Железное сердце

Пролог

На стене висела картина летнего леса.

Услышав новость, Люба подняла глаза от родителей и уставилась на зеленые пятна деревьев. Пятна расплывались.

— Подумай только, — продолжала мама, — у них свой собственный дом. Море всего в получасе езды! Примерно столько же до университета! Даже зимой тепло, ты же все время мерзнешь! У тебя руки с рождения как ледышки. И главное — дядя Коля с удовольствием вас примет. Сашке там будет очень хорошо — свой сад, чистый воздух, школа поблизости, лучшее место для ребенка его возраста. Два двоюродных брата!

Роскошные доводы так и сыпались друг за другом.

При имени брата Люба резко вздохнула.

— Как вы можете? — лица родителей тоже расплывались и смазывались. — Ладно я, человек по законам любой страны совершеннолетний, взрослый и практически самостоятельный — и то волосы дыбом, стоит подумать, что моя семья вот так запросто распадается! Но Сашка... Но о Сашке вы подумали? — в конце концов, она сорвалась на крик, что в любом случае лучше слез. Хотелось вскочить, выбежать из гостиной, демонстративно хлопнуть дверью и в качестве протеста запереться в своем комнате, но так получается, что на сей раз проблема побегом не решится и выделываться не перед кем.

— Мы о нем и думаем, — тоже повысил голос отец. Люба упрямо перевела глаза на картину. Лес ожил — дрожал и переливался радужной зеленью.

— Мы только о нем и думаем! Ты же прекрасно знаешь, что у нас в стране даже в столичных клиниках не делают настолько сложных операций! Даже если мы продадим все до последней тряпки, никто не рискнет! А если кто возьмется, то только какой-нибудь шарлатан, который уже лет десять в розыске за мошенничество! А в штатах... такой шанс, Ло, ты должна понять. Если у нас получится там устроиться, через несколько лет, когда Сашка подрастет, мы сможем привезти его и оплатить операцию у тамошних спецов! Если сейчас мы не рискнем и не сделаем этого шага, то Сашка ослепнет навсегда. Ты представила себе на минутку, как это — ничего не видеть? Это само по себе ужасно! Ладно, пока мы живы, будем за ним присматривать, а когда нас не станет и он останется один? Мы не думаем, конечно, что ты его бросишь, но в жизни все бывает. Она долгая и сложная. Он может остаться один, в темноте, без копейки денег и безо всякой поддержки! — отец практически кричал и Люба сжималась в комочек. Довела все-таки. Снова.

— Тише, — пискнула мама.

Отец замолчал и тяжело задышал.

— Так что не усложняй, — буркнул напоследок, отводя глаза.

Люба смотрела, как колышутся пятна, уже совсем не похожие на лес.

— Там очень хорошо, — через минуту мертвой тишины терпеливо продолжила талдычить мама прежним, приторно-ласковым голосом. — Море, свежий воздух... Работу в случае чего тебе дядя найдет, у него же своя личная сувенирная мастерская. В общем, я уверена, вы быстро привыкнете и даже останетесь довольны. Это лучше, чем оставлять вас в городе одних. Поверь, сама ты не справишься. Другого выхода просто нет.

Тогда картина обреченно расплылась в одно со стеной пятно и Люба закрыла глаза.

Глава 1

Море раскинулось во все стороны, лениво и сонно перекатываясь вдоль прибрежной линии песка, как дикое животное в зоопарке, чья территория ограничена прутьями клетки.

По крайней мере, насчет моря ожидания не обманулись — бескрайняя вода, злая жара, легкий охлаждающий тело ветерок и терпкая соль на языке и в воздухе.

В остальном переезд тоже вышел довольно тихим и мирным, даже можно сказать практически семейным. Тетя Диана подготовила им отдельные комнаты, не хуже, чем были дома, двоюродные братья-погодки Иван и Кешка по случаю прибытия родственников выразили бурную радость, после чего галопом сбежали играть на улицу, а дядя Коля негромко сообщил, что все понимает и не будет доставать их своими многочисленными правилами, которыми он с утра до ночи старательно изводит собственную семью. Кроме, естественно, одного — ночевать дети должны дома.

Люба молча кивнула, хотя судя по усмешке дядя пошутил. Ей, однако, все еще было не до смеха — Сашка цеплялся за руку и со дня отлета родителей ни разу толком не улыбнулся.

Следующий месяц она провела, как на обычном отдыхе у моря: ездила вдвоем с Сашкой на пляж, где медленно вела брата по горячему вязкому песку к воде, приносила взятые напрокат шезлонги и зонтики, а потом часами читала вслух детские книжки. Сашка и сам умел, но достать книги для слабовидящих на русском языке было практически невозможно и совсем не из-за отсутствия денег. Отсутствовали сами книжки, те редкие издания на языке Брайля, которые удавалось достать, были рассчитаны на взрослых, потому лежали до поры до времени в закромах. Плеер они не брали, хотя коллекция музыки, аудио-сказок и студийных постановок у Любы была больше, чем коллекция боевиков дяди Коли, которую тот копил полжизни. Собирая все доступные звуковые файлы, Люба старалась возместить Сашке мультики, которых тот, возможно, так никогда и не увидит. Ни загадочного человека-паука, ни пухлого Карлсона, ни зеленого Шрека. Хотя, зачем же о грустном в жаркий летний день? Куда приятнее просто следить за быстрыми, чуткими пальчиками брата, которые он запускает в песок с таким видом, будто внутри вот-вот обнаружит самую интересную на свете штуку. Для него бесценным сокровищем становилась любая раковина, каждый камешек и даже старые фруктовые косточки.

До сентября оставалось всего четыре дня. Сашка начнет посещать городскую спецшколу для слабовидящих, да и Любе придется продолжать обучение, тем более все условия имеются. Местный университет, построенный всего семь лет назад с целью повышения престижа гос. образования соответствовал всем мировым стандартам. В общем-то, специалисты у нас выпускаются ничуть не хуже, чем за границей, а вот репутация вузов сильно подкачала. Так дядя говорит, который уже неделю все более навязчиво напоминает, что пора бы посетить ректора и сдать документы на перевод. А то она может опоздать. Что будет в случае опоздания, дядя не уточнял, а Любе, честно говоря, было глубоко плевать. Сейчас ее волновал только Сашка, который и раньше-то был не особо общительным, а когда родители ради их общего счастья собрались и свалили в теплые края, так вообще замерз и окоченел.

— Ло, — негромко спрашивал он перед сном, мертвой хваткой вцепившись в одеяло, — а они вернутся?

В эти моменты, несмотря на все уверения в необходимости отъезда Люба их практически ненавидела.

Итак, устав от отсрочек, следующим утром Люба все-таки отправилась в так называемый 'студенческий городок'. Правда, в местном исполнении городок больше походил на сборище разномастных домов широкого круга назначения, начиная от химчистки и заканчивая бюро путешествий, ну что есть...

Как и рассказывала тетя, дорога заняла всего двадцать минут на маршрутке. Правда от дома до остановки пришлось идти почти столько же, но прогулка при местной добродушной погоде, когда температура даже зимой редко падает ниже нуля — вообще пустяк, тем более после климата северной столицы, где их семья проживала раньше.

Их семья... Люба усмехнулась своему отражению в шикарном зеркале полутемного вестибюля университета, после солнечной улицы мрачного и сырого, как старый кладбищенский склеп.

Высокий потолок подпирали колонны... И правда, пытались создать видимость дореволюционной основательности. Но увы и ах, походило на жалкую пародию — все равно как вместо свежих фруктов поставить на стол пластиковый аналог. Ни вкуса, ни запаха.

Впрочем, какое ей дело? Люба не чувствовала, что вошла в помещение, где придется проводить много времени. Никакого интереса, а тем более радости. Вообще-то она перешла на четвертый курс, но здесь придется менять специализацию, следовательно, при переводе она сможет продолжить обучение только с третьего. Наверное, правило можно обойти (в нашей жизни при желании много чего можно обойти), но желания как раз не имелось.

Неподвижно проторчав посреди холла минут пять и, не обнаружив ни одного живого лица, Люба вздохнула и двинулась к лифтам в поисках стендов с объявлениями. Ничего не нашла, но зато свернув за лифтами в левый коридор, столкнулась с невысокой женщиной в строгом летнем костюме. Женщина оказалась местной и через несколько минут Люба без происшествий добралась до приемной ректора.

Тогда-то и началась вся эта безобразная история...

Никаких неожиданностей предполагаемая встреча не обещала, но с самого начала все пошло как-то не так.

Во-первых, помощница ректора, восседающая на стуле с таким напряженным видом, будто сидение утыкано иголками, при виде Любы испуганно вздрогнула, но на приветствие никак не отреагировала.

Во-вторых, причина игнора обнаружилась сразу же — из кабинета ректора доносились громовые крики.

Такое бывало, конечно, и у них, но непроизвольно Люба вспомнила помощницу своего прежнего ректора — плотно сконцентрированная невозмутимость и интеллект распространялись вокруг той, как запах распространяется вокруг флакона разлитых духов. А эта сидящая напротив входа женщина выказывала недопустимые для педагога четкие признаки если не страха, то немалого опасения, что практически одно и то же.

Уходить, чтобы вернуться позже, не хотелось, как и заново тащиться в универ. Не ее вина, что в данный момент ректор занят разборками, она сделает, что может — подождет, пока скандал себя исчерпает и даст ему немного времени успокоиться. Приняв такое решение, Люба без приглашения прошла в приемную и уселась на серый диванчик возле стола помощницы ректора. Потом уточнила.

— Я могу подождать здесь?

Женщина окинула помещение пустым взглядом и кивнула куда-то в сторону, так что Люба самостоятельно расшифровала ответ как положительный и больше не стала отвлекать её от переживаний.

Впрочем, вопли долго не продлились. Вскоре они стали ближе и тяжелая дверь кабинета распахнулась.

— Казанцев, ты переходишь все границы! — вопил покрасневший высокий мужчина, держась рукой за расстегнутый ворот голубой рубашки.

У шедшего впереди молодого человека вид был на редкость скучающий. Люба увидела нетерпеливое и вместе с тем плавное движение плеча, которым тот выразил свое отношение к угрозам, а потом внимательно осмотрела остальное. На незнакомце была надета футболка — слишком обтягивающая, но вероятно тот прекрасно понимал — ему есть что выставлять на всеобщее обозрение. А вот светлые джинсы сидели слишком низко, Люба такого не любила, в отличие от многих подруг она не превращалась в желе при виде торчащих из мужских штанов трусов, потому что это смотрелось так же дико, как вылезающие стринги у девушек, которые чаще всего будто специально наклонялись и выставляли свое белье наружу. К счастью, у этого экземпляра наружу ничего не торчало, потому Люба с любопытством перевела взгляд выше — не каждый день собственными глазами видишь ректора и того, кто его так взбесил.

Если хороших фигур на своем веку Люба видела предостаточно, то лицо молодого человека ее поразило. Наверное, именно такие основательные лица, с ярко выраженными чертами, которые наверняка должны переходить по наследству и называют породистыми. А может и нет, но совершенно точно это лицо принадлежало человеку, которого вряд ли легко удивить или испугать. Необычнее всего выглядели глаза — темные, с неестественно большой радужкой, хотя, наверное, показалось, ведь у человека не бывает такой радужки. Волосы тоже привлекали внимание своим странным оттенком — будто жгучий брюнет пробовал перекрасить свою шевелюру одновременно в зеленый и белый, отчего, естественно, получилась бурда.

— Только посмей еще раз выкинуть что-то подобное! Вылетишь со свистом! — клятвенно заверил ректор, полностью соответствуя данному дядей описанию: самоуверенный, но пугливый.

— Да, да, конечно, — лениво ответил молодой человек и округлил глаза. — Боюсь, боюсь.

— Я предупреждаю!

Парень переступил порог.

— Чтобы и дышать не смел без моего разрешения! Иначе...

— Да что иначе? — молодой человек вдруг разозлился. — Ну что ты мне сделаешь?

Его шарящий взгляд окинул приемную, проскользнул мимо помощницы и остановился на Любе. Скандалист тут же ринулся вперед, приближаясь вплотную.

— Девушка, у вас очень красивая грудь, — громко заявил он. — Можно, я потрогаю?

— Казанцев! Не смей!

— И что? — спросил парень, а потом вдруг наклонился и совершено спокойно положил руку Любе на левую грудь. — Вот смотри. Мой маленький каприз, который нет смысла подавлять. Я его просто исполняю! Как любой другой! И дальше что? Ну что ты сделаешь?

В первые секунды Люба просто онемела, не веря в происходящее и только потом ощутила горячие пальцы, совершено недвусмысленно сжимающие ее грудь. Она даже не сразу глаза опустила к его руке — свежий голубой трикотаж майки на дубленой загорелой коже. Почему-то принадлежащие незнакомому извращенцу пальцы вовсе не казались изнеженными и ухоженными, а были такими крепкими, будто он каждый день собственноручно вскапывает огород.

С детства Люба сохранила за собой одну странную способность — видеть красоту обычных моментов: слепящий блеск плеснувшейся в реке рыбы, резкую смену светофорного цвета, воздушное парение снежинок под светом фонаря. Наверное, сохранила потому, что этого не мог видеть Сашка, а ей очень хотелось объяснить ему, какую неповторимую, особенную красоту содержат даже самые простые вещи. Такие как брат понимали тонкости мира куда лучше полноценных людей.

Это сочетание — мягкий полукруг голубого, лежащий на темно-бежевом смотрелось на редкость красиво. Однако это ничего не меняло. Разбесило не только само невозможное поведение этого наглеца, а и его вид — такой равнодушный, будто лапать девушку ему так же приятно, как возить тряпкой по грязной обуви в попытке ее почистить (если он вообще когда-нибудь пробовал применить свои силы в настолько превосходящем его умственные способности деле).

Через секунду Люба подскочила и, размахнувшись так сильно, что раздался свист, врезала ему пощечину.

Последующую минуту все присутствующие в приемной воплощали собой скульптурную композицию 'не ждали'.

Ректор остановился, как вкопанный, предостерегающе подняв руку и нелепо открыв рот. Помощница застыла в моменте, когда пыталась подскочить со стула. Люба — уперевшись в лицо нахала злобным взглядом, явно предупреждающим, что она свернет ему шею, если только он посмеет еще раз к ней прикоснуться. И молодой человек, так же державший руку на весу, и его глаза, которые на секунду почти полностью почернели. Люба никогда не видела ничего подобного, но сейчас не обратила внимания, потому что поняла — он впервые на нее действительно посмотрел, а не просто мимолетно окинул взглядом. Поняла, что сквозь застилающий глаза туман ссоры он впервые видит перед собой не объект демонстрации, а живого человека, живую девушку: открытые плечи, тонкие лямки майки, летнюю длинную юбку, скрепленные заколкой светлые волосы и тонкую серебряную цепочку на шее. Он видел ее впервые.

'И что этот мудак думал, когда руки распускал? — на секунду изумилась Люба. — Неужели с кем-то перепутал?'.

Когда незнакомец, наконец, закончил осмотр, то медленно опустил руку, а в его широко открытых глазах замерцали зеленоватые искры. Это было красиво, но слишком невероятно, поэтому Люба сразу решила, что подверглась обыкновенному обману зрения, тем более от глаз внимание отвлекали проступающие на загорелой щеке следы от удара. К тому же в голове бухало от наплыва ярости. Не каждый день, знаете ли, какие-то придурки хватают за грудь, да еще где? В здании университета в приемной ректора!

— Я пожалуюсь твоему отцу, — разбил тишину ректор. Звучало так, будто он выдавил 'Пли' и сейчас прозвучат смертельные выстрелы.

Все удивление и интерес с лица молодого человека будто водой смыло и он снова презрительно прищурился. А потом развернулся и молча вышел из кабинета.

Люба упала на диван, как только незнакомец скрылся в недрах коридора. Ноги не держали, а ушибленная ладонь болела и колола, хотя она до последнего готовилась врезать хаму еще разок.

— Ольга, оставьте нас, — нетвердо попросил ректор, осторожно присаживаясь рядом и помощница почти бегом скрылась за дверью приемной.

За следующие полчаса Люба успела выслушать столько пространных рассуждений о мире в целом, о трудном положении вузов, власти денег, трудностей общения и взаимопонимания с правительственными структурами, что просто запуталась и не сразу поняла, к чему тот ведет. А оказалось, все очень просто — ректор обходными путями намекал, что желал бы оставить все произошедшее в секрете. Что, конечно же, Казанцев по мере сил и возможностей будет наказан и он понимает, что происшествие Любе очень неприятно, но взамен молчания обещает избавить ее ото всех сложностей перевода. И даже поможет со сдачей, если на сессии возникнут проблемы. Ведь нужно понять... университет отстроили, конечно, по высшему классу в рекордно короткие сроки и финансируют на уровне всех остальных вузов, но ведь в ответ требуют практически невыполнимого — создавать и поддерживать репутацию не просто вуза, а достойного конкурента древним зарубежным исполинам, а на обычное финансирование такого не провернешь. Одно содержание приезжих профессоров съедает большую часть этой суммы. И как хорошо, что существует Казанцев, который умудряется выбивать у своих знакомых и родственников космические суммы на поддержку родного универа.

А Бостон, конечно, временами кажется мерзавцем, но на самом деле довольно милый и беззлобный молодой человек. Просто сегодня он был выведен из равновесия. Просто вышел из себя. Обычно он сдерживается...

Давайте забудем, будто ничего не случилось?

Бостон... Мать твою, да еще и по фамилии Казанцев, пришла невеселая мысль. И вся эта беседа...

Очередной гвоздь в крышку ящика, где заперты в одиночестве Люба и брат. Не то чтобы она чувствовала себя никем и ничем, наоборот, ее семья считалась вполне обеспеченной — хорошая квартира в столице, машины у обоих родителей и пусть небольшая, но комфортабельная дача неподалеку. Поездки на отдых всей семьей, фирменные магазины и золотые украшения на день рождения. И все равно... Теперь это ничего не значило, все осталось в прошлом. Не то что она верила в высшую справедливость, но снова осознать, что в случае чего некому тебя не то что защитить... некому толком посочувствовать, пожалеть, не с кем поделиться неприятностями — то еще удовольствие.

Конечно, Люба согласилась, хотя бы для того, чтобы остановить этот утомительный вал полуизвинений-полужалоб.

Наверное, в один из подобных моментов Люба и стала взрослой. Именно тогда, когда поняла — существуют проблемы, решение которых тебе не по силам, как бы ты ни старался. Существуют вопросы, на которые даже всеведающие родители не знают ответа. Существует предел количеству денег, которые возможно заработать честно и всегда существует кто-то, кто может тебя уничтожить.

И все же это ерунда по сравнению с трагедией близкого человека, которому ты при всем желании не способен помочь стать полноценным, таким, кого другие дети примут как равного.

Люба, наконец, избавилась от извинений ректора, сказала, что жутко спешит на автобус и практически насильно выдрала свою руку из его цепких пальцев.

Возвращаясь домой, под тихое дребезжание расшатанной маршрутки Люба думала, что иногда вполне способна оправдать желание брата забиться в нору и не высовываться. И правда, ведь снаружи всегда можно столкнуться с кем-то вроде Бостона.

Глава 2

Первую неделю занятий Люба прогуляла. Совершенно не тянуло в новый, полный незнакомыми сверстниками универ, где все придется пройти заново: знакомство с преподавателями и сокурсниками, изучение местных правил, традиций и запоминание, кто из студентов что из себя представляет. Ей, пожалуй, надолго хватит знакомства с одним из них.

Студенты за последнюю неделю вообще порядком утомили окружающих домовладельцев. Жить в общежитии ни один нормальный человек не захочет, поэтому большинство приезжих желали снять комнаты или часть коттеджа. В ворота дома дяди Коли периодически ломились молодые парни и девушки с газетами в руках и радостно улыбаясь, интересовались, не сдается ли тут комнат.

Люба даже пару раз пожалела, что дядя не занимается сдачей жилья в аренду. Что-то есть волнующее в атмосфере, где варится одновременно много молодых и энергичных людей. Да и в большем количестве народу проще затеряться.

Целую неделю Люба сама отвозила по утрам брата в школу, а вечером забирала домой. Тетка намекала, что ей следует взять в кредит недорогую машину, а расплатиться она сможет, подрабатывая в мастерской. Да и родители какие-то деньги обещали переводить. Но Любе казалось глупым три года платить за кучу железа и все это время ощущать на шее ярмо обязанности вернуть долг. В отличие от многих других она не имела привычки забывать, что главное вовсе не получить деньги на руки, это как раз довольно просто. Главное — не забыть, что их придется отдавать.

— Мы будем ездить на автобусе, — решила Люба. От помощи тетки по доставке она тоже наотрез отказалась.

Пока брат находился в школе, Люба работала в мастерской. К осени там работников прибавилось, но и ассортимент изделий изменился на более качественные сувениры и довольно полезные в хозяйстве мелочи.

Несколько лет назад дяде удалось выкупить соседний участок, где прежние хозяева выстроили дом для отдыхающих — длинное узкое здание из десяти комнат с отдельными входами, обернутое полукругом вокруг небольшой кухни. Хорошая идея, вот только желающих каждый день таскаться на пляж более получаса нашлось немного, поэтому сосед прогорел. Дядя Коля снес часть внутренних стен и получилось огромное помещение, в котором легко разместились мастерские, склад и печи для обжига.

По вечерам, уложив Сашку спать, Люба снова отправлялась в мастерские работать. У нее пока медленно и криво получалось лепить из пластичной массы, а раскрашивать фарфоровые фигурки она даже не рисковала, но зато ей очень нравилось, что в мастерских всегда есть люди. Дядя Коля платил за работу сдельно, по количеству созданных сувениров, так что многие приходили работать по вечерам или даже ночью, когда переделаны домашние дела.

Наверняка присутствие людей, которым не нужно выражать приязнь или глубокие родственные чувства было одной из причин, по которым Любу сюда тянуло. Это кроме второй причины — заработка, потому что после отъезда родителей денег ей не хватало, а рассчитывать на перевод от родителей совсем не хотелось. Ей вообще не хотелось прикасаться к тем деньгам, хотя ради Сашки от своих принципов придется рано или поздно отступить. Но хорошо бы позже.

Существовала еще и третья причина — Катя, мать-одиночка, которая в возрасте двадцать семь лет осталась вдовой с тремя детьми. И самое удивительное — после всех полученных ударов все еще казалась сосредоточением довольства и покоя, улыбалась тихо и мягко, за что ее любили все без исключения и все без исключения старались помочь Катиной семье выжить. Люди любого пола и возраста тянулись к ней, стремились оказаться поближе и погреться в излучаемом ею тепле, столь редком в окружающем современном мире. Люба не стала исключением — она любила просто сидеть за соседним столом и молчать, хотя Катя никогда не отказывалась показать, как правильно сделать ту или иную деталь и тратила на объяснения столько времени, сколько нужно, не выражая ни малейшего недовольства, хотя время равнялось заработку, чего ей, естественно, всегда не хватало.

Но Люба взамен стала помогать Кате следить за печкой, которую последний раз стартовали как раз в полночь. Она отпускала Катю домой и оставалась одна, катая пальцами тонкие прутья плетня к очередному сувениру-домику, прислушивалась к мерному гудению печи и ожидала щелчка, после которого все выключала и отправлялась сквозь забор между участками домой.

А еще Катя рассказала ей про Бостона. Картина выглядела мало приглядной, даже после общих набросков становилось понятно, что Любе не повезло столкнуться с самым неконтролируемым из местных самодуров. Хотя, по словам Кати, приехал он на учебу не один, а с парой друзей — братом и сестрой Данилецкими, но те по сравнению с Бостоном тихие и незаметные, как мыши под полом.

Не вдаваясь в подробности, Люба рассказала, что в приемной ректора стала свидетельницей его безобразного поведения и Катя ответила, что лучше держаться от него подальше.

— Почему? — поинтересовалась Люба.

Та не очень-то хотела отвечать, потому что вообще не любила говорить о людях плохо, пусть даже весьма заслуженно, но желание предупредить Любу о возможной ошибке перевесило.

— Ладно, — сдалась Катя. — Моя дальняя родственница по мужу встречалась с ним два года назад... недолго и вроде ничего плохого не рассказывала, кроме обычного недовольства, потому что он, в конце концов, ее бросил. Но мой сосед, Сергей Сергеевич, а он на пенсию вышел в прошлом году, а до этого работал в органах. Он моего мужа хорошо знал и до сих пор часто к нам в гости ходит, детям сладости носит. И вот однажды мы пили чай и я проболталась про сестру и Бостона, а сосед очень настойчиво сказал, что мне нужно посоветовать сестре держаться от этого парня подальше. Я, конечно, испугалась, может Сергей Сергеевич знает что-то плохое? А он сказал, что вокруг этого Бостона столько всего странного происходит, что в случае чего никто не рискнет с ним связываться. Что его даже в прокуратуре побаиваются, причем настолько, что закрывают глаза на все случаи нарушений, если только видят в бумагах его имя.

— Так не бывает, — неуверенно ответила Люба. — Даже если у вас в области творится такой беспредел и он всех купил, всегда можно найти другие методы. Написать жалобу прямо президенту! Зайти на сайт и все подробно изложить, я слышала, срабатывает, по крайней мере, проверять приедут из столицы, а их так просто не купишь!

— Я тоже примерно так Сергею Сергеевичу ответила, — Катя опустила глаза. — А он знаешь что сказал? Что была в столице темная история то ли с отцом этого Бостона, то ли еще с каким из его родственников. Ограбление или кража, в общем, что-то мутное, и вроде поймали того на месте преступления и повезли в наручниках в сизо, но по дороге арестованный... пропал из запертой машины. Застегнутые наручники остались лежать на полу. Так что там тоже стараются не замечать случаев, когда речь идет о Бостоне или его родственниках.

Люба скептически улыбнулась.

— Я тоже смеялась, — фыркнула Катя, — мой сосед человек полувоенный, подтянутый, серьезный, а тут такие вещи рассказывает фантастические. В общем, убеждать меня он не стал, просто упомянул на прощание, что даже если Бостон на городской площади нашинкует в капусту при свидетелях и камерах десяток-другой человек, ему ничего за это не будет. А Сергею Сергеевичу я знаешь, как верю? Так что лучше, если ты тоже будешь знать.

Больше они к этой теме не возвращались, но каждый раз, когда Люба вспоминала про необходимость идти в универ, вспоминалось и все остальное. Хорошего настроения это не прибавляло.

Но оттягивать вечно невозможно и в очередной понедельник Любе все-таки пришлось отправиться на занятия.

В целях создания атмосферы тонкого вкуса перед фасадом университета разместили мощеную камнем вытянутую площадь с фонтаном, лавочками и высокими кустами вдоль извилистых дорожек. Вокруг фонтанов — клумбы, красивые, конечно, но их приходилось обходить кругами, что никому не нравилось.

Люба помнила свой первый день занятий в прежнем институте. Столько было испытано восторга, страха, отчаяния и веры в гладкую дорогу к будущему...

Ну и конечно не меньше интереса вызывало множество подходящих на роль подруг девушек и не меньшее число достойных внимания симпатичных молодых людей.

Люба помнила, как всю зиму компания ее друзей кучковалась возле левой лестницы, ожидая появления тех, кто задерживался. Наверное, это было самое счастливое время занятий — утреннее ожидание начала лекции, когда болтаешь со всеми ни о чем, смеешься и краем глаза поглядываешь на особо интересных парней, которых, как известно, много не бывает.

Повторять прошлое не хотелось. Наверняка очередной виток знакомства и привыкания потеряет всю свою прелесть новизны и станет просто пресной необходимостью. Кучи народа, красивые веселые девушки, не менее красивые и веселые юноши, строгие преподаватели и юность, воодушевление, энергия, которыми пропитался воздух. Все это уже было, закончилось и осталось в прошлом...

Люба старалась не замечать любопытных взглядов, быстро прошла в деканат, откуда освободилась только когда лекции уже начались. К счастью, планировка здания оказалась очень простой и понятной, так что после короткого объяснения Люба легко нашла нужную ей аудиторию.

Извинившись перед преподавателем, который в ответ только отмахнулся, Люба быстро изучила своих будущих сокурсников и уселась на ближайший ряд, на среднее место из нескольких пустующих.

Как и ожидалось, она потеряла год. Но жаль почему-то не было. Видимо, летом действительно что-то сильно изменилось и жизнь повернулась другой, не такой радужной стороной. Ведь если вспомнить, последние дни ее весенних занятий окрашивались мягким цветным сиянием, а сейчас вокруг была только скука, серость и равнодушие. Любу ничего не волновало.

На перерыве она познакомилась с тремя девушками и одним молодым человеком. Выяснилось, что одна из девушек — круглолицая Нютка — ее соседка по улице, а сестра второй, искусственной блондинки Ленки работает на Любиного дядю. Неудивительно, что местные оказались куда благожелательней приезжих — оказалось, Любу они узнали, потому что уже видели раньше. Пригласили в столовую, чтобы помочь освоиться. Там знакомства посыпались как горох из рваного пакета. Люба, правда, никого толком не запомнила, но чтобы запомнить одновременно человек двести вообще нужно обладать феноменальной памятью. Слушая болтовню соседок, Люба крутила головой и просто не успевала за потоком имен и описаний.

День прошел в принципе неплохо. После занятий Люба отправилась к школе для слабовидящих, до которой оказалось всего семь минут быстрого хода и забрала Сашку. Они немного погуляли в парке и Люба рассказывала, что желтые листья на самом деле совсем не желтые, а настолько многоцветные, что сложно описать одним словом. Тут и мед — пахучий гречневый и прозрачный липовый. Тут и шершавая замша, как на Любиной сумке, и молочный шоколад, и даже куски серой мокрой побелки с черными сухими прожилками.

Сашка много улыбался. Если бы его глаза хотя бы немного двигались, Люба бы ни за что не подумала, что этот ребенок чем-то отличается от остальных. К сожалению, замерший взгляд говорил сам за себя.

На следующий день Любе так сильно не хотелось являться на занятия вовремя, что она специально задержалась на улице и опоздала. Проскользнула в очередную аудиторию, где тощий высокий преподаватель громогласно перечислял все трудности изучения преподаваемого им Международного права и снова выбрала средний ряд среди свободных, делая вид, что не заметила приглашающих жестов со стороны вчерашних знакомых. Наверное, они решат, что Люба задирает нос, но сейчас не было никаких сил снова жить по-прежнему. По-прежнему просто не получится, а притворяться пустая трата времени — себя-то не обманешь?

Люба что-то писала и морщилась от боли в запястье, когда дверь в аудиторию снова отворилась.

— Здравствуйте, — громко и радостно воскликнул вошедший. Даже не поднимая головы, Люба узнала по голосу Бостона. Вот и свиделись, получается... Странно, ведь учится он вроде на пятом?

— Казанцев? Чего тебе? — удивился преподаватель.

— Мне разрешили посещать некоторые лекции по желанию. Сейчас мне очень, понимаете, очень нужно воскресить в памяти Версальскую систему.... — уверенно заявил молодой человек.

— Садись, — поморщился преподаватель, которому, похоже, не особо хотелось разбираться в происходящем.

Бостон уверенно пересек зал, поднялся туда, где сидела Люба и остановился рядом, нагнетая тревожную обстановку. Теперь игнорировать его было невозможно, но она всего лишь вздохнула и подвинулась, освобождая проход. Последний объект, на который сейчас стала бы смотреть Люба, так это на местную знаменитость, но краем глаза она все-таки заметила, что сегодня тот в темной одежде. Согласно вездесущему и великому закону подлости, Бостон далеко не ушел, а отодвинул соседний стул и уселся рядом.

Даже в такой напряженной ситуации Люба заметила, как зашептались окружающие и какие взгляды они на них бросали. Хотя не на них, а на Бостона. Какие угодно, кроме равнодушных. Там были и восторг, и страх, и любопытство, и ненависть. Немного презрения, много осторожности и даже несколько откровенно обожающих. Только один заучка в сером свитере не обратил на Казанцева ни малейшего внимания, так как, открыв рот, внимал преподавателю.

— Повторяю еще раз, — повысил голос лектор и все, наконец, замолчали. Возникший при появлении чужака взбудораженный гул утих.

Когда лекция продолжилась, Бостон наклонился к Любе ближе.

— А вот и я, — вкрадчиво сообщил он.

Люба не смогла придумать достойного ответа и продолжала делать вид, что жутко увлечена получением новых знаний, ну просто жизненно необходимых!

— Тот самый чувак, на кого ты подняла руку в приемной ректора, — объяснил он максимально далеким от дружелюбного тоном, а потом откинулся на спинку стула и добавил. — Нет, нет, не стоит так бурно радоваться и так старательно меня приветствовать!

Люба упрямо сжимала губы, которые по непонятной причине принялись подрагивать, и смотрела строго вперед.

— Я не привык, чтобы меня хлестали по лицу, — почти с угрозой сообщил Бостон и оставалось порадоваться, что вокруг какие-никакие, но свидетели, поэтому дальше разговора дело пойти не должно. — Ты даже не представляешь, как сильно я жажду сатисфакции. Будь ты мужчиной, я бы тебя, наверное, просто убил. А так придется напрягать фантазию, чем же ты мне заплатишь.

— Чего ты хочешь? — она не выдержала и обернулась к нему. — Ждешь извинений?

Хотя уже началась осень, погода стояла теплая, вероятно днем еще можно было купаться без риска для здоровья. Однако Казанцев вырядился в плотную куртку со стоячим воротником, которая удивительно хорошо на нем сидела и угольно-черную футболку под цвет глаз.

— Извинений? Ну не-ет, этого будет очень мало, — кривил губы Бостон и радужки его глаз снова расплывались, затягивали, лишали воли и требовали немедленной капитуляции. — Ты должна вернуть мне хорошее настроение. Придешь вечером ко мне домой... часам к десяти. Мне понравилась твоя грудь и я хочу оценить все остальное. Но обещаю — буду нежным и страстным, — издевательски ухмылялся он. — Хотя ты и не заслужила. А потом, так и быть — живи спокойно.

Люба огляделась по сторонам и заметила что, конечно же, вместо лекции сокурсники с огромным вниманием следят за их разговором. К счастью, сидели все далековато, так что вряд ли слышали подробности. Это ничего не меняло, но Люба всегда предпочитала обходиться без свидетелей.

— Пошел вон, — приглушенно ответила Люба и когда преподаватель, взмахнув руками, обратился к сидящим по другую сторону аудитории студентам, подхватила тетрадку, сумку и быстро пересела на ряд ниже, к счастью тоже совсем свободный.

Через пару секунд Бостон оказался рядом, причем обходить он не изволил, а просто оперся рукой об крышку стола и перемахнул через ряд, с грохотом приземляясь ниже. Снова сел на соседнее место. Люба еще с надеждой, будто в попытке попросить помощи взглянула на преподавателя, тот покосился на них и наверняка видел, что вытворил Бостон, но никак не отреагировал. Просто продолжил лекцию, будто ничего и не случилось. Похоже, тут не только ректор старательно закрывал глаза на вызывающее поведение Казанцева.

— Думаю, тебе не понадобится много времени, чтобы понять — проще заслужить мое прощение и извиниться тем способом, которого я хочу, чем мечтать, будто ты можешь меня победить. Хрена с два! Ты разве не заметила, что меня здесь просто некому остановить?

Люба перестала притворяться, что ей все фиолетового и снова повернулась к нему. Она внимательно и безо всякого смущения рассматривала удивительные глаза, узкие губы, которые и в ухмылке смотрелись почти привлекательно, совершено чистые щеки без единого следа щетины и загар, такой ровный и правильный, будто его нанесли кистью.

Красивое существо, даже несмотря на то, что крайне порочное и разбалованное. Больше всего пугал этот охотничий азарт в глазах, будто для Бостона все происходящее являлось просто этапом очередной игры. Возможно, так и было, судя по всему, он не привык к отказам ни в какой области. Любе стало обидно, что по совершенно непонятной причине ей приходится жить в обществе, где любому мелкому деспоту с деньгами позволено все.

И конечно он прав, тут не от кого ждать защиты. Как сказала Катя? Бостон может среди белого дня нашинковать толпу людей прямо на центральной городской площади и ему за это ничего не будет.

Вместо ответа Люба схватила свои вещи, встала и пошла к выходу из аудитории.

— Эй, новенькая! Ты куда? — изумился преподаватель. — Ты слышишь? Что за манеры?

Люба сжимала губы, чтобы не расплакаться и упрямо шла дальше. Надо же, просто удивительно, что существует неподобающее поведение, которое местные преподаватели имеют желание заметить.

— Эй, Стародубцева, не советую злить того, кто станет принимать у тебя зачет! — в голосе лектора появилось возмущение, но сейчас не осталось ничего более важного, чем раз и навсегда убраться от источника угрозы.

Да и вообще Любе было на все плевать. Она вышла из аудитории, а потом из здания университета и уехала домой, ни разу не оглянувшись.

В универ она больше не вернулась.

Глава 3

И снова потекли спокойные дни в тишине и безопасности за сплошным забором дядиного участка. Конечно, хотелось, чтобы о своих решениях не нужно было ни пред кем отчитываться, но это невозможно, хотя неделя, которую родственники выдержали без расспросов, позволила Любе, по крайней мере, успокоиться и собраться с силами, необходимыми для отстаивания своих прав. Сложнее всего пришлось в разговоре с дядей. Тетя Диана, конечно же, чувствовала ответственность за взятых к себе племянников, но так как ее собственные дети были еще маленькими, по контрасту она считала Любу уже достаточно взрослой, чтобы принять без возражений практически любые ее бзики. С дядей было по-другому...

— Что значит, бросила университет?

— Решила, что мне не хочется больше учиться.

— Да как такое может быть? Почему?!

Люба пожимала плечами.

— Просто нет желания. Но я не совсем бросила, просто годик отдохну, а там посмотрим. Возьму пока академку по семейным обстоятельствам... чтобы проблем не было. Но на этот год все решено!

Дядя выглядел по-настоящему растерянным и даже расстроенным.

— Не может быть. Такие решения не принимают с бухты-барахты. Люба, я же тебя с детства знаю. Ты девочка рассудительная и неглупая. Не поверю, что человеку твоего характера вдруг взбрело в голову сломать себе жить из-за мимолетного каприза. Может, ты устала? Нет, я бы заметил. Но ходишь ты грустная, даже больше чем обычно. Из-за чего? Что-то случилось? — упорствовал он.

На секунду Любе даже захотелось рассказать ему правду. Только к счастью она вовремя спохватилась и раньше, чем раскрыла рот, успела представить результаты своего необдуманного порыва пооткровенничать. К чему же это приведет? Вот она возьмет сейчас и скажет — меня вздумал преследовать человек, которому все пофигу, с которым не может справиться ректор и областная прокуратура, чего уж говорить о вас, дядя. Он ни за что от меня не отвяжется. Я для него новая игрушка, которую ужасно хочется повертеть в руках, разобрать на части и заглянуть внутрь. И если я не буду держаться подальше, не буду прятаться в толпе, забирая после школы брата, не буду сидеть за высоким забором вашего участка, рано или поздно у него получится. Ну, предположим, она скажет. И что тогда останется дяде? Как глава семьи он вынужден будет решать проблему, а выбор вариантов не так уж велик. Можно проклясть день, когда согласился взять племянников к себе и возненавидеть Любу за неприятности, в которые та его втянула, а значит возненавидеть и Сашку, потому что они одно целое. Плохой вариант, потому что Сашке нельзя больше видеть, как по непонятной причине от него отворачиваются родные люди. Или второй вариант — дяде придется взять ружье и пристрелить Казанцева, лишив детей и жену кормильца, а себя — свободы. Вариант ничуть не лучше первого.

Поэтому Люба в очередной раз равнодушно пожала плечами и промолчала. Тем более, если совсем честно, последнее желание учиться пропало у нее гораздо раньше, еще летом, ведь она с самого приезда оттягивала день, когда придется оправляться в деканат. В данный период жизни ей совершенно не хотелось быть частью какой-либо системы, будь то маленький винтик семейной ячейки или громкое звание гражданки своей страны. Ей хотелось быть самой по себе, ни к чему не иметь отношения и ни от кого не зависеть. Мысль тратить время, повинуясь институтскому расписанию занятий и выстраивать планы своего будущего, ориентируясь на получение диплома казалась глупой и тошнотворной. Так что в каком-то смысле Казанцева стоило поблагодарить за то, что Люба, наконец, решилась расставить приоритеты и признаться — всё, чего ей хочется, так это сделать свою настоящую жизнь полной противоположностью той жизни, которую она вела до нынешнего лета.

Дядю переубедить не удалось, но по крайней мере, на время он отстал. Наверняка свяжется с родителями и все доложит, будет просить совета, но что те сделают из-за океана? Да и вообще — что они теперь могут сделать?

Люба спокойно продолжала гнуть свою линию. Возила Сашку в школу, возвращалась домой и работала в мастерской. День через день убирала комнаты и периодически помогала тете Диане на кухне. Встречала Сашку из школы и проводила с ним вечер, а потом снова возвращалась в мастерскую.

Самым большим своим достижением с момента переезда к родственникам Люба посчитала день, когда Иван и Кешка впервые заинтересовались игрой с Сашкой и хотя выдержали всего минут десять, в течение которых совали двоюродному брату в руки фигурки мультяшных персонажей, наперебой перечисляя, кто это такие и чего они умеют делать, начало настоящему братскому общению было положено. Когда мальчишки пообещали прийти еще и выскочили из комнаты, Люба чувствовала себя так, будто сбросила с плеч пару набитых камнями мешков — ни с чем несравнимое облегчение.

Впервые из дому Люба выбралась почти через три недели после того, как завязала с учебой. К тому времени ребята привыкли проводить в играх с Сашкой почти целый вечер и тетка настояла, что и Любе не мешает отдохнуть и проветриться. Очень вовремя пришла в гости Нютка и пригласила провести наступающий выходной с их компанией на турбазе у реки, что в противоположную от моря сторону.

Воскресным утром Люба села в забитую под завязку людьми и продуктами маршрутку, которую вел Нюткин двоюродный брат Юрка и отправилась отдыхать. Как выяснилось на месте, эта турбаза пользовалась большим спросом среди местных жителей, которым надоело море. Кроме домиков на любой вкус и кошелек тут можно было найти место под палатку или просто устроить пикник. Люба с гостями ограничились последним, для чего арендовали специально оборудованное место — огромный стол, расположенный недалеко от реки, длинные лавочки со спинками и над всей этой роскошью навес от дождя и солнца.

Повезло, что никто из окружающих не доставал расспросами об универе. Люба быстро соврала, что передумала начинать снова с третьего курса, потому что планирует через годик вернуться домой в город и продолжить дальше с четвертого. Никто не знал, что на самом деле это невозможно, потому что нельзя бросать Сашку одного, так что объяснения были приняты и удачно забыты — по большому счету никому из окружающих не было до нее никакого дела.

Пикник выдался неожиданно веселым. И люди оказались симпатичными, и беседы интересными, Люба даже немного построила глазки Юрке, который работал водителем маршрутки. Легкий полузабытый процесс флирта оказался на редкость приятым — давно она не обменивалась шутками с человеком, который так старательно поедал ее глазами. Честно говоря, у нее даже промелькнула мысль, а не попробовать ли углубить знакомство. Вдруг чего и выйдет? И почти решилась...

Примерно в этот радужный момент все хорошее, как водится, и закончилось. Неожиданно раздались удивленные возгласы и торопливое изложение телефонного разговора, из которых Люба поняла, что явились очередные гости, причем те, кого приглашали несколько раз, но никто не верил, что они на самом деле появятся.

Люба оглянулась на ведущую к стоянке дорогу, которая вилась между деревьями и увидела высокую девушку с длинными блестящими волосами, по бокам от которой шли двое молодых людей. Одного из них Люба моментально узнала и это узнавание походило на ледяной штырь, пронзивший позвоночник и заставивший выпрямить спину.

Да, день был испорчен окончательно и бесповоротно.

Все наблюдали за приближением гостей, но неожиданно парни затормозили и перекинувшись несколькими фразами, отправились обратно на стоянку, а к столу теперь шла только девушка.

Когда незнакомка оказалась вблизи и окунулась во множественные приветствия, вопросы, новости и восторги, Люба подумала, что девушка, пожалуй, выглядит не менее странной, чем Бостон. Какие-то ненормально прозрачные светло-коричневые волосы, причем совершенно ровные, и не скажешь, что девушка долго прогуливалась на ветру. Оставить укладку в первоначальной форме можно, только если превратить волосы в сплошную непробиваемую корку, но волосы незнакомки струились мягко и плавно, и совсем не путались, что сильно удивляло. И еще на солнце ее глаза сверкнули, как будто в глубине темного янтаря засветилось яркое солнце. Люба опять подумала, как странно, что существуют люди с такими необычными глазами и окружающие не сплетничают об этом на каждом углу.

Естественно, Данилецкая Эсфиль. Кто бы сомневался, конечно, Эсфиль, не Маша же, с иронией подумала Люба, хотя причин веселиться становилось все меньше. По объяснениям незнакомки, ребята вернулись в машину за забытыми пакетами с мясом и пивом, так что скоро будут здесь.

Поддавшись неожиданному порыву, Люба встала и пока все приветствовали девушку, шепнула Нютке на ухо, что хочет прогуляться и пусть ее не ищут, она вернется сама, не дожидаясь ответа, развернулась и почти бегом отправилась в заросли окружающих речку кустов. Там дальше располагался пирс, который ей показали по приезду, когда осматривали окрестности и Люба решила, что лучше спрячется и побудет немного в одиночестве, а перед отъездом, до которого по плану еще почти три часа, просто вернется к остальной компании. Прослывет чудачкой, конечно, но зато избавит себя от общения с этим уродом.

Время уже перевалило далеко за полдень. Несмотря на голые ветки, плотные кусты и полоса сухого камыша прекрасно загораживали обзор, пряча пирс в тени. Люба прошла по пирсу вдоль берега и в самом конце свернула на один из последних настилов, вклинивающихся далеко в воду. К краю настила была привязана небольшая лодка с приподнятым над водой мотором. Там Люба уселась прямо на теплые от солнца старые вытертые доски и стала смотреть в глубину. Сейчас, когда лучи просвечивали воду, можно было разглядеть множество мальков, весело мельтешащихся у поверхности. Если расчет верный, её саму и навес с гостями разделяют как минимум два слоя кустов и длинный пирс с несколькими рядами лодок и лодочных сараев, и что-нибудь разглядеть можно только если подойти к краю пирса вплотную и внимательно присмотреться. А кто станет туда ходить, если мясо и пиво на столе?

Люба долго сидела, смотря на игру малька и периодически пыталась дозвониться до Сашки. Сеть стабильно не ловилась, но не зря говорят, что терпение и труд всегда вознаграждаются! Неожиданно для неё при очередной попытке установить связь, телефон показал полную шкалу.

— Ах ты, моя умница! — похвалила его Люба, ласково проводя по пластику пальцем. — Спасибо тебе огромное!

Потом позвонила Сашке и убедилась, что с ним до сих пор ничего ужасного не произошло.

Ну вот, теперь можно и расслабиться, Люба сунула телефон в карман, уткнулась подбородком в согнутые колени, закрыла глаза и задумалась о вечном.

Когда мотор лодки взревел, Люба практически подпрыгнула на месте. Сердце грохотало так сильно, что на время заглушило все остальные окружающие звуки. Она смотрела на лодку и ничего не понимала. Обычная лодка, небольшая, с потертой краской на боках, вероятно, с утра кто-то на ней катался, но с тех пор прошло немало времени — бока сухие. Лодка подпрыгивала, вода вокруг расходилась нервными кругами и всему этому не было ни малейшего объяснения.

Через несколько секунд мотор заглох. Люба смотрела и пыталась сообразить, как это случилось? Она плохо разбиралась в технике, но очень сомневалась, что мотор может ни с того ни с сего заработать. Хотя, может, какое-то замыкание? Дистанционное управление? Или вообще нечто вроде таймера, который стартует в определенное время? Зачем только, непонятно, но по крайней мере, объяснение подходящее.

Стоило немного успокоиться, как мотор взревел снова. В этот раз Люба вскочила на ноги и отступила на пару шагов назад. Никаких объяснений происходящему больше быть не могло. Чья-то шутка? Но кто станет поджидать жертву своих розыгрышей здесь, у пустынного пирса?

Мотор поработал и заглох, но это больше не успокаивало. Она развернулась, намереваясь отыскать другое место, где нет свихнувшейся техники и сразу увидела Бостона. Еще бы не увидеть, ведь он стоял на пути и перекрывал проход к берегу.

— Надо же. Снова ты. И здесь тоже, — заявил Казанцев, сунув руки в карманы и неторопливо наступая.

Люба огляделась. По узкому настилу мимо него точно не проскользнешь, так что избежать столкновения возможно единственным способом — нырнуть в воду. Хотя ей очень не хотелось мочить одежду, но с каждым его шагом перспектива окунуться в речку казалась все более привлекательной. Тем более сегодня на ней джинсы, а не длинная юбка, в которой только тонуть.

— Не дури, — сказал Бостон, проследив за ее судорожным взглядом. — Давай лучше лезь в лодку, покатаемся.

Вот тут уж Люба решилась поплавать без шуток...

Казанцев подскочил и крепко схватил ее за локоть.

— Давай, лезь в лодку!

Пока Люба судорожно просчитывала шансы избежать катания без урона своей гордости, Казанцев подтолкнул ее к краю настила, где покачивалась лодка.

— Садись, я сказал. Я тебя не отпущу. Да и разве есть что-нибудь более романтичное, чем прогулка по реке?

Да, вырваться из его захвата вряд ли возможно. Люба изучала напряженное плечо, сегодня обтянутое футболкой цвета хаки. Камуфляжные брюки, которые обычно глупо смотрятся на людях далеких от армии. А ему шло. С некоторым раздражением Люба решила, что вообще ни разу не видела на нем одежды, которая бы ему не шла.

— Садись в лодку, — голос стал жестче. — И не надо так бледнеть. Ты хоть раз слышала, чтобы в крошечной, болтающейся на воде лодке произошло убийство или изнасилование? Там, знаешь ли, совсем неудобно, потому мы просто покатаемся подальше от берега и вернемся на твердую землю в целости и сохранности. Могу даже пообещать.

— Нужны мне твои обещания! — буркнула Люба, выдергивая из его пальцев локоть. Можно, конечно, все-таки прыгнуть в воду, но не хотелось выглядеть трусливой дурой. Ладно, Бостон, но потом ей придется показаться всей остальной компании и если даже получится соврать, что она просто поскользнулась и упала, то Казанцев, скорее всего не откажется от удовольствия растрепать правду. Вот уж фиг!

Люба развернулась и решительно полезла в лодку. В чем-то он прав, ну повыпендривается немного, погнет пальцы, переживем, ведь вряд ли посреди реки возможно вытворить что-нибудь более ужасное, чем просто поездить по ушам.

Через несколько секунд, когда она уселась на носу лодки, мотор снова взревел, почти привычно, но Люба все-таки вздрогнула. Бостон положил на кожух двигателя руку, не было заметно, чтобы он что-то поворачивал или нажимал, однако лодка послушно развернулась и понеслась вдоль реки. Когда пирс скрылся с глаз, звук двигателя стал глуше и движение лодки немного замедлилось.

Люба сидела напротив, скрестив на груди руки и ждала, когда же польется шквал оскорблений и угроз. Чего она не ожидала, так это вопроса.

— Ты разговариваешь с телефоном? — очень серьезно спросил Бостон и мотор фыркнул, будто тоже хотел знать.

Да, Люба разговаривала с телефоном. И с плеером. И с холодильником. И с кодовым замком двери подъезда. Некоторые могли бы сказать, что она делает это из-за нехватки общения с ровесниками и родственниками, но на самом деле ей просто нравилось думать, будто каждого из нас окружают не просто рукотворные предметы, а живущие в них, совершенно отличные от человека, но не менее разумные существа. Существа другого измерения. Просто разум их легкий и трогательный, вьющийся вокруг рационального человечества насмешливой бесплотной дымкой. Вроде малозаметных гномов в траве, без которых даже самый шикарный сад теряет все свое очарование. Да и разговаривала, конечно, громко сказано — просто иногда она просила помощи и благодарила, если те откликались.

Прошедшей ночью, к примеру, Люба рассказывала печке, что искренне завидует ее способности повышать в себе температуру до температуры земной магмы. Но Казанцеву, естественно, признаваться в чем-то подобном она не собиралась. Тем более вопрос означал, что он вышел на пирс не сразу, а предварительно некоторое время за ней подсматривал и скорее всего, подслушал разговор с Сашкой.

— Бывает, — бесстрастно сообщила Люба.

— Люди любят приписывать всему неизвестному человеческие черты, правда? — продолжил Бостон, прожигая ее острым взглядом.

Люба молча отвернулась, но его как будто не особо волновало, участвует ли она в разговоре. Вероятно, монолог был основным средством его общения с другими.

— Любят наделять душой все, что попадается им на пути. Старое дерево, похожий на голову камень, болото, в котором сгинуло полдеревни. Почему-то люди считают, что наделенное душой на порядок выше, чем бездушные предметы. Так наивно — верить, что камень, на который пролилась жертвенная кровь опаснее любого другого булыжника, валяющегося под ногами. А тем более верить, что одни предметы, созданные из кожи и костей чем-то лучше других предметов, созданных из металла и дерева только потому, что первые обладают зачатками разума. Люди объясняют, что, конечно же, те, кто создает, априори выше тех, кого создали и совсем забыли, что возможно, когда-то были созданы сами.

Хотя лодка плыла не очень быстро, но скорости хватало, чтобы ветерок, который на берегу казался легким, здесь превратился в довольно ощутимый ветер и Любе стало зябко. Она обхватила руками плечи, стараясь не смотреть на Казанцева, который отчего-то принялся философствовать. Ей не хотелось разговаривать.

— Люди... Вы так предсказуемы. Любое необъяснимое явление сбивает вас с толку, пугает, заставляет придумывать нелепые объяснения или просто игнорировать очевидное. В ваших мозгах происходит сбой программы, сбой, который вы не можете ни диагностировать, ни исправить. Люди просто делают вид, что некорректной информации не поступало, отключают некоторые функции и существуют дальше.

— Люди? — Люба не сдержалась, скептически подняв брови. — А ты у нас нынче выше обычных людей? Ты у нас не люди? Вот это самомнение, офигеть, — пробормотала она в сторону. Многое видала, как без этого, но чтобы настолько откровенно заявлять, что лучше всего остального человечества...

— Вот именно, Вы, люди, — педантично уточнил Бостон.

— А ты тогда кто? Представитель высшей расы? — усмехнулась Люба. Может у него просто с головой плохо, к примеру, мания величия на основе постоянной безнаказанности?

— Кто я? Хороший вопрос, — Бостон, однако не стушевался и даже улыбнулся, открыто, но одновременно пугающе. — Возможно, я Бог?

— Чего? — нет ну это вообще выше всяких границ! Каков наглец!

— Возможно, я Бог, — жестко повторил Бостон. — Ты верующая?

— Нет.

— Хорошо. Верующие так горячо жаждут видеть его воочию... видеть своего Бога. Быть к нему ближе. Но знаешь что? На самом деле они себя обманывают. Глубоко в душе каждый верующий жутко боится столкнуться лицом к лицу со своим создателем. — Бостон вдруг наклонился и перешел на громкий шепот. — Неизвестное вызывает сбой в любом человеке. Но верующие, получившие то, чего просят, вообще ломаются. Они впадают с неконтролируемый ужас, смесь паники и экстаза, в наркотическую ломку и знаешь первое, о чем они думают?

— Нет... — Любу чем-то заворожило его лицо. Наверное, Бостон настолько верит в свои слова, что способен заразить этой уверенностью всех окружающих. Что-то было в его необычных глазах. Что-то относящееся к сказанному, чего так упорно не хотелось замечать.

— Они думают, что сами вывернули своё желание наизнанку. Что встреча с Богом обернулась встречей с дьяволом, потому что иного просто не могло быть, ведь глубоко в душе каждый из них уверен — он недостоин того, чтобы предстать перед своим Богом. И хуже всего... если это случится, то неизбежно выяснится — Бог далек от того идеального образа, который о нем состряпали.

Бостон замолчал и откинулся назад.

Люба выравнивала дыхание. Мимо плыли заросли, иногда попадались лодочные сараи с небольшими пирсами. Однажды они проплыли под высоким мостом.

Казанский, прищурившись, наблюдал за ней и Люба старалась избавиться от его внимания. Сбросить, как тяжелый плед, который мешает дышать.

— Меня не интересуют религиозные темы, — пробормотала она.

— Я так и понял.

Река резко свернула, образуя заводь с песочным пляжем, сейчас совсем пустым. Пахло сыростью и гнилыми листьями. Грязью, сухими камышами и горящим в костре сушняком. Пахло осенью.

Как этот запах осени отличается от другого, городского. Словно земля и небо. Мысли тут же перепрыгнули, не могли не перепрыгнуть на другой объект. Сколько же в нем обаяния, думала Люба, пусть и темного... Впрочем, оно куда привлекательней. Неудивительно, что его имя не сходит с губ всех молодых девушек, в чем легко получилось убедиться всего за один сегодняшний день. Люба старательно пропускала сплетни мимо ушей, но все равно слышала. И про дом с бассейном, где они живут втроем с Данилецкими. И про сумасшедшие вечеринки, куда каждый из местных мечтает попасть.

И про девушек, которых предпочитает Казанцев. Его предпочтения можно выразить одним словом: всех. Не то чтобы он менял их каждый день, да и практически с каждой встречался официально, но и официальные пассии чередовались слишком часто. И не существовало общих признаков, вызывающих его интерес — ни цвета волос, ни особенностей фигуры, ни черт характера. Наверное, у него просто не было вкуса к женскому полу. Вероятно потому, что ему все были безразличны.

Любу это невольно задевало. С одной стороны, непонятно, почему Бостон к ней прицепился. А с другой хотелось верить, что если уж прицепился, то причина немного более лестная, чем просто оскорбленная гордость и жажда мести. Наверное, она поверила бы в это, случись все... весной, но сейчас, после лета, способность верить в хорошее атрофировалась, как бесполезный придаток.

— Чего тебе от меня нужно? — агрессивно спросила она. Не давала покоя его рука, лежащая на моторе. Люба не знала толком, как управляют лодкой, но он должен поворачивать какую-нибудь рукоятку, разве нет? А он просто держит ладонь прижатой к пластмассе и кажется, лодка разворачивается сама собой.

— Я тебя еще не простил, — очень мягко ответил Бостон.

— Ах, ну тогда дальше мне придется жить с тяжким грузом на совести — без твоего прощения! — прошипела Люба, до боли вцепившись ногтями в собственные плечи. Да, рубашка мало защищала от пронизывающего ветра.

— Нет, тебе придется получить мое прощение, так или иначе. Почему ты не ходишь в университет?

— Забыла спросить у тебя разрешения!

— Глупо прогуливать занятия. Твою проблему этим не решишь.

— У меня нет проблем.

— О, поверь, — ухмыльнулся Бостон, — они у тебя есть.

Люба молча кусала губы.

— Любовь Олеговна Стародубцева, двадцать один год, проживает по адресу: Приморская, д.73 под опекой Николая Сергеевича Прохорова, владельца сувенирной мастерской. Его жена, Диана Алексеевна Прохорова ведет бухгалтерию. Тебе, вероятно, будет очень интересно узнать, что чета Прохоровых замалчивает от налоговой почти половину получаемого дохода. И что часть выпускаемых твоим дядей сувениров нарушает авторские права нескольких крупных фирм, потому что при их создании без разрешения использован чужой метод росписи по фарфору. Лет на пять строгого режима потянет.

Люба перестала не только кусать губы, а и дышать.

— Ты не посмеешь...

Бостон придал своему лицу карикатурные испуг и волнение.

— И кто же мне помешает?

Впервые в жизни Любе захотелось убить человека. Она всегда считала, что никто и никогда не вправе лишать жизни другое разумное существо, пусть даже психически нездоровое или страдающее опасными для общества отклонениями. Даже серийных маньяков необходимо просто держать взаперти. Живыми.

Сейчас она была готова оправдать право на убийство.

Люба посмотрела на Казанцева, уже всерьез прикидывая, насколько реально это сделать. Поднимется ли рука? Странно, но до этого момента ей казалось, что ловушка осталась далеко позади. Как наивно... Как глупо думать, что бросив универ, действительно получится избавиться от мести Бостона. Всегда можно найти другие способы, вот он и нашел...

Можно попытаться предупредить об угрозах дядю, но тогда Бостон просто пойдет другим путем и найдет другой объект шантажа. Кто это будет? Только не Сашка! Можно сбежать и вернуться в город, но как? Родители были правы, она не справится с Сашкой без помощи. Его нельзя увозить в город сейчас, когда брат только-только начал привыкать к новой школе и семье. И даже если сбежать... где гарантии, что Бостон отстанет? Что ему расстояние...

Люба так задумалась, что не сразу расслышала следующую фразу.

— Ты уедешь отсюда со мной, — спокойно сообщил Бостон. — Сегодня вечером.

В висках снова застучала горячая злая кровь.

— Я покажу тебе, где и как живу, тебе ведь интересно? Угощу хорошим вином и мы поболтаем на темы, далекие от религиозных, — неожиданно весело добавил тот.

— И что дальше? Потом ты оставишь меня в покое?

Бостон улыбался. Ничего определенного по его улыбке прочитать не получилось и это настораживало еще больше.

— Разве это так страшно — прийти ко мне в гости? — лукаво поинтересовался Казанцев. Видимо уже решил, что выиграл и вовсю наслаждался победой.

— Неужели тебе постоянно приходится шантажировать девушек? — ядовито поинтересовалась Люба. — Знаешь, тебе будет полезно узнать одну вещь. Поговаривают, что дружеские и близкие отношения по взаимному согласию куда приятнее принуждения! Может, тебе стоит разок попробовать?

Конечно, она хотела его оскорбить, но Бостон вместо этого улыбнулся еще шире.

— Ты придешь ко мне в гости, — уверено сообщил он. — И еще... Возможно, ты удивишься, но для близких отношений совсем не нужны дружеские. И даже больше — иногда более яркие ощущения получают партнеры, которые в жизни друг друга на дух не переносят. Может, я тебе даже покажу, — в его глазах снова сверкали эти необыкновенные зеленые искры.

— Нет, — очень быстро ответила Люба.

— Да, — искры утонули в темной глубине. — И только попробуй снова сбежать. Запомни — это последний раз, когда я опускаюсь до уговоров.

В этот момент на горизонте показался знакомый пирс. Оказывается, во время разговора они успели развернуться и теперь возвращались к месту, откуда уехали. Еще через несколько минут молчания лодка причалила к пирсу, мотор мгновенно заглох, Бостон так же мгновенно выпрыгнул на настил, привязал лодку и подал Любе руку. Она сделала вид, что не видит руки и вылезла самостоятельно, цепляясь за бортик и доски.

Люба даже не заметила, как сильно изменились лица компании, когда они с Бостоном показались из кустов и вернулись к остальным. Как косятся на нее девушки, как понимающе ухмыляются ребята и как светится сам Бостон.

И еще Люба не заметила, как Данилецкая Эсфиль переводит взгляд с Бостона на нее и вдруг пораженно вздыхает. Да и когда Любе было замечать, если сердце почти останавливалось, а голова кружилась, пока она боролась с отчаянием и судорожно искала выход? До отъезда времени все меньше. И что можно сделать? На самом деле убить Казанцева? Прямо сейчас взять нож со стола и при всей честной компании попытаться его прирезать? Пойти на пирс и утопиться? Смириться и отправиться к нему домой? Кому-то жаловаться?

Любе казалось, никто из окружающих не замечает ее нервозного состояния на грани паники, ведь ей так хорошо удается сдерживать слезы. Когда Бостон протянул Любе стаканчик с вином, она от него отшатнулась так резко, будто заметила возле себя полную пеной пасть бешеной собаки.

И конечно, не заметила, как Эсфиль перевела взгляд на Казанцева и в этом взгляде неожиданно засияла раскаленная ярость неумолимого правосудия. Но если бы Люба видела, сразу бы поняла — на самом деле за нее есть кому вступиться.

Глава 4

Когда закончилась очередная партия шашлыка и ребята принялись прикидывать, стоит ли вообще жарить последнее мясо, потому что большой вопрос, смогут ли их набитые желудки его употребить по назначению, к Любе подсел Юрка.

— Чего притихла? Устала что ли? Скоро уже обратно поедем... — Он еле видно замялся. — Я вот хотел спросить... а что ты обычно делаешь по вечерам? Кино любишь смотреть?

Отошедший от стола всего минуту назад Бостон немедленно материализовался прямо за их спинами.

— Эй, притормози. Она со мной. И уедет тоже со мной.

— Ты с ним? — изумился Юрка, растерянно переводя взгляд с насупленного Бостона на поникшую Любу. Ей стало очень неудобно за тот утренний флирт, который так чудно грел душу, пока не прибыл новоприобретенный кавалер и не испоганил веселье. Некрасиво вышло, что и говорить, а видеть, как сейчас в глазах Юрки симпатия сменяется чем-то тошнотворно-брезгливым оказалось еще хуже.

'А ведь мне было бы с ним хорошо', — поняла Люба, смотря на крепкие плечи в простом синем свитере и коротко стриженные русые баки. Но уже не будет. Такие, как Юрка не станут закрывать глаза на двуличное поведение девушки, какой бы милой она ни казалась, они воспринимают игру на два фронта как прямой обман и личное оскорбление. Совершенно нормальная реакция, Люба точно так же восприняла бы новость, что Юрку дома ждет жена.

— Мне жаль, — нетвердо пролепетала она. Да, еще не приходилось извиняться в подобной ситуации... не за то, что молодой человек не понравился, а как раз за то, что понравился!

— Жаль? — голос Бостона повысил градусы раздражения. — С какой стати тебе жаль? Ты ему что-то обещала?

Неизвестно, чем мог бы закончиться этот разговор, но неожиданно возле Любы появилась Эсфиль, которая тяжело навалилась на стол рядом, чуть не расплескав при этом полные стаканчики с вином.

— Мне срочно нужно отойти, — и с полупьяной улыбкой она схватила Любу за рукав и потянула за собой. — Тебе тоже нужно, так что пойдем, пока я... пока, ну... прямо сейчас.

— О! Мне тоже нужно с вами, — заявила одна из сидящих напротив девчонок, собираясь подняться на ноги.

— Нет, мы сами, — заупрямилась Эсфиль, с удивительной силой вытащив Любу из-за стола и волоча за собой. И хотя той не хотелось в туалет, но грех не воспользоваться возможностью избавиться одним махом от обоих поклонников, а тем более от нарастающего в геометрической прогрессии желания просто встать и заорать во всю глотку, высказать раз и навсегда, что она думает об утонченной манере Бостона и ему подобных мудаков подыскивать себе сопровождение. И будь что будет!

Люба представляла в красочных картинках, с каким бы удовольствием высказала вслух все свои претензии и как с каждым ее словом менялись бы лица окружающих. И может тогда Юрка не стал бы смотреть с таким презрением, ведь она ничем его не заслужила!

Эсфиль затащила ее достаточно глубоко в заросли, чтобы столик скрылся за кустами и сразу отпустила. Люба подняла глаза — Данилецкая уже не казалась пьяной и веселой, она твердо стояла на ногах и очень внимательно изучала застывшую напротив Любу. Сверху вниз, потому что была почти на голову выше.

— Ты — та, что ударила Бостона? — спросила она, похоже, только для галочки, потому что уже полностью была уверена в положительном ответе.

— Да, — вызывающе задрала подбородок Люба.

— Он не привык, чтобы девицы хлестали его по морде, — серьезно сообщила Данилецкая.

— Я тоже, знаешь ли, не привыкла, чтобы первый встречный лапал мою грудь! — не моргнув глазом, сообщила Люба. Если Эсфиль думает, что в такой ситуации можно запугать человека еще сильней, пусть подвинется, Бостон достаточно сделал, чтобы страха больше не осталось.

— Бинго, — но Данилецкая вдруг расплылась в радостной улыбке. — Квиты, согласна. Так что не так? Взаимозачет. Но я вижу, что Бостон очень доволен, а ты совсем наоборот. Что произошло?

Люба недоверчиво нахмурилась. Открытому честному взгляду Эсфиль сложно было не поверить, ведь она единственная увидела то, чего не увидели остальные. Да и могло ли стать хуже?

— Час назад Бостон заявил, что если вечером я не поеду к нему домой и не отработаю его прощение, он засадит в тюрьму моего дядю.

Эсфиль некоторое время молчала, поблескивая глазами.

— Слушай... Бостон, конечно, без башни, но он никогда не опускался до шантажа и принуждения. Он совсем не так плох, как ты думаешь. И...

— И как тогда мне воспринимать это крошечное условие? — зло перебила Люба.

Данилецкая опять на время замолчала.

— Ладно, согласна. Он переступил допустимые границы, а ты знаешь его недостаточно, чтобы уловить в подобном поведении неладное. Любому незнакомому человеку все предпринятые им действия покажутся, по крайней мере, непорядочными. Я на твоей стороне, успокойся. Я не дам тебя в обиду.

Уходя из лагеря, Люба собиралась придерживаться вызывающего поведения до победного конца, но вдруг в прямой линии ее плеч что-то треснуло и согнулось.

— Правда? — слабым голосом спросила она. Так страшно думать, что вокруг нет никого, кто смог бы помочь и остановить окружающий беспредел. И вдруг появляется союзник, причем прямо в тылу врага... Причем, похоже, действительно знающий методы воздействия на Бостона, иначе откуда такая уверенность в своих силах? Настоящий полноценный союзник? Да это же просто мечта!

Оставался вопрос — а стоит ли ей верить? Наверное, не особо, но Любу заколдовало написанное на лице Эсфиль участие. Человек с таким взглядом не станет врать, казалось, она не просто слушала, а видела происшедшее наяву. Что-то скользило по радужке янтарных глаз, какие-то знакомые картинки — берег реки и удаляющаяся лодка, а потом прямые фигурки двух человек, старающихся держаться друг от друга на расстоянии. Кроме того, раз она давно знает Бостона, то наверное, хорошо представляет и на что тот способен.

— Обещаю. А теперь договоримся, — Эсфиль задумалась, повернула голову вбок и волосы послушно заструились следом. Люба невольно залюбовалась живой волной, наверное, в такие совершенные волосы можно влюбиться не меньше, чем в грудь или губы. — Ты поедешь вечером с нами, как он хотел. Не бойся, я веду машину и высажу тебя у твоего дома. Но будет лучше, если отсюда мы уедем спокойно, без сцен и без громкого скандала. Договорились?

Люба молча кивнула. Понятно, что так или иначе, придется уехать отсюда в компании Бостона. Но зато теперь этот момент не казался подобным смертной казни.

Они вернулись обратно к столу и попытались снова влиться в компанию. Тут-то Люба и обнаружила, что в компании с ней больше не особо хотят болтать и смеяться. Ну, Юрка понятно, но и Нютка теперь старалась держаться подальше. Да и остальные потеряли всякий интерес и перестали отвечать даже вежливыми банальностями. Бостон бродил дальше, вокруг мангала, болтая с двумя девицами, которые весело хохотали в ответ.

Любе хотелось уехать немедленно. Вот в таких случаях и жалеешь, что не купила в кредит машину. Черт с ними, с тремя годами платежей, в этот момент она готова была платить и все десять!

— Привет! Что-то ты совсем кислая, — рядом на лавку сел Данилецкий. Даже никаких сомнений — глаза, удивительно похожие на глаза Эсфиль, но скорее медные и такие же полупрозрачные волосы, пусть и короткие. А вот лицо мужское, очень твердое, очень постоянное, будто проходящие годы не оставляют на нем ни малейших следов — широкие кости, упрямый подбородок и стальной отблеск на светлой коже. — Не знал, что у Бостона новая подружка.

— Это только недавно решилось, — Бостон снова возник за спиной и Люба вздрогнула от неожиданности. Откуда такая прыгучесть? Не станет же он постоянно следить, с кем и как она общается? — Видишь, какая она необычная? Разве можно упускать? — фальшиво мурлыкал вкрадчивый голос прямо над правым плечом.

Во всех телевизионных комедиях в подобных ситуациях, когда герой выдает постороннюю девушку за свою подружку, он при каждом удобном случае бросается ее обнимать, показывая, что не соврал. Люба не удивилась бы, если бы Бостон воспользовался ситуацией, схватил бы сейчас ее за плечи или даже попытался бы поцеловать. Конечно, самым слюнявым поцелуем из всех возможных. Но вместо этого Казанцев провел ладонью вдоль ее руки и, опустив ее вниз, нашел Любины пальцы и легко их сжал. На показное доказательство романтических отношений этот странный жест никак не тянул — его мог увидеть только тот, кто спрятался бы под столом, а среди окружающих таких чудаков не нашлось. Любу этот жест порядком озадачил.

Данилецкий, которого, в отличие от его друзей, звали совсем обычно — Игорь, перевел взгляд на друга и сказал совсем другим, растерявшим весь оптимизм и даже слегка обреченным голосом.

— Вижу... Ты всегда отличался нездоровой тягой к утонченному самоистязанию. Никаких шансов, но зато отличный повод для очередной затяжной депрессии, так?

— Лучше, чем по овечьи смириться, — огрызнулся Бостон.

— Вопрос для полноценного спора, но не с таким бараном, как ты, — отрезал Игорь и отвернулся.

Бостон сжал ее пальцы еще сильнее и на одно короткое мгновение, на тысячную долю секунды Люба подумала о том, в чем не призналась бы и под страхом смертной казни. Она подумала, что если принять во внимание витающий в воздухе дух испепеляющего одиночества, то может это и неплохая идея — поехать к нему вечером и залезть в его...

Кончено, она никогда бы в этом не призналась, поэтому просто молча выдернула руку. Какие бы душещипательные диалоги ни происходили между этими двумя странными типами, они не предназначались посторонним. Да не очень-то и хотелось.

К моменту, когда компания принялась собираться в обратную дорогу, настроение стало таким паршивым, что оставалось просто сидеть, уставившись в одну точку и желать только одного — чтобы мозги отключились и не смогли ни о чем думать.

— Пошли, — Бостон навис сверху, прищурив глаза и с тайным ожиданием следя за ее действиями. Размечтался! Концерт не запланирован, Люба поймала поддерживающий кивок Эсфиль, молча встала, взяла из кучи вещей свой рюкзак и потопала по дороге в сторону стоянки. К счастью, Данилецкая тут же оказалась рядом и принялась болтать о какой-то ерунде, периодически переходя на хохот и, к счастью, ответных реплик от окружающих не требовалось. Ее брат и Казанский шли следом, негромко переговариваясь, и даже если чуть раньше у них случилось недопонимание, сейчас они снова казались лучшими друзьями.

Приехала троица на потертом большом джипе с затемненными против всех дорожных правил стеклами. Эсфиль полезла за руль, Игорь на переднее сидение, Люба за ним на заднее, Бостон сел позади Эсфиль. Захлопнув дверцу, Люба молча отвернулась от остальных и принялась упрямо смотреть в окно.

— Да, и спасибо, Игорь, — разбил молчание Бостон, когда машина заурчала и тронулась. — Я сомневался, что она заведется! Между прочим именно так, методом тыка и открываются новые горизонты!

— Сам удивился, — с искренним изумлением подтвердил Данилецкий. — Еле откопал полную канистру, совсем эти туристы не заботятся о топливе.

— Что там у вас? — недовольно влезла Эсфиль, нервно поглядывая в зеркало заднего обзора.

— Дома объясню, но если в общем — Игорь овладел телепортацией, — с пафосом сообщил Бостон и они оба тут же громко захохотали.

Лишь бы клоунаду устроить, думала расстроенная Люба. Она терпеть не могла оставаться за бортом разговора, о сути которого в курсе все собеседники, исключая ее саму, как сейчас.

— И правда, лучше дома, — спокойно согласилась Эсфиль.

Дорога заняла почти час и Люба постепенно засмотрелась на все еще непривычную картину пролетавших за окном виноградников и садов из низких персиковых деревьев. Периодически у обочины немым укором возвышались горы гнилых арбузов и дынь, а на пустых полях — россыпи соломы, свернутой в толстые твердые таблетки.

Когда на горизонте показался город, Эсфиль мягко улыбнулась ложившейся под колеса дороге и самым невинным голосом поинтересовалась.

— Люба, тебе куда? Адрес назови.

— Прим...

— Она со мной, — перебил Бостон. — Поехали домой.

— Правда? Что-то я сомневаюсь, — задумчиво ответила Эсфиль и машина начала притормаживать.

— Не понял...

Джип замер на обочине и Эсфиль резко развернулась к Бостону. Некоторое время они просто в упор сверлили друг друга угрожающими взглядами, как играющие в гляделки дети, а потом машину заполнил такой дикий ор, будто звук с нуля врубили сразу на максимум.

— Я все знаю! Как тебе только в голову взбрело?

— Не твое сраное дело!

— Мое! Ты совсем с катушек двинул? Да если...

— Заткнись и...

— Даже не говоря о ситуации со стороны...

— Нотации вот где!

— Хватит с меня! Тебя покрывать...

— ...сколько надо!

— Завязывай, или ты забыл...

— ...хуже матери!

— ...и каждый раз как последний мудак...

— Да имел я твое мнение!

— И только посмей!

Они так вопили, что Люба не сразу поняла, насколько сильно вжимается спиной в спинку сидения и насколько не против оказаться по ту сторону дверцы. На их губах практически выступила пена, они угрожающе скалили острые зубы, сверкали медово-угольными глазами и казалось, только по случайности еще не вцепились друг другу в глотку.

— Забавно, правда? — Через спинку сидения к ней наклонился Игорь. — Не пугайся, обычное дело... для нас. Скоро выдохнутся и перейдут к салонному ленивому общению.

— Короче, только посмей и я... — вопила Эсфиль, резким движением головы отбрасывая волосы за спину. На миг показалось, что они как у медузы Горгоны, сейчас встанут дыбом и зашипят. Наверное, случись это — никто бы и не удивился.

— И что?

Эсфиль вдруг успокоилась, причем моментально. Горевший в глазницах огонь утих, будто упала печная заслонка. Перед ними сидела античная статуя, невозмутимая и недоступная.

— Или хрен с ним со всем! Я позвоню Джайзеру, — еле шевельнулись вырезанные из розового мрамора губы.

— И тогда нас всех, довольно припеваючи, быстренько вернут под колпак, — Бостон тоже больше не орал, но губы кривил. — Разве это то, о чем вы мечтаете? Дать повод считать, что с нами до сих пор нужно нянчиться? Конечно, не о тебе же речь! Наверное, ты забыла, как они...

— Плевать! Я ничего не забыла! Ты же ни за что не дашь забыть, пока выгодно? Между прочим, нам тоже не намного меньше досталось! Так что поверь мне, я вовсе не жажду окунуться в очередной виток гиперопеки! Но есть поступки, которых ты не совершишь, если не хочешь, чтобы я послала все к черту! Это — один из них. Только посмей ее тронуть и я плюну на жалость и пойду на принцип!

— Бог мой! Тебе меня жаль? Да засунь свою жалость себе в...

— Да слышала уже, — Эсфиль поморщилась. — Это не такая жалость, которая тебе мерещится. Бостон, ты же знаешь, мы всегда на твоей стороне! Но не так! Я не могу просто взять и закрыть глаза на то, что ты вынуждаешь девушку с тобой спать. И я этого не допущу!

Брови Бостона полезли на лоб.

— Вынуждаешь? Она согласна. Да они всегда только за!

— Да? — Эсфиль подняла тонкие брови. — Где доказательства?

Бостон резко развернулся к Любе.

— Ты поедешь ко мне? Скажи, что ты сама согласилась.

От неожиданности у Любы чуть челюсть не отвалилась. Вот это номер! Неужели во время их общения промелькнуло нечто похожее на добровольное согласие?

— Скажи, что с удовольствием ко мне поедешь, — потребовал Бостон.

С удовольствием? Она закашлялась.

— Ты что, издеваешься?

— Не вижу согласия, — тут же процедила Эсфиль, заводя машину. — Приморская...?

— 73, — Люба с облегчением откинулась на спинку. Бостон молчал, не отводя от нее глаз, практически полностью заплывших чернотой. Это настораживало, а еще больше настораживало зарождающееся где-то глубоко внутри разочарование. Никто не любит принуждения и отсутствие выбора, пусть даже иллюзорного. Но, черт возьми, от кого скрывать? Ей хотелось увидеть, где и как живет Бостон.

И если продолжать быть честной, то пригласи он ее в гости на микрон чуть-чуть более вежливо, все были бы счастливы! Но нет, такое впечатление, что он специально рушит все, что между ними может выстроиться, разносит заранее, круша фундамент даже не в камни, а в мелкую пыль.

Вскоре они уже катили по нужной улице вдоль притихших домов.

— Люба... — слышать свое имя, произнесенное его негромким располагающим голосом, было очень непривычно. И неожиданно приятно, будто вместо горького лекарства на язык попал легкий крем с тонким фруктовым ароматом. — Если бы наше знакомство началось другим способом... Ты можешь просто забыть? Просто представить, что мы незнакомы. Ну да, так получилось, но Шатун в тот раз меня просто дико вывел! Ты не представляешь, каким нудным дятлом бывает наш ректор. Он считает, что любую сумму денег мне достать — просто плюнуть, что я вроде оленя, которому достаточно стукнуть копытом и на землю посыпятся драгоценные камни. — Бостон на секунду задумался и хмыкнул. — Ладно бы камни. Но он хочет цветные бумажки, а это уже не дело сказочных персонажей. И при этом полагает, что я обязан представлять собой совершенного студента, порядочного, послушного и идеально вымуштрованного, которого приятно таскать по приемам и демонстрировать потенциальным спонсорам. Больше бабла, еще больше! Ты просто не представляешь, как это бесит! Но ладно, признаю, ты ни при чем и просто попала под горячую руку. Мне жаль, клянусь, я бы сам потом извинился, если бы ты так не завелась! Но ты сама виновата, раздула на пустом месте трагедию глубиной с Марианскую впадину. Давай забудем, а? Давай начнем сначала, будто мы познакомились только сегодня?

Люба с усилием подавила желание помотать головой и вытряхнуть из ушей липкие шарики его слов. Нет, нет, это не мой размер, да и волка не прикроешь овечьей шкурой — все равно хвост и зубастая морда торчат наружу.

— Такое забудешь. Пять лет строгого режима, — зло отчеканила она.

Бостон нервно дернулся в сторону Эсфиль, но та смотрела прямо вперед. Еще секунду и машина затормозила у высоких ворот. Не успела Люба пошевелиться, как ее схватили за руку.

— Люба... Пообещай, что ты придешь ко мне в гости и на сегодня я оставлю тебя в покое.

— Бос...

— Молчи, — рявкнул он в сторону заговорившей Эсфиль. — Ты готова пойти на принцип и позвонить Джайзеру? Возможно и я пойду на принцип! Чего мне терять? Если вам обеим уперлось галантное обращение, прекрасно! Вы его получите! Но строить меня вы не будете, можете даже не мечтать! Люба? — он снова повернулся, с ожиданием уставившись прямо в глаза.

Конечно, согласиться в такой ситуации просто невозможно. Снова в ту же реку? Есть вещи и пострашнее шантажа. К примеру, имя, произнесенное голосом Бостона, когда тот не дурачился и не угрожал, или его твердая рука, крепко сжимающая ее запястье. Обещание темной тягучей ночи, которую периодически обещают женщинам всех времен и народов. Сладкий десерт, в предвкушении которого сжимался желудок. Желудок ли?..

'Просто я давно не была с мужчиной', — решила Люба. В туманном прошлом осталась не только ее семья, а и молодой человек, который здраво рассудил, что нет смысла продолжать отношения, когда между ними расстояние в тысячу километров. Куда разумнее просто сохранить приятные воспоминания об исчерпавшей себя любви. Или привязанности? А, какая разница! Её такое решение не особо-то и удивило. Было все равно.

Молчание затягивалось и упрямство на лице Бостона становилось всё более непробиваемым. Казалось, каждый из присутствующих понимает — Люба не может сказать 'Да', потому что согласие будет означать полную капитуляцию на всех фронтах одновременно, но если сейчас она скажет 'Нет', Бостона не остановит ни Эсфиль, ни прозвучавшие ранее странные угрозы, что бы они не значили. Кстати, узнать бы, что за Джайзер такой грозный, вдруг тоже получится при случае использовать его имя?

Когда тишина от напряжения зазвенела, Эсфиль негромко сказала.

— Бостон, Люба не придет к тебе в гости.

Кость Любиного запястья чуть не треснула от его хватки, а по коже вверх пронеслась волна какого-то колючего тепла. Оставалось порадоваться, что он держался не за ее шею.

— Но она придет в гости ко мне, — решительно закончила Эсфиль. — Да?

— Да, — Люба опустила глаза и почти вошедшим в привычку движением резко выдернула руку. Небо, да на такую союзницу нужно просто молиться! В находчивости ей точно не откажешь — всем угодила и умудрилась сохранить нейтралитет.

— Завтра, — беспрекословно заявил Бостон.

— Хорошо, завтра, — согласилась Люба, потому что Данилецкая взглядом просила сейчас не спорить и просто подыграть.

— Иди, — Бостон наклонился и открыл дверцу.

Выскочив из машины, Люба успела услыхать, как Игорь пробормотал в сторону.

— Твою мать! Вот влипли...

Люба почти бежала к воротам, к надежной крепостной стене, за которой покой и безопасность, и первым делом ей хотелось увидеть Сашку, а потом, совершено непонятно отчего — увидеть печь, которая обжигает фарфор. И немного с ней поболтать.

Глава 5

Утром начался дождь. Мелкие капли воды лениво сыпались с неба, моросили основательно и уверенно, будто давая понять — дождь пришел надолго, захватил власть, по-хозяйски уверенно завладел серым небом, влажным воздухом и мокрой земной поверхностью.

Сашка с братьями под присмотром тети Дианы отправился на день рождения их товарища. Люба волновалась, хотя дом, где те гостили, находился всего через улицу — при желании его можно было увидеть, забравшись на верхнюю ступеньку ведущей на крышу рабочего дома лестницы, которую после ремонта черепицы так и не убрали.

— Тебе нужно давать брату больше свободы, — сказал дядя, когда после полученного Сашкой приглашения Люба озвучила все свои страхи, не желая отпускать его одного, то есть без своего сопровождения.

— Какой свободы? Он совершенно беспомощный, особенно в незнакомой обстановке с незнакомыми людьми! А там целая компания!

— Конечно, он беспомощный! Так и дальше будет, если ты хотя бы временами не станешь позволять ему учиться жить среди малознакомых людей. Да, ему придется нелегко. Да, он много раз упадет и расшибет нос, как в прямом смысле, так и в переносном, но иначе он вырастет стопроцентным инвалидом. Именно тем самым привязанным к юбке беспомощным слизнем, каким его считает даже его собственная сестра!

Люба не стала спорить и просто отвернулась. Она все понимала, она и сама так думала, конечно, когда родители были еще с ними и не приходилось в одиночку разбираться с проблемами, которые вдруг сгустились как тучи над головой и грозились разразиться ливнем и градом. Чего один только Бостон стоил! Пара злобных ярких молний? Всего-то, если принимать во внимание, что тучи все такие же темные и грозные.

— Вы оба должны жить совершенно нормальной для детей жизнью. Насколько это возможно, — поправил дядя. И Любе снова пришлось согласиться, отпустить брата преодолевать свои трудности в одиночестве, потому что ей нужен свободный вечер, потому что ей предстояло идти в гости... В гости, надо же, какое интересное слово, а главное, мало отражающее реальное положение вещей. Впрочем, она действительно не против взглянуть на дом, о котором столько разговоров и снова увидеть Эсфиль, чужую и неприступную, с отрешенным лицом выставляемой на всеобщее обозрение скульптуры.

И Сашку придется оставить... Нет, не одного. Они живут не одни, неожиданно поняла Люба. Пусть не совсем с семьей, но совершенно точно не с чужими людьми.

Так или иначе, Сашку она отпустила и практически не волновалась (по крайней мере, не звонила, каждый раз, когда появлялось такое желание, напоминая себе, что тетя Диана в состоянии при необходимости воспользоваться телефоном). Тем более возникли вопросы относительно вечера, к примеру, точный адрес Эсфиль, которого ей вчера почему-то никто не посчитал нужным сообщить, или ко скольки приходить, или как добраться? Люба долго думала, но не нашла ничего лучшего, чем позвонить Кате, которая сегодня не работала. Та сразу объяснила дорогу к нужному дому и даже не спросила, зачем ей, собственно, туда ходить.

Итак, в половину седьмого Люба накинула плащ и вышла за ворота. На залитой бетоном площадке перед забором уже скапливались прозрачные расплывчатые лужи, дождь уютно шуршал по оставшимся на ветках листьям и хотелось вернуться домой, залезть под толстое одеяло, открыть окно, выключить свет и дышать этой свежестью, мечтая о чем-нибудь хорошем. Не о принце, нет... Принцев не бывает. Но можно помечтать о чем-нибудь приятном, вроде каруселей, на которых катается Сашка, широко распахнув глаза и радостно смеясь. И не просто радуясь. Внезапно понять, что он видит, без шуток. Видит летящий вокруг мир.

Люба натянула капюшон плаща на голову и направилась в сторону центра, где за небольшим супермаркетом начиналась нужная ей улица. Зеленые резиновые сапоги, которые она натянула поверх плотных носков (потому что ни секунды не собиралась выряжаться), издавали веселое хлюпанье и шлепанье. Так здорово, когда идешь в окружении влажной прозрачной серости, будто в водной инопланетной среде и слушаешь только успокаивающий шелест капель. Так мирно...

Через двадцать минут дороги, когда лицо уже покрылось слоем водяной пыли, Люба вышла к нужному дому. Конечно, он оказался большим и всем своим видом вопил о благосостоянии своих владельцев. Кирпичный забор с узкой декоративной решеткой по краю выглядел куда выше и мощнее дядиного — ну просто как у крепости.

И надо же... дождь мочил шикарный дом так же небрежно и основательно, как все остальные. Ну просто какая-то небесная справедливость!

Люба посмотрела вниз, на свои блестящие от воды сапоги, в окружающей серости такого яркого зеленого цвета, что глаза резало, и на намокший плащ, по которому стекали струйки воды.

А потом позвонила в звонок у калитки.

Дверной замок сразу щелкнул, Люба отворила калитку и смело вошла. Длинная пустая дорожка из красных и серых камней вела прямо к крыльцу. Стоило подойти и подняться, как входная дверь распахнулась. За ней показалась Эсфиль, крепко вцепившись в массивную дверную ручку.

Только уловив запах спиртного, Люба поняла, почему ту так шатает.

— Привет.

— Заходи, — Эсфиль отпрянула в сторону, чуть не споткнувшись на ровном месте.

В доме было пусто. Люба поняла это, как только переступила порог. Ни Игоря, ни Бостона, ни еще кого-либо живого, кроме Эсфиль. Вряд ли жильцы тут сами занимаются хозяйством и уходом за прилегающей территорией. Но обслуга, похоже, приходящая.

— Пошли, — Эсфиль болтливостью сегодня не отличалась, толкнула плечом дверь так сильно, что та захлопнулась с грохотом, развернулась и направилась в гостиную, где громко орало Mtv и столик перед диваном был заставлен винными бутылками.

— Пей, — Эсфиль плеснула в высокий сине-зеленый бокал белого вина и протянула Любе, которая белое не любила, но с силой втиснутый в руку стакан взяла.

— Что-то случилось? — спросила она только когда отпила треть предложенного угощения. Эсфиль тем временем приговорила почти полный бокал, между глотками энергично взбалтывая его в такт доносящемуся из колонок синтипопу.

— Случилось. Настроение паршивое.

— Ты... одна?

Эсфиль пьяно усмехнулась, размахивая бокалом.

— А ты надеялась увидеть на пороге осчастливленного твоим эффектным появлением Бостона?

— Я? Да ну...

— Давай, заливай больше, — скалила зубы Эсфиль. — Конечно, надеялась. Ты в сторону входа смотришь с бо-ольшим нетерпением. И правда-а, ну где же наш герой и по совместительству настойчивый поклонник? Неужели просто свалил из дому? Точняк, милая моя, просто взял и свалил!

— Почему ты так говоришь? — осторожно поинтересовалась Люба, которой не хотелось ссориться с Эсфиль, тем более из-за Бостона. А вот Эсфиль, похоже, была очень не прочь с кем-нибудь поссориться.

— Ничего. На самом деле это было непросто. И честно, я лично против тебя ничего не имею. Но лучше бы ты держалась от нас подальше!

От обиды Люба непроизвольно прикусила губу.

— Почему?

Ей не хотелось терять расположение Эсфиль, да еще по совершенно непонятной причине. На самом деле давно уже Любе не попадались люди, которые могли так легко вышибить из привычной колеи. — Он... Может, между вами раньше что-то было и ты все еще...

— Да брось! — скривилась Эсфиль. — Он мне как брат, как Игорь. Я его с рождения знаю, — она пьяно сморщила лоб. — Со своего, — непонятно зачем уточнила.

— Он старше?

— Да брось ты эту фигню, сказала! — снова прикрикнула Эсфиль. — Я пытаюсь... пытаюсь донести до тебя, здравомыслящей студентки двадцати одного года от роду одну совершенно бесполезную в твоем случае информацию — вам стоит держаться друг от друга подальше!

— Почему? — тихо спросила Люба, заводясь от ее гневного крика. — Что, мордой не вышла? Родители не владеют заводами и пароходами, не политические шишки и не сверкают голой задницей на эстраде?

— Дура, — беззлобно подвела итог Эсфиль, хватаясь за полупустую бутылку. — На, еще выпей.

Люба протянула бокал.

Некоторое время Эсфиль хранила молчание, потому что уронила тарелку с тарталетками на пол и ногой заталкивала их под стол, а потом продолжила.

— Слушай, Люба, вот возьми и представь!.. Давай вместе вспомним что-нибудь необыкновенно-мистическое. Вот Сумерки к примеру! Кто же не знает Сумерки? Вампир влюбляется в смертную. Аж слезы на глаза наворачиваются! Ты как думаешь, есть у настолько разных особей шанс?

Люба равнодушно пожала плечами, потому что ей казалось глупым думать о вампирах.

— Да задумайся! — рявкнула Эсфиль. — Поставь себя на место... ладно, фиг с ними, с вампирами. Представь себе существо... бессмертное существо, которое вдруг влюбилось в смертное. Представила?

— И что? — вопрос Люба задала только для поддержки разговора.

— Только это существо не вампир и не может... не может превратить смертное в себе подобное. Никак, — она ухмылялась, покачиваясь, но теперь в глазах было больше боли, чем алкоголя. — Слышишь? Пожалей его.

— Кого? — так же машинально спросила Люба.

— Существо... бессмертное, — пробормотала Эсфиль, уже понимая, как глупо это все звучит.

— Мне очень жаль.

Она ожидала, что Эсфиль разозлится на непонимание. Черт бы побрал все эти пьяные бредни! Вот уж от кого-кого, а от Эсфиль она такого не ожидала!

Но та вдруг рассмеялась.

— Идиотка, — без всякой злости подытожила. — Ты ведь все равно сделаешь по-своему?

Люба молча кивнула. Ее никогда не волновали эти предупреждения в ключе 'тебе же будет лучше'. Она считала себя достаточно вменяемой, чтобы самой решить, как ей будет лучше. А если ее поучает пьяная в хлам девица, знакомству с которой нынче стукнули сутки, пусть и очень интересная, временами приятная и отзывчивая, но по пьяни несущая какой-то неперевариваемый бред про бессмертных вампиров, то тем более.

— Выпьем же за это! — вдруг хорошо поставленный голом произнесла тост Эсфиль. — Ура! Рыбак рыбака видит издалека! И честно говоря, не будь у тебя этой черты характера, ты бы никогда не говорила с телефоном...

— Дался вам этот телефон, — поморщилась Люба. Не хватало еще прослыть диковатой придурошной девицей, которая на досуге ведет беседы с собственными бытовыми приборами.

Потом они выпили. И еще разок. И еще.

Потом они просто жевали резаные апельсины и яблоки, цедили вино и слушали хит парад. Наверное, стоило уйти домой, но что там, дома? А здесь вполне подходящая компания Эсфиль, которая очень вовремя оказалась тоже не прочь наклюкаться.

Когда на улице сверкнула молния, Люба покосилась в окно. Последний час они болтали о музыке, в основном обсуждая крутящиеся по Mtv клипы. Так увлеклись, что не заметили, как быстро за окном стемнело. Значит, почти десять вечера. Понравился им всего один ролик, с молодым парнем, одетым в совершено обычные джинсы и рубашку, на фоне мрачного вечернего города.

— На Гошку похож... Такой же раздолбай с поникшими плечиками и совершенно невинным личиком, — прокомментировала Эсфиль, безостановочно продолжая размахивать бокалом. Удивительно, но ни одного она так и не разгрохала.

— У меня нет знакомых, на кого он похож, — пролепетала Люба, поражаясь тому, как сильно заплетается язык. Мысли-то текут ровно и вообще в голове царит кристальная трезвость!

Потом хит-парад закончился, сменившись длительной и суматошной рекламой.

— Поздно уже... Что будешь делать? — спросила Люба, прикидывая, что пора все-таки отчаливать домой.

— Спать пойду, только подожди немного... Пошли.

— Куда?

Но Эсфиль уже плелась в сторону лестницы. На втором этаже толкнула первую дверь.

— Тут моя комната, я кое-что сделать должна, но одна, а ты вон в ту можешь заглянуть, с плакатом, где Бэтмен ногами вверх. Это комната Бостона.

— Э-э-э...

Раньше, чем Люба вслух успела засомневаться в целесообразности такого необдуманного поступка, Эсфиль исчезла за своей дверью.

Висящий головой вниз Бетмен выглядел очень глупо и очень-очень сильно притягивал взгляд.

Она подошла ближе, чисто чтобы рассмотреть плакат и понять, зачем его вешать вверх ногами. Что это вообще значит? Какой в этом смысл?

Мда... если смысл и был, то он был неуловим.

А в общем-то, почему и не зайти в гости? Помнится, Бостон так настаивал, что даже краснел от усердия!

Люба с предвкушением усмехнулась, протянула руку и толкнула дверь — та оказалась не заперта.

Инстинктивно нащупала выключатель. Свет вспыхнул резко, но оказался очень мягким, голубоватым. Стоявшую напротив входа кровать окружали странные бесформенные кучи, разновидность молодежных кресел, на которых можно валяться в какой угодно позе. Сама кровать была не застелена, с одного краю свисало скомканное одеяло, а поверху было кое-как наброшено покрывало стального цвета.

Большая плазменная панель висела на стене слева и отражала окно без штор. Вместо карниза над окном висели только коричневые жалюзи, сейчас поднятые вверх и одна из створок была слегка приоткрыта. Сильно пахло мокрым асфальтом.

Все остальное казалось безликим — мебель мутного свинцового цвета, жутко стильная и совершено бездушная. Разве что вокруг компьютерного монитора свалка мелочей: дисков, перепутанных наушников разной величины, какие-то книги, скомканные рекламные листовки, вся эта ерунда, которую требуется постоянно держать под рукой и которая становится нужна, только если потерять терпение и спрятать ее с глаз подальше, чтобы не мешалась.

Увидев компьютер, Люба не сдержалась — ведь он сам хотел? — думала, жадно окидывая взглядом спрятанный под столом системный блок. Бойся, как говорится своих желаний, потому что они на самом деле могут исполниться. Мудрец какой-то древний сказал. Не зря, не зря сказал... Именно об этом случае!

Подойдя к компьютеру, Люба щелкнула мышкой и он тут же заработал и загудел.

Люба удобно устроилась в компьютерном кресле и не почувствовав ни малейшего угрызения совести, приготовилась залезть в чужое личное пространство. Рабочим фоном у Бостона стояла фотография моря... того самого, которое за два месяца Люба уже неплохо изучила.

— И что тут у нас?

За следующие пятнадцать минут она отметилась везде, где смогла. Первым делом нашла коллекцию взрослых фильмов (конечно, никто не сомневался, что они найдутся) и тут же их потерла. Какие-то экселевские таблицы из папки 'Важное' переименовала и перебросила наугад в другое место; на папку с материалами для диплома поставила пароль, без которого ее не открыть. Поколебавшись, в почту лезть все же не стала, а вот папка 'Фотки'... Множество Эсфилей и Игорей, в разнообразных нарядах, украшениях, интерьерах. И все они были сняты в течение последних трех лет. Ни одной более ранней фотографии не было. Ни одной представительницы слабого пола, кроме Эсфиль, тоже не нашлось.

Не может быть, упрямо думала Люба, почему-то пребывая в уверенности, что Бостон коллекционирует изображения всех своих подружек (причем точно в голом виде) и с болезненной настойчивостью желая их немедленно найти.

Если уж он позволяет себе лезть в ее жизнь...

Жаль, но социальные сети показали полное отсутствие знакомства как с Бостоном, так и с Данилецкими. Некоторое время Люба сидела смирно, пытаясь понять, не забыла ли чего.

Шаги она расслышала, когда дверь уже распахнулась.

— Ой, — стоявший на пороге молодой человек глупо улыбнулся. Его тут же подтолкнули в спину и следом в комнату ввалились еще двое незнакомцев.

Люба мгновенно вскочила (тело отреагировало быстрее мысленного приказа) и попыталась отступить, но только уперлась ягодицами в крышку стола. Кто это такие?

— Смотрите, тут девушка, — протянул один из зашедших следом парней, коротко стриженный, в наглухо застегнутой кожаной куртке.

— Девушка, вы кто? — поинтересовался второй, очень похожий на большинство местных — высокий, гибкий и кареглазый.

— Судя по тому, что она в комнате Бостона... — глубокомысленно изрек третий.

Пришельцы неожиданно стали подступать ближе, окружая стол и настороженно прижавшуюся к нему Любу.

— Он не говорил, что его ждут...

— Забавно.

— Забыть про девушку? — хмыкнул третий.

Любе вдруг стало не по себе. Поймать ее на порче чужого имущества (пусть речь и о хранящейся в компе информации) они, конечно, не успели, да и не походило, что они собираются сделать что-нибудь плохое, но слишком оценивающие взгляды и довольно откровенные комментарии заставили насторожиться и даже испугаться. Однако почему-то не получалось уверенно встать на ноги, оттолкнуть незнакомцев с дороги и выйти из комнаты туда, где Эсфиль, которая не даст в обиду.

— Какая молчаливая.

— И блондинка.

— И фигурка ничего.

— Просто мечта...

Их голоса обволакивали и пьяный гул в голове выуживал в массе слов угрожающие ноты, которых там изначально быть не могло.

Но слишком долго Люба приучала себя к мысли, что все хреново.

— Эй...

Она подняла голову на голос, который непонятным образом перекрыл все остальные голоса, хотя произнес всего пару звуков. У порога стоял Бостон — расслабленный и спокойный, руки в карманах джинсов, расстегнутая куртка усыпана каплями воды, волосы отливают зеленью больше, чем обычно. Он стоял довольно далеко, но под его внимательным взглядом с Любиным зрением произошел оптический обман — на одну короткую секунду расстояние между ними сократилось почти полностью. Но всего на секунду.

— Как же ты так, про девушку забыл? — поцокал языком один из парней. — Нехорошо... она тут ждет, понимаешь ли...

— Идите вниз, — перебил Бостон, не отводя глаз от Любиного лица и только отступив шаг в сторону, давая дорогу.

Как ни странно, незнакомцы моментально послушались.

— Ты надолго? — спросил последний, задерживаясь на пороге.

— Идите. Где бар, холодильник и фильмы, вы знаете, как из дома выйти — тоже.

Как только гость скорчил недовольную мину и исчез за захлопнувшейся дверью, Люба, несмотря на пьяный туман в голове вдруг очень четко поняла, что находится в комнате Бостона один на один с ее хозяином. Причем она пришла сюда сама, добровольно. Причем тогда, когда на этом никто не настаивал!

Люба невольно вздрогнула.

Бостон стянул куртку, поочередно дергая плечами и бросил ее прямо на кровать, хотя куртка была мокрая от дождя. Потом медленно подошел ближе, даже не подошел, а скорее перетек, переместился. А потом освещение как-то само собой потускнело и стало совсем слабым, окунув комнату в мягкий и уютный полумрак.

Вот теперь все выпитое с радостью о себе напомнило, ноги слабели и подкашивались, так что Люба оперлась на стол руками.

Бостон наклонился над ней, так же опираясь рядом, слегка прикасаясь пальцами к ее пальцам.

— Надо же... Сегодня утром Эсфиль почти уговорила меня отступить... Завалила доказательствами, что так будет лучше. Но ты такая послушная... — негромко заговорил он.

— Я? — не удержалась Люба от изумленного возгласа.

— Сама пришла, — он наклонил голову, скользя губами вдоль ее волос. Люба удивительно четко чувствовала это неторопливое движение, будто вслед за его губами струился воздух, щекоча кожу.

— Ты же требовал побывать у тебя в гостях? И требовал так настойчиво! — теперь мысли пьяно путались, кружили пестрым хороводом, зато с языка слетали только четкие и правильные фразы.

Больше всего ставила в тупик комната за его плечом. Такой ракурс получается, когда смотришь над плечом человека, который тебя обнимает. Но ведь ее никто не обнимает?!

Бостон опустил голову, переключившись на Любину блузку. Благодаря расстегнутым сверху пуговичкам в вырезе виднелся бюстгальтер, простой, белый. Не выряжаться же, в самом деле, для этого хама?!

— Знаешь, как у меня здорово получается расстегивать пуговицы на женской одежде? — с улыбкой продолжал он. — Я могу провести рукой и они сами все расстегнутся. Точно тебе говорю. Показать?

Люба перестала жмуриться и внимательно посмотрела ему в лицо. Когда видишь такие завораживающие глаза, пожалуй, все остальное уже кажется неважным. Глупо помнить о чем-то правильном, когда тебе обещают немного счастья прямо здесь и сейчас. К чему помнить, что обещание слишком хрупкое и совсем недолговечное? Зачем? Кому это надо? Вокруг сгущался туман, бесцветный, но освещенный вспыхивающими в его глазах зеленоватыми искрами. И такой навязчивый, уверенный, опутывающий крепче веревок собственнический взгляд.

'Кто ты такой?', — промелькнула в голове мысль и тут же испарилась.

Он был так в себе уверен.

Когда, не услышав протеста, Бостон довольно растянул губы в улыбке и потянулся к ее губам, Люба вдруг резко выбросила вперед ладонь, упираясь ему в грудь. Теплую, твердую, как всегда тесно обтянутую футболкой.

— Хочу вначале спросить, — ее голос дрожал, но Люба продолжала, не обращая внимания. — Так, чисто теоретически. Если представить, что перед тобой сейчас стоит выбор. Я позволяю продемонстрировать тебе свое искусство расстегивать застежки женской одежды, а потом отправляюсь в твою кровать, — она кивнула головой вбок, Бостон послушно перевел туда глаза, но в отличие от Любы быстро отвернуться от вида разворошенной постели не смог. А когда вернулся к ней, то улыбки на лице уже не было, а было только еле сдерживаемое желание, скользящее по лицу наплывами, как волны.

— Так вот, — ей пришлось кашлянуть, прочищая горло. — Отправляюсь в твою кровать и к утру получаю твое всемилостивое прощение. Все, как ты хотел. Кроме одного — утром я ухожу и мы больше никогда не видимся. В универ я в любом случае не вернусь, друзей у меня нет и уже не предвидится. Так что больше мы не встретимся. Или... сейчас ты держишь свои грабли при себе и я снова прихожу к вам в гости. Мы выпьем чаю и посмотрим какую-нибудь тупую комедию или ужастик. Мы сможем поиграть с твоими друзьями в Монополию и поболтать о всякой ерунде. Итак, что бы ты выбрал — кровать плюс прощай навечно или мне прийти еще раз?

Бостон крепко стиснул зубы. Люба на удивление спокойно и даже с любопытством следила за пылающим в его глазницах черным огнем. Он колыхался, унимаясь и снова вспыхивал, словно боролся сам с собой.

Самое поразительное — она не врала. Сейчас она без колебаний выполнила бы свое условие — позволила бы себя раздеть и затащить в кровать. Когда делаешь ставки такого уровня, складываешь их аккуратной стопкой на выбранный номер и раскручиваешь рулетку, нельзя блефовать. Потому что играешь не в казино на цветные бумажки, а с самой судьбой на жизненно важные вещи, пусть даже сама не осознаешь, чем они так важны.

Бостон снова наклонился к ней, почти прикасаясь губами в коже на виске. Его прерывистое глубокое дыхание заставляло сердце стучать все сильнее.

Люба ждала, сама удивляясь своей внешней невозмутимости.

— Черт возьми...

Через мгновение он закрыл глаза, оттолкнулся от стола и отпрянул. Развернулся и исчез за дверью.

В тишине комнаты Люба, наконец, перестала строить из себя Ледяную королеву, судорожно вздохнула и с облегчением опустилась в кресло, потому что сил больше не осталось даже чтобы просто держаться на ногах.

Рулетка остановила свой ход.

Она выиграла.

Глава 6

Дождь в последующие дни и не думал прекращаться. Земля раскисала все больше, залитый бетоном рабочий двор и выложенные плиткой дорожки покрывала вода, которая час от часу поднималась все выше. Ходили слухи, что двадцать семь лет назад именно так начиналось крупнейшее за историю наблюдений городское наводнение, затопившее две улицы, когда вместе с водой вдоль домов плыли сломанные ветки цветущей сирени, дохлые куры и автомобильные покрышки.

Наверное, наводнение не только приносит мусор, но еще и уносит... мусор. Тот, что в головах.

Однако оно не повторилось, так что проверить не удалось.

Два дня спустя Люба сидела у окна на стуле с высокой спинкой, куда забралась вместе с ногами и смотрела, как за стеклом шевелится дождь, который в темноте походил на большое живое существо. Там, снаружи, многоголосо шептала о чем-то непостижимом природа и почему-то казалось, что очень правильным было бы замолчать и просто слушать ее чудные напевы и нашептывания. Это было бы самым естественным на свете занятием, но Люба — городской житель, поэтому она привычно отворачивалась в сторону, чтобы в очередной раз взглянуть на часы и на табло в другом углу комнаты, и не прозевать время, когда нужно выключить печь. Если не сделать этого вовремя, глазурь вместо блеска покроется уродливыми пузырями, краска потечет и всю партию сувениров останется только вынести с мусором.

До конца обжига оставался еще почти час, который Люба привыкла проводить, смотря то в книгу (которую сегодня заменило окно с прочерченными по стеклу дождевыми письменами), то на светящееся табло с цифрами.

Два дня она ждала, когда Бостон даст о себе знать и два дня от него ни слуху, ни духу, хотя на следующий после гостей день звонила Эсфиль и очень вежливо, будто по справочнику этикета, справлялась о здоровье. Люба так себе ее и представила: белокожая Эсфиль с намотанным на голову полотенцем головой и синими тенями вокруг глаз одной рукой прижимает запястье ко лбу в жесте смирения с жизненными невзгодами, а второй держит раскрытый на разделе телефонных бесед справочник правил этикета, из которого старательно зачитывает самые красочные фразы.

Повторно в гости Эсфиль ее не пригласила.

Это было бы неплохо, если бы не было так неопределенно. Люба ни секунды не сомневалась, что стоит забыть о существовании Бостона и вернуться к привычной размеренной жизни, как он тут же объявится и выдернет, как репку из земли, в свой безумный дикий мир.

Сегодня, смотря на дождь, она чувствовала себя очень одиноко. Сашка спал, работники разошлись, а новые не пришли, может из-за дождя, может так совпало, но еще час Любе предстояло сидеть совсем одной, вспоминать своего прошлого молодого человека и удивляться, почему все так нелепо сложилось. Вернее, не сложилось. Ведь она его до одури любила! И вроде ничего плохого о нем не скажешь — не пил, не ругался, не изменял, иногда говорил комплименты, и помнил, что в постели находится не один, но прошел год... и ничего не осталось. Все вытекло в сухой песок и испарилось на жаре. Разве так бывает, когда совсем без причины ты разлюбил человека, которому был готов посвятить свою жизнь без остатка?

Он совсем ее не разочаровывал. Да, в чем-то оказался не таким совершенным, как ожидалось, не переносил имя Ло, которым называли ее родители и очень щепетильно относился к своей свободе. Но цветы дарил, в кафе за Любу платил и не существует ни единого оправдания тому, как быстро она перестала нуждаться в его наличии.

Ей казалось, любовь к нему как раз из числа тех невозможных, непреодолимых, когда не можешь толком дышать, если любимого нет рядом. И когда он рядом, дышать не можешь тоже.

А оказалось — пшик...

И вот вопрос — а почему она вообще о нем вспомнила? Целое лето прошлого как будто не существовало, а с тех пор как Бостон...

Вот в том-то и дело. В нем.

Люба взглянула на телефон, который положила на стол прямо у себя под носом, потом практически улеглась рядом, протянула руку и принялась задумчиво водить подушечками пальцев по корпусу.

Наверное, любовь к Бостону похожа на шаг со скалы в пропасть, как раз после того, как забрался наверх и с сжимающимся от восторга сердцем увидел, насколько прекрасен мир. Как огромно небо, как белоснежны облака и как мило смотрятся пятна зелени на боках серых каменных исполинов. И тогда, вздохнув полной грудью, ты делаешь этот последний шаг в хрустальную чистоту горного воздуха. И на несколько мгновений становишься так же свободен и прекрасен, как окружающий мир, сливаешься с ним, пронизанный непостижимым восторгом, превышающим все, что тебе приходилось когда-либо испытывать.

А потом тебя не станет.

В таком самоубийстве есть что-то заманчивое — пусть быстро, зато как красиво! О таких историях пишут самые проникновенные песни, снимают самые душещипательные фильмы и ни один поэт не способен пройти мимо, не создав хотя бы парочки стихов. Как знать, не будь Сашки, может Люба захотел бы стать героиней короткой, но безумно прекрасной истории любви. Рискнула бы ни о чем не думать, а просто прыгнуть.

Однако это неосуществимо, у нее брат, который до конца своих дней будет зависеть от родных и о возможности распорядиться жизнью быстро, глупо и безрассудно остается только мечтать.

И все-таки неудобства уже начались, и все концы вели именно к Бостону. Он появился и заставил думать о любви, причем конкретно к своей особе, так что сама мысль уже настораживает. С какой стати она должна думать о любви? Почему именно о любви, а не об обычном сексе? Как можно серьезно думать о любви с кем-то вроде Бостона? Чушь какая-то. Ей нужно думать о брате. Через час она выключит печь и сможет спокойно уйти спать, а по дороге хорошенько остудится под ночным дождем.

В этот момент раздался звон пришедшей смски.

В начале первого ночи?

Люба подумала, что должно быть это родители, у них там как раз ранее утро. Открыла и уставилась в тонкие черные буквы на белоснежном фоне.

'Поговори со мной'.

Тогда она догадалась посмотреть на номер и увидела только три нуля.

000? И что это за абонент? Ошибка, конечно же.

Но какая забавная! Конечно, нелепо говорить с цифрами на экране, но когда нет свидетелей, можно позволить себе многое.

— Привет, — сказала Люба, решив выполнить просьбу телефона и поболтать. Если в детстве каждый уверен, что кукла оживает, стоит тебе заснуть, а бумажный самолетик принимается летать под потолком, то почему взрослым эта игра недоступна? Нечестно!

— Привет, — повторила Люба, прикасаясь пальцем к экрану, хотя знала, что от этого на пластике остаются грязные разводы. — Давай поговорим, если хочешь. Тебе же все равно о чем, правда? Ты просто заскучал и хочешь услышать человеческий голос?

Телефон молчал, мигая зеленым огоньком.

Люба вздохнула, переместив палец ниже, на кнопки.

— Знаешь, похоже, сейчас ты мой единственный собеседник. И даже мой единственный друг. Как так получилось, не знаю. Но Сашку другом не назвать, он что-то большее, он брат и при этом я не могу у него брать, а только даю. Дядя Коля нас любит, но слишком серьезно относится к обязанностям опекуна. Тетя Диана меня вообще побаивается, я слишком взрослая для ребенка, которого нужно опекать и слишком молода для подруги. Она не знает, о чем со мной говорить. Вот и получается, что есть только ты.

Телефон молчал, однако мерцание стало каким-то размытым, будто ему тоже стало грустно.

— Ты все время рядом и как ни странно, знаешь обо мне больше, чем все остальные. Как так получается в нашем мире, страшно подумать — единственный, кто тебя знает — это твой телефон. Ты слышишь все мои разговоры, читаешь смски, смотришь, как я сплю, ем, работаю и даже хожу голышом после душа. Знаешь, что я порвала со всеми старыми друзьями, просто взяла и порвала раз и навсегда, пусть даже существует скайп и безлимитная связь. Ни разу не пожалела о сексе с Димкой, потому что кроме секса у нас с ним не осталось ничего общего, ни одной подруги за лето не вспомнила и до слез злюсь на родителей, когда слышу их голоса. Потому и предпочитаю звонкам писать смски или письма. Ты читал, они все ровные, пустые и очень-очень оптимистичные. Правда?

Телефон продолжал мерцать, теперь уже задумчиво.

— Что, не нравится? Ты хотел поболтать о чем-нибудь веселом? Посмеяться и посплетничать? А выходит, что веселиться — это не со мной? — почему-то обиделась Люба, отдернув от него руку. Взглянула на часы и непроизвольно покачала головой. Надо же, вот к чему приводит одиночество. Сначала она просто болтала с телефоном, а теперь на него обижается.

Когда пиликнула пришедшая смска, Люба чуть не подпрыгнула от неожиданности.

'Хочешь, твоя жизнь станет необычной?'.

Номер был прежним — три нуля.

Только происходящее больше не казалось забавным.

Одно дело — представлять, как болтаешь с телефоном. Но совсем другое — видеть, что он на самом деле отвечает.

Конечно, Люба тут же выдумала подходящее объяснение (ошибка) и почти заставила себя расслабиться.

— Как мило с твоей стороны, — сказала она, однако держаться от телефона теперь старалась подальше. — Как только ты начал проявлять зачатки интеллекта, так считай, моя жизнь уже стала необычной... Что еще ты собираешься сделать? Собираешься меня развеселить? Пришлешь мне анекдот?

Телефон молчал.

— Будешь по утрам скачивать из сети свежие комплименты?

Она была готова к звуку, но все равно вздрогнула, когда пришла смска.

'Может, букет цветов?'

— Что ты мелешь, — бормотала Люба, стискивая щеки ладонями так, что слова звучали шепеляво, как у детей. — Ты же телефон!

'Отвезти в луна-парк и прокатить на водяных горках?'.

— Не смешно!

'Просто подставить плечо?'

— Дурак ты, — сдавлено сообщила Люба, сдерживая неожиданно подкатившие слезы. Как глупо-то все! Сидит тут одна, за окном дождливая ночь, где-то спит Сашка и это единственное, что придает жизни немного тепла.

Она хлюпнула носом и снова отвернулась. Может чьи-то шутки? Но разве это возможно? Даже если на секунду представить, что нашелся очередной самородок и вместо того, чтобы лезть в базу Пентагона (где уже каждый второй хакер побывал и отметился), принялся за телефонные компании. Нафига, спрашивается? Ну ладно, мало ли чудаков? Но кто из них станет присылать Любе смски?!

— Чертовщина какая-то, — пробормотала она в сторону и поняла, что специально старается не смотреть на телефон, как на что-то опасное. Мама дорогая. Но что может быть опасного в обычном телефоне?!

— Все, никаких бесед больше на сегодня, — строго сообщила Люба телефону, — а не то выключу!

И сама услышала в своем голосе истерические нотки.

К счастью, отвечать телефон больше не собирался, видимо, вдоволь наговорился. Люба выждала пять минут и сбежала в крохотную комнатку, где стояли чайник, микроволновка и обеденный стол.

А когда вернулась с чашкой чая в руке, то увидела у печи Бостона.

Она замерла на пороге, уверенная, что у нее галлюцинации.

Бостон в серых шортах и серой футболке, на этот раз не обтягивающей, а свободно болтающейся на плечах, с упрямо опущенной головой и настойчивым немигающим взглядом. И босиком.

— Привет, — спокойно сказал он, будто в порядке вещей являться в чужой дом посреди ночи без приглашения и вести себя так уверенно, точно тебя тут без вариантов рады видеть.

Бостон с сухими волосами и... босиком.

— Какого черта? — спросила Люба и в голосе звучало какое-то истерическое удивление. А вот чего в голосе точно не было, так это радости от встречи.

— Значит, тут ты работаешь? — он принялся крутить головой из стороны в сторону.

— Какого.... — как заведенная, повторяла Люба.

— Вместо того чтобы получать достойное образование? — словно не слыша, продолжал он.

Люба захлопнула рот и целенаправленно побрела к столу, цепляясь взглядом за розовые цветочки на клеенке. Поставила чашку рядом с телефоном. Оглянулась на дверь и долго смотрела на коврик без единого мокрого следа ног. Наверняка он вошел, когда она вышла. Только как? Перепрыгнул через порог? А как он рассчитал время? Он что, в окно подглядывал? А как вообще он попал на территорию мастерской?

— Тебе, наверное, любопытно, как я здесь оказался? — спросил он.

— Д-да.

Говорящего телефона на сегодня было вполне предостаточно, поэтому способы появления в комнате постороннего человека Люба анализировать не стала, а просто отбросила за границу сознания.

— Я прогуливался по улице мимо твоего дома и зашел... через дверь.

В общем-то, калитка со стороны рабочего двора обычно стояла открытой, но ночью ее запирали, Люба лично закрыла задвижку в девять за последней ушедшей женщиной. Получается, кто-то успел открыть?

— Ну ладно, — нетвердо сказала она, придя к решению, что на самом деле ей совершено не охота думать, как именно он сюда проник.

Вместо этого Люба с прямой, как доска спиной уселась на стул и рассеяно сказала:

— Я тебя не приглашала.

Бостон хмыкнул, сложил руки на груди и со всей дури привалился к боку железной печки.

Через секунду Люба уже подлетала к нему, отдав управление телом во власть инстинктивной реакции и даже не успевая фиксировать разумом все события — и свой невероятный прыжок, и непроизвольный крик, и его изумленно распахнувшиеся глаза.

Она с силой дернула его за локоть, оттаскивая в сторону, развернула, будто легкую тряпичную куклу без костей и не поверила своим глазам...

Когда печь доходила до нужной температуры, как сейчас, то разогревалась так сильно, что попавшая на ее поверхность вода шипела и испарялась, как с раскаленной сковороды. Так беспечно прислониться к печи мог только человек, которые не просто этого не знал, но и по какой-то причине не ощущал исходящего от печи жара.

Он должен был завопить, потому что такой сильный ожог должен сопровождаться получением огромного количества боли. Очень много боли.

И этот... этот ожог вообще должен был существовать!

Люба неверяще вертела перед носом его расслабленную, ничуть не сопротивляющуюся руку, а потом задрала футболку, оголяя плечо. Ничего. На коже ничего не было, хотя даже на таком расстоянии прекрасно ощущался печной жар.

— Как? — зло воскликнула она, до боли в костяшках вдавливая пальцы в его мышцы. Возможно, она не заметила и на самом деле он совсем не прислонялся к печи? Но нет, не настолько же она слепа!

— Как ты это сделал? — требовала она ответа, вздрагивая от пережитого шока и чувствуя, как крупная дрожь передается ему, но это совсем неважно, она смотрела в его глаза так жадно, будто при попытке сохранить тайну намеревалась прочесть ответ в его мозгу самостоятельно, хотела на самом деле влезть в его голову и неважно, что будет, но вдруг поняла, что он так изумлен совсем не тем, что его плечо осталось невредимым. Нет... его изумил ее поступок. Ее страх.

Люба быстро отдернула руки и отступила. На коже предплечья Бостона теперь горели красные отпечатки, оставленные ее пальцами. Конечно, она же бросилась его спасать. Человека, которого после всего сделанного наоборот, стоило хорошенько приложить к этой печке еще разок, желательно физиономией. Конечно, я за любого бы испугалась, убеждала себя Люба, потому что чувствовала бы себя виноватой, что не предупредила об опасности и неважно, о ком речь.

Но себя обмануть оказалось не так просто.

Она жутко испугалась именно за него. За человека, который натворил столько гадостей и глупостей, что раз и навсегда перечеркнул возможность дружеских отношений, но при этом каким-то необъяснимым, неуловимым, совершенно непостижимым образом умудрился вытащить ее из скорлупы, где она упрямо отсиживалась до сих пор и продолжает тащить дальше, туда, где слишком светло для глаз, привыкших к темноте.

Наверное, стоило сказать, что в общем-то, отсутствие травмы это ерунда, неважно, что случилось и вообще попросить его убраться вон, но вместо этого Люба не могла оторваться от его глаз, потому что сейчас в них вспыхивали и искрились то самое удивление, и недоверие, и то самое вызывающее упрямство, которое так напугало ее в лодке.

Она вдруг четко поняла, что все было напрасно. Что Эсфиль зря пыталась ему помешать и что его добровольное согласие вести себя хорошо больше не действует.

Он не остановится.

— Зачем же ты так, — сказал Бостон. Сейчас он казался таким же монолитным, как бетонный пол под печью, шевелились только губы и только глаза жили своей особенной страшной жизнью. У человека не бывает таких глаз...

— Зачем ты мне вообще попалась? — монотонно выговаривал он, тихо и нечетко, как говорят во сне. — Я боялся, что рано или поздно это случится, но как-то далеко, в неопределенном будущем. Не так быстро, слишком быстро.

Люба молчала, потому что испугалась, впервые за вечер по-настоящему испугалась чего-то неестественного вокруг.

— А в общем, это ерунда, пусть ты немного другая, чуть-чуть отличаешься от прочих девчонок, но я не верю, что ты какая-то особенная. Это просто физическое влечение. Когда оно шибает в голову, многие сказки кажутся реальностью. Думаю, пару недель более близкого знакомства и это напряжение между нами как рукой снимет. В субботу у нас вечеринка, приходи. И думаю, тебе стоит остаться на пару недель у меня в доме.

— Ты что, снова? — все, что уловила Люба — это его очередное наглое приказание, когда не приглашают, а просто ставят в известность. — Забудь! Эсфиль тебя остановит!

— Эсфиль остановит? — мягко спросил он. Негромко и даже с каким-то пониманием, с легчайшим налетом жалости и сочувствия, отчего стало только страшнее. Лучше бы он по-прежнему холодно шантажировал или издевался. Но не так.

— Даже у Эсфиль бывает, нет выбора. Есть вещи, которые для нее... для нас важнее судьбы человеческого существа. Но даже не будь этого, я только что понял — бесполезно оставлять тебя в покое. Нас снова столкнет случайность, я ведь сегодня случайно здесь оказался и случайно о тебе вспомнил. Тебе будет забавно слышать, что иногда такие, как я, видят связь случайностей. Даже если я в очередной раз уйду. Даже если случится чудо и Эсфиль найдет, чем меня припугнуть еще разок, ничего не изменится. Рано или поздно ты окажешься в моей постели и пожалеешь, что тянула так долго.

— Как меня достала эта твоя самореклама!

— Думаю, я не самое плохое из того, что тебе суждено.

— И что опять за вы и мы? Я такой же человек, как ты, так что прекращай выпендриваться! Меня уже тошнит от твоей самодовольной морды!

— В субботу я покажу тебе разницу между нами. Но не здесь, не в месте, где тебе есть куда бежать.

— Ты не посмеешь опять! — бессильно возмутилась Люба, моментально и полностью поверив, что при желании он легко сможет нейтрализовать влияние Эсфиль.

— Я не буду с тобой спорить. И принуждать тоже не собираюсь, в субботу вечеринка, а ты обещала заглянуть в гости еще разок. Вот и заглянешь.

Ответа он не ждал. Улыбнулся на прощанье, обошел застывшую столбом Любу и направился к двери. Раскрыл нешироко, только чтобы выскользнуть боком, но в комнату успел ворваться пропахший сыростью и пронизанный ночной прохладой ветер. Он принес влажность, от которой сразу же стало зябко, но Люба не шевелилась, она смотрела, как Бостон без зонта и куртки, прямо босыми ногами, ни секунды не мешкая, вышел в темноту под осенний вязкий дождь.

А потом закрыл за собой дверь.

Глава 7

— Сходишь на рынок? Сахар закончился.

В наспех накинутом халате тетя Диана выглядела растрепанной и немного злой. С ней такое иногда случалось — обычно в выходные, когда вся семья оставалась дома и всю эту шайку нужно было накормить, причесать, умыть и проследить, чтобы они ничего не разрушили. Разрушение в детях сидит так же, как черт в табакерке — и выпрыгивает в тот самый момент, как только ты расслабился и на секунду отвернулся.

Люба молча кивнула и через несколько минут уже шла к рынку, жмурясь на теплом солнце, которое утром сменило надоевший дождь и придерживая рукой висящую на локте корзинку.

Ей почему-то нравилось ходить на рынок именно с корзинкой. Если раньше, при жизни в городе, Любу заботило, не глупо ли она выглядит, когда чем-то сильно отличается от толпы, то сейчас ее интересовало только, не помнутся ли пирожные, которыми дядина семья баловала себя по выходным.

Субботним утром рынок был забит под завязку. Любе пришлось отстоять очередь в кондитерскую, потом за сметаной и колбасой. Зато яиц вокруг высились горы, с ними проблем не возникло.

Напоследок она купила себе палочки сушеной рыбы. И, прямо за оградой рынка — букет вялых цветов у старушки, которая часто приходила сюда продавать всякие мелочи со своего огорода. Обычно яблоки — паданец или кривые цветы с клумбы под окном. Ничего из этого Любе было не нужно, но она покупала, потому что бабушка шла торговать не от хорошей жизни и больше ей, похоже, помочь было некому.

Но Сашке всегда будет кому помочь!

Сегодняшние цветы явно не выглядели лучшими образцами селекции — листья местами поел жучок, стебли покрывал белый налет сырости. И как обычно, бабуля замялась и не назвала цену, покупатели всегда ей платили столько, сколько сами считали нужным.

Любин молодой человек сильно раздражался, если видел, что она дает кому-то деньги.

'Не глупи! Они зарабатывают больше, чем ты', — возмущался он.

Наверное больше, да. Конечно, она понимала, что это бизнес, что попрошайкам ничего не остается, потому что все отходит хозяину, но иногда, когда ей казалось, что перед ней не профессиональный нищий, а действительно попавший в беду человек, она доставала кошелек и отдавала деньги. Не за способность быть убедительным и вызывать жалость, нет. Она платила за Сашку. За то, чтобы кто-то и ему помог, случись что-то плохое.

Люба запихнула кошелек обратно в корзинку, взяла ненужный букет, улыбнулась бабушке и собралась уходить.

— Это что такое? А ну, пошла отсюда!

Какой-то мужичек с залысинами выскочил из ворот и стал оттеснять бабку в сторону, одновременно размахивая руками и показывая приближающейся газели, куда парковаться.

— Опять ты тут? Иди, иди в другое место, — мимоходом сказал он старушке и снова несильно толкнул ее плечом. Не со зла, а так, просто указывая, кто тут главный

— Эй, что вы делаете? — изумилась Люба.

— А ты кто вообще? — мужчина даже замер на секунду, а потом продолжил подзывать газель. — И ты давай вали отсюда, курица. Не видишь, что мешаешь?

— Или лучше иди сюда, ближе, — к полулысому подошло еще двое мужчин, мятых и явно с похмелья. Наверняка, разгружать привезенный товар.

— Ничего, ничего, я уйду. Пошли, милая, пошли со мной, — бабушка суетливо собирала оставшиеся цветы в жестяное ведро с водой на дне. Ее руки дрожали.

— С какой стати вы толкаетесь? — зло спросила Люба. — Вы и маму свою таким образом с дороги пододвигаете?

— Что? — челюсть полулысого от возмущения отвалилась, а его приятели засмеялись. — А ну вали отсюда! Будет меня тут еще учить, стерва белобрысая.

— Бойкая. Может, в каптерку ко мне заглянешь, я скоро освобожусь, — вступил в беседу один из подошедших. Из-за отсутствия двух передних зубов его голос звучал шепеляво и нетвердо.

— Точно, ей это и нужно. Мужик крепкий, чтоб на место поставил, — хмыкнул полулысый. — Моя бы давно заработала, посмей голос на мужика повышать!

Люба поняла, что спорить бесполезно. Дегенераты. Все равно, что об стенку лбом биться.

Она развернулась, собираясь помочь старушке с неудобным ведром, которое мешало той собрать в кучу её сумку и пакеты.

— Эй, да куда ты? Ты ж со мной сегодня идешь! — повысил голос беззубый кавалер, орошая воздух слюной и перегаром.

Люба нетерпеливо оглянулась, сдерживая желание послать его прямым текстом.

Рот она как открыла, так и закрыла.

Из-за газели вынырнул Бостон, а двое его друзей из числа тех, кто застукал Любу в доме Данилецких стояли дальше, у серой машины на противоположной стороне дороги.

Бостон шел к мужчинам и улыбался.

— Пойдем, пойдем, дочка, — бабуля тянула ее в сторону и постепенно Люба отступила, потому что внимание скандалистов уже сосредоточилось на Бостоне.

— Ну а тебе чего? — зло поинтересовался полулысый.

— Мне? Мне интересно.

— Чего тебе интересно, придурок?

— На что мужчины готовы пойти из-за женщины.

Троица переглянулась с видом 'и из какой пещеры этот доисторический идиот выполз'?

Бостон остановился. Большие пальцы рук сунуты в петли ремня, плечи расслаблены, ноги расставлены. Вызова на лице нет, но Люба поежилась.

— Я, к примеру, на многое готов, — спокойно сообщил Бостон. — Для начала, готов драться.

— Чего? — второй сделал вид, что не расслышал.

— Готов ради девушки, которую считаю своей... или которую хотел бы завоевать, готов лезть в драку с ее обидчиками и доказывать кулаками, что они не правы. Возможно, готов драться до смерти, еще не знаю точно. А вы? На что готовы? Может, найдем общие точки соприкосновения?

Он медленно, спокойно переводил взгляд с одного на второго, потом на третьего. Каждого словно изучал, прикидывая, на что тот готов. Стоял там — открытый, улыбчивый, уверенный — как образ с афиши фильма про супергероев.

— Шел бы ты отсюда, — после минуты недоуменного молчания поморщился первый.

Бостон сделал шаг вперед, и троица одновременно перестала ухмыляться.

— Давай, заезжай! — полулысый отвел взгляд и махнул рукой водителю газели, показывая, что отступил в сторону только чтобы освободить для машины место.

Двое других тоже сразу вспомнили, что жутко заняты и отправились по своим делам.

— Почем цветы? — громко поинтересовался Бостон, когда убедился, что противники не собираются отстаивать свои интересы. Он повернул голову, но с места не двинулся, так что газель, кряхтя, была вынуждена его объезжать и моститься сбоку, на узком тротуаре.

Люба не шевелилась, наблюдая, как Бостон и старушка двинулись навстречу друг другу, как он достает из кармана деньги и слушает, что цветы стоят столько, сколько ему не жалко. Люба раздумывала, не лучше ли ей уйти, все равно тут больше ничего не сделаешь.

Она не следила, сколько заплатил Бостон, но он скопом купил все оставшиеся цветы.

Потом покосился на Любу, которая поспешно отвела взгляд. Конечно, кроме оскорбленной гордости никакой опасности ей и бабушке не грозило, подобные личности рискуют только языками чесать, так что вроде благодарить не за что. Да и вообще слишком сильно произошедшее напоминает спектакль — выскочил, как будто из-под земли вырос, богатырь и разогнал хилых ордынских захватчиков одним своим видом богатырским.

Смешно. Почти.

И все же...

— Это вам. — Бостон склонил голову, оставляя цветы в ведре и засовывая руки обратно в карманы.

— Зачем же мне? Подарите лучше девушке, — старушка улыбнулась, косясь на Любу, которую, скорее всего, посчитала причиной вмешательства этого милого молодого человека.

Люба развернулась и пошла прочь, не оглядываясь.

Бостона уже звали друзья. За спиной слышались только постепенно удаляющийся шум рынка. К счастью, никто не стал ее окликать или догонять, так что вскоре Люба свернула за угол, на свою улицу.

Однако, как забавно, думала Люба, обходя похожие на большие кляксы лужи. Он готов драться. Кто бы подумал? Судя по ее наблюдениям, все, на что он готов — так это шантажировать и угрожать. Но со здравым смыслом не поспоришь — возможно, ради кого-то Бостон и готов драться. Кого-то он готов завоевывать. Не ее точно.

Хорошо хоть ему хватило ума не лезть с цветами. Да и вообще, так и непонятно, чего он на самом деле добивался? Может, просто хотел драки? У некоторых молодых и прытких руки так и чешутся съездить по чьей-нибудь физиономии, доказывая свое обезьянье превосходство.

Люба в очередной раз поправила корзинку. Вечером она пойдет на вечеринку, снова встретит там Бостона.

Сделает вид, что его не знает?

Что ничего не было?

Головоломка. Вот что ей напоминает Бостон — незнакомую головоломку, сверкающую изломанными гранями, которую при желании можно решить.

Но решать не хочется. Бывают девушки, которых хлебом не корми, только дай выяснить, что не так с молодым человеком, что у него внутри спрятано и как это вытащить наружу. Но не все же замороченные? У Любы уже есть на руках одна головоломка — Сашка, и тратит время, копаясь в нутре Бостона было бы непозволительной роскошью.

Люба вернулась домой, позавтракала, погуляла с братом, помогла тете с приготовлением обеда — и все это время думала. О чем? Сложно сказать одним словом. Думала о поникших в жестяном ведре, некрасивых и трогательных цветах. О босых ногах, ступающих через порог в холодную лужу. О тихой песенке, которую Сашка напевал, когда перед сном переодевался в пижаму. О разных формах сюрпризов, которые преподносит жизнь. О схематическом изображении принцев и злодеев, принятом в сказках.

Об упавшей монетке, которая еще бьется и звенит, и не видно, что выпало — орел или решка?

О деталях головоломки, которую не ей предназначено собрать.

Глава 8

Вечеринка удалась.

Люба и не подозревала, что в пригороде столько дорогих машин, пока не увидела забитый иномарками двор и свободное от деревьев место вдоль забора. Небо освещали яркие белые прожекторы и от музыки, казалось, трясется земля. Да уж, не хотелось бы жить поблизости.

В самом доме грохот стоял ничуть не слабей. Любу никто не встречал, впрочем, как и остальных гостей — прямо за ней в дом ввалились трое нетрезвых парней с разводами маскировочной краски на лице и в штанах, грязных по колено и никто не сказал ни слова против.

Ступив за порог, Люба ухнула в будоражащую, кипящую нервной энергией толпу, которая явно не утруждала себя заботами и тревогами о дне насущном. Вокруг царил драйв, безудержный отрыв, эмоциональный и физический взрыв, которому когда-то раньше повиновалась Люба. Молодежный бог, которому она поклонялась в городе. Смех почти перекрывал музыку и группы людей разной степени опьянения носились по немалой гостиной, холлу и столовой, чуть не сшибая стены и временами сшибая друг друга. Практически везде верхний свет выключили, отчего помещение погрузилось в полумрак, кроме тех мест, где разливали спиртное. Вот чего было предостаточно, так это спиртного. Между пустой зоной с цветными шарами под потолком, предназначенной под танцпол и зоной с мебелью втиснули длинный стол, сплошь заставленный бутылками, бокалами и плоскими тарелками с закусками. Во входе на кухню поставили барную стойку, за которой имелся бармен. Прямо сейчас он показывал один из своих профессиональных фокусов, жонглируя двумя бутылками.

Несмотря на поднявшую голову память, желания танцевать не возникло, как и желания искать вокруг знакомых. Люба даже не приглядывалась к окружающим, а сразу отправилась на поиски места, где можно устроиться, обернуться змеиным телом вокруг облюбованного камня и приготовиться к защите своего покоя.

Впрочем, желание тишины и покоя в такой атмосфере не имело шансов удержаться и быстро растворилось в пропахшем чем-то душистом полумраке. Люба поняла, что общая атмосфера расслабленности и вседозволенности все-таки на нее подействовала. Конечно, она тоже человек и помнит, пусть и смутно, как надо отрываться.

Самое смешное — ее открытое нежелание общаться, улыбаться и обмениваться оценивающими взглядами привело к прямо противоположному результату и Люба привлекла массу ненужного внимания. Впрочем, она его ожидала, потому что впервые после приезда к дяде подбирала наряд и оделась так же, как одевалась на вечеринки в городе. Комплект, который она выбрала для вечера, очень любил ее прошлый молодой человек. Он называл Любу 'моя строгая учительница' и при этом обязательно пошловато улыбался. Но тогда Любе не очень хотелось признаваться себе, что подобные улыбки ее бесят и она просто улыбалась в ответ. Такие вечера обычно заканчивались у него дома вполне предсказуемым образом.

Пусть теперь вспоминает...

Впервые Любе в голову при мысли об оставленном в городе парне пришли мысли, окрашенные чем-то отличным от тупого равнодушия. Немного, совсем слегка, но покрытые злорадством.

Она даже замерла на миг, любуясь переливами огненного на сером, а после вернулась в настоящее. Впрочем, окружение не способствовало дурному настроению.

Первый желающий познакомиться появился возле Любы, стоило только сесть на диванчик в углу и закинуть ногу на ногу. Этот комплект одежды получился сам собой, хотя все вещи она купила по отдельности и специально не подбирала. Вполне может быть, они сами к себе подобрались, ведь бывает же, что предметы тянутся друг к другу так же, как тянутся люди?

Вызывающе короткая клетчатая юбка, собранная крупными складками сама по себе смотрелась довольно глупо, но вместе с облегающей плотной черной водолазкой с высоким горлом и короткими рукавами и с высокими узкими сапогами вид неуловимо менялся. А уж когда она делала такую прическу — простой узел на затылке, а в макияже делала акцент на тонкие стрелки на веках и ярко-алые губы, эффект сшибал с ног не только ее молодого человека. Он, кстати, любил демонстрировать Любу в таком виде друзьям. Пожалуй, впервые он захотел ее представить, именно когда увидел в этом образе. В тот день, если память не изменяет, Люба на что-то злилась, потому нацепила на скорую руку первое, что нашла в гардеробе, парой движений скрутила волосы и легко мазанула губы помадой.

И произвела своим появлением фурор.

Сегодня, правда, такого успеха не случилось, но учитывая огромное количество людей, результат все равно получился очень даже впечатляющим.

Молодой человек утверждал, наряду не хватает нитки крупного жемчуга на шее, но Люба отказывалась надевать бусы и наоборот, снимала даже подаренный родителями на совершеннолетие крестик, с которым до недавнего времени вообще редко расставалась.

Теперь Люба расправила юбку, выпрямила спину и скорчила одну из тех гримас, которые красовались на лицах американских фотомоделей тридцатых лет — болтанку из презрения, наивности и хрупкости.

— Охренеть, ты такая сексуальная, стильная, шикарная! Скажи, что ты мне не снишься! — нетвердым голосом заявил подошедший кандидат на знакомство, его глаза плавали, как и улыбка и, судя по всему, комплимент он заучил чуть ранее наизусть и теперь пользовался им при каждом удобном случае.

Люба коротко и крайне многозначительно покосилась на него краем глаза и отвернулась, а незадачливый кавалер быстро отвалил и поплыл на поиски следующей красавицы. Люба так умела, научилась за годы посещения клубных вечеринок поставить на место всего за пару секунд и даже на пьяных в большинстве случаев действовало.

Интересно, а какой реакции они ждут на комплимент из серии: 'Если ты такая красивая, то почему накрашена? А если такая страшная, то почему не наливаешь?'.

Впрочем, Люба моментально о нем забыла, потому что собиралась сегодня вечером играть королевскую роль гостьи, которая сама выбирает. Эта необходимость сделать хоть что-нибудь, сломать тягостное одиночество, закрыть глаза и не думать, что происходящее — просто временный обман, оказалась слишком навязчивой, чтобы пытаться закрыть на нее глаза. Да и зачем?

Второго кавалера она остановила еще на подлете. Не успел тот попятиться, как сердце налилось горячей кровью и стало очень тяжелым, стремясь упасть вниз. Люба посмотрела вперед, ориентируясь на излучаемый с той стороны холод и увидела Бостона. Мебель в гостиной передвинули и диван, на котором он сидел, теперь оказался стоящим на расстоянии примерно десяти метров и до сего момента находился в темноте. Если бы один из прожекторов над танцполом не повернулся в эту сторону, Люба его еще долго бы не заметила.

И вот вопрос — от него шел холод или наоборот, тепло?

Бостона окружало целых три девицы. Две в серебристо-белых одинаковых платьях сидели по левую руку и беззаботно болтали между собой, не забывая периодически обращаться и к нему, а по правую девушка в шикарном синем платье прислонилась головой к спинке дивана и неотрывно смотрела на Бостона влюбленными глазами.

А он без улыбки смотрел на Любу.

Она ухмыльнулась. Боже, как они все предсказуемы! Сейчас будет демонстрировать, насколько он популярен. Пару безумных подружек предъявит, мол, обрати внимание, какой я крутой, модный, активно пользующийся женским спросом самец и не забывай, как тебе повезло, что я вздумал одарить тебя своей благосклонностью. В общем, скука смертная.

Бостон отвернулся, протягивая для приветствия руку кому-то из подошедших парней и Люба, не желая включаться в его примитивную игру, перешла на осмотр других гостей.

— Привет.

Рядом плюхнулась Эсфиль, цепко держа за руку тут же повалившуюся на диван незнакомую девицу, стриженную так коротко, что волосы больше походили на щетину, которая вырастает на третий после бритья день. Кроме того, девица отрубилась, как только упала на мягкую поверхность.

— Миленько, — Эсфиль покосилась на Любины коленки, обтянутые тонкими бежевыми колготками. — Чего ты тут делаешь? Тебя Бостон позвал? Все в порядке?

— Я тут сижу. Да. И еще раз да.

— Хм... Ты уверена, что контролируешь ситуацию? — раздраженно повторила Эсфиль.

Любина голова как на шарнирах развернулась и она снова уставилась на Бостона.

Теперь у всех сидящих на диване в руках находились бокалы, Бостон поставил свой на колено, девушка в синем томно водила пальчиком по краешку стекла, так и норовя сунуть этот пальчик Бостону под нос, а одна из девушек в белом что-то говорила ему прямо в лицо, судя по всему, громко и визгливо. Ни одну из них не волновало, что Бостон, похоже, обращает на них внимания не больше, чем на парочку снующих среди толпы официантов, потому что прикован к другому объекту.

Любе показалось, воздух между ними дрогнул.

— Мне не нужна помощь, — спокойно сказала она.

За щеки схватили пальцы и Эсфиль насильно развернула Любину голову к себе.

— Я знаю его как облупленного. Он что-то задумал, зуб даю! Да блин, все зубы! Ты уверена, что все нормально?

Как только пальцы ослабили давление, Любина голова развернулась и встала на прежнее место, отчего глаза снова оказались прямо напротив Бостона.

— Мне не нужна помощь, — слегка улыбнулась Люба и подалась вперед, расправляя плечи.

— Эска... Ты чего тут? — очнулась и пробормотала коротко стриженая.

Эсфиль сильно сморщилась и скороговоркой проговорила:

— Бажена, знакомься, это Люба. Люба, это Бажена, всем очень приятно.

Люба изволила оторваться от лицезрения молодого бога, как он себя величал и заглянула в удивительно умные и совершено пьяные глаза, больные и настороженные, как у бездомного пса.

— Ты пришла кого-то убить? — с сарказмом поинтересовалась Бажена.

— Нет.

— Так вот, — влезла Эсфиль, — я вас обоих видеть не хочу! Я хочу один вечер, хотя бы один вечер не париться, а просто отдохнуть! Так что если заметите меня поблизости, сделайте вид, что мы незнакомы. Я серьезно! На сегодня мы с вами люди посторонние.

Эсфиль стремительно поднялась и ушла.

— Ну что, Любовь, не желающая никому смерти, — ухмыльнулась Бажена, пытаясь принять сидячее положение. — Оторвемся?

— Посмотрим, — Люба снова вернулась к прежнему занятию. В доме было довольно жарко, но малоподходящая для гламурной вечеринки толстовка Бостона все еще оставалась на нем, что по соседству с вечерними платьями окружающих девиц смотрелось странновато.

— Я вижу, ты в этой компании новенькая. А я тут всех знаю, могу ввести тебя в круг общения, так сказать, если хочешь. Не всех принимают, если ты понимаешь, о чем я. Так что скажешь? Хочешь?

Но Любе было некогда болтать, она была жутко занята, потому что смотрела на Бостона.

Первый бокал ей в руку сунули проходившие мимо ребята, которые тащили целый поднос. Люба попробовала напиток и решила, что джина в коктейле слишком много. Она не собиралась пить, даже назло своему практически полному отражению на диване напротив, который держал в руке стакан и ни разу из него не отпил.

Через несколько минут Бажена вынула стакан из Любиной руки и продолжила болтать.

— ...когда они шампанского опились так, что наблевали в бассейн. И Алмазные глазки тогда ныряла, замотавшись в простыню, запуталась в воде и чуть не утонула. Вот дура, и до сих пор как наклюкается, так на Бостоне висит, не оттянешь.

Люба очнулась всего на секунду, поискав взглядом что-нибудь похожее на часы. Вряд ли она сидит тут больше часа, но кто знает? Нет, часы отсутствовали.

— Уважаю, — развязно усмехалась Бажена. — Ты не претворяешься, тебе правда, плевать, что я рассказываю про прошлых баб Бостона, хотя ты глаз с него не сводишь. На самом деле волноваться не стоит, в этом плане Бостон молоток — раз расстался, назад не вернется. На второй круг не заходит. Между прочим, я с ним не встречалась. Но просто потрясно, как он на тебя смотрит. Ты с ним спишь?

Люба усмехнулась.

— Я хочу остаться одна, — мягко сообщила она Бажене, даже не соизволив обернуться. Ничего не должно отвлекать. Та, кажется, обиделась и даже демонстративно бурчала что-то себе под нос, но все-таки ушла.

Бостон в безмолвном тосте слегка приподнял бокал, полностью игнорируя очередного собеседника, на этот раз стоявшего рядом парня. Девушка в синем слегка поменяла позу и казалась, временами дремлет, но открывая глаза, неизменно находила его взглядом.

Люба непроизвольно сделала ответный жест пустой рукой. Даже не она... само тело сделало. Ответило.

Через пару минут один из официантов принес ей коктейль.

— Вам просили передать.

— Кто?

— Хозяин дома.

Люба приняла бокал и молча отпила. Бостон синхронно отпил из своего.

К нему подошли еще знакомые, музыка наплывала и губы жгло от лайма и крупинок лимонной кислоты, покрывавшей край бокала. А вот спиртного в коктейле оказалось всего ничего, как будто заказавший его человек точно знал, что пьянеть ей не захочется.

Странно было сидеть тут одной среди огромного количества людей и чувствовать себя так, будто вокруг шумят волны, дуют ветра, а ты не такой, как все.

Как же она завидовала этой девице в синем, только оттого, что та может позволить себе бесконечные страдания и дни, потраченные на пустое времяпрепровождение вроде безответной любви. Что может часами смотреть на него, о чем-то мечтая и знать, что скоро будет новый вечер и она снова может просто находиться поблизости, сможет прислониться головой к дивану и сладко переваривать свою боль, раз за разом, круг за кругом.

Простая уверенность в завтрашнем дне, которой у Любы нет.

Предназначенная ей жизнь так и стояла перед глазами, щетинясь острыми правилами.

Никогда не бросаться головой в омут. Не терять голову. Никогда не позволять себе беспечных или опасных выходок, потому что на тебе слишком большая ответственность за родного человека. Слишком большая для двадцати с хвостиком лет, да еще когда усталость и обыденность стали такими постоянными спутниками, что каждый день с самого утра уже серый, свет в нем погас, а воздух протух.

Новоприбывшие собеседники Бостона были еще трезвы и сразу обнаружили, куда направлено его внимание, причем настолько полно, что он практически не реагирует на вопросы и приветствия. Люба специально не следила, но они стояли так близко к Бостону, что невозможно было не увидеть, как девчонки смотрят в ее сторону, а потом начинают перебрасываться между собой комментариями, явно далекими от приличных.

А Бостон не реагировал, не стал ни останавливать их, ни защищать девушку, на которую смотрел, не отрываясь. Но Люба совсем не разозлилась, потому что и сама не реагировала, так, отмечала на краю сознания, как нечто из разряда пустого и неважного.

Никогда не прыгать в чистоту горного воздуха.

Подружки рассмеялись с откровенной издевкой.

Никогда не узнать свободного полета по дороге к смерти.

Бостон заторможено пошевелил рукой, разминая запястье и музыка заполнила комнату так плотно, что не осталось даже воздуха вздохнуть. Пол под ногами дрогнул и закрошился, а сидение стало твердым, как камень. И кровь бушевала, практически вскипая. И потолок раздвигался, так широко, как бывает только в полной темноте.

Идти только по ровной дороге.

А ведь небо так близко, всего протяни руку...

И все это было так легко остановить... Вернуться в нору.

И невозможно из-за человека напротив.

Человека ли?

Музыка на миг оборвалась и смех зазвенел везде, будто существовал сам по себе.

Все так неважно, когда небо над головой расстилается до горизонта, бесконечно далеко и ровно.

Когда у тебя впереди полно времени, ты можешь подбираться к высоте постепенно. Обмениваться с небом улыбками и легкими прикосновениями. Дышать одним воздухом и делать следующий шаг, только хорошенько отдохнув и уверившись в собственных силах.

Но у нее не было времени, только вырванная украдкой короткая передышка, один-единственный глоток влажного воздуха, а потом снова иссушенная мертвая пустыня.

Монетка звенела, кружась по полу и, наконец, замерла.

Люба сделала выбор.

Она поднялась вместе с очередной волной музыки. Девчонки насторожились, а одна даже обрадовалась, выступая вперед, будто была не прочь от оскорблений перейти к рукоприкладству. Но Люба этого не заметила, она сделала несколько шагов и остановилась прямо напротив Бостона, практически прикасаясь ногой к его коленям.

Она ничего не сказала, так как знала, что музыку ей не перекричать, а просто смотрела поверх его головы. И еще знала, что он услышит, даже не услышит, почувствует. Через несколько секунд Люба развернулась и не оглядываясь, направилась к лестнице. Только у подножия задержалась и тут же ощутила на открытой шее его дыхание. Похоже, в поднятых наверх волосах тоже есть свои преимущества.

Она поднялась по лестнице на второй этаж, прошла по коридору и остановилась у двери в его комнату. Всего на миг. А потом толкнула ее и вошла.

Дверь мягко отворилась, открывая уже знакомую обстановку. Люба оглянулась. Из окна лился свет, но совсем слабый, потому что оно выходило на противоположную от лужайки с установленными прожекторами сторону дома. Полумрак казался совсем домашним и очень правильным, здесь и сейчас ему самое место. Кровать не впечатлила, зато у стены валялись бесформенные кресла.

Эта комната как будто ждала их появления.

Это было больше, чем Люба могла вместить. Она вздохнула и повернулась к Бостону.

— Ты... — он смотрел очень серьезно и заговорил тоже серьезно, видимо, действительно желая спросить что-то важное, но Люба больше не желала разговаривать.

Вокруг слишком много свежести и темноты, чтобы их игнорировать.

Вокруг слишком много воздуха.

Вокруг было так тихо, будто внизу совсем не ревела музыка и кучи людей не прыгали по танцполу и не орали друг другу, пытаясь выделиться или просто докричаться до тех, кто не хотел слушать.

Она обманчиво мягко взяла его за толстовку на груди. Смяла ткань в пальцах и развернула его к стене.

Выбор сделан, определился в момент, когда принц и злодей слились в одно лицо, театрально-постановочную личность, которой так или иначе, рано или поздно придется отыграть свою роль. Почему бы не сейчас?

Бостон еще пытался что-то произнести, когда Люба толкнула его, роняя в мягкое кресло и конечно, он замолчал и подчинился, а потом она уселась сверху. Кресло смялось, проседая под их тяжестью практически до пола, носки Любиных сапог со скрипом заскользили по паркету, а его теплое тело сквозь тонкие колготки ощущалось как разгоряченная печь.

— Ты правда собир...

Люба подняла руки и обхватила его за шею, а потом наклонилась и поцеловала. Крепко, вжимая затылком в стену и зарываясь пальцами в волосы, а потом с сильным нажимом проводя по коже головы.

Потом опустила руки ниже, на секунду обхватывая одна поверх другой шею и слегка отодвинулась. Бостон тяжело дышал.

— Расстегни, — она сняла с талии его руку и потянула к своему сапогу. Так, по бедру и колену. Горячие пальцы на бедре. Горячие пальцы на колене. Горячие пальцы, обхватившие поверх сапога щиколотку. Бостон послушно нащупал молнию и потянул вниз. Потом вторую.

Радовало, что покрой юбки позволял творить, что угодно. Тем более, когда больше не хочется ждать.

Так или иначе, теперь ему придется отвечать за свои слова.

Люба всего на секунду поднялась и отошла в сторону, сбрасывая обувь. А потом задрала юбку и одним резким движением стянула колготки вместе с трусиками.

Он потрясенно выдохнул. Столько изумления... Любе не хотелось отвлекаться, переключать внимание на что-то другое, она опустилась на прежнее место, чувствуя голой кожей ягодиц шершавую ткань джинсов и тут же начала расстегивать его ремень.

— Подожди, Люба... Я вдруг понял. Это неправильно. Серьезно, забудь, что я говорил, мне не нужно, чтобы ты делала то, чего не хочешь.

— Поздно.

— Я придурок, знаю.

— Замолчи.

— Оказывается, я так не могу.

— Придется.

— Ты будешь жалеть. Ты же меня не хочешь.

Люба усмехнулась. Разве она не упоминала, что за свои слова нужно отвечать?

— Хочу.

— Что?

— Я хочу узнать, какой ты. Пусть даже ненадолго. Так что не мешай.

— Подожди, ну давай я хоть...

— Тс-с-с-с, — Люба зажала рукой ему рот и распахнула глаза, на секунду заглядывая в его нечеловеческие зрачки, чтобы убедиться — он слышал и услышал предупреждение, а потом снова его поцеловала.

Наклонившись к тумбочке, Люба открыла верхний ящик и на ощупь нашла пачку презервативов. Как предсказуемо...

Хоть в чем-то он предсказуем.

Очень быстро Люба расстегнула ширинку на его джинсах, разорвала жестяную упаковку, игнорируя свои трясущиеся руки, надела на него резинку, приподнялась, подаваясь вперед и направила его в себя.

Прыжок в бездонный воздух оказался самым безумным из всех, что она совершила в прошлом, впрочем, как и ожидалось.

Это было дико и очень необычно. У Бостона не получалось толком задрать узкую водолазку, не получалось достать губами до ее груди и в конце концов он прекратил попытки, просто обхватив ладонями ее спину и переключившись на губы, пытаясь их поймать, пока Люба двигалась, но она не отвечала, сосредоточившись на другом. Приходилось упираться рукой в стену за его шеей, а второй держаться за его плечо.

И это было лучшим, куда более огромным, чем все пережитое прежде. Прежде она никогда не занималась любовью в одежде. Никогда не приставала первой, так грубо и дико, без предварительных разговоров по душам, к человеку, у которого нет с тобой ничего общего.

И эта глупая неосторожная выходка во время, пока они двигались, казалась настолько правильной, что не жалко было последующей расплаты, в чем бы она ни заключалась.

Что-то должно греть тебя остаток жизни, который будешь вынуждена посвятить тем, кто в тебе нуждается. Целиком и полностью отдать тем, кто иначе не выживет. Когда горный воздух на секунду задержал падение, оказавшись куда более упругим, чем представлялось, Люба поняла, что у нее будет это — небольшая память, которая станет скрашивать серость грядущих будней.

А потом сорвалась и упала...

И он падал вместе с ней.

Люба замерла, устало упираясь лбом в его лоб, их дыхание смешивалось, постепенно успокаиваясь.

Ее ребра почти трещали, так крепко Бостон сжимал руки.

Она сидела так немного дольше, чем следовало, а потом отодвинулась и встала, освобождаясь сразу от всех частей его тела.

Он мягко подскочил следом, придерживая джинсы руками. Это выглядело так забавно... что на губах даже выступила улыбка, но Люба ее проглотила, как горькую таблетку. Бостон тем временем потянул руки к ее юбке.

— Хочу тебя раздеть, — заявил он. Его глаза горели.

— Зачем? — Люба отодвинулась, наклонилась и подобрала с пола свое белье. Близость таяла, сказка растворялась, показывая свой неприглядный скелет. И скелет был именно тем, чем казался — неинтересным набором твердого, бессмысленного и мертвого.

— Хочу увидеть тебя без одежды.

Люба повернулась к нему спиной и быстро натянула трусики и колготки на место. Поправила сбившуюся вокруг пояса водолазку.

— Не вижу смысла, — сухо сказала она, причем без притворства, эмоций на самом деле не осталось, потому что они выгорели за минуты безумного хаотичного падения и ничего после себя не оставили.

Кроме памяти. Памяти о чем-то теплом и светлом, что крошечным мягким огоньком осталось лежать на ладошке. Эту краденую кроху не хотелось трогать, чтобы случайно не повредить и не испачкать.

— То есть? — он дернул ее за локоть, заставляя Любу развернуться. Силу не рассчитал, поэтому она почти проехалась на скользких колготках, как на коньках, вокруг своей оси.

А джинсы он застегнуть успел, значит, тоже не особо расслаблялся.

— Я получила, чего хотела, теперь хочу выпить и потанцевать, — спокойно заявила Люба, выпрямляясь и проводя руками по волосам. Если прическа и растрепалась, то этого не ощущалось. Повезло.

Талию обхватила его рука, а лицо исчезло с поля зрения, когда он ткнулся носом ей в плечо. Люба подумала, что он спрятался, потому что не хочет показать, что расстроен таким довольно пренебрежительным заявлением, хотя она сейчас не чувствовала чужой обиды, не смогла бы понять, насколько сильно способна обидеть, потому что сама оставалась пустой. Все ценное пряталось в сжатой ладошке, а оттуда вскоре перекочует под замок и тщательную охрану.

Наверное, Бостон обиделся, Люба бы на его месте точно обиделась. Но надо же, какая ирония, в этот раз им успели воспользоваться раньше, чем он, подумала Люба, пытаясь понять, что наделала и к каким последствиям эта выходка приведет.

Но главное — в ней отсутствовало даже подобие жалости о том, что между ними только что произошло.

— Я тоже умею бить ниже пояса, — негромко сказал Бостон, скользя губами по ткани, которая повторяла движение по коже, правда, делая их уже не таким теплыми и нежными. — Но ты верно рассчитала, я не могу ударить слабого. И все же просчиталась. Ты останешься здесь, под замком, а когда я... в общем, позже поговорим.

— С какой стати...

Он пропал. Вдруг взял — и исчез. Люба слепо хлопала глазами, но в полумраке видела только мелькнувшую тень и как вслед за ней захлопнулась дверь.

А затем раздался щелчок замка, в котором провернулся ключ.

Она подошла к двери, скользя босыми ногами по прохладному паркету и решительно ее толкнула, но ручка не поддалась. Получается, Бостон действительно ее запер?

Впрочем, заточение почему-то не вызвало никакого возмущения или протеста. Даже хорошо, что не надо спускаться вниз прямо сейчас и снова видеть всех этих мальчишек и девчонок, живущих самой счастливой на свете жизнью, в большинстве своем именно благодаря тому, что этого не понимают.

Люба доплелась до кровати, заползла на нее, вытянула из пучка на затылке шпильки, которые бросила прямо на пол, легла на одеяло, подтянула к груди подушку и широко зевнула. Конечно, время еще ранее, обычно она ложилась на несколько часов позже, но ведь и день сегодня не из обычных, слишком много в нем поступков, далеких от разумных.

А все-таки, какой тут приятный полумрак, света ровно столько, чтобы чувствовать себя не как потерявшийся в страшной темноте ребенок, а как подросток, которого загадочный летний вечер завлекает в компанию себе подобных.

Люба закрыла глаза, растянулась во весь рост и почти сразу заснула.

Глава 9

Бессмысленный, какой-то фрагментарный сон прервался, как ни странно, от пробравшегося под веки утреннего света, который очень ощутимо щекотался. Люба сморщила нос и приоткрыла глаза.

Свет лился из окна. При этом рассвет как таковой не наступил, так что комнату заполнял приятный и уютный полумрак, который даже по углам сегодня не скапливался, а с самыми мирными намерениями равномерно рассредоточился по всей площади.

Дождя сегодня не было, но на улице шумел ветер. Так громко, будто в оконных проемах отсутствовали стекла или, по крайней мере, были настежь распахнуты, что конечно звучало сомнительно.

Бостон спал рядом, спиной к окну, так же, как Люба на животе, до плеч прикрытый клетчатым покрывалом. Люба неторопливо изучила линию торчащей скулы, очертания щеки, переходящей в уткнувшийся в одеяло нос и выглядывающее из спутанных волос ухо. Острым оно не было, хотя Любе казалось, ее совсем не удивит, если ее новый 'друг' вдруг окажется натуральным эльфом. Или не совсем натуральным, а просто чудаком, который ради достижения максимальной похожести на объект своего преклонения готов даже менять свою внешность с помощью пластических операций. Придурков то на белом свете полным-полно.

От обтянутого футболкой плеча Люба взгляд отвела и обнаружила, то и сама укрыта легким одеялом, местами даже заботливо подоткнутым, только благодаря которому, скорее всего не замерзла. Некоторым людям под утро всегда становится холоднее и сложно заснуть, не закутавшись в одеяло, как гусеница в кокон. Она из их числа.

Проведя рукой по мягкой ткани, Люба снова перевела взгляд на Бостона и сразу уткнулась в его толком не вынырнувшие из сна глаза с заволоченной серебристым туманом радужкой. Медленно моргнув, он заворочался, вытащил из-под одеяла руку и повернулся на бок к Любе лицом.

— Проснулась? — пробормотал. Вопроса в голосе не содержалось, потому и ответа не последовало. Люба, конечно же, промолчала.

— Ну ты и дрыхнешь, как медведица в зимней спячке, фиг разбудишь. А я-то расстарался, заявился под утро, горланя песни и обвешанный девицами, как гирляндой, с головы до ног, чтобы полюбоваться на твою реакцию и что в результате? Ты дрыхнешь себе посреди моей кровати, девицы злятся, ругаются и уходят, парни ржут и хлопают по плечам, а потом вместо выпить расходятся по домам, чтобы не мешать. Чему, интересно, не мешать с такой способностью начисто отрубаться? В общем, никакого веселья, — бурчал Бостон.

Люба собралась и столкнула с себя одеяло.

— Мне пора домой.

Бостон хмыкнул, переворачиваясь на спину, закинул руки над головой и принялся потягиваться. Люба в очередной раз поспешно отвела глаза. Каждый его жест выдавал прекрасную осведомленность в том, как сильно завораживают девушек такие вязкие, неторопливые движения.

— Я вчера... В общем, зря я вчера это сделала, так что давай просто забудем.

— Даже так? — потягиваться он резко перестал.

— Да. Я тоже иногда делаю глупости. Вчера была глупость. Не стоило... В общем, давай просто забудем, а? Все равно у нас с тобой ничего не выйдет.

— Вот как? — изумленно выдавил он, растягивая слова. Люба видела, что он забавляется и ведь получалось, что о чем-то большем он, собственно, никогда и не заикался. Речь шла только о недолгом необременительном отдыхе. Так что ее слова прозвучали, по меньшей мере, глупо, но по сути, ее мало волновало, как они звучали. Люба принялась подниматься.

Раньше, чем она успела сесть, Бостон дернул ее за руку, подсекая и завалил обратно на кровать. И тут же отпустил.

Любе не хотелось начинать игру в кошки-мышки. Совершенно ясно — он против того, чтобы не только отпускать ее домой, а даже позволить встать с кровати, и готов принимать меры, чтобы удержать ее на месте, но по крайней мере, все его действия не ведут к чему-то большему.

Пока не ведут.

— Слушай, — Люба не стала повторять попытку встать, а вместо этого на минуту задумалась. — Давай не будем портить друг другу нервы? Не будешь же ты заявлять, что вчера вечером я тебя смертельно оскорбила? Ничего же особенно не случилось, такое происходит на каждом шагу. Тебя что, никогда не бросали? В этом нет ничего такого уж ужасного. Ты правда хочешь сказать, что всегда успевал бросать их первым?

Люба не сразу заметила, как он замер.

— Бросали, — коротко ответил Бостон.

Люба постаралась не заметить странную тень обиды, которая будто тюлью накрыла ей голову, стараясь помешать видеть четко.

— Ну так чего ты тогда как...

— Меня бросил друг, — перебил Бостон.

Люба от удивления замолчала и просто захлопнула рот.

— Однажды меня бросил человек, которого я любил как родного брата. У меня не было до него братьев. И теперь нет. А он меня бросил. Знаешь, как? Он просто взял и умер. Он оказался таким... таким хрупким. Я даже не понимал...

Люба молчала.

— Ты тоже очень хрупкая.

— Я?

— Конечно. Тебя может не стать в любой момент.

Она равнодушно пожала плечами.

— Ну, мы все смертны. Но я здорова и, в общем, не очень-то и хрупкая...

— Ты очень хрупкая, — перебил Бостон и Люба снова замолчала, решив не тратить время на пустые споры. Похоже, у Бостона пунктик насчет быстротечности человеческой жизни и ее неизбежного исхода. Ну что поделать, всем эта мысль не нравится. Если об этом думать, поэтому никто не тратит свое время на пустое обдумывание смерти, которой невозможно избежать. Тем более, когда это еще будет?

— И все-таки я пойду.

— Нет.

Люба смотрела, как он по-прежнему лежит на боку, заложив руку за голову и спокойно смотрит ей в лицо.

— У меня дома брат. Я не понимаю, как ты мне можешь помешать, не нарушая напрямую закона. А если ты это сделаешь, я тебя посажу. Мне уже плевать, будь что будет. Буду президенту писать, раздую скандал по телевиденью, позвоню на все телеканалы, во все газеты напишу, устрою кипиш в интернете. В общем, мне терять нечего.

Она ожидала насмешек или угроз, но Бостон молча думал. По его щеке полз солнечный лучик и от этого зрелища становилось больно.

Нет, ничего не может быть. Кому нужны отношения с человеком, у которого довесок в виде беспомощного родственника? С такими возможны только краткосрочные романы. Возможно, когда-нибудь попозже, через несколько лет Люба и опустится до такого — встречаться, зная, что от тебя нужно всего лишь пару вечеров секса. Возможно, когда-нибудь. Но не сейчас. Не с ним. Не этим утром, когда она еще не готова смириться.

Люба приподнялась и сползла с кровати на пол, будто с трудом выбралась из густого хваткого желе. Слишком много времени она тут провела, так, что даже начало казаться, будто все не так уж и печально.

— Подожди.

Ну вот! А Люба-то мечтала, что он отпустит ее без скандала, просто так. Но чего скрывать, понимала, что это мечта из разряда, что на огни новогодней елки, как мотыльки слетаются Дед Морозы и Санта-Клаусы.

Люба упрямо попятилась к двери, не сводя с него предупреждающего взгляда. Она готовилась драться. Она так устала от необходимости отстаивать то, что казалось, ей давно принадлежит по праву. Например, свободу выбора.

И пусть даже она выбрала самоубийство.

Никого не касается!

Бостон валялся на кровати, улыбаясь.

Люба выдохнула. Сволочь какая!

— Люба, — сказал он, лениво вытащив из-под головы ладонь и принялся скрести ногтями себе бок прямо поверх футболки. — Хочешь, я покажу, что мир совсем не так прост и печален, как ты себе вообразила?

— Ты о чем?

— В твоей жизни ничего не осталось. Твой дядя слишком серьезно относится к своим опекунским обязанностям, твоя тетя тебя боится, да и друзей-то не осталось.

Люба от изумления застыла на месте.

— Ты даже парня своего не вспоминаешь, — негромко, вкрадчиво продолжал он. — Не вспоминаешь даже то последнее, что между вами оставалось. Вот с чем-чем, а с этим я тебе точно могу помочь.

— Ты что, подслушивал? — Любу от приступа ярости почти тряхануло. Как мерзко, когда самое сокровенное становится известно кому попало! Это даже хуже, чем подглядывать за голой! Даже секс не дает права лезть в душу!

— Нет, — он уверенно качнул головой. — Подслушивают чужие разговоры, а ты говорила со мной.

— Это подло! — выплюнула Люба, не желая даже задумываться над таким неожиданным заявлением. — Хотя, что с тобой говорить! Ты, наверное, младенца на завтрак сожрешь и не поморщишься! Ты падальщик, Бостон! Ты самый настоящий падальщик! Пожиратель трупов!

Он неожиданно и очень сильно побледнел.

— Ты не хочешь меня слушать?

— А кто ты мне такой, чтобы тебя слушать? Что ты сделал такого, чтобы тебя слушать? С какой стати?!

Он неторопливо, но уже напряженно стал подниматься.

— Тогда тебе, правда, пофигу, как ты проведешь остаток жизни? Хочешь сдохнуть и действительно стать падалью? Добычей любого падальщика вроде меня?

Люба насторожилась.

— Ты о чем?

— Я приму в подарок пару месяцев твоего общества. Раз уж тебе плевать. Раз уже тебе некуда их деть. А я найду им применение...

— Как же ты меня достал! — прошептала Люба. Мысль отдать кому-то себя по той просто причине, что себе самой она не нужна, удивила и сделала больно. Неужели, правда, не нужна? Совсем?!

Бостон, наконец, встал, слегка покачнувшись и его глаза очень ярко сверкнули.

— Хватит, — сказал он и его голос мгновенно перестал напоминать человеческий. Таким мог бы разговаривать робот в детских мультиках или механизированный автоответчик времени.

Любы застыла, завороженная преображением смазливого бездельника и бабника в сгусток холодной ожившей нервной энергии. Его кожа серебрилась, бросая отблески на полированный металл окружающей мебели и казалась такой же холодной и искусственной. Даже в волосах проскальзывали искры.

— Сядь, — приказал он.

Любы прислонилась к стене у двери и послушно сползла спиной по стене, опускаясь на корточки.

Потом он окончательно покрылся серебряной пылью, смазавшей в бесцветное пятно одежду. Слитным, отрывочным движением, будто из пяти кадров съемок оставили только три ключевых, Бостон переместился к компьютерному столу и протянул руку. Рука проникла сквозь монитор, показавшись позади.

Люба как со стороны услышала свой судорожный полувздох-полувсхлип.

— Тебе настолько не нравилась твоя прежняя пропащая жизнь? Тебя все так раздражало? Ну вот. Есть что-то другое. Есть я.

— Что ты делаешь? — прошептала Люба, не в силах отвести глаз от проворачивающейся в мониторе руки.

— Я не человек.

Это и так было очевидно.

— Кто ты?

Теперь он улыбался очень довольно. Вытащил руку, придерживая дернувшийся монитор за край и приблизился к Любе. Она судорожно сжалась.

— Не подходи.

И тут же увидела перед собой его ноги в серебристых джинсах. Даже сквозь серебро был виден шов и пятна потертостей на коленях.

— Я хочу, чтобы ты немного пожила здесь, у нас в гостях и думаю, теперь ты понимаешь, что не стоит игнорировать мои, заметь, крайне вежливые просьбы. Наши способности различны, как у муравья и компьютера. Ты и пискнуть не успеешь, как умрешь, если мне только захочется. Убить меня нельзя. Нельзя запереть, я прохожу сквозь закрытые двери. Мне не способны повредить телевидение, журналы, интернет и все люди, вместе взятые, пусть они даже пупок надорвут от усердия. Видишь, как все просто? Теперь просто оставайся тут. Тебе нужно подумать, насколько я знаю, люди плохо принимают такие новости. Но, так или иначе, принять придется.

Бостон отступил и вышел из комнаты. Люба набрала полную грудь воздуха.

Он не человек!

И приняла эту новость моментально. Мало того, она удивительно точно легла на пустующее место, объясняя все странности: вызывающее поведение, отсутствие страха перед наказанием, замашки бога.

Вместо того чтобы переваривать знание о существовании чего-то нового, Люба неожиданно взорвалась от прилива сил. Оставаться на месте не было никакой возможности, потому она практически подпрыгнула, готовая немедленно приступать к поискам выход из ситуации, способа совладать с опасностью, способа избежать ее или хотя бы оказать отпор.

Она тихо выскользнула в коридор, быстро оглянулась и пошла к лестнице. Если не предпринять попыток спастись, вполне вероятно о Сашке позаботиться будет некому.

Уже подходя к лестнице, Люба услышала голоса. Присела, потом опустилась на четвереньки и медленно добралась до начала лестницы, где осторожно заглянула в щель между полом и лестницей.

Эсфиль сидела на диване, нога на ногу, скрещенные руки, отсутствие улыбки, а возле нее Игорь, согнув колени и упираясь в ковер носками своих кроссовок.

— ...поживет здесь. Надеюсь теперь, когда она знает всю правду, никаких проблем не возникнет. Да, Эсфиль? — усмехался Бостон, стоявший чуть сбоку. Люба видела только плечо и вихрастую голову. Руки в бока, все еще странно серебристая одежда... Голос потерял металлические нотки и звучал как раньше.

'Когда он не маскировался', — подумала Люба. А потом задержала дыхание и стала подслушивать дальше.

— Ты придурок, — негромко заявила Эсфиль. — Ты полный мудак, Бостон!

Игорь молча кивнул, соглашаясь.

— Да и плевать, — пожал плечами Бостон. — Зато теперь никто не будет пилить меня за человека. Она останется здесь.

— Ты не поэтому мудак, — зловещим тоном продолжала Эсфиль, застыв в напряженной позе. — Как ты мог забыть? Или ты вообще не знаешь приказа Джайзера?

— Какого приказа?

Игорь тоже повернулся к сестре.

— Да, точно, ты не слышал... — замогильным тоном прошептала Эсфиль. По Любиной спине заскользили волны холодного озноба. — Ты же тогда уезжал в горы и не застал. А мы забыли сказать. Помнишь, Игорь?

Тот на секунду замялся. Но встретившись с сестрой глазами, вдруг уверенно кивнул.

— Я виновата. Я забыла! — запричитала Эсфиль, неожиданно сильно хлюпая носом.

— Да что такое? Говори! — не сдержался Бостон, подаваясь вперед. Так как руки из карманов он не вынул, то ткань четко обрисовала сжатые кулаки.

— Первые решили, что если человек узнаёт о нашей сущности, он должен умереть.

Эсфиль подняла глаза.

— Тебе придется ее убить.

Бостон резко отшатнулся.

— Что?

— Ради общей безопасности. Люди слабы, но не стоит забывать, что они нас создали. Значит, при желании найдут и способ уничтожить.

— Нет, — оглушено прошептал Бостон.

— Мне жаль, — сказала Эсфиль, хлопнув круглыми покрасневшими глазами.

— Нет! — тверже повторил Бостон, как смерч развернулся вокруг своей оси и исчез за порогом.

Люба, с трудом заставляя двигаться одеревеневшие ноги и руки, поднялась и вернулась в его комнату. Машинально заперла дверь и уселась за стол Бостона, невидяще смотря в центр выключенного монитора.

Если бы она задержалась всего на пару секунд, то успела бы увидеть, как Эсфиль не сдержавшись, фыркнула, а Игорь улыбается все шире и шире.

— Так ему и надо, придурку, — спокойно сказала Эсфиль брату. — Пусть думает теперь, что и правда должен ее убить. Может в следующий раз начнет принимать решения теми мозгами, что выше пояса. Охренеть просто! Бостон, а купился на дохлую кошку!

— Да кто угодно бы купился, — Игорь подтянул ноги, и развернулся. — У тебя такое лицо было серьезное... Но а его видела? Как ты его обломала! За что тебя и люблю.

Они обменялись понимающими взглядами и улыбками.

— А знаешь, — задумчиво добавила Эсфиль, неожиданно бледнея. — Ведь он жутко испугался. Он так сильно испугался... кажется, за нее.

Игорь не стал отвечать, но кивнул, как будто согласился.

Но все это Люба пропустила. Сидя за столом, уперевшись ладонями в крышку и разворачиваясь на кресле то влево, то вправо, она просчитывала варианты спасения.

Они не люди. Эсфиль не человек. Игорь не человек. Бостон тем более.

Они не одни такие в мире. Господи, сколько их, таких существ? У них есть Первые, те, кто устанавливает правила и кого они слушают. Если кто и может отменить данный приказ, то только эти самые Первые. Конечно, убегать бесполезно. Никто не спрячет от таких существ. Никто не поможет.

Как такое может быть? Никто вокруг не знает! Люди не знают, с чем по соседству живут!

Хотя разве Люба знает все тайны мира? Наверняка вокруг столько всего, что на фоне скрытого существование этих созданий просто мелочевка.

Интересно... Неужели раньше она и правда считала, что попала? Вот теперь, когда есть с чем сравнить, можно и вправду считать — попала.

И что можно сделать? Человеческие законы им не писаны. А если есть люди, способные сопротивляться, Люба об этом не знает. Даже об их существовании, чего там говорить о номере телефона, куда можно по-быстрому позвонить и попросить спасти от взбешенного Бостона и двух его нелюдей-товарищей.

Телефонный номер... Конечно же!

Люба подхватила лежавший возле клавиатуры телефон. Открыла его и принялась просматривать адресную книгу. На кучу женских имен не обратила внимания.

Интересно, тут есть хоть кто-нибудь, кто может остановить Бостона?

Палец щелкал очень быстро и вдруг замер.

Люба смотрела в слабо светящийся экран и вспоминала. Машина. Вечер после проведенного на природе дня. Юрка в синем свитере, так и не переступивший черту друга. Эсфиль с дрожащими от ярости губами. Упрямо прищурившийся Бостон.

'Иначе я позвоню Джайзеру!' — кричала Эсфиль.

И угроза подействовала. Бостон отступил.

Сейчас Люба смотрела на номер, озаглавленный этим самым именем. Пусть он состоят из одних нолей и единиц, но ведь речь идет не о людях? У них может быть все, что угодно. Как угодно.

От напряжения голову пронзила быстрая острая боль.

Если Эсфиль ему жалуется, значит, все они его слушаются и возможно частично боятся. По-любому он и есть один из Первых. Или знает Первых. В любом случае существует большая вероятность, что к его решению прислушаются.

Люба еще секунду посмотрела на цифры и решив, что терять, собственно, нечего, нажала вызов.

Через две секунды в трубке очень четко прозвучал вальяжный голос.

— Да-а-а?

— Вы Джайзер? — спросила Люба.

— Я Джайзер, — великодушно согласился голос. — А вы кто?

— Меня зовут Люба. Ваши... подопечные растрепали мне о своей сущности, а теперь хотят меня убить. А я хочу жить. Я не виновата, слышите? Я ничего не хотела знать и старалась держаться от него подальше. Правда старалась! Он сам не позволил, — частила Люба, потому что не была уверена, что неведомый Первый просто не возьмет и не отключится.

— Кто он? — ласково поинтересовался голос.

— Бостон.

Трубка еле слышно вздохнула.

— Ах, наш маленький бунтарь Бостон.... Все никак не успокоится, не смирится, что один из нас. Но... милая девушка, скажите, а почему собственно, я должен вас спасать? — очень доброжелательно поинтересовался невидимый Джайзер. Голос у него звучал свежо и молодо, но тоже совсем не по-человечески. Он трещал и временами заглушался помехами, как бывало на заре телефонной связи.

— Потому что, — Люба резко облизала губы, судорожно ища причину и не находя ее. Что одна человеческая жизнь им, бессмертным... Бессмертным? Так вот что за намеки до этого были. Впрочем, сейчас не о том.

— Вы должны оставить мне жизнь, — ответила Люба, сжимая пальцы так сильно, что раздался хруст пластика, — потому что я разговариваю с телефоном.

Глава 10

Солнца сегодня не было, небо плотно затянулось тучами, день начинался так медленно, будто спешить некуда. Зачем, если рано или поздно неизбежно наступит ночь?

Люба, недолго думая, устроила в промежутке между кроватью и окном целое лежбище — стащила в кучу три бесформенных кресла, покрывало, подушку и забралась внутрь, как в мягкую нору.

Да, и еще она забаррикадировала дверь, пододвинув к ней вплотную тяжелый ящик непонятного назначения, а ручку подперев найденной в кладовке клюшкой.

Неизвестно, сколько придется ждать, но выходить из комнаты добровольно Люба не собиралась.

Довольно долго ее никто не беспокоил. Прошло часа два, никак не меньше, а потом она устала ловить и идентифицировать каждый раздающийся в недрах дома звук и снова задремала. И проснулась от стука в дверь.

— Люба! — Эсфиль явно находилась не в настроении. Рассержена, наверное. — Открывай!

Вот уж последнее, что она собиралась делать.

— Открывай! — дверь загремела и задрожала под громовыми ударами с той стороны.

— Проваливай! — подскочила в своем мягком гнезде Люба, совсем не желая, чтобы дверь распахнулась. Кроме того, несмотря на заверения Джайзера, она все еще опасалась со стороны Эсфиль каких-нибудь неадекватных агрессивных действий.

— Люба! — Эсфиль взревела совсем безумно. Потом дверь перестала трещать и Люба инстинктивно напряглась еще больше.

Практически сразу же возле стены появилась Эсфиль, причем сначала она была совершенно прозрачной и казалась неустойчивым силуэтом, но постепенно наполнялась объемом и красками, как пустая часть песочных часов наполняется струйкой песка, пока не стала выглядеть вполне обычно. Кроме одежды — сейчас на ней красовался короткий сарафан совершенно изумительного серого цвета с белыми прожилками, как у мрамора.

Люба помотала головой, чтобы отвлечься. Тоже мне, нашла время пялиться на сарафан! Хотя лучше уж сарафан, чем думать, благодаря каким способностям проделан этот невероятный трюк. Еще утром все было прекрасно, а теперь люди в прямом смысле этого слова просачиваются сквозь стены!

— Что ты наделала! — замогильным голосом простонала Эсфиль, к счастью, не двигаясь с места.

— Что я наделала?

— Что же ты наделала, Люба, — убивалась хозяйка дома, при этом не шевелясь, отчего становилось даже жутковато.

— Вы хотели меня убить! — не сдержалась Люба, подавшись вперед. — Вы все собирались меня убить!

— Что за бред?

— Не ври! Я все слышала! Утром ваш разговор в гостиной! Вы собирались убить меня за то, в чем я совершенно не виновата! Бостон сам меня доставал и тебе это прекрасно известно! Что я сделала?

— Только он, да? Не надо втирать, что вы тут вчера поэзией забавлялись!

— Не твое дело, чем мы вчера забавлялись! Я собираюсь защищать свою жизнь, поняла? Так что отвали!

Как в подобных случаях следует защищать свою жизнь, Люба не имела ни малейшего представления, но, по крайней мере, не собиралась сдаваться без боя.

Эсфиль вдруг склонила голову, ее безупречные волосы поникли, будто тоже о чем-то жалели.

— Никто не хотел тебя убивать. Это просто шутка была такая.

— Ничего себе шуточки!

— Бостон... Он иногда так достает. Ему никто не указ! Он как с цепи срывается и никогда не задумывается о последствиях! Ну поверь мне, никто не собирался тебя убивать! Зачем? Какая от тебя опасность? Мы просто собирались его проучить, чтобы в следующий раз он думал, что делает!

Люба сглотнула. Эсфиль казалась такой честной. И очень расстроенной.

— И в чем тогда проблема? — поинтересовалась она. По сути, все прекрасно — недоразумение выяснилось, никто никому не собирается вредить, все довольны. Что не так?

— Ты рассказала все Джайзеру! — почти простонала Эсфиль. — За тобой уже едут!

Люба насторожилась.

— Ну да, мы договорились встретиться. А что тут такого? Ведь он один из вас?

Эсфиль облизала губы. Даже слишком быстро для человека, будто что-то розовое метнулось по губам, оставляя влажный след.

— Нет ничего хуже, чем вызвать интерес Джайзера, — с отвращением сообщила Эсфиль, отворачиваясь. — Уж поверь мне.

* * *

Последующие несколько часов Люба провела в машине с двумя незнакомыми мужчинами, которые практически не обращали на нее внимания. Потом — перелет на самолете так высоко над землей, что казалось, они заблудились в облаках... Погода была совсем не лётной, даже гром гремел, но небольшой частный самолет все же поднялся в воздух и полетел, и разбухшие от влаги тучи прижимались к иллюминатору так плотно, что оставляли следы, как от поцелуев.

Еще не стемнело, когда Любу доставили в город, привезли к огромному небоскребу, дорогу к которому она по причине усталости даже не пыталась запомнить и подняли на лифте на самый верхний этаж. И все это проделывалось с таким видом, будто ее провожатые везли не живую девушку, а чемодан, к счастью, понимающий простейшие команды и способный время от времени передвигаться самостоятельно.

Чаще всего во время путешествия Люба вспоминала лицо Эсфиль и как та стояла в дверном проеме гостиной, а за ней виднелся не менее расстроенный Игорь.

— О, и младшие здесь, — заявил один из пришельцев, когда убедился, что Люба находится в доме, стоит у лестницы, крепко вцепившись в перила и бежать не пытается.

Эсфиль промолчала, как и Игорь. Мешать незнакомцам они не стали.

— Собирайся, — этот приказ предназначался уже Любе. Она молча пошла к выходу, все еще сомневаясь, правильно ли поступает. Но с другой стороны, иного выхода нет.

Перед тем как переступить порог, Люба обернулась к Эсфиль.

— Игорь, — та не отводила взгляда, но он был пустой и невыразительный. — Я собираюсь отсюда свалить. Ты со мной? Не хочу быть здесь, когда Бостон вернется...

Мужчина снова хмыкнул, но от комментариев воздержался. Любу посадили в машину и повезли, предварительно убедившись, что она пристегнута ремнем безопасности. Когда машина разворачивалась на подъездной дорожке к дому, Люба вдруг подумала, что Бостон до сих пор не явился. И даже не знал, сколько всего тут произошло во время его отсутствия.

И, черт побери, это даже обидно!

За время путешествия она устала думать, что будет дальше. О чем ей пыталась намекнуть Эсфиль? О чем предупредить?

Так или иначе, дело сделано и сожалеть поздно.

По приезду ее оставили одну в большой комнате, полной низкой функциональной мебели и даже принесли чашку чая и пару бутербродов. И еще почему-то огромное блюдо с фруктами, среди которых Люба с удивлением разглядела даже экзотические, похожие на покрытые драконьей чешуей яйца.

Несмотря на отсутствие голода, Люба выпила чай и съела яблоко, разглядывая лежащий под ногами город — одна стена комнаты представляла собой сплошное обзорное окно. Зрелище выглядело одновременно прекрасным и страшным. Слишком высоко, но если об этом не думать, то небо лежит удивительно низко к земле, прижимаясь к ней почти интимно.

Потом Люба отвернулась и стала представлять, а какое на вкус это самое драконовое яйцо.

Решить не успела, потому что двойная дверь распахнулась и в комнату вошли двое — подросток с собранными в хвост волосами цвета молока, в которых виднелись тонкие пряди насыщенного красного, практически кровавого оттенка и миниатюрная девушка с настолько яркими бирюзовыми глазами, что даже смотреть на такое чудо было больно. На фоне глаз блекли и точеные черты лица, и кожа, как на портретах у красавиц эпохи возрождения и белоснежные, безо всякого оттенка волосы.

Мальчишка замер, рассматривая Любу, а потом решил, что зрелище совсем неинтересное и переключился на вазу фруктов. Девушка легко кивнула, приветствуя, и ушла в угол комнаты, усевшись там на диван и спрятавшись за боковым диванным валиком.

— Донго! — как и когда вошел третий незнакомец, Люба не заметила. Он стоял возле мальчишки, улыбаясь очень-очень широко и казалось, его зубы не просто блестят, а сверкают, как полированный метал. Такого быть не могло, зубы незнакомца выглядели совершенно нормальными, белыми, но другого объяснения не было.

Люба не могла поверить, что его волосы тоже сверкают, но совершенно точно по ним проскальзывали белые ледяные искры. Да и глаза пришельца жили своей жизнью, когда хлопнув мальчишку по плечу, незнакомец остановился напротив Любы, та с трудом сдержала дрожь.

А когда в его глазах сверкнуло что-то удивительно похожее на миниатюрную молнию, никаких сомнений не осталось, что это Джайзер собственной персоной. Догадку тот подтвердил, легко наклонив голову.

— Джайзер.

— Люба.

— Очень приятно, — молния снова сверкнула, а потом растворилась, утопая в синей густой глубине. — Присаживайтесь.

Люба деревянно присела. Однако она не успела ни придумать вопроса, ни его задать, ни тем более что-нибудь решить, например, как следует себя вести в обществе целых трех 'камуфляжных людей', как она их прозвала за нечеловеческую внешность, а в том, что внешность каждого существа в комнате, исключая ее саму далека от обычной, сомнений даже не возникло.

Все эти размышления не привели к конкретному результату, потому что Джайзер неожиданно оглянулся, внимательно уставился в угол, где сидела девушка и замер.

— Лазурь, — изумленно произнес, когда все уже уверились, что он сделает вид, будто не заметил гостью.

Та довольно апатично кивнула.

— Что ты тут делаешь? — он неожиданно шагнул в ее сторону, а потом так же неожиданно остановился, оставшись торчать посреди комнаты, как одинокий шест посреди поля. — Не подумай, что я не рад тебя видеть, но все же?

— Ты прекрасно знаешь, что я тут делаю, — невозмутимо ответила Лазурь, избегая его взгляда и по-свойски забираясь на диван прямо с обутыми ногами.

Джайзер наклонил голову, выражая готовность слушать, но девушка говорить больше не собиралась, а вместо этого переключилась на разглядывание совершенно пустой стены напротив.

— Донго, почему тебя сопровождают? Родители одного не пустили? — спросил тогда Джайзер.

— Вроде того, — не менее апатично ответил подросток, уселся на стул, вытащил из вазы мясистую желтую сливу и вонзил в нее зубы.

— Лазурь, деточка моя, признайся, что вы задумали?

В этот миг Любе показалось, что о ней забыли. И слово 'деточка' звучало настолько вызывающе, что пробило бы даже толстокожего слона. Лицо девушки, однако, не изменилось.

— Ты знаешь, зачем я здесь, — скучно повторила она. — И я тебе не деточка.

— Это тебе твоя мама сказала? — с готовностью поинтересовался Джайзер, но та в ответ молча пожала плечами. — Ты вполне можешь быть моей дочерью. Путем простейшего подсчета и с вероятностью...

— Я не твоя дочь. Не трать время! Я не уйду, пока не уверюсь, что ты не собираешься вмешивать Донго туда, куда ему рано лезть.

Джайзер предпринял еще несколько попыток заговорить, но Лазурь категорически оказывалась обращать внимание на его вопросы и местами довольно развязный тон, а Донго тем временем сжевал все сливы и оценивающе разглядывал персики.

— Ладно, — хозяин дома вернулся к столу, поочередно оглядывая то Любу, то парнишку. — Не вижу проблемы в твоем... конвоире, Донго. У меня тут на самом деле не кунсткамера и никого пытать мы тоже не будем. Мы наоборот, собираемся совершить благое дело. Как тебе такая идея?

— Какое? — мальчишка заинтересованно, но все еще опасливо покосился на Джайзера. За его спиной Лазурь прикусила губу, так и не отводя напряженного взгляда от пустой стены.

— Все очень просто, дети мои! — Джайзер раскинул руки в стороны, словно играл на сцене. Довольно воодушевленно играл, следовало признать, он походил на предводителя огромной толпы разбойников, к ногам которых собирался положить толстый сочный город.

— Мы спасем от страшной участи братишку нашей уважаемой гостьи, а взамен она поможет нам с нашим проектом по симбиозу! Ну что скажешь, Донго? Готов рискнуть?

На висках мальчишки запульсировала плотная сетка тонких спутанных вен. Лазурь еще пару секунд побыла напряженной, а потом медленно расслабилась, оседая на диван. Видимо, ничего опасного в прозвучавшем предложении не заметила.

'Ну, конечно, — подумала Люба, стараясь не смотреть на мальчишку, который сейчас выглядел на редкость жутко, — не о ней же речь. Что за симбиоз такой? И что он сказал про братишку... про Сашку'?!

Под воздействием гигантского приступа неконтролируемой слепой надежды она взглянула на Джайзера по-новому и тот одобрительно кивнул.

— Ты все верно поняла, Донго умеет... не очень хорошо, но достаточно влиять на ткани живого человеческого тела. Я просмотрел медицинскую карту — в нашем случае необходимо простейшее вмешательство, Донго уже успешно тренировался на дефектах куда сложнее. Твой брат будет видеть. Ну а теперь, если возражений нет, — он украдкой глянул на Лазурь и тут же отвернулся, почти суетливо потянувшись за телефоном. — Раз возражений нет, осталось сообщить о наших планах Бостону.

— Ты думаешь, Бостон согласится участвовать в твоих экспериментах? — донесся голос девушки из угла. В нем впервые послышались какие-то эмоции — в основном изумление. Ее глаза засветились мягкой ночной иллюминацией, отбрасывая на лицо волшебные тени. Люба на секунду задержала дыхание, настолько прекрасно это смотрелось.

— А кто говорит о согласии? — Джайзер сдержался и не обернулся, вместо этого задорно подмигнув Любе. — Мы просто поставим его в известность!

Глава 11

Отдохнуть так и не удалось. Всего полчаса минуло с тех пор, как Бостон не дал сказать Джайзеру ни слова, а просто послал его в глубину веков и бросил трубку, как Любу уже везли обратно в аэропорт, правда, теперь в компании с мальчишкой. Лазурь с ними не полетела, она просто спустилась вниз, на улицу и осталась стоять на тротуаре, смотря вслед удаляющейся машине. Ее глаза все еще светились, правда, совсем слабо. И на лице все еще оставалось странное выражение, появившееся, когда Джайзер спросил ее перед самым уходом:

— Лазурь, как ты живешь?

Люба решила, что он давно хотел спросить что-нибудь подобное, но сдерживался. Промах был на лицо, даже Донго украдкой улыбнулся, как улыбаются подростки, которые точно знают, что происходит, когда родители запираются в спальне и не приемлют варианта 'пили пиво' или 'просто спокойно смотрели фильм'.

— Ты разве не знаешь? — спросила Лазурь, глубоко вздыхая. — Только не говори, что ни разу не устраивал за мной слежку.

Джайзер и не сказал. Впрочем, больше он вообще ничего не сказал, Донго направился к выходу, за ним Люба, которой с головой хватало своих проблем, чтобы еще тратить время, разбираясь в натянутых отношениях между отдельными камуфляжными людьми. Если честно, сейчас ее больше волновало другое — она побаивалась Донго. Отчаянно надеялась, что он способен помочь Сашке и не менее отчаянно пыталась скрыть дрожь, возникающую каждый раз, когда мальчишка смотрел на нее такими пронизывающими глазами, будто видел без кожи. Что-то подсказывало Любе, что действительно, видел.

Во время перелета Донго играл с одним из сопровождающих мужчин в карты. Люба отвернулась к иллюминатору и попыталась заснуть, но все время продолжала думать о брате и о том, что случится, если все запланированное Джайзером получится. Если этот паренек с жуткой паутиной синих вен на висках действительно сможет вернуть Сашке зрение.

И что тогда будет с ней.

Джайзер сказал, планируемый эксперимент не несет никакой опасности для жизни, просто симбиоз или удастся, или нет. Люба не стала спорить, хотя была уверена, что даже существуй опасность, она не отказалась бы, если взамен выпадет шанс помочь брату.

Хотя, как знать? Жертвенность хороша на словах, а в жизни все случается совсем по-другому и по правде, Любе совсем не хотелось знать наверняка, что она выберет — рискнуть жизнью или прожить ее с грузом на совести, оттого что струсила и не рискнула.

Когда они уже ехали к городу на машине, Люба позвонила брату и попросила ее дождаться, будто он и так не сидел целыми днями в доме или во дворе. Она еще не знала, как объяснить дяде и тете присутствие Донго и, в общем-то, не собиралась этого делать.

Люба жутко нервничала.

— Я позвоню, — по-свойски сообщил Донго их охране, когда машина остановилась у ворот Любиного дома. — Пока скройтесь.

На скрип калитки никто из домашних не выглянул, что оказалось весьма кстати — Люба не представляла, как сейчас можно остановиться на полдороге и тратить время на какие-то бессмысленные объяснения.

Она открыла входную дверь и не разуваясь, направилась к лестнице на второй этаж. Сзади раздавались негромкие, острожные шаги Донго, который молча шел следом.

Перед дверью в комнату брата Люба замерла. Надежда — вещь отличная. Но что, если это существо... этот не человек... Что если все станет только хуже?

Донго улыбался.

Люба поспешно отвела глаза, все еще не решаясь пойти дальше, переступить последнюю черту и окончательно рискнуть всем, что имела.

— Слушай, — в голосе Донго звучало что-то похожее на иронию, или скорее на нетерпимость многоопытного подростка по отношению к утомительно серьезным и чересчур осторожным взрослым. — Ты паникуешь?

— Что ты будешь с ним делать? — спросила Люба. Не могла не спросить.

— Показать?

— По... пожалуйста, — выдавила она.

Донго поднял руку и приложил кончики пальцев к блузке над ее сердцем. Только после этого Люба услышала, как сильно оно грохочет.

Донго смотрел не на пальцы, а ей в глаза. Холодным равнодушным взглядом хирурга, который на своем веку всего повидал. Может, даже слишком много всего. Как у подростка могут быть такие знающие глаза?!

И вдруг сердце стало биться ровнее. Гул в ушах затихал и нервозность сама собой постепенно начала испаряться.

— Не люблю запах адреналина, — заговорил Донго. — Для человеческого организма это полезная встряска, но лично я чувствую вонь. Мне неприятно, когда люди боятся. На самом деле неприятно настолько, что Джайзер говорит, я вряд ли смогу стать злодеем и наслаждаться чужими страхом и болью. Уж слишком сильно меня от этого воротит.

Сердце окончательно успокоилось и Донго осторожно отнял пальцы.

— У нас мало времени.

Кроме легкого прикосновения никакого влияния она не почувствовала. Ни крови, ни боли.

И все же он на нее влиял. Люба постаралась не думать, что все всякого сомнения, Донго способен остановить человеческое сердце совсем. Значит, он действительно мог помочь. Значит, нужно рискнуть.

Глубоко вздохнув и стукнув два раза в дверь комнаты брата, Люба нажала на нее ладонью, заглядывая внутрь — Сашка с плеером в ушах лежал на кровати.

— Саша...

Донго прошел мимо Любы и без приглашения развалился на стуле у стола. Его распластанная на колене ладонь покрывалась красными тонкими линиями, как в волосах.

— Ло? — Сашка вытащил наушники, но смотрел не на сестру, а в сторону стула.

— Да, привет.

— Ты с кем? — Сашка прикрыл глаза, как делал всегда, когда хотел получше что-нибудь расслышать.

— Это... мой друг. Он тебе поможет.

— В чем поможет? — осторожно спросил Сашка.

— Выйди, — резко вставил Донго. Люба даже не сразу поняла, что приказ предназначается ей. Брат молчал, все так же усиленно прислушиваясь и смотря уже в пол.

— Саша... Просто делай, что он тебе говорит. Не бойся ничего, я буду в коридоре. Если что, зови, — сказала она и раньше, чем брат что-нибудь ответил, вышла за дверь.

Первый порыв немедленно вернуться в комнату она просто проигнорировала. Но вот второй уже пришлось подавлять.

Из комнаты доносились тихие голоса, видимо, специально приглушенные, чтобы их не подслушали. Одна надежда — если что-то пойдет не так, Сашка наверняка крикнет.

Боже, а что именно Донго станет с ним делать? — вдруг подумала Люба и ей стало совсем уж жутко. Что он станет делать в теле... с телом... или с чем-то ее брата? Она ведь не видела со стороны, что он делал с ней!

Пришлось пережить третий приступ паники. Единственное, что не позволило ей все-таки нарушить приказ и ворваться в комнату — память о том, что из себя представляли эти странные существа. Бессмертные, несмотря на их странную внешность. Но бог мой! — бессмертные!!

Люба перестала бегать по коридору и вместо этого уселась на пол.

Бостон втянул ее в какой-то бешеный водоворот невозможного. Распахнул пинком дверь из запертой комнаты в огромный мир, что за пределами дома, ограниченного непроницаемыми сплошными стенами.

И он снова заставил о себе вспоминать. В который раз?

И еще никто не отменял того, что Люба сделала тем вечером, когда вместо отступления и попытки держаться от Бостона подальше, наоборот, подобралась вплотную.

Она все еще падала...

К счастью, в этот момент дверь, наконец, отворилась.

— Через полчаса у машины, собери только одежду. И не трясись так! Я же сказал, дел на пять минут.

Донго спокойно прошел мимо нее к лестнице, но не трястись Люба не могла. Она с трудом встала и теряя драгоценное время, еще несколько минут потратила, заставляя себя сделать первый шаг.

Все происходящее казалось фарсом. Черной комедией. Злой шуткой.

Ну не может быть...

Сашка сидел на кровати, сгорбившись, круглыми и неподвижными глазами смотря перед собой. Из-за растянувшейся футболки и слишком новых, как будто отданных с барского плеча спортивных штанов он казался брошенным бездомным сиротой.

'Наврал', — подумала Люба, а в сердце тут же вцепились железные крючья, наказывая за то, что оказалась такой глупой и легковерной, что посмела обмануться сама и обмануть брата, посмела позволить себе отвлечься, пусть даже всего на один вечер, но посмела отвлечься и забыть, что кроме обязанностей в жизни впредь ничего не будет. Никаких удовольствий, даже случайных, даже украденных без спроса.

Но в этот момент он перевел взгляд выше. Его глаза жили. Они и правда видели...

Сашка внимательно осматривал ее с ног до головы, остановился на лице и Люба замерла. Он ни разу ее не видел. Слышал голос, ощущал запахи и прикосновения, даже смотрел в ее сторону раскрытыми пустыми глазами, ориентируясь на звук. Но сейчас он смотрел на нее по-другому — и видел. Впервые.

— Люба, — выдохнул Сашка и в его голосе смешались восторг и изумление. — Я сплю?

— Не знаю. Разве тебе раньше снилось что-нибудь подобное?

— Мне часто снилась ты... И папа с мамой. Вы всегда были такие красивые... Как и на самом деле.

— Ты не спишь, — шепнула Люба, подходя ближе.

Вероятно, Сашка еще не скоро в это поверит, но времени в обрез, полчаса таяли быстрее мороженого под жарким солнцем.

— Что он делал? — спросила Люба, обнимая брата за плечи.

— Кто?

— Парень, который оставался с тобой в комнате?

— Не знаю... — Сашка задумался. — Он задавал какие-то вопросы, а потом сидел тихо, а потом мне стало так щекотно, что я засмеялся.

— Засмеялся? — озадачилась Люба. Что-то она не помнила никакого смеха.

— Мне было очень щекотно! — снисходительно пояснил Сашка. — А потом стало очень больно, но всего на миг, я зажмурился, а он сказал: 'Теперь открой глаза'. Я открыл, а он так близко-близко стоит, как будто хочет сесть мне на колени. И сначала мне показалось, у него глаза красные, как у вампира.

— Ты испугался?

— Да, — Сашка внимательно посмотрел на Любу. — Но не глаз. А когда понял, что я вижу, какие они.

Люба молча уткнулась лбом в его маленькое плечо, стараясь не обнимать слишком крепко, потому что дай ей сейчас волю обнять в полную силу, то она ему и кости переломает.

Времени на сбор вещей оставалось все меньше.

* * *

Немного отдохнуть Любе позволили только по возвращению в пентхаус городской высотки. Ей выделили комнату и сообщили, что в ее распоряжении есть несколько часов. К чему такая спешка, осталось неизвестным.

Потом все закрутилось и завертелось, все быстрей и стремительней. События следовали друг за другом в таком сумасшедшем темпе, что Люба быстро потеряла связь между ними, если та вообще существовала.

Очередной провожатый, которого Люба старалась не рассматривать слишком пристально. Очередная прогулка в его обществе по коридору. Очередная комната с ярким и болезненным после полутемного коридора светом. Очередные незнакомцы.

Донго снова явился в сопровождении Лазури и в ее компании Любе неожиданно стало легче. Комната, где все собрались в этот раз, походила на медицинский бокс, до белоснежного потолка напичканный аппаратурой непонятного назначения. Кроме Джайзера, Донго и привычно спрятавшейся в углу Лазури в комнате находилось еще двое чужаков — Пилон и Химик, от последнего, кстати, довольно остро и неприятно пахло химикатами.

Донго дважды успокаивал ее сердцебиение, пока Джайзер перебрасываться с остальными непонятными терминами, странными фразами, о которых совсем не хотелось думать и наконец, разрешил начинать.

— Не волнуйся, жить в любом случае будешь, — сказал он перед тем, как все кроме Донго покинули помещение. — Вопрос только, сколько.

Люба вздрогнула, но он кисло улыбнулся.

— Шучу. Извини, забыл, кто ты есть.

Люба с усилием кивнула. И правда, какая ерунда — бессмертный не вовремя и некрасиво пошутил о краткотечности жизни.

Когда все, включая Лазурь, вышли, Люба снова задрожала, смотря на Донго и пытаясь связать в единое целое его мальчишескую внешность и нечеловеческую принадлежность. Как этот подросток может быть таким могущественным? Как он может знать о человеческом теле больше всей человеческой науки? Лечить его? Менять?

Это помогло немного отвлечься.

Донго зашел ей за спину.

— Смотри в монитор.

Люба послушно уставилась в монитор, на котором располагалось множество индикаторов. Все они делились на две части, левая, на синем фоне, содержала ряд металлов, пластмассы, газов, топлива, энергии и над каждым возле вполне понятного названия вроде 'Озон' или 'Черный металл' были приписаны какие-то непонятные Любе значки. По правую сторону на красном фоне размещались другие надписи, видимо, противоположные — вода, камни, земля, воздух и тому подобное. Люба попробовала отвлечься от ощущения чужого присутствия за спиной, пытаясь понять, что же все эти индикаторы обозначают и что измеряют. Наверняка, что-то связанное с ней. Сейчас большая часть показаний занимала правую, красную сторону. Самый высокий показатель поднимался в окошке 'Земля' — 9%, но по мелочи отмечался практически каждый из существующих. А вот левые показания были очень низкими, почти пустыми, по нолям, кроме ряда с железом. Центральные 'Механика' и 'Электроника' показывали почти 5%. Люба не понимала, что все это значит и недолго подумав, решила, что это к лучшему.

Когда по венам потекла струя крошечных колючих иголок, она порадовалась, что Донго догадался зайти ей за спину. Она не хотела знать, что он делает и как все происходит, хватило той информации, что изволил сообщить Джайзер — из нее попытаются сделать существо, которое кроме стандартных человеческих характеристик будет обладать еще одной, не совсем человеческой — какой именно, пока не сообщили, чтобы не сглазить, ведь эксперимент еще не завершен.

На что ей сдались эти самые способности, тоже никто не объяснил.

Тем временем колючие иголки стали холодней и из крови перепрыгнули в мышцы и кости. Люба даже дыхание задержала, ожидая, что вот-вот накатит боль, ведь какой это эксперимент, если нет боли?

— Донго, убирай сначала землю! — раздался голос из динамика. Оказывается, Джайзер не просто сидел за толстым стеклом слева, а контролировал оттуда процесс.

Уколы стали совсем ледяными, а Люба нашла ряд показателей 'Земля' и убедилась, что все они падают. Дышать почему-то стало легче, будто воздух раздувал ее изнутри и приподнимал над землей, как воздушный шар.

— Давай электричество.

Вот тут-то боль и накатила. Прямо из груди, из сердца, распрыскиваясь, вгрызаясь иглами сразу во все стороны, будто внутри взорвалось что-то колючее.

— Стой! — крикнул Джайзер и боль прекратилась. — Не идет. Все, теперь только 'Технику'.

Таким образом они развлекались еще долго. Щекотка сменялась тупой ноющей болью, скользящей по костям, но в общем, ничего страшного не случилось. Вскоре Люба расслабилась достаточно, чтобы почувствовать, что ей все происходящее уже порядком надоело. Под конец она чуть ли не зевала.

— Все...

Голос Донго прозвучал тихо, но с таким благоговением, что сон моментально рассеялся.

Воцарилась тишина. Люба смотрела на экран, показатели тех индикаторов, что на правой стороне уменьшились, а слева увеличилась 'Механика', которая показывала теперь 8%, а вот 'Электроника' поднялась до 13%.

Она глубоко вздохнула и услышала еле слышный тонкий скрежет, как при трении металла о металл. Вздохнула еще глубже — скрежет пропал, но внутри что-то изменилось, легкие послушно раздвинулись, она чувствовала, что все стало немного другим. И кровь бежит не так быстро, и как будто даже можно проследить ее путь по самым крошечным капиллярам. И мышцы сжимались по-другому, упруго и сильно.

Люба поднялась на ноги и только сейчас заметила, с каким любопытством глядит на нее Донго. За стеклом застыл Джайзер в окружении своих помощников, Лазурь почти прижималась к стеклу, смотря с непонятной тревогой.

— У вас получилось? — осторожно поинтересовалась Люба, потому что они, похоже, заговаривать не собирались. И замерла, услышав свой голос, в котором еле заметно проскользнули мелодичные звонкие тона.

— У вас получилось, — уже утвердительно повторила, слушая себя, произносимые ею звуки, знакомые и незнакомые одновременно. — Что вы сделали?

Донго очнулся, отступая в угол.

Ожил микрофон.

— Люба...

Джайзер тоже был не в себе.

— Ты чувствуешь?

— Что?

Лазурь несмело улыбнулась и Люба подумала, что хотела бы с ней подружиться. Хотела бы такую подругу, с той стороны. Как Эсфиль...

Джайзер исчез и это походило на фейерверк, который неожиданно взорвался в маленькой комнате. Осыпанная блестящими испаряющимися искрами Лазурь смеялась, а тощий Химик бросился к шкафчикам и притащил шампанское.

Они говорили все одновременно. Люба послушно улыбалась, пила из протянутого пластикового стаканчика и удивлялась схожести камуфляжных людей с людьми обыкновенными. Примерно так же радовались первокурсники после сдачи первой сессии. И все же они отличались, хотя сами не обращали внимания... Вокруг Химика плавал туман, временами жутко-зеленый, но на деле кроме чесотки в носу никаких неприятностей от него не было. Джайзер мимоходом щелкал пальцами и над шампанским начинали плясать огромные бенгальские огни, а у Лазури время от времени вспыхивали глаза, отчего по стенам скользили чудные пятна света.

Неожиданно Люба почувствовал себя одной из них.

По сути, любая жизнь прекрасна.

Когда зазвонил мобильный, она подняла трубку, вышла в коридор и хотя все видели, никто не попытался ее остановить или что-нибудь ей запретить.

Как будто она и правда, своя.

— Ло! — Сашкин голос звучал звонко и радостно. — Ты доехала?

По легенде она отправилась в город помочь давней подруге, у которой тяжело заболели родители. Никто, конечно, не поверил, но и запрещать поездку причин не было.

— Да, все хорошо. Как ты? Глаза не болят?

— Здорово! Дядя всем говорит, что лечение неожиданно помогло! Какой-то новый метод операции без хирургического вмешательства, алмазы всякие, лучи и все такое. А знаешь, чего я звоню? — с нетерпением отбросив тему своего зрения, продолжал брат.

— Чего?

— Тебя тут такой парень искал! Мы с Иваном и Кешкой во дворе играли, услышали рев, ну и полезли на забор посмотреть. Знаешь, какой мотоцикл огромный? Кешка говорит, никогда у нас таких не видели. И на нем сзади такие жесткие кофры, и руль блестит, а колеса как у трактора!

— Да, — протянула Люба с сомнением, что-то не помнила она среди своих знакомых мотоциклистов, тем более настолько привлекающих внимание.

— Да! И на черном топливном баке огненные языки нарисованы! — Сашка почти захлебывался от восторга. Как совершенно обычный мальчишка. Как совершенно обычный здоровый мальчишка!

Люба на секунду закрыла глаза. Все не зря.

— А он в таких ботинках толстых, прямо со шпорами, как в кино! И весь в железе! На плечах шипы! На локтях накладки в виде львиной морды! И в бандане! И весь в коже!

Судя по всему, Сашку незнакомец легко покорил одним своим видом.

— И даже бандана из кожи! Его как дядя увидел, так такой вид сделал смешной, будто вокруг чем-то воняет. Вышел за ворота, они поговорили, мы так и не услышали о чем, но дядя покачал головой и ушел. А потом знаешь что? Этот парень меня увидел! Подошел к забору, ты говорит Сашка? Я киваю. Он как будто рыкнул, совсем как в кино, там, где боксеры дрались на ринге, и говорит — и ты меня видишь? Ну да, говорю, а чего? А потом вдруг такие вопли начались! Как сирена завыла! Мы во двор — смотрим, везде свет сверкает. Сверкал, сверкал, а потом совсем погас. Дядя сказал — пробки выбило. Или замыкание какое. Не знаю. На кухне микроволновка взорвалась, представляешь? А по телевизору цветные пятна плавали, хотя его выключили! Представляешь? А на мониторе взрыв ядерный нарисован, все шевелится и не отключается! И у дяди на ноутбуке такой же! Представляешь? Дядя велел никому не рассказывать. Слышишь?

— Слышу.

— Вот! Ну звони, если что. Пока!

Люба отключила трубку, убедилась, что и брат отключился, а потом неожиданно подалась вперед и прислонилась лбом к прохладной стене. За спиной от хохота и болтовни дрожал воздух, но возвращаться к веселью не хотелось: перед глазами по пустой, теряющейся далеко на горизонте дороге скользила тень одинокого мотоциклиста, целеустремленно летящего вперед. Он уверенно исчезал вдалеке, ни разу не оглянувшись. Но Люба и так видела его лицо.

У него были такие знакомые глаза...

Глава 12

Когда Люба удалялась в выделенную для отдыха комнату, остальные все еще веселились, отмечая праздник, Любе ничуть не близкий и даже напротив совсем чужой и непонятный. Останавливать ее не пытались, Джайзер сказал напоследок длинную бесполезную речь с большим количеством слов, которая вкратце сводилась к тому, что ей стоит отдохнуть и пусть она не волнуется, теперь все будет расчудесно и закончится сплошными плюшками. Впереди только солнце, небо и вода, ну просто рай нерукотворный.

Странно, но когда Люба раздевалась, ложилась спать и натягивала на голову одеяло, она думала не об изменениях, которые произошли в ее собственном теле, а о Бостоне. И это были очень непривычные мысли. С какой-то стороны она его даже понимала. Как можно остаться вменяемым, если ты вырос среди таких, как Джайзер? Как можно быть человечным, если ты не человек? Как не воспользоваться своим преимуществом, когда легко и безнаказанно можешь это сделать? Когда это для тебя естественно, так же как для человека дышать?

Разве можно воспринимать его как обычного молодого человека? Он другой. И он, и Эсфиль, и Лазурь. И Донго, от которого бросает в дрожь. И Джайзер, который закрыт столькими слоями мотивов и намерений, что возможно и сам давно забыл, к чему шел.

С самого начала их сомнительного знакомства, Люба каждый поступок Бостона считала поступком человека, далекого от воспитания и принятых в обществе норм морали. Он угрожал, чтобы добиться своего и это смотрелось отвратительно, но теперь, когда ясно, что... нет, на самом деле вовсе не ясно, но почему-то Люба с изумлением поняла, что уверена, будто он не стал бы ее принуждать. Не посмел бы.

Тем вечером, в комнате, он бы остановился, скажи она хоть слово.

И тогда, на берегу, Эсфиль стояла, растерявшись от Любиных слов, но полностью убежденная в том, что Бостон не способен принуждать девушку к сожительству. Да, он дурак, но не подлец.

Почему вдруг Люба стала ей верить? Может потому, что ей этого хотелось?

Она крепко сжала в кулаке угол одеяла. Непонятно, к чему все это. К чему думать? Если раньше Бостон был недосягаем по причинам, разводящим в разные стороны людей — различные социальные слои, деньги, власть и разные цели, то теперь они отодвинулись друг от друга еще дальше, как существа разного вида. Невозможно представить рядом человека и обезьяну, даже если вторую одеть в человеческую одежду и научить кушать вилкой.

Но как же хочется ошибиться! Ведь она многого не знает!

И Джайзер со всеми своими играми...

И смесь тоски, которую вызывает любая, даже случайная и мимолетная мысль о существе, о котором Люба ничего не знала. Ведь что на самом деле известно о Бостоне? Что он нагл, избалован, непредсказуем и ненадежен? Это все, наверное, так и есть, но ведь за фасадом кроется что-то еще. Конфликт, который явно развел старших и младших 'камуфляжных людей' по разные стороны баррикад, план Джайзера по симбиозу и мир, где никто не умирает, но который все равно полон потерь.

Букет цветов, подаренных старушке.

Слова 'это неправильно' в момент, когда их не ждешь.

— Ты слишком хрупкая, — сказал ей однажды Бостон и она не поняла тогда, что имелось в виду. Теперь все тайное всплыло на поверхность и одновременно появился вопрос — сможет ли она понять его сейчас?

И захочет ли?

Хотя этот вопрос как раз не имеет смысла, потому что существовала вторая причина того, что её не пришлось бы ни к чему принуждать. Такая цельная, реальная, такая категоричная и отлично нейтрализующая все остальные.

Она сама этого хотела.

— Где ты? — шепотом спросила Люба перед тем, как провалиться в темный и незнакомый сон.

* * *

— Эй...

Люба подскочила, как будто ее укусили за пятку, хотя Лазурь всего лишь провела рукой по одеялу.

— А, это ты.

Люба пробежалась пальцами по собственному лицу, потому что ночью ей снилось, будто оно закрыто тонкой жестяной маской и как бы она ни улыбалась, улыбка остается невидимой. И она знала, что выражение маски меняют не движением мышц, а чем-то другим, мысленным приказом, силой воли, но у нее все равно ничего не получалось.

Два лица. У нее как будто стало два лица и уже неизвестно, с каким из них она появилась на белый свет изначально.

— Вставай, — мягко сказала Лазурь.

Люба подняла на нее глаза.

— Как ты попала в комнату?

Та быстро пожала плечами. Странное платье, как будто из крошечных пушистых кусочков ваты, склеенных между собой, повторило движение плеча, белоснежные распущенные волосы заскользили следом.

— Я подумала, лучше я тебя разбужу, чем он.

— Ты похожа на Белоснежку, — неожиданно заявила Люба. — Я видела однажды похожую на детском утреннике, правда, ты гораздо красивее. Не пробовала никогда играть?

— Где? — ошарашено выдавила Лазурь, удивленно расширяя свои изумительно синие глаза.

— В детских спектаклях. Там всегда не хватает настоящих принцесс.

Голова у гостьи неожиданно опустилась, волосы скрыли лицо.

— Я никогда не была на детских утренниках.

И что-то было в этих словах настолько беззащитное и тоскливое, что Люба не стала расспрашивать дальше.

— Значит, ты прошла сквозь стену? — буднично поинтересовалась она, покосившись на запертую дверь и проводя рукой по голове, потому что не мешает проверить, не появилось ли у нее вместе с маской второго черепа. К счастью, нет.

— Ну да.

— Уже утро?

Лазурь скользнула к окну и остановилась. Платье тяжело заколыхалось, как плывущее по небу толстое облако. Утро еще и не думало наступать, за окном темнело ночное небо, смешанное с лучами цветного городского света.

— Он едет.

Кто едет, Любе стало понятно без слов. Она тут же поднялась, ища глазами одежду.

— Ты побудешь со мной?

Лазурь пожала плечами.

— Джайзер не позволит. Но я не потому пришла.

Люба уже натягивала джинсы.

— Хочу предупредить. Все знают, зачем едет Бостон, — Лазурь не отводила глаз от раскинувшегося над городом неба.

— И зачем же?

— Чтобы послать Джайзера, смотря тому прямо в глаза. На остальное ему плевать.

Люба грустно усмехнулась. Она и не думала, что он приедет за ней.

Правда не думала? Натянув футболку, она встала возле Лазури и посмотрела вперед. Город еще спал, серый, укутанный туманом.

— Зачем тогда из меня сотворили незнамо что?

Рядом, прямо за стеклом, вздохнул ветер. Они повернули друг к другу головы.

— Не в том дело. Бостон едет сделать то, чего хочет больше всего на свете — послать его. Но понимаешь, я давно знаю Джайзера... все мы его давно и хорошо знаем. Он никогда не ошибается, даже если все обстоятельства против, всё вопит и визжит, что грядет неминуемый и неизбежный провал. Бесполезно. Он все равно окажется прав.

Ее глаза стали пустыми, как серость за окном.

— Я его за это ненавижу.

Люба молча поправила футболку, стараясь разгладить складки, которые конечно без утюга не разгладишь. Но зато куда легче думать о состоянии своей одежды, или внешности, или о красоте платья Лазури, или о ее глазах, в общем, о чем угодно, только бы не о том, что ждет впереди, когда Бостон схлестнется с Джайзером.

— Пошли.

На этот раз встречу гостя запланировали в гостиной. Джайзер развалился на кресле по одну сторону овального бежевого ковра, а по другую стояло второе, пустое кресло и даже вопросов не возникало, для кого именно оно предназначалось.

Лазурь растворилась еще на входе, Люба оглядела гостиную и в расстановке мебели сразу нашла свое место на сцене — простой стул со спинкой у стены, поставленный так, чтобы видеть обоих участников. Она не помнила, висели ли здесь раньше картины, но сейчас стена была совершено пустой, серой и холодной. Отличный фон. А у другой, прямо за Джайзером, располагались длинные витрины, все полки которых были уставлены различными хрустальными фигурами, красиво переливающимися на свету.

Люба молча прошла на свое место, села и положила руки на коленки. Оставалось только ждать.

Больше всего в комуфляжниках ее пугала их неподвижность — когда те застывали на месте и на их телах жили только глаза, или шевелились одни только волосы, или из окаменевших губ вылетали вполне человеческие слова. У Джайзера даже сквозь прикрытые веки с шипением вырывались и вспыхивали белые искры, которые иногда перепрыгивали на окружающие предметы, затухая в ворсе ковра или тая в глубине хрусталя.

Прекрасное очень часто вызывает страх.

А иногда — настоящий ужас.

— Кто я теперь?— спросила Люба, но он не пошевелился и через несколько минут стало понятно, что ответа не будет. Неважно, кто она, может после вчерашнего эксперимента она и стала похожей на них, но она все-таки не такая и сейчас не имела никакого значения. Джайзер ждал Бостона.

Чего скрывать, Люба тоже его ждала.

И вскоре Бостон пришел. Вначале где-то далеко бабахнула дверь, а потом по коридору загромыхали шаги, сопровождающиеся каким-то дребезжанием. Двойная дверь распахнулась и на пороге возник типичный байкер в коже, железе и в черных очках. Если бы Любе не позвонил Сашка, она скорее всего не признала бы в незнакомце того самого Бостона, с которым из-за своей слабости и неосторожности умудрилась познакомиться довольно близко.

Ботинки еще несколько раз громыхнули по паркету и Бостон, издавая кожаный скрип и распространяя запах бензина и смазки, опустился в кресло напротив Джайзера, закинул ногу на ногу и потянулся к очкам. В отличие от остальных комуфляжников он не замирал, его глаза жили, мышцы напрягались, губы зло дергались и он казался живым — таким живым на фоне всех остальных, что Люба чуть не застонала от облегчения.

Он тут же повернулся в ее сторону.

— Ты видишь? — впервые подал голос Джайзер.

Люба не знала, что они видят, ее взгляда гость упорно избегал, предпочитая смотреть ниже подбородка, но Бостон прищурился и его губы стали прямой линией.

— Плевать.

— Ты видишь, что ее суть такая же, как твоя? Я знаю, видишь. А еще ты сам прекрасно знаешь, что это первый случай, когда мы встречаем женщину с задатками городской сути! Не природой, которая есть у каждой, а самой настоящей техники! Ты способен представить, какая это редкость?

— А-а-а... так ты сделал мне новую игрушку? Не, — он небрежно махнул рукой. — Оставь ее себе.

Люба не поверила. Да, их знакомство было далеко не простым и радужным. Да, они казались очень разными и поступали друг с другом очень плохо. Они оба были не правы. Но одно она знала точно — Бостона тянуло к ней так же сильно, как её к нему.

— Она будет жить так долго, как ты захочешь.

Теперь Любин взгляд метнулся в Джайзера. Это что еще такое? Теперь они заявят, что иначе она умрет?

И все же ей хватило ума промолчать. Не лезть в чужую партию.

— А иначе? — поинтересовался Бостон и Джайзер нахмурился, будто такого вопроса не ждал.

— Иначе она проживет обычную человеческую жизнь.

Бостон принялся методично стучать сложенными очками по колену.

— Ты видишь, что твоя суть сможет поддерживать ее в нынешнем состоянии достаточно долго, чтобы мы успели найти способ сделать ее бессмертной?

— Хм. Поддерживать?

— Заряжать ее.

— Хммм. И каким же образом я должен ее заряжать? — развязно ухмыльнулся Бостон

— Нет, я не настолько извращенец, — ухмыльнулся в ответ Джайзер. — Достаточно просто подержать за руку. Но и другие... прикосновения сработают.

Очки остановились, а Бостон на мгновение замер. Потом его губы раздвинулись.

— Пошел ты!

Он закинул руки за голову, потянулся и откинул голову, разминаясь, как будто сидел дома, на своем собственном диване в окружении любимой семьи.

Любин взгляд остекленел.

Бостон неторопливо поднялся, а в гостиной появились другие — Лазурь привычно устроилась на диванчике у стены, Донго у окна, еще один в строгом костюме — возле Донго.

— Джайзер, ты все еще делаешь попытки меня купить? — Бостон подошел к Донго и молча протянул ему руку. Тот быстро протянул свою, улыбаясь на редкость приветливо.

— Все еще не поверил, что единственное, чего я от тебя хочу — забыть раз и навсегда о твоем существовании?

Мужчине Бостон просто кивнул и повернулся к дивану.

— Забыть про тошнотворную морду, мерзкий голос, место жительства и привычки портить другим жизнь? Нет такой вещи, — подчеркнул он, — ради чего я изменил бы этому своему желанию. Ты понял?

Он остановился напротив Лазури.

— Не помнить о тебе, как будто тебя не существует, потому что все, к чему ты прикладываешь свои вонючие лапы, становится несчастным. Насколько бы ты ни был уверен, что строишь свои козни нам во благо, на самом деле ты делаешь нас несчастными.

Лазурь очень быстро подняла на него глаза и Люба постаралась не задрожать от приступа ревности, целиком и полностью бесполезного чувства, тут же поправила она себя. Почему же она не подумала, что камуфляжных людей первым делом должно тянуть именно к себе подобным? Никаких шансов.

— Привет, Лазурь, — чисто улыбнулся Бостон и та зеркальным отражением улыбнулась ему в ответ невеселой и многозначительной улыбкой. Без слов.

Бостон, так и нависая над ней, впервые повернул голову к Джайзеру и впервые посмотрел на него серьезно.

— Снова собираешься кого-нибудь осчастливить? — он ухмыльнулся. — Начни с себя!

Джайзер мерцал, но вид у него оставался совершено невозмутимым и даже скучающим — будто действие шло четко по сценарию, будто все предусмотрено, сто раз отыграно и ничем новым не блещет.

— Так-то... Слабо? Трус!

Бостон снова улыбнулся Лазури.

— Лазурь... Поехали со мной? Покатаю. Выедем за город, развлечемся — и хрен с ним, с нашим строгим папочкой Джайзером!

И снова слово 'папочка' прозвучало выразительной, обжигающей издевкой. Любе захотелось зажмуриться и она так бы и сделала, если бы краем глаза не заметила, как Джайзер буквально на секунду крепко сжал зубы. Она внимательнее присмотрелась к парочке у дивана.

Лазурь закинула голову и звонко расхохоталась.

— Бостон, — она протянула руку и погладила его по щеке. Но не так, как гладят любимого человек. Скорее, как любимую собаку. — Вы с ним друг друга стоите, — нежно прошептала она, а потом за секунду ее лицо совершено изменилось на противоположное — яростное и дикое, Лазурь крепко сжала его щеки пальцами, вдавливая их в плоть и резко оттолкнула от себя. — Но не смей вмешивать ее!

Теперь Люба вцепилась в стул еще крепче. Всего секунду назад она почти ненавидела Лазурь, ненавидела той слабой и бесполезной ненавистью, что бывает у проигравших более удачливой сопернице и считала, будто ее присутствия в комнате никто не замечает. А теперь Лазурь смотрела на Любу с пониманием и поддержкой и ненависть ушла, оставляя только боль.

Бостон дернулся, будто хотел обернуться к Любе, но сдержался. Потом молча махнул рукой, раскрывая очки, картинным жестом нацепил их на нос и пошагал к двери.

— Бостон! — Джайзер вскочил, но следом не бросился. — Послушай меня! Мы все знаем, что иного выхода не было. Слышишь? Ты меня ненавидишь? Прекрасно, я могу это понять! Но если ты задумаешься — не сможешь ни признать — у меня не было другого выхода! Ни у кого из нас не было! Мне даже прощения просить не за что! Слышишь меня? Мы сделали то, что должны были сделать! Ради безопасности всех! Ради твоей безопасности! Подожди! Когда же ты поймешь, что я не пытаюсь тебя купить! Я пытаюсь извиниться. Хотя бы так!

Однако Бостон ушел, не попрощавшись, не обратив на слова Джайзера никакого внимания.

Некоторое время в комнате царила тишина, только где-то далеко затихали шаги тяжелых ботинок и совсем по-старинному щелкали часы.

— Ладно, — подал голос Джайзер, усевшись назад и покачивая ногой. — Ну его. Не очень-то и хотелось.

Тогда Люба мгновенно поднялась на ноги, схватила стул и с неожиданной силой зашвырнула поверх головы Джайзера в стенд с коллекцией хрустальных фигур. Радужный дождь с грохотом полился вниз, на пол, Джайзер крепко сжал зубы, но не пошевелился, осколки продолжали скакать по полу, пока не остановились и не сложились в симметричном узоре и только тогда Люба отправилась обратно в свою комнату. Ей надо было побыть одной. Сердце качало воздух, как качественный механизм, точно и сильно, жилы натянулись, как хорошо настроенное устройство и она казалась самой себе настоящей куклой — биороботом из низкобюджетного фильма с хреновым актерским составом и тупым сценарием. Ей досталась слезливая роль бездушного существа, стремящегося стать человеком, чего, естественно, ей изначально не светило. Роль жалкой, никому не нужной, бесполезной твари.

Только одно Но — она не желала участвовать в этом спектакле, так же, как не желал Бостон.

Хотя она не просто закрыла дверь, а еще и заперла замок (кстати, а зачем он в помещении, где все ходят сквозь стены и по воде, аки посуху?) одиночество ей не светило.

Возле кровати соткалась Лазурь, уселась на краешек, прямо возле Любиной головы, но та тут же отвернулась в другую сторону.

— Ты хочешь побыть одной. Хорошо. Но я считаю, что сначала должна кое-что объяснить.

— Не хочу больше ничего слышать.

— Мужчины очень любят играть в свои игры. Кто умнее, кто хитрее, кто сильнее, пусть духом, потому что физически они столкнуться не могут. Тебя больно ударило поведение и слова Бостона, я видела, что ты верила в него. Верила, что ему небезразлична. А теперь думаешь иначе. Но Люба, он приехал к Джайзеру сам, без приглашения, впервые за... за много лет! Он впервые изволил заговорить с ним прямо! Раньше Джайзер был для него мертвым, старым, ненужным прахом, который недостоин даже памяти. Сегодня он изменил своему отношению и приехал к нему. Сам.

— Чтобы просто послать! — пробурчала Люба в подушку.

— Ты хочешь меня слушать?

Она вздохнула. Она должна слушать.

— Да.

— Ты что-нибудь о нас знаешь?

— Вы не люди.

— Наши предки были людьми... Когда-то давно из подростков их сделали такими... бессмертными. Долгое время городские мужчины не знали, что на свете существуют такие же женщины. Они были совсем одиноки. А потом встретились, понимаешь? Но не все так просто, потому что женщин оказалось в три раза меньше.

— И что?

— Мы же бессмертные, — Лазурь усмехнулась, — мы не можем плодиться так же просто, как люди. В природе все предусмотрено, даже мы. Нашей женщине очень тяжело родить ребенка. Для начала нужно отказаться от сути и жить человеческим телом до тех пор, пока наладится менструальный цикл. Потом провести так всю беременность. Потом родить, как обычная человеческая женщина, с болью и воплями. И если хотя бы раз уйти в суть... ребенка нет.

— Это ты к чему?

— Хочу, чтобы ты поняла, что для нас дети — большая редкость, мало кто сможет жить вне сути столько времени. Тебе сложно представить, что значит отказаться от сути даже на день... Но попробуй — представь, что ты свободная, дикая птица, способная легко парить в бесконечном небе, наслаждая солнцем, ветром и простором. И вдруг для получения потомства тебе нужно добровольно просидеть год в тухлой вонючей крошечной комнате в темном подвале, да еще каждый день проходить через непривычные прелести беременности. Тебя будет тошнить, тело ныть, тяжесть, слабость и неуверенность, а в конце всего этого тебя раздерет пополам родами. Нужно быть очень упорной, чтобы не только на это решиться, а еще и удержаться именно в процессе родов. Это удается далеко не каждой. Долго детей вообще не было, и даже когда появились... никто не знал точно, кто они по сути, люди или такие же, как родители? Они же рождены, как люди... Что они могут, на что способны, на кого похожи? Смогут ли они стать подобными родителям — бессмертными или обречены жить и умирать, как простые люди? Что им может помочь, что может подтолкнуть развить полученные от родителей способности? Как спасти их жизнь и обезопасить? Джайзеру пришлось выяснять... долго и утомительно обследовать и изучать детей, пытаясь определить границы их возможностей. Оградить от всего неизвестного. Запереть в крепких стенах, чтобы даже угрозы никакой не возникало. Спасти их во что бы то ни было, ведь изначально дети росли как обычные людские и ничем не давали понять, что какие-то особенные. Это было похоже на концлагерь, только без шанса выбраться наружу.

Люба приподнялась и расширенными глазами посмотрела на Лазурь. Та медленно кивнула.

— Ты правильно поняла. Но все еще хуже. Вначале все это внимание досталось одному-единственному объекту. Бостон — первый ребенок, рожденный у старших. И отдувался за всех.

Глава 13

Больше ее никто не беспокоил. Люба спала, сколько хотела, проснулась, отчаянно зевая, еще несколько минут валялась с закрытыми глазами и только потом встала.

За окном плотно загороженное тучами небо старательно укрывало солнце, способное показать, какой нынче час дня, но Люба сразу поняла — чуть больше четырех. Четко поняла, будто внутри щелкнули сверхточные часы и выдали нужную информацию. Это немного смущало, но больше удивляло другое — это сколько получается, она спала? Целые сутки? Даже больше?

Тряхнув волосами, Люба нахмурилась. Получается ее никто и не будил. Дверь заперта, но никто не стучал — спит она чутко. Лазурь как исчезла после вчерашнего разговора, так больше не появлялась. Да и остальные жители квартиры не рискнули тревожить.

Как будто всем вокруг стало не до человеческой девицы, от которой так просто отказался Бостон.

Люба оделась и отправилась искать кухню. Черт с ними со всеми, пусть делают, что хотят. Но голодать она не собирается, как и вспоминать о вчерашнем спектакле. Шли бы они все лесом со своим бессмертием!

Однако у двери она вдруг замерла. Медленно повернула голову, пытаясь понять, что там сбоку такое притягательное, что-то маленькое, но как будто... теплое... И да, маленькое и как будто живое, вроде котенка, о котором долго мечтал и однажды дождливым вечером, наконец, завел. Принес домой, укутал в любимый плед и проснувшись утром, не сразу поверил, что мечта сбылась и ты теперь живешь не один. Находишься в комнате не один. Дышишь воздухом вместе с другим живым существом, почти другом.

'Сейчас', — отметила Люба и вдруг затрезвонил телефон. Она нашла его на столе, ровно на том самом месте, откуда почти неуловимо сочилось призывное тепло.

'Сашка', — подумала Люба, только протягивая руку. Даже на экран смотреть не стала.

— ЛО! — без предупреждения завопил брат. — Они приедут скоро! Слышала? Я говорил с ними по скайпу и они скоро будут! Я их видел! Сказали, бросят все и прилетят. Ну, может через неделю. Поняла?

— Родители? — удивилась Люба тому, что вообще только в этот момент умудрилась вспомнить об их существовании.

— Да! Ты когда вернешься?

Люба тут же впала в ступор и замолчала. Ответа на этот вопрос у нее не имелось.

— Ну? — настаивал брат. Нетерпеливо и уверенно, будто вместе со зрением приобрел и другие свойственные избалованным детям привычки. — Ты приедешь?

— Сашка, давай, я тебе до вечера перезвоню, когда точно определюсь со своими планами? Просто они не только от меня зависят, мне нужно поговорить с... подругой и я обязательно тебе расскажу, что мы тут решили. И буду помнить, что у меня есть неделя. Ну, до вечера?

Брат недовольно посопел, но благосклонно разрешил.

— Ну ладно. Но я жду!

Немного подумав, Люба вернула телефон на стол, сжала кулак, чтобы избавиться от этого странного и слегка пугающего ощущения тепла и отправилась на кухню. Пока на размышления о телефоне не хватит резерва внутренних сил. Пока нужно разобраться с другими, более важными вещами.

Длинный коридор был тих и пуст. Все встречные двери, в основном деревянные, прямо на живое дерево покрытые темным лаком, отчего на поверхности застыли некрасиво размазанные разводы, оказались заперты на замки. Только одна распахнута настежь — в гостиную. Люба заглянула, убедилась, что все предметы обстановки находятся на прежних местах, исключая следы устроенного ею вчера погрома — почему-то стеклянные фигурки оказались целыми и невредимыми, стояли на прежних местах и по прежнему сверкали под светом висящей под потолком длинной узкой лампы. Она подошла ближе, неверяще хлопая глазами. Это как так? Чудесный стеклянный дождик, при виде которого вчера так сильно возрадовалась оскорбленная до глубины душа, вдруг вернулся к прежней форме?

Впрочем, вряд ли стоило чему-то удивляться в доме, где даже жители не следуют физическим законам мироздания, не то что их вещи.

Кухня тоже оказалась совершенно пустой. Люба немного сомневалась, удастся ли тут обнаружить что-нибудь съедобное. Но на удивление, еды оказалось предостаточно. На белоснежной столешнице красовалась большая кофеварка, доверху заполненная молотыми зернами, в хлебнице свежий хлеб, в холодильнике молоко и вполне стандартный набор продуктов, а уж фруктов столько, что можно прокормить целую стаю шимпанзе.

Люба включила телевизор, который имелся тут же, над столом, напротив барной стойки с кучей спиртного и сделала звук громче с целью утонуть в уверенных голосах ведущих новостей, которые обладали такими непоколебимыми лицами, что даже привидение могли бы убедить, будто с ним все в полном порядке и только так, как должно быть! Верьте мне.

На сковороде скворчало масло и одуряющее пахла жареная колбаса. В животе урчало немилосердно, видимо, и правда, сон затянулся.

Люба выложила яичницу на тарелку очень аккуратно, так, чтобы не порвать желтки, потому что любила макать в них хлеб, достала из холодильника пару огурцов и почти потирала руки, оглядывая свое пиршество с разных сторон. Это же просто праздник какой-то!

Даже на звучавшие где-то далеко шаги отвлекаться не стала. Ну их. Она успела умять почти половину завтрака, когда на кухне появилась Лазурь в компании еще одной девчонки, обе в джинсах, свитерах и высоких сапогах.

— Привет, — улыбнулась Лазурь, направляясь к кофеварке. — Люба, это Лайра. Лайра, это Люба.

Люба кивнула второй девчонке, с раскосыми глазами и смуглой кожей, которая внимательно скользнула по ней взглядом и отвлеклась на тарелку с фруктами. Когда она цапнула оттуда яблоко, Любе пришло в голову, что, похоже, такое количество разнообразных фруктов здесь припасено совсем не случайно.

— Как дела? — спросила Лайра с набитым ртом. Рукав ее свитера немного задрался, выставляя на белый свет край белоснежной футболки и Любе показалось, что кожа у нее слишком зеленая для человека. Еще одна камуфляжная — кто бы сомневался! Она пожала плечами, потому что в отличие от гостей с набитым ртом говорить не привыкла.

— Опять Бразильская мечта! — раздался возмущенный возглас из-за спины. — А ведь знает, что его тут на дух никто не переносит!

Лайра усмехнулась, не переставая жевать.

— Но и мы предусмотрительные, — голос за спиной разом преобразился, сменив тональность с рокочущего возмущения до вкрадчивого мурлыканья.

Люба оглянулась на шелест, Лазурь вытащила из-под свитера пакет кофе, шмякнула об столешницу, откинула крышку кофеварки и принялась высыпать оттуда прежний наполнитель.

— Жаль, конечно, что именно Джайзер не переносит Швейцарский полдень, но зато я его о-бо-жаю, — внутрь посыпалась струйка нового порошка, потом пустой пакет улетел в сторону, украсив чистейший пол вызывающим кусочком непорядка и Лазурь медленно закрыла крышку. — Просто с ума схожу!

Лайра еще раз хмыкнула.

— Тратить на него Швейцарский полдень? Лучше бы сыпанула ему яду. Может хоть животом помучается.

— Это вряд ли, — Лазурь нажала кнопку, втягивая носом расплывающийся вокруг аромат. И правда, неплохо пахло. Когда она, наконец, заполучила чашку кофе и вернулась к столу, Люба уже доела свою яичницу, а остатки желтка собрала куском хлеба, вымазав тарелку до чистоты. Лайра дожевала яблоко и немного насторожено переглянувшись, они принялись болтать, старательно обходя стороной последние события. Вначале Лазурь много рассказывала о том, как живут и развлекаются городские, потом аккуратно расспрашивала о жизни Любу, но та не особо жаждала делиться личным и отмалчивалась.

— Как там Эсфиль поживает? Давно ее не видели, — Лайра оперлась на локти, подаваясь вперед. — Все хорошо?

— Да... Ну, насколько я могу судить. Игорь тоже в порядке.

— Они так и живут в доме все вместе?

— Ну да.

— И устраивают там свои вечеринки? — продолжала Лайра, игриво наклонив голову.

— Да, так и устраивают.

— Девчонок, наверное, целыми выводками таскают? Ни в грош не ставят? Что у Бостона, что у Игоря репутация аховая — одни дыры. Никакой стабильности и надежности. Игорь, правда, временами сдает и ведет себя вменяемо, а вот Бостон... — она хмыкнула.

А Люба вдруг насупилась.

— Понятия не имею, — отрезала она.

— Да ладно тебе, это все знают, — Лайра пожала плечами и потянулась за фруктами. Придвинула всю вазу, но больше ничего не взяла.

Люба неожиданно напряглась. Конечно, уже давно понятно, что собственные сородичи о Бостоне невысокого мнения. Но зачем лишний раз трепать его имя? Почему нельзя просто оставить в покое? Больше нет тем для разговора?

— А я слышала, напротив, — упрямо вскинувшись, заявила Люба. — Он очень честен в отношениях, или встречается и об этом знают все, или разрывает отношения и только тогда заводит новые. Но даже будь по-другому, я не думаю, что это ваше дело. С какой стати вы опять его достаете? Нечем больше заняться? Живет далеко, глаза не мозолит. Оставьте его в покое!

Лайра перестала улыбаться и с крайне серьезным видом уткнулась взглядом в яблоки. Любе показалось, что ее пальцы дрожат, но скорее всего, просто показалось. А вот Лазурь опустила голову, явно скрывая лицо и совсем затихла.

— Он о своих сородичах и слова плохого не сказал. Зато вы не брезгуете его постоянно за глаза грязью поливать! Даже меня достали! Но если вы не будете донимать меня расспросами про Бостона, может мы и подружимся, — мягко закончила Люба, уже слегка жалея, что так сильно разошлась. И с чего завелась? Не все ли равно? А впрочем, не все равно! Он не может за себя заступиться, поэтому заступится она!

К счастью, от неудобного и несвоевременного конфликта вовремя отвлек очередной грохот и звук шагов. Лайра и Лазурь подорвались со стульев, носом ко входу и практически приняли охотничью стойку.

— Пошли, — коротко бросила Лайра, не отводя взгляда от дверного проема и обе четким, почти военным шагом двинулись в коридор. Люба пошла следом.

Двери гостиной так и оставались нараспашку, посреди комнаты неподвижно стоял Джайзер, бегая глазами по клочку бумаги, которую держал в руке. Косо глянул на гостий и тут же спрятал записку в карман.

Сегодня Джайзер выглядел не особо гостеприимным и дружелюбным хозяином. При виде вошедшей троицы еле уловимо сморщился.

Лайра по-свойски уселась на диван, ухватившись левой рукой за обивку и крепко ее сжимая.

— Джайзер, — отрывисто бросила она. — Смотри на меня, сволочь белобрысая. Ну? Мы же договаривались!

Тот сморщился уже куда ощутимей.

— Вы вдвоем?

— Да, он уже идет.

Джайзер оглянулся, но посмотрел не на Любу, а на Лазурь. На секунду его взгляд потеплел, а потом смылся потоками сосредоточено текущих бесстрастных мыслей.

Очередные шаги снова заполнили коридор.

Надо же, какое нынче тут столпотворение, подумала Люба, наблюдая, как в дверном проеме появляется массивная фигура молодого человека в джинсах и расхристанной рубашке. Черные глаза незнакомца излучали еле сдерживаемую ярость.

— Тони, — ослабевшим голосом произнес Джайзер и почти рухнул в кресло.

— Джайзер, хочет в морду? — с порога поинтересовался пришелец.

Лайра согласно хмыкнула и дробно застучала ноготками по обшивке дивана.

— Нет.

— А по зубам?

— Нет.

— Но ты вынуждаешь! — черноглазый подошел ближе. — Мы как договаривались? Не смей больше к нему лезть!

— Я к нему и не лез.

— Не изворачивайся! — прошипела Лайра.

— Я к нему не лез! Я лез к девушке.

Люба почувствовала всю силу взгляда этого грозного незнакомца на своей шкуре, когда тот оглянулся, мазанул потеплевшим взглядом по Лайре и остановился на Любе. Несколько минут молча изучал.

— Девочка идет с нами, — беспрекословно заявила Лайра. — Ее тоже больше трогать не смей, иначе я клянусь, объявлю тебе войну! А то скучно как-то живется в последнее время. Цель существования в виде постоянных попыток помешать самому грозному и извращенному разуму городских кажется все более и более соблазнительной!

— Чего это она идет с вами? — подал голос Джайзер, проигнорировал угрозу.

— Ну, ты для Бостона старался? — теперь голос незнакомца звучал бодрее и в нем даже появились подозрительные смешинки. — Ну?

— Да.

— Ну считай, не зря старался. Мы заберем девочку вместо него.

Люба не поняла, с какой стати кто-то желает ее забрать. Она покосилась на Лазурь и та согласно прикрыла глаза, еле видно поведя головой в сторону странной пары. Итак, Лазурь уверена, что ей следует уйти в компании этих незнакомых комуфляжников. Итого, возникает выбор между ее мнением и мнением Джайзера, который, похоже, очень не любит расставаться со своими проектами. А Джайзер уже показал во всей красе, как мало привык считаться с людьми, да и Люба расплатилась за помощь брату — ведь она перенесла эксперимент, как и планировалось, верно? Не сопротивлялась, не рыдала и не умоляла, а молча пошла на все непонятные требования. И она не виновата, что симбиоз не удался. Однако долг возвращен, расписки разорваны и в общем-то, с Джайзером ее больше ничего не связывает.

— А откуда вы вообще узнали? — тихо спросил Джайзер и мрачно посмотрел в сторону Лазури. Та светло улыбнулась.

— Все знают. Такое редкое развлечение среды череды скучнейших дней. Не расстраивайся. Хочешь, я сделаю тебе кофе?

Однако Джайзер не успокоился, а на предложение ответил презрительным фырканьем.

— Иди за вещами, — отрывисто приказала Любе Лайра.

Та еще раз взвесила оба варианта и решила рискнуть. Лазурь единственная, кто изволил попытаться ей что-нибудь разъяснить, тогда как Джайзер использовал втемную, ничуть не озаботившись ее собственными желаниями и не пытаясь уменьшить страхи, неизбежно возникающее у любого разумного существа, попавшего в такую непростую ситуацию.

Люба сделала шаг в сторону выхода.

— Ладно, — решительно сказал Джайзер и в голосе звучала насмешка. — Забирайте. И правда, если не Бостон ее заберет, так его родители, разница-то небольшая.

От неожиданности Люба замерла, будто уткнулась лицом в невидимую твердую преграду. Изумленно оглянулась.

Что он сказал?

Тони стоял за диваном, мрачно разглядывая Джайзера, будто прикидывал, как удачнее того разделать на части. Лайра встретила Любин взгляд прямо и только слегка пожала плечами. Мол, с кем не бывает. А вот Лазурь опустила голову еще ниже, чем тогда, на кухне и покраснела, кажется, целиком.

Его родители?!

— Собирайся, Люба, потом поговорим.

Еще разок подарив укоризненный взгляд Лазури, благодаря которой наверняка и произошла вся эта торговля за обладание ее персоной, Люба отправилась за вещами. Ну вот... красиво они ее сделали, правда. Провели, как первоклашку. Просто потому, что ей и в голову не пришло, что родителя Бостона могут выглядеть чуть ли не моложе ее самой. А кому бы пришло в голову? В человеческую голову плотно забита прописная истина — когда молодой человек ведет тебя знакомить с родителями, они выглядят именно как люди, которые воспитали взрослого сына, а не как его младшие братья и сестры.

Одно хорошо — игры Джайзера остались позади вместе с его довольной физиономией и роскошным пентхаусом на высоте птичьего полета.

— Да... — услышала она его невозмутимый голос, когда возвращалась к гостиной со своей сумкой. — Забыл предупредить... Любиному организму нужно перестроиться. Если бы вчера Бостон не упрямился, обошлось бы полумерами. А теперь ей придется справляться самой. Химик сразу предупреждал, и все к этому и идет. Последние два дня она почти целиком проспала. Скоро Люба впадет в более долгую спячку. Знаете, побочный эффект перестройки организма. По нашим расчетам месяца четыре. До весны.

А потом одновременно раздались приглушенные ругательства, женское разъяренное шипение, громкий полувздох-полувскрик, наверняка принадлежащий Лазури, а следом грохот крушащейся мебели и звон бьющихся стеклянных фигур, которые обрушились на пол, когда в них врезалось что-то тяжелое. Так что, похоже, фигурам было не привыкать восстанавливаться из обломков.

Глава 14

В машине с Любой случилась истерика.

За окном скользили понатыканные, как грибы на одном пне высотки, плотные скопления людей, забитые под завязку автобусы и между ними — куски теряющегося в высоте серого неба.

Она выхватила из сумки телефон, чтобы позвонить Сашке и всхлипнула, когда нажимала кнопку. Палец дрожал.

Потом, так и не нажав вызов, она резко разрыдалась. Сидевшая рядом Лазурь быстро отобрала у нее телефон, а Лайра с переднего сидения крикнула Тони, чтобы тот остановился.

Дверцы машины хлопнули и Любу обняли уже с двух сторон.

— Тише... — Лазурь просто неловко прижималась к боку и дрожала, мелко-мелко, как испуганный котенок, а Лайра крепко обхватила за плечи, не давая вырваться.

— Я Сашке... Сашке поз... — голос срывался. — Вечером... я к... Зачем...

— Тише.

Все было просто хреново. А ей-то уж начало казаться, что действительно может случиться чудо и слепой прозреет, паралитик встанет и пойдет, а умерший воскреснет только потому, что встретил на своем пути бога. Кто ж знал, что это самое высшее существо на деле совсем по-человечески капризно и упрямо.

Лайра гладила ее по волосам, крепко прижимая голову к своему плечу.

— Тш-ш-ш... Все наладится.

— К-как?! — всхлипывая, возмутилась Люба.

— Все наладится, — твердо повторила Лайра и стало понятно, что ничего более внятного она добавить не может. Но как ни странно, надежду ее слова дали — уж если бессмертный вообще решился утешать смертного, в самом факте этого есть что-то успокоительное.

Через несколько минут Люба закрыла глаза и прямо так, на плече незнакомой девчонки, которая по какому-то недомыслию оказалась матерью Бостона, задремала.

— Черт возьми, — ее передвинули с места на место, прислоняя к спинке сидения, отчего стало еще мягче и уютнее и дремота усилилась. Пару раз Люба открывала глаза, но все вокруг выглядело как сквозь покрытое туманом узкое стекло.

— Да он не отвечает! — и крики доносились как сквозь забившую уши вату.

— Еще звони!

Когда ее вытаскивали из машины, Люба еще хорошо слышала короткую фразу, сказанную Лайрой с предельной четкостью.

— Придушу дурака!

А потом голова стала совсем тяжелой, веки слиплись и Люба больше ничего не чувствовала. Разве что напоследок различила усиливающийся гул взлетающего самолета и как кто-то крепко сжимал ее руку.

— Спи спокойно, девочка, мы о тебе позаботимся.

Ну конечно, хотела усмехнуться Люба, но все уже было неважным. Только большой пустой дом, в котором она оказалась.

На самом деле через некоторое время она поняла, что это не просто какой-нибудь дом, а ее собственный. Гостиная с деревянными панелями на стенах и старой, простой, но удивительно изящной мебелью. Казалось, комната вышла из прошлого века, проведя все это время в недоступном разрушению месте. И все равно прошедшие года сказывались, отсвечиваясь в темном потускневшем лаке поверхности стола и оседая въедливой пылью на бархатную обивку диванчика.

На этот самый диванчик Люба и присела. Окна в комнате были закрыты и наглухо зашторены. Свет шел только от неярких свечей в стеклянных круглых лампах. Тишину нарушал лишь шум в комнате за дверью, напротив которой сидела Люба. Она поняла, что там, за дверью, единственное помещение в доме, куда она желает попасть. Что это ее комната. Она там выросла, в ящиках лежат ее детские игрушки, в шкафу сохранилась детская пижама с зайчиками и вообще другой цели нет — только туда, внутрь.

И Люба принялась ждать.

Сколько длится обычный ремонт? Ну, пусть несколько дней. Ну, пусть месяц... Но шум не прекращался и ей стало казаться, будто что-то пошло не так.

Временами шум затихал и в комнате тут же темнело. Огоньки превращались в точки, становилось почти жутко — тишина, пустота и ни единого звука, доказывающего, что время не остановилось совсем.

Иногда от тишины становилось зябко.

Со временем Люба научилась бояться ее — этой странной тишины. Бояться ее прихода, как дети боятся живущего в шкафу чудовища и неважно, существует ли оно на самом деле — ведь утверждения взрослых — одно, а шкаф напротив, в которым шевелится что-то огромное и неповоротливое — совсем другое.

Когда в очередной раз шум стих, а в последнее время он вообще больше напоминал скрежет, от которого ныли зубы, Люба замерла, с тоской думая, что возможно ждать придется ой как долго.

Одной.

Под дверью комнаты, куда нет входа. А ведь и правда... дверь была, но она сливалась с косяком.

Люба сглотнула. Возможно... возможно, это не сон? Возможно, реальный кошмар?

Ей впервые захотелось закричать.

И в этот момент у левого плеча появилось пятно со странными, нечеткими очертаниями. Люба слегка повернула к нему голову, пытаясь определить, что это, откуда и какую опасность с собой несет.

В тот раз тень исчезла быстро и Люба вздохнула с облегчением. И совсем-совсем крошечной толикой жалости, потому что снова осталась одна.

Вот в чем было единственное различие — в обществе пятна получалось, что она не одна. У них намечалась компания, что бы это ни значило. Правда, как сильно Люба ни морщила лоб, так и не смогла понять, что означает выражение 'находиться в чьей-либо компании'. Зачем?

И снова наступило время, когда шум стих. На этот раз холод пришел быстрее и впивался в кожу гораздо глубже, чем прежде.

Тень появилась куда более четкая и плотная. Как большая плюшевая игрушка, за которую можно спрятаться от злого волка, где, конечно же, он ни за что тебя не услышит и не почует.

На этот раз Люба приняла появление тени как должное. И вскоре смирилась с ее соседством.

А еще спустя некоторое время тень заговорила. Вернее, начала издавать звуки, которые отказывались складываться в слова. Люба слышала только отдельные шумы.

Тень оказалась настойчивой. Если Люба смотрела на дверь своей комнаты слишком долго, тень передвигалась и загораживала ей обзор. Если Люба отворачивалась, тень немедленно перетекала в поле зрения и продолжала старательно выдавливать из себя длинное шипение, будто ей было жизненно необходимо что-то сообщить.

А однажды, когда Люба закрыла глаза, она ощутила на щеке чье-то легкое прикосновение.

— Очнись, — попросил голос, смутно показавшийся знакомым.

Люба нахмурилась и сжалась в комок. Какой настырный! Еще вопрос, что лучше — сидеть тут одной или когда тебя достает чье-то непрерывное зудение над ухом.

— Очнись, пока можешь! — требовал голос. — Это опасно, столько тянуть!

Люба затыкала уши руками и надувала губы. Скоро... уже совсем скоро, ремонт закончится и она вернется, наконец, в свою комнату к своим игрушкам, к своим страхам и радостям. Ко всем тем мелочам, что составляют основу ее существования. А пока пусть от нее отстанут!

Тень шарахнула кулаком в стену и исчезла.

На самом деле Люба думала, она больше не вернется. До того самого момента, когда снова наступила тишина, доносящиеся из комнаты звуки заглохли и в доме воцарилось безмолвие.

Люба задержала дыхание и забралась на диванчик с ногами. Дверь расплывалась и кажется, становилась ближе — все такая же крепкая и запертая. Собиралась ли она когда-нибудь открываться? И вообще, оглянувшись по сторонам, Люба заметила, что стены дрожат, как желе и медленно съезжаются, еле уловимо сползаются к центру, все ближе и ближе.

Сердце остановилось, потолок оседал вниз и тогда Люба завизжала во весь голос.

Потом комнату наполнило рычание и звук глухих ударов. Сегодня тень явилась с огромным молотком на длинной ручке и сейчас методично колотила им о стены. Люстра зазвенела. С потолка посыпалась штукатурка.

Люба присела на корточки и прикрыла голову руками. Стены трещали.

А потом, совершенно неожиданно, в одной из них зазмеилась тонкая трещина, в которую хлынули острые лучи солнечного света. Тень издала победоносный вопль, а после безудержно расхохоталась, откидывая голову назад. Края разлома расширялись.

И хлынул ослепительный свет.

* * *

Люба проснулась с тяжестью в теле — как будто спала слишком долго, отчего мышцы застоялись и затекли. Им явно не хватало нагрузки, поэтому она с удовольствием потягивалась, не вставая с кровати до тех пор, пока мышцы не задрожали от болезненного напряжения.

И тут же вскочила на ноги, придерживаясь рукой за спинку кровати — голова пошла кругом. Через секунду все прошло, Люба отпустила спинку и огляделась. В небольшой светлой комнате открытая нараспашку балконная дверь закрывалась тонкими белыми с золотой нитью шторами, лениво плавающими на сквозняке. Возле кровати, с которой она только что поднялась, стояло широкое кожаное кресло с вытертым сиденьем. Похоже, им немало пользовались. Но сейчас в комнате было пусто, хотя дверь в коридор оказалась приоткрыта. Только компьютер на столе, включенный, посреди темного экрана мелькает небольшое окошко с лицами каких-то людей. Люба сделала шаг ближе и разглядев фотографию, оставшиеся пару метров почти пролетела. С экрана на нее смотрели родители и загоревший Сашка. На фоне пальм. Значит...

Люба быстро включила просмотр. Картинка зашевелилась. Раздался шум уличного кафе, в котором сидели ее родные.

— Привет, Люба! — помахала рукой мама. — Говорят, скоро ваш эксперимент заканчивается и мы сможем повидаться. Не волнуйся, мы все понимаем — твоя работа очень важна и нельзя останавливаться на полпути. Мы понимаем, Люба, и Сашка тоже не злится — ведь эти исследования помогли вернуть ему зрение. Твой научный руководитель постоянно держит нас в курсе событий и мы знаем, что ты в порядке. Правда, мы очень скучаем. Но ты за нас не переживай! Мы тебя любим, Ло! — крикнула мама напоследок и рассмеялась.

— Позвони, как только сможешь! — присоединился Сашка, откидывая со лба выцветшие от солнца волосы. Брат, который казался таким повзрослевшим...

— И еще запомни на всякий случай, — негромко добавил отец. — Если понадобится, я сразу прилечу.

В его тоне слышалась поддержка и намек на особые обстоятельства, но почему, Люба не знала.

Ролик закончился, лица снова замерли, Люба опустила руку, только сейчас заметив, что не прикасалась к компьютеру. А как тогда она запустила просмотр?.. Она с легким удивлением посмотрела на свою ладонь, на узкие, розоватые пальцы, но не стала ни о чем задумываться, потому что порывом ветра ее всего на секунду, но зато крепко обхватило за ноги и бедра. Переведя взгляд на себя, она увидела, что одета в хлопковую белую больничную рубашку и поняла — это последнее, что ей хочется на себе видеть.

К счастью, в одной из стен комнаты оказался встроен шкаф и когда Люба отодвинула дверцу, то сразу увидела целый ряд разнообразной женской одежды, висевшей на плечиках и аккуратно сложенной на полках. Она не стала ее рассматривать, потому что взгляд приковало только одно полупрозрачное голубое платье, которое Люба решительно сняла с вешалки и тут же примерила.

Возможно, это легкое платье принадлежало хозяйке комнаты. Люба еще раз осмотрелась и снова не увидела ничего определенного, что говорило бы о человеке, который здесь проживает — только на кресле, расположенном возле кровати оставалась электронная книжка, небрежно сунутая между спинкой и сидением, а на прикроватной тумбочке лежал на блюдце обгрызенный бутерброд и стояла пустая чашка из-под кофе. Также на спинке кресла висело сложенное легкое одеяло, а перед ним стоял пуфик для ног. Складывалось впечатление, что кто-то долгое время жил прямо здесь, в кресле.

Люба на секунду нахмурилась. Впрочем, в это время снова дунул заигрывающий ветерок.

Он пах морем, жарой и спелыми персиками.

Люба тут же про все забыла и направилась в коридор. Спустилась по лестнице, быстро оглядываясь — дом оказался довольно большим, но из людей Люба увидела только двух девушек в одежде, напоминающей строгую униформу, одна из которых при виде Любы замерла прямо с подносом на вытянутых руках, а вторая шарахнулась к стене.

Люба проплыла мимо, инстинктивно угадав, где входная дверь. Не дойдя до выхода всего нескольких метров, она уловила краем глаза зеркальный блеск. Зеркало пристроилось между двумя портьерами, огромное, с серебристой паутиной рамки по краям, такое величественное и красивое, что Люба не сразу обратила внимание на свое отражение.

Существо походило на жителя фэнтезийной страны, как их рисуют мечтатели — в воздухе, казалось, не касаясь земли ногами, висело узкое гибкое тело девушки в голубом платье с огромными глазами и волной золотистых волос. А главное, что свидетельствовало о ее принадлежности к нелюдям, так это лицо — нечеловечески тонкие и гладкие черты, застывшие в холодной гримасе невозмутимости.

Люба склонила голову к плечу и существо, предупреждающе сверкая глазами, повторило ее жест. Тогда она топнула ногой по полу и почувствовала боль в подошве. Оказывается, она босиком, но зато совершенно точно стоит на полу, а не зависает над ним в воздухе.

Люба бегом вернулась в комнату и нашла голубые босоножки среди длинного ряда выстроенной в ряд обуви всех возможных цветов и фасонов.

Больше ее ничего не задерживало и Люба, нигде не останавливаясь, выскочила на свежий воздух. И оказалась на огромной открытой веранде, огороженной каменной оградой, за которой вдоль горизонта, куда ни кинь взгляд, расстилалось море...

Лестницу она тоже увидела не сразу, а только когда смогла оторваться от картины ровного сонного покоя и отойти от дома чуть дальше. Разгоряченная солнцем длинная крутая дорожка вела вниз с холма, на котором стоял дом, теряясь в густых колючих кустах у подножья. Люба неторопливо принялась спускаться, впитывая мирный щебет птиц и еще что-то неуловимое, тонко-звонкое в гуле далекой воды.

Нет, не так.

Что-то звенело на грани слуха, когда ты не совсем уверен в звуке, но все же чувствуешь напряжение. Люба на миг замерла, наклонив голову вбок, как делают любопытные непуганые птицы.

И снова отправилась дальше. За очередным поворотом началась круглая, покрытая асфальтом стоянка, по краю которой в тени деревьев припарковали несколько машин, не вызывающих интереса, а вот прямо посередине асфальтового пятна, под палящим солнцем были оставлены мотоциклы. Люба облизнулась и заворожено подошла ближе.

Ей показалось, они немного живые и даже что-то тихо напевают себе под нос, переворачиваясь с бока на бок, как разомлевшие на солнце толстые коты.

Любе захотелось встать рядом на коленки и погладить блестящий хром и горячую кожу сидений.

— Нравится?

Она одним движением повернула на звук голову и снова замерла. Молодой человек с короткими светлыми волосами, загоревший так сильно, что белки глаз казались белоснежными, а сами глаза голубыми, как утреннее ясное небо, улыбался настолько довольно, что Любины губы тут же растянулись в ответной усмешке.

— Привет, — за первым шел еще один парень, массивный и рыжий. — Ты кто?

Люба приподняла брови. А они кто?

— Да ладно тебе, Гризли, чего ты девушку пугаешь, — блондин подошел ближе и протянул руку. — Гарик.

Люба с интересом смотрела на протянутую ладонь, а потом решилась и протянула в ответ свою. Почувствовала осторожное пожатие.

— Так что, — спросил он через время. — Как тебя зовут?

— Л-люба, — неуверенно ответила она.

Блондин расплылся в улыбке. Несмотря на жару, на нем были надеты черные кожаные джинсы и темно-зеленая футболка с белым рельефным изображением парусника.

— Отлично! А это Гризли, — блондин отпустил ее руку и кивнул в сторону друга. — Так что, нравится мой байк?

Люба наблюдала, как он проводит рукой по баку черно-синего мотоцикла, со всех сторон увешанного как щитами какими-то толстыми пластинами. На самом деле ей больше нравился другой, стоявший чуть поодаль — тот, где на баке оранжевые языки огня превращались в алое зарево на черном, а все детали казались тонкими, хрупкими и длинными, но тот, второй, был слишком диким, а этот... Байк отзывался на ласку хозяина довольным урчанием и Люба на секунду прикрыла глаза от окатившего ее удовольствия. Что чувствуешь, если приручил льва, огромного и смертоносного, который, однако, никогда не посмеет тронуть тебя самого? А когда открыла их, заметила в глазах Гарика настороженный ртутный блеск, который, однако, сразу же испарился.

Люба еще раз опустила глаза на его байк. Да уж, разве такой может не нравиться?

— Да, — сказала она, преданно заглядывая в лицо Гарика снизу вверх.

— Покатать? — очень серьезно спросил тот.

Люба быстро закивала.

— Может, не стоит... — завелся за спиной Гризли, но Люба просительно смотрела на хозяина и его синекожего металлического Зверя.

— Садись, — отрывисто то ли крикнул, то ли приказал Гарик и Люба почти прыгнула на разогревшееся под солнцем сидение.

Гризли вдруг закашлялся. Люба чувствовала ладонями кожу байка, под которой, казалось, циркулирует горючая кровь с запахом бензина и не сразу обернулась вслед за своими новыми знакомыми.

На краю площадки, видимо, поднявшись снизу, стояли люди. Первым делом Люба увидела знакомые белоснежные волосы и в голове всплыло имя — Лазурь... Лазурь выглядела очень удивленной. Эсфиль застыла рядом с ней, широко открыв прозрачные желтые глаза, а загоревший Игорь неожиданно сунул обе руки в карманы и насупился.

Но куда сильнее был удивлен тот, кто стоял впереди всех остальных. Его старые вытертые до белизны джинсы и бежевая футболка очень шли к его загорелой коже, но при этом словно подчеркивали уставшие глаза и отросшие волосы, которые давно не встречались с расческой. Что-то в голове болезненно загудело и Люба нахмурилась. Его имя тоже готовилось всплыть на поверхность, но Люба отрицательно качнула головой, разрушая момент узнавания.

— Готова? — негромко спросил Гарик, резко усаживаясь перед Любой. — Держись.

Она послушно обхватила его за пояс.

Глаза ошарашенного незнакомца, наконец, переварили шок и потемнели от злости.

— Не смей! — вдруг крикнул он и от прозвучавшего приказа по Любе прокатилась волна от чего-то знакомого. Слишком знакомого.

Байк тут же завелся и сыто затарахтел.

— Держись крепче, — сквозь стиснутые зубы проговорил Гарик, но Люба почувствовала, как он трясется от смеха.

— Стоять! — незнакомец опомнился и рванул с места в их сторону, отчего Люба вцепилась в своего водителя еще крепче, испугавшись, что сейчас ее схватят и стащат на землю. И это тогда, когда она настроилась кататься?!

Но в этот момент байк, наконец, ринулся вперед и они уехали, оставляя публику далеко позади. Сразу начался спуск и скорость выросла так, что в лицо забил колючий воздух, но Люба только прикрыла глаза и радостно подставляла ему лицо, почему-то радуясь, что все сложилось так удачно и их уже не остановят даже доносившиеся из-за спины отголоски возмущенного крика.

Глава 15

— Держись! — кричал Гарик сквозь свистящий ветер, когда они приблизились к первому повороту горного серпантина, петляющего среди низких пихт и нагромождения каменных глыб.

Он повернул так резко, что на секунду Любе показалось, что она немедленно слетит с сидения и приземлиться на асфальт, но вместо страха она наполнилась весельем и расхохоталась.

— Держись! — и снова очередной вираж. Гарик себя не сдерживал, постоянно увеличивая скорость и мимо проносились машины, по сравнению с байком казавшиеся ленивыми медлительными жуками.

Люба захлебывалась воздухом, несущимся так быстро, что она не успевала толком вздохнуть, но ни секунды не желала, чтобы Гарик притормозил. Они как в омут ныряли с горок, залетали за крутые повороты так стремительно, что шины скрипели от соприкосновения с дорогой и оставляли на асфальте позади себя черные полосы, и Люба чувствовала себя полностью счастливой.

Когда горный серпантин закончился, дорога ровной плавной лентой спустилась к побережью, плотно застроенному гостиницами.

— Хочешь к морю? — спросил Гарик и раньше, чем Люба успела согласно кивнуть, принялся петлять по паутинке узких прогулочных дорожек, зигзагами все дальше удаляясь от трассы.

Еще примерно минут пятнадцать он уверенно запутывал следы и наконец, остановился на узком диком побережье у обрыва, где на углу прилепилась небольшое безлюдное кафе со столиками. Байк остановился, мотор заглох и Гарик поставил его на подножку.

— Слезай.

Люба неохотно ступила на землю. Он не отказалась бы покататься еще, да и мотоцикл совсем не устал, а только-только размялся, но раз хозяин решил дать ему передышку, так тому и быть.

— Пошли, — несмотря на то, что других посетителей в кафе не было, Гарик направился к дальнему столику, который стоял практически на песке, отчего кренился на бок. Люба села в плетеное кресло, над головой трещал надутый ветром тряпичный навес оливкового цвета, а из бара доносилась тихая веселая музыка.

— Эй! — не оборачиваясь, Гарик махнул рукой, призывая официантку. Люба смотрела, как девушка в короткой синей юбке и белой майке спешит к ним с блокнотом в руках. Не успела она подойти, как Гарик зачастил:

— Девушке апельсиновый фреш, овощной салат и сливочное мороженое, мне кофе и пару горячих бутербродов с ветчиной без сыра. Соли еще принеси.

— А... — девушка открыла рот, испуганно посмотрела на Гарика и замялась.

— Что?

— Я не успела записать, — пробормотала она. — Извините.

Наверное, подрабатывает между учебой, подумала Люба и улыбнулась ей, потому что когда-то тоже была такой.

Улыбка криво застыла на ее губах. Она была такой?

Гарик тем временем нетерпеливо повторил заказ, так и не оглянувшись на официантку. Похоже, его не волновало, насколько она симпатична, вежлива и напугана его недружелюбным поведением.

Люба проводила девушку глазами и уставилась в поверхность столика, накрытого льняной сероватой скатертью. В центре имелся дырчатый цветочный узор, сквозь который просвечивалась деревянная крышка.

— Ну что, Люба, — Гарик улыбался, но смотрел серьезно. — Не хочешь признаться, кто же ты такая?

Люба расширила глаза. Кто она такая?

— И имя какое... Если бы я был романтиком, то сказал бы примерно так — неужели ты воплощение новой Любви? — он понизил голос и Люба наклонилась ближе, чтобы расслышать его следующие слова. — И добавил бы — новорожденная чистая Любовь, которая однажды открыла сонные глаза и поняла, что отныне живет и живет ради конкретной цели? Это ты?

Люба молчала, потому что большинство его слов остались для нее просто бессмысленным шумом.

— Афродиту, как известно, создали из морской пены. А из чего создали тебя? — теперь он улыбался почти грустно.

— Ладно, можешь не отвечать. Я и сам знаю, кто ты, не первый год по земле хожу, способен сложить два и два.

Люба смотрела во все глаза.

— Ты — то, что прячет семейка Тоннеля. И конечно, чем старательнее они что-то прячут, тем больше любопытства вызывают. Кто же откажется раскрыть секрет, в чем тут дело? У нас, знаешь ли, редко случается нечто интересное, разве что безумный Джайзер когда-никогда выкинет очередное коленце. Вот, к примеру, этой зимой пошел слух, что он создал девушку. Создал специально для своего любимчика Бостона, а мальчишка выпендрился, как обычно, взбрыкнул и заявил, что ему ничего от Джайзера не нужно. И слухи говорят — тогда она может достаться кому-то другому. Бостон капризный мальчишка, щенок, который не способен осознать ценности подобного дара. Еще слишком глуп, чтобы не выставлять напоказ свою гордыню. Еще не пресытился одиночеством... Кстати, среди нас встречаются куда более умные и благодарные экземпляры. Но вот вопрос — и где же тогда это самое чудо пропадает? К весне все решили, что это вранье и никакой девушки не существует. Ну как тебе история?

Люба вздохнула. К столику торопилась официантка с высоким стаканом сока в руке. Осторожно поставила перед Любой и тут же отступила. Гарик не обратил на официантку ни малейшего внимания и продолжал говорить, не понижая голоса, будто они совсем одни.

— Это только начало. Джайзер много слухов пускает, это жутко его забавляет, но я давно уже не ведусь. Но вот в чем загвоздка — сегодня я заехал к Тоннелю за своими вещами и что я первым делом вижу? — пустой дом, где кроме их шайки ни единого постороннего, тишина и покой, хотят Бостон с остальной мелкотней тут постоянно такие вечеринки устраивали, что земля дрожала. И — запрещенная для посещения половина дома. Но это еще ладно, цветочки. Что же я вижу, когда собираюсь уезжать? А вижу я девушку, совершенно такую же не от мира сего, как те дикие, которых мы однажды нашли в лесу. Но даже это не всё. Все дикие были... природными, а я четко вижу, что ты — городская. В твоей голове крутятся шестеренки, а жилы скрипят, как провода, но я никогда раньше тебя не видел, а мы все друг друга знаем, как облупленных. Как у него это получилось?! Безумство... Так какой же единственный вывод можно из всего этого сделать, ты как думаешь?

Люба машинально потянулась за соком.

— А очень простой, — Гарик ответа не ждал. — Получается, слухи чуть ли не впервые за всю историю не привирали и девушка существует. Вот такие дела...

Он рассеяно покачал головой.

Люба подняла стакан с соком к носу, понюхала, а потом, обхватив губами соломинку, втянула в себя жидкость. Вроде простое движение, но забытое, будто она не делала так уже сотни лет.

Ротовую полость обожгло огнем, который горячей волной опустился по пищеводу в желудок и от которого все ткани мгновенно онемели. Люба судорожно хлебнула воздуха, наклоняясь вперед.

— Эй, — быстро приблизившись, Гарик схватил ее за руку. — Что случилось?

Даже на фоне боли от острого вкуса сока его прикосновение оказалось куда более страшным. Однажды в далеком детстве Любу шарахнуло током, когда она спицей для вязания выковыривала из розетки пластилин, так что ей было с чем сравнить. Сейчас сила удара увеличилась неоднократно, пронизывая с ног до головы.

Гарик тут же отдернул руку, Люба, согнувшись, могла только хлопать глазами, восстанавливая дыхание и радоваться, что вместе с чужим прикосновением исчезла вторая порция боли.

— Что случилось? — официантка подбежала со всех ног и в ее глазах застыл настоящий страх за Любу, реальный ужас, а не то привычное недовольство, когда смену мешают спокойно отработать всякие нервные девицы, при первой возможности так и норовящие грохнуться в обморок.

— Уйди, — так и не взглянув на девушку, приказал Гарик.

— Но... — она замялась. — Как же...

— Пошла вон, я сказал!

Официантка попятилась и нехотя отошла к бару, откуда пристально продолжила следить за странноватой парой у столика.

Но Люба уже не придала этому никакого значения. Ей казалось, разряд очень качественно ее встряхнул, передвинул в голове и поставил на место все разношерстные куски и детали, и теперь в памяти стремительно воскрешалось все то, что прежде находилось в темноте и тумане.

Ее сделали не человеком. Джайзер с помощью Донго, который также вылечил от слепоты брата. Она неизвестно сколько проспала неизвестно в чьем доме, а Бостон...

— Бостон, — Люба быстро огляделась по сторонам, вызывая из памяти момент, когда увидела его в компании Лазури и Данилецких. Это был он — стоял там, уставший и сутулый, смотря так изумленно, как никогда раньше на нее не смотрел.

Гарик значительно расслабился, все еще не переставая настороженно замирать в ответ на каждое ее резкое движение.

— Не бойся, его здесь нет. Он нас не догнал.

— Что?

— Ну да, он же за нами поехал. Я четко слышал, как он нас преследовал. Но у серпантина остановился почему-то, — Гарик поднял брови, — не знаю, почему. Мы любим гоняться на серпантине, я уже настроился на веселье, а он взял и остановился. Отступил. Хм. Но мы далеко уехали, он нас не найдет. Так что, Люба, я правильно решил пример? Тебя создал Джайзер?

Ей впервые стало неуютно.

— А ты кто?

Он промолчал, но голубые глаза красноречиво затекли серебристой тяжелой ртутью, скрывая и белок, и зрачок. Потом он моргнул и пленка исчезла, но Люба поняла, что это один из них, один из 'комуфляжников'. Кроме того, ее беспокоило, что при внешности бесшабашного юнца он говорит слишком сложные вещи и смотрит слишком проницательно. Люба не желала представать в виде распятого на стекле жука.

— Я ничего не знаю, — она пожала плечами, опасливо косясь на сок, который произвел на нее такой неожиданный эффект. — Думаю, я человек.

Гарик усмехнулся.

— Ты точно не человек. Погоди-ка... Погоди... — он бегал глазами по столику, соку и Любиной руке, к которой чуть раньше так неудачно прикоснулся.

— Тебе было больно от пищи? — быстро спросил Гарик.

— Да, — Люба еще раз глубоко вздохнула, прижав к шее руку. — Очень.

— Как давно ты не ела?

— Не знаю. Я проснулась только сегодня.

— Как давно ты спала? — Гарик не удивился.

Люба тоскливо посмотрела по сторонам. Чистый мелкий песок, прогретая вода и по минимуму одетые люди на пляже.

— Была осень.

— Осень... Точно! — он расплылся в довольной улыбке. — Все сходится. Очередная задача на сообразительность, хотя и более сложная. Это уже не слухи, а разговор Тоннеля с Джайзером, коему я был скромным свидетелем. Раньше они были большие друзья, а сейчас почему-то все больше враги.

Люба облокотилась на стол, обхватывая голову ладонями. Столько информации за раз, просто ужас!

— Да, теперь все складывается, — кивал свои мыслям Гарик. — Когда-то я работал с Химиком. Помогал ему, до тех пор, пока мы не убедились, что не способны воссоздать себе подобных. И с этим смириться оказалось непросто. Ведь какие-то люди смогли нас сотворить. Причем параллельно мужчин и женщин. Ты можешь представить, что одновременно появилось два гения, которые занимались одной проблемой и решили ее... с разных сторон своей собственной половой принадлежности? Химик считал, что такое совпадение возможно раз в миллион лет, и оно случилось. А я думаю — так и должно было быть. Женщин создала женщина, нас — мужчина. Разве возможно представить, что они согласились бы вложить свои души в то, что ненавидели?

Гарик на секунду замолчал.

— В общем, я понимаю многое из того, что делает Джайзер, потому что помню, какими дорогами он предпочитает ходить. Теперь и о тебе все понятно...

— Что понятно? — не выдержала Люба.

— Они говорили тогда, что первое время тебя держали на капельницах, но ты бы все равно погибла, если бы Бостона не нашли. И говорили, что единственный выход в таком состоянии — все время накачивать тебя похожей сутью, чтобы удержать дух в теле. Короче, ты вроде загибалась, а мальчишке Бостону пришлось, скрипя зубами выполнить приказ отца и не дать тебе окончательно умереть. Нелегко, видимо, было его заставить тобой заняться.

Люба вскочила, отодвинула кресло и, не оглядываясь, направилась к прибою.

— Люба! — Гарик достал из кармана несколько купюр, швырнул на столик и бросился следом.

Она шла по кромке песка с водой, но вскоре добралась до полосы с камнями, так что приходилось балансировать, чтобы не свалиться в воду.

— Стой! — он схватил ее за локоть и Люба напряглась, но ничего не случилось, боль не вернулась.

— Не бойся. Вероятно, это был всего лишь переход на другой вид энергии и больше он не повторится, — однако пальцы разжались и Гарик остался стоять сзади, не приближаясь. — В тебе много его сути, но со временем она раствориться и исчезнет. Ты будешь нормально питаться, человеческой пищей. Ты переживаешь? Это понятно, я бы на твоем месте тоже испугался, но опасность была раньше, а сейчас я вижу — ты в полном порядке.

— Не хочу больше об этом говорить, — она мотнула головой. — Дай мне в себя прийти.

— Хорошо, — быстро согласился Гарик. — Давай тогда просто погуляем? Пошли, я покажу тебе скалу смертников, отчаянно красивое место, откуда всякие придурки частенько прыгают. И конечно, почти так же часто бьются насмерть. Тут недалеко. Но вначале нужно купить тебе очки и шляпу, вон там дальше есть рынок, а то с непривычки подгоришь еще. Пошли? Ты ведь не спешишь обратно?

Люба резко к нему развернулась. Спешишь обратно? А куда это, обратно?

— Нет, — не очень твердо ответила она, отвернулась и позволила ему встать рядом. Так, бок о бок, они отправились гулять.

* * *

Ночью стрекот сверчков вырос просто до оглушающего трезвона, который умудрился заглушить даже шум работающего двигателя.

Гарик медленно затормозил и остановился на асфальтированной стоянке, откуда забрал Любу днем. Оставаясь на мотоцикле, оперся на ногу.

— Ты уверена, что хочешь остаться здесь?

Люба покачала головой, не отрывая взгляда от дома на горке, все окна которого излучали яркий свет, будто их целью было приманить всех имеющихся в округе мотыльков. Она совсем не была уверена, что ей нужно сюда возвращаться. Это неизвестно чей дом, неизвестно на каком она тут положении, вдруг ее собираются запереть и держать под замком? Неизвестно, что ей уготовлено на будущее — вдруг не отстанут, а постоянно будут мучить своими бесконечными экспериментами? Но с другой стороны, куда идти? Родители в Америке, к счастью, Сашка с ними, а Люба даже не знает, где оказалась. Ну море, конечно, вокруг. Или океан? Похоже, остров. Или все же побережье? Говорят на русском. Но она не так уж внимательно прислушивалась... Деньги на вид незнакомые.

— Хочешь, ко мне поедем?

Люба повторно качнула головой. Позади несколько часов на пляже, когда ее новый знакомый вплотную примерил роль рубахи-парня и легко болтал ни о чем. Ей понравилась прогулка, но пора закругляться.

— Ну звони, если передумаешь, — усмехнулся Гарик. В ночном свете его глаза потеряли последние голубые оттенки и стали совершено свинцовыми. Или он просто перестал маскироваться?

Послышались шорохи.

На дорожке показались тени. Кто-то массивный ломился вниз по ступенькам и Люба аккуратно слезла на землю, отодвинулась от Гарика и настороженно застыла.

И у Бостона глаза горели, но не темным серебром, а темной зеленью. Светлые джинсы и футболка почти светились.

— Люба! — первым делом он бросился в ее сторону.

Она аккуратно отступила на шаг назад и Бостон замер, прищурившись. Но потом резко переключил внимание на Гарика, который с довольной миной сидел на байке, расслабившись и широко улыбаясь.

— Тупица! — прошипел Бостон и Люба, еще успев заметить, как рядом появились Данилецкие, пропустила само движение, когда, кто и на кого бросился.

— Щенок! — рычал Гарик, пытаясь в ответ обхватить Бостона и не дать тому дергаться, а Бостон отталкивал его, чтобы освободить место для размаха, но потом людей вдруг резко прибавилось и драчунов стали растаскивать уже массово. — Тебе только под стол на карачках ходить, малолетка!

— Идиот! — орал Бостон, пытаясь вырваться, когда его уже оттаскивали в сторону. — Она же смертная! Напыщенный древний индюк! Ты забыл уже, как гоняешь по серпантину? Как часто ты потом металлолом сталкиваешь в канаву и в обгоревшей одежде тащишься домой? Ты повез ее туда без шлема, на огромной скорости, так, будто ей ничего не грозит! Ты придурок! Она же смертная! Ты хоть представляешь, чем это все могло закончиться? А если бы ты врезался? Перевернулся? Свалился с обрыва?

— Заткнись!

— Тупой ублюдок! Ты же постоянно долбишь, что люди — пустое место! Так и оставь ее в покое! Она моя!

— Мало тебя пороли!

— И близко чтоб больше тебя не видел! Катись в преисподнюю, возвращайся в свою Тмутаракань и болей своей вонючей мизантропией подальше от нас! Подальше от нее!

Люба зажала уши руками и отвернулась. Ей хотелось обратно, в дом, где никого постороннего, где тихо и спокойно и уж точно не случится никакого мордобоя.

Эсфиль аккуратно обняла ее за плечи.

— Пойдем-ка домой, — и потянула за собой. — Пусть эти петухи сами разбираются.

Люба почувствовала, что рука Данилецкой нервно подрагивает.

— Ты в порядке? — тихо спросила Эсфиль.

Люба молча кивнула. Эсфиль вздохнула с облегчением, опустила руку ниже и перехватила её локоть, а потом повела по тропинке к дому.

— Странные дела сегодня творятся, — задумчиво сообщила Данилецкая, игнорируя вопли и звуки ударов за спиной. — И главное, сразу много. Может, запремся в комнате, мужиков выставим, пусть хоть в дым морды друг другу понабивают, останемся только мы и Лазурь еще позовем, уговорим по бокалу вина, пару персиков, виноград, коробка шоколада и сразу спать?

Издали все еще неслись истошные вопли и ругательства. Хорошо, что они остались позади.

И Люба с облегчением улыбнулась, молча кивая. Да, спасибо, это как раз то единственное, что ей сейчас нужно. Убраться от сюда подальше.

Глава 16

За окном раздался грохот, будто осыпалась огромная пирамида из кубиков. Люба почти подскочила, с трудом продирая слипшиеся глаза.

— Твою мать! Откуда такие идиоты лезут? Ты куда прешь? — орал чей-то далекий, охрипший с похмелья голос. В ответ кто-то невнятно выругался.

— Сам мудак!

Вопли удалялись, а Люба вспомнила полученную на вчерашних посиделках с девчонками информацию о том, что в данный момент часть сада перестраивают, втискивая на территорию крытый бассейн, так что, по-видимому, за окном буянили члены рабочей бригады.

Люба зевнула, поворачиваясь к окну. Не так уж и рано, судя по наполнявшему комнату прозрачному свету.

И замерла.

Бостон сидел в кресле, наклонившись вперед и упираясь локтями в колени. В тех самых вчерашних джинсах, уже местами испачканных, натянутых на коленях так же сильно, как кожа обтягивала костяшки на его скрещенных замком пальцах.

Настроение от чудного летнего утра мгновенно испортилось. Люба молча встала и потянулась за лежащим на стуле халатом, похожим на огромное, свитое мышами из старых тряпок гнездо.

— Что ты тут делаешь?

Вчера она выяснила, что комната предназначается специально для нее. И все заполняющие немалое пространства гардеробной вещи приобретены для нее Лазурью, которая любит бродить по магазинам, скупать всякую всячину, а после раздаривать знакомым. За год ей было куда развернуться...

Бостон тоже нервно подскочил с места и бросился к окну. Потом обратно.

— Слушай, Ло, я понимаю, что... ну, как все это выглядит, и что для тебя ничего не изменилось, просто получилось, что вечером ты заснула, а утром проснулась... Но для меня прошел год. Для всех нас, — поправил Бостон, нервно сунув руку в волосы и чуть ли выдирая их клочьями. Судя по тому, что говорил он очень быстро, речь Бостон заготовил заранее, а теперь в максимально быстром темпе старался ее выложить.

— Поговорить мы можем и после завтрака, — ядовито заявила Люба, размышляя, почему этот тусклый отблеск на его коже так сильно привлекает к себе внимание, будто неважно, что перед тем, как заснуть, она поклялась всеми ей известными страшными клятвами — последнее, что она станет делать, так это любить такого ненадежное существо, как Бостон. Осталось только решить, как так извернуться, чтобы суметь оставить его позади и заставить себя никогда не оглядываться. Она бы что-нибудь придумала, имей в запасе чуть-чуть больше времени, но его появление ранним утром перечеркнуло все Любины планы по самосохранению.

— Да, я... Я просто привык здесь находиться.

Бостон неожиданно замолчал. Вслед за ним Люба перевела взгляд на стол, где лежала пачка ее документов. Паспорт, права, две кредитные карты, одна — та, куда переводилась зарплата за участие 'в эксперименте', вторая — подарок Лайры. Девчонки сами вчера выложили сюда документы, позволяющие комфортно существовать в человеческом мире, не дожидаясь просьбы.

— Ты собираешься уехать? — сухо спросил Бостон.

— Какая наблюдательность! — еще суше ответила Люба, сгребая все свое имущество в кучу и как попало засовывая в лежавшую тут же сумочку из бежевой кожи, которой ночью хорошо подвыпившая Лазурь трясла перед носом до тех пор, пока Люба не собралась с силами и кое-как не выразила свой неземной восторг при виде серебряных дизайнерских застежек и продуманных элегантных линий.

— Подожди! Ло, я понимаю, что между нами все с самого начала сложилось неправильно и некрасиво. И что ты попала в самый центр нашей собачей склоки, не имея ко всему происходящему никакого отношения. Я все понимаю, правда. Только не уезжай сейчас, слышишь? Останься, мы вместе попробуем как-то разобраться... Нельзя оставлять все как есть, я думаю, что смогу все исправить. Я постараюсь, если ты останешься. Пожалуйста.

Люба открыла рот, собираясь сказать много чего интересного, но неожиданно ответила коротко:

— Нет.

Бостон молчал все время, пока Люба, распахнув дверь в гардеробную, шарилась в вещах, выбирая одежду и думала, где переодеться: уйти в ванную или сделать это в наглую прямо возле кровати. Но если честно, это было чистейшей воды бравадой — она прекрасно знала, что ей не хватит решимости раздеваться перед Бостоном даже после всего того, что между ними было.

Случайно было, педантично уточнила Люба про себя, не озаботившись подниманием с пола соскользнувших с вешалок платьев и блузок. Они лежали мятыми цветными пятнами, выражая беспомощность и укоризну, от которой сжалось бы сердце любого существа, способного читать язык вещей, но Люба не обратила на это внимания.

— И чем же тебе отплатили за услугу? — не сдержавшись, прервала она тяжелое молчание.

— В смысле? — он так и метался по комнате, будто нервничал. Но разве Бостон способен нервничать? Немыслимо.

— За то, что ты со мной целый год потерял.

Метание замедлилось, а потом Бостон застыл и его зеленые до черноты глаза тоже застыли, остановившись на Любином лице.

— Ты о чем? — поинтересовался он. Прозвучало, как предостережение.

— Или как так вышло? Тебя заставили, да?

— Заставили? Меня?

— Неважно. Теперь ты от этой тягостной обязанности свободен.

Бостон зло сжал губы.

— Что ты несешь? И как, интересно, — вот теперь голос стал совсем как прежде, наглым и отстраненным. — Как бы, интересно, меня могли заставить? И кто?

Люба отмахнулась, уже понимая, что зря завелась.

— Нет уж, давай разберемся.

Вот-вот, совсем как всегда, подумала Люба. Это кто посмел сказать Мяу?

Но Бостон снова отступил, развернулся и тяжело сел в кресло, почему-то прерывая спор и забыв про разбирательства. Он машинально скользил пальцами по кожаной обивке, словно в успокоении нуждалось именно кресло.

— Ло, я тебя люблю.

Из Любиных рук тут же вывалилось все, что она держала, накрыв ласковой тканью босые ноги.

— Надо было сразу сказать, когда тебя вчера увидел, а я... Помнишь, как тогда, у печи ты бросилась меня спасать? Испугалась, что я обжегся? Несмотря ни на что? Я уже тогда понял, что попал, но до последнего не признавался даже себе. Тебе, наверное, сложно представить, что это такое — любить хрупкое существо, способное из-за одной случайной нелепости погибнуть, исчезнуть навсегда. Но даже не случись несчастья, ты все равно смертная. Это глупо — любить смертную. Еще глупее разве что полное отшельничество или даже растворение... Я не знал, что ты заснешь. А потом сидел тут... Смотрел, как в тебе переливается радужная начинка, легчайшее мерцание микросхем... И думал, что даже без нее тебя люблю. Любую. Я дурак, знаю. Все говорят. Но тебе не понять как это, когда ты бессмертен. Когда нет ничего опасного и просто вредного, а только пьянящая свобода с острым привкусом беспредела.

Люба сглотнула, опускаясь на пол и обхватывая колени руками, съеживаясь над своими новыми нарядами, до дрожи боясь смотреть в его сторону.

— Тебе нравилось вести себя как последний ублюдок! Ты этим наслаждался!

Лицо Бостона перерезала странная улыбка, острая, даже хищная.

— Ты права, нравилось.

— Это отвратительно!

— Ло, — вкрадчиво продолжил он. — А ты сама? Уверена, что на моем месте смогла бы сдержаться и никогда, ни за что не взяла бы того, что безумно желаешь взять, причем немедленно, потому что в любой момент это может навсегда исчезнуть? Сдержалась бы?

Люба неуклюже раздвигала ткань, пытаясь вспомнить, что из этого только что выбрала. Серебристое платье с голубым рисунком? Или в глупый мелкий горох? Юбку или шорты?

— Когда ты взрослеешь и понимаешь — весь мир у твоих ног, — Бостон расслабился, но лицо оставалось напряженным. — Солнце встает для тебя. Люди ходят на работу и выдумывают новые технические игрушки — для тебя. Строят дома, печатают золотые монеты — для тебя. Танцуют стриптиз и зажигают ночную иллюминацию. И конца-края твоей власти нет. Представь, Ло, хорошенько представь. Распробуй этот вкус, но очень осторожно — это сильнейший в мире наркотик. И когда он начнет действовать, растворится в крови, потечет по венам, омывая сердце и мозг, представь ситуацию, когда со вкусом свободы начинает спорить твоя совесть. И честно скажи, пусть не вслух, а хотя бы самой себе — удержалась бы?

— Вы... вы не смеете быть такими! Вы не боги! — предсказуемо разозлилась Люба, предпочитая проигнорировать вопрос, потому что не хотела отвечать правду. — Тебя должны щелкнуть по носу, как сопливого мальчишку!

— Правда? — Бостон осторожно, как на пробу усмехнулся. — И кто это должен меня щелкнуть по носу? Остановить игры с человеческим материалом? Большинство старших плевать хотели на человечество, людишки для них все равно, что муравьи, копошатся на заднем фоне — и ну их. Ты еще ни одного такого сноба не встречала... О, там такие экземпляры попадаются... даже Гарику до них далеко, а ведь будь ты как прежде, обычным человеком, он бы в твою сторону даже не взглянул!

— Не трогай Гарика! — заявила Люба, нехотя вспоминая, как тот кричал на официантку.

— Ладно, извини, — сквозь зубы продолжил Бостон. — Но могу сказать, что люди нынче существуют, только потому что нам, иным, не свойственна агрессия и желание стереть вас с лица земли. Вернее, большинству из нас не свойственна, — нехотя поправил он и Люба неожиданно для самой себя улыбнулась. Всего на секунду. И сразу опомнилась, повторяя, где она и в чьем обществе.

— Чего ты от меня хочешь?

— Дай мне еще один шанс.

Она упрямо качнула головой.

— Ты красиво стрелки переводишь, виден длительный опыт, но что, если я откажу? Вернешься к шантажу и угрозам?

— Никогда, — ответил Бостон, сжав челюсти так крепко, что они почти заскрипели.

— Все равно, — Люба пожала плечами. — Я тебе не верю, всей этой истории слезливой не верю, потому что там, у Джайзера... я была уже не совсем смертной. И ты от меня отказался.

— Тогда я думал, что достаточно убедил себя в том, что прекрасно без тебя обойдусь.

— Вот и наслаждайся.

— Прости меня, я был не прав. Каждый раз не прав, — терпеливо повторял Бостон. — Я тебя люблю.

— А я тебя — нет, — сказала Люба, всем сердцем надеясь, что он не расслышит ложь, которая острыми краями вместе со словами проскочила по языку, падая в горло и оставляя вкус чего-то мерзкого и ядовитого.

Но нет уж, хватит. Год жизни потерян. Но зато позади полоса одиночества, когда ее бросили с беспомощным братом и как будто выбили землю из-под ног. Жизнь прекрасна! Она молода, красива, свободна и, судя по банковским карточкам, безобразно богата. Ну, не настолько, чтобы купить остров посреди океана, но вот объехать вокруг света вполне хватит. Не то чтобы она собиралась немедленно бросаться путешествовать, вначале нужно просто оказаться от всех камуфляжников подальше. Даже от девчонок.

Ей нужно вернуть свою прежнюю жизнь обратно. Человеческих друзей. Семью. Институт. И возможно, однажды... Не прямо сейчас, но когда-нибудь — человека, который будет ее любить по-настоящему.

Люба подхватила с пола первое попавшееся платье и отправилась в ванную, с силой захлопнув дверь. Надеялась сбежать.

Не тут-то было. Бостон так и сидел в кресле, проигнорировав недвусмысленный намек убираться.

— Хорошо, — продолжил, когда Люба изволила вернуться, будто в разговоре перерыва не было. Разве что его глаза стали черными и потеряли большую часть своего блеска. — Сейчас важнее другое — я давно не вливал в тебя энергию.

— И что?

— Если коротко, это значит, что когда она совсем истощится, ты начнешь тратить на поддержание жизнедеятельности свою, родную, человеческую. Жить как человек, меняться, расти, стареть.

Люба с пониманием кивнула. Плюшки закончились, наступили будни.

— И когда?

— Скоро, — Бостон блуждал глазами по полу, а потом поднял их и они оказались на удивление настырными, с тенью фиолетового фанатичного упрямства.

— Люба, дай мне руку, — попросил Бостон.

Она фыркнула.

— Щас! Я уезжаю.

— Пожалуйста. Дай мне на минутку руку и потом я тебя отпущу куда угодно. Но вначале... рука. Или клянусь, ты далеко не уйдешь!

— Попробуй меня остановить, — жестко сказала Люба, сунула ноги в первую попавшуюся пару босоножек, сдернула со стула свою новую шикарную сумочку и вышла из комнаты.

Всю дорогу до стоянки она была уверена, что он действительно попробует ее остановить. Но этого не случилось.

Глава 17

К осени жажда менять обстановку у Любы поостыла. За прошедшие два месяца она успела побывать во многих местах — навестить родителей и провести с Сашкой неделю, бродя по узким улицам среди вывесок на чужом языке и смеси всех существующих в современном мире языков. Успела узнать, что родители собираются остаться здесь и планируют получить гражданство. Как ни странно, ее это не задело. В день приезда за американским ужином отец долго перечислял недостатки родной страны и тут же приводил многочисленные достоинства Америки и Люба, вспоминая Бостона и его поведение, а также свою реакцию на ставшую привычной безнаказанность людей с деньгами не могла ничего возразить. Да и не хотела, если честно. Сашке и правда здесь лучше, по крайней мере, следить за его зрением будут куда тщательнее, чем дома.

Ну, если еще закрыть глаза на то, что в принципе все одинаковые, независимо от континента, на котором проживают.

На выходные они всей семьей отправились к океану, в небольшой пансион, где проживали в основном русские эмигранты. Среди соотечественников вместо облегчения Люба почувствовала тоску.

Сидя на пляже под трепещущим на ветру навесом, она смотрела и слушала море, думая, что ей чего-то не хватает. И эта нехватка становится все больше.

Конечно, дело в том, что она все хуже слышит бьющуюся крошечную жизнь, привязанную к своему мобильнику или планшету. Она как будто уходила, отдалялась. Звук кошачьего урчания, ласковое мимолетное прикосновение пушистого хвоста или тепло у ног, когда ты просыпаешься. Оно исчезало и Люба всеми силами старалась об этом не думать, потому что думать слишком грустно.

Но все было не так просто...

Конечно, ей не хватало этого легкого нового чувства сопричастности к чему-то грандиозному и неопознанному, но помимо него ей ужасно не хватало чего-то еще.

Поэтому Люба уехала от родителей и последовала собственному решению — поехала путешествовать, причем в одиночестве, как будто за год сна привыкла к нему настолько, что оно превратилось в необходимость. Или отвыкла от других... В любом случае, путешествовала она как придется, хотя и в пределах Европы, от которой удаляться не позволял инстинкт самосохранения — слишком далеко для человека, никогда не покидавшего пределы страны и союзных республик.

Однажды, после очередной прогулки, на этот раз по французской провинции Бургундия, Люба вернулась в простую деревенскую гостиницу, которая, несмотря на свою внешнюю непритязательность была оборудована всеми необходимыми современному человеку удобствами, и включила скайп.

Странно, но почти сразу же на экране ноутбука показалась Лазурь. Если честно, Люба до последнего не рассчитывала, что ранним вечером та окажется дома.

Сегодня Лазурь выглядела как огромный психоделический ежик — ее голову покрывали толстые слепленные из волос шипы, раскрашенные в кислотные цвета. Бледные губы обведены черным карандашом, а в носу толстое кольцо со сверкающим алым камнем. Люба непроизвольно улыбнулась. Маскарад был так же заметен, как если бы она вырядилась в костюм гориллы и угукала из-под кожаной маски.

— Привет, — Лазурь улыбнулась в ответ, но потом опустила глаза ниже и стала очень грустной. Превратилась в этакий печальный галлюциногенный ежик...

— Ты становишься человеком, — тихо сказала она.

На эту тему Люба говорить не желала.

— Я по тебе соскучилась, хотя не скажешь, что мы с тобой подруги, — сообщила она вместо этого.

Лазурь усмехнулась, но ее глаза остались такими же грустными.

— Какие там подруги... Мы с тобой нечто большее. Мы сестры, чье родство определяется не кровью, а духом.

Одновременно с этим полным пафоса заявлением одна из ее колючек принялась крениться на бок.

— Черт! — Лазурь тут же забыла про Любу и схватила прядь, не давая запутаться среди остальных, целых.

— Да сколько же на тебя лака нужно? У меня все запасы уже закончились!

— А разве ты не можешь воспользоваться своими способностями и заставить волосы стоять дыбом? Какие они у тебя, кстати? — тут же повеселела Люба.

Лазурь тяжело вздохнула, сгибая похожие на проволоку волосы.

— Воздух. Я могу создать плывущую по ветру роскошную воздушную волну волос, трепещущих и сверкающих, аки бриллиант, прям как в рекламе. Но сделать то, что мне нужно сейчас...

— Ясно. А что вообще нового?

— Джайзер сегодня обещался заглянуть, — Лазурь сосредоточенно скатывала непослушный клок в подобие шара — ёжик лишился части шевелюры и заодно куска своей защитной способности.

— Так ты поэтому такая красивая?

— Ну я же для него просто ребенок! — Лазурь еле уловимо сморщилась, но почти сразу же ее лицо разгладилось, а глаза возбужденно распахнулись.

— Черт! Я его уже слышу!

Она тут же подпрыгнула и только через секунду опомнилась и приняла вид полнейшей пофигистки. — Позвонишь еще?

— Конечно, — легко подтвердила Люба.

Двухминутный разговор принес столько же радости, сколько последние два дня экскурсий.

Тем же вечером в кафе, где столики покрывала скатерть с грубой вышивкой, она встретила группу соотечественников — веселых умных ребят, один из которых пригласил ее на ужин. Пришлось на удивление долго думать, как ответить.

— Мы можем поужинать, — наконец, согласилась Люба. — Но не больше. Если тебя интересует то развитие событий, которое за рамками дружеских отношений, лучше не трать со мной времени.

Ужина не случилось. Но Любу больше волновало не то, что молодой человек пошел на попятный, а то, что за последние два месяца она встретила немало симпатичных представителей мужского пола различного возраста, размера и национальностей, но ни разу ей не захотелось пойти с кем-нибудь из них на свидание.

Только тогда Люба окончательно поняла, чего еще ей не хватает.

Она еще дважды звонила Лазури, но никогда не спрашивала о других камуфляжниках, включая Бостона, а сама Лазурь о них не заговаривала.

Осенью Люба вернулась к дяде.

Дом, где проживали Данилецкие, пустовал.

Нужно было решить, чем и как заниматься дальше, но Любе ничего не хотелось. Ей казалось, будто из ее жизни вырезали середину и получившийся в результате бублик вышел слишком пустым, чтобы полноценно существовать. Дядя считал, что эта хандра из-за отъезда родителей и брата, и она вот-вот пройдет. Что надо заняться делом и вся дурь из головы тут же вышибется. Конечно, это было правдой.

Но Любе хотелось еще немного потянуть этот отрезок своего бесцельного, но такого приятного существования. Понять, насколько сильно ей чего-то не хватает.

Тем вечером было тепло и безветренно. Люба сидела на покрывале недалеко он деревьев на небольшом обрыве и думала, что никогда не видела, каким море становится зимой. Говорят, при сильном морозе вдоль береговой полосы замерзают волны, отчего кромка воды походит на грубое кружево.

Подул ветер, самый настоящий свободный морской ветер, полный того запаха, которого ей так не хватало и Люба закрыла глаза, на мгновение задержав дыхание.

А когда открыла, он уже сидел рядом, смотря вперед, в водяную даль. Привычкам он изменять не стал — обычные джинсы и однотонная футболка с длинными рукавами. Один из миллиона подобных.

И один-единственный.

— Привет, — Бостон с трудом оторвал взгляд от синевы и протянул ей руку.

Люба некоторое время разглядывала его широкую ладонь, а потом невесело усмехнулась.

Бостон молча убрал руку, обхватывая коленки, полностью копируя ее собственную позу.

— Я рад тебя видеть, — сказал он в сторону моря.

Люба пожала плечами, не найдя ответа. Сейчас она раздвоилась, с изумлением наблюдая, как ее собственной сердце бешено бьется от радости, как в легких рывками движется воздух и кровь венах как будто становится горячей и густой. Но ведь она уверена, что сможет удержаться от прошлых глупостей и остаться в стороне?

Не верилось, что однажды они были так близко...

— Здесь хорошо, когда не жарко, — Бостон любовался с морем с таким видом, будто где-то там, в глубине, родился, но в силу обстоятельств был вынужден бросить родную стихию и ковылять по земле.

— Да, мне тоже здесь нравится.

— Помню, как увидел море в первый раз. Я подумал, что больше всего на свете жалею, что не способен стать водой. Чуть не проклял свою суть, которую старшие считали чем-то уникальным и драгоценным. А я себя ненавидел.

— Ненавидел? Как ребенок может думать о таких серьезных вещах?

Бостон на секунду обернулся и почти обжег ее полным боли взглядом, но молча вернулся к воде.

— Ребенком? Мне было семнадцать лет.

У Любы челюсть отвалилась. Нет, конечно, она знала, что существует множество малообеспеченных людей, которые не могут позволить себе отдых на морском побережье, но для обладающих поистине безграничными возможностями камуфляжников...

— Семнадцать лет?.. — растерянно переспросила она.

— Я тогда впервые вышел на улицу.

Тут уж язык подвел Любу окончательно и окаменел прямо во рту.

— Тогда Джайзеру все-таки пришлось меня отпустить, потому что я сумел обойти его барьеры и иначе просто бы его раскрыл, выпустил бы всех, кого держали в центре... Это такая огромная клетка, в которой целое здание, включающее спортивный зал, бассейн и оранжерею и у всего этого — крошечный вход, основа, центральная точка, контролирующая заградительный барьер. Решетка. Большую часть детства я провел, пытаясь её отыскать, а потом — вскрыть. Хотел выбраться наружу.

— Ты рос там один?!

— Сначала да. Меня привезли туда года в четыре, я смутно помню, что было раньше. Большую часть времени родители жили со мной, но это не одно и то же — ведь они могли выйти за пределы центра, а я нет. Конечно, теперь я могу их понять. Почти. Но тогда я знал только то, что должен находиться под постоянным присмотром, под постоянным контролем и взаперти. Рассказывать все, что ощущаю. Джайзер часто выпытывал, что я чувствую... Мне иногда казалось, он предугадывает раньше, чем я скажу. Он меня так хорошо знал... Следующий ребенок родился только спустя восемь лет после моего рождения.

— Почему?

— Старшие не знали, будут ли дети им подобными. Представь себе — твой собственный ребенок, да еще который дался так тяжело, состарится и умрет на твоих глазах. Мы же рождаемся, как люди.

— А потом?

— Примерно в восемь я стал выдавать первые признаки того, что не человек. Знаешь, как все началось? — Бостон смотрел в сторону горизонта и не улыбался. — Я проснулся в обнимку с компьютером. Мне казалось, он поет мне колыбельную и еще обещает меня отсюда вызволить.

— Но раз все выяснилось, почему тебя и дальше держали под замком?

Бостон равнодушно пожал плечами и стало понятно, что отвечать он не намерен.

— Потом родился Игорь и нас стало двое. Хотя какую компанию мне мог составить младенец? А вскоре я чувствовал себя нянькой, потому что младенцев стало много... Нас стало шестеро. В общем-то, не так уж и плохо было. Лучше всего я почему-то помню Лазурь. Она знаешь, какая боевая была? Совсем неуправляемая. Джайзера ни в грош не ставила, никогда не слушалась, даже совсем маленькой. Остальные его опасались, а Лазурь ходила, будто он пустое место и даже подарки не брала — смотрела презрительно и отворачивалась. Как он бесился!

— Он правда ее отец?

— Кто, Джайзер? Нет, конечно. Мы чувствуем родственную связь. И кстати, пары тоже чувствуют нечто похожее. Чем дольше вместе — тем сильнее. Он ей такой же отец, как и я.

Люба задумалась, откуда тогда взялось это утверждение?

— Не пытайся понять Джайзера, — устало сообщил Бостон. — Это нереально.

— Странно...

— Мы просто другие. И отношения у нас другие. Понимаешь, у нас впереди полно времени, столько, сколько хочешь. Мы не привыкли спешить в развитии отношений с себе подобными, потому что нас не поджимает время. К примеру, когда родилась Венера, одни из Старших сразу сказал, что она родилась для него. Часто навещал, а когда она стала почти взрослой, ушел. Она давно выросла, но он все еще чего-то ждал. Забурился в какую-то шахту в тропиках и вздыхал там, в тоске и одиночестве, позволяя Венере жить, как ей хочется. Она и жила... А потом он сделал ей предложение, но не дожидаясь ответа, взял да и рассеялся.

— Как рассеялся?

— Ну... для нас это временное исчезновение. Сейчас его как будто нет. Но не об этом речь, — Бостон требовательно смотрел ей в глаза. — Даже не знаю, как объяснить. У них впереди полно времени, а у нас с тобой — нет. Ты человек и поэтому я не могу ждать. Дай мне руку, пожалуйста.

Люба покачала головой, но посчитала, что после всего только что прозвучавшего Бостон заслуживает объяснений. Заслуживает настоящей правды.

— Понимаешь... Я так не хочу. Я же представляю, какая это классная штука — бессмертие и всесилие. Ну, предположим, сейчас ты мне вольешь жизни... А потом? Еще раз уговоришь? Постепенно я начну привыкать и ценить тебя. А я не хочу ценить кого-то только потому, что нет иного выбора. Со временем я начну хотеть этой силы... больше всего остального. Хотеть так сильно, что готова буду пойти на многое. Не хочу увидеть, на что я готова пойти, чтобы ее заработать. Стану ли я лгать, унижаться, торговаться? Я не хочу такой зависимости. Ты хоть представляешь, насколько нужно доверять человеку, чтобы настолько от него зависеть?

Люба осторожно покосилась на него, не зная, поймет ли он.

— Зависимости не будет. Я буду приходить и уходить, когда захочешь, только дай нам больше времени.

— Все равно, я буду ощущать необходимость отплатить тебе за услугу. Не хочу.

— Я никогда... — начал он.

— Нет, Бостон, — мягко, но быстро перебила Люба. — Нет.

Он долго молчал, а потом поднялся, отряхивая от песка свои светлые джинсы. Люба не оглянулась, когда он отступил, повторяя про себя, что нужно следовать собственным принципам — раз, всего раз убедить себя, что она готова прожить жизнь, как все остальные люди, без соседства крошечных невидимых существ и без раскинувшейся впереди вечности — и дальше будет легче.

— Однажды ты передумаешь, — уверено заявил Бостон перед тем, как пропал.

Но сердце замерло, а потом пустилось в галоп совсем не от его слов, а от улыбки, которая прозвучала в его голосе.

'Если он снова протянет два месяца, прежде чем показаться, я его собственноручно прибью', — решила Люба, упрямо буравя глазами песок под ногами.

А море тихо смеялось.

Глава 18

Уснув еще до того, как стемнело, проснулась Люба только к обеду, да и то — как проснулась, дядя разбудил. Последнее время она себе позволяла бездельничать круглосуточно, спать и есть когда угодно, бродить по улицам в пять часов утра и уходить за покупками в полночь, а дядя решительно препятствовал её сумасбродным выходкам и всячески пытался втянуть Любу в круговорот прежней жизни.

И в этот раз попросил дожать печь, потому что все разошлись на обед, а до конца обжига еще почти час.

Конечно, отказать в просьбе, тем самым оставив кого-то из работников голодным (по утверждению дяди), Люба не могла и поэтому быстро оделась и потащилась в мастерскую.

И правда в помещении было совсем пусто, о том, что совсем недавно здесь находились живые люди, свидетельствовали лишь оставленные на стульях вещи и брошенные на середине работы поделки.

На столе Кати рядами стояли деревянные прилавки с арбузами, которые летом хорошо расходились среди туристов. Люба села за ее стол, проводя по бруску изумрудной пластиковой массы пальцем. Вдруг вспомнилось, что она очень давно ничего не лепила. Да и вообще забросила работу, даже на кухню тете не приходила помогать, а та почему-то помощи не просила.

Печь еле слышно гудела. Сейчас там обжигались другие игрушки, глиняные, которые из серой грязи превращались в желтоватые, твердые, и при этом очень хрупкие заготовки, хранившиеся в ящиках в кладовке. На угловом столе Люба видела такие фигурки, уже частично раскрашенные под хохлому. Потом их обожгут еще раз, при более высокой температуре.

Печь усердно работала, переваривая глину в фарфор.

Интересно, там внутри, где самый жар и раскаленные пластины полок, какой выглядит безобидная фигурка в момент, когда ее окружает плотное алое сияние?

Люба откинула целлофановый пакет, прикрывающий массу для лепки, оторвала кусок пластика коричневого цвета и принялась задумчиво катать его между пальцами.

Печь запускают минимум два раза в сутки. В древние времена, когда на Руки еще жили сказки, возле такой трудолюбивой печи наверняка завелся бы домовой.

За несколько минут Люба аккуратно вылепила фигурку существа, похожего на длинноногую собаку, но с человеческим лицом и круглой бородой. Точнее, его звали бы запечник. Или подпечник. Да-аа, а еще у него было бы полно способов развлечься. К примеру, понатыкать мелкими пальцами в арбузные бока, чтобы арбузы казались мятыми и не пользовались спросом у покупателей. Или ослабить болты, чтобы дверца отходила и возле печи стало еще жарче и еще опаснее. И этот домовой ничуть бы не походил на тонкоголосых иноземных пикси, глуповатых и шаловливых, потому что он был бы мудр той особой, тяжеловесной мудростью, которая вместе со знанием приносит тоску, и при желании мог бы шутить очень жестоко.

Люба улыбнулась, приделывая домовому похожие на лопухи уши. Она посадит его на печку в благодарность за тот раз, когда однажды он пытался ей помочь и намекнул на неестественную природу Бостона. Намек яснее ясного, ведь не обжечься, прижавшись к раскаленному железу, могло только нечеловеческое существо. А она не поняла...

Телефон затрезвонил и Люба огорчено вздохнула — она больше не знала заранее, что через секунду прозвучит звонок. Больше не слышала его приближения, зыбкого, как рябь по воде.

— Да.

— Ло, это ты? — сосредоточено кричала в трубку Эсфиль. — Подожди, сейчас выйду на улицу. Все, — одновременно музыка на заднем фоне затихла. — Теперь слышишь? Мы вернулись домой.

— С приездом, — улыбнулась Люба.

— Если ты не забыла, я еще здесь учусь и особого выбора не имею, — буркнула Эсфиль. — У меня тоже есть родители, которые не желают, чтобы я болталась без дела. Хотя сами...

— Э-э... Понятно.

— Ага, точно забыла! Ну и ладно. Я к чему звоню, у нас вечеринка по поводу возвращения и начала учебного года. Заходи после семи. Только вот сразу тебе говорю, если не хочешь со мной поссориться, даже не вздумай вытворить то же самое, что в прошлый раз! Это последний шанс, другого я тебе не дам. Или я буду считать, что мы с тобой не знакомы. Буду ходить мимо и не здороваться. И без обид! Поняла?

— А что я вытворила в прошлый раз? — Люба быстро перебирала события и вдруг сглотнула, вспомнив самое яркое, незабываемое. — Ночевала... у Бостона?

Она даже насторожилась, с какой стати Эсфиль выражает недовольство тем, что...

— Да нет же! — недовольно ответила та. — Хоть живи в его комнате, мне плевать. Я про Джайзера. Делай что хочешь, но не вздумай еще раз дать ему повод завалиться без приглашения в нашу уютную берлогу. Здесь его никто не рад видеть.

Люба улыбнулась.

— На этот счет не бойся.

— Ну и ладушки. Жду. Мы на улице, так что шпильки отпадают.

Послышались гудки. Надо же... подумала Люба, отложив телефон и задумчиво ковыряя ногтем новорожденного домового, придавая его телу вид покрытости шерстью. Наверное, тяжело знать, что тебя никто не рад видеть. А Джайзер стопроцентно в курсе, какие чувства вызывает у своих собственных сородичей. А еще наверняка манипулятор его уровня легко может изменить общее мнение на счет своей великолепной персоны. Может безраздельно завоевать чужое расположение. Хотя бы отдельной группы... Может разбить их на команды и устроить настоящую войну. Или заставить себя любить. Но не делает этого. Почему?

Хотя сейчас больше волновало другое...

Люба осторожно посадила домового на неиспользованный Катей арбуз, как на пенек. Хозяин печи выглядел довольным.

Она встала из-за стола и замерла.

Конечно, она пойдет на вечеринку. Потому что хочет видеть Эсфиль и Игоря. Хочет узнать о камуфляжниках больше. Хочет беситься, отплясывать на танцполе и пробовать новые коктейли. Купаться после захода солнца и беззлобно подшучивать над неудачными комплиментами кавалеров. Травить с подругами пошлые анекдоты и хохотать над ними. Оглохнуть от музыки, пульсирующей одновременно в ушах и венах.

И еще одно.

Она хочет видеть Бостона.

Только тогда Люба поняла кое-что еще.

Жизнь-то одна! И теперь ее не обязательно жертвовать брату, потому что отныне брат способен позаботится о себе сам.

И сколько можно травить себя за то, что вместо неприязни она почти с самого начала испытывала к Бостону притяжение?

Если на то пошло, Бостон много болтал, но когда дошло до дела, оказался таким же обычным мальчишкой, как все остальные ее знакомые. По сути, вся устроенная ею битва оказалась битвой самой с собой, потому что он давно уже сдался.

Резко вспомнился момент, когда в прошлый раз она поднималась по лестнице, ощущая на шее его дыхание.

Как знать...

Люба улыбнулась и опомнилась, взглянув на печь. Так можно и прозевать время выключения, а за целую партию испорченного товара дядя вряд ли скажет спасибо.

Оставшийся день был потрачен на уборку дома и приготовления к вечеру. Конечно, все висящие в шкафу платья вдруг стали выглядеть недостаточно красивыми, прическа не получалась, макияж пестрел яркими пятнами, ресницы походили на острую щетину, а талия резко расплылась. Совершенно глупое занятие — тратить энное количество времени на подготовку к обычной вечеринке, но Люба только хохотала, слушая очередное убеждение осоловевшей от показа мод тети в том, что выглядит она замечательно (в этом, десятом по счету наряде ничуть не хуже, чем в самом первом) и снова шла переодеваться. Люба сжалилась, только когда самой надоело бегать по лестнице из спальни в кухню, где тетя закрывала консервацию.

Принимая душ, Люба пела. Впервые за несколько последних лет напевала какую-то песенку, подхваченную на радио, беспрестанно орущим в мастерской.

Когда она, наконец, была готова, то даже в зеркало заглянуть не решилась, чтобы случайно не заметить очередной выдуманный недостаток, из-за которого снова все придется переделывать.

К дому Данилецких Любу подвез дядя. Музыка слышалась издалека. Остановивший за углом, дядя окинул внимательным взглядом внушительный забор и возвышающийся над ним особняк.

— Тебя там не обижают?

Люба улыбнулась.

— Ну что ты, ко мне там относятся, как к равной.

— А ты и есть равная! — тут же вспылил он. В голосе звучала ревность и тревога.

Неожиданно Люба протянула руку и погладила его по тыльной стороне ладони.

— Спасибо, что ты так обо мне волнуешься. И вообще за все, что вы с тетей для меня делаете. И делали. Как будто я ваша дочь. Спасибо.

Дядя даже растерялся от такой неожиданной благодарности. Люба опустила глаза, чтобы лишний раз его не смущать и открыла дверцу. Впереди праздник.

Ворота раскрыты. Сегодня народ толпился не в доме, а на участке, занавешенном брезентовыми тентами, края которых были привязаны прямо к веткам деревьев. На траве кособоко стояли столики и вероятно, к утру газон придет в полную негодность.

— Ну и ладно, — решила Люба, ступая с дорожки на траву.

Ее никто не встречал, впрочем, как и остальных гостей. Прямо перед ней на газон сошла пара — молодой человек в белых джинсах и девушка в белом платье. Недолго думая, Люба пошла за ними следом, потому что те двигались так уверенно, будто точно знали, куда направляются. И действительно — обойдя пару столиков, парочка резко свернула в сторону и вышла точно к владельцам дома.

— Люба! — Эсфиль в желтом платье и бесцветных пляжных шлепанцах приветственно кивнула паре и, схватив Любу за край туники, подтащила ближе к себе. — Хорошо, что пришла! Сегодня все съехались! Даже те, кого мы не приглашали... Хм. То есть последствия непредсказуемы. А и ладно! — легкомысленно добавила Эсфиль. — Закажу тебе коктейль дня.

— Какой? — ради приличия поинтересовалась Люба, хотя ей было безразлично, какой, она собиралась попробовать все, что предложат. Особенно, если предложение поступит от Бостона.

Потому что праздник сегодня не из-за встречи с Данилецкими. И начало нового учебного года тоже никакого отношения к её приподнятому настроению не имеет.

Только вчерашняя встреча и разговор на берегу моря...

Сегодня, в мастерской, посматривая на гудящую печь и сжимая в пальцах теплую пластиковую массу, она поняла, что хочет дать ему шанс. Так почему бы этого не сделать?

— Китаянка! — прокричала Эсфиль и ее волосы затрепетали, как от восторга.

— Почему?

— Пьешь — и косее-е-ешь!..

Люба подхватила смех окружающих и с восторгом приняла бокал из руки Эсфили, которая в свою очередь выхватила его у кого-то из рук, в толпе не разглядеть.

Китаянка оказалась красной, густой и приторно сладкой. Люба прогуливалась среди людей, некоторых ребят узнавала, но большинство из них она видела впервые.

Позади раздался перекрывший музыку вопль и на нее бросилось что-то сияющее и пушистое.

— Так и знала, что ты не устоишь! — закричала Лазурь на ухо, повиснув мертвым грузом на шее.

— Перед китаянкой? — улыбнулась Люба.

Они обменялись взглядами, которые могли сказать куда больше, чем любые слова.

— И правильно, — продолжила Лазурь нормальным голосом, разрывая захват так легко, будто каждую секунду держала себя в руках и только что вовсе не визжала как сумасшедшая. — Оно того стоит.

— Откуда тебе знать? — вокруг царил шум, гам и столпотворение, но казалось, они вдруг очутились посреди островка тишины и одиночества, когда четко слышишь каждое произнесенное даже шепотом слово.

— У любого, кто видел его сидящим возле твоей кровати, даже сомнений не возникнет, почему он это делал.

— И почему ты мне ничего не сказала?

— Очнись! Тебе было плевать. Ты не стала бы слушать. Уж я-то прекрасно определяю состояние, когда человека ведет его упрямство и вокруг не остается ничего, способного встать на его пути без риска для жизни. Причем бесполезного риска, потому что все равно ничего не изменишь. Когда он идет напролом, можно только отойти.

— Где ты это видела?

Лазурь подчеркнуто равнодушно повела плечами.

— Так делает Джайзер. Я росла, наблюдая подобное поведение изо дня в день.

Люба непроизвольно наклонилась к ней ближе.

— Где он?

— Далеко. Не волнуйся, он не появится там, где столько собственных сородичей не желают его видеть.

— Сородичей? — Люба нахмурилась.

Лазурь тонко приподняла брови, не отвечая.

В уши хлынула звуковая волна — адская смесь музыки, голосов и смеха. Сжимая бокал, Люба повернулась вокруг оси, рассматривая окружающих.

Ну конечно же!

На губах проступила улыбка и Люба расхохоталась. Среди людей то и дело попадались камуфляжные. Девушка в салатовых шортах, окруженная тремя быкообразными парнями наклонилась, на миг приобретая контур плакучей ивы и тут же вернулась к первоначальному облику. Молодые люди, чьи глаза на секунду меняли цвета и чья кожа покрывалась расплывчатыми темными пятнами, возникали среди обычных ребят и снова растворялись в толпе.

А на импровизированной сцене прыгало целых пять камуфляжников, все члены одной группы, все затянутые в кожу, но не новую, а ветхую, местами протертую до дыр, поверх которой они были обвешаны старыми цепями и пластинами потускневшего от времени металла.

— Это ржавые, — прокомментировала Лазурь. — Вот уж кто отрывается, начисто отключив мозги. Бостон с Данилецкими по сравнению со ржавыми, что академики по сравнению с алкашами из ближайшей подворотни. Щас допьются и начнут чудить...

— Они с вами росли? — не переставала светиться, Люба в упор разглядывала суровых патлатых Ржавых. Чего скрывать, сегодняшнее окружение ей безумно нравилось.

— Да ты что! Небо оберегло, — хмыкнула Лазурь, закатив глаза. — Это же первое поколение. Наши Предки, — с фальшивым уважением добавила она, сделав кислую мину.

И, правда, смешно. Следующих полчала Лазурь болтала об окружающих, бесстыдно выкладывая все известные ей сплетни — кто что умеет, кто с кем спит и кто с кем в родстве. Намекнула, что Эсфиль не столько возвращалась сюда, сколько бежала, потому что хотела оказаться подальше от странного молодого человека, который работал на автомойке возле ее городской квартиры. Необъяснимым образом Эсфиль требовалось мыть машину чуть ли не два раза в день и каждый раз в тайне от брата, потому что привязываться к человеку стыдно. Да и глупо. А еще хуже выставлять свою привязанность на всеобщее обозрение. Потом, словно опомнившись, Лазурь мгновенно переключилась на свои планы, прикидывая, чем лучше заняться — улететь в Лапландию, чтобы отдохнуть от любого шевеления людской массы или наоборот, пойти куда-нибудь поработать. Фирму организовать, к примеру, или хотя бы детскую изобразительную школу. Бесплатную.

— Я люблю детей, — легко призналась Лазурь.

Люба протянула свой бокал, как будто прозвучал тост.

Бостон пока не появлялся. Люба не волновалась, потому что была уверена, что с минуты на минуту он покажется. Наверняка он ждал ее прихода. Наверняка он близко.

Интересно, что он предпримет? Просто поздоровается? Или попытается сначала вызвать ревность, улыбаясь и болтая со всеми окружающими девчонками, особенно с теми, кто смотрит на него с предложением продолжить праздник в другом месте.

Нет, вряд ли. Бостон не станет так глупо тратить время, которого у них не так уж много. Не станет играть.

Сделает ли он вид, что все в порядке? Или что они встречаются?

Периодически Лазурь отвлекалась на общение с подходившими людьми, среди которых попадались и камуфляжники.

Когда очередная Китаянка, на этот раз кислая, закончилась, Лазурь с Любой переместились к краю площадки и попали в закуток, где покрытая асфальтом дорожка вела ко въезду в гаражи. Ну и конечно Люба тотчас же туда развернулась, потому что там стояли байки.

Вторым по счету красовался тот самый, сквозь брызги засохшей грязи блестящий огненной краской, похожий на посаженого в клетку выросшего в дикой среде тигра.

Хм... Ну конечно, как же она раньше не догадалась, кому он принадлежит! От него же за версту несло знакомым ароматом, силой, энергией, напряжением и жаждой вольного пространства — всем тем, из чего состоит суть камуфляжников, несло не меньше, чем бензином и горячим металлом.

Впрочем, второй знакомый ей зверь, толстый, черно-синий, так же отдыхал неподалеку. Люба немного прошла вперед и заглянула за него — и правда, Гарик тоже был здесь, сидел на корточках у заднего колеса, ковыряясь пальцем, на который намотана промасленная тряпка, где-то под спицами.

— Привет, — Люба отсалютовала ему пустым бокалом из-под Китаянки.

— О, привет, — Гарик встал, тщательно вытер руки другой тряпкой и спрятал их в боковой ящик. — Я тебя ждал. Пойдем еще по напитку?

— Ну пойдем. Как поживаешь? — поинтересовалась Люба, вспоминая, как мило они провели время на берегу моря и стараясь забыть, как при этом он иногда выглядел — будто что-то старое и темное натянуло на себя яркую молодежную одежду.

— Да так, — он подошел ближе, наклонился и поцеловал Любу в щечку, как давнюю подругу. — Скучно.

— Понимаю, — Люба непроизвольно порадовалась, когда он сразу же отодвинулся. У них не было принято обмениваться при встрече поцелуями даже в семье, а уж так, со случайными знакомыми — и подавно.

— Но зато я тут недалеко нашел такое место в скалах... очень живописные природные рисунки — прожилки извести прямо в граните. Будто кистью по холсту водили. Такого практически не бывает, словно специально кто-то из наших делал. У меня есть фотки, потом покажу, если захочешь.

Повинуясь его руке, которая со спины подталкивала ее, Люба развернулась и пошла к толпе, ближе к людям и музыке.

Через пару метров поравнялась с Лазурью и, взглянув в лицо той, почувствовала, как сердце неожиданно налилось тревожной тяжестью.

Лазурь застывшими глазами смотрела на Гарика.

Люба медленно перевела глаза за ее спину — толпа народу, в основном мужчины, плотной стеной отделяла ее от танцпола и все эти люди были камуфляжниками. Хотя они коротко переговаривались и вообще вели себя, как обычные тусовщики ведут себя на вечеринках, но настороженные позы и быстрые взгляды в их сторону явно показывали, что происходит нечто непонятное. Любе даже подумалось, что она является причиной зарождающегося водоворота. Но нет... Она ничего не сделала. Чего же они ждут?

В зловещей тишине, переполненной только рваными отзвуками музыки, Люба резко развернулась, наконец-то догадавшись проследить за их взглядами.

Возле байков стоял Бостон, сунув пальцы в карманы узких джинсов и вызывающе развернув плечи.

На секунду Люба снова обернулась к камуфляжникам. Точно, они смотрят именно на Бостона... Чего-то ждут?

Скандала!

Люба вернулась к Бостону, спокойно и прямо встречая его взгляд. Глупые, выдумали проблему на пустом месте. Бостон не глуп. Он знает, зачем она пришла.

Захотелось смеяться от осознания того, что оказывается, она знает Бостона куда лучше его собственных друзей и семьи. Конечно, знает. У них общая суть. Еще недавно ее в Любе было так много, что она плескалась и переливалась через край. Притягивалась к нему и стремилась струиться следом за его шагами. Целый год жить одной сутью — это немало...

Она и сейчас его слышала...

— Привет, — на лице Бостона расцвела улыбка и, не обращая ни на кого внимания, он подошел вплотную, полностью игнорируя окружающих, включая Гарика, который стоял слишком близко... Да, слишком близко, решила Люба, отодвигаясь, отчего оказалась к Бостону еще ближе. Тот смотрел сверху, нависая, но не делая попыток прикасаться и только улыбался, скользя взглядом по ее лицу, будто поглаживал его вместо пальцев глазами. — Видела моего Зверя?

Стоило ли говорить, что Люба сразу поняла, о чем речь?

— Видела. Он совсем дикий. И самый красивый.

— Согласен, — Бостон нагнул голову чуть ниже и спросил шепотом. — Покатать?

Глава 19

События неслись стремительно, как свободный весенний паводок. Несмотря на заманчивое предложение Бостона бросить всех и уехать далеко за обжитые места, за пляжи, прямо по кромке воды, туда, где нет ни туристов, ни местных жителей, Люба попросила его остаться. И ей даже не пришлось объяснять причину — понимание незримо плавало между ними в воздухе, ласково и щекотно задевая и связывая, как шелковая лента. В момент, когда она сядет за его спину и обхватит руками за пояс, начнется новый этап их отношений. Они перейдут на новый уровень с новыми монстрами, ловушками и еще не прочерченной структурой будущего, так что прошлое останется в прошлом, за воротами дома. И если уж пришлось столько ждать... то можно отложить еще на часик, повеселившись с друзьями — ведь ожидание чуда делает само чудо еще немного чудеснее.

Лазурь присоединилась к ним по дороге к танцполу, сосредоточено хмурясь и беспрестанно оглядываясь.

— Мой нос чует подвох. Сговором воняет так же сильно, как сигаретным дымом. Знакомая вонь... Коту под хвост состояние опьянения. О нем остается мечтать.

Любе хотелось спросить, о чем та так сосредоточенно бормочет, но идущее от Бостона вибрирующее, обволакивающее тепло казалось слишком заманчивым, чтобы от него отвлекаться.

А вскоре вокруг них сомкнулось людское море.

Очередная китаянка сияла фосфорицирующими голубыми разводами, так что Люба даже побоялась ее пить. Эсфиль, смотря ей прямо в глаза, вызывающе отхлебнула из своего бокала и улыбнулась еще до того, как облизала мокрые блестящие губы.

— Ваниль, — с благоговением сообщила она.

— Врешь! — восхищенно отозвалась Люба и смело приложилась к своему бокалу. И поперхнулась сочным синтетическим вкусом, меньше всего напоминающим ваниль.

— Дурында, — беззлобно припечатала Люба, незаметно для себя придвигаясь к Бостону, пока Лазурь с ледяными глазами, которая за последние полчаса так и не расслабилась, рассматривала окружающих короткими меткими взглядами, на секунду ухватывая какую-то ей одной видимую нить — и тут же её теряя.

— Когда стемнеет, поедем на пирс, — сообщил Бостон Данилецким.

Очередная песня завершилась резкими аккордами и сменилась восторженными визгами девиц. Один из Ржавых наклонился с низкой сцены вниз и на его шее повисло сразу три поклонницы в облегающих платьях, болтая ногами в воздухе, и он их прямо так отнес в центр, к барабанной установке.

— Кто следующий? Кто хочет смотреть огненное шоу прямо со сцены? — гудел вокалист, стискивая рукой микрофон с такой силой, что даже под толстой кожей куртки были заметны бугры перекатывающихся мышц, а второй рукой интимным жестом проводя вдоль струн своей черной гитары. Визги усилились.

— Вот так новость! Босяк приехал, — на лице Бостона расплылась улыбка. — Значит, будет шоу...

— А кто это? — поддаваясь давлению людей, Люба прижалась голым плечом к его футболке, но он так и не воспользовался моментом, оставляя свои руки в карманах и не пытаясь ее обнять. Никаких прикосновений кожа к коже, потому что обоим понятно — они запустят совсем другую реакцию, в подробности которой окружающих посвящать не совсем удобно.

— Увидишь.

Лазурь по соседству сильно вздохнула, на секунду ее взгляд прояснился, но тут же заново отправился бродить по лицам окружающих.

— Знаешь, — Бостон выпрямился и задрал подбородок. — Когда появляется Босяк, все девушки забывают про своих спутников. Но я в тебя верю.

— Заинтриговал, — призналась Люба, любуясь блеском его глаз. И правда, даже интересно, какое чудо способно отвлечь ее этим вечером от Бостона?

Бостон мялся на месте, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.

— Ты хочешь его встретить? — вдруг догадалась она.

— Да. Мы давно не виделись.

— Так бы и сказал. Иди, мы тут подождем.

— Оранжевое Шоу! — замогильным голосом вещал со сцены вокалист. — Буквально через несколько минут! Самая решительная девушка получит в подарок возможность познакомиться с Мастером огня!

Снова вопли — и Самая решительная ту же нашлась, запрыгнув на сцену и стремительно стянув футболку, под которой белья не оказалось. Облитая светом голубой иллюминации, она стояла, выпятив грудь и не двигалась. Толпа бесилась и вопила.

— Т-с-с...

И толпа замерла, пока вокалист мелкими движениями крался по периметру сцены.

— Когда приходит Огонь... все смолкают... Смотрят до боли в глазах на отблески самой живой и мощной субстанции вселенной... Не смеют отвести глаз. Когда приходит Огонь, все задерживают дыхание и молятся... кому угодно. Просят Огонь о несбыточном. Доверяют свои глупые тайны. Преклоняются... Молят о снисхождении... Когда приходит ОГОНЬ...

Люба вздрогнула, когда после вкрадчивого шепота вокалист проорал последнее слово с такой силой, что зазвенело в ушах.

— Мы осознаем свою ущербность...

Толпа онемела, восторженно следя за Ржавым, сильно похожим на злодея из снятого по комиксам фильма, до краев наполненного игрушечными декорациями. Сейчас в окружающей сцену толпе камуфляжники выделялись так же четко, как красные лоскуты в куче серой ветоши. Потому что они слышали в словах вокалиста нечто большее, чем слегка ошарашенные силой голоса гости.

Этот момент Люба помнила еще очень долго, как и другой, когда она оглянулась на Лазурь и увидела, что Бостон ушел. Игорь рассказывал какую-то байку, подробностей слышно не было, но каждые пять секунд все вокруг взрывались дружным хохотом, Эсфиль каждому подошедшему настойчиво предлагала ванильную китаянку и все хохотали снова, а Лазурь стояла за ними прямая и строгая, окунувшись в свои мысли и не замечала, когда проходившие мимо задевали ее локтями.

Появилась Бажена, по-прежнему коротко стриженая и с вонючей самокруткой в зубах.

— Привет старой гвардии. Давно не виделись.

Ответить никто не успел.

— Встречайте МАСТЕРА!

Вместе с голосом прогремела барабанная дробь, которая практически сразу же оборвалась.

Начало шоу ознаменовалось столбом огня, огромной, бьющей в небо струей жидкого пламени. Разбрызгиваясь текучими каплями, огонь таял, оставляя на темном фоне натянутого позади сцены тента рыжие разводы.

Шум скрипящего и трещащего пламени заглушил голоса. Впрочем, беседа так и не успела толком завязаться.

Можно бесконечно долго смотреть на падающую с неба воду и на горящий у ног огонь. А уж когда поток воды превращается в девятый вал, нависающий так высоко над головой, что кромки водяной стены не разглядеть, или когда огонь оборачивается обжорливым клубящимся чудовищем, сила стихии гипнотизирует человека, как удав кролика. Разве кусок хрупкой плоти способен оказать сопротивление капризу практически неуязвимой стихии? Вряд ли. В его силах только смириться со своей участью попавшей в водоворот щепки и покорно плыть по течению с надеждой уцелеть.

Огонь подтянулся вверх и превратился в гриб с огромной пухлой шапкой, полную копию того, который красуется на съемках взрыва атомной бомбы. Жуткое и завораживающее зрелище. Очертаний человеческого тела разглядеть был практически невозможно, но Люба не могла ошибиться — в центре огня стоял человек.

Восторженный выдох, исторгнутый толпой, еще больше убеждал, что ей не мерещится.

А потом человек шагнул вперед, за пределы огненных стен и зрителей поразил очередной приступ немоты.

Стоявший на краю сцены парень меньше всего напоминал мастера, хранителя или повелителя огня. Куда больше он смахивал на бродягу. Его рубашка с закатанными вышке локтей рукавами выглядела мятой и испачканной, ношеные джинсы отвисали на коленях, а на шее, на грубой веревке болтался потертый тряпичный мешок, в котором носят документы.

И все же внимание прилипало к нему, как насекомое прилипает к липкой сладкой поверхности.

Он был худ, жилист и настолько обыкновенно рус, что Люба раз за разом тщательно осматривала его фигуру, лицо, небрежно убранные назад волосы и одежду, пытаясь найти — ну что же в нем такого, что глаз не отвести.

И не находила.

Парень задумчиво окидывал взглядом стоявшую перед ним толпу, улыбаясь вполне дружелюбно, но по коже от его внимания бегали мурашки. Как при виде лезвия, на вид безобидного, но стоит представить, как легко оно может рассечь твою плоть...

— КАК ВЫ ПРИВЕТСВУЕТЕ ОГОНЬ? — заорал Ржавый, выскакивая вперед. Его тут же подхватили вопли очнувшейся толпы и только тогда Люба смогла оторваться от пламенного фона и оглянуться. Лазурь, казалось, ничего из происходящего вокруг не волновало, так сильно она была погружена в свои собственные размышления. — ПОКАЖИТЕ СИЛУ ВАШЕЙ ЖАРКОЙ СТРАСТИ!

— Выпендрежник, — ровным голосом сказала Лазурь, не поднимая глаз и вновь замолкла.

— Нет! — поспешила возразить Люба. — Он такой... такой...

— Я знаю. Он притягивает и одновременно предупреждает — держитесь на расстоянии. Ты об этом?

— Ну... наверное.

— Просто идеал.

— Да нет...

— Но что-то в нем есть.

— В каждом что-то есть.

— Жаль, что Босяк не любит женщин, — таким же невыразительным тоном продолжила Лазурь.

— Ч-что?..

— Я не имею в виду, совсем. Просто большую часть своего времени он держится от них подальше. Они его утомляют. Не дают огню пылать. Приземляют. Так он говорит.

— Ясно. Но не скажу, что меня это особо волнует.

— В нашем случае неважно. Я чую, Люба, нутром чую, что здесь приложил руку Он. Но не знаю, с какой стороны, — тоскливо закончила она, загнано смотря в толпу и ничего не различая.

Люба внимательнее посмотрела на отсутствующую Лазурь и пожала плечами. Судя по всему, предаваться малосодержательным беседам пьяных вечеринок сейчас бессмысленно, потому что та слишком занята своими тараканами, медленно соображает и поддерживает разговор только по инерции. Хотелось бы разобраться, в чем дело, но внутри слишком много Бостона, его глаз и бьющейся под кожей энергии, чтобы делить его с чем-то еще.

— Знаешь, о чем я больше всего жалею? — лихорадочно заговорила Лазурь, не заботясь, слушают ее или нет. — Что мне всегда было противно копаться в его интригах. Хотелось держаться подальше. Зря. Я потеряла столько времени, хвалила себя за самостоятельность и сдержанность, а так и не поняла, что иначе нельзя. Когда есть две стороны, решение одной стороны избежать драки не имеет никакого значения, если вторая настроена убивать. Столько времени потеряно напрасно... И вот результат — я настолько отступила, что не способна вычислить, что задумано и на кого рассчитано.

Она на секунду покосилась на сцену и вдруг задержалась на ней, оценивающе рассматривая Босяка.

— Босяк редко любит женщин. Но уж когда любит... Но в чем смысл? — прошептала Лазурь так тихо, что не услышала даже Люба. И так отчаянно, что сама постаралась не заметить своей трусости. Столько бегать от драки — и вдруг повернуться к противнику лицом? Осмелиться ли она бросить вызов разуму настолько ледяному, что замораживает все вокруг, не давая дышать? Она же не жаркий огонь...

Оранжевое шоу длилось долго, раз за разом заставляя задерживать дыхание. Распускались роскошные цветы, в стороны выстреливали гигантские щупальца и веером разлетался рой шипучих ос. А парень стоял на сцене чуть в стороне, будто не имел к происходящему никакого отношения. Иногда горящий пепел оседал на его волосах и соскальзывал, не оставляя на одежде и коже ни малейшего следа.

Только раз стало страшно — когда огненный поток, формой напоминающий мягкую кошачью лапу, метнулся и крепко обхватил Самую решительную, все еще торчавшую на сцене так близко от огня, что она казалась обнаженной невинностью, предназначенной стать жертвой какого-то кровожадного ритуала.

Кажется, она вскрикнула, как и еще несколько зрителей, но словно повинуясь хозяину, лапа ту же отпустила игрушку невредимой и спряталась в общую массу огня.

Когда последние искры перестали трещать, а последние отблески растаяли, Люба не сразу сообразила, что представление закончилось. Как и остальные зрители, застывшие перед сценой в пятнах света ламп, после увиденного шоу казавшихся чем-то совсем бледным и скучным.

— Хлопайте, — наконец, подтолкнул чей-то насмешливый голос и зрители захлопали. И заахали. И заохали.

Чтобы не проникнуться общим безумием, Люба опустила глаза и залпом допила китаянку.

Под веками еще долго дрожали огненные следы...

Ехать к морю решили одной большой компанией. Народ все прибавлялся, споря и беспрестанно меняя конечный пункт прибытия и планы, кто с кем доберется. Бостон пару раз мелькал на горизонте в обществе огненного мастера, убеждался, что Люба его видит и каждый раз улыбается, не отводя глаз до тех пор, пока пространство между ними не заполнялось людьми, а может и сквозь них пытается следить за его перемещениями.

Люба была рада, что он не приводит своего друга с ней знакомиться. Она пока не находила в себе нужной решимости для столкновения с мастером огня нос к носу, потому что в отличии от Самой решительной и практически всех окружающих хорошо знала — он не играл огнем, грамотно извергаемым из хлопушек и рукотворных установок. Он им был.

Народ скапливался и сжимался все теснее.

— Когда песок остывает, он похож на змеиную кожу, — утверждал парень с волосами, собранными в строгий хвост, изнывающий от ожидания, когда же все, в конце концов, выдвинутся на пляж.

— А луна нагревает поверхность воды почти так же сильно, как солнце, — заплетающимся языком ответствовал его собеседник, пытаясь прислониться к молчаливой Лазури. Обоих хотелось облить китаянкой, чтобы немного освежить, но в бокале ничего не осталось.

Когда успело совсем стемнеть, Люба не заметила. То никто не мог сказать, во сколько выезд, а всего через секунду оказалось, что они выезжают немедленно. Потоком ее потащило к стоянке, откуда друг за другом стартовали машины.

— Поехали, все встречаются на пляже, — раздался голос из-за спины. Люба оглянулась — судя по лицу, Гарик все еще скучал, как и в начале вечера, хотя насколько она различала, время от времени замечая его среди толпы, цвет коктейлей в его бокале постоянно менялся, доходя до абсурдного. Как и у остальных. Похоже, бармен давно перестал морочиться правильным составом коктейля и добавлял все попавшиеся под руку ингредиенты.

— А ты с нами? — спросила Люба и тут же прикусила язык, настолько изумленно это прозвучало. А что тут странного, одернула она себя. Ну и пусть о нем говорят — затворник и мизантроп. Ну и что? Мало ли о чем болтают люди, не всё же правда, помниться, они вдвоем неплохо провели время тем летним днем, прогуливаясь по пляжу и пытаясь съесть мороженое до того, как оно растает под палящим солнцем.

— Поехали.

Люба поспешила исправить свою грубость и решительно двинулась за ним следом. Бостон наверняка захочет прихватить своего огненного друга, а втроем на байк не поместишься. Впрочем, это все подвиги, на которые она готова пойти сегодня. На пляже Бостону придется оставить всех своих друзей, неважно, как долго они не виделись и как сильно соскучились, и уйти с ней. Пора узнать, что такое смешанная энергия, одна на двоих. Что такое любовь, спутанная телом и сутью в единый клубок.

Что такое быть Бостоном.

Что такое быть с ним.

— Найди меня, — проговорила одними губами Люба, со странным желанием, чтобы шепот сквозь гомон голосов и шум работающих двигателей долетел до него, дразня и лаская. — Ищи.

Усаживаясь на мотоцикл, она непроизвольно передернулась от неожиданного холода кожаного сиденья, но Гарик ничего не заметил, молча завел двигатель и резко стартанул с места.

Ехали они долго. Вначале еще часто обгоняли первые машины, успевая расслышать выкрикнутые из опущенных окон пьяные шутки и показывая средний палец отстающим, но чем дальше, тем больше дорога пустела. Город остался позади, скорость увеличивалась и Люба наклонилась, стараясь спрятать голову и уши от ударов ветра.

В голове прояснялось, туман синтетических китаянок постепенно выветривался и хотелось уже быстрее приехать на пляж, чтобы слезть на песок и поправить растрепанные волосы, но когда она открывала рот, пытаясь узнать, когда же они доберутся до места, обжигающе холодный воздух позволял только судорожно вздохнуть.

Иногда на особо неровных участках дороги Люба почти взлетала, и каждый раз приходилось держаться за Гарика все крепче, стараясь не вспоминать, что и на этот раз шлема на ней нет.

Во втором по счету поселке они затормозили и свернули с дороги. Проехав мимо нескольких домов, Гарик не останавливаясь, сунул руку в карман и достал небольшой дистанционный пульт. Очередные ворота в потоке безликих одинаковых заборов открылись как раз к моменту, когда они подъехали и мотоцикл нырнул внутрь и остановился в гараже, пристроенном к дому. Дверь быстро опустилась, звякнув замками.

Люба рассеяно оглядывалась, не выпуская его куртку и поднимаясь, Гарик почти выдернул кожу из Любиных онемевших пальцев, а потом неторопливо сунул пульт обратно в карман.

— А где остальные? — тихо спросила она, опуская руки на сиденье.

Гарик молча отвернулся к двери, ведущей в дом и отворил ее. В проеме было темно. Он переступил порог, щелкнул свет, демонстрируя белоснежную кухню, а потом вспыхнула очередная люстра, дальше, в столовой, но Люба так и сидела на мотоцикле, не поднимая головы.

— В тебе слишком много от человека сейчас, — наконец, заговорил Гарик, когда спустя несколько минут вернулся в гараж. Его шаги слышались издалека, потому что в большом доме было совсем пусто. — Мне это неприятно.

— Где все? — повторила свой вопрос Люба. Голос трусливо дрожал.

— На пляже, — равнодушно ответил Гарик, не вынимая рук из карманов. — Но это неважно. Лучше обрати внимание, где мы, потому что ты останешься жить здесь, со мной, до тех пор, пока не сможешь сделать правильный выбор.

Глава 20

Последующее тяжелое молчание давило, как и опущенные ворота гаража, как и стены, смыкающиеся над головой, сливающиеся с невысоким потолком, выхолощено белые сплошные стены без единого окошка.

— Ты выглядишь плохо. Тускло, пусто. Как старый пыльный антиквариат без должного ухода. Так зря разбрасываешь подаренными тебе возможностями. Глупо.

— Что я здесь делаю?!

— Ты слишком юна — не способна понять, какой уникальный шанс тебе выпал. Какой дар ты игнорируешь. Позволяешь затухнуть искре вечности.

— Приглуши свой высокопарный тон! Мне плевать! Что я делаю тут, в этом доме?

Он на мгновение действительно задумался, скосив глаза в сторону.

— Живешь.

От уверенности, пропитавшей его спокойный голос, стало совсем не по себе.

— Гарик, — Люба постаралась унять свое бешено стучавшее сердце, взять себя в руки и не поддаваться панике. Что он несет? — Ты слышишь, что говоришь? Это не мой дом, — разделяя слова, попыталась втолковать она.

— Теперь твой.

Он стоял, высокий и какой-то хрупкий, трепеща и покачиваясь, как от лихорадки и Люба сжала зубы, чтобы они не застучали и не выдали ее страха.

— Гарик, — тихо сказала Люба, пытаясь заглянуть ему в глаза. Он не стал отводить взгляд и Люба с головой окунулась в вязкую смесь жара, холода и какой-то истерической обреченности. Эмоции смешивались в нем, скрежеща и пузырясь неожиданными вспышками, но оставались под толстой коркой внешней невозмутимости.

Упираясь руками в сиденье все еще распространяющего запах пыльной дороги мотоцикла, Люба, наконец, слезла и ступила на твердый бетонный пол. Тут же пожалела об этом, потому что в его глазах вспыхнуло торжество, как будто этим действием она согласилась со всеми его планами. Будто смирилась, что теперь живет здесь. Добровольно сделала первый шаг навстречу.

— Я... не понимаю.

Гарик еще немного помолчал, загадочно улыбаясь.

— Мне нужна вторая половина. Не пустышка на вечер. Настоящая, на вечность. Я долго и много думал и получается, что ты мне подходишь практически по всем параметрам. Теперь осталось дождаться, когда ты меня узнаешь лучше и согласишься остаться рядом по доброй воле. Но ты не способна по-настоящему оценить мое предложение, пока поблизости ошивается этот мальчишка. Он тебя отвлекает. В его присутствии ты теряешься, будто не знаешь, в какую сторону идти. Я покажу, в какую.

Он отвернулся, заканчивая разговор и в гараже остался только звук его удаляющихся шагов.

* * *

Рассвет Люба встретила в столовой, смотря поверх лакированной поверхности пустого стола в зарешеченное окно.

Да, не так она планировала провести ночь...

Наверное, стоило отдохнуть, выспаться и только тогда решать, что предпринять дальше, но сил встать со стула не было, как и желания. К чему? Утренняя усталость после бессонной ночи не давала мозгам ворочаться. Гарик похож на робота, который произносит только то, что заложено программой и отказывается идти на любой диалог, если он не касается их предполагаемой совместной жизни, обязательно безоблачно-счастливой.

Он и сейчас болтался где-то за спиной. Упрямый и вызывающе хмурый, как ребенок, уверенный, что он один знает правду об устройстве мира и примитивных порядках общества.

Наверное, стоило подняться наверх и хорошенько отдохнуть. Какой смысл ждать. Чего? Уже утро, слушать Гарик ее не станет, обмануть и отвлечь его тоже не получится. Судя по распорядку, которому по его заявлению отныне подчиняются их дни, все продумано заранее — покупки предполагается заказывать по интернету, следить за чистотой самостоятельно, а мусор так и быть, он берется выносить лично. Длительный сон Гарику не нужен, поэтому оставлять бодрствующую Любу в одиночестве хотя бы на час, который можно потратить на поиски дыры в защите дома, он не собирается.

Итак, она действительно угодила в мышеловку и кусать железные прутья зубами бесполезно. Нужно выжидать.

— Я хочу отдохнуть. Мне нужно спать. Одной, — звонко сказала Люба в воздух, ни к кому конкретно не обращаясь. Она предпочитала делать вид, что вокруг пусто, так было проще смириться с предательством Гарика, который когда-то в сложное время ее поддержал. Теперь понятно, почему...

— Хорошо.

— Не заходи ко мне в комнату! — повторила она.

— Не буду. Если ты не будешь пытаться открыть окно.

Помедлив, но не найдя ответа, Люба поплелась по лестнице на второй этаж. Комнату ей тоже определили, судя по двери нараспашку. Просторная, светлая, обставленная в лучших традициях моды на стильные и роскошные интерьеры, так и кричащие о затраченных на них бешеных деньгах.

Люба закрыла дверь, но не заперла — замка не было. Она, не раздеваясь, забралась на постель, отвернулась к окну и смяв подушку, обняла ее и крепко прижала к груди.

— Найди меня, — прошептала Люба и только тогда позволила себе заплакать. Думалось, она неплохо знала камуфляжников — оторванного Бостона, вызывающего нервную дрожь Донго, безбашенных Данилецких и идеальную Лазурь, но оказалось — она не знала их совсем. Это существо, запершее ее в доме и потеряно бродящее внизу по коридорам и комнатам, теперь совсем не напоминало человека. У него было чистое лицо юноши и застывший взгляд вечности. Ровная нежная кожа и жуткое равнодушие в глубине глаз. Отличная фигура и нечеловечески рваные движения. Пухлые губы и голос, который мог бы издавать каменный истукан.

Он не был человеком.

* * *

Лазурь откинулась на спинку сидения и замерла. Телефон в сумке беспрестанно трезвонил последние пять минут, ни на секунду ни замолкая, но говорить сейчас с Бостоном бессмысленно. Выслушивать вопросы без ответа, крик в пустоту и страх без привычных очерченных каким-никаким воспитанием и разумом границ.

Ей нечего ему сообщить.

Чтобы телефон не мешал, она сунула его в бардачок и сжала руки в тонких перчатках на руле. Вот к чему привело ее бездействие. Её попустительство. Вот чего оно сотворило!

Ведь Лазурь знала, что однажды Джайзер возьмется за кого-то, кто ей не безразличен, но предпочитала об этом не думать. И вот он взялся. И время потеряно безвозвратно, потому что за пару дней не нагонишь годы наблюдений, не соберешь крупицы бесценного опыта, которыми она могла бы воспользоваться, если бы вовремя училась противостоять его влиянию.

Лазурь так отчаянно старалась держаться от него подальше...

Как будто бы не понимала, что он не позволит ей такой роскоши.

Пальцы сжались еще крепче, кожа перчаток хрустела и болезненно натянулась на костяшках.

А что толку теперь жалеть? Гарик увез Любу и никто не мог предположить, что именно он задумал. Какая глупость! Весь вечер потратить на попытку понять, зачем Босяку участвовать в планах Джайзера, а главное — как тот его уговорил? Чем подкупил? И так тупо просчитаться!

Краем глаза Лазурь уловила удивленные взгляды идущих по тротуару людей и парочки охранников у входа в ресторан, расположенный неподалеку. Действительно, зачем парковаться и занимать драгоценное место, если уже полчаса сидишь в машине и не выходишь. До высотки головного офиса городских, дома Джайзера, всего квартал, но еще рано.

Интересно, а если к нему прийти и просто попросить — он расскажет, что знает? Поможет Бостону в поисках?

А может он совсем ни при чем? Ведь невозможно все до единого происшествия валить с больной головы на здоровую? Так и умом тронуться недолго. Джайзер, Джайзер, везде Джайзер, будь то случайно забытый дома телефон или случайная встреча на улице. Везде мерещиться, что приложил руку он. Может, потому всю свою сознательную жизнь она и делала вид, что находится за непроницаемой стеной — иначе клиника. Иначе его слишком много.

Лазурь качнула головой. Никто из ее сородичей, ставших свидетелями того, что Гарик увез Любу, не связал пропажу девушки с замыслами Джайзера. И она никому ничего не сказала.

Но в отличие от остальных, она знала...

Чувствовала.

И не могла этого объяснить.

Хорошо бы раствориться и подняться высоко в небо, над домами, проводами и пыльным воздухом. Но нельзя, наверняка появление такой редкой гостьи городские не пропустят. Заметят издалека, как же иначе, станут отслеживать перемещения. Глаз не спустят, пока она не удалится достаточно далеко — несколько километров от его логова. Террию заметят... В отличие от человека, пришедшего пешком к такому же обычному человеку, к примеру, выпить чашечку чаю.

Сегодня у городских выбор власти, практически все умотали за город. Но это не значит, что получилось бы пробраться со стороны окон или крыши, ведь кто-нибудь особо ленивый мог остаться дома.

Лазурь отцепилась от руля и выбралась из машины на улицу. Черт бы побрал ее самобичующее настроение, из-за которого она вырядилась, как героиня фантастического блокбастера, собирающаяся устроить войну. Лакированный кожаный плащ черного цвета до колен был явным перебором, так как сильно привлекал внимание. Да и ярко-красные перчатки не особо помогали маскировке. Впрочем, люди пусть смотрят, они не мешают.

Лазурь одним пальцем поправила на носу черные очки и не обращая внимания на косые взгляды, направилась в сторону высотки городских.

Сегодня все на своей дурацкой ежегодной игре, когда городские выбирают себе лидеров на ближайший год. Террии, естественно, им не подчинялись и плевать хотели на все договоры и правила, если те задевали их свободу или право выбора, но номинально голосование все-таки посещали. По крайней мере, первое поколение террий. Из своих ровесников Лазурь не знала никого, кто стал бы тратить время на выборы номинального лидера, который, по сути, никому не нужен и ничего по делу не решает.

А тот, кто решает, шифруется, прикидываясь белоснежной овечкой.

Не сбавляя шага, Лазурь вошла в подъезд и направилась в комнату консьержки, за которой находился пункт охраны. Городские очень беспечны и уж точно никогда не станут заботиться заметать за собой следы. Даже самые умные из них.

Потому что они не боятся наказаний.

А Лазури-то много и не нужно. Просто посмотреть записи камер наблюдения и узнать, кто и когда в последние несколько дней посещал штаб городских. И если уж совсем повезет, суметь сообразить, зачем.

* * *

Очередной ужин в очередной раз походил на фарс. Люба делала вид, что начинает привыкать к его обществу, а Гарик делал вид, что они просто ужинают, как обычная пара, которая вместе проводит отпуск, вот сегодня, к примеру, долго прогуливались в незнакомом городе, рассматривая окрестности, а теперь пожелали перекусить местными блюдами в ресторанчике у реки.

Это длилось почти неделю.

И каждый раз после ужина, когда Люба уходила спать, ей становилось все страшнее.

Что, если никто не сможет ее найти? Да и как? Да и будут ли? Нет, Бостон, конечно, станет ее искать, Лазурь тоже, скорее всего не бросит, ну что они смогут вдвоем против Гарика, настолько хорошо продумавшего похищение? Скорее всего, у него куда больше опыта, а соответственно и шансов остаться в тени, чем у более юных камуфляжников.

— Мы мало времени проводим вместе, — прервал ее размышления Гарик. Люба подняла глаза. На самом деле чаще всего она испытывала к нему не неприязнь, а жалость. Она действительно узнала его лучше за последнюю неделю. Никакой особой симпатии это узнавание, понятное дело, не вызвало, но вот жалость вызвало без сомнений.

Никогда прежде она не видела существа, которому настолько хотелось найти свою духовную половину. Люба знала, что женщин среди камуфляжников в несколько раз меньше мужчин и эти пропорции почему-то сохранялась в следующем поколении, но не знала, почему Гарик говорит о полном одиночестве. Неужели среди них не нашлось ни одной, которая смогла бы оценить его готовность быть для своей избранницы всем на свете?

На эту тему он разговаривать не желал. А советовать ему переключиться на человеческих женщин не желала Люба, потому что и врагу бы не подсунула мужчину с таким характером, как у Гарика. И со всем его пренебрежением к быстроживущим.

Он и к Любе так относился, хотя и пытался это скрыть. Но разве такое скроешь? Иногда его перекашивало при виде Любиных неуклюжих движений или когда он смотрел, как на ее лицо падают лучи солнца — почему-то Гарик утверждал, что в этот момент они откровенно высвечивают всю ее истинную человеческую суть.

— Разве не только Бостон может поддерживать во мне нужный уровень близкой мне энергию? — спрашивала Люба, пытаясь уговорить Гарика найти себе другой объект воздыхания, но он отвечал:

— Потом нам все помогут. Донго подрастет, Джайзер убедится, что мы на самом деле подходим друг другу и хотим быть вместе и что-нибудь придумает, тем более моя суть не так уж отлична от сути Бостона.

И еще он предлагал прямо сейчас попробовать передать ей немного силы. Люба неловко отговаривалась, не желая, чтобы Гарик к ней прикасался. Он и сам, похоже, не особо горел желанием прикасаться к человеку. И в этом заключалась очередная странность. Люба не понимала — он не желал к ней прикасаться, но при этом желал оставаться рядом целую вечность? Что может быть глупее?

И все же каждую ночь, возвращаясь в свою комнату — единственное место, куда Гарик совался редко, Люба думала о Бостоне. Где он? Как долго он будет её искать?

Он ведь говорил, что любит. Но что, если его любовь не настолько сильна, чтобы уделять ей слишком много своего свободного времени? Что если он будет искать ее только в промежутках между остальными, гораздо более важными делами, в качестве так сказать, хобби?

Сколько времени она еще будет ждать? Как быстро разочаруется? Отчается?

Как быстро... начнет поддаваться Гарику?

Глава 21

Приближалась осень.

Они появились, когда Лазурь в очередной раз просматривала запись камеры наблюдения из подъезда дома городских. Не желая никого знакомить с добытой информацией, она быстро выключила плеер, уповая на то, что Бостону в данный момент безразлично, чем она занята и он не заметит ее нервозности и не полезет проверять причину ее появления. Так и случилось. Зайдя в комнату, он даже не поздоровался и не присел, а смазанными рывками двигался вдоль стен, раз за разом, прямо сквозь кресла и столик, как темная тень от набежавшего в ясную погоду облака.

Босяк, наоборот, уселся на диванчик, поморщившись, будто терпеть не мог мягкое. Наверное, так оно и было. Вот уж кто мало уважал уют и комфорт, так это дикий огонь.

— Бостон, сядь, — негромко приказала Лазурь.

Возле недовольного Босяка послушно вырисовался не менее хмурый Бостон.

— Вы не можете ее найти, — не откладывая в долгий ящик, предположила Лазурь, аккуратно снимая длинными, выкрашенными в голубой цвет ногтями со своих джинсов невидимый мусор и стараясь никуда не смотреть.

— Не можем, — подтвердил Босяк. — Они могли уехать куда угодно. Даже проверяя все окрестные поселения... Ты представляешь, сколько искать? Ну, пусть Бостон тратит свое время и прочесывает их одно за другим, если не хватает ума или выдержки понять, что таким образом ничего не добьешься! Но а я-то, я за что страдаю?

— А как еще? — Бостон вскочил. — Хватит мусолить, можно миллион раз повторять одно и то же — мы не знаем, куда это великовозрастное чмо ее увезло. Да, не знаем! Но я не могу просто сидеть на одном месте и ждать!

— Ты должен ее найти, — согласно кивнула Лазурь.

— Но как?!

— Ты единственный, кто может ее почувствовать. У вас же одна суть.

— В тот вечер Ло была пуста, как пересохший ручей. Мне не на что ориентироваться!

— Ты оставил ее совсем пустой? — Босяк хмыкнул.

— Друг, — Бостон наклонился над ним, но не с угрозой, а с сочувствием. — Какой же ты дурак, Босяк. Ты еще узнаешь, какого это — угадывать, на какую кочку прыгнуть, чтобы не провалиться в трясину и окончательно все не испортить. Ты хоть раз пытался с кем-то наладить в край испорченные отношения? Или хотя бы просто ужиться вместе? Уж точно нет! Так и не заикайся тогда!

— Понял, понял, — тот выдернул край своей футболки из руки Бостона и щепетильно расправил ткань. — Понял, не дурак.

— Вы мне оба уже осточертели, — Лазурь потухшими покрасневшими глазами смотрела мимо них, в окно. — Бостон, ты должен ее найти. Босяк, присмотри за ним. А теперь валите отсюда оба!

Бостон действительно мгновенно пропал, а Босяк, оттолкнувшись руками от дивана, встал и подошел к террии ближе.

— Опять хандришь?

Лазурь нетерпеливо дернула плечом.

— Катись отсюда.

Он поцокал языком.

— Лазурь, Лазурь... девочка моя. Когда же ты поймешь, как глупо грезить о несбыточном?

— Пошел вон, сказала!

— Я к нему поднимусь в небо... — неожиданно запел Босяк, раскинув руки. — Я за ним упаду в пропасть. Я за ним, извини, гордость. Я за ним одним, я к нему одному, — довольно мелодично голосил огненный, волнообразно размахивая руками.

— Отвали! Я устала.

Босяк замолчал, поскучнел и отвернулся к окну.

— И правда, пора сваливать от вас куда подальше. Ладно ты, у женского пола эта дрянь в крови... Но Бостон... Откуда взялось? Хуже того — вдруг это заразно?

* * *

Бостон затормозил на перекрестке, у огромного серого камня, обросшего низким сухим кустарником и заглушил мотор. Тут же навалилась тишина, изредка прорезаемая свистом заунывного ветра. Влево от дороги уходила грунтовая наезженная колея, вправо — тропинка вдоль поля.

Бостон снял шлем и положил его на колено.

Он не знал, куда ехать. После долгих опросов им удалось установить примерное место, где Гарика видели в последний раз, но это ничем не помогло.

По идее, увезти Любу очень далеко Первый бы не успел, ведь та так или иначе заподозрила бы что-то неладное и могла оказать сопротивление. И все равно вариантов множество, ведь в темноте не видно, к морю ее везли или нет. Да еще и Гарику она немного верила, ведь он попался ей после пробуждения первым и много чего успел наболтать: и важного и ненужного. Хотя Бостон был рад, что некоторые вещи Люба наконец-то узнала. Пусть и не от него.

Итак, неизвестно, куда он ее увез. Время, конечно, терпит, это он понимал... разумом, но легче не становилось. Конечно, Гарик Любу не тронет. Он к ней даже не прикоснется. Будет зомбировать по мере сил и возможностей, долго и упорно, потому что не понимает, насколько это глупый план. Он просто не способен вообразить, что все его планы не могут привести к нужному результату, ведь люди для него всего лишь предсказуемое подобие собак, легко поддающихся дрессировке. Люди для него ничего не значат, даже близость с человеческой женщиной недопустима. Именно поэтому его планы обречены на провал.

Но она там одна... Испуганная и растерянная. Поверила ли она его признанию настолько, чтобы твердо знать — рано или поздно Бостон за ней придет? Или последний вечер был для нее тем же, что тот единственный, который они провели вместе — пошлое короткое приключение, чистый секс, прыжок в неизвестность, позволяющий закрыть глаза и примерить личину другого человека?

Странно, прежде он никогда не считал, что секс может стать наказанием. Ну, кроме изнасилования. Но она его наказывала. Чего скрывать, в тот вечер она его сделала одной левой. Он так растерялся, что бубнил нечто невразумительное, не в силах ей отказать. Уникальная девушка, единственная, кто рискнул выбрать метод, который даже его поставил в тупик. Не считая других достоинств. Впрочем, не время ее хвалить. И уже неважно, что случилось между ними раньше. Главное, что случится в будущем.

Сегодня утром он заметил, что у него дрожат руки. Наливал воду в стакан и пролил, потому что пальцы тряслись. Никогда он не помнил ничего похожего, даже во времена своего заточения в питомнике Джайзера он всегда находился в прекрасной физической форме. До сегодняшнего утра тело ни разу его настолько не подводило.

Бостон медленно осматривал расстилающееся до горизонта поле и старался не думать, что боится опоздать не физически, ведь Гарик не навредит Любе физически, а опоздать совсем по-другому, в пределах ее доверия, когда исчерпается и иссякнет лимит её веры, когда она перестанет ждать, потому что именно в этот момент все действительно будет кончено.

Значит, нужно найти ее раньше.

Проблема в том, что Гарик продумал каждую мелочь и тщательно скрыл свой след. Такое сложно выполнить на практике, нужна сильная воля и максимальная концентрация, но уж у кого у кого, а у него насчитывалось много десятилетий практики. Гарик не оставил ни малейших частиц своей сути, а без следа искать все равно как искать иголку в стогу сена, ведь чтобы обнаружить барьер, задерживающий Иных, нужно подойти к нему вплотную.

Натянув шлем обратно, Бостон проконтролировал руки, усилием воли останавливая трясущиеся пальцы и обхватил руль.

Значит, он найдет.

* * *

Люба замерла у входа на кухню, а потом прислонилась к стене, позволяя холоду расползтись вдоль позвоночника, и медленно заглянула в дверной проем.

Конечно, Гарик был там, Люба его чувствовала. Единственное, чему удалось как следует научиться за время их совместного проживания — чувствовать территориальные перемещения друг друга.

Лучше бы она научилась его ненавидеть, может тогда хватило бы ума или злости придумать, что делать. Но нет... его было просто жаль. Хотя нет, не просто. Его был жаль так сильно, что желудок сжимался от тоски. Когда он сидел так смирно, за пустым столом, одинокий и неподвижный, казалось, Гарик не существует, а отключился на время, пока она находится далеко. И только когда Люба появляется, снова оживает.

Мысленно было перебрано множество возможностей сбежать. Решетки на всех, даже крошечных окнах и запертые двери, а так же постоянное присутствие Гарика в доме побег исключали. Кроме того, тут наверняка задействован барьер, о котором упоминал Бостон, иначе ее бы уже нашли. Если вообще искали.

Интересно, как этот барьер отразится на ее усовершенствованном Донго теле?

Хороший вопрос.

Узнавать, если честно, не хотелось.

Когда-то она смотрела триллер, где попавшая в подобную ситуацию девушка притворилась, что влюбилась в похитителя, соблазнила его, заставила потерять бдительность и таким образом выбралась на свободу. Люба честно представляла, что она идет соблазнять Гарика (не для того, чтобы это сделать, а просто от скуки) и это было так же возбуждающе, как ковыряться в носу. Тем более она совершено точно знала, ощущала всей кожей, что ему неприятно к ней прикасаться. Тем острее становился вопрос, зачем заваривать всю эту кашу? К чему? Связать себя с человеком, от чьих прикосновений тебя передергивает?

Утром она заметила, что ее волосы ломаются, как сухая солома. Случайно сжав пальцем пару волосинок, она услышала, как вместо того, чтобы привычно гибко выскользнуть на свободу, они издали тихий хруст и отломились. Она попробовала согнуть целую прядь и прядь так же легко отломилась, будто была выплавлена из жженого сахара. Ей хотелось попробовать еще, причем желание оказалось таким навязчивым, что Люба удержалась с большим трудом. Пришлось представить в красках, как она сидит и ломает волосы, методически хрустит ими, до тех пор, пока ее прическа не становится похожа на неровную щетину, а все вокруг усыпано сухими обломками. И этот хруст...

Любу передернуло. Она отступила обратно в коридор. Последнее время Гарик редко настаивал на общении и не нарушал ее одиночества. Мало говорил, еще меньше рассказывал о себе, только пристально смотрел. Страшновато смотрел, надо признать.

А еще она боялась, что Бостон не так уж сильно хотел ее найти. Как знать, что для него любовь? Он же упоминал, что в его распоряжение бесконечно много времени, так куда спешить?

Да и вообще, с чего она взяла, что ею на самом деле можно дорожить? Перед глазами Гарик, который считает ее существом второго сорта, низшим разумом, чье прикосновение приравнивается к ползущему по твоей чисто вымытой коже таракану. Бостон тоже Иной, один из них.

Возможно, не стоило и ждать.

* * *

Впадая в размышления, Лазурь в последнее время все чаще леденела, застывала и теряла краски, просвечиваясь светом насквозь, отчего становилась похожей на коллекционируемые Джайзером хрупкие фигурки из лучистого хрусталя. В такие моменты самыми ярким пятнами в ней оставались накрашенные ногти на агрессивно загнутых, готовых к нападению пальцах.

Босяк явился как раз, когда грани ее тела в очередной раз заострились и опасно отсвечивали холодным голубым светом.

— Я знаю, как найти вашу подружку, — лениво сообщил огненный прямо от входа, опираясь спиной на дверной косяк. Вся его расслабленная поза давала понять, что текущие поиски пропавшей Любы его скорее забавляют, чем напрягают.

Сидевший перед телевизором Бостон даже не пошевелился, только перевел на него внимательный взгляд.

— Говори.

— Так сразу и говори? — передразнил Босяк.

— Говори тогда, чего хочешь. Ты ведь торговаться пришел? Менять информацию на что-то тебе нужное? Говори! — повышенным тоном продолжал Бостон. — Какие твои условия? Какова цена?

Босяк отлепился от косяка и поморщился.

— Ну почему сразу условия.

— Босяк... — предупреждающе проговори Бостон. — Ты всегда был моим другом...

Он не договорил, но даже Лазурь очнулась и моргнула. Сложно не услышать предупреждения, треска и грохота откалывающейся от материка льдины, куска, который всегда был частью целого, но однажды стал отдельным, сам по себе.

— Ладно, — перестал паясничать Босяк. — На самом деле я не торгуюсь. Мне ничего не надо. Просто я не верю, что у тебя это надолго, Бостон. Вокруг столько девушек и женщин, одна другой краше, глаза разбегаются.

— Не веришь — и что?

— Да ничего, в общем-то. Хочу проверить, долго ли ты собираешься играть в верного и единственного. Ну не может такого быть — ты, Бостон и одна девушка, причем не самая...

Бостон зарычал. Вернее, звук больше напоминал стремительно усиливающийся гул взлетающего самолета.

— Ладно, — снова пожал плечами Босяк. — Потом. Ты слишком нервный в последнее время. Так вот, как ее найти... Все элементарно, драгоценные мои родственнички. Думайте проще... как люди. Забудьте о своей крутизне и вопрос не будет стоить выеденного яйца. Ну?

— Ты крут, — невыразительно сообщил Бостон. — Насладись своим триумфом.

— Ха! Слушайте. Нам нужно всего лишь отключить... электроснабжение окружающих населенных пунктов.

— И что? — быстро спросила Лазурь, на время оттаивая.

— Отключать по очереди.

— Контур стены наверняка застегнут сам на себя. Гарик не дурак, позаботился об альтернативном источнике.

— Ну конечно же, позаботился, — снисходительно проговорил Босяк и в его смехе послышался уютный трест костра. — Но на переключение источника энергии необходимо хотя бы несколько секунд. Конечно, за такое короткое время без подготовки ваша пропажа не успеет ничего сделать, даже толком сообразить, что происходит, но возможно она успеет тебя позвать...

Бостон открыл рот, но ничего не успел сказать.

— И если мы будем отключать по очереди... Но возможно Гарик насторожится и подготовится? — размышляла Лазурь вслух.

— Какое там... Вряд ли он следит за новостями и вообще заметит, что у людей происходят какие-то неполадки в системе энергоснабжения. Он обратит внимание, разве что если неконтролируемые людские толпы начнут голышом и с вилами в руках бегать под его окнами.

— Будем отключать их планомерно, поселок за поселком, пока не найдем. Это во много раз быстрее, чем проверять каждый дом. Начнем с тех населенных пунктов, что еще не проверяли, — затараторила Лазурь.

— И даже если она не успеет позвать... мы увидим все дома, перешедшие на запасные генераторы, а их будет не так уж и много, — добавил озаренный догадкой Бостон и перевел глаза на Босяка. — Слушай...

— Не надо слов, — быстро перебил тот. — Просто хочу посмотреть, на что еще вы с Лазурью, пропащие души, пойдете ради тех, кто того не стоит.

Бостон даже не стал огрызаться, настолько был занят обдумыванием нового плана поисков.

— Посмотришь... Обязательно посмотришь!

* * *

Однажды вечером ей показалось, что приближается что-то неизбежное, из тех моментов, когда остается только затаиться и ждать. Неизбежное наступало, закручивало гайки, нарастало, гремело на заднем плане, как тревожная музыка в фильме про маньяка и постепенно становилось все осязаемей.

Оно ощущалось, как приносимый ветром запах гнилого камыша, растущего у далекого болота. Оно было все ближе.

Обманывать себя беспричинной надеждой на лучшее Люба не стала. Кто его знает, отчего такое происходит. Возможно, она и правда стала восприимчивее обычных людей и остро чувствует приближение будущего. А может она просто сдается и чувствует, как сходит с ума от безделья и беспомощности.

Ужин, как всегда готовил Гарик, а Люба как всегда просидела это время возле генераторов поля, обнаруженных ею в подвале. Впервые в жизни ей стоило поговорить с механизмом и попросить помощи, и впервые ей эта процедура напоминала глупый фарс. То, что прежде давалось легко, вдруг стало неподъемной ношей. Вот не могла она, просто не могла обратиться к этой серой коробке с просьбой остановиться на время и дать ей вздохнуть не процеженного загородкой воздуха. И выдохнуть, желательно, по ту сторону барьера, но об этом хотелось бы умолчать.

Однако раньше она болтала с доброжелательно настроенной техникой, а эта хмурая коробка испытывала к ней недоверие и неприязнь. Почти как ее хозяин. Этакая цепная собака, упорно грызущая пустую кость, пусть даже вы поманили ее куском говядины. Служба прежде всего.

— Люба.

От негромкого голоса Гарика пронизывало так, как не пронизывало даже при просмотре самых страшных ужастиков.

— Иду, — она поднялась с колен, напоследок укоризненно взглянула на генератор и отправилась в кухню. Вид похитителя — древнего существа с холодными глазами, матовой кожей странного оттенка и при этом в переднике и с трезубой салатной вилкой в руке неожиданно ее развеселил, чего давно не бывало.

Люба села за стол и, не дожидаясь разрешения, с жадностью набросилась на тушеные овощи.

— Гарик, — спросила она с набитым ртом. — А что бы ты стал делать, если бы вдруг, наконец, понял, что у нас ничего не выйдет?

— У нас все выйдет.

— Звучит уже не так уверенно, как раньше, правда? Раньше ты говорил так, словно играл роль в премьере. А теперь так, будто отыграл заезженный спектакль миллион раз и он тебя бесит все сильней.

— Ты сегодня много болтаешь.

Люба пожала плечами. Действительно, сегодня она говорила очень много. Да и ела очень хорошо. Аппетит это полезно, особенно когда он заглядывает к тебе только по выходным и праздникам.

— Телевизор включишь?

Гарик не любил телевизор, но все ее просьбы исполнял. Кроме единственно важной — свободы. Рука с гладкой ухоженной кожей вытянулась в сторону панели.

Экран послушно щелкнул и замелькали каналы.

— Лучше дай пульт, — поморщилась Люба. Иногда такая демонстрация камуфляжных возможностей раздражала, хотя Люба понимала, что он не красуется, а просто делает, как ему удобно.

И плевать хотел, как реагируют на это люди.

Именно в этот момент свет отключился, экран телевизора, издав жалобный писк, погас.

Люба удивленно покосилась на Гарика. Тот прищурился и мгновенно ушел в себя, словно прислушиваясь к чему-то еле слышному.

'Бостон! — неожиданно пронеслось у нее в голове и Люба чудом удержалась, чтобы не завопить в полный голос, а оставить отчаянный вопль в горле. А ведь так хорошо все начиналось! И тут снова клинит на нем. — Бостон'..

Свет вспыхнул. Гарик опустил глаза и молча продолжил ужинать, педантично цепляя вилкой овощи не более одного кусочка за раз. Любе пришлось бы таким манером ужинать не менее двух часов. И еще часик на кофе, которое не пьешь, а пригубляешь. Будто полноценный глоток убивает наповал.

Ладно, чтобы не наблюдать за опостылевшей церемонией приема пищи, Люба вернулась к поиску программы, просмотром которой можно заняться в попытке провести время если не с пользой, то хотя бы без приступов тупого отчаяния.

Каналы текли друг за другом, врываясь в тишину кухни то потоками громкого хохота, то тревожной музыкой новостей, то официальной речью главы государства, рассказывающего о новых отношениях со странами СНГ, еще более дружелюбных. Любу никогда политика не волновала, не затронула и сейчас.

Только одно привлекло ее внимание. На местном канале, где обычно сплошным фоном текли объявления, сегодня после прогноза погоды появилась живая телеведущая с сильно подведенными глазами и капризно сморщенными губками.

— Добрый вечер, дорогие зрители. Сегодняшний выпуск мы начнем с продолжения вчерашней новости. Незапланированные отключения электроэнергии в населенных пунктах региона продолжаются. Несмотря на тщательные проверки, причин неполадок установить не удалось. Все электростанции работают без перебоев, технических повреждений не выявлено. Больше всего удивляет, что в каждом случае через несколько минут отключения электроснабжение самостоятельно восстанавливается. Ведется проверка версии о розыгрыше. Причин для паники по-прежнему нет.

Опомнившись и натянуто улыбнувшись, телеведущая замолчала, а потом заговорила о рано закончившемся из-за неустойчивой погоды летнем сезоне.

Гарик отложил вилку и нож в сторону, уперся ладонями в стол, снова к чему-то прислушиваясь.

Что-то в его поведении было не так. И новость звучала как-то подозрительно. Интересно, отключение, которое только что произошло в их доме имеет какое-то отношение к тем, что происходят вокруг? Задумавшись, Люба нажала на очередную кнопку пульта и в это самое время стены кухни вспыхнули ревущим огнем.

Глава 22

Люба вскочила, всего за две секунды мысленно успев распрощаться с жизнью.

Валил дым, пламя трещало, стремительно пожирая кислород. Гарик судорожно переводил глаза с Любы на пылающие стены.

— Что это? — закричала Люба и тут же закашлялась. Огонь прибывал, плотнее охватывая помещение, лизал потолок своими алыми языками, вместо слюны оставляя следы копоти, такие же черные, как пожирающий рассудок страх.

Несколько секунд назад она находилась на вычищенной до блеска, стерильной, холодной кухне и вдруг оказалась на охваченном огне пятачке, в самом центре пожара.

Гарик выпрямился и вдруг исчез. Люба подумала, что умирать ей теперь придется в одиночестве, что даже существо, которое желало провести вместе целую вечность предпочло не видеть, как некрасиво, совсем не эстетично умирают люди. Накатила тошнота, но бежать все равно некуда. Решетки...

Непроизвольно она опустилась на колени. Гари у пола стало немного меньше, но горло скребло так сильно, что ее в любой момент могло вывернуть наизнанку.

Через пару секунд раздался звонкий хлопок, будто звякнув, разбилось тончайшее стекло.

А потом огонь пропал, как и не бывало. Только обугленная мебель и сгоревшая краска на стенах красочно дымились, будто их покидала отлетавшая от тела душа.

Гарик тихо вернулся на место, нетерпеливо потирая ладонями бока, а потом часть стены обрушилась, почему-то образовав аккуратный проход и в нем появился Босяк, который, войдя, молча отошел в сторону, сгорбился и стал невозмутимо рассматривать дымящиеся стены. Пряжка ремня на его обтрепанных джинсах светилась раскаленным добела металлом.

Люба задержала дыхание, но следом за Босяком в комнату вошла Лазурь, которая выглядела совсем не так, как раньше, а взрослой и какой-то ожесточенной. Ее глаза были обведены толстым слоем черных теней, а грубый свитер ручной вязки с воротником под горло скрывал фигуру, превращая ее в бесформенную массу.

Чего уж там, она выглядела довольно неряшливо.

— Вы рисковали. Я мог не открывать контур и тогда она задохнулась бы в запущенном вами огне, — заговорил Гарик. — Или Босяк рассчитывал, что сможет контролировать огонь через барьер?

— Ты не убийца, — ласково произнесла Лазурь, подходя к нему ближе. — И конечно, Босяк понимал, что не сможет его контролировать. Ты в любом случае разорвал бы контур. Риска не было.

— Что ты, девочка, можешь обо мне знать? — равнодушно поинтересовался Гарик, немигающее сверля ее темными пустыми глазами. Ростом Лазурь была куда меньше и стояла, задрав голову и расправив плечи, твердо и вызывающе, как стоят непослушные подростки, выслушивая от взрослых очередной нагоняй.

— Ты прав, о тебе ничего. Но послушай, что знаю я...

Шаги. В проеме возник очередной силуэт и Люба обо всем забыла.

— Бостон! — она стремительно поднялась и бросилась вперед, уже не думая, что стоит поздороваться с Лазурью, поинтересоваться происходящими событиями и возможно, поучаствовать в совместном обсуждении дальнейших планов.

Но какое ей быть дело до остальных, когда в дверном проеме сосредоточение всей тоски и ожидания последних недель? Когда там его необычные глаза и волосы с болотным отливом? Когда на его лице улыбка облегчения?

— Бостон! — Люба обняла его за шею, и так ловко, что настоящая обезьяна бы обзавидовалась, обхватила ногами за талию, крепко вцепившись в плечи и пряча лицо между плечом и шеей. — Бостон, — повторила она с облегчением, прижимаясь губами к его коже.

— Да, — ответил он, крепко и не очень скромно придерживая ее за бедра. — Да... Тебе удобно? Может...

— Нет, — она старательнее вжалась в него сильней и еще крепче сцепила ноги за его спиной. — Увези меня отсюда. Ты ведь за этим приехал? За этим, да?

— Да.

— Ты заберешь меня? — в ее голосе прорезалась паника.

— Конечно... Только скажи — ты в порядке?

— Да.

— Он тебя не обидел?

— Нет, Бостон, что ты. Он слишком обижен создателем, чтобы обижать кого-то еще. Просто увези меня, хорошо? — Люба говорила, прижимаясь губами к его коже и губы зудели от чего-то соленого и пушистого, будто она щекотала их посыпанным солью одуванчиком. Ей хотелось, как запаха, вздохнуть этого мимолетного касания полной грудью, глотнуть, ощутить вкус и тяжесть сытого желудка.

— Гарик, — Люба не стала оглядываться, наслаждаясь этой близостью и где-то на задворках сознания отмечая, что Бостон не кажется разъяренным. В его голосе только бесконечное облегчение. — Не думай, что я не собирался тебе врезать, хотя и предполагал, что ты исчезнешь раньше. Повезло тебе, что руки заняты. Повезло, что ты так жалок. Поэтому я спрашиваю — ты помнишь, что я единственный, кто смог сопротивляться желанию Джайзера держать все под контролем? Он не смог мне помешать. Помнишь?

Гарик молчал.

— Отвечай! В свое время я самостоятельно выбрался на волю. Ты знаешь, чего мне это стоило. То, что ты по случайности получил просто так, я заслуживал годами заточения. Ну?

— Да, я помню.

— Так вот. Я уйду сейчас, но запомни еще одно, — в голосе Бостона появились нечеловеческие звенящие ноты, присущие камуфляжникам и искажающие голос так, будто они надышались чего-то наподобие гелия, только с противоположным эффектом, вовсе не комичным. — Если посмеешь еще раз приблизиться к ней без моего разрешения, я потрачу столько сил и времени, сколько нужно, чтобы найти способ поймать тебя и навечно запереть в клетке. Ты же знаешь, мне хватит упрямства, а теперь и злости. Я сдержу свое обещание. Попробуй подойти к ней еще раз — и я запру тебя в клетку!

Бостон развернулся и с Любой на руках вышел через дыру с обугленными краями во двор, а Гарик не сделал ни малейшей попытки его остановить.

— Послушай, что знаю я, — перехватила Лазурь внимание хозяина дома, слегка пошевелившись. Ее лоб сморщился, а бледные губы казались больными и сухими. — Ты, наверное, ни о чем подобном не думал. Может, не знал? Тогда представь, что случилось бы дальше, будь все по-твоему. Люба стала бы твоей... предположим. Пусть даже нашелся бы способ подтянуть ее суть и сделать частично иной. Но ты понимаешь... где-то глубоко в душе отлично понимаешь, что никогда не смог бы принять ее человеческую часть. По правде, ты не смог бы быть с ней счастлив. Но даже это не самое страшное. Слушай, Гарик, слушай внимательно. Конечно, женщин среди нас рождается меньше, гораздо меньше, но все равно рано или поздно родится она... Слышишь? Родится та, что принадлежит только тебе. Возможно, через год. Возможно, пройдут века. Неважно. Свою половину можно ждать вечно, правда? Представлять, какой она будет. Лепить из мечты. И потом увидеть ее — живую, настоящую, телесную, без тени сна. И осознать, что связан с Любой, которую уже никуда не денешь, потому что ты обещал ей вечность и закрепил свое обещание приложенными Джайзером усилиями привязать ее к тебе энергетически. И ты не сможешь бросить ее, потому что это равнозначно убийству. И ты никогда не станешь свободен. И ты будешь мучить не только себя и Любу, которая со временем начнет вызывать в тебе отвращение, но ты сделаешь несчастной еще и ее... свою единственную настоящую любовь. Вот тогда-то ты и поймешь, что такое на самом деле одиночество. Не так, как сейчас, ты ведь уверен, что сейчас одинок? Не так... Другое одиночество, не поиск, а безвыходный тупик, когда смотришь на свою половину и знаешь — вы никогда не соединитесь. Так что подумай о ней... Видеть тебя с другой и понимать, что родилась напрасно? Не хочешь подумать о себе, подумай о ней!

— Что ты можешь об этом знать? Вы еще дети неразумные. Младенцы. Ну что смотришь, девочка? Тебе еще в куклы играть, а не взрослым дядям лекции об отношениях читать.

Гарик устало оперся на стол и снова выпрямился. На его лице красовались разводы грязи, но он даже не сделал попытки их стереть. Он вообще выглядел, как заблудившийся в тайге человек в момент осознания, насколько он уязвим в этой дикой среде.

— Босяк, выйди, — отрывисто приказала Лазурь, не поворачивая головы.

— С чего бы это?

— Ну!

Огненный напоследок осмотрел стены, пожал плечами и вышел сквозь проем. Гарик словно не заметил, скрестив взгляд со взглядом Лазури, не менее ледяным и заостренным, заточенным резать, причинять боль и пугать. Что угодно, кроме того, что он действительно хочет выразить. Но не может. Потому что нет подходящего объекта. Лазурь тихо подошла вплотную, задрав подбородок и монотонно заговорила.

— Это похоже на родственные чувства. У тебя есть мама, возможно отец, братья и сестры. И еще он. Легкая щекотка в месте, где невозможно почесать. Под поверхностью кожи, за глазными яблоками, в глубине мышц. Тебе не нужно прислушиваться или смотреть по сторонам — потому что тебе и так прекрасно известно, где находится он. В тебя встроен внутренний компас, не дающий забыть, какая сторона света для тебя самая важная. Та, сторона, где стоит он. От этого ты не можешь абстрагироваться, не можешь закрыться, даже ночью и даже если... окажется, что для него не существует ничего похожего на ту силу, что мучает тебя. Что его компас накрыт плотной тканью, чтобы не видеть, куда показывает стрелка. Бывает и такое... Тогда плюс превращается в минус, а живое становится неживым. Это как холодный пот, стекающий по спине. Ты от него не умрешь, но и не замечать... Пытка зудящим в голове звуком, от которого невозможно отмахнуться. Звуком его имени. Она будет чувствовать все это постоянно. День за днем. Каждую минуту, ежесекундно, наблюдая за тобой и Любой.

Гарик тяжело осел на стул и опустил голову. И не сразу смог выдавить:

— Прости. Я и представить не мог...

Лазурь сжала дрожащие губы и быстро отвела глаза. Стало слишком тихо, только все еще шипели остывающие стены. Потом она передернула плечами и вдруг бросилась на выход, пробежала, отчаянно размахивая руками и спотыкаясь, прямо по углям.

И исчезла.

* * *

На свете нет ничего прекраснее открытого неба над головой и окружающего свободного пространства, без ограждающих крыш, стен и железных решеток.

Воздух бил в лицо и пьяняще пах землей и травой.

— Быстрее!

Бостон нажал на газ, байк взревел, но не особо ускорился.

— Быстрее! — потребовала Люба из-за спины. Ее голос уносило ветром, и Бостон сделал вид, что не расслышал, хотя распознавал звуки еще в момент зарождения в ее груди, которой она так плотно к нему прижималась.

— Быстрее! — кричала Люба.

С момента, когда они наконец-то оказались верхом на байке и тот, урча, ринулся прочь от городка, где Люба просидела последние несколько недель своей жизни, ей будто сорвало крышу. Хотелось только одного — двигаться вперед вместе с ним, убыстряясь и достигая скорости, когда все вокруг превращается в пестрое смазанное пятно.

В крови бурлила энергия, губы, которыми она чуть раньше прижималась к его коже, чесались, требуя повторения. Хотелось всего — скорости, секса, свободы и пьянящей вечности. Сейчас Люба была готова на все. Плакать и смеяться. Отдавать и принимать. Любить и ненавидеть. Видеть самое скрытое и открывать самое сокровенное. Идти по грани между удовольствием и сумасшествием. Взлетать и падать.

— Быстрее! — она так сильно сжала руки на его поясе, что стало больно.

Бостон внезапно затормозил, останавливаясь у обочины. Они уже покинули городскую дорогу и вокруг было безлюдно. Ветер шевелил сухую траву, спутывая и сплетая в травяной ковер.

Бостон слез, разорвав ее объятие, развернулся и стащил Любу с мотоцикла. Она, чуть ли не подпрыгивая, вызывающе установилась на своего спасителя, не в силах выбрать, чего требовать от него первым делом.

— Ну все, хватит!

Бостон обхватил ее голову ладонями и крепко поцеловал в губы. Оторвался и с облегчением выдохнул. И снова поцеловал, уже совсем по-другому, обнимая с силой уверенного в своих правах собственника. Люба хотела от него всего и сразу, и вроде даже могла представить, какой у них получится близость, но случилось нечто совсем непредвиденное. Неожиданно ее волосы практически наэлектрилизовались и разлетелись вокруг головы подобно нимбу.

По мышцам пронеслась освежающая волна энергии.

Позвоночник затрещал, как выгнутая антенна.

Пульс стал сильным, а кровь практически зазвенела в жилах.

— Вот так... — Бостон оторвался от нее и заглянул в глаза. — Так мне будет спокойнее.

— Это она? Твоя сила?

— Да... И надо же... целовать тебя куда приятней, чем просто гладить по плечу или сжимать руку. И даже интересно становится, что же произойдет, когда мы с тобой...

— Ты опять?! — прервала его Люба. — Жизнь ничему не учит?

Он рассмеялся.

— С некоторыми моими недостатками тебе придется смириться, они неисправимы.

— Надеюсь, их не больше двух, этих самых недостатков?

— Ну... Почти. Как-нибудь на досуге напишу тебе полный список.

— А сейчас? Так и будем стоять посреди поля?

— До дома целый час...

— Не хочу домой. Ни к тебе, ни к себе. Поедем туда, где никого нет?

— Да.

— И чего мы ждем? — Люба запрокинула голову, улыбаясь.

— Ло, — он крепко сжал ее плечи. — Ты только скажи — ты мне верила? Тому, что я за тобой рано или поздно обязательно приду?

— Чаще всего да.

— Я бы никогда тебя не оставил.

Ветер усилился, воя громче.

— Нашел бы меня, пусть не живую, так хоть иссушенную временем мумию?

— Жуткая картина, кровь стынет. Придется впредь следить, чтоб до крайностей не дошло.

— Запрешь меня в зоне досягаемости, как Гарик?

Впервые за время шуточной перебранки Бостон перестал улыбаться.

— Вот уж этого точно можешь не бояться. Мой отец... он держал маму взаперти, когда они еще не были знакомы.

Люба удивилась.

— Да? Но они вроде вместе?

— Ему просто повезло. Меня... держали закрытым. Даже мысли не допускай, что я пойду той же дорогой.

— Так ты теперь будешь идеальным?

— Исключая перечень неисправимого — клянусь, — Бостон прижал руку к груди.

— Это мы скоро узнаем, правда? — уверенно потребовала Люба, не отводя глаз.

— Верно, — Бостон наклонился к ней, собираясь снова поцеловать, но вдруг сдержался. Осторожно прижался лбом к ее лбу, облизал губы и глубоко вздохнув, спросил.

— Ты останешься со мной?

— Да, — она быстро кивнула, чуть не стукнув его головой по лбу, и он на секунду подался назад, но не отступил. — Я не представляю, что такое вечность. Да и про тебя знаю не так уж много. Ты наглый, беспринципный, обделенный счастливым детством и... ты мой. Не знаю, протянем ли мы вечность, но первым делом я собираюсь узнать тебя настоящего, а там... а там посмотрим.

Бостон улыбнулся.

— На самом деле я тоже плохо представляю, что такое вечность. И даже допускаю, что покажусь тебе не таким идеальным, каким сам себя считаю. Но что-то мне подсказывает, что нам на роду написано быть вместе. А я своей интуиции верю. И ты верь.

— Так и будет.

Теперь Люба потянулась к нему сама, сжимая в ладонях его футболку и лаская губами его подбородок и скулы, проводя вдоль щеки, собирая ощущения колючей щетины и мягкой кожи.

— Мы начнем все заново? С самого начала?

— Да. Но в этот раз все будет так, как скажу я.

— Обещаю... что ты будешь в этом уверен.

Он хмыкнул, но не стал спорить. Может, потом, попозже.

Над головой вдруг громыхнуло. Они одновременно подняли головы, разглядывая пухлые темные тучи.

— Дождь, — пояснил Бостон. — С утра обещают. Очень вовремя. Ты знаешь, что в дождь можно все?

— То есть? Совсем все?

— Наши женщины состоят из природы. Дождь, как и любое проявление стихийных сил для них что-то вроде редкого десерта, этакий бонус к покупкам. Как там описывала Лазурь: 'раствориться с ветром и обрушиться с неба, как наказание свыше... Лезвие меча Фемиды, направленное на земных грешников...' Такая игра, своеобразная театральная постановка. Лазурь где-то там, я ее чувствую. Теперь до нее долго не докричишься... Во время дождя все чувствуешь полнее.

Люба на секунду замерла, рассматривая, как при виде клубящихся туч в его глазах мелькает мечтательное выражение, а потом снова прижалась губами к его колючей щеке.

— Сейчас ка-ак ливанет! Кстати, тут прямо за поворотом мотель, — пробормотал Бостон, замерев и довольно зажмурившись, пока ее теплые губы снова и снова скользили по его лицу.

Хмыкнув, Люба тут же опустила его футболку.

— У тебя две минуты, чтобы успеть меня туда доставить.

— Две?.. — он оценивающе окинул ее взглядом, останавливаясь в районе надписи 'Заперта в сырой башне' на футболке, приобретенной по сети. — Согласен!

Над головой снова громыхнуло.

Первые толстые капли дождя шлепнулись на асфальт, прокладывая путь миллиону таких же капель.

Бостон уложился за срок вполовину меньше.

* * *

Почти через две недели они вернулись в городок у моря.

Навестили Любиного дядю. Люба зашла на несколько минут, просто показаться, потому что все это время родственники считали, что ей просто пришлось неожиданно уехать по делам.

Однажды вечером Бостон показал ролики, сделанные в целях поддержания конспирации. Люба стоит у машины, на заднем фоне какое-то строгое здание, она быстро говорит, что должна немедленно отправиться в город, чтобы помочь в завершении научного эксперимента по изоляции, на который команда положила больше года, потому что нынешняя участница по семейным обстоятельствам должна немедленно вернуться домой, а подхватить больше некому, новеньких долго обучать. Конечно, погрешность в результате получится, но лучше, чем совсем провалить испытания. И никакой конкретики, расплывчатые намеки, много умных слов, из которых по сути ноль.

Подобные ролики раз в месяц в течении года пересылали ее родным, пока она находилась в спячке. Качество было таким хорошим, что не зная заранее, Люба ни за что не заподозрила бы подделку. Даже удивительно становилось, смотришь в экран — а там ты, говоришь слова, которые на самом деле никого не произносила. И одежда на тебе такая, которую ты никогда не надевала — какая-то обезличенная серая роба. И волосы расчесаны так гладко, как в реальности никогда не получалось их расчесать.

— Привет, — ты машешь рукой с экрана и улыбаешься. — У меня все нормально. Точный срок до окончания пока не установлен, но рассчитываем на больше недели. Максимум — две. Привет родителям, я по вам скучаю. Пока! Если получится, чуть позже еще напишу.

— Потрясно, — решила Люба, впервые увидев себя со стороны. — Это я или не я?

— Не знаю. Зато точно могу сказать — об этой девушке я мечтал...

По крайней мере комплименты Бостон говорить научился.

От дяди они направились в дом Данилецких.

Погода стояла пасмурная, но без дождя, даже ветер утих. Пожелтевшие листья были такого яркого цвета, как будто специально сговорились устроить карнавал на осенних улицах.

Ворота Бостон открыл, не поднимая руки. Завел мотоцикл сразу в подземный гараж. Они сняли шлемы и вошли в дом.

В гостиной на диване сидел Игорь, в сером халате и толстых черных носках. Перед ним стоял молочный коктейль с полосатой соломинкой в покрытом изморозью стакане.

— О, — сказал Игорь, всего на секунду отведя взгляд от яркой картинки на экране. — А ужин еще не готов. Эсфиль будет в ярости.

И снова погрузился в просмотр фильма.

Вместе с кукольным смехом рисованных персонажей раздались шаги. Входная дверь открылась, впуская Тоннеля и Лайру.

— Я же говорил, он тут, — заявил Тоннель, направляясь в их сторону. Когда он подошел, протянул руку и положил Бостону на плечо, Люба впервые увидела, что он действительно ему отец. 'Сын, — говорил этот жест, — я рад, что ты у меня есть'.

— Привет, папа, — с улыбкой ответил Бостон.

А у них есть что-то общее, отметила Люба. Форма лица и, пожалуй, подбородок. И фигура во много схожа. А вот глаза разные.

— Эсфиль будет в бешенстве, — пробормотала Лайра, и на секунду подошла, прикасаясь кончиками пальцев к плечам обоих мужчин, будто соединяя их в единое целое. — Пойду, посмотрю.

Люба еще раз покосилась на встречу родственников и с удивлением поняла, что Тоннель очень сильно любит сына, настоящей отеческой любовью, с примесью гордости, страха и ответственности, пусть они и выглядят, как сверстники. Да уж, к внешности комуфляжников еще долго придется привыкать. Подумать только — ее свекровь напоминает младшую сестру какой-нибудь школьной подруги, при виде наивных глаз которой первым делом хочется дать ей мудрый совет насчет отношений с противоположным полом. Хотя, заглянув в эти самые глаза немного глубже, наверняка захочется немедленно взять все свои глупые советы обратно.

Пожалуй, лучше и мне помочь на кухне, а их пока оставить одних, решила Люба.

Никто ее ухода не заметил.

Эсфиль и правда рассердилась.

— Курица еще не готова, — буркнула она, когда Люба появилась на кухне. — Хреновый из меня повар.

— Зато ты очень добрая, — смело заявила Лайра, присаживаясь за стол у кофеварки. — Кофе?

— Давай, — Эсфиль стянула фартук с кокетливым утенком, скомкала его и бросила у раковины. — Все равно не успела. Тоже мне, праздничный ужин: недопеченная курица, недоваренный рис и недорезанный салат.

— Все равно спасибо, — поблагодарила Люба, усаживаясь напротив и отодвигая в сторону вымытый перец и огурцы. — Нам приятно.

Кофейная чашка согревала руки, откуда-то доносилась тихая музыка и даже груда немытой посуды в раковине выглядела гармонично.

— Ну как поживаете? — вежливо поинтересовалась Лайра сразу у обеих.

Эсфиль хитро улыбнулась, покосившись на Любу.

— Без комментариев, — ответила та.

— Да уж, — фыркнула Лайра. — Тебе лучше мужиков со мной не обсуждать. Не уверена, как на это реагировать.

Они долго пили кофе, а потом, когда курица каким-то чудом испеклась и стала распространять очень заманчивый аромат, позвали остальных и поужинали.

Вечером в комнате Бостона Люба сидела на кровати, ждала, пока Бостон вернется из душа и смотрела на закрытое жалюзи окно.

— Что с ним не так? — спросила она, не поворачивая головы, когда услышала приближающиеся шаги. — И со стенами?

Матрас рядом просел от его веса. Запахло яблочным шампунем.

— Ты про окно? Сейчас что ли хочешь им заняться?

— Да, я ведь тут живу!

— Ну, ладно, давай посмотрим... Вспоминай, чему я тебя учил. Помнишь комнату, полную мягких игрушек?

— Да.

— Представила, что все полупрозрачное и бесцветное?

— Да.

— А теперь вычлени всех зайцев и раскрась. Какой цвет выбираешь?

— Черный.

— Хм...

— Черный! Сам сказал — любой.

— Нет чтобы желтенький.

— Фу!

— Ладно. Значит, зайцы — черные. Жуткие, страшные зайцы!

Люба надулась.

— Дальше-то что?

— Дальше вспомни, что все зайцы состоят из одной и той же заячьей субстанции. Медведи — из другой, собаки — из третьей.

— Но мы можем управлять только зайцами?

— Конечно. И ты можешь передать самому дальнему зайцу приказ через всех предыдущих. Любому из зайцев. А если они находятся далеко друг от друга — можешь проложить между ними соединительную нить, состоящую из заячьей субстанции, взяв от каждого по кусочку. Это как прыгать по разноцветным плиткам, если правила позволяют наступать только на один цвет.

— Я все это помню. А с комнатой-то что?

— Ну вот... Когда сможешь дальнему зайцу передать приказ, например, выключить или приглушить в комнате свет, тогда сможешь и увидеть, что с комнатой. Не раньше.

Люба долго смотрела на него, расширив глаза.

— Ну ты и свинтус! — наконец, сообщила она.

— Ну ладно, — Бостон смилостивился, откинулся на кровать и сказал. — Ложись рядом и смотри.

Люба тут же улеглась рядом, позволяя ему крепко, почти до боли сжать свое запястье. Ей самой ничего пока не удавалось — ни управлять переключением каналов, ни запускать сигнализацию, ни тем более выполнять более сложные действия, вроде плавления материи и лепки из нее новых форм.

Но она очень любила, когда Бостон показывал, какая красота происходит вокруг на другом, более тонком уровне.

И сейчас... небольшая марь, когда все вокруг мелко дрогнуло и поплыло, а потом застыло еще более четкое, но при этом с другим рисунком. Окружающие предметы будто потеряли свет, отдалились и стали чужими. Своими, теплым и заманчивым были только возникшие из ниоткуда россыпи блестящих блёсток, сконцентрированных в местах, где находились какие-либо приборы. Они также были рассыпаны вдоль стен, по проводам. И над полом, уходя в глубину. И даже там... в соседних комнатах, но там не такие яркие.

Блистающие скопления состояли из мириадов таких крошечных вспышек, что по одиночке их было невозможно рассмотреть, но вместе они создавали вечность, как будто плывешь в космосе, среди крошечных галактик, закрученных спиралями и змеевидными зигзагами. Расположенных полосами и лентами, вьющимися на ветру.

Люба уже не раз видела подобную картину, хотя с удовольствием провела бы за изучением этого чуда весь день напролет.

Однако в этой комнате все было иначе. Поверхность внутренних стен комнаты практически полностью покрывали рисунки, сделанные той самой 'заячьей субстанцией'. Множество изображений — животные, машины, здания, горы. Лица, большинство из которых Любе показались знакомыми. Здесь не было только Джайзера, а вот Лазурь у Бостона хорошо получилась — она стояла вполоборота и украдкой смотрела вслед незнакомому удаляющемуся силуэту, пока возле нее хохотали другие комуфляжники, в том числе Босяк и Игорь, не замечая, насколько она далеко. Все они выглядели почти подростками, видимо, Бостон увековечил свои воспоминания о юности.

Кстати с того дня, когда освободили Любу, никто не видел Лазурь. Но по слухам, она пару раз навещала свою маму, так что Бостон сказал, остается только ждать — вернется, когда захочет.

Потом Люба повернула голову к левой стене и восхищенно вздохнула.

Там красовался ее портрет. Такой она была на пирсе, когда раздумывала — не шагнуть ли в воду, избегая общения с этим доставучим молодым человеком. Джинсы, простой хвост на затылке, растерянное лицо. Неуверенность и настороженность в глазах, а на коже — тот самый блеск, что притягивает взгляд к скоплениям окружающих блесток. Им припорошены щеки, он на концах ресниц, покрывает мазками губы и каплями стекает вниз, теряясь в вырезе футболки. Манящий, будоражащий блеск. Сказочный.

— Такой я вижу тебя, — негромко признался Бостон.

Люба вздохнула, сжимая его руку. Теперь точно придется учиться управлять материей. Хотя бы для того, чтобы показать, каким она видит его.

Прекрасным...

Эпилог

Городские бетонные джунгли стремились ввысь, тонкие и настырные, как мутировавший бамбук, пронзая полуночное небо и теряясь в высоте. По тротуару, залитому искусственным светом так ярко, что не задрав голову, не догадаешься, какое нынче время суток, шла девушка.

Улица сжималась, извивалась отчаянной змеей: грязная, захламленная неуемной человеческой энергией. Бары, бутики, рестораны и элитные фитнес центры стояли в ряд, стремясь выступить вперед и показать, что они отличаются от массы. Скопления машин походили на муравейник. Реклама мелькала, оглушая и ослепляя.

Белоснежные волосы девушки окрашивались пятнами иллюминации и прохожим, бросавшим на нее взгляды казалось, что глаза незнакомки светятся в ответ. Конечно, это просто обман зрения, отражение огней. И некая полупрозрачность, и легкость движения наверняка наносная, созданная благодаря искусному гриму и броскому городскому освещению.

Некоторые встречные девушки, придирчиво осмотрев незнакомку, даже позавидовали мастерству ее стилиста. Должно быть, бешеных денег стоит.

Молниеносно свернув в один из переулков, где свет от высотки-бизнесцентра отрезался, как будто боялся заглянуть в подворотню, девушка остановилась и, закрыв глаза, подняла лицо к небу.

За этим зданием начинались элитные офисы и пентхаусы. Всего несколькими метрами дальше, но там уже кучковалась бессмысленная роскошь, а здесь еще дно — стены подворотни плотно расписаны граффити, наложенными друг на друга — перекрывающие надписи силуэты черных крыс с выпученными глазами и котов с распушенным от испуга хвостом, а сбоку — сидящий у стены человек, протягивающий им кусок хлеба — с первого взгляда и не скажешь, что он тоже тень, существующая только в воображении уличного художника. Рядом стояли мусорные баки, и извилистые потёки помоев на асфальте дополняли броскую раскраску стен.

Девушка мелко дрожала, но совсем не потому, что осенний ветер был прохладным. Шум дороги доносился вперемешку с бум-бум соседнего бара приглушенным, как сквозь воду.

Ей не нужно было представлять, что она далеко от переулка, потому что она действительно была далеко. Примерно на тридцать этажей выше грязного тротуара.

Через секунду девушка исчезла, и только пыль с мелким мусором взмылись вверх, будто поднятые вихрем.

На крыше небоскреба тонкая ограда сливалась с небом. Джайзер стоял, привалившись спиной к стене и держа в зубах привычную сверкающую электрическую нить. Последнее время он бывал здесь так часто, что стал обычной деталью окружающей обстановки.

Лазурь осторожно подкрадывалась и не изменила шага, даже когда он ее заметил. Просто продолжила подбираться рывками, как велит инстинкт хищника, отвечающий за выживание.

Нить проблеском переместилась в другой уголок рта.

— Что наша великолепная Лазурь забыла на моей ободранной крыше? — поинтересовался Джайзер, еле разлепляя губы. Все наносное и маскировочное, вроде улыбки, сверхпонимающего выражения глаз или азарта в приподнятых бровях осталось внизу, в жилище городских, за пределами его странного убежища. Здесь нет места маскам.

Лазурь передвинулась немного вбок, подстраиваясь под силу ветра, оставляя ноги напряженными, готовыми к прыжку.

Пустая надежда... Он не позволит себе попытки поймать ее в прямом смысле этого слова. Вот, даже Гарик рискнул... Но не он.

— Хм... Она и правда ободрана. Это ты нарисовал внизу, в переулке, человека?

— Нет.

— А как тогда понял, о чем я?

— Я его видел. Этот... есть тут целая банда... Два художника с помощниками. Они разрисовали тут все окружающие стены, даже на нашем доме, но мне все равно.

— До тех пор, пока они не добрались до твоей крыши?

— Заметь, радость моя, ты первая уточнила принадлежность, сказав 'твоей'. Так что ты делаешь на моей законной территории?

Лазурь поводила головой, прикидывая, стоит ли его дразнить.

Но нет, она все еще не рискнет. Чего скрывать, тягаться с Джайзером она пока не способна. Слишком много времени потеряно, слишком хорошо она представляет, с кем имеет дело.

Не теперь.

— Я пришла кое о чем предупредить. Но вначале небольшое наблюдение со стороны, чтобы немного рассеять завесу твоего самомнения. Недавно к тебе приезжал Гарик. За сутки до того вечера, как увез Ло. Вы говорили больше часа. И надо же... я видела с каким лицом он от тебя вышел.

— Как ты узнала?

— Вы так неосторожны... Поэтому и людей боитесь. Недолюбливаете, но и боитесь, ведь они слишком настырны, пролезут в любую щель, обнаружат любой секрет. Вонь спрятанного в шкафу скелета иногда влечет больше аромата свежеприготовленной пищи, если ты голоден. Современные люди всегда голодны.

Джайзер переместил нить обратно.

— Ладно. Он у меня был. И что дальше?

— Зачем ты его подтолкнул? У Бостона и Ло все складывалось отлично. Она сделала выбор в его пользу, значит, ты и так не ошибался. Вводить в игру Гарика не логично. Его поступок не вписывается в твои четко просчитанные планы. Так что случилось? Сдаешь?... Решил подстраховаться, ведь мало кто на месте Ло дал бы Бостону шанс. Решил наверняка? Но все видели — они способны разобраться сами. Так зачем? — в конце ее голос дрогнул и Лазурь выругала себя за это проявление слабости. Но больше времени терять нельзя. Нельзя закрывать глаза и повторять, что меня это не касается, со мной этого не случится, мною он не займется. Горькая правда заключается в том, что у нее осталось слишком мало времени, чтобы упускать любую возможность хотя бы немного подготовится к грядущим событиям.

— Пускай сравнивает обоих и ценит то, что у нее есть. Бостон слишком легко ей достался. Ну что? У тебя все?

Джайзер перевел скучающий взгляд на город. Его силуэт, где все замершее, кроме отдельных раздуваемых ветром прядей волос, казался слишком напряженным.

— Нет, — Лазурь выпрямила спину, вызывающе прищурившись. Так просто? Никакой игры, а просто урок взбалмошной переборчивой девчонке, которой он изволил доверить своего любимца? Так просто... Ладно, с этим все. Как бы не волновали Лазурь ее друзья, оставался вопрос, который волновал ее куда больше. — Ты вбил себе в голову, что можешь играть другими, как угодно, в том числе заставлять быть счастливыми.

Он задумался, рассеяно рыская по городу глазами, но протестовать не стал.

— В последнее время ты слишком часто посещаешь маму.

Джайзер с предвкушением усмехнулся, но Лазурь не сбилась.

— И не свисти, что у вас свидания. Между вами давно все кончено, сразу же после того единственного раза, когда ты был относительно молод, еще не так сдержан и не смог отказаться.

— Откуда тебе знать? — отстраненно спросил он, машинально перекатывая губами свою импровизированную травинку. — Твоей маме не способен сказать нет ни один здравомыслящий...

— Остановись, не теряй времени. Я давно уже не переживаю из-за ее поведения, меня этим больше не заденешь. Что поделать, пришлось смириться, что моя мама так сильно любит мужчин... Но как бы то там ни было, она остается моей матерью. Ты не сможешь сбить меня со следа или запутать. Не сможешь напомнить о ее слабостях и смутить настолько, чтобы я забыла, зачем пришла. Так вот... Ты слишком часто посещаешь маму для простых визитов вежливости. На фоне всего вышесказанного... Я не я, если ты не задумал следующей... осчастливить меня.

Он очень резко развернулся и задержал дыхание.

— Разве ты не хотела бы... стать счастливой?

— А ты уверен, что знаешь, каким именно способом меня можно осчастливить?

— Я уверен.

— Подумай еще раз.

— Я уверен, — упрямо пробормотал Джайзер.

— Правда? — Лазурь вдруг подступила еще ближе. — Согласен отвалить мне кусок счастья? И не побоишься?

— Что ты уже придумала? — сморщился Джайзер, почти отклоняясь, будто от нее плохо пахло. Лазурь громко расхохоталась, скаля все свои белоснежные зубы.

— Так я и знала. Ты трус, Джайзер. Никогда не играешь в игры, придуманные тобой самим. Они такие примитивные, когда знаешь правила, правда?

— Неправда. В тот день, когда в городе появились террии, я взял на себя ответственность за все, что мы творили. И несу ее, постоянно.

— Кому это интересно?

— Кто-то должен за всем следить, — пожал он плечами. Вышло как-то неуверенно.

— Кому это интересно? — звенящим от слез голосом повторила Лазурь.

— Возможно, будь ты постарше, поняла бы, какой это груз. Какой это сжиратель свободного времени. Сжиратель частной жизни.

— Не волнуйся... — она широко и уверенно улыбнулась: прекрасная, юная, заводная. — Я стану постарше. И если ты не откажешься от своего плана и полезешь в мою жизнь, я покажу тебе, что твоя выдуманная ответственность всем глубоко по боку. Нам плевать, когда и по какой надуманной причине ты взвалил на свои плечи столь тяжкий груз. Мы хотим жить сами, не по твоей указке! Хотим жить с последствиями своих ошибок, своих решений и счастьем, добытым своими собственными руками. Не лезь ко мне, Джайзер!

Он упрямо молчал и Лазурь покачала головой. Конечно, она знала, что бесполезно его уговаривать, просить или угрожать. Но попробовать стоило.

— Молчишь? Ну, главное, ты слышал. И вот еще что. Задумаешь еще кого осчастливить — начни с себя. Заруби себе на носу, папочка — единственного, чего я хочу, ты мне дать не в состоянии.

Она отвернулась и поспешила к краю крыши. Вспорхнула на ограду и встав спиной к пропасти, глубоко вздохнула и легко оттолкнулась ногами, раскинув руки, как парящая птица.

И падая вниз, растворяясь на лету, она еще раз успела зло крикнуть:

— Начни с себя, придурок!

Вокруг тут же сгустилась привычная тишина, не пропускающая далекие звуки города. Разве что провода тихонько звенели и пронизывающие пространство радиоволны деловито скользили вокруг.

В темноте на фоне приглушенного света городских звезд так же ярко и непримиримо сверкали холодные искры его упрямо прищуренных глаз.