"Свет и тень"

— И что теперь?

Порыв ветра разметал полы черного плаща, открывая взгляду украшенную серебром перевязь меча. Его обладатель, казалось, совершенно не чувствовал пронизывающего насквозь холода, от которого ежился его спутник — светловолосый и светлоглазый, прятавший лицо под широкополой шляпой. Домра, закинутая за спину, безошибочно выдавала в нем странствующего музыканта, и было совершенно непонятно, что свело здесь, у обрыва, этих двух столь непохожих людей.

— Очевидно, что я не справился, — заметил бард, ковырнув землю носком сапога. Несколько мелких камушков сорвалось вниз и, плюхнувшись в воду, тут же были подхвачены быстрым течением реки. Бард проводил их взглядом, будто прощаясь, а потом повернулся к своему немногословному собеседнику. — Что ты будешь делать?

— Как обычно, — тот равнодушно передернул плечами и стиснул пальцами рукоять меча. Черные, в цвет плаща, волосы колыхнулись от резкого движения, мазнув по смуглой щеке, карие глаза сверкнули недобрым блеском. — Когда слово оказывается бессильно, приходит черед говорить мечам.

— Он силен, Ноа, — тихо произнес бард и, повернувшись, протянул руку. Его пальцы сжали край черного плаща и несильно потянули на себя. — Его дар... я пытался научить использовать его во благо. Но только лишь научил использовать. Это моя вина.

— Не глупи, — поморщился темный и, отцепив его руку от своей одежды, переплел их пальцы. Его прикосновение было ледяным, но бард даже и не подумал отстраниться. — Ты сделал все, что было в твоих силах. Теперь моя очередь. Не даром же Хранителей всегда двое, Элиан. Не теряй надежды, Светлейший.

— Не зови меня так, — нахмурился бард и крепче стиснул его пальцы. — И я пойду с тобой.

— Нет, — покачал головой тот. — Ты не сможешь мне помочь. Убийства — не твоя стезя. А я не хочу отвлекаться...

Элиан кивнул, давая знать, что понял, и отнял руку, не в силах больше переносить холод пальцев темного Хранителя. Бегущая внизу вода переливалась в лучах закатного солнца, и бард прищурил глаза, спасая их от ветра и болезненного сияния. Время слов действительно закончилось — это он прекрасно осознавал и сам, и это знание наполняло душу грустью. На плечо легла сильная рука, возвращая к действительности.

— Спой.

И не было ни сил, ни желания противиться этой нехитрой просьбе. Элиан скинул домру с плеча и уселся прямо на землю, свесив ноги с обрыва.

Я открою свой дом, затоплю в нем очаг,

Стол накрою я в нем на двоих.

Заходи же, мой друг, заходи же, мой враг,

Здесь сегодня не будет чужих.

Здесь сегодня играет хмельное вино,

Заходи, да напротив садись.

Угощаю! Обиды забыты давно,

Да и ты на меня не сердись.

Мы порою, бывало, встречались в бою,

И спиной мы стояли к спине.

Кровь ложилась на землю, как дань воронью,

Видно так было нужно судьбе.

В эту ночь... Мы сейчас ни друзья, ни враги.

Два клинка заскучали в сенях.

До утра — меж времен, но часы сочтены,

Тьма истает в рассветных лучах.

Горьким станет вино, промелькнет в глазах боль,

Губы шепчут:

— Смирись и покайся...

Раскаленный клинок обжигает ладонь:

— Защищайся же! Ну! Защищайся...

Доиграв, он несколько минут просто сидел, глядя прямо перед собой на текущую воду, а потом протянул руку вперед. Повинуясь его воле, на поверхности реки внезапно расцвел огромный лотос, чьи лепестки казались розовато-красными в лучах коснувшегося горизонта солнца. Несколько секунд — и его увлекло быстрым течением. Элиан, тяжело вздохнув, поднялся на ноги.

— Я буду тебя ждать, Ноа, — сказал он, не глядя на темного Хранителя. — Я буду ждать и сочиню новую песню. Ты должен ее услышать.

— Разумеется, — одними уголками губ улыбнулся тот. — Ты единственный, кто меня ждет. И единственный, кто зовет по имени.

— Люди придумывают нам слишком пафосные прозвища, — невесело усмехнулся бард. — Если бы они знали тебя...

— Они и знают, — снова передернул плечами темный. — Кто же виноват, что к ним я всегда прихожу лишь об руку со смертью? Неудивительно, что они зовут меня Проклятым. А ты...

Он осторожно коснулся пальцами светлой пряди, имевшей странный пепельный оттенок, и улыбнулся уже по-настоящему — открыто и тепло.

— А ты и есть Светлейший. Жди меня.

В воздухе отзвучал, развеялся звук шагов, а Элиан все стоял, стиснув пальцами гриф домры, и в который раз отчаянно жалел, что ему некому молиться. Боги — истинные боги — давно оставили этот мир. Да и были ли они когда-нибудь? Все святилища и алтари, возводимые людьми, они посвящали двум Хранителям. Элиану — которого просили о исцелении и даровании жизни. Ноа — когда призывали смерть. Для себя ли, для кого-либо другого — не имело значения.

Элиан, очнувшись, снова присел на землю, на этот раз не забыв расстелить себе плащ, и тронул струны, сорвав с них тихий протяжный звук.

Он никогда не слышал людских молитв, но тонко чувствовал особую ткань — струны-нервы мира, источавшие собственную, неповторимую мелодию. Он слышал ее всегда — ежесекундно, ежечасно, она пропитывала его насквозь, делая частью чего-то большего, цельного. Элиан не помнил, когда это все началось, когда он понял, что отличается от других людей. Он всегда знал, когда кому-то где-то была нужна помощь, он чувствовал чужую смерть и боль. Это... пугало. Время стояло смутное, темное, люди боялись всего на свете, и Элиан рано научился скрывать свой дар. А потом начались сны...

Мир, лишившийся Хранителя, растил себе нового. Новых.

Сперва они едва не утопили человечество в крови, прежде чем разобрались с собственными силами и предрассудками. Они сражались, видя друг в друге смертельных врагов, и Элиан все никак не мог понять — почему он медлит, этот темный, почему не бьется в полную силу? Ответ оказался донельзя прост: владея всей магией смерти, Ноа больше всего на свете не любил убивать.

Небо рассекла серебристая молния, и Элиан, подняв голову, проследил взглядом прочерченный ею след. Началось? Пальцы машинально перебирали струны, и стекавшая с них мелодия сочилась горечью и болью. И, вторя ей, земля окуталась белесым туманом, поднявшимся от реки. Слова сами собой складывались в строчки, но Светлейший не произносил их вслух, сберегая для одного единственного слушателя. За первой молнией последовала вторая, и закатное небо потемнело, нахмурилось. Его заполняла тьма, и Элиана буквально пронизывало насквозь ощущение чуждости, явившейся в его мир. В их мир. За который сейчас сражался Ноа, и он ничем не мог ему помочь. Или мог?

Порыв ветра ударил в спину, едва не опрокинув его в реку, и Элиан мгновенно оказался на ногах. Происходило что-то страшное, воздух стонал и рвался в клочья, пронзаемый невидимыми щупальцами, расползавшимися во все стороны. Элиан забыл, как дышать. Он чувствовал отголоски магии Ноа — ледяные серебряные вспышки, рассекавшие сгустившуюся тьму, видел отсветы на небе, ощущал, как вздрагивает под ногами земля. Река за спиной вздыбилась, почернела, и он понял, что медлить нельзя. Что бы там не говорил Ноа, с этим они не справятся поодиночке. И Элиан, раскинув руки в стороны, призвал свой дар.

Когда все закончилось, Ноа он нашел не сразу, напрасно пробродив несколько часов по дотла выжженной, мертвой земле, которую у него не хватало сил вернуть к жизни. А найдя, упал на колени и притянул к себе израненное, лишенное магии тело, на котором только и осталось знакомого, что меч, зажатый в руке, да карие глаза, смотревшие с измазанного кровью и копотью лица.

— Ты обещал вернуться, — тихо сказал бард, осторожно пригладив растрепанные черные волосы.

— Ты обещал ждать меня у реки, — раздалось в ответ, и было видно, что каждый звук дается Ноа с большим трудом. — Мы оба не сдержали слова...

— Нет, — упрямо мотнул головой Элиан, стряхивая злые слезы. — Ни за что! Я тебя вытащу!

— Ты пуст, как и я, — едва ощутимо улыбнулся Ноа и устало смежил веки. — Мы все истратили... Но зато победили.

— Мне не нужна такая победа, — прошептал бард. Его руки потеплели, собирая последние капли магии, и он щедро влил все, что смог, в холодеющее тело. Ноа распахнул глаза.

— Спой, — требовательно произнес он, и Элиан, как всегда, не смог ему отказать. Домра плакала, роняя звуки на погибшую землю, и та оживала, откликалась на волшебную музыку, в которой каждая нота шла от сердца. Элиан пел. Его голос разносился повсюду, соединяя вновь порванную незримую ткань мироздания, поврежденную слишком самоуверенным магом, который решил, что ему подвластно все.

А когда он смолк, оказалось, что Ноа беспробудно спит. Его сон был очень похож на смерть, но Элиан чувствовал, что это не так. Магия сковала его на пороге, не вернув в этот мир и не отпустив в иной. И оставалось только ждать — очнется ли? Наберется ли сил оттолкнуться от грани, которую хранил столько лет? Кто знает...

В сердце проклятых земель,

В замке сожженном дотла,

Пел когда-то менестрель —

Смерть бежала со двора.

И с тех самых давних пор,

На руинах древних стен

Был могильник возведен,

Спит в нем темный сюзерен.

И, храня его покой,

Уж который год без счета

Льется песня над рекой,

Будто ждет его там кто-то...

— Это старая легенда! — возмутился босоногий мальчишка, дослушав песню до конца. По базарной площади прогрохотала телега, плеснула водой из лужи на зазевавшегося прохожего. Бард отложил домру в сторону и с улыбкой посмотрел на насупленного парнишку.

— Старые легенды порой не врут, — сказал он и протянул мальчишке мелкую монету. — Бери, вдруг она счастливая.

— Спасибо! — просиял тот и, подхватив монету, умчался, сверкая голыми пятками. Бард проводил его взглядом и обернулся к подошедшему юноше, державшему в руках несколько калачей и бутыль с молоком.

— Он потратит ее на какую-нибудь ерунду, — сказал он, кивнув вслед мальчишке. Элиан пожал плечами.

— Ну и что? Это ведь принесет ему радость, не так ли? Значит, монета и вправду была счастливая.

— Эта легенда, — юноша вручил ему молоко и один калач, а сам уселся рядом на пустые ящики из-под овощей. — Это правда?

— Кто знает, — лукаво усмехнулся Светлейший и вонзил зубы в мягкую сдобу. — Это ведь случилось очень много лет назад, когда в мире и в помине не было одного любопытного клерика.

Он помолчал и добавил уже без иронии: — Все легенды в той или иной мере правда. Хочешь, я спою тебе, Кэррен? Ты знаешь, что на одном из древних языков твое имя означало "темный"?