Что такое Родина?

На склоне лет, да на закате дня, всё чаще думы тяжкие всё мучают меня.

Зачем живу на этом свете? За что я продолжаю мучаться один и в одинчестве на этом свете? Блуждая будто-то бы во тьме.

Но всё ж во тьме блуждая, я зрю во тьме как в свете.

Бывает что-то я не вижу и не замечаю. Но всё стремлюсь понять.

Что родина моя на этом свете? Ответ не знаю я.

Так что ж это за родина моя? Что породила монстра то такого... Такого... Ну... Как я...

Родился я как равный среди равных, где нет господ и нет рабов. То родина моя. Меня ведь так учили.

Но всё же пропаганда — то одно. Реальность — то другое.

Лишь только я родился, какой-то изверг мне по жопе надавал, лишь только б я кричал.

Скорей всего с испугу от нежности такой, я закричал, описался и обосрался.

Так начался мой путь земной.

Меня пленили, спеленали и великанше, ну... огромной... ну... такой... отдали. К груди её прижали.

И понял глубоко в дуже: что родина моя — все те глубины что меня совсем-совсем младого от яйца, всё то куда меня загнали — подлеца.

Я думал, что родившись — родины своей я избегу. Меня туда ещё спермотазоидом загнали. И часто так вбивали в ту родину, что я войти не мог ведь сам, меня туда загнали.

Из родины я той ведь вылезал веками. И лишь родившись, понял, что меня, похоже, с парадной стороны туда загнали. Парадным выходом оттуда я ушёл.

Но лишь я еле выполз из объятий тьмы, что притаилась там, внутри... Меня к груди прижали... И опоили молоком.

Я был, ну, словно как в дурмане. Опоенный тем материнским молоком.

И проблески сознанья появились лишь тогда, когда меня обманом не горы те большие великанши обсасывать и лобызать давали, а соску лишь пустышку мне сосать давали.

Я по младенчеству ту соску похоже за грудь мамы признавал.

Бывало что давали соску не пустышку, через неё бывало проникало что-то повкуснее, чем то, что было в матери моей.

Но я тогда ведь мира то не знал, его ещё я узнавал. И постепенно познавал всю горечь сладость мира.

Коль хочешь молочка — ведь есть сгущёнка что в бутыли. Бывает кашица, что манна, коль разбавлена вареньицем слегка.

Но всё же разум одурманенный той сладкой горечью отравлен был.

Бывает что-то повкуснее мамы. К тому же папа... мне кажется, он маму ведь доил... Возможно и она его доила на другое "молочко".

Но то был плод запретный для меня, не для неё, не для него...

И хоть я молод был — я признавал: что я то семя, что сквозь запретный плод тот проросло.

Про секс узнал ещё я в раннем детсве: тот танец духов мамы с папой был простым. И подчинялся он простым и притягательным для них движеньям.

Бывало что во время танцев их, я в люльке спал. Бывало — притворялся. Бывало что во время танцев их с манежа я тикал влекомый жаждой знаний и познанья мира.

Тот танец их простой ритмичный я духом ведь легко распознавал, я точно знал, они увлечены тем танцем и друг другом, а я — тикал.

Сбежав — я ползал на свободе, всё трогал, в рот тянул, лобзал устами, перетирал всё языком, слюнявил всё слюнями.

Анализы же выдавал бывало что по ходу дела, то очень жидкие и неувернные были ведь анализы ещё. Их то в пелёнки, то в трусы, я выдавал то бурным, то не очень, но потоком, бывало бурным жидким и не очень, но комком.

И постепенно я узнал: что великаны те, то мама с папой, у них я получился вроде бы случайно долгожданным.

Меня они уж очень долго ждали, настолько долго, что все уж ждать устали. Особенно устала мать моя. Когда совсем устала — родила.

Чуть позже я узнал: они не великаны никакие. А просто расы человек, но взрослые, большие. А я был тоже расы человек, но маленький младенец.

Ещё попозже сообщили, что они, пока возился я в утробе матери моей, меня уже и ждали и любили.

Что плод любви я чистой. Ну это и понятно. Ведь мама с папой чистоплотны были. И перед тем... ну тем... как мама с папой то тогда любились — подмывались. Так, до двенадцати примерно лет, я точно знал, что плод любви их чистой. Хотя тогда уже и знал я слово секс.

Но лишь теорию. До практики... до практи тогда ещё ведь было много лет взросленья, теорий пониманья что такое секс.

Но всё же что ж за зверь то Родина моя?

Я точно знал — ведь мама же меня ведь родила!

Но позже я узнал, что родина бывает и иная.

Что в мире человека человек бывает друг и враг и так и сяк, бывает что вообще никак.

Так что ж за родина моя? Меня учили, что все люди, звери, все обитатели и население планеты где родился я — то родина моя.

И все мы люди, человеки, звери и растенья — все мы братья-сёстры, что все живём в одном мы мире, бывает порознь, бывает — сообща.

Да, кто-то где-то... ну... бывает... ну враждуют... Бывает даже кровная вражда.

Но всё же в мире мы живём одном большом едином. Все вместе в мире этом мы живём.

Что государства есть, что в чём-то да, они ведь тоже могут быть едины, но в чём-то порознь идут бывает всё ж.

А также говорили, что то, о чём все говорили: бывает правда, но бывает ложь. Бывает и обман когда, ну... кто-то в чём-то обманулся, не так понял... Религии и мировоззрения бывают столь обманчивы и лживы, что их бывает прадвою считают. Ну... те... кто всё ж поверил в эту ложь.

Религии ведь тоже разными бывают. И кто-то верит ведь в политику, в царя, а кто-то в бога. А кто-то верит в бога как в царя, в царя, как в бога.

А позже я узнал: ведь нет уже богов давно. Их люди, звери, все похоронили. Похоронили в сердце их своём. И разумом их всех давно похоронили.

Что был когда-то тот, кого одни считали богом, другие — сыном бога, иные же неприняли его ни так ни так. Не приняли его как человека. Нельзя ведь богом Человека называть.

Но также ведь меня учили, что всё ж основа всех основ — семья. То Родина моя. Что я вот — расы человек, что люди, звери, несекомые, растения, что весь наш мир — то братья-сёстры наши меньшие-большие.

Что все равны промеж собою. Но всё же кто-то всё ж ровней, что кто-то больше значит, что кто-то значит всё ж сильней. А раз сильней и больше есть, то значит есть и те кто всё ж слабей, кто меньше что-то значит.

И доказательством того, что не равны мы вовсе, я предствляю доказательство простое. Я духом выполз ведь из тьмы на божий свет.

И что же сделали со мной? Меня же материнским молочком ведь сразу одурманили и спеленали.

Да, да, вот так вот на правдивой лжи построена вся Родина моя!

Но знаете, меня всё же учили, что не только лишь семья — народ, то Родина моя.

Что нужно защищать народ ведь от врагов как внешних, так и внутренних.

Что то, что может быть простительно чужим, своим быть может и не прощено.

Чужой — обидит по незнанью, но коль поймёт в чём где была обида — возможно извинится. Возможно я прощу его.

Но свой — обидит ведь по знанью. Чужой не знает те места как свой, который точно знает где куда давить, когда ударить.

И раз за разом наблюдая, как вновь и вновь всю мразь, с которой вроде борешься в идеологии своей, как эта мразь всё ж раз за разом гнобит, преследует народ. Как мразь себя вождями, лидерами, царями, королями, президентами ведь величает. Как мразь своими ставленниками за собою назначает. Как мразь всё выше падает во власть. Как власть таких не принимая, для всех таких же мразей, на публики что по-умней, то на потеху, что без мозгов и разума совсем — то на реальный трон сажает.

И знаете, всё ж для меня, что человек народа из народа, весь тот народ, что Родиной, почти семьёй считал — то стало просто быдлом, что лижет жопу тем, кто раз за разом как ослик за морковкой падает всё выше в эту "власть".

Нет для меня уже народа. Нет у меня семьи почти. Я отказался от народа. Я вновь отрёкся от своей семьи. Коль мразь и мерзость мой народ, что был когда-то для меня семьёй — семьёй его не признаю я. Не признаю его народом.

Такую мразь, что алкает столь властных наслаждений и утех, но ничего всё ж не давая, лишь только требует взамен своих приказов подчиненья, что для народа как услугу подаёт слепцам глухим без нюха, а быдло — принимает, понимает: коль уж само пролезет в эту власть, других по-тихому, а где-то явно удаляет и свергает. Оно такое же как это мразь. Себя же почему-то мразью не считая.

А я вот мразь всю эту не считаю ни за свой ни за чужой народ, народом мразь я эту не считаю. Считая мразь лишь мразью. Но мразь народом не считая.

И на условиях таких, я никого из вас народом не считаю.

Понятье Родины настолько сократилось для меня. Что Родиной своей я территорию считаю. Считаю территорию, но не народ. А территорией своею личной своё же тело я считаю. И больше ничего. И лишь своё я тело, как территорию, как Родину я берегу. И то лишь потому, что в теле этом, навеки заключён я Разумом своим, душой.

И, знаете, я никого из вас уж никогда ни на каких условиях своим, что полностью своим быть может — уж никогода не посчитаю.

Вы все чужие мне. Как стал я вам чужой. Когда-то были вы своими.

Теперь считаю мразями чужими, что жопу подставляют то под хуй, то под пяту той мрази, что владыкою признали над собой.

А я — не признаю!

Не признаю я Родиной своей, своим народом тех, кто продал душу, совесть всю свою за пайку, обещанье мнимой власти. За то, что предали семью мою, свою. За то, что в алчности своей вы предали всех тех, кому клялись душой и телом, кровью. За то, что точно зная что к чему, вы, ваши предки, предали всех тех, кому клялись служить. Но за предательство за то — положена награда. За то в религиях всех тех, что состоите вы, за это и за то... да... да... Да, именно за то, что нагло предали хозяев, вас и зовут ведь как рабов. И да, рабами вас отныне и во веки веков, да впрочем нет, давно уж вас — рабов — рабами величают. И лишь один ведь Бог и знает, как много же у вас хозяев, у рабов. Тысячелетиями, вас — рабов, рабами величают. Но коль вы спросите: — "За что?". Отвечу просто: -"Вы своих хозяев рабами нарекали. Но для вас ведь та обида — не обида. Привыкли вы к тому, что вы рабы. А для хозяина раба, что никогда возможно и неназывал раба рабом своим, всё ж то обидно. И чтобы не было обидно никому, вас... я рабами всё ж не назову. Достаточно того, что величаете, ведёте вы себя же как рабы все сами".