1. Тихие воды

Гетценбургские истории.

Рассказы о приключениях детектива Виктора Эйзенхарта, записанные его другом и коллегой, доктором Р. Альтманном.

Предисловие,

написанное доктором Робертом Альманном, доктором военной медицины

Так получилось, что знаменитые детективы редко описывают свои подвиги сами. Иным не хватает на это мастерства, иным — времени, третьих не интересуют слава и признание широкой общественности... И тогда на сцену выходим мы, случайные свидетели, волею Судьбы заброшенные в самый водоворот событий. Должен признать, что я не планировал представлять свои записи, сделанные иключительно по оставшейся у меня с Академии привычке описывать на бумаге все, что происходит вокруг меня, публике, но вновь появившийся интерес к событиям, произошедшим на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков, и выдвигаемые обществом теории сделали крайне желательным появление отчета о событиях тех дней, написанного рукой нейтрального наблюдателя.

Описанные в этих рассказах истории произошли более четырех десятилетий назад, и я попрошу читателя со снисходительностью отнестись к реалиям того времени и к тому, что мы в прошлом считали достижениями науки. Все описанные здесь события действительно имели место быть и со всей тщательностью записаны либо по моим воспоминаниям, либо со слов очевидцев произошедшего. Так как из упоминаемых в рассказах людей в живых остались только я и Ее Светлость, не только ни в коей мере не протестовавшая против моей затеи, но и приславшая мне в помощь свои дневники того периода времени, я взял на себя смелость оставить имена действующих лиц без изменений.

Я надеюсь, что представленная мною рукопись поможет читателю понять настроения, царившие в те времена в Гетценбурге, и сформировать свое мнение относительно того, что же произошло на самом деле.

I. Тихие воды.

История первая, в которой вашему покорному слуге напоминают, что провинциальные города, ровно как и тихие воды, таят в себе много опасностей.

Пролог.

Я родился и провел первые годы своей жизни в Марчестерской пустоши. Мой отец, человек выдающегося характера, обладал не менее выдающимся послужным списком, поэтому нет ничего удивительного в том, что он нажил себе немало недругов. И в том, что один из них в конце концов решил расквитаться. Мне было четырнадцать, когда наше поместье сгорело со всеми его обитателями, включая и моих родителей. Поскольку уже начался учебный год, двумя неделями ранее меня отправили обратно в интернат; только это позволило мне уцелеть.

На похоронах я впервые встретил сэра и леди Эйзенхарт. Хотя официально я не мог считаться их родней (моя мать была сестрой леди Эйзенхарт, а в Империи родство в те времена признавалось только по мужской линии), они сразу же предложили мне опекунство. Добросердечная леди Эйзенхарт приняла меня как родного сына и была готова забрать меня сразу после соблюдения всех формальностей, но ее супруг напомнил мне, что, получив при рождении благословение Змея, я имел право на обучение в любом медицинском учебном заведении Империи и что у меня был выбор: отправиться с ними в Гетценбург или поступить в Академию. Разумеется, я выбрал второе. С самого рождения меня готовили к карьере военного врача, и помыслить о другом пути для себя я не мог.

В 1886 году я закончил Королевскую и Императорскую военно-медицинскую академию в звании военного хирурга и сразу же получил назначение в Тридцать девятый стрелковый полк, который в то время стоял в Альсизаре. За этим назначением последовали другие и четырехлетнее участие в ист-колониальной войне. Я прошу читателя простить мне это вступление, не имеющее прямого отношения к описываемым мною событиям, и поверить, что пространный рассказ о моем прошлом не имеет цели потешить самолюбие вашего покорного слуги. Его задача — объяснить, как я, хотя долгое время Гетценбург и оставался для меня лишь адресом на поздравительных открытках и отчетах о состоянии моего наследства, которые сэр Эйзенхарт старательно пересылал мне из года в год, стал свидетелем тех событий.

В 1898 году моя врачебная карьера внезапно оборвалась. Характер моих ранений не позволял мне продолжать работу, и я был отправлен сначала в госпиталь в тылу, а потом и на пенсию. Таким образом в тридцать с небольшим лет я оказался без работы, без планов на будущее и с весьма ограниченными средствами на существование. Прожив некоторое время по возвращении в Империю в столице, я выяснил, что пенсионных выплат даже с учетом надбавок за офицерское звание и награды хватает только на первую неделю месяца, что меня совершенно не устраивало. Возвращаться в разрушенное поместье под Марчестером (единственное, что к тому времени осталось от моего наследства; энергетический кризис 1890-го ни для кого не прошел даром) у меня не было никакого желания, а поток писем от леди Эйзенхарт, то интересовавшейся состоянием моего здоровья, то во всех красках расписывавшей целебные источники, которые находились всего в получасе езды от Гетценбурга и прекраснейшим образом помогали людям с проблемами, подобными моей, стал к тому времени практически не прекращающимся, поэтому я решил воспользоваться одним из ее приглашений. Помню, тогда я думал, что отсижусь в гостях месяц-другой, приведу в относительный порядок здоровье на упомянутых леди Эйзенхарт источниках (которые, к слову сказать, в реальности оказались крайне неживописными болотами, опоясывавшими Гетценбург на мили вокруг) и поправлю состояние моего кошелька, но спустя несколько недель после приезда я увидел в газете объявление о вакансии ассистента профессора на медицинском факультете с жалованием в тысячу шиллингов в год и бесплатной garconniere [1] на кампусе. И я остался, теперь уже, видимо, на всю жизнь...

Глава 1.

Традиционно на еженедельные семейные обеды, устраиваемые леди Эйзенхарт, собиралось немало народу: сама чета Эйзенхартов и их дети, Виктор и Луиза, их зять барон Истон со своей родней, друзья Виктора, дальние родственники вроде меня и сержанта Брэмли, нашедшие свое место в Гетценбурге благодаря стараниям леди Эйзенхарт, и друзья семьи, попеременно гостившие в доме на Северной набережной.

В этот четверг, однако, большинство мест за столом оставалось пустыми. Лорд Истон с женой ожидали первенца, и врачи запретили леди Луизе передвигаться на дальние расстояния, поэтому молодая семья пережидала последние месяцы беременности в загородной резиденции Истонов под присмотром семейного доктора и многочисленных сиделок. Промозглый ноябрь совершенно не подходил для путешествий: пора золотой осени давно прошла, а время праздничных ярмарок на Канун года еще не наступило, так что в бесконечной череде гостей наступил период затишья. Что же до Виктора, тот заявился на полчаса позже назначенного времени и, даже не раздеваясь, поспешил за стол.

— Для мира, в котором половина жертв убийства имеет свойство воскресать, у меня слишком много нераскрытых дел, — объяснил он свое опоздание матери, нежно здороваясь с ней. — По крайней мере, так считает мой начальник. Брэмли пришлось остаться в управлении, а я кинулся сюда сразу, как смог. Прости, что задержался.

Сэр Эйзенхарт, начальник городской полиции, поднял голову от своей отбивной и нахмурился:

— Что-то новое?

— Барона Фрейбурга выловили сегодня утром из реки.

— И это не самоубийство?

— Боюсь, что нет, — покачал головой Виктор и перевел взгляд на меня. — Кстати, доктор! Как успехи на кафедре танатологии [2] ?

Я ответил, что успехами это было назвать сложно: до сих пор все воскрешения, произведенные человеком, а не по воле Духов, носили несистематический характер и редко длились более нескольких минут; но Виктору, видимо, и этого было достаточно. С довольным видом он улыбнулся во весь рот (если бы только я тогда подозревал, что обычно скрывалось за этой улыбкой!) и спросил меня:

— Замечательно! Надеюсь, вы не откажетесь мне немного помочь?

Пользуясь в течение долгого времени гостеприимством семьи Эйзенхарт, я не нашел в себе силы отказать ему. Поэтому после обеда я направился обратно на кампус, прямиком в университетский морг, где хранились тела перед тем, как они попадали на лабораторный стол. К моему удивлению, там я обнаружил сержанта Брэмли, нетерпеливо шмыгавшего веснушчатым носом (температура в морге и летом заставляла посетителей вздрагивать от холода, зимой же она редко поднималась выше нуля). При виде меня Брэмли вытянулся и встал по стойке смирно.

— Детектив Эйзенхарт велел мне дождаться вас, сэр, и ответить на все ваши вопросы, сэр, — отрапортовал он.

Мне было неизвестно, какие обстоятельства забросили Шона Брэмли в Гетценбург. Судя по фамилии он происходил из Вейда, островного графства на юге Империи, но сходство с сэром Эйзенхартом было очевидно. Артур-Медведь, покровительствовавший им, наделил их обоих поразительно схожей, несколько неуклюжей и дубоватой, манерой держать себя, что даже несмотря на различия во внешности их близкое родство нельзя было не заметить — если это только возможно, Шон был больше похож на сэра Эйзенхарта, чем его собственные дети. Поэтому по прибытии в Гетценбург я воздержался от вопросов и принял за аксиому, что Брэмли — еще один из бедствующих родственников, которых Эйзенхарты в своем стремлении опекать всех членов своей семьи взяли под крыло, и никогда не спрашивал его, так ли это. Наша разница как в возрасте, так и в жизненном опыте препятствовала близкой дружбе, поэтому единственное, что я знал о нем — так это то, что на семейном совете было решено, что от него выйдет толк в полиции, в результате чего Брэмли поступил в должности сначала патрульного, а потом и сержанта в непосредственное распоряжение детектива Виктора Эйзенхарта. И то, что в общении по службе он испытывал необъяснимое пристрастие к слову "сэр".

— А что, у меня должны быть вопросы?

— Никак нет, сэр.

Лицо сержанта Брэмли приняло страдальческое выражение, которое я понял, как только откинул простыню с трупа.

— Это что, шутка?

— Никак нет, сэр, — повторил сержант, старательно отводя глаза от обезглавленного тела.

В нашем безумном мире, где люди обладают не большей волей, чем марионетки в руках кукловода, Духи решают, кому и когда умереть. И хотя это не означает, что человек не может убить подобного себе, это приводит к тому, что убить кого-то окончательно довольно трудно. Если Духи посчитают, что чья-то судьба оборвалась слишком рано, они не погнушаются с помощью своих верных слуг-Дроздов вернуть их в наш мир — столько раз, сколько потребуется, если только повреждения, нанесенные телу, это позволят; на войне я знал одного человека, которому повезло вернуться с того света ни много ни мало как шесть раз. Двумя верными способами упокоить человека навсегда было сжечь его заживо или обезглавить (что, возможно, объясняет, почему в криминальной статистике убийства занимают столь ничтожный процент, ведь оба эти метода не особо просты в исполнении), поэтому, как читатель понимает, Эйзенхарт поставил передо мной невозможную задачу.

— Не понимаю... Здесь, должно быть, какая-то ошибка. Я не могу оживить человека без головы. Даже Духи не в состоянии дать ему второй шанс!

Под моим взглядом Брэмли некоторое время помялся и выдал настоящую причину появления в лаборатории безголового трупа:

— Детектив Эйзенхарт просит вас сделать повторное вскрытие, сэр, — по его глазам я понял, что слово "просит" вряд ли входило в оригинальную формулировку. Слегка пожавшись, он протянул мне папку из коричневого картона. — А это отчет о первичной аутопсии и медицинская карта погибшего.

— Это невозможно, — отрезал я. — Он прекрасно знает, что я не судебный медик и никогда им не был. И потом, он просил моей помощи, как танатолога!

— О, сэр... — сержант Брэмли тяжело вздохнул и сделал попытку объяснить мне само разумеющееся. — Но ведь этого он не говорил, верно, сэр?

У меня появилось ощущение, что происходящее является дурным розыгрышем. Да, Эйзенхарт не утверждал, что ему требуется помощь в насильном оживлении жертвы. Но предлагать провести судебную экспертизу человеку без опыта и соответствующей лицензии (без врачебной лицензии в принципе, если говорить откровенно, поскольку моя была аннулирована, как только меня доставили в военный госпиталь) было форменным безумием.

— Детектив Эйзенхарт просил передать, что ему известно, что судебная медицина входит в программу военно-медицинской академии, сэр. Он уверен в ваших способностях и велел также напомнить вам, что вы дали слово ему помочь, и будет крайне неловко, если вам придется нарушить это обещание.

Я почувствовал себя глупо: ситуация уже явно выходила за грань абсурда. Что ж, если Виктору так хотелось, чтобы я осмотрел тело, я мог это сделать. В конце концов, вряд ли меня ждали проблемы, учитывая, что просьба исходила от сына начальника полиции, а в ином случае... в ином случае, чувствовал я, Эйзенхарт от меня все равно не отстанет, пока я не соглашусь помочь ему. Вздохнув, я взял у сержанта папку и, заметив цвет его лица, приближавшийся к салатовому, предложил ему подождать меня в коридоре.

— Спасибо, сэр, — просиял Брэмли и, выходя из морга, добавил. — Детектив Эйзенхарт велел вам передать ему результаты вскрытия завтра в два часа в кафе "Вест", сэр.

Кафе "Вест" встретило меня мраморными колоннами и латунной вязью каштановых листьев, покрывавших потолок. Осмотревшись, я обнаружил Виктора на полукруглом диванчике в углу зала. Перед ним уже стояла тарелка с мясным блюдом, которое он поспешно приканчивал.

— Нет-нет, вы как раз вовремя, это я пришел раньше, — Эйзенхарт перехватил мой взгляд, брошенный на часы. — Простите, что заказал без вас, но такова моя работа: никогда не знаешь, когда удастся поесть.

Я пожал его руку и сел напротив. Тотчас к нам подлетел официант, готовый принять мой заказ.

— Возьмите мароновый суп и олений шлёгель, — посоветовал мне детектив, — они сегодня особенно удались.

— "Мароновый" — это из каштанов? — в замешательстве от местного диалекта я согласился на предложенные мне блюда, в то время как Эйзенхарт попросил себе еще порцию черного кофе.

— Из чего же еще.

— А... шлегель?

— Задняя нога. Ладно, — Виктор выудил из-под лежавшего на стуле пальто папку, содержавшую материалы расследования, и положил ее на стол, — перейдем к делу.

— Перейдем, — мрачно согласился я. — Начнем с того, как вам пришла в голову идея использовать меня в качестве судебного медика. Вам известно, что это не только бессмысленно, но и противозаконно?

На Виктора мое возмущение не произвело впечатления.

— Ерунда, — отмахнулся он. — До тех пор, пока вы не соберетесь свидетельствовать в суде в качестве патолога, это вполне даже законно. А на свидетельское кресло вас вызывать никто не станет. К тому же, вы изучали судебную медицину...

— Вряд ли два курса можно считать достаточным образованием, — заметил я.

— ... и ваши... проблемы в данном случае не имеют значения: даже если вы разрежете что-то не так, он уже не будет против. Послушайте, — Виктор устало потер лицо, — я знаю, эта была не самая тривиальная просьба. Но попробуйте понять и меня. У меня есть дело. И мне нужно в нем разобраться. Старик Гоф уже не может работать как раньше, а Петерс — это его ученик... вы уже видели студентов на вашем факультете, вы можете представить себе его уровень знаний.

Мысленно я ему посочувствовал. Все, кто находился под покровительством Змея, и все, кто обладал достаточным умом, обучались в специализированных медицинских учреждениях. На врачебные факультеты многопрофильных университетов шли остальные: ленивые, глупые, интересовавшиеся жалованьем врача больше, чем профессией. То, что Гетценбург, несмотря на статус промышленного центра Империи, оставался провинциальным городом, лишь усугубляло ситуацию. Эйзенхарт тем временем продолжал:

— Вы видели больше насильственных смертей, чем кто-либо в этом городе. Но, главное, у вас есть Дар. Северин-Змей наделил вас чутьем, которое стоит тысячи ученых степеней. Поэтому давайте вы просто выскажете все, что думаете по поводу тела, а там мы посмотрим, насколько бессмысленной была эта затея.

Эйзенхарт был не прав. То самое знаменитое чутье, талант к медицине, был не Даром, уникальным для каждого человека, а склонностью (или Инклинацией, как называют ее ученые), свойственной всем родившимся под звездой Змея. И все же в его словах был резон.

— Это только мои догадки, — предупредил я его. — Ничего официального.

— Разумеется. Начнем со времени смерти?

Я достал из кармана записную книжку.

— Процессы мацерации только начались: на ладонях уже появилась характерная окраска, но разбухание еще не слишком заметно. Температура воды сейчас должна быть около десяти, максимум двенадцати градусов. Исходя из этого я полагаю, что он пробыл в воде не менее восьми, но не более десяти часов. Я бы сказал, что убили его между десятью часами вечера среды и полуночью.

Эйзенхарт кивнул:

— Совпадает с мнением нашего патолога. Как он умер?

Я с сомнением посмотрел на Эйзенхарта.

— Если вы не заметили, ему отпилили голову.

— Это я знаю, но как? Он был здоровым мужчиной, он стал бы сопротивляться — но следов борьбы не обнаружено. Его не могли обезглавить посмертно?

— Нет. Это исключено.

Виктор вновь кивнул, сверяясь с записями.

— Тогда остается только одна возможность: его накачали чем-то. Наркотиком или снотворным, в результате чего он не смог оказать сопротивление. Но вот загвоздка. Петерс не обнаружил присутствия наркотических веществ ни в крови, ни в пробе содержимого желудка. Кроме того, на теле не было следов от иньекции.

— Это так. Конечно, след от укола мог быть поврежден, когда тело вытаскивали из воды багором, но я в этом сомневаюсь.

— Значит, препарат попал в организм ингаляционным путем или с едой?

— С едой — или, скорее, с питьем. При осмотре я обнаружил, что слизистая оболочка пищевода раздражена.

— Но Петерс и там ничего не обнаружил. Он высказал предположение, что причиной раздражения был алкоголь.

— Погибший много пил? — поинтересовался я. В медицинских записях не было ничего, что указывало на злоупотребление алкоголем.

— Немало. В определенных кругах он был известен... своим образом жизни.

Эйзенхарт внимательно посмотрел на меня.

— Ладно, доктор, колитесь. Я вижу, что у вас есть своя версия.

— Хлороформ.

— Вы можете это доказать?

— Уже. Содержимое желудка указывает на то, что барон умер примерно спустя час-два после последнего приема пищи. Хлороформ быстро выводится из организма, и его концентрация в крови или на слизистых могла к тому времени уже быть слишком низкой, чтобы его обнаружить; вероятно, вот почему ваш специалист ничего не нашел. Но вот анализ жировых тканей печени показал совсем другие результаты. Понятия не имею, почему ваш патолог его не провел.

— Значит, кто-то подлил лорду Фрейбургу хлороформ в вечерний чай...

— Скорее в спиртное, которое тот выпил за ужином, — перебил я Эйзенхарта. — Хлороформ бесследно растворяется в этаноле, в отличие от воды. А сладкий брэнди или гайст [3] скрыл бы его привкус.

Детектив кинул на меня косой взгляд:

— Ах да, я забыл, что Змеи все воспринимают буквально. Значит, кто-то подлил барону хлороформ в брэнди, после чего оттащил на лесопилку, где лишил его головы... в чем я теперь неправ, доктор?

Я вынул одну из фотографий из-под руки детектива и показал на нее.

— Посмотрите на срез. Для дерева обычно используют пилы с крупными зубьями. Ими получается пилить гораздо быстрее, но они оставляют после себя грубый пропил с рваными краями. В вашем же случае срез почти идеальный, даже ножовка для металла оставила бы более заметные следы зубьев. Преступника надо искать не на лесопилке, а в больнице, морге... или на скотобойне.

— На скотобойне, говорите, — Эйзенхарт вздохнул. — Что ж, дело приняло другой оборот, но не стало понятней.

К тому времени мне как раз принесли суп, и я, попробовав его и мысленно согласившись с выданной ему детективом оценкой, испытал приступ благодушия.

— Расскажите мне о нем, — предложил я. — Иногда проговаривать мысли вслух помогает.

Я не ожидал, что Эйзенхарт согласится, но ему эта идея неожиданно пришлась по душе.

— Барон Ульрих Эдуард Фрейбург — последний из своего рода...

— Кстати, а как вы его опознали? — перебил я детектива. Этот вопрос интересовал с тех пор, как я откинул простыню с лабораторного стола.

— При нем остались все его вещи кроме фамильного перстня. Письма и визитные карточки размокли, но на визитнице была именная гравировка. К одежде были также пришиты метки портного с именем барона. Так что в личности погибшего у нас сомнений нет, — пояснил Эйзенхарт и вернулся к рассказу. — Как я уже сказал, барон — последний из Фрейбургов. Братьев и сестер у него нет, отец погиб вскоре после его рождения, мать умерла около двух лет назад. Родился и вырос в Гетценбурге. Последние пять лет, то есть с наступления совершеннолетия, он провел в кабаках, опиумных денах, борделях, подпольных казино и на скачках. В общем, назовите любой порок и попадете в точку. Разумеется, с таким образом жизни он обзавелся бородой из долгов, еще немного, и ему пришлось бы заложить родовое поместье; хотя, поверьте мне на слово, это его не спасло бы. Пусть он и из старого рода, но богатство ушло из их семьи еще до его рождения, — Эйзенхарт задумчиво поболтал остатки кофе в чашке. — В общем, положение его было крайне неблагополучным, пока он не решил остепениться. Около полугода назад он объявил о своей помолвке с леди Эвелин Гринберг.

— Знакомое имя, — заметил я.

— В каком банке вы держите деньги, доктор? Лично я, как и подавляющее большинство жителей нашего славного герцогства, в "Гринберг и сыновья", которым владеет отец леди Эвелин, барон Гринберг.

— Из новой крови, я полагаю? — уточнил я. Баронские роды, как правило, делились на два вида: старые и бедные или богатые, купившие титул в последние годы.

— Как ни странно, из старой. Но недавно разбогатевшей. Вы наверняка уже слышали ту жуткую историю о дедушке леди Эвелин, — заметив мое непонимание, он продолжил рассказ. — Дед нашей подозреваемой (да-да, на данный момент она является единственной подозреваемой в этом деле) по молодости влюбился в ее бабушку, первую красавицу Гетценбурга. Но, увы, был беден как мышь, поэтому отец его возлюбленной ответил ему отказом. Тогда предыдущий барон Гринберг поступил несвойственным представителю аристократии образом: он продал имение, городской дворец — все, что осталось от благородных предков, и отправился торговать. Уж не знаю, было ли дело в удаче, деловой хватке или Даре, но меньше чем за десяток лет его торговая компания превратилась финансовую империю, а он сам — в одного из самых богатых людей страны.

— И это вы, детектив отдела по раскрытию убийств, называете жуткой историей? — забавляясь, поинтересовался я.

— Конечно, — с серьезным выражением лица согласился Виктор. — Поставить на кон все ради любви? Как по мне, так до опасности глупая затея. Но вернемся к нашему делу. Леди Эвелин — младшая дочь нынешнего барона Гринберга и, как вы уже догадались, завидная невеста. На свадьбу своей старшей дочери барон потратил порядка двух тысяч шиллингов; размер приданого никому не известен кроме жениха, но, учитывая, что у алтаря ее встретил граф Мернт, приданое должно было быть колоссальным. И вдруг, вопреки логике, леди Эвелин обручается с нищим бароном Фрейбургом. Конечно, она и ее брат-близнец считаются enfant terribles [4] в чинном и благополучном семействе Гринбергов, но эта выходка настолько ошеломила всех, что леди повезло в очередной раз избежать попадания на восемнадцатую страницу [5] и... кстати, а вот и она!

Виктор подался вперед на своем месте, а его глаза сузились в выражении самого напряженного внимания. Проследив за его взглядом, я увидел стройную девушку, разговарившуюся с метрдотелем у входа в зал.

— Надеюсь, вы не будете против, если я приглашу ее присоединиться к нам? — спросил Эйзенхарт и, не дожидаясь моего ответа, встал из-за стола.

Глава 2.

Я не знал, кого ожидал увидеть после рассказа Эйзенхарта, и все же леди Эвелин удалось меня удивить. Вместе с Эйзенхартом к столу приблизилась совершенно невыразительного вида молодая женщина. Издалека она показалась стройной, но по приближении леди Гринберг выглядела худой, до невозможности вытянутой в длину (хотя и небольшого роста), с угловатыми очертаниями фигуры и острым лицом. Ее крупные черты казались слишком грубыми для дочери аристократа, единственным, что немного смягчало их, был аккуратный узкий нос. В ее внешности доминировал серый цвет: бледное, без всякой краски лицо, серые глаза; даже волосы, и те казались присыпанными пеплом. Одета леди Гринберг была модно и дорого, в коричневый костюм дикого шелка, расшитый зелеными маками и подбитый ханским мехом с изнанки, и замысловатого фасона охотничью шляпку, явно сделанную на заказ, но эта одежда, казалось, только подчеркивала ее собственную невзрачность.

Единственным выделявшимся пятном во внешности леди были яркие желтые перья, запутавшиеся в темных кудрях, знак Элайзы-Канарейки, они же были самым говорящим. Канарейки, хрупкие прелестные создания, часто встречались в высшем свете. В отличие от других людей они не получали от своей Покровительницы чрезмерную силу или исключительный ум, но от рождения обладали не менее ценной Инклинацией: обаянием. В их беззащитности было нечто донельзя очаровательное, вызывавшее немедленное желание оберегать их от тягот этого мира, поэтому неудивительно, что, подобно земному проявлению своей Покровительницы, чаще всего Канарейки оказывались в положении комнатной птички, украшавшей салон очередного богача.

Виктор убрал со стула пальто и поспешно закрыл папку с фотографиями тела.

— Прошу вас, леди, — он указал рукой на меня и представил нас. — Это доктор Роберт Альтманн, он тоже помогает нам в расследовании. Доктор Альтманн, леди Эвелин Гринберг.

Леди Гринберг присела на краешек стула и неуверенно улыбнулась:

— Впервые в жизни полиция просит меня о помощи. Это даже немного волнует, — стоило ей присесть, как метрдотель принес еще один стул, чтобы леди смогла положить на него сверток с покупками, а на столе появился высокий стакан с кофе и огромным количеством взбитых сливок. — Так что я могу для вас сделать, детектив?

— Для начала вы могли бы рассказать, что вы делали в среду вечером, — предложил Эйзенхарт.

— Неужели я стала свидетелем какого-то преступления? В среду вечером, вы сказали? Дайте-ка подумать... после обеда я зашла на чай к леди Харден, мы с ней немного поболтали. Потом я решила пройтись по магазинам, тем более, что Сара живет как раз у начала Биржевой улицы...

— Простите, — перебил ее детектив, — в каком часу это было?

— Около трех, а что?

— Не могли бы вы перейти в своем рассказе к, скажем, часам шести?

Леди Гринберг задумалась.

— Право, не знаю, где я была в то время. Когда гуляешь по магазинам, не слишком следишь за временем, понимаете? Я знаю, что я была на Биржевой улице, но где именно... подождите!

Она схватила сверток, в котором оказалась стопка сентиментальных романов, и надорвала коричневую упаковку.

— Как раз в среду я зашла в книжную лавку Хубера. Некоторых из книг, что я искала, там не было, и мне пришлось оформлять их заказ. Сегодня я их наконец получила, — пояснила она. — На квитанции должно быть прописано время. А вот и она, — леди Гринберг передала квитанцию Эйзенхарту и, словно защищаясь, добавила. — И не смотрите на меня так, детектив. Жанр женской литературы может считаться сомнительным, но без него у нас вовсе не было бы никакой прозы. Если бы не первые романы сестер...

— Четверть седьмого, — Эйзенхарт прочел время на квитанции и поспешно перевел разговор с литературы на более важную тему. — Куда вы отправились после этого, леди Гринберг?

— К мистеру Кинну на Охотничьей улице. Я хотела заказать у него новый парфюм, и мы разговорились. Вспомнили о времени, только когда зазвонили часы на ратуше.

— То есть без пяти восемь.

Эйзенхарт сделал пару пометок в блокноте и спросил:

— А что было потом, леди Гринберг?

— Можете звать меня Эвелин, прошу вас. Потом... что было потом, вам вряд ли будет интересно, потому что я отправилась домой и по дороге ничего не видела.

— И все же, расскажите мне.

Леди Гринберг слегка пожала плечами.

— Я села на трамвай. Четвертый маршрут идет как раз от перекрестка Охотничьей с Башенным переулком до Каменного моста. Оттуда я прошла пешком до дома. Пришла около девяти вечера. У меня не было аппетита, поэтому я прошла к себе в комнату и сразу же легла спать.

— И после этого уже не выходили из дома?

— В среду? Нет.

— Кто-нибудь может подтвердить ваш рассказ?

В миндалевидной формы глазах мелькнуло беспокойство.

— Мистер Кинн охотно подтвердит мои слова, я уверена. После этого... моя горничная может сказать вам точно, когда я вернулась домой и легла в постель, хотя вряд ли вы примете ее показания. Вы меня в чем-то подозреваете, детектив?

— Больше никого, кто мог бы сказать, что вы не выходили ночью из дома?

— Я имею обыкновение спать в одиночестве, детектив Эйзенхарт, — отрезала она. — И я требую, чтобы вы ответили на мой вопрос. В чем дело?

Детектив Эйзенхарт помялся, но все же ответил.

— Боюсь, что барон Фрейбург умер, леди.

Сказать по правде, я ожидал от леди Гринберг другой реакции. Морально я уже приготовился к слезам и лихорадочному отрицанию, к обмороку и требованиям врача, но леди Гринберг во второй раз меня удивила.

— Вы хотите сказать, его убили, — педантично поправила она. На ее лице не отразилось никаких чувств. — Иначе бы у полиции не было интереса к его смерти.

— Боюсь, что так. Вам что-нибудь об этом известно?

— Да нет, ничего, — глубоко задумавшись, она уставилась на стол перед собой.

— Вы не знаете, кто мог желать его смерти?

Леди Гринберг ничего не ответила на вопрос, поэтому он окликнул еще раз. В тот момент она как раз подносила бокал ко рту, но в последний момент ее рука дрогнула, и кофе пролился на стол.

— Прошу прощения, — извинилась она, — видимо, это известие оказалось для меня большим ударом, чем я думала. Вы не возражаете, если я на минуту отлучусь в дамскую комнату? Мне нужно немного прийти в себя.

— Разумеется.

Виктор проследил взглядом, как леди Гринберг скрылась за восточной ширмой на другом конце зала и обернулся ко мне.

— Что вы о ней думаете, доктор?

— Типичная Канарейка, как мне показалось, хотя и несколько обделенная присущим им очарованием, — осторожно высказал я свое мнение. Эйзенхарт внимательно посмотрел на меня.

— Значит, вы из тех людей, кто судит о человеке по его Покровителю, доктор?

— Мой опыт показывает, что этот метод не хуже других, — сухо заметил я. — Но почему вы спрашиваете? Вы считаете иначе?

— Да, — задумчиво подтвердил Эйзенхарт. — Считаю.

— Почему же?

— Потому что из того, что я узнал за это время о леди Гринберг, ничего не сходится с портретом, как вы сказали, типичной Канарейки. Она упряма и откровенно пренебрегает мнением общества...

— И как же вы это выяснили?

Эйзенхарт весело посмотрел на меня.

— Оглянитесь вокруг, доктор, и скажите мне, сколько женщин вы видите?

Я осмотрелся и был вынужден признать, что за исключением пожилой дамы, обедавшей в обществе седого офицера, похожего как две капли воды на нее молодого мужчины и двух мальчишек лет десяти, публика в кафе была исключительно мужской.

— Это не комильфо, особенно для незамужних женщин. В переулке сбоку от кафе расположен dependance [6] с отдельным дамским салоном, но само кафе "Вест" считается заведением для джентельменов. Леди Гринберг же, как я выяснил, обедает здесь как минимум раз в неделю, иногда со своим братом, но чаще одна. Утверждает, что здешние повара ей нравятся гораздо больше. А теперь скажите мне, доктор, сколько вы знаете Канареек, которых не беспокоило бы чужое мнение?

Я был вынужден ответить, что ни одной. Эйзенхарт кивнул:

— Это им не свойственно. Обыкновенно, Канарейки — легкомысленные, весело щебечущие существа, которых мало что интересует кроме своей персоны и признания света... А "легкомыслие" — это, пожалуй, последнее слово, которое я бы использовал для описания леди Гринберг.

— Какие же слова вы бы в таком случае использовали? — поинтересовался я.

— Ум. Рассчетливость. Хладнокровие.

— Вас послушать, так под маской скрывается чудовище!

Эйзенхарт рассмеялся.

— Это вряд ли. Хотя я хотел бы знать, что именно под ней скрывается. Но, согласитесь, доктор, ее реакция на смерть барона была несколько необычной.

— Я склонен считать, что это был шок, и сейчас она рыдает в уборной, — покачал головой я.

— Не думаю, что леди Гринберг из тех людей, кого можно шокировать. Впрочем, — детектив засек время, — дам ей несколько минут на слезы, а вам — на оленину; я смотрю, у вас еще не было шанса приступить к обеду.

Спустя пять минут Эйзенхарт начал нервничать.

— Успокойтесь. Времени прошло всего ничего, а ей еще нужно привести себя в порядок. Через пару минут она к нам присоединится, я уверен, — я попытался воззвать к его разуму, но мои увещевания оказались напрасными.

Через обещанную мною пару минут леди Гринберг так и не появилась, как, впрочем, и позже. Через четверть часа после ее ухода забеспокоился и я, ведь с ней могло что-то случиться. Эйзенхарт отошел попросить, чтобы кто-нибудь из обслуги проверил дамскую комнату, и вернулся мрачнее тучи.

— Дерьмо! — выругался он. — Одна из дверей за ширмой ведет на кухню. Леди Гринберг воспользовалась ей и попросила выпустить ее через черный ход. Она уже не первый раз так делает, поэтому ее провели без всяких вопросов, — он подхватил пальто и направился к выходу. — Собирайтесь, доктор, нам надо ехать!

— Но куда?

— На квартиру к барону!

Пока Эйзенхарт препирался с портье, утверждавшим, что потерял ключ к квартире лорда Фрейбурга, я осмотрелся вокруг. Барон снимал жилье недалеко от городского рынка, в районе, который еще несколько лет назад можно было считать пристойным. В отличие от других частей города, доходные дома содержались здесь в идеальном порядке и сверкали недавно окрашенными стенами, мостовые не были скрыты под слоем гниющих листьев, а фонари не щерились на прохожих осколками ламп. Но история оставила свой отпечаток и здесь: последние годы все больше беженцев с материка оседало в Империи, и Гетценбург, теперь больше походивший на бурлящий котел этносов и культур, а не на сонную окраину цивилизованного мира, тоже не избежал этой участи. По краю рыночной площади ютились деревянные постройки, в которых ночевали продавцы и грузчики с непривычными для местного уха именами, а все больше нижних этажей вокруг были украшены вывесками на чужих языках. Признаться, засмотревшись на колониальную вязь на соседнем доме, я даже не заметил, как Эйзенхарт окликнул меня.

— Доктор! Пойдемте, — он потянул меня за рукав, умудряясь при этом выглядеть одновременно хмурым и довольным.

— Что портье?

— Признался, что отдал леди Гринберг ключи за полчаса до нашего прихода. Он знал о помолвке, не раз разговаривал с леди, когда та сюда приходила, и не увидел ничего необычного в том, что она попросила впустить ее в квартиру и никому об этом не говорить. Несчастный кретин, он даже считал, что поступает благородно! Пойдемте, доктор. Она еще там, так что у нас есть шанс узнать, что ей хотелось скрыть от полиции.

К счастью, леди Гринберг не стала запирать дверь с обратной стороны. Поднявшись на второй этаж, мы с детективом дошли до дверей с табличкой "У. Э. Фрейбург, L. B." и вошли в квартиру. Из небольшой прихожей вели три двери: на кухню, в ванную и в жилые комнаты; именно из последних и доносился шум.

Комната, в которую мы вошли, при жизни барона служила ему кабинетом и гостиной одновременно. В данный момент весь ее пол был усыпан листами бумаги: кто-то не поленился вывернуть наружу все ящики стоявшего у окна секретера, разбросать по полу корреспонденцию покойного и даже вывалить наружу содержимое его книжных шкафов.

— Ну и работу вы успели провернуть, — присвистнул Эйзенхарт.

Леди Гринберг, которую наше появление застало врасплох, вздрогнула и выронила из рук пачку бумаг.

— Это не я, — огрызнулась она и бросилась их собирать, но детектив ее опередил.

— А кто? Духи? Дайте-ка посмотреть, — Эйзенхарт поднял с пола листок и прищурился. — Обналиченный банковский чек на предъявителя, выписанный леди Эвелин Гринберг на сумму в сто шиллингов. А это, — выхватил он из рук леди Гринберг следующий, — еще один чек, выписанный той же леди Гринберг и на ту же сумму. И еще один... Поздравляю, леди, кажется, мы узнали ваш мотив для убийства лорда Фрейбурга.

— Это не я, — повторила леди Гринберг.

— Он вас шантажировал? Поэтому вы ему платили? Поэтому вы с ним обручились?

— Да нет же! — она вздохнула. — Дайте мне шанс, детектив, и я все объясню.

— Объясните. В управлении. Незаконного проникновения в квартиру покойного и этих документов будет достаточно, чтобы я задержал вас как подозреваемую.

— Нет.

Голос леди Гринберг прозвучал как никогда холодно, твердо и... спокойно.

— Не я убила Ульриха и не я устроила здесь погром. Когда я пришла сюда, я нашла квартиру в том же состоянии, что и вы. Проверьте записи портье, там должно быть указано, кто заходил к Ульриху до меня. Барон Фрейбург меня не шантажировал, и, более того, наша с ним помолвка была моей идеей. Но если вы, — она вперила свой взгляд в Эйзенхарта, — отвезете меня в управление, я ничего не расскажу. А вам придется иметь дело с мистером Норбертом.

Мне было неизвестно, кем являлся мистер Норберт, но по лицу детектива я понял, что его эта перспектива не вдохновляет.

— Ставите мне ультиматум? — со вздохом спросил он.

— Вы меня вынудили.

— Хорошо, — Эйзенхарт поднял опрокинутое кресло и уселся в него, — начинайте рассказывать.

— Здесь?

— Вы сами отказались ехать в управление.

— Но здесь не топили по меньшей мере два дня, — леди Гринберг зябко поежилась. — В доме напротив есть небольшое заведение, где варят отличный кофе, мы бы не могли пройти туда? По дороге вы могли бы заодно спросить у портье, кто еще сюда приходил, и убедиться, что я не вру, — увидев скепсис на лице Эйзенхарта, леди вперила в него гневный взгляд, — Ради всех Духов, детектив! Я не собираюсь снова от вас убегать, но это не значит, что я хочу умереть от переохлаждения.

Слова леди Гринберг имели смысл. Даже меня, человека, проводившего долгие часы в прохладном помещении морга, слегка беспокоила стоявшая в комнате температура. Что уж в таком случае говорить о леди, которая была вынуждена бросить свой жакет в кафе. Встретив мою поддержку, Эйзенхарт согласился.

— Так и быть. Доктор, вы не могли бы присмотреть за леди, чтобы нам не пришлось опять гнаться за ней через полгорода? Я пока поговорю с мистером Симмонсом внизу.

Я осторожно встретился взглядом с леди Гринберг, но та, кажется, не имела ничего против меня в роли своего тюремщика. С невозмутимым видом продев свою руку в мой локоть, леди потащила меня вниз по лестнице, задержавшись только у выхода, чтобы детектив Эйзенхарт догнал нас.

— Надеюсь, Симмонс рассказал, кто успел побывать в квартире до меня? — поинтересовалась она у детектива, переходя площадь.

— Никто, леди. До вас в квартиру никто не заходил.

Она нахмурилась:

— Это невозможно.

— Это правда.

Леди Гринберг остановилась и обернулась к детективу.

— А в дом? Ведь кто-то мог сказать, что идет в другую квартиру, а потом спуститься к Фрейбургу.

— Ни сегодня, ни вчера в доме не было никаких посетителей кроме обслуживающего персонала. Доставка продуктов, белья из прачечной, приходящая уборщица... все они приезжают постоянно и находятся вне подозрений. Вы — первая, кроме жильцов, кого портье впустил через парадный вход с четверга. Поэтому, — он встретил взгляд леди Гринберг, — я надеюсь, что у вас есть очень хорошее объяснение всему.

Глава 3.

— Я не знаю, как объяснить разгром в квартире Ульриха, — призналась она, открывая дверь с табличкой на каком-то из языков центральной части материка.

За ней оказался рустикального вида интерьер, пропитанный запахами пива и кухонного масла. Леди Гринберг, нисколько не смущаясь обстановки, кивнула хозяину за барной стойкой и, показав ему три вытянутых вверх пальца, уселась за ближайший стол.

— Садитесь, — похлопала она по скамье рядом с собой, — сейчас нам принесут самый лучший — и крепкий — кофе в городе. Здесь довольно уютно, не правда ли? И очень удобно, потому что пан Блажей совершенно не понимает по-имперски. Мы поэтому часто заходили сюда с Ульрихом.

— Вам было что скрывать?

Детектив Эйзенхарт выбрал место напротив девушки и теперь сверлил ее взглядом.

— Всем нам есть, что скрывать, детектив, разве нет? — леди улыбнулась и почему-то оглянулась на меня.

Ответить Эйзенхарт ей не успел, потому что принесли кофе. И если леди Гринберг схватила свою кружку сразу, то я на миг задержался, почувствовав сладкий запах малинового гайста, перебивавший аромат кофе.

— Крепкий во всех смыслах, не так ли, леди Гринберг? — спросил я; Эйзенхарт тоже заметил запах и кивнул мне.

— Я же сказала, вы можете звать меня Эвелин. И, да, обычно я так всем и говорю, — подмигнула мне она.

Эйзенхарт, пребывавший в легком раздражении, потребовал, чтобы леди наконец перешла от светской беседы к разъяснениям.

— Я не знаю, кто был в квартире Ульриха и что он там искал, но я знаю, что означали эти чеки. Ульрих не шантажировал меня. Это я платила ему жалованье, — нехотя призналась леди Эвелин.

— Жалованье? За что?

— За то, чтобы он изображал моего жениха.

Этим она сумела поразить даже Эйзенхарта.

— За что? — удивленно переспросил он.

— Наша помолвка с бароном Фрейбургом была фиктивной, — со вздохом объяснила она. — Мне нужен был жених, и я предложила Ульриху исполнять его роль за деньги.

Мы с Эйзенхартом переглянулись.

— Но, ради всех Духов, зачем вам это? Вы богатая, молодая, даже в определенной степени привлекательная особа...

— "Даже"... — пробормотала леди Эвелин, сардонически изогнув бровь. — Умеете вы делать комплименты, детектив.

— Вы легко нашли бы себе мужа, не прибегая к противозаконным методам!

— Но я вовсе не искала себе мужа! — горячо возразила леди Гринберг. — Я искала жениха, и то только на время.

Мы промолчали.

— Возможно, Вам стоит попробовать начать с начала, — со вздохом предложил Эйзенхарт, увидевший, что дальнейших разъяснений никто давать не собирается.

Леди Гринберг согласилась и достала из сумочки сигареты.

— Моя зажигалка осталась в жакете. Не поможете?.. Благодарю, — она вернула мне зажигалку и, вновь оглянувшись на меня, попросила. — Раз уж вы так добры, доктор, не могли бы вы снять очки? Ужасно отвлекает, знаете ли, когда не видишь глаза собеседника.

Просьба застала меня врасплох. Каждый из духов, благословляя нас при рождении, оставляет нам не только Склонность и Дар, но и частицу себя. Кому-то везет: экзотические перья, растущие на голове вместе с волосами, выглядят оригинально и придают зачастую определенную изюминку внешности; я знал также не одну танцовщицу, чьей карьере немало помог пушистый хвостик, доставшийся от Лайлы-Кошки. Другим везет меньше: мало кто хочет жить с оленьими рогами или, в моем случае, со змеиными глазами на человеческом лице. Это не называется вслух уродством — было бы оскорблением Духов даже думать о проявлении их воли подобным образом, — но, зная реакцию окружающих, я предпочитал скрывать глаза за синими стеклами очков.

— Не думаю, что это хорошая идея.

— Я же не прошу вас снять перчатки, — резонно заметила леди.

Подумав, я решил отделаться малой кровью и уступить.

— Это не самое приятное зрелище, — предупредил я.

— Думаю, вы преувеличиваете, доктор.

Леди Эвелин искренне мне улыбнулась, и я, на удивление, не сумел удержаться от ответной улыбки. Я не мог сказать, каким именно образом, но манера, с которой держалась леди Эвелин, изменилась. Отстраненная вежливость сменилась искренностью, пусть и не всегда любезной, и это новое лицо леди Гринберг мне нравилось гораздо больше.

— Мы живем в крайне прогрессивной стране... — леди Эвелин затянулась сигаретой и начала свой рассказ.

— Когда я сказал "с начала", леди, я не имел в виду сотворение мира, — перебил ее детектив, но это не произвело на леди Эвелин никакого впечатления.

— Возможно, вы все же хотите поговорить с мистером Норбертом, моим адвокатом? Нет? Почему-то я так и думала. Как я уже сказала, Империя идет на гребне прогресса: мы вторые в мире по объему промышленности, на тридцать лошадиных повозок в Гетценбурге уже приходится два автомобиля, а в столице и все пять, электричество проведено во все дома в большинстве крупных городов. Но в то же время женщины не могут голосовать, учиться в университете и даже иметь свой капитал. Если она замужем, то все ее деньги принадлежат ее мужу, а если нет, то откуда ей взять деньги! Она не может заключать контракты на суммы, превышающие карманные расходы, не может пойти работать без разрешения отца, а в большинство завещаний вставлена клаузула [7] о семейном положении. Право, какая дикость!

— Да вы феминистка!

— Я женщина, — ответила леди Эвелин таким тоном, словно это все объясняло.

— И считаете, что сами распорядились бы деньгами лучше?

— Конечно. Или вы из тех мужчин, которые считают, что женщина все деньги в мгновение ока спустит на тряпки, детектив? В любом случае, я распорядилась бы лучше, чем мой шурин, вложивший все приданое моей сестры в бриквайтские алмазные копи.Он бы еще купил акции "Южно-роденийских железных дорог".

"Экономический вестник Империи" давал их акциям самый положительный прогноз, поэтому я не удержался и спросил:

— Почему?

— Через пару месяцев узнаете. Или раньше, если сходите в торговую палату и заплатите шиллинг за просмотр их отчетности, — леди Гринберг неодобрительно покачала головой и продолжила. — Я уже возвращаюсь к делу, детектив, успокойтесь. Моя бабушка оставила мне небольшое наследство. Но она выросла и жила в то время, когда считалось, что женщина не приспособлена для ведения серьезных дел, поэтому поставила условие: если к двадцати одному году я не выйду замуж или хотя бы не буду обручена (в ее время, знаете ли, любая незамужняя женщина старше двадцати считалась ненормальной старой девой), деньги перейдут под контроль моего отца, пока он не решит, что я достаточно взрослый и, — леди Эвелин скорчила гримаску, — почтенный человек, чтобы ими распорядиться. А он так не решит никогда.

— Поэтому вам пришло в голову нанять барона Фрейбурга на роль жениха?

Леди Эвелин виновато улыбнулась:

— Если вкратце, то да.

— А еще говорят, что правильное воспитание позволит укротить преступные наклонности! — пробормотал детектив.

— Вообще-то я выросла в семье банкиров. Пока вы учились ловить убийц и спасать людей, они изучали тысячу и один способ уйти от налогов, — заметила леди Эвелин.

Увидев, что кофе за столом кончился, хозяин принес нам еще поднос. Пробормотав слова благодарности, леди Гринберг продолжила:

— До меня доходили слухи о его долгах, а у меня были деньги. Полгода назад я решила спросить Фрейбурга, не согласится ли он оказать мне небольшую услугу, и мы обо всем договорились. Каждый месяц я платила ему определенную сумму, а он в обмен на это выходил время от времени со мной в свет. Мы договорились, что наша помолвка продлится до февраля, чтобы я успела получить наследство. После этого он должен был завести с кем-нибудь интрижку, чтобы скомпрометировать меня в обществе, и мы оба расстались бы, крайне довольные друг другом. Как вы видите, детектив, у меня не было никакого резона убивать Ульриха. Более того, — с тоской произнесла она, — его смерть мне крайне невыгодна. Если бы его убили месяцем позже!.. Тогда я смогла бы получить наследство, но теперь моим планам не суждено сбыться.

— Вам так нужны деньги, леди Гринберг? Зачем? Насколько я понимаю, вы не стеснены в средствах.

— Это личное, — отрезала она.

— Какое, вы сказали, вам оставили наследство?

— Небольшое, — леди Эвелин не выдержала и отвела взгляд. — Возможно, триста...

— Не сходится. Вы уже заплатили лорду Фрейбургу больше этой суммы., — перебил ее детектив.

— ... тысяч. Триста тысяч шиллингов.

Эйзенхарт поперхнулся:

— И это вы называете "небольшим наследством"?

У его возмущения были причины: по тем временам сумма в триста тысяч казалась немыслимой. Я быстро посчитал в уме. Мое жалованье в университете составляло порядка восьмидесяти шиллингов в месяц, не считая налогов. Такое количество денег я не заработал бы и за пять жизней, не то что за одну.

— По сравнению с тем, что получила моя сестра, да, — невозмутимо сообщила леди Гринберг. — Надеюсь, теперь вы верите, детектив, что у меня не было причин убивать Ульриха?

— Нет.

— Нет?! — изумилась леди Гринберг.

— Вы слишком много не договариваете, — пояснил ей Эйзенхарт. — Поэтому: нет, я вам не верю. Но у вас есть возможность меня переубедить. Почему вам так нужны эти деньги?

Леди Эвелин окинула его недовольным взглядом.

— Я хотела уехать в колонии, — отчеканила она.

— Почему? У вас какие-то проблемы в Империи?

— Никаких, — заверила она его. — Просто мою семью легче любить на расстоянии.

— Полагаю, для этого не обязательно переселяться на другой конец света.

Леди Эвелин безразлично пожала плечами:

— Возможно, переезд на другой континент — не самое рациональное решение этой проблемы, но едва ли оно квалифицируется как преступное поведение.

Черканув что-то в блокноте (я сидел рядом с детективом и сумел заглянуть через его плечо, но, клянусь, разобрать его пометки было совершенно невозможно), Эйзенхарт задал следующий вопрос:

— Почему вы выбрали именно барона Фрейбурга?

— Я не выбирала, — возразила леди Эвелин. — Или вы думаете, что у меня была целая очередь из претендентов?

— Но все же вашим женихом стал именно он.

— Я вам объяснила. Всему свету было известно, что барон на грани банкротства и пойдет на все, лишь бы не продавать поместье. Вот я и решила попытать удачи. Надеюсь, — сузила она глаза, — вы не думаете, будто я питала к нему чувства и решила таким образом завлечь под венец?

Детектив отреагировал без всякого смущения.

— Это одна из версий. Но, раз уж мы об этом заговорили: почему вы не завлекли под венец, по вашему же выражению, кого-то, кому не пришлось бы платить?

— А почему вы не женаты? Или вы, доктор? — парировала леди Эвелин.

Я честно признался в том, что являюсь убежденным холостяком. Эйзенхарт, на некоторое время всерьез задумавшийся над ответом, в конце концов потребовал не уходить от темы.

— Брак — это хороший способ получить социальный статус или финансовую безопасность, детектив. Но титул мне не нужен, а денег у моего избранника едва ли окажется больше, чем у меня. Я ответила на ваш вопрос? — Эйзенхарт сообщил, что некоторые люди женятся еще и по любви, на что леди Эвелин только пожала плечами.

— Но вы могли так же разорвать помолвку после получения наследства.

— И оплачивать ему бальзам на сердце [8]? Я потеряла бы на этом больше, чем выиграла бы. К тому же, что бы вы обо мне не думали, мне не доставляло бы удовольствия обманывать безвинного человека.

По реакции Эйзенхарта было ясно, что он ей не поверил. Возможно, это заявление произвело бы на него, ровно как и на меня, большее впечатление, если бы леди не упомянула в первую очередь о финансовой стороне дела.

Наблюдая со стороны, я мог заметить, что Эйзенхарт выдохся. Он уже получил от леди Гринберг все ответы, которые она могла — или хотела — дать, и я сомневался, что имеющихся у него сведений хватило бы, чтобы доказать вину леди Эвелин. Но, не иначе как из непонятного мне упрямства (мне очень хотелось спросить о его причинах, но присутствие леди Эвелин не позволяло этого сделать), он отказывался признать ее возможную невиновность.

— Хорошо, — все же сдался он, — допустим, что вы тут ни при чем. Вы знаете, кто мог бы желать барону Фрейбургу смерти?

Леди Гринберг не имела об этом ни малейшего представления, как она нас заверила.

— Мы не были близки с Ульрихом. Разумеется, нам приходилось разговаривать, но у нас не было причин затрагивать подобные темы. Вам лучше спросить Андрэ... Андрэ Коппинга, сына текстильного магната. Они с Ульрихом были лучшими друзьями с детства. Если кто-то и сможет вам что-то рассказать о нем, так это он. Я знаю только... — я уловил колебание в ее голосе. — Я знаю, что некоторые из его кредиторов проявляли нетерпение.

— Продолжайте, — детектив снова взял блокнот наизготовку.

— Около недели назад мне довелось услышать, как один человек кричал на Ульриха, требуя вернуть ему долг. Он был весьма рассержен.

— Где это было? Вы можете описать этого человека?

— Я могу показать на него. Он... работает в одном казино здесь неподалеку.

— Вы ведь знаете, что подобные заведения запрещены законом? Что вы вообще там делали?

Леди Эвелин знала.

— Но у моего брата наступила темная полоса, и он просил меня помочь ему отыграться. Не могла же я ему отказать!

— Почему же он попросил именно вас?

— Мне везет, — невинно взмахнула она ресницами. — По крайней мере, больше, чем остальным.

Эйзенхарт устало вздохнул:

— И почему вы еще не за решеткой? — поинтересовался он у леди Эвелин.

— Потому что у моей семьи много денег и хорошие адвокаты, — получил он ответ. — Бросьте, детектив! Половина мужчин в этом городе играет в азартные игры. Но только я признаюсь в этом, чтобы помочь вам в расследовании.

Как она и обещала, леди Гринберг провела нас к игорному дому. Тот располагался всего в трех кварталах от квартиры барона Фрейбурга, но обстановка вокруг не могла отличаться еще разительнее. На стук леди Гринберг из дверей покосившегося двухэтажного дома показался мужчина выдающегося роста и колониальной наружности. В его глазах мелькнуло узнавание, когда он перевел взгляд на леди Гринберг, и он посторонился, пропуская ее внутрь.

— Со мной еще двое, — леди незаметно просунула в ладонь охраннику несколько купюр. — надеюсь, это не проблема?

Интерьер заведения покорял китчем и стремлением воплотить в себе все представления жителей островов о колониях. Комната в черно-красных тонах была заставлена низкими оттоманками и восточной скульптурой, благоухающие курительницы наполняли помещение запахом олибанума и дымовой завесой, создававшей впечатление как интимности, так и таинственности. В алькове хозяин посадил музыканта с кемендже. Как человек, проживший не один год в колониях, я должен признаться, что не был впечатлен, но я понимал, какое впечатление атмосфера должна была производить на жителя холодного Лемман-Клив.

Леди Эвелин присела за стол, где играли в кости, Эйзенхарт, опустивший шляпу на глаза, встал за ее спиной, словно решил следить за игрой. Присоединившись к ним, я заметил, что с нашего места отлично просматривалась вся комната, хотя сами мы были скрыты за статуей Райнхарда-Лиса, согласно легендам, большого любителя азартных игр.

— Ставка пять пенсов, — предупредила меня леди Гринберг.

Вскоре я был вынужден выйти из игры: мой бумажник был не бездонным, а леди раз за разом выпадало двенадцать очков.

— Я же вам говорила, — рассмеялась она, — мне везет.

Еще один игрок в раздражении покинул наш стол; осталось еще три. Мне пришлось наклониться к ее уху.

— Другие бы назвали такое удачу шулерством.

— Как такое возможно? Ведь кости бросает крупье, — леди Эвелин потянулась за очередным выигрышем, как что-то привлекло ее внимание. — Это он.

Обернувшись, я увидел, что Эйзенхарт тоже подобрался. Его глаза следили за пожилым выходцем из Инь, с грацией кобры пробиравшегося к нам через комнату.

— Я знаю.

Косоглазый старик бросил пару слов крупье, и тот объявил об окончании игры. Через несколько мгновений мы остались за столом одни.

— Добрый вечер, сэр Эйзенхарт. Пришли снова закрывать мое заведение?

— Мистер Ченг, — Эйзенхарт кивнул иньцу. — Как вам известно, я больше не работаю в том отделе. Я пришел из-за убийства.

— Чьего?

— Не притворяйтесь, что вы не знаете. Вам уже должны были доложить, что тело барона Фрейбурга нашли в Талле вчера утром.

— Я не имею к этому отношения.

— Мне это сегодня уже говорили, — леди Эвелин смущенно потупилась. — Я знаю, что барон задолжал вам денег. Это так?

В голос старика, тягучий и сладкий, словно подсыпали перца.

— Почему я должен отвечать на этот вопрос, когда я могу убить вас, Виктор?

Напряжение, возникшее за столом после этого вопроса, разорвал смех Эйзенхарта.

— Не ломайте комедию, мистер Ченг. — улыбаясь, посоветовал он. — Мне уже не шестнадцать лет, и я не поведусь на ваши шутки.

— Я должен был проверить, — осклабился в ответ Ченг. Акцент из его речи исчез, ровно как и манеры восточного мафиози. — Барон был мне должен, это факт. Но это обычная практика: мы часто даем в долг нашим клиентам и забираем потом от них вдвое, а то и втрое больше. Фрейбург часто опаздывал с выплатами. Последние полгода ему удавалось возвращать деньги вовремя, как я понимаю, благодаря вам, молодая леди, — поклонился он леди Гринберг, — но в этом месяце он опять сорвался. Пришлось его припугнуть. Но я не убивал его; с мертвеца денег не возьмешь. Когда я видел его в последний раз, он клялся, что принесет мне деньги тридцатого.

Это заинтересовало Эйзенхарта.

— Он объяснил, почему произошла задержка?

— Он уверял меня, что женился, и храмовые сборы съели все его наличные, но скоро ему снова должны заплатить. Интересная история, не так ли? — он склонил голову на бок и повернулся к леди Эвелин. — Потому что я не вижу на вас венчального кольца, леди.

Все вместе мы вышли из казино и вернулись к дому барона. Поймав там экипаж для леди Эвелин, Эйзенхарт настоял на том, чтобы мы взяли следующий. Рассматривая его профиль по дороге домой я не удержался и спросил:

— О чем вы так задумались?

— Вы заметили выражение лица леди Гринберг, когда она услышала о женитьбе барона? Как вы думаете, она знала об этом?

Я не нашелся с ответом. Отвернувшись к окну, в котором проплывал вечерний город, я вспоминал, как изменилось лицо леди Гринберг, когда старик обратился к ней, и как в его выражении проскользнула злость.

Глава 4.

На следующее утро меня разбудил стук в дверь. Кое-как натянув шлафрок, я кинулся открывать; по ту сторону порога стоял Эйзенхарт.

— Который час? — простонал я. — Или, вернее, что вы тут делаете?

— Половина одиннадцатого. Похоже, вы не из жаворонков, доктор, — отвратительно бодрый Эйзенхарт сверился с часами, — Я тут проходил мимо и вспомнил — а ведь за все время вашего пребывания в Гетценбурге я так и не удосужился показать вам местные красоты! Мое поведение совершенно непростительно, и все же я понадеялся, что вы проявите великодушие и позволите мне исправить свою оплошность.

Я устало потер лицо.

— Полагаю, список местных достопримечательностей совпадает с адресами людей, которых вам нужно допросить по делу барона Фрейбурга?

— Вот значит, какого вы обо мне мнения, доктор, — несмотря на укоряющий тон, глаза его смеялись. — Но отчасти вы правы. Сегодня меня ждет опрос свидетелей, чай с мистером Коппингом и осмотр возможного места преступления. Ну так как, не желаете присоединиться?

— Я думал, для этого у вас есть сержант.

— Старина Брэмли занят, на сегодня я дал ему другое задание.

— Дайте мне десять минут на сборы, — подумав, я согласился. У меня не было никаких планов в на субботний день, и, признаться, мне уже стало интересно, кто же убил барона.

— Куда мы направляемся сейчас? — поинтересовался я у Эйзенхарта после того как мы остановились выпить кофе в бистро на углу Биржевой.

— В парфюмерное ателье Кинна. Я проверил книжный магазин мистера Хубера, время с квитанции совпадает с временем, когда леди Гринберг видели там. Хочу узнать, что скажут у мистера Кинна.

— Вы все еще думаете, что она могла отпилить барону голову и сбросить труп в реку? Мне она не показалась силачкой.

— Теоретически это возможно. Или же у нее мог быть подельник. В конце концов, она могла нанять кого-то, кто убил лорда Фрейбурга для нее.

— В таком случае проверка алиби вам ничего не даст, — заметил я.

— Я знаю! Но у меня нет никаких зацепок. Что меня убивает, так это то, что никто не знал барона. До совершеннолетия он жил в поместье. Потом он проводил время преимущественно в местах, о посещении которых люди предпочитают умалчивать в разговоре с полицией. Барон посещал пару-тройку приемов в месяц, но всегда (по крайней мере, до помолвки) один, раз или два в неделю появлялся в клубе, но близких знакомств там не завел. В его переписке мы не нашли ничего кроме счетов. Да, у него были долги, но даже если бы мы знали наверняка, кому кроме мистера Ченга он задолжал, нам бы с наибольшей вероятностью ответили то же самое: с мертвого должника нечего взять! — Эйзенхарт перевел дух и продолжил. — Никто даже не видел его в последний вечер его жизни. Мы не знаем, когда он встретил своего убийцу. Поэтому да, я буду проверять алиби леди Гринберг, даже если скорее всего это ничего не даст. На данный момент она — единственная, кого мы можем связять с бароном.

— Она и мистер Коппинг.

— Именно. Надеюсь, хоть он сможет нам помочь, — Виктор открыл дверь невзрачного снаружи магазинчика и пропустил меня вперед. — Прошу вас, доктор.

Внутри обстановка напоминала старомодные аптеки: не те, где готовые лекарства в мгновение ока доставлялись на кассу по пневмопочте, а другие, где все стены от пола до потолка занимали шкафы, не зря получившие название аптекарных, где микстуры и мази варились для каждого клиента по своему рецепту, а свободное пространство стен занимали фарфоровые банки с надписями вроде Aethanol, Acidum sal. или Acidum sulphuricum. За конторкой сидел мужчина лет пятидесяти; когда мы вошли, он поднял голову на звон колокольчика, висевшего у двери, но его глаза скользнули по нам без всякого выражения.

— Не могли бы вы подойти поближе, — попросил он, держа голову неестественно ровно.

Мы исполнили его просьбу. Мистер Кинн (я полагал, что это был он) вытянул шею, по движению его ноздрей мне показалось, будто он принюхивается к нам. К моему стыду, только когда он вновь заговорил, я понял причину его странного поведения: мужчина был слеп.

— Добрый день, мистер Кинн, — поздоровался Эйзенхарт. — Детектив Эйзенхарт из полиции.

— Земля, порох и можжевельник, — улыбнулся парфюмер в такт своим мыслям. — Я помню вас, молодой человек. Вы сделали у меня три заказа на Канун года. Эх, молодежь... — он шутливо пожурил его.

Эйзенхарт пробормотал, что третий парфюм предназначался его сестре, но это развеселило слепого мастера еще больше.

— Но я не знаю вашего спутника.

— Мистер Кинн — это доктор Альтманн, он помогает мне в расследовании. Доктор Альтманн — мистер Кинн, лучший парфюмер во всем герцогстве Лемман-Клив, если не во всей Империи. Запомните его адрес: для дам нет лучше подарка, чем творения этого гения, поэтому перед праздниками он просто незаменим, — представил нас Эйзенхарт. — Мистер Кинн, мы могли бы поговорить с вашим сыном?

— С Теодором? Он уехал в Фельс. Мы открываем там еще один магазин, — не без гордости сообщил нам парфюмер.

— И долго он там собирается пробыть?

— Десять дней. Тео уехал во вторник, так что должен вернуться в... дайте подумать... следующий четверг.

— Во вторник? Значит, в среду вы были в магазине одни?

— Если не считать Салли, нашей уборщицы. Она приходит по утрам, еще до открытия.

— Мистер Кинн, вы бы не могли вспомнить: в среду вечером к вам заходила леди Эвелин Гринберг?

— Я плохо запоминаю имена, — помялся Кинн. — Обычно я запоминаю людей по ароматам. Если бы вы могли сказать мне его...

Будь на месте Эйзенхарта я, нам бы пришлось уйти ни с чем. Но детектив ответил на этот вопрос, как ни в чем не бывало:

— Полынью, красным перцем и... чем-то из красных ягод, кажется, — заметив мое изумление, Эйзенхарт рассмеялся, — не удивляйтесь так, доктор. Это профессиональное. Я привык запоминать такие детали.

За моей спиной мистер Кинн открывал по одному ящики в высоком комоде. В каждом из них хранилось бесчисленное собрание стеклянных колб; доставая то одну, то другую, Кинн открывал каждую из них и вдыхал хранившийся в ней аромат, подолгу прислушиваясь к себе.

— Полагаю, вы имели в виду эту леди, — найдя нужный запах, мистер Кинн продемонстрировал его нам. Я не смог бы узнать тот парфюм даже на эшафоте, но Эйзенхарт подтвердил парфюмеру, что именно эти духи он имел в виду. — Как же, я помню ее. Очень интересная молодая девушка. Она пришла с одним оригинальным вопросом... Боюсь, я немного увлекся, если бы не часы на ратуше, я задержал бы ее дольше приличного.

— Хотите сказать, что она ушла от вас без пяти восемь? — уточнил Эйзенхарт.

— Может быть, даже немного позже.

— И вы уверены, что это была именно она?

— Никаких сомнений. Глаза, уши... все это может подвести. Но нюх, — парфюмер слегка постучал себя по носу, — не обмануть никогда.

Я вышел из магазина немного раздосадованным. Полагаю, я ожидал после этого визита хоть какого-то продвижения в этом деле, но мистер Кинн не сообщил ничего нового.

— Хотя мне и не понять, что можно делать в парфюмерной лавке несколько часов, я вынужден признать, что алиби леди Эвелин выглядит довольно достоверным, — заметил я, подставляя голову свежему ветру. Пока я не покинул заведение мистера Кинна, я и не ощущал, сколько запахов было сконцентрировано в маленьком помещении. Теперь же все они навалились на меня головной болью.

— Возможно, — откликнулся Эйзенхарт.

— Вы не выглядите разочарованным.

— Потому что я не разочарован. На что вы пытаетесь намекнуть, доктор?

— Я думал, вы были бы рады, появись у вас возможность арестовать леди Гринберг. И, соответственно, не рады, если бы вы не сумели найти для этого причину.

Эйзенхарт улыбнулся.

— Вы делаете из меня какого-то изверга. Я хочу узнать, о каких секретах помалкивает леди Гринберг, но не мечтаю бросить ее за решетку. И я говорю не про дело барона конкретно, — предупредил он мой вопрос. — А скорее про то, что заставляет ее раз за разом делать странный для нормального человека выбор.

— Если вы про фальшивую помолвку, то мне ее аргументация показалась вполне адекватной. Некоторые люди не мечтают о семейном счастье; на мой взгляд, в таком случае фиктивные отношения лучше созданных со скрытыми намерениями.

— И все же такие люди являются скорее отклонением от нормы. А любое отклонение имеет свою причину.

Я был не согласен с Эйзенхартом, о чем не преминул ему сообщить.

— Вы слишком серьезно об этом думаете. Я, к примеру, не имею никакого желания вступать в брак, и никаких причин на это у меня нет.

— Вы убеждаете себя в этом, потому что боитесь после женитьбы выяснить, что вы такой же тиран, как и ваш покойный отец. Не обижайтесь, доктор, но об этом может догадаться любой, кто хоть раз в жизни видел вашего батюшку, — не обращая внимания на мое оскорбленное молчание, детектив продолжил. — Но, поскольку леди Гринберг не является вашей сестрой, у нее должна быть другая причина.

Уличные часы пробили двенадцать.

— У нас есть полчаса до времени, назначенного нам мистером Коппингом. Вы не против, если мы заглянем на минуту кое-куда по дороге к нему? — поинтересовался у меня Эйзенхарт.

Поскольку на этот раз он действительно хотел услышать мой ответ, мне пришлось все же отреагировать на его вопрос:

— Куда именно?

— В городской храм. Мистер Ченг сказал, что барон жаловался на высоту храмовых сборов. Посмотрим, не скажут ли там, кому же лорд Фрейбург поклялся в вечной любви и верности.

В первую очередь главный городской храм предполагался для тех, чьи Духи-покровители имели облик млекопитающих. Для тех, кто парил в небесах, на самом высоком месте города строился Дом Птиц, для остальных — пресмыкающихся, амфибий и прочих холоднокровных расчищали место у воды. Поэтому мне, получившему благословение Змея, становилось каждый раз не по себе, когда я заходил в главный храм. Несметные тотемы, вырезанные из черного мрамора на внутренних стенах храма, словно следили с неодобрением и враждебностью за каждым моим движением, пока я шел по первому этажу. Я знал, что с моим появлением в храме на нижнем уровне ожило изображение Змея, но без золотого света его глаз, среди чужих Духов я не ощущал себя в безопасности. Судя по его виду, Виктор чувствовал ту же давящую атмосферу, и на миг мне стало любопытно, кто же являлся его покровителем.

— Что вы здесь делаете? — раздался под сводом купола властный окрик.

Второй причиной, по которой я избегал храмы, были Дрозды, которым единственным из всех живых существ дозволялось служить Духам. Дрозды, за исключением разве что Воронов, обладали самой крепкой связью с миром Духов, и их необъяснимая способность заранее знать, где и с кем произойдет внезапная смерть, ровно как и способность воскрешать умерших не своей смертью, придавала их существованию мрачный потусторонний оттенок. За годы работы в соседних походных шатрах я так и не смог привыкнуть к ним.

— Вы! — жрец-Дрозд наставил указующий перст на Эйзенхарта. — Что вы здесь делаете?

— Пришел помолиться, понтификс. Что же еще?

Я обернулся к Эйзенхарту. Меня удивила холодность его тона: до сих пор еще никто на моих глазах не удостаивался от него столь неприязненного отношения. И это чувство было взаимным. В ответ на комментарий Эйзенхарта лицо жреца побагровело от гнева.

— Убирайтесь отсюда, — прошипел он.

— Это общественный храм, в котором может находиться любой желающий. Особенно, — Эйзенхарт продемонстрировал прикрепленный ко внутреннему карману пиджака значок, — если этот желающий из полиции.

— Вы не имеете права!

На Виктора это не произвело впечатления.

— Как вам известно, барон Фрейбург был убит. Мне нужно знать, был ли он женат, и, если был, кто является его вдовой, — сообщил он.

— Я не могу вам это сказать.

— Конечно можете. В противном случае завтра я приду сюда снова и принесу ордер на просмотр храмовых книг и обыск всех помещений. Который я проведу собственноручно.

Угроза возымела действие. Понтифекс кисло скривился, но был вынужден согласиться с требованиями Эйзенхарта.

— Мне нужно время на проверку документов.

— И у вас оно будет, — Виктор сверился с часами. — Надеюсь, выходных вам для этого хватит? Можете прислать копии храмовых записей до понедельника. И еще кое-что, — детектив склонился к уху жреца, не обращая внимания на то, как Дрозд дернулся, пытаясь избежать его близости, и что-то ему прошептал. — А теперь позвольте избавить вас от моего присутствия. Пойдемте, доктор.

Неприятным тоном попрощавшись со жрецом, Эйзенхарт намеренно карикатурно поклонился и вышел из храма. Я последовал за ним.

— Это было... несколько необычно, — прокомментировал я произошедшее. — В большинстве своем Дрозды — люди не самого легкого склада характера, но я впервые вижу, чтобы они вступали в открытую конфронтацию с посетителями храма.

— Хотел бы я на это посмотреть, — рассмеялся Эйзенхарт, вернувшийся к своей добродушно-беспечной манере, — но нет, доктор, испытывать терпение жрецов — это только моя привилегия.

Я взвесил все за и против, но решил все же спросить:

— Могу ли я поинтересоваться, почему?

— Наш храм известен традиционными взглядами на мир. Поэтому служители в нем считают, что меня следовало убить сразу после рождения, а не позволять мне регулярно осквернять их святилище.

— Простите? — изумился я. — Убить?!

— Именно так поступали раньше с бездушниками.

Использованный им термин был настолько архаичен и малоупотребляем, что я не сразу понял, о чем шла речь.

Я вспомнил надпись над входом в храм. "Габе и Лос". Дар и Судьба, две основополагающие наших жизней. Дар, составлявший самое сердце нашего "я", определял, кто мы есть, в то время как Судьба (независимо от того, называлась ли она Лос, Вирд или Фортуной) определяла, что с нами случится. Наш жизненный путь сплетался Вирд еще до нашего рождения, и глядя на его узор Духи выбирали, кого взять под свою защиту. В большинстве своем они тяготели к людям с определенными признаками, будь то страсть к механике, артистические способности или талант к медицине; от этого и появилось понятие Инклинации, позволяющее по Духу-покровителю определить склонности человека. Духи входили в нашу жизнь вскоре после рождения, окончательно утверждая свое присутствие на церемонии имянаречения в храме, и оставались с нами своим незримым присутствием до самого конца.

Но иногда Вирд забывала сплести ту или иную судьбу. Храм в день имянаречения того человека оставался пустым и холодным, и ни один Дух не признавал его существования. Этот человек оставался без судьбы, без шанса на воскрешение, умри он не своей смертью (ведь для того, чья смерть не была прописана еще до рождения, каждая смерть была "его"), без Дара и, в конечном итоге, без души, потому что что есть душа, как не отражение нашего Дара. Без покровительства Духа он был беззащитен перед опасностями этого мира и притягивал к себе столько несчастий, что во многих народах ради всеобщего блага бездушников сразу после того, как выявлялось, что никто из Духов его не признает, убивали — словно Воронов, других вестников беды. Поэтому теперь я мог понять реакцию жреца. Но не мог понять другого:

— И вы в этом так легко признаетесь? — вырвалось у меня.

Эйзенхарт весело на меня взглянул.

— Даже если бы церемонию имянаречения единственного сына начальника городской полиции не освещала вся наша пресса, я все равно не стал бы это скрывать. Так или иначе, это моя сущность (если верить жрецам, конечно), а чтобы скрыть от мира самого себя, мне бы пришлось уйти в отшельники.

До меня наконец дошло, какую бестактность я допустил своим вопросом.

— Я прошу прощения, я... просто...

Эйзенхарт, человек, чье все существование было омрачено этой стигмой, ободряюще похлопал меня по плечу.

— Не стоит так переживать за меня, доктор. Взгляните на это с другой стороны, — посоветовал он мне. — Что бы вы не сделали, ваша жизнь уже написана Лос. Я же свою судьбу пишу сам.

Его оптимизм был достоин всяческих похвал, но, когда я смотрел на спину удаляющегося к остановке Эйзенхарта, меня не покидало дурное предчувствие.

Глава 5.

В особняке на Парковой аллее нас встретил сам мистер Коппинг. Высокий статный мужчина проводил нас в модно обставленную гостиную, и теперь нервично ходил кругами по комнате. В любое другое время, я уверен, он обладал бы внешностью довольного жизнью бонвивана, но сейчас даже кончики его пшеничных усов над капризно очерченной губой горестно повисли.

— Это такая трагедия... я узнал о смерти Ульриха только вчера, когда вы прислали записку... газеты почему-то не написали об этом...

Эйзенхарт подтвердил, что до сих пор в целях расследования полиция не хотела афишировать смерть барона.

— И подумать только, в тот день мы ужинали вместе... если бы я только знал!.. Я бы ни за что не отпустил его...

— Хотите сказать, что вы видели лорда Фрейбурга в среду?

— Он заглянул ко мне домой около шести, — рассеянно сообщил мистер Коппинг, вертевший в руках каминные часы. — Миссис Рождерс, принесите господам чаю!

Появившаяся в дверях гостиной домоправительница поспешно удалилась.

— Вы договаривались с ним о встрече?

— Да, мы собирались обсудить скачки. На следующей неделе начинается новый сезон... если бы я только знал!..

Мистер Коппинг упал в кресло и в отчаянии обхватил голову руками. Мы молча ждали, пока хозяин дома придет в себя.

— Простите, я никак не соберусь... Ульрих был для меня как брат, которого у меня никогда не было, и потерять его...

— Это большая утрата. Я понимаю вас, мистер Коппинг. И все же, если бы вы смогли ответить на несколько вопросов, вы очень помогли бы нам найти его убийцу.

— Разумеется, разумеется, — мистер Коппинг потер покрасневшие глаза и крикнул. — Миссис Роджерс, да когда же будет этот проклятый чай?!

Он снова встал и начал ходить кругами по комнате.

— Что бы вы хотели узнать?

— Вы сказали, что барон Фрейбург был у вас в среду. Во сколько он ушел от вас? — спросил Эйзенхарт.

— Я не помню... быть может, около восьми? Я знаю, что к тому времени уже стемнело и пошел дождь, если это вам поможет.

Насколько я мог вспомнить, в тот день ливень прекратился только на время между четырьмя и восьмью часами вечера. Я сообщил это Эйзенхарту, и он, кивнув мне, продолжил допрос.

— Он говорил вам, куда собирается направиться после этого?

— Нет. Я предложил ему остаться на ужин и постелить ему в гостевой спальне, но он сказал, что у него еще назначена встреча на девять.

Виктор, казалось, удивился.

— Вы часто предлагали ему подобное?

— Да. Ульрих... — мистер Коппинг замялся, — у него были некоторые проблемы финансового плана... иногда у него бывали проблемы с его домовладельцами... и не только.

— И вы таким образом помогали ему?

— Да.

— Но вы не помогали ему напрямую деньгами, верно?

Мистер Коппинг поднял глаза и посмотрел на Виктора.

— Вы намекаете, что Ульриха убили из-за его долгов, и в случившемся есть и моя вина, потому что я не помог другу, когда тот в этом нуждался? — его взгляд потемнел. — Возможно, так оно и есть. Мы дружили с Ульрихом, но я ничем больше не мог ему помочь. Мой отец способен вытерпеть сына-бездельника, развлекающего себя мыслями о том, что его стихи когда-нибудь оценят по достоинству, но если бы я начал давать Ульриху деньги в долг, который, как мы все знаем, он бы никогда не вернул, отец прекратил бы мое содержание.

В комнате воцарилось неловкое молчание. Даже если Эйзенхарт не хотел давить на свидетеля, он был должен был узнать все детали жизни барона Фрейбурга, и теперь ему приходилось пожинать последствия этого поведения: атмосфера в гостиной изменилась, мистер Коппинг, теперь остановившийся у кресла, отстранился, и весь его вид говорил о неприязни и недоверии к нам.

— Барон Фрейбург говорил, с кем он собирается встретиться после разговора с вами?

— Нет, — холодный тон мистера Коппинга указывал на то, что он не собирается больше откровенничать с полицией.

Эйзенхарту было необходимо придумать другую тактику, если он хотел узнать что-то стоящее. Методично постукивая карандашом по листу с записями, он тяжело вздохнул и решился пойти напролом:

— Мистер Коппинг, мне очень неприятно говорить об этом, но кто-то подмешал в питье вашему другу снотворное и, пока тот находился в забытье, без всякого сожаления отпилил ему голову — еще при жизни барона, — не обращая внимания на то, как меняется от его слов цвет лица мистера Коппинга, детектив продолжил. — После этого преступник хладнокровно сбросил тело барона в реку. Мы до сих пор не знаем, каким образом он избавился от головы: ее все еще не нашли. Возможно, она все еще в реке, и лицо барона служит теперь кормом для рыб. Поэтому как бы вы не относились ко мне и к моим вопросам, если вы считаете барона Фрейбурга своим другом, ваш долг помочь нам найти убийцу и наказать его.

Судя по всему, эта речь произвела на мистера Коппинга определенное впечатление. Несмотря на сквозившее в его позе презрение, он все-таки соизволил ответить.

— Когда Ульрих упомянул о встрече, мне показалось, — Коппинг на секунду замешкался, — что здесь была замешана дама, если вы понимаете, о чем я...

Мы подтвердили, что понимаем.

— Вы знаете, кто бы это мог быть? — спросил Эйзенхарт.

Мистер Копинг снова замкнулся в себе.

— Как вы знаете, Ульрих обручился с леди Эвелин Гринберг, — сообщил он нам.

— Мы также знаем, что барон Фрейбург не был большим поклонником моногамных отношений, — отозвался Эйзенхарт. — Если вы скрываете что-то из попыток сохранить его репутацию, вы только делаете хуже.

— Я ничего не скрываю.

— Но все же вы не думаете, что барон планировал встретиться в среду вечером с леди Гринберг, — предположил Эйзенхарт.

Выражение лица мистера Коппинга подтвердило его слова.

— Я не знаю, с кем собирался встретиться Ульрих тем вечером. Возможно, и с леди Гринберг. В конце концов, нет ничего странного в свиданиях между людьми, которые собирались пожениться...

— И все же вы сомневаетесь в этом.

— Да, я сомневаюсь. Леди Гринберг, безусловно, очаровательна, — на лице Эйзенхарта отразилось сомнение, — но я всегда думал, что для Ульриха она была только деньгами. Способом оплатить долги и привычный образ жизни.

Коппинг прервал свой рассказ. Дверь в комнату медленно отворилась, и в гостиную вошла служанка с нагруженным подносом.

— Почему вы так считали? — вежливо, но настойчиво, Виктор попросил его продолжить.

— Когда Ульрих рассказал о помолвке, я очень удивился. Леди Гринберг была совершенно не в его вкусе, он всегда предпочитал женщин другого типажа. Но, полагаю, деньги остаются деньгами независимо от того, как выглядит их обладатель.

— Какие женщины нравились барону?

Коппинг пожал плечами.

— Блондинки. Такие, знаете... — он провел в воздухе волнистую линию, отдаленно напоминающую очертания женской фигуры, — где есть на что посмотреть. Сколько себя помню, его привлекали именно такие.

В этот момент нас отвлек звон разбившейся посуды, и мы все обратили внимание на горничную, расставлявшую на кофейном столике чашки. Одна из них теперь лежала неровной горкой фарфора на оттоманском ковре.

— Миссис Роджерс!

Покрасневший от злости хозяин особняка звал домоправительницу. Я же посмотрел на девушку, опустившую глаза в пол и едва вздрагивающую от страха. Светлые волосы закрывали от нас покрасневшее лицо, а форменная одежда пыталась скрыть миловидную фигурку, но даже так я был готов поспорить, что она была красавицей и ее красота относилась к только что описанному Коппингом типу. Могло ли быть, что?..

Разговор прервался, пока домохозяйка распекала служанку и с ковра сметали осколки. Когда беспорядок был ликвидирован, мистер Коппинг вновь повернулся к нам.

— Я прошу прощения за этот конфуз, — извинился он, но в голосе его слышалось раздражение. — В наше время так сложно найти нормальных слуг! Последняя приличная, если в наши дни еще можно сказать так о прислуге, горничная в этом доме уволилась несколько месяцев назад, и с тех пор агенство присылает таких... — он взмахнул руками. — Боюсь, скоро придется убрать всю мало-мальски ценную посуду в сервант, иначе все равно ее лишусь. Понятия не имею, где их обучают...

Заметив, что третью чашку взамен разбитой так и не принесли, мистер Коппинг опять позвал домопавительницу, в раздражении раз за разом нажимая на висевшую у камина сонетку.

— Миссис Роджерс! Ради Духов, разлейте хоть вы этот проклятый чай! И позвоните в агенство, скажите, чтобы прислали новую горничную!

— Вы говорили о том, что сомневаетесь, будто у барона была назначена встреча с леди Гринберг в вечер среды, — напомнил ему Эйзенхарт.

— Ах да. Но это только мои подозрения. И я все равно не знаю, кто это мог быть кроме нее.

— Вы не разговаривали с ним на эту тему? Некоторым мужчинам свойственно обсуждать с приятелями свои... связи.

— После его помолвки это было бы неловко, как вы понимаете, — последняя часть фразы должна была указать на то, что мистер Коппинг сомневался, способны ли мы уловить подобные тонкости этикета.

— Тем не менее, он не упоминал в последнее время никаких имен? Женских имен, я имею в виду.

Мистер Коппинг ни на секунду не задумался.

— Только одно, Мари.

— Когда он его упомянул?

— В последний месяц, пожалуй. Я не помню точно.

— И вы не спрашивали его, кто это?

— Зачем? — он удивленно посмотрел на нас. — Ведь было ясно, что речь шла о леди Гринберг.

— Прошу прощения? — ничего не понимая, я встрял в разговор. — Разве леди Гринберг зовут не Эвелин?

— Ее полное имя — Мария Доротея Эвелин Гринберг. — объяснил мне Эйзенхарт; мистер Коппинг кивнул. — Я не слышал, чтобы ее так называли, но барон Фрейбург вполне мог сократить ее имя подобным образом.

Поблагодарив его за пояснения, я пригубил чай — к слову сказать, совершенно отвратительный, — и задумался. Я не верил в виновность леди Гринберг, но до сих пор слишком много фактов указывало на нее.

— Я могу рассказать вам еще что-то о том вечере, детектив? — услышал я, как спросил Коппинг.

— Пожалуй, что нет. Но вы могли бы рассказать мне о самом бароне. Насколько я понимаю, вы хорошо его знали? — снова увидев на лице мистера Коппинга отчуждение, Эйзенхарт добавил. — Это не праздное любопытство, поверьте. Иногда знание личности жертвы становится ключом к разгадке.

— Так получилось, что мы с Ульрихом выросли вместе... — нехотя начал Коппинг. — Мой отец купил в свое время земли по соседству с замком Фрейбург, он и до сих пор живет там, когда дела не зовут его в город. Конечно, мать Ульриха не слишком была рада продаже этих земель, и тем более тому, что их купили люди другого социального класса, но у нее не было большого выбора: баронат Фрейбург уже давно не приносил денег. Со временем она свыклась с нашим присутствием по соседству и стала даже наносить нам визиты.

— И тогда вы подружились.

— Да. В Фрейбурге Ульрих был единственным ребенком, полагаю, поэтому леди Фрейбург разрешила наше общение. К концу первого лета я стал проводить в замке больше времени, чем у нас дома. Мы тогда облазили его сверху донизу, — успехнулся воспоминаниям Коппинг. — Все искали на чердаках привидений... Фрейбург, знаете ли, был ужасно заброшен. Такой простор для воображения! Нам все казалось, что в каждом углу, за каждым гобеленом прячется если не сундук с потерянными сокровищами, то какой-нибудь призрак, пылающий жаждой мести. Глупо, конечно... Но для детей это было удивительное место. Потом наступила осень, и нас разослали по школам. А на зимние каникулы мой отец пошел на ответную услугу и пригласил Ульриха к нам в городской дом. С тех пор так повелось, что все свободное время мы были неразлучны.

— Каким он тогда был? — как мне показалось, с искренним интересом спросил Эйзенхарт.

— А какими бывают дети? — ответил вопросом на вопрос Коппинг. — Непоседливым. Любопытным. Совершенно задавленным своей матерью, — но я за это его не виню, леди Фрейбург была совершенно ужасным существом, да упокоится она в мире Духов. Постоянно несла что-то о титуле, и долге, который он с собой несет. О том, как должен вести себя барон, о предках, чье имя Ульрих ни в коем случае не должен был посрамить, о том как Фрейбурги правили над этой землей какое-то несметное количество веков, и прочий архаичный бред. Как будто там было чем править! — Коппинг издал сухой смешок. — Не говоря уже о том, что времена феодалов, которые обязательно должны были карать провинившихся крестьян и плодить побольше сыночков для поддержания династии, давно уже миновали.

— Значит, барон Фрейбург мало походил в детстве на себя, каким он был незадолго до своей смерти?

Мистер Коппинг незаинтересованно пожал плечами.

— Все мы взрослеем, детектив.

— И все же, некоторые из нас не меняются настолько сильно. Когда это случилось? Была ли какая-то особая причина?

— Боюсь, я не смогу вам точно сказать. После школы я отправился в саббатикал и провел около двух лет на материке. Когда я вернулся... скажем так, к тому времени, Ульрих стал тем человеком, который вам известен.

— И вас это не удивило? Вы никогда не спрашивали, что с ним случилось за эти два года?

— Нет и нет, детектив. Я могу быть вам еще чем-то полезен?

— Сколько слуг работает в вашем доме?

Мистер Коппинг удивленно посмотрел на Эйзенхарта.

— Я хотел бы с ними поговорить, — пояснил детектив. — Если вы часто приглашали барона Фрейбурга переночевать у вас, они могли что-то знать о нем. Возможно, кто-то из них владеет информацией, которая помогла бы расследованию.

— Я сильно в этом сомневаюсь, но... У меня работают миссис Роджерс, она домоправительница, кухарка, горничная и мой камердинер. К сожалению, вам не удастся опросить их всех. Кухарка недавно сломала ногу, агенство как раз подбирает замену, — он потемнел лицом. — Право, с этими слугами такая морока!..

Выслушав положенные в этом случае слова сочувствия, он дернул за шнур сонетки и велел миссис Роджерс помочь нам. Вскоре мы оказались за кухонным столом, напротив нас сидели миссис Роджерс, мистер Малкольм Тейт, которого нам до того не доводилось видеть, и горничная, все еще с покрасневшими щеками.

— Что бы вы могли сказать о бароне Фрейбурге? — спросил Эйзенхарт, переписав их персональные данные в блокнот.

Ответила нам за всех экономка, занимавшая благодаря своим должности и характеру, главенствующую позицию реди слуг дома.

— Он был другом хозяина, сэр, — сухопарая дама неодобрительно посмотрела на него, показывая своим видом, что больше ей нечего сказать. Несмотря на приказ хозяина ответить на вопросы полиции, она явно не собиралась раскрывать никаких секретов.

— Кто-нибудь из вас говорил когда-либо с ним?

— Барон Фрейбург был из другого класса, сэр. У него не было никакого резона общаться со слугами, если только ему что-то не требовалось. Но это едва ли можно назвать разговором.

Горничная попыталась заикнуться о чем-то, но миссис Роджерс смерила ее суровым взглядом.

— При всем моем уважении, нам совершенно нечего сказать о бароне полиции. Кроме того, что барон был настоящим джентельменом.

Эйзенхарт задумчиво посмотрел на нее и согласился. Миссис Роджерс прошла еще старую школу, в ее присутствии не стоило ожидать откровений. Я даже позавидовал мистеру Коппингу: в наши дни было сложно найти столь преданную прислугу.

— Что насчет вашей кухарки?

— Миссис Симм? Она сейчас у родных в деревне, мистер Коппинг был настолько добр, что не стал ее увольнять. Там она сможет получить достойный уход и лечение.

— Я бы хотел допросить и ее тоже.

— Уверяю, она также ничем не сможет вам помочь, — оскробленно произнесла домоправительница.

— И, тем не менее, я должен услышать это от нее. Я верю вам, — Эйзенхарт улыбнулся пожилой женщине, — но мое начальство должно знать, что расследование проводилось добросовестно.

— Я дам вам ее адрес, — отозвался камердинер. Покопавшись в кухонном шкафу, он достал адресную книгу и переписал из нее данные.

— В таком случае, у меня больше нет вопросов.

Эйзенхарт попрощался со слугами, и мы вышли на Парковую аллею. Завернув за угол квартала, он остановился и показал мне жестом сделать то же самое.

— В чем дело? — спросил я. — Вы кого-то ждете?

Посмотрев на хитро улыбающегося детектива, я заметил, что тот забыл у Коппинга свою шляпу. В тот же момент позади нас раздался цокот женских каблучков, и девичий голос позвал Эйзенхарта:

— Сэр! Подождите!

— Я хотел поговорить с ней без миссис Роджерс под боком, — сказал он и обратился к девушке. — Лиза, не так ли?

— Да, сэр, — она сделала неловкий книксен.

— Вы хотели что-то сказать там, на кухне. Что?

— Он ведь все равно меня уволит, да? — девушка посмотрела на нас, ожидая ответа.

— Мне очень жаль.

Она вздрогнула.

— Так и думала. Никто после Этты у него долго не задерживался. А я мало того, что перед гостями его опозорила, так еще и вторую чашку за день разбила.

Ее кончик носа слегка покраснел, словно она собиралась заплакать.

— Его друг, барон Фрейбург, он... не был джентельменом, — она с трудом подбирала слова, как будто ей было неловко говорить на эту тему. — Он... хотел от горничных большего.

Эйзенхарт посуровел.

— Он приставал к вам?

— Да, — еле слышно прошептала Лиза, сжимаясь от страха. Румянец на ее щеках проступил еще сильнее. — И не только ко мне. Предыдущая служанка мне рассказывала. Она из-за этого сама ушла, не стала дожидаться, пока хозяин уволит.

— Как ее звали?

— Анни, сэр.

Не Мари.

— Мистер Коппинг часто увольняет горничных? — задумчиво спросил Эйзенхарт.

— В последние месяцы да, сэр. В агенстве уже ходят слухи, что чуть ли не шестеро с Этты сменилось. Это включая меня, сэр.

— Кого-нибудь из них звали Марией?

— Я не знаю, сэр, правда. Вам нужно спросить в агенстве, — предвещая вопрос, она продолжила. — "Эдвардс и Харпер", сэр. Это в центре, у Семи лестниц.

— А эта Этта? Откуда вы о ней знаете?

— Миссис Симм рассказывала о ней. Она ее порекомендовала хозяину, все жалела, что та ушла. Они с ней сработались, как-никак не один год вместе прослужили.

— Миссис Симм не рассказывала, из-за чего она уволилась? Возможно ли, что тоже из-за барона?

— Нет, сэр! Этта собиралась замуж, то ли за какого-то бакалейщика, то ли за зеленщика. Миссис Симм все переживала, что из господского дома, да в жены торговца, вот я и запомнила, — Лиза горько улыбнулась.

— Спасибо, — поблагодарил ее Эйзенхарт и, покопавшись в карманах, выудил оттуда свою визитную карточку. — Если у вас будут проблемы с поиском работы, обращайтесь, — протянул он ее девушке, — я постараюсь найти вам место.

Проводив горничную взглядом, я повернулся к Эйзенхарту.

— Похоже, разговор с мистером Коппингом принес вам неожиданные результаты, — заметил я.

— И ни одной зацепки, — кивнул детектив, — если не считать еще нескольких фактов, которые можно трактовать против вашей дражайшей леди Гринберг.

— Вы все еще думаете, что это она убила барона?

Увидев мой скептический настрой, Эйзенхарт рассмеялся.

— Нет, хотя и не отрицаю такой вероятности. На самом деле, я бы сказал, что то, что рассказал нам мистер Коппинг, свидетельствует скорее в ее пользу. Во-первых, имя Мари. Коппингу было неизвестно о соглашении между леди Эвелин и бароном, но если оно существует, то я сомневаюсь, что барон Фрейбург стал бы называть ее ласковыми именами. Во-вторых, время свидания. Не зря же выражение сinq Ю sept [9] стало в нашем обществе нарицательным. Женщине круга леди Гринберг было бы гораздо удобнее назначить тайное свидание перед ужином, с пяти до семи, когда ей положено наносить визиты или прогуливаться по магазинам, и ее отсутствие пройдет незамеченным. В девять обычно назначают свидания те женщины, которые не будут против, если кавалер останется у них на ночь.

— Поэтому вы собираетесь искать таинственную Мари среди уволившихся служанок? — с сомнением поинтересовался я.

— Должен же я с чего-то начинать. Я не могу сросить каждую Марию в Гетценбурге, спала ли она с бароном и не с ней ли он собирался встретиться перед смертью.

— Знаете, что меня беспокоит? — спросил я спустя какое-то время. — Все следы до сих пор вели к женщинам: сначала к леди Гринберг, теперь к этой неизвестной Марии. Хотя женщина могла обезглавить барона, особенно если тот находился под действием наркотика, мне трудно представить, что бы она стала делать с ним дальше. Дотащить труп до реки, а тем более довезти — как бы она смогла это провернуть?

— Я знаю, — согласился со мной Эйзенхарт, — это выглядит пока не слишком правдоподобно. Но, возможно, ей не пришлось его никуда везти. Вы готовы продолжить нашу экскурсию на пленэре, доктор?

Эйзенхарт выступил на проезжую часть и замахал извозчику, чтобы тот остановился.

Глава 6.

Реддингтон-парк располагался на границе старого города и района, находившего свое место в разговорах между людьми среднего класса и выше только как "тот берег". Берег трущоб и работных домов, бездомных и наркоманов, коптящих фабрик и мусорных свалок. И все это благолепие было отделено от остального Гетценбурга только рекой и узкой полосой болотистой почвы, названной в честь генерала Реддингтона. Городские власти сделали все, что могли, пытаясь облагородить парк и заставить жителей забыть, что скрывалось за ним. Но, глядя перед собой, я признавал, что их старания ни к чему не привели. Из-за особенностей почвы вымощенные тропинки местами просели, из фонарей — ради экономии электричества или по неизвестной мне другой причине — были выкручены лампы, а в воздухе висел дымовой туман от фабрик по другую сторону Таллы, чей запах смешивался с неповторимым гнилым ароматом старых листьев.

— Специфическая здесь обстановка, верно? — спросил Эйзенхарт, когда мы добрались до набережной-променады.

Я согласился и заметил, что в одном месте заросли камышей были поломаны, словно там вытаскивали из воды что-то тяжелое. Земля поблизости была испещрена следами ботинок.

— Это здесь нашли тело барона?

Эйзенхарт кивнул.

— За деревьями, вам его сейчас не видно, доктор, находится мост. В народе его давно прозвали Мостом утопленников. В центре города в воду не спрыгнешь — решетки, высокие ограды, да и полицейские патрули часто ходят. Здесь ничего этого нет. Поэтому и идут сюда, что с этого берега, что с того. Проигравшиеся в пух и прах картежники и нищие, не способные больше выносить тяготы жизни, страдающие из-за несчастной любви романтичные девушки и постаревшие проститутки, которых сводник выкинул из борделя, страдающие от сплина, невылеченных болезней или от наркомановой ломки... Все надеются, что обретут покой на дне реки, а вместо этого мы вылавливаем их в камышах, — Эйзенхарт закурил и предложил мне сигарету. — У Таллы темперамент коровы на выпасе, все вскоре к берегу пристают. Но мне не хотелось бы, чтобы вы обольщались, доктор, — он внимательно посмотрел на меня. — Как говорится, тихие воды глубоки и полны опасностей. И с тихими провинциальными городами так же.

— Не понимаю, о чем вы.

Я поежился, избегая встречаться взглядом с Эйзенхартом. Разумеется, я прекрасно понял его предупреждение. После долгих лет жизни в зоне военных действий, мне никак не удавалось воспринимать жизнь в Империи всерьез. Я видел города с фотографических открыток, выстроенные в ряд пряничные фасады домов, но не замечал их оборотной стороны, преступности и насилия. Это обескураживало и дезориентировало, но никакие до сих пор усилия с моей стороны не помогли мне поверить в то, что в пасторальном городке на краю Империи было не менее опасно, чем на войне, где судьбы обрывались каждую секунду.

— Просто подумал, что Гетценбург должен сильно отличаться от вашего обычного места жительства. Было бы жаль, если бы вы попали в неприятности только из-за того, что неправильно оценили его, — Эйзенхарт улыбнулся, чтобы разрядить атмосферу. — Тело барона вытащили из реки здесь, но я привел вас сюда не за этим. Тут уже все осмотрели, и нам искать нечего. К тому же, я обещал вам место преступления, помните? И благодаря вам я его, кажется, нашел.

Мы поднялись по ступеням моста, и я задержал взгляд на пляшущем пламени свечей в стеклянных футлярах, то тут, то там жавшихся к парапету. К одной из них, прислоненная, стояла фотография молодой девушки с перьями в волосах. Под ногами хрустели зерна овса; должно быть, перед дождем их рассыпали вокруг фотографии. Самоубийство — один из немногих актов неповиновения Судьбе и Духам, которые мы можем себе позволить. Но плата за него высока: никто не похоронит тело самоубийцы, никто не насыпет на гроб зерна, чтобы облегчить ему переход в мир Духов, понтификс не проводит их души в последний путь. Вместо этого тела самоубийц, навсегда отрубая им дорогу на тот свет, сжигают, как и тела преступников... и бездушников.

Я устыдился своих мыслей и поспешил за Эйзенхартом, уже не останавливаясь у мерцавших в смоге огоньков. Пройдя гребень моста, я отметил, что фотографий и свечей становилось все меньше и меньше, и, чем ближе мы подходили к берегу, тем отчетливее среди дыма и едких химикатов чувствовался другой, тошнотворно-сладковатый запах. С каждым шагом эта новая вонь все сильнее забивала промышленные выхлопы, вызывая в моей памяти картины из прошлого.

— Сигарету, доктор? — предложил мне Эйзенхарт, вновь доставший из кармана портсигар.

Я с благодарностью ее принял. Приправленный вишней табачный дым на некоторое время унял рвотные позывы, и я задышал, стараясь, впрочем, не вдыхать полной грудью.

— Что находится за мостом? — наконец спросил я.

— Большие Шлахтгаусы. Последняя скотобойня, оставшаяся в черте города. К сожалению, она же и самая старая. Держитесь, скоро станет легче.

Обогнув стену из старых, кое-как нагроможденных камней, мы двинулись по набережной к подъездным воротам.

— Полиция, — постучал в небольшую дверь рядом с ними Эйзенхарт, — открывайте.

Привратник, худой лупоглазый парень лет двадцати, посторонился и пропустил нас внутрь. Вид у него был настороженный, как и у рабочего-синду, стоявшего рядом с ним.

— Мне нужно увидеть управляющего, — потребовал Эйзенхарт, показав им полицейский значок. — Скажите ему, что это срочно.

Сторож поклонился и побежал докладывать о нашем приходе. Я же сделал глубокую затяжку и осмотрелся. Во внутреннем дворе фабрики, как ни удивительно, дышалось легче, вероятно, теперь мы находились не с подветренной стороны. Из-за вечернего времени людей было немного, только пара рабочих в запачканных фартуках курила на крыльце одного из зданий, и синду, отошедший к машине-холодильнику, посматривал изредка на нас из-под густых ресниц.

— Мистер Глет примет вас.

Сторож вернулся и попросил нас пройти за ним. По его уже откровенно испуганному виду у меня создалось впечатление, что ему есть что скрывать — как от хозяина, так и от полиции, но, вероятно, моя подозрительность объяснялась общением с Эйзенхартом.

В кабинете управляющего было душно и сильно пахло мужским одеколоном. Похоже, что, чтобы избавиться от вони, он выливал на себя не меньше половины пузырька в день. Я не мог его винить за это: на его месте я тоже предпочел бы запах духов стоявшему на скотобойне смраду.

— Вы, — с ходу накинулся он на Эйзенхарта, — как вы смеете!

— В чем, собственно, дело? — спокойно поинтересовался тот. — У вас какие-то претензии?

— Претензии?! Мы сообщаем вам о краже, а что делает наша доблестная полиция?

— Что? — с любопытством спросил Эйзенхарт.

— Ничего! Проходит три дня, и наконец полиция заваливается ко мне и спрашивает, какие у меня претензии! — управляющий, маленький круглый человечек в дешевом костюме-тройке, кипел от возмущения.

— Три дня, вы сказали? — переспросил детектив. — Кража произошла в среду?

— В ночь со среды на четверг, — подтвердил коротышка и тут же вновь взорвался. — Как будто вы это сами не знаете!

— Не знаем. Мы из другого отдела, — Эйзенхарту вновь пришлось продемонстрировать свой значок. — У нас есть основания полагать, что на вашей территории произошло убийство.

— Убийство?! — управляющий поперхнулся. — Ничего подобного! Ничего такого у нас не происходило! Почему вы...

— Мы считаем, что жертву обезглавили одной из ваших пил, — перебил его Эйзенхарт.

Мистер Глет спал с лица.

— В среду... нас обокрали... вскрыли шкаф с инструментами... — запинаясь, он достал из нагрудного кармана платок и начал промокать лицо.

— У вас есть список украденного?

— Сейчас... мы напечатали три экземпляра... один в полицию... один в страховую компанию... один остался у нас... вот, держите, — я забрал протянутый управляющим листок дешевой бумаги, взглянул на неровно отпечатанный на машинке список и передал его Эйзенхарту.

— Четыре пилы, два тесака, ножи... баранья туша и касса с дневной выручкой. — Эйзенхарт нахмурился. — Список выглядит довольно случайным. Сколько денег было в кассе?

— Немного, десять шиллингов с мелочью. Все деньги, поступившие до пяти часов, я завожу в банк по дороге домой. Если водитель не успевает развезти все заказы и вернуться до этого времени, то он оставляет полученную плату и квитанции в моем кабинете.

Эйзенхарт кинул еще один задумчивый вгляд на список.

— Значит, кража произошла ночью, и вы обнаружили пропажу всего этого в четверг утром?

— Так точно, сэр.

— Разве территория по ночам никак не охраняется?

Мистер Глет смутился.

— Боюсь, на это нам не хватило бы денег. Да и не надо это, — горячо заверил он нас, — за всю мою работу здесь не было ни одного проишествия кроме этого. У нас есть привратник, он приходит к шести утра и уходит в полночь.

— И он ничего не видел?

— До того, как пришел утром, нет. Утром он увидел развороченные замки и сразу же вызвал меня.

Я удивился. Либо кража на скотобойне не имела отношения к убийству (что было бы одним из самых странных совпадений за мою жизнь), либо я, вместе с полицейским патологом, ошибся во времени смерти. И то, и другое казалось мне маловероятным.

— Мне понадобится допросить его, — сообщил Эйзенхарт управляющему.

— Разумеется, — подобострастно согласился мистер Глет. — Это тот самый человек, что привел вас. В ту ночь была его смена. Что-нибудь еще?

Эйзенхарт повернулся ко мне.

— Скорее всего, барона убили прямо в шлахтгаусе, где лишнее пятно крови не обратит на себя внимание, — тихо сказал он. — Мы можем как-то доказать это, доктор?

— Нет, — я с сожалением покачал головой. — Современная наука способна дифференцировать человечскую кровь и кровь животных по размеру кровяных телец, но этот метод работает только на свежих, еще не высохших, образцах.

— В таком случае нам больше ничего не требуется, мистер Глет. Но если вы вспомните что-то еще, мы будем вам крайне признательны.

Эйзенхарт отдал управляющему визитную карточку, и мы вышли во двор.

— Эй, — позвал он сторожа, — как тебя зовут?

Парень подошел к нам, испуганно поглядывая то на меня, то на Эйзенхарта.

— Джек Нолби, сэр.

— В ночь со среды на четверг была твоя смена?

— Да, сэр.

— И ты первым увидел следы взлома?

— Да, сэр. Ворота были открыты, я сразу побежал в "Три метлы", это кабак рядом, и позвонил оттуда господину Глету.

— Что сделал мистер Глет по прибытии?

— Наорал на меня, сэр, — Джек неуверенно улыбнулся. — Потом вместе со мной прошелся по бойне, проверял, что исчезло.

— И отправил кого-то за полицией, я полагаю?

— Да, сэр. Меня и Сэма, он как раз приехал.

— Сэма?

Сторож подозвал к нам синду, все еще копавшегося в грузовике.

— Тебя действительно зовут Сэмюэлем? — уточнил Эйзенхарт, оглядывая его с ног до головы. — Странное имя для чистокровного синду.

Тот только белозубо улыбнулся.

— Саиб привез моих родителей из колоний. Я родился уже здесь, — сообщил он. В его речи причудливым образом смешивались местный акцент и по-синдийски растянутые гласные. — Можно сказать, что я больше имперец, чем синду.

— Что же случилось с твоим хозяином, что ты оказался на скотобойне?

— Разорился, — синду равнодушно пожал плечами. — Хвала Духам, что предки до этого не дожили. Но здесь даже лучше, еще пара лет и накоплю денег на гражданство.

— Ты работаешь здесь водителем?

Синду кивнул.

— И это тебя управляющий послал за полицией в четверг?

В темных глазах появилась настороженность.

— Послал он Джека, а мне велел его отвезти. Чтоб быстрее обернулись.

Эйзенхарт посмотрел на обоих свидетелей.

— И кому из вас пришла в голову идея не сообщать в полицию о краже? — медленно поинтересовался он.

Джек Нолби побледнел как мел. Признаться, для меня этот вопрос тоже оказался неожиданностью.

— Мы сообщили в полицию. Нам сказали, что пришлют кого-нибудь, если у них будет время, — заявил Сэмюэль, смерив Эйзенхарта насмешливым взглядом. — И вот вы приехали. Разве нет?

— Нет, — ответил ему Эйзенхарт. — Я думаю, все было иначе. Кто-то из вас решил по дороге, что будет лучше развернуться, не доезжая до участка, и отбрехаться тем, что система правосудия у нас окончательно загнила, на жалобы жителей не реагирует, работать не работает. В конце концов, все сейчас на это жалуются, верно? А второй согласился. И я очень хочу знать почему.

— У вас есть какие-нибудь доказательства? — в почти безмятежном тоне синду с трудом угадывалось напряжение.

— Пока нет. Но когда я съезжу в районное отделение полиции, я узнаю, что в книге посетителей ни один из вас не записан. И тогда у меня будут доказательства, а у вас статья за соучастие в убийстве.

— Убийстве?! — прокудахтал вконец перепуганный Нолби. — Каком убийстве?!

— Украденные у вас инструменты использовались при убийстве, совершенном той же ночью, — вновь пояснил Эйзенхарт. — Так как, будете стоять на своем?

Недолго думая, привратник вышел вперед.

— Вы правы, сэр. Мы не были в полиции. Сэм, — он сглотнул, — прикрывает меня.

— Джек... — предостерегающе обратился к нему синду.

— Это я попросил его солгать про полицию, сэр, — храбро доложился Нолби.

— Почему же?

— В ту ночь... Сэм вернулся часов в восемь, да, Сэм? — синду кивнул. — Мы были на бойне одни, смена заканчивается в шесть, господин Глет уходит еще раньше, и я предложил ему сходить пропустить по паре кружек в "Метлах".

— Полагаю, вы уже не первый раз так делали?

— Да, сэр. Я думал обернуться за час-другой, никто бы и не заметил, но...

— Но что? — спросил Эйзенхарт после паузы.

— Но он напился, — хмуро сказал Сэмюэль. — Ради Духов, Джек, если уж начал говорить, то говори все! — он повернулся к Эйзенхарту и продолжил рассказ. От раздражения его речь ускорилась, и теперь по голосу его было не отличить от коренного лемманца. — Какая-то дура его бросила, и он решил, что это достойный повод. Через час его уже так развезло, что мне пришлось тащить его на себе наверх...

— Я снимаю комнату над "Метлами", — вставил пунцовый от стыда Нолби.

— ... ну, я бросил его на кровать и поехал к себе. Думал, проспится, утром завтра отопрет бойню, никто и не заметит. А на утро — на тебе!

— И это все? — поинтересовался Эйзенхарт.

Парни утвердительно кивнули.

— Я побоялся, что если купы [10] копать начнут, узнают, что меня той ночью на бойне не было, — признался привратник. — И не видать мне тут больше работы как своих ушей. Вот и уговорил Сэма подыграть мне, дескать купы нас отшили. Ну кто же мог подумать, что именно в эту ночь такое случится!

Эйзенхарт задумчиво согласился.

— Действительно, кто...

Глава 7.

В понедельник дела забросили меня в городской морг. Проведя первую половину дня за осмотром невостребованных тел и отбирая среди них подходящие для танатологических экспериментов, чтобы отправить их в дальнейшем в университет, к обеду я обнаружил, что нахожусь в непосредственной близости от Главного полицейского управления. Дело барона все еще не шло у меня из головы: я не мог вообразить, как Эйзенхарт по столь мизерному количеству не связанных между собой фактов, которые он смог обнаружить в моем присутствии, сможет его распутать. Поэтому я решил воспользоваться предоставившейся мне возможностью и узнать у него, продвинулось ли расследование.

Найдя его кабинет, я с удивлением посмотрел на детектива. На Эйзенхарте был все тот же костюм, в котором я видел его в субботу, лицо заросло двухдневной щетиной. В кабинете царил разгром: на всех горизонтальных поверхностях (столе, подоконниках, стульях для посетителей и даже картотечном шкафе) стояли грязные кружки, по полу приходилось идти крайне осторожно, чтобы не наступить на разложенные по нему стопки бумаг, а в углу на вешалке висел ворох несвежих сорочек.

— Вы выглядите так, словно не покидали участок тех пор, как мы виделись в последний раз, — поприветствовал я его. — Разве у вас вчера был не выходной?

— Выходной? — рассмеялся он. — Что такое "выходной"?

Эйзенхарт устало потер глаза и продолжил:

— В поселении беженцев случилась небольшая потасовка. Шестеро убитых, сорок человек в больнице — включая нашего присяжного переводчика, бедняга словил нож в спину, до сих пор без сознания, — и полсотни зачинщиков распихана по камерам. Держать их там дольше двух суток без допроса мы не имеем права, а переводчика из столицы пришлют только в среду. Так и живем, — Эйзенхарт хлебнул холодного кофе и взглянул на меня более осмысленным взором. — А вы с чем ко мне пожаловали, доктор?

— Думал пригласить вас на обед, — с сомнением предложил я. — Но, как вижу, я немного не вовремя...

— Ни в коем случае! — заверил меня Эйзенхарт, поспешно натягивая пиджак, — Обед — это именно то, что нужно. Только... — он с сомнением ощупал свой подбородок. — Вы не будете против, если я покажу вам нашу столовую? Боюсь, у меня немного неподходящий вид для ресторана.

— Есть какие-нибудь новости по делу барона Фрейбурга? — спросил я, расправившись с горячим.

— Если под новостями вы подразумеваете личность убийцы, то нет, мы его не обнаружили, — в отличие от меня Эйзенхарт взял двойную порцию десерта и отказался от кофе. Через минуту я понял, почему.

— Возьмите лучше чай, он не так страшен на вкус, — сочувствующе посоветовал он мне. — Из храма все еще не прислали никаких вестей. Если с вечерней почтой ничего не придет, завтра наведаюсь к ним с ордером. Мы опросили всех девушек из агенства "Эдвардс и Харпер", но ничего там не обнаружили: у всех есть алиби, отсутствет мотив и ни одну из них не зовут Марией... Из всех горничных мистера Коппинга осталось найти только Этту — кстати, ее фамилия Дэвидсен. Миссис Симм, его кухарка, прислала письмо с ее адресом, но она давно уже съехала оттуда. Поиски, судя по всему, затянутся: в Гетценбурге проживает десяток ее полных тезок, а еще Анетты, Генриетты, Алуетты, Бернадетты, Розетты, и прочая, и прочая. Районный отдел занимается поиском свидетелей по делу о краже со взломом, но, насколько я знаю, пока безрезультатно. Управление также объявило о смерти барона и предложило плату за сведения о последнем вечере его жизни, но никто не спешит нам помогать. Если только в ближайшее время не случится прорыв, через неделю-другую мы отдадим тело барона в Храм и признаем дело барона долгостроем. Нет, мне это тоже не нравится, — Эйзенхарт перехватил мой взгляд и поспешил объясниться, — но на мне висит еще шесть дел, и на остальных в отделе не меньше. И по новому поступает каждые сутки. Так что бароном мы заниматься будем, но... в фоновом режиме, если можно так сказать. Надеюсь, вас не слишком разочаровала суровая полицейская реальность, доктор?

В какой-то степени он угадал. Впервые столкнувшись с загадкой преступления в жизни, я ожидал более динамичного расследования, я жаждал узнать, кто же убийца. То, что для Эйзенхарта было рутиной, мне казалось ярким приключением, и, видимо, я позволил себе... не нафантазировать, будучи подопечным Змея я мог с чистой совестью признаться в полном отсутствии воображения, но перенести на реальную жизнь ожидания от бульварного романа. Устыдившись своего поведения (могу поклясться, что раньше за мной не наблюдалось подобной склонности к эскапизму), я поднял глаза и по насмешливому, хотя и сочувствующему взгляду Эйзенхарта понял, что тот в который раз прочел мои мысли.

От неловкого молчания меня спас Брэмли, влетевший в столовую и вытянувшийся перед нами по стойке "смирно".

— Что случилось? — флегматично поинтереовался Эйзенхарт, отпивая чая.

— К вам пришла дама, сэр. Она велела не беспокоить вас, но я подумал, что вы захотите узнать...

В глазах Виктора на секунду мелькнуло непонятное мне чувство.

— Лидия?

— Нет, сэр. Я не спросил ее имени...

— Как она хотя бы выглядела, сержант?

Собравшись с мыслями, Брэмли выпалил:

— Словно ее сбила машина, сэр.

Мы с Эйзенхартом переглянулись. Удивленно вскинув бровь, он заметил:

— В таком случае, не стоит заставлять ее ждать. Я надеюсь, вы не обидитесь, доктор, что мне опять придется прервать наш обед?

Я заверил его, что это ни в коей мере меня не расстроит.

— Я мог бы пойти с вами, — предложил я. — В конце концов, я еще в состоянии оказать первую помощь.

Эйзенхарт горячо поддержал мое предложение, и мы отправились обратно в отдел убийств. Первым вошел Эйзенхарт, но тут же вернулся и подвел сержанта к двери.

— Брэм, — в его спокойном голосе появились угрожающие ноты, — хорошенько запомни эту леди, будь добр. Если ты ее еще хоть раз оставишь одну в моем кабинете, я уволю тебя, и что бы не сказала на это моя матушка, тебя это не спасет, — он распахнул дверь и посторонился, пропуская меня вперед. — Проходите, доктор.

— Ну же, детектив, не будьте столь суровы! — донесся из комнаты смешливый голос. — Доктор Альтманн, как я рада снова вас видеть!

Леди Эвелин устроилась за письменным столом детектива и в тот момент, когда мы зашли, промокала ссадины на ногах влажной салфеткой. Увидев нас, леди Гринберг выбросила ее, неспешно опустила юбку вниз на колени и поднялась, чтобы поприветствовать нас.

За время нашего отсутствия беспорядка в кабинете прибавилось. На вешалку кто-то кинул сверху пальто, находившееся в плачевном состоянии, на стол было вывалено все содержимое аптечки, лежавшие на полу документы какая-то добрая душа смела в угол, а на корзине для бумаг висели вконец испорченные чулки.

— Знаете, леди Гринберг, я предпочел бы, чтобы вы не разбрасывали предметы своего нижнего белья у меня по кабинету, — пробормотал Эйзенхарт, со страдальческим видом разглядывая прошедшие с комнатой метаморфозы. — Так что с вами случилось? Брэмли сказал, вы попали под машину?

— Скорее наоборот, — успехнулась леди и повернулась ко мне. — Вы как раз вовремя, доктор, я никак не могу понять, как накладывать повязку одной рукой, — она продемонстрировала расшибленный в кровь локоть. — Не поможете?

Я собрал со стола бинты и попросил леди Гринберг пересесть к окну.

— Так что случилось? — повторил свой вопрос Эйзенхарт.

Леди Эвелин внимательно всмотрелась в его лицо.

— Кажется, меня пытались убить, — призналась она. — А еще у меня украли обручальное кольцо, — добавила она и тут же дернулась. — Доктор, неужели нельзя обойтись без йода?

Я посмотрел на ее руки. Действительно, старинное кольцо, хищно сверкавшее гранями бриллиантов при нашей предыдущей встрече, исчезло.

— Нельзя, если не хотите получить заражение крови, — я затянул повязку на ее руке и перешел к ногам, на которых и живого места не было. — Как вас так угораздило?

— Я бы тоже хотел это узнать. — добавил Эйзенхарт.

После заявления леди Гринберг он ненадолго забыл о своем неприязненном отношении к ней и даже принес чашку чая.

— У меня не будет никакого заражения! — запротестовала леди. — И я сама не знаю, что произошло. Последнее, что я помню — я шла по улице, и меня кто-то окликнул... После этого я очнулась в карете. В салоне никого не было, я дождалась подходящего момента и выскользнула из него.

— На полном ходу? — спросил Эйзенхарт, намекая на ее потрепанный вид.

— А что, мне надо было дождаться остановки? — возмутилась она. — Это была не больничная карета. И сомневаюсь, чтобы на козлах сидел какой-то милосердный незнакомец, решивший доставить меня к врачу.

— Но, скорее всего, все так и было. А вы вместо этого напридумывали себе страстей, — отмел ее сомнения Эйзенхарт.

— А кольцо?

Эйзенхарт фыркнул.

— Потеряли. Забыли утром надеть. Специально сняли, чтобы добавить вашей истории драматизма.

— Почему, что бы я вам ни рассказала, вы никогда не встанете на мою сторону, детектив? — поинтересовалась задетая его недоверием леди Гринберг.

— Потому что я вижу, что вы утаиваете от меня информацию.

— Если вы хотите, чтобы люди вам все рассказывали, вам стоило выбрать другую профессию. Психоаналитика, например, — едко заметила леди и подняла руки в пораженческом жесте. — Хорошо, хорошо. Клянусь своей душой отныне и во веки веков отвечать вам — и отвечать правду — на все вопросы кроме одного... нет, двух. А вы в качестве ответной услуги пообещаете не вести себя со мной так, словно я ваш личный враг, и доверять мне. Такой расклад вас устроит?

— Что за вопросы? — живо поинтересовался Эйзенхарт, на что леди Гринберг только рассмеялась:

— Нет, детектив, так мы не договаривались. Если вы узнаете вопросы, то узнаете и ответы, — посерьезнев, она добавила. — Но я могу пообещать вам, что они не связаны с убийством Ульриха.

Эйзенхарт задумался, на его лице четко отражалась борьба любопытства и того странного напряженного отношения, которую он по непонятной мне причине испытывал к леди Гринберг. Леди Эвелин же дала ему время на размышления и взяла в руки чашку, но, едва поднеся ее к губам, поморщилась и отставила ее на стол. Поскольку с перевязками на ногах я к тому времени уже закончил, а к глубокому порезу на лбу леди запретила прикасаться, я обратил на это внимание.

— Все в порядке? — спросил я у нее. — Я знаю, что здешним кофе можно выколачивать добросердечные признания у преступников, но чай вроде бы не так плох.

— Нет, чай замечательный, — улыбнулась леди Эвелин. — Просто... — она рассеянно провела пальцами по губам. — Да нет, ерунда.

Я взял ее за подбородок и присмотрелся к губам.

— Детектив, — тихо подозвал я Эйзенхарта, — посмотрите.

Он подошел к нам.

— Похоже, это все же был не милосердный незнакомец. Видите эти ожоги?

Мгновенно посерьезнев, он кивнул:

— Хлороформ?

— Он самый.

— Это меняет дело. Я согласен на ваше предложение. Рассказывайте все, что помните, — велел он леди Гринберг.

— Я шла по Монетному переулку, когда меня окликнули... будто я обронила перчатку или что-то в этом роде...

— Вы видели нападавшего?

Леди Эвелин покачала головой:

— Я даже не успела обернуться.

— Голос был женским?

— Нет, — леди Гринберг даже удивилась, — мужской.

— Какие-нибудь отличительные способности? Акцент, что-то еще?

— Ничего.

— Ладно. Что было потом?

— Я пришла в себя в закрытой карете. В салоне никого не было, шторы были задернуты, поэтому я не видела, куда еду. Я выскочила у Угольного, мне повезло, что там старая брусчатка, шумно, трясет, и он не заметил, как я открыла дверь, — леди потерла раненый локоть, вспоминая произошедшее. — Оттуда переулками добежала до Диагонали и поймала там извозчика, чтобы приехать сюда.

— Удивительное везение, — согласился Эйзенхарт. — Вы не рассмотрели, как выглядела карета, в которой вас везли?

— Обычный наемный экипаж. Черный, без каких-либо опознавательных знаков. Возницу я рассмотреть не смогла, — в голосе леди Эвелин сквозило сожаление.

Эйзенхарт задумчиво потер подбородок. В этот момент в дверь просунул голову Брэмли, все еще находившийся под впечатлением от полученной взбучки.

— Вечерняя почта, сэр, — он протянул детективу стопку конвертов.

На некоторое время в кабинете воцарилось молчание. Эйзенхарт просматривал полученную корреспонденцию, отправляя одно письмо за другим в корзину для бумаг. Леди Эвелин, демонстрировавшая удивительное в свете случившихся событий спокойствие, закурила. А я попытался собрать мысли воедино: какая-то деталь не давала мне покоя. Я не слишком хорошо знал Гетценбург, но был готов поспорить, что...

— Угольный рынок находится недалеко от того берега, верно?

— В двух кварталах от Моста утопленников, если вы про это, — отозвался Эйзенхарт. Какое-то из писем привлекло его внимание, и он снова и снова его перечитывал.

— Вы думаете...

— Я знаю, — Эйзенхарт протянул письмо мне.

— Что там? — спросила до этого не проявлявшая большого интереса к обсуждению леди Эвелин.

— Ваше признание в убийстве барона Фрейбурга на почве ревности, — я пробежался глазами по строчкам. — А также предсмертная записка, в которой говорится, что вы не способны вынести груз вины и решили оборвать свой жизненный путь там, где совершили преступление.

— Какая чепуха! — леди Гринберг отобрала у меня листок. — Как будто кто-то может поверить этой подделке!

— Вообще-то написано неплохо, — заметил Эйзенхарт. — Хорошая речь, ни единой ошибки... Письмо отпечатано на машинке, поэтому установить авторство по почерку невозможно. Думаю, если бы вы сегодня не спаслись, у нас не было бы оснований сомневаться в том, кто написал это признание.

Девушка недовольно фыркнула.

— В таком случае я думала о полиции лучше, чем она того заслуживает. Как я могла бы напечатать это, — леди с брезгливым видом помахала письмом, — если у нас в доме одна пишущая машинка, и она в идеальном состоянии, а здесь половина букв выпадает из строки? Не говоря уже о том, что любой член моей семьи может подтвердить вам, что текст совершенно абсурден.

— Это вы о том, что если бы убили беднягу барона, спокойно жили бы дальше?

— Уж точно бы не стала бросаться с моста. Никак не могу понять, — задумчиво добавила леди Гринберг, — на что рассчитывал убийца? Он не мог обезглавить меня — тогда никто бы не поверил в суицид. Но если бы он просто утопил меня, что если бы Духи вернули меня с того света? Тогда бы вся эта инсценировка оказалась бесполезна.

— Только не Канарейка, — возразил Эйзенхарт, вскрывая последнее письмо. На конверте я успел разглядеть храмовую печать. — Элайза никогда не возвращает погибших. Так что тут он был в безопасности, или, по крайней мере, считал так.

Все это время я пытался вспомнить, что напоминало мне это признание. Когда леди Эвелин упомянула выпадающие из строки буквы, я понял.

— Подождите, — вклинился я в их разговор. — Детектив, у вас остался список похищенных со скотобойни предметов?

Эйзенхарт удивленно посмотрел на меня, но отрыл его среди бумаг и передал мне.

— Леди Эвелин?

Девушка подошла и заглянула мне через плечо.

— Что вы хотите... Святые заступники! Они отпечатаны на одной машинке, верно?

Совместив оба текста, я мог без сомнения сказать, что они были созданы на одном аппарате.

— Определенно. Если вы посмотрите на маленькую букву "н"... или на букву "Г" здесь...

— Где вы это взяли?

— В Больших Шлахтгаусах, — хмурый Эйзенхарт присоединился к нам. — Интересно... Леди Гринберг, вы не согласитесь проехать с нами по одному адресу? После этого обещаю доставить вас домой.

Мы одновременно подняли на него глаза.

— По какому адресу? — вопрос тоже прозвучал в унисон, но если в моем голосе было больше настороженности (в отличие от леди Эвелин, я уже успел испытать на себе последствия просьб Эйзенхарта), то в голосе леди Гринберг была слышна готовность к действию.

Детектив улыбнулся нам одними глазами.

— Узнаете.

Глава 8.

Машина доставила нас в Гласис, недавно застроенный доходными домами. За время дороги на улице успело стемнеть — сказывался поздний ноябрь, — и дождь вновь забарабанил по крыше. Эйзенхарт настоял на том, чтобы оставить автомобиль у границы квартала, и теперь уверенно петлял в пятиэтажном лабиринте новостроек.

— Нам сюда, — запрокинув голову, он посмотрел на горящие в сумерках окна. — Брэм, подождешь снаружи.

— И как вы собираетесь попасть вовнутрь? — поинтересовался я. — Вряд ли здесь есть портье.

Эйзенхарт лишь улыбнулся и продемонстрировал мне черный футляр с разнообразными крючками.

— Беру свой вопрос обратно, — пробормотал я.

Леди Эвелин с любопытством наблюдала за работой детектива.

— Разве полиции можно пользоваться отмычками?

— Нельзя, — признался Эйзенхарт. — Но пока мы найдем владельца дома или управляющего, мы можем их упустить. Так что если что, — замок щелкнул, и он приоткрыл дверную створку, — дверь была незаперта.

Длинный пустой холл производил мрачное впечатление. Света от единственной лампы, висевшей высоко под потолком, не хватало, и обе лестницы, парадная и черная, тонули в полумраке. Быстро осмотрев антре, Эйзенхарт попросил леди Гринберг подождать нас недалеко от черного входа.

— Почему у меня такое ощущение, что вы хотите использовать меня вместо приманки? — задумчиво спросила та, закуривая очередную сигарету.

— Не знаю, — пожал плечами Эйзенхарт. — Мнительный характер?

Леди Эвелин смерила его недовольным взглядом.

— Я спрошу иначе. Вы хотите использовать меня как приманку?

— Возможно. Надеюсь. Это что-то меняет?

Леди Эвелин могла отказаться. Я бы на ее месте после подобного признания так и поступил. Но вместо этого она слегка качнула головой.

— Вы пообещали доверять мне. Полагаю, будет только честно, если и я доверюсь вам. Удачи, детектив, — она шутливо отсалютовала нам. — Буду ждать вас на этом посту.

— Зовите нас, если увидите кого-нибудь, — Эйзенхарт кинул ей полицейский свисток.

Мы поднялись по узкой винтовой лестнице на четвертый этаж, после чего Эйзенхарт стал сравнивать номера квартир с переписанным адресом. Найдя нужную, он постучал, и доносившиеся из-за двери голоса тут же стихли.

— Полиция! — крикнул он. — Открывайте!

В квартире раздался грохот, словно упало что-то тяжелое, и голоса возобновились. Эйзенхарт вновь забарабанил по двери.

— Открывайте!

Дверь слегка приоткрылась. Через порог мы увидели молодую женщину на последних сроках беременности. Симпатичная блондинка с встревоженными голубыми глазами, она стояла, опираясь на стену, и нервно теребила переброшенную через плечо косу.

— Что-то случилось?

— Мы полагаем, что в вашей квартире может скрываться преступник. Вы живете одна?

— Что? Я... да, конечно...

Где-то недалеко захлопнулась дверь. Женщина побелела и схватилась за косяк.

— Я должен проверить. Доктор, проследите за мадам, в ее положении нельзя так волноваться.

Эйзенхарт ужом проскользнул мимо нее в квартиру, оставив нас одних. Лицо хозяйки залила уже болезненная бледность, и я, волнуясь за ее состояние, провел ее в гостиную, где усадил за обеденный стол.

— Все в порядке, здесь никого нет, — отчего-то довольный детектив вернулся к нашему обществу. — Я заметил, что вы забыли запереть дверь к черному ходу на кухне, и позволил себе сделать это за вас. Боюсь, мы живем уже не в те времена, когда можно было оставлять все двери нараспашку. Пообещайте, что не будете больше подвергать себя и ребенка опасности.

— Конечно... спасибо... — женщине, казалось, было все равно, что ей говорили, в мыслях она была далеко отсюда.

— Позвольте представиться. Детектив Эйзенхарт, Главное полицейское управление. Со мной доктор Альтманн, можете считать его нашим консультантом. А это, доктор...

Я не дослушал Эйзенхарта, потому что в тот момент раздался — и внезапно оборвался — женский крик, а последовавшую за ним тишину сменил звук выстрела. Женщина сдавленно ахнула и лишилась чувств.

— Как вовремя... — пробормотал Эйзенхарт, бросаясь к двери. — Доктор, умоляю вас, не спускайте с нее глаз!

Детектив сломя голову сбежал по крутой лестнице и обнаружил внизу Брэмли, заламывавшего руки арестованному. Из раны на плече того, задетом пулей по касательной, сочилась кровь.

— Напал на леди и попытался ее задушить, сэр, — доложил состояние дел Брэмли.

Эйзенхарт обернулся к леди Гринберг.

— Я в порядке, — хрипло проговорила она. — Если только поможете мне подняться на ноги...

Эйзенхарт выполнил ее просьбу и спросил:

— Это тот человек, который напал на вас ранее?

Она дернула плечом:

— Не знаю, — слова все еще давались ей с трудом, дыхание шло с присвистом. — Но это определенно тот человек, который напал на меня сейчас.

Леди Эвелин помассировала шею, на которой уже скоро должны были проступить синяки.

— Вы не отвезете меня домой, детектив? Думаю, двух нападений за один день будет для меня достаточно.

Пока Эйзенхарт ловил извозчика для леди Эвелин, я оставался при хозяйке заинтересовавшей детектива квартиры. Она все еще не приходила в сознание, что меня изрядно беспокоило, но приказ Эйзенхарта не спускать с нее глаз оставлял меня с весьма ограниченным набором средств для приведения ее в чувство.

В который раз за последние минуты хлопнула дверь, и Эйзенхарт вернулся.

— Вы сумели поймать того, кого хотели? — спросил я, считая у женщины пульс.

Детектив кивнул и пересказал мне случившееся.

— Значит, мы закончили дело и можем уходить? — поинтересовался я после его рассказа.

— Машина придет за нами минут через двадцать, не раньше. В этой я послал Брэмли и нашего злоумышленника, — ответил мне Эйзенхарт, с довольным видом перекатывая последнее слово на языке. — К тому же, мы сделали только полдела.

Женщина, которую я перенес на шенилловую кушетку, тихо застонала.

— Вы уже приходите в себя, какая радость, — Эйзенхарт отнял у меня стакан с водой и передал его ей.

— Вы его взяли? — слабым голосом спросила она.

— Да, мэм, и даже живьем. Вам не стоило так пугаться выстрела, — на лице женщины отразилось облегчение. — Насколько я помню, нас прервали, как раз когда я собирался представить вас доктору, и теперь он изнемогает от любопытства, — я собрался было прервать его, чтобы сказать, что это не так, но следующие его слова выбили почву у меня из-под ног. — Доктор Альтманн, позвольте представить вам вдовствующую баронессу Мариетту Фрейбург, в девичестве Дэвидсен.

Женщина на кушетке подобралась.

— Судя по чемоданам, вы куда-то собираетесь? — обратился к ней Эйзенхарт.

Таинственная Мари, над чьей личностью я ломал голову все выходные, сглотнула и затравленно посмотрела на детектива.

— Газеты написали об убийстве мужа, и я решила уехать. Я испугалась, а вдруг те люди, которые убили Ульриха, решат навредить и нам, — она дотронулась до своего живота.

— Не думаю, что в этом есть необходимость, — посоветовал ей Эйзенхарт. — Ведь мы уже схватили убийцу — по крайней мере одного из них.

Ее ресницы испуганно затрепетали.

— Вы думаете, у него был сообщник?

— Я уверен в этом, — заверил ее Виктор.

— Но ведь это невозможно! — воскликнул я, встревая в их диалог.

— Что именно?

— Вместе с телом... вы прислали мне медицинскую карту барона. Я видел: незадолго до совершеннолетия барон переболел паротитом. Болезнь протекала тяжело, лихорадка длилась больше недели и была осложнена орхитом. После излечения домашний врач барона поставил диагноз, который после не раз подтверждался другими специалистами: impotentia generandi. Барон не мог иметь детей.

Глаза Эйзенхарта весело блеснули:

— Разумеется. А иначе зачем, вы думаете, было необходимо заставить барона жениться на мисс Дэвидсен сейчас, вместо того чтобы подождать окончания его договора с леди Гринберг? И зачем надо было его убивать? Сядьте! — бросил он леди Фрейбург, порывавшейся что-то сказать. — Так как вы думаете, доктор?

Поскольку он ждал моего ответа, я стал размышлять. Даже если ребенок был не его, у Мариетты всегда был шанс обмануть барона. Многие из наших внешних черт наследуются в порядке, кажущемся человеку, не изучавшему пристально генетику, случайным, и Духи здесь тоже играют не самую малую роль. Во множестве пар мужья воспитывают не своих детей и искренне верят, что цвет волос или глаз достался тем от бабушек и дедушек жены. Если барон так желал ребенка, что поверил в то, что случилось чудо и его любовница забеременела от него, он бы с легкостью повелся и на эту уловку. Если только не... Если только внешние отличия можно объяснить таким образом. Я вспомнил синду, которого Эйзенхарт допрашивал на скотобойне. Водившего автомобиль, в котором можно незаметно перевезти тело. Имевшего доступ к кабинету управляющего и печатной машинке, на которой было отпечатано фальшивое признание леди Эвелин. Обладавшего, как и весь народ синди, смуглой кожей и темными глазами, внешностью, контрастно отличающейся от облика сидевшей на кушетке женщины — и барона, судя по фотографиям, светлоглазого блондина. Сэмюэль, вспомнилось мне его имя.

— Виктор, кто был человеком, которого вы арестовали? — нетерпеливо спросил я, одновременно желая и страшась услышать ответ.

— Именно тем, на кого вы подумали, — Эйзенхарт перевел взгляд на леди Фрейбург.

— Я не знаю, о чем вы говорите, — тотчас возразила она.

— А я думаю, знаете. Как и знаете, что я нашел в ванной комнате, пока осматривал квартиру.

Эйзенхарт протянул мне завернутый в платок флакон темного аптекарского стекла.

— Не прочитаете нам, что на нем написано, доктор?

— Это хлороформ.

Эйзенхарт кивнул.

— Моя сестра сейчас тоже ожидает ребенка. Первый триместр беременности был ужасен, и я ей горячо сочувствую, но благодаря нему я теперь знаю, что в последнее время хлороформ нередко назначают принимать внутрь при рвоте. Он сейчас, можно сказать, Ю la mode — как и все лекарства, недавно допущенные до рынка, — вернув себе пузырек, он тщательно проверил, насколько плотно тот закрыт, и положил его в карман. — У вас был мотив и была возможность, мисс Дэвидсен, — обратился он к обвиняемой, — поэтому в любом случае вас будут судить, независимо от того, что вы скажете или не скажете. Но судьба вашего ребенка, как и судьба вашего сообщника, человека, которого, как я подозреваю, вы любите всем сердцем, зависят от ваших дальнейших действий. Подумайте об этом по дороге в управление.

Я сомневался, что Сэмюэлю Судьбой написано что-то кроме суда и казни и что Мариетта сможет на это повлиять, но промолчал.

В полицейской машине никто из нас не проронил ни слова. Все так же молча я раскланялся с Эйзенхартом в дверях управления и больше его не видел до четверга. После обеда в доме Эйзенхартов мы с Виктором вышли на застекленную терассу, чтобы покурить (обрадованная накануне запиской о рождении своего первого внука леди Эйзенхарт категорически запретила прикасаться к сигаретам в доме), и тогда убийство барона Фрейбурга вновь всплыло в разговоре.

Я стоял у балюстрады и смотрел на темно-серую воду, медленно идущую мимо нас, когда Виктор сам поднял эту тему.

— Они во всем признались. Оба, — сообщил он мне, без результата щелкая зажигалкой. Я протянул ему свою.

— Зачем вы мне это говорите?

— Потому что вы хотите узнать, чем закончилось дело, но ваше воспитание считает такой интерес неприличным, — он усмехнулся. — Не отрицайте, доктор. Просто сделайте вид, что мне нужно перед кем-то выговориться, а вы, как вежливый человек, не можете мне отказать.

Он затянулся и начал рассказывать:

— Мариетта Дэвидсон, Этта, как ее все звали, приехала в Гетценбург из деревни. Ее выписала сюда миссис Симм, дружившая в молодости с ее покойной матерью. У Коппинга тогда как раз овободилось место горничной, и она пообещала, что у нее есть на примете замечательная девушка, способная продержаться в доме мистера Коппинга дольше двух недель.Так и оказалось. Этте нравилась работа в городе: она было неизмеримо легче жизни в деревне, характер хозяина ее тоже не пугал, у ее отчима он был куда хуже. В один прекрасный момент она встретила Сэмюэля Брауна, который привозил на кухню мистера Коппинга мясо. Пока слуга ходил за деньгами, миссис Симм нередко поила парня чаем на кухне, и постепенно между ним и Мариеттой возникла взаимная симпатия. Они начали встречаться, потом стали планировать свадьбу и совместную жизнь после нее, Сэмюэль рассказал, что они даже нашли подходящую квартиру, оставалось только скопить денег на церемонию в храме. В конце концов, думаю, они бы поженились и жили бы долго и счастливо, но не сложилось. Мистер Коппинг не особо замечал горничную, если только она не допускала в своей работе ошибок, — в отличии от своего друга. Тому Этта сразу приглянулась, и если какое-то время ей удавалось избегать его притязаний, то около восьми месяцев назад ее везение закончилось.

— Он изнасиловал ее, — прошептал я.

— Нет. Возможно, это назвали бы изнасилованием, если бы Этта была его круга, а не прислугой. А так барон просто удовлетворил свои потребности, — на лице Эйзенхарта промелькнула горькая усмешка.

— Это ужасно.

— Это жизнь, — Эйзенхарт приоткрыл окно и бросил окурок в реку. На терассу влетел порывистый зимний ветер, заставляя нас поежиться от холода. — Я не смог узнать, кому из них пришла в голову идея убийства. Каждый забирает авторство себе, выгораживая другого. В любом случае, когда Этта узнала, что ожидает ребенка, они поняли, как им следует поступить.

Барон воспитывался своей матерью, женщиной суровой и придерживающейся старомодных взглядов. По ее мнению, главная ценность ее сына была в его наследниках, и она тщательно привила барону эту точку зрения. Когда волею Судьбы барон стал бесплоден, он оказался совершенно бесполезен. То, что он сам это знал, было достаточно тяжелым ударом, но вдобавок его мать, по которой случившееся ударило не меньше, замкнулась в себе, удалилась в поместье и отказывалась видеть своего сына. Она отказалась от него, и это ранило барона еще больше. Вы говорили, что я зря думаю, будто у каждого отклонения от нормы есть причина, но я так не считаю. Я считаю, что мы, вырастая в обществе, впитываем его правила. И причина отказа от этих правил, выражающемся в отличном от них поведении, или склонности к саморазрушению всегда кроется в какой-то трагедии, заставляющей нас верить в то, что мы более не подходим для этого общества. Случай барона только подтверждает мою теорию. Усвоенные с дества нормы внушили ему мысль о его никчемности, ненужности, и он начал действовать соответственно. Мистер Коппинг никогда в достаточной мере не интересовался своим другом, поэтому не понял причины перемен, произошедших с бароном. Этта оказалась куда прозорливее. Когда она пришла к барону и сообщила о своем положении, тот был рад убедить себя в правдивости ее слов. Любой больной хоть раз, но мечтал о том, что доктор ошибся, верно? Он был так счастлив стать, как он считал, отцом, что был готов жениться на матери своего ребенка, пусть она и была простой служанкой. Но необходимо было исправить ошибки. На Фрейбурге висело столько долгов, что он не мог позволить себе даже оплатить свадебную церемонию, а ведь он должен был в будущем обеспечивать семью. Леди Гринберг попалась ему как нельзя кстати. Выплачиваемых ею денег хватало на аренду квартиры для Мариетты и ребенка, их содержание (вполне достойное, я уверен) и оплату долгов.

Время шло, и возлюбленные начинали нервничать. До сих пор они получили неплохую сумму, но главной целью их затеи были совсем другие деньги. По их плану, барон должен был умереть до рождения ребенка, оставив им титул и все свое состояние. Но для этого нужно было завещание — или хотя бы свидетельство о браке. Фрейбург отказывался от женитьбы до последнего, опасаясь, что леди Эвелин, узнав о нарушении их договора, разозлится и моментально перекроет ему денежные поступления, но Этте удалось его уговорить. Барон не хотел, чтобы его первенец родился бастардом, и две недели назад они втайне обвенчались.

Теперь настала пора приводить в действие главную часть плана. В среду вечером барон отправился к Этте. Та накормила его ужином и в завершение поднесла ему рюмку отравленной сливовой настойки. Они хорошо рассчитали дозу, барон не умер, но впал в коматозное состояние, что как нельзя лучше подходило для их дальнейших действий. Сэмюэль в это время должен был подпоить привратника Шлахтгаусов и удостовериться, что тот заснет в своей постели и на бойню этой ночью не вернется. После кабака он взял автомобиль, но отправился на нем не домой, а на квартиру к Этте. Перетащив барона в машину, он вернулся на скотобойню, где довел запланированное до конца. Попутно он смыл кровь в слив, имитировал следы взлома, напечатал в кабинете управляющего обличающее леди Гринберг письмо и захватил для отвода глаз еще пару предметов. Думаю, он сбросил украденное — почти все — в реку, вместе с телом барона.

После этого Этта должна была затаиться. Чтобы никто не связал ее с бароном раньше времени, было необходимо найти в квартире барона брачное свидетельство, единственное, что могло вывести полицию на ее след. Мы проверили записи портье и выянили, что в четверг Сэмюэль Браун из Больших Шлахтгаусов привез в пятнадцатую квартиру баранью ногу — помните ту тушу из списка, доктор? — якобы заказанную мистером и миссис Вэзерли. Те, разумеется, о ней и понятия не имеют, находясь в отпуске на побережье. Боюсь, когда они вернутся на следующей неделе, их будет ждать неприятный сюрприз. Портье, отлично знавший Сэмюэля, поверил в то, что Вэзерли решили вернуться пораньше и попросили заранее наполнить холодильный шкаф продуктами — думаю, подделанный бланк заказа ему в этом помог. Он дал Сэмюэлю ключ от черного хода и не стал следить за ним, решив отсидеться в теплой консьержной. Забросив ногу в пятнадцатую квартиру, Сэмюэль спустился к барону и открыл дверь его ключами, вынутыми из кармана перед убийством. Именно он устроил там разгром, который я пытался свалить на леди Эвелин.

Прошло два дня. Наши заговорщики ждали в газетах объявления об убийстве барона, чтобы приступить к следующим действиям. Они полагали, что либо о трупе, найденном в Талле, еще не сообщили в полицию, либо что перед приездом полицейских кто-то обчистил тело барона, и полиция все еще пытается установить личность жертвы. Выжидая действий полиции, они были крайне удивлены нашему приходу в Шлахтгаусы — никто из них не думал, что что-то может связать скотобойню с делом барона. И тогда они поняли, что необходимо срочно отвести от себя подозрения. С самого начала они собирались подставить леди Гринберг. Несчастная невеста, которая пошла на убийство своего возлюбленного из ревности, должна была покончить со своей жизнью на мосту, а полиция должна была получить ее признание вины и растиражировать его по всем газетам. Никто бы не усомнился в вине леди Эвелин, а через некоторое время в городе бы объявилась баронесса Фрейбург, способная предъявить свидетельство о браке и фамильный перстень барона, якобы подаренный ей в честь свадьбы, и получить наследство барона. Продав титул и оставшиеся земли, Мариетта Фрейбург бы вновь исчезла, вероятно, объединившись с мистером Брауном в одной из колоний.

Но все пошло не так. Леди Эвелин сопутствовало поразительное везение, а преступникам наоборот неудача. Сэмюэль Браун бросился искать леди Гринберг сразу же после нашего ухода, но та уехала на выходные за город. По ее возвращении он начал за ней слежку, и в какой-то момент ему повезло настолько, что он смог застать ее врасплох и усыпить. Он снял с ее пальца обручальное кольцо, намереваясь потом продать его в ломбард, и засунул ее в заранее арендованную карету, но, прежде чем он сумел сбросить ее бессознательное тело в воду, леди Эвелин сбежала. Справедливо предполагая, что леди Гринберг сразу же отправится в полицию, он бросился к Мариетте. Между возлюбленными произошла ссора, но все же ему удалось уговорить Мариетту бросить все и немедленно бежать из Гетценбурга, чтобы укрыться от правосудия. Но в самый разгар сборов — честное слово, им как будто сам Пех [11] палки в колеса ставил — к ним является полиция. Сэмюэль исчезает из квартиры через выход на кухне, надеясь переждать наш визит на лестнице и вернуться, но когда я запираю дверь на кухне и отрезаю тем самым обратный путь в квартиру, он понимает, что стоит только полицейским проверить черную лестницу, как он окажется в западне. Он решает попытаться ускользнуть через черный ход, но когда спускается вниз, обнаруживает там леди Эвелин, женщину, которая привела полицию к ним.

— Там, внизу, вы сказали, что надеетесь использовать ее как приманку, — вспомнил я.

Эйзенхарт кивнул.

— Я действительно надеялся, что в отчаянии он набросится на нее. Мы вряд ли смогли бы доказать его участие в первом нападении на леди Эвелин. Она не сумела бы его опознать, а ее обручальное кольцо мы могли у него и не найти. Теперь же нам и не нужно ничего доказывать.

Я внутренне ужаснулся: на мой вкус, подобная практичность граничила с бесчеловечностью. Если бы сержант Брэмли не подоспел вовремя, леди Гринберг могла бы погибнуть, по глупости доверившись детективу, а он думал только о доказательной базе.

— Сейчас, когда я об этом размышляю, кажется, что в их плане было множество прорех, — произнес я после непродолжительного молчания.

— Это естественно, — Эйзенхарт открыл портсигар, и я почуял знакомый запах вишневого табака. — Они ведь не наемные убийцы, а всего лишь отчаявшиеся люди.

— Мне их даже жаль, — признался я. — Если кто и виноват, то это сам барон. Но наша судебная система такова, что его никогда бы не привлекли к ответственности. Можно сказать, что общество само подтолкнуло их к убийству.

— В какой-то степени это так, — согласился со мной Виктор. — Я могу понять, почему они решили отомстить барону. Но убить другого человека, чтобы свалить вину на него — это решение лежит полностью на их совести. И это преступление я ни понять, ни простить не могу.

Между нами снова повисла пауза, прерываемая только звуками осеннего дождя, стучавшего по стеклу терассы.

— Что с ними теперь будет? — спросил я. Эйзенхарт помолчал, прежде чем дать мне ответ.

— Мистер Сэмюэль Браун был признан виновным и отправлен на гильотину сегодня утром. Приговор был приведен в исполнение незамедлительно.

— А Мариетта? — с замиранием сердца спросил я.

— Ее оставят в тюремном лазарете до рождения ребенка. Как только он появится на свет, она будет казнена. Ребенок будет помещен в государственный приют под другой фамилией.

— Какой кошмар, — меня передернуло. Пролезающий сквозь оконные щели холод, казалось, добрался и до меня.

— Это жизнь, доктор, — повторил детектив. — Жизнь, в которой ни вы, ни я не способны ничего изменить.

[1] — фр.; т.н. холостяцкое жилье; квартира-студия, иногда без своей ванной комнаты

[2] — в данном случае: наука о смерти и воскрешении

[3] — от нем. Geist; в данном случае вид крепкого спиртного напитка на основе ягод с низким содержанием сахара

[4] — фр.; дословно "ужасный ребенок"; в т.ч. человек, компрометирующий своих близких бестактным или нетрадиционным поведением

[5] — раздел светской хроники в местной газете, освещающий самые громкие скандалы гетценбургского света

[6] — фр.; в данном случае — филиал

[7] — особое условие договора или завещания

[8] — от англ. heart balm; компенсация за ущерб от разрыва помолвки

[9] — франц.; дословно означает "с пяти до семи". Также использовалось в светских кругах как для обозначения интервала времени для встреч с любовницами/ками

[10] — куп, медяк — сленговое название полицейского в Лемман-Клив

[11] — от нем. Pech — неудача. Старое суеверие, до сих пор упоминается на севере Империи. Нелюбимый брат Судьбы, запутывающий ее пряжу и тем самым приносящий людям несчастья и неудачи. В некоторых местах также считается прозвищем Ворона