"Реальность"

Ему нравится эта жизнь. Он просыпается от невесомых, ласковых поцелуев, довольно улыбается, спихивая с себя тяжелое тело Дилана, притворно, лениво сопротивляется, когда его переворачивают на живот и начинают ласкать уже по-настоящему, заводя и возбуждая. Утренний секс всегда нетороплив и отдает некоторой сытостью — тело расслаблено после сна и легко сдается скорее теплому, чем яркому удовольствию. Потом они пытаются поделить маленькую, узкую душевую кабинку, вяло отпуская остроты в адрес друг друга, завтракают и разбегаются по своим делам. До вечера.

Вечером они часто смотрят кино, разговаривают, делясь последними новостями, занимаются сексом или отправляются куда-нибудь, но всегда вдвоем. Вечером они не разлучаются ни на минуту, боясь потерять друг друга из виду, и засыпают на одной кровати, тесно переплетаясь руками и ногами. И он просыпается. Здесь.

Здесь его встречает пустая квартира. Ванная свободна, никто не занимает ее в самый неподходящий момент, и от этого хочется взвыть в голос. В стаканчике над раковиной одиноко болтается зубная щетка, на вешалке одно полотенце. Все его вещи он убрал с глаз долой, но взгляд поневоле задерживается на пустых местах, бередящих память.

Он отправляется на работу, не завтракая, — находиться дома больше, чем это необходимо, он не любит. На работе легче: там отвлекают дела, мельтешат люди, и день пролетает почти незаметно. А вечером, задержавшись как можно дольше, только чтобы не сидеть одному в пустой квартире, он все-таки возвращается домой.

Он не любит готовить, поэтому просто разогревает замороженный обед. Медленно съедает его перед телевизором, запивая пивом — ни в коем случае не темным! — и смотрит новости, ощущая какое-то мазохистское удовольствие, когда показывают аварии. В этом есть нечто болезненное, иррациональное, но так легче. А потом он засыпает. Чтобы вновь проснуться....

Раз в неделю он заезжает в больницу к Дилану. Исхудавший и бледный, тот будто поломанная кукла на веревочках-проводах, тянущихся к сложным умным приборам, поддерживающим жизнь в его теле. Он садится рядом, привычно поправив одеяло и убрав с лица спящего потускневшие русые пряди, потерявшие свой непокорный нрав. Дилан всегда тратил много времени, чтобы хоть как-то уложить их, но стричься короче отказывался наотрез. Срезали их уже в больнице, когда делали операцию. Будто укротили бьющий во все стороны фонтан энергии, который теперь тоже спит вместе с Диланом.

— А вчера мы с тобой были в Центральном парке, — начинает рассказывать он, лаская пальцами прохладную безвольную ладонь. — Ты увидел белку и погнался за ней, хотел сфотографировать. Что тут началось... Терьер, которого выгуливала пожилая дама, решил, что ты с ним играешь, и рванул с поводка. Леди принялась его звать, но твои штаны ему явно нравились больше. Ты крыл пса на чем свет стоит, мамы зажимали уши детям, а белка взирала на все это безобразие с дерева, явно не впечатленная человеческим интеллектом. А потом мы пили кофе в летнем кафе. Я обжегся, а ты сказал, что ожоги лечат поцелуями. И поцеловал меня прямо там, при всех. Придурок. Я разозлился и хотел уйти, но...

Он чуть сильнее сжимает ладонь, которую держит в руках, и прижимается к ней лбом.

— Но я остался, — глухо, едва разборчиво, говорит он. — Я ведь знаю, что нельзя уходить.

— Посмотри на этого идиота, Расс, — Дилан взмахивает бутылкой с темным пивом и возмущенно продолжает. — Сейчас он попрется прямо на звук. Ну конечно, если у тебя по дому расхаживает маньяк с топором, самое умное, что можно сделать, это кидаться на каждый шорох. В темноту! Без оружия! Ну вот, что я говорил?

Единственное, что может помочь — это всегда быть рядом. Каждый вечер. Потому что ночью... он просыпается не здесь.

Иногда, глядя в неподвижное лицо Дилана, ему кажется, что тот просто очень крепко спит. Он наклоняется, старясь уловить неглубокое дыхание, справляясь с порывом прикоснуться к побледневшим губам. Это глупо — только в сказках поцелуем можно разбудить спящую принцессу. Они далеко не в сказке, да и Дилан — не принцесса. И это совсем не сон, а странное, мучительное подобие смерти. Или — имитация жизни, кому как нравится считать. Уход за грань, не окончательный, а потому с ним еще труднее смириться.

— Мне снятся странные сны, — сообщает он однажды. — В них все так реально, что я не хочу просыпаться. Там есть ты — такой, как до аварии. Живой. И порой мне кажется, что настоящий мир — там, а здесь лишь затянувшийся кошмар. А потом я просыпаюсь... И так каждую ночь. Мне кажется, что я схожу с ума, Дилан. Но, знаешь, я не готов лечиться. Ведь вполне может оказаться, что реальность здесь, а не там, и тогда я перестану видеть эти сны. Я перестану быть с тобой. Хоть так.

Он какое-то время молчит, словно ожидая ответа. Вздыхает, трет переносицу бессознательным жестом, так явно выдающим беспомощность, и снова наклоняется к постели.

— Мне пора, — говорит он. — Но я вернусь. А лучше ты, пожалуйста, возвращайся...

— Куда бы ты хотел поехать? — лениво интересуется Дилан, развалившись на кровати с рекламными проспектами в руках. — Может, в Мексику?

— Я тебя отвлекаю, — с совершенно серьезным видом возражает Дилан, но через секунду он не выдерживает и улыбается. — Оставь свои чертовы шмотки и иди сюда. Это же наша общая поездка!

Тяжелее всего ему пришлось, когда врач, твердо глядя в глаза, заявил, что шансов мало. Почти нет.

— Мистер Керри, чудеса, конечно, случаются, и мистер Эйс может выйти из комы, но... на вашем месте я бы не надеялся. Поверьте, содержание такого больного обходится очень недешево, да и его родители настаивают...

— Я все оплачу! — встревожился Рассел, поняв, о чем идет речь. — Ради Бога, он жив, вы не можете его отключить!

— Его родители... — снова начал доктор, но Рассел замотал головой.

— Я смогу их переубедить. Боже, но он же жив! Как вы можете?!

— Скорее, он не до конца умер, — ответил доктор, и Рассел с трудом удержался, чтобы не вцепиться ему в горло.

Он потратил много времени и сил, но, конечном итоге, родители Дилана полностью доверили ему содержание и принятие решений относительно судьбы своего сына. Для них он, как ни странно, был уже мертв. Они похоронили его и оплакали, но Рассел не был готов смириться так просто. Он перевез Дилана в лучшую больницу, которую только смог оплатить, нашел врача, считавшего, что шансы есть, и принялся ждать. Тогда-то он и начал "просыпаться".

Когда подобное произошло в первый раз, наутро он долго лежал, не в силах поверить, что Дилана рядом нет. Сон казался до ужаса настоящим. Вставать не хотелось. Хотелось взвыть, вцепиться зубами в подушку, что-нибудь сломать, чтобы заполнить чем угодно — пусть даже болью — черную пустоту в душе, но он лежал все так же, не двигаясь, боясь убедиться, что настоящее именно здесь.

Через неделю он уже не был уверен в собственном рассудке. Сны приходили каждую ночь, они были почти осязаемые и настолько достоверные, что реальность казалась еще более убогой, чем в действительности. Несколько раз он срывался с работы в больницу, чтобы удостовериться, что Дилан там, что авария не плод его разыгравшегося воображения. Но все оставалось по-прежнему: пустая квартира, белая больничная палата... и сны, неотличимые от настоящего, из которых не хотелось возвращаться.

— Иногда я думаю, что у нас все могло быть иначе, — говорит Дилан, сидя в кресле и поджав под себя ноги. — Ведь нас свело столько случайностей... Если бы ты не напился в хлам, если бы я не опоздал на поезд, если бы Мери тебя не выгнала, и если бы ты забрел в другую сторону... Я иногда думаю об этом, и мне становится жутко. Я ведь мог тебя и не встретить. Что тогда было бы?

Дилан смеется. Заливисто, запрокинув голову, давая волю переполняющему веселью. И Расселу тоже становится смешно.

— Иногда я думаю, что все могло быть иначе, — говорит он, глядя на неподвижного Дилана. — Если бы я не позволил тебе уехать одному, если бы отправился с тобой, если бы сумел задержать... Все могло бы быть иначе. Но я решил: иногда полезно провести вечер врозь. Отдохнуть друг от друга. Как будто нам требовалось отдыхать...

В тот вечер у него дико разболелась голова, а Дилана позвали на день рождения к близкому другу. Он был готов остаться, но Рассел уговорил его поехать.

— Что толку сидеть дома обоим? — сказал тогда он. — Иди, развлекайся.

И Дилан уехал.

— У меня болела голова, — признается он, когда все слова становятся бессмысленными. — Я хотел побыть один, в тишине. Теперь ее стало так много, что она кажется могильной плитой. Я... я начал разговаривать сам с собой, только бы не молчать. Я уже не знаю, что явь, а что сон. Я запутался, Дилан. Я хочу к тебе, туда, где ты жив. Ты говорил мне о разных вероятностях, где случается что-то, чего не происходит здесь, или, наоборот, не случается... Как ты думаешь, это правда? Эта авария... может, действительно существует мир, где она не произошла?

— Ты думал о том, что с нами будет дальше?

Он до боли, до судорог в намертво стиснутых челюстях не хочет возвращаться. С ненавистью смотрит, как утопает в океане солнце, заканчивая этот день. Всего лишь день, ведь завтра будет следующий. Но с этим закатом что-то окончательно обрывается внутри, размазывая грань, разделяющую реальность и сны. Он окончательно потерялся.

Он молча смотрит на пачку таблеток и стакан воды. О чем-то думает, улыбается отрешенной, счастливой улыбкой, которая тут же гаснет, когда он вспоминает о сегодняшнем визите в больницу. Он все рассказал Дилану. О том, что не может больше без него, что устал жить здесь, в пустоте и одиночестве. И то, что за гранью, манит все сильнее, и этому не осталось сил сопротивляться. Что он верит: он проснется — там. Обязательно проснется. Надо только покрепче уснуть здесь, чтобы нельзя было вернуться.

Он катает таблетки пальцами, пытаясь представить себе, на что это окажется похожим. Гладкая поверхность скользит по коже, дарит надежду — спокойную уверенность в том, что все будет в порядке. Он верит и совсем не боится, но отчего-то медлит, тянет с последним шагом. В квартире царит тишина.

"Куда бы ты хотел поехать?"

"Это просто замок..."

Он отправляет в рот первую таблетку и запивает ее водой, а потом высыпает в ладонь остальные. Лучше сразу, так не будет шанса передумать. Рассел горько усмехается собственной трусости, сжимает пальцы и вздрагивает от резкого пронзительного звука телефонного звонка. Он смотрит на телефон почти со священным ужасом, не желая дотрагиваться, но звонок настойчив, и он все-таки берет трубку.

— Мистер Керри! — слышит он взволнованный голос врача. — Вы не поверите! Ваш друг, Дилан, то есть мистер Эйс, очнулся! Он вышел из комы и состояние стабильное. Пока еще рано делать прогнозы, но... Вы слышите меня?

— Слышу, — с трудом произносит Рассел и разжимает пальцы. По полу звонкими горошинами рассыпаются таблетки.