Сарабанда

Урны с прахом погибших Воронов привезли в Центр на закате. Долгий путь морем из Китая в Ватикан сказался на состоянии металла: на боках проступила соль, у горлышек видны были следы ржавчины. Чистить их отправили молодняк — чтоб привыкали к мыслям о смерти.

"Смерть в бою — самая желанная из смертей для Ворона", — назидательно сообщил старший инспектор. Он видел в этом случае отличный повод преподать урок. Линк хотел что-то спросить или высказать крутящуюся в голове умную мысль — во время урока ведь надо поддерживать диалог с учителем, чтоб он видел, что ты слушал и мотал науку на не выросший еще ус, — но горло перехватило предательски, когда Говард вчитался в имя на табличке.

Именно этот парень обещал им уши намять по возвращении — за то, что влезли тогда без спросу в тренировочный зал для старших и инвентарь случайно сожгли. Ругался страшно, но другого наказания не последовало, что он там, в отчете написал, интересно, на что списал потери? У инспекторов не спросишь, да и важно ли знать об этом — сейчас?

Сейчас Линк предпочел бы, чтоб ухо ему совсем открутили, чем вот так сидеть и полировать металл, и думать о том, что же все-таки случилось в Азиатском подразделении, что пошло не так и почему никто не сумел этого предотвратить. Но он сидел на корточках, слушал речь старшего инспектора и полировал, очищал, натирал, обертывал красной и желтой тканью. В последний путь собратья должны уйти достойно.

А когда наставник ушел, наконец, и работа была закончена, ребята сбились в кучку у края постамента и все никак не могли заставить себя идти спать. Надо проводить их, внезапно сказал Мадарао. Погребальная служба — это для всех, ученых и экзорцистов, пострадавших на эксперименте, тоже будут хоронить, и им достанется все внимание, о них будут плакать и говорить торжественные речи, потому что они герои, а наши — просто солдаты...

Наших надо проводить отдельно.

Они провожали их при свете зажженных без спросу огарков. Ни гитары, ни кастаньет не было, и ритм отбивали костяшками пальцев по парапету. Токуса пел сарабанду, протяжно и хрипловато — его чистое вызывающее восторг хористов сопрано как раз недавно начало ломаться. Гоши басил, слуха у него не было, но пел он также искренне.

Тэвак танцевала.

Она плыла, медленно и чопорно, расправляла руки, как крылья, кланялась каждой из расставленных урн. У них не было с собой знамен, чтоб уложить перед усопшими, отдавая должное их военной доблести, но Тэвак в пальцах зажала перья, то оружие, что всегда с ними, и раскладывала по листку в каждый из сосудов.

Когда песня умолкла, она замерла, протянув ладони вперед, словно обнять пыталась напоследок. А мальчишки единым взмахом Черного Крыла затушили свечи.

Киредори и Гоши привезли в Центр на рассвете. Танцевать по ним было некому.