Entrance terminal. Талехин

А под Новый Год, конечно,

И уходит на заре — ....

— Если не гасить свет в пустой комнате и не чистить под Новый год снег на пороге — в дом придет Талехин, хозяин праздника.

Он ходит босиком по снегу в длинном черном пальто и белом подряснике под ним, в правой руке он несет волшебный Стаканчик, в котором может быть какое угодно питье, а в левой... в левой... — Цума Грасс, учитель истории в школе ?1, смущенно поправил очки — Не помню. А Вы?

— И я не припомню — качнул головой Вольтер Ренард, рыжий родич самого Дракулы и немного покровитель молодого историка — Он вечно чего-нибудь новое таскает.

— Ага — согласился приехавший на праздники к старинному приятелю арабский вампир с закрытым лицом — И вэчно чего-нибудь неприятное. Намэдни, вот, с четками гулял.

— Серебряными? — живо заинтересовался Грасс.

— Да нэт, каменными. Он же тож не звэр какой...

Древние вампиры, оба двое, всегда были рады поделиться старинными сплетнями со всегда готовым их выслушать тихим историком; обычно он рассказывал какую-нибудь легенду, а друзья наперебой ее корректировали в сторону условной исторической истины.

Вот и с Талехином так было.

Потому что Талехин и впрямь приходил в людские дома под Новый год. И он действительно ходил в белом нижнем и черном верхнем платье, которые чья-то (не будем смотреть в сторону вечно сопутствовавшего ему Ялоя-Перерода) нездоровая фантазия окрестила "пальто и подрясником". И волшебный Стаканчик у него тоже был.

Вообще, трудно наврать про того, кого видишь каждый год, верно?

А он каждый год неукоснительно обходил весь район Райского Городка. Поздравлял и принимал поздравления, чтоб его!

В другие районы Талехин не ходил. Чем-то они ему были не по сердцу — да и не ему одному, прочие боги тоже их не сильно любили.

В Последний Город он пришел последним, даже после вольнолюбивого Ярэна. Уж больно претило его натуре быть запертым в четырех стенах — даже если от стены до стены хорошо если за год дойдешь.

Талехин любил простор, любил дорогу и невнятную цель в конце нее, любил случайных попутчиков и постоянных спутников — серого эльфа Ёльда Ялоя из страны Предрожденных и белого волка Бергла-Беллара, бывшего боевого мага из Единого Ордена.

Он любил проверять людей на прочность и на совесть, стучась в их дома в ненастные ночи и прося куска хлеба и крова до утра. Он любил зло шутить над теми, кто не прошел его проверку — город Язморглад в самом своем названии столетьями нес память о том, как однажды ни одна дверь не пожелала открыться перед странником.

В сущности, Талехин любил и людей — тех, что проходили его странные проверки, а еще пьяных и безумных, потому что это за них был ходатаем и заступником черно-белый странствующий бог.

Но с годами все реже ему открывали дверь, все чаще — глухо рявкали из-за двери да грозились позвать службы охраны правопорядка.

Талехин любил удирать от стражников; но когда это удирание из развлечения превратилось в ежедневный вечерний досуг, оно ему быстро надоело. А творить себе документы он не хотел — по великой ненависти ко всяким и всяческим бумажкам, родившейся еще во времена благословенной Альба-Лонги с ее поистине эпической бюрократией.

Конечно, можно превратить в собаку особенно злогавкучую тетку — одну, другую, третью — но что толку?

Количество оставшихся, невстреченных им, злобных баб останется по-прежнему огромным.

И Талехин Беспечный впал в депрессию. Он прервал свое странствие, он прогнал прочь верных спутников и засел где-то в глуши, в крохотной деревушке, где никто и имени-то его не слыхал, потихоньку спиваясь в свое удовольствие.

А потом началась Война.

Первый авиаудар пришелся как раз на новогоднюю ночь, ночь его Рождения, когда он в кои-то веки покидал свое захолустье и шел по свету — босиком по снегу, с четками и Стаканчиком, по дорогам и бездорожью — искать, с кем бы так повеселиться в этот день.

Он только и успел, что закрыться широким рукавом от полетевшей в лицо снежной крошки да зажмуриться от красно-черной вспышки, вмиг сожравшей небольшой приграничный городок — со всеми жителями, со школой, церковью, кошками и коровой Гланей.

В ту ночь он молча пил за помин души всех погибших — а потом снова пустился в путь.

Города и дороги, и бесконечные серые вереницы беженцев (почему — серые? Почему тысячи пестрых одежек вместе дают ощущение тускло-серого цвета?), и ночные авианалеты, когда гул самолета, кажется, пробирает до костей, а детей приходится утешать сказками про грозу, когда вот так же — нет, честное слово! — сперва сверкала яркая вспышка, а потом раздавался громкий звук. Его называли "гром" и это было весело. Честное слово!

Дети постарше подтверждали — кажется, такое бывало.

— Наверное, грозу запретили в связи с военным положением — предполагала тихая умница с осенними озерами карих глаз. Она до начала Войны успела целый год проучиться в первом классе и знала ну просто уйму всего, поэтому с ней не спорил никто — даже Талехин, всерьез опасавшийся порой прочесть в случайно попавшейся в руки газете (кое-где они еще выпускались) что правительство очередной Свободной и Независимой отменило грозу во избежание паники среди местного населения.

А что? Облака же раньше разгоняли!

Но всему однажды приходит конец, и даже Войне. Шел четвертый месяц после его одиннадцатого дня Рожденья с начала Войны, когда внезапно оказалось, что воевать больше некому, и некому подписывать мирные договоры, так что волей-неволей пришлось закругляться — только кое-где еще постреливали не извещенные об окончании боевых действий солдаты да неупокоенные роботы, способные работать пятьсот лет без подзарядки изредка то взрывались, то тоже обстреливали беженские эшелоны.

Люди ехали в Город, Последний Город на Земле. Так было написано в пестрых глянцевых буклетиках: наш город — Последний Город на Земле. Только у нас — чистый воздух, питьевая вода и крыша над головой по разумным ценам, приезжайте!

Ехали.

Ехали ученые и неучи, ехали тайные богатеи и явные нищие, боги и люди, смертные и бессмертные — всем хотелось питьевой воды и чистого воздуха, пусть и "по разумным ценам".

Ну и он, Талехин Странник, тоже. А чем он хуже?

Тем более, что он надеялся встретить в Городе Ёльда или Беллара. Или на пути к нему — ведь его вечные спутники такие же беспокойные бродяги, как и он сам.

Зря. Караван за караваном он провожал за белые ворота терминала входа — но ни тот, ни другой так ему и не встретились.

Раньше он искал Госпожу, свою истинную любовь; потом он бродяжничал просто по привычке. Теперь он искал друзей.

Он набивался в провожатые или тащился в хвосте, он загядывал во все встречные лица, он бежал за каждой белой собакой — но тщетно.

По ночам ему снились черно-алые вспышки взрывов и голоса друзей.

Казалось, он сам потихоньку начинал терять рассудок, когда ему встретился шедший с одним из караванов бывший король Мира, соколиный бог Сюйрэн.

— Ты тревожишься за оставленных тобою друзей? — спросил он.

Талехин только кивнул.

— Тогда ступай в Последний Город. Если уж ждешь кого-то — лучше сидеть на одном месте, верно?

Сюйрэн слыл среди богов всезнающим, так что если уж Он что-то советует!..

— И значит, в новогоднюю ночь его вполне вероятно встретить? — историк поднял голову от блокнота, в который записывал пересказанную вампирами легенду.

— Ну ага ж. Бродит себе по городу, празднует — отчего б и не праздновать? Все друзей своих ждет, бедняга...

А где-то далеко, на степном аэродроме, препирались с серьезной ресепшионисткой Касси серокожий эльф и белый волк.

— То есть как это, некоторым образом, грим? Это естественный цвет лица!

— Чернобыльские мутанты и инвалиды Войны права въезда в город лишены — строго отвечает девушка и украдкой вздыхает: назойливые посеетители досаждают ей третий год.

Может быть, однажды ей все-таки надоест, и она пропустит парочку в город.

И тогда по дорогам то ли умирающего, то ли возраждающегося мира снова пойдет Талехин-Алаин с пятиструнным леем, каменными четками и волшебным Стаканчиком. А еще с Ёльдом и Бергаэлем, конечно же.