Праздники Города. Май Темэя

Под синей луной, на черной горе

Лишь ветер бессильное носит ... .

В Последнем Городе частенько устраивали вечеринки — даже, пожалуй, слишком часто.

Шумные, пьяные вечеринки, на которых собирались толпы народу, где женщины в полупрозрачных платьях-насквозьках пили их высоких бокалов разноцветные коктейли, а их мужчины в строгих костюмах курили слишком дорогие сигары и изредка уводили то одну, то другую прелестницув укромный уголок для личной беседы, где покупали и продавали все — от людей до коллекционных крышек от кока-колы...

В каждом районе Последнего города праздновали по-своему. Например, наукоград Омай славился презентациями новейших открытий, устроенными в форме экзотического концерта с театрализованными элементами; в Голден-сити вечеринка (па-ати, как там говорили) казалась немыслимой без нескончаемой процессии обвешанных драгоценностями жен и любовниц, в Синсити — без стриптиза...

В Парадайз-сити совмещали. Стриптизерша с четырьмя руками, увешанная драгоценностями, за каждую из которых можно бы купить весь этот район — такого больше нигде нельзя было увидеть, только тут.

А еще именно в Парадайз-сити жил человек, без присутствия которого не обходилось ни одно хоть сколько-то уважающее себя мероприятие.

Май Темэя. Волосы до пят, убранные в чудную прическу, шитое золотом платье, холодные глаза, негромкий голос:

— Здравствуйте. Преотвратная сегодня погода, не так ли? Что ж, Майтэ Мея здесь, чтобы скрасить ваш вечер.

Завораживающие движения танца. Немного печальная улыбка. По-птичьи склоненная набок голова:

— Этот танец называют "Смеющийся дракон". Веками его танцевали для богов, а теперь танцуют для вас, господа.

Взмах вееров — как хлопанье крыльев. Сильные удары каблуков об пол. Гордо вздернутый подбородок.

— Моя единственная цель — ваше удовольствие господа. Позвольте танцевать для вас снова...

И в перекрестье взглядов, устремленных на сцену с желанием, восторгом, изумлением, нежностью — Май Темэя, и два веера — как два крыла... и пьяная толпа, хохочущая, глумливая, бесстыжая:

— Эй, ты, красотка! Сколько берешь за ночь?

— Нэй, чернявая, хочешь любови?

— И что боги в этой тягомотине находят? Эй, танцуй стриптиз — доллар дам, доллар денег!

Май не слышит. Шаг, еще шаг, веер взлетает и опускается, поворот головы. К танцу присоединяется пение, тихое, почти неслышное.

— А как вы думаете, на что она похожа будет, если раздеть?

Потом, рано поутру, частенько под дождем, Темэя возвращается домой, ставит кофе, швыряет на сковород пару кусков зачерствелого хлеба, с отвращением сдирает вышитые одежды, смывает яркий черно-белый грим, и, на ходу натягивая белый махровый халат и жуя гренку, отправляется в закуток-кладовку, служащую ему альковом.

Там он заваливается на нерасстеленую кровать и засыпает до вечера, под монотонный голос из-за стены, уныло декламирующий какой-то стихотворный бред.

Во сне он видит синих драконов, красных птиц и пьяного кирина, который долго и путано рассказывает ему, как он когда-то был желтой собакой, да вот незадача — жена, скотина такая, изменила, и вот теперь вот майся. Темэя сочувственно кивает, дергает рыжим мохнатым ухом, помахивает хвостами — мол, у всех бывает, что поделать, остается терпеть и радоваться. Чему? Ну, например, тем, что вырос рог, а не чешуйчатый хвост. Вырос бы хвост — пришлось бы остаток дней прожить в Каспии, а все ведь знают, на что он после Войны похож...

Если что-то и есть на свете, что ненавистно Май Темэе — то это однозначно будильник. Проклятый механический монстр неуклонно вырывает его из мира грез, заставляет вытянуть руку, слепо шаря по полочке над кроватью и сесть, об эту полочку больно приложившись лбом, потом наконец разлепить веки, очередной раз простонать:

— Семь? Как семь? Быть того не может...

И все-таки вылезти из своего самодельного алькова, снова пройти по маршруту ванная-кухня, допить вчерашний остывший кофе (гадость!), уныло воззриться в зеркало:

— И как это народу показывать, а? Боги испугаются, разбегутся нафиг же!

Но покорно наложить черно-белый грим, заставить губы сложиться в улыбку, застегнуть негнущимися пальцами все сто сорок девять застежек шитого золотом платься — и бежать вниз, где стоит запряженный в тележку осел или мерин, долженствующий доставить его на вечеринку. Иногда везет: в Омай или Голден-сити доставляют на машине, а потом еще и забирают на ней же. А то порой путь от места выступления до дома занимает столько времени, что поспать не удается совсем.

Иногда везет и между вечеринками выдается свободный денек. Тогда спать можно аж до полуночи, а потом до утра болтать с соседом из-за стенки. Сосед молод, беден и ему не везет в любви; по мнению Темэи — неудивительно. Будь он девушкой и слышь он от влюбленного парня вместо признаний одни стихи, да еще и сплошь начинающиеся с чего-то типа "Госпожа моя!" — тоже не спешил бы заводить отношения.

А на следующий день иногда можно (непростительная роскошь!) подняться днем и пойти погулять по городу здороваясь со всеми встречными и чувствуя себя почти обычным человеком. Можно даже зайти на чашечку кофе в кафешку, посидеть под зонтиком и обсудить житье-бытье с хозяином: да-да, все хуже и хуже с каждым годом, и мы ничуть не молодеем...

— А боги? Что боги — они нас забыли, и мы их не помним почти — смеется Май.

Стихи? Да. Чьи? Он не помнит. Чьи-то.

У их автора был длинный хвост черных волос и интрижки при дворе, а еще — ах, да, еще у него (по слухам, он как-то проверить не удосужился) была интимная привычка писать на теле возлюбленных свои стихи. Да-да, его еще за это прозвали "мастер шаловливой кисти".

Эх, тот еще развратник — но каков поэт был! Впрочем, почти все эти великие поэты — те еще шалунишки, сколько он их ни встречал — а он-то встречал ой как много...

А во сне снова приходили старые знакомцы — и синий дракон, и красная птица, и вечнопьяный кирин, бывший когда-то желтой собакой, и даже Дядя Чен со своим Голосом, и он пушил хвост и обсуждал с ними последние сплетни — пока его механический палач, его верный враг, красно-зеленый будильник не извещал его, что на эту ночь ему назначено....