Проклятье для Ято-но Ками. Касэ Цунэ

Братец, братец — выходи

...

— В одном нашем знакомом городке часто можно было услышать это нехитрое стихотворение. Дети пользовались им как считалкой, а потом начиналась игра в "Собаку и преступников". Вода припадал к земле, изо всех сил рычал и изображал пса, а остальные — пока вода читал стишок — прятались, как умели. А вода искал. Потом найденных надо было догнать и "убить" — вот такие вот занятные салочки, а?

Молчание.

— Представь себе, сколько лет прошло, ты давно уже не на четырех ногах бегаешь — а они все играются. И какую считалочку сочинили!.. "Под-се-ре-бря-ной-лу-ной-со-мной" — музыка, а?

Молчание.

— Вот мне интересно, ты вообще как, говорящий? Или как Русалочка — хвост потерялся вместе с голосом, а? — он медлит, потом выпаливает как-то разом — Или, может, тебе, благородному, просто говорить со мной противно, презрение зашкаливает? Ну так и сказал бы, я и не претендую, знаешь ли...

Молчание. Собеседник Змея рассеянно перебирает пальцами по флейте, та беззвучно откликается.

— Сколько уже так лет-то? Триста, четыреста? Ну ты-то должен помнить... кстати, как тебя зовут? Я, знаешь ли, все забываю, особенно имена. Ну вот никак не запомнить, понимаешь? А ты сам понимаешь, ты меня только по полнолуниям навещаешь, раз в месяц — это ж маловато все-таки... Хотя я Дзуки-то еле-еле запомнил. Эй, а флейтой-то драться зачем?

— Я — Цунэ. Цунэ, дебил! Запомни. А то на твоей змеиной шкуре вырежу — голос у молодого человека глуховатый и низкий.

Ято-но Ками всплескивает хвостом — надо же, заговорил!

— Так ты все-таки говорящий? — неуверенно переспрашивает он.

Молчание.

— Нет уж! Теперь не проведешь. Я-то теперь знаю, что ты можешь говорить — только не хочешь! Так что прекращай этот спектакль. В конце концов, актером из нас двоих был я. Это мне позволено подобное. А ты-то благородный княжич, забыл?

Молчание.

— Слушай, ну что такое! Ну давай уже объяснимся нормально, по-семейному. Я этому... как же его? Он еще на меня посмотреть раз в неделю ходит... я ему скажу...

— Его зовут Кайгин, Гемма Кайгин.

— Что? А, ну да, Кайгин. Такой медведь... Просто превед-медвед какой-то! Представь себе, приходит, отваливает крышку, пялится, и хоть бы раз... стоп! Ты опять заговорил! — он обвиняюще ткнул в братнин призрак кончиком хвоста. Тот только пожал плечами и поправил слегка отлетевшую в сторону голову.

— И что? Так каждый раз будешь? Как я кого-нибудь забуду? Или только по полнолуниям? А то знаешь, стремно немного. Я опять забуду, а ты опять, как из-под земли... и заговоришь! К твоим глазищам, которыми ты на меня пялишься я уже попри... да ней суй ты мне голову в лицо, убери на место! Вот так вот всегда: ты недосмотришь, а мне — страшно. Ты знаешь, что я тебя боюсь?

Очень выразительное молчание.

— А вот и сам ничуть не лучше. Я-то хоть живой. Относительно. Ну, я считаю себя живым! Я в этом уверен! Мне б еще сакэ... нет, я не думаю тебя просить за ним сгонять. Не надейся. Ты наверняка принесешь на закусь пирожок, что я тебя — не знаю? Еще и жука, небось, сверху положишь как украшение... А помнишь — внезапно оживился Ято-но ками — Как я упал в колодец, а ты вместо того, чтоб меня вытаскивать, запустил туда жука, чтоб я сам вылез? Я тогда чуть сердце не потерял совсем... но ведь выбрался. Ты всегда так!

Безголовое тело меланхолично искало в траве отфутболенную змеиным хвостом голову.

— Неудобно с такой головой, наверное — посочувствовал старший брат — Часто она так? Может, ее чем придерживать — шарфиком там, или чем таким? Наверняка же удобнее... Слушай, и все-таки: почему ты молчишь? Ведь могли бы хорошо говорить наконец, никто не мешает, и город чужой, тебя никто не знает, ты не перед кем не обязан...

— Горлу больно.

— Понятно — и ками умолкает. Он помнит. Помнит, как сумасбродный младший брат истекал кровью на ступенях храма на горе Сокьоку. Помнит, как его добил. Как обратившийся проклятьем Цунэ — его зовут Цунэ — в две ночи загрыз всех остальных братьев. А потом ему улыбнулся.

И с тех пор не оставляет — Проклятье и есть Проклятье. Сколько, интересно, у него разума осталось? Ровнешенько небось на говорение гадостей...

— А помнишь — патар Игнасио и его уроки?

Он помнит. Просто говорить — больно. А со старшим братом надо или молчать, или уж не умолкать — средних путей Таро не приемлет.

Он предпочитает молчать и изредка подрабатывать брату выносной картой памяти — жалко ведь его, беднягу.

Брата вообще жалко. А брату наверняка жалко его.

Вот и тема для раздумий до следующего полнолуния, пока будет мирно лежать в сожженной, отравленной напрочь японской земле на том конце света: кто из них двоих чье проклятье?

Кого кем наказали?

— А у Патара Игнасио еще лысина такая была — помнишь? То есть, тонзура. И та-акой почерк!

Поди тут пойми...