры... 3-4 километра длиной, 12 метров высотой...

У меня в здешних лесах подходящего размера дуба нет. Чтобы с него можно было бы навернуться и до такого маразма додуматься.

До природопользовательских указов Петра Великого, с запретом перегораживать судоходные реки, ещё пять с половиной веков. Но мне, за плотину поперёк главной здешней торговой дороги, и без царских указов голову оторвут.

Остальные речки имеют малый сток. Можно, как в Московской Руси позже будут делать, ставить "весенние мельницы". Там, где глубокое русло, делается плотина. Пока идёт водополье — мельничка работает. Вода сошла — мельничка встала. Но здесь у речек вокруг — низкие болотистые берега.

Как не кручу — всё одно получается: надо ставить мельницу за полсотни вёрст да на чужой земле. А потом — не наездишься. Хоть плачь!

Покажите мне попаданца, который бы плакал горючими слезами от равнинности рельефа Русской равнины!

Сходил — в лужу посмотрел. Да, есть такой придурок. Который слезьми плакать горазд, а мозгой шевелить ленится.

Если у меня нет русла речки, которую можно было бы нормально стенкой перегородить, то почему бы мне не сделать такое русло? Не плотину на речке в удобном месте, а речку, удобную для плотины?

Из-за нашего "хитро-удвоенного" боярства в вотчину попало Гудково болото. И это — радует!

Ну какой нормальный попадун будет радоваться, что ему болото во владение дали?!

Раз я радуюсь — значит, я попадун ненормальный. Что уже давно не новость.

Поэтому спокойно прогрессирую нивелир с мерной рейкой. Обучаю работе с ними двоих мальчишек и загоняю их в команду Фанга.

Боевой беззубый волхв послушал шипение своей голядской молоди в адрес приёмышей из черниговских беженцев, мои объяснения и обещания... Типа:

— Ежели с мальками вдруг чего... то будет всем... нехорошо.

Произнёс что-то вроде:

— Йуп. Дарис.

И ушёл.

Они сделали полную съёмку местности с высотами! От Пердуновки вверх и вниз по реке на двадцать вёрст с шагом по высоте в пол-локтя! И на десять вёрст от берега. Ну, где пройти смогли.

Я это Гудково болото... вкус пиявок... с прошлого года помню. Когда я, как раз в этом болоте, истерил:

— Иррегировать нахрен всю Россию!

Вот и повод появился. Прокопаю канаву в две версты — грунт там мягкий — и потихоньку спущу болото в реку. Сначала — будет мельничка, потом — пашенные угодья. Или — месторождение торфа.

Фанг нашёл подходящее место для канала — можно копать.

Тут пришла страда. Как обычно в России — нежданно.

Все хлеб убирают, а я страдаю — копать-то некому!

Жатва для крестьянина — святое время. "День год кормит". Все прочие дела — в сторону, в селениях остаются только старики нехожалые да детки малые. У аборигенов это даже не в голове — в спинном хребте.

Всё — долой. — Чирей выскочил? — После жатвы вылечим. — Дом горит? — После страды потушим.

"Только рожать да помирать — не погодить" — русская народная мудрость.

* * *

Я — человек 21 века. У меня это как клеймо на темечке. Я могу прикинуться туземцем, могу их словечки перенять, но думаю-то я по двадцатьпервовековому! Могу сказать: "на всё воля божья". А вот постоянно смотреть на мир сквозь "иншалла" — нет. Не могу! Не лезет это в меня! Да и не хочу.

Я планирую, строю индустриальное производство с непрерывными процессами, вытягиваю технологическую дисциплину, стремлюсь повысить отдачу капиталовложений в основные фонды путём их двух-трёхсменного использования, балансирую материальные потоки и оптимизирую процессы...

А тут бздынь — страда...

Не хочу повторяться в адрес попаданцев... Но надо ж понимать! Два месяца в году — ледостав и ледоход — всем "стоп". Полгода зима. Зимой люди в курных избах спят по 12-13 часов день. Проверено натурным экспериментом в 21 в. Экспериментатор даже думать за зиму стал иначе — медленнее. И сильно... пофигистически.

Неделя — сев, месяц — сенокос, месяц — жатва. В эти периоды людей трогать нельзя. Да и не сдвинуться они: у них на любые ваши сладкие предложения — врождённые рефлексы крестьянина. А крестьянствуют здесь — все.

А теперь найдите в этом календаре свободное "окно" — и прогрессируйте там себе в волюшку.

После каждого "трудового крестьянского подвига" ту же гончарную печку нужно ещё день-два-три просто греть, дрова — труд дровосеков — в трубу улетят. Работники ещё неделю будут вспоминать — чем они тут развлекаются, "как тут ходят, как сдают". Производительность труда к прежнему уровню вернётся... хорошо, если через 2-4 недели.

"Производительность труда" — это не с цвайхандером бегать.

В.И. Ленин, "Очередные задачи советской власти":

"Во всякой социалистической революции... выдвигается на первый план коренная задача создания высшего... общественного уклада, именно: повышение производительности труда, а в связи с этим (и для этого) его высшая организация".

Замените "социализм" на "прогрессизм".

Однофиговственно: или у меня в вотчине будет эта пресловутая "производительность труда", или можно вешаться.

А, есть и третий путь: деградировать в обычного средневекового крысюка. "Иван — боярский сын". Обычный, исконно-посконный, "все так живут"...

Тьфу на вас!

* * *

Глава 244

Поругался я сильно с мужиками.

— А чегой-то сноха моя, Сонька, страдать не пришла? Грит, ты, де, боярич, не велел.

— Верно говорит. От неё одной за прялкой выгоды больше, чем от тебя со всем твоим семейством на пашне.

— Не дело говоришь, боярич. Не по-русски, не по-хрестьянски. Мы, эт, не за выгоду страдаем — за хлебушек. Сам, поди, знаш: хлеб всему голова.

— Вот я и смотрю, что у тебя заместо мозгов — мякиш. Соня твоя почти за всё селение нитку прядёт. Вы её на руках носить должны, пылинки сдувать. А ты её на ниве раком поставишь. На месяц-полтора — пока молотьба не кончится. Кормить будешь последним куском, спать ей укажешь на рогожке у порожка. Ещё и в морду дашь — а чего ж нет? Младшая невестка же. Она у тебя заболеет да, не дай бог, помрёт.

— Ну, эт как на то божья воля будет.

— Твою вбогагробадушумать...!!! У тебя на подворье выгребная яма три года не чищена!! У тебя дерьмо под окоём плещется!! Это что — боженька нагадил?!! Хрысь! Ты где? Запиши себе: к Юрьеву дню всем выгребные ямы в Паучьей веси вычистить. Кто не сделает — будет лес до весны валять. Без роздыху! А ты — вон пошёл, неколи мне с королобым день переводить.

Нет, вы мне скажите: какой ещё попаданец озабочен инспектированием отхожих мест в домовладениях исконно-посконных смердов?! Аж до скачков кровяного давления в своём попадёвом тельце?

Хрысь бересту карябает, Потаня молчки стол поглаживает. Слава тебе, господи, что только поглаживает. И винить некого: сам — выучил, сам — виноват.

Ещё в августе, как выяснилось, что Аннушка в положении, я надумал её замуж выдать. Вдова на сносях... дело-то скандальное. Опять же: она у Акима типа приёмной дочери. Деду выскажут укоризну. Дед ответит. По-боярски. Он как шапку получил — совсем "краёв не видит". И зачем мне этот... "смех"?

* * *

Нет, есть, конечно, народные средства. Девки в русских деревнях ещё в начале 20 в. в аналогичной ситуации залезали на ворота и с них прыгали. Русский народный аборт типа выкидыш. "Ой, упало".

Можно — ворота высокие в усадьбе есть. Но по "Русской правде" за любое "извержение дитяти из чрева" — три гривны князю. А я — не херувим, но чту уголовный кодекс. Виноват — "Русскую правду".

* * *

Да и девчушку жалко: Мара предупредила, что могут быть осложнения пожизненного характера. Я гумнонист или где?! Опять же, "жаба давит": я в Аннушку немало сил и души своей вложил. Жизнь девчонке портить... как-то не хочется.

Провели сдвоенное мероприятие: увольнение холопа и запоины боярыни.

Потаню со Светаной ещё в прошлом году покойничек, отец Геннадий, развёл. Не в смысле "на деньги" — платил за всё я. А в смысле юридическом: не муж-жена. Дети, Любава и Плаксень, по обычаю остаются с матерью.

Интересно: в "Русской Правде" есть статьи касающиеся обязанностей отчима и матери перед сиротами, но нет мачехи. Почему — не знаю.

С такой родной матушкой, как Светана, под одной крышей жить — врагу не пожелаешь, живут дети у Акима в Рябиновке. И остаются в прежнем холопском статусе.

Торжественно собрали народ в усадьбе, я Потане вручил грамоту "об увольнении" — он теперь вольный смерд. "По-благородному" сделали — на пергаменте изобразили. Трифена всю ночь, высунув язык, писала покрасивше, с завитушками. А больше-то в вотчине никто чернилами писать не умеет! На бересте-то да на вощаницах — процарапывают.

Снова прокол в попадизме: каллиграфией мы не владеем.

* * *

Небезызвестный К. Маркс как-то, при попадании в Англию, решил срубить деньжат по-лёгкому — пошёл, типа, в клерки наниматься. Так ведь не приняли! Почерк, говорят, неразборчивый. Ему, соответственно, ничего не оставалось, кроме как этим корявым почерком и забабахать "Капитал".

Так то ж гений! А кто из попадунов хоть бы полууставом писать может? Клавиатур-то тут нет! Не, никуда не возьмут. Да я и сам такой же — как курица лапой...

* * *

Кроме грамотки Потане, принародно вручил Акиму 9 кун серебром.

"Налог на свободу" — государственный сбор за освобождение человека из рабства. Аким теперь боярин — представитель власти на местах. Цена свободы человека в "Святой Руси" — чуть меньше 10 гр. серебра.

Потом толпой за стол. Накапливаю опыт организации средневековых банкетов. Сложное, однако, дело. И — опасное.

Перед банкетом Домна меня чуть не убила. Хотя — сам виноват. Мы тут с Прокуем одну железяку сварганили. Я её приволок в поварню и давай мастырить к рабочей столешнице, на которой кухарки всякое разное нарезают.

В принципе, мы всё сделали правильно. Но в "Святой Руси" резьбовых соединений нет. Всякое крепление к столешнице по типу струбцины — отпадает.

Не беда — проковырял в столешнице дырку, прокинул верёвку, сижу под столом — закрутку кручу.

— Ты, как там тебя, а ну брысь с отсюдова. (Это Домна на поварню пришла, меня под столом не признала).

— Это, Домнушка, я тебе приспособу смастерил. Для облегчения труда твоего кухарного и для гостей новым блюдом угощения.

Домна оглядела механизм кругом, поморщилась на дырку в столешнице.

— И какое такое новое едево с этой железки повылезет?

— Классное! Настоящее исконно-посконное иудейское блюдо! Котлеты из свинины.

— Что?! И вот за-ради всякой гадости, нехристями выдуманной, ты мне в столе дырку проковырял?!

Вот тут-то она меня полотенцем...

Не, я, конечно, весь же из себя такой крутой да ловкий — уклонился легко, чисто на автомате. Ага. Лбом в эту... железную конструкцию.

Потом она меня мокрым полотенцем... к синяку прикладывала. Потом ругала, что я, де, не в своё дело лезу: на кухне должна быть одна хозяйка — она. Выговаривала, что я ей не доверяю, хихикала, глядя на выросший синий рог у меня на лбу...

Потом мы взялись делать иудейско-мусульманскую еду.

* * *

Тут смысл такой: в тёплом климате кровь из убитого животного надо выпустить быстро и полностью. Иначе мясо испортиться, и сотрапезники... близко познакомятся с поносом.

У иудеев и мусульман процедура превращения мекающего мяса в продукт питания жёстко регламентирована. До уровня религиозных догматов.

Помнится, как-то в 20 в. саудиты закупили в Австралии 2 миллиона барашков. Естественно — мороженных. Обескровленных и полностью соответствующих санитарным стандартам. Но... "аллах акбар": правоверные половину — миллион(!) баранов — потребовали "забить по шариату". Смысла... Но — австралийцы... забьют почём хочешь. Правда, и цены выкатили.

Полностью удалить кровь из сырого мяса — непросто. Иудеи придумали делать из мяса фарш. Промывать значительно легче. А уж всё остальное... сало, лучок-чесночок, замоченный хлебушек... мы и сами сообразили.

Вот мы с Прокуем и сделали мясорубку. Нормальный шнек с ножом.

До барона Карла Дреза, который изобрёл, кроме мясорубки, ещё и "дрезину" своего имени — семь веков. Прогресс на ровном месте! Точнее — на кухне.

Почему масса попандопулов мужеского пола не занимается прогрессизмом в части кухарно-кулинарной деятельности?

"Путь к сердцу мужчины лежит через желудок" — международная мудрость.

Но ведь нигде не сказано — "путь женщины к...". А лучшие повара, как известно — мужчины. Найди путь к сердцу туземца из высшей аристократии через... фрикадельки, например — и прогрессируй себе всласть!

Мясорубка позволяет изготавливать фарш в нормальных объёмах, поэтому у меня будут и пельмени, и фрикадельки, и зразы с разными начинками. Но начнём с котлет. Просто я люблю их есть. Настолько, что знаю, как их делать.

Делаем-делаем... яйцо не забыли? А масла мороженного кусочек?

Здесь нет домашних холодильников. Вся Русь — полгода сплошной холодильник. В остальное время — лёд в погребах. Только не забыть засыпать сверху опилками.

Заворачиваем кусочек замёрзшего масла в мясную лепёшку, обкатываем в сухарной крошке, жарим...

* * *

Потом мы сидели с Домной на кухне, ели руками обжигающие, испускающие сок, котлеты, и рассуждали какую ещё рецептуру надо проверить. Я напирал на повышение доли лука, сала, чеснока, воды, хлеба... и прожарить сильнее.

Домна неуверенно возражала:

— А мясо ж тогда где?

Беда — перца нет! То есть он, конечно, где-то есть, но очень далеко — на Молуккских островах. Широту-долготу... сходу и не вспомню.

Я предлагал использовать горчичный порошок — у нас горчицы много, её среди всяких овощных культур высаживают для отпугивания парши.

Домна отстаивала тёртый хрен. Она всё с хреном делает, даже квас. Квас, настоянный на хрене, называется "хренодёр". Хотя, на мой взгляд, правильнее — "вырвиглаз".

Решили опробовать разные рецептуры. Четыре здоровенных мисы котлет выставили на свадебный стол. Из расчёта каждому гостю — по штуке. Эксперимент удался — ни одной не осталось.

Котлеты все поели. А вот свадьба... закончилась несколько нетрадиционно: проводить молодых в опочивальню с обычными песнями, плясками и шутками — не успели.

Сначала-то всё нормально происходило, по этнографии: молодых поздравляли, подарки вручали, песни подблюдные пели, хороводы водили...

А потом Чарджи перебрал и полез к молодой под юбку. Хотя юбок здесь не носят, но полез он именно туда. Прямо за столом.

Нет, я его понимаю: Аннушка — девушка вполне. Одета нарядно, глазки блестят. Персик. Торк с ней... уже интимно знаком — "крикам страсти" в Смоленске учил. Ну и, по старой памяти, да с пьяных глаз...

А чего ему ограничиваться? Женихом всего-то Потаня, вчерашний холоп, нынче — вольный смерд. Против благородного инала — пыль придорожная.

Мы с Акимом в этот момент отвлеклись — мелочи по хозяйству перетирали. А остальные без приказа против ханыча...

Тут Потаня и стукнул. Не, не по ханычу! Не дай бог! По столу. И сломал. Пробил кулаком доску, и она, очень удачно, попала отскочившим концом Чарджи в подбородок. Хорошо — скатёрка не дала доске во всю силу ударить. А то ведь, сами знаете: сила действия доски равна скорости прибытия... по зубам.

Торк — брык — и в отключке. Жених невесту на руки — и в спальню.

И оттуда очень вскорости... Как в Смоленске выучили.

Но не просто "крики страсти", а ещё и с уважением и искренней благодарностью. С уважением к законному мужу, который наглядно доказал и убедительно подтвердил. Своё главное мужское достоинство: защитить свою женщину. От всяких посторонних движений и поползновений.

Потаня за прошедший год натренировался кулаком бить до... До успешной защиты.

Я всегда говорил: регулярность — очень способствует счастью в семейной жизни. Они-то теперь счастливы, а вот мне...

Попытался это дело замять — фиг там.

"На чужой роток не накинешь платок" — русская народная мудрость.

У нашего народа — ротки не закрываются, оттуда — былины сказываются.

Сплетник наш вотчинный, Хотен, уже детишкам на завалинке вещает:

— А вот вышел раз Потаня-богатырь во чисто поле. Да понаехал на него поганский хан. Глянул богатырь по-орлиному, рыкнул по-звериному, стукнул по-богатырскому. Тут поганому и конец пришёл.

Год пройдёт — будет былина не хуже, чем про Алёшу Поповича и Змея Тугарина. Хотя Тугарин не подол задирал, а с другой стороны лез.

А вот управляемость в вотчине улучшилась сразу: как у кого какие негоразды случаются — приходит Потаня. И слушает. И кулак потирает. Мужички свежий фольк вспоминают, шапки сдёргивают, кланяются и бегом бегут работы работать.

Чарджи... ему хоть во двор не выходи. Он, конечно, потомок великих ябгу. Но наш народ своими шуточками... хоть кого заягбёт до смерти. И саблей тут не намашешься.

Дошло до того, что у Алу постоянно разбит нос.

Ну что тут непонятного?! Это между собой торк с кыпчаком — как кошка с собакой. А для нашего народа они все на одно лицо: степняки поганые.

Алу у Чарджи в учениках ходит, учителя своего от насмешек защищает. Над учителем смеются, ученику морду бьют. Ивашко как-то драчунов разогнал, потом мне высказывал:

— Иване! Что ж ты такое понаделал?! Да мне прежде и в похмельном кошмаре привидеться не могло, чтобы половчёнок сопливый за честь торкского хана до крови бился!

Что сказать? Я — миролюб. "Ребята! Давайте жить дружно!" Это ж прибыльнее! Вот нутром чувствую: будет от этого разбитого мальчикового носа какая-то... причина для прибыли. Вот прям селезёнкой ощущаю!

Последней каплей, добившей Чарджи, была измена Светаны.

Нет, нет! Не в том смысле как вы подумали! Ну как может изменить благородному иналу рядовая холопка общего пользования?! Она у нас безотказная. Поскольку за отказ бьют плетьми. Но прежде — морду набивают.

Чарджи она никогда не отказывала. Всегда ублажала, да ещё и с душой. Но тут... Немцы пришли. Точнее — один немец. Белобрысый, бледно-розовый, ресницами так характерно — луп-луп. Нормальный вестфальский поросёнок.

Снова надо чуть назад вернуться.

Как воротились мы из Смоленска с боярской шапкой и грамоткой об удвоении вотчины, я оббегал окрестности и пометил границы. Не в смысле — как волки метят, а по человечески: знамёна поставил.

Здесь "знамёна" — дерева с затёсом и знаком владельца земли. А то, чем в битвах машут — "хоругвь" называется.

Сразу же обнаружилось, что соседи в наши ягодники лазают. И повелел я... Не, не контрольно-следовую с вышками, овчарками, "стрелять на поражение"..., а просто — постоялый двор поставить. Вот прямо на восточной границе вотчины, на берегу реки построить хуторок. И заселить туда Фильку-хитреца, бывшего старосту ещё Старой Пердуновки. А то он мне плешь проел своим нытьём:

— Хочу... ну... эта... вот как бог свят! В начальных людях... хоть бы над малым каким... тебе-то, боярич, не велик труд, а уж я-то...! Для тебя-то...! Вот те крест святой...!

Почему не попробовать? Масса попаданцев крутятся в отельно-постояльном бизнесе. Может, и у меня кое-какой "Хилтон" получится?

* * *

Надо сказать прямо — фигня. На "Святой Руси" этот бизнес не проходит. Причина очевидная: основной трафик идёт не по дорогам, а по рекам. Вторая причина — сезонность. Две системы дорог — летник/зимник.

Постоялый двор на русской дороге — редкость. Путешественники в дороге останавливаются по крестьянским подворьям. А специализированные постоялые дворы держатся только в узловых точках — в городах. Там, где путешественники не мимо проходят, а живут относительно долгое время.

* * *

Но я включаю свой административный ресурс. Поскольку решаю более важную задачу.

Мне нужна в вотчине стабильность, а стабильности без безопасности не бывает. Каждый проходящий торговый караван — проблема. Да, сигнальщики мои — прохожих купцов видят и при всяком... инциденте — сигналят. Но... заколебался ж бегать!

Среди купцов слух быстро расходится. Сдерживаются они. Девок воровать, как в прошлый год было — уже не случается. Но, то — морду кому набьют, да ещё и виру требуют: спровоцировать крестьянина — особой хитрости не надо. То — сопрут мелочь какую, то — сети вытрясут, то ещё как нагадят... Луга мои топчут, рыбу мою ловят, костры из моего леса жгут...

Костры! Факеншит! Запалят лес — хана всему прогрессизму! После Петровских лесных указов — лесных пожаров в России стало в 50(!) раз меньше! А что ж до этого было?! — А было подсечно-огневое земледелие: чем больше сгорело — тем лучше.

Для меня лес — из главнейших ресурсов. Пустят дымом по дурости или по злобе — я нищий. Даже если люди не погибнут.

"Бережёного — бог бережёт" — русская народная мудрость. Бережёмся.

Людишкам прохожим чуть свободу ограничил, за делишки — спрашивать стал. Им это — "против шерсти". Вот они и озорничают. Я крепче прижимаю — они сильнее злобятся: "не по ндраву".

Русь — очень большая песочница. На сквозняке живя — порядку не наведёшь. Но притормаживать... особо резвых — необходимо.

"Велика история, а отступать некуда: впереди прогресс!". Только вперёд! Ввожу полный запрет на остановку караванов, как лодейных, так и гужевых, на территории вотчины.

Уточняю: без превышения сословно-служебных полномочий. Близко, но — без.

* * *

Не — "запрет на проход" — нельзя.

Порядок на путях — из первейших княжеских задач. Ещё при приглашении Рюрика это оговаривалось. "Окольничий" — начальник над "коло", округой, главный по дорогам — из высших боярских должностей.

Частных застав ни на сквозной прибрежной дороге, ни, тем паче, на самой реке — быть не должно.

"Не пускати ни конного, ни пешего,

Ни прохожего тут, ни проезжего,

Чтоб ни серый тут волк не прорыскивал,

Ни ясен сокол не пролетывал".

Такие... "богатырские заставы" — только на внешних границах, преимущественно — на степных шляхах по южному порубежью.

Ещё одна странность "Святой Руси": отсутствие дорожного сбора. Во Франциях-Италиях мелкий феодал строит на сухом месте мост и собирает мостовой сбор в свою казну. Какой-то баронишка просто берёт денег за проход по своей территории. Каждый аристократический прыщ ставит заставы на границах владений и дерёт с прохожих три шкуры.

Уже в Позднем Средневековье итальянский купец, проехав пару сотен вёрст по родному "сапогу" через границы местных высочеств и сиятельств, выливает бочки с вином на землю: дешевле, чем пытаться продать или везти дальше.

"Святая Русь" не имеет пограничных или дорожных сборов. Конечно, путников "мытарят". Но не "в поле", а в городах. На рубежах стоят погранцы, но не таможня.

Почему такая разница в основах налогообложения между Русью и Европой — не знаю. Возможно, в ощущении единства русских земель, владения дома Рюрика. Позже, когда часть Руси станет вассалами Орды, а другая — Великого Княжества Литовского, таможенные пункты на границах появятся. А традиция "рюриковизны" — бесплатной "государевой" дороги — действовала на Руси тысячу лет. Платные дороги, возникшие в Англии ещё в 14 в., в России и семь веков спустя вызывают удивление и резкое неприятие.

* * *

Река и дорога — государевы. А берег и обочина — мои. Моё — не тронь, проходи — не останавливайся. Шаг влево-вправо — конвой... без предупреждения.

Но я же дерьмократ и либераст! Нельзя! Нельзя лишать вольных людей русских — свободы! Свободы нагадить на своей русской земле. Хоть бы и моей.

Самое тяжкое — обманутые надежды. Поэтому надо заблаговременно избавить путников от надежды свободно гадить, портить и безобразничать.

Выношу на края вотчины постоялые дворы. Там странника накормят-напоят, обогреют-обиходят, в нужник сводят...

И мозги промоют по указанной выше теме: шаг влево-вправо... "Зверь Лютый" — без предупреждения... вот — нормы, вот — расценки, беги ближайшие 20 вёрст быстренько... а ежели что — мы тебя предупредили — сам дурак.

К этому времени вотчина Рябиновская до таких дел уже доросла. Сигнальщики просматривали пути-дороги из края в край. Две команды охотников — Фанга и Могутки — любого баловника могли легко взять. Шапка боярская наделяла Акима правами немалыми в части "судить и казнить". Посему и народ прохожий опаску поимел.

Через годы, только начиная ещё ставить Всеволожск, повторил я эти Рябиновские придумки. Вынес из города на границы земель места досмотра караванов. Оттого многим худым купчинам ущербы случалися. А мне — прибыль. Как границы сдвигались, так и таможни дальше перебирались. А на их месте ныне городки поднялись.

Сметали Фильке хуторок. Две гостевых избы типа "барак", конюшни тёплые на полста коней, баню, избу столовую, сортир на два десятка посадочных мест. Пристань соорудили, крытый сарай типа "эллинг", амбары для хранения поклажи. Полный гостиничный комплекс, включая места для продажи товаров, мелкого ремонта транспортных средств, других услуг...

Среди прочего из средневекового сервиса "всё включено"... ну куда ж без этого! — несколько дам для интимной обслуги господ проезжающих.

Ну вот, сейчас все дружно кинуться! "Прогрессор-попаданец — содержатель святорусского борделя! Какой позор!". А вы русские народные песни давно слышали?

"Ехал на ярмарку ухарь-купец,

Ухарь-купец, удалой молодец.

...

К стыдливой девчонке купец пристает,

Манит, целует, за ручку берет.

Стыдно красавице, стыдно подруг,

Рвется она из купеческих рук...".

Дальше матушка этой стыдливой девушки — сводней у своей дочки трудится. Это — по-русски? Это — лучше?

А у меня — прогрессивно. Чистенько, обустроено, эргономично, техника безопасности, нормы выработки... Дамы — подготовленные, обученные, натренированные. Не "девчонки стыдливые".

Среди прочих персонажей туда отправили трудиться и Светану. Баба по усадебному хозяйству... "трудовым энтузиазмом" не славилась. Но у Фильки... Вредный мужик.

Как всегда на новом подворье — куча спешных дел. Он и гоняет прислугу "в хвост и в гриву". Будто они у него в холопах. Такой... суб-крепостник. У меня-то хозяйство большое, за всеми не доглядишь, а у него — все перед глазами. Да и склонность такая есть — на людях выспаться.

Как прошли осенние дожди — пошли снизу караваны. Среди первых — немцы из Владимира. Остатки той артели, что собор князю Андрею Боголюбскому строила, теперь во Вщиж перебираются. У Фильки на дворе остановились. Тут Светана и углядела.

Баба-то ума невысокого, но чуйка у неё... Чутьё на — "поднимется".

Да не — "у него поднимется"! А "он сам поднимется" — чутьё на людей с... с карьерными перспективами.

В прошлом году она и меня самого захомутать пыталась. А уж, вроде бы, куда дальше: сопляк пришлый, Ванька-ублюдок, родителем выгнанный...

Светана углядела Фрица. "Фриц" — не прозвище, а имя собственное — от "Фридрих". Мужичок ихнему императору — тёзка.

Уж что она этому фрицу сделала... Ну, я, примерно, представить могу — сам учил. "Русский поцелуй форева"!

Сработало наповал: немец немедленно послал далеко свою артель, княжескую службу, сказался больным, отстал от каравана и собрался продолжать безостановочно.

Могу представить себе его потрясение. По "Уставу" за связь русских женщин с иностранцами — до 7 лет. Соответственно, бедные швабы и вестфальцы три года жили во Владимире... по-монашески. Уж как они обходились — не знаю. Сублимировали на стройплощадке? А тут такая женщина...! Таким способом...! Головка — заработала, голова — выключилась. Про недостачу кровообращения у мужчин — я уже...

Фильке, как он на хуторок заселялся, была дана полная свобода действий. В рамках законности, конечно.

Дашь человеку свободу — будешь расхлёбывать результаты её применения. С чем я и столкнулся.

Заявляются ко мне в Пердуновку Филька с подбитым глазом, вся из себя встопорщенная, но молчащая, из последних сил, Светана. И этот немецкий поросёнок, с вывернутыми за спину руками.

Я тут весь из себя... на вощаной досочке считаю кубические сажени грунта — сколько надобно снять, чтобы Гудково болото спустить, а тут мужик от порога бьёт лбом в пол и вопит:

— Господине! Славен боярский сын! Вот как бог свят! Не корысти ради, а токмо пользы для! Через мою сердечную привязанность и об господском добре неусыпное бдение!

— Филька! Кончай пердеть — стань нормально!

Он, похоже, капусточкой завтракал — как "пал на лицо своё", так брюшко и придавил. Теперь орёт, чтобы треск замаскировать. Ну ладно — звук, а вонь чем спрячешь?

"Работу тяжкую висок едва вершит": фильтрую до 90%... "запахов и звуков", которые "стайкою наискосок" исходят от моего "восточного постоялого двора управителя".

Факеншит! Почему попаданцев не готовят к тому, что почти всё, что скажут аборигены — будет белиберденью?! Я об этом уже погрустил. Я об этом грущу каждый день. И, чует моё сердце, буду грустить всю оставшуюся жизнь. Можно сказать: "Нынешнее поколение будет жить при коммунизме!" — и в это кто-нибудь поверит. Но скажи: "нынешнее поколение будет говорить связно!" — чистая фантастика.

После фильтрации выясняется хорошо знакомая по первой жизни картинка: взувание лоха-иноземца.

Фриц провёл в "Святой Руси" уже три года, но жил в своей общине-артели. С туземцами общался мало и многих тонкостей святорусской жизни не понял. Филька эту... этнографическую некомпетентность — уловил и ею воспользовался.

— Хочешь эту бабу?

— Натюрлих! Сейчас! Шнель!

— Можно и шнель. Но после веселья. Согласен?

— Я! Я!

Никто иноземцу не объяснил, что слово "веселье" на Руси имеет и второй смысл — свадьба.

— Хочешь ли ты, раб божий Фриц, взять в жёны рабу божью Светану? Ну, чего лупаешь? Хочешь её поять?

— О! Ять! Гебен! Я! Я!

Ещё в первой половине 19 века официальное значение глагола "поять" — жениться, взять в жёны. Так записывают в церковных книгах о проведённых венчаниях. А не просто... как все думают. То, что вы подумали называется "блуд".

Утром похмельного Фрица облили холодной водой, чтобы начал двигаться, и погнали носить такую же воду из реки для всех остальных.

По возвращению он обнаружил, что его место на Светане занято самим Филькой. И полез в драку. Судя по окраске Филькиного глаза — начало было успешным. Потом народ навалился: "Наших бьют!".

Утверждение: "в драке не помогут, в войне победят" применительно к пердуновским жителям оказалось неверным, и Фрица, всё-таки, повязали. Теперь притащили ко мне на суд.

— Вот, господине, раб твой. Суди его!

— Нихт! Их бин нихт склав! Я есть фрайер ман.

"Склав" — одно из названий славян в древних текстах. Это же слово используется в немецком как "раб". "Я — не славянин"? Или — "Я — не раб"? Это, парень, ты зря напомнил, что "славянин" и "раб" у вас — синонимы.

Что ты фраер — я уже понял. Хоть и через арго. Сейчас это поймёт и вестфальский поросёнок:

— По "Русской Правде" — "в робу — холоп". Она — роба. После свадьбы ты — мой холоп.

— Нихт, нихт! Хохзайт... свадьба — вар нихт! Пфаррер вар нихт! Поп — нет!

— По русскому закону свадьба состоит из двух частей — обручения и венчания. Вторая — происходит в церкви и для неё нужен поп. Но, поскольку в здешней местности нет ни попа, ни церкви, то достаточно первой части. Мужем и женой вас принародно объявили. С вашего согласия. Бражку — выпили, угощение — съели. Ты — муж этой женщины. Она — роба. По закону муж робы — холоп. Ферштейн?

— У-у-у! Барбариланд!

Ругается. Но... на мой слух — оскорбительно не звучит. Калифорния, однако: "Святая Русь" — "Санта Барбариленд".

Парня развязали, сидит на полу, брызжет слезами и соплями, наматывает на кулаки и рвёт свои белобрысые патлы. Как бы не облысел.

"Рыбу ловят на червя, а кобеля на сучку" — древняя, ещё до-хомосапиенская, мудрость, всем известная. Но применить лично к себе...

Деваться некуда, закон есть закон, остаётся исполнять "боярскую справу" — достаю ошейник и пытаюсь надеть на этого Фрица. Парень резко дёргается, машет рукой, ненароком выбивает ошейник у меня из рук и... я впечатываю его лицом в пол. Захват кисть-плечо. И куда ты теперь денешься?

Чистый автомат: завершающее движение в нескольких айкидошных приплясах. Хотя, конечно, локоть-ладонь — правильнее.

Полностью завершить не успеваю: на спину немцу, чуть не вырывая из плеча вывернутую и удерживаемую мною иноземную конечность, рушится туша Фильки.

— А! Воровать! На господина руку поднял! Бунтовщик! Рубить! Казнить! Запороть гадину!

Откуда такая резвость? Только что на полу носом лежал, капусточку переваривал, а теперь немца молотит без остановки.

— Ты чего такой... кровожадный?

— Да я...! Да за тебя...! Живота своего не щадя! Вот те крест святой...!

Тут голос Светаны со стороны:

— Он все майно немца себе взял. Теперь боится, что ты вернуть велишь.

— Да я...! Да как ты подумать могла...! Господине! Не верь змее подколодной! Она ж курва курвущая! Она ж...

— Она, Филя, душа православная. А ты её замуж за иноверца выдал. Сиё есть преступление противу Уставу нашей святой, русской, православной, богом спасаемой... церкви. Она холопка — с неё спросу нет. Весь спрос с тебя. На семь лет в церковный дом — готов?

— Я? Дык... как же? Ну... Нет! Господине! Помилосердствуй! Жена, дети малые! Сиротами! Как же это?! Хозяйство... На семь лет... Смилуйся! Не губи!

— Довольно. Слушай мою волю: Светану — возвращаю на усадьбу. С мужем. Светана, заберёшь своё майно. И — мужнино. Филька, отдашь ей всё, что взял у немца. И для меня — всё, что от других постояльцев взял. Всё, Филя, до последней щепочки. Не играйся со мной. Помни: у меня милости просить — без толку. Нету её у меня. Проси службу. У тебя служба есть — вот и справляй её хорошо. Ещё раз обмишулишься...

И я ласково улыбнулся своему "восточного постоялого двора управителю". Чуть показав под подрагивающими губами кончики клыков.

"Волчий оскал" — хорошо. Но надо спешно составлять нормальную должностную инструкцию.

"Испугать" — полезно для "удержания в рамках". Но сами-то "рамки" должны быть прописаны и поняты. Как-то коллеги-попаданцы в части создания нормативной базы для своего прогрессизма... очень поверхностны. А ведь альтернатива называется: "самодурство и произвол".

Впрочем, это наше, исконно-посконное. Салтыков-Щедрин так и писал: "Губернатор был прогрессист и самодур".

Глава 245

Светана с Филькой, злобно косясь друг на друга, удалились. Фриц, охая, постанывая и лелея попавшуюся мне в захват правую руку, поднялся на ноги.

Я с глубоким сомнением рассматривал этот экзотический экземпляр хомосапиенса, которого прибило к моему порогу течение здешней жизни.

Типичный рождественский поросёнок. "К Рождеству заколем". Какая от него может быть польза? Загнать на болото к Христодулу? — Через месяц сдохнет. Пожалуй, самое правильное решение.

Но откуда-то вылезла старинная американская мудрость: "У каждого белого — должен быть свой негр".

Здесь смысл не по Платоновской "Республике": "у каждого, даже самого бедного гражданина, должно быть не менее трёх рабов".

Тут идея не экономическая, а мировоззренческая. По немецкому аналогу: "У каждого немца должен быть в жизни свой еврей".

Поскольку Русь во все времена — страна многонациональная, то импортные мудрости можно экстраполировать: у каждого русского должен быть свой немец, еврей, янки, татарин, литовец, армянин... Просто как пример перед глазами. Типа разговора с самим собой:

— Нельзя так напиваться. Стыдно. Опять эта морда нерусская будет хихикать и рассол предлагать.

А можно получить от этого "розового поросёнка" какую-то материальную выгоду? Кроме мировоззренческого стыда?

— Ганс, скажи-ка мне...

— Нихт! Я не есть "ханс", я есть Фридрих!

Ты смотри — ещё и ерепенится!

— Да я тебя сейчас Шариком назову — и ты загавкаешь! А не будет звонкого лая — подвешу под кнут. К утру сдохнешь.

Икнул и заткнулся. Что такое "торговая казнь" — представляет. Прожить три года на "Святой Руси" и не увидеть, как людей кнутом насмерть забивают... Бывает. Если жить у медведя в берлоге.

— Ты сам-то откуда?

— Их бин айн бюргер фон келн.

"Фон"? Дворянин, что ли? Тогда почему "бюргер"?

— Кёльн?

— Я! Я!

А говорит он на кёльше — западносредненемецком диалекте. Поэтому вместо das у него будет dat. Но мне пофиг — я немецкого не знаю. Понимает он почти всё, а вот говорит плохо. Значит, строим допрос в форме "да/нет". У меня уже один такой собеседник есть — "живой мертвец" называется. Теперь вот — "живой немец" появился.

Что же ты, "пока ещё живой немец", из себя представляешь?

— Ты каменщик?

— Я! Натюрлих! Масон.

Не понял. Вот эта розовая битая поросятина — мечта каждого "истинно русского просриота"?! Ну, чтобы найти "корень всех проблем русской нации" и... выкорчевать на корню?

— Иудей?

— Нихт, нихт! Христиан. Котолишен.

Ишь как перепугался: еврейские погромы в Германии — их давний национальный маразм. Они с этого ещё Первый Крестовый поход начинали.

Полез за ворот, вытащил крест, сейчас ещё и псалмы петь начнёт. А жаль: давно мечтал посмотреть хоть одним глазком на живого жидо-массона. И спросить:

— Ребята, а где мои деньги? Ну, типа доли от предприятия. От развала Союза, от создания Союза, от Гибели Империи, от Создания Империи, и так далее — вплоть до татаро-монгольского нашествия, Крещения Руси и призывания Рюрика. Он же, как говорят, тоже из ваших. Вы всё это — "историю России" — понаделали, пока мы в этой России груши околачивали. Наверное ж — не за просто так? Отдайте дольку.

А тут такое разочарование — простой вестфальский католический масон.

— Нихт! Нихт вестфаллен! Саксон.

* * *

Ага. Он саксонец, потому что Вестфалии ещё нет. Пока Саксонией называют земли между Рейном и Эльбой. Там, где жили племена саксов, когда их завоевал Карл Великий и его папа Пепин Короткий. Через несколько лет после "сейчас" Фридрих Барбаросса рассорится со своим двоюродным братом Генрихом Львом, герцогом Саксонии, отберёт у него владения и назовёт эти земли Вестфалией. А Саксонией начнут называть земли к северу, между Эльбой и Балтикой — земли западных славян-бодричей.

* * *

— Раз ты масон из Кёльна — ты строил "Трёх царей"?

— Вас?! Вас фюр драй кёнинг?

Причём здесь "нас"? Не у нас, а у вас.

* * *

А, опять вперёд забегаю. Через три года Барбаросса увезёт из Милана реликвию: мощи "Трёх царей" — кости волхвов, которые явились приветствовать новорождённого Иисуса под Вифлеемской звездой.

Барбаросса отдаст их своему военачальнику, канцлеру, другу и союзнику, кёльнскому архиепископу Райнальду фон Дасселю. Тот построит раку — золотую пирамидку из трёх гробиков. Для хранения раки сто лет будут строить знаменитый Кёльнский собор в 157 м. высотой. Это место станет традиционной площадкой сбора ландскнехтов и прочего вооружённого сброда. А "Три царя" — элементом их баек, песен и клятв. Но — позже.

* * *

— Мост Константина ещё стоит?

Мост в Кёльне, римской Колонии Агрипины — построен по указу императора Константина Великого, мама которого откопала Крест Животворящий в Иерусалиме.

— О! Брюке! Мост! Нихт! Мост — нет. Сейл фёхре. Э-э-э... зиехен.

Не понял. Фриц начинает бурно жестикулировать. Хватает рушничок и, обмотав им скамейку, таскает по комнате. Это что, паром? Паромная переправа? А как же мост? А, развалили ещё в 10 веке. Ну ни на минуту оставить нельзя! Мост уже развалили, собор ещё не построили... Чего он себя так кулаком в грудь колотит?

— Их бин масон хох!

Что-то "хох" на немецком... у меня позитивных ассоциаций не вызывает.

— Хох град!

Высокий город? Вышгород? Непонятно.

— Хох дегри! Масон хох град!

Офигеть! А ведь говорила матушка: учи языки сынок, пригодиться.

"Дигрии" — градус. Правда, из английского. У парня жар?

А, есть второе значение — степень. Масоны бывают высокого градуса. Не в смысле белой горячки, а в смысле уровня посвящения. "Град" может быть не только установкой залпового огня или формой выпадения атмосферных осадков, но и сокращением от "градус".

Итого: имеем розовенького от умственного напряжения немецкого масона высокого градуса. И не одного нормального градусника или ареометра в округе — проверить нечем.

Судя по звукам — капусточку он тоже кушал. А сейчас — напряжённо думает. Аж слышно.

"Скажи — о чём ты думаешь, и я скажу — чем" — международная народная мудрость.

Не тем парень думает. Потому что не о том.

— Значит так, Ганс... э-э-э Фриц. Ты попал. Ты попал в холопы к русскому боярину. Тихо! Ещё раз заорёшь "нихт" — вырву глаз. Потом — второй. Вот так-то лучше. У тебя есть возможность меня услышать. И понять — как тебе повезло. Повезло! Редкостная удача тебе выпала. Не васькай! Счастье тебе привалило, Фридрих Кельнерман. А ведь мог и мимо пройти. Или у Светаны другой бы клиент был. Но — перст божий. Ты против воли господа? Вот и я об этом: случившееся — божий промысел. Теперь давай подумаем. У тебя есть два пути. Можешь дальше орать "нихт". Тебя забьют в кандалы, дадут лопату и загонят в болото копать канаву. Будешь копать. Если вякнешь "нихт" — будут бить плетями и ты быстро сдохнешь. Если будешь хорошо копать — скоро ослабеешь, заболеешь, сдохнешь.

Я задумчиво посмотрел в окно. Что-то я почти дословно воспроизвожу приветственную речь начальника гитлеровского концлагеря перед советскими военнопленными. Навеяло?

— Я так думаю — к первым заморозкам тебя по любому закопают. Такая... яма прямоугольная, неглубокая, наполовину залитая стылой водой, дождь холодный идёт. И тебя, тело твоё, туда сталкивают. Через пару месяцев.

У Фрица в глазах — паника. От перспективы болота, от "болота" непонимания, от затягивающей "трясины" туземных обычаев и законов. И от собственного бессилия. Штатная ситуация для попаданца. Я сам через это прошёл. И, временами, до сих пор...

Сейчас он или придёт в ярость, начнёт крушить всё вокруг. И мне придётся... укорачивать буйного холопа. Или затаится, растечётся, начнёт юлить и хитрить. И мне придётся... да всё равно — загнать в болото. Потому что организовать качественный присмотр... У меня других забот нет?

Меняем целеуказание. Совмещаем с лестью и восстановлением самооценки.

По мудрости раввина из старого анекдота: "купи козу — продай козу". Человеку становится "хорошо", когда ожидаемое "плохо" — не случается.

— Есть второй путь. Кому другому бы не предложил, а вот тебе могу довериться. Я ж сразу вижу — ты человек особенный, многими знаниями и умениями умудрённый. Масон! Из Кёльна! Да ещё — "Хох"! Я ж понимаю! Ты как только вошёл — я же сразу увидел! Мне такой человек — очень нужен. А нужному человеку у меня... Ну, сам понимаешь. Короче, хочу предложить тебе место главного архитектора.

— Архи... Вас?

— Не — "нас", а — "вас". Тебя. Главным мастером каменного строения. Мне в вотчине надо церковь построить. Вот, думал, деревянненькую сметать. Но вотчина растёт, деревянная — не по чести. Надо бы — каменную. Но мастеров нет. А тут ты! Точно — перст божий. Всё сам будешь: и храм придумаешь, и стройкой управлять, и людей учить, и какие надо материалы... Во Владимире, поди, над тобой-то всяких начальников да указчиков было... А тут — сам себе голова. Не пора ли? Уж не отрок, пора в мастера выходить.

Паника, ужас во взоре, сменились полным смятением. Моё предложение из разряда:

"Всего один лишь только раз

Цветут сады в душе у нас

Один лишь раз, один лишь раз".

Я уже говорил: ученик-подмастерье-мастер — очень долгая цепочка. У строителей — особенно. В артелях есть немало мужчин, которые по мастерству должны бы уже самостоятельно работать, но... не сложилось. Так и ходят в подсоблятниках до седых волос.

— Э-э-э... Абер...

— Никакого абвера! Даю сразу подворье! Со всем необходимым. Ты по усадьбе походи — выбери из свободных. У меня-то избы — не просто так! Белые избы стоят! Деревянной черепицей крытые! Полы — дощатые! Хоромы! Ты присмотрись. Там печки такие... об этом ещё поговорим. Походишь по вотчине — присмотришь место для церкви. Пару мальчишек дам в обучение — покажут и расскажут. Светана — твоя жена, будет тебя обихаживать. Ну, она ж умеет. Ты ж такого прежде не пробовал? А теперь будет во всякий божий день по твоему хотению. Сколько раз захотел — столько получил. Не, ну ты мне как мужик мужику скажи: разве ж не сладко?

Дошедший до малинового раскраса Фриц бурно и утвердительно затряс головой.

— И я ж про то. Надевай ошейник, и пойдём — я тебе хозяйство своё покажу.

"Поросёнок" мордой лица начал отдавать уже в бордовое, но затряс головой. Неуверенно. Отрицательно.

— Фриц, ду бист айн думмкопф.

Похоже, выражение: "ты — дурак", он тоже слышал с детства. Детализируем и аргументируем:

— Эта прикраса на шею — не навек. Максимум — семь лет. Но кто дело дельно делает — раньше снимает. Вот тиуна своего, Потаню, днями на волю отпускаю. Года не проносил. Да ещё боярыню в жёны даю. Хочешь боярыню? Не якай. С этой — ты опоздал. Построй церковку добрую — всё получишь. Давай, надевай, да пошли. Давай-давай.

Багровый потомок Нибелунгов ещё пытался что-то спросить, ещё как-то... но я уже топал из горницы на крыльцо, на ходу рассказывая о местных достопримечательностях, географии, рельефе, быте и сбыте, технологиях и ресурсах, персоналиях и устоявшемся укладе... Уже на крыльце он выдохнул, щёлкнул замком ошейника.

Всё, Ванюша, довыпендривался: теперь у меня в хозяйстве есть собственный "достопочтимый брат, свободных и добрых нравов". И эта лупающая глазами и на каждом шагу спотыкающаяся... розовая поросятина — твоя забота. По критерию оптимальности применения — тоже. Что наводит на несколько нетривиальные мысли.

* * *

Как гласит давняя бюрократическая мудрость: "Если не можешь развалить — нужно организовать и возглавить". Будем делать русских масонов.

Ме-е-едленно.

Создать русских масонов... Тайная ложа "Великая Пердуновка"... Или лучше — "Свет Великой Угры"?

Мда... Несколько... Чересчур уелбантуренный факеншит получается...

Но идея-то классная! Прошла проверку на прочность полутора тысячелетиями человеческой истории! Отдавать кому-то в чужие руки...

Не, я — жадный! Организационные решения такого уровня устойчивости в истории человечества — единичны. А уж приписываемая им эффективность... Хочу! Хочу себе!

Каменное строительство в эту эпоху не является нашим "исконно-посконным" занятием. Рушатся церкви, падают крепостные башни... Отчасти дело в используемом кирпиче — плинфе. Немцы в эту эпоху используют брусковый кирпич. Но и у них те же "Три царя" регулярно разваливаются. Всем не хватает технологии, знаний в части сопромата, физики, химии, геометрии. Нужно объединять... "хитрости". Что возможно — надо заимствовать.

Серьёзный прогрессизм без каменных строений невозможен. Кроме разных построек, мне на "Святой Руси" надо будет от полумиллиона до двух миллионов только домовых печей поставить. Несколько тысяч печников? Или — десятков тысяч. Которых надо обучить заново. Поскольку местные только "здят" — бьют печи, а не складывают.

"Сообщество кирпичников"... "Всероссийский союз печников-каменщиков". Чем не "франк-масоны"?

Первый надёжно именно масонский текст — поэма "Reguis" — 14 в. Хотя ещё в эдиктах лангобардского короля Ротари в 643 году упоминаются свободные строительные артели.

В "Reguis" восхваляется Евклид и искусство геометрии. А что, кто-то против Евклида? Ещё пятнадцать пунктов для мастера в отношении морального поведения (не укрывать воров, не брать взятки, регулярно посещают церковь...) и режимов работы на строительной площадке (не использовать труд каменщиков в ночное время, обучать правильно учеников, не брать такую работу, которую нельзя выполнить...). Вполне разумно. Хотя и в стихах.

Рифмоплётство для пользы дела... смогём.

Схема масонизации "Святой Руси" вырисовывается такая: обучаю здешних детишек. Процесс уже пошёл, затравка, в форме печника-"альфа" и его бригады — имеется. Ко мне стягиваются желающие научиться ремеслу. Разворачиваем нормальное профтехучилище.

То, что есть сейчас — не эффективно: обучение идёт "с руки" — "смотри, как мастер делает", а не "с голоса" — "слушай, что, как и почему делает". Главный детский вопрос — "Почему?" — давится подзатыльниками.

Мастера и сами не знают — "почему". "С дедов-прадедов", "по воле божьей"... Нет понимания причин — нет понимания следствий. Идёт простое копирование.

Не в этом ли образе мышления — "Что было — то и будет. И нет ничего нового под луной" — причина главной национальной катастрофы — "Погибели земли Русской"?

Проспать появление татаро-монгол в русских степях князья не могли. Но... "нет ничего нового...". Печенеги, авары, угры, торки, половцы... мало ли их было? Отобьёмся и от этих. Даже мысль о новом качестве нового противника не возникала? — Изменение геополитической ситуации с появлением "Дранг нах Остен", потерей Иерусалима, слабостью Византии, собственной династической разрухой, мобилизационный потенциал нового противника, его организационные, тактические и технические новинки... мелочи — "нет ничего нового под луной".

Так здесь — думают, так здесь — учат думать, исконно-посконно, по традиции.

Надо ломать. Разработка и внедрение новых технологий обеспечения государственной безопасности на основе учёта скачкообразных изменений, "теория катастроф", "критические точки", "чёрный лебедь" как альтернатива экстраполяции...

Рано мне, рано. Проще надо быть, Ваня, прощее...

Займёмся печниками. Они же — русские масоны. Предпочтение отдаётся сиротам. Платить за обучение они не могут. Поэтому — отрабатывают. Аналог советского распределения молодых специалистов. Кирпич, фурнитура, инструмент — обеспечиваю я. И отправляю такие... комплексные бригады по рекам. Где они бурно заменяют здешнее повсеместное глинобитное уродство — моими трубными и кирпичными.

Для обеспечения целостности системы организуем накопление и обмен профессиональной и прочей информацией. Делаем комплект СНиПов. Как они здесь без этого строят?! — То-то оно и падает регулярно.

Непрерывный мониторинг рынка. Защиту от всяких... халявщиков. Социалку кое-какую. Ну, там, вспомоществование по инвалидности, пенсионный фонд, дома престарелых... Для укрепления связности — какие-то ритуалы надо придумать. Типа посвящения, разные степени, знаки отличия, символику с эдаким... многозначным толкованием. Как в "The Constitutions of the Freemasons etc.", Лондон, 1723 — "Книга уставов" Андерсона.

Клятвы какие-нибудь при вступлении. Вроде обещания: "действовать, как подобает члену цивилизованного общества, подчиняться закону Высшего Существа, подчиняться закону страны, в которой проживает кандидат, посещать собрания ложи, не вводить в заблуждение, не обманывать ложу и братьев, и помогать членам семьи, братьям и их семьям в случае необходимости, если это возможно без причинения финансового вреда себе и своим иждивенцам".

Говорят, масоны Америку основали. Если я тут, на Верхней Угре в 12 веке начну — может, они и Россию... "оснуют"? И будет у нас в гербе не двуглавая птичка, а двуногий циркуль.

Тогда нас ещё и за это любить не будут. То просто: "эти непонятные русские". А будет: "эти непонятные и таинственные...". Ежели мы будем "действовать, как подобает члену цивилизованного общества" — это ж будет такая непонятка и такая тайна!

Тема интересная — надо обдумать. А пока, вот прямо сейчас — старые новые заботы: печки для обогрева — "голландки" — в конюшни, в казармы, в мастерские, в хоромы боярские. Воздуховоды для обогрева в многоэтажном тереме. Печки промышленные, горны, брандмауэры — для пожарной безопасности, канал с плотиной и мельничкой... и церковка, конечно.

* * *

За пару недель Фриц вошёл в колею нашей вотчинной жизни. Светана ходила гордая: замужняя женщина, на своём подворье хозяйка. Да ещё и муж не просто так, а бояричев ближник, каменных дел мастер. Мастер успокоился, перестал постоянно кричать своё "нихт" и, чем дальше — тем лучше разговаривал на русском.

Окончательно я добил его проведением ритуала посвящения в братство "Русских масонов".

Всю хрень, все слухи, сказки и выдумки, которые всплыли по этой теме в моём, засорённом ещё в 20 веке, мозгу — были реализованы. Всякие циркули с угольниками, раздевания с преклонениями... Элементы крестильного обряда из христианства, кровное братство из язычества, обмывание звёздочки из офицерства...

Мероприятие было произведено в день осеннего равноденствия — единственный свободный опорный день солнечного календаря. Остальные — солнцестояния и весеннее равноденствие — заняты сельскохозяйственно-христианскими праздниками. А этот получился "День индустриализации".

Исполнили всё на бывшем голядском городище. Антураж... вполне — одних черепов человеческих штук сто.

А в конце я возвестил адептам три великих тайны: теорему Пифагора, теорему Виета и значение числа Пи:

"Можно просто постараться

И почаще повторять:

"Три, четырнадцать, пятнадцать,

Девять, двадцать шесть и пять".

Сколько вспомнил. Стишок немедленно вошёл в коллекцию сакральных мантр русских массонов. Всё-таки, в рифмоплётстве что-то есть!

Потом записал это число десятичными арабскими цифрами.

На "Святой Руси", где числа пишут буквами... Фриц впечатлился, упал и пополз. Облобызать стопы мои. Еле остановил — все ж босиком, пятки грязные!

Остальные присутствующие, даже не оценив по малограмотности, всего величия сообщённых им сильно сакральных тайн, вдохновились и воодушевились. Сработали стереотипы: старший — прав, мастер — многое умеет, иноземец — знает тайное. Раз уж и немец пополз...

Фриц был единственным "мужем добрым" — взрослым — на этой церемонии. Главный печник "альф" и главный колодезник-сколиозник, Христодул и "точильщик", Алу и Ольбег. Моё масонство — "для детей и юношества".

Большинству из них квадратные уравнения в жизни не решать. Но дети любят тайны, тайные общества. Это придаёт им уверенности, ощущения собственной значимости в мире, где они, по сути, беззащитны и бесправны. Для моих сирот это особенно важно. Вырастут — сами станут "мужами добрыми". Но ощущение братства — сохранится. И они на всю жизнь запомнят свой искренний детский восторг перед моей мудростью.

Общество русских масонов трудами моими разрасталось и укреплялось. Из года в год открывал я посвящённым разные "великие тайны": показывал тангенсы и шарообразность Земли, объяснял круговорот воды в природе и теорему о делении медиан... Немало полезных мыслей и правил было русскими масонами со стороны принято, множество — самими придумано. Немало строений добрых поставлено и по сю пору ставится.

Сумели мы, через Фрица, и с немецкими масонами разговор завесть. Иные, как настали у них тяжёлые времена, пришли к нам на Русь, путём ещё Барбароссой да Боголюбским указанным, принесли книги древние да умения редкие. От чего для Руси многие пользы случились.

Скажи кто-нибудь, когда я, голый, замёрзший, хмыжником оцарапанный да осокой посечённый, испуганный до повизгивания половцами в ночных черниговских болотах, над Марьяшой сидел и додумался до "русского поцелуя", что от этого на "Святой Руси" масоны заведутся — не поверил бы!

А вот — через Светану, через Фрица...

Когда ныне иному владетелю напоминают:

— Ты в хоромах каменных живёшь. Русские люди хорошо в каменных строениях понимают. Смотри, падут на тебя стены и башни! Берегись русского колдуна полуночного!

Разве ж то моя слава? То людей русских слава. А я так, чуть подумал, чуть пошутил, что в руки попало — к выгоде приспособил.

Однако наибольшую пользу вижу не в знаниях да в зданиях, не в выгодах военных ли, государственных ли, но в строительстве душ человеческих здесь, в Святой Руси. В те поры Русь была насквозь родовая, людей без роду-племени к себе не пускавшая. Сироты мои были как песок против камня. Сиё же "тайное общество" — людей моих объединяло, им помогало, а родовитых пугало. Отчего Земле Русской — великая польза.

Чарджи от одного вида довольной Светаны... трясти начинает. Теперь ещё и Аннушка ходит — светится. Беременность привела её в такое... несколько таинственное состояние души. Будто у неё в душе тайна и она к ней радостно прислушивается.

А ещё Чарджи ревнует меня. К Артёмию-мечнику.

Нет-нет! Не в том смысле как вы подумали! — Хуже: в смысле интереса и душевной привязанности. Мне с Артёмием интересно.

В Смоленске, в ходе "шапочного" банкета... Ну, когда Акимову шапку боярскую обмывали — выяснилась одна деталь.

В феврале, в Киеве, когда Ростик из Киева убежал, а Изя Давайдович последний раз Великим Князем сел, погиб прежний господин Артёмия — боярин Гордей. Гордей-то сам из смоленских бояр, кто-то из его знакомцев и вспомянул. Какая-то тёмная история в ту ночь смены власти приключилась.

Дословно сказано было так:

— Гордей, уходя вместе с Ростиком из города, от дружины княжеской отстал, к зятю на подворье заскочил. А тут набежала чернь киевская, и Гордея с людьми его побили насмерть.

Бывает. Государственный переворот, массовые беспорядки... Но, зная характер Степаниды свет Слудовы, могу предположить...

Сбежав из Киева, я оставил за собой четырёх, очень желающих моей смерти, людей. Теперь — минус один.

"Если долго сидеть на берегу реки — мимо проплывёт труп твоего врага" — древняя восточная мудрость.

Берег есть. Правда, не той реки. Но вот — и двух лет не прошло, а один труп уже "проплыл". Интересно, а дочку его, которая хотела мне ноги поломать и не дать срастись — тоже...? Про других ничего не рассказывали. Ни про Степаниду, ни про Хотенея... Моего...

Блин! Нахрен! Сидит же во мне эта... заноза!

Так вот. Смерть Гордея освободила Артёмия от присяги господину. А искусство Мары поставило на ноги. Не так — Мара обеспечила своими снадобьями общее укрепление организма. А я, со своей физиотерапией и иглоукалыванием — поставил на ноги.

Отчего у Артёмия случился в голове очередной бзик: смотрит на меня ну совершенно влюблёнными глазами! Ну... как на ангела божьего!

Иголки по сорок штук в мужика втыкать каждый день — на заимку не набегаешься. Вот я и перетащил его в Пердуновку.

Артёмий обжился, огляделся. Мужик нормальный, не псих, не орёт матерно по-медвежьи, по углам не гадит. Лет 35-40, рост средний, плечи широкие. Бабы на него уже заглядываются. Только у него борода ещё седее, чем у Акима, виски вовсе серебряные. И ходит пока недолго, не быстро и осторожно.

А ещё он умница. Знает кучу всякого в части местной бюрократии и правоприменительной практики. Я уже говорил: мечник — в "Святой Руси" не фехтовальщик-забойщик, а старший слуга с функцией палача. Типа агента 007 — "с правом на убийство".

Но Артёмий ещё и опытный боец на мечах. Ещё круче: Артёмий — думающий фехтовальщик.

Покажите мне прокурора-спортсмена, не шахматиста и не преферансиста. Успешного в обеих профессиональных областях до уровня национальной десятки-двадцатки. Вот такая редкость ко мне в руки попала. И смотрит влюблёнными глазами. Да на такое чудо, да ещё и вменяемое, я сам такими глазами смотреть буду!

Мы с Артёмием, как раз, обсуждали разные случаи из области разорения бортных деревьев.

В "Русской Правде" прописаны три разных ставки виры в зависимости от нанесённого борти ущерба. Я по весне собираюсь поставить пасеку. И пытаюсь понять — как можно будет законодательные нормы, ежели вдруг что, применять к домашним пчёлам, а не к лесным.

Пчелиную семью в лесу я уже приглядел. Осталось найти пасечника и ульи сделать. Если я сделаю ульи сборные, из дощечек — они подпадут под понятие "бортное дерево"? Или нужно колоды из лесу тащить, вырубать в них дупла? Или как?

Глава 246

Вот тут и припёрся дед. И прямо с порога начал меня строить. Неизбывностью и безотлагательностью мечемахания. И напористо так, резвенько:

— Охрим! Подай бояричу меч. Вон тот, с Турова взятый. Нут-ка, Яша, покажи-ка отроку плешивому бой мечный.

Они что, охренели нахрен?!!! Яков вытаскивает их ножен свой полуторник, делает шаг и... рубит меня сверху вниз!!! Психи уелбантуренные! Идиоты! Вояки свихнувшиеся! Так же и убить можно! То, что у меня кое-какой "слив" с отпрыгом получился — так это чистая случайность!

— Аким!!! Сбрендил?! Уйми своего бешеного!

— Погодь, Яша. Так как, Ванечка, понял? Никакие твои умствования и в делах успешествования — гроша ломанного не стоят. Ты, как ныне есть — бестолочь малолетняя. Челядь тебя может и бояричем звать, а по сути — ты цыплёнок, петушок дворовый. Всяк прохожий тебя — цап, шейку — хряп, и в — суп. С потрошками. Потому бросай свою хрень всякую, да делай, что тебе мужи умудрённые велят.

— Кхе... Ну, цена любому богатырю — одна стрела. Ты-то, Аким Яныч, как сотник славных смоленских стрелков, про то хорошо знать должен. Да и в сече на всякого воина — сильнее найдётся. Ежели вдвоём. Однако же, боярич Иван от удара увернулся. Хоть ты и оружие негодное дал.

Артёмий — единственный решился вступиться за меня. Осторожно, с почтением, но осмелился возразить владетелю. Не вообще, по-бабьи: "ой, дитятю не пораньте, не оцарапайте!", а конкретно — на клинок у меня в руках кивает.

Очень интересно наблюдать: как Аким общается с моими людьми.

Чарджи он не замечает подчёркнуто. Из чего я делаю вывод: ханыч — единственный, кого Аким считает себе равным. Всем остальным указывает и выговаривает. Может и матом послать, и фыркнуть пренебрежительно, обозвать. И они это нормально принимают.

А вот встретился с Артёмием и... как-то осаживает свой гонор. Приглядывается-принюхивается.

Странно: Аким — лучник. Всех остальных воев считает вторым сортом. Но стал боярином — начал меня не лучному, а мечному бою учить. И, почему-то, не взрывается от возражений Артёмия.

— Артёмий, а почему ты говоришь, что Аким мне негожий меч дал? Меч как меч, вроде, нормальный.

И, правда, нормальная железяка. Такие ещё каролинговскими называют.

— То-то и оно, что "вроде". Пойдём — покажу.

Мы всей толпой отправились вслед за Артёмием в мою мастерскую. Осторожно убрав оставшийся от моих экспериментов мусор с верстака, Артёмий вставил в тиски рукоять меча остриём вверх и принялся затягивать закрутку.

— Яков, будь любезен, вот сюда. Во всю силу.

Артёмий провёл пальцем черту поперёк зажатого в тисках меча, примерно посередине высоты клинка.

Яков посмотрел на Акима, тот фыркнул, но кивнул.

"Чёрный гридень" снова вытащил свой длинный меч, внимательно осмотрелся по сторонам, чтобы ничего не задеть, чуть переступил, чуть сдвинулся, чуть ссутулился, чуть присел, постоял вполне свободно, легонько придерживая одной рукой клинок, положенный на плечо, чуть шевельнул плечом, скидывая оружие, будто путник — надоевшую сумку... и взорвался несколькими потоками одновременных движений.

Снизу, с пружинящей правой стопы пошла волна, выдвинувшая вперёд колено, перешедшая в согласованный, гармонический, переливающийся поворот бедра. Сверху двинулось вперёд левое плечо, легла на рукоять меча левая рука, ушла ниже, к яблоку рукояти, и, чуть смещаясь, намекая на продолжение своего скольжения по рукояти, потянула ещё падающий, опускающийся к горизонту клинок, навершием вперёд, а правая, чуть меняя хват, плотно уложилась под крестовину, наполнившись твёрдостью даже на вид. В первую долю мгновения она тоже, как и левая рука, тянула меч рукоятью вперёд, но очень быстро стала его толкать поперёк направления усилия левой.

Верхняя часть тела поворачивалась слева направо, нижняя — справа налево. Корпус повернулся, наклонился, вслед за опускаемой головой, поймал поясом, закрученным как сжатая до предела пружина, долю последнего, нужного мгновения перед нижней волной, идущей от правой пятки, и начал раскручиваться в обратную сторону, наложив друг на друга оба движения. Как несётся серфингист на фронте "девятого вала".

Всё тело устремилось, кажется даже, удлиняясь руками, плечами, спиной... вслед за полётом клинка, вгоняя, наполняя его всей мощью крепкого, тренированного, сухощавого мужского тела, разгоняя кончик меча по длинной, более чем двухметровой дуге, до какой-то совершенно непредставимой скорости, до едва уловимого глазом высверка в одиноком солнечном луче в полутёмной мастерской...

Клинок полуторника ударил концом горизонтально в середину моего меча. И мой — улетел. В стенку мастерской. С хрустом. Двойным. Второй — когда клинок вошёл в стеновое бревно. А вот первый хруст...

— Глянь, Иване. Если держать цельно-оцельный меч крепко, то ломается хвостовик.

В губках тисок осталась рукоять меча, в которой был виден серенький излом. Артёмий внимательно его разглядывал, потрогал пальцем. Потом язвительно хмыкнул, передразнивая мою интонацию:

— Нормальный меч. Ага. Из нормального оцела.

Посмотрел на моё, несколько испуганное, лицо и принялся объяснять:

— Когда вот такой мечник (он кивнул в сторону Якова) бьёт вот таким мечом (Яков, внимательно разглядывающий свой меч, хмыкнул и убрал его в ножны), то спастись — невозможно. Только убегать. Если держать жёстко... — сам видишь. Если держать мягче — собственный меч ударит тебя в лоб. А его клинок — догонит и добавит. Щит — прорубит. Кольчуга... пробьёт четыре слоя.

Дон Румата как-то по пьяни рубил на спор чучело, одетое в двойной соанский панцирь. Так это семечки! Четырёхслойную кольчугу... А как же...? Это же броня! Она ж должна защищать!

— Ну что ты, Ваня, в самом деле! Никто не носит защиту от прямого полного удара. Брони помогают от удара слабого, скользящего, стрела на излёте, клинок плашмя... Если добрый мечник добрым мечом в тебя бьёт — надо уворачиваться. Или мечнику помешать. Чтобы он не смог в полную силу ударить. Иначе — покойник.

По смыслу понятно: обычная пехотная каска защищает от осколков на излёте, но не от выстрела в упор. Броник первого класса держит Стечкина, но не пулю из СВД. Пятого класса — СВД держит. Но не очередь из "Утёса". Т-34 — держит крупнокалиберный, но пробивается 88-мм пушкой "Тигра I" с двух километров. Если не успевает увернуться.

— Уворачиваться — уметь надо. Не только железом махать, но и думать. Дурень — сразу покойник. К примеру, батюшка твой давеча разговором своим в тебе гордость горячил. Был бы ты глупый — упёрся бы в гордыне твоей. Стоял бы на месте. А это — смерть.

Не фига себе! Как это?!

— Дед! Ты меня убить решил?! Что я тебе такого сделал?!

— Эта... Ну... Тьфу, блин! Ты чего несёшь-то?! Ты какие такие глупости понапридумывал?! Да Яша только чуть пуганул, чтобы соображение, значит, чтобы понимание, чтобы к словам моим...

Аким нёс скороговоркой свои "извинения без извинения". А мне стало нехорошо. Дело не в том, что Яков мог убить меня, чуть не рассчитав силу удара. Дело в том, что я сам мог наколоться на его меч. Просто сдуру. Просто не понимая правил игры с этими железками.

Аким уже снова надувался: невместно столбовому боярину каяться да оправдываться.

— А хоть бы и стукнулся! Даже и поранился бы... И чего? Крепче помнил бы.

— Аким Янович, а ты хорошо подумал, прежде чем меня пугать? Я ведь сдуру да с испугу... неразобравши, неразглядевши... Или, ты думаешь, меня Яков остановит?

Недавняя майская история, когда Аким с Яковом наелись в Рябиновке мухоморов и распугали всё население — у всех в памяти. Тогда я Якова завалил.

По мне, геройства в этом нет: пьяного стреножить — невелик подвиг. А вот для местных победить берсерка... Да просто — бесноватого, бесом обуянного, мечом вооружённого...

— Ты, Аким, думай, прежде чем делать. Ладно. Артёмий, что такое "цельно-оцельный меч"?

Оцелом на "Святой Руси" зовут сталь. С 16 века начинают употреблять другое слово — "уклад", и "оцел" более не встречается.

Дед расстроился, стыдно ему. Ничего, пусть мучается. Не малое дитя, чтобы я ему сопельки вытирал. Пусть в стороне постоит, пострадает. Да умного Артёмия послушает:

— Тут, Иване, дело такое... Мечи делают по-разному. Бывает "нож навыворот" — пластина железная в середине, две стальные по бокам. Бывает "коса двойная": само тело в середине — железо, с двух сторон — лезвия стальные наварены, как на косе. У нас, на Святой Руси, почитай всё оружие, кроме наконечников копий и стрел, из двух разных железов делается: из железа и из оцела. Железо даёт мягкость, оцел — твёрдость и остроту.

Такое составное изготовление почти всех железных изделий — не только оружия — "фигурный болт" святорусских металлургов.

— Был мудрец на Востоке, Бируни прозывался. Он о наших мечах так писал: "Русы выделывают свои мечи из шапуркана, а долы посредине их из наморкана. Что бы придать им прочность при ударе, предотвратить их хрупкость. Ал-фулад не выносит холода их зим и ломается при ударе. Когда узнали они фаранд, то изобрели для долов плетение из длинных проволок изготовленных из обеих разновидностей — шапуркана и женского железа". Вот так делают "узорчатые" мечи.

— Артёмий... а вот эти слова... они чего значат?

— "Наморкан" — железо, "шапуркан" — сыродутная сталь, "фулад", "фаранд", "булат" — тигельная сталь. У нас так не делают. Она на морозе хрупкой становится.

Ага. Похоже, речь о сталях с повышенным содержанием фосфора — они после минус 20 "хрустеть" начинают.

* * *

В богатой углеродом тигельной стали, увеличение примеси фосфора на несколько тысячных долей процента значительно усиливает хладноломкость, в мягком железе даже колебания в несколько сотых процента — не оказывают заметного влияния. Английское стаффордширское железо, содержащие 0,25% фосфора, разлетается нередко при первом же ударе. А шведское стокгольмское, в котором фосфора в 10 раз меньше — держит до десятка ударов.

Для "Святой Руси" холода ниже минус 20 — вполне реальны, для Средней Азии Бируни — экзотика.

Забавно: я был уверен, что "булатный клинок" — это круто. А это, оказывается, как "вьетнамки" — только для пляжного времени года.

* * *

— Артёмий, вот я смотрю на излом, а там проволочек разного железа не видно. Это как?

Артёмий укоризненно посмотрел на Акима. Дед ещё выше вздёрнул бороду и отвернулся. Ну, прямо мальчишка с бородёнкой, попавшийся на шкоде.

— Тут такое дело... Этот хорезмиец, Бируни, писал свои книги полтораста лет назад. О делах, которые были лет двести тому. В те времена только-только появился в Германии, в местечке Золинген, мастер Улфберт. Который вместо "узорчатой сварки" из проволок стал делать мечи из одного оцела. Просто он использовал хороший оцел. Одни тамошние мастера: Ингерли, Банто... тоже стали делать такие клинки. Иные же продолжали "узорничать". Кто-то из наших решил сделать подобное Улфберту. Собирать меч из нескольких нитей — тяжко, долго. Сам знаешь — на Руси треть века княжеская усобица была, мечей надо было много. Вот какой-то олух и слепил меч из одного оцела. Только материал взял слабенький, как на "узорчье". А другой олух, не разобравши, купил.

Это я понимаю: в "узорные" клинки шла сталь с 0.4-0.45% углерода. У Улфберта и Ингерли — 0.7-0.8%.

— Дед! Так ты в Турове лопухнулся?! Барахло за серебро взял?

— Что?! Кто?! Я?! Ты...! Ты кому такие слова говоришь?! Я как от титьки отстал — сразу под хоругви встал! Да я с оружием...

— А это что?

— Да на мертвяке взятое! Дурень какой-то. Мы его в бою стрелой спешили, меч так в ножнах и остался.

Артёмий угадал: один олух — сделал, другой — купил и в бой пошёл. Глупость — едина, хотя и многовариантна в своих проявлениях. Вот и убили олуха ещё до боя. Глупый человек глупым мечом так ни разу и не ударил.

Не фига себе! Я обиделся. Мне, который весь из себя самый-самый... какую-то некондицию в руки суют!

— А ты что думал?! Я тебе в научение добрый клинок дам?! Ты ж его сразу загубишь! Вот когда выучишься...

— Ну, спасибо, Аким Янович, за доверие. Небось, и кончик специально затупил? Чтобы тупой Ванька сдуру не укололся?

Дед начал набирать воздух. Чтобы достойно ответить всякой, не по чину возомнившей о себе, мелкой шелупони в моём лице. Но тут примирительно-повествовательно вступил Артёмий:

— Нет, Иване, у наших мечей кончики тупые, потому что мечами рубят, а не колют.

* * *

Как-то не задумывался. А ведь русские летописи, применительно к событиям с использованием мечей, постоянно употребляют слова "посёк", "порубил". И очень редко "подняли мечами", "заколол через окно".

А как же...? Основа техники работы с римским гладиусом — уколы. Рубить гладиусом было возможно, но рубящие удары считались предварительными, считалось, что убить противника можно только сильным колющим ударом. При длине клинка до 60 сантиметров бой шёл вплотную.

Длинные мечи — оружие всадника. Всадники в земледельческих обществах — аристократы. А римская армия — плебейская, пехотная. Вот гладиусами они и вырезали толпы разряженных конных аристократов в армиях Митридата Евпатора и Тиграна Великого.

* * *

Артёмий продолжал крутить в руках обломанный клинок.

— Точно: дурак делал. Вбил кучу оцела. Фунта два с половиной. А получилось ерунда. Яков, у тебя в мече фунтов 5?

Яков внимательно посмотрел на Артёмия. Похоже, внимание к его оружию ему не льстит. Но ответил:

— 6.

В два с половиной раза тяжелее?! А по длине только в полтора раза длиннее. Что-то такое похожее Алёша Попович про свою саблю в былине говорит... Типа: вбито в сабельку железа 12 пуд.

— У Якова, сам видишь, меч и длиннее, и тяжелее. Добрый меч. А то бывает... Ты о Виланде-кузнеце слышал?

Артёмий прищурился, глядя в тёмный угол мастерской, что-то вспоминая.

— Был такой чудо-мастер. Раз по глупости поспорил он на свою голову, что выкует королю чудо-меч. Который будет резать железо, как обычный нож — платье.

Я про похожее оружие слышал. Но по другому поводу.

* * *

Во время войны на пожертвования жителей и из добровольцев Челябинска была сформирована танковая бригада. В экипировку танкистов входил нож в чёрном кожаном чехле. Уральские мастера сделали ножики такого качества, что обычные ножи ими было можно стругать как деревянную палочку. 244 Челябинскую танковую, позже — 63 гвардейскую, немцы из-за этих чёрных ножей называли "Шварц тод" — "чёрная смерть". Но это в 20, а не в 12 веке!

* * *

— А дело было так. Как же там в поётся... Взял Виланд-кузнец добрый клинок и... Слушай:

"Вот весёлый король идёт по залу,

А Виланд в кузне берёт хороший напильник

И пилит меч в простую пыль

Кто это слышал, у того оглохли уши

От скрежета напильника о твёрдую сталь

И долго продолжалась такая пытка доброго меча

Теперь от него лежали только опилки: мудрый кузнец взбил их

Смешав с молоком и мукой, пока не получилось доброе тесто.

Потом он взял гусей, три дня сидевших в тесной клетке без еды,

И бросил тяжёлой пищи голодным птицам.

Они клевали жадно, ещё смелее жадного Тора,

Сожравшего великана Тюрмура, принятого им за Фрею

Очень скоро корыто опустело.

Но на следующее утро вдвое было выдано гусями с другой стороны.

И это содержимое мастер принёс к печи.

Чтобы выплавить из этого железо хорошо шуровал он жар.

А потом зачерпнул из котла то, что стало из помёта

И получил из него железо, чистое и без шлаков

Когда оно остыло, то стало пригодным для оружия.

И до седьмого дня он сделал мастерский меч.

Он был настолько острым и красивым, настолько твёрдым и крепким,

Что трудно на земле было сыскать второй такой".

— Три раза стачивал мастер клинок в пыль. И трижды выковывал его заново. Вот так был сделан легендарный клинок. В честь своего учителя Виланд назвал меч — "Мимунг".

Офигеть! Виланд варил сталь из гусиного помета!

* * *

Смысл этого "дерьмового техпроцесса" стал понятен только в середине 20 в.:

"Зачем многократное измельчение, скармливание, новая выплавка и ковка? Помет, кроме углерода, содержит еще и азот. Только с начала этого столетия нам стало известно, что насыщение азотом оказывает влияние на существенное дополнительное повышение твердости, так что "азотистые" стали показывают вообще самую высокую твердость, установленную у железа. [...]

Опилки, обработанные по способу Виланда, состояли из мягкого ядра, приобретавшего после закаливания чрезвычайно твердую, способную резать оболочку. Эти опилки спекались вместе, снова измельчались, смешивались, скармливались и спекались, и после многократного повторения этого процесса и закалки получался сплав, состоящий из очень равномерно расположенных мозаичных частиц твердого закаливающегося железа, чрезвычайно твердого карбида (соединения железа и углерода) и нитрида (соединения железа и азота). Сочетание режущих свойств и твердости в этом сплаве существенно выгоднее, чем у однородно закаленного современного ножа, и вследствие большой твердости и удачного расположения нитрида тоже лучше, чем у бритвы или инструментальной стали, состоящей из твердой основной массы (мартенсита) и вставок из карбида".

Варить в печи гусиный помёт... запах должен быть...

"Сварожьи внуки" — кузнецы-оружейники — постоянно возятся с экскрементами. Не по Фрейду, а по технологии.

"Делать из дерьма конфетку" — очень древнее, сакральное занятие. Вот, даже в древних сагах воспевается!

Из таких же рецептов:

"Берут трёхлетнего барана, привязывают его и в течение трёх дней не кормят. На четвёртый день кормят его только папоротником. Спустя два дня такой кормёжки его ставят на следующую ночь в бочонок с пробитыми снизу дырками. Под эти дыры ставят сосуд, в который собирается моча барана. Собранная таким образом за две-три ночи в достаточном количестве моча барана вынимается, и в указанной моче закаливают инструмент".

У каждого попандопулы в Средневековье надо предварительно брать анализ мочи! Обязательно! А то вдруг другого барана не найдётся — придётся самому лезть... в бочонок с дырками. Прогрессировать-то надо. Или будем помёт... помётывать?

* * *

— Яков, а у тебя что, такой же... дерьмовый меч? Как тот... Мимунг?

— Иване, тому мечу цена — богатый город. У Зигмунда, короля Нидерландов, отца Зигфрида из Нибелунгов, говорят, был такой же. (Артёмий продолжает просветительствовать). А у Якова — попроще. Но тоже — хорош. А ещё Яков бьёт правильно. Почти у всех воев сильнее удар серединой меча, а не кончиком.

Почему это? По механике должно быть наоборот: при одинаковой угловой скорости — чем больше радиус, тем больше линейная скорость. Соответственно, и удар должен быть сильнее.

— Меч-то не сам бьёт — его человек ведёт. А у человека свойство такое. Почему — никто не знает.

— Как это?!

Я подозрительно посмотрел на Артёмия. Чего-то мне сомнительно... В разгар массового применения мечей и дубинок, при толпах гуляющих где ни попадя как бы мастеров кое-какого фехтования... Я недоуменно уставился на Акима. Тот немедленно выплеснул своё профессиональное раздражение:

— А я те про что?! Это ж мечники! Это ж... махать — машут, а мозгов-то нету! Только сказки выдумывают да гонором надуваются!

Тогда какого... ты меня этому учиться заставляешь?!

Я снова обернулся к Артёмию. Тот бесконечно терпеливо улыбнулся и продолжил:

— Иване, когда объяснений больше одного — значит, нет ни одного. Одни говорят — "дело в мече". Есть, де, в мече на треть или четверть от кончика — "точка покоя". Клинок-то при ударе весь дрожит. Кроме вот этого места. На каждом клинке точка эта — по-разному. Вот, де, надобно её сыскать и ею бить. Удар, де, самый сильный. Другие говорят — "дело в руке". Дескать, всяк человек знает, что при ударе палкой на "четверть от вершины" — менее всего отдаёт в руку. Потому — всяк, даже и не думавши, от природы человеческой, свою руку бережёт и бьёт этим местом. Третьи говорят — "дело в голове". Как вой решил, что попал — так на меч давить перестаёт. А кажется ему так — когда вот эта часть, от половины до четверти клинка, дошла до цели. Иные говорят: "дело в страхе" — привычно человеку, что самый кончик — слабенький и легко ломается. Вот воин и бережёт клинок. Разное говорят, а смысл один: брехня. Забудь. Просто помни: бить надо вот этим, последним вершком. Этому — учатся. Только настоящий мастер — кончиком бьёт.

— Ага, понял. А почему у него, у меча Якова, кончик заточен? Ты же говорил — мечом рубят.

— Когда мастер Улфберт начал делать свои мечи, то изменил не только металл. Его мечи чуть легче старых. Но они ещё и тяжелее не к острию, а к рукояти. Рубить-то ими не так ловко, как старыми. У старых — удар ближе к топорному. А новыми — и колоть удобно. В последнее-то время кончики мечей и у нас на Руси затачивают. Брони-то меняются. Вот и мечи менять надобно. Панцирь или чешую — уже и колоть полезно.

Для меня вопрос моей безопасности... Человек, если кто не знает, просто воздушный шарик наполненной подкрашенной водичкой. Кровь, мозги, сопли, моча... Кто-нибудь хочет, чтобы из него мочу ножичком выпустили?

— Ивашко, будь другом, принеси брони, что мы из Смоленска привезли.

Из старой своей кольчужки я уже вырос. Нужно было подобрать что-то новое. Но — закрутился.

Нет, дед, всё-таки прав. Дела-делами, а я тут как цыплёнок — может, шею и не свернут, но горлышко подрежут.

Куча кольчуг, принесённая Ивашкой и слугами, была, с грохотом и лязгом, вывалена на верстак. Я вытащил из кучи свою, привычную.

— Вот она моя. Кольчужка как кольчужка.

Между нами, мальчиками, говоря — неудобно. Одевать надо через голову, а она мне уже маловата. Каждый раз влезать в неё приходится извиваясь. Застрять... в железе... очень неприятно.

— Сеть железная. Ещё говорят: рубаха кольчужная, доспех кольчатый. Смотри, Иване, как сделана: один ряд — колечки сварены наглухо, другой ряд колечки склёпаны заклёпками. Плетение — "четыре в одном". Колечки из круглой проволоки. Проволока... ты пальцами-то попробуй смять. Мягкое железо. Не кованное, не закалённое. Женское. Говорят, что в этой мягкости — польза. Кольчуга под мечом не сразу рвётся, сперва — сминается-прогибается. Принимает в себя меч мягко, будто баба — уд мужеский. Отчего удар слабеет.

Артёмий сжал колечко в пальцах. Оно вытянулось в эллипс. Потом согнул по короткой оси. Раз пять согнуть-разогнуть — развалится.

— В иных странах эти колечки из прута делают, а наши мастера из расплавленного железа проволоку качелями тянут. Х-хе... На "Святой Руси" только девки да проволочники на качелях качаются. Сидит мужик на доске подвешенной перед горном — клещами ухватывает кончик, а ногам толкается. Качнулся — вытащил с сажень проволоки. Другой работник её быстренько, пока горячая, намотал на палку. Эту палку с обмоткой — на подсеку. Зубило в колоду вставленное, остриё вверх торчит. Стук-стук — куча колечек. Согнутых, разрубленных. Только-то и осталось: сварить-склепать-собрать. 15-20 тысяч колец на одну кольчугу. Отделать кайму по вороту, рукавам, подолу... год работы.

— Артёмий, а вот эти другие.

— Правильно. Это — панцири.

На мой слух — панцирь у рака. У краба, у жука... Что-то сплошное, цельное, во весь рост. А здесь — та же сетка. Только колечки чуть другие.

— В последние лет 20 мастера новгородские, а теперь уже и в других местах, начали делать вместо обычной кольчуги вот такую... штуку.

— Ленятся они! Серебра нагрести — всем охота, а делать дело — ума нема. Зовут-то по-прежнему — "кольчуга русская", а лепят абы что! (Аким не может просто стоять и молчать. Он тут главный, и все должны ему в рот глядеть).

— Не скажи, Аким Янович. Тут редкий случай, когда лень — делу на пользу пошла. Смотри, Иване: как кончики колечка сварить? — Молотком по нему ударить.

А ведь и правда! "Капнуть сваркой" — не получится. Ни электродов, ни газовой горелки на "Святой Руси" нет. Единственный сварочный аппарат — молоток. Зачистить, свести кончики на косой срез, засыпать флюсом — песком речным, разогреть, стукнуть.

Несмотря на кажущуюся примитивность — качество сварных швов у русских кузнецов в 12 в. не уступает качеству сварки железных мостов 19 в., сделанных по такой же, "молотковой", технологии. По некоторым из этих мостов я и в 21 в. ходил.

— Прежде мастер бил молотком только в место сварки. А ныне кувалдой по всему колечку. Кувалда-то — не чекан — подошва широкая. Оттого получается колечко плоское, шире становится. Сеть выходит гуще, лучше тело закрывает. И лицевая сторона крепче — от молота плотнее делается. Тако же и со второй половиной колечек, где заклёпка ставится. В круглой-то проволоке дырку под заклёпку пробивать неудобно. Мастера давно уже кончики в таких колечках — в плоские разбивали. А теперь кувалдой стукнул — всё кольцо плоске. Дырки пробил, кончики наложил, заклёпку вставил — ещё раз стукнул. Клёпанные-то колечки прочнее, чем просто проволока тянутая.

* * *

Новое изделие — панцирь — запущено в производство на Руси именно в середине этого 12 в. Длительная война между Изей Блескучим и Юрием Долгоруким потребовала множества средств индивидуальной защиты воина. А после-мономаховый общий подъём хозяйства — дал требуемое. Со снижением трудоёмкости.

Несколько столетий русские тексты не различают понятия "кольчуга" и "панцирь". Но лучшее отношение цена/качество позволит панцирю вытеснить кольчугу: на войсковых смотрах 16 века на 1 кольчугу будет уже полсотни панцирей. Русские мастера будут делать панцири очень широкого спектра — от лёгких и коротких, как на Кавказе и в Европе, до почти метра ростом и 11 кг весом.

Я знаю, как эта, впервые увиденная мною штука, будет меняться в будущих столетиях. Могу сразу посадить своих мастеров делать лучше: надо уменьшить размер колечка миллиметров до 10, делать их овальными для эластичности плетения, вместо заклёпки использовать соединение "в гвоздь", ввести специализацию мастеров, разбить процесс по-операционно, организовать конвейер... "обпанцирим всю Россию!".

Факеншит! Ванька-придурок! Тебе фарфора мало?! Вспомни, как осколки своей "пиалы для хряка" на пожарище у кузницы собирал! Как Яков их в песок разбивал, чтобы даже и в выгребной яме никто не понял! Так ведь то — просто способ делать дорогой товар! Просто импортозамещение на рынке экзотической посуды! И сразу понятно: отберут и голову открутят! А уж серьёзные оружейные дела государство всегда контролирует. В "шарашку" захотел?!

"Зека-изобретатель" — идея отнюдь не новая: Икар как раз при побеге из такого заведения и погиб. Держал-то Минос, царь Крита, конечно, не его — паренёк особых талантов не проявил, а папашку — Дедала. А когда узнал, что утоп сынок, а не мастер — гонялся за ним по всему Средиземноморью, устраивал сложнейшие конкурсы "на сообразительность", типа продевания нитки через ракушку, с фантастическим призовым фондом, требовал экстрадиции, угрожал "укрывателям" разрывом дипломатических отношений и войной.

* * *

Так что, Ванюша — заткнулся и забыл. До подходящего для реализации момента.

Если нельзя панцири делать — попробую понять: чем их можно угробить.

Ага. Кажется... "их есть у меня". Именно, что "их".

Я сбегал в хоромы и принёс всё своё железо: половецкую шашечку и людоловские мечи-штыки-огрызки.

— Вот. Парные мечи. Как раз против панцирей.

Тут Аким и выдал свою историческую фразу:

— Выкинь! Выкинь эту хрень — нахрен! Вечно ты всякое дерьмо в руки тянешь!

Я расстроился чрезвычайно. У меня с этими железками столько переживаний связано... Как я тогда на хуторе людей резал, потом выбирался, поджигал, впервые в жизни коня в оглобли запряг... потом столько всего было... А он... ему всё, что я не сделаю — глупость. Как я не стараюсь — всё не так! Ну почему он никогда не хочет меня понять? Ведь я ж — как лучше... Вот же дал господь старого... пердуна в... в родители.

Яков, только глянул на мои мечики и мотнул головой в сторону, даже в руки взять не захотел. Ивашко поглядел, покрутил, извиняющимся тоном произнёс:

— Не, не видал такого.

И отдал Артёмию.

Аким продолжал кипеть и наставлять. На путь истины:

— Убери к хренам эти ковырялки! Никакой панцирь против доброго меча не выдержит! Одевай нахрен любой вон хоть на колоду — Яша его в куски посечёт! Вот этому учиться надо! А не в ножички на завалинке играть! Впустую время тратишь, без толку переводишь! Дело надо делать, а не игрищами бессмысленными веселиться!

— Во-первых, батюшка моё родименький, во делах воинских умудрённый, во многих походах славами увенчанный, в старых годах мозгой стронувшийся, у меня нет такого меча.

— А "во-вторых"? Чего?!!!

— А на что тебе "во-вторых", когда есть "во-первых"?

Тут бы мы с Акимом и сцепились. Потому как у меня запас терпежу уже кончился, а у него рушничков и сразу не было. Но влез Артёмий:

— Видел я похожее. В Новгороде. Не на торгу, в доме одном. Хозяин баял, будто издалека привезены, чуть ли не из тех мест, где шёлк растёт. Но сомнительно мне: клейм на них нет — это наша, русских оружейников, манера.

Насчёт клейм — точно. Почему русские оружейники, за редкими исключениями, не ставят своих клейм на изделия — никто не знает. Какая-то легенда, восходящая к языческим ещё временам, к Сварогу? В остальных странах — клинки клеймёные, именные.

А вот о форме моих маломерок...

Вспомнил! Почти всё раскопанное в Новгороде оружие найдено на двух-трёх площадках. Вне их, на самих подворьях — единицы. И одна из этих единиц, с довольно нечёткой датировкой, очень похожа на мои — четырёхгранный штык с остатками рукояти и лезвия.

— Забавно... И как же ты, Иване, собираешься этими... штуками — панцири гробить?

— Артёмий, ты же сам сказал: новые мечи ныне делают с узким и острым остриём. Чтобы брони проколоть. И у меня — также. Вот смотри: кончик моего меча входит в колечко панциря. Видишь, у моего клинка ребра торчат звёздочкой. Острые, прочные. Не рубят по плоской, кувалдой битой, лицевой поверхности, а рвут изнутри. Где проволока не кованная — мягкая, да при изгибе в колечко — ещё и смятая. Просекают одно колечко, сеть слабеет, соседние сдвигаются, и в дырку входит уже лезвие.

— Мда... интересно...

— Артёмий, ты же здравый муж! Что ты его слушаешь! Он же... отрок бессмысленный! Ты ещё в его волка лае — мудрости поищи! Эта ж бестолочь!

— Мхм... Только волки-то — не лают. А правду ль говорят, Аким Янович, что светлый князь смоленский Роман Ростиславович вас со двора гнал? И что, де, кабы не этот... бестолочь — шапки бы не дали?

Я уже говорил, что лучники обладают астеническим телосложением и поэтому апоплексический удар им не грозит? Так вот — я прав. Только поэтому я не стал в этот момент снова сиротой.

Глава 247

И я продолжил:

— Как укол делать — понятно. Рубить ими нельзя — спинка широкая, в разруб не пустит. Резать — без проблем. Сам видишь — лезвие доброе. Отбоя или блока в чистом виде нет — есть... "слив". Вот идёт меч противника. Яков, помоги. Только — медленно. Вот он идёт сверху, мне в голову. Я принимаю его на боковую часть... за кончик его... Увожу вправо, сам иду вперёд и... смотри: вся эта сторона у Якова открытая. Хочу — в ямочку на затылке, хочу — в ямочку под коленкой... Сколько дотянусь.

— Х-ха... Ловок. Только ведь и я — просто стоять не буду.

— И не надо. Но, Яша, я — быстрее. И ещё: ты мои маломерки уже видел. А в реальном бою — ворог такого ждать не будет. Пока он поймет, как эти штуки работают — я уже у него за спиной.

— А если я рублю поперёк?

— Низко клинок пускаешь — подпрыгиваю. Легко. Железки не тяжёлые. Выше — падаю. На два кулака. Отжимаюсь и достаю тебя снизу. Под нижний край кольчуги прямо в... Ну, ты понял. Вот только крестовины надо, наверное, наоборот вывернуть. Чтобы они усами вперёд торчали. Тогда твой меч идёт вдоль спинки моего клинка... я его ловлю... как в чашку... и увожу в сторону. Вот так, примерно.

Аким кипел яростью в одном углу, в другом встревожено пыхтел Ивашко: опасается, что меня обидят, ещё больше боится — что я дураком перед мастерами окажусь. А Артёмий с Яковом крутили мои микро-мечи и профессионально бурчали под нос:

— Если сверху... а вот так... надо не на боковину, а на тыльную сторону принимать... не хорошо — кисть сильно выворачивать... а — мягче, в наклон и отшагнуть?... нет, наоборот — ты ж видел, что он делает — он же всегда вперёд идёт... грудь в грудь? Не, сшибут... можно, но без удара... смотри как снизу хорошо идёт — прям в печень... и в ногу хорошо... глянь — и в правую, и в левую... а щит куда делся? — а щит у тебя слева и досюда не достанет... а если левой — меч отжать...? — не, сил не хватит... тогда — вверх, плечо вперёд и... точно — правой в глазик... или ниже — под рукой и в горло... двуручный бой... и чего? — нормально... — так на ножах! Или — два меча, или — меч с ножом, но два одинаковых ножика... — не бывало такого... не было — будет... а носить можно и на спине — короткие... точно... и спину закрывают... а выхватить? Ну-ка прикинь... ниже носить надо... ничего — натренируется... коли живой останется... и как такого бойца в войске называть? — ни лучник, ни копейщик, ни топорник, ни мечник... ножевщик?... ножики получаются как крылья... окрылённый... об-нОженный?

"Ванька обноженный"... "ОбнОженный махач"... Гойя, картина маслом... "Нагой остряк" — в смысле: с острым ножиком. Вы ещё скажите — голый резник! Ну и прозваньице они придумали!

* * *

Ребята, вы ещё одной мелочи не знаете. Во время корейской войны американцы сообразили, что 70% ранений попадают в корпус, причём низкоэнергетическими осколками и пулями на излёте. Как следствие, в конце 20 в. распространение получили бронежилеты. Из-за этого пришлось принципиально поменять технику ножевого боя. Картинки, знакомые моим соотечественникам по фильмам о войне, где храбрые разведчики снимают вражеских часовых глубокими проникающими ударами ножей и кинжалов в корпус, остались в прошлом.

Конкретно: из 9 типовых ударов норвежским (финским) ножом, по образу которого сделан НР-40 — знаменитый златоустовский нож разведчика, описанных в учебном пособии для школ НКВД в 1940, нет ни одного, который можно было провести против омоновца в снаряжении. Все 14 основные целевые точки на теле человека, приведённые в пособии, недоступны для ножа при правильном ношении комплектного броника.

Противодействие было найдено при массовом распространении бронежилетов в армии США во время вьетнамской войны: разного рода секущие техники и уколы конечностей. Убить противника так нельзя, а вот вывести из строя — можно. Болевой шок — в первые мгновения, потеря боеспособности при рассечении связок — в последующие, гибель от кровопотери — в конце.

Здесь нет бронежилетов — просто брони. При всех различиях — есть сходство. Ножевые секущие и колющие техники рубежа третьего тысячелетия от Рождества Христова можно попытаться адаптировать на "Святой Руси". С моими короткими ножиками — можно, с длинным мечом — нет.

* * *

Аким уловил доброжелательный интерес опытных мечников к моим... "точёным огрызкам" и снова взвился:

— Да хрень это всё! Вы где такой бой видели?! Кого он с седла такими... недомерками достанет?! Он же сам сказал: рубить ими нельзя! Боярин должен на коне сидеть и с коня рубить! А у него... И будут в него... как в чучело безответное!

Яков, естественно, смолчал. А Артёмий, в том же повествовательно-наставительном тоне скромно напомнил:

— Кроме конного — ещё и пеший бой бывает. В поле, на стенах, в лодиях...

— Ну что ты несёшь! Вот поставят его на божье поле... И что тогда?

Артёмий обиженно замолк — Аким уже и с ним невежливо заговорил. Но осмелел Ивашка:

— Э, Аким Яныч, на божий суд всяк выходит со своим оружием. Со своим умением да со своей правотой. Праведному — бог и без железа победу даёт.

Ивашко прав. Не только в части божьего промысла, но и по сути: одинаковость оружия в поединках — на Руси не оговаривается.

* * *

На "Святой Руси" нет таких дуэльных традиций, как на Западе. Все эти рыцарские турниры с массой условностей, флагами, поклонами, выборами королевы турнира..., с общеизвестными и освящёнными веками правилами — на Руси отсутствуют.

Есть два варианта поединков.

"Божий суд".

В Судебниках оговаривается размер поля, право выставлять нанятого бойца, вознаграждение судье и "судьям на ринге". Оружие, продолжительность, варианты исхода... — без ограничений, "до явной победы".

Единоборство на войне.

Бой Пересвета с Челубеем, бой Кожемяки с печенежским великаном при основании Переяславля, бой Добрыни со Змеем...

Ближайший аналог дуэли — бой Ильи Муромца с Подсокольником. Но и здесь место действия — порубежье.

Это не игра в войну, как рыцарский турнир — это сама война.

"И зарезал Редедю перед полками касожскими...".

А ведь там, в Тьмутаракани, русский князь грубо нарушил условия поединка: выходили-то бороться. Но на войне прав тот, кто победил.

Хочешь драться — иди в Степь. Там всегда есть возможность:

"Руку правую потешить

Сарацина в поле спешить,

Иль башку с широких плеч

У татарина отсечь"

Вот тебе Дикое Поле в тысячу вёрст шириной. И ни в чём себе не отказывай.

Дуэльные кодексы, периодически внедряемые на Руси/России, долго не держались. А пока существовали — резко отличались от современных им европейских. Жестокостью.

Там, где у французов — "до первой крови", в русских правилах — "до смерти", где у них — "обменяться выстрелами", у нас — "до невозможности направить оружие". Дуэль "через платок" — выстрел в упор, с двух шагов — получила распространение именно в России.

Или драться, или не вязаться. И не фиг глазки строить. Враг должен быть уничтожен. Или — это не враг. Вот такие мы, примитивные, двухпозиционные. С тех ещё, со "святорусских", времён.

* * *

Два эти странных меча я стал носить постоянно. Привыкая к их весу за спиной, тренируя навык выхватывать при всякой опасности. Стали они мне привычными, незаметными. Снимал только в бане да на постели. Люди говорили: скачет по Руси Святой — Зверь Лютый, за плечами у него не крылья ангельские — мечи смертные.

Иные умники по первости посмеивались. Однако от смешков — были быстро избавлены. Из-за мечей этих развивал я в себе умение обоеручного боя. От чего стали почитать меня воителем вельми искусстным. Из-за малости их — шёл всегда навстречу ворогу. С чего пошла слава о моей храбрости невиданной. Удары, кольчуги пробивающие, составили славу богатырскую, а множество мелких резаных ран, супротивнику наносимых — слухами о кровожадности обернулись.

Хоть с задержкой, но дошло. До меня дошло — почему Аким такой вздрюченный. Он прав в том, что мечный бой мне нужно знать. А сам себя в этом деле чувствует неуверенно — не его специальность. Вот криком и давит возможные сомнения в его компетентности.

Так надо ж пожалеть мужика!

— Аким Яныч! Ну что ж ты так разволновавши! Я ж по слову твоему... ну всё! Вперёд паровоза! Даже вперёд слова твоего родительского. Ты — только подумал, а я — уже. Аки птиц какой! Счас щит притащу.

Ну, вообще-то, почти правда. Я ж не совсем дубина стоеросовая!

Чему нас учит жизнь и творчество Пушкина? — Что даже гениальному человеку надо уметь хорошо стрелять. Я — не гений, поэтому меня будут, очевидно, бить. Бить будут больно — я ж понимаю! И заранее готовлюсь. В меру своего понимания.

Вот, как-то под настроение, щит себе сделал. Ивашко увидел — долго-долго грустно вздыхал.

— Вот, Аким Яныч, моя обновка. Тут ещё надо рисунок какой изобразить. Я так думаю — рябину. Наш, значит, родовой символ. И... может, печку с трубой?

— Итить... Яша... скажи мне — в чём я перед господом нашим всемилостивейшим столь сильно согрешил, что послал он мне на старости лет такое... убоище?

Опять не так. И чего он меня всё критикует? Я никого не имею в виду, но непрерывный критик называется — "кретин".

* * *

Щит как щит. Оковки, умбон, размер... Я уже рассказывал о древних славянских неподъёмных круглых деревянных щитах. Сейчас круглые щиты только у степняков. Конечно, не деревянные — кожаные. Лёгкие, на плетёном из лозы каркасе.

А на "Святой Руси" — "русский миндаль во весь рост". Копейщик втыкает нижний уголок в землю и прячется за щит.

Дальше эти щиты будут расти, и вырастут в нормальную павезу. Которую таскать по полю боя — только вдвоём. В платёжных ведомостях итальянских наёмников чётко видны две разных категории: стрелки-арбалетчики и к ним щитоносцы. Толщина щитов — чтобы не пробили.

Для справки: английские лучники пробивали своими стрелами дубовые ворота французских замков в четыре пальца толщиной.

Одновременно имеется и противоположная тенденция — уменьшение щита. Это приведёт к появлению рыцарского тарча и кулачного щита. Всаднику и фехтовальщику-одиночке большой щит неудобен.

Но это через века. А пока названные категории железомахателей используют уменьшенные миндалевидные щиты.

Вот и у меня такой — раза в полтора меньше "русского миндаля" по всем координатам. Соответственно, у него и вес для меня... приемлемый.

А прикол, от которого Аким плакаться начал, в том, что все нормальные люди ставят на маленьких щитах крепёж как на больших: слева — петлю под локоть, справа — рукоять под ладонь.

Вы меня ни с кем не перепутали? Я имею в виду: насчёт "нормальных людей"...

У меня петля — посередине, ниже умбона, а рукоять, тоже по вертикальной оси щита — под верхний край.

Как я щит на левую руку надел, так Аким сглотнул, закрыл лицо руками и стал сам с собой негромко разговаривать. Матерно-зоологически.

Артёмий... поперхнулся. Потом пошёл вокруг меня. Тоже про себя чего-то бормочет.

— Так... А как?... А отбой...? Интересно... А нос заточить?

Последнее — не про мой личный нос, а про носик щита. На таких маленьких щитах носик делают железным и затачивают. Применяется как колющее оружие. Есть гравюра со Святым Георгием, где он поражает дракона в глотку именно этой частью щита.

Яков смотрит со скукой — детские шалости. Не прав он, доказываем. Беру свою шашечку, держу щит, как обычно здесь держат: вертикально, носиком вниз и командую:

— Давай, Яков, потихоньку сверху.

Тот вздохнул уныло, но меч поднял и обозначил удар сверху.

А я его принял. На щит. Аккуратненько, с наклоном и отклонением. Высунул за щит свою шашечку, но не в сторону противника, а поперёк лицевой поверхности своего щита. Прижал его клинок к своему щиту, и повёл щит вниз-вправо. Поворачивая к горизонтали, чуть заваливая на меч, и продвигая шашечку по клинку. К его руке.

В первый момент он не понял. А потом психанул, рванул меч на себя и отскочил шага на четыре.

Я его понимаю: когда привык, что клинок как продолжение руки — идёт куда надо, едва только подумал... И вдруг он не идёт, вдруг его что-то держит, вдруг его кто-то другой направляет...

— Зашибленный уелбантуренный факеншит... Офигительно...

Ивашко же — нормальный святорусский человек! И вдруг такие конструкции... Поднабрался от меня всяких... словесных паразитов.

— Истинную правду глаголешь — офигивательно.

* * *

Ну вот. Уже и Артёмий. А я ведь говорил, что всякий попаданец — зараза. Вот, заражаю исконно-посконный русский язык всякими... междометиями. А какой оно даст эффект за восемь веков? А в международном масштабе? Может, и Пушкин тоже... уелбантурит что-нибудь типа:

"Мой дядя самых честных правил,

Когда не в шутку офигел,

Он уважать себя заставил

Но лучше б сразу околел".

Не дай бог! Фильтруй базар, Ванюша. А то филологи к третьему тысячелетию с ума сойдут.

Надо постоянно напоминать попаданцам, чтобы помалкивали. Из гигиенических соображений — из опасения засорения родной речи. А то ведь языкознание — точная наука. Следы попадизма должны быть видны в языках, как раковины древних моллюсков в триасовых отложениях.

Не видим — потому что не ищем?

* * *

— Ну-с, уважаемые сотоварищи по мечемаханию, зарезанию и посечению, как вам мой щит?

— Мда... Ты, боярич, ещё разок можешь? Яков, иди сюда. Давай-ка повтори и медленнее.

Мы повторили. Я отделил "ловлю" меча на щит от захвата клинка шашечкой. Теперь шашка прошла позднее: через верхний край уже наклонённого к горизонтали щита.

— Тут очевидно. Ты продвигаешь свой клинок влево, до его кисти, освобождаешь его меч и попадаешь Якову шашкой подмышку.

— Тут, Артёмий, есть ещё вариант. Яков, повтори.

Пользуясь нижней частью щита, которая оказалась вытянутой горизонтально влево от моего левого локтя, я выталкиваю её локтем вперёд и проталкиваю ею кисть руки Якова с мечом мимо себя. При этом он разворачивается ко мне боком.

Самый эффектный вариант развития — развернуться на пятке и, стоя к Якову спиной, удерживая его руку с мечом своим щитом, ударить шашкой по его спине. Такая... широко развёрнутая позиция, "душа на распашку". Правда — рискованно. Проще — укол поверх щита Якову в правый бок — от подмышки до бедра я достаю.

Потом мы попробовали варианты отклонения меча щитом влево с захватом моим клинком сверху. Тоже есть интересные варианты развития. Типа возвратного хода и удара локтем в лицо противника. И, пока он отшатывается — "ссечь башку с широких плеч".

А вот захват снизу тут не проходит: мне шашечкой так далеко тянуться — неудобно. Не проходит и исполнение приёма при низких "поясных" горизонтальных ударах: остановить меч при "полном ударе" — невозможно. А перенаправить его вверх — силы у меня недостаточно. Надо или успеть отскочить, или наоборот — "пасть на грудь". Тоже — успеть.

Народ начал выходить из ступора и интересоваться:

— А если по ногам? А сбоку? А прямой укол? А ежели два щита?

Сразу стало ясно — "зеркалку" Яков сделать не может: мне с короткой шашкой надо подойти слишком близко к нему, чтобы он мог не просто отбить мечом, а поймать её на свой щит. На такой ближней дистанции его полуторный меч становиться неуклюжим, неудобным. Блокируется моим щитом уже на уровне его кисти руки.

Как-то никогда не думал, что короткое клинковое оружие — настолько эффективно. Нет, я понимаю, римский гладиус, немецкий "кошкодёр"... Но где-то в подкорке сидит представление о "хорошем" мече, как о двуручнике, или, минимум, о длинной шпаге.

Артёмий задумчиво рассматривал мой щит, повторяющий, по сути, в исходном, вертикальном положении, защитную позицию левой руки в боксе. Понято, что и действия левой руки боксёра я тоже пытаюсь повторить. В форме удара, как левым кулаком, вперёд или влево-вправо верхней кромкой щита.

При обычном хвате — удары щитом тоже делается. Но только вверх. А ещё у щита есть носик. Которым я могу бить не только вниз, как Георгий — дракона, но и влево, и назад. Почти все варианты удара локтем в рукопашном бою — очень длинным и твёрдым локтем.

Ивашко — сиял. "Сияние" происходило с мощной примесью недоумения:

— Господин-то у нас... того. Снова... уелбантурил. Остальные-то мастера такого и не видали. А наш-то... Да я и сам не всё понял. Но мужи добрые, мечники славные — слова супротив сказать не смогли. Слушали рты раскрывши.

Аким переживал. Переживал за неявное, но всем видимое, поражение своего верного Якова, за собственную неправильность с наездом по поводу мечей. Как-то стало не очевидно: кто кого учить должен.

Хотя мне самому — всё прозрачно. Учиться надо мне. И их обычным приёмам, и моим вывертам. До автоматизма в любой ситуации.

Наконец, Аким перешёл к "правильным" речам.

— Ладно. С мечами — понятно. Что ничего не понятно. Но будет стыдно, если отпрыск славного сотника храбрых стрелков смоленских — из лука стрелять не сможет.

— Вот, Аким Яныч! С этого бы и начал! Ты — лучник, ты в этом деле мастер, более других понимаешь. Тут я тебе добрый и послушный ученик. Для такой учёбы я и лук себе сделал. Чтобы тебе угодить и учению поспособствовать. Ивашко, где мой лук?

Аким крайне недоверчиво посмотрел на меня: делать серьёзные луки — занятие мастеров.

Я несколько переоценил неспособность стрелков к апоплексическому удару. При виде моего изделия Аким изобразил цветом лица — "закат в пампасах". А по звукам — возвращение утопленника к жизни.

* * *

Хорошо, что я далеко стоял: судорожные движения его конечностей сразу напомнили мне профессиональную мудрость одного неоднократно орденоносного спасателя на водах:

— Прежде всего — дай утопающему по кумполу. Чтобы отключился. Ну а уж потом... по инструкции... закинув его руку через плечо...

* * *

Дед тыкал рукой в меня, в Ивашку с луком, хрипел и закатывал глаза. Пришлось сгонять на поварню за квасом. Ну, который не то — "хренодёр", не то — "вырвиглаз". Народное средство немножко помогло. Пока Аким фыркал в кружку, жлуптал и сёрбал, глотал и икал, я продолжил демонстрацию:

— Уважаемые мастера разрешённого убийства! Позвольте представить вам редкость невиданную! Але-ап! Лук блочный!

* * *

У меня нет слов. Для характеристики человеческого мышления, выражаемого в форме технического прогресса. Никакие рассуждения о последовательности, разумности, логичности, осмысленности... человеческой мыслительной деятельности не выдерживают столкновения с данным примером.

Человечество научилось делать луки примерно 64 тысячи лет назад. Всё человечество, кроме нескольких племён Австралии и Океании. За это время сотни миллионов "мыслящих" особей использовали этот инструмент. Не для игр и развлечений, а для жизненно важных занятий — добывания пропитания и войны.

От эффективности этой штуки зависели жизни людей, существование целых народов. Миллионы хомнутых сапиенсов делали луки, думали-соображали-мучались — как бы сделать получше. Вбивали массу времени, труда, смекалки и выдумки в их изготовление. Украшали их так, что луки превращались в настоящие драгоценности, в произведения искусства.

Дальневосточные кочевые народы вели длительные войны за Алашань, за доступ к качественной древесине. В Англии королевскими указами вменялось крестьянам выращивание специальных тисовых деревьев — дерево для лука требовало особого ухода, начиная с семечка.

Бездонные океаны труда, ума, чувств, душ, жизней... И никто не додумался поставить блоки на концы — на рога лука. Пока в 60-х годах 20 в. какой-то американец не замёрз на дереве так, что не смог натянуть обычный лук. Замёрз и подумал.

Бздынь...

Случилось. После 64 тысяч лет.

А до этого? — А "душа не принимает".

Все необходимые материалы и элементы конструкции были и у римлян, и у китайцев. Лук, тетива, блок... Ручные арбалеты они же делали! А вот иначе собрать, совместить... Просто нужный человек с нужной головой не залез на нужное дерево в нужную погоду.

С головой, под завязку набитой либерастией в форме свободы. Начиная с самой первой из человеческих свобод: "свободы хотеть".

"Хочу. Сделать лучше".

Свободно наплевать на опыт всего человечества: "все так делают", "всё уже перепробовали", "и до нас мудрецы жили", "нет ничего нового под луной"...

Главная свобода — внутри. Там, откуда Чехов "по капле выдавливал из себя раба".

Оборотная сторона свободы — ответственность. Собственная.

Не кого-то — перед ним, не его — перед кем-то. Перед самим собой.

"Это у меня руки замёрзли. Это моя проблема — мне её и решать".

Неправда, что "права дают", неправда, что "права берут". С правами — живут. С самым главным правом — думать свободно.

Свободные мозги нашли невиданное за десятки тысячелетий(!) решение. Первый блочный лук был сделан.

Странная конструкция не осталась единичным экземпляром, одним из обширного множества технических кунштюков, бесполезных уродцев, выкидышей технического прогресса — в обществе оказалось достаточно много свободных людей. Свободных мозгами настолько, чтобы не плеваться в странное, непривычное, еретическое, противоестественное...

— Ну нельзя придумать что-то новое в области, истоптанной всем человечеством десятки тысячелетий!

— Можно.

Я, примерно, представляю как делаются открытия. Пришлось, например, заниматься эвристикой. Сам кое-что сделал. Но малопонятен следующий уровень — как делаются люди, которые делают открытия. Да не в том смысле! Не по физиологии, а по педагогике!

"Я видел дальше, потому что стоял на плечах гигантов".

Нужна дисциплинированность ума. Привычка учиться, навык думать последовательно, находить работающий ответ, проверять и перепроверять себя. Чтобы забраться "на плечи гигантов", чтобы воспринять сумму знаний, наработанную человечеством.

Нужна свобода мышления, чтобы "выкинуть" из своей головы кусочек этой "суммы знаний", чтобы осмелиться усомниться в общепринятых представлениях, чтобы "взглянуть дальше".

И нужна смелость, чтобы "рассказать об увиденном". О своём личном опровержении общеизвестного, очевидного.

Не одно, но три свойства. Это не прогулка "по лезвию бритвы", это — "усидеть на острие шила".

С блочным луком сработала ещё одна свобода — пресловутая "свобода торговли": если есть покупатели — производи. Производят. Десяток фирм по всему миру. И — используют. Сотни тысяч людей на разных континентах. И меня краешком зацепило.

Я никогда не проявлял особенного энтузиазма насчёт "пострелять". Когда сильно давили, типа:

— Пойдёшь в секцию стрельбы!

Всегда находил повод увернуться:

— Эта... ну... я бы с радостью... да вот... уже в шахматисты... извините.

А наезжали не единожды. Как-то так получалось, что какое бы стрелковое оружие мне в руки не попадало, я, уяснив, куда надо смотреть и на что нажимать, настреливал с первого раза на первый разряд. И всё — интереса-то нет.

Прямо скажу: из танков стрелять не пришлось. А жаль: танковый биатлон в моей России самое сексуальное зрелище на нашем телевидении. Куда там какой-нибудь порнушке!

Ничто так не возбуждает современных зрелых российских женщин как вид мощного, ревущего танка, вырывающегося на полной скорости, с поднятыми вокруг водопадами, из заполненного водой рва... А от зрелища могучей машины на огневом рубеже, замершей, осторожненько поводящей стволом в поисках цели... И чётко попадающей... в нужное место...

Мда... Так вот.

Стрельбой я не интересовался. Тут однажды выросла дочь. Пошла гулять со своей компанией, забрели в кое-какое стрелковое заведение. Мальчишки, естественно, стали красоваться:

— А вот я из магнума прямо в десятку... А вот я из винчестера...

Кроме всякого огнестрела имелся в заведении и раздел с метательным оружием. И с этими луками — тоже.

Вечером ребёнок приходит домой и начинает подлизываться. Прямо с порога. Я, естественно, сразу спрашиваю:

— Какая сумма и на что?

Оказалось, что она, единственная из компании, взяв впервые в жизни в руки лук, сумела положить все три стрелы в мишень. Дурная наследственность?

Требуемая сумма... а с другой стороны: "не жили богато — нечего и начинать" — русская народная мудрость.

Через несколько месяцев занятий в клубе, дочка позвала меня на стрельбище. Именно — на "стрельбище", а не — на "пуляльбище".

Да, за это можно заплатить. Когда молодая девушка, мотнув головой, отбрасывает за плечо длинную косу, натягивает лук, с подъёмом и разворотом выходит в правильную стойку, выпрямив спинку, поставив локоток, и, дотянув тетиву под глаз, выцеливает мишень... Из нормальной, обычной, в общем-то, девчонки вдруг прорывается мощь, грация, целеустремлённость и гармоничность. Божественность... Красиво.

А потом вытягиваешь стрелы из мишени и понимаешь — сколько силы даже в этом, тренировочном, настроенном на женскую руку, луке.

О луках написано огромное количество разных... разностей. Поэтому я просто ходил по стрельбищу и смотрел. Своими личными глазами.

В одном углу работали реконструкторы. Лук у них так и называется — "задница". Нет-нет! Не из-за традиционных исторических материалов типа используемых средневековыми кузнецами, а из-за формы: небольшая цилиндрическая рукоять в середине, выступающие вперёд полукружьями "плечи" лука... Когда стрелок опускает лук после выстрела горизонтально, тетивой вверх — похоже на анфас кормовой части человечества.

Центральную часть стрельбища занимала местная национальная олимпийская сборная. Очень... упакованная команда. Их луки, несмотря на использование самых современных материалов, более всего похожи на лучшие исторические луки. Называется: Olympic or Recurve bow. Слегка изогнутое тело, направленные вперёд кончики — реверсивный лук. Эти кончики после выстрела очень смешно болтаются — как уши у спаниеля на бегу.

А вот их нормативы меня смутили: на серию из 3 стрел — 2 минуты. Скорострельность... не вдохновляет. Для сравнения: темп стрельбы в биатлоне — выстрел в 3-4 секунды.

По дальности... У лучников-олимпийцев несколько дистанций: 30, 50, 70, 90 метров.

Тоже как-то... по сравнению с "записками очевидцев средневековья"... А ведь это мировые нормативы для лучших лучников планеты с луками из современных композитных материалов.

Хотя это реально настильная, а не навесная стрельба — угол наклона мишени или отсутствует или невелик — 10-15%. Сила натяжения — 15-20 кг. Скорость полёта стрелы достигает 240 км/ч. (66 м/сек.) Для сравнения: гладкоствольная "ижевка" даёт пуле 400 м/сек, карабин — 700. Хоккейная шайба в мощном броске — 220 км/час.

Я про настильную стрельбу вспомнил потому, что у "реконструктора" его "задница" была поднята градусов на 30. В 30 метрах от мишени. Артиллеристы говорят: максимальная дальность стрельбы достигается при 42-45 градусах возвышения. Получается, предел дальнобойности "задницы" по баллистике — 40-45 метров.

Но ему хватит: при стрельбе из луков в ролевых играх используются дистанции 15, 20 и 25 м.

Маловато: достоверный рекорд дальности полёта стрелы из спортивного лука, подтверждённый незаинтересованными свидетелями, составлял около 450 м. Рекорд установлен секретарём турецкого посольства в Англии в середине 18 в. Никого не хочу обижать, но... "реконструктор" — совсем не атташе.

Уже понимая малость — вернулся к дочке. Стал присматриваться, удивляться, запоминать.

Не готовился я в попаданцы! Не было у меня совсекретной спецшколы!

Просто мне было интересно. Куча мелочей, которых я раньше видел, но них не задумывался. Ну, лук и лук — все такие.

Отнюдь.

* * *

Тогда — увидел, теперь — сделал. И очень расстроил этим моего "родненького батюшку". Да и остальных — тоже. Один Артёмий рискнул подойти поближе и, убрав руки за спину, внимательно разглядывал изделие.

А в тёмном углу моей мастерской, судя по нарастающему там шипению и толканию, собрались сцепиться Алу с Ольбегом.

Мальчишки пробрались сюда тайком: дело-то для взрослых мужей, детям — не место. Но сейчас они готовы вцепиться друг в друга, не думая о наказании. Столкнулись две репутации: моя — психа и всяких невидалей придумщика. И Акима — славного сотника и... и так далее.

А чего ругаться? Можно ж взять и проверить.

— Вот такая штука. Тут — рукоять, плечи, тут — рога жёсткие, сильно назад оттянутые. На кончиках, видите, овальные двух-канавочные блоки. Хоть и большие, а лёгкие. Тук-тук... практически жестянка. Вот тетива, витая, многожильная, в три раза натянутая между ними. На переднюю часть нитки накладываем стрелу. Блоки с секретом: когда тетиву тянешь — блоки поворачиваются и тетиву зажимают. Это, по моему мнению, самое главное достоинство. Парадокс такой: не дать лучнику натягивать тетиву свободно — очень полезно.

Я ожидал нервных и матерных выкриков от Акима. Но тот только потряс головой, не вынимая лица из ковша с квасом. Опасается, что сказать ничего не сможет — слов не хватит. А убивать меня молча... пока воздерживается.

Остальные... они мечники, они сегодня уже поняли, что не все мои глупости — таковыми являются.

Нервы не выдержали у Охрима. Молодой мужчина, в моё время сказали бы — парень, из Акимовых "верных", воспитанник и выученик Акима, твёрдо уверенный в правоте крепко выученного. Он же сам совсем недавно "узрел правду", а тут... ересь!

— Что-то ты не то, боярич, говоришь. У стрелка никакой помехи тетиву тянуть — быть не должно. Чем далее вытянешь — тем стрела дальше улетит. Это ж даже дитяте понятно.

— Эх, Охрим... Сам подумай: вот ты тянешь тетиву. Вот её зажало. Как вот тут на блоках выставлено. К примеру — на 40 фунтах. Значит, ты стрелу с другой силой пустить не сможешь: больше — блок не пускает, меньше — стыдно, что ты не в силу стреляешь.

— Ну и чего?

— А того. Стрела с этого лука всегда пускается с одной силой. Значит, и летит на одно расстояние. Ведь как в бою? — Сперва ты со всей дури тетиву тянешь. Может, 60 фунтов, может — все 100. Смотря — как поел, как спал-почивал, горячая ли баба попалася... А на третий-пятый-десятый раз — ручки-ножки твои притомились, спинка разболелась. Ты уже слабее тянешь. А прицел берёшь прежний. И летит слабее, и не попадает. А тут ты чётко знаешь — недотянул. Хоть зубами скрипи, а тяни. Покуда тетиву не зажмёт. Я на блоки ещё колокольцы поставлю: как зажало — звякнет. Тогда и командир будет слышать — ты во врагов стреляешь, али в белый свет пускаешь.

* * *

Не совсем так. Стрелок оценивает натяжение тетивы и по усилию на руке, и по положению стрелы. Первое — очень субъективно, очень зависит от усталости. Второе — лучше. Торчит кончик стрелы впереди лука на два вершка — натяжение полное. Но стрелок смотрит вдоль стрелы, а не сбоку. Положение наконечника фиксируется с существенной погрешностью.

Ещё способ — на ощупь: русские стрелки накладывают стрелу на большой палец левой руки. И тянут, пока наконечник не дойдёт до пальца. В боевой обстановке, с чуть разными наконечниками, на уставшей напряжённой руке, прикрытой рукавицей... ошибки неизбежны.

В моё время на луки, прямо над стрелой, ставят кликер — лёгкая железка, которая "съезжает" по стреле. При натяжении лука — как стрела мимо прошла — кликер падает и щёлкает ("кликает") — можно пускать.

Ещё одна такая же непонятка — "полочка". Русский лучник укладывает стрелу на большой палец левой руки. У разных народов бывают луки с деревянным выступом для этой цели, бывают — с обмоткой рукояти лука, на торец которой кладут стрелу. Но это же плохо! Древко стрелы заканчивается оперением. Когда перо проходит по полочке — оно поворачивает стрелу, сбивает прицел.

На дочкином луке стояло разрезанное колечко со щетинками внутри. В центре — пустое место. Туда, через прорезь в колечке, вставляют стрелу. Щетинки держат древко стрелы, но свободно пропускают оперение.

Есть ещё вариант с падающим усиком: рычажок, который приподнимает стрелу, когда тетиву натягивают, и падает, когда тетиву отпускают. Ни снижения скорости от трения при соприкосновении, ни разворота стрелы при ударе оперением о полочку.

* * *

Глава 248

Охрим потряс головой, хотел возразить, но не нашёлся. Аким вынулся из кваса и начал внимательно на меня смотреть. Для него, как для командира, контроль одновременности пусков при залповой стрельбе — типовая задача. "Стрельба с колокольцами" ему интересно.

А из угла раздался торжествующий голос Алу:

— Я же те говорил! Я ж те втолковывал! А ты мне: не может такого быть... А я с ним по лесам ходил, он же ж умный! Я ж знаю!

Ну, раз уж и до детей дошло, то есть надежда. Продолжим.

— Теперь, Охрим, смотри дальше: раз ход тетивы одинаков, то можно на неё метку поставить. Нашлёпку какую, хоть смолы капельку. На древко лука, возле рукояти — колечко с ниточками. И теперь, по этим двум точкам, можно чётко прицелиться. Не вдоль стрелы, как вы делаете, а вот сюда глядючи.

На мой вкус — это второе, после фиксированной силы натяжения, главное достоинство блочного лука. Возможность нормально прицелиться, совместить мушку с перекрестием, для меня, после винтовок... Ну просто жить без этого не могу!

* * *

В 21 в. эта особенность блочных луков использовалась в полной мере. На них ставили и оптику, и лазерные прицелы для ночной охоты.

Нет-нет! С лазерами из лука я не стрелял! И вообще: на лучную охоту попал только один раз. Охота была... Особо гуманная. В городе.

Население многих северных европейских столиц в 21 в. несколько сдвинулось на гуманизме, экологии и любви к "братьям нашим меньшим". Поскольку иммигрантов таковыми уже не считают, то вся любовь обрушивается на кроликов.

Там впервые увидел, как зайцы по городу ходят. В России-то все зайцы бегают. А Европах... бредёт по городу такая... скотина... ростом почти с маленькую лошадь... и с дороги не уходит. Зрелище... страшненькое: задние-то ноги существенно длиннее передних!

Наше, совершенно инстинктивное, движение руками в поисках ружья — туземцами воспринимается как проявление сталинизма, тоталитаризма и первобытности:

— Эти русские... они на еду охотятся... дикие люди.

Кроликов, в отличие от, например, арабов и турок, европейцы любят, ими умиляются... И совершенно забывают о законах природы. Согласно которым всякое живое — жрёт, гадит и размножается. Последним элементом европейцы сами давно уже пренебрегают и очень удивляются: откуда у нас столько кроликов? Про остальных они догадываются: иммиграционная политика.

Городские кролики карточек страхования не имеют, из социальных благ предпочитают кору деревьев в частных землевладениях. Что вызывает в обществе поголовного процветания обоснованную социальную напряжённость. Разбрасывать отравленное сено в городе нельзя — дети поедят, ружейная стрельба — обеспокоит граждан. И муниципалитет нанимает стрелковый клуб для гуманного уничтожения этих милых, но не политкорректно размножающихся, животных. Я имею в виду кроликов.

Раннее летнее утро выходного дня. Солнышко только поднялось, косые лучи просвечивают чистенький городской район, воздух чист и прозрачен. Шеф стрелков раздаёт участникам особенные — "гуманные" — стрелы. Специфический наконечник: стаканчик-"лапка" с заточенными "коготками".

— Э-э-э... А в чём тут гуманизм?

— Если попасть в кролика обычной стрелой — животное убежит, и будет долго мучиться. А "лапа" вырывает сразу большой кусок мяса. Хорошенький пушистенький ушастик быстренько дохнет от болевого шока. Правда, мило?

В реальности, когда "стакан" пришпилил "микро-лошадь" к стволу дерева, и животное ещё долго визжало и дёргалось... пришлось доставать нож. А то коллеги стали слишком уж... бледнолицыми.

Но оставим особенности евро-гуманности и вернёмся к прицелам.

* * *

На самом деле всё чуть сложнее, чем я рассказываю Охриму. Прицел крепится не на тело лука, а выносится вперёд на короткой штанге. На тетиву ставится не капелька смолы, а пип-сайт — аналог мушки на винтовке. И не — "на тетиву", а — "в тетиву" — между нитями тетивы. Такой маленький шкив с дырочкой. Через дырочку смотрят на прицел.

* * *

Экие мелочи... деревяшечка, дырочка... не ГГуёво. Так ведь и я не — ГГ, а — ДД! Мне не эффектность интересна, а эффективность. Эффективность не только самой стрельбы, но и подготовки к ней.

Говорят, в Средневековье и ранее — лучников воспитывали с 4-5 лет. Верю. Но устраивать здесь стрелковый вариант "школы фигурного катания" с кастингом дошкольников... У меня нет 15-20 лет для выращивания полноценных стрелков! У меня вообще нет уверенности, что я столько проживу! И чтобы, всё-таки, попытаться прожить — лучники нужны быстро.

Вот эти, совсем не ГГуйские мелочишки — возможности фиксирования силы натяжения и нормальное прицеливание по двум точкам — устраняют главные заморочки в подготовке стрелков. И картинка обучения кардинально меняется.

КМС на 90 метрах должен набрать 600 очков 72 стрелами. Физически здоровый, психически нормальный человек без специальной физкультурной подготовки, без косоглазия, разрушений мозжечка и incontinentia vera в запущенной форме, может быть, при его желании, доведён до этого уровня за полгода-год. По опыту — даже за два месяца интенсивных тренировок. А не десятилетиями.

Кстати, насчёт косоглазия я не уверен. Во всяком случае, близорукость, дальнозоркость и, даже, амблиопия — не являются критичными. Лишь бы мишень видел.

* * *

— А это что такое торчит?

Охрим решил не сдаваться, и продолжает высказать своё раздражение. А раздражает его в моём луке всё. Хорошо понимаю парня: так старался, учился, тренировался, а тут... Неужели всё зря?!

— А это — противовес. Тело лука с натянутой тетивой и наложенной стрелой должно не заваливаться. Для удобства лучника в этот, самый важный момент стрельбы, нужно к "спине" лука прикрепить палочку с грузиком на конце.

После выстрела по луку идёт вибрация — её нужно гасить, лук при выцеливании "уводит" назад — нужен баланс. Почему наши предки до противовесов-компенсаторов не додумались — не знаю.

— Стоять! Тетиву не отпускать! Теперь давай. М-е-едленно...

Этот... "нехороший человек" вздумал попробовать лук "на руке". И вытянул тетиву без стрелы. Идиот! Удар "пустой" тетивы на блочном луке — лук разрушает.

Охрим понял, что сделал что-то неправильно, и, маскируя своё смущение, продолжил цепляться:

— А вот эта дощечка с прорезями — зачем?

— Охрим! Ты лучник или кто?! Ты где стрелы в бою держишь?!

— Как где?! В колчане.

— В колчане у тебя стрелы на походе. А в бою стрелы надо доставать быстро. Ты стрелы перед началом боя вынимаешь, и втыкаешь перед собой в землю. Так?

Это довольно распространённая манера у пеших стрелков. Так втыкал стрелы перед началом стрельбы эльф Леголас во "Властелине колец".

— Ну. Ещё бывает, пару стрел в пальцы левой руки беру.

А это более свойственно конным стрелкам. "Скифский выстрел" — вообще одна стрела. Скифы накатывались на пешие построения противника, останавливались в 30 метрах, давали залп и откатывались. Позже степняки чуть модифицировали этот тактический приём.

Я уже говорил: конный лучник наиболее эффективен при стрельбе в атаке — скорость лошади складывается со скоростью стрелы. Конь проскакивает стометровку секунд за десять, можно сделать серию выстрелов, но серия — короткая.

— Пару... А тут державка для стрел крепиться прямо на древко лука, на рукоять. 9 стрел здесь, десятая на тетиве.

— Эта... а потом?

— А что ты делаешь, когда к тебе приходит "потом"? Лезешь в колчан?

А когда на батарее кончаются снаряды — едут на снарядный завод... Что за идиотские вопросы? Всё когда-нибудь кончается. У русских стрелков колчаны на 20 стрел, у монгол — на 30.

Ещё мелочь: стрелы в колчан укладывают наконечниками вниз. Наконечники — разные. Как их различать с тыльной стороны? — Обычно, хвост древка окрашивают. Окраска натуральными красителями, на походе... стирается. Чтобы выбрать нужную стрелу — нужно посмотреть внимательно. При быстрой стрельбе — нет времени.

— Ещё одна штучка... Ну-ка, Охрим, покажи пальцы.

Ага. На правой руке характерные мозоли на фалангах указательного и среднего пальцев.

— Больно-то было? Когда эти мозоли набивал?

Этими пальцами святорусский лучник тянет тетиву. Она врезается в кожу до кости.

— Ну. А как же без этого? Это ж всегда так, с дедов-прадедов. Иначе ж никак.

* * *

"Иначе" — очень даже "как". Бывают луки с широкой тетивой — она пальцы не режет. Так работали древнеримские стрелки. И лучники, и арбалетчики. Тетиву на римских арбалетах натягивали руками, а не блоком.

Но это глупость: когда лучники враждующих армий на поле боя выпустят все стрелы, они пойдут собирать валяющиеся по полю стрелы противника. Если у противника прорезь в стреле значительно уже — её с широкой тетивы не пустить. Армия, где в ходу луки с широкой тетивой, остаётся без поддержки лучников и погибает. На этом наблюдении построил свою карьеру у какого-то султана один из персонажей Боккаччо.

Другой вариант — широкие кольца на эти места на пальцах. Известны с Древности. Бывают из бронзы, железа, кости... Бывают на большой палец — турки, например, этим пальцем тетиву тянут.

На Руси манера использовать кольца почему-то не прижилась. Хотя соседи — степняки иногда её активно используют. "Иногда" — потому что разные степные народы стреляют по-разному.

* * *

— Ну чего ты... Чего в пальцы-то вцепился? Потаскаешь тетиву — и у тебя такие будут.

— Не, Охрим, не будут.

— Это почему это? От тетивы у всех такие вырастают.

— Не будут. Я женщин люблю. А такой-то мозолью да за нежную-то грудку... И оцарапаешь, и самому никакого... впечатления. А не будут потому, что на моём луке тетиву тянут не пальцами, а запястьем. Вот этим крючком тянут тетиву. А пальчиками стрелу только чуть придерживают. Нежненько. Как сосочек девичий.

* * *

Тоже просто: браслет одевается на запястье, от него железка со стальным двойным крючком на конце проходит по ладони, вылезает между пальцами и держит петельку-седло на тетиве. А под большим пальцем оказывается спусковой крючок. Нажал — седло освободилось, тетива погнала стрелу.

Курок, на мой вкус — вкус человека, привыкшего к винтовке — третье принципиальное преимущество моего лука. Хотя, конечно, такую штуку — "релиз" называется — можно и с другими конструкциями применять.

Что у этого лука другое распределение нагрузок при натяжении, так что в конце, при окончательном прицеливании — нагрузка на лучника в разы меньше, чем в максимуме, что диаграмма разгона стрелы — более удобная... я и сам не сильно в курсе.

Что на моём луке стоят "агрессивные" клювовидные эксцентрики, которые резко разгоняют стрелу в первые моменты выстрела до более высокой начальной скорости, так это просто Прокуй не на тот рисунок посмотрел.

Охрим просительно смотрел на Акима: "Учитель! Скажи что он неправ!".

Да я сам тебе это скажу! Лук-то сделан чисто деревянным! А нужен — составной.

У составных — мощность на 30-50% выше. В них дерево — просто несущий элемент, а работают костяные пластинки, наклеенные по внутренней стороне ("живот", "пузо"), и сухожилия — по внешней ("спина"). Одно — на сжатие, другое — на растяжение. Но их клеить надо. А я в здешних клеях... Они здесь органические — рыбий, костный... Чувствительны к влажности.

Разница между простым и составным луком — фундаментальная. Выходит на уровень государственной политики и организации материально-технического обеспечения армии.

Простым луком был английский шестифутовый "лонг боу" — "длинная палка". На самом деле он двухслойный. Но — не клееный. Просто он так вырезался — из куска, состоящего из плотной внутренней части ствола и прилегающей, более мягкой, внешней.

У простых луков важный недостаток: они быстро теряют свои пружинящие свойства. Соответственно, тетиву можно натягивать только перед боем, 10-30 выстрелов сделал — выкидывай. Оружие на один бой.

Значит, за армией должны идти обозы с заготовками, значит, стрелкам нужно дать время перед боем — натянуть тетиву на лук...

В Англии — сыро, составной, склеенный лук — развалится. А в Степи — сухо. И все степные народы делают составные луки. На составном луке натянутую тетиву можно держать долго — боеготовность резко увеличивается. Понятно, при консервации на хранение — снимают. Так ведь и автоматы с взведёнными затворами — в складах не держат.

Русь — между Востоком и Западом. На Руси тоже сыро. Но новгородские пешие стрелки используют составные луки в три локтя длиной. Бывает и в 190 см. Почему? — Потому что береста.

Берёза и можжевельник, склеены рыбьим клеем, увиты спирально полосками бересты. Деревянную основу лука называют "кибить".

Внутри ("пузо") планка из можжевельника, ширина 2,7-3,4 см, толщина от 5 мм у конца лука до 9,5 мм в середине плеча. В разрезе — сегмент. Внутренняя поверхность планки плоская, на ней три продольных узких желобка (1,5 мм шириной и около 1 мм глубиной) для более прочной склейки с подобной же березовой планкой. Внешняя поверхность планки округлой формы.

Березовая планка — с внешней стороны лука ("спинка"). Ширина от 2.3 см у рукояти лука до 2,7 см у конца, толщина 6-7 мм. Эта -несколько грубее и шероховатое. На внутренней (плоской) поверхности желобков нет. В разрезе также имеет вид сегмента.

Части деревянной основы склеены между собой плоскими сторонами и оклеены сверху полосками бересты. Длина полосок бересты 30 см, ширина 3,5 см, толщина 0,5 мм. Во время винтообразной оклейки край полоски шириной 8 мм шел под склейку, а на стыке двух полосок ширина склейки до 1,6 см.

Березовая планка уже и тоньше можжевеловой, имеет более шероховатую внешнюю (выпуклую) поверхность.

На "спину" лука наклеивают в несколько рядов сухожилия. Новгородский лук без тетивы, чуть сгибают вперёд, от лучника, и клеят слой. Когда высохнет — ещё чуть сгибают вперёд, и поверх клеят следующий. Так — несколько раз. Суммарная толщина слоёв — 2-3 мм. Сухожилия располагают вдоль спинки, концы приклеивают к деревянным концам лука и к рукояти. Наиболее пригодны спинные сухожилия оленей, быков. Лучшие — от "быков сохатых", взрослых самцов лося.

На концы лука, на рукоять с боков и на плечи со стороны "пуза" ставят костяные накладки.

Две костяные накладки в форме лопаточек сделаны из желобчатых пластинок. Располагались с внутренней стороны рукояти лука узкими концами друг к другу. Представляют собой единое целое, как бы одну накладку. Единое "двухлопастное весло" ставили и монголы на свои луки.

Внутренняя поверхность пластинок имеет глубокую штриховую нарезку для склейки с кибитью. Такой же нарезкой покрыта наружная сторона широких концов этих накладок, а также боковые стороны узких концов. Гладкая лишь внешняя поверхность узких концов пластинок в месте охвата их рукой. Ширина узких концов накладок 1 см, толщина 3-4 мм. Узкие концы накладок соединены в середине рукояти лука впритык друг к другу.

Следующий шаг — роговые вибраторы ("подзоры") — на древнерусских луках отсутствует. Применяют с XV-XVI вв. Тогда же появятся и "подпетельники" — ещё один элемент из кости с внутренней стороны.

Концы лука изготавливают отдельно из плотных и прочных пород дерева (березы, черемухи...), клеем соединяют с концами основы лука. Места соединений — сплошная обмоткой из сухожильных нитей.

* * *

Теперь понятно, почему моё хвастовство: "Для такой учёбы я и лук себе сделал" вызвало у Акима... мягко говоря, недоумение.

У него-то сделаны по-новгородски, интересно будет попробовать.

— Я уже и стрел себе понаделал. Специально новый токарный станок построил. Смотри — какая прелесть получается. Ровненькие, гладенькие. А, Аким? Ты глянь, пощупай. Вот только не знаю — какие наконечники на них ставить.

— Охрим, принеси ему с телеги корзину с наконечниками. Пусть подберёт себе.

Парень уныло отправился на улицу за привезённой из Рябиновки корзиной разного железа. Аким, глубоко расстроено, "убито", глядя "в никуда", крутил в пальцах выточенные мною древки стрел, а я распевался соловьём по поводу своего нового токарного станка.

Токарные станки на "Святой Руси" есть. Но работают они... специфически.

* * *

Между двумя массивными стойками из толстых и широких досок на высоте около 70 см размещаются два поперечных бруса — стол станка. Между брусьями оставлен зазор, куда вставляются шпиндель и задняя бабка. Шпиндель — круглый стержень около 5 см в диаметре. На одном конце — головка с железным заострённым трезубцем, на который насаживается "баклуша" — деревянная заготовка будущего изделия. Другой конец имеет коническую форму и упирается в выемку в стойке. С другой стороны в баклушу упирается заострённый брус. Второй конец бруса вставляется в квадратное отверстие задней бабки — второго опорного центра, и фиксируется в нём. Отверстие находится на уровне шпинделя — получается прямая ось вращения.

Вращение — от лучкового привода: верёвка, обвитая двумя-тремя петлями вокруг шпинделя, нижним концом прикрепляется к концу палки, лежащей другим концом на полу ("ножная педаль"). Другой конец верёвки крепится к пружинящему приспособлению. К тетиве подвешенного к потолку лука ("лучок"), или к упругой жерди ("очеп").

Ещё необходимой деталью является опора для резца — просто стойка, стоящая возле станка.

У такой конструкции есть отвратительное свойство: половина рабочего времени теряется из-за возвратного хода. Половина оставшегося — из-за неравномерности скорости вращения и отвода-подвода инструмента. Так работают на Руси повсеместно вплоть до 18 века.

"Делать из дерьма конфетку" — наше, исконно-посконное занятие. В данном случае грамматический падеж другой: не — "из чего?", а — "чем?". Ответ: "дерьмом".

Изделия у святорусских токарей получались "конфеткой" — достаточно гладкими и чистыми. Вытачивали довольно большие вещи — деревянные чаши до полуметра в диаметре.

Куча труда, выдумки, мастерства... навыки "правильного" нажимания на педаль, воспитываемые с младенчества, секреты выбора "правильной" верёвки, передаваемые от отца к сыну... сакральность очепа...

* * *

И тут, посередь всего этого, господом богом благословлённого, вековыми традициями освящённого, дедами-прадедами заповеданного... — я со своим кривошипом.

Типа как на бабушкином "Зингере" был. Да ещё и маховик поставил. Из толстой дубовой плахи в метр диаметром.

Её, конечно, раскрутить — дашь ума. Но потом... скорость держит, только педаль покачивай. То-то вокруг моих точильщиков, у которых станки точильные по такому же принципу построены, народ толпами собирается — невидаль невиданная. Да ещё и жужжит...

— Ваня... Ты это что сделал?

Аким очнулся, вынырнул из своей "пучины сокрушённости" и соблаговолил оценить прелестные продукты моего токарного промысла.

— Древки для стрел. Вот эта — из ясеня, эта — из берёзы. Я вот думаю: а дубовые делать? И по длине... может длиннее?

Я же помню: английские луки били ярдовыми стрелами, а у меня — аршинные.

Аким смотрел на меня с крайним удивлением. Потом потряс головой и, вдруг вернувшимся "командным" голосом, приказал Охриму, держащему перед нами большую корзину наконечников:

— Высыпай всё на пол. Так понятнее будет.

Что-то дед на глазах оживает. К чему бы это? Нет, я, конечно за него рад, но...

— Вот, Ваня, глянь. Это наконечник копья.

Дед вытащил из кучи железок одну, в пол-локтя длиной.

Ну, вижу. Перо, лопасти, втулка. Во втулке дырка — туда гвоздик забивают. Форма... такие называют ланцетовидными. В Скандинавии, например, такие наконечники появились в конце меровингского времени, у викингов — основной тип боевого копья.

— Артёмий твой правильно сказал: на Руси только наконечник копья делается из оцела. Потому как только копьём и колют, и режут, и рубят, и бьют. И по нему — тако же.

Дед явно обрёл уверенность в себе, перешёл в менторский тон. Повторяет повествовательную интонацию Артёмия. Кстати, Артёмий слушает внимательно. Да и остальные не кривятся, смотрят уважительно.

— Копьё наше меняется. Вот для пешца наконечник. Лавровым листочком. Видишь — здеся ещё и лезвия наварены. Можно резать, будто косой. Или рубить навроде топора. А вот эта дура здоровенная — рогатина боевая. Самое большое из русских копий. Два фунта тянет. Обычные-то наконечники — полфунта-фунт. Лет полтораста как в обиход пошла. Чисто наша, русская забава.

— Я слыхал — с рогатиной на медведя ходят?

— Можно и на медведя. И на иного какого большого зверя. Только, вишь ты, к такому наконечнику и древко — оглобля. По лесу с бревном тихо ходить — тяжко. А зверь-то чуткий — услышит человека и уходит, на удар не подпускает. Зверь — от человека идёт, а человек — к человеку. Тут ты его и поддеваешь. Не человека — коня его. Ему на скаку и отвернуть не можно. Только поперечину надо на древко крепить. А то поганый коня не пожалеет, на рогатину насадит. А сам — саблей до копейщика дотянется. Без поперечины пеший конного — не удержит. Самое милое дело так конные толпы встречать. Пятку древка в землю втыкаешь — они и надеваются. Только обязательно воткнуть надо — на руке не удержать. Медведя в лесу и по-другому взять можно, а степняки, когда валом идут... У ляхов, к примеру, тоже медведей много. А такое копьё — нашим словом называют. Такими рогатинами Ярослав Хромец печенегов в Киеве побил. На том месте ныне Киевская София стоит. Против печенегов рогатина — хорошо помогала. А вот против лучных половцев... Их хоть каким копьём... не подходят на удар поганые. Ещё ныне на Святой Руси делают пики. Глянь.

Вижу. Перо четырёхгранным стержнем, воронкообразная тулья. Стоп. Но ведь пики появились на Руси только в 17 веке? А сейчас же 12... А как же...?

— Ты вон, торка своего спроси: у них на Роси других-то копий и нет. Ихнее, конных бойцов, оружие. Вся Степь такими... "иголками" друг в друга тычется. Но я не об том. Втулку на копейном наконечнике видишь? Прежде, в начале Руси, лет двести, а то и все триста тому, и на стрелы такие наконечники делали. Есть тут у меня один такой... ага. Видишь: тот же лист, та же втулка. Как копьё, только маленький.

— Э-э... Аким, а чего во втулку чопик деревянный забит? Это, типа, только для детей научению, ненастоящий?

— Всем ты, Ваня, хорош. Одним плох: старых людей — не слушаешь, совета доброго — не спрашиваешь, всё сам поперёд всех сделать норовишь. А мозгов-то и не хватает.

Что-то такое дед в моих делах разглядел, что аж лучиться от превосходства. От превосходства своих знаний и опыта над моими... молотилкой со свалкой. Поучает. Сивый мерин.

Нет, я не прав — учиться полезно. Хотя и обидно.

— И на что ж не хватило моих мозгов в этот раз?

— А на то! На Святой Руси нет втульчатых наконечников для стрел! Понял? Нету! И эти твои точёные... палочки... Только в заду ковырять!

Оп-па!

Факеншит!

Не увидел разницу между черенком и втулкой!

Идиот! Кретин! Дурак слепой!

Всё равно, что бабу с мужиком в постели перепутать...

Ой-ёй-ёй...

Так уелбантуриться... на ровном месте... некомпетентность полная, лопоухость — абсолютная!

Стыдно-то как...

Ведь видел же! И у Могутки видел, когда гусей-лебедей стреляли, и у Чарджи, когда в самом начале "пауков" пугали... Видел же! Но — не понял. Не заметил, не обратил внимания, в руки не взял, сам себе под нос не сунул... "Видят, но не разумеют" — сколько раз над местными прикалывался! А это — про меня сказано!

Не осмыслил увиденную реальность — погнал по стереотипу. Как оказалось — ложному.

Когда чего-то не знаешь — можно узнать. Можно спросить, научиться, разобраться. А вот когда думаешь, что знаешь — и мысли спросить не возникает. Сначала, после "вляпа", я чётко понимал, что ничего в этом мире не знаю. Постоянно присматривался к каждому делу окружающих. Всему учился: как за столом сидеть, как ложку держать, как в дом входить... А вот стал боярским сыном, возомнил о себе... Ванька-просветитель, "светочь мудрости", "источник знания"... "А мозгов-то и не хватает".

Ведь мог же спросить сначала! Хоть у воинов моих, хоть у охотников... Да просто — задуматься, самого себя проверить... Так ляпнуться...

Весь набранный за сегодня авторитет с мечами-ножиками, с захватом щитом, с блочным луком... Коню под хвост. Или мамонту — у коня для моих ляпов под хвостом места не хватит.

Э-эх... И чего ж теперь...? Как же мне из позора-то...? "Лютый Зверь", "эксперт по сложным системам"... Дур-р-рень безмозглый!

Я уныло перебирал сваленные в кучу железки, а Аким, излучая бесконечное превосходство над наглой бестолочью в моём лице, позволяя себе от этого удовольствия даже некоторую благостность и к дураку снисхождение, поучал и проповедовал.

— Ты, Ванька, смотри внимательнее. У нас уже лет сто, как половцы пришли первый раз к Киеву, все наконечники с черенками. Внимательней смотри! Дитятко... неразумное. Тута тоже своя наука: вот черенок со стопорным кольцом, а вот по кольцу этому ещё и узор вырезан. Вот чисто круглый черенок, а вот снизу — круглый, а выше кольца — квадратный. И так быстро на Руси стрелы поменялись, что в старые наконечники, которые со втулкой, лучники переходники ставили — вот тот самый чопик деревянный. Чтобы на него, как на сделанный черенок, древко надеть. Древко — на черенок надевают, а не наконечник — на древко. Запомнил? Для чего ж ты тогда свои деревяшки точил? Впустую время перевёл. Эхе-хе, молодой-зелёный... Одно слово — недоросль... Понял аль нет?

Уши у меня горели. Я уныло ими кивал. В такт поучению и ума-разума вставлению.

* * *

Но ведь я ж не сам придумал! Я же про это читал, в кино смотрел! Дубовые стрелы... мастера-стрелочники... вывешивать в темноте, сушить три года... Это ж все знают!

И чётко не хотят вспоминать эпитеты из русских былин, сказок, песен... Там стрелы — "лёгкие", "камышовые", "тростниковые"...

Князь Гвидон:

"Тонку тросточку сломил,

Стрелкой легкой завострил".

"Тросточку" — не "палочку"!

Герой "Охоты на пиранью" делает свою стрелу почти по "Царю Салтану" — камышинка, набитая камушками. Что, в нехоженой тайге прямой сухой палки не найти?!

Стрелы 21 века... из полимеров-карбонов... Так ведь тоже трубчатые! Камышинкой.

Поэма Пушкина — не доказательство, казачьи песни с "лёгкими татарскими стрелами" — не аргумент.

Но вот же: черенковые наконечники! И куда ты этот черенок вставишь?! Кроме тростинки?

В какой-то момент на "Святой Руси" довольно быстро, раз остались наконечники с "переходниками", произошло полная замена типа боеприпаса — стрел.

Ещё одна странность: монголы Чингисхана использовали стрелы разных типов, включая тяжёлые деревянные. А вот их потомки — ногайские и крымские татары перешли на лёгкие. Монголы в боях с германцами и поляками пробивали своими стрелами латника насквозь, если он не закрывался щитом. Ещё хунну воевали за Алашань ради хорошей древесины. Но крымчаки использовали против русской бронной конницы лёгкие стрелы.

Похоже, они унаследовали тип "камышовой" стрелы от половцев. Именно такими стрелами веет ветер на русские дружины в "Слове о полку".

Смысл в использовании лёгких стрел есть: увеличивается дальнобойность. Если древко трубчатое — продольная прочность обеспечивается. Проще — втыкается оно.

Последний случай использования конных лучников в реальном бою — Лейпцигская "Битва народов" в 1813 году. Французы сначала, ещё в России, радостно смеялись и называли башкир — "купидонами". Но очень скоро смеяться перестали: оно ж... втыкается!

Знаменитые английские лучники, отправляясь во Францию, тащили с собой по два колчана: с лёгкими и с тяжёлыми стрелами.

Для точности: в ходу есть и деревянные стрелы. Берётся сухое полено, откалывается чурбачок, стругается, выглаживается. Есть специальные струги. Получается палочка примерно 80 см длиной и 8-10 мм диаметром. А теперь ей в торец, чётко по оси надо вбить штырь-черешок 4-5 мм диаметром и 20-60 мм длиной. Что будет если вбивать толстый гвоздь в сухую доску по волокну? — Расколется. Ты строгал-выглаживал... и выкинул.

Можно поковырять шилом. Такой диаметр на такою глубину? — Можно. Сколько из заготовок не переживут такую операцию? А стрелку надо сотни стрел.

Для того, чтобы хоть что-то не посыпалось — черешки делают заострёнными, типа шила. Увы, верхняя часть — обычного диаметра. Тут и трещит. Дальше начинается лепёж: подклеить треснувший торец древка, обмотать сухожилиями...

Опять плохо. Разница между боевыми и охотничьими стрелами: боевую — цель может из себя выдернуть, охотничью — редко. Отсюда разница в прочности крепления наконечника к древку. Англичане, вставив древко во втулку, заливали во втулку воск или жир. Раненый дёрнул — древко в руке, а наконечник в ране. Вбитые или примотанные черешковые — сидят куда прочнее, вытащить стрелу целиком — куда легче.

Часть черешков — цилиндрические или слабо конические. Их не вбить, а только вставить. В трубку. Которая на "Святой Руси" только одна растёт — камыш. Одеревеневшие части растений нарезают и сушат. В часть трубок с тыльной стороны вставляют костяное ушко с прорезью для тетивы.

Монголы шли в бой с двумя колчанами, а на войну — с двумя сотнями. Англичане на кампанию заготавливали 200-600 стрел на стрелка. Но это уже было дело не стрелка, а обеспечивающих подразделений.

Итого: все народы делают древки стрел из того материала, который у них под рукой. Или того, который считают лучшим для этого дела. Волжские булгары, например, продают берёзовые заготовки древков в Самарканд — там считают такие лучшими.

Есть три типа стрел, которые делаются деревянными: там, где нет камыша или тростника; охотничьи — их надо мало, а времени на изготовление много; парадные — аналогично.

Акиму, сотнику стрелков, нужно было к каждому бою обеспечить две-четыре тысячи стрел. Понятно, что ему смотреть на игры с подстругиванием и шилом его бойцов было некогда.

Подозреваю, что всеобщая "деревянность" стрел в общественном сознании 21 в. — от англичан, от их описаний их лучников. У которых — втулка. Стереотип столь общий, что захватывает и профессиональных археологов. Типа: "стрелы были деревянные и камышовые". И дальше только про дерево. Понятно: трубка, в отличие от палки, под слоем земли не живёт — находок нет, говорить не о чем.

* * *

Мда, уел меня Аким. Умыл и пристыдил. Самое противное — сам виноват. Винить некого — исключительно собственный идиотизм. И чего теперь делать? Даже выдирать волосы на себе в знак скорби... неоткуда.

Можно повелеть по-господски: "а пусть они все..." перейдут на втульчатые наконечники. И меня пошлют. Как бы красиво я не вытачивал свои палочки.

Я перебирал железки, вываленные на пол моей мастерской перед Акимом. Ползал, так сказать, пристыжено на брюхе перед батюшкой родименьким. Как и положено отроку малосмысленному пред родителем добрым.

Факеншит! Хватит тотально-философского самоедства! Переходим к конкретике. Конкретно — смотреть, конкретно — думать. В чём конкретно я тут ковыряюсь?

Никогда не задумывался над разнообразием наконечников стрел на "Святой Руси".

— Аким Яныч, а это что?

— Этот-то, пирамидкой? Бронебойная стрела. Редкая штука. У нас-то цельные брони — редкость. Вот этот наконечник, шилом — полезнее. Вот он-то в кольчужное колечко и пробивает.

Я выкладывал рядок из наконечников стрел. Старые — листовидные, более поздние — ромбовидные... Плоские, трёх— и четырёх-пёрые. Видно, как со временем опускалась короткая диагональ ромба-наконечника. Дальше пошли треугольные. Широкие плоские треугольные срезни. Угол — очень тупой, грани — очень острые. Я, почему-то, был уверен, что срезни — полумесяцем...

На других, вытянутых узеньким треугольником наконечниках, на нижних вершинах — выступающие назад кончики.

— Это — "шип" называется. А скажи-ка ты мне, дитятко плешивое, почему на стреле шип есть, а на копье — нет?

— Ну...

— Потому, Ванюша, что копьё должно из человека выскочить легко. Уколол — отскочил. А стрела наоборот. Попала — застряла. Копьё — на весь бой, стрела — на один раз. Хотя для дурня... вроде некоторых лысых... все наконечники похожи. Но по делу-то они вовсе разные! Поэтому копьё делают из оцела да в три слоя. А из всех наконечников стрел — только бронебойные делаются оцельными. Вот они бывают калёными. Все остальные — просто железо. Наклёпывают их, конечно. А так-то стрелы из самого худого, из кричного железа делают. Хотя, для высокородных, даже и позолотой покрывают.

— Э-э-э, Аким Янович, а чего это тут шип вперёд направлен? Загнулся, прижали при перевозке?

— Не, Ванятка. Смотри. Вот стрела летит. Вот попала она в супротивника и по плечики вошла. Тело там, брони... Что дальше будет?

— Шип, который вперёд торчит, остановит стрелу.

— Ага. С этой стороны. А с другой-то стороны — шип назад направлен. С другой-то стороны стрела так в тело и пойдёт.

— Так она в теле повернётся! Вокруг шипа, который вперёд смотрит!

— Точно! И гранью своей — мышцы, или ещё что там попадёт — разрежет.

Не фига себе! Аналог пули со смещённым центром тяжести?! В "Святой Руси"?!

— Теперя, дитятко, смотри далее. Мясо — не кость, не железо. Рез прошёл — мясо назад слиплось. Тут уже и второй шип в ране сидит, за мясо зацепился — вынуть стрелу не даёт. Стрела вдоль тела торчит — шевельнуться мешает.

Никогда про такое не слышал. А ведь если подумать... А предки-то... не только копировали, "как с дедов-прадедов заведено", они, временами, очень даже неплохо думали.

— Дед, а чего в этом наконечники дырки пробиты?

В довольно широкой плоскости одного из наконечников пробиты парами, по обе стороны от оси, отверстия странной формы, вроде запятых, хвостиками в разные стороны.

— А это, вишь ты, "похоронка". Когда летит — ветер в дырки задувает и воет, будто покойника оплакивают. Коли сразу много стрел пускать, да они на разные голоса выть начнут — вражина испугается да и побежит.

Опять! По Яну и его "Батыю" я был уверен, что поющие стрелы — психическое оружие древних монгол. Но Ян говорит о глиняных свистульках на концах древка стрелы. Штучная ручная работа, множество разнородных операций. А здесь — просто фигурный пробойник. Четыре удара — куча страха.

Думал аборигенов невидалями удивить, а это они мне, попандопуле, глаза открывают. Раз за разом.

Приходится признать...

Раз приходится — не тяни.

Я встал с колен, снял шапку и глубоко, рукой до земли, поклонился Акиму.

— Спасибо тебе, Аким Янович, за поучение, за заботу. Ежели обидел чем — прости. По глупости моей слова обидные сказаны были. От сердца прошу — не держи обиды. Не лишай меня удовольствия и далее твои уроки — слушать, твоей мудрости — набираться.

Тяжёлый вздох Ивашки был некоторое время единственной озвученной реакцией присутствующих на мою попытку примирения. Потом лицо Акима чуть дрогнуло, смягчилось. Опустив голову, он начал перебирать наконечники стрел. Будто хотел найти среди этих, давно знакомых кусков железа, что-то новое. Негромко буркнул себе под нос:

— Вы... это... Шли бы вы, ребятки, погулять. Покудова...

Артёмий немедленно хлопнул себя по лбу:

— А и верно! Телегу-то посреди двора бросили, коня не выпрягли! Пойдём-ка, приберём-ка.

"Мужи добрые", топоча как слоны на мосту, выпихнулись из моей мастерской. Стало тихо. Аким молча продолжал перебирать железки, иногда поднимая то одну, то другую, и разглядывая их на вытянутой руке.

Молчание становилось невыносимым. Я не выдержал:

— Аким... Честно — извини. Я тебя обижать не хотел, ежели чем...

— Э-эх, Ваня... Вот этой стрелой я угличского тысяцкого положил... А эту... из меня вырезали после Вятичего брода...

Дед искоса взглянул на меня. Господи, у него на глазах стоят слёзы!

Я понимаю, что здесь все очень легко плачут. "... и прослезился" — постоянный рефрен.

Но мне... видеть плачущего воина...

— Аким Яныч! Ты чего плачешь? Чем я помочь могу? Прости дурака...

— Да причём здесь ты?! Это ж не ты меня обидел — это ж... это ж меня жизнь... уронила. Ты что, думаешь — "Аким — дурень старый"?! Я — не понимаю?! Насчёт лука твоего хитроумного? Да, с ним ещё делать и делать, ему ещё до боевого оружия... Но ведь смысл же есть! Смысл новый, невиданный! Да не об том речь! Вот, глянь! Сюда глянь!

Аким протянул ко мне свои руки. Сожжённые в "праведном суде" Елнинского посадника "россомаха". С-сволота... Не прощу...

— Прежде мог любой лук натянуть! Во всякую щёлочку — попасть! Хоть — в лесу, хоть — в поле...! Хоть — в белку рыжую, хоть — в хана поганского! Всю жизнь с этого кормился! Гордился да чествовался! А теперь и хлеба кусок удержать...

— Аким Янович! Ты руки за меня пожёг. Я свой долг помню и кусок хлеба... с маслом — у тебя всегда будет. Покуда у меня есть — есть и у тебя.

— Ты...! Ты мне...! Из милости...! По обязанности...! Я всю жизнь сам...! Сам кормился и других кормил! Сам, своим умом, своим горбом, своими вот этими... руками! А теперь... чужой кус... дадут — не дадут, получится у тебя или нет... У тебя — не у меня!

Аким разъярился так, что враз и слёзы высохли. Но к концу притих. Глядел на свои искалеченные руки.

— Убил ты меня нынче, Ваня. Убил и закопал. Ладно — руки. Лук не смогу натянуть, стрелу пустить... Но хоть со стороны, хоть в чужих руках...! Увидеть, поправить, научить! Я ж мастер! Я ж стольких мальчишек этой науке выучил! А теперь... Вот ты лук новый сделал, с кругляшами. И вся моя наука, весь опыт мой лучный... Вся жизнь моя, Ваня... после лука твоего — без надобности. Я ж с ним не умею! Я ж его не понимаю! А что сделал ты стоящее... сколько ты новин всяких тут понаделал — из всех толк вышел. Хоть и по первости... А я на него, на лук твой, смотреть не могу! Не так! Всё не так! И я сам теперь... Будто тряпка худая на плетне — болтается и ладно. Вовсе сгниёт — выкинешь. А пользы, смысла... Ну как я тебе свою науку передам, когда... когда и сам... обессмыслился? Какой я тебе после этого отец? Ежели сына своего — своему ремеслу выучить не могу?

Аким снова склонился к куче железок, поковырял. Негромко сказал, глядя в пол:

— Ты здесь уже поболее года. А меня ни разу... отцом не назвал. Я тебе настолько... противен? Да, Ваня?

О-ох... И что сказать? Что у меня язык не поворачивается? Что я знаю — кто мой отец, и другого так звать... не могу? При всей моей... балабольности, при всех цинизме, оппортунизме, пофигизме и адаптируемости...

Да мелочь же! Кажется, ещё Некрасов прикалывался над дамой, у которой ребёнок обращался к каждому гостю — "папенька". Ванька, ну чего тебе стоит?! Сделай человеку приятно! — Не могу. Какие-то идиотские "твёрдые принципы". Полная глупость. На ровном месте... Понимаю, но не могу.

— Не держи на меня зла, Ваня. Не мог я тогда твою матушку с собой забрать. Не мог! Мы из одного боя вышли — в другой шли. Сами не чаяли — живыми ли выберемся...

Э-эх... Мы ж уже говорили! Согласовали же всё! Уточнили позиции, достигли консенсуса... Но... Хоть и видит мою "чужесть", а смириться не может. Понимает, но не хочет. И вспоминает из своей жизни всякие... случаи. Чтобы у него был сын. Продолжатель рода, ученик, наследник, помощник... Ниточка в будущее.

Это не моя жизнь — его. В которой есть место какому-то эпизоду. Который я напоминаю своим присутствием, своими дешёвыми попаданскими бреднями. От воспоминаний о котором — он мучается.

Зачем я мучаю хорошего человека? — Не "зачем", а — "почему". Потому что я — попаданец, потому что "вляпался", потому что "не от мира сего" — инородное тело в ткани здешнего бытия. Которое рвёт и дёргает нити этого мира просто по своему присутствию здесь.

— Вот что, Аким Янович. Ты мне не отец. Мы с тобой оба про то знаем. Твёрдо скажу — ты мою матушку не бросал. Может, и есть где отрок, перед котором ты в долгу, но не передо мною. Я тебя почитаю и уважаю. Знаю за что. За твёрдость и стойкость, за опытность и разумность. За к своим людям внимание и заботу. Всё, что доброму сыну положено — сделаю. И для тебя, и для Марьяши, и для Ольбега. Не брошу и долг сыновний — исполню.

Аким только сокрушённо качал головой. Может, он чего другого от меня ждал, но врать я не буду. Лжа мне заборонена! Напрочь. Даже — "во спасение".

Рассуждать о старости да слабости можно до самой смерти. Этим её приближая.

Я чёрствый и злобный "зверь лютый". Которому, почему-то, не нравится ковырять струпья ран. И душевных — тоже. Лучшее средство для дезинфекции телесных ран — калёное железо. Для душевных — хамство с цинизмом.

Мы все — "мертвецы ходячие". "Пока ходячие". Давно сказано: "не важно — кем ты родился, важно — кем ты умрёшь". Но есть ещё чуток времени подправить второе "кем".

Как говаривала Василиса Премудрая своему бестолковому муженьку:

— Делай своё дело. Да вперёд не смотри и назад не оглядывайся.

Хватит философии! Переходим к конкретике.

Я, довольно резко и эгоистически, оборвал душевные излияния деда.

— Насчёт бесполезности твоей... хочешь на печку залезть да оттуда стоном стонать? Ой я старый, ой я слабый, ой я везде болезный...? Не надейся! Вотчину — тебе дали. Ты здесь голова, тебя здешние жители слушаются да почитают. Так что — давай-давай! Тяни, строй, вытягивай... Ума-разума вкладывай. А об лучной стрельбе... Ну не смеши ты меня! Тебе ль, сотнику стрелецкому, не знать, что тетиву тянуть — малая доля от научения. Что стрелку надо и лук сберечь, и встать верно, и цель правильно выбрать. Да об чём разговор?! Вот, к примеру — лук тянут по-разному. Можно стрелу направить к горизонту и так тянуть. Это самая тяжкая манера. Ещё тянут "с подъёмом", поднимая лук с наложенной стрелой на уровень цели, или "со спуском" — опуская. Ну и кто мне скажет, кроме тебя — как правильнее? С подъёмом или со спуском?

Аким, наверное, хотел ещё погрустить, послушать выражения сочувствия и соболезнования, но я, изображая столь свойственный юности эгоцентризм, перевёл разговор на своё и вполне конкретное.

При пулевой стрельбе ствол подводят к мишени сверху. А как с луком?

— Эгкх... Смотря где. На стрельбище — снизу поднимаешь, в бою — сверху опускаешь. Смысл простой: долго ль — коротко ль, а стрелу ты упустишь. Ежели ты у себя на дворе стреляешь — тяни снизу. Иначе улетит стрела за забор, искать придётся, может — убьёт кого. Может — бабу глупую, может — корову на выпасе. Сказку про царевну-лягушку слышал? Лучник-то там — бестолочь был. На своём подворье сверху лук тянул. Вот и упустил стрелу на болото. Тебе лягушка в постель надобна? То-то. А в бою... Ежели в засаде сидишь и сверху тянуть — улетит стрела, враг знать будет. А то бывает — стоят стрелки за копейщиками. Тут уж только сверху. Если снизу тянешь и стрела сорвалась — своего в спину положишь.

Ну вот, уже оживать начинает. Шутку про лягушку в постели вспомнил. Ничего, Аким Янович, мы ещё повеселимся. Уныние, факен его шит — смертный грех!

* * *

Сказку про царевну-лягушку — здесь знают. Есть "детский" вариант, который мы читаем в книжках в 21 веке. Есть вариант для взрослых. Довольно... красочный.

В русской культуре нет устойчивой датировки возникновения сказок. "Давно это было". Если былины "богатырского" цикла как-то привязываются к конкретным людям, событиям, то значительная часть сказок — нет.

"Сказка о царевне-лягушке" из периода формирования феодального строя. Лет двести — триста тому. Сословия уже есть, но барьеры между ними ещё легко проходимы. Жёны из боярского и купеческого сословий — примерно равноценны, допустимы. Нет ещё чётко отрицательного (от христианства) отношения к оборотням ("лягушке").

* * *

В мире есть лучники и получше моих. В ином народе — парочка, в ином — пяток. Дорогие они, редкости. На охотах — удачным выстрелом гордятся, на смотрах — друг перед другом хвастают. В битве в общий строй таких мастеров не поставишь. А у меня, с моими луками да с моей выучкой всякий стрелок — мастер.

Мой 24-х вершковый лук превосходил все остальные. Меньший, чем новогородский, он не цеплялся за деревья, не мешал на марше. Мои лучники приходили на бой не столь уставшими и стреляли лучше. Меньший, чем половецкий, он быстрее доставался из тула, легче перебрасывался с одной стороны коня на другую. И мои лучники начинали стрельбу раньше. Более мощный, он и бил дальше. А по точности мои лучники сильно превосходили. Не глазами — прицелами.

Во Всеволожске, когда супротивниками нашими были народы лесные с луками малыми да слабыми, били мы их как гусей перелётных — безответно. Немало русской крови эта американская придумка сберегла.

Вот ты, девочка, толкуешь взахлёб: ах, храбрец, ах, герой, ах, таланты полководческие... Мои стрелки выкидывали полный колчан — тридцать стрел — за минуту-две. За те минуты и решались судьбы народов да царств. Весь талант полководческий: заманить вражье войско к стрелкам на эти минуточки в полосочку от ста до два ста шагов. Сумел заманить да к стрелкам не пустить — победа. Не сумел... тогда и про героев с храбрецами вспоминать приходится.

Конец сорок пятой части

Часть 46. "Ученье — свет. А неучёных — ..."

Глава 249

"Поздняя осень. Грачи улетели,

Лес обнажился, поля опустели,

Только не сжата полоска одна...

Грустную думу наводит она".

Вот чего у меня нет, так это "несжатых полосок". В большом хозяйстве всякие ситуации бывают, но чтобы хлеб под снег ушёл — здешние мужички такого не допустят.

С чего это?

"Ветер несет им печальный ответ:

Вашему пахарю моченьки нет.

Знал, для чего и пахал он и сеял,

Да не по силам работу затеял".

Бывает. Что у пахаря — ни мочи, ни моченьки. Но не в русской общине.

Хрен с ним, с пахарем, но семейство его пойдёт попрошайничать по соседям. Которые ещё и родственники. Поэтому придётся кормить. Община же! Поэтому и уберут, и обмолотят. Конечно, после своих полосок. Конечно, хозяйке и покланяться придётся, поупрашивать, повыслушивать всякое фырканье... Конечно, соседи свою долю возьмут. Но лучше дольку отдать, чем семье вообще без хлеба остаться.

* * *

Энгельгардт даёт куда более страшную картину. Не единичного, случайного несчастья, болезни конкретного "вашего пахаря" у Некрасова — систематического, ежегодного, "с дедов-прадедов заведённого" голода русской деревни:

"В нашей губернии, и в урожайные годы, у редкого крестьянина хватает своего хлеба до нови; почти каждому приходится прикупать хлеб, а кому купить не на что, то посылают детей, стариков, старух в "кусочки" побираться по миру.

Плохо, — так плохо, что хуже быть не может. Дети еще до Кузьмы-Демьяна (1 ноября) пошли в кусочки. Холодный Егорий (26 ноября) в нынешнем году был голодный — два Егорья в году: холодный (26 ноября) и голодный (23 апреля).

В конце декабря ежедневно пар до тридцати проходило побирающихся кусочками: идут и едут, дети, бабы, старики, даже здоровые ребята и молодухи. Голод не свой брат: как не поеси, так и святых продаси. Совестно молодому парню или девке, а делать нечего, — надевает суму и идет в мир побираться. В нынешнем году пошли в кусочки не только дети, бабы, старики, старухи, молодые парни и девки, но и многие хозяева.

Есть нечего дома, — понимаете ли вы это?

Сегодня съели последнюю ковригу, от которой вчера подавали кусочки побирающимся, съели и пошли в мир.

Хлеба нет, работы нет, каждый и рад бы работать, просто из-за хлеба работать, рад бы, да нет работы.

Понимаете — нет работы.

"Побирающийся кусочками" и "нищий" — два совершенно разных типа просящих милостыню.

Нищий — специалист; просить милостыню — его ремесло. Он, большею частью, не имеет ни двора, ни собственности, ни хозяйства и вечно странствует с места на место, собирая хлеб, и яйца, и деньги. Нищий все собранное натурой — хлеб, яйца, муку и пр. — продает, превращает в деньги.

Нищий, большею частью калека, больной, неспособный к работе человек, немощный старик, дурачок. Нищий одет в лохмотья, просит милостыню громко, иногда даже назойливо, своего ремесла не стыдится.

Нищий по мужикам редко ходит: он трется больше около купцов и господ, ходит по городам, большим селам, ярмаркам. У нас настоящие нищие встречаются редко — взять им нечего.

Совершенно иное побирающийся "кусочками".

Это крестьянин из окрестностей. Предложите ему работу, и он тотчас же возьмется за нее и не будет более ходить по кусочкам.

Побирающийся кусочками одет, как и всякий крестьянин, иногда даже в новом армяке, только холщовая сума через плечо; соседний же крестьянин и сумы не одевает — ему совестно, а приходит так, как будто случайно без дела зашел, как будто погреться, и хозяйка, щадя его стыдливость, подает ему незаметно, как будто невзначай, или, если в обеденное время пришел, приглашает сесть за стол; в этом отношении мужик удивительно деликатен, потому что знает, — может, и самому придется идти в кусочки. От сумы да от тюрьмы не отказывайся.

Побирающийся кусочками стыдится просить и, входя в избу, перекрестившись, молча стоит у порога, проговорив обыкновенно про себя, шепотом "подайте, Христа ради". Никто не обращает внимания на вошедшего, все делают свое дело или разговаривают, смеются, как будто никто не вошел. Только хозяйка идет к столу, берет маленький кусочек хлеба, от 2 до 5 квадратных вершков, и подает. Тот крестится и уходит.

Кусочки подают всем одинаковой величины — если в 2 вершка, то всем в 2 вершка; если пришли двое за раз (побирающиеся кусочками ходят большею частью парами), то хозяйка спрашивает: "вместе собираете?"; если вместе, то дает кусочек в 4 вершка; если отдельно, то режет кусочек пополам.

У побирающегося кусочками есть двор, хозяйство, лошади, коровы, овцы, у его бабы есть наряды — у него только нет в данную минуту хлеба, когда в будущем году у него будет хлеб, то он не только не пойдет побираться, но сам будет подавать кусочки, да и теперь, если, перебившись с помощью собранных кусочков, он найдет работу, заработает денег и купит хлеба, то будет сам подавать кусочки.

У крестьянина двор, на три души надела, есть три лошади, две коровы, семь овец, две свиньи, куры и проч. У жены его есть в сундуке запас ее собственных холстов, у невестки есть наряды, есть ее собственные деньги, у сына новый полушубок. С осени, когда еще есть запас ржи, едят вдоволь чистый хлеб и разве уже очень расчетливый хозяин ест и по осени пушной хлеб — и таких я видел. Придет нищий — подают кусочки.

Но вот хозяин замечает, что "хлебы коротки". Едят поменьше, не три раза в сутки, а два, а потом один. Прибавляют к хлебу мякины. Есть деньги, осталось что-нибудь от продажи пеньки, за уплатой повинностей, — хозяин покупает хлеба. Нет денег — сбивается как-нибудь, старается достать вперед под работу, призанять...

Когда у мужика вышел весь хлеб и нечего больше есть, дети, старухи, старики надевают сумы и идут в кусочки побираться по соседним деревням. Обыкновенно на ночь маленькие дети возвращаются домой, более взрослые возвращаются, когда наберут кусочков побольше. Семья питается собранными кусочками, а что не съедят, сушат в печи про запас. Хозяин между тем хлопочет, ищет работы, достает хлеба. Хозяйка кормит скот — ей от дому отлучиться нельзя; взрослые ребята готовы стать в работу чуть не из-за хлеба.

Разжился хозяин хлебом, дети уже не ходят в кусочки, и хозяйка опять подает кусочки другим. Нет возможности достать хлеба, — за детьми и стариками идут бабы, молодые девушки и уже самое плохое (это бывает с одиночками), сами хозяева; случается, что во дворе остается одна только хозяйка для присмотра за скотом.

Хозяин уже не идет, а едет на лошади. Такие пробираются подальше, иногда даже в Орловскую губернию. Нынче в средине зимы часто встречаем подводу, нагруженную кусочками, и на ней мужика с бабой, девкой или мальчиком.

Побирающийся на лошади собирает кусочки до тех пор, пока не наберет порядочную подводу; собранные кусочки он сушит в печи, когда его пустят ночевать в деревне. Набрав кусочков, он возвращается домой, и вся семья питается собранными кусочками, а хозяин в это время работает около дома или на стороне, если представится случай. Кусочки на исходе — опять запрягают лошадь и едут побираться.

Иной так всю зиму и кормится кусочками, да еще на весну запас соберет; иногда, если в доме есть запас собранных кусочков, подают из них. Весной, когда станет тепло, опять идут в кусочки дети и бродят по ближайшим деревням. Хозяевам же весной нужно работать — вот тут-то и трудно перебиться. Иначе как в долг достать негде, а весной опять повинности вноси. Станет теплее, грибы пойдут, но на одних грибах плохо работать. Хорошо еще, если только хлеба нет. Нет хлеба — в миру прокормиться можно кое-как до весны. С голоду никто не помирает, благодаря этой взаимопомощи кусочками. Но вот худо, когда не только хлеба, но и корму нет для скота, как нынче. Скот в миру не прокормишь".

Петербургский профессор даёт академическое, безэмоциональное описание. Так только, раз прорывается: "Есть нечего дома, — понимаете ли вы это?".

А вы? Понимаете? Можете примерить на себя: "стыдится просить и, входя в избу, перекрестившись, молча стоит у порога, проговорив обыкновенно про себя, шепотом "подайте, Христа ради". Никто не обращает внимания на вошедшего, все делают свое дело или разговаривают, смеются, как будто никто не вошел"?

Примерьте на себя лично это "никто". Как бы вы это делали? "Христорадничать" — не приходилось? А детей своих с сумой... куда-то "в никуда"... к чужим людям...? Слюной у порога захлёбываться, глядя как хозяева обедают? Стыдом умываться? Стыдом попрошайничества, упрашивания, вымаливания...

"Нищета разъедает душу человека как ржавчина железо".

"Душу человека"... А "душу народа"? Из года в год, из поколения в поколение...

— Стыдно? Терпи. Жрать же хочешь.

На который раз вам станет "не стыдно" попрошайничать? Какими вырастают дети, которые с малых лет... "бесстыдные"? Как скоро вы привыкните не замечать входящего, просящего? Только раздражение:

— Опять понаехали! "Дай" да "дай"!

А в это время...

"Буду новую сосиску

Каждый день изобретать,

Буду мнение без риску

О салате подавать.

Буду кушать плотно, жирно,

Обленюся, как верблюд,

И засну навеки мирно

Между двух изящных блюд...".

И Энгельгардт, и Некрасов пишут об одном и том же времени, об одной и той же стране. Которая, по мнению князя Горчакова: "сосредотачивается".

Отодвинулся позор Крымской войны, пришёл Александр Второй Освободитель, провёл реформы, отменил, наконец, крепостное право. Наступил бурный прогресс... всего.

Банки плодятся как кролики, железные дороги растут как грибы, черноморские порты завалены экспортной пшеницей, классик национальной культуры устраивают в Париже "холостяцкие обеда пятерых": Флобер, Эдмон Гонкур, Доде, Золя и Тургенев. Баден-Баден забит русской аристократией, дворяне подешевле старательно, с угрозой собственному здоровью, пропивает и проигрывает упавшие на них выкупные платежи, Вронский гоняет на скачках...

А в это время здоровый, самостоятельный русский мужик "молча стоит у порога, проговорив обыкновенно про себя, шепотом "подайте, Христа ради". Миллионы таких мужчин и женщин. Из года в год.

Попрошайничество — национальная черта великороссов? Вбить в унижение, не в навязанное прямым насилием извне, но в само-унижение, целый народ... На столетия.

А потом, уже в третьем тысячелетии от Рождества Христова, ностальгировать об этом. Российская империя, удел божий на земле, самодержавие, православие, народность...

"Есть нечего дома, — понимаете ли вы это?".

"Я книгу взял, восстав от сна,

И прочитал я в ней:

"Бывали хуже времена,

Но не было подлей".

Кстати. О времени и о пространстве: Энгельгардт писал как раз о моих тутошних местах. "В нашей губернии..." — это про Смоленские земли.

Фамилия такая русская — Энгельгардт. Исконно-посконная. Одного — французы расстреляли — партизанил. Ещё, кажется, одного — немцы. За то же самое. А скольких свои, по разным поводам... не вспомню.

У меня тут на семь веков раньше и ещё хуже. Ни Эгельгардтов, ни царя, ни Орловской губернии.

Вообще, Русского Черноземья — нет. Там, под Курском — степное порубежье:

"А куряне славные -

Витязи исправные:

Родились под трубами,

Росли под шеломами,

Выросли, как воины,

С конца копья вскормлены".

"С конца копья" — потому, что копьё из рук не выпускают. Ни при пахоте, ни при кормлении ребёнка — на порубежье идёт непрерывная, ежегодная "маленькая война". "Маленькая", но — кровавая.

В "Святой Руси", в отличие от второй половины 19 в., не пойдёшь "в кусочки" далеко: убьют или похолопят. Убьют — за лошадь. За телегу, за тряпки, за торбу с "кусочками". За "просто так".

Рюриковичи окрестили и малость унифицировали "Святую Русь". Чуть сбили накал повсеместной родо-племенной ксенофобии.

Единая вера означает, что хотя бы жрецы местного истукана не потащат прохожего поливать собственной кровью очередное раскрашенное бревно.

Уничтожение славянских племён и их... этногенез в русский народ — несколько растянулись. Владимир Святой воевал с радимичами, Владимир Мономах — с вятичами. Но это — последняя племенная война. Теперь прохожего тоже могут зарезать за "неместность". Но без оттенка "иноплемённости".

Пожалуй, это главное, наиболее массовое достижение от становления Российской государственности: можно ходить побираться далеко.

"Похолопят" — так это удача! Значит, у рабовладельца есть хлеб! Да, будет бить, мордовать, работами изнурять... Так это не беда — "взрослые ребята готовы стать в работу чуть не из-за хлеба".

"Понимаете — нет работы".

Энгельгардт очень красиво пишет: "С голоду никто не помирает, благодаря этой взаимопомощи кусочками". И приводит слова женщины, у которой хлеб кончился уже в октябре. Да — никто не помирает. Из тех, кто потом об этом рассказывает. Остальные... ни потомства, ни рассказчиков — вымирают целыми деревнями. Волостями. Целиком.

"Взаимопомощь" — прекрасная вещь. Когда киевская армия Незалежной Украины освободила несколько городов по высокому берегу Донца, беженцы, почти одни женщины и дети, бросились спасаться на другой берег. И тамошние жители вдруг вспомнили, даже несколько удивляясь себе самим, что хоть их и освобождают украинские войска, но сами-то они русские люди (разных, конечно, национальностей) и понесли из домов всё, что могло беженцам пригодиться. Вплоть до пачек памперсов малышу, оставшемуся, после артналёта национально-гвардейской артиллерии, в пять недель от роду круглым сиротой.

Как зазывали в дома измученных и голодных эвакуированных — местные жители в 41. После первых немецких бомбёжек.

"Как крынки несли нам усталые женщины

Как малых детей прижимая к груди...".

Но это — война. Бедствие. А Энгельгардт пишет о мирных временах. Страна — на подъёме, прогресс — нарастает...

А выживание людей зависит от "кусочков". И в этой процедуре нет ни монархии, ни аристократии, ни духовенства. Вопрос: а нужны ли такие... "надстройки"? За такую цену? Отмокающие в Баден-Бадене... Это — оптимально?

Вот уж не думал, что попадизм — путь к пониманию "классовой ненависти".

* * *

Ты, девочка, давеча спрашивала: от чего я перстней драгоценных не ношу? Вот и ответ: стыдно мне. Стыдно, что есть у меня на Руси люди, кто и хотел бы, и может работать, а прокормиться — нет. Ему стыд — что просит Христа ради. Мне стыд — что дела ему не дал, не выучил.

Перстни с самоцветами, одежды золотом шитые... Глядеть тошно. За каждой цацкой людей вижу. Которым только и осталось — "святых продаси".

Говорят, что я церкви святые ограбил, людей вятших раздел. Что Русь Святую досуха выкрутил, до пустого звона вычистил. Верно. Не то беда, когда "на брюхе — шёлк, а в брюхе — щёлк", а то, что брюхи разные.

Боярская усадьба для побирающихся — как огонь для бабочек. Сюда свозится урожай, выжатый из вотчинных крестьян, здесь живут сыто. Здесь есть хлеб.

Но у меня не подают.

Кто-нибудь решал эту проблему? Когда "ежедневно пар до тридцати проходило побирающихся кусочками"?

Э-эх... Коллеги-попандопулы... Добровольно принявшие на себя "крест за Россию"... Неподъёмный груз прогрессирования в нашем обществе... Ломающие себе мозги и души об исправлении случившегося... Как в "Палате наркоманов" у Высоцкого:

"Кто-то гонит кубы себе в руку,

Кто-то ест даже крепкий вольфрам...

Добровольно принявшие муку,

Эта песня написана вам".

Рябиновская вотчина сама не обеспечивает себя хлебом. Никогда не обеспечивала. Потому, что основная культура — лён, "паутинка". А нынче ещё жёстче — "индустриализация" требует новосёлов. Ещё я принимаю в вотчину вдов, сирот, нищих... Посевные площади не успевают за ростом числа едоков...

Смотреть, как мои крестьяне сперва — подают, а потом — "в кусочки" пойдут?

Для своих — я закупаю хлеб. Выгрызаю серебро у вятших, мошенничаю и шулерничаю, даю взятки посадникам и подставляю городским купчикам "чужой жены сиськи". Но наворовать столько, чтобы прокормить всех "кусочничающих"... не, хисту нема. Не по зубам.

Наоборот, по Ломоносову: "и ежели в одном месте прибудет, то в другом столько же и убавится" — я скупаю хлеб в округе. Цена поднимается, и все "не свои" становятся ещё более голодными, ещё более "кусочничающими".

Сколько детей умрёт в окружающих селениях от недоедания? Потому что удачливый вор и мошенник Ванька-попадун вляпался именно в эту местность?

Я уже говорил: попаданец — разрушителен, смертелен для окружающих. Просто фактом своего существования, просто представлением о том, как надо жить. Что люди не должны голодать. Что побираться — неправильно.

Конкретный вопрос: как отказать побирушке?

"Побирающийся кусочками" не нищий — это просто человек, у которого нет хлеба в данную минуту; ему нельзя сказать: "бог подаст", как говорят нищему; ему говорят: "сами в кусочки ходим"; он, когда справится, сам подает, а нищий никому не подает".

Боярин не может сказать: "сами в кусочки ходим". Я — особенно: мне лжа заборонена.

И что делать?

Можно спустить на "кусочников" собак. Или велеть батогами...

Знаете, как выглядит "нарастание социальной напряжённости в отдельно взятой боярской усадьбе"? — Вам перестают смотреть в глаза.

Вместо длинных, довольно бестолковых разговоров по любому поводу — с вами говорят односложно, междометиями. С вами стараются не встречаться. Баба, выскочившая из поварни с полным ведром помоев, ойкает и возвращается назад:

— Тама... этот... наш... пущай мимо пройдёт.

Конечно — не все. Есть такие, которые наоборот: спереди забегают и в глаза заглядывают. Только...

Как сказал Жванецкий:

"Люди делятся на тех, на кого можно положиться и на тех, на кого нужно положить".

Почему-то... остаётся только вторая категория.

* * *

Есть масса очень милых историй про прекрасных принцесс и героических рыцарей. Которые вляпнулись, огляделись, возвысились...

Где вы все были? С октября по апрель каждого года? Когда каждый день приходят просить. Ради Христа. Кусочек. Укрылись за высокими стенами замка? Засунули голову под подушку? Чтобы не видеть русского народа? Не слышать его бесконечного голодного воя?

Кто из попаданцев не спрятался? Кто подавал милостыню — "кусочки" — по 30 раз за день? Месяцами. Или — отказывал? С такой же частотой и продолжительностью? Кто смотрел в глаза этим людям? В глаза, полные стыда, в губы, шёпотом повторяющие: "Христа ради"?

И видел, как убывает зерно в амбарах. Как исчезает в торбах голодных людей то, что необходимо не для прогресса — да бог с ним! Не для процветания — для хотя бы полуголодного стабильного существования твоих людей.

* * *

Но у меня не подают.

Сработали те... попадёвые извраты, которые я так бурно тут инновировал.

Прежде всего — постоялые дворы на границах вотчины.

Оба заведения работают в режиме блок-постов с функцией информирования и фильтрации. "Хочешь пройти — проходи быстро. Шаг влево-вправо... прыжок на месте...". А сами они не подают: "у нас своего нет, живём на господских хлебах".

Приём широко известный: разделение функций. В людях, в пространстве... Хлеб и крестьяне — в Паучьей веси, Рябиновке, Пердуновке. На постоялых дворах хозяев нет — одни наймиты. Хозяин — я. Я бы побирающимся подал. Но до меня — им не добраться.

"Жалует царь, да не жалует псарь" — русская народная мудрость.

Побирающихся останавливают и разворачивают. Снова ничего нового: кордоны, заставы... отработано ещё в Российской империи.

Энгельгардт очень точен в формулировании общенародной этической оценки: "не подать кусочек, когда есть хлеб, — грех".

"...и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого". Кому как не мне, здешних людей — повелителю, здешних мест — владетелю надлежит способствовать исполнению базовой христианской молитвы? Избавить своих людей от возможности согрешить, от искушения? Искушения прокормить своих детей, не подавая чужим.

Молитва — к ГБ, а делать — мне. Делаем по-божески — избавляем.

Системный анализ сходу даёт две возможности.

Либо — "хлеба нет". Уточняю: "своего хлеба". Выплачиваю жалование хлебом. Не ново: так, на хлебных поставках из России, жило в 17 веке донское казачество. "Кусочничество" в то время в том месте — отсутствовало. Так у меня живут на постоялых дворах, хлебный запас — на три дня.

Либо — "нет просящих". Так живут все остальные в вотчине. Вотчина закрыта от посторонних, "согрешить" — не с кем.

Домна бы стала подавать кусочки, не спросясь у меня, и думаю, если бы я запретил ей подавать кусочки, то она бы меня выбранила, да, пожалуй, и жить бы у меня не стала. И не одна она. Но... они — тут, в Пердуновке, а голодные — там, за кордоном, у Фильки.

"И вместе им не сойтись".

Были, конечно, и на кордонах сердобольные. Но подавать чужим майном... Я с Фильки спрашиваю за расход. Не за чьё-то милосердие, а за мой убыток. А он спрашивает с работников и работниц. Двух дур загнали кирпичи жарить — остальным помогло. Помогло чётче отличать "своё" — от "моего".

Второе — фейс-контроль с обязательной санобработкой. Ещё не карантин — так, чисто укрепление личной гигиены.

Помыться-погреться на Руси любят. Постираться-подшиться, побриться-постричься... Потом за это всё заплати... А без этого — хода нет. Проход по вотчине — только организованной группой. Санный обоз и по списку.

Но главное: у меня не подают кусочки потому, что у меня есть работа. За которую я плачу хлебом.

У меня нет кучи необходимых для прогресса железок. Их можно было купить, но я сэкономил. Взамен двух очень интересных импортных кольчуг — купил хлеба. Конкретно — жита. Взамен очень красивого, как раз на мою плешь, шлема с серебрением, еловицем, бармицей и личиной я купил... Как вы догадались? — Правильно — жита.

И пускай в меня плюют все любители железомахания и эксперты по выколотке головных уборов на "Святой Руси"! Но поломать эту "кусочную взаимопомощь"... хоть бы на 20 верстах своей речки, Угры — для меня важнее.

Потому что это — "подать кусочек" — неотъемлемое, безусловно прекрасное, душевное свойство русских людей, которое позволяет им выживать в тяжкую годину бедствий — есть смерть.

* * *

Смерть прогрессу. Смерть всякому прогрессу в сельском хозяйстве:

— А зачем? Не, мы как с дедов-прадедов...

— А то, что деды и прадеды регулярно голодали...?

— И чё? Ничё, в миру прокормимся. Наберём, за-ради христа, кусочков и, с божьей помощью, помолясь, даст бог и нынче... не помрем.

И столетиями будут воспроизводиться в России варварские технологии обработки земли. А всякие... с интенсивными технологиями — вроде хозяйства самого Энгельгардта, будут яркими, но очень маленькими оазисами, в океане исконно-посконного русского крестьянского землепашества.

Даже тот, кто хотел бы — воздержится.

— А зачем? На что ломаться, вкладывать, рисковать? Ежели и будет прибавка к урожаю — больше "кусочников" придёт, они прибавку и съедят. "Не подать кусочек, когда есть хлеб, — грех". Не, мы грешить не будем, у нас хлеба нет.

Кормить своих детей жёстким царапучим пушным хлебом... Потому что — идут и идут, просят и просят... "Разве уже очень расчетливый хозяин ест и по осени пушной хлеб"

— А зачем? Зачем быть расчётливым? Прорва-то бездонная. Зачем детей-то гробить? Поели сладко да и пошли побираться. Как все. Мир-то, бог даст, прокормит.

Не соглашусь с Энгельгардтом: не "расчётливый хозяин" — стыдливый. Которому стыдно попрошайничать, который пытается оттянуть момент начала своего "христарадничества". Даже в ущерб своему здоровью, здоровью своей семьи.

Люди едят "пушной" хлеб: зерно не провеивают, а прямо так, с мякиной — мелют. Пекут из него хлеб и едят. В хлебе остаются такие... иголочки твёрдые. Которые царапают гортань и далее... вплоть до геморроя. Так питается большая часть русского народа в этой местности даже в конце 19 в.

Система, в которой "стыдливые", "трудолюбивые", "расчётливые" питаются хуже "бесстыдных", "ленивых", "недальновидных" — деградирует, вырождается. Она обязательно рухнет. Через некоторое время.

На Руси это "некоторое время" — продолжительность деградирования и вырождения — тысяча лет. Нам уникально повезло: столько такой реликт ни у кого не продержался.

Взаимопомощь, необходимая и единственно спасительная во времена бедствий — сама становится несчастьем, бедой всей нации, если бедствия случаются регулярно. Из одиннадцатилетнего солнечного цикла здесь — два-три года — всё выгорело, два-три — всё вымокло.

— Нельзя же жить в состоянии постоянной катастрофы! Ребята! Может, вы чего-то не так делаете? "Может, в консерватории что-то подправить"?

— Не, ты чё! Как с дедов-прадедов бысть есть — так и мы.

Это только "глад" — голод. А ещё на "Святой Руси" из катастроф регулярно есть мор, пожар и нашествие...

Количество переходит в качество, достоинство превращается в недостаток, средство выживания нации — в средство самоунижения и самоуничтожения.

Потому что "здесь и сейчас" каждый год мрут люди от недоедания. Не так много "за раз", как при голодоморе. От одной до двух третей только младенцев. Незаметно, привычно, ежедневно... По чуть-чуть. Сотнями тысяч в год. Ближайшие восемь веков.

* * *

И тут я — весь из себя такой умный, набитый мудростью грядущих столетий... Попадун попадёвый! Круче варёных яиц! Ща всё порешаем...! Кустовая многолетняя рожь! С одного огорода прокормлю целый город...!

Фигня... Лысенковщина...

Давай, Ваня, без взбрыков как-бы гениальности и где-то прогрессивности. Ты — не Иисус, пятью хлебами всех не накормишь. Да и не надо: народ — не толпа, народ нельзя накормить — он может накормиться только сам. Научившись и изменившись. Став другим народом. "Не-русским"...

Поэтому без коллекции "фигурных болтов" и "вундервафлей" — просто по уму.

Есть динамика роста численности насельников вотчины, есть рост посевных площадей. Экстраполировать... особого ума не надо. А конкретные обстоятельства моего... постоянного здешнего подпрыгивания — меня просто носом в это тычут.

Вотчина никогда сама себя хлебом не обеспечивала. Я это знал изначально, и всегда по этой теме... "фильтры выставлял". После ссоры весной с рязанскими прасолами озаботился другими источниками, из-за новгородского хлебного обоза пришлось организовывать массовую закупку хлеба — часть попала и в вотчину, предполагая продвигать свои "белые печки" в окружающих селениях, интересовался платёжеспособными хозяевами, а они, очень часто, ещё и продавцы хлеба.

Из-за своей жадности я постоянно соображал — как бы серебрушек... украсть, выторговать, поднакопить... Как ворона на блестящее.

Совсем не ГГуёво. Не по благородному: здешний аристократ-боярин живёт с княжеской милости да с воинской удачи. А не от хитрости, рачительности, запасливости.

Но, между нами говоря, я ж не аристократ, я ж только прикидываюсь. А так-то, по мозгам, по душе — попадун попадёвый. С выподвывертом: работаю Робин Гудом-процентщиком.

Серебра я у богатеньких... отграбил. И бедным — отдал. Но это — конечные точки процесса. А в середине: купил на серебро хлеба. И хлеб не роздал, а отдал. Отдал в уплату за товары, за работу.

Мелочи такие, деталюшечки. С этих деталюшек — и я, и люди мои, и весь прогрессизм в мировом масштабе — и живём.

Мои новосёлы, в значительной части своей — голые и босые. А тут приходит мужичина в новом армяке. "У него всё есть — двор, хозяйство, лошади, коровы, овцы, у его бабы есть наряды — у него только нет в данную минуту хлеба".

А у меня — хлеб есть. Так в чём дело? Махнём? Глядя.

Был пуд по векшице — теперь втрое. Была корова по полугривне — теперь втрое. Только в другую сторону.

— Не согласен? Тебе хлеба не надо? Так чего ж ты тогда христарадничаешь?

Филька... ему ободрать мужичка — не только прибыль, но и удовольствие. Вот он и старается. Дрянь мужик, сволочь. Пришиб бы гада на месте.

Но... вот в этом месте, вот в этой ситуации... когда — "не подать — грех", когда нужно поступать против общества, против души, против "с дедов-прадедов заповеданного"... Против "традиционной в данном социуме системы этических ценностей". Нужная сволочь в нужном месте. И мужики в округе вытряхивают из сундуков и ларей бабские наряды и холсты, армяки и полушубки... И тащат к Фильке на продажу. За бесценок.

"Есть в доме нечего — понимаете ли вы это?".

А я раздаю своим новосёлам. С записью в долг, конечно.

Вотчина работает как пылесос: высасывает всё годное из округи.

Во всяком благородном феодальном обществе — аналогично. Народ сам, по своей инициативе, сносит лучшее — аристократам. "Добровольно и с песней". Случаи применения силы... эксцессы неумных "ихних благородий".

Ещё деталь: зимой скот не покупают — кормить нечем. Дай бог, чтобы своё стадо зиму пережило. А у меня... из-за косы-литовки, из-за "насильников-работников", из-за Мертвякового луга — сено есть.

Мясомолочная диета моих мальчишек требует обилия скотинки на подворье. Хорошо, что Домна обратила на это моё внимание заранее — я начал скупать скот задолго до "мясоеда". Пускать сразу под нож... не оптимально. Откармливаем месяц-два. И определяем наиболее перспективных особей.

У кого-то — "в доме есть нечего", а у кого-то — пошла "селекционная работа по выведению высокопроизводительных пород домашнего скота".

Вотчина работает сепаратором: втягивает в себя скот с округи, отделяет лучшие экземпляры. Остальное — под нож, на ледник, в мясорубку, на стол.

Но главное — я скупаю людей.

Нет-нет! Мне не нужны рабы! Мне нужно их время. Кусочки их жизней. Которые они потратят на рост моего благосостояния.

Поэтому не в холопы-закупы, а в работники и в ученики. На моих условиях.

А они идут и идут, просятся и просятся.

"Понимаете — нет работы".

Лесоповал из наказания превращается в награду — там кормят. Прикажу — и они уберут весь снег в России. Только дай хлеба.

Красиво? Так это... по мановению пальчика... ща мы тут такой прогрессизм забабахаем...!

Не надо иллюзий. Может, кто забыл, но в России случается зима. И земля промерзает. В Центральной России — от 50 до 150 см.

"Як пойихав я в Донбасс

Вугилля копаты...

Його ж кайлом не вдовбать!

Ой же, ридны маты!".

Ну, если сильно... смягчить первоисточник, то... "ридны маты".

Здесь не уголь — суглинки. Но в промёрзлом состоянии по прочности... Комментарии землекопов... звучат без смягчения. А ломов железных — нет! Потому как цена на железо... И лопаты штыковые — только у меня и по счёту.

Зимой все работы на земле — стоп. Остаётся лесоповал да индустриализация. А к какому станку необученного крестьянина поставишь?

Первая волна "кусочников" — старики и старухи, дети малые — прошла довольно быстро. "От ворот — поворот" — наш древнее национальное целеуказание. Потом пошли молодые девки и парни.

— Подайте, Христа ради...

— Хлебушка? Да сколь унесёшь! На семь лет в обучение пойдёшь? Каждый день ломоть иметь будешь.

— Не... как это... на семь лет... Мне бы кусочек — домой отнесу.

— Не хочешь хлеба — не надо. Я тебе предлагаю — ты отказываешься. Вон — бог, вон — порог. Иди.

Филька... Морда как у кота после крынки сметаны. Парни у него работы делают, девки ему телеса в бане намывают. Да он просто издевается над ними! Гонор свой повелительный чешет. Или правильнее — "тешит"?

Пришлось указать. "Зверь Лютый" здесь — я. Лютовать да гадить — моя забота.

Плетей ему не вломить — начальник, однако. Пустил дурню юшку кровавую. За превышение должностных полномочий. Дальше уже Меньшак... с девками голодными знакомился. И проводил полную санобработку — в Пердуновке процесс лучше организован и материально обеспечен. Молодые девушки, стриженные наголо... их и прогони — они домой уже не пойдут. Стыдно.

Мне их жалко, я им сочувствую.

Но у меня не подают.

Не потому, что нет хлеба — нет "милости". Есть — жалость, сочувствие. Просите у меня работы, учения, службы...

Но не просите у меня милости — ибо нету её у меня!

Вотчина работает фильтром: отфильтровывает здоровых, молодых, красивых, умелых, работящих... Согласных переселиться ко мне, делать любую работу, согласных на всё... Предпочтение отдаётся сиротам.

Остальные грустно отправляются восвояси. Своих "святых продаваси".

Глава 250

Лично у меня — другие поводы для грусти. Главный — время. Его не хватает.

С водяной мельницей я пролетел. Раньше надо было. "Если бы я был таким умным как моя жена потом...".

Теперь смотри — как чужие жёны "мукОй мучаются" и жди лета. Когда земля отмёрзнет. Когда можно будет канавку — прокопать, запрудку — запрудить, мельничку — закрутить.

Аналогично — с лесопилкой.

На Руси попаданец без циркулярки — не прогрессор, а бестолочь. Почти все доски в Руси и России почти до конца 19 века делаются топором. Тешутся.

Если кому-то нравиться, типа — "руку правую потешить" — флаг ему в руки. В смысле — топор. И можете красиво рассказывать как ловко забиваются канальцы в древесине, от чего происходит её как бы полная несгниваемость и типа огромная долгожительность.

На лесопилке доска делается 10 секунд, а топором — 15 минут. Разница в два порядка во времени, в трудозатратах, в цене...

Нужно быть вечно раздражённой от одного вида мужчин английской вдовой, чтобы сделать такое гениальное изобретение.

Всё человечество таскает пилу. Туда-сюда, туда-сюда... тысячи лет, по всей планете... А как же иначе? — Иначе никак! Это ж все знают!

Кроме постоянно неудовлетворённой женщины.

Легенда сохранила её фразу: "Эти мужчины... Они такие ленивые! Даже когда пилят — пилят только в одну сторону! А в другую — просто так тянут пилу. Бездельники. Грязные, вонючие, тупые... лодыри!".

Вид ленивых пильщиков настолько взбесил принудительно эмансипированную судьбой британку, что она поставила паровую лесопилку с циркулярной пилой. В начале 19 в.

Для Руси, где дерево — основной материал для строительства, инструмента, мебели и утвари... снизить на два порядка цену досок... Повсеместное распространение земляных полов в крестьянских жилищах вплоть до середины 19 века — от цены на доску. А поры в древесине залеплять — и другие способы есть.

Паровая лесопилка... Хочу! Очень!

Паровичка у меня нет, но я прикидывал подсоединить циркулярку к водяному колесу. Верхнебойное колесо, через повышающий редуктор, конечно.

Ага, прикидывал... Пролетел до весны.

Аналогично — со стрелами для лука.

"Стрелочки камышовые"... Надо брать камыш в августе. И тихонько сушить две-четыре недели. Но не перестараться — в труху рассыплется.

Ещё один пролёт — бумага.

"Деревянная" бумага появится в Европе лет через сто. Ждать не буду — сделаю свою.

Хотел, было, бумагу по старому японскому рецепту заделать — из камыша. Технология интересная и по расходу энергии на порядок выгоднее наших из 21 в. Цвет, фактура, запах... несколько "не финские". Почти все операции механизируются на основе водяной мельницы. Как делают здесь уже лет двести бумагу в Самарканде. Но — мельнички нет и, увы мне — камыш надо молодой брать. Жду весны.

Постоянно пролетаю из-за неверного расчёта времени. Типичная ошибка попаданца на уровне подсознания: "пойду и куплю".

Тут нет круглогодичных магазинов! Не круглосуточных — круглогодичных. Если тебе что-то надо — озаботься заблаговременно. Если нужен хлеб — за два года: место расчистить да жито вырастить. Если нужен человек — лет за двадцать.

Хлеб я прикупить могу, а вот люди... только выращивать. Подкармливать, пропалывать, обрезать, удобрять...

* * *

Как-то коллеги-попаданцы насчёт "триединой задачи построения коммунизма"...

Может, кто помнит? "Строительство материально-технической базы коммунизма, перерастание социалистических общественных отношений в коммунистические, воспитание нового человека"...

Замените "коммунизм" на "прогрессизм" — и будет оно самое.

У попадунов насчёт "материально-технической базы" на основе коллекции вундервафлей... и "общественных отношений" во главе с собой любимым... у всех — постоянно и весьма успешно.

А вот в части "воспитания нового человека"... как КПСС, ныне покойная — по остаточному принципу. Перспективы Демократической России, которая по тому же принципу... Не будем о больном.

Вру. Не про РФ — про попаданцев: есть и в нашем попадёвом цеху здравомыслящие люди. Но... методичку бы мне!

* * *

Из попадизма я чётко помню, что при серьёзном кризисе с Янки остались только подростки, выросшие в его приютах. Единственный, кто ценой собственной жизни защищал самое дорогое для дона Руматы — его женщину, был мальчишка-слуга Уго.

Вспоминается мудрость из древних греков: "человек — мера всех вещей". Мерка моим вещам — мой человек. Выращиваем.

За осень на подворье в усадьбе поставили нормальное помещение под школу — вылезли, наконец, из конюшни. Пристроили к терему крыло-казарму для мальчишек, сметали высоченный амбар — спортзал. Развернули с десяток тренажёров. Сделали на самом простом принципе: брёвна, блоки, верёвки. Принцип называется: "Тягай!". Ещё построили возле заимки полосу препятствий.

Едва лёг первый снег, как масса детей стала стягиваться ко мне на подворье. Но начать пришлось с другого.

Снова удивляюсь попандопулам: мало кто вспоминает о самом главном — об учителях. А здесь нет годных! В моём понимании.

Здесь нормально, когда учитель походя бьёт детей прутом по рукам, по плечам, по спине, по голове. Здесь каждый ученик должен быть выпорот хотя бы раз в неделю.

* * *

Восемнадцатый год, война, разруха, зима, колония малолетних преступников. Молоденькая учительница прибегает к Макаренко и с возмущением спрашивает:

— Что, и мне тоже можно воспитанникам морду бить?! Или это только вам разрешено?!

Вокруг носятся какие-то банды, маршируют чьи-то армии... "Россия во мгле", "Хмурое утро"... Людей не то, что бьют по лицу — убивают, режут, расстреливают пачками... В середине этой кровавой мешанины сидит молодой завколонией, читает, при свете коптилки, книги по педагогике и судорожно пытается решить для себя: так можно воспитанников по морде бить или как?

В "Святой Руси" такой вопрос не возникает. Нигде, никогда, ни у кого. Можно, нужно, обязательно, постоянно.

Вы когда-нибудь секли детей розгами? Как они визжат, плачут, умоляют, заходятся в крике... помните? Ужас в глазах, попытки вырваться, спрятаться, недержание...

Надумали спопадировать на "Святую Русь" — потренируйтесь заблаговременно.

"У него гранитный камушек в груди"... Не у "него" — у тебя, попадун. Ты — будешь пороть детей. Ты — будешь присутствовать при порке детей по твоему приказу: присутствие владетеля на казнях — обязательно. Ты скоро привыкнешь, будешь академически-профессионально сравнивать техники удара, научишься отличать искренние панические плач и визг от имитации. Будешь чуять потаённую мысль ребёнка, гремучую смесь страха и ненависти:

— Вот погодите! Вот я выросту! Вот тогда я вас всех...

Терпеть это... А куда ты денешься? "Возлюби имеющееся" — возлюбишь. Ещё один шажочек по ампутации самого себя, своей души.

"А что поделаешь? Здесь так принято. Все так живут, с отцов-прадедов... Это ж аборигены. Дикари. Они ж нормального языка не понимают — только битьём".

Эти дикари — твои предки. Язык, которого "они не понимают" — твой, русский язык.

* * *

Порка детей учителями — не чисто "святорусская" манера. В Англии при получении степени Master of grammar в Кембриджском университете будущему учителю в качестве атрибутов его деятельности вручались розга и palmer. Это палка, с одного конца которой прикреплялся деревянный диск; им учитель бил провинившегося ученика по ладони.

Чтобы получить искомую степень "мастера грамматики", надо было наглядно показать свою способность "воспитывать", и потому будущий Master нанимал мальчика и публично перед своими университетскими руководителями "воспитывал" его с помощью розги и palmera. Университет устанавливал таксу ребятам за их "труд"".

Телесные наказания в британских школах отменены в 20-м веке. После тысячелетия непрерывной порки. Знаменитая британская демократия — это "кратия" поголовно поротого "демоса"? Всенародные расписные задницы — обязательное условие народовластия? Когда Пушкин радуется: "я — представитель третьего поколения непоротых дворян" — он радуется невозможности построения демократии в России?

Отдельная тема — качество самих учителей. В Средневековье учитель может заснуть на уроке, или придти на занятия выпивши, или в грязной одежде.

И не только в Средневековье. Вспомните "Приключения Тома Сойера" и эпизод с кошкой, снимающей парик с головы спящего на уроке пьяненького учителя.

Я понимаю, что не всякого попаданца долбали в детстве Песталоцци с Макаренкой, Ушинским с Пойа. Но мне-то досталось! Просто родители вели за обеденным столом свои профессиональные беседы. Хочешь кушать — слушай.

"Сегодня провёл установочное занятие:

— Завтра вы идёте на педпрактику. Перестаньте нервничать, перестаньте учить. Необходимое — вы уже знаете. Сходите в баньку и наденьте чистое бельё.

— Э-э-э... А зачем? Ну... бельё менять. Мы ж его ученикам показывать не будем?

— Не будете. В бой идут — чистое одевают. Не врага пугать — для себя".

Кто из попаданцев внятно и осознанно спрогрессировал что-нибудь из профессиональной педагогики? Даже плана урока нет!

Как у вас с артикуляцией? "Колпак выколпакивать" — раз двадцать в хорошем темпе...? Когда говорите — рот-то хоть открываете? Звук-то не "от зубов отскакивает", а из горла идёт. Гортань как, нежная? — Через восемь часов непрерывного говорения пойдёт сплошной хрип.

"Да как у тебя язык повернулся такое сказать?!" — русское народное выражение. В педагогике — не аллегория.

Вам знакомо это своеобразное ощущение после 10-12 отчитанных лекционных часов, когда собственный язык — "не поворачивается сказать"? Не какое-нибудь конкретное слов — все. Когда язык начинает цепляться за зубы, за дёсны? И им приходится управлять осознанно.

А просто промаршировать эти 10-12 часов? Проповедь, хоть чего — всегда на ножках. Сидя — не учат, голос не имеет опоры. Подробности — у оперных певцов.

Современники описывали свои впечатления от заглядывания в гортань Шаляпина — "храм!". Посмотрите внимательно на шею Хворостовского. У этого простого, очень русского, весёлого, несколько кокетливого, абсолютно седого парня, лучшего баритона мира — профессионально построенное горло. Настолько профессионально, что он может уже не демонстрировать оперную школу, а свободно играть голосом и мимикой по теме произведения. В вашем случае — по теме урока.

А полтора лекционных часа не почёсываться, не дрыгать ножкой для вентиляции промежности, не поправлять бесконечно бретельку лифчика... Просто — говорить связно по теме, просто — удержать тему (одну!) в собственном фокусе внимания. Хотя, лучше бы, конечно — в фокусе внимания учеников.

Управлять голосом, паузами, сменой интонации, громкостью? Как у вас со сценическим искусством? Вжиться в образ, наполнить оттенками, найти характерные черты... Показать биквадратное уравнение как интригу мадридского двора, а тангенс прямого угла как загадку мироздания?

Текст у вас есть — "драматурги" поработали. А вот режиссёра нет. Постройте мизансцену, посчитайте шаги, держите спину, не ковыряйте в носу... Чётко откатайте и затвердите себе: что и сколько вы пишите на доске, а что — говорите в зал. Совместить эти два действия одновременно — нельзя. Очевидно? — Умом — да. А навыком?

Артиста-профессионала на сцене не слышно за кулисами, весь звук идёт в зал. А вас? Вы репетировали перед зеркалом? А на реальной сцене? Виноват — в пустом классе.

Отдельно — энергетика. Вы же не юморист эстрадный, "порвал зал" — для учителя мелочь. "Держать зал". Не минутку — академический час. Не карточными фокусами — правилами Лопиталя. Довести учеников до состояния, когда уже они — вам подсказывают. Причём подсказывают правильно.

Хороший урок — связный. Каждая фраза, формула — вытекают из предыдущего. Если студент схватывает — он в состоянии сам продолжить ваше изложение. Хоть на чуть-чуть.

Дать детям картинки, образы, цепочки ассоциаций. Чтобы при фамилии "Шекспир" ученик и через много лет вспоминал и услышанный от вас сонет, и описанные в сонете принципы построения файловой системы от *nix.

Принцип "трёх повторов" — знаете? Пройти по шагам самому, своими руками, показывая ученику. Пройти его руками по шагам под вашим присмотром. Проконтролировать самостоятельное исполнение. Трижды! С каждым! Иначе — барахло, лепёж и самодеятельность.

Так это ещё только технические курсы! Иностранное слово или общественное понятие должно быть произнесено 12 раз. Каждый раз — правильно. Проверяйте.

И всё это — не обижая, не раздражаясь, забыв о собственном фурункулёзе или геморрое.

"Весело подняли брёвнышко и весело его понесли".

А иное... туфта, мусор, взаимное мучение. Не профессионально.

Хороший учитель — такая же редкость, как хороший хирург. Профи в этой области...

Как-то встречаю профессора:

— А что это вы в наших краях? У вас же сегодня лекции нет.

— Видите ли... Вчера на лекции студент задал вопрос. А я как-то растерялся, как-то не сообразил, остаток лекции скомкал. Мда... Вот пришёл сегодня, нашёл пустую аудиторию и повторил. Чтобы найти свою ошибку.

Человек, который полвека учит студентов, учёный с мировым именем, автор десятка монографий, тратит свой свободный день, чтобы понять, почему вопрос какого-то, всего-то очередного из тысяч, студента, сбил изложение чего-то там из полианалитических функций. И для этого полностью отчитывает полтора лекционных часа перед пустым залом. Шлифуя свою лекцию до запятой, до интонации, паузы...

Я же сказал: "с мировым именем". Профи.

Коллеги-попандопулы, не мне — себе: кто-нибудь тянет на такой уровень? Или хотя бы — тянется? Есть такие? А что же вы, без этого "потягивания", тут делаете? Лепёж лепите?

Педагогический талант и таковой же, но — навык, для прогрессора — не пожелание типа "хорошо бы было бы", а необходимое условие прогрессизма.

Супер-пупер знания в ваших мозгах — бесценны. В смысле — им цены нет. Как любым другим отбросам. Потому что они сгниют бесполезно. Если вы не сможет передать их в головы туземцев. Процесс передачи — обучение, преподавание, просвещение...

И не равняйтесь на Иисуса — ему было легче. Он вбросил в массы всего-то десяток постулатов и только в морально-этической сфере. А вам нужно внедрить в целевой социум — сотни. В технической, организационной, экономической... и в моральной тоже. Но вы — не сын божий, чудес делать не умеете.

Даже у Иисуса Назаретянина, который, вроде бы, "есть любовь", в конце каждой его притчи звучит раздражение: а теперь для тупых объясняю... Раздражаться на ученика — бессмысленно. Его непонимание — твоя вина, учитель. Это ты — не соответствуешь занимаемой должности. Это у тебя — не хватило профессионализма.

Так что извините, Иисус Иосифович, но придётся вас уволить по служебному несоответствию.

* * *

Меня здесь уволить некому. К сожалению.

"Необходимость — лучший учитель" — международная, неоднократно лично проверенная... Приходится соответствовать.

Принципиальная особенность здешнего педпроцесса — очень высокая доля заучивания при отсутствии объяснений. Долбёжка без понимания. "Свалка" наполняется, "молотилка" — деградирует.

Понятно, что есть вещи, которые нужно просто запомнить. Алфавит, таблица умножения, базовый словарь иностранного языка, священные тексты... Но думать-то — тоже надо учить!

Короче: прогрессизм надо начинать с учителей.

"Кто нас учит?

Кто нас мучит?

Кто нам знания дает?

Это школьный наш учитель -

Удивительный народ".

Собрал своих ближников и... и удивился. "Удивительный народ": разговаривать — умеют, учить — нет. Устроил им... ну, назовём это — ЕГЭ. Потом ещё раз. Потом — основы педагогики, и ещё раз. Ну вот хоть как-то... Можно к детям выпускать.

* * *

Не надо думать, что школа, здесь говорят — "училище", есть для "Святой Руси" диковинка невиданная. Уже в самом начале XI века появилась дворцовая школа имени Святого Князя Владимира Крестителя в Киеве — для Крещеной Руси срочно пытались делать попов.

Ярослав Мудрый в Новгороде в 1030 году собрал несколько сот учеников. Летопись специально отмечает, что учили не только священников, но и мальчишек для светской службы. "Хромец" рвался к власти над всей Русью и прекрасно понимал важность собственной "кузницы кадров".

Содержание образования, как и в учебных заведениях Запада, составляли восходящие к античности семь свободных искусств: грамматика, риторика, диалектика (тривиум), арифметика, геометрия, музыка и астрономия (квадривиум). Особые школы существовали для обучения иностранным языкам; в 1086 году в Киеве было открыто первое женское училище.

Ростик в Смоленске сделал образование массовым: не только училища, но и библиотеки были созданы во всех значимых городах княжества.

"Святая Русь" была довольно грамотной страной. Особенно, по сравнению с Западной Европой. Анна Ярославна, "королева Франции", описывает французских аристократов как диких, совершенно безграмотных людей.

Похоже, что уровень грамотности домонгольской "Святой Руси" в России удалось восстановить только земствам при Александре Втором Освободителе.

Кто-то об этом писал? О невежестве и безграмотности, в которых провели свои жизни десятки миллионов русских людей несколько столетий?

Понятно, что аристократы всегда были против народного образования.

"Знание — само по себе сила" сказал Френсис Бэкон. И он-таки был прав!

Русские аристократы Бэкона не читали, но нутром чувствовали его правоту.

В царствование Екатерины Великой Пётр Орлов настаивал, что если и обучать смердов грамоте, "то на следующем основании: пусть крестьяне путём грамоты сами собой находят, чем они обязаны Богу, государю, отечеству и по закону помещику своему".

Сходная позиция изложена в указаниях Гитлера в сентябре 1941 г.:

"Если русские, украинцы, киргизы и т. д. научатся читать и писать, то нам это может только повредить. Было бы разумнее установить в каждой деревне громкоговоритель, чтобы таким путем информировать людей о новостях... Преподавание географии должно ограничиваться сведениями типа: столица империи — Берлин. И пусть никому не приходит в голову передавать покоренным народам по радио сведения из их прежней истории. Передавать следует музыку и еще раз музыку! Ибо веселая музыка способствует прилежной работе. Главная миссия этих народов — обслуживать нас экономически".

Поток весёленьких музыкальных шоу на телеканалах моей России... Назовём это — "аллюзия".

Нацизм и аристократизм имеют в основе общую идею: прирождённые привилегии. Место человека в обществе определяется не им самим, не его желаниями, умениями, талантами, трудом... Не — душой, умом, телом, но — лейблами на сперматозоиде и яйцеклетке: "made in...". Остальные, без этой наклейки, должны "обслуживать нас экономически".

Между отечественной аристократией и германским нацизмом есть, в отношении к русскому народу, некоторая разница. Нацисты утверждали:

"важно, чтобы на русской территории население в своем большинстве состояло из людей примитивного, полуевропейского, типа. Эта масса расово неполноценных, тупых людей нуждается, как свидетельствует вековая история этих областей, в руководстве... Есть много путей подрыва биологической силы народа... Следует... не допускать борьбы за снижение смертности младенцев, не разрешать обучение матерей уходу за грудными младенцами и профилактическим мерам против детских болезней. Следует сократить до минимума подготовку русских врачей по этим специальностям, не оказывать никакой поддержки детским садам и другим подобным учреждениям".

А отечественные аристократы просто ничего не делали. Первые акушерские школы в России появились в 1754 году — на два века позднее водки.

"Есть много путей подрыва биологической силы народа...".

"Если русские... научатся читать и писать, то нам это может только повредить".

Императорская Россия, под управлением собственных, прирождённых, богопомазанных... государей, существовала со средним уровнем грамотности в 21% по переписи 1897 года. У женщин: 13%. Отчасти — из-за включения в статистику национальных окраин.

Ну ладно — мусульмане. Они всегда считали, что грамотная женщина — аллаху враг. Но и в Центральных российских губерниях только половина девочек в начале 20 века ходила в школу.

Мадам! Вы читаете эти строки?! Какой ужас! Низ-зя! Ваш удел — киндер, кюхе, кирхе. Иное — не народно, не православно, не самодержавно. Да просто — неприлично!

О! Вы же могли бы родиться в семействе аристократов! В одном из тех 10 тысячах семейств, которые "соль земли русской".

Да, в этой среде в некоторые эпохи появлялись прилично грамотные женщины. Их показывали как диковинку. Так потрясала современников грамотность, например, Евфросинии Полоцкой, о которой я тут недавно вспоминал.

Но любой ваш шажок в сторону в социальном пространстве, просто прогулка инкогнито за забор терема... Вы не понимаете окружающих, а они вас. Они-то — неграмотные! Темы для общения — только базовые инстинкты. Кушайте и ложитесь.

* * *

У меня по этой теме взгляд советский: неграмотный — что слепой. Или протестантский: причастие — читается, а не — съедается-выпивается. Не смог прочитать — не можешь жениться.

Взял за основу советский ликбез. Срок обучения — 3-4 месяца. Чтение, письмо, счёт. При внимательном взгляде — очень эффективная система: только за четыре года 1933-37 — 40 миллионов грамотных. Никогда в истории России такого рывка не было! Ну, понятно же: сталинизм, тоталитаризм, коммуняки геноцидят русский народ...

То-то Гитлер с Гиммлером так волновались насчёт ликвидации русской культуры: уже в народ пошло, выкорчёвывать трудоёмко.

Впрямую использовать опыт советского ликбеза не могу — есть тонкости.

Шрифт в "Святой Руси" только печатный — устав. Надо бы ввести скоропись, но это когда будет бумага — процарапывать по бересте скорописью не получится.

Все должны читать и записывать целые и дробные числа, проценты...

Уже катастрофа! Арабских цифр — нет! Что можно складывать в столбик, если числа пишутся буквами? Какие там дроби, проценты?! Кстати, основой счёта на Руси является не столько десятичная система, сколько половинное деление: половинки, четверти, осьмушки.

Натуральные числа показываем на пальцах. А концепцию нуля? Отдельный символ для пустого места...

* * *

Немало весьма продвинутых цивилизаций древности, типа той же греко-римской, этой идеи переварить не смогли. В "святорусской" записи — символа нуля нет.

— Вот это — "ничего", отсутствие.

— А на кой оно? Для чего писать, ежели ничего нет? Только бересту переводить.

Коллеги-прогрессоры, кто объяснял туземцам про нуль? А без этого невозможно построить ни позиционную запись, ни отрицательные числа. Без последнего сыпется, например, всякое серьёзное строительство — нет понятия нулевой отметки.

И так на каждом шагу.

* * *

"Во тьме ночной, при свете дня

Вокруг какая-то херня".

Вокруг — "Святая Русь". Надо с этим бороться.

Втолковываю арабские цифры, получаю нормальную запись для десятичной системы счисления, показываю десятичные дроби, ввожу проценты. Кстати, латинское "per cent" в славянских языках чуть ли не со времён Аттилы — когда славяне с римлянами хлебом на Дунае торговали.

Промилле — пропускаем. "Дунуть в трубку" — тут пока некуда.

Ещё все должны разбираться в простейших чертежах и картах.

В этом разделе можно вешаться на каждом шагу!

Карту мира с глобусом... Это показываю только масонам: шарообразность — абсолютно сакральна. Спорить с Козьмой Индикоплевым... себе дороже. Земля имеет форму блина с большим прыщом в Закавказье — там был Райский сад. Ну это же все знают!

Локальные карты здесь — красивые картинки. Понятия азимут, масштаб, широта-долгота... Ваня, напрягись и вспоминай. Меркаторская проекция... ох, не потяну...

Чертежи... про повсеместную здесь обратную перспективу я уже рассказывал? Что радует: дети никак не обучены смотреть — ни в прямую перспективу, ни в обратную. Как научу — так и будут. И это хорошо — нигде, кроме как у меня они с этими навыками работать не смогут. "Монополия на применение"... мне нравится.

Но не разорваться же! А с учителями...

— Прямую перспективу видишь?

— Нихт...

В морду.

— А теперь?

— Ну ты б... боярич...

Таблицу умножения... создаём.

При буквенной записи чисел эта таблица выглядит как несколько страниц заучиваемых фраз типа: "трижды земля — како да аз" ("земля"=7, "како"=20, "аз"=1). Какие мозги могут такое воспринять?!

Знаков препинания здесь нет. Учебников нет вообще. "Вообще" — это значит: во всём мире. Ближайшие аналоги — разновидности хрестоматий и сборников рецептов. Обучение идёт только "с голоса".

Факеншит! Куда я попал?!

Куда-куда... В "Святую Русь".

Для меня это было открытие. Потрясение. Что главное в попадизме-прогрессизме — педагогика. Не вычурные военные, технологические, экономические... выверты и вундервафли. Важнейшее — школьный учитель. Это — обязательное условие вашего успеха, коллеги. Если, конечно, вы не стремитесь стать самым золочёным крысюком на здешней куче дерьма.

Выучить учителя, дать ему возможность спокойно работать — самое главное. Все наши обычные прискоки и прибамбасы — вот для этого. Если вы этого не поняли... зря вляпывались.

Мораль: учебники придётся самому... И задачники — тоже.

Из письменных принадлежностей — вощеная дощечка с заострённой палочкой. Палочка называется — "писало".

Стандартное школьное пожелание: "засунь писало — себе в какало". Такой... ученический сленг. Очень похоже на финский язык. Дорожные указатели типа: "Hujakkalla 10 km" — всегда приводили меня в глубокую задумчивость.

Циркуль — сделал, транспортир — сделал, теорему Пифагора — вспомнил, пи-эр-квадрат — на стене ножиком вырезал. "Показатель степени"... показал. Пятый постулат Евклида... стишок неприличный сочинил. "Стереометрию винных бочек, преимущественно Нюрнбергских" — не читали? А я вот читал, но запамятовал. Придётся самому заново придумывать.

Изобилие учеников создавало одни проблемы, но решало другие.

Оказалось возможным скомплектовать нормальные классы. Картинки русской земской школы вт.пол. 19 в., когда за одним столом учатся и великовозрастные дылды, и невидимая над столом мелкота — удалось избежать.

Попутно исключил ситуации, когда в одном помещении у разных групп идут разные уроки. Всё-таки, обучение — дело шумное, незачем внимание детишек отвлекать.

Сформировав классы, поставив учителей по разным учебным предметам, изменяя методику преподавания, удалось построить нормальную технологию обучения.

Снова: технологию нормального педпроцесса удалось запустить только потому, что была преодолена пресловутая "узость средневекового рынка".

Достаточно много учеников — сирот, которым некуда деваться, которых я кормлю. Достаточно учителей — моих людей, которые у меня на содержании. Достаточно помещений, которые тоже построены на моё серебро.

Черчилль: самое выгодное капиталовложение — вложение в подрастающее поколение. Делаем по Черчиллю.

Из первых последствий такого... избытка учеников — их свобода. Ребёнок пришёл в училище, а учиться не хочет. В нормальной здешней школе немедленное и очевидное следствие — порка. А у меня — дерьмократия с либерастией:

— Не хочешь учиться — не надо. Пойдёшь на лесосеку.

— Дык... ну... я ж маленький!

— А там ветки таскать требуется. Они тоже небольшие.

Внутреннее, из души моей, из других времён воспринятое, неприятие телесных наказаний ставило меня в постоянное противодействие здешним законам и обычаям. На "Святой Руси" битьё, порка, клеймение, ослепление, отсечение членов... явления весьма распространённые. "Русская Правда" таких мер воздействия предусматривает мало. Заменяя, хоть бы и частично, сии общенародные традиции на штрафы-виры, она была, безо всякого сомнения, законом весьма человеколюбивым.

Однако же сироты мои вирами наказываемы быть не могли, ибо имения своего не имели. Не имея возможности употребить ни порку, ни виру — вынужден я был искать иные способы наказания. Перейдя во Всеволожск, оказался я в сходном положении — с новосёлов и взять-то нечего. Потому, составляя свою "Всеволожскую Правду", употребил я эту, школярскую идею, установил в наказание злодеям — каторгу. Сия новизна многих безобразников испугала. Особенно из числа вятших, привыкших от суда откупаться серебром, а не годами жизни своей. А что мало кто из моей каторги живым выходит... так жизнь такая, на всё воля божья.

Мой либерализм... не надо иллюзий: основная масса детей живёт в интернате, фактически — в казарме. Каждый... не шаг — вдох просматриваются и прослушиваются. Всё локально, ограничено во времени и пространстве. Все и всё — в моей воле. Вот я и погоняю.

Моя цель: совместить максимум с минимумом. Вбить максимум необходимых знаний и навыков за минимальное время. И дело не только в том, что я за это плачу, что я знаю сколько стоит мне каждый день функционирования этого... училища. У меня нарастающее ощущение цейтнота: надо скорее выучить этих. Выучить хорошо. Чтобы они учили следующих, чтобы они делали нужное мне, чтобы они стали менять это... всё, что называют "Святая Русь".

Процесс, если не собственно обучения, то — воспитания, идёт непрерывно, круглосуточно. Частной, приватной жизни у учеников нет. У учителей... да, в общем-то, тоже. Казарма. Или — большая семья. Какая приватная жизнь может быть у человека в средневековой усадьбе?! Использую это для интенсификация просвещения.

Пришлось добавить учителей. Фриц вдалбливает счёт. Поэтому у меня все детишки таблицу умножения выучили на двух языках. Но как Фриц матерился по-немецки, когда я ему деление уголком показывал!

Звяга — уроки труда. Плотницкое дело русскому человеку всегда пригодится. И мне на пользу — доски струганные пошли. Отчего, ну скажем так, громко — "мебель" появилась. Вообще, при правильной организации, процесс обучения даёт кучу полезных в хозяйстве вещей.

Например, они лыж понаделали. У меня теперь лыжи появились! Коротковатые, конечно. Как для биатлона — на вершок меньше роста. Но при моей манере каждый день по два десятка вёрст наматывать — просто предмет первой необходимости.

И остальных ближников своих на лыжи поставил. Смеху было...

Все валятся и валяются. На каждой горке вся моя команда — как костяшки домино — веером по сторонам. Здоровые ж мужики, а как щенки слепые! Кроме голяди да Могуты никто на лыжах ходить не умеет. Охотнику это надо, а остальные зимой дома сидят. Или на дровнях катаются.

Охотники... Опять не так! Охотник на лыжах — ходит. Лыжи широкие, короткие, подбиты мехом ворсом назад — чтобы назад не скользили. Потому, что у охотника лыжных палок нет. Идёт себе дядя по лесу тихонько, по сторонам поглядывает, следы читает, "потропляет"...

"Засыпае нас снег засыпае

За табой асцярожна ступаю

Патрапляю замецены след

Замецены след"

А мне нужен скоростной бег. Понятно — не по снежной целине в лесу с сугробами — по лыжне, по неглубокому снегу, по насту. Для скорости — лыжи длиннее и уже, палки, длинный скользящий шаг.

Глава 251

Отдельная тема — строевая подготовка.

Макаренко строевой — своих воспитанников в чувство приводил. Делаем по "Педагогической поэме".

Ага... А нету тут строевой! Вообще.

Ме-е-едленно.

На "Святой Руси" нет строевой подготовки.

"Строй воинский как храм святой...". Нету.

Русские рати маршировать не умеют. Не наше это, не исконно-посконное. Немцы занесли?

Команда "Налево кругом! Шагом марш!" на "Святой Руси" не подаётся. Ближайший туземный аналог: "Пшёлты".

Понятие "поворот пятка-носок" — отсутствует как класс. По-русски говорят просто: "А поворотись-ка ты, сынку"... Повороты выполняются последовательным перетоптыванием. Когда это исполняется лаптями с тёплыми онучами...

"Я плакаль"?! Нет — непристойно матерился. Какой боец из человека, который вместо одного чистого движения делает четыре грязных?!

Я уже подробно описывал структуру вооружённых сил "Святой Руси". Самое простое: есть княжеские гридни. Профессионалы. Которые строем не ходят, потому что вообще по полю битвы не ходят — они конные. Вторая составляющая — городское ополчение. Ни тех, ни других "налево кругом" не учат. За ненадобностью?

Понятие "шагом марш"... — А что такое "марш"? "Ходить в ногу" воспринимается как изощрённый цирковой номер. Я-то, по своему прежнему опыту, думал, что толпа мужчин, за редкими патологическими исключениями, инстинктивно подстраивается.

Не-а, святорусская пехота не идёт, а "валит".

"Ура! Мы ломим!

Гнутся шведы".

То-то и оно, что "ломим". Толпой, массой, народом...

"Потом считать мы стали раны,

Товарищей считать".

"Считать" — оставшихся в живых после "ломления"? Или правильнее — "после ломки"?

* * *

Бестолковость в боевых построениях — отнюдь не чисто "святорусская" особенность.

Авраам Линкольн был совершенно безграмотным человеком. В смысле строевой подготовки. Как-то на сборах местной милиции его назначали сержантом. Нужно было провести подразделение сквозь узкие ворота. Но он забыл соответствующие команды. Поэтому скомандовал то, что вспомнил:

— Разойдись. Через пять минут построиться за воротами.

* * *

Русские рати строятся на поле боя "по-линкольновски". Командиры выводят ополчение, показывают направление: от меня и до следующего дерева... Народишко "валит" по указанной линии, топочется, подравнивается, перебегает с место на место... Встали, ждут: когда ж "ломить" скомандуют?

"Равнение на грудь четвёртого" приводит к сеансу одновременного устного счёта с тыканьем пальцами. Может, поэтому в российской армии в 19 в. равнение шло на грудь третьего? Считать умели только до трёх?

У меня есть только один гридень — Ивашко. Строевой не знает, но он воин — выучу. А кто детей будет учить? Он?

Отношение княжьих к земским... а уж к смердам... Я уже об этом... Ему вся эта детва — "грязь придорожная говорящая". Но мне надо из мальчишек-крестьян, беженцев, нищих, сирот... сделать что-то приличное. Как бы мне Ивашку... замотивировать? Чтобы он не просто "по приказу" отбывал, а сам, с душой, со вниманием, с въедливостью...

А по раввину! "Купи козу — продай козу".

— Надо детишек грамоте учить.

— Хто?! Я?!!! Кого?! Чему-чему?!!

Мда... С грамотностью у Ивашки... за ненадобностью.

* * *

У всякого руководителя постоянно грызёт мозг дилемма: противоречие между личной преданностью и профпригодностью при подборе и расстановке кадров. В попадизме — не рассмотрено совершенно.

А что по этому поводу писал т. Ленин т. Бухарину в 1918 году? Типа: прилагаемый к записке товарищ порученное дело завалил полностью. Но мы ему безусловно доверяем. Поэтому найдите ему дело, которое он потянет.

* * *

Находим: не хочет Ивашка заниматься алфавитом — будем носок тянуть. В порядке проявления моего к нему доброго отношения и от алфавита освобождения.

Вечерком вывожу своего верного слугу во двор, начинаю с просто стойки "смирно". Сразу же собирается толпа насельников разных возрастов, и всей... аудиторией — проявляет своё... остроумие. Недолго — минут десять. Ивашко от насмешек — багровеет, желваками — играет, от тычков моего дрючка — дёргается:

— Пятки вместе, носки врозь. Носки на ширину приклада. Виноват — на кулак. Что ты весь скосоёбился? Спинку выпрямить, плечи развернуть, смотреть прямо, глядеть соколом. Ну вот — нормально. Вольно. Ещё 12 раз для памяти. Кстати, Ивашко, ты всех насмешников запомнил? Ты запоминай — завтра сам их так строить будешь. И все их слова шутейные — сам им выскажешь.

До народа дошло не сразу. Только когда Ивашко улыбаться начал. Широко так. В предвкушении.

Так и покатилось: вечером — я Ивашку учу, на другой день — он науку передаёт. Всем. Желающим и не очень.

Что там Грибоедов насчёт "ланкарточных обучений" сочинял? А строевую так — не пробовали?

Кстати, "попаданцу на заметку": это единственный реальный способ. В условиях отсутствия учебников, при тотальной методической безграмотности основной массы здешнего профессорско-преподавательского...

* * *

Со строевой понятно: это наследие другой, более поздней эпохи.

16-19 века, шеренги солдат с пороховым, длинноствольным и однозарядным маршируют по полю боя. Когда у французов перед шеренгой аркебузёров выстраивалось до 16 шеренг пикинёров. "Забор" для обеспечения времени на перезарядку.

После появления штыков пикинёров убрали: "стреляют — все!". Если подразделение в плотном двух-трёх шеренговом строю топает в сторону противника — ходить не "в ногу" — убиться. Потерял равнение — получил пулю от своего. Как минимум — сбил прицел стрелка из второй шеренги — его ружьё у тебя на плече. Стрельба плутонгами... Не упал вовремя — упал навсегда.

Французский батальон в 800-900 стрелков во времена Наполеоновских войн работал круче пулемёта: 16-18 выстрелов в секунду, боезапас — 20-25 тысяч... Любая рассинхронизация, потеря стрелком собственного места в строю — смертельны для своих.

Это — Новое время. А вот нормальная средневековая пехота в бою мгновенно превращается в вопящий клубок, с торчащими и машущими во все стороны острыми предметами.

Исключения — швейцарская баталия и её реплики-противники — испанская терция и германская банда. Они были эффективны именно в силу строевой подготовки.

Глубокий, в 5-6 шеренг, строй, сильно связанный проходящими по всей глубине на уровне пояса и груди длинными пиками двух последних шеренг.

Такой строй не может перемещаться не "в ногу": интервалы между шеренгами увеличиваются, и даже шестиметровая пика из последнего ряда не достанет до противника.

Вообще, строй баталии был очень плотным. Чтобы напора хватало выпихнуть пиками с поля боя другое похожее построение или удержать атаку тяжёлой конницы. Для создания такого напора, для просто давления телами, в середину баталии ставили новобранцев — толку в рубке от них нет, но подпереть спину — годятся.

Столь плотно упакованный строй — ещё и двигался. Без синхронного шага на сокращённой дистанции ("летка-енка") — передние ряды плюнут на противника и начнут бить морды тем, кто им сзади по пяткам топчется.

В баталии алебардисты находились в середине "слоёного пирога", в третьей шеренге. При 2 -2.5 метровой алебарде, чтобы достать противника перед фронтом пикинёров через их головы сильным рубящим ударом, надо прижаться к их спинам. И в таком, сжатом состоянии, ходить не спотыкаясь об их пятки.

Иногда алебардистов надо убрать. Заменив их пикинёрами для усиления напора. Нужно заставить три задних шеренги пикинёров синхронно "повернуться в профиль", чтобы алебардисты смогли отойти в тыл.

Такое перестроение, ввиду атакующей конницы противника... Даже в 21 в. — удел весьма немногочисленных особо парадных подразделений, специально и за немалые деньги обучаемые таким манёврам.

Две лучших пехоты среднего средневековья — швейцарские пикинёры и английские лучники — дважды встречались на полях сражений. Швейцарцы били бургундскую армию, заодно вырезали и отряды английских наёмников. А вот нормального боя между ними ни разу не было. Вот бы свести...

Швейцарские пикинёры обеспечивали плотный и подвижный "забор", а бедным лучникам приходилось таскать с собой пару заострённых жердей, которые они втыкали перед собой на поле боя. Заборы-частоколы перед стрелками видны и на старинных гравюрах времён Столетней войны.

До ближайшей победы сомкнутого движущегося строя швейцарской баталии — два столетия. До тех пор со строевой... — без строевой.

* * *

Честно: я не собираюсь строить швейцарскую баталию, испанскую-итальянскую-фландрскую терцию... Там по штату 3 тысячи бойцов. Где я столько найду? Да и зачем? А вот в воспитательных целях — научить стоять, ходить... говорить чётко и по делу... чувствовать себя не частью толпы, но слаженной команды... к строевой бы ещё и бальные танцы, какой-нибудь па-де-катр... прапорщика-хореографа...

Артёмий внимательно наблюдал наши с Ивашкой экзерсисы. Помалкивал, но когда Чарджи начал фыркать, отказываясь становиться в строй, задал простой вопрос:

— Атака конницы на русский пехотный строй с тыла — всегда для русских смертельна. А вот если пешцы успеют по команде "все вдруг" развернуться... Хоть бы два задних ряда... Для степняков это как будет?

Здешняя пехота не умеет синхронно и быстро поворачиваться, не умеет двигаться по полю боя. В крайнем случае — бегают толпой. Вперёд или назад. Исключение — стрелки. Их часто рассыпают в цепь перед строем. Но снова: сомкнутым строем они ходить не умеют.

Мысль о возможности перемещения подразделения по полю боя как единого целого, без "ломки" и "валки", здесь пока выглядит несбыточной, запредельной фантастикой.

Через неделю, когда Ивашко командуя десятком мальчишек с палками, сумел изобразить слаженное движение строя с имитацией синхронного копейного удара, насмешки кончились — мои вояки призадумались. А уж когда я показал демоверсию движения копейного каре со стрелками внутри... до некоторых дошло.

Аким закусил бороду, вдумчиво пожевал и вдруг сделал то, чего давно и старательно избегал — ласково улыбаясь, обратился прямо к Чарджи:

— Ну что, инал ябгушный? Ванечка-таки додумался. Вот эти... игрища... Вашим — полный пи...дец.

* * *

Положим, дед несколько... опережает. Я-то ориентируюсь на тактику российских войск второй половины 18 века. Когда "суворовские чудо-богатыри" успешно "чудом богатырили" турецкую и татарскую конницы вот в таких "коробочках". Хотя в Европах торжествовали сначала линейная прусская тактика, позднее — колонны Наполеона.

Суворов ввёл в оборот малые каре — полковые. Взамен менее подвижных — общеармейских. И стал выпускать их на поле боя в несколько линий, так что противник, прорываясь между "коробочками", попадал под перекрёстный огонь.

Похоже на русскую тактику в Полтавском бое, но суворовские "редуты" — ещё и по полю пешком ходят.

Английские и брауншвейгские полки при Ватерлоо просто стояли, но пушки между ними били картечью, насыпанной в стволы поверх ядер, с 40 шагов. Выкашивая атакующих французских кирасир рядами. А ружейный огонь отгонял остатки.

Четыре раза! Четыре раза французская конница пыталась пробить пятиугольники английских полков. Наполеон так и не простил Нею эту ошибку. А английские гвардейцы с тех пор носят медвежьи шапки гвардейцев французских.

* * *

У Суворова — "стреляют все!". У меня — ни пушек, ни ружей. Но если прикрыть "забор" копейщиков стрелками... и сделать этот "забор" подвижным...

— Аким, не сбивай ребят. Левой... левой.

"Грудью вперед бравой!

Флагами небо оклеивай!

Кто там шагает правой?

Левой!

Левой!

Левой!"

Почему попаданцы не занимаются со своими людьми строевой подготовкой — не знаю.

Этикет и танцы предписывают начинать движение с правой ноги. Строевая — с левой. Почему — снова не знаю.

" — Левой! Левой!

— Товарищ прапорщик! Нога устала!

— Ладно. Правой! Правой!".

Аким оказался прав: появление на поле боя копейных каре с "начинкой" из стрелков, оказалось катастрофическим для обычных средневековых армий. Бойня, в которую превратилась битва "Русского легиона" с сирийско-египетской армией Айюбидов при Торон де Шевалье — просто одно из ярких проявлений. Конечно, у моих стрелков были мощные двухсотфунтовые арбалеты, но их эффективность основывалась на защищённости от быстрых атак лёгкой кавалерии. Конечно, были удачно использованы складки местности, куда была сброшена великолепная арабская конница, но и это результат возможности пехотных каре маневрировать на поле боя.

Естественным дополнением строевой подготовки явилась общефизическая.

Опять скандал. Я уже говорил: физкультура и спорт — выдумки бездельников-аристократов. Наш человек так на работе намахается, что ему только поесть да поспать. Ну, ещё "репу" почесать и "козу" в носу погонять.

У меня сельскохозяйственными работами детей не мучают, но стиль жизни — наследуется.

Тут я просто рявкнул. "Зверь" я или не "зверь"?! Нормальную утреннюю разминку пришлось вбивать под страхом каторжных работ.

— Не, не надь нам такого... У отцов-дедов не было... Глупости боярские... А мы лучше чуток поспим ещё...

— Делай как я:

"Вдох глубокий.

Руки шире.

Не спешите, три-четыре!

Бодрость духа,

Грация и пластика".

— Да ну его... это всё... Оно ж от бога! И дух бодрый, и эта твоя... "ластика". А мы-то... уже уставшие... прям с утра...

"Если вы уже устали -

Сели-встали, сели-встали".

— Да мы ж больные, да мы ж с этого помрём. Прям тута!

"Если хилый — сразу в гроб!

Сохранить здоровье чтоб,

Применяйте, люди,

Об-тирание".

И по ведру ледяной воды каждому. Ух, как они... возражали!

— Кто немощный — завтра на кирпичи. Там бегать-прыгать не надо. Сел у тёплой печки и ковыряй. Глину. До изумления.

Ведро колодезной воды наружно — очень мощное психотропное оружие. После него — любые предыдущие неприятности индивидуя, поражённого этим... снарядом — выглядят мелкими.

Результат первой "помойки" впечатлил — половина "умытых" сообщила о заболевании. Какие проблемы?! Ребята, я ж вас насквозь вижу, я же сам такой!

К обеду привезли Марану. Троих она с собой забрала, остальные сразу выздоровели. Через неделю я возложил обязанность проведения разминки на Ивашку. Потому что у меня свой утренний комплекс. С упором на растяжки, гибкость, скорость.

Отдельная, очень больная несколько недель тема — кисти рук. Моих собственных.

Из-за этих "огрызков"... величина и направление нагрузок в кистях несколько... нестандартные.

Нормальный удар — рубящий. Нагрузка на запястье — невелика. А вот при работе длинным ножом... Тычок. И не только прямо вверх, как свободная кисть стоит, когда усилие, практически, только в бицепсе, а с поворотом по всей сфере.

Горизонтальный прямой удар от своей подмышки в горло противника — представляете? А ещё есть рез, при котором остриё клинка иногда удобнее завалить к своему локтю. В обоих вариантах прямого и обратного хвата. Аналогично — вариант лёгкого блока, когда клинок работает наручем.

Блоки... От блока при ударе в полную силу — и у опытных бойцов руки выворачиваются. А мне надо обязательно боковой стороной клинка принять. А то — спинкой. И повести его... Прикидываете, как надо кулак вывернуть?

Для начала — базовые игры из айкидо.

Когитэ — берём пивную кружку двумя руками. Не, не в реале же! И крутим её вперёд-назад, с напряжением и без.

Экая хрень мелкая! Да настоящий ГГуй...! Одним ударом своего верного фламберга...!

Вот кто бы спорил! Только после этой... "пивной кружки" освобождение запястья простым вращением из захвата ГГуёвой дланью — выбивает в этой длани большой палец. После чего не только фламберг — ложку взять больно. Долго. Я лично — полгода мучился. Хотя напарник, который от моего захвата так освободился, был на тридцать кило легче, на тридцать сантиметров короче.

Беру два колеса небольших, вбиваю их оси в стенку на уровне груди. На ободы — рукоятки. Кручу. Оба влево, оба вправо. В противофазе, в четверть фазы...

Сел перед ними на скамеечку — покрутил над головой. А выверт кистей тот же! Встал на скамеечку — покрутил на уровне... "ну, вам по пояс будет". Убрал скамеечку, вбил в пол ещё одно колесо. На него ножками — и крутись влево-вправо. А теперь ещё два колеса рядом в пол. И побегай по ним. Покрути их ножками. Тоже — чтобы фазу держали. Стеновые — свою, половые — свою. Аж до дурноты. Не знаю как в реальном бою, но, после таких игрищ болезнь Альцгеймера мне точно не грозит.

Снова... некоторое удивление. В адрес коллег.

Многие после "вляпа" сразу кидаются заниматься фехтованием. "Хитрый финт", "секретный удар", "полувероника на выдохе"... Даже вляпнувшись в своём собственном теле.

Я достаточно писал о разнице в питании, в воздухе и воде, в микрофлорах 12 и 21 века. Но и характер физических нагрузок — весьма различен. Мои коллеги предполагают, что тело среднего человека 21 века готово к здешним нагрузкам до уровня "экселент". Ваши надежды... Мои искренние соболезнования.

— Ольбег, вот турник. Подтянуться 30 раз.

— Чегой-то?

— Ты собираешься стать лучником? У лучника колчан на тридцать стрел. Давай-давай.

— Так лучник только правой тянет.

— Потом — 30 раз на одной правой. Потом — 60 раз.

— Почемуй-то?!

— У стрелков и по два колчана бывает. И, будь добр, сделай это в хорошем темпе. Две секунды на выстрел — максимум.

Я уже говорил: олимпийский стандарт натяжения лука в 20 кг здесь, в Средневековье, считается женским. У мужчин норма — 100-фунтовый лук. А максимальная известная мне скорострельность — 5 стрел за полторы секунды. Правда, в мишень попали только три.

Имея дело с детьми и подростками, сам находясь в такой же шкурке, я не мог давать нагрузку в стиле тяжёлой атлетики. Штанги, гири — отпадают. Из-за большого разброса по возрасту и физическим кондициям приходилось делать упор на индивидуальный снаряд — тело самого человека. Но тела-то растущие! Гибкие, растягивающиеся, подвижные...

— Сели в шпагат. У кого яйца выше кулака — сегодня не обедает.

— У-уй! Больно! Да на шо ж нам таку муку?! Да ты, боярич, глянь: ведь рубаха ж ниже сесть не даёт!

— Тяжело в учении — легко в бою! Рубаха мешает? — Обрежем. Аж под горло. Будешь в бою свободно дрыгоножеством заниматься.

— Ну ты....! Ты вовсе свихнулся! В бою мечом или копьём бьют! А ногами в бою — стоят!

Они правы: пехота характеризуется "стойкостью", а не прыгучестью. Говорят: "выстоял в бою". А мне не надо — "выстоял", мне надо — "выложил". Выложил трупы солдат противника. Как выложили трупами русских ратников несколько вёрст берега речки Альты половцы Тугоркана и Боняка.

Мне такая "стойкая пехота"... точнее: "стойко ложащаяся"... Кормить, учить, вооружать, содержать... А они потом — геройски в землю лягут? — Как бы это одним словом, но литературно... Нерентабельно?

Всё нужно менять: вооружение, тактику, подготовку... Русскую мужскую рубаху по колено — убрать как класс. Стоять в таком "миди" — нормально. Бегать-прыгать... нужны мужики в мини или в микро. Даже обычная гимнастёрка советской армии — уже мешает. Разрезы на бёдрах сделать? Или — в штаны заправлять?

Отдельная тема — вестибулярный аппарат.

Люди, живущие на равнине, болезненно переживают резкие или монотонно повторяющиеся изменения положения собственного тела. Головокружение, "морская болезнь". Степнякам это не свойственно: езда на лошади отлично тренирует внутреннее ухо. Кого укачивало — потомства не оставил. А вот хлебопашцы...

Я ж и говорю: стойкие они. Хорошо стоят, ровно. Потому что от вращений — через одного мутить начинает. Кто-то думает, что я буду это терпеть?!

— А ну-ка в бочку! А ну-ка с горки! Вот камень, вон берёза — попади. Не попал. Сорок раз отжаться на кулаках. И повторить. Чего — "не"? У меня просто: или — попадёшь, или — помрёшь. Давай-давай.

На роль святого Геллерта Будапештского, которого злые мадьяры насмерть спустили в бочке с одноимённой горы в Дунай — претендентов нет. Отжимаются, повторяют, попадают.

После первых месяцев пребывания у меня в вотчине, все детишки несколько отъелись и окрепли. Теперь нужно нагружать и поддерживать режим питания.

* * *

Как готовили пилотов северо-вьетнамских ВВС? — Откармливая годами в интернатах с детства. Ребёнок, выросший только на рисе — в лётчики не годился. Нужны животные белки в период формирования организма. Годами. Иначе — перегрузок не держат.

Понятно, что моим приблудышам, подкидышам и найдёнышам — 8 "же" не грозят, на реактивных истребителях им не летать, но специальную диету пришлось устроить.

Резкое увеличение доли мяса, рыбы, овощей, ягод... Вплоть до экзотики: снять кору с ивы и обгрызть ствол. В этом месте, в стволе под корой, формируется ну просто месторождение микроэлементов!

Когда стаю шимпанзе выпустили как-то в "дикую природу" на острове на Псковщине — они это кушали, не смотря на достаточность всяких бананов и авакадов. А чем хомосапиенсы отличаются?

Мясо-рыбно-молочная диета детишкам понравилась.

Энгельс, рассуждая о ведущей роли арийцев и семитов в становлении человеческой цивилизации, обосновывает это увеличенным размером мозгов. Проистекшим от более раннего, чем у других народов, перехода к скотоводству и, соответственно, к массовому распространению в этих двух народах мясо-молочной диеты.

На мой слух — фигня, хоть и от классика. Другие-то мясоеды супер-айкью не отличаются. Ни пешие массаи, ни конные тюркоты. Но 20-кратное соотношение численности земледельческого и кочевого населения для обеспечения военного паритета...

Что здесь от коня и сабли, а что от скорости обмена веществ, от физиологии человеков?

Пешие стрельцы Петра Великого говорят о пеших турках под Азовом:

— Злые они. На одного ихнего с ятаганом нужно три наших с бердышами.

Проблема в ятаганах и бердышах, или в том, что "хлебное брюхо" медленно поворачивается?

"Так как Л-Карнитин находится в основном в мясе, вегетарианцы значительно сокращают ежедневное потребление Л-Карнитина... лишены пользы для здоровья...".

"L-карнитин назначают спортсменам для повышения выносливости и эффективности во время выполнения упражнений, а также более быстрого увеличения мышечной массы".

Вот эти "выносливость и эффективность" в моих людях — мне край нужны! А живёт эта штука преимущественно в красном мясе. Которое кушать на Руси практически некогда — поститься надобно.

Пост очищает душу, просветляет сознание, экономит ресурсы... И гробит боеспособность нации.

Повторяем Раневскую: "Хрен, положенный на мнение окружающих...". Ложим.

* * *

Детишкам "ложить" — очень понравилось. И очень не понравилась "окружающим" — крестьянам. Которые немедленно мне высказали:

— Как это? Чегой-то?! Им-то пупки на лесосеке не рвать. Они чего, в соху упиралися?! За какие такие дела-заслуги соплякам да недорослям безродным — така боярская кормёжка?!

— Не "почему", а "для чего" — для роста. Им расти, им службу нести. Служба у меня непростая, кормлю впрок.

— Не... низя... не по обычаю. С дедов-прадедов заведено, что самый жирный кус — хозяину дома. Мужику, работнику. А ты всякую безотцовщину, бездомщину мясом через день кормишь. Не по правде! Не по справедливости!

И что я этим мужикам скажу? Что я их уже списал? Не по их вине, а по случайности возраста тельца моего "вляпа"? Что через 10-20 лет, когда я буду в силе, эти "мужи добрые" уже, в большинстве своём — в землю лягут? Что им мне помощниками не быть, что их функция — стать удобрением для следующего поколения?

Ничего нового — вся жизнь всякого человека во все времена в этом состоит. В — "стать удобрением". Только я в понятие "следующее поколение" включаю не только их собственных детей, но и чужих, собранных из разных мест, сирот, "тысячи всякой сволочи".

— Не справедливо! Не по обычаю!

Вот только не надо в меня такими словами кидаться! Потому что ваши "святорусские" обычаи и таковая же, но — справедливость... В бешенство приводят!

"У русского народа есть идея, кажущаяся позитивной: это идея справедливости. Власть должна быть не только сильной, но и справедливой, все жить должны по справедливости, поступать по совести. За это можно и на костре сгореть. За "справедливость", а отнюдь не за право "делать все, что хочешь"!

Но при всей кажущейся привлекательности этой идеи — она представляет наиболее деструктивную сторону русской психологии. "Справедливость" на практике оборачивается желанием, "чтобы никому не было лучше, чем мне".

Эта идея оборачивается ненавистью ко всему из ряда вон выходящему, чему стараются не подражать, а наоборот — заставить быть себе подобным, ко всякой инициативе, ко всякому более высокому и динамичному образу жизни, чем живем мы. ...наиболее типична эта психология для крестьян... крестьяне и вчерашние крестьяне составляют подавляющее большинство нашей страны".

Эти слова написаны в 60-х годах 20 века. Но разницы — никакой. Только "большинство" здесь — ещё более "подавляющее".

* * *

Для меня, как и для любого прогрессора, идея "русской справедливости" — "смерть неминучая". Потому что мы все — изначально "из ряда вон выходящие". Из здешнего "ряда".

Так вот, специально для "всех": справедливости — не будет. И воли — не будет. Будет порядок. По моей воле.

— Потаня, всех "голодающих" запомнил? На лесоповал до весны. Вы ж, мужички кушать хотите? Вот и идите лес валять — лесорубам я мясца подкидываю.

Отдельная заморочка — верующие.

— Отрокам?! В пост?! Мясо?!!! Души православные оскоромить?! Покайтесь грешники! Ибо грядёт на вас геенна огненная, ибо взвесил ангел божий прегрешения ваши, и в преисподнюю утянули грехи ваши чашу весов! И идёт уже судия с мечом пламенным в руке...

Какая-то компания ободранных бродяг на моём дворе. Старший, весьма ангажировано вздымает посох с крестообразным навершием и, разбрызгивая слюни, почти правильно воспроизводит знаменитый перевертень Державина: "Я иду с мечем судия". Хочешь — слева направо читай, хочешь — справа налево.

Хотя мне больше другой перевертень нравится: "И суку укуси". Что и исполняю:

— Потаня, это кто?

— Дык... ну... калики перехожие. Припозднились, видать, до холодов в тепло стать. Вот, значит, бредут помаленьку, вреда не делают, господу молятся... Вотчину за день... не прошли, замаялись. Да... ну... бабы наши им... это вот... подаяния... божьи люди же... на постой в тепле... худа-то от них... они ж... ну... в Иерусалим... в вертоград господень, чай... бредут.

— Твоя Аннушка бродяг приветила? Смотри, Потаня — не выучишь жену уму-разуму — вдовцом останешься. Это тебе два предупреждения сразу: первое и последнее. Хорошо понял? А этих... Каждому по 20 плетей, вожаку — 40. И до Пасхи — к Христодулу.

И снова разбить нос Фильке. За то, что пропустил. И промыть мозги сигнальщикам. За то, что не доложили. И напомнить Фангу про "Зверя Лютого" на Крокодиле скачущего. За то, что бродяги без конвоя.

Хотя... похоже, вины нет: "калики" шли с обозом, а обозы мы пропускаем. "Божьи люди" попросились — их наши бабы приветили. Беременную Аннушку на подвес под плети...? Как-то... Нет.

Но в Рябиновской вотчине, как было написано на домике Кролика: "Посторонним — В". В смысле: или — вон, или — в болото.

Судя по возгласам "калик", они ожидали, что местный народ за них вступиться. Пропагандисты, факеншит, и за христа агитаторы.

Но...

— Ванька-то наш... того... об-ножёванный.

Мой народ видит на мне фуфаечку, на фуфаечке — портупеечку, на портупеечке за спиной — ножички. А слава об их невиданности и... нехорошести — уже пошла:

— Да ён ентими ножичками... сам-то малой-то, а вот же ж... исхитрился ж как-то... и, слышь-ка, самому Якову... самому! Все печёнки... все до единой! Проткнул, стал быть, вынул и съел! Вот те хрест святой!

То, что сам Яков совершенно свободно гуляет по вотчине, живой и здоровый, что всякий может сходить и своими глазами убедиться в его... печёночной целостности и достаточности... так это ж не интересно!

Режим питания для подрастающего поколения... Как-то заявился Аким, попал на отварную телятину с грибами. Попробовал, похвалил. И наехал:

— Ванька! Ты сдурел совсем! У меня у самого на столе такое угощение не во всякий день есть, а ты шелупонь безродную — будто князя какого кормишь! Разбалуются! Обнаглеют! Ещё и хоромы себе захотят!

— Так я рад буду, Аким Яныч. Когда они себе хоромы захотят. Потому что они же — их себе сами и построят. И ежели они жить будут богато — нам с тобой лучше. Одно дело от корочки сухой бедняцкой — крошку отщипнуть, другое — от каравая ломоть. А что они слаще тебя кормятся, так ты ж по лесам не бегаешь, мозги науками не сушишь. А то хочешь попробовать — приходи нынче к Трифене на урок. Она сегодня про наклонения будет рассказывать.

— Что?! У тебя эта чернавка разведённая невинных отроков — и такому разврату учит?!

— Аким, что-то ты всё про одно. А я про другое. Про грамматику греческую. А наклонений там четыре: изъявительное, сослагательное, повелительное и желательное. Вот ежели ты бабу желаешь — в каком наклонении надо сказать?

— Ну... это смотря какая баба. Кстати... пойду-ка я...

Что-то Акиму эта шапка боярская... как мешок виагры. Noblesse oblige — "положение обязывает". Он же тут самый главный феодал! Вот он и стремиться всякую... положить в положение. Ну и флаг ему в руки. Или куда там ему надо...

И мы разошлись мирно.

С Домной мы переговорили сглазу на глаз. Она пофыркала, но мою идею: "Детство — это болезнь. Болящие — пост не держат" — приняла. И сразу же наехала: ткнула меня носом в конкретику. Если по хлебу и рыбе у нас запасов должно хватить, то мяса, возможно, не хватит. На несколько недель это стало моей очередной ежедневной головной болью.

Норма потребления мяса для взрослого мужчины — 190 г. в день. Это — сырого мяса, при забое. Детишкам, женщинам — вполовину. У меня, кроме детей, ещё есть работники, прислуга, ближники... Да я и сам покушать люблю!

Мои современники-попаданцы, в отличие от стартовавших из более ранних эпох, довольно часто упоминают проблемы снабжения, ассортимента, логистики. Не думаю, что в другие времена попадуны были более непрактичными, считали — "оно само сделается". Видимо, проблемы снабжения для Стругацких или Твена выглядели как секс: дети откуда-то берутся. Но описывать мы это не будем — непристойно.

Я очень благодарен Домне за этот наезд — она предупредила меня о проблеме, о которой в тот момент ни она, ни я не знали. По расчётам выходило, что хоть и впритык, с экономией — мы бы выкрутились. Но я — "рак", мне бы всегда запас... "с запасом". Поэтому и искать начал.

Я уже говорил про скупку скота у побирающихся. Все овцы, свиньи, птица, вторые коровы и лошади в округе... Будто "сибирская язва" прошлась.

Не сказала бы Домна — я бы не озаботился. И когда в марте пришёл новогородский обоз... угробил бы людей. Но об этом позднее.

Итак, вместо изощрённых тайных боевых искусств, которых я сам просто не знаю, пришлось нагружать детишек понятными строевой подготовкой и спортивной гимнастикой.

* * *

Как в бородатом анекдоте о толкучке в трамвае:

— Молодой человек! Вы на мне уже 20 минут лежите и ничего не делаете! Ну делайте хоть что-нибудь!

**

Так и я — хоть и не лежу, а "делать хоть что-нибудь" ещё чего-то — надо.

Как-то, после трудового дня и бурной ночи с Елицей, в засыпающем мозгу всплыла фраза из одного наставления:

"Наилучшей формой повышения уровня физической подготовки бойца является бег. В этом упражнении сочетаются развитие почти всего организма с низким травматизмом".

Утром мучительно вспоминал: а что ж мне такое умное пришло в голову? Вспомнил. Потом... Звяга лыжи понаделал, снег уже выпал... У вотчины от края до края — 20 вёрст. Туда-обратно... Построили три кольцевых трассы разной длины-сложности.

За цель я принял результат масс-старта на Олимпиаде в Сочи — 50 км за 1 ч. 46 мин. Понятно, такая цель — недостижима. Но...

"Всех денег — не заработаешь, всех женщин — не перетрахаешь. Но к этому надо стремиться" — народная мудрость. Мы устремились к олимпийскому рекорду.

Всю зиму мы бегали. Ребятки перестали падать на лыжне и засыпать по возвращению. Просто — стали штатно, рутинно доходить до конца большого круга. Не все. Но небольшая группка из старших — уже выдерживала. А там и мальки подрастали. Некоторые — весьма перспективные.

В первую же зиму во Всеволжске наши соседи были весьма поражены, многие — смертельно, способностью моих людей внезапно появляться за сотню вёрст от города. В зимнюю ночь, когда ни пешему, ни конному дороги нет, вдруг возникали бойцы на пороге жилищ моих обидчиков. Мало кому удавалось пережить приход таких гостей. Остальные — ума-разума набирались. Иных вразумляли столбы дыма над горящими селищами, иных — зрелище "конькового хода" моих людей по заснеженным ледяным равнинам наших рек.

Глава 252

Чарджи... Инал в простое — это опасно. Хотел ввести уроки иностранного языка. Торкского, естественно. Единственный в хозяйстве торк кочевряжиться начал.

— Я — инал! Потомок великих ябгу! Мне перед смердячьими пащенками выплясывать — невместно! В каком-то бывшем амбаре открывать невесть кому мудрость слов повелителей вселенной...!

Ну и дурак. Мои предки не считали зазорным учить детей ни в храмах любой веры, ни в концлагерях любой системы.

Ладно, фиг с тобой. Тогда уроки верховой езды. Учить меня любимого.

Три вещи, по моему мнению, более всего обращают на себя внимание попаданца в средневековом мире: постоянная темнота в здешних жилищах, постоянное отсутствие нижнего белья на женщинах и постоянное использование лошадей. Повсеместное.

Без приличной лошади тебя даже туда, где отсутствует нижнее бельё — вряд ли позовут.

Конечно, Русь — не Степь. Степняк с порога юрты вскакивает в седло. Даже когда направляется в нужник. И это вся разница: русский мужик может дойти до нужника самостоятельно. Даже до околицы — может своими ногами. А вот дальше крестьянина без лошади очень редко увидишь. Понятно, что лошадь не под седлом — в упряжке: телега, сани, волокуша, борона, соха...

Применительно к здешним лошадям меня потрясали две вещи: их повсеместная необходимость и их яркая индивидуальность.

Насчёт первой — до этой зимы я как-то уворачивался. Запряжку лошадей в телегу я подглядел ещё у покойного Перемога. Ну, пока он ещё не был покойным.

А потом, на людоловском хуторе, мне было не до переживаний и рассуждений — делал тупо по образцу.

На самом деле — мне просто крупно повезло. Насколько — я понял только уже в Рябиновке. Повезло с моим буланым коньком. Это был единственный конь, который меня слушался. И терпел мои фокусы с запряжкой.

Я предполагал, что он и дальше меня потерпит. Но он уже старенький, мне подсунули другого конька — помоложе, порезвее, "побоярскее". Типа — представительского класса. Тарпана.

* * *

Тарпан был типичным: тёмно-гнедой — смесь коричневых и чёрных волос на корпусе, грива и хвост — чёрные, широкая тёмная полоса ("ремень") вдоль спины.

Про таких говорят: "масть — дикая гнедая" — чёрный волос на ногах перемешан с коричневым, от чего дистальные отделы конечностей не угольно-чёрные, и чёрная шерсть не доходит до запястных и скакательных суставов. К зиме эти кони светлеют ("сивеют") — больше серого волоса появляется.

Кличка, естественно — Гнедко.

Люди всегда связывали масть и характер лошади. Арабы говорили: "Никогда не покупай рыжей лошади, продай вороную, заботься о белой, а сам езди на гнедой". Но они же про тарпанов не знали!

А вот Радмила Караклаич, похоже, знает:

"Ой вы, кони, кони-звери,

Звери — кони, эх!

Черные да серый,

Черные да серый,

Черные да серый,

Да медвежий мех..."

Мохнатенькие они, как медвежата... И, правильно сказано: "звери".

Тарпаны — в родословной всех здешних лошадей. Соответственно, их обычная окраска звучит в русских былинах и сказках:

"Сивка-бурка,

Вещая каурка!

Встань передо мной

Как лист перед травой"

У Ильи Муромца его конёк Бурушка:

"С горы на гору добрый молодец поскакивал,

С холма на холм добрый молодец попрыгивал,

Он ведь реки-то, озёра меж ног пропускал,

Он синие моря-то кругом обскакивал".

Понятно, не сам Илья "озёра меж ног пропускает" — Бурушка его. Маленький, мохнатенький, очень злой и упрямый... Одним словом — тарпан.

На Руси водятся тарпаны двух видов: степные и лесные. Лесные — поменьше и послабее. Где-то метр тридцать в холке. На них Витовт выиграл Грюнвальдскую битву.

Когда сидишь на таком малыше, а на тебя скачет немецкий рыцарь на тонном ардене, дестриере, шайре или бельгийце, сидит на две-три головы выше, весь в железе...

Литовцы и татары Витовта очень здраво сбежали от этих ржущих танков в лес. Где и вырезали рыцарей в условиях пересечённой местности и рассыпанного строя. Из-за дерева даже и с маленькой лошадки бронированного крестоносца можно нормально завалить.

Последнего лесного тарпана убили в Восточной Пруссии в 1814 году. Степные — продержались до 1879 года. Мой Гнедко — из степных. Понятно, что в 21 веке я таких коней и видеть не мог.

Специально для попаданцев: если вы боитесь лошадей так, как боялся их я, даже и не пытайтесь попадировать дальше 20 века. Вы просто шага не сделаете! Точнее — только один шаг и сделаете. А все остальные дела делаются с участием лошадей. Особенно — у нас. Россия — конская страна. В 1913 году — самое большое суверенное поголовье в мире — 38 миллионов лошадей на 174 миллиона человек. Правда, после Гражданской осталась только половина.

Полторы лошади в семье — повсеместно. И отношение к вам в окружающей человеческой стае, к вашей супер-пупер и мега-квадро... прогрессивной личности — напрямую зависит от отношения к вам местных "экуус ферус каваллис".

* * *

Вот, девочка, сколько лет прошло, а я всех своих коней помню. А уж приведённых ко мне во Всеволжске Сивку да Чёрта... Глаза закрываю — вижу. Помню телом, руками, ногами, запахом... Повадки их всякие... Пожалуй, и получше многих моих полюбовниц. Да и то сказать: кабы не кони мои — и новой Руси не было бы. И меня бы живым не было. Сколько раз бывало — выскочит из-под копыт заяц ли, перепёлка, а Сивко и ухом не ведёт. А дёрнулся бы, прянул в сторону на хорошей рыси — улетел бы я в пень головой. И конец всему прогрессизму. А сколько поганых Чёрт только в одном Переяславльском бое побил! Поболее меня самого.

А про их меж собой отношения, про ревность ко мне... Хитрец и флегматик Сивко завсегда над бешеным холериком Чёртом шутки шутил. А уж как они с волком моим, с Куртом, играли... Как я им песни пел — они разную музыку любили... Забавно — про своих волков да про своих коней без конца могу сказки сказывать. Не менее чем про людей. Вот же — кони и кони, скотинка четвероногая. А Русь Святая без них бы — не выросла, не выстояла, сгинула.

Мой Гнедко был маленького роста с толстой горбоносой головой, остроконечными ушами, густой короткой волнистой, почти курчавой шерстью, короткой, густой, курчавой гривой, без чёлки и со средней длины хвостом. Грива, как у лошади Пржевальского — стоячая.

* * *

Густая шерсть позволяет тарпанам переживать холодные зимы. Крепкие копыта не требуют подков. Высота в холке — 139 см. По американским нормативам — не конь, а — пони. Длина тела метра полтора. Такая... самоходная бешеная табуретка с хвостом.

Вообще-то, взрослые чистокровные тарпаны — не приручаются. Их просто едят. Степняки и католические монахи чрезвычайно любят их кушать. Монахам как-то их папа римский выговаривал насчёт диеты из конины. Степнякам наоборот: конина — чествование.

* * *

Гнедко — метис, есть примесь домашней лошади. И молодой — три года. Поэтому его можно объездить.

— Чарджи, а почему ты думаешь, что ему три года? Продавец сказал?

— Э, продавец скажет что угодно. Лишь бы цену поднять. Коню смотри в зубы.

Насчёт "смотри в зубы"... "Дареному коню в зубы не смотрят" — русская народная мудрость. А "недареному" — смотрят? А зачем? Кариес высматривают? Все наездники — стоматологи?

— По зубам, Иване, определяют возраст лошади. Вот смотри... Но-но, балуй!

И как он не боится! Цапнул Гнедка за... кажется, это называется "храп". Точно — им храпят! Гнедко храпанул, дёрнулся, зубы показал — схватить Чарджи попытался.

Торк стукнул коня кулаком по... по переносице? Губу коню оттянул и показывает. А там — зубы! Во-от такенные! И жёлтые! Как у заядлого курильшика. Гнедко, что ты куришь? Пыхнуть дашь?

— Вот, смотри. У коня три пары резцов. Пока жеребёнок молоко сосёт, у него прорезаются молочные зубы. Последними вот эти, наружные. В полгода от роду. Потом они заменяются. Внутренние резцы сменяются около 2 Ґ лет, средние около 3 Ґ, внешние около 4 Ґ, вместе с ними прорезываются и клыки; далее возраст определяется по ямкам на резцах. В нижней челюсти, на внутренней паре резцов, они стираются в возрасте 5-6 лет, на средней — на 7 году, на наружной — на 8. Затем в той же последовательности стираются ямки на резцах верхней челюсти, а с 11-12 лет, когда ямки исчезают на всех резцах, возраст определяется с трудом.

Это просто надо знать. Без этого здесь — ты не мужик. Тебе втюхивают барахло за тройную цену, и над тобой смеются. Это как не понимать разницу между "Запорожцем" и "Кайеном". Больной, наверное?

Я, естественно, всовываюсь посмотреть. Гнедко дёргает головой и клацает зубами у меня перед носом. Как хорошо, что я такой быстрый! А то бы и без носа остался.

Безносый попаданец... никогда не слышал. А ведь должно быть: мы ж вечно суём нос в не своё дело. Даже — в не своё время.

"Любопытной Варваре на базаре нос оторвали" — русское народное наблюдение. Про попаданцев?

— Чарджи, повтори. Я не разглядел.

— А ты сам ему пасть раскрой — вот и разглядишь.

Ага, я такой дурной? Как коню открыть рот — не умею, но я же столько всякого знаю! Где там моя свалка?

— Нет, Чарджи, так не пойдёт. Конь молодой, ставить его под седло нельзя.

Я ж не просто так! Я ж по теории! Франсуа Робишон де Ля Гериньер в своём основополагающем труде "Школа верховой езды" аж в 1734 году:

"Лошадь лучше всего начинать дрессировать в возрасте от шести до восьми лет, в зависимости от климата, в котором она выросла... причиной дурного поведения лошадей служит их слишком ранняя заездка под седло. Так как требуемая от них работа оказывается выше их возможностей и они еще недостаточно развиты, чтобы выдерживать нагрузки во время выездки, то у них надрываются спины, ослабевают скакательные суставы, и они оказываются навсегда испорченными".

Рекомендации 18 в. подтверждаются статистикой 20-го:

"...в 80-е годы XX века было клинически доказано, что из 10 полукровных лошадей, заезженных под седло в двухлетнем возрасте, 9 имеют серьезные проблемы со спиной, а из 10 заезженных в возрасте четырех лет — только 2-3".

А вот из французского романа. Не шучу: из романа. Французского, дамского:

"У нормальной лошади 32 позвонка между задней частью черепа и корнем хвоста, и на каждом — несколько пластинок роста, самые важные из которых те, что покрывают тело позвонка. Они окончательно не сплавляются, пока лошади не будет по крайней мере 5(!) лет и эта цифра относится к маленькой, захудалой, выращенной на пастбище кобыле. Чем выше Ваша лошадь и чем длиннее ее шея, тем позже произойдет последнее сплавление. А что касается самца — это удивительно? — то Вам нужно добавить шесть месяцев. Так, например, чистокровка ростом в 17 ладоней (примерно 173 см), американская верховая или теплокровный мерин, возможно, не полностью зрелы до 8 лет...".

— Чарджи, лошадь нужно заезжать под седло лет в восемь. А то, что ты предлагаешь... "конь не твой — погоняй, не стой".

Фраза старого слуги из "Капитанской дочки", в занесённой снегом степи ругающего Пугачёва, вылетела автоматически. И я продолжил уже своими словами:

— Тоже мне... инал торканутый... "Я — хан, я — хан", а в лошадях — ни уха, ни рыла...

Я был неправ.

Я сказал глупость.

Оббоярился, понимаешь, с перепугу. Столкнувшись с чем-то важным, но малознакомым — растерялся, заволновался. И погнал накатанными, типовыми реакциями.

Хамею я тут. Незаметно для самого себя, инстинктивно, автоматически. Когда все вокруг со всем соглашаются, в ножки падают, бегом исполняют...

Давно замечено: повышение управляемости подчинённых усиливает быдловатость начальствующих.

"Сегодня с денщиком:

ору ему

— эй,

наваксь

щиблетину,

чтоб видеть рыло в ней! -

И конешно -

к матушке..."

Как-то не встречал у коллег-попандопулов рекомендации регулярно, при всяком успехе, повторять про себя: я — хамло, я — мордоплюй, я — невежа. А без этого гонор растёт и залепляет глазёнки. Дальше — мордой в дерево. Своей собственной мордой. Ошибки — неизбежны, проколы — обязательны. Так и я — ляпнул не подумавши.

Чарджи опешил и, не находя слов, взмахнул руками.

Дальше они подрались. Гнедко с Чарджи.

Когда Гнедко встал на дыбы и начал быстро-быстро, как кот лапками по закрытой двери, молотить копытами перед собой — все мгновенно выскочили во двор. Потом...

Мы с Алу успели взлететь на забор. Сверху это родео было очень интересно наблюдать.

Когда на лошади есть упряжь — за неё можно ухватиться. Если у человека в руках ловчие снасти — тот же укрюк или аркан — можно применить. Но остановить "голого коня" — "голой рукой"...

И не надо вспоминать цирковые трюки с джигитами, заскакивающими на спину мчащейся лошади! В толстом зимнем халате, с саблей... Насчёт короткой стоячей гривы у тарпанов, за которую не уцепишься, я уже сказал?

Гнедко, почему-то взбесившийся от резкого маха рукой мимо морды, возжаждал крови. И целенаправленно загонял ханыча в угол двора. Торк путался в полах своего халата, зацепился за собственную саблю... Единственное, что удавалось человеку в этой дуэли — уворачиваться от копыт.

Удар задних копыт — смертелен. Если в брюшную полость — разрыв селёзёнки, обрыв почек, множественные разрывы печени. Если в кость — переломы. Позвоночника, или например, множественное раздробление костей таза. Если высокий удар, в череп... Дикие мустанги так волкам мозги расплёскивают.

Наконец, торк оказался в углу двора. Утирая одной рукой мокрое от снега и грязи лицо, другой вытянул саблю из ножен. Рядом со мной на заборе захлебнулся ахом Алу.

Они чего?! Сдурели?! Как это, как это?!! Моего коня и — саблей?! За него ж деньги плочены!

Гнедко презрительно фыркнул в сторону противника и потрусил от него. Ну, славу богу, обошлось...

Факеншит! Да он же пространство для разбега набирает! Тупая четырёхкопытная табуретка! С копытом против столетнего клинка...! Но, судя по тому, как торк перехватывает рукоять сабли... возможны варианты.

Конёк дорысил до нужного ему места, развернулся и кинулся в атаку. Всё ускоряясь вдоль забора, как цирковая лошадь вдоль барьера арены, он летел галопом быстрее и быстрее.

— Эта... они же сейчас... Ону олдуресекти! (он его убьёт)

У Алу в глазах была полная паника. Я ещё пытался сообразить: "убьёт" — кто — кого? — а идиотские картинки из всяких киношных трюков, из виденных в детстве цирковых представлений и немецко-югославских вестернов с Гойкой Митичем, сделали своё дело.

Мы все рабы стереотипов. Особенно — когда без мозгов. И я прыгнул с забора прямо на спину проносящегося мимо Гнедка.

* * *

Из бородатых анекдотов.

Ковбой приезжает к любовнице.

— О! Дорогой! Как я рада! Но что ты будешь делать, если приедет мой муж?

— Не волнуйся. Я оставил лошадь под окном твоей спальни. Если вдруг что — выпрыгну прямо в седло и ускачу.

Среди ночи раздаётся стук в дверь. Ковбой, схватив в охапку одежду, выпрыгивает в окно со второго этажа, а хозяйка идёт открывать двери. За дверью стоит лошадь ковбоя и очень вежливо спрашивает:

— На улице пошёл дождь. У вас зонтика не найдётся?

* * *

Не мой случай — дождя не было. Но... когда вас чем-нибудь, например — лошадиной спиной, бьют между ног...

"Для начинающего наездника чрезвычайно важно научиться утверждаться на лошади обеими седалищными костями".

Я не только "обеими" — всеми! "Утвердился"...

И вцепился. Обнял шею своего гнедого так крепко... как давно уже не обнимал ни одну женскую шею.

Абсолютно позорное занятие: ни один уважающий себя наездник не будет обхватывать конскую шею, чтобы удержаться на лошади. Ну, значит я — ещё не наездник.

Про закон сохранения импульса я уже рассказывал? — Так вот, мой импульс наложился поперёк Гнедковского. Даже где-то... ортогонально. А тарпаны — кони маленькие. В смысле собственной массы.

Фраза из анекдота: "Я такой сильный! Но — лёгкий" — как раз про них.

Импульс — подействовал, и конь, наклонившись, как парусная яхта, идущая в крутой бейдевинд, косо побежал к крыльцу поварни.

Толпа зевак, стоявшая на крыльце, немедленно брызнула в стороны, а вперёд выступила Домна. Могу понять, что Гнедко собирался атаковать вооружённого столетним клинком хана. Но Домну...! Сдурела лошадь! Тут Домна крутанула в руках что-то длинное и мокрое. С которого что-то капало. Зелёненькое. Типа щей. Домна махнула этой тряпкой...

Я-то знаю, что дальше будет, я так уже попадал. Поэтому моя умная лысая голова пригнулась. А вот глупая горбоносая мохнатая, с короткой гривой...

Эйспзбум...

Тарпан отличается от Пегаса отсутствием наличия крыльев. А так-то... Очень хорошо летают. Но я — лучше. Потому что когда лошадь дважды переворачивается через голову, то всадник должен находиться... Самое главное — не там, где перекатывается через спину эта самоходная мохнатая табуретка.

Гнедко стоял посреди двора, широко расставив копыта и ошалело тряся своей горбоносой головой.

В углу двора Чарджи, не отрывая взгляда от происходящего, продолжал монотонно умываться по-кошачьи левой лапкой.

На заборе сидел Алу в состоянии туго надутого воздушного шарика: вздохнуть он уже не может — или пукнет, или взлетит. Тишина, пауза...

Домна весомо подвела итоги:

— Бездельники! Только скатёрку попортила. А ну бегом дела делать!

Наша "смертельная битва" сразу показалась настолько мелкой детской вознёй... Я смутился, достал из кармана морковку и пошёл к коню. Гнедко тоже ещё был не вполне адекватен. В глазах стояла муть от непреднамеренно выполненных кульбитов. Он задумчиво схрумкал угощение и позволил мне, фамильярно обняв его за шею, отвести в конюшню.

Последним в себя пришёл Чарджи.

— Негожий конь, дурной, опасный. Надо забить. Тебе другого подберём.

— Ха! И это говорит целый инал, потомок повелителей вселенной! А молоденькому коньку повелеть не можешь! Говорят, у вас в Степи грудным младенцам к молоку матери добавляют жидкий конский навоз. Ты поэтому такое... дерьмовое решение предлагаешь?

Торк аж зубами заскрипел. Схватился за саблю. А я за свой ножичек за спиной. Я же теперь постоянно об-ноженный!

Постояли.

Он развернулся и ушёл. Я тоже развернулся. К деннику, откуда лупала на нас глазами моя мохнатая скамейка.

— Ну что, гнедая самоходина? Я из-за тебя с другом поругался. Что ты на меня так... монокулярно смотришь? Как красноармеец на мировую буржуазию. Я тебе не враг — смотри бинокулярно! Вот так-то лучше. Запомни: я хозяин — ты лошадь. Ты делаешь всё, что я скажу. И получаешь за это овёс. Согласен? А теперь мы определим границы твоего слепого пятна. И наиболее приятные места для почёсывания.

Я же с ним по-человечески, а он...! Через 3 секунды я сидел на стенке денника и пытался не допустить откусывания моей лодыжки.

Конечно, Чарджи был прав. А я повёл себя как глупая вздорная... гнедятина.

После моих необдуманных слов ни торк, ни я — отступиться уже не могли. Три упрямства, включая лошадиное, завязались тугим узлом.

Мне достался полный курс обучения. Верховой езде и не только. Вот именно с таким учителем и именно с таким конём. Сколько раз в ту зиму я проклинал себя за это необдуманное решение! Сколько раз просто зубами от боли скрипел, поднимаясь утром после конских экзерцисов!

Ещё Платон и Плиний Старший уверяли, что езда на лошади полезна для здоровья. Врут они все! Все свои былые и нынешние, реальные и выдуманные обиды торк вложил в процесс обучения. Обучению тому самому занятию, которое греки называют "иппасия", а торки довольно неприлично: "бинисилик". Впрочем, и в русском языке ряд звуковых ассоциаций к слову "езда"... тоже не очень.

Хорошо хоть — начали с техники безопасности:

— Стоять! Ты куда пошёл?! Позови его, подожди, пока он к тебе головой повернётся! Не подходи к нему сзади!

Что-то мне конь после Чарджиного поучения — истребитель напоминает.

* * *

Прапорщик Козолупский в нашем гвардейском и истребительном — похоже начинал:

— Сзади к самолёту не подходи — двигателями сдует. Вона тама, по дороге, фургон с солдатиками проезжал — в канаву снесло. Спереди не подходи: "Сапфир" включится. Ни детей, ни настроения их делать — более в жизни не будет. На плоскости не залазь: упадёшь на бетонку — хребет сломаешь. Низом не суйся: поедет — задавит. С рулёжки не сходи: у нас чучмеки на бензовозах гоняют. Где бетона нет — им везде ралли.

— А где ж...?

— А вон, на капонир. И чтоб снизу видно не было.

* * *

Вы думаете торк вывел коня господину своему и помог сесть в седло? Индейскую избу вам... Точнее — мне.

Инал начал учить "Зверя Лютого" на конюха. Конюх-прогрессор... Продвинутый дерьмокидатель... Эдвансенутый кормораздатчик... Я, блин, со всей мудростью человечества...! Набитый прогрессизмом по самые ноздри...! Эксперт, факеншит, по сложным системам...!

"Нам учиться — что с горы катиться" — русская народная мудрость. Вот он и... и покатил меня... с-собака нерусская.

Чарджи и Гнедко долбали на пару. Один вдалбливал уход за лошадью, другой — просто уход. Мой, отсюда и быстро.

Они оба меня просто на взгляд не переваривали!

"Если вас кто-нибудь не переваривает — значит, не сумел проглотить" — народное наблюдение.

Инвертируем утверждение и получаем: "если я кого-нибудь не перевариваю...". Дополняем классикой: "Тщательно пережёвывая пищу, ты помогаешь обществу".

Ух как я хочу помочь здешнему обществу! Поэтому "пережёвываем", "глотаем", "перевариваем"... обоих.

"Улыбаемся и машем".

И хрен вам, дитятки! Я вам не только кладезь знаний и чугунок премудростей! Я ещё долбодятел полнопрофильный! Упёртее меня на три деревни в округе — нету!

Однако упрямство не есть синоним глупости — с конями мне надо разбираться.

* * *

Надо сказать, что кони существенно отличаются от более привычных нам кошек и собак.

"Человек кормит меня, гладит, заботиться обо мне. Наверное — он бог" — думает собака.

"Человек кормит меня, гладит, заботиться обо мне. Наверное — я бог" — думает кошка.

Кони глупее — у них кора головного мозга даже мозжечок не закрывает. Поэтому они думают также, но никак не могут принять решение. Постоянно пребывают в проблеме выбора между "истиной кошки" и "истиной собаки".

Если вы даёте лакомство лошади — она воспринимает это как проявление вашей слабости. Морковку или яблоко можно дать только как вознаграждение за труд. Ну, или после года совместной безупречной работы как проявление хозяйского доброго настроения.

Решившись сесть на коня, вы должны немедленно доказать, что главный — вы. Если только конь раньше не успеет доказать вам обратное.

Отдельная тема: зрение и слух. Хомосапиенс воспринимает мир более глазом, лошадь — ухом. А с глазами... Перед носом лошади "слепое пятно" в полтора метра. Поэтому никогда нельзя подходить прямо спереди — для коня вы внезапно появитесь в 20 сантиметрах перед носом. По плечи и в весьма в искажённом виде. Что его наверняка испугает.

Другой лошадиный фокус — два типа зрения. Лошадь смотрит одним глазом, монокулярно. Причём до такой степени, что одним — вперёд, а другим назад. А вот когда она наставляет уши вперёд — смотрит двумя глазами, бинокулярно. При переходе от одного типа зрения к другому — изображение скачет, конь пугается.

Ещё пугается громких звуков, резких движений, смены освещённости... А когда эта, довольно крупная и сильная зверюга пугается... всем становится плохо.

"Гнедая понесла не разбирая дороги"... А кого она там, на той дороге — "разобрала на части"... гнедой абсолютно пофигу.

Да и ладно — пусть пугаются. Лишь бы одинаково. Увы: все четыре основных типа человеческой ВНС — флегматики, меланхолики, сангвиники, холерики — вполне видны и в лошадях. Только эти тушки в несколько раз тяжелее и быстрее.

И постоянное стремление к самоутверждению. С выподвертом.

Вы думаете — конь вас возит? Он вас просто терпит. Вам кажется — вы им управляете? А ему просто лениво ссориться. Вы думает кусочком сахара добиться от него послушания? Нормальному коню плевать на ваш сахар.

Ему нужно, чтобы вы внушали ему уважение, чтобы вы смогли заставить вас слушаться, чтобы вы были довольны его работой. Вот тогда, в качестве наглядного подтверждения собственного качественного труда серьёзным человеком, он соблаговолит принять ваш грязный, вредный, маленький, пропитанный чужими запахами... кусочек сахара.

"Уважаемому коню от уважаемого хомосапиенса".

Ничего специфически лошадиного — нормальная общечеловеческая позиция.

Один из лучших цирковых наездников мира в 21 в. говорил о жеребце — звезде своего номера:

— В четыре года его решили усыпить — рядом с ним опасно было находиться. Когда я начал с ним работать — мне пришлось измениться, мне пришлось научиться полностью контролировать свои эмоции. Я ходил к психологу, я год занимался йогой...

Попандопулы всех времён и народов! Кто из вас отдал год жизни на йогу — ради коня?

А без этого... Янки ходит по Англии пешком, дон Румата раздражённо бьёт своего хамахарского жеребца между ушами перчаткой, но тот "только уныло мотал головой, не ускоряя шага". Румате есть чем себя утешить: Руматы Эсторские по традиции лучше разбираются в боевых верблюдах, чем в лошадях. У вас есть боевые верблюды? — Значит, и отговорок таких нет.

Чем конь лучше, тем он чувствительнее ко всякому небрежению со стороны человека.

Как известно, легендарный и славой овеянный командарм Семён Михайлович, был страстным лошадником и толк в конях понимал.

Вот идёт как-то Гражданская война. Едет себе, железный и несгибаемый, куда-то по степи — не то от Улагая убегает, не то наоборот — за Шкуро гоняется. Сам весь из себя такой... призадумавшийся. Типа: Деникина, что ль, словить? На одну ладонь посажу — другой шлёпну... А вот что бы сделать со Львом Давидовичем? Который главнокомандующий всеми вооружёнными силами Республики...

Заезжает наш командарм в станичку одну, видать, по делу. Спешивается и идёт в кустики. Я же говорю — по делу! А тут, как на грех, в ту же станицу, видать, по тому же делу, въезжают белые. В явном численном превосходстве и существенном количественном перевесе. Легендарный-то — углядел и сразу кустиками-кустиками..., а коня-то нет! Ушёл, понимаешь! Хорошо хоть — не ко Льву Давидовичу, а на водопой к колодцу.

Сидит наш несгибаемый в кустиках на корточках, и в негромких матерных выражениях ласково уговаривает своего верного коня вернуться и увезть его от вражеского разъезда нахрен. А эта, весьма чистопородная и, безусловно, высокопроизводительная скотина благор-р-родных кровей, стоит себе посередь станицы у колодца и... непристойно сёрбает. А ещё — фыркает в сторону прославленного командарма, помахивает хвостиком, попукивает и продолжает хлебать.

Долго ли, коротко ли, но закончились у красного генерала из бывших царских вахмистров народные слова, и вспомнил он свою главную командармскую ошибку.

Что фронт развалился — фигня, главное — коня не напоил. Закрутился, понимаешь, со всякими ревизионистами и белогвардейцами. Тут, блин, борьба за счастье всего трудового народа, пролетарская революция в мировом масштабе и прочая суетня, а тут родному коню ведро воды не принёс.

Так бы и лечь железному и легендарному в тех кустиках навечно, но верный конь напился, убедился в искреннем раскаянии своего, чего там на спине таскается, и соблаговолил, вспомнив про весь прежде полученный сахар и неизбежную победу грядущей мировой и пролетарской, вернуться в кустики к Семён Михайловичу. О чём тот в своих мемуарах и прописал.

По-хорошему — Гнедко должны были сначала объездить. В княжеских табунах есть специалисты-объездчики. Но у нас нет, а самый подходящий — инал торконутый — учит меня. Полный идиотизм!

Только позже я понял, что Чарджи решил объезжать Гнедка мною. Или меня — Гнедком?

По-хорошему уход за конём возлагается на конюха, боярин только ездит. Но торк взвалил на меня и эту работу. Я не мог отказаться — это выглядело бы как слабость.

Для конкретности. Снова... как бы это повежливее...

"Я вскочила на коня, и он прыгнул. Разбойники посыпались в стороны, а мы поскакали по дороге и через час остановились на миленькой изумрудной лужайке".

Верю. Более того, в Средневековье боевых коней специально учат некоторым специфическим упражнениям. Одно из них — прыжок вперёд с одновременным ударом копытами во все четыре стороны. Так рыцарь прорывается из кольца враждебных пехотинцев. Второе — подняться на дыбы и развернуться на задних ногах. Так рыцарь возвращается в схватку. Уже в выгодном для себя положении с внешней стороны кольца окружения.

А вот о чём импозантная попаданка не пишет... Видите ли, уже после получасовой неторопливой проездки лошадь потеет. Теперь её надо помыть.

Французы за несколько месяцев 1914 года — первых месяцев Первой мировой — угробили всю свою конницу.

— Лошадка... Она ж сама... Свободно, в полной гармонии с природой...

Или — она "сама", или — на ней ездят. Одновременно — не бывает.

Факеншит уелбантуренный! Хренова туча народа проваливается во всякое Средневековье! Ладно — эльфы да гоблины с орками и французами! Но люди! Они что, не знают, что лошадь надо мыть ВСЮ?!

Короче. Мадам, не сочтите за нескромность, но позвольте поинтересоваться: вы достаточно глубоко слазили вашему коню в задницу? Вы хорошо намыли своему жеребцу член и яйца? На той изумрудной лужайке...

Правильно мойте яйца своим жеребцам! Спокойно, ласково, уверенно. Твёрдой, недрожащей рукой. Но без насилия. Кстати, коням это тоже нравится.

Воспитанный жеребчик от приличных папы с мамой, не будет надоедать вам своим присутствием, но деликатно постарается быть к вам поближе. Если вы гуляете, одна или с кем-нибудь, вдоль ограждения выгона, на котором пасётся ваш... ездец, он обязательно подойдёт. Даже уйдя для этого с места с более сочной травой. Не для того, чтобы нагло приставать, класть голову к вам на плечо, хватать за выступающие части тела или попрошайничать еду.

Нет, он будет просто постоянно держать вас в поле зрения, он встанет так, чтобы слышать ваш разговор, хоть бы и по мобильнику. Он будет вас неотрывно пасти. Хотя и делает при этом вид, что пасётся сам. Такова великая сила гигиены!

* * *

Глава 253

Ещё несколько поразивших меня... коневодческих деталей.

"Привыкли мы, хватая под уздцы

Играющих коней ретивых,

Ломать коням тяжелые крестцы,

И усмирять рабынь строптивых...".

Блок очень точен: рабынь — усмиряют, коней — убивают.

У степняков, как оказалось, нет накатанных технологий усмирения коня. Принцип очень простой: непослушный конь — потомства оставлять не должен. Поэтому его режут и кушают. У пастуха нет ни времени, ни желания разбираться с капризами своей лошади. Это просто опасно.

Чарджи не знал изощрённых технологий "обламывания" непокорного жеребчика. Пришлось придумывать, подключив Ноготка — он же у нас эксперт по дозированному насилию.

Коллективное изнасилование коня... Моральное, конечно, а не то, что вы подумали. Фольк так и говорит:

"Если б я имел коня

Это был бы номер!

Если б конь имел меня -

Я б наверно помер".

Все местные жители хотели принять участие в таком... номере. Советчиков и подсказчиков... А как красочно расписывал Хотен свои предыдущие успехи на этом поприще...!

Пришлось рявкнуть и взять бразды.

Я же гумнонист! Разве ж можно! Мучить ржущую, лягающуюся, кусающуюся, самобеглую, волосатую... табуретку.

Выбрал самый мягкий вариант: бойкот. К Гнедко никто не подходил. Ни с чем. Ни с кормом, ни с водой.

К вечеру он разнёс денник. Открыли воротца, перегнали в другой. Звяга почесал затылок и разрушенное — восстановил.

А ночью к Гнедку пришла ласка.

* * *

Не в смысле стиля общения кобылы, а в смысле зверушки. Очень милый, полезный зверёк. Картину "Дама с лаской" видели? Хорошо ловит мышей, которые в холода сбегаются в конюшню со всей округи. Здесь же — и тепло, и корм лошадиный есть.

Где зерно — там мыши, где мыши — там ласка. А ещё для этого зверька лошадиный пот — как валериана для котов.

Самый страшный для слона зверь — мышь: выгрызает перепонки между слоновьими пальцами. Самый страшный для коня зверь — ласка. Она ничего не отгрызает. Она просто играет. До полного лошадиного изнеможения.

Говорят, что злобные ведьмы по ночам на конях катаются, гривы в колтун заплетает. Предлагаются и соответствующие методы решения проблемы: покропить, покадить, молебнуть и заплатить.

Неправда это — пряди конской гривы сами собой в косицы заплетаются, когда кони всю ночь в конюшне бесятся. Когда ласка их тревожит, потеть заставляет.

* * *

К утру Гнедко был весь в мыле. Но мою попытку положить руку ему на спину — пресёк однозначно. Поэтому следующие сутки он провёл с тем же триумвиратом: голод, жажда и ласка.

Комбинация этих факторов просветляют мозги даже самому тарпанистому жеребцу. И из лошадей — тоже.

На стадии завершения пришлось немножко... фармакнуть.

— Вот. Это поможет.

"Это" выглядело как бадейка кипятка грязно-буро-зелёного цвета.

— Ивашко, а что это?

— Отвар такой. Конский успокоитель.

Про конский возбудитель — слышал, про успокоитель — нет. Что коням, как и людям, для глупости и храбрости перед боем алкоголь дают — знаю. А с этим что делать?

— И как его применять? Плескануть кипятком в конячью морду?

— ?!!! Ты чё?!!! Это ж... оно ж... ну ты и сказанул!

Не дурак — намёк понял: дать остыть, заставить выпить. Пока конь под кайфом — оседлать.

На третьи сутки Гнедко выдохся и напился. Не — "в дрызг", а — "успокоителя". Но особой разницы нет: стоит в раскорячку, мало не падает, слюни висят, глаза закрыты.

Ага, чудак под кайфом! Самое время — надеваем уздечку. Ничего принципиально нового, хотя раньше я такие связки: "напоить, оседлать и он — твой!" — наблюдал применительно только к хомосапиенсам.

"Наденьте правильно сложенную уздечку на левую руку налобным ремнём к локтю, накиньте повод на шею лошади. Затем возьмите правой рукой коня за нос, положив ладонь правой руки лошади на храп, пропустив руку под мордой, то есть, как бы обнимая лошадь за морду...".

Тут мне Гнедко и говорит:

— А пошёл ты!

И головой так это... в сторону... И я вслед... уже своей головой. В стенку.

Спокойно! Никаких факеншитов! Особенно — уелбантуренных! Даже не думать! Полностью контролировать собственные эмоции! Я — спокоен, я — спокоен...

Ждём. Когда он набегается по деннику, пить захочет.

Как скотина отупляющего напьётся — вставлю ему трензель. Да не туда вставлю! В рот! А он не даёт! В смысле — не берёт.

Только фыркает и рта не раскрывает. А над ухом очень похоже фыркает эта торкско-ханская морда.

Тут Чарджи подсказал: надави, говорит, пальцем на десну в районе беззубого края челюсти лошади. Я как дурак... Гнедко от тычка пасть открыл. И тут же закрыл. Со щелчком.

Думал — без пальца останусь. Да уж... распальцовка в присутствии коня... неуместна.

Про кастрированных попаданцев я уже грустил, про безносых — грустил. Посижу на заборе — погрущу про беспалых попаданцев. Безногих, безруких, безмозглых... безлошадных.

Кое-что про коней я всё-таки знал.

Что потник, накинув на спину коня, надо чуть поддёрнуть в сторону хвоста — понятно. Это чтобы стоячая шерсть не мялась, а укладывалась в одну сторону.

Насчёт трензеля — целую лекцию своим людям прочитал. Хорошо, что на дворе уже 12 век — раньше бы не поняли.

Именно сейчас в "Святой Руси" идёт смена лошадиного железа. Псалии уже из обихода вышли, но недавно — после увеличения размеров колец на уздечке.

Прямо сейчас меняется и железо в лошадином рту: цельная, загнутая с обоих концов железяка остаётся только у крестьянских лошадок. Сначала княжеские дружины, а за ними и остальные вятшие, переходят на составной трензель: два железных, шарнирно сопряжённых прутка, на концах у каждого — кольцо для уздечных ремней и повода. Такая перевёрнутая буква V во рту лошади. Когда повод тянут — эта V сжимается. Концы сжимают нижнюю челюсть, шарнир поднимается над языком коня и давит ему в нёбо. У наезженных лошадей нёбо от железа — чёрное.

Я, естественно, разогнался и тут инновнуть:

— А почему бы не сделать третью, среднюю железку? Нынешний шарнир растягиваем в пластинку. Хочешь горизонтальную, хочешь — вертикальную. Сразу получим и французский трензель, и бристольский...

— Ты, Ваня, эта... давай попроще. Давай-ка, для начала, просто его почисть.

Как лошадь чистить тоже понятно: берём скребницу в левую руку, щётку в правую, щёткой слегка против шерсти, потом сильно по... А гнедятине нравится. Может, ещё и договоримся?

* * *

Вокруг коней всегда складываются мифы. Я не про Пегаса и прочих... древнегреческих парнокопытных. Вот наш, русский, лубочный стереотип: тройка от Гжели, например. У коней крутые шеи и хвосты трубой.

Красиво... "Красота требует жертв" — давняя человеческая мудрость. В данном случае — жертвой человеческого представления о красоте являются кони.

Голова лубочного коня опущена, что даёт красивый, крутой изгиб шеи и полёт гривы. Как это делается? — Нижний, подбородочный ремень на голове лошади цепляется за ремень на груди. Представьте себе, что вас за подбородок привязали к... к пупку. А теперь — выпучили глаза и побежали!

Как в бородатом анекдоте:

— Для лечения насморка я советовал сварить яйцо и положить на переносицу. Сделали? Больной выздоровел?

— Умер. Не дотянули.

"Стоячий хвост", как на русском лубке, был очень моден, например, в Европе в 18 в. Делается это смесью негашёной извести и перца. Смесь забивается коню в задний проход. Конский анус постоянно пребывает в повышенном тонусе, мышцы лошадиной задницы напряжены. Известь — разъедает, хвост — торчит, кавалергард — красуется, барышня — млеет.

"И хвост его как хризантемы в клумбе

Напоминают мне о вас и о былом".

В смысле — о непрерывном жжении в заднице.

Брачные игры хомосапиенсов дают массу геморроев всем остальным.

* * *

Седловку предварительно отрабатывал на тренажёре. Ну что тут не понятно?! Сделал коня из брёвен похожего размера и давай: потник, седло, подпруга, ногу в стремя, рукой за луку седла, вскочил, посидел... Слез, всё снял, повторил.

— Га-га-га! Гы-гы-гы! А боярич-то... умора! Не знает с какой стороны на коня залазить! Это ж все знают! Это ж даже самый малой в любом становище... Хи-хи-хи...

Если всякая полуполовецкая мелочь мелкая надо мною хихикает, то я её просто не замечаю.

— Кипчёныш прав: в Степи даже баран подходит к коню с левого бока.

— Вот я и вижу, Чарджи, что между степными баранами и степными ханами — разницы нет. В смысле: по мозгам. И не шипите на меня оба! Думайте! Почему джигит залезает на коня слева? — Потому что у него на левом боку сабля. Найдите на мне саблю. Углядели? Аксакалы малолетние. Мои мечи у меня на спине висят, а не в ногах путаются. Мне на коня с любой стороны влезать хорошо.

Редчайший случай: торк и кыпчак сошлись во мнении — Ванька спятил.

* * *

Это тоже из серии глубоко вбитых стереотипов.

Известный каскадёр как-то делится впечатлениями от просмотра очередного вестерна:

— Сначала — даже очень ничего. А потом режиссёр построил кадр так, что индейскому вождю пришлось залезать на лошадь справа. И всё — стало неинтересно.

Для мастера конного спорта, потомственного джигита-кабардинца, посадка на коня не с той стороны — бьёт по глазам. А мысли о том, что индейцы не использовали сабель и, соответственно, не были привязаны к левой стороне — просто не возникает. Это ж надо задуматься о причинах и допустить варианты.

* * *

Всяк человек подходит к коню к его левому плечу. Это все знают. Так и лови его там! На нож ли, на копьё. И меня так ловили. Да только без толку. А и славно, заскочив в седло да не с той стороны, ловцу сапогом-то по зубам дать! А я и сзаду на коня вспрыгивал. То-то вороги мои рты пораскрытыми держали. Только к таким играм надо наперёд обоих приучать — и себя, и коня. А дальше — и вскочить хитро можно, и от смерти неминучей ускакать. А уж после люди сказок придумают. Про колдовство моё, про коней волшебных.

Кстати о кабардинцах и их продукции. Под названием "черкесское седло".

* * *

Несколько раз в русской классике 19 века попадалась это словосочетание. Что-то из принадлежностей русского продвинутого офицера. У Лермонтова, Толстого, Куприна... Мелочь какая-то, литературный приём повышения реалистичности детальностью...

Любой попаданец в средневековье, который в этой... реалистичности не... детализируется — не прогрессор, а "шпак".

При всём многообразие сёдел, существовавших в истории человечества, их можно разделить на три класса.

Самый известный и распространённый в 21 в. — плоское седло. Оно же — европейское, классическое, английское.

Второй тип: пастушеское. Здесь же вакеро, ковбои.

Третий тип — черкесское.

А теперь в ценах.

Самая главная цена для всадника — сколько времени лошадь вынесет его на хребте. Лошадь устаёт не от веса всадника — от седла под ним.

Вьючная лошадь идёт "6 через 6". Смотри нормативы горно-вьючной бригады хоть бы и 21 в. Шесть часов непрерывного хода — шесть часов отдыха.

Лошадь под английским седлом выдыхается через два часа, под пастушеским — через четыре. Под черкесским — через шесть.

В реале это максимум: в отряде почти всегда есть и верховые, и вьючные лошади. Поэтому больше 6 часов конный отряд непрерывно идти не может.

Знаменитые монгольские тумены шли "о трёх конь" — два засёдланных и вьючный. Монголы поражали очевидцев способностью на скаку перескакивать с одного осёдланного коня на другого.

Монголы Чингисхана, занимались этим цирком, потому что ездили на разновидности пастушеского седла, а не на черкесском. Иначе бы могли и одвуконь идти.

Всем понятно? На треть сократить конский состав соединения, соответственно — размеры выпасов, численность ремонтных табунов и их пастухов, вдвое уменьшить количество потребных сёдел, поднять скорость движения...

Азбука: чем армия больше — тем тяжелее, медленнее она двигается. Наполеон делал кампанию 1815 года с относительно малой по численности армией, близкой к армии своего первого итальянского похода. И восклицал в восторге:

— Я нашёл свои итальянские сапоги!

Чингисхан, проведя кучу реформ, стандартизировав даже чисто технические вещи, седло — не поменял. Не знал, не рискнул?

А ещё черкесское седло просто легче: в три раза — английского, вдвое — турецкого.

Вообще: кабардинская упряжь проще европейской. Конь засёдлывается ею вдвое быстрее. Понятие: "время приведения в боевое положение" — знакомо? Успел всадник заседлать коня и встретить врага с саблей в руке — может, и будет жить. Не успел... жить не будет.

Цена мелочи — жизнь. И не одна.

* * *

Из мелочей собирал я победы наши. Вот смотри, красавица: лошадка несёт всадника дольше. Значит и войско моё может ворогов достать там, где и не ждут. Седельце легче, конь не усталый, значит и разъезды мои от вражеских всадников могут уйти, могут их догнать. Разведка моя вражеское войско облепляет, командир их — как слепой. А мы-то их видим со всех сторон! Азбука флажковая, гелиограф. Значит, вести передают быстрее. Коли враг слепой, а ты зрячий, так что ж не ударить? Да так, там, тогда, когда тебе только выгода и никакого ущерба. Своих людей — сберечь, вражье войско — под корень истребить.

Ещё одна ересь. Лошадиная ересь из серии "ну это же все знают!".

* * *

Существуют два вида рыси: учебная и строевая.

"Облегчаться на рыси" — это про строевую. Со стороны кажется, что всадник привстаёт на стременах на каждом шаге лошади. "Облегчается".

Три ошибки сразу.

Всадник не встаёт на стременах — колено как прижато к крылу седла, так и остаётся. Меняется "подколенный угол". Поэтому такая ломка в ляжках. Ну-ка, пару часиков — "сели-встали, сели-встали".

Внутренняя сторона ноги от колена вниз называется "шенкель", от колена вверх — шлюсс.

Чисто для собратьев-мужиков: если девушка "дала шенкеля"... Свои девичьи "шенкеля" вам в руки — есть шанс добраться и до "шлюссов". И осторожненько, нежненько... а не как жёсткое седло... С продолжением в форме... кое-какого стипль-чеза...

Вторая ошибка — "облегчаться" на каждом шагу лошади. Есть и другие стили: можно через шаг, можно через два, можно вообще — менять ритм в ходе проездки. Например, "пирамидкой".

Третья ошибка — вообще заниматься этим делом. В смысле — облегчаться. Не, не вообще! Я имею в виду — при езде на лошади.

Сейчас все лошадники криком кричать начнут. Именно этому движению — "сели-встали" — упорно учат в школах верховой езды.

Добившись того, чтобы движение человека попадало в такт лошади, тренер успокоено утирает пот со лба:

— Не безнадёжен.

Но масса наездников, особенно уставших, очень резко опускаются в седло. И тем самым — задницей своей — бьют лошадь по почкам. Часами.

Наездник инстинктивно — так ему легче — чуть затягивает начало собственного движения, и коню на рысях приходится не только прыгать с тушей на спине, но и на каждом шаге ещё и подталкивать тушку вверх.

Представьте себе, что вы не просто тащите на спине тяжёлый мешок, но и постоянно его подкидываете.

И английское седло, и строевая рысь — обязательный элемент всех европейских армий. Все так ездят, все так делают.

В основе — поведение средневекового барона. Этакого немытого, небритого, неграмотного абсолютного повелителя какого-нибудь европейского Мухосранска.

Прислуга постоянно озабочена состоянием пищеварения своего господина:

— А то он... совсем дурной становится.

Отсюда — строевая рысь.

— Их высокородные кишки не будут так сильно перетряхивать гусиный паштет, съеденный на вчерашнем королевском обеде.

Ориентация на "богатырский удар" требует массивного откормленного аристократа. Даже в 19 в. разница в среднем росте простолюдина и лорда в Англии — более 20 см.

Отсюда английское седло: устойчиво поместить эту тушку на спине лошади — требуется широкая плоская площадка.

"Богатырский удар" — один. Попал копьём в противника, сам удержался — фанфары и лавры. Для баронской славы критична именно одноразовая устойчивость. Кратковременная, при лобовом столкновении. Отсюда — высокие передняя и задняя луки седла. Седло-стул.

"Всё — во имя человека, всё — для блага человека". Единственный человек в феоде — барон. Кони, упряжь, навыки, стили... всё для его удобства.

"При каждом шаге лошади незнакомец приподнимался в стременах и, то слишком выпрямляя, то непомерно сгибая ноги, внезапно вырастал, а потом сгибался так, что положительно никто не мог бы судить о его росте. Если к этому прибавить, что под действием его шпоры одна сторона лошади, казалось, бежала скорее, чем другая, а движения ее косматого хвоста беспрестанно указывали, который ее бок страдает от шпоры, мы довершим изображение клячи и ее наездника".

Пример строевой рыси в исполнении совершенно нестроевого человека.

Юмористический персонаж, сентиментальный, чувствительный псалмопевец Давид из "Последнего из могикан" рвёт единственной шпорой бок своей жеребой кобыле. По мнению Фенимора Купера, это — смешно.

"Базовые стереотипы", "все так делают" — то, что отложилось в массовом сознании, то, что воспринято даже совершенно не наездником: подскакивать и пришпоривать.

Так — в Европе. А черкесы, например, не только не имеют на сапогах шпор, но нет даже и каблуков, которыми можно было бы ударить коня по рёбрам. Нет и плети-нагайки.

"Черкесские наездники погоняли лошадь тонкой плетью, с привязанным на конце ее плоским куском кожи, для того чтобы при ударе не причинять лошади боль, а только понукать её хлопками плётки".

В Степи на конях — все. На коня залезают не ради "богатырского удара" — на коне живут. Это задаёт другую систему приоритетов. В которой строевая рысь — неуместна. Кочевник не подскакивает в седле — он в него "влипает". "Учебная рысь".

* * *

— Чарджи, ты знаешь что такое "арчак"?

— Я! Я знаю! У отца было! Я видел!...

Бздынь — подзатыльник. Алу, влезший в разговор старших без спроса, отлетает в угол конюшни, откуда и глядит полными слёз глазами. Чарджи, разминает руку — сильно приложил. И презрительно объясняет через губу:

— Э-э... Ваши... умеют ездить только на... на лавках. На арчаке всадник сидит высоко, управление лошадью шенкелями невозможно, только уздой. Ваши так ездить не умеют. И не хотят.

— Чарджи, ты давно не мыл уши? Разве я тебя об этом спрашивал? Кстати, когда найдёшь "наших", таких же, как я — скажи. Я пока ни одного не видел. Алу, пошли к Звяге — расскажешь и покажешь.

Арчак — деревянная основа черкесских сёдел. Такой... фигурный домик с ложными фронтонами. Пошли к плотникам.

Не по обычаю: седла на "Святой Руси" специальные мастера делают — седельщики. Мастера серьёзные, уровень оружейников или ювелиров. Я уже вспоминал, что Свояк Ростику пару кованых сёдел дарил — княжеский подарок.

У Звяги Алу начинает нервничать, лепетать. Ещё бы, сопляк-полонянин местного мастера учить вздумал. Ухо, по которому Чарджи попал — пылает рубиновым, слюни летят, глаза снова мокрым наливаются. Оглаживаю мальчонку, успокаиваю.

— А ну — стоп. Вдох-выдох. Перестань суетиться.

Звяга, которого от дел оторвали, открывает, было, рот. Сейчас как выскажется по поводу всяких... бессвязно лепечущих поганцев мелких... Но под моим взглядом замолкает. Вспомнил как я заставил его токарный станок сделать?

— Так как ты говоришь? Задняя лука — низкая и наружу отклонённая? А зачем?

"Всяк солдат должен понимать свой манёвр" — сказал Суворов. Дополню генералиссимуса: а мастер — назначение изделия.

— Чтобы разворачиваться легко и стрелять с седла назад.

Типичная разница между европейским и степным седлом: у испанского, например, задняя лука — прямая и высокая. Для возможности подпереть поясницу. При лобовом ударе копьём это важно. А вот "стрельба на отходе" — с него невозможна. Соответственно, сыпется куча тактических приёмов.

Каркас Звяга сделает, кожей оклеим, теперь пошли подушку искать.

Горные туристы — альпинисты — называют туристов равнинных "матрасниками". А вот кабардинцев "подушечниками" — никто не называет. Хотя ни один джигит без подушки в поход не пойдёт. Без седельной кожаной четырёхлепестковой подушки. Хорошо бы — сафьяновой, набитой оленьей или турьей шерстью, которая не слеживается и не гниёт. Такие седельные подушки ценятся настолько, что часто входят в "цену за невесту".

Через неделю первый раз оседлал коня арчаком. Не! Не Гнедко! Своего деревянного тренажёрного. Походил вокруг — хорошо смотрится. Слазил — посидел. Мда... не лавка. Как на насесте. Позвал Ивашку опробовать. Тот мостился-мостился, плюнул и слез.

— Не, Иване, не для меня. Староват я уже. На жёрдочке поскакивать. Ещё и подушка эта... задницей держать...

Ну, извини. Тебе и неудобно, и переучиваться надо — без шенкелей, прижимаясь к седлу, одним балансом тела... Та же подушечка к седлу не крепится, на обычной строевой рыси — просто выскакивает из-под наездника.

— Ладно, Ивашко, тебе мы и табуретку оставим. А вот молодых... Чарджи, мы ж с тобой по два часа в день занимаемся? А где твои остальные 14? Вот конь деревянный, вот седло доброе. Всю старшую группу... седловка, посадка. Коня поставить на полозья и таскать по буеракам и колдобинам. Давай-давай ханыч. Спать некогда.

А спать-то и вправду некогда. И невозможно — болит всё.

* * *

"Выработать правильную посадку 99% всех всадников научиться не могут, потому что не умеют управлять мышцами пояснично-крестцового отдела".

Коллеги, посмотрите внимательно на свой крестец. Ну и как оно?

Как говаривал ослик Иа-Иа: "душераздирающее зрелище".

Масса попаданцев уверены, что их общефизической подготовки достаточно для езды верхом.

"Вскочил и поскакал".

Нет. Извиняюсь.

Это "нет" относится как "десантникам-бронегрызам", так и к "офисному планктону". У одних — часть нужных мышц перекачена, закрепощена, у других — просто отсутствует. Со временем это пройдёт. Но неправильная посадка останется и станет постоянным мучением и для человека, и для лошади.

Нужна изначальная, "на полу лёжа сделанная", подготовка. Десяток вариаций "мостика", "сидячего шпагата", "берёзки" по два десятка повторов каждого — включаю в свою ежедневную разминку.

Время-времячко... где его взять?

"А время а время не убавляет ход

А время а время идет себе идет".

И неважно, что оно "средневековое" — оно ж моё личное!

* * *

Кроме моего самообразования в части коней идёт самообразование в части мечей. Артёмий спуску мне не даёт. Хоть у нас в руках и деревяшки, а так врежет... А чтоб я от него не бегал — привязывает. У него-то ноги... не очень. Так он привяжет меня за ногу к столбу и ходит вокруг. Пока у меня привязь не закрутиться. Тут-то он ка-ак...

— А ты не спи, защищайся.

— Артёмий! Ну как можно защититься ножом от булавы?!

— Ты, Ваня, то — свет мудрости несказанной, а то — полено берёзовое. Защищаться надо не от булавы, а от человека. Мёртвый-то — булаву не поднимет, тебя не ударит. Хорошо запомнил? Давай-ка назад отматывайся.

Нужно предвидеть. Предвидеть удар и уйти или заблокировать. Предвидеть намерение и убить раньше. Азбука. Но как же тяжело... не сколько двигаться — видеть. Понять, предусмотреть. Не усомниться, но и не ошибиться.

— Вот я сейчас ударю тебя в лоб. Правильно — отклонился. Почему раньше не сделал? Потому что я не сказал? А без слов, по движению — ты не понимаешь?

С Артёмием мне повезло: спокойный, думающий мечник. Без истерик с самоутверждением. Может быть потому, что ему не только мечемаханием заниматься много приходилось, но и юриспруденцией с правоприменением.

* * *

На "Святой Руси" индивидуальная подготовка воина состоит в отработке боевых приёмов с оружием.

Всем понятно? Подтягивание, отжимание... отсутствуют как класс. Прыжки, например, в длину, в высоту... а зачем?

До Рабле — больше трёх веков. Так что — не напоминаю, а прогрессирую: Гаргантюа

"перепрыгивал через канавы, перемахивал через изгороди, взбегал на шесть шагов вверх по стене и таким образом достигал окна, находившегося на высоте копья".

* * *

Не поверили. Пришлось вспомнить собственное из каратешних игр — мы на тренировках всегда на стенку забегали.

Поверили, но не поняли. Тогда... я даже не знаю, как это называется. Берёшь шест...

Не! Не надо прыгать! Пусть этим древние греки занимаются, а мы по-простому. Берёшь шест подмышку, за другой конец хватаются трое молодцов и побежали. Мною в стенку. А я по стенке ножками — топ-топ-топ... Хорошо получается — до потолка добегаю!

После часов, дней, недель... всевозможных разминок, растяжек, пробежек и кувырков приходит время и для околооружейных игр. Имитируем и отрабатываем.

В одиночку или даже с Артёмием — мало, не хватает. Позвали мальчишек:

— А кто, добры молодцы, в боярскую дружину хочет?

А все хотят! Гридень! Это ж круто! "Мечи дадут булатные, доспехи харалужные...". Дам. Но — после.

А пока — "БГТО на все столики!". Извините за выражение. В смысле: "будь готов". В смысле: "туда и обратно". Я про путешествие хоббита, а не то, про что вы подумали.

И понеслось — групповая помесь бега с биатлоном, гимнастики с полосой препятствий. Но сначала по сто падений. На спину, на бок, на руки, с откатом, с переворотом... Артёмий только головой поначалу крутил:

— У нас так не учат. У нас учат стоять и бить. Но... интересно. А вот если...

Артёмий за мной не поспевает. Мы оба делаем вид, что это — исключительно из-за его больных ног. Но отрабатывать-то надо на скорость! Поэтому он ставит пару подростков с палками:

— Вот вам, молодцы, по оглобле. Типа — вы копейщики. А в руках у вас... типа рогатины.

Парни восхищены — название-то какое!

Понятно, что у ребят чисто имитация — палка и палка. Что я, дурак? Неучам железки в руки давать... Они же и убить ненароком могут! Да и самому брать... Беру в руки пару дощечек. Типа — "мечи заспинные".

Ага, ну... Артёмий ставит моих... спарринг-партнёров одного спереди, другого сзади.

— Ну, отроки, тыкаете в боярича.

Отбиваю, ухожу. Ставит третьего. Два отбиваю, от третьего ухожу. Добавляет в круг ещё тройку. Бли-и-ин! По ноге... Больно.

— Ваня, что ж ты спишь?!

— Так много их! У меня два меча, а не шесть! Всех копий мне не отбить. А круг они насквозь пробивают.

— Так выйди из круга! Ты же всегда не от супротивника бегаешь, а к нему. Ну и иди на них, на удар.

Повторяем. И как я не сообразил! Два копья отвожу в разные стороны, проскакиваю между парнями.

— Ну и? И чего встал? Поглупел от оглобли? Вот они развернулись и снова на тебя. Ты что, уронить никого не можешь? Ткни палкой им в глазик — ворогов меньше останется.

Стыдновато мне. "Эксперт по сложным системам", а "палкой в глазик"... не додумался.

Повторяем, прорываюсь, получаю в спину, но и сам... сильно обозначаю удар. Так это... контактно.

Кто видел чемпионаты по бесконтактному карате, тот знает: кровищи в тамошних соплях — вдоволь. Лучше уж сразу без иллюзий.

Парни обижаются:

— Не... не взаправду! У копейщиков щиты крепкие есть!

— Ай я старый, ай запамятовал! Возьмите вон там.

Щит учебный. По габаритам — "малый русский миндаль". Без умбона, оковки, оклейки, окраски... А так-то — один в один.

Повторяем. Мечом в левой руке отвожу левое копьё, смещаюсь вправо, подхватив гардой правого меча правое копьё, вздёргиваю его вверх-вправо, и шагаю "грудью в грудь" противника, так что древко копья бьёт его над щитом поперёк лица. А пятка копья ("подток") — под колено его соседу. Стоя на одной ноге, сгибаюсь до горизонта, обозначая при этом где-то у себя над головой рез ножиком в правой по шее противника — короткий клинок легко сходит с удерживаемого древка, а левой ногой бью в щит уже потерявшего равновесие соседа. Тот летит на своего соседа, и они громко валятся, как костяшки домино, но ещё и с множеством междометий. А я получаю мощный удар "рогатиной" в задницу.

— Ваня, у тебя сколько рук?

— Две...

— Так чего же ты левую с мечом вдоль бедра вытянул?! Если в ней есть меч, то он должен во вражьем теле дырку делать, а не ветерок тебе по яйцам гонять. Понял? Повторить.

Повторить... блин, больно — ягодица болит. Мда... Резвый парнишечка стоит на той стороне круга — хорошо копьём достал. Интересный мальчишечка — улыбчивый. И улыбка-то не злобная — спокойная, ласковая. Что за фрукт? Надо потолковать.

— Славно ты меня приложил. Теперь дня два сесть не смогу. Добрый копейщик может получиться. Тебя звать-то как?

— Мамка Любимом кликала. А батю не помню. Он, говорили, у Акима Яновича служил. С войны не вернулся. А летось мамка померла. Я потому к вам и пошёл, что ну... люди баяли... Рябина, де, своих не бросает. Ну... я ж... его стрелка сын. По отцу — и сыну место.

— Ой мамочки, держите меня все! Сказанул тоже: "стрелецкий сын"! Да матка твоя с обозником каким-то перетрахнулась по пьяни, а тебе сказок всяких... А ты и поверил (один из парней явно "тянет одеяло на себя").

Я ожидал драки, но Любим, чуть добавив сочувствия, соболезнования в свою, полную ангельской доброты, вечную улыбку спокойно ответил:

— Зря ты так. Матушка моя ныне с ангелами небесными амброзию вкушает. А твой лай... жалко мне тебя.

"Одеяльный потягун" мгновенно наливается краской, отбрасывает палку, засучивает рукава...

Тут бы они и сцепились. Но Артёмий ногой — топнул, в голос — рявкнул:

— Петухи! Разойдись! Взяли быстро щиты да копья. Сходитесь.

Вот же фрукт! Обычно при ударе лицо у человека меняется: сжимаются зубы, скалятся. А этот держит совершенно расслабленную благостную улыбочку. Я вижу, как у него раздуваются ноздри при выдохе. Но губы не твердеют. Противник у него посильнее, потяжелее. Но эта ласковая, всепрощающая улыбочка приводит в бешенство, "потягун" делает ошибки и летит на пол. А Любим, всё также улыбаясь, чуть запыхавшимся голосом спокойно резюмирует:

— Зря ты так. Не надо бы тебе про мою матушку худо говорить.

И пока противник, ошеломлённый добротой интонации, глупо хлопает глазами, Любим снимает щит и, как учили, наносит добивающий удар двумя руками на выдохе. Противник катается по полу, схватившись за живот, а Любим, очень доброжелательно, разглядывает его с дистанции трёх шагов. Не выпуская палки-копья из рук. А то вдруг добавить потребуется?

Похоже — "моя сволочь".

— Любим, я смотрю — из тебя неплохой копейщик вырасти может.

— Спаси тя бог, боярич. Только я бы в лучники пошёл. По отцу моему.

Оглядываюсь на Артёмия. Он-то куда лучше меня понимает — что из отрока можно вырастить. Я как-то в 21 веке... мальчишек на лучников-копейщиков-мечников не готовил.

Артёмий чуть прикрывает глаза — согласен.

— Коли хочешь — быть по сему. Давай к Ольбегу в стрелецкую команду. Поглядим на твои таланты.

Вот с такой, очень доброй, чуть виноватой улыбкой пришёл Любим ко мне на исходе ночи штурма Киева. Отряхивая мокрый снег с шапки, смущённо признался:

— Мы там, Иване, мадьяр малость побили.

Кованая отборная конная сотня мадьяр попыталась вырваться из взятого нами города, но попала в ворота, где Любим сумел собрать горсть своих стрелков. Там мадьяры и легли.

— А что ж ты так виновато говоришь-то, герой ты наш?

— Да какое тут геройство. Бери да бей. Жалко: коней добрых много поранили.

Странно ли, что едва получил я право давать боярство, как в числе первых получил шапку из моих рук этот вечно улыбающийся парень. Тем более, что синяк с моей задницы от его оглобли к тому времени давно уже сошёл.

Навык этот — двуручным боем короткими мечами пробивать копейный строй — не единожды мне в жизни пригождался. А в Бряхимовском бою — и жизнь мне спас, и к Андрею Боголюбскому подвёл. Кабы не было у меня этого умения — не было бы и Всеволожска моего. А что при научении синяков да шишек набрался — так в жизни моей сиё не единожды случалось.

Конец сорок шестой части

Часть 47. "Нам электричество — пахать и..."

Глава 254

Я — акын. Интеллектуальный. В смысле: "что вижу — про то и пою". Только я не пою, а думаю. Про — "что вижу".

Наверное — так неправильно. Наверное, надо как-то... по сюжету. Ну, типа: вступление-нарастание-бздынь. От завязки к финалу — по кратчайшей прямой. А что, бывают "некратчайшие прямые"?

Тут по прямой, извиняюсь за подробности, даже в нужник... не всякий раз. Потому как снег выпал. Так что, сперва в сарай — за лопатой, потом выслушать нытьё проспавшего дворника. И определить ему место дальнейшего прохождения службы. На кладбище.

Не-не-не! Не сразу! Сначала пусть могилки "в запас" выкопает. А уж потом... посмотрим... И сразу — назначить нового. Посоветовавшись с Потаней. И сразу ответить на все его, накопившиеся за ночь, вопросы. Приплясывая и переминаясь от гидравлического давления на выходе. На одном из выходов из всякого, хоть бы и трижды попадёвого, организма. А уж потом... О-ох... Хорошо... Так где, говорите, у человека душа расположена? На какой кратчайшей прямой?

Думать про что-то одно не получается, потому что вокруг — "Святая Русь". Я уже объяснял: всё — не так, всё — неправильно. Из всего увиденного, услышанного, вспомненного... в голове крутиться непрерывный "кубик Рубика", пазл мирового масштаба.

Иногда получаются... несколько нетривиальные результаты. Потом-то, конечно, понимаешь, что и до тебя... Но вот лично ты... Новизна, однако.

Вы "зомби" в качества зеркала когда-нибудь использовали? А вместо видюка? Вот и я — нет.

Качаю я как-то пресс. Рядом Артёмий парней гоняет — отрабатывает копейный удар.

— Шаг, пол-оборота, выпад. Неправильно. Кто ж так шагает! Резче! Бедром, плечом, рукой! Движение должно быть единым, слитным. Неправильно! Повторить!

Я сижу себе на лавке, накачавшись до... до перебулькивания в кишках. Отдыхаю. И вижу: парни чётко делают, как показывает Артёмий. А он показывает неправильно. Честно говоря, сам я не знаю как правильно. Но он говорит одно — "резкий шаг", а показывает другое — "мягкий подшаг". Парни повторяют, а он ругается.

"Свалка" услужливо выкатывает ассоциацию: в детском садике на утреннике детишки выходят танцевать — поголовно и одинаково прихрамывая. Все родители немедленно впадают в панику: тотальная эпидемия костного туберкулёза! Их успокаивают: нянечка, которая с детьми репетировала танцы — хромая. Детишки как увидели — так и делают.

Артёмий инстинктивно бережёт ноги и шагает мягко. А говорит как надо — резко.

Ребятки тыкают палками в мишени, я вспоминаю как Сухана штыковому бою учил... Щёлк — пазл соединился.

— Сухан, иди сюда. Смотри внимательно — что Артёмий делает. Повтори.

— Что-то, Иване, твой "мертвяк ходячий"... коряво. А говорили — славный боец был.

— Артёмий... Ты извини, конечно... Но у Сухана — абсолютная память. Акынизм такой: что видит — то и поёт. Виноват — повторяет. Повторяет за тобой.

— Так ведь он неправильно делает!

— Вот и я об этом...

Артёмий так и завис с открытым ртом. Потом закрыл. Подумал и пошёл вокруг Сухана.

— Так. А повторить можно? А медленнее? А можно ему сказать, чтобы он правую дальше...?

Был бы мужик поглупее — начал бы горлом брать, обижаться, суетню всякую разводить. Но Артёмий ухватил сразу — "зеркало". Точнее — "живое зеркало" из "мертвяка ходячего". Звучит, конечно... непривычно.

Здесь проблема — зеркальных залов нет. Возможность отточить движение, как это делает рукопашный боец на татами или балерина у станка... только со слов стороннего наблюдателя.

"Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать" — эта мудрость в разных вариантах звучит у многих народов. Здесь такое "лучше" — просто отсутствует.

До Артёмия уникальность ситуации дошла быстро.

— Иване! Отдай мертвяка мне!

— Исключено. Душа его у меня. Я его от волхвов увёл. Придётся мне рядом посидеть, покомандовать им. Пока ты себя в этом "зеркале" разглядывать будешь. Уговор такой: ты в него смотришься. И — учишь. Его и меня. С объяснениями. Всему, что сам умеешь.

— Хм... Я много чего знаю. Не только с копьями.

— Всё равно — всё надо проверять. Тебе же самому интересно — как ты со стороны смотришься. Все свои ошибки и неточности увидишь. Заодно и нас научишь.

"Гляжусь в тебя как в зеркало

До головокружения...".

Точно: и у меня, и у Артемия — вплоть до подташнивания. Дорвались.

Сухан воспринимал уроки лучше меня. Быстрее, точнее. С одного раза — повторял. Мы выбирали из нескольких вариантов — оптимальный. Этот "накатывал" уже я сам.

Артемий показывал, например, несколько вариантов мечного "удара сокола". Ходил кругами, останавливал на разных фазах движения, бурчал себе под нос:

— Клинок выше... кисть не довернул... тут вот, в поясе слабина... я что, вот так по глупому губы выпячиваю?!

Каждому человеку более всего интересен он сам. Потоп селфи в моё время — одно из проявлений. А тут — ещё и динамика. Возможность многократной прокрутки со стопом в любой момент.

"Ходячий мертвяк" — видюк средневековья? Нигде такого не встречал...

Начинали-то мы с копий. Потом пошли все остальные железяки, в которых Артёмий чувствовал себя уверенно. Меч, топор... мои сулицы и ножики...

— А два топора? Чимахай как-то показывал...

— Он показывал рубку дерева. В бою — иначе. Давай-ка посмотрим обоеручный бой на двух топорах.

Мы перешли от чистого повтора — "зеркала" — к экспериментам с редкими, непривычными видами оружия и их комбинациям. Фехтование двумя боевыми топорами... блоки, обводки... — очень непривычное занятие.

— Артёмий, ну что ты пристал к булаве с кинжалом! У Сухана и своё оружие есть. С изменяемой геометрией крыла.

— Это что такое? Покажи. А... Не, Иване, это... с изменяемой геометрией... в другой раз. Давай лучше попробуем полуторный меч с цепным кистенём...

Сухан делал, повторял, оттачивал, показывал... И — запоминал. На глазах превращаясь в очень высокопрофессионального бойца-универсала.

"Ходячий мертвец" — "универсальный солдат"?

Увы — только наглядное пособие. Тренажёр. Как играть в большой теннис от стенки.

Повторить, показать приём, связку — великолепно. Учебный бой — прекрасно. Когда "все ходы расписаны". А вот если партнёр ошибается... Хорошо — если просто остановится. А то — продолжает молотить не глядя.

— Сухан, вот ты делаешь выпад копьём. А я — твой противник. Вот противник уходит вправо. Что надо сделать?

— Не знаю.

— Надо довернуться и со всей силы подтоком... Уййё... Ты, б...га, м...к не закопанный! Зомбяк пи...крылый! Ты ох...л?! Срань господня!

— Иване, перестань ругаться. А то боженька язык отх...ярит.

Никогда не видел безъязыкого попаданца. А должны быть — говорим-то мы всякое. Надо сдерживаться. Хотя бы на язык.

Но с зомби-то что делать?

"Живой мертвец" — "Оружие первого удара"?

Первый удар делает хорошо. А вот реакция противника... только если в рамках наработанного. Нарабатываем.

Одновременно — удваиваем группу обучающихся, интенсифицируем тренировки.

В реале — нагружаем меня, любимого, потому что Сухан от меня — никуда, а просто смотреть со стороны... Ничего, тяжело в ученье — легко в мученье. Работаем.

Как бы ни интересно было заниматься саморазвитием в форме физкультуры или различных ремесленных дел, оставались и дела организационно-экономические. Все постоянно хотели кушать.

"Дай мне детка...".

Даю.

Едва стал санный путь, как погнали обоз в Смоленск. Два наших основных товара: штуки тонкого полотна-паутинки и кадушки колёсной мази. Пока Николай в городе, он, я уверен, сумеет их выгодно толкнуть. Чуть добавили образцов разной глиняной и деревянной посуды — пусть попробует потолковать на городском рынке.

А вскоре другой обоз привёз обновку: отца Никодима поставили-таки пресвитером в Невестино.

— О! Никодимка! Какими судьбами в наши края?

— Дык... эта... Владыко Мануил в благочестии своём соблаговолил поставить меня в приход Невестинский и благословил на подвиг пастырский.

— Это очень хорошо, что ты к нам заехал. У меня по твоей части дел куча: крестить, венчать, отпевать...

— Да, боярич, наслышан я. Строишься ты сильно. Люди к тебе идут. Надобно освятить строения твои, исповеди от христиан православных принять, молебны отслужить, водосвятие провесть... Как рассчитываться-то будешь? Сам за требы заплатишь, или с людей твоих брать?

Вот же гнида!

Хотя... "всякий труд должен быть оплачен". Чистый бизнес, ничего личного. Но мне... "не по ндраву".

— Ты, голова пОпова, думай. Если ты ко мне по-людски, то и я к тебе по-человечески. Ты в вотчине даром службы отводишь — я тебе в Невестино незадорого помогаю. Поповское подворье там сгорело, церковка ободранная стоит... А — "нет", так — "нет". Всё через куны пойдёт. Вот, к примеру, придут вдруг лихие люди... или, ни с того, ни с сего — крестьяне бунтовать начнут...

Я радостно улыбался в лицо Никодиму.

"С одной стороны нельзя не признать, с другой стороны нельзя не признаться".

Конечно, Аким, как вотчинный боярин, должен поддерживать в округе порядок и всемерно способствовать... Но случаются по жизни разные мелочи, типа — припозднились мы... а он-то уже того...

Никодим вылез из саней полный собственного, неизъяснимого словами, величия и глубокой уверенности в завтрашнем дне вплоть до дня Страшного Суда. Предполагаю, что он от самого Смоленска репетировал свою речь передо мной, выражение лица, интонации...

Как он, весь из себя с благодатью по самые ноздри и благословением епископским на бледном челе, торжественно въезжает, а тут я, типа смиренно подхожу под благословение пастырское, и, облобызав длань пресвитерскую, взыскую и алкаю наставлений и поучений.

Но моя буйная радость при его появлении — несколько сбила настрой. А мгновенный переход к острым вопросам "про деньги" — добил.

Ну не делают так на "Святой Руси"! Инновизм сплошной! Почти неотличимый от хамства.

Гостя надлежит напоить, накормить, в баньку сводить, за стол усадить... А не прямо с порога, прямо во дворе, колен не преклонивши и дланей не облобызавши, без интересований про здоровье, погоду, путь-дороженьку, "здоров ли твой скот? — а баба?"...

Никодим замялся, засмурыжил носом, а я — "молчание знак согласия" — уже понёс "по базарному", в голос:

— Эй, люди добрые, гляньте какой у нас гость дорогой! Отец Никодим — новый пресвитер Невестинской церкви! Наш друг давнишний по делам Смоленским! Окормитель и увещеватель всего осиротевшего прихода нашего! Мы с ним на пару — бесов злых на Аннушкином подворье гоняли. Теперь вот заехал требы справить. Завтра с утра сразу и начнёт. И гроша не возьмёт. Ибо мы с ним — друзья боевые, плечом к плечу против чертовщины сатанинской... Ты вещи туда кинь, и — в баньку. Меньшак, баня горячая? Давай гостя дорогого долгожданного самолично веничком прогрей. Давай-давай.

К скромному вечернему застолью подтянулись и Аким с Яковым и Марьяшей, и Аннушка с законным мужем.

Чисто, тепло, светло, вкусно, мягко, доброжелательно и приветливо... По-семейному. Распаренный в бане, благостный Никодим только щурился как кот, поглядывая в низко вырезанное декольте посаженной рядом с ним Марьши.

Уточню: ничего срамного, обычная женская рубаха-голошейка. Да ещё и прикрыта платочком на плечах. Только платочек после второго тоста стал чуть сваливаться, а вырез... и сначала был чуть глубже обычного.

Никодим толкал речугу. О том, какой он талантливый и необыкновенный, как его все любят и уважают. Какие у него всякие особенные случаи случались. Марьяша ахала и, наклонившись к попику, смеялась глубоким грудным голосом. Отчего Никодим надувался как петух перед кукареку и запрокидывал в себя очередную кружку с бражкой.

Остальные тоже участвовали: Аким удивлённо-раздражённо поглядывал на дочку. С другой стороны стола злобно косился Чарджи. Рядом морщился и вспыхивал багровым румянцем стыда Ольбег. Впрочем, Артёмий и Ивашко, тоже приглашённые на ужин, старательно отвлекали его внимание более интересным — описанием вариантов взаимодействия пеших стрелков и копейщиков.

Как-то я со всем своим прогрессизмом-педагогизмом-экономизмом совершенно забыл о насущном — о семействе своём. Пора сестрицу замуж выдавать. А то нахлебаемся.

Нарастающее взаимное мурканье, идущее, после множества выпитого, уже без оглядки на присутствующих, чреватое спонтанной вспышкой самовыражения и мордобития всех наблюдаемых застольных психов, начиная с меня самого, было прервано мною, на правах хозяина, в нормальном боярском "святорусском" стиле:

— Никодимушка, тебе какую бабу прислать постель греть? Толстую или тощую?

Стандарт святорусского гостеприимства — хозяин должен обеспечить удовлетворение всех потребностей гостя: нужник, баня, стол, постель. Постель должна быть тёплая. И — мягкая. Не кирпичи же разогретые туда подкладывать!

Марьяша поняла первой, поджала губки, стянула, наконец-то, платочек поплотнее, и пошла собираться домой. Вдовица убогая... Вспомнила-таки своё место.

Никодимка ещё несколько минут мучительно пытался найти то... что только что... перед носом... так услаждало взгляд... но нарвался на очередную поллитровку креплёной бражки, и тем избавился от всяческих мучений и исканий.

В таком... уполлитренном состоянии он дал, наконец, внятные ответы на два давно мучивших меня вопроса:

— У дяди твоего, у игумена, на руки пятнышки такие синенькие. Не знаешь откуда?

Смысл ответа, если отбросить рассуждения о величии дядя, неизбывной храбрости самого Никодима, героизме Святого Георгия и благолепии Православной церкви, состоял в том, что несколько лет назад явился в город некий колдун. Из дальних восточных язычников. И совращал души христианские, являя мощь всякую сатанинскую.

В том числе было: глотание клинков железных безо всякого вреда для глотателя, вынимание яиц куриных из ушей людей православных, пропадание прямо с ладони монет серебряных, с последующим их появлением в разных местах на телах окружающих, вынимание голубя — птицы божьей! — из собственной задницы, и прочие мерзости.

Игумен, углядев в деяниях сих козни дьявольские, велел колдуна имать, а вещицы сатанинские бросить в огонь. Вот тогда-то одна из этих вещиц и пыхнула пламенем адским, да и опалила длань православному бесогону.

Игумен, явивший столь высокую силу духа, что даже и огонь, из пекла принесённый, крестное знамение творить ему помешать не смог, был владыкой Смоленским особо отмечен. Запах же серы, который, как всем известно, есть безусловный признак явления врага рода человеческого и проклятых слуг его, послужил дополнительным основанием для наказания колдуна.

Последним же подтверждением сатанинской природы колдуна явилось то, что, будучи бит кнутом, сей богомерзкий пришлец возопил на языке неслыханном, коим черти промеж себя в пекле говорят — всякие ляо, мяо... Взывая, очевидно, к Князю Тьмы.

Тьфу, гадость какая!

Посему был колдун бит кнутом 400 раз. Чего пережить даже и слугам сатанинским — не дано. Затем тело его было сожжено, а прах — в болото брошен.

* * *

Закономерно: на заре европейской истории пороха его часто именовали "дистиллятом дьявола". Первое применения чего-то, что называют "порох", с чем-то, что называют "пушки", случится лет через сто на Иберийском полуострове. Ещё лет через сто легендарный Бертольд Шварц заново изобретёт эту смесь для немцев и французов.

А пока мешки мелкого, не гранулированного, очень разнообразного по составу, чёрного порошка (на Руси говорят "мякина") иногда появляются в караванах с шёлком. Кажется, в Новгороде есть купцы, которые им пытаются торговать. Но смесь, после столь долгой транспортировки и неадекватного хранения на верблюжьих горбах под атмосферным воздействием, теряет свои взрывчатые свойства и применяется исключительно в медицинских целях. Порох и в 20 в. будут применять для дезинфекции ран. Хотя... вот же — пыхнула.

Ну и фиг с ним — с порохом у меня пока не горит.

* * *

Рассказик интересный. Выпьем. За церковь православную, за геройство Святого Георгия, за твёрдость в вере дяди-игумена. Ты меня уважаешь? И я тебя уважаю. И ещё по одной. И перейдём ко второму вопросу.

Второй вопрос куда более насущный. Я бы даже сказал — скабрёзный. Приличные люди таких вопросов ледям не задают. Но где я тут, в Пердуновке, найду ледь? Поэтому в лоб:

— Никодимка, а чего тебе насчёт меня доносить велели?

Как бы ни был попик пьян, но вскинулся:

— Тебя? Не, ничего... как можно... ты ж... бесов изгонитель... не...

Врёт. Нагло, глупо, рьяно. Пьяно.

Так головой трясёт... как бы не отвинтилась. Дотрясся.

До поганого ведра не дотянул... Мда... Не... не презентабельно. А, плевать — прислуга уберёт.

— Так я не понял — тебе бабу в постель прислать?

— Бе-бу-бы...

— А может, ты мальчика хочешь? Или — коня?

— Бу-у-у-ы-э...

Пойду-ка я проветрюсь. Что-то и мне многовато "на нос" пришлося... Как же там у Шаова...

"Средь пира вспомню я печально:

"А что ж отчизна, милый край?"

А мне отвечают:

"С отчизной будет всё нормально,

Ты, знай, закусывай давай".

Попандопулы! Все помнят? Насчёт "закусывай"? Без этого — никак. Это ж все знают! Исполнение всякой общественной деятельности в нашем отечестве сопряжено... — ик... мда... и напружено... О-ох... нет, так пить нельзя... Я же завтра на Гнедко... Где моя любимая гнедятина? Если эта сволочь мохнатая опять... Оп-па. А что здесь делает "горнист"?

— Дык... эта... боярич, ты ж сам за мной посылал! Не, если не нужен — так я пойду.

— Стоять!

Что я хотел? Что-то я придумал... была у меня какая-то мысль... Про попа и горниста. Ведь зачем-то я его позвал...

— Э... Да. "Горнист"... Тебя давно в задницу трахали?

— Господине! Как же можно! У меня ж жена, мы ж сироток в дом взяли...! Боярич! Иван Акимович! Смилуйся!

— Цыц. Не нравится? И не надо. Значится так... охо-хо-хо... как же ж мне тяжко-то... В трапезной — попец приехавший пьяненький облевавшийся лежит. Вкатишь ему ещё пива. Нашего. Отволочёшь... вежливо! — в гостевую опочивальню. Разденешь, умоешь, спать уложишь. И сам ляжешь — постелю ему согреть. Не тряси, блин, головой! А то меня от этого... мутит. Ты знаешь — кто я?! Я — дерьмократ! Я — либераст! До корней мозгов! И этих... костей волос! А ещё я — эман... эмансипа... эмансипе... эмансипиздун... Вроде...? А, плевать! Короче: я — освободитель! Дарую тебе... ик... свободу. Полную! Хочешь — его на себя затяни, хочешь — сам на него залезь... Сам! Всё — сам! По своей... ик... вольной волюшке. Ой как нехорошо... ой как мне... Но, итить вас всех ять коромыслом! Через час, когда я проблюсь, продышусь и приду проверить — картинка должна быть однозначная! Что он тебя в постель затянул и... Тьфу! Чем же я таким гадским закусывал...? И прожёвывал плохо... Масла со стола возьми. Для смазки. И — сметанки. Для ознакомления. В смысле — чтобы были однозначные знаки. Что-то мне совсем... а от твоей морды... Брысь отсюдова! Бегом! Бу-у-у...

Вот тут, в отличие от всяких технологических инновизмов, мой расчёт времени оказался правильным.

Через час, совершенно чистенький изнутри и снаружи, с просветлённым, благостным выражением лица на некачаемой, пока ещё, голове, я вступил в темноту гостевой опочивальни.

Трёхструйный канделябр, влекомой рукой верного, и, что в данных условиях особенного важно, абсолютно непьющего Ивашки, осветил картину однозначного грехопадения служителя культового. А откинутое с задницы Никодимки одеяло позволило недвусмысленно идентифицировать исполненную им роль пассивного гомосексуалиста.

— Горнист, ты масть сменил?! Порвал попу анус?

— Да не... я ж ... он же ж сам... а я чего? Я ж ничего... моё дело холопье... велено: умыть, раздеть, спать уложить... а ему, вишь ты, холодно... постеля-то... он за руку — цап... будто клещ вцепивши... ну я вот... а он жмётся и жмётся...

А парень-то — не дурак. Лепечет грамотно — без излишних подробностей и однозначностей. Источник инициативы определён, а исполненные роли... непринципиально. По "Ветхому Завету" — смертная казнь обоим, а не по ролям.

Подымаю Никодимку с постели. Падает, стонет, глаз не открывает. Только после серии пощёчин неуверенно разлепляются веки.

— Ты! Прореха на человечестве! Ты хоть понял — что ты наделал?! Тебя епископ Смоленский — рукоположил! Тебе дядя твой — приход выпросил! А ты... всё их к тебе доверие! В задницу... Тебя теперь... только в монастырскую тюрьму, на хлеб, на воду до скончания века!

Мычит и падает. Ну и ладно. Выговаривать пьяному — бесполезно, моя благоверная — всегда утра дожидалась. И это — правильно.

Уходим, прихватив его сумку с грамотками и другими ценностями — вдруг что-нибудь интересное найдётся.

По дороге уточняю у горниста:

— Ну и как оно тебе?

— Дык... ну... эта... не встал.

Кто именно "не встал"? Как-то я... головой торможу. Не понял!

— А как же... ну, это всё... мы ж все видели... у попа задница... вся в...

— Так ты ж сам... велел взять со стола... а там гусятница стояла... да... с рукояткой не вынутой... ну... с взял с собой... а вдруг он жрать захочет? А как чувствую — не могу... да уж... я его, стал быть... насчёт масла — ты ж велел!... и этой рукояткой... Вот.

Какой сообразительный парень! Потому что — трезвый. А вот я бы точно не додумался. Хотя...

* * *

В начале 20 века случился аналогичный случай.

Не! Не в Бердичеве! Не то в Бирмингеме, не то в Манчестере, не то в Лидсе... где-то там, у них.

В доме, где проживало несколько семейств, нашли изнасилованную насмерть восьмилетнюю девочку. Естественно, подозрение пало на проживающего в этом доме мужчину с криминальным прошлым.

В истории дактилоскопии этот случай интересен тем, что у всех жильцов были сняты отпечатки пальцев. Без предъявления им обвинения. Что являлось, по тогдашним и тамошним представлениям, безусловным нарушением свободы личности и вторжением в приватную жизнь. Полиция Соединённого Королевства специально гарантировала, что полученные отпечатки граждан не будут использованы при расследовании других преступлений.

После этого оказалось возможным найти преступника. Точнее — преступницу. Соседка главного подозреваемого невзлюбила его за игнорирование её обширной и колышущейся фигуры, и решила таким образом отомстить. Само преступление было исполнено с помощью рукояти толокуши, которой преступница в обычное время толкла картошку у себя на кухне.

* * *

Надо парня с такой могучей соображалкой привлекать к своим делам. Но позже — сейчас... молочка бы и спать. Если спальня качаться сильно не будет...

Никодимка поднялся только к полудню. Охая, постанывая, держась за стенку, в наклонку направился в сторону нужника. Я успел занять главное место за столом в трапезной, и встретил его понимающей презрительной усмешкой.

— Эй, бабы, дайте болезному квасу. И — брысь отсюдова. Ну что, пОпова головушка, ублажил свою попу? Обе болеют?

Бедняга аж захлёбывается квасом. Долго откашливается, потом снова тянется к кружке. Нет, терпеть этого я не буду. Тем более — и самого ещё... покачивает.

— Не слышу ответа. Ты хлебать-то погодь. Вчера вдоволь нахлебался. И чего теперь с тобой делать? Ты хоть помнишь, что ты вчера... учудил?

Отрицательно трясёт головой, старательно не поднимая лица от кружки.

Врёт. Врёт потому что трус. Надеется, что ситуация сама собой рассосётся. Страусиная манера: раз ничего не помню, то ничего и не было.

Молчит, упёршись в кружку. И я молчу. Держу паузу, держу улыбочку. В очередной раз, взглянув искоса поверх края кружки, вдруг с воем сползает на пол и ползёт ко мне.

— Господине! Иван Акимович! Не погуби! Смилуйся! Бес попутал! Сатинский промысел! Не помню я! Не виноватый! Хмель все помороки забил, затуманил! Не корысти ради, не разумением человеческим, но лишь диавольским наущением...

— Стоп. Так приходской пресвитер будет по "диавольскому наущению" пастырскую службу править?! Окормление по-сатанински?!!

Никодим продолжает выть, плотно обхватив мой левый сапог — правый я успел убрать.

* * *

Православная церковь на Руси очень против мужеложства. Если мирян церковники не очень эффективно пытаются образумить словами, то для своих наказание применяется жёстко и постоянно. Принципиального эффекта это не даёт — инциденты повторяются из столетия в столетие вплоть до 21 в. включительно. Но страх пока внушает.

Близкая смерть в монастырской яме-порубе для Никодима вполне реальная перспектива.

Но у него есть и другой страх — не только животный страх предстоящей долгой и мучительной смерти, но и этический страх — страх нарушения табу, действующего в обществе. Не только страх наказания, но и страх самого себя, страх своей маргинальности, своей... анти-христианскости. Ему нужно не только отсутствие огласки, но и утешение. Чтобы я его убедил, что он — нормальный, не свихнувшийся. Здесь говорят: "бесом обуянный".

"Мерцающее" сумасшествие — мучительно для личности. Один из моих знакомых временами тоскливо говорил:

— Когда я был нормальным, я так не поступал.

* * *

Исполняю штатную последовательность: пристыдить, пригрозить, укорять, утешать... Дождаться катарсиса в форме обильного слёзо— и слюноотделения. Выслушать поток обещаний:

— Да я...! Больше никогда...! Вот те крест святой...! Как бог свят...! Всеми фибрами...! Самой Пресвятой Богородицей...! Всякую волю твою...! До самой гробовой доски...!

Думаю, ему можно верить: вряд ли он будет ещё раз всовывать себе в задницу умасленную рукоятку от утятницы. Но надлежит по-отечески погрозить пальчиком:

— Ты смотри у меня, знаю я вас...

Наконец, просветлившийся от моего прощения (и зачем оно ему нужно?), умывшийся слезами и воспаривший духом, отец Никодим несколько нетвёрдыми ещё шагами отправляется облачаться. Народ уже собирается для проведения обрядов.

Как пастырь он, конечно... Да и бог с ним — главное, чтобы из него не только разные... жидкости, но и благодать — проистекала.

"В основе почти всякого крупного состояния лежит преступление" — сия истина не мной сказана. Однако же дополню: в основе всякого государства лежит множество преступлений.

Начало деятельности моей происходило в местности мирной, добрыми государями управляемой, по законам давним, традициями овеянным, живущей. Коли закон есть, то и надлежит его к пользе своей применить. Например, нужного человечка выставить преступником. А далее уж и человечка, этим страхом взнузданного, применять для дел надобных.

Случай с о.Никодимом был, безусловно, преступлением моим. Следствием же его явилось то, что Никодим ощутил преступником себя. И от сего страха не только глупых и вредных доносов не слал, но и наоборот — в делах моих был удобен.

Не единожды применял я сей приём в делах своих. Да и то сказать: коли у нас, на Святой Руси — "всё через задницу делается", то вельми странно было бы и саму Святую Русь делать иначи.

Польза от "карманного попика" Никодимки явилась куда раньше, чем я предполагал. Через три дня, после исполнения необходимых треб в вотчине, мы закатились в Невестино: попа отвезти да на месте посмотреть — что надо там срочно сделать.

Вбитое через зад научение, как обычно на Руси и учат, состоящее в меня послушании и слов моих исполнении, привязанность его, произошедшая от моего прощения и утешения, спасло несколько десятков человеческих жизней. Вероятно, и мою единственную — тоже.

Мы прикатили в село на двух санях — я ещё несколько парней из "старших курсантов" прихватил: хотел присмотреться к ребятишкам. А своих ближников дома оставил. А зачем? Места знакомые, нахоженные, татей-душегубов нет.

Невестино было занесено снегом. Над селением не было стоячих, издалека видных, столбов дыма от труб топящихся печей. Поскольку и самих труб ещё нет. Несколько поднимавшихся в разных местах струек дыма сливались в сплошное туманное облако, колыхавшееся над селом.

Натоптанная тропинка с берега к проруби на реке, другая, присыпанная недавним снегом — вверх, к заснеженной церковке на горке у заметённой берёзовой рощи.

Да уж, были здесь дела... Вспомнилось, как бежала туда, вверх, под дождём, оскальзываясь на мокрой тропке, Трифена. Как я потопал за ней следом и что из этого вышло. Не полюбопытствовал бы тогда, не исхитрился, поленился... и не было бы у меня моей гречанки. И много чего другого не было. Не только ласковой и жаркой смуглянки в моей постели... хотя и это очень даже... Языка бы не знал, бился бы сейчас с обучением детишек... лбом в стену. Глупее был бы.

Я сам — был бы хуже. Меньше знал, меньше понимал, меньше умел.

Неправда, что попаданец меняет мир "вляпа" — мир тоже меняет попаданца. Неправда, что я учу туземцев — они меня тоже учат. Я учусь у них. Мы учимся вместе. Чтобы вместе выживать в этом мире.

"Возьмёмся за руки, друзья,

Чтоб не пропасть поодиночке"

Только "друзей" здесь — надо сперва найти и вырастить.

Ностальгия по недавним моим "подвигам" — прямо переполняла и захлёстывала.

А вот и промоина в воротах околицы. Я тут в тот раз ночью пролезал. Был дождь, в вымоине бежала вода, а я весь мокрый и грязный... А теперь просто глубокая замёрзшая колдобина...

— Никодим, обрати внимание. Укажешь старосте — чтобы заделали. Непорядок.

Возчик хлестнул лошадь, сани тряхнуло. Вторые пришлось перетаскивать. Где-то взлаивали собаки, на деревенской улице никого не было, не видно и людей во дворах.

— Сейчас за угол повернём, на поповское подворье подъедем. Место хорошее, прикинем чего сколько надо, чтобы заново отстроиться.

Место... памятное. Я тут такие дела... уелбантуривал! Христодула первый раз увидел...

Мы не доехали. Завернули за угол...

И попали... как "кур в ощип".

Куча мужиков и баб. Толпа. На улице и во дворе за распахнутыми настежь воротами. Мужики молча смотрят, мнут в руках шапки. Бабы тихонько воют, вытирая глаза уголками платков.

И тут — мы. С весёлым гомоном молодых здоровых парней после не тяжёлой дороги. Здрас-с-сьте...

Из глядящей на нас, замершей, молчащей толпы вдруг истеричный, подымающийся до визга, женский голос:

— Они! Убийцы! Ироды! Душегубы! Насильники! Звери Рябиновские!

И рядом — негромкий, недоумевающий молодой басок:

— Точно. Рябиновские. Во бл...

Э, грамодяне, вы чего?! Об чём крик-то?! Это ж мы! Вы не обознались? Мы ж хорошие. Я — так вообще из 21 века, из дерьмократии, либерастии и, не побоюсь этого слова, эмансипизнутости...

Толпа разворачивается к нам. Откуда-то из пятого-десятого ряда чей-то старческий злобный вопль:

— Гады! Кровопийцы! Каты! На злодейства свои полюбоваться приехали! В колья их, мужики! В колья!

Сейчас будет... по "Антивирусу":

"Озверевшая толпа несётся в пропасть

Сметая под собой всё живое на пути

Тысячи кричат, никого не слышно

Только гул сильней, как ты не ори".

Толпа начинает ворчать. Всё сильнее. Мужики начинают оглядываться в поисках подходящего... в руки взять. Под сотню мужиков и парней. Сейчас... только раздастся первый треск от выдираемых из заборов кольев... какой-нибудь шизофреник заорёт "Бей их!"... я это уже в первой жизни проходил... не развернуться, ни убежать... мои мальчишки-курсанты... против озверевшей толпы с дрекольем... Ножиками моими?! Мы с Суханом положим... по паре-тройке... мальчишки — по штуке... потом — отбивные... из всех и каждого...

"И как один убьём

В борьбе за это!".

За что — "за это"?! Чего селяне взбесились?! — Неважно. У толпы — не выясняют, толпе — не объясняют. В толпу вбрасывают. Кидают. Простое, короткое.

Лозунги типа: "Бей!".

Или — проповеди. Типа: "Покайтесь!".

Вскакиваю в санях во весь рост, вскидываю правую руку с заспинным мечом (откуда взялся? — автоматизм...) в небо, и ору в толпу:

— Господь! Иже еси!!!

Слитное, разнонаправленное, переливающееся сразу во все стороны, движение толпы чуть замирает. Мужики ещё в состоянии попытаться... не понять — хотя бы услышать. Не слова — просто звук, мой вопль. Некоторые недоуменно смотрят на задранный в небо огрызок — мой хитрый заспинный меч, переводят взгляды на само небо.

Другой рукой вздёргиваю из саней за шиворот Никодимку.

И продолжаю орать в толпу, в поле белых пятен лиц, бородатых и безбородых, в платках и в шапках, таких разных и таких сейчас одинаковых. Неразличимых — некогда различать.

— Поп! Никодим! Батюшка! В церковь! Настоятель! От владыки!

Встряхиваю Никодимку за шиворот на каждой фразе. От тряски у него распахивается шуба, виден коричневый подрясник и большой серебряный наперсный крест с камушками. Вполголоса рычу ему:

— Ори чего-нибудь. Порвут.

Никодимка безвольно болтается от моих дёрганий. Сейчас нас тут всех ка-ак...

— Ори, с-сука, зар-режу...

Хорошо я Никодимку обработал: страх передо мною оказывается сильнее всех других страхов — очередное взбалтывание за шкирку срабатывает, звук включается:

— Братия и сёстры! Люди русские православные! Господь велик! Велик и всемогущ! Побойтесь бога, православные! Ибо глядит он на нас! Оттуда! С небес! И видит всё! Всех! Всякого! И пребывает в грусти. Вы! Вы опечалили господа нашего! Ибо души ваши ныне в озлоблении сатанинском! Диавол! Диавол среди нас пребывает! Тьфу! Тьфу! Тьфу на тебя! Сатана проклятый!

Оплёвывание Сатаны — довольно распространённый элемент в обрядах русской православной церкви. Но чтоб так звучно и смачно... харкать в окружающую среду — прежде не видал.

Народ начинает интересоваться:

— а попал ли...? А куда...? Подвинься малость — не видать... да не туда смотришь — за санями спрятался... во-во, вдоль забора, видишь? — Не, не вижу... тю, так то ж сатана — он же ж невидимый!... а ты как же? — А я по следам... сам ты "тю" — то соседской козы следы... не, у соседской козы левое переднее копыто сколото...

Общее, сливающееся движение толпы затухает, рассыпается на мелкие, разнородные. Кто-то отворачивается, кто-то уходит во двор. Там слышен усиливающийся стандартный ритуальный вой по покойнику.

Примечаю в толпе знакомого мужичка — уже различаю лица, уже на лицах... "лица необщье выраженье" — не маска всенародной злобы.

Когда-то, ох как давно это было! — этот мужичок привёз ко мне Христодула с братьями. Машу рукой — подходит, хитро улыбаясь. Хитрован — чует возможность найти себе выгоду.

— Здрав будь, боярич. Экий ты нынче... окрылённый. Ну... ножики эти за спиной... торчат будто крылья. О! И батюшка тут... мы такие... все как есть радые... уж мы молились-молились, уж ждали-поджидали-выглядывали... начальные люди мудрость явили, об нуждах наших порадели... На постой взять? Дык... с превеликой... а почём? А на сколько? Не, насчёт подворья — к старосте. А мы, со всей радостью...

Толпа рассасывается, сдвигается, мы тихохонько разворачиваемся и везём Никодима на постой. Попутно выясняю причину сегодняшних... "народных гуляний".

— Дык... эта... управитель твой, Филька... да-а... девка там, ну, с того двора... пошла, стал быть, "в кусочки". Ну... А Филька твой... её, стал быть, в бане... побаловался... да уж... а тута обоз шёл... вот он её привязал тама да и обозников позвал... а утром они её сюда и привезли... порасхвастали тут... как они её... на всё село бахвалились... брехня, поди... ну... она отлежалась малость да и... с позора такого... вожжу в хлеву привязала... чего "ну"? не понукай! удавилась насмерть! Вот...

Мне достаточно сказать просто "факеншит"? Или нужно что-нибудь покрепче?

У меня вдоволь собственных дел, за которые мне могут голову оторвать. Превращаться в отбивную из-за... "баловства" моего слуги? — Это чрезмерная роскошь в моём положении.

Оставили Никодима с наставлениями об увещевании и умиротворении паствы. И быстренько убрались. Нефиг селян дразнить.

По закону — вины нет. Ответственность за доведение до самоубийства в русских законах указано только в "Уставе церковном" и только по одному поводу — родители не выдали замуж или выдали не за того. Это чётко не мой случай.

Но бьют-то не по закону, а по морде. Подожжённый постоялый двор, убитые там мои люди... мне этого ненадобно. Убыточно это. "С людьми надо жить" — русская народная мудрость. Причём некоторым из людей — жить не надо. Или надо — но не так.

Глава 255

Взял Фильку с постоялого двора, повёз к себе, в Пердуновку. Спокойно, без крика. Дорогой поговорили о делах разных.

Да, подтверждает, был такой случай:

— Пришла... вся такая... сиськи-то уже так это... торчмя торчат... А гонору-то втрое! Перво-наперво — "нет!". Понимаш ты! Мне! Рябиновского Владетеля Восточного Двора Управителю! "Нет" — и всё! А чего ж тогда в кусочки-то пошла? Жрать хочешь — ложись! А она, вишь ты, носом крутит. Перебирает, нищебродь голимая. Пойдем, грю, в баньку, по кусочку за разик дам. — Молчит. А я, вот те истинный крест, её — даже пальцем не тронул! Вот как бог свят! Краюху свежую взял и у ей перед носом... туды-сюды, туды-сюды... Хе-хе-хе... Быдто на привязи — так и пошла. Сама пошла, хошь — перекрещусь? Ну, а уж как в баню пришли... Голодная сучка, аж трясётся. Краюху прям подо мной-то и сожрала! Я ей, стал быть, запендюриваю, а она чав да чав... Хе-хе... Брюхо-то набила и давай гонор свой... Так — не хочу, эдак — не смей, не трожь меня — пойду я! Ни благодарности какой, ни уважения. Слова доброго не сказала! Получила своё да давай кобениться! Вот же ж народ!... Вот те крест святой — дрянь народишко! Ежели им хоть в чём слабину дашь, вот как бог свят — сожрут! Пожгут, покрадут, потащут. Эт ты верно говоришь: "не просите у меня милости, ибо нету её у меня". Спуску им давать — понаплачешься. Ну, думаю, надо её как-то... место ейное указать. А тута гля — обоз пришёл, возницы знакомые. У их с невестинскими с позапрошлого года — нелюбовь. Спёрли у них чегой-то невестинские. Вроде бы... Вот я их в баньку и запустил. А с дурой этой — всё честь-почести: по двухвершковому кусочку за каждого. А она, гриш, вожжой удавилась? Вот же ж дура, вот же ж бестолочь! Это ж грех неотмолимый! Это ж душу свою вечную — в пекло в самые поленья швыркнуть! А всё от гордыни неуёмной! Вот как бог свят! Вишь ты — не по её вышло, так она и руки на себя наложила. Одно слово — дура.

Филька излагал уверенно, с чувством глубокого собственного достоинства и абсолютной правоты. Даже с некоторым ожиданием похвалы и благодарности от меня.

Да и в самом деле: теперь "кусочники" будут место своё помнить, за хлеб — благодарить да радоваться, а не кобениться да кочевряжиться. Уважение будут иметь да на всякую шкоду — опаску. А что удавилась — так люди разные, чужая душа — потёмки. С какого мухомора она вешаться надумала...? Филька-то её в петлю не совал.

Опять же — прибыль. Из-за устроенного группового... представления, возчики расплатились щедро. Филька девке дал по кусочку в два квадратных вершка за разик, а с возчиков взял по куне. Тридцать кун — это ж целая овца! Или — корова плюс курица. А при нынешних ценах да в хлебе — вдевятеро...

Я ж не только либераст и дерьмократ — я ж ещё эмансипист! Сама пришла, сама легла, сама заработала... "Её тело — её дело". Проявлять свой гендерный шовинизм... мешать самостоятельному члену общества... препятствовать добыванию хлеба насущного... проще надо быть, Ваня, прощее...

Филька, внимательно наблюдавший за моей мимикой, уверился, что его действия — господином одобряются, и начал усиленно намекать на награду.

В этой уверенности он и пребывал, когда мы спустились к Ноготку на его минус третий уровень в пытошном застенке.

Ноготок занимался генеральной уборкой.

Развели, понимаешь, бардак! Ни одного приличного места для пыток в усадьбе не осталось! Из узилища — хранилище сделали! Застенок в холодильник превратили! Тут человечина, понимаешь, кусками тёплыми должна лежать, а тут говядина мороженная валяется!

Домна с Потаней получили моё разрешение на накопление дополнительных ресурсов в вотчине. Ввиду притока скота от "кусочников" и мясо-молочной диеты у "курсантов" — мясо надо хранить. Вся Русь — полгода холодильник. Но рачительный хозяин ещё и ледник устраивает. Двое очень рачительных — устраивают ледники повсеместно, во всех глубоких подвальных помещениях.

Сейчас уже малость подъели, и застенок начали освобождать — вот Ноготок и приводит в порядок своё хозяйство.

Ноготок, по моему кивку, ухватил растерявшегося Филю и очень эффективно подвесил его на дыбе.

Прекрасный станок, великолепное дерево, очень хорошие крепления, масса полезных функций. Мы с Ноготком года полтора назад на нём саму Великую Княгиню, вдову самого Юрия Долгорукого... Саму! Самого!

Она, кстати, тоже сама пришла. Не за хлебом — всё хотела уесть пасынка своего, Андрея Боголюбского.

"Желание клиента — закон" — международная бизнес-мудрость. Уелась она до несхочу.

Филька вопил и блажил, рвался и дёргался. Ноготок морщился от крика. И правда — чего дурень орёт?

— Заткни его. Уши оставь. Спрашивать не буду — буду уговаривать. Штаны с него спусти, и ноги к стойкам примотай.

Когда стало значительно тише, я поинтересовался у Ноготка насчёт инструмента:

— Где та штука, которую давеча от кузнецов принесли? Которая искру даёт?

Как всякий приличный попадун-инноватор, я, естественно, нашёл время озаботиться производством электрического тока.

* * *

Надо прямо сказать: электричество — вопрос принципиальный. Если всё остальное как-то проскакивает раньше в ходе научно-технического прогресса, то переменный электрический ток — только в 19 веке.

Раньше — тоже было. Но — статика.

Магнит — известен с глубокой древности, шерсть на эбоните — тоже очень давно дыбом вставала. А вот крутить одно, чтобы получить другое... Фарадей нужен.

Классический пример статического электрического заряда: Ковчег Завета.

В Библии: когда древние евреи "потворствуя своему любопытству, открыли ковчег, чтобы увидеть его священные тайники, куда даже поклоняющиеся идолам язычники не осмелились заглянуть, ангелы, сопровождавшие ковчег, убили более пятидесяти тысяч человек".

Цифры, ясен пень, сильно преувеличены, там просто столько народу жить не могло. Но искрил Ковчег здорово. Исполненная, в Калифорнийском Технологическом, в сильно уменьшенном масштабе копия, из описанных в Ветхом Завете материалов и по документированным габаритам, работала как мощная "Лейденская банка" — в сухую тёплую погоду накапливала достаточно статического электричества, чтобы дать мощный разряд. Возможно, поэтому древние евреи воспринимали Ковчег как оружие — таскали его в походы и называли Ковчегом воинов.

Именно — таскали. Процесс таскания включал в себя постоянное трение покрывал из тонкой шерстяной ткани, что обеспечивало необходимое количество кулонов.

Кажется, с электричеством связаны и акустические свойства Ковчега: глас господа звучал из пустого пространства между двумя золотыми головами херувимов на крышке ковчега, когда бог говорил с Моисеем и первосвященниками.

Какой-то вариант стереосистемы с разнесёнными динамиками?

Отношение попаданцев к электричеству... зависит от даты "вылета".

Для Твена электрический свет — символ прогресса. Янки говорит о мраке, поглотившем города, после его поражения. Электричество для него мощнейшее оружие — запустив христианскую армию между проволочными заграждениями, он включает прожектора, от чего тайно подбирающиеся к его убежищу рыцари на мгновение замирают ослеплёнными, и врубает ток. Всё британское рыцарство оказывается полностью зажаренным и воняет.

"Наутилус" Жюля Верна тоже целиком работает на электричестве. Включая и оружейные применения.

В их эпоху электричество было вершиной прогресса, казалось "архимедовым рычагом", который позволит перевернуть мир, решить все проблемы.

"Эх, нам электричество сделать все сумеет,

Нам электричество мрак и тьму развеет,

Нам электричество все сделает дела:

Нажал на кнопку — чик-чирик, поехала, пошла.

Не будем мы учиться, не будем заниматься,

Не будет мам и пап, мы так будем рождаться,

Не будет акушерок, не будет докторов:

Нажал на кнопку — чик-чирик, и человек готов.

Ездить мы будем все в электросанях,

Мыться мы будем все в электробанях,

Обкрадывать нас будет всех электровор,

Допрашивать нас будет электропрокурор".

Пророчество из старой студенческой песни сбылось почти полностью. Включая "электропрокурора" в форме полиграфа.

Насчёт — "чик-чирик, и человек готов"... Пока реализована только половина процесса: вибратор на основе катушки-селеноида уже в массовом употреблении — сплошной "чик-чирик". А вот — "мы так будем рождаться"... Но британские учёные со своими овцами — над этим упорно работают.

Среда обитания человека 21 века чрезвычайно насыщена электричеством. До такой степени, что осознание самой этой сущности — утеряно.

"Щёлкни выключателем — будет светло, поверни регулятор — будет тепло, воткни наушники — будет весело".

Человечество воспринимает только действие — "щёлкнул, повернул, воткнул" и — конечное следствие. Пропуская "мелочи мелкие" — как и откуда оно берётся.

— У меня комп не работает!

— А вы его в сеть включали?

— В интернет? Конечно!

— А в розетку?

— А что, надо?!

Соответственно, и попаданцы из 21 века — с электричеством не работают. Проявляют, временами, массу изобретательности по созданию мощного порохового оружия, но об электрических пушках, которыми Британская империя простреливала Гибралтарский пролив перед Второй мировой...

Так уж вышло, что слово "электрификация" для меня не только стишок из кроссворда в "Золотом телёнке":

"А пятый слог, досуг имея,

узнает всяк фамилию еврея".

А ЛЭП — не только легально-экзибистический перфоманс.

* * *

Регулярно вспоминая Янки, я, естественно озаботился и чем-нибудь из "про закон Ома". Тут две проблемы: откуда взять и куда подать.

Химических источников тока у меня нет, Ковчег делать... не по деньгам — золота много надо. Столб эбонитовый и трусы шёлковые? Где я здесь китайцев найду, чтобы елозили?

Пришлось лепить генератор.

Уточняю: однофазный генератор переменного тока с вращающимся магнитными полюсами и неподвижным статором.

Расковали железяку в блин, нарубили из неё листов по трафарету. Изоляция — просмоленная "паутинка". Медь у меня есть — разогрели и растянули в проволоку. Снова — изолировать и внутрь статора, в прорези уложить.

"Обмотка возбуждения"... тут — увы. Ну и ладно — с контактными кольцами не надо заморачиваться. Делаем по первоисточнику — по Фарадею.

Я про громоотвод на своём тереме уже рассказывал? Привязываю брусочки железные и жду грозу. После первой же... ка-ак вдарила... по всему двору пришлось искать.

Подшипники я на турбине показывал — Прокуй уже делать из железа наловчился. Собираем, крутим...

Мда... Току маловато. Точнее — напруги. Делаем трансформатор. Повышающий трансформатор напряжения. Снова — по классике, по Яблочкову — с разомкнутым сердечником.

Если честно — я просто поленился: взял железную палку и намотал обмотки. На один конец — первичную, с другой стороны — вторичную. Делать ночью как-то было совершенно нечего — дамы мои... опять засинхронизировались. Вот я сидел и мотал. Получилось... во вторичной — раз в триста больше витков, чем в первичной.

Соединяем всё вместе, получаем что-то типа древнего телефонного аппарата. Ну, где сначала ручку надо было крутить. Можно доделать под полевой аппарат типа ТА88 — с клавишей, которую можно и ногой нажимать. Но у меня конденсаторов нет. Да и звонить некуда.

И это вторая проблема при прогрессировании электричества.

Вот, добыл я чуток электричества. Между наконечниками щупов, которые на концы вторичной обмотки навешены — искра... вершка два. И куда это всё?

Больше всего мне хотелось сделать свет. Очень задалбывает вечная темнота в жилищах. Вы себе даже представить не можете! Всё время — как слепой!

Ещё сильно напрягает постоянно открытый огонь. Непрерывное чувство опасности — вокруг же дерево и ткани! Постоянный запах от сгорающего... чего-то там.

Но без стекла... Стекло тут есть. Основная масса — бусы. Ещё бывают чашки, кувшины, фигурки животных... Оконное стекло... Привозят. Вроде — с Волыни.

Я в городе на торгу видел. Тёмненькое, типа бутылочного. Кругляши 18 см в диаметре. Берёшь упаковку и лепишь себе в окошко. В городе купил — у себя поставил. По цене... серебро, что ли, в фольгу раскатать?

Народ ахает — чудеса! Богачество! Не дует! Но лампочки из этого делать...

Где-то в европейском попадизме один парень так же мучился. Какую вундервафлю не возьмёт — всё нереализуемо. Он там насчёт электричества и лампочек пробовал, а век был уже 15-17, стекло уже делали, но местный эксперт сразу обломал:

— Выкачать из колбы воздух, вставить проводки и потом запаять? Мы так не умеем.

И пришлось парню прогрессировать дверной электрический звонок.

* * *

А мне здесь даже и дверной звонок не поможет — не поймут. Местные вообще без стука во всюда вламываются.

И тут Филька. Вспоминается мне телесюжет про одну уругвайскую подпольщицу, которую в местном гестапо били по половым органам током от армейского полевого телефонного аппарата. И другое германское заведение, где ихнего пособника из наших — отучали от заикания. Тоже электрическим током. А ещё — персонаж у Буджольд. Которому, при проявлениях его подростковой гиперсексуальности, давили эти поползновения тем же самым. По тому самому.

Пазл — щёлкнул. Проверяем.

— Ну, как, Филя, удобно?

— Мумумуму...

— Тогда слушай. Ты во всём прав. И что народишко тут — дрянь. И что — пожгут, покрадут, потащат. Что спуску им нельзя давать. Что девка повесившаяся — дура. Что гонор их — надо обламывать, а вежество — вбивать. В одном ты неправ — в скорости. Ноготок, эту штуку быстрее крутить надо. А то искра маловата. Вот, Филя, тебе пример. Наглядный. Дело в скорости. Пока лежит — просто железяка. А если хорошенько раскрутить...

Я свёл наконечники перед его глазами. Между контактами проскочила небольшая голубая искра. Бедняга ещё более выпучил глаза, инстинктивно попытался отшатнуться, вжаться в брусья дыбы... А я, удовлетворённо разглядывая наконечники, продолжал:

— Не узнаёшь? А ведь видал и не один раз. Это ж молния небесная! Только маленькая. У Господа Бога молнии — в несколько вёрст длинной. Такой как шандарахнешь! Мне такая длинная — по чину не положена. А вот маленькая, в пару вершков всего... Жечь-убивать такой малышкой — мощи не хватит. Чисто в воспитательных целях. Учить тебя сейчас буду. Точнее — отучать. От глупостей.

Я обошёл дыбу и внимательно осмотрел торчащую с другой стороны голую задницу со спущенными штанами.

— Ноготок, чего-то она... пованивает. Водички ведро есть? Плескани-ка.

И, наблюдая за поиском ведра, продолжил повествование:

— Ведь в чём ошибка твоя, Филя? — В поспешности. Вот с этой девкой: ты на её сиськи загляделся, а что у неё в душе — не поинтересовался. Что у неё там гонор недоломленный — не глянул, что способность стыдиться осталась — не разглядел. Что телом её — уже голод правит, а душой — ещё честь девическая... Ты как дитё малое — на обёртку позарился, а начинкой не озаботился. Поспешил сдуру. "Поспешишь — людей насмешишь". А ты не насмешил — ты их плакать заставил. Да не то беда, что из глаз вода, а то беда, что в душе злобА. На тебя, на меня, на всю вотчину Рябиновскую. А в злобе своей — могут они, как ты верно заметил, и пожечь, и побить, и пограбить. Не тебя — тебя пришибут и ладно. Моё майно дымом пойдёт, моих людей в землю зароют, мне — убытки будут. Я тебя поставил в начальные люди, чтобы ты имение моё приумножал. А тебе, вишь ты, захотелось елдой в пригожей дырке поковырять. И всё — все мозги у тебя вынесло. Не головой — головкой думать начал. Нехорошо это, Филя, неправильно.

Экспрессивное "му-у-у", раздавшееся с другой стороны станка, выражало, очевидно, полное со мной согласие, глубокое в себе раскаяние и набор обещаний всевозможного позитива в будущем. "Вот как бог свят!".

Только я ему не верю. Слишком часто в разных вариантах повторяется у него одно и тоже: почёсывание собственной вятшести.

* * *

Ничего нового: человек, получивший должность — меняется. Он должен, обязан меняться — новый уровень иерархии вводит его в новые отношения с людьми, требует изменения стиля поведения, повышения ответственности, другого распределения собственного времени и фокуса внимания. Люди разные и меняются по-разному.

Лидерство, вятшизм, стремление к власти у хомнутых сапиенсов — на уровне биологических рефлексов. Повелитель, альфа-самец — мечта ребёнка. Но... Как справедливо говорил Рагнар Кожаные Штаны: "Власть привлекает худших и развращает лучших".

Вот в таких, жёстко структурированных, сословных, состоящих из маленьких, довольно изолированных общин, социумах — всякое движение в социальной пирамиде оказывается тяжким испытанием для человеческой психики.

Выдвиженец, начальник, перестаёт ощущать себя нормальным человеком. Теперь он единственный, неповторимый.

— Я — капитан! Царь и бог!

— Да у нас, в Адмиралтействе, таких капитанов ... как cобак нерезаных.

В 18 в. русский дворянин в своём поместье — едва ли не абсолютный повелитель. Как вожак в стае бабуинов. Наследственный "повелитель скотов двуногих" — людей.

Другая сторона "мелко-начальственного абсолютизма" в том, что в рамках сельскохозяйственной общины, а здесь так живут почти все, "повелитель местной экономики" становится "повелителем местных жителей".

Так создавалось русское дворянства при Иване Третьем — дворянам давали землю и они расселяли на ней вольных русских людей. Которые закономерно превращались в рабов.

Тема хорошо исследована на материале советских колхозов. Не имея возможности ни — сменить место жительства, ни — источник существования, абориген оказывался в глубокой зависимости от председателя. Люди — разные, и конфликты между ними неизбежны. Если "пробка заткнута", то либо — "крышку снесёт", либо — "донышко вышибет". Конфликт закономерно переходит в фазу разрушения. Мирный, мягкий "развод" в сельской общине — практически невозможен.

Кажется, самое главное достоинство демократии состоит в том, что из неё можно убежать. Все остальные — производные от этого.

В России почти всегда — "пробка заткнута". "Забить плетями до смерти" — типовое решение начальника. Естественное отражение — "подпустить красного петуха". Оба — регулярно.

Постоянная взрывоопасность несколько смягчалась традициями: и раб, и рабовладелец "знали своё место" — набор унаследованных правил, стереотипов поведения, которым должно следовать. Выученных ими "с дедов-прадедов".

"Выученная беспомощность".

В 1967 году Мартин Селигман изучал природу "выученной беспомощности": как собаки реагируют на негативную стимуляцию (удары электрическим током), и как их реакция зависит от возможности избежать ударов.

Те собаки, которые в первых сериях экспериментов смогли перепрыгнуть в другое помещение и избежать ударов током, действовали так и в контрольных экспериментах. А те, что научились в предыдущих сериях тому, что ничего не помогает, даже видя пример собратьев, ложились на пол и скулили, но не пытались убежать, получая удары током.

Беспомощность вызывают не сами по себе неприятные события, а прошлый опыт неконтролируемости этих событий.

Это свойство — "выученная беспомощность" — тысячелетиями воспитывается христианством. "Божья кара" — неотвратима. "Господь — всемогущ" — от него не убежишь. И непредсказуем — "пути господни неисповедимы". Ложись и скули.

В России на эту проповедь накладываются столетия крепостного права. У помещика не было возможности "ударить током". А вот прочие... "негативные стимуляции" — вполне. Беглых — ловят, порют и возвращают.

А теперь представьте себе в "лежащей и скулящей" стае — одного из тех псов, кто сумел "перепрыгнуть и избежать". Да ещё с доступом к рубильнику.

Логика попаданства требует вовлечения в команду людей "подлых", низкого социального статуса. Их возвышения, предоставления статуса начальственного. "С доступом к рубильнику".

Все варианты из ряда: "хам торжествующий", "набродь безродная", "из грязи — в князи" — реализовываются.

Что даёт полный спектр конфликтов — не собственно прогрессорских, но социальных, личностных... Которые, при бесконтрольном нарастании, должны просто уничтожать попаданца и его команду.

Где?! Где попаданские истории с этим аспектом?! И — как снизить остроту?

Янки, одурев от принятой в тогдашней Англии процедуры интервью при замещении офицерских должностей, чисто прикалывается: создаёт отдельный благородный полк. Убирает дворян из вооружённых сил королевства, чтобы благородная бестолочь не угробила обороноспособность страны.

Совершенно нереалистичное решение.

Во-первых, хоть и бездельники, но кушают они как деловые. Во-вторых, собственными руками создавать вооружённую и враждебную собственным целям систему...

Нет, только "нагибать". "Несгибаемых" — уничтожать.

На их места надо ставить своих, "гнутых". А им ощущение собственной власти — сносит мозги.

"Власть — опьяняет".

Не зря Себастьян Брандт ставит это на первое место в перечне несчастий:

"Три вещи мир бросают в дрожь

(Четвертой не переживешь):

Вдруг ставший барином холоп,

Обжора, пьяный остолоп,

И тот, кто плоть и дух свой слабый

Связал со злобной, грубой бабой".

* * *

Вот, к примеру, Филька. Да, хитрован, зануда, сволочь. Пока был под присмотром более вятшего — деда Перуна или меня — сдерживался. Попал на собственный хутор — начал "ндрав свой являть". Суб-крепостник, микро-боярин... Я же демократ! Я же дал ему полную свободу действий! Конечно, в рамках закона. Так он закон и не нарушал!

Да и фиг с ним! Мало ли в общинах "Святой Руси", в поместьях Российской империи, просто в крестьянских семьях — свихнувшихся мужиков? Свихнувшихся от власти, от своего микро-абсолютизма? Но постоялый двор — не его. Своими действиями он создал угрозу моей жизни, моему имуществу. Это — наказуемо.

Наказание должно быть запоминающимся. "На долгую память", "до глубины души".

— А знаешь ли ты, друг мой Филька, чем душа человеческая в теле держится?

— М-м-м-м-м...

— Объясняю. Душа — часть дыхания божьего. И по общему правилу притягивая сродных сущностей, должна бы сразу из тела выскакивать и устремляться в кущи горние. Но, при вселении своём в младенца человеческого, выпускает душа такие... отростки. Человек растёт, и душа в нём растёт. Проникает щупальцами своими во всякий закоулок тела. Когда же тело стареет, то и мясо в нём слабеет, отросткам цепляться не за что, вот душа и отлетает. При смерти же болезненной, насильственной по всему телу идёт волна боли. Душа с испугу волоконца свои в себя втягивает и, опять же — удержаться не может, сразу выскакивает.

— Н-н-н-н-н...

— Согласен. Но я продолжу. Пришла мне давеча в голову концепция локальной управляемой смерти. Тебе этого не понять, но не важно. Предполагаю я, что если телу с одной стороны несколько... сделать больно, то душа свои ниточки оттуда уберёт. Но не просто больно, а именно вот так — маленькой молнией небесной. Чтобы именно попало по отросточкам. Опять же — по сродству природы сущностей. И более эта часть тела твоего — душу твою волновать не будет. Отростки из этой части тела — уберутся. Нет, весь ты не умрёшь. Душа в набитом чреве, немного поживёт, дел разных натворит. И вспомнят о тебе, доколь в подлунном мире жив будет хоть один бандит.

Что-то у меня "Памятник" Пушкина зазвучал. Классика, что поделать — везде место найдёт. Я ж говорил — гений!

— "Дел разных натворит" — в мою пользу, без ненужных излишеств и опасных инициатив. Ибо думать ты будешь только головой. Ввиду наступившей бездушности головки.

Или здесь правильнее — бездуховности? Как нужно говорить — душевная головка? Или — духовная? Или — духовитая?

Ладно, доброе слово поучительное — исполнено, переходим к поучительным действиям.

— Так. Ну где тут у нас что? Ноготок, свечу поставь сюда — темновато. Не промахнуться бы. Теперь крути железяку сильнее. О, искра есть. А теперь...

И я, следуя уругвайскому опыту, приложил электропроводящие наконечники к гениталиям собеседника.

Перебирая различные попаданские истории, я, с чувством неизбывный гордости, отмечаю экстремально высокий уровень своего инновизма: никто не начинал прогрессировать электричество с электрошокера чемоданного типа. Инновация не только в пространстве "Святой Руси", но и всего мирового попадизма!

Филька хекнул, запредельно выгнулся, выворачивая собственные руки, связанные над подвесом, из плечей. И замер. Хрустя деревяшкой кляпа в зубах и содрогаясь от судорог.

Я — поразмыслил.

Хорошую мы дыбу построили. Немелкий мужичок рвётся, а станок стоит — не шелохнется!

Теперь по продолжительности: с одной стороны, воздействие должно быть запоминающимся. Поэтому надо подержать долго. А то будет как с Марком у Буджольд: не помогло. Видимо, сила и длительность сеанса были недостаточными.

С другой — ток и напряжение мне померить нечем. Да и вообще: воздействие тока на человека зависит от массы условий. Прежде всего — от проводимости кожи. Значение меняется чуть ли не на порядок. Что он ел, что он пил, влажность... Кстати... Ноготок же окатил терпилину задницу водой. Факеншит!

Увы, было уже поздно. Едва я убрал щупы, как Филькино тело обмякло, обвисло. Он ещё дышал, когда мы снимали его с дыбы, но вдруг захрипел, судорожно дёрнулся, вытянулся на брошенной на пол мешковине.

Глаза распахнулись и мёртво уставились на лежащее рядом гениальное достижение прогресса человечества: генератор переменного тока с повышающим трансформатором. Не перенёс.

— Мда... Упокой, господи, душу раба твоего Филимона. Ноготок, позови божедомов, пусть уберут. А с этой штукой... Как следующий чудачок попадёт — ещё попробуем. Надо отработать технологию. И по силе, и по месту приложения. Секционирование обмотки какое-то сделать? Ты пока не болтай об этом.

Надо срочно спрогрессировать вольтметр с амперметром. Ни Вольты, ни Ампера ещё нет, но приборы и единицы измерения — нужны. А как их пересчитывать в местные фунты и аршины? Надо вспоминать.

Ноготок о нашем эксперименте не рассказывал, но молва связала "железку с искрой" и смерть Фильки без обычных повреждений на теле. Туманные слухи о "божьих молниях" в руках "Зверя Лютого" добавили в мою репутацию оттенок "архангела Господнего". Невнятность сплетен только способствовала усилению страха. Я всё более воспринимался туземцами как истинно русский властелин: "Ужасный, но Справедливый". Мнение о справедливости проистекало из факта смерти Фильки: "и покарал насильника злобного — смертью лютою!".

Фильку через три дня похоронили на кладбище в Пердуновке. Со всеми обычными обрядами. Вечно беременная вдова его некоторое время ежедневно рыдала на могилке, пока я не выдал её за бобыля в Гончаровку.

Повесившуюся девушку закопали в ямке за оградкой Невестинского кладбища без отпевания. На мой взгляд — несправедливо. Не по отношению к девушке — мёртвым всё едино, но к матери её — боль до конца жизни. Однако менять обычаи, которые с "дедов-прадедов"...

Для меня было важнее первое успешное применение электрического тока. Позже, в различных эпизодах "правдоискательства" мы успешно использовали аналогичную методику, совмещая электрический шок с объяснениями "концепции управляемой смерти" и "изгнания души из тела".

Продолжая опыты с электричеством, я смог создать задел — ряд устройств различного назначения, в частности — малые электрогенераторы, позволившие, в нужный момент, поднять качество моей "зверо-лютости" в ходе изменения "Святой Руси" на принципиально новый уровень.

Зима постепенно шла к концу. Становилось теплее, на солнышке уже вообще — жарко. Народ выбирался из жилищ, щурился на солнце и вдруг застывал — впитывал долгожданное тепло, свет. Ласковое солнышко...

Людям — хорошо, а об зверях кто-нибудь подумает?! Ладно — Курт, ему совет не нужен — вон, валяется на крыше хлева, загорает в своей серо-серебрянной шубе. А остальные? Которые на привязи?

Инновирую прямо на скотном дворе, ломая попутно всякие глупости, которые "с отцов-дедов".

* * *

На Руси традиционно домашнюю скотину выгоняют на улицу 15 апреля. До этого — держат в хлевах. "Все так делают". Но у меня в эту зиму собралось большое стадо — скупил у "кусочников". Я ничего в коровах не понимаю. В свиньях, в овцах, в козах... Кроме одного: когда животному хорошо — оно лучше привешивается и изобильнее доится.

Фольк утверждает: "Если корова много ест и мало доится, то её следует меньше кормить и больше доить". Очень даже может быть. Но есть и другой путь: посветить скотинке надо.

Если животное ест на свету, видит корм, то корма усваиваются лучше и идёт их на треть меньше. Освещённость должна быть — 50-70 люкс.

Начиная с февраля, каждый солнечный день коров выгоняют загорать. От этого у них повышается уровень гемоглобина, кальция и неорганического фосфора. А витамина D становится просто вдвое больше.

* * *

— И если какая-то небритая скотина типа "скотник хомом сапнутый", будет мявкать и бекать супротив, то я его сам выдою! Потаня, ты меня понял?!

Вот так и живём. Повышаем уровень витаминов в местном... ацидофилине. Откуда я взял ацедофилиновую палочку? Lactobacillus acidophilus? — Оттуда. Вот именно. "Из тех же ворот, что и весь народ". Водится она там. А теперь мы ею ферментируем лактозу до молочной кислоты. Что улучшает пищеварение.

Народ должен мочь лучше какать! Потому что лучше кушает.

Вот она квинтэссенция всех реформаторских, революционных, социально-значимых, общественно-полезных... прогрессизмов! И попаданского — тоже.

Коллеги-попандопулы! Как часто вы берёте у своих людей кал на анализ? — Как это — "зачем"? А как иначе получить числовую интегральную оценку эффективности нашей попадёвой деятельности?

Глава 256

Не, не надо анализов. Потому что и так... по самые ноздри... — в конце марта пришёл мой новгородский обоз.

Прошлым летом в Смоленске я уелбантурил парочку... нестандартных "подпрыгиваний". И стал обладателем кучи серебра. Одурев от рухнувшего на меня богатства, я, вместо того, чтобы, как и положено нормальному боярскому сыну, пропить, прокутить, прое...ть, накупить себе всякого барахла для выпендривания, ну, и в вотчинку — чего останется... Вместо всего этого — воспользовался инсайдерской информацией от ГБ о грядущем голоде в Новгороде, и повелел: купить хлеба, отвезть, продать и, по этому поводу, обобрать голодных до нитки.

Помёрзшая рожь в Новгороде в этом году... Ну, чисто "рояль в кустах". Хотя правильнее — "рояль в летописях".

Николай послал в поход Хохряковича с парой энергичных купчиков. Та самая парочка, которая как-то казначейшу... Мда... Фигуристая была женщина...

Так вот, "три торговых богатыря" очень неплохо отработали. Я велел им брать более всего железо, и обоз притащил три тысячи пудов.

Не! Вы не понимаете! Три тысячи! Пудов! Железа!!! При здешней среднедушевой норме потребления от полуфунта до фунта! Норме не на год — на всю жизнь!

Весь годовой железный торг всей Руси — тысяч десять. А тут... Как "татарская дань за двенадцать лет"!

"Рояль в летописи" — сыграл... патетически.

Половина — кричное железо. Крицы — такие толстые чёрные железные лепёшки. Весом фунтов в 10, 4-5 вершков в диаметре.

Почему на Руси железо варят "в лепёшку", а не "в яйцо", как в Западной Европе — не знаю.

Крицы в дело пускать сразу нельзя — внутри есть пустоты и шлаковые включения. Их перековывают в такой... полуфабрикат. Тоже дисковой формы, только раза в полтора легче — металл "угорает". Позже, в 15 веке, будут перековывать иначе — в бруски ("прутки") и в листы ("лемехи"). Так потребителю удобнее.

Ещё куча железа в изделиях. Более всего, конечно, топоры. Сошники, серпы, наковальни, кувалды, якоря, косы, крюки разные... Оружейного — почти нет.

— Ты ж, боярич, велел брать "ценой поменьше — весом побольше". Ну, мы и выгребли.

Всё верно, ребятки, правильно сделали. Глядя как Прокуй железки перебирает и слюной исходит, понимаю что сейчас он... Ага, уже:

— Теперя мне мужика здорового надо. Двух. Чтоб молотобойцы были. И углежогов — угля у меня на стока железа не достанет. И яму для угольной печи ещё одну, и...

— Понял, Прокуюшка, сделаем. Для тебя, мой железных дел мастер, "и серёжку из ушка"! Потаня, прикинь — сколько и кого. Но начнёшь ты, Прокуй, с того котла железного, который я тебе по осени рисовал. Молотобойцев на тебя не напасёшься — сделаем паровой молот.

Паровой котёл, турбина, маховик, кривошит... Кроме котла — всё своими ручками уже здесь пройдено.

Такой пресс забабахаем — пальчики оближешь! Обжим заготовок от пуда и выше — должен идти уже не ручным молотом, а с приводом. Конным, водяным... У меня будет паровой.

Но железо — только меньшая, по объёму, часть привезённого.

— Мы тама... как ихний Садко! Чесс слово! Ну, типа:

"А сам-то прямо шел в гостиный ряд,

Как повыкупил товары новогородские,

Худые товары и добрые,

На свою бессчетну золоту казну".

Только у нас — казна хлебная. А "садки" тамошние — зубами с голодухи лязгают. Ой и весело же! Прежде-то они:

"Все на пиру наедалися,

Все на пиру напивалися,

Похвальбами все похвалялися".

— А ныне все одно говорят: хлеб-ця, хлеб-ця.... Гы-гы-гы...

"Сытый голодного — не разумеет" — старинная русская мудрость. "Старинная" — уже в эти времена.

Ещё в Смоленске, обсуждая эту торговую экспедицию с Николаем и Хохряковичем, я старательно промывал им мозги:

— Дорогого товара не брать. Дорогое да лёгкое да маленькое, чем обычно торг новгородский идёт — другие прасолы возьмут. Брать дешёвое, повседневное. И пару-тройку мастеров, и сирот, кто не сильно головой больной да увечный. У вас — сто возов. Кроме железа — загрузить дешёвым. Лучше дармовым.

Поэтому ни скатного жемчуга бочками, ни соболей сороками, ни платья, золотом шитого... не привезли.

Три ремесленных семейства однообразного типа: мелкие, замученные, плохо одетые, многодетные. Разница только в специальностях: бочар, столяр и сапожник.

Несколько нарушается стереотип: пьяница здесь — не сапожник, а столяр.

Со столяра толку не будет — сразу видно. Через месяц — попадётся на какой-нибудь шкоде, отправится к Христодулу, ещё через два — помрёт, потом его вдову придётся замуж выдавать. Десять, нет — одиннадцать детей, у двоих младших — дегенератизм на лице. И она опять с пузом. Охо-хо-хо...

— Звяга, как помоются — присмотрись к бочару и столяру. Прикинь — какую они работу делать могут. По кадушками и бочонками в вотчине постоянно недостача.

— Извиняюсь нижайше, господин боярич, но можно и мне? В смысле — в баньку. А то так вошки кушают — сил терпеть никаких нету!

— А ты вон лапоть сними — и по голове их.

Сапожник. "Сапожник всегда без сапог" — русская народная мудрость. Данный экземпляр — без одного сапога. Соответственно — в одном лапте.

Живенький такой мужичок. И глаз шустрый. Такой спокойно на одном месте не усидит. Сам — чёрненький. Еврей? Нет, это стереотипы другой эпохи. У этого нос уточкой — "оулуская раса". Что-то из угро-финнов в предках. Вероятно — кое-какая "емь".

Русская курносость — от хантов с их мансами. И с разными их родственниками. И не только курносость. В моё время так и говорили: Хохлы-Мансийский и Ямало-Донецкий национальные округа — всенародное достояние России.

Ну и фиг с ним: по-русски понимает, ещё бы и дело делал.

— Сапоги-то тачать умеешь?

— Да я...! Я такие...! Сам посадник в моих...! Сафьяновые! С носами! Аж под колено! А каблук...! Во такой! Да у меня головка — без подошвы ходить можно, права щека с левой поверх стельги целуются!

Слава богу, хоть один попался, у которого "головка — ходить можно". А не — "груши околачивать".

"Под колено" — это не про голенище. Обувь тут делают с носами такой длины, что их приходится подвязывать под коленом. Это здесь модно, типа — "круто!".

— Всё забыть. Начинать придётся с мездры.

— Не! Ты чё?! Я сапожник, а не кожемяка!

— Станешь. Или кого-нибудь из моих на кожемяку выучишь. И сапоги мне нужны другие — кирзовые. И много: сотню пар — не меньше. Что, мастер, как задумался — так и вошки кусать перестали? Но помыться всё равно надо. Иди.

* * *

Масса попаданского народа, вляпываясь в самые разные места и времена, совершенно игнорируют обувной аспект мира "вляпа". А аспект этот — временами весьма непривычен.

Про оттопыренный большой палец ноги древних греков я уже вспоминал. Оттопыренный из-за конструкции древнегреческих сандалий. Можно вспомнить об испанских-французских-прусских... ботфортах, которые натирали бёдра, хлопали отворотами голенищ при ходьбе и не позволяли преклонить колени в церкви.

Все эти как-бы "мелочи мелкие" влияют на поведение, от умения их носить — зависит отношение к вам окружающих, успех вашего прогрессизма. Да и, порой, сама жизнь.

— А что тут за верёвочки?

— Это шнурки.

— А чего, липучек нету?

— Нету, шнурки завязывай.

Через пять минут юноша наступил на развязавшийся шнурок. И упал на юную даму... публично освобождая её от одежды. В другую эпоху за такое могли бы сразу на шпаги поднять.

Тема... больная. В декабре-январе 1944-45 американцы потеряли 12 тысяч человек по ревматизму — солдаты не умели сушить обувь и ухаживать за ней. Многие остались инвалидами на всю жизнь. А мне надо одеть своих ребятишек прилично — без подстав по грибку и ревматизму.

Обычный здесь сапог — калига — слабоват сверху и в пятке, короток — до половины голени, переплёты ремешков доходят до колен. Насчёт "периода приведения в боеготовое состояние" при использовании "переплётов ремешков" — объяснять?

И ещё один, социальный оттенок. В "Святой Руси" в сапогах ходят вятшие. Ещё — дальние путники и обеспеченные горожане. Крестьяне — только в лаптях или босиком.

Американские генералы во Второй мировой предпочитали солдат из южан:

— Эти парни из Алабамы лучше дерутся, каждый стоят трёх-четырёх северян. Потому что южане впервые в жизни надели ботинки — в армии.

Обувка — как награда... Поднимать боевой дух раздачей свежих гавнодавов... Непривычно. Но — надо сделать.

* * *

— Так. А остальные кто?

Половину саней занимала толпа детей. От 4-5 лет до 10-12. Нет отроков, мало девочек. Куча малышей, замотанных в драное тряпьё, со здоровенными, на худых лицах, глазами.

— Дык... ты ж сам велел... ежели задарма... Ну... эти сами проситься пришли, тех вон родители привели. Упрашивали, чтобы взяли. Ну, а чего ежели даром? Кормом мы их не баловали. Да... Семеро померли, двое сбежали. Их потом при дороге нашли — волками объеденными.

Хохрякович оторвался от умилительного созерцания подошедшей Домны и нервно оправдывался.

— Нахрена они тебе, боярич? Клей с них варить будешь, что ли? Гы-гы-гы...

Маленькие лица. Разные. Одинаково прозрачные от голода, белые с просинью. Испуганные, отупевшие, смирившиеся. У двоих текут слёзы. Просто текут: это — не от горя, это — от слабости.

— А с кормом — никакого убытку: мы тама двоим в первый же день дали хлеба от пуза. Дык они к утру померли. Ну, с голодухи-то кишки позаворачивалися.

* * *

Каждый раз, когда в детский дом приходил транспорт с детьми из блокадного Ленинграда, подымали весь персонал — дежурить ночью по спальням. Но прибывшие всё равно находили хлеб и к утру двое-трое умирали. Моя бабушка очень не любила об этом вспоминать — один мальчишка умер в её дежурство.

Карамзин, упоминая нынешний новгородский случай в истории "Святой Руси", цитирует фразу из летописи о трупах, лежащих неубранными на улицах заснеженного города. И удивляется: мор был в одном Новгороде. В других землях морового поветрия не было. Так не было в этот год чумы! Просто ударили заморозки. И рожь — вымерзла. Но Карамзин не различает эффекты эпидемии и голодовки — нет опыта Ленинградской блокады периода января-февраля 1942.

* * *

Две сотни маленьких детей у меня в деревне... Доигрался.

Будущее "Святой Руси"... "Россия молодая"... "Молодым везде у нас дорога...". Через 76 лет их внуки смогут встать на пути ордынских полчищ... Или — не смогут. Потому что их дедушки и бабушки — умрут от голода.

"Но ты жертвою подлости стала

Тех, кто предал тебя и продал".

Здесь конкретные "те" — добрые русские люди, родители этих детей. Одних детей — просто предали, выкинули из домов, семей, из их мира, из их жизни. Выкинули — в лапы "Зверя Лютого". Других "предали и продали" — за горсть конского овса, за куль ржаной мякины.

Ещё в "тех" — "соль земли русской", символ свободы и демократии в русской истории — 30-40 новгородских боярских родов. Исконно-посконных, ещё до-Рюриковых. Они придержали хлеб у себя в амбарах.

"На всех — не напасёшься".

Почему "не напаслись"?! Почему не был создан общегородской хлебный НЗ?! Ведь голодовки на "Святой Руси" — регулярны и предсказуемы. Это же не уникальный сон фараона Египетского с семью тощими и семью тучными коровами, разгаданный Иосифом Прекрасным.

В "тех" — и монастыри с новгородским епископом во главе. "Господь послал кару небесную за грехи ваши!". А может — вы плохо молились? И почему "в годину несчастия народного" в епархии лежат мешки с белой пшеничной мукой? Как бывало в СССР во время послевоенных голодных лет. Просфоры печь? А они нужны? Мёртвые — их кушать не придут.

Забавно: чтобы кого-то предать, нужно быть ему — своим, что бы что-нибудь продать — нужно этим владеть. Чтобы предать и продать "Святорусскую нашу землю" нужно быть русским человеком. "Подлость" — возможна только от своего. Как "предали и продали" этих детей — их "родненькие батюшки и матушки".

И что теперь делать? Как, кто, чем, куда...? Куда — понятно. С этого и начнём.

— Меньшак, забирай детишек — и в баню. Потаня — собери баб. Детей помыть и осмотреть. Марану — сюда. Домна — свари жидкого.

— Вань, ты меня учить будешь, как из голодовки детей выводить?

И правда — здесь каждый взрослый это знает. С обеих сторон. Неоднократно на личном опыте.

— Эта... Погодь, боярич, сщас возчики сходят, попарятся. Мужи-то с дороги, с устатку. Апосля и эти мелкие.

Какой-то из старших возчиков указывает на нарушение обычаев. Обычно протопленная баня — очень горячая. Первыми моются мужчины, потом, когда жар спадёт — женщины и дети. Но у меня баня греется непрерывно — разницы нет. А есть... как бы это литературно... крайняя форма раздражения. На всех. На всю эту страну. И на всю систему в целом...

— Ты сильно торопишься?

— Ну. Помыться бы да за стол да в постель...

— Могу указать короткий путь. Прямо на кладбище. У меня пара могилок всегда загодя вырытыми стоят.

Возчик открывает рот... счас он сопляку лысому... но ловит движение "трёх торговых богатырей" — они дружно отодвигаются. Типа: "нас тут и рядом не стояло". Обводит глазами двор... Алу уже втолковывает какому-то парнишке из приезжих:

— У ангелов за спиной крылья лебединые, у чертей — нетопыриные, а у нашего, у "Зверя Лютого" — ножи невиданные. Он же не по небу летит — по земле бежит. Потому — не окрылённый, а об-ноженный. Сверху-то — чего и не разглядеть. А тута — во всякую щёлку, во всякую норку, под любой ракитов куст... Счас он свои ножики-то ка-ак...

А за спиной я слышу Домну:

— Меньшак, ежели ты опять начнёшь в бане руки распускать или ещё чего у тебя выросло...

— И чего?

— Того. Я тя... как боярич Фильку.

— Ха! У тя железки с искрой божьей нет!

— И чего? Дурень ты — у меня мясокрутка бояричева есть. Вот ею и накручу фаршу. Из твоего... этого самого.

Да уж, репутация — великая вещь. И ведь ни слова неправды не сказали! Но по совокупности... Возчик неуверенно стягивает шапку, кланяется, не поворачиваясь ко мне спиной, отступает к обозу.

Призыв к гуманному поведению главного банщика под угрозой применения мясорубки по гениталиям? — Непривычно. Но у Домны — убедительно.

Кстати, надо будет Ноготку рассказать: мясорубку он ещё в своём профессиональном поле не использовал. А возможности шнека по причинению острых ощущений... У кого палец туда попадал — меня поймёт.

Народ рассасывается, Домна уверенно шагает в поварню, реденькая цепочка маленьких замотанных фигур по двое-трое тянется за Меньшаком. Мужики разгружают сани, возчики распрягают лошадей. Десяток пудов моего овса умолотят за сегодня. И втрое — с собой утащат.

Две сотни новгородских сирот были для меня примером нищеты, прежде невиданной. Местные "кусочники" казались против них богатеями. Смоленские нищие были профессиональными попрошайками, черниговские беженцы шли семьями. Все имели какое-то имущество, окружение — "свой мир", в котором "хоть кое-как, но прокормишься". Привезённые сироты не имели ничего. Ни хлеба, ни навыка, ни майна, ни общины, ни семьи, ни родины. Собственные родители "предали и продали". На чужбину.

Прежде я считал, что нормальный здоровый человек с голоду умереть не может. Среди людей — можно попросить, заработать, украсть, отнять... В лесу — всегда есть что-то живое, что можно убить и съесть.

Но малые дети... Изгнанные из голодающего города, они могут только умереть.

Уяснив себе, что сей случай хоть и не есть явление ежедневное и повсеместное, но на "Святой Руси" — довольно обычное, озаботился я применением сего, по прежней моей жизни невиданного, к пользе своей.

Вот так, девочка, и ещё один камень лёг. Краеугольный камень в основу Всеволожска.

Над ухом, в спину ушедшей Домны, раздаётся восхищённый голос одного из купчиков:

— Какая женщина! Пресвятая Богородица! Вот это баба! А ты — дурень! Такое богачество упустить!

— Ничё! Прежняя любовь не гниёт. Пальцем поманю — прибежит.

— Слышь, а как она в постели-то?

— Она-то? Она в постели... помещается.

Хвастливый голос Хохряковича очень раздражает. Он от экскурсии в Новгород так сильно поглупел, или всегда дурнем был?

— А, эта... чуть не забыл. Грамотка тебе от Николая, боярич. Он с человеком передал, в Дорогобуже повстречались.

Довольно длинное витиеватое перечисление достижений моего главного приказчика на ниве купли-продажи, упрёки Терентию, обиды на родню и цеховых старост, поминание всех подходящих святых, длинный перечень приветов и поклонов. И короткая фраза в конце: "... а покойного брата покойного кречетника сыновья в суд пошли — хотят Аннушкино подворье в Смоленске отсудить...".

Бздынь.

Печалька...

Отдавать своё... ну, это вряд ли. Уверенности, что Николай и Терентий смогут отстоять мои интересы в княжеском суде... опять же — вряд ли. Надо идти самому. Как... не вовремя!

Обсуждение с Акимом подтвердило мои мысли.

Аким сразу начал пускать пар из ушей:

— Сейчас пойду...! Там их всех...!

Потом малость одумался:

— Выходит, Ваня, тебе идти. Сам-то я ныне... не здоров. Да и толку от меня там...

Не фига себе! Аким Рябина — гордыню свою умерил! Видать, сильно я его своими блочными да заспинными...

Но по сути — правильно. Кому-то надо оставаться в вотчине. Если дела хозяйственные управители мои сделают, то с новосёлами, с сиротами... Для людей нужен авторитет, верховный судья. Акима здесь уважают — справится.

Одновременно. Это ключевое слово.

Одновременно — собраться в поход, одновременно — составить доверенности на представительство интересов боярина Акима Рябины в суде и других инстанциях, получить от него письма к разным местным шишкам и знакомцам, просчитав разные ситуации и потребности.

Одновременно — окрестить ребёнка Аннушки. Тёмненькая девочка получилась. На ханочку похожа.

Поговорить, посмотреть, оценить, понять привезённых детей. С их здоровьем... как Мара скажет. Но душу-то...

* * *

Голодовка ломает душу как мясорубка кости. Потом... как-то зарастает.

Упаковки спичечных коробков и хозяйственного мыла, которые попадались мне в квартирах блокадников через 40-50 лет после блокады — выглядели просто старческой причудой. Пока не пришёл дефолт.

* * *

Какая отдача будет здесь? Диабет — наверняка. Чётко — без спичек. Спичек здесь нет. А по психике как?

В душу не влезешь, но в глаза посмотреть нужно. Каждому. И не один раз.

Я старюсь не пропускать ни одного человека, приходящего в вотчину: мне надо знать — кто он, какой. С детьми — особенно. Надо понять не только — что он есть сейчас, надо — чем он станет. Ещё сложнее — что из него может вырасти. И подправить, если возможно, пока не поздно. Две сотни! Хоть бы по полчаса с каждым...

Я не могу ограничиться мягкими рекомендациями родителям: а вот попробуйте... а не свозить ли вам...

У этих детей — нет родителей!

Есть только я. Все благие пожелания — только мне. И отвечать... за всё, за каждого...

Коллеги-попандопулы! Кто-нибудь понимает в детской психиатрии?! Что делать? Как вытягивать разрушенные детские души? Как формировать в них системы ценностей хоть чуть отличные от "жрать хочу!". Хоть что-то благородное, духовное, человеческое... Я — не детский психолог! Я не знаю!

Специфический синдром участкового врача: "отравление пациентами". Каждый день...

"Отдых — смена рода деятельности" — давняя медицинская мудрость. Отдыхаем.

Согласовать структуру посевных площадей с семенным фондом. По трём уровням: семена от крестьян, семена из вотчины и элитное, отборное, отобранное бабами за зиму — будущий семенной фонд.

Хрысь с Потаней нормально воспринимают мои... "указивки". Но, факеншит, я не знаю чего указывать! Я — не агроном! Я не знаю!

Выбраковка скотины, запуск обработки кож, план продолжения уроков с учётом ухода со мною части учителей, индустриализации: кузнечная, гончарная, кирпичная, печная, точильная, мазная...

Когда вернусь — неизвестно. Поэтому — задания наперёд:

— Фриц, ты помнишь где канаву под мельницу копать надо? Потаня, по скотине смотреть внимательно: там пара тёлочек таких... Звяга, улья для пчёл сделал? Могута, семью пчелиную, что присмотрели...? Не упусти!

Консультации с Артёмием по местному УК, УПК, ГК, АГК и прецедентам. И дыр с пыром. И не забыть про предохранительный клапан для парового котла — Прокуй же обязательно обварится! Да, блин, чуть про чистку зубов не запамятовал! Толчёный мел с древесным углем — зубной порошок. Мел мы подходящий нашли — надо прихватить в город. Организуем там небольшенькое производство.

Три недели — спать по два-три часа... Даже моя генномодифицированность... Искренне соболезную попаданцам из нормальных. Недосып — это пытка.

Наконец, лёд снесло. Водополье. В этот год пойдём по высокой воде.

Всё — на горшок, в лодку, спать. Поехали.

Всё-таки, когда хоть чуть понимаешь что к чему — жить легче. В этот год мы двинулись рано, вода ещё высоко стоит. Выгребать, конечно, против течения по Угре и Усие — тяжелее, но выскочили в Голубой мох, а там — озеро! От края до края. Прошли спокойно на вёслах. Я думал дальше возами, нет — проскочили на западную сторону болота, а там... Десну видно — на юг течёт. Но мы ещё дальше к западу приняли. А там другая речка — Ужа. И течёт на север, к Днепру.

— Мужики, а как это...?

— Эт, боярич, Ужанский волок.

Вона как! Не просто так! Я ж столько про волоки читал, слышал! Ну-ка, ну-ка, как оно тут у вас?

То озерко, то болото, то просто лужи. Шесть вёрст. Через месяц здесь будет сухо, а пока... Плоское место, залито не сплошь — видны лесные острова, кустарник, гряда, на которой дорога. Но есть непрерывная цепочка водных зеркал. В двух местах — явно канавы прорыты...

Так и прошли: часть — вёслами, часть — шестами. Ноги замочили, но ни разу лодки по сухому тащить не пришлось.

— А волок-то где? Где волочить-то?

— Всё, боярич, уже Ужа понесла.

Этой Ужи и не видать — глубокая долина только в нижней трети. В верховьях — просто ручеёк по полю вихляется. Но вот в этот месяц водополья — несёт как большая. Хорошо-то как!

"Думал — вот она, награда,-

Ведь ни веслами не надо,

ни ладонями.

Комары, слепни да осы

Донимали, кровососы,

да не доняли".

Комарья... да. Звон стоит. А вот осам рано — позднее будут.

Едва пришли в стольный город, как стало ясно — "пахнет жаренным": племянники покойного кречетника "били челом" в княжеский суд, утверждая, что Аким Рябина злодейски захватил бедную вдову и всё её майно.

Ребятки простые: просидели у себя в вотчине до Юрьего дня, собрали "продукцию нив и пажитей" и поехали в стольный град "права качать".

Я уже говорил: крестьяне (и окрестьянившиеся бояре) живут по сезону, в гармонии с природой. А сезон под названием: "рейдерские захваты и борьба с ними" — в сельскохозяйственном календаре не предусмотрен.

Первый заход у племянничков покойного кречетника был неудачным: суд смоленского тысяцкого Боняты Терпилича им в иске отказал.

Бонята нашёл классную "отмазку": подворье, хоть и в городе расположено, но — боярское. А дела боярские — идут в княжеский суд.

Племяннички, осознав шаткость своей позиции: у нас же есть свидетели, есть грамотка — пошли бить челом епископу. Сменив суть иска: уже не по поводу имущества, а по поводу удочерения сирой вдовицы Аннушки — новолепленным боярином Акимом. Который, как их преосвященству достоверно известно, тот ещё фрукт: в измене подозреваемый, князю своему слова обидные говоривший, на воровстве почти пойманный... И как-то странно всплывший в очереди за боярской шапкой.

Какой-то этот боярин Рябина... "не благолепный".

Владыко — епископ Смоленский Мануил Кастрат углядел в ситуации явное небрежение к слову епископскому: благословения же не было!

Поспешная выдача Аннушки замуж за моего бывшего холопа Потаню добавила подозрений. И епископского раздражения: судьба вдовицы решена без участия церковников.

Где-то на краю поле зрения епископских маячила подозрительная мутная фигура "персонажа второго плана". В моём лице. Что, опять же, не добавляло чистоты и благостности репутации Акима.

Я, конечно, могу жидким обделаться, напрягаясь от гордости за свои личные и персональные попадизм, прогрессизм и "подвигизм". Но для местных — отрок, недоросль — не личность, не самостоятельная величина, а элемент домашней утвари "мужа доброго".

"Прости, господи, боярина Рябину. И людей его". И я там, в общей толпе, массовке, в стае и стаде... Один из...

А вот Акиму... снова в суд... после его сожжённых в Ельнинском суде рук... Мои заморочки — ему муки.

Факеншит! Те же грабли! Да стыдно же мне!

Дополнительно доходившие до епископских служек слухи о моём регулярном неисполнении общепринятых ритуалов, о "криках страсти" вдовы при общении с одним из моих холопов, о моей косынке, которая, вроде бы (сам я никогда этого не говорил!) — есть частица "Покрова Богородицы" (ересь полная!), о личной и успешной войне с разного рода демонами и бесами (без благословения на то владыкиного!), о странном ограничении в ценообразовании на невольничьем торге (с последующей смертью работорговца), о жёстком отношении к "каликам перехожим" в вотчине... и дыр с пыром — позволяли рисовать портрет закоренелого злодея Акима Рябины. У которого даже сопляки приблудные мерзопакостями занимаются. Сам-то боярин чистеньким прикидывается, а вот приблудыш, по молодости да глупости...

"Устами младенца глаголет истина".

Напомню: в "Святой Руси" репутация человека есть юридически значимая величина. В здешнем судопроизводстве различаются два типа свидетелей: кто может что-то сказать по сути рассматриваемого конфликта, и кто может охарактеризовать личности участников вообще.

"Восстановление справедливости" в епископском суде маячило Акиму если не "вышкой", то "... лет строго режима с конфискацией" однозначно. А меня прихлопнут как муху, просто за компанию. По обычной здесь формуле: "с чадами и домочадцами".

Для княжеского суда у меня были хоть какие-то аргументы! Даже двух видов.

Смысловые, типа:

— Вот — тысяцкий. На подворье — бывал, сам — видал, с вдовой — разговаривал.

И "задушевные":

— А помнишь, княже, как я для тебя святыню великую, частицу Креста Животворящего, у Евфросинии Полоцкой спёр?

Понятно, что я так не скажу: это себе же — смертный приговор! Но Ромочка Благочестник — светлый князь Смоленский Роман Ростиславович — не дурак. И без слов всё прекрасно понимает.

За мою услугу он отдаривался Акимовым боярством. Тема, вроде бы, закрыта. Но...

Отношения между бывшими подельниками несколько сродни отношениям между бывшими супругами:

"Пускай мы другие, но мы не чужие,

Друг другу так много открыв".

Возникшая от этого некоторая... зависимость от меня — его не радует. Придавить бы меня... — да без вопросов! Но вытаскивать на публичный суд... А я там начну, чисто по глупости и всего окружающего недогонянию, подмигивать да хмыкать, намекая на "особые отношения"...

Поэтому Благочестник тоже не хотел видеть меня под своим судом.

Имущественный иск повис: все ждали епископского суда по делу "об удочерении бедной вдовицы".

Кастрату, при нынешнем устойчивом положении в епархии, по большому счёту — плевать на спорное майно. А вот вопрос власти... Осадить возгордившегося новоявленного боярина, "указать место" возомнившему о себе невесть что аристократу, напомнить, что все мы "рабы божьи", а церковники — первые из слуг Его перед лицом господним...

Ничего не должно делаться в епархии без церковного благословения. Да ещё перспектива восстановления попранной справедливости, защиты сирых и малых, сирот и вдовиц... благое, богоугодное дело.

Суд пойдёт не о недвижимости, а о моральности. Чистота помыслов, благонамеренность и благочестивость, соответствие заповедям, апостолам и отцам церкви.

Мне на этом поле ввязываться в драчку... очень чревато.

Судилище, узилище, покаяньбище...

Если на княжеское подворье я имел хоть какой-то ход, то на епископское — увы. Я не могу не только повлиять на решение, я даже не могу узнать подробности происходящего! Какие аргументы выдвигает противная сторона, что будет убедительным доводом?

Элементарно: как обращаться? Ваше Преосвященство? Преосвященный Владыка? Ваша милость господин судья...?

Задавать вопрос судье в суде запрещено. Это я помню по первой жизни. А вот нужно ли перед началом судоговорения поцеловать судье ручку? Если он — пастырь, Владыка — нужно, если судья — нет. А если — "два в одном"? Куча непонятных деталей.

За "деталями" пришли прямо ко мне. Прямо поутру.

— Ты — раб божий Иван, сын Акимов?

"Только встанет над Россией утро раннее

Золотятся над рекою купола...".

С дороги-то ещё не выспались, полночи разговоры разговаривали, только глаза продрали, а тут уже служка епископский на моём дворе бородёнкой трясёт. Вот же, не спится судейским!

— Владыко, епископ Смоленский Мануил, дай, господи, ему многие лета, велит тебе, Ивашке Рябинёнышу, идти к нему на двор, на почестный суд.

— Я... эта... ну... Тьфу, блин! Я — всегда! К Владыке — всеми фибрами и рёбрами! Со всем почтением и припаданием! Только... мы ж с дороги... хоть бы одежду приличную... а то... к самому-то — и вот в этом, в грязном, дорожном? Не по чести будет. А, может, зайдёте, угоститесь, чем богаты? С утра-то, поди, на пустой желудок, службу-то править...

— Мда... это можно... Показывай. Да не скачи ты так — к владыке тебе на третий день — истцов пока нету, "сам" — делами ныне занят. Ну, где тут у тебя что? Карасики жареные? Ага... про бражку вашу всякие чудеса рассказывают... вижу. Ну, господи боже, иже еси на небеси, хлеб наш насущный дай нам днесь. И чего до хлеба гоже — давай нам тоже.

Выяснить что-либо конкретное у жрущего на халяву в три горла служителя культового правосудия не представлялось возможным.

— Тама... тебе — всё скажут... с тебя — всё спросят... как владыко скажет — так и будет.

Ой как нехорошо! Я-то уже привык к другому: "как я скажу — так и будет". В чьей-то воле ходить, чьих-то слов ждать... Справедливость по здешнему... Как-то мне... тошненько...

— Так я же ещё отрок! Мне ж в суд ещё рано!

— Эхе-хе-хе... Это тебе по "Русской Правде" — рано, а по "Уставу Церковному"... Крещёный? Вот и достаточно.

Сочувственно-пренебрежительный взгляд поверх миски и многозначительная реплика:

— Зря ты с казначейшей в прошлый год так пошутил. Эхе-хе-хе...

Что?! Да причём здесь это?!

Пытаюсь расколоть дяденьку — фиг. Хмыкает, сморкается в рушничок, смачно хрустит рыбьими костями, но... как партизан. Прихватил полкаравая и, чуть покачиваясь, удалился. Напоследок, уже в воротах, погрозил пальчиком:

— На третий день. Прям с рассвета. Чтоб у епископского двора. Смотри у меня.

И — пошпындыхал.

Хамло. Крапивное семя. Какая-то шестёрка в какой-то местной опиумокурильне для туземцев! Мне, стольному бояричу! Эксперту по сложным системам...!

Ваня! Гонор — убрал, думать — начал. Бьют-то не по паспорту с дипломом, а по морде да по спине.

Хрень какая-то. Надо разобраться что у них против нас есть... Лезть туда, не зная аргументов противника, не имея рычагов влияния, без предварительного анализа и подготовки заготовок...

Снова подземная тюрьма. Как в Киеве было. Саввушкино научение... Не хочу под землю! Не пойду в поруб! Не-ет!!!

Ванька! Без истерик! Ведро колодезной воды на голову... Во-от! Раз ведро воды на голову вылилось — значит, голова ещё есть. Логично. Используй. Думай.

Если мне нет ходу на епископское подворье, то чего ж мне не сходить туда, куда пускают — на подворье княжеское?

А зачем? — А поглядим. Воз — пощупаем, воздух — понюхаем, слухов — послушаем.

— А ну-ка, тройку запрячь! Едем быстренько.

За прошедший год ничего не изменилось. В смысле: на воротах Княжьего Городища такие же мордовороты в бородах и в железках. С тем же полным пренебрежением ко всякому туристу:

— Ты хто? Зван? А кем? Ну, жди: мальчонку пришлёт — пустим. А сами — не. Мы тута, для охраны порядка. А сбегать — другие. Жди.

Час внимательного разглядывания воротных стражников на жаре... Я так досконально даже голых киноактрис не разглядывал!

Наконец, мимо пробегает слуга. Что-то морда знакомая...

— Эй, постой-ка. Ты ж, вроде, у Гаврилы служишь? Сбегай, скажи, что Иван Рябина у ворот ждёт.

Слуга умильно улыбается:

— Да-с. Сей момент-с. С превеликим удовольствием...

И не двигается с места.

— Так иди. Чего ждёшь-то?

— А... м-м-м... благодарность? За труды-то...

— Факеншит! Сколько?

— Дык... как известно... ногату — до, ногату — после.

И смотрит... презрительно: посельщине-деревенщине такие простые вещи — и объяснять приходится! Это ж все знают!

* * *

Не могу вспомнить примеров постоянного мздятства коллег-попаданцев. Предполагаю, что многим из них доводилось "дарить барашка в бумажке" в своём времени. Но, попав в средневековье, где исполнение практически любых должностных обязанностей есть легальный и общепринятый способ взятковымогательства, где должность просто официально даётся "в корм"... скромно умалчивают.

Попандопулы всех времён и народов! По вашим стопам пойдут другие! В разных странах и эпохах. Им надо знать. Мздите сильнее! Тотальнее и детальнее.

И тщательнее: ритуал взяткодательства — один из древнейших и сложнейших, сравним с брачной церемонией или похоронами. Отмечается даже в стаях шимпанзе. В социумах хомосапиенсов оттачивается до высокого искусства. Масса оттенков мимики, интонации, моторики... Набор и последовательность произносимых слов, взглядов, улыбок, подмигиваний, поклонов, полупоклонов, намёков на поклон...

Из самого элементарного: незаметно уронить ассигнацию, заложенную просителем между листами прошения в ящик стола, как делают различные персонажи русской классики, уже — искусство. А с серебряным дирхемом, например, так не поработаешь.

Но какие мастера, иллюзионисты-манипуляторы, вырастают на "Святой Руси"! Я только показал слуге монету, и она — оп-опа... в момент. Вполне по Ларисе Мондрус:

"Без любви любовь бывает.

На Руси так часто это.

Вот в руке моей монета

Вот она была и нету".

Чуть позже, поздоровавшись с Буддой-Гаврилой, я, всё-таки спросил:

— Дядя Гаврила, ты знаешь, что твой слуга серебрушки вымогает?

Будда, радостно встретивший моё появление в полутёмной зале, подумал, закрыл, по обычаю своему, все глаза, и громко выдал уместную тираду:

— Да ты што?! У сына моего боевого друга?! Две ногаты!! Ах ты! Холоп! Отдай немедля взад! Смотри у меня — отдеру так... сидеть никогда не сможешь! Шкуру на ремни порежу!

И уже мне, по-человечески, неофициально:

— Ворьё, Ванюша. Народец... сам понимаешь. А этот-то... Хоть изо рта не воняет.

— Дядя Гаврила, а ты отдай его мне в обучение на годик. Или верну шёлковым, или... на всё воля божья.

Гаврила открыл один глаз. Внимательно на меня посмотрел. Недоверчиво. Пришлось обосновать:

— Есть у меня соответствующие средства. И внутренние, и наружные. Есть и мастера по их применению. Одна, к примеру, не так давно колдуньей была, Мараной звали.

Гаврила подумал и открыл второй глаз. Потом посмотрел на слугу. Наглая, уверенная улыбка холопа сменилась на неуверенную. На испуганную, на просительную...

— Значит, Рябиныч — "Зверь Лютый"?

— Есть маленько, дядя Гаврила.

Слуга резко побледнел, вынул изо рта (карманов-то нет) две спрятанные обслюнявленные ногаты, заунывно завыл и сполз на колени. Мда... репутация — великая сила. Но её нужно поддерживать непрерывно.

Будда взмахом ресниц прогнал перепуганного холопа, снова закрыл глаза, тяжело вздохнул, и несколькими словами обрисовал суть происходящего вокруг Аннушкиного подворья:

— Дурни. Племянники. Прискакали, сунулись на подворье — им порог указали. Тиун у тебя там... грамотный. Дело к Боняте. Бонята... последний год вовсе испортился. Не рыба, не мясо. Дело к князю. Князя — нема. Церковку в Пропойске освятить ему вдруг надобно. Тут казначей городской — племянникам намекнул: давайте, де, добры молодцы, к Кастрату. Что говорить — научил, чего писать — сочинил. Мало что не за ручку на владыкино подворье привёл.

— Погоди-погоди! А казначею-то какая выгода?

Будда открыл глаз. Почесал живот. Подумал. И стал поудобнее устраиваться на лавке, как-то хитро складывая под себя свои кривые ноги. Процесс был долгим и сопровождался оханьем, эханьем, уханьем и негромким поминанием имени божьего всуе со всеми архангелами.

— Дитё. Как есть — дитё несмышлёное. Вот, мечи на спину нацепил. Навроде — вона я какой! А клинки-то ма-аленькие. Ножики. Смотри, так и звать будут: Ванька-сдвуноженный. Ты, Ванюша, ерохвость. А тута думать надо... Кто в прошлом годе казначея обыграл, казначейшины сиськи в купецкие руки отдал? В городе про тот случай... по сю пору вспоминают. Ему тебе нагадить... радость несказанная.

— Понял. Казначей — гнида. Но решать-то будет епископ?

Ну чего у него всегда глаза закрываются? Как начинает говорить — будто спит!

— Кастрат.. как пути господни... С Ростиком-то он... А Благочестник... молодой ещё. Мда... Да уж... Есть у Мануила в ближниках чтец. Братан казначею — четвероюродный брат. Голос хороший — пономарит благостно. Казначей — к братану, братан — к Кастрату.

— Гаврила! Не тяни кота за украшения! Чего делать-то? Убить их, что ли?! Племянников этих? Или казначея с братаном?

— Х-ха... "Убить"... Весь в Акима... Резов. Но — не умён. Мда... А сходи-ка ты сперва к Дёме. Да. Может чего и... Иди.

И Будда снова впал в свой "буддизм". Со стороны — туша дремлющая, а внутри... А фиг его знает, что у него внутри!

Глава 257

От одного дремлющего боярина я попал к другому такому же. Но княжеский кравчий Демьян имел ноги нормальной длины и кривизны, поэтому не мог ни заложить их за уши, ни убрать на лавку в позу лотоса. Так что я попытался об них споткнуться... Реакция у него... упреждающая.

Факеншит! Не княжеский двор, а питомник крокодилов — вроде бы все спят, но прыгают с места на два метра в высоту без разбега!

— А, Рябинёныш! Бражку на продажу приволок? Я, пожалуй, пару вёдер возьму. В Акимовом застолье не худо пошла. Отдашь на пробу.

— Я тебе и четыре ведра задарма отдам. Если посоветуешь — чего делать.

Описываю ситуацию, вижу — не новость. Пересказываю объяснения от Гаврилы — тоже знакомо. Даже не соблаговолил изобразить интерес и сочувствие. Тоже... дремать собрался.

— Господин кравчий! Ты, никак, невыспавши?

— Ты чего от меня хочешь, парнишечка? Чтоб я владыке Смоленскому указывал — как суд судить?

Сам — вальяжный, ухмылка — наглая, демонстрирует его превосходство и моё нагнутое состояние.

Чмо двенадцативековое...

Вспоминается мне — по контрасту, наверное — электротехника: для установления контакта нужна контактная пара. Устанавливаю контакт. Я — розетка, ты — вилка. На сегодня.

Подыгрываем, нагибаемся и припадаем. Дабы расположить этого... одноштырькового "вилкана" к благостному контакту.

— Да как можно! Господин княжеский кравчий! Я ж только мудрости взыскую, исключительно и положительно совета доброго! У боярина бОльшего! У мужа, службой княжеской годами умудрённого! Просто совета, просто слова смысленного по делам моих мелочным.

Размечтался, Ванечка. Такого волчару лестью пробить...

Да и не очень-то у меня получается. Искренности, душевности не хватает. Отвык, понимаешь. У себя в Пердуновке плакаться да ползать ни перед кем не надо было. Потерял навык, не могу с полпинка войти в образ. Слезы нету, дрожи в голосе не хватает, страха смертного, трепета душевного. Оббоярился, возомнил.

"Человек — это звучит гордо".

Только я тут не человек, а так... проситель, "розетка".

Кравчий смотрит как петух на червяка: то в одну сторону голову наклонит, то в другую. Ухмылочка ушла, серьёзным стал. Кажется, есть у него какая-то нужда. Не в дармовой бражке, а в чём-то серьёзном.

Ну, дядя, давай, не тяни! Будем дело делать или глазки строить?

— Есть в нашей земле... городок один. Посадником там... человечек один.

И замолк.

Бли-ин! Как мне надоел этот психо-секс! Когда мою психику так... пролонгировано трахают!

Ну что ты из себя рентгеновский аппарат изображаешь?! Все мои кости — на месте. Давай, говори.

— Сидит там посадником тёзка твой — Иван. По прозванию — Кабел. Которому епископский чтец — шурин...

Шурин — это брат жены.

* * *

У меня тоже был шурин. Которого я однажды чуть не пришиб вместе со своим собственным братом.

Мы с женой тихонько ушли со свадьбы, типа "на кровать слоновой кости положили молодых и оставили одних". И мы только-только... ну, типа, "первая брачная ночь"... А тут в дверь звонок. Я, было, подорвался по привычке... потом сообразил: чего это я? — "право ж имею!". А оно звонит и звонит... А в доме... — "оставили одних"... Пришлось-таки штаны одевать. Открываю дверь — стоят. Братцы наши меньшие... Два таких... придурка-подростка.

— А мы... это... ключ забыли...

Тут я в сердцах и сказанул глупость:

— В следующий раз — убью!

Немедленно по возвращению к своей "молодой", "законной" и "единственной" получаю в лоб вопрос:

— Ну и когда ты планируешь следующий раз? В смысле — следующую свадьбу?

Мда... мне эту обмолвку много лет потом вспоминали. Может, поэтому у меня и другой жены не было? Чтобы на другого шурина не нарваться?

* * *

А здесь этих шуринов... Как деверей. И один из них — кабельный шурин. Или правильнее — кабелский? Кабловский? Кабеловский? Кабельчий?

"Кабел" — в смысле "кабель"? Конструкция из одного или нескольких электрически изолированных проводов-жил, заключённых в общую оболочку? В "Святой Руси"?! Откуда?! Или что-то более привычное, исконно-посконное?

— "Кобель" — по бабам, что ли, кобелирует?

Демьян непонимающе уставился на меня. Потом, постепенно раздражаясь, заговорил быстрее:

— Причём здесь это?! Кабел — тумба, или кол, или столбик короткий. Для охраны причала или ещё чего. Не сбивай!

Демьян разогнался, было, обругать меня да надавать подзатыльников, как и надлежит поступать "мужу доброму" с отроком неразумным. Но, увидев мою злокозненную физиономию — осадил.

Извини, Дёма, но позиция розетки мне не нравится. А при несовпадении розетки со штепселем... искры летят. Вплоть до короткого замыкания. Ты уже говорить начал — теперь давай-давай.

Да, я оказался прав — Демьян решение принял, и остановиться ему нелегко. Он продолжил уже более спокойно и деловито. Хотя и издалека:

— Торговый путь "из варяг в греки" — слышал? Ещё проще: Ильменьская Ловать и Верхняя Двина. Там пути сходятся, лодии — переволакиваются, купцы — торг ведут. Стоят там три городка: Усвят на Усвяче, Луки на Ловати, Торопец — на Торопе. Торопец один даёт в казну 400 кунских гривен в год. Все городки — с той стороны Двины. А вот с этой... Между Двиной и Днепром на нашей земле два лодейных хода: старый — западный, и новый — восточный.

Чего-то я не понял. "Из варяг в греки" — слышал. Из Балтийского моря в Чёрное. А причём здесь Западная Двина? В "Повести временных лет" в качестве части маршрута — вообще не упоминается. Но ведь географию никто не отменял: какой-то кусок пути торговые караваны по ней идут.

Ну и что? И какие тут "два хода"? Это ж основной средневековый торговый маршрут. "Становой хребет Святой Руси"! Этот "хребет" чего — "гнулся"?

— Старый ход идёт по Каспле по всей длине от Двины до истока. До озера Касплянского. Оттуда волок в Катынь. По ней — в Днепр. Смоленск-то прежде там стоял. Потому и звался так — после тяжёлого волока лодки смолили наново. Там и жальник огромный, с языческих ещё времён. Там гости иноземные, арабы разные, ещё за полста лет до Рюрика ходили. Большой город был. Но поспорил с Ярославом Хромцом. Тот тут, на этих горах, свой погост поставил. Вот людишки сюда, под княжью руку, и перебрались. И стали новым ходом c Днепра в Двину хаживать — восточным. А старый Смоленск теперь Гнёздовым зовётся.

Забавно. Нас учили, что города образуются под действием непреодолимых объективных экономических законов. Типа наличия полезных ископаемых или перекрёстка торговых путей, удобной морской гавани или горного прохода. Но как-то все забывают, что всякая "малина" — место, где ворьё тратит награбленное — тоже "объективно и непреодолимо" экономически привлекательно.

Ой! Виноват! "Место" — где власть тратит налоги, собранные в других местах. Так, на римских налогах, поднялись Майнц и Кёльн, схоже — столицы древних китайских империй. Да, собственно, и Москва с Петербургом — отсюда же.

У русских князей в "Святой Руси" есть особенная манера — они ставят свои замки километрах в 10-20 от центрального поселения аборигенов. Так поставлены Ростов Великий и Рюриково Городище. Так Святая Ольга ставила Вышгород у Киева, Юрий Долгорукий — Кидешму под Суздалем, Андрей Боголюбский — своё Боголюбово у Владимира.

Какой именно князь "перетащил" Смоленск на 15 вёрст выше по реке — неизвестно. Мне тут говорят о Ярославе Мудром. По датировке — похоже. А старый город продолжал жить. И потихоньку хиреть ещё пару столетий. И — захирел насовсем. Превратившись в один из главных источников археологических представлений о "Святой Руси".

Речка Катынь — это то место, где пленных поляков расстреливали. Говорят, что Катынь от западнославянского "кат" — палач. Вряд ли Демьян мне что-нибудь про 40-й год 20 столетия и докладную записку Берии расскажет.

— Э... А от чего название это — "Катынь"?

— От "катать". Из Каспли в Катынь лодки катали посуху. Нынче там мало кто ходит. На Днепре выше города речка есть. Болота там, хмыжник растёт. Поэтому зовётся — Хмость. Лодии идут по речке вверх, потом волок в другую речку, Жереспея называется. Волок простенький — две версты между истоками. Потом вниз, по Жереспее, снова в Касплю. А дальше не вниз до устья, а в приток, не в западную сторону по течению, а в восточную, в Гобзу.

Это от "гамза"? Куча мелкой монеты? Так Новгород-Северского князя звали — "Гамзила", от которого я еле-еле убежал.

— "Река денег"?!

— Да. А чего ты фыркаешь? Не смыслишь ни бельмеса, а фыркаешь! Городок там — Вержавск. По Уставной грамоте князя Ростислава — платит 30 гривен. И 9 погостов Вержавской волости — ещё тысячу. Вержавляне Великие — слышал?

Тысячу кунских гривен! Ежегодно! Серебро лопатой гребут! А моё Елно — три гривны и лисицу. А тут... А ведь ещё и другие княжеские погосты на этой трассе стоят, и, как минимум, ещё два тоже платят по сто гривен.

Вот цена пары-тройки сотен вёрст на транспортном пути национального значения!

Ростик указывал в качестве подати десятину. Получается, что только на одном участке этого пути от Двины до Днепра, только в одном его варианте — есть же параллельные — ежегодный оборот составляет около 10 тысяч гривен — полтонны серебра! И это без больших городов. Просто речки-речушки. А вообще между Днепром и Двиной пяток используемых переходов.

Серебра в "Святой Руси" много. Попадались оценки в полторы-две тысячи тонн(!) серебра в обороте. Две трети — арабский дирхем.

"Эти бедные селенья

Эта нищая природа

Край родной долготерпенья

Край ты русского народа".

"Нищий край", в котором ежегодно крутятся тонны драгметалла... Как говаривал один министр финансов в Д.России:

— У нас две проблемы: слишком много долларов и слишком много нищих.

В "Святой Руси" — нефтедолларов нет. Но это не от бедности — просто баксов ещё не напечатали.

— А дальше?

— Дальше — своего купчика порасспрашивай. Что я тебе, учитель?! Дальше... Дальше — в Ельшу. Там хоть вниз — в Двину, хоть вверх — в озёра. Оттуда в Обшу. А оттуда хоть снова в Двину, хоть волоком в волжские речки, хоть назад — в самое верховье Днепра. Да что я перед тобой распинаюсь?! Хватит ваньку валять! Это ж все знают!

— Зря ругаешься господин кравчий. Мне ж понять надо.

— Да хрена тут понимать! Есть путь, на нём погосты, в погостах — стража да мытари. Сторожат да мытарят. Главный — Вержавский посадник. Он — вор. Подать платит исправно, но при том богатеет... неприлично. Не по-людски серебром наливается!

— Погоди, а где здесь воровство?

Демьян посмотрел на меня с глубоким сомнением. В моих умственных способностях.

— Где серебро — там и тать, где казна — там и вор. Или не слыхал?

Вот в таких конкретно формулировках... Хотя, конечно, и по моей первой жизни... Если смотреть с точки зрения мирового нарастания энтропии...

Но любопытны подробности.

— "Подать платит исправно"... Где воровство?

Демьян снова с глубоким сомнением посмотрел на меня. Тяжко вздохнул и пошёл в угол налить квасу. И мне кружку принёс! Признаться в собственном непонимании княжескому боярину перед сопляком... самолично принести отроку кружку с квасом... Эк как его допекло.

— Господин светлого князя Смоленского старший кравчий Демьян...

— Да брось ты! Нашёл время чинами чиниться! Нюх! Нюх у меня на воровство! Но... непонятно мне... С чего-то же он богатеет! Не по-нашему, не по-русски мошной прирастает! Мда... Посылал я человечка своего посмотреть-разнюхать. А он пропал. А человечек верный. Был.

— Так ты хочешь, чтобы я в этот, как его... в Вержавск сбегал и там розыск по невинно убиенному учинил?!

— Тю! Глупость сказал! Какой взыск-розыск?! С чего?! Кабел этот у Благочестника — в чести. У епископа, из-за чтеца того — родня же! — в милости. Розыск... Розыск я и сам могу! А толку-то?

Демьян озлобленно фыркнул, побарабанил пальцами по столу...

— Тайно надо, Ваня. Тайно! И — быстро. Но — однозначно. Чтоб... как на блюдечке. Накопаешь на Кобеля — посыпется чтец, Кастрат ему веры иметь не будет. А следом за чтецом и братана его, казначея городского... Тогда и дело твоё... иначе повернуть можно будет.

— Мой интерес — понятно. А твой?

— За вскрытое воровство князь отблагодарит. Да и хрен с ним! У меня человечек пропал! Я этого... не люблю. А тебя никто там не знает, пойдёшь не от меня — своей нуждой. Ты — сын боярский, не один — с дружиной. Тебя прирезать... Сам же знаешь — ловок ты. Опять же — в делах торговых крутишься.

— Мне на третий день к епископу на подворье. На "почестный суд".

— Хм... Ну это-то мы закроем. Нынче же явится к тебе княжеский гонец с приказом идти к князю в Пропойск.

— А как же...

— А так... Ну обдерут какого писарёнка плетью за ошибку... Да и то...

— А ежели я там ничего...

— А вот это, Ваня — нет. Без улова тебе назад — никак. И — быстренько. Время... аж печёт. Иди, собирайся.

И я выскочил во двор. В совершенно ошарашенном состоянии. Хорошо хоть — шапка в руках, не забыл.

Факеншит! Хорошо он меня вербанул.

Дёма — врёт. Точнее — недоговаривает. "Нюх, нюх"... Стучит ему кто-то. Убедительно, но не исчерпывающе. А иначе — зачем он туда человечка посылал? При таких оборотах... в деле должны быть и другие вятшие. Поэтому и посылал тайно: копает под кого-то из княжеской верхушки. Не по государевой воле, а по собственной инициативе. Под кого? Кто тут с кем? Кто чью "руку держит"? Вот мне только в этом дерьме и ковыряться!

Послать его не могу — он ещё и сам епископу на меня капнет. Как-нибудь... сильно негативно.

Переметнуться... К чтецу неизвестному? У которого братан на меня зуб точит, злобой пышет? К этому... Каблу вержавскому? Тот сразу — "концы в воду". И меня — туда же. Кинуться к Благочестнику в ножки? Там ещё проще будет:

— А посиди-ка, раб божий, в порубе, покудова мы тут...

И когда я там... "лапти сплету" — умиротворённо сказать, несколько непонятно для окружающих:

— Да уж, частица Креста Животворящего — сила великая. И — неотвратимо наказующая.

Бояре, блин! Волчары, крокодилы, аспиды и скорпионы... Надо быть полным идиотом, чтобы лезть в кубло, которое называется княжеским двором! Они все друг с другом связаны: родство, свойствО, служба, соседство... Они в этом не то что годами-десятилетиями — поколениями! Они — в теме. Всеми фибрами, рёбрами, помороками и извилинами.

* * *

По анекдоту:

— Совесть в курсе?

— Совесть в доле.

* * *

А пришелец, хоть попадун, хоть местный — пешка для жертвы. Её — выдвигают, подставляют, едят...

И не поломать, и не убежать. Хреново.

Не заметил, как и до своей усадьбы добрался. С такими-то рассуждениями — аж голова горит.

— Николай, где тут речка Хмость, по которой в Торопец ходят? Собирайтесь — завтра выступаем.

К вечеру прискакал княжеский гонец весь в пыли, кинул грамотку. Всё чин по чину: чехол красной кожи, печати вислые.

Текст, правда, так себе:

"Аз, архонт русский, князь Смоленский Роман Ростиславович повелеваю тебе быть спешно в Пропойск".

Греческим титулом "архонт" русские князья частенько балуются. Мономах-то — само собой, но и остальные постоянно себя так величают. А вот что нет имени получателя... Или — послание военное, или — интимное. У меня... скорее — второе.

Наши сборы... -шито белыми нитками: на Сож к Пропойску надо идти конями, а мы лодейку наняли с местным кормщиком. "Или — пан, или — пропал" — русская народная мудрость. Здесь панов ещё нет, поэтому говорят иначе: "или — в стремя ногой, или — в пень головой".

Не хочу в пень. Лучше в лодку.

Утром, разгоняя веслом дрожь от предрассветного холодка, начал у Николая географию выпытывать:

— Название у городка странное — "Вержавск". Это чего-то значит?

— Уф, уф... Когда веслом работаешь... уф... говорить тяжко. Однако... Городок меж двух озёр стоит... Одно — зовётся Ржавое, другое Проклятое. Ну не Проклятском же город звать! Уф... Мичура, а ты что скажешь? Ты ж из тех мест?

Прошедший год Терентий, управитель Аннушкиной усадьбы, набирал людей. Часть, с оказиями, отправлял в Рябиновскую вотчину. Особо гожие и особо негожие: мастера и знатоки чего-либо, или те, чьё пребывание на свободе в большом городе было, с нашей точки зрения, излишним. По сути — почти вся дворня была заменена уже два раза.

Формируя команду в поход, взял я несколько мужиков из этого набора. Надо людей посмотреть. И их самих, и оценить правильность Терентия при подборе кадров. Вот Мичура из нынешней смоленской дворни.

"Мичура" означает — "брюзгач", "угрюмец". Здесь — второе. Молчит, смотрит исподлобья. Сам ничего особенного: рост — средний, цвет — обычный. Как в вёсла упёрлись — стало видно: спина широкая и ручки... крепенькие.

Мичура молчал долго. Гребка четыре. Николай... ему не до того — обленился совсем, ему бы с веслом совладать вровень с остальными. А вот мне... Дело не только в нарушении субординации: младший слуга должен отвечать на вопросы старшего — быстро и радостно. По Петру Великому: "... и вид иметь слегка придурковатый".

"Меня гнетут тяжёлые сомненья": в дворню просятся многие. Отсеять откровенных бездельников, болтунов, пьяниц и нищебродов Терентий с "дворником-воротником" могут. А вот тех, кто чуть сложнее...

Мошенники, аферисты, наводчики, послухи, подсылы, соглядатаи, разведчики, шпионы, стукачи, доносчики, диверсанты, просто агенты и агенты влияния, "свои среди чужих"... Чем длиннее ряд синонимов в языке, тем чаще данный этнос сталкивался с данным явлением. На Руси насчёт засланцев... почти как у эскимосов с разновидностями снега.

У меня тоже широкий спектр возможных чудаков: от уцелевших подельников Толстого Очепа до слуг их высокородной милости светлого князя Смоленского... со всеми остановками...

Кто именно из моих людей на сторону стучит — не знаю. Пока даже стука не слышу. Но — должно быть. Просто по логике.

Ну, Мичура, придумал, что отвечать?

— Не. Я с дальше. С Поозёрья. А это... Баяли — варяги тама стояли. Ещё этого... У-ух... Олега. Вещего.

Во как! Вержавск — Варяжск? Чего только люди не придумают.

— Олег-то как раз этим путём и шёл. Потому как "Вещий". Смог пути сыскать. Погулял он в те поры... У-ух... с местными бабами славно. У нас с того времени — полнарода Олеговой крови. После вывалился с Хмости в Днепр, и селище, что на нынешней Соборной горе в Смоленске было, сжёг. А иначе, кабы он ниже на реку вышел, на что ему вверх идти да селение палить?

"Легенды и мифы древней Греции". Овидия с "Метаморфозами" да Гомера с "Илиадой" на них нет. Сплошные "гераклы" — потомки богов. С приходом христианства — героев, царей, князей.

Хотя выглядит логично. Вещий Олег шёл от Новгорода к Киеву. Правда, кто когда сжёг конкретную деревушку... как жизнь на Марсе — "науке точно неизвестно".

— Брехня. Ваши завсегда к рюриковичам в родню набивались. У Олега и женилки такой быть не могло, чтоб столько выблядков понаделать. А городок по высоте назвали. Он высоко стоит, саженей тридцать от воды, от озёр. И склоны крутые: в город лезть — как на небо. Чего-нить наверх тащить — пупок надрывать, вережаться.

Туфта голимая. "Вержа" — само по себе слово. Что-то означает. Вот только не надо сюда приплетать французское verge — полосатый. Французы здесь тоже погуляют, но позже — при Наполеоне. А слово — старинное. В здешних местах есть речка — Большая Вержа. На ней Энгельгардт сельским хозяйством занимался и свои "Письма из деревни" сочинял.

Лепят как... как филологи — на слух. Ещё один из новеньких. Имя у него хорошее — Ряха. Не в смысле — "наел", а в смысле противоположности Неряхе. Я бы перевёл — "чистюля".

"Перевёл" в смысле: с русского на русский. А не в смысле: "перевёл попусту". Хотя... как получится. Мужичок чистенький, но мутненький. Два непонятных мужичка — один сильно весёлый, другой — сильно угрюмый.

Двое из одиннадцати. Хотя должно быть 12. Двенадцатым у нас Курт. Он, конечно, годовалый, но взрослого мужика с ног валит.

Конечно, не надо было брать в город князь-волка. Народ, на него глядючи... Как при побеге Лота из Содома: соляные столбы вдоль всех дорог. Потом, естественно, хотят потыкать. Кто — пальчиком, кто — палкой. А дурни кричат: "кусикасука". Не в смысле японского языка, а в смысле — "фас". Ну и дураки. Потому как Курт работает по-тихому: без оскала, рычания, предупреждения и землекопания — просто берёт собачонку за холку и откидывает в сторону. С уже сломанным хребтом.

А так-то его и невидно — спит под банкой. Не в смысле: выпил хмельного и завалился, а в смысле: под скамейкой в носу лодки.

Лодка у нас стандартная для этих мест — плоскодонка на пять пар гребцов.

Конечно плоскодонка! А как иначе? Морская ладья варягов в 12 метров длиной и 4 метра шириной, даже пустая, имеет 0.7 метра осадки. А у верховых речушек глубина — 0.5 — 0.3. И перекаты на каждом километре. Пойдёшь на лодии с килем — сотрёшь киль нафиг. Да и замаешься на каждой версте перекаты килем пробивать.

Опять же — волоки.

Вот как представляет себе Смоленский волок в сер. XI века писатель 20 в. Валентин Иванов в своём произведении "Русь Великая":

"... бечевой заработок, доступный, легкий: пара лошадей тащит вверх тяжелогруженую лодью, и всего-то нужен для такого дела один паренек лет двенадцати. К тому добавить работу по поддержанию бечевника, которую делали общими силами все, кто занимался промыслом, каждый в своём месте... На берегах вместо причалов поделаны для лодей взводы, они же спуски. Два бревна концами втоплены, по-смолянски — "утоплены у воду", на сухом месте к их концам прирублены другие, далее — третьи... Изнутри ходовые бревна отглажены стругами, смазаны салом. Наставив лодью, ее за корму охватывают канатами и тянут либо людьми, либо лошадьми. Лодья идет легко до конца ходов, у которых ждут длинные дроги с такими же на них ходами... Привязав лодью, запрягают лошадей столько пар, сколько нужно, и везут по дороге спускать в Днепр по таким же ходам.

Дело старинное, волоковые мастера опытные, работают споро: деньги-то получают не за время, а по ряду, им выгодно скорее от одного дела отделаться, к другому приделаться. На волоке не одна артель, не две, не три. Замешкаешься — отобьют заказчика...

Артельщики, не мешкая, выволокли обе лодьи по салом смазанным ходам, наставили на дроги и повезли к Днепру. Дорога верст десять, не больше. Ее прошли пешком, разминая ноги, не спеша поспевая за дрогами... Всего от воды до воды истрачено было времени часа три...

Волок — всего пути голова. В Смоленской земле сошлись главные волоки: с Волги через Вазузу в Днепр; с Днепра на Угру у Дорогобужа; с Десны в Угру у Ельни; с Днепра через Касплю в Ловать у Усвята; из Двины Западной через Торопу у Торопца в Ловать же; в ту же Двину через Касплю. С помощью этих волоков, старых, известных, с мастерами умелыми можно проплыть-проехать во все русские земли и города и во все иноземные владенья: к булгарам, арабам, туркам, грекам, латинянам в Италию, ко всем германцам, к датчанам, шведам, норманнам, французам, — словом, здесь путь во весь белый свет".

Красиво.

Полная правда! Кроме мелких мелочей.

"Артельщики... выволокли обе лодьи..., наставили на дроги и повезли к Днепру...".

Мне бы так: нигде, ни на одном волоке нет прямого выхода в Днепр. Только — в притоки.

"Повезли"... В 19 в. маленькие лодочки возили волами на телегах вокруг Днепровских порогов. Так там — сухо! Там земля — до каменной крепости высыхает! А здесь... то пески, то глина, то болотина. Или — всё разом.

Не хочу никого обижать, но вытащить варяжский драккар или кнорр на песчаный обрыв Касплянского озера... Не, сдуру можно и хрен сломать. Но на Днепровских порогах похожие кораблики не на берег тащили, а по воде пускали. Даже с риском разбить о камни.

Бечевник... Тут никто "Святую Русь" с "Доброй Старой Англией" не перепутал? С "Милой Голландией"? С "Прекрасной Францией"? Это там — каналы.

А у нас... У нас снег идёт! Потом — лежит. Потом — тает. В.Д.Иванов родом из Самарканда, там — арыки, мог и не знать.

Высота подъёма воды в половодье даже в этих лесных местах, где снег сходит медленнее, чем в открытой солнцу степи — 6-10 метров.

"Где талию делать будем?". В смысле: тропу для пары лошадей. По сухому? По гребню борта речной долины? А какой длины нужен канат? От края долины до русла? А изгибы русла в границах речной долины? Канат на всю ширину долины? У Каспли, например, долина от 300 метров до трёх километров. Так что здесь таскают? Лодку или три версты верёвки к ней?

Речка — не канал, русло — серпантином. Из-за которого лодка должна временами идти едва ли не поперёк долины.

Это хорошо, если русло поворачивает к лошади. К тому чудаку, который думает, что "бечевой заработок, доступный, легкий...". Но столько же поворотов есть и в обратном направлении — от упряжки. И чем ты на таком участке тащить будешь?

"К тому добавить работу по поддержанию бечевника, которую делали общими силами все, кто занимался промыслом, каждый в своём месте...".

Убиться и не жить! Бечевник — сотни вёрст! На которых, помимо собственно тропы, по которой идут лошади, где нужно засыпать ямы, перекинуть мостки через промоины, притоки и овраги, убрать бурелом... нужно ещё вырубить кусты между гребнем долины и руслом. А растут там ива, да осина, да ольха. Быстро растут.

Для понимания разницы в ощущениях местного жителя и пришлого горожанина — Энгельгардт:

"Когда я два года тому назад приехал в деревню, то первую же весну разливом реки у меня промыло плотину и так испортило дорогу, что я, как петербуржец, думал, что по ней и ездить нельзя. Конечно, я скоро убедился, что можно ездить по всякой дороге, потому что если нельзя проехать в телеге, то можно проехать на передке, — весною обыкновенно крестьяне ездят на тележном передке, на ось которого ставится небольшая корзинка, — а верхом или пройти пешком всегда можно; но тогда, когда я был еще внове, услыхав, что староста предлагает проезжему помещику, который желал перебраться на ту сторону реки, переехать на нашей лошади верхом, причем убеждал, что это совершенно безопасно, потому что лошадь умна, осторожна, привычна, знает дорогу и переплывет где глубоко, — я был крайне смущен и порешил, тотчас, как спадет вода, поправить дорогу и заделать прорву в плотине".

Что для местного — "дорога": пройти же ножками можно! — то для купца — бездорожье: упряжка в несколько лошадей, с тяжелогруженой ладьёй на прицепе — не пройдёт.

Профессоров Петербургского университета здесь ещё нет, заделывать прорвы — некому. А новогородцы — сами такие же. Тысячу лет(!) они бились об Волховские пороги.

"Приблизительно две трети общего падения Волхова от Ильменя до Ладоги приходится на девятикилометровый участок Гостинопольских порогов, где река стремительно мчалась вниз при высоте отвесных берегов в 30 метров.

Именно наличие в низовьях Волхова порогов — едва ли не главная причина возникновения Старой Ладоги".

Если кто забыл: именно в Старую Ладогу изначально призывали Рюрика. Именно из-за этих каменюк в реке и пошла "рюриковизна" по Руси.

В 19 в. на этих порогах тонуло 5-6 судов. Каждый год! И — ничего. "На всё воля божья". Потребовался Ленин, чтобы написать — "Волхову быть". И — сделать. В условиях Гражданской войны и послевоенной разрухи — 10 лет.

"Все, кто занимался промыслом...". А конкретно?

Ну что за псевдо-аристократический подход?! Типа:

— Эй! Человек! Как тебя там... сходи и сделай...

Хлопуша у Есенина кричит:

"Проведите, проведите меня к нему,

Я хочу видеть этого человека!".

"Я хочу видеть этого человека!" — который это дело делает. Объясните — почему? Из страха, за жалование, в ожидании прибыли, в надежде на царство божие...? Кто этому человеку ставит задачу, указывает фронт работ, составляет график исполнения, контролирует результат, отрабатывает нештатные ситуации...

— Экие мелочи! Само сделается... мужички там... сами собой... "шнурки" у меня смышлёные... не об чем беспокоиться...

"Нет мотивации — нет продукции". Ну это ж все знают! Так почему не применяют знания к реальности?

Ну-ка, делаем "умственный эксперимент".

Вот живёте вы в версте от железной дороги. И занимаетесь, очевидно, по аналогии с В.Д.Ивановым — "железнодорожным промыслом". Типа: стоите на бугре и показываете проезжающим голую задницу. Потому что никакого другого удовольствия или, там, прибыли от них — у вас нет.

А вот вред от лодейщиков на реке быть может: луга потопчут, рыбу половят, дерева порубят... Да и тебя самого... за холку и в лодку. Сперва под плетью задарма на вёслах наломаешься, потом гречникам — двуногим эквивалентом десятка коров пойдёшь.

Похвастался голой задницей, явил миру храбрость и остроумие свои и — бечь быстренько! А то ведь озлобятся и, не дай бог, на берег сойдут. Тут такой промысел пойдёт... Уже не волоковый, а божий.

Можно сделать бечевник понизу. Вдоль русла. Очень даже хорошо: канат короткий, тропа вместе с руслом поворачивает, эпюра сил правильнее — вверх тянуть не надо...

Ага. И — в морду. Потому что вдоль русла идут заливные луга.

Русская народная мудрость: "где ольха, там сена вороха". И топотать по ним — никто не позволит.

Каждую весну нижний бечевник будет заливать. Потом его надо ремонтировать и чистить. Кому надо? Купцу, который за тысячу вёрст живёт? Чудаку с малолетними мозгами, который тоже за сотню вёрст проживает?

В 18 в. прусский король запретил ремонтировать дороги у себя в королевстве. От чего в стране образовалось множество постоялых дворов и придорожных кузниц. Которые платили налоги в казну. Потому как повозки ехали медленно и часто ломались.

А ещё таким образом повышалась обороноспособность королевства: любая вражеская армия застревала в прусском бездорожье.

Русские мужички не глупее прусского короля. А уж ломать спины, чтобы кто-то, за сотню вёрст, получил лишнюю серебрушку...

"Ищи дурака" — русское народное пожелание.

И ещё: "На волоке не одна артель, не две, не три. Замешкаешься — отобьют заказчика".

Не-а. Сегодня ты — "отбил заказчика", завтра тебе соседи — почки отобьют. Заказчик — как та снежинка: "была и нету", а с людьми надо жить. А то тебе при ежегодной жеребьёвке наделов община даст в покос кустарник:

— Так ты ж у нас шустрый! Вот и попрыгаешь. С косой вокруг кустиков.

"Естественная монополия" на волоках складывается... естественно. Работают-то местные. Соседи, родственники. Конкурировать с роднёй?! Ты сегодня у шурина клиента увёл, ночь жена в подушку проплакала: ей проигравшие в... конкурентной борьбе — все свои... эмоции высказали. Завтра тебе на стол такие помои подадут...

— Кушай дерьмо, миленький. Нет? А чего ж ты сам гадости людям делаешь?

Пришлых артельщиков... Да их и на двор не пустят! Ни корма, ни крова, "лесу им — ни прута".

Конкуренция есть не между артелями на волоках, а между разными путями. Но и тут выбор не столько в ценах, трудах, сроках, сколько в головах лодейщиков: оторвут или нет.

Похоже, поэтому восточный ход и процветает. Устье Каспли западнее — на границе трёх земель: Смоленской, Полоцкой и Новгородской. На границе всегда не слава богу: или война, или разбой. А восточный ход идёт через Торопец аж до Ловати только по Смоленским землям. Под одним хозяином, пока он в разуме, ходить безопаснее.

— Левые — суши вёсла, правые — навались. Поворачиваем, Хмость.

С довольно широкого Днепра входим в ещё более широкое болото. Из воды торчат какие-то палки, кусты... Полоса чистой воды постепенно сужается, и вёрст через пять идём уже по нормальному руслу.

— И долго нам так ещё?

— Греби боярич. Сам на вёсла напросился. Ещё сто вёрст. С гаком.

Гребу. "Эх раз, ещё раз, ещё много-много раз" — наше исконно-посконное занятие.

Можно, для забавы, пересчитать гребки в вёрсты. Ежели, к примеру, считать гребок за 4 метра хода, то получается... много. А ежели за 10 метров — то меньше. Но всё равно — дофига. Ежели считать гребок в 2 секунды, то получаем на сотню вёрст часов 14. Непрерывной... гребли.

Штатный вопрос: кто такой "гр"? Штатный ответ: гражданин. Который исполняет свой гражданский долг: выгребает. Или — угрёбывает.

Вроде бы, можно к ночи до волока дойти. Но считать надо, наверное, вдвое. И интересно: велик ли "гак"?

Течение слабенькое, вниз почти не сносит. Это радует. Но дальше речка станет поуже, придётся убрать вёсла и идти на шестах. По этим... лукам речным. Это тревожит.

Шесты у нас запасены — пойдём в два шеста. Это хорошо — остальные уставать не будут. Можно сменами, без остановок на берегу...

Но очень хочется знать: а велик ли там, в конце — "гак"?

Нудное, однообразное занятие. Весло опустил, "навалился". Хотя правильнее — "отвалился". Весло тянут более всего спиной, откидываясь, "отваливаясь" назад. Весло поднял, перекинул вперёд, снова упёрся. Точнее — "утянулся".

Говорят, где-то во Вьетнаме на Меконге есть какой-то народ, который гребёт не руками, а ногами. Может, мне какой "ногогрёб" спрогрессировать?

Совершенно потерянное время. Ни поговорить, ни почитать, даже — не подумать толком.

Мономах в своём "Поучении" пишет:

"Если и на коне едучи не будет у вас никакого дела и если других молитв не умеете сказать, то "Господи помилуй" взывайте беспрестанно втайне, ибо эта молитва всех лучше, — нежели думать безлепицу, ездя".

Умный мужик был, много по Руси мотался, знал, что от "бездумья" люди дохнут.

Не он один. Артур Кларк, "Лунная пыль":

"скука убивает не менее гарантированно, чем неисправный воздухопровод. Только медленнее".

Мне взывать беспрестанно: Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй... задалбывает. Лучше я какую "безлепицу" подумаю.

Например, об этом, совершенно повсеместном, "загребущем" занятии.

Почему попаданцы академической греблей не занимаются — не знаю. А мне бы чего тут... уелбантурить? Банки-сидения на колёсиках? Поломают же... но попробуем. Выносные уключины... Аналогично. Рассадка... Загребные, которые на правом весле, должны быть на 5% мощнее левых. Это чтобы лодка не вихляла. Но как "поймать" 5%? Да и надо ли? У нас и так — сплошное вихляние. То поворот русла, то мель, то коряга... Кормщик уже не сидит — стоит, чтобы лучше под носом видеть. Под носом лодки, естественно.

Ага, а вот теперь ему ничего не видно — Курт вылез. Вылез на нос лодки и оттуда зевнул в лицо кормщику. И кормщик у нас стал сидящий. Хорошо, что не ныряющий.

— Курт, слезь. Иди ко мне под лавку.

Умная зверюга. Ежели бы у нас князья-люди были бы такие же умные как князь-волки — на Руси давно бы коммунизм наступил. Потому как "по способностям" — он сам работает. В удовольствие. А по потребностям — я даю. А больше ему не надо.

Волчицу-то ему ещё рано, а корм, кров и развлечения у меня есть. Исполняет сотню команд, лазает по деревьям, ловит мышей... А главное — понимает.

Меня понимает! Хоть кто-нибудь здесь меня понимает!

Я в эту зиму свисток "молчаливый" сделал. Ну что тут непонятного?! Это ж все знают! Ультразвуком свистит. Я — не слышу, и никто не слышит. Только собаки воют, кони шарахаются... и Курт прибегает. Ты куда прибежал, волчара? Ноги мне босые греть? А что я этими ногами при гребле в днище упираюсь — не подумал? Поломаю тебе чего-нибудь. Рядом ложись.

Интересно: а можно собак к гребле приспособить? Индейцы на них вьюки вьючили, эскимосы в упряжки запрягали, ацтеки и корейцы просто кушали... Может, какое колесо уелбантурить? Типа беличьего. Как на яхте "Беда" капитана Врунгеля?

Что-то мои спутники притихли. То болтали-балагурили, а то скисли. Мне-то пофиг — я же генномодифицированный. Сухану — тоже. Он же хвостиком ходит — натренировался, за мной бегаючи. А вот Николай... брюшко наел. Сегодня точно похудеет. И Терентий похудеет. Так-то он отъелся, окреп с тех пор, как я его купил. А вот мышцы... а зачем боярскому тиуну мышцы? Дворне морды бить? Так это не труд, а забава. Ручки мягонькие, кожа нежненькая. Сегодня волдырями кровавыми пойдёт.

Ивашко отдуваться перестал, по берегам посматривать начал. Он сегодня не только похудеет, но и запор свой победит. Согнуться-разогнуться часами... эффективный массаж всех внутренностей получается.

Ряха сперва всё случаи из жизни рассказывал, а теперь притих. Мичура покрепче оказался, но тоже — только отфыркивается, когда пот глаза заливает.

Выдохлись ребятки мои с отвычки. Слабаки.

Можно возгордиться, можно пяткой себя в грудь постучать: во какой я выносливый! А можно подумать: загоню людей — дела не сделаю.

— Эй, кормщик! Приглядывай место на берегу, станем на полчасика.

— С чего это? Нам ещё гребсти да гребсти.

— Давай, дядя, к берегу. Волки с борта писать не умеют.

Вот так правильно: не по усталости людей, а по нужде божьей скотины. Никому никакой обиды.

Если лошадь под подкову в копыто камешек поймала — она ж тебе не скажет. Она просто будет хромать. Так и многие люди. А потом что? На хромой кобыле — далеко не уедешь, с больными людьми — серьёзного дела не сделаешь.

Странно мне: многие попаданцы как-то используют аборигенов, как-то их применяют для достижения своих целей. А вот то, что для этого нужно туземцев понимать, видеть их болячки, особенно — не сказанные, заботится об аборигенах... мимо.

Глава 258

Мы махали вёслами, потом упирались шестами, то — в илистое дно, то — в болотистые берега, потом перетаскивали лодку через камни и коряги по колено в воде, потом... весь день. Уже в темноте Николай со злобой сказал:

— Всё. Нахрен. Пришли. Вот за этим мыском, вон за тем леском...

Кормщик начал возражать:

— Дойдём до конца. До бобылей.

— Нахрен нам бобыли. Тута переволочимся.

У меня, кажется — единственного в команде, оставались ещё силы на проявление интереса к окружающей среде:

— Погодите мужики. Что за бобыли? На что они нам?

— Тама... ну... впереди... наверху, на сухом... у самого истока... селище такое. Бобыли называется. Когда князь, не помню какой, вроде — Мономах, тута волок делал — поселил бобылей. Чтобы они, значится, волок держали. Тама — стража. Погост княжий. Вот. Ну. Теперича, само собой, они, стал быть, переженивши. Давно уже. А названьеце осталось.

— "Переженивши" — между собой?

Идиотизм автоматически выскочившего уточняющего вопроса дошёл до меня быстро. Но — "слово не воробей — вылетит, не поймаешь". Народ предсказуемо заржал:

— О-хо-хо! А-ха-ха! Тягуны на стражниках... В платочках! Не, наоборот! Тягуны в платках! А стража им подолы... Гы-гы-гы... А те им говорят: не лезь, охальник, гости купецкие идут...! А нарожали они мытарей...! Прям готовых! Ой, держите меня! Ой, животик надорвал!

Приступ общего хохота несколько поднял дух замученных людей. Отсмеявшись и утерев слёзы, уже более оптимистично вернулись к реальности наступившей на нас ночи в этом полу-лесном полу-болоте.

— А волок-то где?

— А вона, за кустиками.

Ивашко в темноте хорошо видит. Особенно — кустики. Когда в животе третий раз за день кишки увертюру играют — кустики очень хорошо примечаются.

— Низя! Надо волоковщиков звать! Самим — не, нельзя! Собак спустят! Драться будут!

— Бобылей — в задницу! Курт, увидишь собаку — рви в клочья. Да не лижись ты так! Я знаю, что ты чужих собак рвать любишь. Давай к берегу, дядя.

Не знаю, с какого из смоленских волоков писатель В.Д. Иванов срисовывал свою благостную картинку, у нас тут проще.

Темно. Невысокий берег, поросший густым лиственным лесом. На опушке, в береге — промоина, заваленная лесным мусором. Поверх мусора, от уреза воды в микро-заливчике, пяток жердей без коры, отпавшей от сырости. Чуть в стороне — тропка натоптанная белеет. Всё барахло из лодки вынимается и выносится по тропке наверх.

Барахла... много. Включая вёсла и шесты. Так это мы ещё налегке идём! Товара у нас — чуть, только образцы для прикрытия легенды.

Как у писателя Иванова две княжеские лодии разгрузили, загрузили, выволокли, перетащили, спустили, прогулялись за 10 вёрст и всё это, "от воды до воды", за три часа...? Десятку мужиков только свои сапоги найти да надеть — уже времени нужно!

Гребцы на лодейках — всегда босые. Почему? — Обычай такой. Наверно — правильный: нефиг в лодку грязь тащить.

Уже совсем темно. Вода чуть плещет. Где-то слышен лай собак. Ночь.

"По ночам работают только бл...ди да воры" — русская народная мудрость. Интересно, а мы к какой категории относимся? Потому как у нас пошла работа, та самая — "из болота тащить бегемота". Виноват — лодку на волок. Мы ж не воруем? Значит мы... Мда.

Кто-то говорил о брёвнах, смазываемых салом? Каким салом? Бараньим? Мы не в Степи, про здешние цены на овец я уже рассказывал. Учтите, что курдючных овец на "Святой Руси" и вовсе нет.

Свиное сало... Бекон слоёный пробовали? Слой мяса — свинью травой кормили, слой сала — хлебом. Как на "Святой Руси" с хлебом — я уже...

Заливаем жерди водой и по этому склизкому дереву... раз-два-взяли... вытаскиваем лодочку. Комарьё... С во-от такими зубами! А как звенят! На четыре голоса! Непрерывные аплодисменты всех присутствующих по самым разным частям тела.

Нагрузились барахлом и топ-топ... вдоль опушки по тропке... Вьючного боярича видели? — Так темно же! Потому меня и не видно.

За одну ходку всё не унести — придётся ещё раз. Две версты, два пуда на спине. На той самой, которая весь сегодняшний день гнулась да не ломалась.

Мы бы в темноте спуска не нашли, но там какая-то сторожка темнеет.

— А речка где? Где эта хренова Жереспея?!

— Не ори. Вот.

— Да это ж...! В этот же ручей лодка не влезет! Она же шире!

— Ничё. Тама вон — поширее будет. Здесь спустим, туда вытянем. Пустую, по камышу... пойдёт. А вона навес сделанный — туда вещи пока сложить.

— А люди где?

— Которые? Бобыли-то? Так спят.

Оставили караульщика, топаем в темноте назад. Где-то с середины дороги слышим — собаки завыли серьёзно. Уже не караульный брёх, а боевой лай. У лодки один Курт остался — он им сейчас даст!

Ну, он им и дал! Слышно как лай в скулёж перешёл. Мы — бегом. Хорошо, моя "зиппа" всегда со мной — ноги бы в темноте точно поломали!

У лодки... Десятка три, волкодавы дорогобужские. Типа тех, которые Варваре у Параскевы-на-Торгу голову раскусили. С-с-собаки...

Мечутся вокруг лодки. На носу стоит Курт молчки, свору не замечает, смотрит вдаль.

"На берегу пустынных волн

Стоял он, дум великих полн,

И вдаль глядел. Пред ним широко

Река неслася; бедный чёлн...".

Очень похоже. Только река неширокая. И парочка отсутствующих в "Медном всаднике" дохлых собак в кровище. Ещё несколько — в стае раны зализывают.

Но это-то фигня: с горки валит толпа мужиков голов в полста. С факелами, копьями, топорами... И — с луками. Ой, блин! Не хорошо-то как...

— Всем стоять!!! Вашу трижды разпердыренную...! Луки-стрелы — долой! Кто стрелу пустит — покойник! Сам хрип вырву!! В куски порву-покидаю!!!

Местные на крик да на свет развернулись. Вместе с луками. Теперь в нас целят. А я, а мы... Как святые! Ни луков, ни сулиц... А нафига было — темно же! И броней нет — ещё и их на себе таскать!

Прошибся я. Возможно — летально.

И чего теперь? — Только — орать, только — матом.

— Кто такие?! Почему в тёмное время по лесу шастаете?! Р-разбойнички?! Тати-душегубы?! Почему с оружием?!

Прикол в том, что это я ору. А не несколько местных мужиков из толпы, служилого вида с мечами и в железных шапках.

— А... А ты хто такой?! Ты... ты-то сам...

— Я — боярский сын! Иван Рябина! Твою мать через бедро с нижней подсечкой! А ты кто?! А ну назовись! Покуда я тебе кишки не выпотрошил!

— Это... я-то... Я — погостный боярин здешнего княжьего погоста! А ты... а чем докажешь, что ты — боярский сын?!

— А ты, боярин, чем опровергнешь?! Что я боярский сын?!

Бздынь.

Заклинило. Пауза.

* * *

"Вот мои усы, лапы, хвост!"... — не мой случай. Ни усов... даже хвоста нет.

Вопросы идентификации личности в попадизме совершенно не рассмотрены! Пожалуй, только Янки как-то выразился в смысле столь привычной в 21 веке фразы:

— Предъявите ваши документы!

"Никогда ни в одной стране на свете не было такого множества бродячих лгунов: тут лгали все, и мужчины и женщины...

— А как вас зовут?

— С вашего разрешения, меня зовут Алисандой ля Картелуаз.

— Может ли здесь кто-нибудь удостоверить вашу личность?

— Вряд ли, благородный лорд, ибо я никогда прежде здесь не бывала.

— Нет ли у вас каких-нибудь писем, каких-нибудь документов, каких-нибудь доказательств, что вы заслуживаете доверия?

— Конечно, нет; у меня есть язык, и я могу сама все о себе рассказать.

— Но одно дело, когда вы сами о себе говорите, а другое дело, когда кто-нибудь другой о вас говорит.

— В чем же разница? Боюсь, я не понимаю вас.

— Не понимаете? Проклятая страна... Видите ли... ну, видите ли... Черт побери, неужели вы не можете понять такой простой вещи? Неужели вы не можете понять разницу между... Почему у вас такой невинно-идиотский вид?

— У меня? Не знаю. На то воля божья.

— Да, да, вы правы, на то божья воля. Вам, верно, кажется, что я немного сержусь, но не обижайтесь, я совсем не сержусь. Поговорим о другом. Итак, этот замок трех людоедов, в котором заключены сорок пять принцесс... Где он находится, этот гарем?".

Остальные попаданцы... Достоверность источника информации о местоположении гаремов — им не интересна?

Единственное, в чём я не могу согласиться с Твеном: "Никогда ни в одной стране на свете не было такого множества бродячих лгунов...". Он просто не бывал в России.

На самом деле, проблема довольно экзотическая: почти всё население проживает "в мире" — в своей, исконно-посконной, общине. Где они родятся, плодятся и землю ложатся. Почти все русские люди дальше 40 вёрст от своего "мира" ни разу в жизни не бывали.

Идентификация относительно немногих "бродячих" соотечественников идёт по совокупности внешних признаков: одежда, манера поведения, транспортное средство... Я уже упоминал: княжеский плащ-корзно, боярская шапка и гривна, скуфейка и ряса духовных, рубище нищих...

* * *

"Встречают по одёжке" — русская народная мудрость.

Беда в том, что ко мне это не относится: одежонка у меня отнюдь не боярская, а просто мне удобная. А что, кто-нибудь надевает парадный кафтан и соболью шапку для выполнения погрузочно-разгрузочных работ?

Погостный боярин начал наливаться кровью. Это вполне наблюдаемо даже в пляшущем пламени факелов.

Люди, живущие на торговых путях — отнюдь не посельщина-деревенщина. Они привычны к общению с незнакомыми людьми, застывать с открытым ртом — им не свойственно. Но набор типовых реакций всё равно ограничен. И непонятки накатано переходят в агрессию:

— А ну ложь пояса на землю! Я те сщас... опру твою ввергну! Я те покажу как над княжьим боярином насмехаться!

Боярин покрепче ухватил железку у него в руке, толпа согласно загудела, тоже перехватывая поудобнее всякое чего у кого в руках.

Вопль Николая:

— Да как же можно! Вот же я же! Я — Николай Бухарёныш, купец смоленский! Меня ж здесь знают, я ж три года назад через этот волок ходил, летось мой приказчик, Хохрякович, тута переволакивался...

был погашен фразой:

— Хрен ты, а не купец смоленский! Сща повяжем да расспросим. С огоньком. Сразу расскажите — хто тут купец добрый, а хто — тать полуночный!

Толпа растекалась, охватывая нас полукольцом, помахивая топорами и редкими копьями и мечами. Но в общий гомон вдруг вклинился ленивый голос Чарджи:

— Эй, погостный! Ты мытаря своего спроси: чего он бояричеву холопу глазки строит. Вот и узнаешь доподлинно — кто мы есть.

Я несколько растерянно уставился на Ряху, на которого кивал ханыч. Тот тоже растерялся. Вообще — выражение растерянности распространилось на несколько присутствующих физиономий. Но погостный боярин энергично взял ход опознания в свои руки:

— Ты. Ты кто такой?

— Я? Я... это... слуга смоленского столбового боярина Акима Яновича Рябины. Ныне... вот... иду с сыном боярина, с бояричем Иваном. А звать меня — Ряха. Вот.

Грузно развернувшись в сторону лысоватого мужичка в длинной тёмной свитке, видимо — здешнего мытаря, погостный сурово вопросил:

— Подтверждаешь?

— Это... ну... Ряха... Да.

— А откуда знаком?

— Дык... эта... я к казначею смоленскому на двор ходил. По службе. А он там, ну, Ряха этот, стало быть, в прислужниках...

Нефига себе! Я вопросительно уставился на Терентия. Весь город знает, что у меня с казначеем ссора. Брать его человека к себе на двор... Терентий тоже не скрывал своего изумления:

— Это как же?! Ты ж... ты ж у купца-суконщика прежде служил?!

— Ну... Да. А до того...

* * *

Понятно. Надо будет людей своих в оперетту сводить. Я имею в виду "Сильву":

"ФЕРРИ. О, это знаменитый дом, князь. Лучшее кабаре Будапешта. Во времена нашей с вами молодости здесь царила "Королева чардаша" по прозвищу "Соловей". Не слыхали?

ЛЕОПОЛЬД. Не имел чести.

ФЕРРИ. А потом она вышла замуж за банкира Шнопса. Слыхали?

ЛЕОПОЛЬД. Имел честь.

ФЕРРИ. А потом развелась со Шнопсем и вышла за барона Попенгаузена.

ЛЕОПОЛЬД. Попонгауза?

ФЕРРИ. А овдовев...

ЛЕОПОЛЬД. Простите. Вдова барона Попенгаузена — моя супруга.

ФЕРРИ. Какая это была шансонетка! Вы везучий, князь.

ЛЕОПОЛЬД. Цецилия?! Баронесса Цецилия — "Королева чардаша"?!

ФЕРРИ. Разве она вам не рассказывала? Какая скромная женщина...".

* * *

У меня здесь — очень скромный мужчина. Который не рассказал о своём послужном списке исключительно из стеснительности: побоялся, что его примут за шансонетку. Наверное...

— Значит, боярич? Не разбойники? А чего по ночам шастаете?

— Поспешаем, господин погостный боярин. У людей вон, аж руки до кровавых мозолей... Княжье повеление.

Вытаскиваю из баула княжескую грамотку. Красный чехол и вислые печати — узнаваемы. Разворачиваю и читаю в слух:

— "Аз, архонт русский, князь смоленский Роман Ростиславович повелеваю тебе быть спешно...". Сам понимаешь, когда светлый князь так велит — спать некогда.

Боярин протягивает руку к княжеской грамотке, но я делаю вид, что не замечаю, сворачиваю и убираю её. Где именно мне надлежит "быть спешно" — тебе, дядя, знать не обязательно.

Меняем тему, переключаем внимание. По общеизвестному принципу: пока люди торгуют — они не воюют.

— Кстати, люди добрые, вам колёсной мази не надобно? У нас самая лучшая колёсная мазь на всей "Святой Руси". Можно ещё уключины смазывать или петли воротные. Чтоб не скрипели. Пойдём на тот конец — мы хотули туда уже перетащили — покажем, дадим попробовать. Сейчас вот лодочку перетянем и...

Погостный начальник поглаживает бороду, внимательно разглядывает меня, моих людей, князь-волка... Но в разговор бурно влезает один из местных мужичков:

— Не! Низя! Как это?! Чегой-то вы перетяните?! С какого?! Попортите волок! Не, не по обычаю!

* * *

Сто вёрст на вёслах... за это время можно многому научиться. Например, как выглядит здешний "волоковый обычай".

Поразительно, но в литературе совершенно пропущена странная фича святорусской налоговой системы.

В "Святой Руси" есть куча разнообразных налоговых платежей и сборов.

Как будет множественное число от слова "мыто"? Никогда не встречал. Ну, тогда по аналогии: шито-брито-мыто — шиты-бриты-мыты. Как-то оно на мой слух... А, ладно.

Так вот, мыты бывают разные. Мыта: съездное, въездное, воротное, крепостное, мостовое, торговое... упоминаются в документах неоднократно. Но ни разу не попадались: перевозное — государственный сбор за перевоз через реку, бродное — за проезд через брод. И волоковое — сбор за проход по волоку.

Конечно, купец платит. Платит — за работу. Перевозчику — за перевоз на пароме, броднику — за провод через брод, на волоке — за работу по перетаскиванию лодки. Но не княжьему ярыжке за право прохода.

"Перевоз Дуня держала,

Держала, держала,

Перевозчика наняла,

Наняла, наняла.

...

Пришёл к Дуне милый друг,

Милый друг, милый друг:

"Перевези меня в зелен луг,

В зелен луг, в зелен луг!" -

"А я тебя всё ждала,

Всё ждала, всё ждала,

Перевозчика наняла,

Наняла, наняла".

В песне хорошо видна частная собственность на паромную переправу с наймом владельцем работника, и отсутствие государственных сборов при выполнении транспортной операции.

Похоже, что на "Святой Руси" мыто берётся за использование сделанного, построенного, искусственного: моста, ворот, оборудованного и ограждённого торга, но не за "богом данное" — реку, волок, брод.

Кстати, аналогично с землёй: налог в Московской Руси считается не с общей площади владения, а с пашни — только с обрабатываемой, "сделанной", земли.

Конечно, налоги берут. Но не с прохожего купца, а с местного жителя. С "Дуни", которая "перевоз держит". В предположении, что владелец сдерёт с купца и себе — "на хлеб", и властям — "на масло".

Разницу между прямыми и косвенными налогами понимаете?

Твен вдоволь поиздевался над своими американскими современниками, которые бурно возражали против роста прямых налогов, и с удовольствием заменяли их косвенными, таможенными пошлинами с каких-то "грязных иностранцев".

Линкольн, вынужденный ежедневно изыскивать миллионы для содержания армии в условиях Гражданской войны, основной упор делал на косвенные налоги: они не ссорят гражданина-налогоплательщика с властью.

Смоленский князь Ростик довёл до логического завершения прямо противоположный подход: только прямые налоги.

Конкретная весь, город, промысел, волость, погост — платит столько-то. А с проезжих — ничего. "Ничего" — в казну. "Всё" — местным. И "всё" — с местных.

Такой подход позволял избежать ссор княжеской власти с дальними купцами. Не в этом ли причина столь мощной поддержки смоленцев и новогородцев князя Ростислава, приведшей его на Великокняжеский престол в Киеве?

Смолоду понимал я, что казна не полнится мытами да податями, но лишь дополняется. Что налоги надобны не для княжеской кисы набивания, а для людьми управления. Во Всеволожске сиё особенно остро видно было: прямые подати брать — не с кого, мыта обычные брать — голодным да битым быть. Понуждаемый нищетой тогдашней к выбору между налогами прямыми и косвенными, выбрал я пути иные: третий, четвёртый, пятый...

Нормальный купчина идёт караваном по реке. И останавливается только в указанных для этого местах — княжьих погостах. Где туземцы дерут с него три шкуры за постой. С учётом собственных расходов и тех сто гривен серебром, которые погост должен отдать в казну. А встать где место глянется — нельзя. Только на охраняемой стоянке. Забота о безопасности проезжающих.

Власть — о купце заботится. Погосты — поставлены, разбойнички — выбиты, местные от свар... удерживаются. Риски — снизились, цены — подскочили втрое. Но — порядок повсеместно!

* * *

То-то они взвыли насчёт наших передвижений в темноте. Фактически на этом куске пути "из варяг в греки" — постоянно действующий комендантский час.

Сходно — на волоке. Мимо него не пройдёшь, а работать на нём запрещено. "Волок — наш, ходить по нему — нельзя". Все работы делают местные. Только! За соответствующую мзду.

— А сколько будет по обычаю?

— Дык... Как обычно: гривна постой, гривна — барахло перетащить, и ещё одна — лодейка.

Нефига себе! Шесть коров за эти две версты... "Все для блага человека"...

Вот был бы я "человеком", нормальным купецом — отдал бы серебро и не грешил. Отоспался бы в доме, под крышей, похлебал бы горяченького, с местными молодками... близко познакомился бы. А мужички бы здешние — всё перетащили.

Был бы я княжий слуга — погостный боярин ножкой бы топнул, и мужички предоставили бы тот же сервис, но бесплатно. Но у меня статус... пограничный. С одной стороны — княжья грамотка, с другой — я не в службе. Вот, толкуем про колёсную мазь по-купечески. Но наехать-то "по-княжески" можно?

— Что ж ты голова посконная-домотканная-серемяжная не по делу рот разеваешь?! Или тебе спину давно не расписывали? Не видишь что ль — идём мы по княжьей грамотке, спешно. По светлого князя нашего повелению. Постоя не будет — некогда мне ваших щей хлебать. Майно — мы сами перетащили. Вы-то всё — спите-дремлете. На волоке — никого живого, хоть зови, хоть нет — не дозваться. Вот приду к князю, к Роману свет Ростиславовичу, да расскажу про ваше воровство бесстыдное. Что бобыли, де, ныне негожие стали. Обленились вконец. И разбойничков не углядят, и царство божье проворонят.

Фигня, конечно. Мужикам это всё — вообще не интересно. А вот погостный боярин... мужик битый, глаз цепкий. Когда убрал меч да снял рукавицу, стало видно — двух пальцев нет.

— Так ты, стало быть, Акима Рябины сынок? Акима помню, а вот про сына его... Что-то не слыхал.

— Да слыхал ты! Ванька-ублюдок, Рябинёныш. Ещё — "Зверем Лютым" кличут.

— Это по нему, что ли?

Боярин кивает на гордо торчащего гальюнной фигурой на носу нашей лодочки князь-волка.

— Курт, ко мне.

Ну и взгляд! Типа: как вы мне все надоели! Я тут так хорошо сижу, мне тут так хорошо видно... Серая туша вдруг взлетает вверх и, пролетев метра четыре, рушится к моим ногам. На лету разворачиваясь. Как белка — хвостом рулит. Оп. И сел у моих ног.

— Курт, язык убери. Что ты, как мужичина сиволапый, язык вывалил.

Боярин внимательно разглядывает, особенно — полуоткрытый зубастый чемодан, который у князь-волка вместо пасти.

— Нёбо-то какого цвета было?

— Чёрного, боярин, чёрного.

Улыбайся, Ванюша, улыбайся. Улыбочка такая радостная. Но с подтекстом. Как и вопрос. Примета есть: если рот у щенка внутри не розовый, а чёрный, то пёс вырастет злой. А уж про то, что хозяин со своим псом завсегда схожи...

Почему-то это оказывается аргументом. Боярин поворачивается к пожилому мужику, видимо — старосте общины.

— Вакула, переволакивайте. Давай резво.

И уже нам:

— Так что там насчёт колёсной мази? Слушок об ей был. Люди разное говорят...

Николай с жаром кидается проповедовать о чудодейственных свойствах нашего фирменного продукта. Особенно напирает на помощь при скрипе:

— Вот, к примеру, на пути должон быть порядок. А скрип — непорядок. Вот ты, боярин, сюда за порядком смотреть поставленный. А тут — скрип! А ты, к примеру, велишь: чтоб уключины не скрипели! И куда лодейщики денутся? Не смолой же им смазывать! А тут, к примеру, Вакула. Вот, де, средство. По корчажице малой на уключину, по две ногаты, к примеру, за корчажицу...

— Так у них сало есть...

— Тю! Удавятся ж! Сало ж они съесть могут!

Только теперь, когда местные мастера начали кантовать нашу лодочку, увидел собственно волок.

В самой нижней части болотистого луга, метрах в двадцати от опушки леса, параллельно ей, пробита чёрная полоса. Шириной метров пять, растительности нет — содрана вся. Наполнитель — чёрная грязь. Когда мастера-волоковщики начинают топать по этой грязи босыми ногами становится видно — жижи несколько сантиметров, дальше — жерди какие-то. Кто-то из местных, заметив мой интерес, просвещает:

— Болотина тута. Торфяник. Когда вода сильно высоко — лужа такая получается. На две версты, до самой Жереспеи. Тянем верёвочкой с тропиночки. Как вода уходить начинает — волочим лодки по мокрому. По траве, по мху, стал быть. Верхний слой лодейками сдирается. Получается... ну... грязюка такая... длинная. Ниже — гать положенная. Ежели сухо — топотим гать, она вглубь идёт, тама мокро. По мокрому — легче волочь.

Никогда не сомневался в смекалке русского мужика. Но саморегулирующаяся по высоте, самоувлажняющаяся дорога...

Болото — всегда очень дрянное место. Но деваться некуда — болот на Руси много. А "делать из дерьма конфетку" — наше постоянное, исконно-посконное...

Небо начинало сереть, когда мы принялись укладывать вещички в свою лодку. Говорливый мужичок из местных вздумал, было, качать права и требовать компенсации за порванных князь-волком собак. Вылезший из очередных кустиков Ивашко, подтягивая одежду и поправляя пояс, оборвал наглого смерда:

— Мы ж шкуры вам оставили. И — мясо. Сожрёте — вам же прибыль. Так?

Вопрос был обращён к Курту. Который посмотрел внимательно, подумал, вывалил язык, распахнув чемоданную пасть, и начал шумно дышать. Наверно, от полного согласия.

Мужичок заткнулся, а боярин, судя по острому взгляду, уловил гурду на поясе у Ивашки. Кажется, это завершило процесс идентификации нас, как людей хоть и странных, но не разбойных.

Если разбойник с такой цацкой на поясе ходит, то это уже не разбойник, а начальник. И нас отпустили с миром.

Двоих с шестами на нос — остальным спать. Речка узкая — вёсла не выставишь. Уже ощущая ухом тёплый бок князь-волка поинтересовался:

— Николай, ну как, продал мазь?

— Не, погостный говорит — денег нет, на прошлой неделе всё в Вержавск отвезли.

Я проваливался в дрёму, ощущая как тянут натруженные мышцы в разных местах моего небольшого, натренированного, супер-выносливого... тела. А остальным-то каково?

Надо людям отдых дать. И надо этого Ряху аккуратненько... прижать за "ряху". На предмет прежней службы. Ноготка на него натравить? Или из Мараниных снадобий чего? Нужно место, время, инструментарий, изоляция...

Тут до меня дошла последняя фраза Николая. И я сел.

Пришлось перебираться на соседнюю банку и толкать свернувшегося под ней в клубочек Николашку.

Мой главный торговый приказчик уже сопел, завернувшись в верблюжье одеяло. Единственное верблюжье одеяло в моей команде. Дорогое, зараза. На "Святой Руси" — постоянный предмет импорта. Ещё летопись, говоря о приходе под Киев торков, упоминает верблюдов.

Верблюдов на Руси не держат, а вот одеяла постоянно завозят последние лет сто. Николай купил мне, долго рассказывал о его чудодейственных особенностях. От отпугивания ядовитых змей до непотопляемости.

Насчёт последнего сам знаю: у меня родственник в Первую мировую два раза в Финском заливе тонул, выплывал только вот на таком одеяле — воздух держит и не намокает.

Купил-то он одеяло мне, но пока... чтоб даром не лежало...

— Николай! Проснись! Погостный боярин сказал, что серебра нет — всё в Вержавск отправили. Так?

— Гос-споди! Иване! Ни стыда, ни совести! То целый божий день гонишь... Аж руки по локоть стёрли! Ночью гоняешь — ни поспать, ни вздохнуть. Теперь только заснул... Ну сколько ж можно?! Ты ж боярский сын! Тебе ж прилична неспешность, важность, вальяжность, величавость, солидность, осанистость...

— Нахрен дурню осанистость! А коли я не знаю — значит глуп. Давай — учи. Во всей "Святой Руси" подати берут к Новинам. Так?

* * *

Это вечная головная боль всякого средневекового государя. Практически все налоговые поступления привязаны к завершению сельскохозяйственных работ. А государство устроено так, что значительные расходы идут постоянно, во всякое время года. Строительные, например — летом. Когда налоги за этот год ещё не получены.

Такой временной лаг последовательно загоняет всякое аграрное государство в кабалу к ростовщикам. Государство становится должником, потом — неисправимым должником. Посадить царство-королевство в долговую яму или ободрать плетью — нельзя. Объявить дефлот... Это мы и сами проходили.

И государь начинает менять законы в соответствии с пожеланиями кредитодателей. Так, например, северо-итальянские купцы-ростовщики из Ломбардии уничтожили руками королевской власти своих конкурентов — евреев и тамплиеров во Франции в самом начале 14 века. Так ростовщики Фуггеры получали в управление владения славных рыцарей Калатравы — Испанские Габсбурги постоянно не сводили концы с концами.

Другой конец этой денежной цепочки — сами крестьяне. У которых тоже нет денег до урожая.

Энгельгардт хотел бы видеть в деревне доктора, который "не требовал денег тотчас, а ожидал уплаты до осени, как, например, делают хорошие попы...". По сути снова мейнстрим: крестьянин попадает в долговую кабалу. Потому что жить надо каждый день, а деньги — только осенью.

В "Святой Руси" есть два исключения.

Судебные издержки и штрафы платятся сразу. Поэтому племянники покойного кречетника не кинулись бегом в суд — отбивать Аннушкину усадьбу, а сперва собрали и продали урожай.

Второе: мыты. Купцы идут и платят, торгуют и платят. Грубо говоря — круглый год.

Ростик, со своей Уставной грамотой, отменил косвенные налоги. Серебро купцов превращается в серебро местных жителей. Которые и платят в казну подать. Платят по обычаю, как платят все остальные — с рала, "с рыла", с дыма, с нивы — к Юрьеву дню.

Основная масса лодейных караванов идёт весной, в апреле-мае, по высокой воде. И осенью, в октябре. Купцы отдали волоковщикам серебро в мае, а князю его дольку надо отдать в декабре. Шесть месяцев — минимум. А ставка на краткосрочный кредит до трёх месяцев по Уставу Мономаха — "третный рез" — 50%!

Так, быстренько в уме прикинули. Сложный процент, двукратный оборот... 600 гривен навара по процентам! Это если только работать с первой половиной! Типа: половина от годовой княжеской подати в 1000 гривен от Вержавской волости — готова уже в мае. Это — оценка самой нижней границы.

Понятно, что серебро сыпется и в другие месяцы. И не только весной-летом-осенью — зимой по этому же пути идут гужевые обозы, останавливаются в тех же погостах, тоже платят за постой. С другой стороны, два месяца в году вообще никто не ходит — ледоход и ледостав.

По географии получается очень удобно: от Выборга до Одессы даже тяжёлому драккару — три месяца хода. Отсюда, из середины пути, за три месяца можно сходить на любой край и вернуться.

* * *

Факеншит! Как мне это знакомо! По моей Демо.России. Начальник берёт казённые деньги и "прокручивает". Сам капитал — казённый, проценты — его личные.

Ой! Что-то из меня, кажется, А.Блок полез... В обработке:

"Я — попадун! Мне сразу внятно всё!

И острый русский нож, и тайна серебра движенья!".

Княжий кравчий Демьян — лопух! Посельщина-деревеньщина-двоещина! Не жил кравчий при демократиях, не знает он воровства-махинаций! Нюх — есть, а навыка, опыта, привычки — нет. А вот я...! С восьмивековым опытом всего прогрессивного человечества...! И тридцатилетним — российской демократии...!

Стоп. "А воровство-то где?".

"Уставная грамотка" фиксирует суммы платежей, но не даты. Поэтому платежи "по обычаю" — законно. А порядок взыскания с конечных налогоплательщиков — не прописан. Похоже, в Вержевлянах Великих чуть сдвинули сроки взыскания налоговых платежей.

Схема понятна: купец работнику на волоке — заплатил, погостный боярин тут же у крестьянина серебрушку — забрал. Во избежание и для пересечения возможных будущих... негораздов. Типа: рожь погорела, овсы не уродились...

— А прикуплю-ка я хлебушка...

— А подать?

— Дык... нет же ж ничего! Не помирать же с голоду!

Мужичка с волока за неуплату не сильно похолопишь, гречникам за недоимку не продашь — работать-то кому-то надо.

Похоже на налоговые законы моего времени: "удержание у источника дохода".

Дальше боярин гонит серебро в Вержавск посаднику. Посадник денежку крутит, а потом отправляет подать князю. К Новому Году. Сумма сходится — криминала нет.

Не-не-не! Так дело не пойдёт! У меня чёткая задача — доказать воровство посадника. Иначе — епископский суд, усадьбу отберут, нам с Акимом... так взыщут.

Думай, Ванька, думай!

"Где казна — там и вор"... Русская народная мудрость...

Народ у нас мудрый... Воровство — должно быть...

Ага! Факеншит! Да всё ж просто! Риски!

Серебро, в скрыне лёжа, само собой прирастать не будет. Это ж не бамбук! Посадник даёт его в рост. Аффилированного банка, как было в Демо.России, через который губернатор прокачивает федеральные трансферты — у него нет. Посадник даёт серебро купцам. А они... могут и не вернуть. По разным причинам, включая уважительные. По которым "Русская Правда" долг списывает. Но там — долги частных лиц друг другу. А тут Вержавский посадник рискует казёнными средствами. Без разрешения вышестоящей инстанции.

Нет, фигня. С этим возвращаться без толку: превышение должностных полномочий без отягчающих обстоятельств... ну, пожурят дядю. Ещё и в долю войдут. А я войду в епископскую тюрьму. До морковкиного заговения...

— Эй, кормщик!

— Ась? Чего?! Госс-поди, царица небесная! Да что ж тебе, неуёмному, никак не спится!

— Ты лучше скажи: эта речка, Жереспея, она длинная?

— Святые угодники! Истину люди глаголят: "Зверь Лютый" — ни отдыху, ни покою. Ну что ж ты людям-то спать не даёшь! Что ж ты всё теребишь да беспокоишь! Длинная она, длинная! Сто вёрст. Спи.

— Сто вёрст... С гаком?

— Нет! Без гака! Спи!!!

Мысль — правильная. Но зачем же так кричать?

Глава 259

Сто вёрст без гака этой Жереспеи. Потом — чуток самой Каспли. У устья Гобзы местечко бойкое — Поречье. Княжеский погост во всей красе: туда — нельзя, сюда — нельзя, каждый шаг — серебрушка. Но сервис — на высоте.

— Банька...? — Протоплена. — Щи? — Готовые. — А вот девку бы...? — Беленькую? Чёрненькую? — А...? — Развлечься? Завтра по утру татя пойманного кнутом бить будут. За вход — куна с рыла. Извиняюсь — с гостя.

Ну что за милейшие люди!

Моим "мужам добрым" не до развлечений — попадали с устатку. Позасыпали и во сне зубами скрипят, стонут.

А вот мне не спится. Генная моя, факен её шитом, модифицированность! Хитроумность моя, разъедрить её, злоеб...чая! Мозги... аж до боли — думают! Ощущение — будто зубы по граниту сползают.

Ну вот же! Всё ж понял! Одно не понял — чего делать-то?! Как уелбантурить Вержавского посадника, чтобы Демьян уелбантурил посадника, чтеца, казначея. И чтобы меня Кастрат... не уелбантуривал.

"Когда не знаешь что делать — прочитай инструкцию" — древняя инженерная мудрость. Нету у меня инструкции по подведению святорусских посадников под княжеский суд! Нету!

Однако есть общий принцип: нужна дополнительная информация. Иначе мозги сломаю, молотилка по пустому — в разнос идёт.

— Николай! Ты, никак, заснул с пирогом в зубах. Смотри, подавишься. Ну-ка выйдем-ка на двор.

Во дворе темно, звёзды в высоте перемигиваются. Поречье — спит. И мои люди отдыхают. Но не все. Следом за нами выскальзывает тенью Сухан. Ухватил свою любимую рогатину и затих в тени у ворот.

Тихий скулёж от собачьей будки — местные псы попрятались, когда Курт во двор пришёл. Теперь князь-волк сидит на перекладине местного турника-вешалы. Вообще-то, это кошачья манера — залезть повыше и там затаится. Но мой волк выучился по деревьям лазить и оценил преимущества такой позиции. Теперь ждёт — а вдруг местные четверолапые дурни рискнут выбраться из конуры и можно будет подраться.

Ещё пара теней выскальзывает следом. Поочереди, с паузой. И расходятся в разные стороны: один — к нужнику, другой — к поварне. Бывает. Понос, изжога... мало ли что...

— Николашка, ты купцов Вержавских знаешь? Кто из них дальний торг ведёт? Кто за последние годы сильно поднялся?

Николай дожёвывает пирог, запивает квасом из моей кружки и, с охами и упрёками по части моей надоедливости и доставучести, начинает-таки выдавать "информацию для размышления" — характеристики наиболее значимых персон местного бизнеса.

После перечисления ряда туземных персонажей с яркими и матерными описаниями их личностей, вдруг бьёт себя по лбу, убивая очередного комара, отчего процесс воспоминаний резко интенсифицируется. И вспоминает:

— Да вот же! У пристани три лодейки стоит, от нашей недалече. Одного из тамошних купцов. Звать — Трифон-дыровёрт. Прежде, говорят, дырки в бочонках вертел да сливал оттуда чего-нибудь. А ныне, слыхал я, большие дела делает. Только сам он, вроде бы, в походы более не ходит — сынок у него подрос, его и посылает. А сынок у него — дрянь известная. Тоже — "дыровёрт". Но — по бабам. А, слышь — гомонят? Развлекается, третий день местных баб топчет, девок портит. Хозяин наш сказал: там вон, через два двора стоит. Я-то его три года назад видел. Был слюнявый подросток, сын и наследник Трифона, развратнейший мальчишка, какого свет производил.

Где-то я такую характеристику слышал... Или читал? У Достоевского? Да ну, фигня! Знаю мало — надо знать больше. А купеческий загул... Самое подходящее место для... На Руси говорят: "мордой торговать". А кто у нас тут "главная торговая морда"?

— Николай, возьми-ка бочонок спирта, отлей да разведи с пивом местным. И — не жадничай! Потом сходишь к этому... "дыровёрту". Ивашку с собой возьми. Для трезвости. Надо поглядеть-послушать.

— Гос-споди! Да чего там смотреть-слушать?! Пьяных брёх да безобразие!

Продолжая негромко костерить меня под нос, мой главный приказчик отправился исполнять приказ. Разбуженный хозяин долго не мог взять в толк — зачем приезжим посреди ночи три четверти ведра пива? Почему именно три четверти, а не полное?

Наконец, Ивашка с Николашкой отправились к соседям. Вскоре последовавшие радостные приветственные вопли, далеко разносившиеся над спящим погостом, возвестили о принятии моих засланцев в загулявшую компанию.

Ну вот, можно и вздремнуть. Утречком они инфу в клювике принесут, может, чего и прояснится. А пока уточним состав засланцев. Не "от меня", а "ко мне".

Анализ перечня добровольно перемещённых лиц, в смысле — перемещённых через порог нашего постоя, произведённый из засады в сенях путём укладывания граблей на проходе, показал, что Ряха страдает мочеиспусканием, а к Мичуре по ночам "приходит Жора" — жрать ему хочется.

Технологически — ничего нового, общеизвестная мудрость, широко растиражированная в моё время:

"Страшней меча, копья и сабли,

Случайно встреченные грабли.

Особенно опасны те,

Что бьют на малой высоте".

Как средство для выявления вражеских агентов...? — Абсолютно оригинальная инновация! Сам додумался! Почему нашим контрразведчикам никто не подсказал про раскладывание граблей по охраняемым периметрам?

Я ещё выслушивал унылый перечень съеденного Мичурой, как грабли сработали третий раз. Поток глубоко народных и весьма экспрессивных выражений, исполняемых в минорной ми-бемоль, позволил опознать Николашку. И определить уровень его поддатости. Визуальный контроль при пляшущем свете "зиппы" полностью подтвердил аудио-диагноз.

Выведенный за шиворот во двор Николай приступил к исполнению обычного, в таком состоянии, репертуара: он плакал и ругался, лез целоваться и драться. Угрюмый, от своей трезвости, Ивашко, изредка вспоминая филологически обобщённую мать, кратко изложил резюме произведённой рекогносцировки:

— Ужратые там все. Третий день буруздят. Сопля эта, Трифонов сынок, как от бати вырвался, так и заколобродил. Всё — "я! я...!", а сам-то... головка от ... Сказал, что покуда все целки в Поречье не поломает — дальше не пойдёт. Гребцы-то уже поразошлись — сил пить более нету. Осталось всякие... пьянь да дрянь. Наше-то пойло... заглотнули за милую душу. Ещё хотят. А этот... главный, прости господи, приказчик. "А у нас ещё есть! Ща притараним!". Иване, ну нельзя ж такому... товар доверять! Он же не пропьёт, так проболтает!

Возмущённый вопль Николая, пытавшегося опротестовать озвученную характеристику его личностных и деловых качеств, перешёл в бульканье. Ибо то, что в его мозгу предполагалось мощным и стремительным выпадом в сторону злобного клеветника, было, по сути своей, замедленным падением. Которое я чуть перенаправил. В сторону бочки с дождевой водой, стоявшей во дворе.

Обычных 10 секунд отмокания подопытного оказалось достаточно, чтобы принять решение. Выдернув Николашку за шиворот, переждав его захлёбывающийся вой восстановления дыхания, я снова сунул его в охлаждающую и протрезвляющую среду относительно чистого аш-два-о и скомандовал Ивашке:

— Разведи ещё ведро нашего. Надо сходить-потолковать.

Логика элементарная: если моего Николашку, после общения с этой компанией, характеризуют как болтуна, то третьегодневному Трифонычу сам бог велел мявкать безостановочно. Папашка его может быть в деле с Вержавским посадником, сынок может быть в курсе подробностей.

"Пощупать воз не вредно" — щупаем.

Кстати... Я выдернул Николашку из бочки и, когда он кончил пускать носом фонтанчики, поинтересовался:

— У тебя, вроде, платки большие были?

Николай, по своей купеческой привычке, брал с собой не только необходимое для похода, но и возможно продаваемое. Мы несколько раз с ним об этом спорили, потому что таскать его барахло приходится всем. Но он упорно доказывал, что "домашняя дума — в дорогу не годиться", "запас — карман не рвёт"... Парочка больших ярких заморских платков у него в багаже была.

Рубашка от Ивашки позволяла мне завернуться в неё раза три, так что витой кожаный шнурок с кистями на концах, повязанный вместо обычного, для девической рубахи, пояска в форме шерстяного шнура, оказался очень кстати.

Девка из меня получилась... несколько неправильная: у славян домашний или церковный головной убор девушки — просто полоса ткани вокруг лба. Макушка должна быть открытой — "коса на улице". Косы у меня нет, но яркие, дорогие платки отвлекают внимание. Да и обоснование корректное — очевидное женское хвастовство дорогим убором.

— Николашку — спать, Ноготка — поднять, Сухана — взять, меня — не узнавать, ведро — забрать. Давайте, ребятки.

Мои мужи, несколько ошарашенно оглядев меня в девическом одеянии в тени забора, двинулись в сторону затихающей гулянки. Выждав минут десять, следом отправился и я.

* * *

Я уже объяснял: в каждом обществе есть свой набор табу. Одно из самых устойчивых — на смену одежды. Женщина в мужской одежде — крайняя смелость, чрезвычайная непристойность, ересь. Ношение мужской одежды — одно из обвинений, предъявленных Жанне Д'Арк.

Ношение мужчиной женской одежды — снова непристойность, основание для насмешек. Говорили, что Керенский бежал из Зимнего в женском платье — хохот в советской прессе стоял до скончания самой советской прессы.

Потом выяснили — не в женском платье, а в автомобиле американского посла. Народ плюётся. Снова нарушение табу. Но уже другого.

Каждый набор табу — сиюминутен и сиюместен. Попав как-то на свадьбу дальней родственницы в Шотландию, я смущался только два первых стакана тамошнего... "скотского самогона". Вздрагивал от резких движений гостей, и вспоминал, что, согласно историческим традициям, нижнего белья под килт не надевают. Ну, кроме танцоров. Кстати, у воинов-викингов была похожая юбка-kjilt. И с бельём, очевидно, у викингов было... без белья.

Потом шотландская свадьба набрала размах, и вид кривых мохнатых мужских ног в полуспущенных гольфиках перестал меня занимать. Внимание сосредоточилось на отворотах этих чулочек: там туземцы носят ножи. Главное, чтобы нож был с внешней стороны ноги — это признак отсутствия тайных враждебных замыслов.

Последующее бурное обсуждение некоторых (из нескольких тысяч) разновидностей тартана показало: мужская сущность от тряпок не меняется. Два стакана крепкого (в любом одеянии) приводят к мысли о необходимости набить морду оппоненту. Вне зависимости от формы и раскраски его штанов.

Используя опыт пьянки в Эдинбурге — из первой жизни, и поучения "гаремного полицейского" — из второй, я предположил сыграть кое-какую интермедию.

* * *

Прибытие в застолье очередного ведра нашей "разведёнки" было хорошо слышно — со двора далеко разнеслись радостные клики.

На улице, чуть в стороне от распахнутых ворот, две фигуры, неясно различимые в отсветах со двора, выясняли отношения. Хлёсткий звук пощёчины и немедленно последовавший детский вой позволили уточнить ситуацию: происходит воспитательный процесс.

Громкий, наполненный лютой злобой, женский шёпот детализировал позиции сторон:

— Ты! Сучка! Мы с отцом тебя поим-кормим-одеваем! Я ночей недосыпаю! За тобой, бестолочью, стираю-убираю-обшиваю! Никогда куском хлеба не попрекала! А ты, тварь неблагодарная...! Вот же — пришёл случай! А она рыло воротит! Всего-то и надобно — лечь да потерпеть! Никакого труда от тебя ненадобно, только на спинке полежать! Дура! Дармоедка! Прожорище! Там купчик серебром сыпет, а она кобенится! Как себе — так дай, а как для семьи, для отца-матери — так не буду! Убью падлюку!

— Матушка! Не бей! Я же маленькая! Боюсь я! Не надо!

Новая пощёчина отбросила маленькую тень на пару шагов. Большая наклонилась и, приподняв, потащила за руку в ворота. Уже на дворе, где был свет от открытой двери в поварню, стало ясно: мать тащит дочку. Учитывая специфические склонности этого "дыровёрта", могу предположить — тащит на случку. Используя высокий стиль — на платную дефлорацию. Причём, в отличие от визита к стоматологу — собирается не нести расходы, а наоборот.

* * *

Понять и оценить действия туземцев... крайне затруднительно. Возможно, имеет место грубое насилие над ребёнком. Возможно, наоборот — детский каприз и низкая неблагодарность. Но думать об этом без толку — по нашим, "святорусским", исконно-посконным обычаям ребёнок есть полная собственность родителей. Матушка говорит: "ложись" — дочка должна лечь.

"Матушка, матушка, на двор гости едут,

Сударыня матушка, на двор гости едут!

— Дитятко милое, я тебя не выдам!

— Матушка, матушка, образа снимают,

Сударыня матушка... Меня благословляют.

— Дитятко милое, что ж, господь с тобою!".

Фольк достаточно чётко демонстрирует обман родителями своего ребёнка с последующим "переводом стрелок" на господа бога. Выдали, "пропили", избавились, "сдЫхали"...

* * *

Ванька, хватит думать о чужих проблемах — подумай о своих!

Надо вытащить этого "дыровёрта" из-за стола и быстренько допросить без помех. Реально обеспечить одиночество персонажа можно двумя способами: или — в сортир, или — в постель.

Организовать ему дистанционно понос — я не могу. Остаётся сыграть проститутку. Наверное — дорогую. Дешёвую у меня просто не получится — понтов многовато. Заманить его подальше, к реке, и там... информационно выпотрошить. Для чего я Ноготка и дёрнул, на всякий случай.

Учитывая выбранный имидж и уровень подпития компании, а также присущие мне гендерные характеристики... могут быть проблемы.

Факеншит! Ванька, не спи! Быстрее! Сейчас он трахнет эту деточку с мамочкой, и его тяга к представительницам противоположного пола резко упадёт! Либидо уменьшится, мозгов прибавится — вероятность успешного завершения миссии резко снизится.

Всё, ждать нельзя! Как учила меня в Киеве Фатима-"гаремный полицейский":

— Спинку держи! И — проходочка!

Вперёд, Ванюша! На рынок двуногого дырявого мяса.

Моя попытка изобразить задницей пропеллер успеха не имела. Просто потому, что её никто не видел. Как оказалось, все, кто ещё шевелился с открытыми глазами, находились под навесом за поварней. Тут стояли столы, за которыми веселились остатки команды "дыровёрта" и примкнувшие к ним местные пьяницы, бездельники, нищие и шлюхи.

Большая часть присутствующих прибывала в состоянии глубокого отдыха. Резким антиалкогольным диссонансом выглядела моя троица: Ноготку много надо, а Ивашка с Суханом вообще не употребляют.

Ещё одна, подающая признаки жизни группа сапиенснутых хомов и хомок, суетилась у торца длинного стола. Там, под тускленьким огоньком лучины, на столе на спине лежала давешняя девчушка с задранным на лицо подолом и высоко поднятыми тощими ляжками.

В полутьме, среди полупустых мис с объедками, лужиц от пролитого, разбросанных огрызков и костей, наблюдалось нормальное детское тельце с отсутствующими выпуклостями и впуклостями, выпирающими в разных местах из-под кожи тонкими костями и слабовыраженным лобковым оволосением.

Тельце беспорядочно подёргивалось, из-под подола доносился негромкий скулёж, в котором прослушивалась многократно повторяемые фразы:

— Дяденьки! Не надо! Отпустите! Пожалуйста! Страшно! Матушка! Не надо!

"Матушка, матушка, на двор гости едут...". Поздно — уже приехали. Особых эмоций в произносимом не выражалось. Так, регламентный аудио-фон.

Судя по отметкам на икрах — её недавно наказывали розгой. Бессистемно, то есть — "в сердцах", "искренне", "от души".

Я сразу обратил внимание на эти синюшные полоски, потому что держащий левую бородатый мужик заворожено разглядывал её так, будто примеривался к куриной ножке — как бы получше укусить.

Второй "держатель", здоровенный седатый уже мужичина, изображая своей, непривычно прямой спиной столб, с явно видимым усилием поворачивая голову то на возгласы женщины, придерживающей девчонку за плечи и задранный подол, то на шпендрика в красной, заляпанной жиром, рубахе. Шпендрик, согнувшись, не поднимая низко опущенной головы, замедлено суетился между настольных ляжек, пытаясь там, в тени, что-то найти. И ему это удалось:

— Во! Бл... Нашёл. Е...-молотить! Гашник ё...! Сща как завязочку потяну...

Глава 260

Ну, Ванюша, сколь не откладывай, а игру играть придётся. На сцену. Со скандально-жеманной интонацией:

— Ой! Трифоныч! Да ты, никак, остья полюбил! Уже и на хворост залезать начал? А об ёлку потереться не пробовал? И забот меньше — во всяком лесу найдётся. И — расходов никаких.

Я сделал шаг, входя в освещённое светцем пространство. Два платка, один — плотно закрывавший голову и оставляющий в тени лицо, и второй — накинутый на плечи, кисти бахромы которого я скромно теребил в руках, не оставляли никаких сомнений в моей гендерной принадлежности. Попутно они, своими яркими красными узорами на тёмно-коричневом фоне, отвлекали внимание присутствующих от моего лица. И намекали на нижнюю границу ценового коридора предлагаемой услуги.

Шпендрик, несколько покачиваясь, вздёрнул голову и с усилием сфокусировал внимание на платках. Потом на моём лице. Потом — ниже. Потом его повело в сторону, и борьба с Ньютоном и его законом всемирного тяготения — заняла всё внимание.

* * *

Мне он не понравился. На полголовы ниже меня ростом, он выглядел существенно старше. Опухшее от трёхдневного пьянства лицо, мутные, с красными прожилками и остановившимся взглядом, глаза. Сальные, слипшиеся в сосульки светло-русые волосы на лбу. Мокрые от слюней губы. Дорогая рубаха с жирными разводами и выдранной застёжкой ворота.

Явная асимметрия лица, особенно — улыбки и ушей, заставляла вспомнить выражения типа:

"Синдром функциональной дефицитарности стволовых образований головного мозга (дисгенетический синдром)".

Диагноз логично проявлялся в симптомах: незрелость эмоциональной сферы, эмоции не выполняют функции регуляции поведения и межличностных отношений, аффективный контроль больше ориентированы на витальные потребности и потребность в поддержании стереотипных взаимосвязей с окружающей средой.

Вот есть у него такая витальная потребность: "трахаться" — он этим и занимается. Возник у него стереотип — девок портить, он ему и следует.

Забавно: основными причинами этой группы психических отклонений являются проблемы матери в дородовой период: алкоголь, пищевое отравление, инфицирование, родовая травма, инбридинг... Всё это распространено в "Святой Руси" значительно шире, чем в моё время. Соответственно, процент больных в здешних популяциях — выше. Причём, в силу ряда повсеместно распространённых обычаев, в среде аристократии концентрация прирождённых психов ещё больше.

Почему никто из попаданцев не пишет, что в каждой благородной компании постоянно наблюдаются персонажи... интересные профессионально психиатрически?

* * *

Мда... Непрезентабельный мужичок. В смысле: презентацию "Русский купец 12 века"... я бы на его образе делать не стал — противненько.

Изучаемый "образ", не отрывая остановившегося взгляда от меня, провалился рукой куда-то туда, где было что-то чувствительное у растопыренной девки. Девка взвыла и лягнула ножкой.

Первый держатель, обернувшийся на звук моего голоса и тупо пускавший слюну, не удержал. Верещащая девка попала освободившейся пяткой в лоб купчику, и бедняга резко уменьшил свою потенциальную энергию. В смысле: оказался на полу. Вместе со своей потенцией.

Второй держатель упорно сопел, выворачивая и выкручивая девкину ляжку. И получая в ответ от второй ноги — поток звучных пощёчин. А я подошёл к шевелящемуся на полу купчику.

Обошёл по кругу, так, чтобы встать спиной к свету. Такой... несколько просвечивающий силуэт с раздвинутыми ногами.

Как гласит международная собаководческая мудрость: "Из говна настоящий бульдог не получится, а вот силуэт слепить можно" — слепил.

Теперь озвучку. Чуть откашлялся и, безуспешно пытаясь изобразить глубокое бархатистое контральто, исполнил:

"Ехал на ярмарку ухарь-купец,

Ухарь-купец, удалой молодец.

В красной рубашке, кудряв и румян,

Вышел на улицу весел и пьян".

Начав довольно тягуче, я закончил куплет близко к оригиналу — весьма живенько. Даже с дроботом и вращением. Нормального фуэте я и не пытался, но подол широченной рубахи кокетливо вспузырился.

Поднявшийся на четвереньки купчик глупо водил глазами вслед за мной. Потом изумлённо выдал:

— О! Так ты... эта... ещё и поёшь?!

После чего снова свалился на бок.

* * *

Всякий раз в подобной ситуации я испытываю чувство глубокой тревоги и смущения: неужели и я, когда надираюсь, становлюсь такой же мерзкой скотиной? Тупой, наглой, вонючей... К сожалению, даже видеозапись не передаёт всего спектра отвращения, которое вызывает "ужратый персонаж с поползновениями".

Жена как-то сказала:

— Грустно видеть неглупого, в общем-то, мужика в столь скотском состоянии.

Мне — помогло. Другим... по-разному. Вот этому... тут уже клиника.

Ну и фиг с ним, работаем по сценарию. "Откатаем своё и хай воно горит!".

* * *

"Ехали вержане

Из ярмарки домой, да домой,

Они остановилися

Под яблонькой густой.

Эх, загулял, загулял, загулял

Парнишка молодой, молодой.

В красной рубашоночке,

Хорошенький такой!".

Ну заменил "цыган" на "вержан" — так песня же народная! А я кто?! Раз песня моя, как хочу — так и меняю.

Лёгкий щелчок в лоб поднявшемуся на четвереньки купчику однозначно уточнил принадлежность эпитета "хорошенький" и, заодно, снова перевёл "слушателя романса" в горизонтальное положение. Осталось только "порвать публику" заключительным куплетом:

"— Эх, дайте мне, дайте мне, дайте мне

Вволю погулять, погулять!

С девками пригожими

На славу поплясать!".

Попутно я устроил сам себе небольшую подтанцовку с ограниченным стриптизом: чуть покачиваясь и притоптывая пятками на месте, потянул вверх рубаху у себя на бёдрах.

Тут самое главное — не перестараться, поскольку слишком высоко задирать подол... ну, вы ж понимаете — архитектурные излишества. Так что, фас и анфас — чисто коленочки. А вот на траверзах можно и чуть больше.

У меня стройные ножки. Просто факт, имеющий место быть. Мне это как-то... Хвастать тут нечем — не моя заслуга. Какие выросли. Я ими бегаю. Но реакция окружающих... Мои наложницы млеют и балдеют:

— О! Ну зачем мужику такие ноги?!

А я что, выбирал?

Вояки наоборот:

— Как же ты, Ваня, да на прямых-то ногах — в седле-то удержишься?

Задолбали. Сдуру ответил известным афоризмом: "Если у вас кривые ноги — делайте декольте поглубже". Не поняли. Тогда я их на пробежку вывел. На финише, когда дождался запыхавшихся Ивашку и Чарджи, сообщил им:

— Проблемы не в ногах, а в головах.

И стал чаще выводить их на кросс. Ноги у них так и не выправились, а вот головам помогло — дышать стали лучше.

Мой здешний визави тоже попытался изобразить кросс. Точнее: спринтера в финишном рывке.

"Я на десять тыщ рванул, как на пятьсот, -

и спекся!

Подвела меня — ведь я предупреждал! -

дыхалка.

Пробежал всего два круга и упал -

а жалко!".

Здесь даже до второго круга не дошло: подвела не дыхалка, а координация движений. С моей помощью.

Низкий старт купчика в направлении моих коленей был "лёгким движением руки" перенаправлен в сторону седобородого держателя. К которому купчина и приложился выпученными губами. Куда-то в низ живота. А лбом — выше.

Интересно...

* * *

Тиль Уленшпигель как-то встречает трёх толстых монахов. Толстых в талиях и худощавых на лица. Смущённый этим визуальным диссонансом, падает одному из них головой в живот. От чего раздаётся приятный звон золотых монет.

Золото на "Святой Руси" не в ходу, а вот звон — был.

* * *

— Ты, ля... ты где? А, вижу. Подь сюда! Лягай! Сюды лягай! Быстро!

Он что — девушку от кобылы не отличает? Зачем лягаться-то? А, понял: "сюды" означает — "на стол". Ну, совсем оборзел! А что говорит по этому поводу русский фольк?

Я растянул концы платка руками в стороны и, пританцовывая, исполнил пару куплетов:

"Мой костёр в тумане светит

Искры гаснут на лету

Ночью нас никто не встретит

Мы простимся на лугу.

На прощанье шаль с каймою

Ты на мне узлом стяни!

Как концы её, с тобою

Мы любились в эти дни".

"Любились" — как концы шали? Узлом завязывались? — Йоги, наверное.

Яша Полонский, прости меня за испорченную рифму, но тут в округе — ни одного моста на сотню вёрст! Прощаться — негде.

После чего мне осталось только завлекательно улыбнуться и томно язычком так... Нет, не надо! Здесь этого ещё не понимают.

Тогда — ещё куплет. С агрессивной тоской и полной оторванностью мозгов в голосе. Типа: а поцелуй меня везде!

"Вспоминай, когда друг-гая,

Друг-га милого ль-юбя,

Будет песни пе-е-еть, иг-гра-а-ая

На коленях у т-теб-б-бя-я-я".

Ча-ча-ча. И обещающе мотнуть головой в сторону темноты окружающей среды.

Задержка у него... Как у Эйнштейна при пролёте на субсветовой скорости. Передоз пива со спиртом — тоже запускает релятивизм.

Купчик нетвёрдо поднялся на ноги, потоптался и... устремился ко мне на грудь. Пришлось поймать — упал бы.

Гос-споди! Да что ж он такое вонючее ел?! И — пил. И — спал. И — надевал!

Слюнявую морду удалось несколько отжать в сторону, после чего морда сообщила, махнув пальцем куда-то себе за спину:

— Дядька мой. Скотник. С нами пойдёт.

Седатый мужик начал выбираться из-за стола. То он — столб изображает, то — телохранителя. Вот это тело с ассиметричной мордой лица... его ещё и хранить?! А кучу свежего дерьма сторожить не пробовали?!

— Трифоныч! А на кой нам скотник? Нет, скотник нам не нужен. Или ты сам уже никак?

— Хто?! Я?! Да я... вот прям счас, прям тута...

— Но-но. Прям тута — не надо. Пойдём-ка, мил дружок, во зелёненький лужок, на травушку, на муравушку, на мягкую постелюшку...

Я потянул повисшего на мне псевдо-самца хомосапиенса. Он пытался одновременно ущипнуть меня за задницу, найти бюст (у меня?!), задрать подол, залезть под платками в отсутствующее декольте, обнять за талию и поцеловать в "уста сахарные". Я мягенько отбивался от этого... вездесуйного и повсеместно липкого, аргументировано повизгивал и похихикивал, утягивая его в темноту заднего двора.

За моей спиной скотник пытался выдвинуться нам вслед, но Ивашка рывком вытащил свою саблю и положил перед ним.

— Ты такое видел?

— Это? Эт што?! Никак — гурда?! Настоящая? Откуда взял?

— Да была, вишь ты, такая история...

И скотник, чуть прижатый Ноготком за плечико, ухватил подсунутую ему кружку, опускаясь на лавку в предвкушении рассказа.

Купчик сперва шёл довольно спокойно, как телок на верёвочке, но когда мы выбрались через калитку на приречный луг, и свежий ветер несколько отрезвил, он начал бормотать всё громче и приставать всё настырнее.

Наконец, он упёрся, как баран:

— Всё, ля, тут, ля.

Он ткнул пальцем в тень у корней развесистый ивы.

— Ты, ля, давай, ля. Раздевайся.

— А серебро?

— У скотника. Мне, ля, батя, ля, денег в руки не даёт. Грызло корявое. Вся мошна, ля, у дядьки. Ты, б..., давай. Сымай с себя всё на х... Б-б-быстро! Мать...

Да кто ж против? Я, многообещающе улыбаясь, развязал поясок и, взглянув ему за спину, встревожено удивился:

— Ой, а хтой-то это к нам с горочки спустился?

— Где?

Что-то меня сегодня на народные песни потянуло. Но следующую строчку из репертуара неверной жены, выпроваживающей своего любовника: "Видать, законный мой идёт" — озвучивать не пришлось. Примитивнейший приём сработал: купчина замедлено, теряя равновесие, развернулся посмотреть назад. А я накинул ему снятый с пояса шнурок на шею и, перекинув из руки в руку кисти на концах, потянул в разные стороны.

Придурок не сразу понял, начал поворачиваться, его повело в сторону. Я инстинктивно резко развёл концы удавки, пытаясь удержать его "на ровном киле", но он, судорожно взмахивая руками, зацепился, споткнулся, неловко повалился набок.

Прямо головой в выступающий корень ивы.

Негромкий короткий сухой треск показался звуком ломающейся веточки. Но попытки пошевелить упавшего... услышать его дыхание... найти его пульс...

* * *

"У детей и пьяных — свой бог". Общенародная истина. Сам неоднократно наблюдал.

Маленькая девочка вываливается с балкона с седьмого этажа. И благополучно парашютирует в осеннем пальто, застёгнутом на две пуговицы.

— А зачем же ты пальто одела?

— Мама сказала, что уже холодно и на балкон можно только в пальто.

Знакомый студент, перепутав спьяну окно с дверью, выходит с пятого этажа общаги.

— Доктор! Он будет жить?!

— Будет. Перелом правой пятки.

Но им не надо мешать. Если в ситуацию влезает другой человек — бог отходит в сторону. Тоже есть... примеры из личного опыта.

* * *

Купчик падал, а я попытался его удержать. Удавкой! Результат: придурок сломал шею. Я не против... такого приближения к мировой справедливости и благорастворению. Но зачем же в моём присутствии?!

Всё-таки, я здесь порядком оскотинился. "Обсвяторуссился", "оббоярился", озверел и очерствел.

Помню, как тяжело выходил из ступора после утопления отца Геннадия. Никак не мог включиться после внезапной смерти елнинской посадницы. "Сутки в тумане" после бойни на людоловском хуторе...

* * *

Но человек — это ж такая сволочь! Я себя имею в виду. С такой мощной адаптивной системой...

"Хоть мочись в глаза — всё божья роса" — мудрость про беспредельность хомосапиенской адаптации?

Веллер, вспоминая свой опыт забойщика скота, говорил:

— Сначала... вот висит туша. Её надо освежевать, выпотрошить, разделать по категориям. Неприятно. А через пару месяцев ловишь себя на мысли, что если бы на этом месте висело тело человека, то точно также, без каких-либо эмоций...

Мне до Веллера далеко — эмоции ещё возникают. Но пример современного классика внушает оптимизм и надежду.

* * *

Получить информацию из этого... "дыровёрта" — не получилось. Ну, извини, Трифоныч — не судьба.

Другой, потенциально информированный наблюдаемый персонаж — скотник. Покойник называл его "дядя". Это что-то значит? Кстати, "скотник" на Руси — синоним казначея. Он и расплатиться должен был.

Уйти без оплаты своего напряжённого артистического танцевально-песенного труда... Бросить труп придурка под деревом с ясно выраженной странгуляционной бороздой... Надо как-то... "следы замести".

Рукав мне покойничек успел-таки рвануть при падении. Теперь делаем надрыв по шву на подоле, приводим в обоснованный беспорядок платки на голове... Ну, как я выгляжу? Похож я на шлюшку из-под буйного клиента? Тогда — работаем.

Застолье к моему возвращению — уполовинилось. Судя по храпу из разных углов — народ не разошёлся, а — расползся. Моя команда, вместе со скотником, продолжала "гулять". Уровень "веселья" в такой фазе "гуляния" сравним с кладбищенским. Когда сторож уже уснул.

— Эй, дядя. Скотник. Трифоныч сказал — ты мне заплатишь.

— Скока?

— Гривну.

— Скока-скока?! Он чего?! Ох...ел?! Всякой б...! Г-где он?

— Там.

Дядя, возмущённый таким уровнем цен на повседневные услуги, рывком выбрался из-за стола, и, пока я "строил глазки" своим "мужам", пытаясь тайно — чтоб никто не услышал — вдохновить их на активную, но отложенную, помощь мне, ухватил меня за руку.

— А ну показывай! Где этот... ошибка пьяной повитухи... отцово серебро как песок... Сбрендил выкидыш!

Я не успел ничего сказать своим людям — от стола начали подниматься головы местных алкоголиков. Да и что командовать? — Рубите гада? — Так ситуация ещё не смертельная, есть ещё варианты и надежды. На "разведу придурка в лёгкую".

Надежда была ошибочной. Кураж от успешного одурачивания одного персонажа — не позволил сразу и адекватно оценить опасность другого.

Ну и лапа! Хватка как у медведя! Здоровенный мужик просто поволок меня, намертво зажав кисть руки. Он топал решительными широченными шагами, так что мне приходилось бежать за ним чуть не вприпрыжку.

Стараясь не выходить из выбранного образа "девка гулящая дорогая", я несильно вырывался и интеллигентно возражал. Типа:

— Убери лапы! Чувырло сиволапое! Не смей меня трогать! Зенки выколупаю, морду расцарапаю!

— Цыц, бл...дища! Мявкнешь — зубы выкрошу! Ноги выдерну, дырку на православный восьмиконечный... Ну, где он?

— Да там он, под ивой. Да отпусти ты!

С тем же успехом я мог беседовать с бетонным надолбом. Наконец, я надоел своему "буксиру" рывками, и он просто сдёрнул платок мне на нос.

Чтобы не "светить личико" мне пришлось изначально резко ограничить поле обзора выступающей кромкой платка. А теперь я и вовсе ничего не видел.

Попытка сдвинуть платок на затылок привела только к тому, что и вторая моя рука оказалась зажата намертво в широченной ладони скотника.

Следуя инстинктивно "правде жизни" — стереотипам поведения выбранного персонажа, я извернулся и укусил мужика за руку. Последовал взрыв мата в акустике и второй взрыв — в моём левом ухе. Видимо, это была оплеуха открытой ладонью. Кулаком бы он мне челюсть сломал.

Меня отбросило в сторону, некоторое время я пребывал в нокауте. Никакой судья на ринге не отсчитывал секунд, да и не надо — самостоятельно бы я не встал.

Меня просто подняло на ноги и поволокло. В согнутом состоянии, с вывернутыми за спину руками. Связанными моим же пояском! Которым я сам только что...

Как гласит русская народная песня о Наполеоне Бонапарте:

"Судьба играет человеком

Она изменчива всегда

То вознесёт его над веком

То в бездну бросит без стыда".

Я — не Наполеон. Моя судьба, в формате здоровенного скотника, не "бросала в бездну", а последовательно и непреодолимо пинала и тащила. Совершенно "без стыда" и весьма болезненно щипая за попадавшиеся под руку части моего тела. Отчего я каждый раз резко дёргался вперёд. А над головой раздавался полный уверенности в правильности происходящего, голос:

— Ну ты, сучка драная, бегом-бегом к хозяину.

Куда тащат — не видно, на каждом шаге я наступал на подол рубахи и падал носом, меня больно вздёргивали за вывернутые руки и толкали вперёд. Чтобы не наступать на подол пришлось бежать меленьким шажками. Куда-то...

Потом меня толкнули в сторону, я упал и больно ударился плечом.

Туман в голове от нокаута начал проходить, попробовал прижать щеку к земле и сдвинуть платок, чтобы хоть что-то видеть. Но тут меня снова вздёрнули, сдирая платки с головы, а прямо перед глазами я увидел отведённый для удара огромный и, на вид очень твёрдый, кулак скотника.

— Ты! Бл...дища! Ты чего с ним сделала! Убью падлу! Ты... а... ты — лысая??? Плешивая курва... Тьфу, мерзость!

Как и принято традиционно в "Святой Руси" в ходе воспитания добронравия у женщин, скотник ухватил меня за головные платки, предполагая, что ухватил за волосы под ними. И дёрнул.

Теперь свежий ночной воздух свободно овевал благородные контуры моего лысого черепа. Как и его вылупленные гляделки.

* * *

Есть некоторая разница в восприятии. В моё время наголо бритая молодая женщина может восприниматься как яркая, но вполне допустимая форма стёба. Типа: "сильно артистическая натура сильно самовыражёвывается". Вот, например, солистка ДДТ. Чего на неё смотреть? А фольк она поёт великолепно.

В "Святой Руси" такого нет, восприятие однозначнее: больная. Тем более, что тиф, например, часто даёт именно такой эффект.

* * *

Разговоры кончились — сейчас меня будут бить. Безусловно: больно и долго.

Название литературного источника, из которого я почерпнул эту, ставшую столь внезапно актуальной, мысль, всплыло в моём мозгу уже в процессе проведения боевого приёма. Я сидел на земле, скотник стоял передо мной на коленях, руки связаны — бить ногами.

" — Элементарно, Ватсон!

— Сам дурак, Холмс!".

Я-то ударил. Точнее — попытался. Но, блин, подол! На который скотник опёрся рукой. А потом перехватил меня ею же за лодыжку и вздёрнул вверх ногами, вставая с колен.

Тряпьё снова упало мне на лицо, и я опять утратил визуальный контакт с окружающей меня "Святой Русью". Да и хрен с ней, с Русью! Самое главное: с этим здоровенным дебилом!

А вот акустический — не утратил. Подняв меня за ногу, как Полифем — спутника Одиссея, скотник изумлённо фыркнул, потом ещё раз, потом поймал вторую мою лодыжку, которой я несколько истерически пытался отбиться от его захвата. Потом поднял ещё выше. Приближая к своим глазам остро заинтересовавшую его своими очертаниями часть моего, столь мне дорогого, тела.

Звёзды давали достаточно света для глаз. Но глазам дядя не поверил.

Нет, я понимаю, что именно так его взволновало. Но зачем же подносить на уровень рта! Кушать-то это не надо!

— Ну ни х... себе!

Тут я не согласен. Категорически. Тут как раз наоборот. В смысле... частицы отрицания. Нет-нет! Пусть останется! И не надо на него дуть!

Я понимаю, что у скотника руки заняты. Но дуть — не надо. Щёкотно! И холодно становится.

— Так ты, бл... — не бл...

Какой глубокий интеллектуальный труд прозвучал в этой фразе! Какая умственная мощь рвалась из этих одурманенных алкоголем мозгов! Открытие уровня Архмедовой "эврики"! Кстати, Архимед тоже бегал по городу голым. Но в Сицилии тепло. Можно я прикроюсь? И поставь меня, на ноги, идиот!

Увы, пожелания скотника не совпадали с моими.

— Если ты не б...дь, то ты... ты — тать! А ну говори!

Высококлассная, почти математическая логика. Сейчас пойдут правила свёртки Де Моргана. А, блин, ошибся.

Скотник, неупорядоченно перечисляя различные части размножительного человеческого аппарата, вздёрнул меня ещё выше, удерживая за лодыжки, практически растягивая в шпагат.

Как хорошо, что я занимался физкультурой! Настоятельно советую всем: вдруг с вами случится аналогичный случай. А вы... не подготовлены. А вот я...

Вишу, блин, вниз головой и ничего! Ну — почти... Но ручки у дяди длинные, потянет сильнее — порвёт. И борода — колкая. Колется в... в некоторых местах. В чувствительных.

Раздражение будет. Покраснение, почёсывание. Не дай бог — сыпь какая высыплет. А масла из алоэ у меня нет. Ничего — потерпим. Самое главное, чтобы этот кретин чего-нибудь не откусил. И — не отгрыз. И надкусывать — не надо! И — на зуб пробовать...!

Тут мои ноги резко дёрнули в стороны, от чего я немедленно представил множественные разрывы моей, нежно любимой, промежности.

Потом полетел головой в землю. Воткнулся. Как пикирующий бомбардировщик. Потом на меня рухнуло что-то очень тяжёлое. Как стратегический — на пикирующий.

Дышать, факеншит! Воздуха, мать вашу...

Не люблю, когда меня тащат за ногу. Но тут я обрадовался — вытащивший меня Сухан... Я бы его расцеловал! Но сначала — сдержался, а когда он-таки распутал мне руки — уже хотелось дать ему пощёчину! Точно по "Кавказской пленнице". Но я ограничился вопросом:

— Ты почему так долго не приходил?! Я же тебе ещё за столом мигал! Меня тут чуть не убили, а ты...

Мда... разговор с "ходячим мертвецом" требует настоящего хладнокровия.

Тогда займёмся текущими делами.

Труп скотника лежал рядом. Меня удивило то, что нож, брошенный Суханом, попал не под левую лопатку, как традиционно отрабатывали метание, а в голову, в мозжечок. Сухан очень редко промахивается, так что, вероятно, эта точка и была целью. А почему? А потому...

Стоило мне пощупать покойника, как стало ясно: тот звон, как "ж-ж-ж" у Винни Пуха, был неспроста. Под рубахой — тяжёлый широкой пояс, набитый металлом. Рубашечку — задрали, лямочки на плечах развязали... с пуд весом. И этот пуд — серебро! Монетки, куны, гривны — набиты в карманчики в четыре ряда. То-то дядя столб из себя изображал: с такой упаковкой на теле — не очень-то понаклоняешься.

— Сухан, ты про это знал?

— Нет.

Факеншит! Откуда ему знать?! Он подозревал, он предполагал, но знать...

Он не говорит о важном, потому что не знает — что важно. А вот точку попадания он выбрал с учётом не знаний, но — предположений: пояс с серебром закрывал лопатку снизу.

Как бы мне теперь расширить боевые навыки "живого мертвяка" на разговорные? Интересная задачка...

Я уже начал приходить в себя, поэтому приступил к осмотру трупов. Вытащил из затылка скотника метательный "штычок" Сухана, тщательно обтёр его шапкой покойника и шапку выкинул в реку.

Очень многие коллеги совершенно не учитывают в своих похождениях на ниве прогрессизма количество крови, которое вытекает из всякого первого встречного при всяком нарушении его целостности. А отмывается — очень тяжело.

Осмотр тела лежащего в трёх шагах Трифоныча ничего интересного не дал. Ножик его я изъял и всунул в дырку в затылке скотника. Ещё прихватил ладанку с шеи.

Потом мы подняли тело купчика и аккуратно отнесли к речке. Куда и выкинули.

"По речке, по речке

По тихой, по Гобзе

Поплыл мирно купчик

Почивший вдруг в бозе".

Мда... Не Пушкин. Но народная мудрость так и говорит: "Концы в воду". А фольк в песенной форме уточняет:

"И дорогая не узнает

Какой у парня был конец".

Поскольку — уплыл.

По-быстрому искупнулся, смывая с себя слюни одного покойника и пот другого. Ну, и свои эмоции...

"Вода более полезна тем, что она уносит, а не тем, что приносит". Уносит, например, остатки истерики, паники, сомнений...

Сухан отправился назад в застолье, а я по бережку в другую сторону. С пудовым поясом на шее, нагишом и босиком. Не хватало только сапожками своими наследить!

Голому гулять... холодно. Но девке в дорогих платках попасться на глаза какому-нибудь случайному свидетелю... Оно мне надо?

Подведём итоги: полный пролёт. Надежды на получение дополнительной информации по делам Вержавского посадника — не сбылись. Дважды. Но настроение — сплошной оптимизм. Это из-за пудового пояса, который греет шею. И душу.

Именно "греет", а не "давит". Народная мудрость права: "свой груз — не тянет". Особенно — только ставший своим. И оцениваемый в выразительной сумме.

Хозяева нашего постоя давно спали, а местные псы старательно не подавали голоса, тщетно надеясь, что князь-волк о них забудет. Курт упорно пытался меня согреть, едва я пришёл и переоделся в своё. От тепла и покоя клонило в сон — пошёл адреналиновый откат. Но пришлось дождаться своих, и изложить им своё видение сегодняшних ночных приключений.

— Пошли вы на гуляние. Следом пришла баба с девкой-малолеткой. Вам неизвестные. Из местных. Потом пришла ещё какая-то девка — курва в дорогих платках. Вам тоже неизвестная. Вы думали — местная.

— Погодь. Дык... Ты ж...

— Я что — девка?

— Не... но...

— Что "но"? Меня ты знаешь. Местных курв — нет. Трифоныч пошёл с девкой на лужок. Развратничать и безобразничать. Потом девка вернулась и потребовала расплаты. Скотник платить не стал и пошёл с девкой к хозяину.

— А Сухан?

— Тю! Мужики пьянствуют, им, что, отливать не надо? Сухан, по твоему разумению, за забор отошёл по малой нужде. Дальше вы посидели чуток, дождались отлившего Сухана, вернулись на постой и спать легли.

— А Трифоныч?

— А Трифоныч, как мне помстилось, со своим дядькой-скотником поссорился — тот платить курве не захотел, и, спьяну, дядю зарезал. Испугался, прихватил девку, лодочку, может, какую, и убежал от отца, с которым у него давно нелады, в края тёплые, заморские, благословенные. Э-хе-хе, молодо-зелено... Девка подолом покрутит — мужик и не такое уелбантурит. Даже и в Библии сказано: "И отлепится человек от отца с матерью и прилепится к жене своей, и будут они — одно". Вот кое-какое "одно" прилепленное и плывёт там, вниз по речке. Всё понятно? Ну, тогда спать. Скоро светать будет.

Через час — подъём. Всё — как обычно, не слишком рано, не слишком поздно. Мы уже укладывали вещи в лодку, когда прибежал погостный ярыжка:

— Стоять! Погостный боярин велел к себе!

Я несколько струхнул. Потом сообразил: стражников с ярыжкой нет. Из дальнейшего разговора с посланцем стало ясно, что имеет место просто тотальный первичный опрос: всех приезжих опрашивают по начатому делу об убиенном.

Николашку ещё мутило после вчерашнего, а Ивашко изложил мою версию близко к тексту.

Гипотеза об убийстве скотника Трифоновичем и его последующем бегстве с девицей-красавицей, дополненное рассказом лодейшиков об исчезнувшей с тела скотника "батюшкиной казне" — погостному понравилось. Она не только выглядело обоснованной, но и снимала с него вину "за недогляд" и, вообще, выносила проблему за пределы волости. Напомню: обычный сыск в "Святой Руси" идёт не по всей стране, а в рамках волостных границ.

Нас промурыжили ещё пару часов и отпустили с миром. Поздним утром мы снова упёрлись в вёсла, и пошли вверх по местной "реке мелкого серебра".

Кстати, при погрузке Мичура неловко споткнулся об мешок, в который я убрал трофейный пояс. Как бы случайно. Звон был чуть слышен, но Мичура несколько раз пытался незаметно мешок потрогать.

Забавно: в "Святой Руси" очень немного людей, которые могут с полпинка распознать звучание кучи серебра.

За день пройти очередные "сто вёрст без гака" мы не смогли — поздно вышли. Пришлось пораньше встать на погост и в полной мере ощутить удовольствие от предоставляемого сервиса.

Я-то, после предшествующей ночи с приключениями, спать завалился. А вот выспавшаяся часть моей команды... По фольку:

"По реке плывут две утки,

Серенькие, крякают.

Мою милую е..ут -

Только серьги брякают".

Этот куплет распевал малолетний босоногий сынок хозяина, загоняя на ночь гусей. Подтверждаю: по всей реке местные жители держат в большом количестве "гусей и утей". В том числе — и сереньких.

Конец сорок седьмой части

Часть 48. "Секс по Достоевскому"

Глава 261

А на другой день — Вержавск.

Можно — с восклицательным знаком. Ключ ко всей этой части транснационального "пути из варяг в греки". Вержевляне Великие. Снизу глянешь — шапка валится.

Похоже, и правда — княжеский город. "Народные" города растут снизу — от реки, от "подола". А здесь на песчаной гряде между двух озёр на тридцатипятиметровой высоте изначально поставлено укрепление — детинец. Небольшой — площадка 120х45 метров. Поверху — мощные деревянные стены на насыпном валу с внутренней земляной засыпкой и деревянными башнями. Приозёрные западной и восточный склоны были крутыми от природы, а их ещё и обрубили.

Южный и северный — прорыли. Ворота с северной стороны, подъём по искусственному уступу. Грунт песчаный, крутизна большая — поставили у подошвы горки подпорные стенки деревянные по кругу.

Вообще-то, на Руси так не строят: подпорная "Стена Плача" — это в Иерусалиме.

Понизу, вдоль берегов озёр — посады. А за Проклятым, на высоком западном берегу, здоровенный курган. В три человеческих роста, шагов в тридцать в диаметре.

— Николай, а это что?

— Княгинина горка. Люди бают — там Олег Вещий жёнку свою живьём закопал.

— С чего это?!

— Ха. Известно с чего — заблудила баба. Вот прям на этом озере. Пошла она купаться ночью. А тут из местных один такой шустрый... А Олег про это прознал и её... Живьём закопал. А она — прокляла. Озеро это, где согрешила. Тут Олегу деваться некуда — пошёл он дальше к Киеву. Потому как жена у него — сестра Рюрику была. Назад в Новгород идти — уже нельзя.

Что-то в этом есть: летописи туманно намекают, что между Рюриком и Олегом было не родство, а свойство — кто-то из них был женат на сестре другого.

— Брехня.

У Ряхи интересный рефрен образовался — "брехня". Как человек городской, он уверен, что знает "историю родного края" лучше всех присутствующих.

— Была княгиня. Точно. Только она под Усвятами на волоке в болоте утопла. Тама по низкой воде и по сю пору её лодию видать. А как тонула — прокляла волоковщиков: "Усвяты, Усвяты, будьте прокляты. Жить вам до веку — ни бедно, ни богато". Так они и поныне живут.

* * *

Ещё один утерянный пласт русской культуры. Люди, живущие на волоках, сочиняют свои, профессионально-ориентированные, легенды, сказки, песни. Потом волоки исчезнут, сменятся каналами, трактами, железными дорогами... Исчезнет ремесло — исчезнет и связанный с ним фольк.

Исчезнет и этот городок — Вержавск. Но не мгновенно, как Китеж-град, как Вщиж. После Батыя люди перестанут селиться на горе, в детинце, но продолжит действовать торговый путь, и люди снова вернутся сюда: в 14 веке Вержавск вспоминают в "Списке городов русских дальних и близких". Потом будет несколько литовских, польских, русских разорений...

Добьёт его Переяславльская Рада и тринадцатилетняя русско-польская война за Украину, первым эпизодом которой станет занятие Смоленска московской ратью. И тридцатилетняя гражданская война на самой Украине.

Славные герои, гетманы-самостийники будут расплачиваться с союзниками-крымчаками двуногой скотинкой — продавать в рабство жителей разорённых украинских местечек, вольнолюбивых казачек с детьми — семьи своих политических противников... Война, которую уже её современники назовут — "Руина".

Те, кто поумнее да поживее побегут от бедствия на восток, на Слободскую, Московскую сторону. Днепровский участок торгового пути станет непроходимым из-за войн и смуты, а потом Пётр Великий выйдет к Финскому заливу и поставит новую столицу, торговые пути сдвинутся к востоку, "путь из варяг в хазары" станет дорогой от Петербурга до Астрахани, в одном государстве, под одним законом, на одном языке... "под одной шапкой". На смену оси — Новгород-Смоленск-Киев придёт новый "становой хребет". Уже не Руси — России.

А Вержавск — тихо умрёт. Люди вернуться сюда осенью 41 года — копать окопы по краю площадки детинца. Потом здесь будет кладбище. Вокруг исчезнувшей ещё в 17 век церкви Ильи.

Пройдут ещё столетия и уже в 21 веке судьба занесёт меня к этому озеру, к этой горке. Здесь будет край заповедника "Смоленское Поозерье". В летний полдень будем мы выглядывать в кустах спрятавшегося там от жары здоровенного зубра. Потом зверюга, мотая косматой головой, вылезет-таки ближе к жердям загона. Так мы и будем разглядывать друг друга. А на песчаной дороге возле Княгининой горки на десяток метров будут сплошным ковром лежать цветастые бабочки. То ли массовый вылет, то ли наоборот...

* * *

Вышли к посаду над Проклятым озером и встали на постой. С другой стороны посад больше — вдоль берега на полтыщи шагов, а мне... в толпе неприятно. Кстати, кольчужку и мечи свои — на плечи сразу.

Ряха ужом крутится, всё наверх поглядывает.

— Тебе чего неймётся?

— Тута... эта... обед у меня...

— Сейчас разгрузимся, разместимся — тогда и пообедаем.

— Не! Не понял ты! У меня — обет. Раз в грозу попал. Молнии вокруг... рядом бьют, не далее руки... Страху натерпелся! Пообещал я тогда Илье-пророку: как церковку его где увижу — первым делом свечку поставлю. Вот, не евши — не пивши, перво-наперво... вона, в детинце церковка Ильи... мне б туда...

Врёт. Нагло и глупо. Жил в большом городе, ходил в подручных у большого человека. Всё видел, везде бывал, всего пробовал. Теперь — светоч ума и кладезь премудрости. Который может свободно вешать "всякой дярёвне лапотной" макароны на уши. Даже не продувая — и так поедят.

— Так как, Иван Акимович? Я схожу?

— Можно.

А вот я никогда не вру. Я всегда говорю правду. Но — подумавши.

— Порученьеце тебе будет. Ты ж у казначея служил? У здешнего посадника бывал?

— Э-э, м-м, н-н, д-д...

Да что ж он кота тянет?! Не может решить — что выгоднее соврать? "Лучший рэкет — честность". Но до этой истины ещё дожить надо.

— Вот и походи там, на посадниково подворье глянь, людей послушай. Как стража стоит — запомни, входы-выходы какие есть — погляди.

— Ик... Эта... А зачем?!

— Есть мнение...

— Чьё?!

Я поднял глаза к небу. Ряха проследил мой взгляд и тоже уставился в солнечный небосклон. Несколько секунд мы совместно наблюдали пролёт белого облачка по небесной синеве. Так красиво, чисто, празднично...

Потом я тяжко вздохнул и вернулся к делам земным.

— Так вот. Есть мнение, что здешний посадник ворует. Сильно ворует, до неприличия. Сам понимаешь, брать такого вора моими людьми... бойцов у меня мало. Но подготовиться... Большой отряд тишком на постой не поставишь. Полста гридней, к примеру... Ежели что — придётся имать прямо с похода. Так что присмотрись: где там чего. Давай, иди, заодно — и обет свой исполнишь.

Чистая правда в каждом слове. А вот что он сам додумает и что додумает посадник...

Вообще-то, это называется — "провокация". Она же — "ловля на живца". Что-то мне внутренний голос упорно вещует: нынче ночью в Проклятом посаде будет шумно.

Как говаривал Бегемот:

— Это идут нас арестовывать.

Подтолкнул к активным действиям местную администрацию, теперь проведём аналогичную толчковую акцию в отношении местного бизнеса.

Неспешная прогулка вокруг подножья Вержавской горки привела меня к торгу. Походили-поприценивались. Николашка стандартно хаял любой выложенный на прилавки товар, купцы стандартно отругивались. Было жарко и скучно. Пока не дошли до одной лавки.

— Эй, мил человек, жара-то какая. Мы тут у тебя посидим маленько, отдохнём.

— Тута лавка торговая, а не беседка гулёвая. Покупай чего надобно да проваливай.

— Суров ты дядя. Индо ладно. Только подскажи: где Трифона-дыровёрта найти?

— А на что он тебе?

Сунувшийся ответить на мой вопрос мальчишка-посыльный, получил мощный подзатыльник и заскулил в углу. Что-то сильно купчина мальчонку приложил. Занервничал?

— Мне-то? Передачка ему у меня. Так где искать?

— Искать не надобно. Я — Трифон. Давай.

Я мотнул головой, и Николай с Суханом вышли "подышать свежим воздухом". Трифон шипанул на мальчонку, и тот тоже исчез в заднем помещении.

— Третьего дня встали мы в Поречье. Повстречались там с сыночком твоим. Пил он сильно, с девками веселился. А по утру на бережку сыскался скотник. Мёртвый. Без казны на нём. Девка там одна... Из гулевавших. Больше её не видали. Местные пару лодок своих искали... У погостного боярина разговор был... ушёл, де, вниз по речке. А тебе — вот.

Я вытащил из кошеля тряпицу и осторожно вывернул на прилавок золочёный медальон-ладанку. Купец цапнул её, поднёс к глазам.

— Змей поганый! Ирод проклятый! Я ж ему на 14 лет... Из самого Иерусалима привезённый...! Тварь неблагодарная! Чего ещё передать велел?

— Ничего. Только... Ты ж с посадником дела ведёшь? Слушок такой... снимут его — проворовался. Намедни на Бобылёвском волоке один... резвый такой... Грамоткой княжеской помахивал. Типа: князь велел идти спешно. С бойцами, сабли у них... Так что, может, и тварь неблагодарная, а может и хитрец остросмысленный. Одно другому — не помеха. Всё, дядя, бывайте здоровы, живите богато.

И я откланялся.

Если я правильно понимаю, то посадник кинется послать каких-то хмырей меня убивать. Как было сделано с человечком Демьяна. Но это только сдуру — команда у меня большая, встали мы правильно — тишком не подберёшься.

Или попытается спешно восстановить свой "золотой запас" в "закромах родины". Но, как мне кажется, часть требуемого серебра лежит у меня в багаже. А выдавить недостающее из местных купцов... быстро... когда уже пошёл слушок о... "частичном служебном несоответствии" и вероятных "административно-правовых последствиях"...

Трифон в этих игрищах, похоже, из "приближённых". Не удивлюсь, если он сегодня же сбежит из города, чтобы пересидеть "грозу княжеского гнева и разгула правоприменительной практики". Ещё и другим своим подельникам расскажет.

Конан Дойль как-то на пари разослал десяти респектабельным банкирам Лондонского Сити телеграммы с одной фразой: "Всё открылось. Спасайтесь". На следующий день все десять были уже на материке.

Посадник... попрёт железяками в лоб. Но со мной — фиг. Или прижмёт своих — но те... "на материк". Или — сам побежит. Тогда я потрогаю его слуг и подельников. Без "головы" остальные члены... податливее.

Очень мило получается.

Приподнятое настроение требовало новых приключений и впечатлений. А не глянуть ли мне местных достопримечательностей, эту Княгинину горку?

Наняли лодочку и перебрались через озеро.

Довольно крутой песчаный берег. Основной могильник с сотней-другой невысоких курганов в рост человека, остался справа. А прямо перед нами — место последнего упокоения. Не знаю кого, но, вероятно, мужчины — женщинам курганов не насыпали, и точно — язычника. Христиане так не хоронят.

Мы пристали рядом с уже стоявшей у пляжа перед береговым обрывом лодочкой, я потопал наверх по узкой крутой тропинке по склону, постоянно оглядываясь на зацепившегося языком с лодочником Николая. И так, шагая не глядя, вдруг столкнулся со спускавшимся мне навстречу человеком. Толчок был не сильным, но неожиданным. Едва я развернулся на самом краю тропинки над склоном, как получил хлёсткую пощёчину. Пытаясь уклониться, отступил ещё на шаг и... и полетел верх тормашками вниз по склону, через голову.

Ошалело вскочив на четвереньки на склоне, когда кувыркание остановилось, увидел над собой, на тропинке, девушку лет 14, полненькую женщину, лет на десять старше, и пожилого бородатого мужика. Судя по одежде, женщина и мужчина были из слуг, а вот убранство девушки...

Она презрительно оглядела меня с высоты тропинки:

— Ходят тут... всякие! Под ноги глядеть не выучился, а туда же. Нет, ты глянь, экий дурень: до мечей нормальных не дорос, так он ножиками хвастает! А носить-то... ума-то нет — на спину вывесил! Бобыня ножеватый. Точно, мозги все вытекли — вон, и косыночка повязана. Экое мурло несуразное, елпырь глуподырый. И как батюшка такую остолбень сюда пускает? Что бельмами лупаешь? Ещё попадёшься мне — велю сечь. Разлямзя пустошная — только плетью ума-то в задницу и вставить. Вон пошёл, дурень.

Я несколько офигел. От упавшего на мои уши филологического богатства.

Отряхиваясь от песка, как собака после купания, я недоумевал всё сильнее: это ж она шла сверху! Видела меня, видела, что я её не вижу. Могла же сказать, крикнуть, просто остановиться... А она... как ледокол атомный... мало того, что с тропинки сшибла, так ещё и обругала. И плетьми драть обещалась. За что?!

Девушка углядела что-то интересное на песчаном пляже и подошла туда со старым слугой, а служанка осталась в начале тропинки, обмахиваясь платочком.

— Э, извиняюсь, не подскажет ли добрая женщина, а кто это? Так это меня так... такими сильными выражениями?

Служанка резко обернулась на мой вопрос, но, окинув взглядом с головы до ног, вдруг начала смеяться. Сперва она пыталась сдерживаться, закрывая рот концами платка, но вскоре бросила это занятие и захохотала во весь голос. Девушка недовольно оглянулась и пошла дальше, к лодочке. А толстушка, не имея сил говорить, тыкала в меня пальцем и сгибалась в поясе.

— Ой, матушка моя! Ой, уморил! Песок-то, песок... Ха-ха-ха...! Гля — изо всех мест! И на ушах... О-хо-хошеньки... И на ресницах... А-ха-ха...!

Это было несколько... обидно. Я угрюмо отряхивался. Потом начал искать глазами свалившуюся шапку. Женщина, несколько приутихшая, ткнула пальцем в сторону:

— Туда вон. Шляпок твой тама.

И снова захохотала в голос:

— Ты... так это через голову... ха-ха-ха... а пыль-то столбом во все стороны... о-хо-хо... и на четвереньки — оп! и встал... ой, не могу... будто... ой живот болит... как щеня какая... гав-гав... ой держите меня... в-вид-то... совсем ошалевший... глазками так луп-луп... ой, не могу...

Мне надо бы было обидеться.

Типа: а кто тут смеет над "Зверем Лютым" хохотать-смеяться?! А ну всем молчать — покусаю-зарежу! Р-р-р...

Но женщина смеялась так заразительно, так весело... Я представил себя со стороны... стоящим на четвереньках на песчаном склоне, отфыркивающегося и отплёвывающегося от песка... с таким глупым, растерянным видом... И рассмеялся сам.

— И правда — глупый видик был. Лихо она меня. А я и не ожидал. Слушай, а она кто? Ручка у неё... щека до сей поры горит.

— Она-то? Так посадникова дочка, Катенька. А ты и не знал? Ха-ха-ха... А я в няньках при ней. Гапкой кличут. Гапка — туда, Гапка — сюда. А деда нашего зовут...

Стоп! Не фига себе! Факеншит уелбантуренный!

* * *

Нейросеть типичная, класс — заурядная, бывшая в употреблении, под названием — "молотилка моя единственная", собрала воедино кучу мелких информационных осколков, разложила их в нужном порядке, и они щёлкнули — сошлись. Почти без зазоров.

"Аналогичный случай был в Бердичеве"... Хотя, правильнее — в русской классической литературе. А какая разница? Главное: аналогия между наблюдаемой и читанной когда-то ситуациями позволяет делать предположения о неизвестных пока связях, заполнять лакуны и обосновано формировать множество возможных исходов.

Прилепив лейбл: "Плавали, знаем" я мог теперь значительно точнее очертить контуры, зафиксировать различия и сузить множество вероятностей.

* * *

— Погоди. "Гапка" это по церковному "Агафья"? А "Катенька" полностью будет "Катерина Ивановна"?

Женщина непонимающе смотрела на меня. Ну, конечно, это ж все знают!

— И вы единокровные сёстры? От разных матерей, от одного отца?

Она хмыкнула.

— Скажешь тоже! Сёстры... Мать моя у боярина робой была. Ну, и принесла меня. После, как он оженился да Катенька родилась — меня к ней приставили. Я — роба, нянька, она — госпожа, боярышня. Какое сестринство? Хотя конечно... родная кровиночка. Одни мы — матери-то у нас у обеих померли. Я с ней — во всюда. На зиму вот в монастырь посылали. Для добронравия научению. И я с ней. А как же? Вот, нынче осенью замуж её выдадут, просватали уже, и я с ней на новое место пойду. В стольный город, в Смоленск. Только, говорят, у жениха у нашего, у казначея городского, житьё не сильно веселое, да и голодновато он прислугу держит...

— Как "у казначея"?! Он — жених?! Он же вдовец! Он же лысый, старый, жадный, злой...

Агафья напряжённо смотрела на меня. Потом вдруг начала хохотать, тыкая в мою голову пальцем.

— Ой не могу! Лысый лысого хаять вздумал! Ха-ха-ха...

— Но я ж не старый!

Она успокоилась, отдышалась и вдруг, с тоской в голосе, сказала:

— А может оно и к лучшему? Что старый. Надоедать не станет. Всякой гульбы, веселия-непотребства... не будет. Муж-то в годах — не вертопрах какой, человек солидный, с положением. Да и пустое это: дело решённое, посадник казначею "добро" дал. А Катенька — девочка правильная, благовоспитанная, отцу не перечит, из воли родителя не выйдет. Ладно, пойду я. Чего языками-то попусту...

Она повернулась уходить к лодочке, в которую уже села Катерина со слугой. Но я ухватил Агафью за рукав.

Я уже извинялся, что в школе учился? — Была такая скорбная страница в моей жизни. Вот и выдал, совершенно автоматически, просто цитируя классика, да и ещё не вполне точно:

— Постой. А ведь у папаши княжьих-то денег недостача.

Весёлое выражение сошло с её лица. Она явно испугалась.

— Что ты это, почему говоришь? Не пугай, пожалуйста, от кого ты слышал?

— Не беспокойся. А вот что хотел я только на сей счет в виде, так сказать, "всякого случая" присовокупить: когда потребуют у папаши сотни три гривен, а у него не окажется, так чем под суд-то, а потом под кнут на старости лет угодить, пришли мне тогда лучше вашу монашку секретно, я ей серебро, пожалуй, и отвалю.

— Ах, какой ты... подлец! Какой ты злой подлец! Да как ты смеешь!

Ушла она в негодовании страшном, уже у лодочки обернулась и плюнула на песок в мою сторону. Лодочка с боярышней и слугами поплыла на ту сторону озера. Судя по движению голов, госпожа что-то спросила у служанки. Возможно, о нашем с ней разговоре, но та только досадливо дёрнула плечиком и отвернулась.

Мда, Достоевский, "Братья Карамазовы", завязка одной из линий. Только я не Митя Карамазов. Это для него:

"Главное, то чувствовал, что "Катенька" не то чтобы невинная институтка такая, а особа с характером, гордая и в самом деле добродетельная, а пуще всего с умом и образованием, а у меня ни того, ни другого".

А я-то...! А у меня-то...! И того, и другого хоть... ешь!

Но нахрена я в это дело лезу?! У меня что — других забот мало?! Вот только достоевщины мне тут... Ассоциативный кретинизм? Мне все эти страсти с душевнобольным надрывом... Особенно — сейчас.

"Нельзя не пожалеть,

Что с этаким умом...

— Нельзя ли пожалеть

О чём-нибудь другом?".

И кто меня за язык тянул?! Может, как-то... обойдётся?

Как я понял из бесед с туземцами, Княгинина горка над Проклятым озером была местом чисто девических прогулок с целью вознесения молитв о добром муже. Связь между христианской молитвой о ниспослании счастливой семейной жизни и судьбой языческой княгини, похороненной живьём, казнённой мужем столь страшным образом за блудливость... Фокусы массового сознания вообще, и женского — в частности, не раз оставляли меня в недоумении.

Пара часов проведённых нами в лесу на древнем могильнике, казались попусту потраченным временем. Но это была необходимая пауза: остальные игроки тоже должны были сделать свои ходы.

Из посада не видать, а с воды хорошо просматривается подход к воротам Вержавского детинца. Далековато, но можно углядеть фигуру Ряхи, спускающегося от крепости в компании нескольких штатских. А топают они... правильно — в сторону нашего постоя.

На постое вкусно пахло готовящимся обедом.

— Все на месте?

— Все. Только вас ждали. Давайте к столу.

— А Ряха где?

— Только пришёл. На кухне крутится — хозяйке помогает.

Пока руки помыли, пока расселись, молитву застольную прочитали... Ряха туда-сюда суетится, миски подаёт, хлеб нарезает...

Тут за стенкой характерный звук: выворачивает кого-то. Рвёт кого-то аж в захлёб. Я человек не брезгливый, но под такой аккомпанемент щи хлебать... Хоть бы и с мясом...

Хозяйка подскочила. Слышу на улице:

— Сынок! Да что ж с тобой такое?! Съел чего?!

А в ответ "бу" да "бэ". По звуку можно определить — уже желудочный сок пошёл.

— А ну стоп! Ложки положить! К еде не притрагиваться!

Я на Ряху смотрю — он на меня. Как я начал улыбаться... по-волчьему... так он и кинулся. Бежать в двери. Но... мордой в стенку. Я же не зря своих ближников на скорость реакции тренировал. А Ноготок всегда специалистом был. По апперкотному предотвращению побегов.

Кляп, мешок, подвал... У хозяина там — кадки пустые из-под капусты стоят. И мы между ними.

Что характерно: никакого шума-пыли, крика-мордобоя. Вот прошли трое-четверо мужичков по двору из поварни в погреб. И — ничего. И это хорошо, потому что на соседнем дворе крутится компания кое-каких как бы тамошних гостей. Как бы приватного вида. Хотя госслужбой от них на версту несёт.

Вам никогда яйца досками не зажимали? Я не про пасхальные. С последующим усилением давления путём закручивания верёвки? Тогда вам Ряху не понять.

Со стороны глядя скажу: известная пытка инквизиции с наложением верёвочной петли вокруг головы и неторопливой закруткой, даёт очень сходный эффект. В части вылупления гляделок. И что характерно — тихо. Поскольку во рту — кляп. А чего нам его брехню слушать?

Ноготок верёвочку крутил, пока подопечный не обделался. Как свежим дерьмом потянуло, так и кляп вынули.

— Ну вот — это так, для разминки пальчиков перед работой. Теперь ты сказываешь, чего спросят. Или не сказываешь. Тогда я делом займусь.

Эх, Елицы тут нет — она такие вопросы задаёт! А я, увы, только по самым очевидным вещам.

Да, служил у казначея. После ушёл к купцу-суконщику. Потом с новым хозяином разругался, стал назад проситься. Казначей и посоветовал ко мне в службу. Доносил и пересказывал. Что сюда иду — казначей не знает, но Ряха в курсе особой любви здешнего посадника и смоленского казначея, и её закрепления в форме предстоящего "породнится". Да, сегодня сбегал и посаднику донёс.

Посадник сперва отнёсся к новости пренебрежительно, но, подумавши, озаботился.

Можно было просто послать стражу. Но у меня, это Ряха видел на Бобылёвском волоке — княжеская грамотка. Да и боярский сын — не лодочник мимопроходящий, просто за "не по ндраву" — в поруб не кинешь. Опять же — в команде бойцы. Будет свара — быть крови. А потом шум, разговоры...

Другой вариант: ночью людишек моих на подворье вырезать — тоже не хорош. Громко будет, "разбойники в самом Вержавске, у посадника под носом, людей торговых режут!"... Некрасиво.

Сыскался, однако, вариант, о котором я даже не подумал.

"Красиво", по мнению посадника, потравить пришлых зельем. А как попадают — придёт невеликая группа особо доверенных. Быстро придёт — с соседнего подворья. И недотравленных... успокоит. Кого прямо на месте, кого — в посадниковом порубе уже в процессе розыска и сыска.

"Не дожил бедняга до светлого дня. Помер от слабости да болести. На все воля божья".

Но я же, факеншит, дерьмократ! Меня ж гады-большевики с детства выучили, что пайку под одеялом в одну харю схавывать — неприлично. Вот мои люди и скинулись припасами с хозяином. Общий обед на всех присутствующих. А хозяйский мальчонка углядел, да и попробовал. Прямо из общего котла, горяченького.

"Горяченькое" получилось — "аж до слёз". Его матери. Она сейчас в хлеву с мужем сидит, головой в стенку молотит, в рот платок набивает. Чтобы не кричать, не выть по сынишке покойному в голос. Я не велел тишину рушить.

Особая новость в том, что по волости, по Вержавлянам Великим ходит князев окольничий по своим делам. Вроде, через день-два-три должен быть здесь. Это Ряха в детинце услыхал. А я-то и не знал. Демьян, может, не просто так меня спешно погнал...

Теперь вопрос о закреплении доказательной базы: тащить Ряху в Смоленск? А его показаний достаточно будет? А то скажут: Ванькин слуга, врёт — как хозяин велел. А в застенке... скажет — что дознаватель спросит. Опять же: он рассказывает о ему известном. Ни о "круговращении" княжеского серебра, ни о судьбе Демьяного человечка... Ничего.

Вот я потащу его, три раза эти "сто вёрст с гаком/без гака", а в конце "пшик"? Тогда мне лично — "бздынь".

Дёрнул Терентия:

— Возьми бересту да запиши показания. Даты, места, суммы, имена. Отдельно — по его службе у казначея. Особо — по связям с чтецом епископским. По разбою да душегубству посадниковым. Душегубство должно быть — народ-то видит. А деньжищи здесь такие крутятся — маму родную зарежешь. Поспрашивай.

Хороший мальчик Терентий. Но домашний. Интеллигентный.

Как Ноготок начал щепочки стругать, да подопечному объяснять — куда он их ему вставит, Терентий весь белым стал. Ничего, привыкнет. Это тебе не горничных за попки щипать, да лакеям оплеухи раздавать. Попал к "Лютому Зверю" — сам зверем станешь.

День постепенно перетёк в вечер. У нас ничего не происходило. Людей своих, кто свободный, отправил спать. Тихо, жарко. Только Николай, вышедший по нужде, глянул через забор на озеро и удивился:

— А "дыровёрт"-то, на лодейке-то, шибко так вдоль берега. И куда бы это он?

Куда надо. Меньше знаешь — крепче спишь. Спи, Николай, фиг его знает — чего с нами ночью будет.

Время тянется, солнце нехотя опускается, коров прогнали, рыбаки на берег вернулись, вороны собрались в здоровенную стаю и улетели ночевать за озеро, на могильник, сумерки начинаются...

Едва начало смеркаться — у соседей не выдержали нервы. Один сунулся в ворота. Типа:

— А вот не найдётся ли у добрых людей...

— Пшёл нах...

Чарджи у ворот вся эта тягомотина так утомила... Не открывая глаз, он начинает тянуть саблю из ножен. Любопытствующий мгновенно исчезает. И лезет любопытствовать с другой стороны забора. Идиот...

Интересно наблюдать за Куртом. Вот он лежит в теньке и спит. Проснулся. Но не двигается. Только глаза и уши. Потом поднялся и потрусил. Неспешно так. А вот за амбаром что-то мявкнуло. Человеческим голосом.

Сходить посмотреть? Жарко, томно, лениво... А уже и не надо: из-за амбара на четвереньках, прижав нос к земле, выползает ярыжка. А рядом идёт Курт, приставив морду к шее бедняги и изредка порыкивая.

— Ноготок, принимай следующего.

— Да откуда ж они лезут?! А у этого чего спрашивать?

— А чего хочешь. О житье-бытье, о неприглядном и асоциальном в здешней местности... Пущай он гадостей каких-нибудь порассказывает. А нет — мы его князь-волку скормим. Скотина-то у нас — не кормленная.

Терентий тяжко вздыхает и идёт искать ещё бересты для протокола допроса.

Кто это выдумал, что детектив — остросюжетно, динамично, захватывающе...? Тоска. Ждём. Ждём неизвестно чего. Ждём хода противника.. Который должен дать однозначное подтверждение воровским наклонностям здешнего "хозяина жизни".

Посвежело и я перебрался в дом. Кажется, даже начал придрёмывать, как вдруг Курт вскидывает голову, отворяется дверь и — предо мною... Катерина Ивановна.

Вот блин... Не пронесло...

Не по Достоевскому. У Федора Михайловича девушку никто не видел. У меня... За её спиной стоит Ивашко и виновато сообщает:

— Тута... это... девка с... с девкой. Сильно к тебе просятся.

— А вторая где?

Из-за плеча Ивашки выглядывает испуганная мордашка Агафьи.

— Отошли людей прочь.

Катерина стоит на пороге, прямо глядит на меня, тёмные глаза смотрят решительно, дерзко даже, но в губах и около губ, вижу, есть нерешительность.

— Мне роба сказала, что ты дашь серебра, если я приду за ним... к тебе сама. Я пришла... давай деньги!

Не выдержала, задохнулась, испугалась, голос пресёкся, а концы и линии около губ задрожали.

* * *

12 век — не 19. Три сотни гривен — под пуд весом. Это тебе не казначейские билеты, которые нежная девушка-институтка может и в корсажик засунуть. При крупных денежных сделках в "Святой Руси" обязательно присутствует специфический персонаж: грузчик по серебру.

Поэтому со служанкой пришла. И то, что она Агафью не сестрой, как у Достоевского, а рабыней называет — разница эпох. Ежели здесь всякую... батюшкой-дедушкой-дядюшкой сделанную — сестрой называть, так и пороть некого будет!

"Обмерил я её глазом. Красавица. Красива была она тем в ту минуту, что она благородная, что она в величии своего великодушия и жертвы своей за отца. И вот от меня она вся зависит, вся, вся кругом, и с душой и с телом. Очерчена".

У Мити Карамазова вынесло мозги. От вдруг привалившей власти над человеком.

Увы вам, я — не Митя. Рассуждать о том, какой я весь из себя злой клоп, мерзкий скорпион и ядовитая фаланга — мне не свойственно. Я это и так про себя знаю. И вообще — все так живут.

Там, где Достоевский видит пример самопожертвования благороднейшей души, я вижу попытку укрывательства казнокрада и покрывания убийцы. А ещё — беззастенчивую эксплуатацию широких народных масс и эгоистическое стремление спасти свой, аномально высокий для здешнего "святорусского социума", личный уровень потребления.

Батя её — вор. Причём самого наипоганейшего типа. Выдавливая из крестьян серебрушки, он использует для этого государственный налоговый пресс, государственную систему управления. Использует иллюзии людей в части патриотизма, преданности государю, их стремление к законности, порядку. К — "жить нормально".

Грубо говоря, люди скидываются на общее дело, на общие нужды. А он "общее" — превращает в своё частное.

На этом ворованном — вырос сей прекрасный, едва ли начавший распускаться бутон. Полный девической невинности и чистоты...

Великолепно применяющий обширный набор грубых ругательств. Набитый собственным изначальным, прирождённым, с пелёнок взлелеянным, превосходством над всяким простонародьем, смердством, быдлом... Над народом русским. Воспитанный в сословной спеси, в боярской гордости, "в величии великодушия и благородства".

У крестьянок этого гонора нет — им надо работать, им надо кормить детей, крутить эти варварские ручные мельницы. И платить налоги. Которые потрачены, в том числе, на выращивание вот этого... "тюльпана в юбке".

Эта девица — "кровосос второго порядка". Она — из бенефициариев воровства. Она существует и процветает за счёт своего отца. Который казнокрад и махинатор.

Почему Фёдор Михайлович, при всей своей любви к морализаторству, к возвеличиванию православия и русского народа, весьма нейтрально относится к казнокрадству? Которое и состоит в обворовывании именно русских православных?

Не думаю, что Катерина — непосредственная соучастница сделок папашки, но её существование, образ жизни, внешность, осанка, здоровье, тряпки и украшения... от краденного.

Теперь, когда возникла опасность, что прежнее безбедное существование прекратиться — она кинулась его спасать. Себя — прежде всего. Ну, и папеньку своего, как неиссякаемый источник всякого "вкусного и сладкого". Включая "выгодную партию" — брак со старым мерзким казначеем, гарантирующий дальнейшее "благородное" существование.

Впереди у Катерины Достоевского по логике и обычаю — нищета и бесчестие, прозябание в приживалках и беспросветная борьба с нуждой. У здешней Катерины ещё хуже.

В "Святой Руси" по таким делам идёт полная конфискация имущества с продажей в рабство всех "чад и домочадцев". Впереди — рабский ошейник и поротая спина. Очень прямая, стройная, благородная девичья спинка. Поротая плетью. Она перспективу такую, хоть бы и не осознанно, интуитивно — чувствует.

Вот, ухватившись за совершенно глупую мою фразу, навеянную лишь идиотским ассоциативным кретинизмом, она углядела здесь возможность вывернуться.

"Прикрыть свою задницу".

Стандартным женским способом — своей "передницей". Поработать проституткой. Отдаться за деньги, за очень большие деньги. Хоть — кому, хоть — "клопу злобному", хоть — "скорпиону ядовитому". Лишь бы заплатил.

"Теперь ты украшение стола

И тысячи твой стоит туалет

Любой, кто заплатил, имеет все права

Лишь мне с тобой встречаться смысла нет".

Шлюха, но с капризами.

"И вот вдруг мне тогда в ту же секунду кто-то и шепни на ухо: "Да ведь завтра-то этакая... и не выйдет к тебе, а велит кучеру со двора тебя вытолкать. "Ославляй, дескать, по всему городу, не боюсь тебя!".

Взглянул я на девицу, не соврал мой голос: так конечно, так оно и будет. Меня выгонят в шею, по теперешнему лицу уже судить можно".

Едва минует угроза огласки папенькиного преступления — я стану "нонгратой". Которого, при всяком удобном случае надо пришибить. А если я мявкну, типа — "ославлю девушку", то посадник, в соответствии со статьями "Русской правды", своей властью так взыщет...

"Закипела во мне злость, захотелось подлейшую, поросячью, купеческую штучку выкинуть...".

Глава 262

Нет, ребята, врать не буду. Пьеса, может, и похожа, да персонажи иные. Я — не Карамазов.

— Раз пришла — раздевайся.

Она вздёрнулась. Как от удара плетью. Носик ещё выше задрала. Платок потеребила. Страшно ей. А я улыбаюсь. Не, не по волчьи! Я ж её грызть не собираюсь! Так только... дырочку проколупаю. Улыбочку делаем соответствующую. Похотливо-многообещающую.

Вообще-то, мужчины в этой фазе прелюдии всегда очень много чего обещают. Много больше, чем смогут. Взрослые женщины это знают и автоматически делят на два, на четыре, на восемь... Но эта-то — ещё не в курсе.

— Изволь серебро показать.

Храбрится дурочка. Твёрдость характера демонстрирует. Тебе бы бечь отсюда надо быстренько, а не понты кидать. Я ж ведь не только тельце твоё, на боярских перинах взлелеянное, оттрахаю, но и душу твою, жизни ещё не пробовавшую, отымею.

— Вот.

Я пнул ногой мешок, в который убрал пояс от скотника. Развязал горловину, показал кармашки с гривнами и ногатами.

— Три сотни кунских гривен. Пересчитывать будешь?

Она заворожено смотрела на мешок серебра. У её папашки в обороте в разы больше, но, столько сразу — она не видела.

Нет, ошибся. Дело не в завораживающем зрелище кучи серебра, дело в её надежде избежать необходимости исполнения обещанного. В гибели этой надежды.

До этого момента "исполнение подвига самопожертвования" представлялось ей чем-то отдалённым, умозрительным. "Может, и пронесёт". Даже если и не пронесёт, случится, то как-то... обобщённо. "Вот я — до, вот я — после". Уже — героическая.

А вот детали, подробности, проза жизни... "Как тут ходят, как сдают"... Отдают-ся.

У неё задрожали губы, она даже сделала шаг назад. Но я не пошевелился.

Конечно, если я сейчас начну "исполнять первую скрипку" — предлагать, направлять, уговаривать... как обычно для меня при общении с женщинами... Она посопротивляется, поотнекивается, но не сильно. Потом соблаговолит позволить. Уступит, потерпит.

Нет, Катюха, надумала поработать проституткой — работай. "Сама-сама".

Пока я затягивал горловину мешка, она успела собраться с силами. Снова прежнее высокомерное, презрительное выражение на лице. Только глаза подозрительно блестят. Как от слёз.

— Ладно. Давай сделаем быстренько, что тебе там надобно, и я пойду. А то батюшка хватится — пошлёт стражу искать.

Это ты так угрожаешь? Забавно.

— Раздевайся и ложись.

Я задвинул мешок под лавку, сам уселся на лавку, подпёр щеку ладонью и радостно улыбнулся. Ну, я уже занял место в зрительном зале. Давай, подымай... занавес.

Под моим заинтересованно-раздевающим взглядом она снова смутилась, покраснела, начала теребить кончики платка. Потом лицо её окаменело, зубы сжались, взгляд уставился в стену выше моей головы. Она начала срывать с себя детали одежды.

"Вы помните,

Вы все, конечно, помните,

Как я стоял,

Приблизившись к стене,

Взволнованно ходили вы по комнате

И что-то резкое

В лицо бросали мне".

Почти по Есенину. Так, мелочи: не "стоял" — а сидел, не "ходили" — а стояла, не "в лицо" — а на лавку.

Она нервно, резко, отшвыривая тряпки за спину, на лавку у двери, где стояло ведро с водой.

Впрочем, "деталей" на русских девках — немного. Пара платков, летник, поясок... Остановилась, замерла в растерянности. А дальше?

— Куда? Ну... Куда лечь?

— Рубаху сними. И ноговицы.

Вся вздрогнула, посмотрела пристально секунду, страшно побледнела, и вдруг, ни слова не говоря, не с порывом, а мягко так, глубоко, тихо, склонилась вся, и, подхватив подолы обеих, надетых на неё рубах, выпрямляясь, вздёрнула их над головой.

Решительность жеста была несколько испорчена косой — рубахи зацепились у Катерины на голове и она, сначала зло, а потом уже просто панически, почувствовав себя вдруг полностью беззащитной, связанной, голой передо мною, даже и не видящей ничего, пыталась выпутаться, дёргая одежду.

Красивое зрелище. Такой каскад тело— и тазо— движений... такого тела... и такого таза... — радует взор.

Озлобленное фырканье перешло в жалобный скулёж, когда я не смог подавить своих инстинктов.

Нет-нет! Это не то, про что вы подумали! Просто у меня, ещё из первой жизни, есть инстинкт: если женщина раздевается — ей надо помочь. Лифтёром никогда не работали? Не в смысле подъёмного механизма.

Но стоило мне подойти и коснуться её пальцев в запутавшейся одежде, как она ойкнула и резко присела, пытаясь закрыть задранными локтями всё своё тело.

— Ну, ну. Не дёргайся. Сейчас распутаю.

Отцепил тряпки от гребней в волосах, откинул подол с лица, чуть придержал за темечко. Она сидела на корточках, и на меня, снизу вверх, смотрели огромные, в полутьме плохо освещённой избы, тёмные глаза. Растерянные, испуганные, молящие... Щенячьи.

Бедная девочка. Зачем я её мучаю? На кой чёрт мне эта достоевщина с карамазовщиной? Да, она хороша собой, но каких-то особых страстей... Да и вообще, какие могут быть сильные страсти у взрослого, не сильно глупого полувекового "мужчины со средиземноморским загаром" к сопливой малолетке?! "А поговорить?" — не получится. "О чем мне с тобой трахаться?".

Но эта картинка с взрослым мужчиной и несовершеннолетней девушкой, почти ребёнком, просуществовала только в моём мозгу и только пару секунд. Потом Катерина рывком выдернула голову из-под моей ладони, встала и, хоть и была пунцово-красной и автоматически прикрыла свои грудки локтем, но вздёрнула нос. Прерывающимся злым голосом спросила:

— Ну! Долго ты ещё телиться будешь? Показывай — куда лечь. И покончим с этим.

Мираж из образов, эмоций, оценок и стереотипов 21 века — развеялся.

Всё как обычно: вокруг "Святая Русь", нормальное средневековье. Передо мной — не юная нежная девушка, а гордая аристократка. Абсолютно уверенная, что ей все вокруг должны. И презирающее окружающих за это отношение долженствования.

Не ребёнок — вполне взрослая женщина, прожившая уже почти половину здешней женской жизни. Готовая, морально и физически, принять на себя роль хозяйки большого боярского дома, замужней женщины, боярыни. Ввязаться в околокняжеские интриги, терпеть, а может, и полюбить, так, как это слово здесь понимают, старого мужа, крутить им, как своим подолом... Прикрыть, отмазать отца-казнокрада. Использовать ворованное к собственному удовольствию. Возможно, и самой поддерживать, принимать участие в этих играх. Наплодить и взрастить следующее поколение таких же... "пиявок". Прирождённая "хозяйка жизни".

Да и я для неё — не человек, не "муж добрый", а "купчик мутный" — набродь плешивая, безродная, сопливая, мимопроходящая... с деньгами. Хорёк вонючий с претензиями.

Остаётся соответствовать ожидаемому публикой образу:

— Вон, с лежанки, подстилку на землю скинь, да расстели пошире.

Злоба во взоре сменилась недоумением.

— Чего? Постель стелить не умеешь? Не боярышни это дело? Так может — Агафью позвать?

Только головой мотнула. Не хочет. Хоть что-то человеческое ещё есть — служанки стесняется, стыдно ей.

Катерина рывком сдёрнула комковатое лоскутное одеяла на пол, начала, ползая на четвереньках, растягивать его поудобнее. Как вдруг, вспомнив обо мне, взглянула через плечо, ойкнула и прикрыла ладошкой попку.

— И долго ты так стоять будешь? Я-то до утра совершенно свободен.

Прежняя манера: остановившийся взгляд, устремлённый прямо перед собой в стену, плотно сжатые, аж до судороги, челюсти, резкие, отрывистые движения. Но вид... с этой стороны... ракурс, так сказать... Может, я преувеличиваю насчёт важности "А поговорить"?

Пожалуй, на разик меня и так хватит. Или — на два. Или — на три...

Девушка, сохраняя прежнее кирпичное, каменно-красное, выражение лица, легла на спину солдатиком. Вытянула вдоль тела руки, плотно сжала ноги. И крепко закрыла глаза. Но привычка подгонять и указывать вбита накрепко:

— Ну. Или ты только поговорить горазд?

Интересно, и как она это себе представляет? В такой позиции...

— Не нукай. Целка-понукалка. Ты меня ещё этому делу учить будешь! Повернись поперёк, подушку сунь под задницу, руки в стойку упри.

Я поплевал на пальцы и погасил лампадку перед иконами. В избе стало темно как... Да что я всё негров вспоминаю! Нету их тут!

Я не эксгибиционист. Да и хвастать своей "шкуркой с икоркой" где ни попадя, перед кем ни попало... Но сейчас мне темнота нужна чисто... инструментально.

— Ты где? Ага. Руки дальше закинь за голову. Вот, правильно.

Двойной щелчок наручников, серия нарастающих её рывков в попытке освободить защёлкнутые, за вбитой в землю стойкой лежанки, руки. Вскрик:

— А... Ты...! Змей гадский...!!!

И рушничок — прямо в аудио-выход. Куча суеты, извиваний и дёрганий, мычания и сопения. Теперь, прижав ладонью лицо, так, что и нос зажат пальцами, можно неторопливо посчитать про себя. Нормальный человек держится без воздуха до трёх минут. Но здесь...

Ага, пошла новая серия рывков. "Дышать! Дышать!". Уже не возмущение, не сословная гордыня и прочая высшая нервная деятельность, а нормальная физиологическая паника.

Мда, поскреби любого хомосапиенса и через три минуты отсутствия кислорода — в каждом обнаружится инфузория туфелька. Ну, почти в каждом.

— Ладно, дыши. Дыши и слушай. Ты пришла сюда отдаться за серебрушки. Как любая шлюшка пристанская делает. Так и делай тако же. Отрабатывай. Ублажай. Ты, Катька, дура. Дура бестолковая, неумелая. Навыка у тебя нет. Поэтому делать будешь — чего я велю. А что б ты, покуда научение будет, руками не дёргала, с мысли не сбивала, я тебя и пристегнул. Отработаешь своё, ублажишь сладко — отстегну. Будешь орать да своевольничать, в нерадивости да в неумелости упорствовать — взыщу, не помилую. Поняла?

Вроде — кивает. Но только убираю руку с лица, как снова поток рывков, мычания, шипения. Пытается ударить меня ногой.

Господи, девочка! Ну, так я просто снова зажму тебе нос. Со мной-то поспорить можно, а вот с законами природы? С твоим собственным телом, которое хочет дышать?

— Не надоело? Успокоилась? Ну и хорошо. Ноги раздвинь. Шире. Коленки согни. Ты так славно только что тут извивалась. Сейчас так и подо мной елозить будешь. Будешь? Вот и умница. Ты же за этим сюда и пришла.

Чуть точнее: она пришла сюда за серебром. А не — за "этим". Но... стереотипы и обычаи, табу и умолчания... девице явиться одной, ночью, в дом к чужому мужчине — бесчестье. Потому что все предполагают: будет секс. Можно, конечно, и чайку попить, и плюшками побаловаться. А потом трахаться. Или — до того. Но — обязательно. Без этого — никак. Это — обычай. Повсеместный и всенародный. "Все это знают".

Вот и Катя, решившись придти ко мне, изначально, в своей красивой головке, убедила себя в том, что она идёт на случку. Поэтому и команду мою: "Раздевайся" восприняла как должное, как ожидаемое. Пусть и неприятное, но очевидное, неизбежное. Согласно стереотипам здешнего "святорусского" социума.

Чем полезны общефилософские рассуждения? — Притормаживают эрекцию. И это хорошо, потому что аж больно. Даже темнота не помогает. "Мужчины любят глазами"... Хоть закрой глаза, хоть открой — всё едино — ничего не видно. Но когда так хочется... можно и не глядя.

Разобрался в темноте с её и своими ногами, поплевал на ладонь, смазал... предполагаемые к использованию части тела.

Кстати о смазке. Работал я как-то на сверлильном станке, и оборвался у меня патрубок маслоподачи... Нет, об том случае — не сейчас.

— Катька! Что ты пыхтишь да крутишься?! Я ж с тобой ещё ничего не делал!

Мычит чего-то. Пришлось улечься между её раздвинутых ляжек и вытащить кляп изо рта. Молчит, сопит нервно. Я что, такой тяжёлый? А как же она со старым казначеем собиралась?

— Ты кончай лениться да лодырничать. Задумала курву гулящую изобразить — так работай. А то оплаты не будет.

Нервно дрожащий голосок на грани плача:

— Я... Я не знаю! Я не умею!

— Так я научу! Перво-наперво расскажи мне — какой я хороший. Ну, типа: О! Какой ты могучий! Или — сильный. Или — быстрый... Не, "быстрый" в этом деле... не пойдёт. Короче: всё, что вспомнишь вроде золотой-яхонтовый.

Отрабатываем интонацию, уточняем реплики. С дыханием у неё... пришлось приподняться. Но всё равно... ахает посреди текста и замирает. Прислушиваясь к собственным тактильным ощущениям.

Как говаривал Гамлет: "Буты чи нэ буты — ось дэ заковыка". Мелкая суетня ногами посреди произнесения очередного "ах, какой ты... ох, какой у тебя..." — вызывают чувство дисгармонии и плохой самодеятельности. Мы же оба чувствуем мою... "заковыку". Хотя и с разных сторон кожи. И вообще — чего дёргаться? Заранее же известно: "буты!".

— Теперь перейдём к пожеланиям. Что-нибудь с восторгом и страстью. Попробуй произнести: Ах! Обними меня крепко! О! Возьми в меня сильно! У-у-у! Засади в меня глубоко!

Нормалёк. Смысла произносимых слов она уже не понимает, а вот музыку, страстно-жаждущий тон, хоть и с дозой истеричности — выдерживает. И уже пошла моторика: тело подо мной согрелось, начало двигаться, чуть выгибаться, чуть сжиматься и расслабляться. А то лежала, понимаешь, как бревно. Раскидистое в некоторых местах.

— Глаза закрой.

Щелчок "зиппы", оставленной мною на краю лежанки, выбрасывает небольшой тусклый огонёк. Но в окружающей тьме он кажется маленьким кусочком солнца, вдруг появившимся в избе.

Катерина отдёргивает от света голову, но я возвращаю её лицо в прежнее положение и, успокаивающе объясняю, впихивая рушничок снова ей в рот:

— Это так, на всякий случай. Чтоб ты не кричала. Ты ж не хочешь, чтобы на твой крик люди сбежались? Вот и молодец.

Сдвигаюсь вперёд, нависаю над ней, так, что ей приходится запрокидывать голову. Дальше ей не сдвинуться — упирается темечком в стойку.

— А теперь смотри мне в глаза. Не отрываясь. Сейчас я... тут... ещё чуток... Не закрывать! Смотреть! Ну!

И ме-е-едленно... потихоньку усиливая давление, растягивая и натягивая, воздвигаясь над нею, над её запрокинутым лицом и опускаясь в неё...

Её, и без того большие глаза — распахиваются до предела, она выгибается, скулит, какими-то беспорядочными мелкими движениями пытается отодвинуться, отдалится от меня. Потом ахает, захлёбываясь рушничком.

Ну и вот. И произошёл очередной "мир, труд, май". "Мир" и "май" тут и так были. А теперь и "труд" случился.

Правильно сказал в 1926 году известный детский поэт Корней Иванович Чуковский:

"Ох, нелёгкая это работа -

Отворять у девицы ворота!".

Или как-то примерно так... И мы, весь совейский народ, поколение за поколением...

Аж вспотела. Заботливо вынимаю рушничок, вытираю выступившие у неё слёзы. Даже жалко. Бедненькая...

И слышу шёпот:

— Сволота архимерзкая... Живьём шкуру на ремни... Удилище... калёным железом...

Ух какая упрямая! Хотя по звучанию — это не упрямство, а — истерика на грани срыва. Пока не пошла в разнос — заправляем рушничок обратно. И заправляем обратно не только рушничок. И ещё раз. И ещё разик. "Эх, раз, ещё раз, ещё много-много раз...". Как веслом на этих... "сто вёрст с гаком". Неотвратимо, размерено, безысходно... Это — навсегда. Вечность успокаивает. Успокоилась? Тогда проезжаемся по ушам:

— Позволь поздравить тебя, Екатерина свет Ивановна. Со вступлением в сословие девок непотребных, бабёнок гулящих, давалок, подстилок и пробл...ей. И прозвание тебе отныне будет: Катька-бл...дка.

Она снова начинает рваться, но я прижимаю её телом к земле и, на разные голоса, с разной интонацией, повторяю на ухо услышанную когда-то в детстве уличную дразнилку. Глупость, конечно, несусветная. Взрослому человеку — плюнуть и растереть. Но... С одной стороны, она взрослая женщина, уже просватанная. А вот с другой...

Ну вот, потекла, наконец. Она и так уже хлюпает. А теперь ещё и носом. Жалко, конечно. Но программу надо откатать.

— Ты поняла — с чего я велел мне в глаза смотреть? Когда я тебе целку ломанул? Чтобы ты, дура сопливая, на всю жизнь запомнила — кто над тобой властен. Кто с тобой хоть какое, хоть самое, в твоей никчёмной жизнишке, наиважнейшее дело, сделал. Больно? А ведь ты сама пришла, сама легла, сама, всё чего я захотел, сделала. Вот, обругала ты меня давеча на озёрном берегу, посмеялась надо мною, а теперь здесь лежишь, растопыренная, поиспользованная, бесчестная. Ты думала — своей волей решаешь, своим умом живёшь. А ты, глупая, то делаешь, что я хочу, что мне с тобой сделать вздумалось. Ты ещё у себя на подворье прикрасам радовалась да на дворню фыркала, а я тебе здесь уже браслеты железные готовил. Недаром меня люди "Зверем Лютым" зовут. Не за зубы длинные да когти острые, а за ум, за разум мой изворотливый. И ныне, вот, уд мой в тебе. Чувствуешь? Глубоко? Аки печать архангельская на гордыне твоей. И ты вся — в воле моей. Очерчена.

Она рыдала уже в голос. Если можно назвать голосом невнятный вой из-под кляпа. А я продолжал методически "впихивать, и всовывать, и плотно утрамбовывать". Её тело содрогалась от беспорядочных рыданий. Которые постепенно гасились монотонным ритмом моих толчков. А я продолжал давить на психику:

— Забавно мне было смотреть в глазёнки твои блудливые. Вот в ту самую минуту. Когда честь твоя, и девическая, и боярская — из тебя дымом ушла, прахом высыпалась, влагой вытекла. Всё, нет более ни чЕстной девицы, ни доброй боярышни Катерины Ивановны. А есть Катюшка-побл...душка, для всякого прохожего — за серебрушку игрушка.

Тут бы надо издать сатанинский хохот. И удалиться под затихающее эхо ревербератора. Но я... увлёкся. Останавливаться в такой фазе... так опухнет же всё! Пришлось довести дело до конца. И просто слезать с девушки. Хорошо, что я ведром воды озаботился — есть чем смыть набор жидкостей, которые сопровождают такие процессы.

Уже одевшись, вновь запалив светец и отволоча волоковое оконце, отомкнул её наручники.

— Всё, Катька, вали отсюда.

Она тяжело возилась на постели, мешая стоны с негромким обругиванием меня, пола в избе, всего божьего мира...

Я побросал всякие мелочи в мешок, присел к столу, разглядывая один из своих метательных ножиков. Вот же забота! Ничего им не делал, в воду не ронял, а по лезвию ржавчина ползёт. Здесь, в Центральной России, постоянно влажно. Всё гниёт, преет и ржавеет. Металл — дрянь, покрытий защитных толковых — нет. Надо бы какое-нибудь анодирование с никелированием спрогрессировать. Какую-нибудь... гальванопластику с гальваностегией. Почему попандопулы борьбой с корродированием металла не занимаются? Для "Святой Руси" — очень перспективное направление...

Наступившая тишина заставила поднять голову. Катерина, уже одетая, стояла у двери и теребила кончики платка.

— Ну, чего встала? Хотя... Ты в курсе — где твой батянька серебро хранит? Захоронки у него есть? Может, грамотки долговые где спрятаны?

Она энергично затрясла отрицательно головой, не отрывая глаз от пола.

Я, собственно, так и думал, вопрос чисто для очищения совести — не будет такой коррупционер с дочкой-малолеткой о своих схемах толковать. Девический терем, при отсутствии эмансипации — не то место, где обсуждаются подробности хищения госсредств. Вот в моё время...

— Тогда ты мне больше без надобности. Иди, гуляй.

— А... А деньги? За моё... за... ну... за труды... Триста гривен кунских.

Какая цепкая! Можно сказать — упорная.

— Какие "твои труды"?! Это я на тебе старался! Аж по сю пору... в штанах болит. А ты — тюфяком лежала да охала. Ни обнять, ни подмахнуть — не умеешь. Неумеха бестолковая. Даже словам ласковым — самому учить пришлось! Да, видать, не доучил. Ну-ка, как по вежеству говорить надобно? Перво-наперво, поблагодари меня. Давай, повторяй: "Спасибо тебе, благодетель и господин мой Иван Акимович, за заботу, да за ласку, да за научение". И поклон в пояс. Ну, истовее. Дальше говори: "Сколь господь жить дозволит, во всяк день и ночь милость твою помнить буду, как ты, господине, меня, дуру корявую, разложил-приспособил, дырку мою срамную отворил — не побрезговал".

Плохо. Бесполезно. Катерина, не поднимая глаз, монотонно повторяет любой произносимый текст, размеренно кланяется. Смысл не воспринимается, произносимые слова не вызывают внутренних картинок, связанных с ними эмоций. Девочка впала в ступор.

А что по этому поводу думал Митя Карамазов?

"...поглядеть на нее с насмешкой... и огорошить ее с интонацией, с какою только купчик умеет сказать:

— Это четыре-то тысячи! Да я пошутил-с, что вы это? Сотенки две я, пожалуй, с моим даже удовольствием и охотою, а четыре тысячи — это деньги не такие, барышня, чтоб их на такое легкомыслие кидать...".

Я — не Карамазов, не купчик, да и откуда у меня 4 тысячи? Но идея — понятна.

— Подь сюда, дура.

Слазил в кошель, достал ногату, положил в протянутую ладошку.

— Вот тебе оплата за... за ублажание. А вот вторая. За девичество твоё, тута, на постели, вытекшее. Ишь, полотно хозяйское замарала. Неряха. Ну, чего молчишь? Благодари да проваливай.

Она непонимающе уставилась на две монетки, лежащие на ладони. Чего смотреть? Нормальное серебро, в совокупности, примерно — 5 грамм.

— А... А где... Ты ж говорил — триста гривен... Мы ж уговаривались....!

— Тихо! Разоралась тут! Это ты говорила: "триста гривен, триста гривен...". Это ты — сама себе придумала. А я говорил: "триста гривен — у твоего отца недостача", "триста гривен — в мешке лежит". Не — "тебе заплатить", а — "вон лежит". А тебе я обещал заплатить серебром. Вот оно, на ладони твоей. А сколько заплачу... ты, часом не заболела? "Триста гривен"... Это деньги не такие, чтоб их на такое легкомыслие кидать. Да и по рукам мы с тобой не били. Бери, что даю от щедрости своей, да и топай отсюда. У меня тут ещё дел куча.

Вот только тут её прошибло. Глядя на моё радостное лицо, она вдруг утратила несколько туповатое, растерянное выражение, со злобной гримасой запулила в меня монетками, и, ударившись мгновенно в рёв, кинулась в двери.

Взвизг лежащего за порогом Курта, стук двери в сенях, встревоженный голос Агафьи на дворе, хлопанье калитки.

Выглядываю в сени:

— Сухан, позови кормщика, да скажи остальным чтоб собирались. Через четверть часа выходим. Вещички мои забери.

Хорошо, что у меня в сенях Сухан — остальные бы обязательно начали возмущаться и спрашивать:

— Как это выходим?! Куда выходим?! На ночь глядючи?!!!

А деваться-то некуда, после таких игрищ с посадниковой дочкой — только быстро сматываться.

* * *

Я — виноват.

Я виноват в том, что у меня хорошая память, что хорошо учился в школе: текст, вбитый когда-то, в другой жизни, десятилетия назад, на школьном уроке, где мы по ролям читали кусок русской классики, остался на персональной "свалке".

Училка добивалась "правильной" интонации — для контроля "правильности" понимания персонажей. И вот — оно зацепилось, застряло. И — всплыло. Даже без ясно осознаваемого желания. Аналогия имён, ситуации — вызвала фразу: "А ведь у папаши казенных-то денег недостача". И пошёл... "храповик" — одно неизбежно тянет следующее.

Но ситуация-то — иная! Митя мог отдать денег — они его личные. Я — нет. Моё серебро — из наворованного. Митя влюблён в Катерину, я — нет. Мите её папашка... Мне здешний посадник — цель в охоте.

Уже один её приход ко мне ночью — преступление. Моё преступление — так оно будет представлено посадником. Мой смертельный риск. Потому что её отец здесь не начальник гарнизонного батальона, а "вся власть" в этом городишке.

Но главная разница: для Карамазова Катерина, по большому счёту — ровня. Для меня — "туземка святорусская с гонором глупым". Так что, трахнул я её правильно. "Чтоб знала своё место". Но теперь надо бечь. Иначе...

Ассоциативный кретинизм — изощрённая форма самоубийства?

* * *

Люди мои — злые, не выспавшиеся, собирают вещи. На соседнем подворье, где как-бы гости стоят, какая-то возня и шевеление — как бы в спину не ударили. Наш хозяин смотрит зло:

— Мало платишь. Добавить надо. Сынишка мой через тебя богу душу отдал.

Извини дядя — бог подаст. А сына — серебром не вернёшь.

Уже грузимся в лодку, а я не могу мешок найти. Тот самый! С тремя сотнями...

— Николай, ты не видал?

— А я в него велел сена наложить. А то спать в лодке жёстко.

— Чего?! А...?!!!

— Так пересыпал. Вон, кожаные баулы. И удобнее, и надёжнее. После рассортирую.

Уф... Так же и помереть можно. С перепугу.

— Все? Сидельцев наших крепко увязали? Ну, сталкивайте лодку.

— Постой. А Мичуры-то нет. Только что крутился тут... И мешка его нету.

— Убёг, что ли? Слышь, боярич, а волк твой человечка посреди города найти сможет?

— Некогда искать. Гляньте.

Сперва на соседнем подворье, а потом и на недавнем нашем постое какие-то люди ходят с факелами. Скверно: мирные поселяне с факелами не шляются.

— Сталкивай. На вёсла — навались.

Мы разворачиваем лодку и дружно начинаем грести по озеру к югу. Пройдя береговую линию посада, выходим в протоку, но поворачиваем не к югу, к Гобзе, а к северу. Выгребаем во второе озеро, Ржавец, и тихонько гребём через него, подальше от городского берега.

Идём тихо, без обычных команд и плеска. Хорошо — звёзды видать. И чего я компас не спрогрессировал? Так вот бегаешь-бегаешь, а тут какой-нибудь полезной мелочью не озаботился заблаговременно и бздынь — конец забега...

Ещё темно, но уже чувствуется приближение утра. Я начинаю паниковать — над озером стелется туман. Кормщик всё более раздражённо, но пока ещё тихо препирается с Николаем — у того свои воспоминания и своё представление о правильном направлении. Но тут Ивашка, взглянув через плечо, подтверждает:

— Ещё с сотню гребков. Там какая-то хрень высокая чернеет. Вышка, поди.

— Да какая вышка?! Не было тут отродясь никакой вышки!

— Николай, уймись. Ты три года назад здесь проходил. Может, поставили. Ты лучше скажи: а что там дальше?

— Поставили... Дождёшься от них... А дальше — болото. Гиблое. Вержавские мхи называется. Волок по нему. Длинный. Две версты с гаком. Дальше речка, Васильевка. Тоже... курице по колено. Опять, ёшкин корень, весь день комарей кормить!

Раздражение так и лезет из него, в каждом слове. Но тяга к знаниям у меня сильнее:

— Слушай, мы ж тут считай на пятачке, на полусотне вёрст столько крутимся. Неужели нельзя как-то... по прямее?

— Да нет же. Там (он машет в сторону правого борта) — холмы сухие. Хоть и недалеко до того же Хмостя, а лодейкой не пройти.

— А почему купцы этой длинной дорогой ходят? Здесь же два волока. А если по Каспле и в Катынь — один.

— Гос-с-споди! Иване! Ну ты будто... хрен заморский. Тут хоть и два, а по болоту. А там хоть и один, а вверх да по сухому. Пупки развяжутся, лодейки поломаются. Да и по верстам считать: тут на двух — пяти вёрст нет, а там на одном — десять.

Глава 263

Повторить опыт Бобылёвского волока с самообслуживанием и дармовщиной не удалось: за зарослями камыша, между полосой чистой воды и заводью, сплошь заросшей белыми лилиями, песчаная коса. На косе какие-то барачного типа строения, характерные силуэты сушил для рыбы, растянутые на просушку сети. И костерок. От которого встаёт и машет нам рукой невысокий широкоплечий мужик.

— Гости? На ту сторону? Четыре гривны.

Николай сходу начинает ругаться, божиться. Мужик скучно его терпит. Послушав, подводит итог:

— Четыре гривны. Серебро — вперёд. Торгу не будет. Разбудишь артельщиков — ещё за беспокойство заплатишь. Не любо — не кушай, топай взад.

— Да мы...! Да у нас...! У нас от самого князя грамотка! Нам — по княжьему делу! Спешно!

Мужик снова внимательно осматривает нашу команду. Особенно — прицепленные сабли, двух связанных, с мешками на головах, страдальцев.

— Тогда — восемь. За спешность.

Глядя на ошарашенного таким поворотом Николая, удовлетворённо хмыкает и объясняет:

— Ты меня рубить будешь? Тогда ты тут до-о-олго не пройдёшь. Князь-то, поди, за задержку-то... сильно спросит. Тебе дороже встанет.

Платим, разгружаем лодку, нагружаем мешки на себя. Хорошо хоть часть высыпавших из барака нечесаных, почёсывающихся в разных местах, мужичков, подставляет плечи под наши узлы. Дедок-проводник предупреждает:

— Идти только след в след. С тропинки сходить — борони господи! Даже по нужде какой — тока как добредём. Тута трясина такая вокруг...! Только бульк и случится.

Может — цену набивает, может — над пришлыми посмеивается. Николай с Терентием нервничают:

— Воры ж! Тати прожжённые! Клейма ж ставить некуда! Попрут-попятят! Майно из узлов повынимают — мха для вида напихают...

Эх, ребятки, не летали вы с пересадками через аэропорт Шарля де Голля! Вот там, куда бы ни..., и откуда бы ни..., а багаж целиком... как корова языком. Такие арабы грузчиками работают...! И концов не сыскать.

В стороне, по гати видно, мужички неторопливо тащат нашу лодейку. Какие лошади?! Гати на волоках — решетчатые. Чтобы вода выступала, чтобы топли легче. Коней пустить — ноги поломают. Вот хомосапиенсы по этим деревам, матерно вспоминая заветы предков... не, не лазают — упираются.

Выпихнулись в Васильевку, пошли вниз. Удивительно мучительное занятие: топкие берега, илистое дно. Ширина — весла не выставишь. Идём на шестах.

Второе мучение — думанье. Приступ обычного утреннего самоедства после ночных приключений.

Как говаривал Жванецкий: "Порядочного человека можно легко узнать по тому, как неуклюже он делает подлости".

Мда... так я очень порядочный!

На кой чёрт было такое устраивать?! С этой Катериной Ивановной... А всё Достоевский виноват! Всё он! Cо своим "аналогичным случаем" из Бердичева...

Что более всего обидно — сам дурак. Без ансамбля. Не считая Федор Михалыча.

Дела-то мои — дрянь. Назад, через Вержавск, хода нет: посадникова суда мне не пережить. Вообще — встречи с его людьми... Только вперёд. Там, говорят, редкостной красоты озёра. Сапшо и всё такое. Будущее поместье главного русского изобретателя лошади. Пыр, извините за выражение, жевальское.

Потом можно сделать круг по Двине, рвануть двести вёрст с гаком вверх по Каспле, вернуться в Смоленск... И вот он я, тёпленький. Тут кто быстрее успеет: епископский суд — по удочерению, княжеский — по подложной грамотке, ещё какой-нибудь — по дефлорации девицы... и просто желающие... чтобы я замолчал. Навечно.

Ну кто же?! Кто?!! Кто укрепит мой мятущийся дух в тяжкую годину испытаний?! Перед лицом одолевающих со всех сторон грядущих неизбежных бедствий?! Ниспосланных высшими силами, русской классикой и собственной глупостью?! — Только фольк. Исключительно наш, исконно-посконный, хоть и не вполне "святорусский":

"Ребята, уж если мы по горло в дерьме, возьмемся за руки!".

Я встрепенулся и огляделся. С кем бы исполнить это самое "возьмёмся"? Основная часть моей команды кемарила по лавкам под тёплыми лучами недавно выглянувшего солнышка. Двое, стоя на носу с шестами, попеременно упирались в низкие болотистые берега, проталкивая лодочку по речонке.

"Из варяг", блин, "в греки"! Трасса мирового значения! А в реале, факеншит! — сплошное бездорожье! Струя будто... будто бык прошёл.

Впереди, в сотне шагов, из-за очередного поворота этого струйно-бычного, виляющего из стороны в сторону, безобразия, нам навстречу вывернулись две лодочки. Чёрные, чуть выше и поуже моей, они шли ходко. Две пары толкальщиков на каждой дружно втыкали в берега шесты и, по команде, рывком проталкивали лодки вперёд.

Наш кормщик сразу приподнялся, заволновался, засуетился.

— Эта... Ох ты... Правый — слегу долой. Левый — пинай сильнее. Вона лучечка — туда правь. Отстоимся, пропустим.

Нашу лодочку вынесло на узкую полосу песка на берегу маленького заливчика. Встречные, не обращая внимания и не снижая темпа, продолжали, как заведённые, махать своими оглоблями. Моложавый мужчина в тёмном кафтане, сидевший на корме первой лодки рядом с кормщиком, внимательно оглядел нас. Обратил внимание на мечи за моей спиной (я даже почувствовал себя польщенным!) и что-то сказал, наклонившись к кормщику. Его лодка уже прошла мимо нашей, как вдруг, по команде кормщика, резко вильнула и встала впритык к нам поперёк кормы.

Ё! Так они и подрезать умеют!

Не только. Нам в лицо уставилась три-четыре лука с наложенными стрелами. У остальных гребцов откуда-то в руках появились мечи. Копий, топоров, щитов, доспехов я не видел, но сути это не меняло: вторая лодочка резво выскочила на тот же пляжик, к нам под другой борт, а её команда рассматривала нас с аналогичным реквизитом в руках.

Мужчина в кафтане поднялся с места, поставил ногу на борт и спокойно спросил:

— Кто такие? И почему людей неволею тяните?

И взглядом указал на наших страдальцев, сидевших связанными, с мешками на головах, на дне лодки.

Взгляды моих людей дружно переместились на меня.

Этот неловкий момент... когда надо что-то говорить...

Э-эх... Только правду! А то запутаюсь.

— Я Иван, боярский сын. Сын смоленского столбового боярина, бывшего достославного сотника хоробрых стрелков смоленских, Акима Яновича Рябины. А ты кто таков?

Мужчина чуть поморщился: спрашивать так у начальника — не по вежеству. "Власть надо знать в лицо" — это не "Левиафан", а норма жизни. Но соблаговолил:

— Я — Улеб Честиборович, княжеский окольничий. Иду по пути по делам княжеским. Почему связанные?

"Когда господь закрывает одну дверь, то он..." — я это уже говорил? Ну, тогда — "возьмёмся за руки". Подходящий клиент для этого телодвижения уже прибыл. Хотя ещё и не знает насколько мы тут... по самое горло.

— О! Слава тебе, господи! Вот же удача редкостная! Не пропали втуне молитвы мои ночные! Услыхал! Услыхал спаситель наш просьбы мои истовые! Ниспослал! Ниспослал на путях торных мужа доброго, властью облечённого, нам потребного! Слава те, Иисусе Христе!

Всё это я сопровождал обильным кресто-наложением и поклоно-отбиванием.

Увы, мужчина, видимо, был привычен к таким представлениям и смотрел на меня хмуро.

— Господин светлого князя Смоленского окольничий! Дозволь обсказать тебе это дело тайно, под рукой.

Забавно, что в русском языке к слову относятся как к кирпичу. Я имею в виду применение пространственных категорий: доложить, заложить, обложить... Кирпич, как известно, "ложат". В тычок или в ложок. Тюрьму выкладывают в тычок. Именно это я и хочу построить из своих слов для Вержавского посадника. Доносить и заложить.

Придумывать ничего не надо: Ряха, бывший слуга казначея, знакомец посадника, сбегал к нему тайком и получил задание отравить добрых людей. В моём лице. На чём и попался. Второй — посадников ярыжка. Проник тайком, аки тать ночной, на постой, дабы проверить факт убиения. Но был захвачен и дал признательные показания. И мы, убоявшись за животы свои, тоже дали — дёру. Даже слугу одного потеряли — так испугались.

— Хм... И с чего у посадника к тебе такая нелюбовь вдруг возгорелась?

— Так дядя Демьян, который кравчий у светлого князя на подворье...

Окольничий, до того с сомнением рассматривающий страдальцев в моей лодке, резко обернулся ко мне и прищурился.

— И? И чего "дядя Демьян"?

— Просил глянуть. Человечек у него там пропал.

— А с чего... по какой нужде Демьян человечка посылал?

— Точно — не знаю, но мыслю я, господин светлого смоленского князя...

— Короче!

— Посадник княжеское серебро крутит. И, по слухам, докрутился.

Коротенько, в двух словах, излагаем схему коловращения княжеской подати, ещё короче — официальную историю с придурком в Поречье. Напирая на резкое возвышение Трифона-дыровёрта в последние годы. И — широкий жест в сторону страдальцев: не изволите ли сами поспрашивать?

Изволят. Мальчики — в одну сторону, пытошных дел... объекты и субъекты — в другую.

Мы ещё костерок не успели запалить — уже с той стороны крик пошёл. Характерный. Зачем их пытать? Они же и так всё скажут. Но здесь обычай такой: небитый — врёт. Разве ж можно выступать против обычая?! Не меня ломают — и ладно. Сижу-помалкиваю, чаёк травяной похлёбываю.

Честно скажу: очко играет. Против трёх десятков его гридней и отроков... Если бы в лесу... и чтоб убежать можно было... Да хоть бы изготовиться! Мы-то... как были на вёслах. А они-то потихоньку... вокруг костра ходят, то брони взденут, то колчаны достанут.

Мои, было, тоже, а им с усмешечкой:

— Вам доспехи не надобны. Положь взад, не тряси попусту.

Ежели что... голым брюхом на точёное железо... Трясусь, но терплю. Часа не прошло — возвращается этот... Улеб. Оглядел стан, со старшим остававшихся переглянулся.

— Татей забираю. Я пойду вперёд. Ты — следом. Отстанешь...

Мда... Не я один на "Святой Руси" умею по-волчьи скалится.

— Двое моих — с тобой пойдут. Всё. По местам.

Конечно, мы за окольничим не угнались. Тем более, что двое молодых безусых парней, которые пересели в мою лодку, за вёсла не брались, а только покрикивали. Пока Чарджи не рассказал сосункам — где, конкретно, он видел их матушек и что, конкретно, при этом делал. А Ивашко, в ответ на возмущённые вопли типа:

— А ты! А ты хто таков?!

вытащил из-под скамейки гурду, чисто в ознакомительных целях, рассказал о способе привязки сабли к хозяину, и предложил юнцам поучаствовать. На бережку до смерти.

Потом снова был волок. Где давешние волоковщики смеялись с нас до упаду.

— Ой! Гля! Утрешние! Только — туда, а уже — назад!

— Дык... видать уж сбегали...

— До Новагорода?!

— Не. До Готланда. Чуешь — гнилой треской несёт. Гы-гы-гы...

Манера викингов кушать рыбу "с душком" — вызывает на Руси повсеместные насмешки.

Волоковщики чуть не померли от смеха. Натурально: один мужик свалился в болотную лужу и там мало не захлебнулся от хохота. Второй полез его вынимать, и тоже завалился, хохоча и повизгивая.

Артельный старшой, вытирая слёзы, посочувствовал, но цену сбавлять не стал. А когда один из отроков окольничего начал наезжать с криком:

— Спешно! По княжескому делу!

утробно заржал. И, отсмеявшись, возвестил:

— Раз "спешно", то как давеча — восемь гривен!

После чего, вся артель, хохоча на разные голоса, расползлась по лужам и кустикам.

* * *

Мне было несколько странно такое отношение смердов к "благородным", но вспомнилось из рассказов русского писателя, ехавшего по почтовому тракту где-то в Сибири в самом начале 20 века. На предложенные за прогон чаевые, молодой ямщик ответил:

— Да я тебе, барин, сам на чай дать могу!

"И ямщик закурил дорогую папиросу".

* * *

Припозднились мы, как выяснилось, правильно: в детинце была стычка. Посадник оказался человеком достаточно решительным: держал под столом заряженный самострел, из которого и подстрелил одного из гридней окольничего. После чего был зарублен вместе с двумя своими слугами.

Взбудораженные стычкой гридни переворачивали детинец и посады вверх дном. Шёл сыск, допрос и конфискация. Окольничему я был в этот момент... нежелателен — лишние глаза и уши. А уж мой наглый вопрос:

— А доля моя какая? Я ж... ну... участие принимал, вот страдальцев приволок, тебе, Улеб Честиборович, всё обсказал...

вызвал плохо скрытое раздражение:

— Награда будет как князь решит. А покудова... ты мне тут только под ногами толчёшься.

И я быстренько испарился.

Две вещи, услышанные в детинце, меня смутили: Катерина Ивановна и служанка её Агафья как вчера с вечера спать полегли — так их никто и не видел. И никто не видел моего слугу — Мичуру.

Странно: я был уверен, что он проявится на посадниковом дворе. Ан нет. Видать, я чего-то не понимаю.

Солнце ещё стояло в зените, когда мы вывались снова в эту Гобзу. И пошли потихоньку вниз, постепенно остывая от приключений.

Хватит, досыть. Надоело и утомило. Все эти... подпрыгивания, неожиданности и неприятности... Дело сделано: посадник — вор, связь с казначеем доказана через Ряху, дискредитировать чтеца и остальное — забота Демьяна. Я своё отработал.

Увы. Я не учёл приставучести Достоевского.

Устроился на дне лодки, чесал Курту шею, он пофыркивал от удовольствия. На носу Николай, попавший с Терентием в пару на шесты, "учил молодого жизни" — тот тоже пофыркивал. От — "совсем наоборот". Жарко, душно, парко. Последние минутки безделья: речка постепенно расширялась — скоро можно будет уже и на вёслах идти.

Вдруг Курт выдернул голову из моих рук, уставился на берег и шумно задышал, вывалив язык из пасти. Чего он там увидел? Живность какая-то? Бобров здесь нет, белки по болотам не бегают, какая-нибудь крыса? Я лениво повернул голову. Хмыжник, камыш, коряги... На коряге какая-то... тряпка. Грязно-серо-бурая. С кисточкой. Где-то я такое...

— Стоп! Мать...! Правый борт! К берегу!

Терентий с кормщиком ещё могут позволить себе задавать вопросы:

— А? Чего? Почему это?

Но Николай выучки моей не потерял: ухватив за шиворот, откидывает зависшего в недоумении Терентия на узлы в лодке и, одновременно, сильным толчком шеста вгоняет лодейку в берег.

— Брони вздеть, сброю разобрать. Тихо!

Последнее — кормщику. Тот вздумал громко... недоумевать.

Бздынь.

Ивашко, между делом, оплеухой отравляет дедка за борт. Тут — неглубоко, по колено. Но когда дед, в водовороте собственных эмоций и народных выражений вскакивает на ноги, стирая воду с лица, то видит перед глазами клинок сабли. Успокаивающий и утишаюший.

У меня... Очень даже паранойя. Но за этот поход мы уже дважды попадались... Как святые — без оружия и броней. "Бог троицу любит" — русская народная мудрость. Я — не бог. Поэтому — не люблю. Третий раз голым брюхом на точеное железо... спасибо, не захотелось. Даже гипотетически.

Пока облачаемся и пробираемся вдоль берега по чавкающей грязи, Курт, измазавшийся не только по брюхо, но и по уши, уже тащит тряпицу.

— Ну, мужи мои добрые, вспоминайте: где вы похожее видели? Заранее скажу — видели все.

Тряпица идёт по рукам, подносят к глазам, крутят, Николай дует в шерстинки, Ивашко пытается подцепить ногтём узелок.

— Сухан, откуда это?

— Кусок каймы от платка. Платок был на девке. Девка приходила на наш постой в Вержавске прошлой ночью.

— Это которая от тебя с воем убежала?!

— Точно. Дочка Вержавского посадника. Сегодня с утра — покойного. Убит гриднями княжьего окольничего при оказании сопротивления в ходе задержании.

Забавно слышать матерное выражение крайнего изумления от столь воспитанного молодца, как Терентий. Хоть и несколько неумело построенное. Ничего, Терёха, со мной походишь — и не такие конструкции... конструировать научишься.

— Не обрезано — оборвано. Смяли и в кровавую рану положили. Потом — выбросили.

— Ноготок, тебе — зачёт. Остальные по возвращению — полный курс занятий на внимание. Смотрите, но не видите. Стыдно.

Не любят мои ближники занятий на развитие внимания и памяти. Нудно это. Да и не нравится проигрывать — мальчишки-подростки в этом деле часто побеждают.

— Теперь... пойдём искать.

— А на кой? У нас своих забот мало?

— А на той, хан мой торкский, что эта девка — подо мной девичество своё оставила. Я своих... на елду насаженных... мусором придорожным — не бросаю.

Интересно, что Чарджи из услышанного — услышал? Свяжет давний наш разговор о моём отношении к "своим" и нынешнее — о "насаженных", и отнесёт на свой счёт?

— Курт, нюхай. Теперь ищи.

Честно говоря, я не ожидал, что князь-волк возьмёт след: тряпка пролежала неизвестно сколько на коряге, наполовину в воде, мы её трогали, мяли. Какой там запах?

Но Курт покрутил своей зубастой башкой, оглядывая берега реки, уставил нос в землю и побежал от берега. А потом, шагах в двадцати, где было суше и не так много кустов, двинул параллельно, против течения реки.

— Не, ну ты глянь! Ну до чего ж умён! У меня прежде лайка была. Так она слышь-ка...

Один из моих мужичков восхищённо смотрел вслед князь-волку.

— Погоди про свою лайку. Почему умён-то?

— А ты по струе речной глянь. Вода-то вона куда бьёт. Стал быть, тряпку вон оттуда кинули. С берега.

— Или — с проплывающей лодки.

— Само собой. Только на реке — следов нетути. Стал быть и искать нечего. Только по берегу.

* * *

" — Сэр, почему вы ищите часы здесь, если потеряли их за углом?

— Потому что здесь фонарь".

Логично.

* * *

— Всё, сел. Нашёл. Побежали.

Курт сидел на траве на ровном пустом месте и выжидающе смотрел на меня. Вокруг никаких следов.

Только твёрдая уверенность в его уме и чутье — остановила фонтан выражений моего глубокого разочарования.

А присмотревшись... захотелось извинится за обругивательные мысли: здесь недавно проходили люди. А на берегу, чуть в стороне, в кустах, заваленная ветками — лодка-долблёнка. А вот что на другом конце следа...? Сейчас узнаем.

Про нас узнали раньше: взрыв бешеного собачьего брёха однозначно идентифицировал целевую точку.

"Хочешь попасть в Америку? — Иди в РВСН".

Не мой случай — мы попали ближе. Прямо на хуторок, уютно посаженный в устье оврага.

К нашему приходу ворота вежливо распахнулись. И оттуда, злобно вереща, вылетели две немелкие шавки типа волкодавы местные. Тут они увидели князь-волка во всей красе. Который галантно сказал им "Р-р-р". И энергичный вылет — трансформировался в такой же влёт. За спину мужика с топором, стоящего в полуоткрытых воротах.

Мужиком был мой Мичура. Который негромко сказал сам себе что-то про сексуальную жизнь своей мамы. И попытался одновременно погрозить нам топором, уйти во двор и закрыть одной рукой ворота.

Я — дурак. Я это уже говорил? А что я — лопух, бестолочь и двоечник? Неспособный выучиться даже на собственных ошибках? Что моя судьба — раз за разом наступать на одни и те же грабли? Что из всего множества человеческих реакций, дарованных нам природой, я раз за разом выбираю самые идиотские?

Короче, увидев, как Мичура закрывает ворота, я заорал:

— Держи его! Бей!

Метнулся к воротам, вытаскивая из-за спины свои недо-мечи.

Мимо уха что-то свистнуло, Мичуру унесло внутрь.

С рогатиной от Сухана. В груди. И торчит. Здоровая жердина. И качается.

Я же это уже проходил! Так Сухан приколол мальчонку из банды Толстого Очепа на Аннушкином подворье!

Меня толкнули в спину вбежавшие за мной следом, я сделал пару шагов. И вновь офигел: слева, на обычном для здешних подворий турнике — "ворота с перекладиной", висели, привязанные за поднятые руки, две абсолютно голых женщины.

А справа раздался мат, лязг и вопль. Вопль резко оборвался. На землю к моим ногам упала и откатилась в сторону кудлатая голова с распахнутым ртом. И рухнуло фонтанирующее кровью тело.

Ивашко, отскочивший в сторону от брызг крови, тяжело дыша, встряхнул в руке клинок:

— Этот... топор в тебя метнуть хотел. Еле остановил. Пришлось вот...

Ивашко был расстроен. По сути — нам мертвяки ни к чему. Звёздочки по фюзеляжу — здесь не рисуют. Пришлось подбодрить.

— Уговор был — гурду три раза во вражеской крови омыть. Случай — засчитывается. Поздравляю.

Ребята начали осматривать подворье, а мы с Ноготком подошли к подвешенным. Длинные распущенные волосы закрывали их лица. Но не тела.

Бабы были битые, поротые, жжённые и... и драные. У одной выдран большой кусок волос с головы. Когда я зашёл с этой стороны...

Несмотря на синяки, засохшие следы крови под носом и варварский кляп из куска полена с завязками на затылке, женщину можно было узнать.

— Ну, здравствуй опять, Катерина Ивановна.

Опухшие веки со слипшимися ресницами чуть шевельнулись, подёргались. Один глаз приоткрылся. В шёлку глянул мутный, полный боли и отупения от неё же, зрачок. И глаз закрылся. Чуть слышное мычание донеслось из-под кляпа. И всё.

Да уж, не ждал я такой встречи...

А вторая, естественно, Агафья? Что и подтвердилось, стоило сдвинуть с лица волосы. Эта — получше. Реагирует.

— Гапка, Гапка, чего висишь как тряпка?

Во! Так она ещё и смеяться пытается?! Над моими глупыми шутками... в таком положении... Нормально — будет жить.

— Ноготок, отвязываем и снимаем осторожненько.

Снимаем, укладываем на ряднину, промываю, смазываю, перевязываю. Сгоняли к лодке, принесли "аптечку".

Марана, когда собирала этот саквояжик, назвала его: "чтобы дольше мучился".

В смысле: человек — так и так помрёт. Но после этих снадобий ещё помучается некоторое время.

Как говорила Астрид Линдгрен: "Жить надо так, чтобы примириться со смертью".

Опыт показывает, что рак поджелудочной железы за месяц третьей стадии, даже при полном комплекте обезболивающих, вполне доводит до состояния, когда пожелание: "Чтоб я сдох!" становится не фигурой речи, а искренней молитвой. Но до этого ещё надо дожить.

Лодочку на берег вытянули. Чтобы прохожие-проезжие лишних вопросов не задавали. Кормщика успокоили, хуторок осмотрели. Забавный хуторок. Из живности — одни собаки. Скорее — заимка. Охотничья избушка. В терминах "Капитанской дочки" — воровской умёт.

У Катерины разбита голова — приходится обрить наголо, чтобы смыть засохшую кровь и обработать рану. А вот кровавые потёки на бёдрах...

— Агафья, ты не в курсе, у Катерины — месячные, или это после моих с ней... занятий?

— Не знаю. По луне, вроде, рано. Я ей от платка кусок оторвала да и запихнула. Выкинула после.

Вон откуда та спасительная путеводная тряпица взялась! Именно что оттуда.

Агафья рассказывает свою историю.

— Мы ж... когда от тебя выскочили... бегом... А куда? Детинец-то закрыт. Я ей говорю: пойдем, позовём стражу. Она — ни в какую. Соромно, де, стражники увидят-узнают. Батюшка рассердится... Сама плачет. Топиться рвалася — насилу удержала. Присели мы там, под забором каким-то. Тут чего-то по голове моей — бух. Очухалась в лодочке. Глянь — Катя уже связанная да заткнутая. И — гребунов двое. Они, вишь ты, мешок серебра искали. Ну, те триста гривен, об которых разговор был.

Да, Мичура знал, что у меня есть мешок серебра. При погрузке понял, что мешок пустой. И решил, что серебро я посадниковой дочке отдал. Другие-то со двора не уходили. А что Николай по баулам пересыпал — не видел.

— Ух как они злилися! Как сюда притащили — пытать стали. Сперва — куда твоё серебро спрятали. После — где посадник своё серебро прячет. Господин-то мой серебро купцам в рост даёт. Вот тати и решили, что должен быть какой клад. А я про то — не знаю. И она не знает. А они не верят. А, может, и поверили, да с досады, что у них не получилось... Били они нас. Кабы не вы — замордовали до смерти.

Тёмная история. Почему Мичура пошёл на разбой — понятно. Сумма мозги вышибла. Но откуда у него напарник взялся? С лодочкой и этим... охотничьим домиком? Как так вышло, что он появился в самый нужный момент? Или случайно был рядом?

В такие случайные совпадения... Бывает. Но... Похоже на группу прикрытия агента. Паранойя? Неуместные аналогии из совсем другой эпохи? Очень даже может быть. Главное: что теперь делать? Мне очень не нравится слово "группа"...

— Николай, баб одеть в мужское. Шапки, армяки, штаны, кушаки.

Ничего нового — мы с Фатимой с похожим переодеванием из Киева уходили. Если уж Степаниде свет Слудовне такой приём "в масть", то чего ж мне "святорусскими" наработками не воспользоваться?

— Ошейники два давай. Агафья — ты чья роба? Посадника или дочки его?

— Я-то? Катькина. Боярин меня ей подарил на первую кровь. Ну... как у ней...

— Понял. Косу свою срежь повыше. Выше ушей.

Вот тут она уже не смеётся. Приходится объяснять:

— Может статься, что не только Мичура решил, что вы в делах посадника... сведущи. Мы вас переоденем — никто двух баб в лодейке и не углядит. А иначе... Коса отрастёт, голова — нет.

"Снявши голову — по волосам не плачут" — русская народная мудрость. А наоборот? "Не плачь по волосам — голову не снимут"?

Агафья вдруг начинает хихикать:

— А и срезайте вовсе! Хоть раз в жизни почешусь всласть!

Ну, баба! Ну, оптимизм! Такую надо возле себя держать, перед глазами. Чтобы и утром, и вечером, на неё глядючи, грусть-тоска развеивалась, веселье да радость прибавлялись.

Присаживаюсь над лежащей в теньке Катериной. Их не только били, но и на солнцепёке подвесили. А воды не давали с ночи.

— Катя, ты меня слышишь?

Только ресницы опускаются на глаза. Слышит. Жар, вроде, несильный, дыхание нормальное.

— Продай мне, боярскому сыну Ивану Рябине, робу твою, Агафью. За две ногаты.

Задёргалась, затряслась, заскулила. Отрицательно.

Понятно: отдать единственного близкого человека, пребывая в столь беспомощном состоянии...

— И сама продайся. Мне. В рабыни.

Скулёж поднялся на тон выше, наполнился тоской и безысходностью. И утратил отрицание. Какое "нет", когда у неё сил — ни на что вообще нет?! Когда она полностью в моей власти? Как она может мне отказать, хоть в чём, если я в любой момент могу вернуть её на подвес? И через полчаса она не сможет сказать "нет" просто потому, что сказать нечем будет? Могу зубы выбить, могу язык урезать. Или, к примеру, ослепление — элемент воспринятой "Святой Русью" культуры благочестивой Византии.

Вот это — власть, а не то — "очерчена", что у Мити Карамазова.

Нехорошо это, Ваня, мягче надо, добрее. Зачем дыба и щипцы калёные, когда и словом добить можно?

— Сегодня утром гридни княжеского окольничего Улеба зарубили отца твоего. Насмерть. Он — вор. По русскому обычаю воровские семьи выводятся под корень. Мне бы сдать тебя княжьим слугам. Чтобы они тебя расспросили по делам отца. Как вот эти... покойники спрашивали. Однако, ежели ты роба моя, то спрос — с меня. Поняла? Согласна? Тогда — по рукам.

Агафья, тяжко вздохнув, защёлкивает ошейник на своей шее, помогает сделать это своей недавней госпоже, осторожно натягивает на неё мужскую одежду. Вдруг Катерина охватывает её за шею и начинает громко, взахлёб, рыдать. Потом — уже обе ревмя ревут.

Две мои новоявленные рабыни сидят посреди двора, рядом с двумя новоявленными покойниками, и рыдают в голос.

Естественный элемент процесса адаптации хомосапиенсов к новому состоянию. Сословному, семейному... умственному, эмоциональному, поведенческому... Сброс напряжения путём выделения влаги. До полного обессиливания. Я уже говорил: "вода более хороша тем, что она уносит...".

А вот Чарджи крайне раздражён происходящим. И у Терентия глаза нараспашку: я нагло нарушаю "Закон Русский".

Девица вообще не имеет права что-либо продавать или покупать без согласия отца. Замужняя женщина — только в границах, установленных мужем. Лишь вдова имеет кое-какой самостоятельный имущественный статус.

Но Катерина, с сегодняшнего утра — сирота. А опекуна пока нет. Потом, конечно, когда он появится, он может потребовать признать сделку недействительной. А я могу опротестовывать и требовать компенсации понесённых расходов, а время идёт, а там девица замуж выйдет и вообще уйдёт под власть мужа... Что, конечно, тоже опротестовывается, но у других властей и за другие деньги.

Время — это не только категория попадизма, но и жизнь человеческая. Оно — проходит.

Сейчас главное: своих рабынь я могу вести куда хочу. А вот ЧСИР — "член семьи изменника родины"... или "двуногий фрагмент конфиската"...

— Парни, хватит пялиться — дырку проглядите. Собираемся-убираемся. Быстренько.

Потопали. Уже в воротах, в которые мы так резво вскочили, снял шапку и натянул Катерине на замотанную белым полотном голову:

— Держи. И не бойся ничего. Ты ж у меня, у "Зверя Лютого" в когтях. Чего с тобой ещё случиться может?

Снова слёзы... Всего-то сутки назад она, весёлая да здоровая, со мной на Княгиной горке повстречалась, с тропинки столкнула.... День всего прошёл — не девушка, не боярышня, не весёлая, не здоровая...

Глава 264

Речка уже широкая — поставили вёсла. "Ну-ка навались. Раз — и, два — и...". А — не славно.

Беда в том, что в доспехах грести тяжко. Кольчуги-то не сильно мешают, а вот всякие стёганные вещи типа европейского гамбезона или русского тегиляя... "Типа" — потому что ни того, ни другого в классическом виде на "Святой Руси" ещё нет. Есть двухслойный стёганный ватник. Либо в рубашечном варианте — как русская рубаха — одевать через голову, с коротким, по локоть рукавом. Либо в кафтанном — длиной по сапоги, пуговицы на груди. Типа "разговоров" на конармейских шинелях.

У меня в ватниках пятеро: Николай, Терентий, кормщик и ещё два мужичка. А оставшийся от Ряхи "тегиляй" мы бабам отдали — на спины им накинули.

Нервно мне. Нервенно. Ходу ребятки, ходу. Поймать стрелу в спину... не хочу. Почему меня Демьян именно в этот момент в Вержавск послал? Почему Улеб там кругами ходил? Откуда у Мичуры напарник взялся? Ходу, миленькие, навались сильнее!

Я — боюсь. Все попандопулы такие смелые, такие храбрые, а я... я боюсь. Потому что мои мозги со всей супер-прогрессивной начинкой из 21 века, можно расплескать точно так же, как и любые туземно-кондовые двенадцативековые. А я не могу защититься. Потому что не понимаю здешних игр!

Они не против меня играют — они друг с другом играют. Мною. Убить врага — победа, умереть от удара врага — геройство. Но сдохнуть по воле неизвестного игрока во имя неизвестных целей от руки такой же... пешки. Е2-Е4... И где тут — чёрные, где — белые...? "Своих" в этих играх — у меня тут точно нет.

Эти маленькие речки... Сто вёрст засады. Ширина водяного зеркала — от 2 до 10 метров. Дальше, либо прямо от уреза, либо за узкой полоской бережка — густые заросли. Камыш, кустарник. Любой... "чудак на букву "мэ"" может уютно устроиться в кустах с луком. Его там никак не углядеть.

Вогнать с 5-10 метров стрелу в натянутую на спине гребца рубаху... Просто для забавы. И убежать, радостно хохоча, по знакомым тропинкам в знакомый лес.

А лодочники... Пока взденут доспехи, пристанут к берегу, выберутся из лодки... Местности они не знают: догнать и наказать — не могут.

Так это просто проявление дурости под видом доблести! Без идеологической подкладки, из-за которой, например, российские гуманитарные конвои в Донбассе закидывали в дороге "коктейлями": бутылка на крыше фуры водителю не видна, а огонь на скорости вздувается быстро.

Рисковые люди "из варяг в греки" ходили. Кроме чистой глупости, у местных и имущественные интересы к прохожим есть. "Что с возу упало — то пропало" — русская народная мудрость. У проезжего — "пропало", у местного — появилось.

А ещё были религиозные, племенные... ксенофобные. Перешёл от дреговичей к радимичам — всё. Чужак, враг.

"Счастье в том, чтобы ехать на коне врага, ласкать его женщин и погонять его самого плетью". Чингисханов на Руси нет, вместо коней — лодейки, но единомышленники... в каждом племени.

Сейчас-то помягче. Христианство — у всех одно, страна — одна. За баловство взыщут не лодейщики — взыщут местные власти, погостники.

Но это по смердам. А вот послать человечка... С той же функцией — стрелу в спину гребца... Власть — может. Или — какая-нибудь из её... ветвей.

Иные из частей этой истории стали мне понятны позднее, иные и вовсе через десятилетие, когда мои мастера-"правдоискатели" смогли сильно расспросить ближних слуг кое-каких весьма вятших людей этих времён. Основных участников той "игры" — в живых уже не было. Но тогдашнее предчувствие, что надо спешно выбираться с "реки мелкого серебра" — меня гнало правильно. Многолетняя, многоходовая интрига, которая могла взорвать и княжество, и, при успехе своём — всю Святую Русь, зацепила меня лишь малым краешком. И голову мою лысую — оторвать не успело.

Стыдно сказать, но у меня была истерика. По счастью — тихая. Я не понимал происходящего, но ощущал опасность.

* * *

Множество попаданцев, попав после "вляпа" в "лабиринт придворных интриг", легко их разгадывают, быстро разрушают "коварные помыслы и замыслы" и немедленно сами "плетут ковы", уже в свою пользу. Ну, и мирового прогресса, в том числе.

Совмещая индукцию с дедукцией, логику с озарением, лишайно прорывающуюся наблюдательность ("тут — вижу, тут — как всегда") менеджеры младшего и среднего уровня "в лёгкую" щёлкают заговоры потомственной средневековой аристократии.

Не надо иллюзий. Особенно таких — смертельно опасных. Пример мадам Бонасье ничему не научил? Как только сколько-нибудь серьёзная монархическая интрига переходит в активную фазу — вокруг основных персонажей начинают пачками гибнуть люди. Лакеи и горничные, кучера и конюхи, егеря и телохранители, советники и приказчики...

Бандитские разборки. Аристократия — это мафия по наследству.

Вы когда-нибудь пробовали играть в неизвестные шахматы по необъявленным правилам с завязанными глазами? Вот вы берёте в руки фигуру. Вроде бы — "офицер". А он вдруг расползается в пальцах жидкой липкой слизью. Или — взрывается. Или просто выпускает вонь, рассыпаясь в прах...

Я искренне сочувствую тем несчастным, которых угораздило вляпаться в тело высокопоставленной средневековой особы. Они оказываются в положении тряпичной куклы-марионетки с торчащими верёвочками, попавшей внутрь работающего судового двигателя.

"Эта вендетта началась в Кэмберлендских горах между семействами Фолуэл и Гаркнесс. Первой жертвой кровной вражды пала охотничья собака Билла Гаркнесса, тренированная на опоссума. Гаркнессы возместили эту тяжелую утрату, укокошив главу рода Фолуэлов. Фолуэлы не задержались с ответом. Они смазали дробовики и отправили Билла Гаркнесса вслед за его собакой в ту страну, где опоссум сам слезает к охотнику с дерева, не дожидаясь, чтобы дерево срубили.

Вендетта процветала в течение сорока лет. Гаркнессов пристреливали через освещенные окна их домов, за плугом, во сне, по дороге с молитвенных собраний, на дуэли, в трезвом виде и наоборот, поодиночке и семейными группами, подготовленными к переходу в лучший мир и в нераскаянном состоянии. Ветви родословного древа Фолуэлов отсекались точно таким же образом, в полном согласии с традициями и обычаями их страны".

Какой вариант попадизма вам более по душе? В Билла Гаркнесса за полчаса до срабатывания дробовика? В Неда Фолуэлла во время прогулки на последнее в жизни молитвенное собрание?

От себя замечу: наиболее вероятно — в "собачку тренированную на опоссума".

"В каждом благородном семействе есть свой скелет в шкафу" — общеизвестная истина. А у каждого владетельного рода таких "скелетов"... Вендетты по теме: "и кто это обидел мою любимую собачку из ружья?" — лишь малая доля наследства, достающегося попаданцу вместе с телом носителя.

Есть планы и намерения, запущенные годы, десятилетия, поколения назад. Есть долги. Долги дружбы и долги вражды. Это часть отношений между людьми, часть "паутины мира". Не ваши — вашего тела, его предков. Если вы отказываетесь платить — вас перестают понимать. Ваши намерения трактуются превратно, ваше окружение пребывает в разброде, вас перестают защищать. Успеете ли вы сплести свой "лоскуток паутинки" взамен разрушенного вами?

"От паранойи не умирают" — правильно. От неё дохнут. Подхватив инфекцию в плохо замотанные, стёртые на вёслах, ладони, заснув на посту после изнурительного марша, сцепившись по пустяку с таким же уставшим, раздражённым соседом.

Умирают не от паранойи — от переутомления, вызванного стремлением эту паранойю успокоить.

* * *

Я напрочь отказался останавливаться в Поречье — нас там знают. Выскочили в Касплю, пошло тяжелее — против течения, но снова — только вперёд. У всех людей, и у меня самого — руки в повязках. Мозоли кровавые. Вторая ночь без сна.

Попутно ломаю здешний порядок — ночью по путям не ходят. "Комендантский час". Нарвёмся на стражу — будут неприятности. Мой народ бурчит, но в вёсла упирается.

Наконец, кормщик взбунтовался:

— Да сколько ж можно...!

По старому анекдоту: "Тс-с. Дерьмо колышется". Сейчас я сам в роли этого... этой консистенции.

Одной рукой придержал на весу весло, другой — меч из-за спины ему в лицо:

— Делай как я велю. "Нет" — мы-то лодочкой пойдём вверх. А вот ты поплывёшь сам и вниз.

Второй раз он начал вякать, когда мы мимо устья Жереспеи прошли.

— Эт... Нам же туда же!

— Нет. Прежним путём не пойдём. Пойдём к Катынскому волоку. Не хочешь — иди пешки. Аки Христос по водам.

Так не делают! Так нельзя! Это — его лодка, он — кормщик, он — путь выбирает и скорость указывает! Но... тревожно мне. Крокодил всегда возвращается к воде по своему следу. Поэтому охотники вбивают на тропе острое. Крокодил ползёт и режет себе брюхо. Я на острое брюхом — не хочу! Паранойя у меня! Факеншит уелбантуренный!

У начальника — бзик, у подчинённых — грыжа.

Как-то не встречал у попаданцев описания бесконечного, тупого, однообразного, изнурительного труда. Не вообще — где-то там, умозрительно, а их личного. Не по воле какой-нибудь злой местной кикиморы, а по собственной паничности и истеричности.

"Весло поднял, перекинул, зацеп, рывок". Повторить. Вторые сутки.

Пристали к берегу, хоть бы кулеш сварить. Не успели костёр разложить — малой какой-то нарисовался:

— Эй, дяденьки, тута становиться нельзя! Тута луга наши.

И чего с ним делать? В куски порвать, чтобы не мявкал? А дальше, в кустарнике — второй выглядывает. Чуть что — убежит и тревогу поднимет. Волка на него спускать? Пришлось убраться.

Что радует — принцип пойменной стражи, которую я у себя в Рябиновке на Угре устроил — не новость в нашем многострадальном отечестве. Радуюсь. Гребу. Выгребаю и угрёбываю.

Всё-таки, встали на ночёвку на попавшемся погосте ещё до заката.

Пока разместились, подкормились... перевязки отмочили, промыли, смазали да перевязали... Тут мои все и попадали. А я в другую избу заскочил, куда баб определили.

— Ой...

В полутьме избы на лавке лежит замотанная Катерина. Глаза закрыты, голова завязана, спит.

Агафья ей перевязки сменила, собой занялась. Сидит на соседней лавке топлесс, синяки на себе разглядывает. Теперь вот локтем прикрылась. А она... ничего. И чего она себя старухой считает? Это здесь в 25 — дама стареющая. А вот в моё время...

Подошёл поближе. Смотрит напряжённо, но не испуганно. Забавно: у неё с Катериной глаза разного цвета, а взгляд одинаковый. Катерина на меня снизу так смотрела, когда я ей помогал рубаху снимать.

Если Гапка и сейчас смеяться начнёт — развернусь и уйду. Ничто так не способствует эрекции как волнующий женский смех. И не убивает её так, как грубый женский хохот.

Подцепил мизинцем за ошейник у неё на шее, потянул вверх. Встала послушно. И руку сама убрала. Красиво. Хоть и в синяках.

Мне нравятся женские груди. — Чересчур откровенно? "Чересчур правды" — самому себе?

Мне нравится их форма. Многообразие их форм. Мне нравится их вкус, цвет, запах. Мне нравится их движение. Когда женщина дышит. Когда я вызываю в женщине эмоции, и она дышит глубоко, взволновано. А я это вижу и... и тоже... отзываюсь эмоциями. И — когда женщина пляшет. Не танцует — там другое. А именно пляшет. Народное, рОковое... Вызывают тревогу, когда она скачет верхом. Иногда они радуют своей дрожью. Синхронной, резкой... От моих толчков на ней. Я балдею от ощущения освобождения и одновременной беззащитности, которые появляются у них, когда снимаешь с неё тесный бюстгальтер. Когда затянутая, сжатая, "построенная" женская плоть вдруг становится сама собой. Естественной, очень открытой... для всего. Для меня.

"Мы любим плоть — и вкус её и цвет,

И душный, смертный плоти запах...".

Любим. И вкус, и цвет. Но мои мозги сносит от... от консистенции. От тактильности. От волшебного богатства чувствительности прикосновений. От лёгкой прохлады под моими пальцами вначале, и пылающего жара в моих ладонях в конце. И их постепенного, чуть потного, остывания потом. От слегка снисходительной вялости при первых прикосновениях — "ну, ну... посмотрим...", до возникающей и нарастающей жаркой, ищущей упругости, налитости, тяжести: "ещё! Ещё!". От неслышного ухом, но ощущаемого телом, видимого глазами звона этих... колоколов. Усиливающегося, ускоряющегося, набатного... Тревожного, зовущего, требующего... И вдруг замирающего в последний, самый... самый момент. Когда уже нет движения, когда всё замерло... И только внутри тела нарастает невидимая, неслышимая, запредельно высокая нота...

"Звенит высокая тоска,

Необъяснимая словами...".

В мгновение тишины, за которым следует... заключительный стон.

"Я — не один, пока я с вами -

Деревья, птицы, облака!".

И с этими... с птицами — тоже.

Э... Да что я рассказываю! Женщины вокруг нас. Только и надо не просто смотреть, но и видеть. Не отмечать "факт наличия", а чувствовать ощущения. Хотя бы свои собственные. Чувствовать собой. Своей кожей, своей душой.

Я осторожно прошёлся пальчиками по её груди. Сильно её побили. Куда не коснись — ей будет больно. Ну, кроме нескольких мест. И — смотря как прикоснуться. Осторожно наклонился и, ухватив сосок губами, втянул. Над головой раздался стон. Вот такой звук — совсем не от боли.

— Ваня! Ванечка, миленький... Господине! О-ох... Не надо! Не сейчас... Гос-с-споди-и-и! Да что ж ты не понимаешь — у меня на спине живого места нет!

Связочка... Не понял. Я поднял на неё глаза. Она, немедленно прикрывшись ладошками, быстро виновато залепетала:

— На спине-то живого места нет! Там же как ни коснись — везде болит! Меня ж на спину не положить!

Последнюю фразу она почти выкрикнула в панике. Понятно, что господину такие проблемы рабыни... не указ. Может принять к рассмотрению, может — проигнорировать.

"Терпи коза — сейчас мамой будешь" — детская недетская мудрость.

Но я автоматически ответил вопросом:

— А на живот?

Идиотизм моего вопроса дошёл до меня только после того, как изумление на её лице сменилось едва сдерживаемым весельем. Она прыснула. Но сразу же остановилась. Почему-то покраснела и смущённо сообщила:

— И ещё... Господине... Девушка я.

Факеншит! Да что ж этот Достоевский от меня не отлепляется!

По "Карамазовым" — Агафья единственная нормальная женщина, без отклонений в психике, в атмосфере достоевщины — российского торжествующего дурдома. И та — девственница!

Агафья встревожилось моим молчанием, и принялась оправдываться:

— Нет, ты не думай, я не порченная какая. Просто меня к боярышне с малолетства приставили, мне с парнями гулять неколи было. А те и не цеплялись особо — я ж хоть и приблуда, а от боярина. Годы-то так и пронеслись. Ныне вот Катя выросла, в возраст вошла, а моё-то времечко девическое — уж прошло давно. Кому я теперь старая такая нужна? Счастье моё бабское мимо пролетело, не повстречались мы с ним. Может оно и к лучшему.

И она успокаивающе мне улыбнулась.

Офигеть! Она — меня — успокаивает?! Очень устойчивая психика, способность не искать виноватых в своих бедах на стороне, реализм и оптимизм...

Я хочу эту бабу! Не в том смысле, как вы подумали — по народной песне:

"Чтобы эта жена

Да в моём дому жила.

Да в моём дому жила.

Мои хлеб да соль елА".

Простейший ритуал очистки жилья от нечисти с использованием горящей свечи — представляете? А тут — постоянно действующий очиститель и изгонятель! От такого позитива всякие злобы и обиды просто рассыпаются! Разные меланхолии с мизантропиями и депрессиями — по щелям расползаются! И ведь не дура, чтобы просто хохотать с дури.

Хочу! Хочу, "чтоб в моём дому жила, мои хлеб и соль ела"!

— Ну, коли девушка — тогда давай голову. Лечить буду. Повязки-то переменить надо, а тебе самой не видать.

Мы потихоньку мирно болтали, занимаясь вивисекцией. Хотя правильнее сказать: дезинфекцией. Но тоже — больно. Пришлось-таки положить "престарелую девушку" на животик и обработать ей спину. Похоже, есть трещина в ребре. Или такой сильный ушиб? Без рентгена...

Тут Катерина резко всхарпнула и вскинулась. Посмотрела на нас ошалелыми со сна глазами и откинулась на подушку.

— Сучка безмозглая. Ни стыда, ни совести. Кошка драная. Кто погладит — тому и подставит. Курва. Быдла бесчестная...

Поток бормотания можно было бы принять за самоидентификацию с самокритикой, но последняя фраза... Я недоумевающее посмотрел на Агафью. Она ответила мне виноватой улыбкой.

— Она ныне малость... не в себе... жар у ней...

Выгораживает. Хоть и обиделась.

Я пересел на постель Катерины. Она раздражённо отвернулась к стене.

— Ишь ты! Оне-с смотреть не изволят-с!

Сдёрнул с неё одеяло. Так, штанов нет. Широкий подол рубахи свободно задирается, содержимое осматривается и оценивается. Собственно говоря, кроме рывком сдвинутых коленей, можно оценить только полноту и качество наложенных Агафьей повязок. Отделали девчушку... не точечно.

Пытаюсь повернуть её лицо за подбородок к себе, она упирается, перехватывает мою руку. А я — её. Её рукой провожу под завязанным на голове, поверх повязок, чистеньким платочком. Веду её пальцем по её шее, заправляю её палец за ошейник. Полоска металла. Напоминание о "её месте".

— Курва здесь ты. Это ты вздумала дыркой своей серебра нащёлкать. Это ты — сучка безмозглая. Ошейник чувствуешь? Теперь быдло — ты. Теперь у тебя — ни стыда, ни совести. Только — послушание. Скотинка двуногая. И мявкать тебе, без хозяйского соизволения — заборонено. Кошка драная.

Опускаю руку от горла на грудь, на левый сосок. Чуть прижимаю в ладони. Чуть-чуть: по битому... осторожнее. Она инстинктивно дёргается, хватает меня за руку, пытается убрать... Слабенькая совсем.

— Что, Катерина Ивановна, не привыкла, что тебя за сиськи дёргают? Привыкай. То ты была дитятко любимое, обласканное, первая на весь город девица-красавица, все на тебя — радовались да умилялись. А стала холопка, роба. В чужом хлеву — тёлка безрогая. Такая, стало быть, воля божья. За грехи твои — господне наказание.

Какие у неё "грехи" — не знаю. Может, съела что-нибудь не то? Или — не тогда?

Чуть приподымаю ладонь, изображая пальцами руки на её груди выпущенные когти.

— Ныне ты вся — в воле моей, во власти моей, в руке моей. Пожелаю — и порву красу твою в ошмётки, захочу — и сердце твоё живое выну.

Минимальная, со стороны практически невидимая, но телом ощущаемая, моторика моих пальцев — чуть сжать, чуть надавить.

"Когти выпущенные".

— Понравится сердечко твоё девическое — на ладони покатаю да сырым съем. Нет — с лучком покрошу меленько. Или — волку своему скормлю.

Под рукой молотится. Мелко частит обсуждаемая анатомическая деталь слушательницы.

— Ты жива — покуда мне терпится. Ты цела — покуда мне нравится. Мне понравиться — тебе жизни смысл. Об этом мечтай истово. Мне что любо — и ты возлюби. Возлюби искренне, всей душой своей, всем телом. Неприязнь какую, неискренность — затопчи-выкорчуй. Мне притворства твоего — не надобно. Угляжу — прогоню-выгоню. Вышибу из души своей, из внимания. Вот тогда худо будет, Катенька. Вот тогда беда придёт, тоска смертная.

Почему — "придёт"? Судя по безостановочно текущим из-под закрытых век слезам — уже. Страх, унижение, боль, слабость... И полная безысходность. Рушащаяся система представлений о себе и о мире, ценностей и мотивов, границ допустимого и желаемого... Щебень разрушенной души.

— Однако ж — господь милостив. Захлопывая одни двери, он отворяет новые. Погружая в пучины несчастия, бросает он и канат спасительный.

Оборачиваюсь к сидящей в стороне Агафье, маню её пальцем. Она так и не успела одеться. Наклоняю её над лицом Катерины, так, чтобы той было видно. Как я беру в другую ладонь левую грудь бывшей её служанки.

— Смотри: была ты боярышней и госпожой, а она — нянькой да рабыней. Во всякий день, с самого рождения твоего при тебе. Ты и не замечала. Как сапог ношенный, как рубаху на каждый день. Как небо ясное, как солнце красное — есть и ладно. А ныне позолота да мишура порушились, обычаи прежние поосыпались. И остались вы обе голенькие. И телами, и душами — как сами есть. Лишь ошейники, да и те — одинаковы. И сердца ваши — в моих руках сходно стукают.

Я синхронно, осторожно, но чувствительно, сжал обе ладони. Тёмные, залитые слезами, глаза Катерины распахиваются. Подержав пару мгновений взгляд на мне, перемещаются на склонённое над ней лицо Агафьи. Та, хоть и встревожена, но улыбается успокаивающе.

Факеншит! Хочу это бабу! Не, ну точно — влюблюсь! Это очень хорошо, что у нас с Агафьей — отношения не враждебные. Такую психику — фиг прошибёшь. Заставить можно — управлять нет.

Важный элемент обеспечения её стабильности — забота о ближнем. Свои проблемы кажутся мелкими, когда есть о ком переживать. Вариант "материнская любовь"? Как бы это... чувство на себя переключить? Завидно? Ванька-кукушонок... Уймись, сперва одну доделай.

— Бросил господь душу твою, Катерина, в дебри тёмные, незнаемые, полные зверей рыкающих. Но и дал тебе проводника-защитника. Защитницу. Сестру свою единокровную, во всю жизнь твою — воспитательницу и научительницу. Душу родную, близкую, об тебе заботливую. И вот, силой моей, руками моими — соединены сердца ваши. Вот, бьются они, аки птицы небесные, перстами моими схваченные. Так соединись же сёстры! Соприкоснитесь душами родненькими! И возрадуйтесь!

Моя... пальпация давно уже утратила сексуальный подтекст. Это, скорее, метроном, ритмически воздействующий на рецепторы, синапсы и... и прочие мозги. Теперь моя команда, обращённая к слуху, поддержанная лёгким подтягиванием выступающих выпуклостей навстречу друг другу — тактильной командой к их телам, сработала едва ли не гипнотически. Женщины потянулись друг к другу, обнялись и... и разрыдались. Мне осталось лишь осторожненько убрать руки, оказавшиеся посреди их плотных объятий. Накинуть на голую спину Агафьи одеяло — замёрзнет же! И, ласково улыбнувшись, в их радостные и заплаканные лица — удалиться.

* * *

Интересно получается — нужно изнасиловать, избить, испугать, унизить... человека, чтобы он стал замечать. Замечать хоть бы самого близкого, единственного, родного.

Только окунувшись в дерьмо по маковку — мы открываем глаза души и начинаем видеть бриллианты человеческих сущностей. Забавно...

* * *

Утро, подъём, лодка. Женщины, с невыспавшимися, заплаканными, но просветлёнными лицами, усаживаются на последнюю скамейку. Мужики, тоже не выспавшиеся, ещё хмурые и злые, рассаживаются по остальным. Вёсла на воду, раз-и...

Ближе к вечеру — озеро.

— Волок? Какой волок? Не, волок не работает.

Работает Касплянский погост. Даёт ещё сто гривен в княжескую казну ежегодно. Но не с волоковщиков, а с возчиков.

— Тута до города — двадцать вёрст. Три ногаты — телега. Домчим с ветерком. А то смотри — постой дороже станет.

Пейте, пейте мою кровь, кровососы транспортные! Но не все: дед-кормщик, получив расчёт за поход, требует ещё компенсацию за лодку:

— А куды я яё?! Мы сговаривались от Смоленска до Смоленска, а тута, в озере, куды яё?! Ты ж сюды завёл — ты и плати!

Бурный наезд с размахиванием руками и привлечением внимания погостных властей вдруг стихает: сыскался наниматель. Какой-то купец интересуется сходить на Двину.

Дедок ругается, задирает цену, наконец, сторговавшись, возвращается ко мне.

— Ну ладно, давай полгривны и в расчёте. Ну хоть пару ногат!

Бог подаст, дедушка. Он-то того... всемилостивейший.

Три телеги с барахлом и моей командой катятся по сухому. Как-то даже странно — сами едут, грести не надо. Без весла в руках чувствуешь себя... непривычно.

Много пришлось мне походить по Святой Руси, на многих волоках переволакиваться. По сухим и по мокрым, по низким и высоким, по коротким и длинным. Хоть и разные они и двух одинаковых не сыщется, а свойство есть общее: быть их не должно. Не должно лодейку разгружать, из воды вынимать, посуху перетаскивать. Тяжко это, долго, дорого... Глупо. Потому изначально установил я себе строить каналы. Людей этому учил, серебро тратил. Чудаков разных, кто мешал, в землю укладывал. Вот и вышло ныне, что лодочкой можно пройти от истока Иртыша до устья Рейна. Без перегруза да переволока. И ещё делаем.

Перевозчики через Днепр. Снова возчики — на гору. Уже в сумерках вкатываем на Аннушкино подворье. Ура! Мы дома! Ура! Мы вернулись!

И — в баньку. Промыть покусанное, стёртое, подряпанное... Смыть, содрать с себя... дорогу. Веничком пройтись! По измученному, подрастянутому, подвывихнутому, затёкшему... До чего ж хорошо!

"Лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным" — русская народная мудрость. От себя добавлю: "... и чистым, чем грязным".

Благостный, чистенький в чистеньком, сытый, умытый и напитый, оглядываю за столом своих ближников. Осунувшиеся, загорелые, обветренные лица мягчают. Разговор идёт добрый, ленивый. Вернулись. Поход закончился. Мда...

А чего мы туда ходили?

Этот простенький вопрос резко выдёргивает мою душу из сытого тёплого тумана. А зачем всё это было нужно? Ладно, завтра схожу к Демьяну, доложу о результатах... Но тревога снова возвращается.

И не зря: первый визитёр прямо по утру — давнишний монах из епископской канцелярии. С матюками и угрозами:

— А...! Такой-сякой-этакий... убечь надумал! От владыкиного суда спрятаться!

— Так вот же — княжья грамотка!

— Ты-ы-ы...

И длинная последовательность из библейских и нелитературных эпитетов.

Снова упрашиваю, уговариваю, унижаюсь и удобряю. Снова поварня, жор и бражка в три горла с кусками в суму. Из города — не выезжать, с подворья не сходить. Домашний арест или подписка о невыезде? Плевать — спешно на Княжье Городище.

Демьян молча выслушивает мой отчёт. Я-то к нему — с радостью, а он как каменный.

— Улеб, говоришь? Зарубил в схватке... Сам видел? Ах, со слов... Ну, иди.

— Э, Демьян, а как с моим делом. Чтец, суд епископский... Говорят — на неделе будет.

— Я тебе не Демьян, а светлого смоленского князя господин главный кравчий. А с твоим... Вот придёт Улеб, расскажет чего там... накопал. От того и княжья воля будет. Суд... как владыко решит — так и исполнится. Иди.

— Погоди! Всё ж хорошо получилось! Посадника убили, воровства более не будет...

— Разве я тебя за этим посылал? Я тебя просил узнать о пропаже моего человека. А теперь посадник — мёртвый, спросить, прижать — некого. Иди.

Выскакиваю на двор. Как рыба из воды — рот открывается, а сказать... ап-ап-ап...

Вот это кинули! Вот это меня... Как лоха...

Кастрат, с подачи чтеца и казначея, меня засудит. После, хоть бы им всем головы за воровство поотрубали, пересмотра дела не будет.

"По диким степям Забайкалья,

Где золото роют в горах,

Бродяга, судьбу проклиная,

Тащился с сумой на плечах".

Всей разницы — что Забайкалья нет, и золото тут рыть негде.

"Если уж мы по горло в дерьме...".

Мда... С кем бы "за руки взяться"?

Стоп. А прав ли я? Я ведь Демьяну выдал только ту часть, которая его дела касается. Ни про свои песни да танцы с купчиком в Поречье, ни про игры с Катериной...

А погодю-ка я... Или правильнее: погожу-ка? В смысле: с сумой тащиться.

Как утверждает господин Евский, который "достал", у его Катерины Ивановны была бабушка-генеральша. Катьке она бабушка, а вот епископскому чтецу — матушка. И ежели маман сыночку мозги вправит... за-ради любимой внучки, то сынок позу переменит. Я имею в виду: позу над епископским ухом.

Не, позу — не надо. Только звучание.

Фёдор Михалыч! До чего ж вы прилипчивы-то! Но за идею — спасибо.

По возвращению немедленно... нет, не вызываю, не приглашаю — сам иду. К своим новоприобретённым рабыням. Интересуюсь условиями содержания, состоянием здоровья, насущными нуждами. Перевожу их в бывшие Аннушкины покои — мне тут топология с прошлого года знакома, с закрытыми глазами ходить могу. Потом — лёгкая закуска. С минимальной выпивкой. И беседа на разные темы, переходящая к особо меня интересующей. А что мне их — в поруб к Ноготку тащить? Только так, только легко и по-дружески.

Катерина сперва дичилась, чуть рядом сяду — зажимается и губы дрожат. А Агафья разошлась — хохочет, шутки шутит, за рукав меня дёргает.

— Эх, Иване, был бы ты лет на десять постарше — ух бы я тебе головёнку-то лысую закрутила! Нынче-то я и сама... ха-ха-ха... как коленка, бритая... Вот бы мы с тобой... как яйца пасхальные — стук-стук... Ха-ха-ха... А так... молоденький ты, разве что Катерине ровня.

Неловкость вышла. Рабыня хозяину не ровня.

Женщины кокетничают всегда. В любой позиции. Я имею в виду сословно-социальную позицию. Но когда кокетку могут в любой момент под кнут подвесить... формы и грани флирта чуть сдвигаются.

— Вот что, Катя, напиши-ка ты бабушке грамотку. С просьбой о выкупе. А я отнесу.

Сработает? — Да/нет/не знаю.

Из разговора стало понятно, что отношения между зятем и тёщей были неприязненные. Брак был вынужденный. То-то Катерина красавицей получилась — дитя жаркой любви.

Неприязнь была перенесена и на ребёнка. Стороны отношений не поддерживали. До последнего года: Катерину на зиму отдали в монастырь — городских манер да благочестия поднабраться. Как это совмещается...? Ну, ладно.

В эти полгода бывала она в бабушкином доме регулярно. Поскольку у неё там есть ровесница — другая внучка, от старшего сына бабушки, который ныне в Киеве. Эту другую внучку тоже вот-вот должны выдать замуж. Хотя она "толстая глупая уродина, кривляка и задавака".

У Достоевского две другие внучки "бабушки-генеральши" очень своевременно померли от холеры. В результате — его Катерина становится единственной наследницей большого состояния и богатой невестой. Эпидемию ждать не будем — я сам "бацилл смертельный".

У Фёдора Михалыча "девица из благодарности жизнь и судьбу свою изнасиловать хочет". Здесь я уже сам... и — "жизнь и судьбу", и — душу и тело. Благодарности ждать не приходится. Всё — сам, всё — сам... Назовём это активной жизненной позицией. И перейдём к шантажу.

Глава 265

Далеко переходить не пришлось: "бабушкина усадьба" находилась через две улицы.

Хороший шантажист может получиться только из выпускника военной кафедры. Потому что там учат правильному подходу и отходу. Это даже важнее собственно сути.

Я уже объяснял на примере елнинской посадницы — здесь очень трудно подобраться к нужному человечку из вятших для приватного разговора.

Сначала — составляем и прорабатываем план усадьбы с Катюшой и Агафьей. Уже в самом конце обсуждения — отважный вопрос:

— Ваня... господине... Ты усадьбу... грабить будешь?

— Гапа! Ты чего?! Я ж боярский сын, а не тать злобный.

— Одно другому...

— Да не буду я там никого грабить!

— Побожись.

— Агафья, моё слово как у сына божьего: "да" — это да, а "нет" — это нет. Сказано же: "не клянитесь".

— Глянь-ка в глаза. Точно. Слышь Катя, он не врёт. Видно.

Оп-па. А ну-ка, ну-ка...

— И что, Гапа, вот так глянула и сразу поняла? Где правда, а где кривда?

— Ну не... Да. Беда у меня такая, господине: вижу когда человек лжу говорит.

— Так это — здорово! В чём же беда-то?!

— Противно. Я лет до 13 вообще не понимала: как это обманывать? Оно ж видно! Думала — всем видно. Думала — шутят так. Через это — в девках и осталась. Был у меня один... Нравился... Думала — он просто шутит. А вышло... Противно стало. Не от того, что с другой. А... — врёт он. Ну и послала я его... Далеко и безвозвратно. Молодая была, глупая. Теперь-то... А и теперя — тако же! На кой чёрт мне в доме — облудь в головах?

* * *

"Оно" — видно. Но не всем. А только — 0.3%. В 21 в. кредитные учреждения за такими... талантами — землю роют. Это только те данные, которые в открытые источники попадают. Другие организации... Понятно же, что отсечь риск целенаправленного обмана... в очень многих видах деятельности — критично.

Такой талант — прирождённый. В основе — интегральная оценка мимики, моторики, интонации... Кое-что уже начали понимать психологи. Каким-то кусочкам учат продвинутый персонал. Но эти самородки, три на тысячу, изначально, от природы, просто глядя на человека, слушая его, могут точно сказать: врёт.

Чтобы что-то увидеть — надо это "что-то" знать. Я с такими людьми сталкивался. Хуже — я с таким человеком жизнь прожил. "Жена" — называется. Собратья-мужики! Вы же меня поймёте! Ни заначки, ни отмазки. Ни налево, ни в гараж...

Представили? Но-но! Вешаться-стреляться-разбегаться — не надо! И это — решаемо. Есть сумма приёмов, есть правила поведения, смена приоритетов, границы допустимого... Как мелкий пример — желаемость обманутости по русской классике:

"Мой ангел, я любви не стою!

Но притворитесь! Этот взгляд

Всё может выразить так чудно!

Ах, обмануть меня не трудно!..

Я сам обманываться рад!".

Моя нынешняя фича: "Я никогда не вру" — от той, от первой жизни?

* * *

Агафья... Хочу! Я не банкир с ипотекой, но понимать — кто врёт, а кто... заблуждается — две большие разницы. Это очень... презервативно. В смысле: предохраняет от неприятных последствий.

Другое словосочетание с аналогичным предохранительным свойством: рекогносцировка на местности. "Бандитские девяностые" кое-что вбили накрепко.

Сходил-посмотрел. Прикинул-приказал. Пошли. На дело.

Вот не надо из меня домушника лепить! Всё чин-чинарём — посреди позднего утра, среди белого дня в ворота боярской усадьбы въезжают телеги. Их давно ждут — припасы из пригородного сельца. Они на пару часов раньше приехали бы, но... подзадержались — бражка попалась... на дармовщину.

Снова — не надо на меня вешать всяких шпионских фокусов! Типа подмены ездовых или дачи взятки за провоз контрабанды под телегой.

"Ехали в телеге

Что тут говорить?

Вдруг из-под телеги:

Дайте закурить".

Зачем мне эти игры с осложнениями? Чужое землевладение — я же уважаю права собственности!

Двое воротников стоят у ворот, глядят внутрь двора на приехавших, рассуждают о вихляющем колесе на одной из телег. Мимо открытых ворот по улице гуляет мальчик с собачкой. Что мальчик — в косыночке, а у собачки пасть чемоданом... Ну, стало быть, вот такая нынче божья воля.

Собачка заглядывает во двор и говорит "Гав". Абсолютно легально — божья скотинка. Полная свобода слова.

Все псы во дворе говорят "гав-гав" и кидаются на пришлеца. Ксенофобия, однако. У собак, почти как у хомосапиенсов — на уровне инстинктов.

Если у вас есть инстинкт — можете не волноваться: кто-нибудь обязательно использует его к своей выгоде.

Вопящая и рычащая стая катится по улице, из ворот следом выскакивают воротники: собачьи бои — штатное развлечение на "Святой Руси". И очень быстро оказываются в подъехавшей телеге: Ивашко с Суханом и Ноготок с Чарджи уже вполне уверенно работают с эфиром. Культовый киновопрос:

— Как пройти в библиотеку?

не потребовался.

Аккуратненько складируем двух храпящих мужичков в телегу, телега уезжает, а я с Суханом, чисто гуляючи, загуливаю в открытые настежь ворота. Где и задаю тоже культовую модификация того же киновопроса — "А где бабуля?" — в уместной, для здешних декораций, форме:

— Эй, красавицы, а где ваша боярыня спряталась?

— Кто спрятался? Она сейчас тебе так... Тама она, госпожа боярыня. Делами занимается, добра молодца поджидается. Иди-иди миленький. (И одна служанка — другой: Сейчас Боголепа ему мозги вынесет — про нас забудет)

Бабулька имела запоминающееся, исключительно исконно-посконное имя-отчество: Боголепа Забоговна. Ещё в ней было весу восемь пудов и росту "три локтя с кепкой".

Она восседала в здоровенном деревянном кресле с подлокотниками. Которое было ей одновременно велико — ноги не доставали до земли, и мало — подлокотники крепко сжимали в талии. Или... где-то там.

Довольно обширное и высокое помещение было заставлено столами, по столам — тюки, корзины, посуда и ткани, между столов — куча слуг и служанок. Все непрерывно суетятся и жужжат. Над жужжанием — голос госпожи с выражениями типа:

— Ты! Маркотник негораздкий! Ты чего понаделал! Шкуру спущу!

— По здорову бывать, Боголепа Забоговна. Я — Иван, боярский сын. Сын Акима Рябины. Дозволь переговорить под рукой, дело есть.

Туша в кресле колыхнулась, поворачиваясь ко мне. Большие светлые выпученные глаза неприязненно уставились на меня.

Здесь, похоже, имеет место базедова болезнь. У женщин проявляется раз в 8 чаще, чем у мужчин. Хотя вне детородного возраста...

— Кто такой?! Кто пустил?! Гнать в три шеи! Эй, слуги! Батогами прощелыг!

Из симптоматики — повышенная суетливость, нервозность, эмоциональность. Наблюдаем. И помочь — нечем, радиоактивный йод здесь... Тогда словами:

— Зятя твоего в Вержавске.... А внучка — осталась. Шлёт тебе грамотку.

— Стоять! (Это — слугам) Подь сюда! Чего балаболишь, бестолочь? (Это — мне)

Ещё и глухая. Подхожу ближе, подаю грамотку. Мы её три раза переписывали. Смысл простенький: "Бабушка, выручай". Но нужно было выдержать оттенки и обозначить нюансы.

Бабка глядит в грамотку, морщится, вытирает о платье ладони, кидает старшему слуге у её локтя:

— Чти!

Похоже, из той же, "базедовой", серии: резь в глазах, потливость. Дальше, вероятно, проявится тахикардия.

Уже вторая фраза в грамотке: "А батюшка мой родненький княжьего человека убил и сам гриднями посечён был...", громко озвученная по слогам не сильно грамотным пожилым слугой, вызывает необходимую реакцию: Забоговна выхватывает грамотку, сминая бересту в кулаке, и орёт:

— Вон! Все вон пошли!

Я так думаю, что этот "вон" — не ко мне. Ага, правильно думаю: в сарае остаются пожилой слуга и мой Сухан. Остальные, топоча и поднимая подолами пыль, хорошо видимую в столбах солнечного света, выметаются из помещения.

— Двери закрой. (Это — слуге). Ну. (Это — мне)

Аккуратненько, двумя пальчиками, поднимаю краешек богатого платья на столе перед боярыней, скидываю его на пол, присаживаюсь. Теперь мы сидим друг перед другом. Но я — чуть выше.

Сидеть на столе — неприлично. А что поделаешь? — Приходится себя заставлять.

— Хорошенькое платьишко (Это — о сброшенном под ноги). Приданое внучки собираешь? Зря. Не суетись ты, Забоговна. Свадьбы — не будет. Будет позорище. Из-за Катерины.

Она автоматически мнёт бересту в кулаке, кулак прижимает к левой стороне груди. Да, знаю: аритмия — неприятная штука. У неё по вискам текут струйки пота.

Собираясь сюда, я паниковал. Единственный известный мне персонаж типа "боярыня бабушка святорусская" — Степанида свет Слудовна в Киеве. Это... Там такая моща... И в кулаке, и в душе, и в мозгах. И память моя есть — как она меня там... Даже в своём нынешнем, натренированном, обученном, адаптированном состоянии... против неё...

Не надо иллюзий: одним духом бы задавила. Слава богу, этот экземпляр — легковеснее. Не пудами — душой. Прорвёмся.

Забоговна заглатывает воздух и выкатывается на свой стандарт, на ругань:

— Падла! Курва! Змеюка! Гадина! Своими руками бы...! На порог пускать не хотела...! Где это отродье?! Уж я ей...!

— Ничего. Ничего ты ей. Потому что она — моя роба.

— Лжа! Брехня!

— Уймись, Боголепа. Я никогда не вру. Прозвище у меня такое — "Зверь Лютый". Моё слово — всегда правда. Хоть у слуги спроси.

Она растерянно переводит взгляд на слугу. Тот неуверенно кивает.

— И чего? Хочешь чтобы я её выкупила? (Боголепа снова начинает заводиться) Хрен тебе! За эту лахудру ещё и серебра?! Да чтоб она сдохла, выблядка проклятая! Да я тебе сама приплачу! Чтоб гадючку эту! Вся в папашку своего, в змия коварного! Кнутом! Кнутом до самых костей!...

За спиной вдруг распахиваются ворота, в наш сарай скорым шагом входит невысокий сухой мужчина в подряснике, следом пять-шесть здоровых мужиков в тегиляях и с мечами в руках. Забоговна трясёт грамоткой в кулаке в его сторону:

— Вот! Вот ты глянь! Эта с-сучка ещё смеет! Гадючка вержавская! Она...

Мужчина обходит стол, вынимает у боярыни из кулака грамотку, беглым взглядом оценивает обстановку: никакого разбоя-насилия, просто разговор.

— Иван? Сын Акима Рябины?

— Чтец? Сын Боголепы Забоговны?

Обменялись. Бегло просматривает грамотку, не поднимая глаз:

— Твои люди ворота снесли?

Да. Именно для этого и нужна была вся подготовка. Татя на дворе можно рубить насмерть. Всякого постороннего во дворе — можно объявить татем.

Это в Англии: "мой дом — моя крепость". А на Руси: "мой двор — твоя плаха".

Но! Но если ворот нет, то это уже не двор, а прохожее место. Там сейчас, "старательно не поддаваясь на провокации", стоят мои люди. Стоят, ходят, треплются, беседуют... Ждут моего исхода отсюда.

— Ходить у вас... тесно, не пройти.

И это — правда. В гости сюда — меня бы и одного на порог бы не пустили. А уж с доброй охраной... Я очень хочу уйти отсюда живым. И, по возможности, невредимым.

— Сколько?

— Слуг отпусти.

Чтец внимательно оглядывает меня с заспинными мечами, Сухана за створкой дверей с рогатиной. Кивает своим и они уходят, прикрыв двери. Один остаётся симметрично Сухану.

— Где она?

— Пятьсот.

Вот теперь и чтеца проняло.

— А чего не тысячу?!

— Вам тыщу не собрать.

Беседы с Катериной и Агафьей позволили получить представление о финансовом состоянии... объекта доения. Тут самое главное — попасть в "окно возможностей". Если запросить слишком много или лишком мало — будут... негоразды.

Чтец раздражённо встряхивает головой, снова упирается взглядом в грамотку, будто там можно найти ответ. Озвученная сумма доходит до Боголепы, она вскидывается и начинает... лепить:

— Что?! Сколько?!! Гривен?!! За эту лахудру?! За эту прости господи?! С глузду съехал?! Гнать! Гнать плетьми!!!

— Экая ты Боголепа... нелепая. Нынче Катерина — моя роба. Вот соберу я вечером купцов смоленских. Из помоложе. Да велю робе своей перед гостями песни петь, пляски плясать. Такие... срамные. А после — ублажить жарко гостей дорогих. Кто больше заплатит. Она — роба, она — исполнит. К полудню на торгу... звон выше колоколен стоять будет. Вечером твоей другой внучки жениху — какой-нибудь... добрый молодец похвастает. Ты, де, внучку Боголепову ещё и под венец не сводил, а я другой внучке — уже уд засадил. Со всеми подробностями, подмигиваниями и причмокиваниями.

— И чего?! То — одна, то — другая!

— Го-с-споди... Они одного рода, в них — твоя кровь, обе на тебя похожи. Коль одна... давалка безотказная с фантазиями, то и другая — такова же. Ты вторую внучку-то на... на целкость — давно проверяла?

— Я?! Я кажную неделю...! Кажную баню...! Она у меня — за семью запорами...!

— Знаю. Но вот Катенька рассказывала...

— Что?! Что эта дура дуродырная рассказать могла?!

— Она тут зимой регулярно бывала, праздники праздновала, ночевала с сестрицей своей двоюродной. Девичьими тайными делись, в игры разные играли, случаи всякие рассказывали. О которых ты и не знаешь, за которыми ты и не уследила. Кстати, чтец. А ну как она и о твоих, дядюшка, поползновениях и намёках...

— Что?!

Два вопля сливаются в один. Мать с сыном ошарашенно смотрят друг на друга. Потом её лицо снова наполняется злобой.

С удовольствием поприсутствовал бы. Семейные сцены бывают не только омерзительны, но и познавательны. Но — время. Мои люди во дворе без конца толкать туфту местным не могут.

— После поговорите. Ещё есть много чего. Например, чтец, твои игры с Вержавским посадником. Ныне покойным. Что его дочка на отцовом дворе слышала... И что перескажет... Не кувыркателю очередному, а дознавателю княжескому... Про тебя да про жениха своего — казначея смоленского. И про вашу с ним любовь.

— Чего ты хочешь?

У чтеца трясутся руки с грамоткой. Я его достал. Или правильнее — извлёк?

— Грамотку долговую. На три дня, на пять сотен.

— Ик... На месяц.

— Нет. Второе: дело против Акима Рябины в епископском суде — прекратить.

— Ты это как... как себе представляешь?! Там же... там люди, записи, сам владыко...!

— Тебе виднее. Например, племяннички придут и покаются. В своей клевете облыжной. Сегодня.

— Невозможно!

— Думай. Край — завтра. Третье. Катерину, без всякого ущерба, немедленно в монастырь. Постриг.

— Я эту гадюку злокозненную...!

— Мама, помолчите. Она — дочь вора. С нашего двора ей один путь — в княжий застенок. И чего она там...

Да. Это одна причина для монастыря. Постриг исключает человека из мира, отсекает прежние его вины.

Вторая... когда вчера Катерина плакала и умоляла не отдавать её бабушке, рыдала, что бабуля её плетьми забьёт, голодом в погребах заморит... думал — преувеличивает. Но жить Катерине в роду — и вправду не дадут.

* * *

Её просто существование — опасность для рода. Какая-нибудь "доброжелательница" обязательно спросит:

— А чегой-то у вас унучечка, така красавица, а не замужем? Больная? Кровь порченная?

Главное назначение всякой аристократки — работать печатным станком. "Печатать" здоровых, законных, "мужеска полу"... пополнение роду мужа.

"Худая слава", подозрение — распространится на всех женщин в роду. Цена им упадёт. Чтобы обеспечивать прежний уровень заключаемых брачных союзов придётся увеличивать размер приданного. Выжимать вотчину досуха. И всё равно проигрывать в чём-то другом: в богатстве одежды, числе воинов, резвости коней, количестве крестьянских бунтов... Род начнут вытеснять, отодвигать от княжеской кормушки, от казны, от власти... от славы, почёта...

Базовый принцип родовой системы: "По отцу — и сыну честь". Девчушка, которая попала под изнасилование, рабство, воровство отца... "Они там все такие".

Выход очевидный:

— Была бедняжка. Бог прибрал.

Дело — закрыто, спросить — не у кого.

* * *

Чтец трястись перестал, рывком поднял голову, глянул остро. На своего человека у дверей, на моего Сухана... Такой поворот тоже предусматривался. Не надо ложных иллюзий. Развеиваем.

— Это — "живой мертвец". Может слышал? Я его в эту зиму всякому бою выучил. А с рогатиной — он и вовсе чудеса делает.

Воин у дверей, только что перехватывавший поудобнее рукоять меча, выжидающе смотрит на господина. В принципе — два успешных удара и проблема в моём лице решается. Если "успешных"...

— Ладно. Вечером привезу грамотку. Покажешь Катьку. А то она, может...

— По рукам. Не тяни. И — совет. Бесплатно. От казначея городского, братана твоего... держись подальше.

— А что так?

— Да ничего. Просто... Княжий окольничий человечка с его двора везёт. В оковах. В Вержавске взятого. Бывайте.

Соскок со стола, от которого все присутствующие вздрагивают, несколько шагов до дверей, ожидая в каждый момент, что оставшийся за спиной чтец мигнёт своему гридню и тот... своей железякой по моей лысой... залитый солнцем двор, полный прислуги... мои люди в воротах... Ивашка объясняет группе баб преимущества гурды. Нафига служанкам сабля? Но они восторженно ахают — круто же!

Линия ворот... Обе воротины на земле — ребята ухитрились снять с петель. Телеги на улице. Все вышли? Тогда... потихоньку... домой. Уф...

Не расслабляться: сразу подготовка. Вечерний визит — рекогносцировка противной стороны.

Вечерняя встреча прошла мирно. Боголепы не было — отлёживалась после приступа тахикардии. Без неё — вопить некому, а чтец... Он до последнего момента надеялся, что отдавать долговую расписку не придётся. Были у него и какие-то... аргументы. Но его добило зрелище Катерины.

Нет-нет! Плясать голой на столе я её не заставлял! Просто велел снять платочек. Лысая женская голова, покрытая синяками всех оттенков радуги... Его передёрнуло от омерзения, и варианты отпали не начавшись.

Гости уехали, народ разошёлся, ночь настала. Надо бы караульщиков проверить. Только Фёдор Михалыч... такой приставучий:

"Сидел я тогда дома, были сумерки, и только что хотел выходить, оделся, причесался, платок надушил, фуражку взял, как вдруг отворяется дверь и — предо мною, у меня на квартире, Катерина Ивановна".

Мда... Душатся здесь верёвкой, причёсываться мне не надо... И на пороге — не "Катерина Ивановна", а роба моя Катька. Уже полностью... "очерчена".

Забавно: Достоевский, воспевая православие, использует термины языческие. "Очертя голову" бросались в бой воины Святослава-Барса. Веря, что такая линия, проведённая в воздухе, защитит их от внешней угрозы.

Как часто бывает в жизни и в истории, линия защиты со временем превратилась в границу собственной свободы.

— С чем пришла, Катюша?

Она "страшно побледнела, ну как скатерть, и вдруг, тоже ни слова не говоря, не с порывом, а мягко так, глубоко, тихо, склонилась вся и прямо мне в ноги — лбом до земли, не по-институтски, по-русски!".

— Иване! Господин мой! Сжалься! Смилуйся! Не отдавай меня! Ведь на смерть же лютую! На муки страшные! У меня ж во всём мире — только ты да Гапа! Я же раба твоя вечная! Я же вся в воле твоей! На земли и на небе! Оставь меня при себе! Хоть чем в доме твоём буду! Хоть тряпкой на порог брось! Только не отдавай меня, страшно мне!

Слёзы текут безостановочно, саму — колотит. Начал утешать да оглаживать, отпаивать да успокаивать. Отвёл в опочиваленку, уложил на постелюшку, свет лишний погасил. Она за руку хватает, не отпускает.

— Не уходи! Не бросай!

Прилёг рядом, вроде — успокоилась, дыхание ровнее стало. Сейчас заснёт, и я потихоньку...

— Ваня... Господине... Возьми меня. Напоследок.

Тю, блин, на ней же живого места нет! Вся в разводах...

— Я... Тебе... противно? Я видела как на меня давеча дядя смотрел. Как на... на насекомое мерзкое. Как на клопа или на фалангу ядовитую. Я теперь такая... некрасивая? Да?

Женщина остаётся женщиной всегда. "Некрасивая" — это главное.

— Нет, ну что ты! Синяки — скоро сойдут, волосы — отрастут, косточки — зарастут. И будешь ты, как и прежде — красавица писаная. Только кушать надо лучше, по свежему воздуху гулять...

— Спаси тебя бог, добрый господин мой. Но... Если я тебе... не мерзка...

Она провела моей рукой по своему телу.

— Возьми. Пожалуйста.

"Чего хочет женщина — хочет бог" — давняя половая мудрость. Да что ж ты, господи, у нас такой... ветреный?

Это было... очень осторожное действие. Я не всегда мог отличить её стоны боли от... от других стонов. В конце — оба ощущения её просто слились в одном звучании. Потом, крепко держа меня за плечи, неотрывно глядя вверх, мне в лицо, расширившимися глазами на запрокинутом лице, вдруг сказала:

— Вот. Ты надо мной, воздвигнувшийся, ты во мне, вонзающий. Я — в воле твоей, ты — в лоне моём. Нас теперь ничем не разделить. Я это до своего смертного часа помнить буду. Каждую ночь, каждый день.

И она вырубилась. Обморок. Итить меня ять! Охренеть! Затрахал девушку до... до потери сознания.

Так, осторожненько, на бочок — чтобы язык в гортань не провалился и дыхание не перекрыл. Не суетиться, накрыть девушку тёплым, валерианы заварить... пульс... под две сотни... самому рядом посидеть или позвать кого? Ладно, посты пусть Ивашко проверит.

Короткий вскрик на вздохе, очумелый взгляд...

— Катенька, как ты?

— Голова... Голову разламывает. Ты... Ты меня оставишь?

— Тебя сперва спрятать надо. Завтра тебя заберут, ничего худого не будет — я договорился. Отвезут в монастырь. Там годик поживёшь, пока шум не уляжется. А потом я за тобой приду и к себе заберу. Будешь жить в моём дому, в чести да в холе. Гапа всё подготовит для тебя. Я ж её забираю...

Она крепко держала меня за руку. И плакала. Просто текли слёзы. Потом дыхание стало тише, размереннее, она уснула.

* * *

Факеншит, Фёдор Михайлович! Ваши сюжетики... по мотивам "торжествующего бедлама", каковой выглядит Россия под вашим гениальным пером... Ещё одна разломанная, измученная душа...

Взорванная в щебёнку кое-каким попаданцем. Смолотая в песок не динамитом или другой вундервафлей, а просто законами — из "Святой Руси", набором сюжетных ходов — из русской классики, представлениями о допустимом — из демократии...

Гений Достоевского... Какую ещё отмазку ты, Ванюша, себе придумаешь? — А надо? Отмазку? Попаданец разрушителен просто фактом своего существования. Инакостью. Мыслей, знаний... Просто — воспоминаниями из своей школьной программы.

Альтернатива — адаптация, ассимиляция, деградация... Крысюк средневековый. Плыть по течению. Здешнему течению здешней жизни...

"Брось креститься, причитая,-

Не спасет тебя святая

богородица:

Тот, кто руль и весла бросит,

Тех Нелегкая заносит -

так уж водится!-".

Фиг вам! Я рулить и... и "веслить" — не перестану! А "креститься, причитая" — не начну. Даже вытирая слёзы плачущей во сне девочке.

* * *

Утром явился чтец, собрали и проводили Катюшу. Она плакала, я обнадёживал:

— Годик потерпи — потом заберу.

Агафья, старавшаяся не попадаться на глаза чтецу, подтвердила:

— Не врёт, Катюша, правду говорит.

Правда... Я всегда говорю правду. А вот истину... Истина не в моей власти.

Ко мне Агафья подошла часа через два. С красными глазами и опухшим носом. Но гордая и весёлая:

— Ну, давай, хозяин, сказывай. Чего тут у тебя понаделать надобно. Какую лжу-неправду сыскать.

Я оставался в городе ещё несколько дней. Чтец юлил, но деньги выплатил. Восемь сотен гривен, выгрызенных из вятших за этот поход, давали некоторую свободу маневра — мы продолжали покупать хлеб и железо.

Племянники иск не забрали, не поняли изменения расклада. Получили от Кастрата... как положено за поклёп облыжный.

Казначея взяли на другой день после прихода в город Улеба Честиборовича. Там, в княжеских подземельях, казначей и загнулся. Как и сам уморил в подземелье свою жену год назад.

"Бог — не фраер, он всё видит".

Разок поинтересовался в монастыре. Да, Катерину отвезли в Параскеву Пятницу. Игуменья явно ограничила доступ к новой послушнице, но каких-то... злобствований в стиле Боголепы Забоговны не наблюдалось.

В околокняжеской верхушке шли какие-то смутные разборки, но я не высовывался. Ну их нафиг, оторвут голову, а потом скажут, что так и было.

Надо сматываться. Бегом-бегом, ещё и на покос поспею.

Эх, помашу-ка я косой да по Мертвяковому лугу! Дело — доброе, здоровью — полезное, душу — успокаивающее! А через годик вернусь и Катюшу заберу.

Я был твёрдо уверен, что через год найду Катерину в смоленском монастыре Святой Параскевы, но не учёл хитроумности чтеца и злобности старухи. Через год Катерины в монастыре не было, и где она — сказать никто не хотел.

Через 6 лет, в декабре 1168 года в женском монастыре в Вышгороде готовились к светлому Рождеству Христову. Многочисленные богомолки под руководством инокинь чистили засыпанные снегом дорожки, мыли полы в храмах и хозяйственных помещениях, подновляли праздничное убранство собора. Одна из богомолок, полноватая нестарая женщина, с усилием ворочавшая лопатой сугроб, вдруг выпрямилась и, ухватив пробегавшую мимо монашку за рукав, грозно сказала:

— Во! Попалась, егоза!

Увидев испуганное и растерянное лицо шарахнувшейся в сторону инокини, она захохотала и, сдвинув с лица сбившийся платок, спросила:

— Катенька! Ты чего? Не признала? Это ж я — Агафья! Точно — не признала! Ну, быть мне богатой!

Позже, в тепле закутка в просвирне, Агафья прихлёбывала горячий узвар и, по обычаю своему, хохотала по любому поводу, вспоминая со своей бывшей воспитанницей прежние времена. Катерина пыталась узнать подробности нынешней жизни своей мамки-сестры, но Агафья отделывалась кратким:

— Хорошо живу, грех господа гневить.

И больше напирала на расспросы о Катеринином житьё-бытьё. Наконец, инокиня не выдержала:

— Да что ты вокруг да около! Ты прямо скажи: ты где?

Агафья с очень важным видом поправила распущенный по плечам платок, высокомерно глянула на застывшую Катерину и, вдруг прыснула:

— Ой! Ну ты будто суслик из норки — вылезла и замерла! Ха-ха...! Да там я, там. Во Всеволжске.

— Замужем?

— Не. Воевода говорил: выбирай любого, приданое дам. А я как гляну... Да ну их... Ещё и мужнину ласку да таску терпеть... Не, я у воеводы во дворце живу. Тама дел...! В гору глянуть неколи! И — весело.

И Агафья начала вспоминать разные смешные истории со слугами да с приезжими. Описывать разные диковины воеводского жилища, которое она упорно называла дворцом. Инокиня, сперва жадно глядевшая в лицо рассказчице, вдруг спросила негромко:

— А сам-то... как?

— Сам-то?! Да будто вода в стремнине. Цельный день дела крутит, ночью девок переворачивает. Он, слышь-ка, такой забавник, у него в иные-то ночи...

Заметив тень на лице слушательницы, вдруг резко остановилась и продолжила уже сдержаннее:

— Кажный день ещё до свету вскакивает. Да и то сказать — то вороги лезут, то свои с ума сходят. То купцы приезжие, то мастеровые люди, то воинские. Лодейку он такую хитрую построил...

— Меня-то... хоть вспоминал?

Взгляд Авдотьи на мгновение стал острым. Потом лицо её приняло загадочно-весёлый вид, и она чуть наклонившись к собеседнице, произнесла:

— А я-то здесь с чего?

И отклонившись, важно покивала головой, глядя на взволновавшуюся Катерину.

— Сам послал. Велел прощения просить. Ну, что долго так... Что к себе не забирал. Только, и в правду сказать — спрятали тебя хорошо. Опять же — ход на Русь ему заказан был. А нынче, вроде как...

— Сам?! Сам посылал?! А сказал чего? Передать велел что?! Да говори ты, старая!

Агафья обиженно поджала губы. Потом снова захихикала.

— Во! Вот он так и говорил! Вот так вот и рассказывал! Как ты, стало быть... ха-ха-ха...

Успокоившись и утерев концом платка выступившие от смеха слёзы, она продолжила уже спокойнее:

— Слов всяких... он тебе сам скажет. Говорит — скоро свидитесь. А покуда у него просьбишка к тебе.

— У него?! К-ко мне?!

— Ага. Просит он тебя идти в Киев на княжий двор к Великого Князю семейству. И быть при них в близости. Присмотреть там, помочь чем. Ну, добрым словом, молитвой. Приглядеть там, поприслуживать. Ты ж и инокиня Вышгородская, и боярышня. Чай, не девка деревенская. А он вскорости в Киеве сам будет. Но об том — ни словечка никому. Люди-то... сама знаешь...

По издревле заведённому обычаю монахи и монахини окружающих Киев монастырей во первопрестольные праздники приходили ко двору Великих Князей, благословляли князя и жителей городских, молились вместе с ними, дарили подарки. Князья богато отдаривались. Пожив на городских подворьях, иноки, с наступлением Великого поста, отправлялись по обителям. Так было и в этоРо Рождество. Но разошлись не все — приглянувшаяся Великой Княгине скромностью и богобоязненностью сестра Катерина из Вышгорода осталась во граде Владимировом до Пасхи.

Пару раз в неделю инокиня отправлялась в Ильинскую церковь в городе, где, отстояв молитву за здравие княжеского семейства, присаживалась поболтать с толстой весёлой горожанкой. Та, то и дело, давилась от смеха.

В последний день февраля той зимы я остановил свой отряд на ночёвку в деревушке в верстах в двадцати от Днепра к юго-востоку от Киева. Убийственный тысячевёрстный марш от Тулы к Киеву по заснеженной степи подходил к концу. Выйдя с тремя сотнями людей и тысячей лошадей, я потерял отставшими и заболевшими треть людского состава и две трети конского. Люди и лошади были совершенно измучены, и на привале засыпали сразу.

В таких ситуациях я предпочитаю сам проверять посты. На одном из них услышал перебранку. Перед постом стояли несколько неожиданные в деревне щегольские санки с доброй тройкой. Кучер пытался уже завернуть назад, а из саней доносился знакомый женский хохот пересыпаемый сочными выражениям:

— Штоб вам яйца ко льду приморозило! Вместе с языками! Ха-ха-ха...

Воображаемая картинка, и правда, получалась довольно забавная. К сожалению, форсированный марш напрочь отбил у моих людей чувство юмора: они уже тянули сабли. Пришлось вмешаться:

— Агафья? Ты зачем людей такими страстями пугаешь?

— А чего ты дурней себе в войско берёшь? Но я по делу. Катерина сказывала: Жиздор поутру на Белгород побежит. С семейством и с мордами клеймёными.

— С чем?!

— С этими... клеймёными мордами. Ой! Спутала я! С клейнодами! Ха-ха-ха...

Через четверть часа десятники тычками заставляли воинов проснуться: парни засыпали прямо с сёдлами в руках. Ещё через три часа, броском преодолев последнюю часть пути до Днепра и обойдя город с юга, мы выскочили на Белгородскую дорогу.

Мы успели: небольшой обоз Великого Князя Мстислава Изяславича по прозвищу Жиздор (от жиздорить=вздорить, быть сварливым, ссориться), с самим князем, его семейством, казной и "клей-мордами", под охраной немногочисленной дружины из волынцев выкатился прямо на нас.

Бой был коротким. Мы сошлись с Мстиславом, я его зарезал. Остальные сдались.

По суждению моему — сиё есть самое великое моё деяние.

Ибо с той минуты серого холодного туманного утра первого дня весны 1169 года пошла новая Русь. Не только год начался — началась новая история.

Мстислав и так через два года умер бы. Но я дал время. На обустройство, на установление новых законов и правил, на два года... нет — не мира и покоя! Какой может быть покой в нашей земле! Два года без безысходной внутренней замятни. И использовал эту передышку сколь хватило ума и сил.

Вот смотри, девонька, как одно за другое цепляется: не было бы Катерины, от которой я про побег княжеский узнал, не было бы податливой Аннушки, которая мне подворье отдала, из-за чего мне в Вержавск пришлось идти, не было бы вздорной Ходыновны, которая меня на Аннушкину усадьбу навела — и Руси бы не было. Нет, какая-то была бы, но не эта, не наша. С другими законами, землями, людьми, славами да печалями...

А я что? Сказали — пошёл, увидел — ножиком ткнул. Да не гляди ты так, красавица! Я себе цену сам знаю. Не всяк — дойдёт, не всяк — ткнёт. Да просто услышать сказанное — не всем дано.

А с Катюхой-Катериной... Худым я пророком оказался. Не свиделись мы.

Пленение семейства княжеского вышло скандальным да громким. Киевляне и оставшиеся в городе волынцы повели сыск. Катерину взяли в застенок и замучили. На дыбе запытали, калёным железом сожгли.

Недолго стояли рати одиннадцати князей под Киевом, но поспеть, выручить... не случилось.

Однако же, об том после. А покуда продолжим наше неспешное повествование.

Конец сорок восьмой части

copyright v.beryk 2012-2021

v.beryk@gmail.com