Омак [29] "Шиноби делают это без скрипа!"

Известные психологи, с высоты сложенных стопкой дипломов и полученных степеней, любят рассуждать о собственном пространстве человека.

Для детей побогаче, это может быть личная комната, куда даже родители не смеют заходить, не испросив разрешения. Бедные же дети, обделенные квадратными метрами, обнимают коленки руками и склоняют к ним лицо, закрываясь от мира.

Для потомка потомственных шиноби такие варианты совсем не подходили.

Согласитесь, глупо юному ниндзе требовать от родителей стучаться — наоборот, детство подарило весьма полезный навык чуткого сна, благодаря которому ребенок приучался отклонять условно-смертельные удары в три часа ночи от любящих родителей, с малых лет приучавших его к ремеслу. И уж совсем ерундой смотрятся попытки замкнуться в себе или сбежать куда-нибудь в укромное место — обязательно накостыляют за уныние. Ну или найдут и накостыляют.

Однако своя крепость, своя твердыня была даже у него — Кукера из рода Момочи.

Он не мог вспомнить тот момент, когда из обычной помощи матери выросло увлечение, но уже через пару лет юного и весьма талантливого повара на кухне не трогала даже сестренка. Во-первых, потому что готовка в исполнении Кукера казалась чем-то вроде священного обряда, во-вторых это было настолько вкусно, что родня единодушно согласилась засчитать занятие потомка за один из экзаменов на "легенду" во внешнем мире и тренировку в ножевом бое — так тонко и размеренно шинковать мог только мастер.

В стены своей цитадели Кукер допускал посторонних с великим недовольством, делая исключение только для родственной души-Мизучи — да и то аякаси не смела вмешиваться в таинство приготовления, посещая исключительно из разведывательных целей. Само собой, был в таком подходе небольшой изъян — посуду приходилось так же мыть самостоятельно. Что, в общем то, не сильно расстраивало привычного к этому повара.

Вот и сейчас он аккуратно протирал очередную вымытую тарелку, чтобы поставить ее на положенное место. Работа шла споро, под насвистывание неприхотливой мелодии, пока взгляд Кукера не наткнулся на небольшую чашу, делать которой в общем чане было совершенно нечего — не потому, что ее не было в наборе посуды, а потому что окунать в грязную воду дивное чудо из тонкого фарфора с росписью было настоящим святотатством!

Кукер бережно отложил чашу в сторону, снял перчатки с рук и только потом присмотрелся к находке повнимательней.

— Антик, не меньше. — Восторженно прошептал он, изучая. — Откуда ты тут, красавица?

Мужчина нежно провел пальцем по изгибу, поцокал над росписью и решительно принялся за приведение находки в должный вид.

— Никаких чистящих средств и проточной воды! — Взволнованно произнес он, доставая небольшую бутылку с чем-то ароматным. Затем рядом с чашей оказалась емкость, наполовину наполненная теплой водой.

Несколько капель падает в воду — ни в коем случае не на поверхность! И только после этого Кукер принимается нежно протирать чашу, изредка зачерпывая теплую воду. Иногда он забывается и водит по ней рукой, словно по коже любовницы, оглаживает, еле касаясь. Иногда настойчиво протирает замшевой тряпочкой, и по всей кухне звучит ритмичный скрип, в который вплетается дыхание мужчины.

Работа завершена, чаша сверкает в свете погожего дня, заглянувшего через окна.

— Можно? — Словно спрашивает разрешение у нее и прикасается губами.

Язык нежно проходит по кайме чаши, пальцы сплетаются на обратной ее стороне... Он легкой грустью ставит ее на заранее приготовленную салфетку.

Закрывает глаза, чтобы успокоиться — впереди еще столько дел...

— Можно, — тихо отвечает девичий голос и прикасается к нему губами.

Он не открывает глаза. Его руки ведут свой путь, еле касаясь. Язык проходит по жемчужным зубкам. В тишине кухни — только дыхание двух. Шиноби делают это без скрипа.