Донор (часть2)

— Что ты мне дашь? — Спросил он, наклоняясь ко мне ближе. — На что пойдешь ради этого?— На все, — прорычала я в ответ, не в силах оторвать взгляда от стакана с кровью. Но вместо того, чтобы прекратиться, струйки превратились в потоки, а затем и вовсе хлынули сплошным ручьем. И, подняв глаза, я увидела, что кровью истекают деревья, а вместо Андрея на меня глядит печальное лицо Джуда. — Ты же дочь Нормата, — прошептал он, будто упрекая. Но я не слушала, я больше нигде не видела Андрея, я вновь его потеряла. Крик вырвался из моего горла.— Тише, тише, — сильные руки прижимали меня к мускулистому телу.— Андрей, — я плакала, цепляясь за эти крепкие плечи, за его надежность и нежность, которой мне так не хватало. Я просила, словно не было этих часов с нашего расставания. — Пожалуйста, не уходи.Он как-то заметно напрягся, но потом продолжил бережно поглаживать меня по спине, утешая. Тусклый свет пробивался из окна, на кофейном столике перед диваном, на котором мы сидели, стояла чашка. Мои ноги были укутаны незнакомым бежевым пледом. Тело под моими руками было горячим и влажным после сна.— Боже, прости, — прошептала я, отстраняясь. — Извини, я...— Да, приняла меня за брата, — отозвался Дима и выпустил меня из рук.— Я что-то говорила? — страх на моем лице был неподдельным. Я уже готовилась все списать на пьяный бред.— Нет, ничего, кроме его имени, — сказал он, подымаясь. В этот момент я остро почувствовала, что умудрилась причинить ему боль. Натвори я что угодно: испорти ему ковер, разбей его любимую чашку — все было бы не так страшно, как то, что я сделала.— Ты все еще любишь его? — спросил он, стоя ко мне спиной и глядя в окно.Я не знала, что ответить. Все еще? Прошли какие-то сутки с тех пор, как мы с Андреем занимались любовью. Я помнила каждый шрам на его теле, каждое движение. Да, я любила его. Только он был и уже давно не был братом Димы.— Теперь я понимаю, почему ты пыталась оттолкнуть меня. Наверное, тяжело было дать мне понять, идиоту. — Дима покачал головой. — А я ничего не видел, лез со своими знаками внимания. Так глупо.— Это не было глупо, — неуверенно возразила я.Дима повернулся ко мне, и я впервые увидела в его глазах такие хорошо знакомые мне по глазам Андрея отблески гнева.— Почему ты сразу не рассказала мне, что тебя связывало с Андреем? Когда я тебя спрашивал, в самом начале? Для меня ведь это была не игра. Ты даже не представляешь, по каким крупицам я готов был собирать жизнь брата, узнать хоть что-то еще. То, чего я не ценил и не желал знать, пока он был жив. Понимаешь?— Прости, — выдавила я. Мне нечего ему было сказать. — Прости? И это все?Я молчала, нервно кусая губы. Из всего сна мне запомнилось лишь лицо Андрея и какое-то смутное ощущение кошмара. Наверное, его кровь выходила из меня, отпускала. И я приложила для этого немало стараний, растворив ее в алкоголе. У меня закружилась голова, и я покачнулась на диване.— Извини, я идиот, — он подбежал ко мне, и подхватил, не позволив упасть.— Не надо, — прошептала я и вдруг бессильно заплакала. — Не надо.Каждое его движение, жест, близость напоминали о том, что я потеряла и о чем так старалась забыть.— Извини, — он понял, без объяснений, без слов. — Я слишком напоминаю его, верно? Поэтому это не могу быть я. Кто угодно, только не я.— Дима, — я снова ухватилась за него, пытаясь удержать. — Я все понимаю, — он высвободился и поднялся. — Я отвезу тебя домой, — бросил он, направляясь в другую комнату. Ощущение дежа-вю заслонило от меня свет наступающего утра. — Черт бы все это побрал, — смачно выругалась я, впервые благодаря похмелье за то, что не могу ощутить всю глубину бездны, в которой оказалась.— Ну, как прошла ночь? — заговорщицким тоном поинтересовалась Нина. Я всегда поражалась ее умению восстанавливаться после пьянок. Нина говорила, что поутру у нее болят ноги, но никогда — голова, и сейчас я ей отчаянно завидовала. Несмотря на две таблетки цитрамона и одну аспирина, мне было все также паршиво. Я с трудом миновала ба-контроль, пробубнев что-то о том, что мы всю ночь танцевали с Ниной в клубе. Тарас Григорьич ко мне не приближался на расстояние вытянутого хвоста — очевидно, ему не позволяло чувство собственного достоинства и чуткое обоняние. Я его вовсе не осуждала. Как только бабуля отправилась к телевизору, я поползла в погреб и набрала рассолу, потом медленно и с чувством пила его прямо там, в темноте и прохладе, ощущая, как по глотку ко мне возвращается жизнь. Был во всем этом лишь один очевидный плюс: никакой крови мне не хотелось сейчас так сильно, как животворящей жидкости из бочки. Звонок Нины застал меня после того, как я вернулась на кухню, где-то между смертью и жизнью.— Сказочно, — пробормотала я.— Это сарказм? — уточнила Нина. — Димка же вроде не пил.— Да, не пил, — отозвалась я. — Зато я нализалась, как дворник после получки.— Так ты все продрыхла? — разочарованно уточнила Нина.— Да, я упала, вырубилась, а на рассвете он отвез меня домой.— Странно, — протянула Нина, — а я его и пьяной возбуждала, — не удержалась она.— А я — нет, — отрезала я, чтобы закрыть тему.— Сердишься? — Нина могла понять злость только в определенном смысле: злость разочарования.— Нет, — рявкнула я в трубку.— Чего орешь? — вздохнула она. — Ладно, не переживай, все наладится. Ты ему нравишься, поверь мне, я знаю.— Да уж, — вздохнула я в ответ, вспоминая наш премилый утренний разговор.— Выше нос, — усмехнулась Нина и попрощалась. А я, положив трубку, уставилась на Тараса Григорьевича в немом вопросе. Кот смотрел на меня какое-то время, не мигая, а потом на всякий случай коротко мяукнул.— Что мне делать? — спросила я у него. — Чем дальше, тем веселее, — не дождавшись ответа, я прихватила чашку с водой и отправилась к себе наверх.Каждый следующий день был похож на предыдущий. По вечерам я, в основном, сидела дома, не желая ни с кем общаться, беседовать или изображать жизнь. Жить я все равно не могла: могла только притворяться, потому что все мои мысли, так или иначе, возвращались к Андрею. Только теперь я отчетливо поняла, насколько он наполнял мою жизнь смыслом. И сейчас мне не оставалось ничего иного, как дрейфовать в пустоте. Иногда мне казалось, что однажды он обязательно вернется, и очередной ночью я услышу его обволакивающий голос в темноте, увижу его силуэт на фоне окна, почувствую его руки, нежно гладящие мое тело. Но это были лишь фантазии — он так и не появился. Я выкопала из чулана книжку с романтической поэзией середины пятнадцатого века и читала ее запоем. Я томно вздыхала вместе с печальными барышнями, сетовала на судьбу и пыталась рассмотреть в жестоком портрете вечности черты любимого. А однажды я решила написать ему письмо. В моей голове возникла безумная мысль, что Андрей мог приходить ко мне и наблюдать, ничем себя не выдавая. В письме я говорила о том, о чем никогда не решалась сказать вслух, приносила десятки извинений за вторжение, давала обещания, молила — позволила себе каждое безумство, которое практичная Нина относила к ярчайшим женским ошибкам. Но время шло, а письмо все так же продолжало сиротливо лежать на подоконнике. Иногда я возвращалась к нему, перечитывала, смахивала пальцами слезу, будто это он написал его мне, представляла, что вовсе не догадываюсь о содержании. Потом мне приходили в голову мысли, что я забыла ему сказать о чем-то еще, и я дописывала строчки в конце письма, затем на полях и в промежутках. В конце концов, оно стало больше походить на дневник моих терзаний.Только ответа по-прежнему не было.Плохо мне стало на работе. Поначалу я просто ощущала себя уставшей: день, два, неделю, к вечеру у меня подымалась небольшая температура, но не настолько серьезная, чтобы идти на больничный. И я, уговаривая себя, что это все сезонное, в преддверии близкой осени и первых прохладных дней, пила витамины и крепкий чай по вечерам на нашей кухне вместе с бабулей. Стулья с веранды плавно перекочевали назад в дом. Лето безвозвратно ушло, как и мои надежды. Бабуля ворчала, что я веду себя, как старуха, но мне к ее словам было не привыкать. К тому же, на этот раз она, пожалуй, была права, и я ощущала себя по-настоящему разбитой и никому не нужной. Дима больше не пытался мне звонить или назначать свидания. С Ниной мы регулярно виделись, но мне нечем ее было порадовать, поэтому наши встречи носили односторонний характер, когда Нина заваливала меня историями из своей жизни. А у меня будто жизни вовсе не стало, так что болезнь в каком-то смысле принесла даже относительное облегчение, позволив укрыться от мира в своем доме на законных основаниях хотя бы по вечерам, после работы.Но однажды перед обедом я просто поднялась из-за офисного стола, и мир померк. Это было так непривычно, я раньше никогда не теряла сознание. Вокруг меня тут же столпилась куча сотрудников, они спорили о чем-то, гудели, совещались, и потом вызвали скорую и отправили меня в больницу. Ведь это так удобно: в нашем мире есть специальные машины, готовые в любой момент избавить вас от проблемного присутствия. Так случилось и со мной. Не знаю уж, была ли это шутка судьбы или чистая случайность, но я снова оказалась в той самой больнице, где мне бинтовали ребра и где, как я догадывалась, умер Андрей. Только теперь я больше не ждала его сказочного появления, а валялась на койке в палате с пятью другими страдальцами и молилась, чтобы увесистая тетка в возрасте у окна или выписалась, или перестала храпеть — из-за нее никто не мог спать. Бабуля приехала ко мне в первый же вечер на машине Палыча и привезла одежду, гигиенический комплект и термосок с едой. Она долго причитала, отчитывала меня за наплевательское отношение к собственному здоровью и, наверное, не остановилась бы до закрытия больницы, если бы ей не надо было уезжать вместе с Палычем обратно. Ба предлагала остаться со мной на ночь, но я понимала, что это не нужно ни ей, ни тем, кто лежит в палате. Да и легче бы мне все равно не стало, а во всем остальном я уже была достаточно взрослой и самостоятельной девочкой. Нины в офисе не было, когда со мной случился "припадок", но ей, видимо, все же донесли, потому что тем же вечером она передала через Палыча свои самые искренние пожелания выздоровления и обещание, что на днях обязательно зайдет. Я отлично знала Нину, и понимала, что она не была любительницей больниц. И, скорее всего, единственной причиной, по которой она не пришла, было какое-нибудь очередное свидание с новым парнем. Но я не сердилась: мне, на самом деле, вообще никого не хотелось видеть. И, когда после ухода бабушки и Палыча, медсестра зашла в палату и сказала, что меня переводят в одиночку, я искренне обрадовалась. Как ни странно, но самостоятельно я так и не смогла добраться не то что до одиночки, но и до дверей нашей палаты. Я решила, что визиты и эмоции окончательно меня истощили, но медсестра лишь, покачав головой, подхватила меня под руку и дотащила до нового обиталища. Все те же грустные крашеные до половины стены, но только одна кровать и тумбочка. И дверь в персональный туалет. Это была роскошь по местным меркам.— На работе тебя, видно, ценят, — заметила медсестра. — Начальник твой позаботился, — кивнула она на палату. Я удивилась, что Палыч проявил ко мне такое неслыханное внимание, но потом решила, что он, в отличие от Виктории, успел меня оценить. Я ведь никогда не была болтухой или лентяйкой, и у меня была неплохая голова. Но вскоре усталость новой волной накатила на меня, и мысли о работе ушли, как и все остальное: радость от отдельной палаты, волнения, беспокойство. Мне действительно становилось хуже. По озабоченным лицам медсестер, и выросшему рядом со мной медицинскому оборудованию, я поняла, что мои дела не слишком хороши. Уже третий день мне кололи антибиотики, но, похоже, результат был неутешительный, если даже не отрицательный. Заходил доктор, заглядывал мне в глаза, щупал пульс, и сосредоточенно качая головой, ушел задумчивый и недовольный. Слабость, головокружение, тошнота, и ставшая неизменной невысокая температура. Я не знала, что со мной, но лучше мне не становилось. Я угасала. А медперсонал смотрел на меня в недоумении, не зная, чем помочь — их проверенные алгоритмы не работали. Бабушкина передача с едой лежала нетронутой. Больничная еда мне также не потребовалась.— Гистероскопию делали? — спросил врач на вечернем осмотре, все также задумчиво глядя на мою карту.— Да, — отозвалась медсестра, — там все в норме.— Температура?— Держится.— Хорошо, — он потер подбородок и вернул карту медсестре. — Начните колоть преднизолон.Они что-то делали, появляясь и исчезая в моей палате, как тени, а я уже даже не могла самостоятельно повернуться, когда мне нужно было сделать укол. Я больше не спала: то проваливалась в забытье, то вновь всплывала на поверхность.— Нет, — захныкала я, когда кто-то потянул иголку из моей измученной вены.— Я осторожно, — услышала я мужской голос, и открыла глаза. Его черты были неясными, да и я уже с трудом отличала явь ото сна. Я попыталась закрыть глаза и открыть их вновь, когда он легко подхватил меня на руки с кровати.— Что ты делаешь? — потрясенно прошептала я. Иллюзии меня еще не уносили ни разу. Холодный воздух коснулся моих освобожденных из-под одеяла ног.— Мы уходим, — его голос был спокойным и сосредоточенным.— Андрей, что ты тут делаешь? — проговорила я, всматриваясь в его невероятное лицо.— Спасаю тебя, — ответил он и заскользил со мной по коридорам.— Зачем ты похищаешь меня из больницы? — не успокаивалась я.— Ш-ш, — зашипел он и приложил палец к моим губам. Мы как раз миновали дежурную медсестру и вышли сначала к лифтовому холлу и потом на лестницу.— Я умираю, и ты решил меня обратить? — предположила я.— Нет, — ответил он и больше ничего не добавил. Дальше я снова отключилась и пришла в себя, уже лежа на своем матрасе на чердаке.— Зачем ты забрал меня из больницы? — вновь возмутилась я, уже более осознанно. А потом, посмотрев на его совершенное лицо, добавила: — Зачем ты пришел? Ты ведь меня бросил. — Это прозвучало и как упрек, и как надежда на то, что он возразит. Мое сердце застучало вновь, словно очнувшись ото сна от одного его присутствия.— Я не могу просто смотреть, как ты умираешь, — хрипло проговорил он в темноту.— Ты наблюдал за мной? — я метнула взгляд в сторону подоконника, но мое сумасшедшее письмо лежало нетронутым на старом месте. Я вздохнула с облегчением.— Иногда, — нехотя отозвался он. — Мне так не хватало тебя, — мои пальцы нашли его руку и легонько сжали.— Да что ты, — он высвободил руку, и в его глазах блеснула знакомая мне ярость. — Наверное, поэтому ты в первую же ночь прыгнула в постель к Диме?— Ты следил? — ахнула я, не в силах добавить что-то еще от изумления.— Да, потому что мне на самом деле тебя не хватало, в отличие от тебя, — презрение так и сочилось из его голоса. — Но это к делу не относится, — перебил он сам себя. — Тебе нельзя колоть антибиотики, это очевидно. Они тебя убивают, потому тебе и хуже. Своим лечением они едва тебя не угробили.— Антибиотики? Но почему? — пролепетала я, потрясенно глядя на него и переваривая услышанное.— Потому что ты не человек, черт тебя дери! — взорвался он. — Я намекал тебе на это тысячу раз, но ты не слышала. Когда мы встречались, я неоднократно подумывал о том, чтобы предложить тебе руку и сердце.— В смысле, выйти за тебя замуж? — переспросила я, задыхаясь.— Обратить, — его глаза сверкнули в опасной близости, губы надменно скривились. — Сделать такой же, как я. Но когда ты так отреагировала на мою кровь, так неправильно, так... — он выругался: — я понял, что это невыполнимая затея. Тебя нельзя изменить. В тебе уже течет иная кровь, и она не приемлет нашу. Ты — не человек, не совсем человек. Вот почему элементарные человеческие правила в отношении тебя не работают.— И что теперь? — я нашла в себе силы, чтобы немного отодвинуться от него. Я столько ждала и надеялась не для того, чтобы сейчас получить от него свежую порцию ненависти. — Напоишь меня своей кровью в качестве акта милосердия и исчезнешь снова?— Нет, — покачал он головой, и я затаила дыхание в ожидании его следующих слов.— Нет, — повторил он. — Антибиотики в твоем случае убили не только микроорганизмы, но и твою кровь. Моя кровь мертва изначально, она не принесет тебе жизнь.Я молчала, осознавая сказанное им.— То есть, это конец?— Ты знаешь что-нибудь о своем отце? Не о том человеке, которого ты им считала, а о настоящем?— Нет, — не задумываясь, покачала я головой. Я понимала, на что он намекает, но Джуд и такие, как он, не могли мне помочь. А вот Андрей и ему подобные могли причинить вред моим родственникам. Я не могла выдать их тайну. Они сказали мне, что я проживу чуть дольше, чем обычный человек и буду выглядеть чуть лучше, но на этом все мои необычные свойства заканчивались. Я не была бессмертной или настоящей долгожительницей, как они. Все, что я получила в подарок от Нормата — это странную кровь, приведшую ко мне Андрея. — Нет, — вздохнула я, — ничего, кроме того, что был какой-то мужик до моего отца, который сделал ребенка моей матери.Он молчал, но на его лицо легла тень скорби, или так мне, по крайне мере, показалось в неверном свете сумрачного чердака.Андрей склонился ко мне и коснулся губами горячего лба.— Поспи немного, — прошептал он.— У меня не было ничего с Димой, — сорвалось с моих губ.Он молча изучал мое лицо. Потом его пальцы легкими прикосновениями пробежались по моей щеке.— Прости меня, — прошептала я. — Я не хотела ничего портить, — в моей голове вновь пронеслись коридоры музея, и его лицо на пороге комнаты.— Ты хотел... хотел вернуться? — осмелилась задать я мучивший меня вопрос.— Нет, — честно ответил он, покачав головой. — Какое у нас будущее? Я понял, что не могу сделать тебя равной. А значит, продолжения не существует.— Ты хотел сделать меня такой же, и мы стали бы...— Не надо мечтать о том, чего нет, — оборвал он мои фантазии и прилег рядом.