Большие маневры.

Большие маневры.

Эпизод 1.

Полина отчасти оказалась права. Пройдя "медные трубы", как показали последующие события, я уже мог не опасаться пересудов и нападок, но это не спасло меня от резкого изменения служебного положения. Так уж получилось, что, после того, как накачавшись "допингом" и накрутив себя морально, я совершил свой эпохальный бросок, отчего немцы даже попытались исключить метание молота из программы Олимпийских игр, я почувствовал резкое снижение жизненного тонуса. Попросту огромное перенапряжение сил не могло не сказаться на общем состоянии. Первые дни я вообще провёл в полусне-полубреду. Моё непосредственное начальство, отметив, что 22 июня на стадионе "Динамо" товарищ Любимов был несколько "не в себе", в приказном порядке отправило меня, вместе с семьёй, в месячный отпуск под присмотр врачей, заботливо изолировав от внешнего мира. Ни о каком санатории речи уже не шло, персональная дача в Крыму и её обслуга, которой было строжайше приказано не передавать мне никаких писем, газет, вообще никакой информации о внешнем мире. Только отдых и покой, ничего более.

После отбывания столь своеобразного ареста, восстановившись, я попал, если можно так выразиться, переиначив известную поговорку, с бала на корабль. Меня вызвали на парткомиссию при ЦК. То, чего я с тревогой ожидал почти год, наконец свершилось. Мне представлялось, что собрав и проанализировав результаты моей деятельности в свете политики партии, меня там будут просто линчевать, но всё оказалось гораздо прозаичнее и больше напоминало обычный экзамен, разве что билеты тянуть не предлагали. Группа товарищей, с абсолютно ничего не говорящими в свете моего послезнания фамилиями, зато под председательством самого Мехлиса, засыпала меня вопросами по теории коммунизма, истории партии, "житиям" и трудам ведущих теоретиков и практиков марксизма, очень быстро выявив, что я в этой области полный ноль. Мехлис, пожурив меня, занял совершенно неожиданную позицию, предложив мне месяц на устранение пробелов в знаниях.

— Товарищ комиссар, — ответил я искренне, — боюсь, что ни за месяц, ни за год, а скорее, вообще никогда, я не смогу постичь в полной мере всю гениальность теории марксизма. Просто потому, что у меня всегда найдутся более важные и первостепенные дела в практической сфере, а на остальное времени просто не останется.

— Что ж, — вздохнул председатель комиссии, — как большевик я обязан быть предельно честным и перед вами, и перед собой, и перед партией. Высокого звания члена ВКП(б) вы недостойны, поскольку не только не осознаёте стоящих перед ней задач, но и не интересуетесь ими. Вы даже решения съезда 1934 года, делегатом которого являетесь, чётко сформулировать не можете. Вместе с тем, нельзя не признать, что для значительной части партактива вы являетесь положительным примером. Стыдно, товарищ Любимов. Люди вам доверяют, надеются на вас, а вы, в то время, когда нам остро не хватает технически грамотных руководящих кадров, прячетесь, прикрываясь мнимой занятостью практической работой. Надеюсь, вы понимаете, что не вооружённого теорией марксизма, не подкованного политически человека просто преступно выдвигать на руководящие должности. Надеюсь, что совесть у вас рано или поздно проснётся. Пока же, думаю, члены комиссии со мной согласятся, исключать из партии мы вас не будем. Но и на высшие назначения рекомендовать не можем.

Наверное, именно в этот день в моём личном деле появилась пометка, исключающая любой карьерный рост. Это обстоятельство послужило причиной для крупного разговора с дядюшкой Исидором, надежд которого я явно не оправдал. Тем более, что скоро выяснилась и истинная подоплёка. В ГЭУ НКВД произошли значительные кадровые изменения. Всеволод Меркулов был повышен в должности до замнаркома, а на его место сел Кобулов. Таким образом, должность начальника промышленного управления стала вакантной. И вот тут мои начальники проявили себя в полной мере как люди с государственным мышлением, а не как клан, борющийся за место под солнцем. Беспристрастно проанализировав работу промышленного управления с точки зрения обеспечения бесперебойной плодотворной работы "подшефных" они, к своему удивлению, выяснили, что наиболее благополучная по всем показателям ситуация на текущий момент складывается именно в области моторостроения. Действительно, у моего отдела не было громких дел, каких-то выдающихся успехов, но текущая работа, благодаря навербованной многочисленной тайной агентуре, была на высоте. Объяснялось это просто. В моторном отделе агентам за значимую информацию, подкреплённую доказательствами, фактически за частные расследования, в отличие от других подразделений, платили. И передавали почти готовые дела вниз, в местные отделы НКВД, которым только оставалось правильно всё оформить. Самую сложную работу, выявление факта и разгадку сути преступлений, сделали уже до них.

Разумеется, никто мне на это средств не выделял. Но благодаря тому, что я успел во многом поучаствовать, мне шли весьма существенные отчисления. Особенно от изделий дешёвых, но массовых. И ожидалось, в связи с темой боеприпасов, ещё больше. А тратить было попросту некуда. Вот, скажем, захоти я купить новый "Тур" с цельнометаллическим кузовом, полный цикл которого как раз только что освоил ГАЗ N2, мне пришлось бы встать в длинную очередь, так как квоты на розничную продажу были ужаты до невозможности в угоду экспорту и госзаказу. И так во всём. Ткань — на форму от армейской до школьной. Стройматериалы — на индустриализацию. Драгоценности, и те можно было купить только нелегально с рук. И зачем мне побрякушки "с историей"? Набивать себе брюхо какими-нибудь деликатесами? Зачем, если голода нет и, в принципе, всего хватает? И тяги к роскоши у меня никогда не было. Кроме того, сколько ни трать, "в тумбочке" исправно появляется ещё и ещё. Направить мёртво лежащие в сберкассе деньги на полезное дело было вполне разумным и логичным решением. При этом, я не забывал правильно всё оформить, скрепляя акты передачи средств печатью и подписями своей, своего заместителя Косова и оперативника, куратора агента, который и должен был передать подопечному денежные средства. Не особенно большое подспорье, рублей в пятьдесят, заметно скрашивало жизнь какому-нибудь сторожу деду Митрофану. А благодаря полученной от него наводке, задокументированному графику, когда, куда и с каким грузом отправлялся транспорт, списком контактов вызвавшего подозрение начальника склада, экономились государству десятки, сотни тысяч рублей, которые в противном случае можно было считать чистым убытком ежегодно. И дело здесь было, в большинстве случаев, вовсе не в воровстве, а в бесхозяйственности, криворукости и раздолбайстве и последующих попытках его скрыть. Потерять, к примеру, на складе легированный металл, отправить вместо него обычную черняжку, уверяя, что это самое оно и есть, а потом, лет через несколько найти пропажу и по-тихому закопать поглубже, чтоб никто ничего не узнал — это у нас легко. И, что самое паршивое, повсеместно и постоянно.

Действуя именно на этом фронте, моторный отдел промышленного управления под моим чутким руководством достиг, не побоюсь этого слова, выдающихся успехов. Слухи, которым мы не только не препятствовали, но и всемерно, но тайно поддерживали, сделали своё дело. На десяток примерно наказанных, приходились сотни задумавшихся, что нагадить и затаиться не получится, всё равно выведут на чистую воду. У капитана госбезопасности Любимова, в узких кругах, появилась кличка "Долгорукий", прям хоть княжеское достоинство присваивай. Зато, не вскрывая никаких глобальных заговоров, мы, буквально за год, добились того, чтобы всё работало, что называется, "по плану".

Начальству истинные причины, которые мы с Косовым старались не афишировать, были неведомы, тем не менее, по деловым качествам, кандидат на должность начальника ПУ ГЭУ НКВД был налицо. Нельзя сказать, что Берия был в восторге от моей кандидатуры, которую, к тому же, поддерживал "чужой" клан и он нашёл-таки выход. Поскольку капитан Любимов занимался не только оперативной, но ещё и конструкторской работой, надолго бросал отдел, мотаясь по разным североафриканским городкам, ставил рекорды в метании тяжёлых противотанковых гранат, то логично было бы предположить, что основные заслуги в борьбе с контрреволюционным элементом принадлежат его заместителю, тихому и скромному капитану госбезопасности Косову. Который, к тому же, регулярно присутствует на всех заседаниях управления, в курсе происходящего в других отделах, не выполняет работу механически "от и до", а глубоко осмысливает стоящие перед ним задачи и применяет творческий подход, что наглядно показывает история с проектом Уголовного кодекса. Пусть у Косова не особенно тогда получилось, но сама попытка втиснуть законы в прокрустово ложе курса партии на повсеместное внедрение параллельной системы движения денег и товара или труда, заслуживает внимания и уважения. Если даже ведущая роль в связке принадлежит Любимову, всё равно Косов, имел достаточно времени, чтобы нахвататься от своего начальника, оставаясь при этом управляемым, исполнительным и полностью лояльным вышестоящим инстанциям НКВД.

Шансы были примерно равными, пятьдесят на пятьдесят. За Косова стоял аппарат НКВД, на моей стороне было "мнение" товарищей, в том числе и таких тяжеловесов ЦК как Киров. Вмешаться в происходящее я был не в состоянии, в комфортабельную ссылку-изоляцию меня отправили весьма своевременно. Долго продержаться шаткое равновесие не могло и Берия прибег к своему последнему аргументу. Парткомиссия Мехлиса изначально была создана и заточена на развенчание невольного идейного вдохновителя новой оппозиции, но так, чтобы не потерять конструктора Любимова. Задачка была ещё та, но после 22 июня она оказалась и вовсе неразрешимой. В этих условиях члены означенной комиссии поспешили завершить её работу, но так, чтобы не только не идти против своей собственной совести, но и не отдавить мозоли заинтересованным лицам. Получилось не очень, но это было неизбежно. А назначение Косова на должность начальника ПУ ГЭУ НКВД состоялось в течении четырёх дней после моих "экзаменов".

Восьмого августа Косов, отправившись с утра на совещание на Лубянку, от которого я увильнул, ссылаясь на здоровье, вернулся поздно. Заметил я это только вечером, проведя весь день за работой в "турбинном" КБ.

— Меня назначили начальником промышленного управления, — придя ко мне домой, одним духом выпалил Косов, видно репетировал речь по дороге, но хватило его только на это.

— Так... — отложил я в сторону справочник по материаловедению.

— Тебя хотели назначить, но ты сам виноват, парткомиссию не прошёл, — оправдываясь, пробубнил мой бывший зам и новый начальник. — А наш отдел лучший, поэтому меня. Кобулов, сдавая дела, нашу работу хвалил. Надеюсь, моя карьера наших взаимоотношений не испортит, мы будем и впредь действовать слаженно и продуктивно.

Я понимал, что после резолюции Мехлиса путь наверх для меня закрыт и на кандидатуру любого другого человека я бы отреагировал спокойно, но выдвижение моего же собственного заместителя, не скрою, сильно меня задело.

— Хорошо. Деньги только, которые я в работу вложил, верни, — заявил я, стараясь говорить спокойно и не выдать своих эмоций, но мой зам слишком хорошо меня знал.

— Вот уж не думал, что ты от обиды до мелких пакостей опустишься, — надулся он. — Отомстить решил?

— А что такого? За чей счёт весь банкет то? Знаешь, как то надоело, что сначала чувственно просят чуть ли не весь мир спасти, а потом, за заслуги, значок "Великий гранатомётчик всея Руси" или как там его, выдают, считая, что в расчёте.

— Ты понимаешь, какой скандал наверху поднимется? Да мне всю спину завистники заплюют, думая, что я ничем на самом деле их не лучше, а в начальники хитростью вылез.

— В общем-то, так оно и есть, — усмехнулся я, подумав, что мой рапорт, с просьбой вернуть деньги, в этот момент будет выглядеть действительно некрасиво. — Но давай в будущее посмотрим. Ты положительный опыт нашей работы думаешь на всё управление распространить или нет? Ждут от тебя, что результаты поднимешь по всему ПУ до уровня нашего отдела или нет? Тогда тебе нужно финансирование. Иначе ожиданий не оправдаешь с соответствующими последствиями. Ты не закавказец, просто за красивые глаза тебя держать никто не будет. Поэтому доложишь сам, приложив обоснование в виде баланса затраченных средств и рассчитанного предотвращённого ущерба. Я получу назад свои деньги, вложенные, так уж получилось не в мою, а в твою карьеру, а ты, может быть, сумеешь наладить дело по стандартам моего отдела. Но это не будет значить, что мы в расчёте за "трамплин", который я тебе построил, просто всё очень уж неожиданно и я ещё не придумал, каких отступных с тебя потребовать, чтобы, как ты там сказал, мы и дальше действовали слаженно и продуктивно.

— А если я это не сделаю, то ты рапорт сам напишешь. А раз инициатива не от меня исходит, значит, рыло в пуху. Выйдет, что я и командира подсидел и в рай на чужом горбу въехал. Умеешь ты, Семён Петрович, уговаривать, — нахмурился Косов.

— Заметь, не я это сказал, — поднял я вверх указательный палец и сменил тему разговора. — Переедешь или пока здесь останешься?

— Пока здесь, а там видно будет. С жилплощадью сам понимаешь как сейчас.

— Вот и ладно, тогда мне в управление смысла мотаться нет, раз вечерком мы можем с глазу на глаз поговорить.

— Ты на шею-то не садись. С глазу на глаз можешь со мной сколько угодно общаться, но раз в неделю на совещании ты должен быть. Заместителя у тебя пока нет, который это на себя взвалит, а порядок есть порядок, — в голосе нового начальника управления впервые послышались повелительные нотки и я вынужден был с ним согласиться. На этом и разошлись.

Через неделю разрешился вопрос с возвратом средств, правда перед этим мне пришлось написать развёрнутый отчёт и представить все акты.

— Семён, денег нет и не будет, — с порога обрадовал меня, опять заглянув вечером на огонёк, начальник, — но есть предложение. В виде маршальского бронированного "Тура"-вездехода последней серии. Под начальника главка погранвойск был заказан, но нарком разрешил наградить тебя им за рекорд. По стоимости твой вклад с лихвой перекрывает. Брать будешь?

— Буду, — поморщившись для виду согласился я. Сердце моего "Газика" уже дышало на ладан и ездить на машине я побаивался, хотя шасси было ещё крепким. Это, кстати, была не только моя, но ещё и общесоюзная проблема. Ресурса мотора хватало приблизительно на три года, причём, как дизелей, так и бензиновых, поэтому поголовье машин в СССР приблизительно равнялось их трёхлетнему выпуску. То есть в около 350 тысяч "ЗИЛов" всех видов, около миллиона "ГАЗов", порядка 80 тысяч "ЯГов". "Туры" потоком шли на экспорт, а "Кировцы" были штучным товаром, их всего было, может, тысяч двенадцать-пятнадцать на ходу. Заводы работали над увеличением ресурса неустанно, это давало свои плоды, но не так быстро и не такие значительные, как хотелось бы. К примеру, сейчас, в 1936-м, боролись за увеличение ресурса эксплуатации мотора до 4,5 лет, а эффект от этого мог быть заметен только в 39-40-м году. В связи с этим автозаводы, запланированные к постройке во второй пятилетке, в большинстве своём, перепрофилировались в АРЗ, производящие капремонт моторов и выпускающие разнообразные прицепы. Понятно, что частники, вроде меня, рассчитывать на их услуги не могли.

— Заходи, что встал на пороге, — пригласил я Косова в избу, — разговор к тебе появился внезапно. Да и счёты наши пора бы уж закруглить.

— Чувствую, втягиваешь ты меня во что-то опять... — буркнул капитан, присаживаясь к столу у меня в кабинете.

— А как же иначе? — улыбнулся я, подумав, что сослуживец угадал верно. — Новый экспортный "Тур" дорого, наверное, стоит?

— Дорого, дороже твоего, хоть за бугор вездеходы и не отправляют, зато отделка шикарная. Мы тут как раз с заявлением разбирались о том, что СССР во вред себе машины за границу продаёт, лишая их собственных граждан. Товарищи артисты, видите ли, в очереди на машину должны стоять, в то время как в буржуазных странах "Тур" продаётся свободно и в лучшем ассортименте. Ерунда это всё, конечно. Валютная выручка важнее. Пока берут надо продавать. "Тур" до какого-нибудь "Роллс-Ройса" или "Даймлера", по тамошней табели о рангах автомобилей и цене, не дотягивает. Зато его берут любители быстрой езды, потому, как наши моторы самые мощные. А в Североамериканских Штатах бронированный "Тур" уже вообще бандитской машиной называют. Большой, красивый, мощный и относительно доступный шикарный автомобиль "второго" ранга. Посчитали мы, в общем, деньги и решили, что артисты и на "Газиках", в крайнем случае, покатаются.

— Отлично. Но смотри, у нас шофёры, кто на "ЗИЛ" сразу сел, тот нормально работает. А те, кто раньше на бензиновых машинах ездили, про сложность обслуживания сокрушаются. Оно и понятно, лучше сразу учить как надо, чем потом переучивать. Но иностранцам-то выговор по партийной линии не объявишь за преждевременный выход из строя машины. А регламент техобслуживания у "Тура" покруче "ЗИЛовского" будет. Как бы нас рекламациями не завалили и СССР не только валютной выручки не получил, но и убытки не понёс бы. Это, кстати, в прямой компетенции нашего управления и моего отдела.

— В общем-то, верно. Разумные вещи пока говоришь, — кивнул Косов. — Но, знаю, что на них не остановишься. Итак, что предлагаешь?

— Раз проблема понятна, то давай её решать. Самое лучшее техническое обслуживание — профессиональное. Значит, за границей надо открыть что-то типа МТС, станций технического обслуживания, назвать, скажем "Авто Сервис". Мы покупателей наших машин от ковыряния в движках разгрузим. Пусть шофёры шофёрами остаются, а обслуживать мы будем. На первых порах даже вовсе бесплатно. Увеличим сроки гарантии на машины, этим, заодно, прижмём конкурентов и обеспечим ещё больше выручки.

— Разумно, но, сам понимаешь, работа наша состоит в том, чтобы разбираться, почему эти твои "Сервизы" до сих пор не организованы, кто в этом виноват и нет ли здесь заговора с целью свержения Советской власти. Самим нам делом организации каких-то предприятий, тем более, за границей, заниматься не с руки. Не наше это.

— Узко рассуждаешь. "Тур" — машина дорогая. Пролетарии её не покупают. Всё больше буржуи и важные шишки при власти. У них, как правило, личные водители есть. Вот пригонит такой, скажем, Джон, машину в сервис, ждать надо. А тут ему и комната отдыха и, может даже, небольшой кинотеатр, бильярд там какой-нибудь, кофе с булкой, парикмахерская. А раз есть время посидеть-поболтать, то можно и узнать, куда хозяин ездил, с кем встречался, кто любовница, как ворует и многое ещё чего. Особенно если прямо завербовать. Простой список контактов может очень многое опытному человеку сказать. Это раз. А потом, раз машину делаем мы, а отделка дорогая, обшивку просто так потрошить не будут. Можно закладки делать. Болтает какой-нибудь румынский король у себя в машине, а мы следом едем и по радио его слушаем. Или записываем на магнитную проволоку всё, что в салоне происходит, а потом, в сервисе, информацию снимаем. Поднял перегородку между пассажирами и водителем — запись пошла. А если и шофёр наш, то он и сам может в нужное время кнопку нажать. Выходит, наше это дело.

— Что ты, что ты! — даже замахал на меня руками Косов, — Я только-только на управление сел, ещё не огляделся даже толком, а ты предлагаешь уже и в чужие дела нос совать! Это ж разведка, там такие волки сидят, что только подумают, что на их добычу покушаешься — сожрут мигом! Не уговаривай и не проси!

— Да зачем мне это? Это тебе надо! И добычу у волков отнимать вовсе не требуется, пусть они эту делянку пашут, но идея и материальное обеспечение с твоей стороны пойдёт, тебе плюс, меня ты тоже не забудь, и начальство об этом будет знать. Договариваться-то на самом верху придётся. В общем, мы создаём непринуждённую благоприятную атмосферу, я такое уже разок в Австрии видел, а разведчики пусть дерзают. Когда рапорт писать?

— Своих дел полно, но ты ведь не отвяжешься?

— Нет. Ещё и потом, когда всё плохо будет, обязательно припомню.

— Шут с тобой, пиши. Завтра к Кобулову пойду в Главк, а там уж как он решит.

— Раз с мелочами разобрались, к делу перейдём, — посторонний наблюдатель, глядя на то, как я произнёс эти слова, уверен, перепутал бы начальника и подчинённого. — Проблема с кадрами у меня. И ты об этом лучше всех знаешь.

— Ничем помочь не могу, всем сейчас трудно.

— Вот именно! По факту, мы куём конструкторские коллективы, после чего выпускаем их на свободу, ограничивая при этом, тем или иным способом, выбор места и направления работ. Верно?

— Так.

— Но нам самим ничего после этого не остаётся. Сколько технических отделений уже пришлось сократить?

— Четыре, но не понимаю, к чему ты клонишь. Ты же сам боролся за то, чтоб отпускать.

— К чему я клоню... Вот смотри. Два моторных КБ я наработал, а сейчас у меня, прямо скажем, дела на этом поприще не очень. Зато "чужие" станкостроительные КБ дают результат. Выходит, я с другими темами хорошо справляюсь. При этом, в ГУЛАГе ещё достаточно невостребованных кадров, работавших ранее в областях, которыми мы не занимаемся. Архитекторы там всякие, химики, металлурги. Жаль, что они пропадают. Короче, коли уж ты меня подсидел и партийные бюрократы обрезали мне карьеру, я хочу, чтобы ты дал мне возможность расти в ширь. Количество техотделений резко сократилось и было бы разумно, ради концентрации усилий, создать единый технический отдел в управлении и подчинить ему все шараги.

— Не понимаю, тебе то в том какая выгода? В отделе работа налажена, техотделение, по сути, мелочи. А тут ты их выставляешь на передний план и обеспечиваешь себе головную боль. Причём, ещё и подбирая таких же оболтусов по сторонам.

— Выгода моя в том, что я буду иметь всю информацию полностью, кто, чем, где, когда, занимается. И концентрировать усилия на тех направлениях, которыми не занимается никто. Это гарантированный успех, поскольку нет конкурентов. А ещё нужна твоя санкция на привлечение гражданских специалистов со стороны. В случаях, когда тема работ проходит под грифом ОГВ. То есть техотдел ПУ ГЭУ НКВД будет создавать отдельные научно-конструкторские городки, жители которых добровольно изолируют себя от внешнего мира, почище, чем в шараге, и будут работать во славу СССР.

— Во-первых, тем, ради которых люди бы сознательно на такое пошли, не существует. Ты где таких дураков искать собираешься?

— Во-первых, тема такая есть — ядерное оружие. И люди найдутся. Я даже знаю кто.

— Ты как себя чувствуешь? Или свихнулся на почве спортивных достижений? Или не думаешь слово, Бойко данное, держать? Кто ради гранат добровольно в тюрьму сядет, я тебя спрашиваю?

— Вот именно, то, что требовалось доказать, — довольно сказал я сам себе и, резко сменив тон, обратился к Косову, — Просто сделай то, о чём прошу. Ты меня знаешь, не ради себя Любимова это всё затеваю. И будем в расчёте.

В конце августа, после неизбежных консультаций в верхах, технический отдел в ПУ ГЭУ НКВД был создан, а капитан госбезопасности Любимов, переместившись "по горизонтали", стал его начальником.

Эпизод 2.

Начав работать на новом поприще я, абсолютно на законных основаниях, получал все самые свежие новости, касающиеся промышленности СССР, как из открытых источников, так и с грифами. Тут были и ТТЗ на новые разработки, военные и гражданские, акты испытаний, планы серийного производства и результаты их выполнения.

Вторая половина 1936 года оказалась богата на множество знаковых событий как связанных со мной тем или иным образом, так и произошедших без какого-либо моего участия, но все они так или иначе не могли не повлиять на последующую историю.

В середине июля экипаж Чкалова на самолёте РД с винтомоторной установкой Микулина АМД-36, оснащённой ВИШ, такой же, какие ставились на новейшие пикирующие бомбардировщики СБ-М, совершил беспосадочный перелёт по маршруту Москва — Северный полюс — Сан-Франциско. А в августе подобное же совершил экипаж Громова, перелетев через "макушку мира" в Нью-Йорк. Рекордные полёты вызвали ажиотаж в прессе из которого наибольшую выгоду, причём совершенно неожиданно для себя, извлёк Юнкерс. Наши лётчики, рассказывая о своих машинах, особой секретности не разводили, но и в подробности не вдавались, посчитав, что "дизель с противоположными поршнями" достаточное определение. Так как, с точки зрения западных специалистов, Россия не могла создать что-либо достойное внимания самостоятельно, а результат был налицо, оставались лишь объяснения "конспирологического" свойства, сотрудничество же в 20-х Советов с Юнкерсом являлось секретом Полишинеля. И американцы, и англичане, впечатлённые до глубины души полётами ВМЗ в Бизерту, посчитали наиболее разумным обратиться к "первоисточнику", нежели иметь дело с большевиками и приобрели лицензии на Ю-205 у немцев, полагая, что раз русские недотёпы смогли добиться результата, то им сам Бог велел. Французы, говорят, тоже подумывали последовать примеру, но попытки преодолеть мировой экономический кризис в отдельно взятой стране путём всевозможных реорганизаций и национализаций обеспечили такой бардак в промышленности, что от заимствований идей временно пришлось отказаться, своё бы сохранить. Итальянский "Фиат" помалкивал, втихую тиражируя доставшиеся им "по обмену" Д-100-2, в которые они, без согласования с СССР, до поры до времени не могли вносить собственные изменения. Свою выгоду из сотрудничества с потомками римлян извлекли поляки, их танк 7ТР с импортным итальянским движком стал фактически близнецом "головастого" Т-26 выпуска 174-го завода, обретя трёхместную башню, правда с 47-мм пушкой, а трёхосные грузовики "Фиат-польский" по характеристикам очень напоминали ЗИЛ-6. Единственными из будущих значимых игроков, кто пока не отметился, оставались только японцы, хотя сверхдальние полёты их, судя по данным разведки и контрразведки, очень и очень заинтересовали. Просто пока им не попали в руки моторы, которые можно было бы беззастенчиво скопировать.

На этом фоне моё беспокойство по поводу того, чтобы в Испанию, на развгорающуюся там ещё с конца зимы гражданскую войну, не отправляли новейшие образцы советского оружия и техники, выглядело просто смешно. Кожанов так и сказал мне, что СССР соблюдает нейтралитет и не вмешивается во внутренние дела других, причём, далёких стран, поэтому речи ни о какой военной контрабанде быть не может. Действительно, Союз начал оказывать материальную помощь законному испанскому правительству только в августе и носила она исключительно гуманитарный характер. Суда Черноморского пароходства доставляли исключительно топливо, ставшее на Пиренеях остродефицитным из-за позиции заокеанских нефтяных компаний, фактически поддержавших Франко, и продовольствие.

А скрывать Советскому Союзу было чего. Конечно, кроме того, что никакими средствами не спрячешь. В середине лета успешно прошли государственные испытания линкор "Фрунзе" и лёгкий авианосец "Ворошилов". Первый, в состав силовой установки которого входили 4 КД и восемь форсажных дизелей, показал на валах полную мощность 81280 лошадиных сил и ход в 25,5 узлов, что было для старика совсем неплохо. Сравнимо с немецкими "карманниками". По бронированию корабли можно было считать равноценными, а вот по вооружению "Фрунзе" явно выигрывал. Лишившись трёх стволов главного калибра, он получил в качестве противоминных 16 модернизированных стотридцаток Б-7М1 вместо прежних 120-мм пушек Виккерса, демонтированных ещё в Гражданскую. Зенитное вооружение линкора составляли восемь спаренных, со стволами в одной люльке, палубных 100-мм установок Кировского завода с моей "револьверной" подачей патрона на линию досылания, таких же, какие устанавливались на новых лидерах и эсминцах, восемь 37-мм одноблочных трёхствольных дизель-гатлингов конструкции Таубина, скорострельностью в 600 выстрелов в минуту каждый в установках завода Большевик и шесть спаренных 25-мм "циркулярок" этого же КБ, каждая из которых обладала технической скорострельностью в 10000 выстрелов в минуту. Нарком ВМФ посетовал на то, что от двухблочных 37-миллиметровок пришлось отказаться в угоду унификации вращающихся платформ установок с 25-мм калибром, над которым работать начали раньше. Всё это хозяйство было сгруппировано в три этажа на единственной центральной надстройке, там же располагались 4 КДП среднекалиберной ЗА, по одному на каждую пару установок, 2 КДП противоминного калибра, по одному на борт, и единственный КДП главного калибра, венчавший всю конструкцию. МЗА системы управления огнём, можно сказать, не имела вовсе. Понятно, что при такой скорострельности автоматов речь надо вести не о концентрации огня, а о целераспределении, поэтому на двух командных постах находились лишь визиры, указывающие направление стрельбы, а параметры движения самолётов противника расчёты орудий должны были определять и вносить поправки в прицел самостоятельно, для чего снабжались переносными дальномерами.

На фоне "Фрунзе" "Ворошилов" выглядел гораздо скромнее, но линкоров, не считая "Александра Невского" в Советском ВМФ теперь было четыре, а авианосец всего один. Первенец, при максимальной мощности машин в 83840 лошадиных сил, показал 33 узла и был вооружён 100-мм спарками, 37-мм и 25-мм дизель-гатлингами, по четыре каждого вида, расположенными побортно, в основном, на месте прежних 130-мм пушек, с использованием их погребов боезапаса. Так как прежняя паротурбинная установка корабля, тянувшая по весу на треть стандартного водоизмещения и занимавшая значительный объём, была демонтирована и заменена лёгкой и компактной дизельной, в трюмах бывшего крейсера образовалось значительное пространство, с толком использованное для размещения корабельного и авиационного топлива и боезапаса. Вдобавок, дополнительные объёмы обеспечили були, которые пришлось наварить из-за роста "верхнего" веса, связанного с монтажом ангара и прямой полётной палубы, простиравшейся на всю длину и ширину корабля, лишённой каких-либо надстроек. Главная ходовая рубка располагалась под ней по правому борту, имея дополнительный "филиал" с системами внутренней связи слева. Из всех взлётно-посадочных приспособлений проект предусматривал только тросовые аэрофинишеры на основе системы блоков и тормозов отката 180-мм орудий Б-1П, катапульт не было, взлёт должен был штатно осуществляться только на тяге винта, желательно на полном ходу и против ветра. Кроме этого оборудования заслуживают упоминания три лифта-подъёмника, обычный центральный и два бортовых, в носу по левому борту и в корме по правому, используемых только в умеренную погоду, сделанных по моей подсказке. Авиагруппу "Ворошилова", временно, до разработки специальных машин, составляли 12 переброшенных из Евпатории и наскоро оборудованных посадочными гаками истребителей И-17, выбранных за отличные взлётно-посадочные характеристики и работу на менее опасном, чем бензин, керосине.

Ввод в строй этих двух необычных кораблей вызвал резкую негативную реакцию англичан, которые увидели в них связку рейдеров-истребителей торговли, а не немцев, на соперничестве с которыми заостряла внимание советская пропаганда. А вот пополнение флота эсминцами-семёрками, лидерами первого и тридцать восьмого проектов, получившими, наконец, желаемое моряками универсальное артиллерийское вооружение, пусть и меньшего калибра, малыми охотниками, стотонными и сорокатонными ТКА, десантными баржами и даже подводными лодками прошло без ажиотажа. О выходе же в море бывшего "Новика", лишившегося, с заменой на дизельный комплект, турбины на центральном валу, вовсе никто не знал. Между тем, этот корабль продемонстрировал способность в экстренном режиме дать ход из холодного состояния всего через десять минут, а скорость его выросла до 39 узлов.

Не менее значительными, нежели в корабельном составе флота, были качественные технические сдвиги в авиации, как морской, так и обычной сухопутной. В строевые эскадрильи стали поступать в заметных количествах истребители И-15, И-16 и И-18, причём монопланы оснащались крылом с жёсткой фанерной, проклеенной между слоями стеклотканью, обшивкой с перспективой полной замены на стеклопластик, у бипланов был усилен только носок. В бомбардировочные части пошли цельнометаллические тактические пикировщики СБ и СБ-М, с М-100 и АМД-36 соответственно, шедшие на смену прежним четырёхмоторным ТБ-3. На грани серии был "бюджетный" аналог СБ, ДБ-3 смешанной конструкции, который, с переменным успехом, пытались научить пикировать. А на кульманах уже чертили "СБ-удвоенный", который в "эталонной" истории увидел свет как ТБ-7, здесь же он пока выглядел как выросший в размерах пикировщик с двумя спаренными моторами АМД-37 по 1950 л.с. каждый. В авиации происходила смена поколений и из наиболее известных старых машин в производстве, после удачного опыта эвакуации "Невского" из Бизерты, был ненадолго оставлен лишь К-7, но и ему на смену ВМФ уже выдал заказ авиационным КБ на большую, четырёхмоторную летающую лодку.

На суше смена поколений военной техники ещё, по большому счёту, не началась. Если не считать войсковых испытаний танков двух рот Т-34 и Т-126 с перекомпонованным МТО, в котором двигатель, максимально удалив с торцов навесное оборудование, включая ТНВД, развернули поперёк направления движения танка, буквально втиснув вдоль правого борта вертикальный радиатор с выводом отработанного горячего воздуха на надгусеничную полку. Конструкторы СпецКБ ЗИЛ, дополнительно введя между крышей и радиатором специальный тепловой экран, с продувкой прослойки холодным воздухом, полностью устранили отмеченный мной недостаток, заодно, блок двигателя служил теперь дополнительной преградой при попадании в лоб. Подобную же компоновку МТО, но с 90-сильным мотором Мамина, для своей плавающей машины выбрали в Сталинграде, исходя из требований второго заказчика, ВМФ, пожелавшего иметь для речных флотилий, кроме танка, вооружённого малой башней от Т-28 со спаркой пулемётов 12,7 и 7,62 мм калибра, лёгкий, бронированный, вездеходный транспортёр для перевозки групп артиллерийских корректировщиков. Впрочем, тут трудно сказать кто у кого подсмотрел.

В Ленинграде, на заводе имени Ворошилова, убедившись, что две малые тяжелобронированные башни в Т-28 не лезут, со скрипом от одной отказались, усилив вторую, вернее, просто "сняв" её с Т-34, попутно сэкономив вес на сокращении длины машины, так как мехвод теперь сидел рядом с башней, а не перед ней. Но весь труд пошёл прахом, так как, в сравнении с конкурентами, новая машина не показала каких либо тактических преимуществ, а стоила, и в производстве, и в эксплуатации, значительно дороже. К счастью для ленинградцев, тут их выручили артиллеристы. ГАУ, столкнувшись с тем, что у него забрали ради флота единственный завод, который выпускал, пусть и морально устаревшие, полковые пушки, засуетилось. Ситуация усугублялась обстоятельством, что и те орудия, которые уже были выпущены ранее, изымались из войск и со складов, снимались с полевых лафетов и переделывались в танковые, так как боевые машины надо было чем-то вооружать. А 76,2-мм пушки КПТ или, по новому КТ, шли не только на Т-26, Т-126, Т-28, но и на бронеавтомобили БА-11, которые выпускал ЗИЛ. Новое полковое орудие требовалось создать и запустить в производство максимально быстро. Понятно, что такой подход просто вынуждал использовать какие-либо серийные узлы и наработанную технологию. Правда, выбора вообще-то у артиллеристов не было, единственным лёгким орудием на потоке была 45-мм противотанковая пушка образца 1932 года, на её основе и пришлось создавать новую полковушку. Лучшим оказался проект КБ Артакадемии, но и он подрос в весе с исходных 450 до 650 килограмм. В основном, из-за того, что ГАУ, скрепя сердце отказавшись от патрона образца 1900 года ради сохранения хотя бы отработанного снаряда и разрешив укоротить гильзу унитара, насмерть стояло против дульного тормоза на орудии, размещать которое предполагалось на самом передке. Кстати, именно из-за злосчастного ДТ и были отклонены проекты конкурентов, обманувшихся в связи с принятием 107-мм гаубицы-пушки образца 1936 года на вооружение. Повторилась, в общих чертах, под давлением обстоятельств, история, произошедшая в "эталонном" мире в 1943 году. Разве что новая полковушка образца 1936 года, в отличие от ОБ-25, имела клиновой затвор.

В связи с тем, что необходимо было обеспечить унификацию в серии, а ставить прежний, короткий 45-мм ствол на упрочнённый лафет было бы просто глупо в свете утолщения брони отечественных танков до 45 мм (кстати, идею "брони Милова" зарубили, отметив однако, что она может иметь смысл при увеличении толщины бронепреграды), которую пушка образца 1932 года уже не пробивала. Попутно с усовершенствованием затвора сорокопяток, что обеспечило, наконец, нормальную работу полуавтоматики, удлинили ствол до семидесяти калибров. Новая противотанковая пушка БМ обеспечивала, как считалось, поражение всех отечественных и зарубежных танков, в том числе, перспективных, но оказалась слишком тяжела для батальонной артиллерии, для которой, по совести говоря, и 450 килограмм пушки образца 1932 года было многовато. Поэтому, в срочном порядке, КБ Артакадемии выдало лёгкую, 200-килограммовую 25-мм 100-калиберную пушку, способную "моим" сплошным катаным калиберным бронебойным снарядом пробить вертикальную бронеплиту толщиной в 50 миллиметров на полукилометровой дистанции. Орудие конструктивно повторяло ПТР Дегтярёва с четвертьавтоматическим продольно-скользящим затвором, гидравлическим тормозом отката и пружинным накатником, имело раздвижные станины и угол горизонтального наведения в 60 градусов, зато не имело дульного тормоза, а самое главное, вместе с передком, могло буксироваться одной единственной лошадью. Что и требовало ГАУ. Все эти образцы должны были, наряду с зенитными пушками, выпускаться на заводе N7 и их поступление в войска ожидалось со следующей пятилетки, то есть с 1937 года.

Подобное положение вполне устраивало артиллеристов, но никак не могло понравиться танкистам, которых особенно, в связи с неудачей проекта "усиленный Т-28", подначивали ленинградцы, выдвинувшие концепцию тяжёлого танка прорыва, с бронёй, защищающей от подросшей противотанковой артиллерии и вооружением, способным уничтожать хорошо окопавшегося противника, то есть ДЗОТы. Новым проектом, который только-только пошёл в работу, КБ завода имени Ворошилова решало сразу множество своих проблем: обосновывало "особость" собственного танка, качественно отличавшегося от конкурентов, избавлялось от одной из двух дорогостоящих башен, упрощало форму бронекорпуса и длину сварных швов. А толщина брони... Успехи последних лет в области сварки давали обоснованную надежду, что с включением в новый пятилетний план исследовательских работ в этом направлении, резервированием мощностей под выпуск модифицированного сварочного оборудования, проблема будет решена. И, конечно же, Грабин, с энтузиазмом воспринявший идею переделки 107-мм дивизионной гаубицы-пушки образца 1936 года в танковое орудие и озабоченный простоем станков для изготовления клиновых затворов, наобещал с три короба, обязуясь решить вопрос в кратчайшие сроки. Несмотря на то, что параллельно осваивал серию и участвовал в конкурсе на "конную" пушку весом не более тонны, который объявило ГАУ, взявшее в союзники маршала Будённого, не желавшее расставаться с 76,2-мм патроном образца 1900 года и новую танковую 76-мм пушку под этот же боеприпас для замены КТ.

Это ещё хорошо, что Грабин не ввязался в гонку за тяжёлую 152-х миллиметровую гаубицу с баллистикой "удлинённой" обр.1909 года БМ, которую устроили другие артиллерийские КБ, избавившись от проблемы гаубицы лёгкой. То же самое можно было сказать о корпусной артиллерии, но тут явными фаворитами были пермяки, совершенствовавшие конструкцию 152-х миллиметровой пушки образца 1934 года. А вот с более мощными артсистемами дела на сухом пути шли не очень. Завод "Баррикады", оставшийся в распоряжении НКО, потихоньку выпускал гаубицы Б-4БМ и мучился с дальнобойными пушками на том же лафете, которые никак не хотели "получаться". "Большевик", отошедший флоту, сконцентрировав усилия только на 130-ти и 180-ти миллиметровых морских орудиях шёл более уверенно, далеко продвинувшись в создании, в кооперации с ЛМЗ, в создании палубных и башенных установок, как корабельных так и береговой обороны. Очередной вариант универсальной 130-миллиметровки с револьверной системой подачи элементов выстрела на линию досылания был представлен на испытания в августе и, в целом, их прошёл, показав одинаковую скорострельность на всех углах возвышения. Но фаворитом в этом калибре был всё же не он, а двухорудийная башенная установка, которая тоже была уже на подходе. Кроме этого, наряду с установкой МК-3-180 для нового крейсера-итальянца, на тот же барбет спроектировали двухорудийную башню с раздельным наведением стволов, после изготовления которой должны были состояться состязательные испытания с целью выявления наилучшего варианта вооружения крейсера. Однако первенец всё равно должен был быть вооружён "тройчатками", так как изготовление его комплекта вооружения уже шло полным ходом.

Лично для меня было открытием, что, с подачи наркома ВМФ, в СССР не только занялись радиолокацией, но и инфракрасной техникой, уже достигнув на этом поприще внушительных успехов. Таких, что о моём прожекте тяжёлых ракет с ГСН, можно было говорить не как о каких-то фантазиях, а как о реальной перспективе.

А ещё вагон и маленькая тележка всевозможных работ на "мирном" направлении. От мотоциклов до карьерных самосвалов "Кировец-2" 25-тонной грузоподъёмности. На выпуск которых переходят в Ленинграде, в связи с успехами в создании новых шин под увеличенную нагрузку и нуждой в более полной унификации моторов. На самосвал теперь будет ставиться дефорсированная 420-сильная модификация танкового дизеля от Т-28, зато и длительные подъёмы, характерные для карьерной работы, преодолевать будет попроще. Самосвалы потянули за собой и проект более крупного экскаватора ради сохранения принципа "один ковш — машина ушла". Сюда же следует причислить работу по гигантскому 150-тонному бульдозеру с 2000-сильным двиглом Акимова, так как прежний рекордсмен, 100-тонный, не имея гидросистемы, не мог добавить к весу 30-тонного отвала свой собственный и не вполне удовлетворил горняков. Но и здесь работа по модернизации шла, мой старый знакомый, Кудрявцев, ваял гидромотор, а артиллерийское производство Кировского завода озадачилось цилиндрами. Как всегда не хватало мелочей, без которых ничего не работало — шлангов высокого давления. Создатели трактора мучились задачей, как обойтись вовсе без них, применяя разные механические рычажные схемы при закреплённых намертво цилиндрах с жёсткими трубопроводами.

Эпизод 3.

Было очень познавательно оценить, как происходящее в СССР отражается на мировых событиях в целом. Например цены на высококлассное промышленное оборудование, которое Союз старался скупать всеми правдами неправдами, порой действуя в обход запретов не только через третьих лиц, но и через третьи страны, резко подскочили, хотя и до того были немалыми. Англичане, осознав, что русские, в случае чего не только могут доставить пять тонн бомб на Мальту или в Скапа-Флоу, но и вывести в океан рейдеров, стали всерьёз присматриваться к Исландии, зачастив туда с визитами вежливости на боевых кораблях "Ройял Нэви". По этим же причинам Антанта вела в отношении Союза максимально жёсткую политику, придираясь к любым действиям и распространяя ложные слухи о том, что якобы Советы, в нарушение нейтралитета, поставляют в Испанию оружие. В этой же логике работали и тайные рычаги, толкая наших ближайших соседей, в первую очередь Японию, к обострению отношений с первым в мире государством рабочих и крестьян.

В таких условиях высшее руководство СССР для острастки решило поиграть мускулами, а заодно и подвести итоги строительства вооружённых сил за две пятилетки. В сентябре на Днепре, после завершения уборки яровых, загремели Большие манёвры, далеко превзошедшие по масштабам прошлогодние окружные в УВО и БВО. На этот раз действовали войска сразу четырёх округов одновременно: Ленинградского, Белорусского, Киевского и Московского. Кроме того, на стороне "красных" действовало полевое управление, выделенное Генштабом РККА, а командовал им сам маршал Будённый. Оппонировал ему назначенный на роль мальчика для битья только-только прибывший из Даурии временный исполняющий обязанности начальника БВО Рокоссовский, опираясь на штаб этого округа. Почему я так говорю? Да потому, что разница в весовых категориях командующих была просто разительной. С одной стороны прославленный маршал, герой Гражданской войны, главком в дни Грузинского мятежа, форсировавший Кавказ и уничтоживший контрреволюцию в ЗакСФСР, а с другой стороны перспективный комдив-чоновец, вызванный в центр формировать новый кавкорпус, но, в связи с чисткой комсостава армии, взлетевший, пусть "временно", аж в седло командующего Белорусским округом. При этом главным достоинством Рокоссовского, которое повлияло на принятие такого решения в НКО и ЦК, было вовсе не обладание какими-то военными талантами, а то, что в Белоруссии Константин Константинович был одновременно и чужим для коллег-сослуживцев, и, в то же время, более-менее знакомым с местными условиями. Всю свою военную карьеру с 1917 года комкор Рокоссовский строил на Урале и восточнее его, единственным исключением было недолгое двухлетнее, с 1930-го по 1932-й, командование 7-й Самарской кавалерийской дивизией Белорусского военного округа. В свете установки ЦК на недопущение горизонтальных связей в среде высшего военного командования, кандидатура "залётного" комкора из частей ЧОН, всё же имеющего некоторое представление о новом месте службы, оказалась просто идеальной.

Вдобавок ЦК жёстко потребовало от генштаба произвести впечатление на приглашённых в качестве наблюдателей иностранных атташе и тот, в свою очередь, выдал беспроигрышный сценарий "под себя". По легенде "красные", в составе кадровых частей КВО и МВО: 6-го стрелкового корпуса в составе 24-й и 44-й СД и приданной ему из МВО Московской Пролетарской СД, 8-го стрелкового корпуса в составе 46-й, 96-й и 100-й СД, 1-го, 2-го и 7-го кавкорпусов, каждый силой в три дивизии, Особой кавалерийской Краснознамённой дивизии МВО, 5-го и 45-го мехкорпусов, 1-й воздушно-десантной бригады, при поддержке авиации обоих округов, в стиле "глубокой операции" наступали на войска БВО и ЛВО в составе 2-го стрелкового корпуса в составе 2-й и 4-й СД, 4-го стрелкового корпуса в составе 5-й и 81-й СД, 3-го, 5-го, 6-го кавалерийских и 7-го механизированного корпуса, которые должны были продемонстрировать маневренную оборону при поддержке собственной авиации. "Синие" ставились в заведомо проигрышное положение, поскольку действия начинались в момент, когда их фронт уже прорван, а позиции располагались перед Днепром. При этом все капитальные мосты в зоне учений условно считались уничтоженными авиацией, а единственный задействованный понтонный парк РГК находился в составе "красных". То есть Будённому было достаточно пройти по прямой парадным маршем 20-30 километров до водной преграды, навести переправу и отрезать силы Рокоссовского от снабжения, продвигаясь подвижными соединениями по противоположному берегу.

Всё было бы разыграно как по нотам, если бы не два важных обстоятельства. Днепровская военная флотилия, которая тоже по замыслу Генштаба должна была попасть "под раздачу", чем был бы посрамлён нарком ВМФ Кожанов, была придана "синим". А Кожанов проигрывать Ворошилову ну никак не хотел и, извещённый о маневрах заранее, провёл собственные предварительные учения, перебросив на Днепр четыре батареи 130-мм орудий из состава береговой артиллерии ЧФ, новосформированную бригаду морской пехоты оттуда же в дополнение к батальону МП Днепровской флотилии, и две эскадрильи, истребительную и бомбардировочную. Причём, если бомбардировщиками были старые Р-5, так как авиачасти на СБ-М ещё были не готовы к действиям, то ястребки были представлены той самой 24-й на И-18, которую я навещал зимой, в её составе теперь было три авиаотряда по 12 машин и 4 машины в звене управления.

Вторым неучтённым Генштабом фактором стали злые посредники. Чтобы понять, откуда они взялись, надо вспомнить о методах искоренения военных-заговорщиков из строевых частей. Созданные год назад специальные курсы переподготовки командного состава были укомплектованы не только "антисоветскими элементами", но и, ради маскировки, чтобы истинная цель не бросалась в глаза, провинившимися исключительно по официально заявленным служебным основаниям. Метла прошлась по верхам, до дивизий включительно. На внезапно освободившиеся должности были назначены командиры рангом пониже. Кадровая пирамида пришла в движение, вытягивая, в конечном итоге, последние соки из территориальных дивизий. Спустя полгода возник вопрос, куда, собственно, девать повысивших квалификацию "курсантов"? Свободных должностей их уровня просто нет! Тогда чья то умная голова, скорее всего не в Геншатбе или НКО, а в ЦК партии, озабоченном повсеместным внедрением параллельной системы, придумала выход из положения. Курсы переподготовки должны быть не разовой акцией, они должны действовать на постоянной основе! А жалование военным начислять, в основном, за качественное выполнение должностных обязанностей, оставив небольшое "пособие по безработице" за звание. Впрочем, минимальная получка комкора от таковой же лейтенанта отличалась совсем незначительно, зато полная зарплата командира корпуса даже выросла по сравнению с 1935-м годом. Кого послать проверять уровень боеготовности войск? Да этих же лишившихся должностей комдивов и комкоров, прошедших во время переподготовки все круги ада! Они-то больше всех заинтересованы, чтобы место себе освободить! Конечно, в "свои" войска обратно не посылали, куда-нибудь в соседний округ, но всё равно ужас полковников, руливших едва полгода, можно себе представить. А за тем, чтобы всё было честно, по нормативам, без чрезмерных придирок, зорко смотрели начальники особых отделов и подчинённые им комендантские подразделения, у которых по линии НКВД своя забота — следить, чтобы в среде военных больше никогда не возродились внеслужебные связи, чреватые созданием группировок посягающих на власть. Курсы переподготовки закономерно опять наполнились и даже расширились, дополнительно приняв в свои ряды слушателей более низкого уровня — командиров полков, батальонов. И уже они, посидев до осени на хлебе и воде, поехали посредниками на Большие маневры. Расчищать себе место под солнцем. А в ЦК партии, между тем, довольно потирали руки. Военным стало совсем не до политики и интриг, не сумеешь в кратчайший срок поднять уровень подготовки войск хотя бы до выставленной проверяющим или собственным начальником, которому тоже не резон держать бездарности в хозяйстве, оценки "удовлетворительно" — посидишь полгода впроголодь, а потом, если повезёт, получишь назначение в другой округ, семью туда опять тащить, детям в другую школу идти. Попробуй тут при такой чехарде, когда каждый год на новом месте, заговор создай! Да и времени на глупости просто нет. Нашлись и люди, как, например, комкор Апанасенко, которые сидели на своём месте крепко, не сковырнёшь с наскока, но тут уж сразу всем видно — военачальник стоящий, дело своё знает крепко.

Пару слов обязательно надо сказать о войсках. Советский мехкорпус 1936 года имел в трёх бригадах пять стрелково-пулемётных и семь танковых батальонов на Т-26, БТ или Т-28 по 53 или 35 танков каждый, плюс три двухдивизионных полка 122-мм гаубиц по 24 орудия и 10 командирских танков, как правило, старых двухбашенных Т-26. Всего, вместе с разведывательными машинами, до 450 танков и САУ. А в кавкорпусе, каждая из трёх дивизий которого имела по двухбатальонному мехполку в 110 машин, поровну БТ и тяжёлых БА-11, самоходному дивизиону в 12 гаубиц на полубронированных грузовиках ЗИЛ-6В и 4 лёгких командирских бронеавтомобиля-вездехода, около 400 танков и САУ. В стрелковой же дивизии полагалось иметь один танковый батальон на Т-26 или на Т-28 и один гаубичный самоходно-артиллерийский дивизион. Правда, с реальной укомплектованностью дело обстояло не лучшим образом. Лишь две из участвующих в учениях СД имели 13-ти тысячный штат, остальные насчитывали по 8 тысяч. Это значило, что были до самой крайности сокращены штабы, тыловые, сапёрные, медицинские, химические подразделения, а также, минимум, уполовинены подразделения и части огневой поддержки. Положено в артполку иметь два дивизиона 76-мм пушек на конной тяге, а реально в наличии только один. Потому, как во втором нет ни солдат, ни лошадей. Положено в обозе иметь определённое количество автотранспорта и подвод, а реально подвода всего одна и та осталась в расположении. Что в полевые кухни поместилось, тем и живём. В связи с этим полевое снабжение войск изначально планировалось в "мобилизационном" ключе, то есть временно привлечь трактора, автомашины ближайших МТС и гужевой транспорт окрестных колхозов. Однако не тут то было, уборочная только кончилась, что стало очень удобным поводом для отговорок. Мол, мы для армии родной что угодно, но трактора разобраны на техобслуживание. И машины тоже. Те крохи, которые удалось-таки выбить, поступали в колонны снабжения вместе с водителями, которым, как на гражданке, платили за доставку груза определённого веса на определённое расстояние. Из-за этого, порой, случались казусы. 24-я дивизия "красных", не выдерживавшая до того темпов наступления из-за сильного сопротивления "противника", внезапным ночным ударом решила дневную задачу, заняв населённый пункт Остаповка. Единственной причиной подвига стало то, что в маршрутном листе гражданского экспедитора приехавшей уже затемно колонны с продовольствием, было написано, что сдать груз в 24-ю он должен именно в Остаповке. Препирательства с начальником тыла ни к чему не привели, комдив вынужден был атаковать, чтобы было чем накормить бойцов на следующий день. До них, в свою очередь, учебно-боевую задачу довели "в полном объёме".

Вот в таких условиях и двинул Будённый свои полки на Рокоссовского, воспользовавшись 20-ти километровым разрывом во фронте, который, по легенде, занимали до того разгромленные при прорыве воображаемые третьи дивизии стрелковых корпусов Белорусского военного округа. Константин Константинович, все силы которого оказались фактически разделёнными надвое и запертыми на относительно небольших плацдармах, закономерно стал загибать фланги прорыва, упирая их в Днепр, с тем, чтобы его не обошли накоротке и не разгромили ещё на левом берегу. Разумеется, действовал он отнюдь не пассивно, а предприняв два встречных контрудара во фланг по ломящим напрямик к реке 5-му и 45-му мехкорпусам силами своих 7-го механизированного и 3-го кавалерийского корпусов. Встреча для обоих противников произошла внезапно, поскольку разведка, как и в 1935 году на окружных маневрах, работала неудовлетворительно. Впрочем, даже такая оценка была оптимистичной, разведки попросту не было. Даже летуны, которые прекрасно видели выдвигающиеся колонны, из-за отсутствия оперативной радиосвязи, доводили до командования данные, когда те уже успели устареть. Что же касается радиосвязи и управления войсками до полка включительно, то если бы не особые отделы со своей "резервной" сетью завязанной на НКВД, приказы в ходе маневренных действий доходили бы вниз как во времена Наполеона, со скоростью посыльного.

В первый день силы на главном направлении у обоих противников формально были приблизительно равны, но неизжитая за год дурная привычка наступать с необеспеченными флангами, сыграла против войск Будённого. Посредники безжалостно списывали в потери роту за ротой, батальон за батальоном. Семён Михайлович подбросил в бой резерв в виде кавкорпуса и отдельной кавдивизии. Теперь уже "фланговая проблема" встала перед Рокоссовским, но он, зная что численно уступает противнику, остановил атаки и закрепился на достигнутых рубежах. В итоге, к ночи третьего дня учений, а не первого, как намечалось планом Генштаба, "красные" вышли к Днепру на фронте около пяти километров.

Сюрпризы, ломающие весь сценарий запланированного спектакля, начались для Семёна Михайловича на следующее утро. Кавалеристы, попытавшись на складных лодках и паромах без предварительной разведки форсировать Днепр, были пропущены до середины реки и внезапно встречены огнём с высокого правого берега. Не смотря на то, что артиллерия атакующих пришла на выручку, посредники опять констатировали потери. Так в игру вступила "неучтённая" Потийская бригада морской пехоты ЧФ. "Красным" пришлось готовить атаку по всем правилам и перенести её на следующий день, так как приказать форсировать Днепр ночью в мирное время никто не рискнул. Пока же борьба вновь развернулась на левом берегу. "Синие", чтобы не нести лишних потерь, медленно отступали, а "красные" наоборот, упорно расширяли горлышко.

Рано утром пятого дня операции был бит "джокер" Будённого. 1-я воздушно-десантная бригада высаживалась в тыл "синих", в "пустоту" с целью захвата аэродрома, куда транспортная авиация должна была перебросить посадочным методом 1-ю Московскую Пролетарскую дивизию в полном составе, с артиллерией, но без танков. Эта операция планировалась заранее, ещё на этапе подготовки учений и имела тогда единственную цель — продемонстрировать иностранным военным атташе наличие в СССР дееспособных воздушно-десантных войск. Теперь же она приобретала новый смысл, соединившись 1-я ВДБр и 1-я МПСД, должны были с тыла атаковать позиции защитников днепровского рубежа. К несчастью для "красных" выброска парашютистов произошла на поле рядом с небольшим леском, где как раз заночевал перебрасываемый Рокоссовским с юга на север по правому берегу 5-й кавалерийский корпус, которого в этом месте, по первоначальному замыслу, никак не могло оказаться. Силы были явно не равны, да и организоваться десантники попросту не успели. Посредники работали с такой скоростью, что десант даже не успел сообщить, что атакован и уничтожен. Поэтому первый эшелон 1-й МПСД в составе усиленного полка на аэродроме прибытия встретили со всем радушием всё те же конники 5-го КК и долго потом ещё хвастались, что не только сбивать самолёты могут, но и в плен брать. Разгадка появления "синей" кавалерии на правом берегу крылась в изготовленных по заказу флота на "Ленинской кузнице" в Киеве и уже принятых Днепровской флотилией "любимовских" понтонах. Их с лихвой хватило на два шестидесятитонных наплавных моста. По одному для северной и южной группировок. Переправы располагались далеко на флангах, вдали от арены основных событий, а небо над ними прочно держали истребители морской 24-й эскадрильи, наводимые с земли подвижными группами роты разведки Днепровской флотилии. Ни один самолёт "красных" до переправ не долетел. Всякий раз с высоты пикировали И-18 и отстреливали красную ракету, сигнализируя о своей очередной победе.

Главная же работа выпала морским лётчикам и речным разведчикам на шестой день учений, после того как "красные", проведя артподготовку, под прикрытием дымзавесы, успешно форсировали водную преграду и закрепились на правом берегу. Создав плацдарм, Будённый немедленно начал собирать понтонный мост и вот тут то и оказалась, что район держит под обстрелом дальнобойная артиллерия "синих". Причём дальнобойная настолько, что достать до района расположения батарей могла лишь авиация. Которая и была немедленно брошена в дело.

Каждая разведгруппа речной пехоты состояла из десяти бойцов, включая артиллерийского и авиационного наводчиков, и плавающий танк Т-37 с экипажем. Броня служила пунктом зарядки аккумуляторов носимой радиостанции, как ретранслятор и как средство перевозки имущества, в том числе, складной штурмовой лодки, обычно маскировалась в отдалении от места работы группы. В роте таких автономных групп было ровно десять и все они были при деле. Три группы стерегли воздух в районе южной переправы, одна, просочившись в тыл "красных" в районе плацдарма, корректировала артогонь 12-ти 130-миллиметровых "понтонных" пушек и монитора "Ударный", а остальные служили постами ВНОС в районе артпозиций и северной переправы.

Авиабригады Киевского военного округа бросили на подавление дальнобойных батарей все свои силы, но действуя поотрядно, не более 12-ти Р-5, ССС или Р-Z в группе, на высоте не более двух километров, зачастую без истребительного прикрытия, задачу выполнить не смогли. Многочисленные налёты, с задачей найти и уничтожить, заканчивались всегда одинаково. С высоты падали, наведённые с земли четвёрки И-18, с учётом разгона на пикировании превосходивших в скорости бомбардировщиков, да и истребителей "красных" вдвое, и отстреливали, обозначая атаку, сигнальные ракеты. Морские лётчики, непрерывно сменяя друг друга, барражировали в районе длительное время, по 5-6 часов, группами от 8-ми до 12-ти машин на умеренной скорости на высоте около пяти километров. Всего 28, считая звено управления, оставшихся в 24-й эскадрилье, после выделения одного авиаотряда на защиту южной переправы, истребителя обеспечили надёжный "зонтик" на протяжении всего светового дня. А с утра седьмого дня погода испортилась, зарядил осенний дождик и у лётчиков образовался выходной.

Разочаровавшись в действиях своей авиации, поняв, что днём переправу не навести, Будённый к ночи сам прибыл на берег Днепра, чтобы волшебным пенделем ускорить наведение моста, пока темнота скрывает понтонёров от наблюдателей "синих". В свою очередь, разведчики Днепровской речной флотилии, обеспокоенные шумом у воды, связались с батареями и в двадцати двух километрах севернее глухо бухнули стотридцатки.

— В укрытие!!! — совершенно правильно отреагировал на повисшие над головой "люстры" морских осветительных снарядов командир понтонного батальона и, подавая пример, первый бросился на землю. Его подчинённые, слегка прореженные посредником ещё днём и наученные горьким опытом, побросав всё своё водоплавающее имущество как попало, последовали его примеру. В поле зрения маршала остались стоять на ногах всего три человека, которые, увидев в ярком белом свете группу, беззаботно стоящую на своих двоих рядом с легковыми автомобилями-вездеходами, стали приближаться.

— Район обстреливается тяжёлой артиллерией! — ещё издали крикнул первый из них, уже злорадно предвкушая свой вердикт, но увидев усы и маршальские звёзды в петлицах, только неуверенно повторил, — Обстрел, товарищ маршал. Тяжёлая артиллерия бьёт.

— Какого чёрта! Кто такой? Фамилия? Почему не в укрытии? — досада Семёна Михайловича была вполне понятна, 200-метровый 40-тонный мост, необходимый для танков Т-28 из состава мехкорпусов, из парков Н2П днём часов шесть-семь собирать, а ведь надо ещё войска успеть до рассвета переправить!

— Капитан инженерных войск Стрельников, товарищ маршал! Посредник при понтонном батальоне! — повысив голос больше, чем в повседневной жизни позволяли петлицы, отчеканил сапёр. Последние свои слова Будённый ляпнул явно зря, мандраж у посредника слетел мигом при воспоминании о прямых обязанностях. Ах, вы ж, красные кавалеристы, ложиться в грязь, значит, не желаете?! Меня на курсы на полгода засунули из-за того, что паром за нормативное время не был собран бойцами, которые его впервые, считай, видят, а сами, значит, плевали на всё?! Сидят там, в наркомате, правила выдумывают для других идиотские, а сами чихать на них хотели? Так вот тебе! — Вы убиты товарищ маршал!

— Чтоооо?! С какой стати?

— Слышите, товарищ маршал? — кивнул махнул головой Стрельников в ту сторону, откуда изредка раздавались гулкие холостые выстрелы, которыми комендоры обозначали свою стрельбу.

— И что? С чего вы, товарищ капитан, взяли, что бьют именно сюда? — вскипел Будённый, уже "созревший" из-за не особенно крупных, но многочисленных и постоянных срывов подготовленных планов, и ещё громче, изо всех сил, чтоб его услышал каждый греющий пузом землю понтонёр, заорал. — Встать! За работу!! Времени до рассвета в обрез!!!

— Глаз четыре, глаз четыре, я Арбитр девяносто восемь, уточните цель обстрела, — по собственной инициативе, не дожидаясь команды, забубнил в микрофон ранцевой радиостанции, подключенной кабелем питания к переносимому напарником аккумулятору, сопровождавший посредника боец в форме НКВД. — Группа пехоты до взвода, две легковых, одна грузовая машины, броневик. Ориентиры... — радист огляделся по сторонам, но вслух ничего не сказал, чтоб не давать наводку на расположение наблюдателей и подвёл итог, — Всё верно.

— Вы убиты, товарищ маршал! — твёрдо повторил сапёр и добавил, обращаясь к сопровождающим, — И вы, товарищи, тоже. Прошу сообщить об этом руководителю учений, маршалу Ворошилову, самостоятельно.

Будённый был в бешенстве, но делать что-либо было уже поздно. В штабе учений кроме Ворошилова, который по старой дружбе мог бы, наверное, помочь, присутствовал Кожанов, да ещё представители компартий Украины и Белоруссии, болевшие каждый за "своих" и не дававшие их в обиду. В общем, без огласки никак, а правила есть правила, они для всех. "Красных" возглавил командующий Киевским военным округом Тимошенко. А Будённый, потом, после того, как учения закончились, в глубине души, наверное, был даже благодарен Стрельникову за то, что тот избавил его от позора проигрыша молодому комкору.

Новая метла по-новому метёт. Уже осознав, что сценарий Генштаба летит к чёрту, Тимошенко принял волевое решение и, раз переправу с нужной пропускной способностью организовать не получается, то следует, последовательно сосредотачивая превосходящие силы, разбить "синих" по частям. Новый удар "красных" пришёлся по южному плацдарму Рокоссовского, который казался послабее, так как войска постоянно отступали там, не стараясь прочно удержать позиции. Всякий раз, наткнувшись на оборонительную линию и понеся потери, "красные" готовили и проводили правильную атаку, но противника в тех окопах уже не было, он отошёл без упорного, настоящего боя. Во время этих действий обе стороны постоянно учились. Одни — вести разведку, действовать не по шаблону. Вторые — быстро окапываться, организовывать засады. Результатом же было то, что ещё через три дня уже торжествующий Тимошенко, вышел к Днепру и узрел на противоположном берегу вытащенные на сушу "любимовские" понтоны, которые было нечем эвакуировать. Разгрома группировки не получилось, получилось выдавливание. Войска Рокоссовского просто отступили на правый берег, организовав там прочную оборону.

В то же время штаб "синих" перешёл к решающей фазе своего плана разгрома противника. Константин Константинович намеренно ослабил своё южное направление, выведя оттуда всё что только можно, кроме пехоты. Совершив маневр силами по западному берегу Днепра на север, он нанёс решительный удар по ослабленному правому флангу "красных", прорвал их фронт и вышел в тыл на ничем не защищённые коммуникации своими кавалерийскими корпусами. На этом нарком обороны Ворошилов остановил и без того уже затянувшиеся маневры, присудив победу Рокоссовскому.

Эпизод 4.

Присутствуя на "разборе полётов" в Минске, в стане победителей, я вёл себя тише воды, ниже травы, стараясь затеряться среди многочисленных красных командиров сразу трёх главных силовых ведомств — НКО, НК ВМФ и НКВД. Хорошо, что чекистов, работников особых отделов армейских частей было достаточно много, чтобы я не особо выделялся из массы. К тому же, в разборе маневров принимали участие куда более интересные для высшего руководства РККА личности — военные атташе и представители Англии, Франции и Чехословакии. Компания что надо, невольно Мюнхен 38 эталонной истории вспоминается.

И всё же, сидя на самой галёрке, изредка ловил на себе нехороший взгляд наркома обороны, который, судя по всему, заимел на меня большой зуб. Ещё бы, сам Берия лично поднял меня посреди ночи и приказал с утра отправляться не в Сормово, в шарагу судостроителей, куда я планировал ехать принимать дела, а в столицу Советской Белоруссии, причём спецрейсом ведомственным самолётом. Лаврентий Павлович ничего не забыл и, тем более, не простил, судя по тому, что именно подчинённые ему особисты, которые вольно или невольно подстраховывали на учениях связистов и посредников, а потому сполна заслужили право голоса, старались как можно чаще упоминать мою фамилию, как бы выпячивая этим заслуги НКВД в укреплении обороноспособности страны. Понтоны — конструкции Любимова. Тактика плавучих батарей вместо таранного броневого удара мониторов — опять он же. Звено истребителей из двух пар, увеличенные интервалы, тактика боя на вертикалях — так это Любимов по весне фитиль летунам вставил, впрок пошло, судя по результатам. Радиостанции на всех танках и бронеавтомобилях московского выпуска, в отличие от харьковских и даже ленинградских — это вовсе не потому, что в Москве единственный радиозавод, выпускающий малогабаритные рации РСТ, а потому, что военпред Бойко есть самый наиближайший друг и соратник капитана госбезопасности Любимова. А уж роль Любимова в формировании облика советской морской пехоты и вовсе трудно переоценить. А быстроходные десантные баржи, которыми бригада МП и орудия береговой артиллерии в кратчайший срок были переброшены с Чёрного моря? Опять Любимов! Возможно, выполняли приказ показать первенство птенцов гнезда Феликса во всём, но добились, как я отчётливо видел, того, ради чего такой приказ мог быть отдан. Отдавили все мозоли и сухопутчикам и морякам, а моя фамилия буквально навязла на зубах. Хорошо ещё, что к миномётам, составлявшим львиную долю советской артиллерии, все уже привыкли. Да и стрелковое оружие со мной уже не связывали.

В то же время при подведении итогов я отметил для себя несколько важных моментов. Во-первых, командование РККА полностью отдавало себе отчёт, что при мобилизации будет крайне трудно в сжатые сроки разжиться гражданским автотранспортом и тягловыми лошадьми. Это ещё Грузинский мятеж показал, тогда было совсем лихо. Лошадей из колхозов вообще не изъять без бунта, а машин и тракторов вообще с гулькин нос в МТС. Если и их забрать, то зачем тогда вообще ломали крестьянскую жизнь и создавали колхоз? Вот и шёл транспорт в действующую армию прямо с заводов, по мере выпуска.

Последующие маневры, вплоть до прошлогодних окружных, всегда подтверждали это правило. А держать машины, крайне необходимые в народном хозяйстве, в составе армейских частей в мирное время нельзя — простой техники. Вот и старались военные максимально насытить войска оружием, способным передвигаться без тягача. Отсюда и пересадка лёгких гаубичных дивизионов на гусеничные самоходки или полубронированные грузовики-вездеходы, которые на гражданке использовать попросту нельзя. Под эту технику подвели и теорию применения, основанную на опыте Гражданской войны и Грузинского мятежа. Танк или броневик-лидер комбата, оснащённый рацией, выводил САУ на открытые позиции во второй-третьей боевой линии с удобным путём отхода, например на гребень высоты, откуда они в стиле конармейских тачанок или, скорее, артиллеристов 19-го века, поражали цели сосредоточенным огнём батареи или огневого взвода прямо через голову своих войск, используя крутую навесную траекторию гаубиц. В случае опасности огневые полагалось быстро менять. Этим достигалась и экономия боеприпасов, поскольку поразить цель, видя её своими глазами, гораздо проще, нежели с закрытой позиции.

Во вторых, Берия весьма серьёзно подошёл к вопросу взятия РККА под плотный контроль. Даже самое меньшее подразделение, комендантский взвод полка, имело в своём составе полноприводный грузовик ГАЗ с полковой радиостанцией, лёгкий броневик-вездеход БА-40 на шасси ГАЗ 40-й серии с дизелем и малогабаритной радиостанцией "Тур" и отдельно переносной вариант этой рации. Причём, всё это не только числилось, но было в наличии, новое, поступившее за последние полгода-год. И радиосвязь со своим командованием, поскольку собственные НКВД-шные проводные линии в армейские части ещё не были проложены, для чекистов была повседневной рутиной, обычным делом. В отличие от армейцев, которые хватались за радио только в случае полевых выходов, да и то далеко не всегда. И тут оказывалось, что или аккумулятор разряжен, или лампы сгорели, или радист уволен в запас, а смены ему нет. Получилось так, что сложилась постоянно действующая даже в мирное время радиосеть, полностью дублирующая армейскую до полка или авиаэскадрильи включительно. Этот скрытый резерв очень сильно выручил армейцев во время учений во всех смыслах, вплоть до того, что грузовик чекистов, порой, был единственной машиной в стрелковом полку и использовался для элементарной доставки продовольствия к полевым кухням.

А в третьих, в числе наиболее часто упоминаемых в положительном смысле фамилий командиров, то и дело мелькали знакомые по истории "эталонной" Великой Отечественной. Оно и немудрено, война оценивает людей абсолютно непредвзято и безжалостно, выдвигая тех, кто действительно способен. Особенно хвалили командира 4-й кавдивизии Жукова, который не только прочно сидел на своём месте уже третью проверку, но и на маневрах действовал блестяще, хоть и не без серьёзных потерь. Во многом, благодаря именно его стараниям был задержан дополнительно на двое суток первый прорыв "киевлян" к Днепру.

— Подводя окончательный итог, хочу сказать следующее, — взял слово Ворошилов. — В ходе маневров Красная Армия отрабатывала действия в начальный период войны. Каждая сторона, исходя из тактической обстановки и соотношения сил выбрала свой способ действий. "Красные" решали задачу нанесения поражения противнику в ходе глубокой операции с привлечением больших масс подвижных частей. Надо сказать, что подобный способ действий в таких масштабах был применён впервые и закономерно были выявлены недочёты, которые предстоит устранить в самые сжатые сроки. Особенно в части быстрого форсирования водных преград. "Синие" же, уступая в силах, применили стратегию активной обороны, выматывания противника, с последующим контрударом. Так как Красная Армия в сроках мобилизации, надо признать, всё же уступает вероятным противникам, такие действия нами отрабатывались уже давно и основательно изучены. Нет ничего удивительного в том, что победа досталась "синей" стороне. В целом, РККА показала способность эффективно действовать в условиях маневренной войны, командиры и штабы работали инициативно, решительно, правильно реагируя на внезапные изменения обстановки. Войска продемонстрировали хорошую маршевую подготовку, способность к сложным формам боя с охватом флангов противника, способность быстро оборудовать оборонительные позиции. Считаю, что все справились хорошо, поработали на совесть. Теперь дело за малым, показать на завтрашнем параде советскому народу всю мощь нашей родной РККА. Приказываю подготовиться и провести парад по утверждённому плану не хуже, чем маневры. Все свободны, приступайте.

Ну и зачем мне было сюда лететь? То же самое я узнал бы наверняка, но чуть позже. Для моей работы не критично. Понятно, что все эти движения ради иностранцев. Вот, в прошлом году, после окружных Киевских маневров, которые ещё "вредители и предатели" проводили, договор с Францией подписали о сотрудничестве. А сейчас что? Учитывая, что немцы в марте в демилитаризованную зону войска ввели, а французы промолчали, уж не о полноценном ли военном союзе речь теперь идёт? Впрочем, мне плевать, знаю, что никто никаких договоров соблюдать не будет. И военно-техническое сотрудничество, по большому счёту, на словах. Ещё по работе в моторном отделе знаю, никакой технической помощи по купленным ещё до подписания договора лицензиям на М-100 и М-85. Похоже, даже всё точно наоборот, впарили моторы как условие подписания соглашения. А дальше с ними кувыркайтесь как хотите. Вот вам станки и чертежи, а технологии сами осваивайте. Но мне-то что до этого сейчас?

— Капитан Любимов? — подошёл ко мне военный с полковничьими петлицами, уже в коридоре.

— Точно так, — остановился я.

— Нарком обороны, маршал Ворошилов, ждёт вас в восемнадцать ноль-ноль в кабинете командующего округом.

Вот этого-то я и ждал. Ну и что этот полковник стоит передо мной, моргает?

— Есть, — нехотя подтвердил я, что правильно понял переданное мне послание и буркнул вслед удаляющемуся довольному собой полкану. — Устав ходячий.

— Любимов! Ах, чертяка! Какими судьбами? — тут же набросился на меня проходящий по коридору со свитой нарком ВМФ.

— Вот, маршал Ворошилов внезапно вызвал, — ответил я хмуро, понимая, что настроение у Кожанова сейчас наверняка испортится.

— Ты уж, капитан, не сболтни лишнего, — тем не менее, добродушно предупредил меня довольный сам собой нарком. — Освободишься, милости прошу в мой салон-вагон. С меня причитается, заодно и до Москвы подброшу в лучшем виде. Отправление в двадцать два, не опаздывай.

— Есть, товарищ флагман флота первого ранга! — демонстрируя наблюдающим со стороны сугубо служебные отношения, вытянулся я перед наркомом.

Свободное время, целых пять часов до, очевидно, тяжёлого разговора с Ворошиловым, предвидеть ход которого я мог лишь в общих чертах, а потому подготовка к нему показалась мне бессмысленной, только себя "накрутишь", я использовал с толком. Пообедал в обеденном зале на фабрике-кухне недалеко от нового дома правительства, плакат на которой гласил, что введённое в строй в 1935 году предприятие изготавливает тридцать тысяч обедов и ужинов в день. Кстати, банкет по поводу окончания маневров готовился здесь же, только в ресторане, поэтому тот до завтра был закрыт, наверное, плакаты по стенам развешивали. Военных, чекистов в зале было множество, но я устроился на отшибе. Заводить сейчас знакомства мне совершенно не хотелось, наоборот, душа жаждала покоя. Отметив, что рабочих, для которых и была построена фабрика-кухня, в столице Советской Белоруссии кормят "на убой", я вышел на улицу и стразу же натолкнулся на афишу. Премьера фильма "Дети капитана Гранта", кинотеатр "Культура". А почему бы и нет? Что с того, что я уже смотрел этот фильм "в будущем"? Вдруг его здесь по-другому сняли? Да и не помню я оригинал досконально. В любом случае, старое, сейчас только в моём случае, советское кино можно смотреть бесконечно, никогда не надоедает. Одно слово — классика.

— Билетов нет, — даже не дожидаясь моего вопроса, сразу сказала кассирша, — позавчера ещё всё раскупили на сегодняшний сеанс. Если хотите, можете взять на послезавтра, три билета осталось на галёрку.

— Поздновато мне будет, — вздохнул я с сожалением и отошёл.

Выйдя на улицу перед кинотеатром я оглянулся в поисках спекулянтов-перекупщиков, продающих заветные билетики из под полы, но, видно, моя чекистская форма, мало подходит для проникновения в зал таким способом. Во всяком случае, хоть у входа в кино и отирались несколько молодцов, вели они себя прилично, на вопросы о лишнем билетике отрицательно качали головами. Что ж, пойдём другим путём. Приметив пару молодых девчонок, точно так же как и я чего-то ищущих, я отошёл за угол здания и тихонечко позвал одну из них.

— Комсомолка? — спросил я, покосившись на значок "КИМ".

— Да, — подтвердила очевидное девушка, серьёзно посмотрев на меня.

— Нужна помощь...

— Ой, а я вас знаю! Вы — Любимов! — воскликнула вдруг она, всплеснув руками, на восторженном лице не осталось и следов прежней строгости.

— Тише ты! Для вас... Как вас зовут?

— Дарья.

— Отлично, меня Семён Петрович. В общем, есть задание. Видела там мужика в синем пиджаке? Кепка у него ещё такая чёрная? — девчонка в ответ согласно кивнула. — Вот! Не спроста он там стоит, староват для восторженного юноши, который на свидание пришёл. Я отойду, пройду вокруг здания. А ты отвлеки его со своими подругами немного. Билетик спроси. Ну, как обычно. Хочешь ведь в кино? Вот! И я хочу. А переплачивать ни мне, ни тебе ведь никакого резону нет? Давай, действуй.

Комсомолки, смеясь, торгуясь, строя глазки и не подпуская к продавцу других желающих, справились со своей задачей "на пять". Я как раз подошёл к молодцу сзади, когда тот, в очередной раз отказывался.

— Нет, красавицы, меньше не могу. Сам еле достал, видели бы вы, какую очередь отстоять пришлось. Хотите дешевле, так сами в кассу стойте.

— Спекулируем? — после моего вопроса парень, не оборачиваясь, бросился было бежать, но, после подсечки, ноги его зацепились одна за другую и он грохнулся наземь. — Лежать! Руки за голову! — командовал я, помогая лёгким рукоприкладством своей "добыче" быстрее выполнять приказания. Обыскав задержанного и вывернув его карманы, обнаружил, кроме всего прочего, пять билетов на сеанс. То, что нужно! Один мне, пару девчонкам, а остальные два ещё кому-нибудь подарю. Хотя, вряд ли. В советском городе, да ещё в общественном месте, такие происшествия без реакции не остаются. Со стороны кинотеатра засвистел свисток, билетёр старался во всю силу. А вот и наряд народной милиции в количестве целых двух бойцов грохочет на бегу сапогами. Пришлось предъявлять удостоверение и объяснять произошедшее, с заверениями обязательно зайти в отделение и повторить всё письменно, но это даже к лучшему, от спекулянта избавился.

На премьере фильма я попал в натуральную ловушку. Даша и её подружка, представившаяся Катей, не отходили от меня ни на шаг и, когда мы рассаживались, я вдруг потерял Дашу из виду. Как истинный джентельмен, пропустил Катю вперёд и двинулся за ней, а напарница тем временем выскочила не пойми откуда и пристроилась уже за мной. Так и пришлось смотреть "Детей капитана Гранта", попеременно отвечая на бесконечные вопросы то Дарьи слева, то Екатерины справа.

— Товарищ Любимов, товарищ Любимов, — шептала Даша смотря на первую сцену на палубе яхты "Дункан", — а правда, что вы на линкоре из под носа у французов на парусах ушли?

— Правда, но там паруса другие были.

— Да, я в газете читала. А что такое механический парус?

— Долго объяснять, давай потом...

— Товарищ Любимов, — это уже Катя дёргает за правую руку, — а правда, что вы в Грузии один из всей команды бронепоезда выжили и вам орден Ленина за это дали?

— Правда, Кать, только не бронепоезда, а броневагона, это только часть всего состава. Мы тогда в разведке были.

— Ой, а расскажите, а?

— Тогда кино посмотреть не получится, долго рассказывать...

— Товарищ Любимов, товарищ Любимов... — это опять Даша! И так весь фильм без конца! А когда экран погас и в зале зажгли свет, в мой адрес поступило новое предложение.

— Товарищ Любимов, пойдёмте пожалуйста к нам в институт. Мы собрание соберём и там вы нам обо всём, обо всём расскажете. Ладно?

— Дорогие мои, рад бы, да не могу. Сейчас мне с вами надо в отделение милиции зайти, с гавриком этим вопрос закрыть. А потом у меня важная встреча назначена, времени в обрез, — вежливо отказался я, хотя, не скрою, такое внимание и любопытство мне по-человечески льстило.

Разобравшись с делами уголовными, мы втроём шли по улице разговаривая обо всём понемногу. Я всё никак не мог найти слова, чтобы распрощаться. Даша с Катей тоже, видимо, никуда не спешили. Тут мне и попалось на глаза фотоателье.

— Девушки, а давайте на память все вместе сфотографируемся? — предложил я, подумав, что потом как раз удобно будет разойтись. — Я за всё плачу, — угадал я причину того, что девушки замялись, студенческая стипендия во все времена особенно шиковать не позволяла. Уже немолодой еврей фотограф с удовольствием пошёл мне навстречу и любезно согласился сделать снимок прямо на улице, причём, даже не подумав попросить за это какую-то дополнительную плату. Так мы и остались на карточке — капитан-чекист и две комсомолки по обе стороны от него. Форма НКВД и длинные юбки, короткие пиджачки, всё чёрно-белое и не различить выбивающиеся из под косынок прядки волос, русые Катины и чёрные Дашины. Минск. 1936-й год. Хотелось запомнить его именно таким, малоэтажным, с улицами частных домов, пока по нему не прокатилась война.

Эпизод 5.

Прибыв, в соответствии с правилом "ефрейторского зазора" заранее, я уж было стал засыпать в приёмной командующего округом, когда дверь открылась, вышел хмурый Рокоссовский и как-то очень уж нарочито спокойно и не по уставу сказал.

— Вас ждут, войдите, — после чего одел фуражку и прошагал мимо меня на выход.

— Прибыл по вашему приказанию, товарищ маршал, — обозначил я своё появление в кабинете.

— Проходи, Семён Петрович, не стесняйся, садись, — как какой-нибудь начальник цеха мастера участка, а вовсе не нарком обороны капитана смежного ведомства, встретил меня Ворошилов. — Давай по-партийному поговорим, как коммунист с коммунистом.

Ошибся я, тут у нас вовсе не планёрка, тут микроскопическое партсобрание намечается.

— Можно и по партийному, — согласился я, приняв условия игры, — только должен вас предупредить, что Лев Захарович Мехлис сотоварищи, недавно выяснил, что в партию я не очень-то гожусь.

— Положим, это давно ни для кого не секрет, — усмехнулся маршал. — Было бы иначе, не поручись я за тебя тогда, кончились бы твои художества.

— Вы так говорите, товарищ маршал, будто я что-то украл, а вы меня в милицию не сдали, — попытался я с ходу пресечь попытки привить мне чувство ложной благодарности.

— Украл, не украл, а на лимузине не по рангу катаешься, — подметил Ворошилов, приподняв бровь. — Да и про счёт в сберкассе слухи разные ходят.

— Лимузин мой, товарищ маршал, заработан честно, что очень легко проверить. Как и деньги, которые потратить у нас некуда, — намеренно раздельно, голосом выделяя ключевые слова, ответил я. — А не достался мне вместе со служебным положением, как и госдача, спецкормушка и прислуга.

Пожалуй, перегнул я палку, но уж очень сильно получилось у наркома меня задеть. Есть у каждого человека свои болевые точки, давя на которые ненароком, получаешь в ответ реакцию явно не соразмерную.

— Хочешь сказать, что я свой хлеб зря ем? — набычился Климент Ефремович.

— Судя по прошедшим маневрам, можно и подумать, чтоб командование БВО и наркомата обороны местами-то и поменять! — получил Ворошилов прямой и жёсткий ответ.

— С ума сошёл?! — казалось, что маршал просто не поверил, что услышал такую оценку своей работы от меня.

— А что? До курсов переподготовки для командиров РККА вы, стало быть, додумались. Внизу грызня, а аппарат наркомата и сам нарком, стало быть, как папа римский, непогрешим и восседает над дерущимися у его ног? А не желаете ли на лейтенантский паёк на полгода и в Забайкалье? Разведку и связь изучать на практике? Уму непостижимо, на одни и те же грабли из года в год наступаете и всё рассуждаете вводить ли специальные разведроты в полках или нет! Десантную бригаду выбросили без всякой разведки и без оружия просто на убой!

— Вот! Вот оно что! Так и знал! — Ефремыч вскочил на ноги и принялся метаться из угла в угол, буквально выкрикивая в мою сторону обвинения. — Ещё когда твои художества с зарплатой на ЗИЛе в ЦК обсуждали, тогда уже чуял, что не к добру это! Знал бы, что всё курсами обернётся, костьми бы лёг, а не пропустил! А теперь по твоей милости командиры втянуться не успевают, как их пинком под зад! И ты ещё мне, в моём же хозяйстве, в недоработки пальцем тыкать будешь?! Ты хоть представляешь какая это махина — РККА?! Это тебе не лягушачья пехота Кожанова, с которым ты снюхался! Тут с кондачка, наскоком, ничего нельзя делать, или только навредишь! А ты вредишь сознательно, давно и думаешь, что хитрости твои не всплывут! Не на того напал, на мякине меня не проведёшь!

— Вот и поговорили два коммуниста, один из них в итоге оказался вредителем. Впрочем, как всегда, — не стесняясь, я нагло заржал. — Но имейте в виду, товарищ маршал, что ваша позиция по курсам переподготовки, идущая вразрез с линией ЦК, будет мной доведена до заинтересованных товарищей, прежде всего в наркомате внутренних дел. Который их, изначально, и инициировал. В красках. Можете уже сейчас тренироваться объяснять, как, в случае войны, вы будете уговаривать империалистического противника дать время, не менее полугода, вашим командирам территориальных дивизий, которые формировать надо будет, фактически, с нуля, "втянуться". Или, может быть, вы считаете, что советский народ настолько богат, что может позволить себе содержать никуда не годных командиров? Зачем ему такая армия, которую в первом же бою разобьют, потому, как она разведки не имеет, связи не имеет, транспорта не имеет, дееспособной тактической ударной авиации тоже не имеет. И армия эта уже никогда не сумеет от поражения оправиться. Потому, что командирам при назначении на новую должность, при формировании новых дивизий взамен разбитых, оказывается, надо полгода "втягиваться"! Кто даст вам эти полгода или даже больше во время войны?!

— Нет сейчас войны! К ней готовиться надо, а не скакать по полгода по округам! И не распространять пораженческие настроения! Нет никого сильнее Красной Армии! У меня почти десять тысяч танков под рукой! Кто нас разбить может?! Да иностранцы до сих пор в себя не придут от того, что мы три тыщи танков разом им показали! Били их и бить будем! А паникёров всяких... — маршал рубанул в воздухе рукой, будто сжимал в своём кулаке рукоять шашки, компенсируя жестом не нашедшуюся сходу достойную кару для этих "всяких" и, замолк на вдохе, видимо, перебирая в уме альтернативные варианты.

— Наркомату обороны уроки впрок не идут, как погляжу, — негромко вставил я свои пять копеек, в упор глядя на раскрасневшегося наркома, вложив в свою речь поровну грусти, сожаления и сочувствия. — Только что разбиты наголову в игре по вашим же правилам, а поди ж ты. А знаешь, Клим Ефремович, почему? Потому, что и для меня, и для наркомфлота Кожанова война уже началась, пусть пока у каждого немного своя и немного разная, но мы не можем проиграть её. А вы недооцениваете противника, считаете, что в мирное время можно и в тепличных условиях работать, потому и биты. И я не хочу видеть на посту наркома обороны человека, который думает о чём угодно, о своём удобном кресле, власти, минувших безвозвратно славных боевых днях, только не о будущей войне. Побеждать в ней надо было начинать уже вчера! Как это сделал нарком ВМФ! И первый бой, не смотря на то, что вы его так тщательно готовили "под себя", выигран именно им. И не стадами танков, а, по большому счёту, всего лишь двумя мостами, которые разом перевернули весь ваш расписанный заранее сценарий с ног на голову.

— Был у меня боец, Петро Пустельга, наглый, дерзкий, ни перед кем не лебезил, правду резал в лоб, как есть. Погиб под Царицыным, жаль. Напоминаешь ты мне его. Потому, наверное, за тебя и поручился тогда. Подумалось, что раз твёрдо на своём стоишь, значит правда за тобой, — сбавив тон, видно сообразив, чем пахнет мой рапорт Берии, нарком опустился обратно на стул. — Но методы твои... Ты хоть знаешь, что меня чуть кондратий не хватил, когда командир Днепровской флотилии к концу первого же дня учений в присутствии иностранных представителей доложил Рокоссовскому, что наведены две 60-тонные переправы из "подручных средств"? Комкор, молодец, две минуты колебался всего, а потом так и сказал, что спектакль окончен, война начинается. Лихо так, уверенно и даже радостно. У меня, глядя на него, отлегло, хоть и понимал, что выкручиваться придётся. И ведь, что удивительно, неплохо получилось. Видно, на курсы переподготовки командиры не очень-то стремились попасть. Да что там! Даже лучше вышло, чем с самого начала хотели. Вместо простой глубокой операции показали французам, чехам, и англичанам отражение вторжения на нашу территорию и последующий разгром зарвавшегося агрессора. Восток-запад, "синие"-"красные", не так уж важно, когда наша родная РККА и там и там.

— Считаете, получилось благоприятное впечатление произвести? — спросил я, имея ввиду зарубежных наблюдателей.

— Да, считаю! Им до таких масштабов как до луны пешком. А некоторые шероховатости, пусть сами хоть раз попробуют тремя-четырьмя подвижными корпусами в маневренной войне поуправлять, потом уж можно и о недочётах поговорить. Так я им и сказал. Да и вообще, хоть и не должен я тебе говорить этого, речь о военном союзе идёт. Только смысла в нём я особо-то не вижу, если честно. Французы линию Мажино строят и отсиживаться за ней собираются, напади на нас кто, помогать не будут. К тому же, они без англичан шагу ступить не могут. А те, стараниями твоего дружка Кожанова, теперь вовсе в нас врагов видят. В Рейнскую область немцы вошли, на Версальский договор наплевали, как ты тогда и говорил, всё потому, что англичане французов не поддержали.

— Можно подумать, что англичане нам раньше лучшими друзьями были, — заметил я скептически.

— Были не были, не по рангу тебе это всё. Ты лучше скажи мне, плавучие батареи вместо мониторов точно твоя идея? — резко сменил тему Ворошилов.

— Моя.

— Почему не доложил? Обещал ведь докладывать! Я, как последний дурак, на учениях запланировал выдвижение целого дивизиона корпусного артполка для отражения удара мониторов прямой наводкой! А Кожанов, сукин сын, знал ведь об этом! Дивизион коту под хвост без всякой пользы!

— Перехитрил вас наркомфлот, — усмехнулся я, — бывает.

— Что бывает? Почему не доложил, я тебя спрашиваю?

— Это вы сейчас меня спрашиваете, а раньше вы меня не спрашивали, — занялся я казуистикой. — А я, строго говоря, обещал отчитываться. Но для того чтобы отчитываться, этот отчёт должен кто-то спросить.

— Хватит! Понятно и так, что изворачиваться будешь, — махнул нарком рукой. — Сейчас я тебя спрашиваю. Кожанов вместо мониторов к плавучим батареям перешёл?

— Да.

— Получается, эти батареи от обычных сухопутных отличаются только тем, что плавают? Капитанов, боцманов, лево на борт, право на борт, ничего этого нет? — давил, уточняя, Ворошилов.

— Про капитанов и боцманов не знаю, врать не буду. А в остальном не совсем так. Пушки, во-первых, как вы сказали, плавают далеко не всегда. Это орудия береговой обороны, 130-ти и 180-ти миллиметровые, которые, при нужде, можно использовать на сухопутном ТВД в составе речных флотилий. Кстати, если бы моряки не поленились 180-ти миллиметровки подтянуть, образец сейчас, кажется, на Ржевке отстреляли, и артиллерийских наводчиков оснастить как это изначально задумывалось, то Будённому вообще пришлось бы не сладко.

— Значит это ещё не всё? Ещё какие-то сюрпризы есть?

— Ну, сами посудите, товарищ маршал. Морские орудия мощные, дальнобойные, но куплено это ценой ресурса ствола. 130-ки, например, до смены лейнера 200-250 выстрелов выдерживают. А обычные 122-мм гаубицы — несколько тысяч. Поэтому использовать огонь морских пушек надо по важнейшим целям — огневым средствам и штабам противника. Для чего нужны хорошие средства разведки этих целей. Сейчас разведка только визуальная. А уже в следующем году, когда Сталинградский тракторный даст легкобронированный плавающий вездеход, будет ещё и инструментальная. Оптическая, акустическая и радио. Поэтому и говорю, что 180-ки, простреливающие прорыв Будённого насквозь, сами находясь от линии фронта минимум в 20-ти километрах, расстреляли бы штабы "красных" и огневые позиции их артиллерии вообще безнаказанно. Достать их нечем. А если вдруг и появится у врага что-то дальнобойное, засечёт он огневые, то сменить их дело десяти минут. Вот и получается, что, например, разведка выдала целеуказание батарее 130-миллиметровых пушек, те за минуту отстрелялись, выпустив 20-30 снарядов, и тут же, не дожидаясь ответа, быстро сменили позицию. А противник как раз попал под первый, самый губительный артналёт, когда ещё никто спрятаться, попросту, не успевает.

— Вот, значит, как, — усмехнулся маршал. — Ну, а авиация? Авиация прилетит и разбомбит к чертям!

— А чего ж тогда не разбомбила? Только ведь учения кончились? А потому не разбомбила, что где точно находится цель — неизвестно. Доразведка в любом случае нужна. Вот и получается, что скрытно, на бреющем, не подкрадёшься, поскольку ни черта не видно. С большой высоты тоже не рассмотришь, пушка всё-таки не линкор, да и замаскирована. Вот и получается, что летят штурмовики на уничтожение батарей на высоте километра-двух, легко засекаются постами ВНОС, которые наводят на них истребители, и как раз в зоне эффективного огня 25-мм зенитных автоматов. На что те автоматы способны, вы, товарищ нарком, видели. Ловушка с приманкой в итоге, а не лёгкая цель.

— Да, ловко придумано, — улыбнулся Ворошилов. — Это ты молодец. Ну а сам? Сам бы ты как с такой напастью боролся бы?

— Я? — вопрос поставил меня в тупик, "перевернуть фронт", предположить ответные действия противника я раньше, вопреки въевшейся в кровь ещё в эталонном мире привычке, почему-то не додумался.

— А что? Вот враги Страны Советов напали и применяют дальнобойную плавучую артиллерию. Что будешь делать?

— Принцип должен оставаться неизменным, разведка, выбор средств поражения, целеуказание, уничтожение, — проговаривая это, я выигрывал время, прикидывая варианты. — Я бы, товарищ маршал, выбросил бы в районе вражеских батарей, приблизительно выявленных инструментальной разведкой, десантников. Не бригадой сразу, а скрытно, на бреющем или ночью, небольшими группами, такими как в разведроте ДВФ. Десяток человек с радиостанцией в каждой. Они бы обнаружили цели и сообщили бы в штаб их точные координаты на текущий момент. А потом либо своя дальнобойная артиллерия, либо штурмовая авиация, прижимаясь к земле.

— Будь моя воля, я сам бы тебя на бреющем выбросил, или ночью, — вздохнул маршал я явным сожалением.

— Воля не ваша, к товарищу Берия обращайтесь. А Кожанов так и будет вас терроризировать, с каждым годом всё изощрённее, пока вы его бить не научитесь.

— Ну, это мы ещё посмотрим, кто кого, — усмехнулся Ворошилов и опять заговорил о другом. — Хитрые ты штуки придумываешь, товарищ Любимов, это верно. Но как-то ты однобоко действуешь. Всё для флота, будто армии ничего не нужно. А ведь защищать СССР именно армия будет, в первую голову. Не считаешь, что это неправильно, не по большевистски? Я уж не говорю о том, что через твои задумки для армии неприятности выходят, — нарком обороны, заходя издалека, вроде бы и похвалить меня не забыл, погладил, но и без партийной критики не обошлось, получилось против шерсти.

— А вот это, товарищ маршал, уж вовсе неправда! — искренне возмутился я. — Да сейчас на любой боевой машине моторы стоят, к которым я и руки и голову приложил. Не говоря о мелочах вроде миномётов и гранат. Просто в армии своих умных голов хватает, спорить с ними трудно. А во флоте спорить-то и не с кем, моряки на суше не особо опытны, поэтому и воспринимают влёт всё новое. Рангом и авторитетом, опять таки, морпехи на меня надавить не могут, равны мы здесь, считай. А в корабельные дела, вождение всяких там эскадр, я, заметьте, не лезу. Потому и мир и согласие у меня с наркомом ВМФ Кожановым. Что же до армии, то считаю, в споре истина рождается, делом проверяется. Пока что счёт в мою пользу.

— В мою, в твою, местничество какое-то. Мы одно дело все делаем! Защищаем Союз ССР! Не буду ходить вокруг да около, скажу прямо, — в упор посмотрел мне в глаза маршал. — Предлагаю перейти под мою руку в наркомат обороны. Знаю, что парткомиссия тебе служебный рост зарезала. Но у меня достаточно должностей не связанных с непосредственным командованием людьми. Расти в званиях, будешь не хуже других, хоть до командарма, хоть до маршала. Со временем, могу даже для тебя специальную должность учредить. Заместитель наркома обороны по технике. Звучит?

Глядя на Клима Ворошилова, я подумал, что в этот момент он, наверное, волновался куда больше, чем когда делал предложение своей будущей жене. Да и мне, откровенно говоря, было над чем поразмыслить. В первую очередь над тем, что просто так отказаться в любом случае нельзя. Обида и вражда на всю оставшуюся жизнь, а оно мне надо? Совсем нет! Мне нужна дееспособная армия, а не скальп Ворошилова. Это совсем разные вещи. Не говоря уж о том, что интуиция просто вопила, что мой скальп на его вигваме куда как органичнее в пейзаж впишется. Призвав на помощь весь свой крохотный талант дипломатии, я постарался, не изменяя себе, обосновать свой предполагаемый отказ практическими соображениями и отсутствием стремления к дальнейшему ухудшению взаимных отношений, и без того не безоблачных.

— Товарищ маршал, нужен ли вам подчинённый, отвечающий за технику, который сразу же, едва приступив к обязанностям, приложит все усилия для того, чтобы отправить обратно на заводы треть армейского танкового парка, не оснащённую радиостанциями? Потому, как эта треть не организованная вооружённая сила, а дорогостоящее, неуправляемое, бронированное стадо. Прошедшие маневры показали это достаточно ясно. Достаточно сравнить действия батальонов Т-26 и БА-11 относительно батальонов БТ и Т-28. То же самое касается авиации. Нужен ли вам подчинённый, который не только всецело поддерживает курсы переподготовки, но и считает, что если командира дважды назначали на должность и дважды он не справился, значит надо поставить перед ним более лёгкую задачу, опустив на ступень ниже? У нерадивых комдивов появятся все шансы стать за четыре-пять лет комбатами. Эти начинания наверняка не дадут вам спокойной жизни. А если вы будете мне препятствовать, у нас возникнет серьёзный конфликт, какой тогда мне смысл искать вашего покровительства? Я, как вы видите, не в той весовой категории, чтобы тягаться с наркомом обороны. Тем более, когда он может мне прямо приказать. Поэтому, предпочитаю пахать ту грядку, которую сам же себе и отмерил, помогая, в меру сил, и нашей любимой армии, и нашему дорогому флоту. Под руководством своего прежнего наркома, с которым мы друг другу уже все мозоли отдавили и добавить к этому уже нечего.

— Как знаешь, — вздохнул Клим Ефремович явно расстроено, взять меня в ежовые рукавицы субординации и устава не вышло. — Но если вдруг передумаешь, я готов рассмотреть вопрос. В зависимости от текущей обстановки. Может, когда ты со своими моторами всё перепробуешь и они тебе осточертеют, ситуация другая будет.

— Я ими почти уже не занимаюсь, товарищ маршал, — сообщил я очередную новость. — Кадры выращены, самостоятельные КБ действуют, моторный отдел ПУ ГЭУ НКВД возглавляет другой человек и с уже налаженной работой вполне справляется.

— Интересно. Почему я ничего не знаю? Ах да! Наверное, потому, что отчёта не требовал? — опять начал злиться Ворошилов. — И где ты теперь? Над чем трудишься на благо Родины?

— Возглавил техотдел в ПУ НКВД, собираю все спецКБ под одним руководством. Пока принимаю дела. Буду завершать уже начатое. Остальное зависит от кадров, которые удастся привлечь, подчистив ГУ лагерей от "мозгов" окончательно. Упирать буду в первую очередь на искреннее желание работать, а на таланты уж потом. Но, на многое не замахиваюсь, понимаю, что Ломоносовых, Менделеевых и Можайских там не осталось. Хватило бы простых механиков на всякие мелочи вроде пиротехнической системы аварийного сброса фонаря для самолётов. А то лётчики так и летают с открытым, боятся. Можно ещё подумать о специальных надувных штанах для них же для компенсации перегрузки или о прицепных минных заградителях и минах со взрывателями, пригодными к автоматической установке. Над такими невзрачными устройствами никто не работает, у всех планы наполеоновские, а мне как раз.

— Мелочи, говоришь? Хорошо, — Ворошилов не стал углубляться в технические тонкости, — докладывать обо всём будешь полностью и регулярно лично мне в последний день каждого месяца. И письменно тоже! Чтоб ты потом не говорил, будто я у тебя отчёта не требовал. И, коли речь о мелочах и самолётах зашла, уж не ты ли руку приложил к тем двум морским истребителям, что с палками, торчащими прямо из винта, летали?

— Могу лишь предполагать, но не стану, товарищ маршал. Отчитываться я только о своих делах обещал, а палки эти ко мне отношения не имеют. Может это государственная тайна, зачем я своими догадками её раскрывать буду? Спросите у Кожанова сами.

— Ладно, — Ворошилов сделал глубокий вздох, снова начиная злиться, — тогда давай по-другому. О чём ещё я сам должен у наркома ВМФ спросить?

— Не могу знать, товарищ маршал, по заказам ВМФ я работал исключительно в области корабельных силовых установок, но об этом вам и так известно.

— Ну, смотри мне! Чуть что не так, парткомиссия яслями покажется! — погрозив мне для острастки пальцем, как нашкодившему малышу, Клим Ефремович налил себе из графина воды в стакан и залпом его осушил, — Иди уже, ябедничай своему дружку.

— Простите за откровенность, товарищ маршал, но это здесь у нас не разговор коммунистов, а детский сад с барабаном. Не играй в мои игрушки...— не мог я оставить угрозу без всякого ответа.

— Да какой ты коммунист, так, прослойка непонятного цвета...— взмахом вытряхивая из посуды последние капли, отвернувшись наполовину, скосил на меня взгляд нарком обороны. — Свободен.

Эпизод 6.

Совсем в ином русле прошёл у меня разговор с другим наркомом. Флагман флота первого ранга к моему приходу уже успел хорошенько отпраздновать свой триумф, но, тем не менее, не перебрал и ясности рассудка не потерял. Как только я появился в роскошном адмиральском салон-вагоне он, объявив отбой и выпроводив подчинённых, самолично налил в рюмки коньяку и протянул одну мне.

— Армянский! Давай, за нашу с тобой победу!

Выпили, закусили осетриной. Не знаю, насколько такое сочетание уместно с точки зрения "столового этикета", но флагмана флота этот вопрос явно не заботил, поскольку на столе у него прекрасно уживалось сало и чёрная икра, обычная варёная картошка с укропом и абрикосы.

— Как бы нам с тобой, дорогой товарищ нарком Военно-Морского флота, победа эта боком не вышла, — заметил я, прожевав.

— Что, Клим икру мечет? — засмеялся Кожанов.

— Да, как сказать... Не так, чтобы очень. Но странный он какой-то, — поделился я своими впечатлениями. — Мы с ним, конечно, не лучшие знакомцы, но таким я его никогда не видел. Странный он какой-то. Настроение меняется как у беременной женщины. Начав за здравие, легко может за упокой кончить. Такие метания у другого разок видел, так тот человек через три дня застрелился.

— Ну и ладно, желающих флот обратно под себя подмять меньше будет, — махнул рукой Иван Кузьмич.

— Да? А как на это отреагирует боевой друг и соратник маршала, тот с которым они вместе Царицин обороняли?

— Думаю, устроит ему пышные похороны, — заржал Кожанов, а потом принялся эмоционально жестикулируя вилкой, разъяснять мне расклад. — Что ты думаешь Клим так вибрирует? Его на наркомат поставили, хотя многие в его военных талантах сильно сомневались, ради того, чтоб армия под контролем была! А в итоге что? Заговор проморгал. А дальше что? Спланировал показуху, а ведь в прошлом году, поняв, куда ветер дует, вредителей-заговорщиков за это же клеймил! А на деле вышло, что армия действует, как хочет, сама по себе! Нарком не только не полководец у нас, но даже и администратор никудышный, свой собственный план выполнить не может! Всего и достоинств, что нюх обострённый, нос держит постоянно по ветру. И тогда, когда тебя арестовали, он вмешался потому, что понял, кто тебе, скажем так, симпатизирует и прикинул соотношение сил. Будь чуточку по-другому — он бы первый тебя рвать бросился. И зачем такой нарком обороны Союзу ССР? Он и сейчас-то на своём месте сидит только потому, что после чистки армии, его и заменить-то некем. Из маршалов только Будённый остался. Два сапога — пара.

— Ну, знаешь, Иван Кузьмич, Клим Ефремович в ЦК может прямо сказать, что к срыву плана маневров ты руку приложил. А такие действия у нас, мягко говоря, не поощряются.

— Что ты как маленький? — скривился Кожанов. — У меня дивизион эсминцев по плану в заданную точку вовремя выйти не может, а этот деятель захотел, чтоб две полноценные армии как в спектакле всё разыграли, причём, с первого раза! Я как на план глянул, так сразу понял, что на этом Ворошилова надо ловить. Вот комдива Жукова хвалили на подведении итогов за решительные действия. А ты знаешь, что он сотворил, если, как говорится, в детали углубиться? У него задача была поднять свою кавдивизию по тревоге, совершить сорокакилометровый марш и атаковать с ходу во фланг части "красных", прорывающиеся к Днепру. Генштаб тут всё спланировал правильно. Я, хоть и моряк, и то понимаю, что сорок километров для конницы — это дневной форсированный переход. Пару таких, и кавдивизии день отдыха давать надо. В исключительных условиях можно и быстрее, семьдесят-восемьдесят километров в сутки и потом двое суток отдыха, но в мирное время никто так тебе над лошадьми измываться не позволит. Должно было получиться так, что дивизия Жукова к концу дня, на измотанных конях выходила прямо на фланговый заслон из целой бригады мехкорпуса "красных". Будь этот Жуков хоть Наполеон и действуй исключительно удачно, всё равно мехбригаду в обороне ему не опрокинуть, а если, вопреки всему, получится, то до темноты больше ничего не успеть. А что вышло на самом деле? Учения готовились, приказы отрабатывались и писались заранее. Жуков понял лучше нас с тобой, что его дивизию в первый же день списать собрались. Но надо же как то плюсовые баллы зарабатывать, чтобы с должности не турнули и на курсы переподготовки не отправили! Надо же и удачные, хоть в чём то, действия показать! И он, ссылаясь на то, что переход трудный и надо бы поберечь лошадей, пишет приказ посадить два кавполка на броню танкового и автоброневого батальонов соответственно, а конский состав передать временно в третий полк. И этот приказ прошёл и в корпусе, и в округе и в Генштабе! Сбережение конского состава дело святое! Начинаются учения, два кавполка на броне, усиленные самоходным гаубичным дивизионом, по двум подготовленным маршрутам проскакивают в указанный район атаки за два с половиной часа! А противника-то и нет! Ещё через полчаса подошёл третий кавполк со всеми тылами и оставшейся артиллерией, потому, что преодолел маршрут на рысях, одвуконь. Комдив приказ ни на грамм не нарушил, но дальше то что делать? Жуков организовал оборону по опушкам и разослал дозоры. А в штабах "синих" тем временем, понимая, что спектакль срывается, голову ломали, что предпринять. Не приказывать же назад отойти и повторить! В штабах тоже посредники сидят и идиотские действия проверяемых на ус мотают. Им-то всё равно, что там маршал Ворошилов задумал, им себе прежде всего место освободить надо, а тут все средства хороши! Два часа думали, а потом уж поздно стало, мехбригада "красных", которая фланг прорыва должна была прикрывать, напоролась на окопавшуюся кавдивизию. Да так, что два передовых батальона, танковый и сидевший у него на броне стрелково-пулемётный, попавшие на сжатом поле под перекрёстный огонь сразу двух полков, посредники за пять минут "убили". Получилось, что не измотанный Жуков окопавшихся "красных" атакует, а наоборот! Ты бы лица в штабе учений видел, когда всё это происходило! Жуков-то правофланговый! Если он прикрытие "красных" сковал, то за его спиной кавкорпус "синих" прямо в тыл ударной группы Будённого выходит! И уже не переиграешь, остановиться не прикажешь, иностранцы и посредники смотрят. И этот комдив не единственный такой, быть разбитым глупо никому не хотелось, только достойно, чтоб с должности не попёрли. В общем, уже тогда, почти с самого начала у Клима всё кувырком пошло. А Днепровская флотилия только к вечеру вмешалась. Ко мне здесь не подкопаешься. Если Клим хай поднимет, ему же хуже, я тогда его наизнанку выверну. А так, только доклад представлю в ЦК, как РККА против морской пехоты и морской авиации воюет. С фотографиями десятков, может даже сотен, мои со счёта сбились, "сбитых", с кинохроникой первого форсирования. Специально в каждый истребитель фотоаппарат в кабину закупил и поставил. И операторов с камерами в батальоны прислал. Даже со стороны нанял. У меня все действия задокументированы, не соврать сухопутчикам, что не так было. За лётчиков, кстати, тебе отдельное огромное спасибо. И от них в том числе. Не делай такие глаза! Они твой "шаг-газ" высоко оценили. А лучшее развлечение для них сейчас — деревянным шестом, воткнутым вместо снятого пулемёта, в конус тыкать. Соцсоревнование!

— Нарком обороны, кстати, спрашивал про истребители с длинными палками, — заметил я.

— Да? Впрочем, плевать, ничего Клим от этого для себя полезного не поимеет, — беззаботно ответил наркомфлот, наливая ещё по одной. — Давай ещё выпьем, за нашу нерушимую дружбу, и ты мне расскажешь, о чём вы ещё там говорили.

Выпили, закусили. Иван Кузьмич слушал мой пересказ, задавая уточняющие вопросы.

— Значит, про плавучие батареи ты ему всю подноготную выложил и даже придумал, как с напастью бороться.

— Да, всё равно это для РККА в будущем уже сюрпризом не будет, там тоже не дураки сидят и меры противодействия твоим издевательствам найдут, — обосновал я своё "предательство". — Возьмут и проведут в следующий раз учения зимой.

— Кхм, — поперхнулся Кожанов. — Об этом я как то не подумал. А всё таки было бы приятно умыть их дважды.

— Время на баловство ещё есть, попробовать можно, — заметил я. — Игры в одни ворота, конечно, уже не получится. Надо только штурмовую роту флотилии, а лучше две, бросить на уничтожение разведгрупп противника. А чтобы их было легче искать, поддержать теми же радиопеленгаторами на вездеходах. И ещё. Если засекли вражескую передачу, огневые надо менять сразу же. А радиостанции разведгрупп противника не только пеленговать, но ещё и глушить. Разворачивай в составе Днепровской флотилии полноценный разведбат в составе роты глубинной разведки, роты инструментальной разведки, роты радиоборьбы и радиопротиводействия и пары рот "волкодавов", они же и разведку боем и штурм, при случае, на себя возьмут. Тогда шанс ещё есть выиграть контрбатарейную борьбу. И, раз уж пошла такая пьянка, пусть твои связисты не стесняются подслушивать радиообмен противника и вклиниваться в него, отдавая ложные команды. А то все сообщения открытым текстом идут, как будто так и надо. Ничего, получат урок, опомнятся.

— Если принять во внимание, что про радиопеленгаторы ты Ворошилову проболтался, а в Генштабе не дураки сидят, то выходит, что они и мои разведгруппы так же могут начать с их помощью глушить и отлавливать? — развил мысль Иван Кузьмич.

— И тут есть способ огорчить армейцев, — улыбнулся я от души, так как ответ мой был готов заранее и я с вопросом угадал. — Радиосообщение должно быть очень коротким. Тогда запеленговать точно не смогут, да и вообще могут не заметить легко. Просто морзянку надо предварительно записать, например, на перфоленту, а потом очень быстро протянуть через ключ. Принимающая станция получит предварительный сигнал, включит запись на магнитофонную проволоку, а потом, прокручивая медленно, расшифрует. Кстати, такая система и в основном твоём хозяйстве будет очень полезна. Корабли, подлодки, находясь в море, смогут относительно скрытно поддерживать радиоконтакт с штабом. Армейцы, конечно, мигом себе на вооружение возьмут, но первенство за ВМФ останется.

— Ладно, ещё годик армейцев помучаем, если столько радистов наскребём, — удовлетворённо развалился нарком ВМФ в кресле. — Но потом всё равно, если маршала не дожмём, надо будет что-то новое придумывать.

— Да ладно, у 180-миллиметровой пушки дальность стрельбы под 40 километров, нечего армейцам ей противопоставить. Завод "Баррикады" всё никак 152-х миллиметровую пушку с дальностью всего 25 километров до ума не доведёт. Да и лафет её, от гаубицы Б-4, мало для контрбатарейной борьбы подходит. Вышла цель из узкого сектора огня и всё, целый час работы всего личного состава батареи нужен, чтобы одну пушку переустановить. Хотя, видел я в Ленинграде как-то самоходки на шасси Т-35. Дуры здоровенные, хотя, не будь моих дизелей, ещё больше могли бы быть, — припомнил я СУ-14 в Кубинке, в эталонном мире.

— Б-1П с понтона отстреляли на Ржевке. Всё хорошо, но ты думаешь, почему я хоть один такой ствол на маневры не притащил, хотя понтоны для целой батареи, по 12 штук на орудие, были заготовлены? Из них, кстати, мы наплавные мосты и навели. А потому, что, во-первых, здоровая, 20 на 22 метра. А во-вторых, и это самое главное, дальность связи с помощью РСТ телеграфом всего 30 километров, а телефоном ещё вдвое меньше. Мы, чтоб переправу обстреливать, имея полную информацию, и то ретранслятор применяли, хотя могли и телеграфом обойтись. Разведгруппа держала связь с морпехами, блокирующими плацдарм, а те уже с артдивизионом. Чтобы реализовать дальность 180-миллиметровых пушек, разведгуппам дивизионные или корпусные радиостанции придавать надо, — с нескрываемым сожалением пожаловался наркомфлот.

— Жаль... Тогда попробуем зайти с другой стороны, коли уж речь о тяжёлых танках и самоходках зашла, — стал я выкладывать внезапно пришедшую мне в голову сумасшедшую мысль. — Надо ведь реализовывать свои преимущества там, где соперник выше головы прыгнуть не сможет? Вот! Вес танков РККА, хочешь не хочешь, но будет ограничен 50-60 тоннами в любом случае. Это крайний предел, иначе нельзя будет использовать для переброски техники стандартные железнодорожные платформы. А я в прошлом году видел, как 100-тонный бульдозер с Кировского завода в Карелию отправляли на барже. А сейчас уже и 150-тонный есть. Если сопоставить это с проектом единой водной транспортной системы СССР?

— 100-тонный танк?! Знаешь, это перебор, — опешив, развёл руками Кожанов. — Я, конечно, наркомфлот, но сухопутные линкоры — не по моей части. Наши кошки-мышки с Ворошиловым — это одно. Но надо же и о реальном противнике думать! Где сверхтяжёлые танки и где военно-морской флот? Они что, как то могут бороться с флотом противника? Это тебе не береговые пушки временно, подчёркиваю, временно в состав речной флотилии перебросить. И то, только в том случае, если оголяемый участок береговой обороны — пассивный. А сверхтяжёлый танк — это уже отдельная, специальная машина, которую на флоте не применить. Слишком дорогие, прямо скажу, игрушки, у тебя получаются. Знаешь, мне и так лишнего сухопутного хозяйства хватает. Чтоб твои пушечные понтоны, случись чего, тракторами посуху таскать, и чтоб те трактора всегда под рукой были, мне пришлось решение через ЦК проталкивать! О создании единого строительного управления гидротехнических и мелиоративных работ в бассейне Днепра и о подчинении этого управления наркомату ВМФ. Нет, правда, худа без добра, спрятал там Исакова, который прикрыл раздолбаев, вину за потерю подлодки на Черноморском флоте на себя взял. Да у меня на флотах завал, корабельный состав растёт как на дрожжах, а командовать некому, а ты со сверхтяжёлыми танками лезешь! А через три-четыре года тяжёлые крейсера в строй войдут? Кому я их поручу? Тем, кто сейчас в небоевой обстановке собственные подлодки эсминцами таранит?

— Мы уж и до тяжёлых крейсеров доросли? — спросил я, отметив про себя, что рановато для "Большого флота".

— А ты думал, туркам выходка с "Невским" с рук сойдёт? Удачно получилось, что строители новые стапельные места под тяжёлые корпуса досрочно сдают. Пятилетку в четыре года, знаешь ли! — лозунг нарком ВМФ выкрикнул, будто на митинге. — Товарищ Сталин так и сказал, что надо урок преподать, чтоб в следующий раз сговорчивее были. Заложим в конце года на Чёрном море два 35-тысячетонных корабля с ходом в 33-34 узла. По три двенадцатидюймовых башни на каждом, те, что с "Невского" снимаем и остатки с "Марии" и "Екатерины". Пусть умоются со своим "Явузом".

— А всё-таки сверхтяжёлые танки, неуязвимые для любой полевой артиллерии, это качественно новое слово в сухопутной стратегии получается. Чтоб с ними бороться как-то, адекватные средства нужны, а их по железным дорогам не перебросишь. Иначе так и будут приезжать в любую точку и просто затаптывать там всё в землю при минимальном расходе боеприпасов. Значение внутренних водных путей и каботажных перевозок резко возрастает. А кто у нас всё это в своих руках держит? — алкоголь уже успел ударить мне в голову и я заупрямился, отстаивая свою позицию. — А сколько водных путей из Европы вглубь СССР ведёт? Может, возродим времена былинные, когда богатыри на ладьях в походы ходили?

— Отстань ты со своими сказками! Богатырей он вспомнил, — отмахнулся с досадой Иван Кузьмич. — Сказал же, что связываться не буду. Еле удалось выбить второй комплект тяжёлого вооружения для бригад МП и то ещё не собрали всего, что надо. А зимой ещё опытные учения по воздушной переброске Батумской бригады с Балтики в Крым проводить. Потом Тихоокеанский флот, там бригаду создавать, это уже по два запасных комплекта на каждом театре получается. Северная флотилия, опять всё по кругу и на каждом шагу палки в колёса. Изволь объяснить, зачем это морскому флоту танков в пять раз больше, чем по штату бригадам МП положено. А если за 100-тонный танк возьмусь, сразу сожрут. Уже кое-кто говорит, что Кожанов не своим делом занимается, до флота у него руки не доходят.

— Может ты и прав, Иван Кузьмич, — вздохнул я с сожалением.

— Фантазия у тебя богатая, — сказал Кожанов, вновь разливая водку по рюмкакм. — Давай за то, чтоб она в правильном русле шла.

— Тем более, если ты 100-тонными танками озадачишься, Ворошилов точно у тебя речные флотилии отберёт, — сказал я, рассматривая содержимое своей посуды на свет.

Кожанов, пока я говорил, успел опрокинуть, но тут же поперхнулся, закашлялся и сипло, через силу, возмущённо спросил.

— Ты совсем очумел, такое под стопку говорить? Да с чего ты взял? Отбиралку я ему знатно пришиб, надеяться не на что.

— Раз надеется, значит, есть на что. Возможно, теперь уже мы его недооцениваем, а у наркома обороны уже свой план есть. Иначе, зачем бы он вдруг спрашивал меня, нужны ли капитаны-боцмана на плавбатареях и чем они от обычных сухопутных батарей отличаются?

— Думаешь? — уж что-что, а пренебрежение даже незначительной опасностью в список недостатков наркома ВМФ не входило, он резко сбросил с себя вальяжность победителя, став предельно серьёзным.

— Думаю, что не следует зарываться. Хватит уже, урок преподал, надо остановиться и искать точки взаимодействия. Иначе эта вражда нас до добра не доведёт. Мы тут вдвоём сидим, выдумываем, чем ещё маршалу насолить, а с другой стороны так же себе голову ломают все командиры, кто в учениях участвовал, как нам не дать в следующий раз это сделать. Стараниями твоими, Берии, всего ЦК, Красная Армия, фактически, введена в псевдовоенный режим. За недоаботки — неминуемое и весьма существенное наказание. Не справился — "убит" на полгода. А на войне люди растут быстро, никакого сравнения с мирным сонным царством. Даже откровенные лентяи. Сейчас, погоди, увидишь, как старшие командиры сами всеми силами будут от нерадивых подчинённых избавляться ещё до итоговых проверок, чтобы те их не подставили. И очень быстро станут появляться батальоны, полки, дивизии, в которых комсостав сработался и действует на результат как единый организм. Эти будут упираться изо всех сил, проявят чудеса находчивости и изобретательности, лишь бы не быть битыми. Пойми это! Время, когда мы что-то там выдумывали, а нам никто не сопротивлялся, прошло. В будущем уже только взаимно будет. И голов у армейцев просто больше, чтобы нам пакости делать. Ведь ты не стал вводить на флоте чехарду с курсами? А батальоны-то твои уже в бригады выросли, какими бы хорошими и грамотными кадры не были, они размазываются. Ещё пару бригад на ТОФ и на Север, да подхлёстнутые армейцы подтянутся, глядишь и сравняетесь. И тогда уже отборных бойцов вперёд не выставишь, будут сравнивать флот в целом и армию в целом. И не факт, что сравнение в твою пользу получится.

Кожанов встал с дивана, чуть пошатываясь в такт мерному ходу состава, не от водки, а по старой, въевшейся морской привычке, вышел в спальное помещение и вернулся оттуда с курительным прибором. Сев на место он насыпал табачок в тубку и бросил кисет на стол.

— Угощайся, — предложил он хмуро и вдруг, ещё не закурив, встал, перегнувшись через стол, и спросил. — Уж не задумал ли ты, дорогой мой друг, переметнуться? Больно чудны мне твои речи. Мы о чём с тобой сговаривались? Что Ворошилова надо свалить! Иначе он нас по одному сожрёт! А теперь? Какие "точки взаимодействия" между нами могут быть? Или он, или мы!

— Не скрою, маршал предлагал мне перейти в его хозяйство. Обещал карьеру и должность зампотеха всей РККА в конце концов, — взяв кисет, я улыбнулся глядя как напрягся мой собеседник.

— И?

— И я отказался, — набивая трубку ответил я. — Я на дурака похож? Да я там в ремонтах погрязну, даже если меня целенаправленно давить не будут. Нет уж, мне простор для действия нужен, а звёзды маршальские, в таком разе, мне ничего, кроме увеличения объёма забот не несут.

— Размечтался он о маршальских звёздах. Подумай, дослужился бы ты хоть до комбрига, если бы со мной поссорился и, вдобавок, с Берией до последней крайности? Думаешь, он бы переходу твоему в наркомат обороны рад был бы? В общем, правильно поступил, — выдохнув, подвёл итог Иван Кузьмич. — Но какого, прости, лешего, ты тогда тут распинаешься о "точках взаимодействия"?

— Мне кажется, что ты, дорогой Иван Кузьмич, находишься в состоянии эйфории и не вполне отдаёшь себе отчёт в окружающей реальности, — я поднёс огонёк спички к трубке и стал её раскуривать, давая наркомфлоту время обдумать и принять сказанное.

— Допустим, что так, — согласился Кожанов. — Тогда, может, ты откроешь мне, так сказать, глаза? А то, представляешь, ну у кого и совета-то спросить! Сижу, понимаешь, в наркомате и ничего вокруг себя не понимаю! Сделай милость!

— Иван Кузьмич, давай уж так, или ты мне доверяешь и прислушиваешься к моему мнению, или я спать пошёл, — прервал я ёрничанье наркома. — Всё равно, говори тебе, не говори, а дела будешь вести по-своему. Тогда нашей с тобой дружбе конец придти может, а я этого ой как не хочу. Помнишь, говорил я тебе, что Ворошилов — человек Сталина? А против Сталина я никогда не пойду? Вот так. Всё имеет свой предел. И твоё с наркомом обороны соревнование, кто лучше, тоже. Сам тут недавно сказал, что надо и о реальном противнике думать.

— Ладно, излагай, — выпустил Кожанов к потолку целое облако душистого табачного дыма.

— Ты говоришь, что Клим полководец посредственный, заговор проморгал и даже не может добиться того, чтобы его приказы выполнялись так, как он хочет? Да, пожалуй это верно. Но у него есть одно достоинство, которое перевешивает в мирное время любые недостатки! Он безраздельно предан... партии. Представь, что вместо Ворошилова у нас был бы другой нарком. Кто-нибудь из заговорщиков, Блюхер, например, или Егоров. И что тогда? Тогда военный переворот мог бы уже давно быть свершившимся фактом! Языком молоть — не мешки ворочать. Пообещали бы отменить колхозы и дать по трактору в каждую семью — крестьяне ЦК смели бы к лешему! И помешал такому развитию событий именно Ворошилов только тем, что занимал ключевое место. С участием наркома задача заговорщиков значительно бы упрощалась! Поэтому, вот мой тебе прогноз, сидеть маршал будет на своём месте, пока реальная внешняя опасность и его неспособность с ней справиться не станет очевидной всем. Чтобы сместить маршала, нужна настоящая война, которую он завалит также как и прошедшие учения.

— Настоящая война, говоришь? — трубка у Ивана Кузьмича прогорела и он положил её в начищенную медную пепельницу донцем чаши вверх. — Растёшь, Семён. Давно ли я тебя уму-разуму учил, а теперь ты меня заставил задуматься. Настоящая война... Знаешь, давай спать, утро вечера мудренее. Леночка!!! — крикнул Кожанов громко и, протянув руку, ударил в висевшую на привинченном к стене кронштейне рынду, которую я принял за простое украшение интерьера. Хлопнула дверь в конце вагона, там, где обычно размещали купе проводников, и по коридору мягко простучали каблучки. В салон вошла симпатичная блондинка в морском кителе и очень смелой по нынешним временам юбке до колен, не особенно высокая, но крепко сбитая.

— Прошу любить и жаловать, лейтенант Панкратова, — проследив направление моего взгляда, довольный произведённым впечатлением, представил свою подчинённую Кожанов, — радист и комендант этой обители на колёсах.

— Капитан госбезопасности Любимов, — из вежливости я даже встал с места и пожал протянутую мне узкую ладошку.

— Леночка, пожалуйста, проводи капитана в приготовленное ему купе, — попросил-приказал нарком ВМФ и пожелал мне напоследок спокойной ночи. На ночлег идти пришлось в следующий вагон, где мне были приготовлены отдельные, без соседей, апартаменты, даже с уже аккуратно застеленной койкой.

— Может, вам чаю принести, товарищ капитан? — спросила меня лейтенант флота, зайдя вслед за мной в купе. — У меня и пряники медовые есть.

— Нет, спасибо, красавица, я спать.

— Жаль, — вздохнула Лена, — Все на боковую завалились, а тут сиди всю ночь на связи, поговорить не с кем.

— Служба такая, товарищ лейтенант, пост покидать нельзя, — я поучительно поднял вверх палец.

— Да у меня напарница есть, ничего страшного, — открыто улыбнулась девушка и посмотрела мне прямо в глаза, заставив на секунду замереть, несмотря на надрывающийся в душе ревун тревоги.

— Вот с ней и поговорите о своём, о женском...

— Да сколько можно, мы уж друг другу ничего нового не скажем, а по кругу одно и то же болтать надоело до жути, — сказав это, Лена вдруг испугалась, резко вздохнула и, округлив глаза, зачастила, — Ой! Товарищ капитан! Вы только не подумайте! Вы, наверное, неправильно меня поняли!

— Уверяю вас, товарищ лейтенант, что у капитана госбезопасности неправильных мыслей быть не может. Вам не о чем беспокоиться. Руссо чекисто, облико морале! — обыграл я фразу из известной здесь только мне кинокомедии. — Спокойного вам дежурства. Кругом! Шагом марш!

Выпроводив за дверь через чур настойчивую девчонку и заперев замок я резкими движениями стал избавляться от ремней, чуть не отрывая пуговицы расстегнул ворот гимнастёрки и стащил её с себя через голову. Сев на койку, в тишине я будто услышал, как часто и гулко стучит моё собственное сердце. Признавшись самому себе, что испугался, я стал разбирать ситуацию, раскладывать всё по полочкам, пытаясь понять, что, собственно, происходит. Ну, Кожанов, ну жук! Он что, компромат на меня решил нарыть? Выходит, доверию взаимному конец, боится, как бы я к Ворошилову не перебежал? Ну да! Я же сказал, что против Сталина не пойду, а маршал его человек! А Кожанов, выходит, готов против Сталина идти? Бред какой-то! Не складывается ничего.

Запутался я совсем в этих наркомах, будь они не ладны. Думал, что свою игру веду, а теперь, глядя по сторонам, понимаю, что будто в лесу заблудился. И ходы мои в этой игре перестали казаться мне верными. Предполагая, что провала на учениях будет мало для освобождения кресла наркома обороны для более деятельного человека, я сознательно провоцировал Ворошилова на резкие и необдуманные действия в отношении меня, которые могли бы стать той соломинкой, ломающей хребет верблюду. Но при этом я опирался, в основном, на Кожанова. А если этой опоры теперь нет? Перебирая в уме свои связи в верхах, я пришёл к выводу, что друзей у меня там маловато, и почти все они являются людьми Сталина, а вот неявных врагов хватает. Один Берия чего стоит! Его то я из виду почему упустил? А ведь это именно он приказал мне на разбор учений лететь!

Полночи, под мерный ход поезда, я лежал и прикидывал и так и сяк, не в силах уснуть, расклад сил и цели "кланов", но в итоге пришёл к неутешительному выводу, что ясной картины у меня нет. Похоже, по настоящему "большие маневры" только начинаются.

Эпизод 7.

Поезд прибыл в Москву, на Белорусский вокзал, ровно в одиннадцать часов дня. Всё утро я прятался в своём купе, делая вид, что отсыпаюсь, лишь бы не контактировать ни с наркомом ВМФ, с которым я ещё не понял, как надо себя вести, ни с красавицей Леной, ни с кем-либо ещё. Неожиданных сюрпризов я ещё вчера перебрал, хватит. Пока у меня не созреет ясный план действий, шагу не ступлю. Забрался в ракушку, как рак-отшельник, благо водку пили мы вчера хорошую и закуска была на соответствующем уровне, похмелье не мучило. Даже бриться я вышел в уборную только перед самым выходом на перрон.

Распрощавшись, не подавая вида, что что-то не так, с наркомом ВМФ и его сопровождающими, которых уже ждали лимузин и автобус, поданные к самой платформе, вежливо отказавшись меня "подбросить", я пошёл к стоянке такси. Пришлось постоять полчаса в очереди, но к полудню 40-й "Газик" всё-таки доставил меня в Нагатино. Пройдя первое, внешнее КПП перед запретной зоной вокруг судоходного канала, я увидел колонну из трёх фургонов-полуторок, выстроившихся перед переездом в ожидании, когда будет закрыт шлюз. Оказалось, что это переезжает в центральное здание на Лубянку моторный отдел, а грузовики присланы за архивом. Забыв про обед, я побежал спасать необходимую в будущей работе техническую библиотеку, которую кропотливо собирал всё это время. Лично присутствующий при изъятии документов новый начальник управления, увидев меня, явно был удивлён и даже расстроен, из чего я сделал вывод, что акцию планировалось провести в моё отсутствие. Это умозаключение сразу настроило меня на "конструктивный" лад и "раздел имущества" вылился в непрерывную четырёхчасовую перепалку из-за любой бумажки. Агентурную картотеку отдать пришлось без разговоров, теперь она мне не очень-то и нужна. Чертежи я пообещал скопировать, загнав весь спецконтингент за кульманы, и отдать копии как только, так сразу. Косов согласился, но настаивал на оригиналах. И мне и ему было понятно, что оторванные от важной для них работы ради непонятно чего, заключённые инженеры особого рвения и тщательности не проявят, а проверить всё одному человеку и целого года не хватит. Пришлось уступить в обмен на то, что справочники останутся на месте, будем консультировать смежников, пока не обзаведутся собственными. А описания будут отправлены в центр только временно, до тех пор, пока машбюро не справится с перепечаткой.

Со всей этой свистопляской наркомы с их проблемами, потихоньку становящимися и моими, совсем вылетели у меня из головы. К тому же и Полина, придя домой, заставила меня поволноваться. Я как раз собирался попить чаю и идти забирать малышей из сада, как она вошла во двор и уже с детьми. Не успели родители поздороваться, как Петя и Вика уже разболтали, что были в гостях у деда Исидора.

— На вот, полюбуйся, чем меня твой дорогой дядюшка решил порадовать, — устало сказала Поля и достала из сумки газету, сложенную так, что моя фотография в обрамлении двух молоденьких комсомолок оказалась сверху. — Смотри, говорит, за ним очень внимательно, а то уведут, охотниц много.

— Ты же всерьёз не думаешь? — удивлению моему не было предела, "Минская правда" в Москве, да ещё и утренний номер. — Ага, что там внутри? Премьеру фильма "Дети капитана Гранта" посетил товарищ Любимов. Замечательно. Всей Белоруссии просто необходимо об этом знать. Не бери в голову. Староват я для таких, да и страхолюден.

— Да ничего я не думаю, — махнула супруга рукой, — только намёки его уже надоели. Он мне тут даже анекдот похабный про тебя рассказал, как ты, Сталин и Киров фильм "Голубой ангел" с Марлен Дитрих в Кремле смотрели.

— Ну, рассказывай уже, интересно ведь, — завёлся я, — Дети, ну-ка давайте руки мыть и за стол. Чай пить будем. А мы с мамой сейчас подойдём.

— Сталин, Киров и Любимов смотрят "Голубой ангел", — стала монотонно пересказывать анекдот жена. — "Вот стерва!" — не выдерживает Сталин. "Да, хороша! Я б её, вертлявую, повертел бы" — отзывается Киров. В это время Любимов встаёт и выходит. "Вы куда, товарищ Любимов?" — спрашивает его Сталин. А ты, балбес, в ответ — "Проверять теорию практикой!".

— Даже не знаю, что и сказать то... — развёл я руками.

— Да ничего не говори, и так ясно. Это тебе не народная байка, которых про тебя и так уже множество ходит. Это специально кто-то придумал, и не на каком-нибудь заводе. Тут тебя шуткой специально в грязь макнули. Народ себе такого не позволял. Если и смеялся, то по-доброму. Ты ж для него мечта.

— Что? — переспросил я машинально, очерчивая в уме круг, кому бы могло быть выгодно бить именно по моей репутации.

— Ну, да! Простой рабочий своим трудом и умом вышел в инженеры, да так, что сам товарищ Киров считает его своим другом. Дом, жена, дети, собственный лимузин, деньги, наконец! Любой чернорабочий спит и видит, чтоб его жизнь была такой же!

— Выходит, по-твоему, я и есть парадная витрина советского образа жизни?

— Наукообразно, но так, — подтвердила мою мысль Полина.

— И кто-то целенаправленно эту иллюзию пытается разрушить, по-твоему?

— Похоже на то...

— И ты думаешь на Исидора Любимова? — спросил я припоминая, что в вагон-салоне дружка наркома лёгкой промышленности имел двусмысленную беседу с некой молодой и весьма привлекательной особой.

— Нет, ну что ты? — Полина даже сделала отталкивающий жест руками, слегка отклонившись назад. — Наоборот. Мне кажется, дядя Исидор просто побаивается с тобой об этом напрямую говорить почему-то, вот и действует через меня.

— Чертовщина какая-то, тайны мадридского двора! — не выдержал я. — Кому это может быть выгодно, леший побери?

В это время мимо моего дома к лагерному двору проехал автозак, подумав, что это Косов никак не угомонится и снова хочет меня раскулачить, я заторопился.

— Вот так всегда, со мной даже и поговорить некогда, — с упрёком сказала Поля, — Хоть бы работу мне помог найти, родственников твоих просить уже неудобно!

— К себе на работу возьму! — бросил я хватая на ходу фуражку, — Приказ с разрешением привлекать вольнонаёмных подписан. Дам тебе химиков, будешь руководить. И никаких парторгов! Я здесь парторг!

Тревога оказалась ложной. Но моё присутствие всё же не оказалось лишним. Доставили первого "специалиста", вытребованного из лагеря под Владимиром по заявке нового технического отдела ПУ ГЭУ НКВД. Первая ласточка, впрочем, достаточно мне знакомая. Во всём чёрном, даже с чёрным "сидором", из кузова неуклюже выпрыгнул, едва удержав на ногах своё длинное тело не кто иной, как гражданин Дыренков. Его кипучая деятельность на ниве создания самых разнообразных бронеобъектов, которые будто специально были сделаны, чтоб доставлять как можно больше мучений собственным экипажам, закончилась уже довольно давно, в середине 34-го. Ещё до того, как "параллельная" система была распространена на все конструкторские коллективы. Видимо, как говорится, просто достал.

— На ловца и зверь! — не здороваясь, встретил я вновь прибывшего. — Узнаёшь?

— Узнаю, гражданин начальник, — удивительно, но от былого гонора не осталось и следа.

— Ты то мне как раз сейчас и нужен! Есть повод отличиться, если, конечно, желание такое присутствует. Присутствует ведь? — последний вопрос я задал с нажимом.

— Присутствует, гражданин начальник, — смиренно ответил ЗеКа, а я сделал себе зарубку, обязательно уточнить, в каких именно местах так ломают людей.

— И что, даже не спросишь, что делать надо? — даже удивился я, сказалась привычка и правило общаться в рабочей обстановке с инженерами, заключёнными или нет — безразлично, "на равных".

— Что делать надо, гражданин начальник? — как эхо отозвался Дыренков.

— Ты у нас опыт руководства коллективом имеешь, возглавишь группу, которую я планирую разместить аж в Сталинграде. Не Заполярье, курорт почти для тебя. А задача твоя будет состоять в том, чтоб моторизовать артиллерийский лафет гаубицы Б-4 или пушки Бр-2, без разницы. А то вручную её поворачивать удовольствие то ещё. Двигатели подходящие там же на тракторном заводе выпускают. С тебя, следовательно, трансмиссия. Одна передача вперёд, одна назад, механизм поворота. Без значительных переделок ходовой части лафета. Добавишь над тележками по ведущему колесу и всё. И, душевно тебя прошу, сделай всё так, чтоб пользоваться удобно было, а не так, как у тебя обычно выходит. Будет подарок наркому обороны, не подкачай.

— Не подкачаю, гражданин начальник...

— Уводите! — скомандовал я стоящему тут же конвоиру, разозлившись. Если Дыренков работать так же будет, как только что говорил, каши с ним не сваришь. Ни рыба, ни мясо. Впрочем, время покажет, может он ещё своего счастья не понял. А ведь раньше непременно бы, из принципа, разнёс мою идею в пух и прах и, хотя бы для себя самого, доказал бы, что превращать гаубицу в трактор и при этом продолжать таскать её трактором — глупость. И отгрохал бы самоходку размером с железнодорожный вагон, какие уже пытались на 174-м заводе делать. Вот только на вооружение почему-то до сих пор так и не приняли.

Эпизод 8.

Если день не задался, то это до утра. Поздно вечером, часов в десять, после того, как уже уложили детей и я уже подбирался к Поле, чтобы "исполнить свой супружеский долг", в сенях зазвонил телефон.

— Капитан Любимов, — подбежав к аппарату, пока он не перебудил малышню, раздражённо буркнул я в трубку.

— Ты зачем про сверхтяжёлые танки растрепал?! Через меня не получилось, так ты с другой стороны подход нашёл, да?!! Как тебе доверять теперь?!!! — бушевал на другом конце провода нарком ВМФ. В общем, у меня уже к этому времени оформились кое-какие догадки, а эта истерика стала всего лишь последней деталью более-менее сложившейся мозаики.

— Приезжай на наше место прямо сейчас, поговорим, — ответил я сухо.

— Да о чём нам теперь разговаривать?! Я к тебе как к брату, а ты?!! — негодованию Кожанова не было границ, и я подумал, что одними танками дело не ограничивалось.

— Видимо о том, что наши с тобой разговоры ни для кого не секрет, — после того, как я это сказал, на некоторое время на линии установилась тишина, а потом милый женский голос сообщил, что абонент повесил трубку. Ну, вот и хорошо. Быстро собравшись, несмотря на прямо высказанное недовольство жены, обманутой в ожиданиях, я вприпрыжку побежал в парк к машине. Как же, маршальский лимузин. Разве от такого отказываются, да ещё за полцены? Время позднее, темно, найти сейчас что-то интересное, лишнее в конструкции, нечего и думать, но, пока машина греется, хоть выскажусь от души.

— Берия, ишак горный, совсем берега потерял! Ерундой страдаешь, вместо того, чтоб государственной безопасностью заниматься! Да на кой чёрт ты такой озабоченный нужен, если на настоящей работе сосредоточиться не можешь?! Я тебя зачем в кресло наркома посадил?! Мои же начинания против меня же и использовать, вместо того, чтоб на пользу стране?! Ничего, я не жадный, я эту колымагу по винтику разберу, меня жаба не задушит, даже если с драной обивкой ездить буду! И если я здесь хоть одну проволочку найду, молись всем богам, или во что ты там веришь, в Маркса, Энгельса, я тебя заставлю ответить за нарушение запрета ЦК партии на мою разработку! — высказался я от души. Смысла в моём монологе не было никакого, разумнее было бы наоборот, помолчать, но в этот момент я не задумывался о рациональности. Хотелось выпустить пар.

Прогрев двигатель я утопил педаль газа в пол и понёсся по тёмной рабочей окраине, по полупустым из-за позднего часа городским улицам, без меры растрачивая выплеснутый в кровь адреналин К Кремлёвской набережной я примчался со стороны Таганки, резко остановился у обочины, вышел из машины и перешёл на другую сторону, к уже стоявшему там точно такому же "Туру". Оглядевшись по сторонам я не увидел вблизи ни машин, ни людей, но это ни о чём не говорило. Радио — штука такая, непосредственного присутствия на месте не требует.

Кожанов присоединился ко мне и мы, не сговариваясь, молча пошли в сторону Большого каменного моста. Отойдя шагов с полсотни от машин, Кожанов не выдержал.

— Говори, раз позвал.

— Давайте сначала вы, товарищ флагман флота первого ранга.

— Что ж так официально? — усмехнулся Кожанов, — Обиделся на меня что ли?

— Нет. Просто общаясь последние два дня доверительно с наркомами, все нервы себе истрепал. Держать дистанцию, выходит, полезно для здоровья, — отшутился я.

— Если так рассуждать, то я тебе сейчас вообще ничего рассказывать не должен, — не принял тона Иван Кузьмич. — Не твоего уровня это дело.

— Но влез я в него, или меня втянули, это уж как посмотреть, по уши. И разобраться без меня теперь будет не так уж и просто, — выдвинул я контраргумент.

— Ладно. Ради сохранения нашей с тобой дружбы, за которую мы только вчера с тобой пили, — сделал нарком жест доброй воли. — Сегодня вечером состоялось расширенное заседание ЦК по вопросу советско-французского военного союза. В частности обсуждались прошедшие манёвры, — сдержанно начал Кожанов, но вдруг взорвался. — Ворошилов, подлец, выкрутился! Представляешь, взял всю вину за срыв плана учений на себя! Проявил пролетарскую сознательность! Оказывается, наркомат обороны недооценил возможности РККА, которая показала на учениях значительно больше, чем первоначально рассчитывали! Это не он лопух, это армия у нас чересчур хорошая! Есть, конечно, над чем поработать, не всё идеально, но на то ведь и маневры, чтоб узкие места выявлять! Мне, прямо, неудобно даже стало с фильмами и фотографиями лезть. Это ж сущие мелочи по сравнению с удачной активной обороной в составе целой армии с последующим окружением превосходящего численно противника! Недостатки, благодаря курсу партии на новую систему подготовки командных кадров, несомненно, вскоре будут исправлены работой на местах и в наркомате обороны. Мало того, вот уж чего от маршала не ожидал, курс партии надо ужесточить и понижать регулярно не справляющихся с порученными обязанностями в должности и звании! СССР не настолько богатая страна, чтоб кормить негодных командиров! Это заодно и сузит влияние скрытых противников генерального курса. В мой огород каменюка огромный, чтоб ты понял. У меня-то этим курсом на флоте даже и не пахнет, сам знаешь! Нет у меня второго комплекта штурманов, механиков, артиллеристов, чтоб их тасовать туда-сюда. Ворошилову что, отменил, временно, сборы в территориальных дивизиях из-за отсутствия командиров и всё. И, конечно, без героев у нас никак! Надо же и положительные моменты показать! Отличившихся наградить! Рокоссовского, вчерашнего комдива, в награду аж на Дальний Восток, командовать ОКДВА, предложил сослать, чтоб Будённому глаза не мозолить. ЦК утвердил. Апанасенко, конармейца, на Белорусский округ подняли, а на его корпус — Жукова. Ага, того самого про которого я тебе рассказывал. Правда, при всём при этом не понятно, как так получилось, что большинство "не справившихся" старших командиров, он уже и список зачитал, как раз из штабов "победителей". Но это всё ерунда по сравнению с тем, что потом было. Берия видно с Ворошиловым сговорились заранее и вдвоём на меня насели. Первый захотел себе флотскую контрразведку, а второй наоборот — разведотдел штаба флота. Всё под предлогом концентрации усилий. Еле отбился, упирая на специфику. Правда, позиция товарища Сталина помогла, это их притормозило. Берия вообще последнее время перед Сталиным так и вьётся, выслужиться норовит, ему даже намёка хватило. А вот Ворошилов не угомонился, речные флотилии захотел. Ты оказался прав. Только мотивировал он своё желание теми самыми сверхтяжёлыми танками, неуязвимыми для любой полевой артиллерии, про которые ты мне только вчера ночью рассказывал. Дескать, с опорой на меридиональные речные транспортные артерии малыми силами сорвём любое вторжение из Европы. Не хуже, а то и лучше, чем французы своей линией Мажино. А под этим соусом и речные дальнобойные пушки заодно прикарманить пожелал. Я ему про береговую оборону, а он мне в ответ, что и береговую оборону, заодно с морской пехотой тоже было бы неплохо передать в НКО. А морякам пусть корабли остаются, пусть на них, наконец, внимание обратят, а то республиканцев и поддержать ничем нельзя. В общем, чуть до крика не дошло. ЦК оставил всё как есть до тех пор, пока в настоящем деле не покажем, кто чего стоит. И такая постановка вопроса меня нисколько не радует! А что у тебя?

— До высоких сфер мне, конечно, далеко, — признал я, удивляясь в душе тому, что маршал Ворошилов разыграл себе на пользу как раз те карты, которые я считал своими козырями, — Но и с моего шестка кое-что видно. Скажем так, предполагаю, что Берия и Ворошилов нашли друг друга на почве нелюбви к Военно-Морскому флоту СССР и ко мне в частности. Нарком внутренних дел, зная о роли контрразведки ВМФ в судьбе всевозможных антисоветских заговоров, явно настроен прибрать её к рукам, расширив своё влияние на ЦК, а заодно и устранить конкурента. Наркому обороны нужно примерно тоже самое, но на других направлениях, поскольку он сам от бериевских особых отделов полностью зависит. Доложить о делах в армии ведь можно по-разному. Можно сказать, что нарком обороны армию распустил. А можно указать на совместные с Ворошиловым успехи в ликвидации наследия заговорщиков, разложивших РККА. Таким образом, Берия в этом тандеме играет ведущую роль, но предпочитает оставаться в тени, предоставив Ворошилову собирать все синяки и шишки. При этом он использует любую возможность как можно сильнее столкнуть вас товарищ флагман флота первого ранга и наркома обороны лбами. Да побольнее. И использует для этого меня, попутно сводя старые счёты. Ведь именно Берия, получив, видимо, информацию о ходе маневров, внезапно посылает меня на разбор и выставляет так, что интересный разговор с Ворошиловым становится попросту неизбежным. О моих особых отношениях с наркомом ВМФ, наверное, даже пионеры уже в курсе. Мог Берия предположить, что уеду я из Минска в вашем салон-вагоне? Мог! И, вероятно, подготовился заранее. Эта Лена давно у вас служит?

— Лена? Какая Лена? — Кожанов, слушая меня, задумался о чём то своём и не сразу понял вопроса.

— Леночка. Лейтенант флота и комендант колёсного дворца.

— Я её с детства знаю и родителей её тоже. Знал раньше, — поправился Иван Кузьмич, — Она мне как дочь родная. А почему ты спрашиваешь?

— Не хочу задевать отцовские чувства, но дочурка твоя очень настырно напрашивалась поболтать со мной наедине и до самого утра! — вспылил я. — Это, по-твоему, нормально?!

— Ну, позволила себе лишнего девчонка, что ж так переживать? Она со всеми, кто ей по душе, себя непосредственно ведёт. Драть надо бы, да рука не поднимается. Ничего, замуж выйдет, остепенится.

— У неё что, и жених уже есть? — спросил я наугад.

— Да, ходит тут один лейтенант из твоего ведомства...

— Знаешь, наивности людей, порой, просто поражаюсь! — сказав это, я даже остановился от избытка чувств.

— Ты думаешь? — всё ещё недоверчиво спросил нарком, но уже было понятно, что розовые очки начинают сползать на нос.

— Слушай, нарком, может Берия прав и контрразведка тебе не нужна? Я понимаю, у всех свои слабости, но твои-то особисты куда смотрят?

— Куда надо, туда и смотрят! — окрысился Кожанов. — Я за своими, за всеми подряд, не шпионю! Мне настоящих врагов советской власти хватает!

— А помнишь, я тебе говорил, что Лаврентий Павлович прослушки не простит? С него взятки гладки, не он первый начал.

— Когда это было то? И потом, там всё работало, пока Берия ежовское барахло из кабинета не выкинул. Ему по наследству просто досталось. А целенаправленно против Лаврентия никто не копал. А здесь получается, что он именно под меня роет!

Возмущение Кожанова было настолько искренним и глубоким, что я начал переживать за судьбу своего ставленника на посту наркома НКВД.

— Ты, Иван Кузьмич, только не горячись, — попытался я снизить накал страстей. — Два народных комиссара разом тебе не по зубам. С одним бы справиться. А с Берией надо установить вооружённый нейтралитет. Чтоб понял, что подкопы провалами чреваты. Сейчас возьмёшь мою машину и уедешь на ней. Молча. Подозреваю, что "заряжена". Пусть твои спецы её по винтику перетряхнут и всё задокументируют. Обязательно с фотографиями. И отпечатки пальцев тоже пусть снимут. Любые следы, всё по полной программе. Ты ведь запрет на мою разработку помнишь? Тут даже намекать никому ничего не надо, пусть Берия знает, что этот вороной в твоей конюшне побывал и с ним там работали. И свою машину, кстати, проверь. Если, паче чаяния, ничего не найдут, тогда уж с Леночкой надо без шума поработать, но под протокол. Чтоб неповадно было за всеми подряд без повода слежку устраивать. Этак и товарища Сталина скоро прослушивать будут. Впрочем, не мне тебя учить. Будет на Лаврентия компромат — поостережётся с тобой связываться, да и меня в покое оставит.

Вдоль реки с запада подул холодный, сырой, уже по-настоящему октябрьский ветер и Кожанов, подняв воротник, развернулся в обратную сторону, двинувшись в сторону машин.

— Что-то ты сильно за своего наркома переживаешь, — язвительно заметил он. — И хочется, и колется? Сам же посодействовал, чтоб именно его назначили, а ладите между собой, как кошка с собакой. Это странно, тебе не кажется? Логики твоей не понимаю.

— Просто я уверен, что Берия лучший из всех возможных кандидатур, хоть он меня и на дух не переносит и я готов, ради дела, терпеть личные неудобства. Вот и всё.

— Он тебя просто сожрать хочет, а ты это всего лишь личными неудобствами называешь, — буркнул Кожанов.

— Лаврентий Павлович, наверное, решил, что товарища Любимова будут беречь, пока от меня какие-либо эпохальные проекты зависят. Сейчас же, когда я всё то, что на контроле ЦК было, завершил и перепоручил в другие руки, моё положение стало не таким прочным, можно попробовать потихоньку раскачать. Ничего, есть у меня заначка, с дизелями закончил, новую ниву пахать буду.

— Расскажешь?

— Всему своё время, пока это большой секрет. Лично от меня там мало что зависит, не хочу, чтобы направление досталось кому-то другому.

— Вот даже как? А если тебя, раз твоё личное участие не обязательно, на полпути подвинут? — высказал своё опасение Кожанов.

— Чтобы такого не случилось, надо правильно всё обставить. Ничего не поделаешь, придётся полностью нарушить всякую субординацию и обращаться на самый верх напрямую. Есть один товарищ, которому я уже дважды серьёзные услуги оказывал, ты понимаешь, о ком я.

— Раз так, то может через этого товарища и мои проблемы можно решить? — даже в темноте мне показалось, что глаза у Кожанова загорелись надеждой.

— Зависит от сути, — ответил я уклончиво.

— Да что там... Скоро это, так или иначе, всё равно всем будет известно. Думаю, политинформацию тебе проводить не надо, знаешь, что в Испании происходит?

Да, что происходит на Пиренеях, я знал. И чем всё должно закончиться тоже.

— Республиканцы без нашей прямой помощи не выживут, это факт. Полстраны уже потеряли, — стал рассказывать неизвестные мне подробности нарком ВМФ. — Фашисты имеют единое командование, армейский офицерский корпус на их стороне почти полностью, их поддерживают в обход договора о нейтралитете Италия и Германия, посылая помощь всех видов через Португалию. Да и население, по правде говоря, в большинстве своём за националистов. Просто последние выборы были назначены на сезон полевых работ и многие крестьяне не смогли проголосовать, левые победили за счёт городского населения. Думаю, дата выборов была специально с таким расчётом назначена, иначе, как и во все прошлые годы, опять националисты набрали бы большинство голосов. Единства нет, разных левых партий до черта и общее командование, считай, отсутствует. Оружия нет, закупленное топливо американские нефтяные компании перенаправили фашистам, даже продовольствия не хватает. Боюсь, что счёт времени правления республиканского правительства идёт даже не на месяцы, а на недели. СССР не может согласиться с таким развитием событий. Получается, у наших потенциальных союзников французов в тылу будет в случае большой европейской войны ещё один противник. Мы пока соблюдаем договор о нейтралитете, чтоб там буржуазные газетёнки не писали, но на днях должны отказаться. Какой смысл, если немцы и итальянцы через португальские порты поставляют мятежникам не только оружие и снаряжение, но и войска свои отправляют? Встаёт вопрос о размере и характере помощи, которую мы можем оказать Республике. И вот тут начинается то самое "реальное дело". Ворошилов на сегодняшнем заседании выступил за то, чтобы прямо отправить войска и навести революционный порядок. Понимаешь, в какую ситуацию я попал? Если наша армия в Испании победит, то Ворошилов — герой. А если Гитлер и Муссолини пойдут на прямой военный конфликт и перекроют пути снабжения нашим экспедиционным силам, что неминуемо приведёт к поражению, то все шишки достанутся мне! А что, спрашивается, я могу флотам Германии и Италии противопоставить? Как транспорты защищать? У меня, считай, только "Фрунзе" и "Ворошилов" там могут действовать, которые ещё толком экипажами не освоены. Чтоб ты понял, у немецких карманных линкоров вес снаряда 300 килограммов по разведданным. То есть на дальности свыше 150 кабельтовых эта троица превосходит по весу залпа "Фрунзе" вдвое. А на меньшей дальности почти в полтора раза. И скорострельность у немцев наверняка выше, установки новые. Про итальянцев я и вовсе молчу. Вот так. А отказать испанцам в помощи нельзя, сам понимаешь. Авторитет Коминтерна на кону. Если б, конечно, французы с нами договор подписали о военном союзе, тогда другое дело. Только этим и отбиваюсь.

ЦК думает, как поступить и было бы неплохо, чтоб кто-нибудь, чьё слово достаточно весит, выступил бы на моей стороне.

— Не думал, что нарком обороны может решиться на такую авантюру, — признался я откровенно.

— Он и не решался, пока я ему на маневрах не показал, кто чего стоит, — буркнул в ответ Кожанов.

— Что ж, сделаю, что могу, но сам понимаешь, результата не гарантирую.

— И на том спасибо. Вот мы и дошли, — остановился около своей машины нарком ВМФ. — Садись, мой водитель тебя домой отвезёт. А я в штаб операции планировать, чтоб не с пустыми руками послезавтра на совещание идти.

Эпизод 9.

Легко ли попасть на приём ко второму лицу в государстве рабочих и крестьян обычному советскому человеку? Понятно, что если это нужно тому самому лицу, то проблем нет. А вот в обратном порядке... Новый нарком внутренних дел работу свою знает туго, закрутил гайки так, что в Кремль даже мышь без соответствующего разрешения не проскочит. Затем, в общем-то, я его к должности в своё время и подталкивал. Зато теперь, чтобы пообщаться с Кировым, необходимо письменно обратиться в секретариат ЦК, и при этом, кратко изложить суть вопроса. Так, выяснив порядок, я с самого начала попал в тупик. Не писать же мне, что какой-то капитан Любимов вздумал влезть во внешнюю политику СССР или решил создать оружие на новых физических принципах, полностью переворачивающее представление о войне? Конечно, написать можно и такое, бумага всё стерпит. Только пошлют с той бумагой, в лучшем случае, в наркомат обороны, а не к Сергею Мироновичу. Помучив голову, я не нашёл ничего лучшего, как написать "по личному вопросу". При сдаче документа меня попросили указать почтовый адрес, чтобы выслать мне ответ с датой и временем назначенной встречи так же в письменном виде.

Винить тут некого, но ясно, что в ближайшие дни, до заседания ЦК по испанскому вопросу, я ко второму секретарю на приём не попаду. И ближайшим высокопоставленным чиновником, через которого я как-то могу повлиять на ситуацию, по иронии судьбы, является всё тот же горячо меня любящий маршал Ворошилов, ждущий меня с докладом 30-го сентября. Только я уселся вечером 28-го составлять хитрый план, как бы подтолкнуть наркома обороны к мысли, что ввязываться по уши в испанские события не стоит, как заявился военпред ЗИЛа полковник Бойко и подбросил дополнительную информацию для размышлений, совсем меня не обрадовавшую.

Бравый танкист вдруг решил скоропостижно жениться. Поначалу, только придя на завод, обожжённый одноногий калека совсем не пользовался популярностью у женщин. Потом, по мере того, как авторитет, карьера и материальное благосостояние военпреда пошли в гору, появились охотницы, но тут уж сам Бойко перешёл на личном фронте к стратегической обороне, приглядываясь к претенденткам. Никто ничего о личных симпатиях полковника сказать не мог, невесты, даже просто подруги у него не было. Ничто не предвещало, а тут на тебе! Поставил перед фактом. Регистрация 29-го, то есть завтра и мне надлежит быть там свидетелем, совмещая эту почётную обязанность с работой фотографа.

— Поздравляю однозначно, но ты мог хоть немного пораньше предупредить?! — возмутился я такой спешке. — Твоя свадьба, если честно, сейчас совсем некстати. Отложить никак нельзя?

— Нельзя! — отрезал Бойко, — Другого случая не будет!

— Эк тебя припекло, — усмехнулся я поняв слова полковника по-своему. — И кто же она, такая вся непостоянная?

— Что ты имеешь в виду? — не понял меня танкист.

— Спрашиваю, что за красавица голову тебе вдруг настолько вскружила, что крутит тобою как хочет? Пойду за муж, не пойду, или пойду, но только прямо сейчас, пока не передумала? Правильно я тебя понимаю?

— Нет! Всё ты неправильно понимаешь! Оля тихая и скромная девушка, мастерица, на расточке плунжерных пар работает. Золотые руки и глаз — алмаз. И любит меня по-настоящему. И я её, — разоткровенничался Бойко. — Просто я на войну ухожу, а она меня без свадьбы отпускать не хочет.

Последнее, что сказал военпред, настолько меня шокировало, что все его амурные приключения сразу же вылетели у меня из головы.

— Постой, на какую такую войну? Ты же инвалид!

— Я хоть и калека, но действующий командир Красной Армии! — вспылил Бойко. — И не надо меня недооценивать! Я в танке любому фору дам, хоть за механика, хоть за наводчика, хоть за командира! Штабные бюрократы меня в строй не пускают, но добровольцем в Испанию мне никто поехать запретить не может! Я им всем покажу, чего стоит полковник Бойко!

— А как же завод? — забеспокоился я. — Пока ты был военпредом, у меня хоть за ЗИЛ душа была спокойна, что не пойдёт дефектная, недоукомплектованная техника в войска! Кто вместо тебя-то будет?!

— Пришлют кого-нибудь, невелика беда, — отмахнулся танкист. — Некоторые рады-радёшеньки будут вдали от всей этой катавасией с курсами переподготовки на тёплом месте отсидеться. Тон я задал, а гонять Рожкова в хвост и гриву будут не меньше моего, лишь бы обратно в строй не попёрли.

Из сказанного я сделал для себя вывод, что в данный конкретный момент полковнику на завод, вернее, на продукцию, которую он выдаёт, просто плевать.

— Вижу, ты для себя уже всё решил...

— Точно! — утвердительно кивнул Бойко. — И не только я. Рапорт мой принят, подписан и даже приказ о моём новом назначении командиром добровольческого танкового батальона уже у меня на руках. Выезжаю в Одессу вечером 30-го. А там, дней десять на получение техники, сколачивание, погрузку, ещё недельку на переход и Гренада, Гренада, Гренада моя!

— Раз такое дело, то ищи себе другого дружка на свадьбу, — отрезал я, разом испортив настроение военпреду. — Участвовать в бессмысленном умножении числа русских вдов я не собираюсь! Если уж вздумал голову сложить за тридевять земель, вместо того, чтобы свою защищать, так хоть жизнь хорошей девчонке не ломай. Она, может, кого себе ещё найдёт, детей родит.

— Вот, значит, как. Думал, есть у меня друг, такой же "погорелец", как и я. Пусть и не танкист, но тоже под бронёй воевал, понимает меня. И вдруг такая вот нестыковочка! — грустно улыбнулся Бойко и перешёл к уговорам. — Пойми же ты, что другого шанса у меня нет! Мне и так уже с каждым часом всё сложнее и сложнее пробивать в наркомате абсолютно необходимые вещи. Уже намекают, что я в разряд теоретиков перешёл со своими выдумками, а мой боевой опыт — времена царя Гороха. Если сейчас всем кабинетным деятелям нос не утру, совсем с моим мнением считаться перестанут. Вот намну холку испанским фашистам, вернусь, можно и с новыми силами за работу. А хоронить нас, добровольцев, раньше времени не надо. Сами кого угодно похороним. Личный состав батальона набран целиком из отслуживших срочную и увольняющихся со службы этой осенью. Не желторотики должны быть, знают, как с танком управляться. Техника, правда, не далеко не фонтан, старые 26-е ленинградского выпуска. Для них, в отличие от московских, на которые автомобильные агрегаты идут, запчастей почти нет и часть машин разбирать приходится, чтоб остальные на ходу были. Видимо, в наркомате решили, что пусть они делу послужат, пока их окончательно не "укатали". В общем, как в 32-м году в Грузии. Да мне не впервой, обвешаю машины железом так, что из корпусной пушки не прошибёшь.. Ну как, посодействуешь или выкаблучиваться будешь, гуманист?

Выслушав полковника и решив, что всё равно уже ничего не поделаешь, я молча кивнул, соглашаясь, но потом всё-таки не сдержался и добавил.

— Только пообещай мне, что всегда будешь в голове держать, что главная твоя задача — вернуться. И ребят своих вернуть. Шут с ней, с Испанией, нам она как пятое колесо в телеге. Ни одна страна мира, кроме СССР, не стоит того, чтобы за неё умирали наши бойцы.

— Обещаю, приложу все усилия. Только настроение мне твоё похоронное не очень-то нравится. Серость осенняя на тебя что ли действует? — попытался пошутить танкист.

— Во многих знаниях, брат, многие печали. Испанию вам у националистов не отбить.

— Ну, это мы ещё посмотрим!

— Посмотришь, приедешь, расскажешь, — не стал я разворачивать бесполезный спор. — Как свадьбу то планируешь? Всё ведь так внезапно.

— Ерунда! Парторг ЗИЛа и лично сам директор Рожков всё устроят. На радостях, что наконец-то от меня избавятся! Ты, главное, к началу обеденного перерыва к правлению подъезжай, поедем расписываться. А гулять будем уже вечером, в заводской столовой.

Сказано — сделано. Так и женился танкист без отрыва от производства. На улице тем дождливым сентябрьским вечером погода стояла премерзкая, зато за свадебными столами было куда как тепло и весело. У меня вообще создалось впечатление ложного дежавю, будто я очутился на съёмочной площадке фильма "Трактористы" с Крючковым в главной роли. Всё один в один — длинные ряды столов за которыми разместились всё руководство, партактив ЗИЛа и просто уважаемые люди завода, убранство зала в "политических" мотивах, где лозунги перемежались с напутствиями молодым, тосты, которые легко могли бы быть произнесены как речи на каком-нибудь митинге, но с незабвенным "Горько!" вместо здравиц ВКП(б) в целом и отдельным товарищам в частности. Пожелания семейного счастья чередовались с наставлениями молодому крепче бить мятежников в Испании. В такой обстановке, забодай тебя комар, удержаться и не спеть "Гремя огнём..." было попросту невозможно. Да я, откровенно говоря, не особо-то и сопротивлялся этому желанию, всколыхнувшему воспоминания о моём детстве. Получилось так себе, но всё компенсировало то, что гости, подхватив на лету, энергично поддержали. Потом было много других песен и танцев, весёлых и не очень, в общем, праздник удался. Заодно, глядя на окружающих меня людей, в большинстве своём вышедшим наверх по деловым качествам, слушая их речи, я пришёл к неожиданному и в меру рискованному плану, как заставить высшее руководство прислушаться к моему мнению.

Эпизод 10.

Подавив хулиганское желание проверить байку про "Иванова" и отправить телеграмму товарищу Сталину, я завёл свой старенький "Газик" и отправился на доклад к наркому обороны, стараясь не испачкать машину, добираясь по раскисшей под осенними дождями грунтовке до городских улиц. Время мне было назначено заранее и я не особенно торопился, в который уже раз обдумывая то, что намеревался сделать. Решиться было, прямо скажу, трудно. Вроде, рассуждая рационально, должно было получиться, но в том то и дело, что обычные человеческие эмоции в данном случае играли очень большую роль. Даже выйдя из машины, прежде чем войти в наркомат, я вдруг почувствовал непреодолимое желание подбросить монетку, чтоб иметь для себя самого хоть какое-то призрачное оправдание собственной нерешительности, но удержался. Сам виноват в том, что этот мир зависит от моих действий, поэтому и идти у событий на поводу права не имею. А храбрость, говорят, города берёт.

Маршал Ворошилов принял меня благожелательно, правда, выделил на доклад всего пять минут, сославшись на занятость. В этих обстоятельствах я не стал рассусоливать, оговорившись, что у меня всё по прежнему, за исключением двух новостей, вывалил их на наркома. Первая новость была хорошей. Моё начинание с модернизацией лафетов тяжёлых орудий для обеспечения быстрой смены направления стрельбы нарком поддержал и даже пообещал дать приказ ГАУ оказать мне содействие, выделить лафет без качающейся части орудия. Углубляться в детали, зачем это нужно, не потребовалось, достаточно было сказать, что шансы сухопутной артиллерии и морских пушек на понтонах в контрбатарейной борьбе уравняются. А о том, каким образом я собираюсь достичь результата, я умолчал, опасаясь, как бы меня не обскакали по тому же маршруту, поручив работу кому-нибудь другому.

— Вот! Можешь ведь! — от избытка чувств Клим Ефремович даже взмахнул руками. — Выходит, надо тебя прорабатывать почаще, чтоб толк был, чтоб ты дурью не маялся. А то всё флот да флот!

— И последнее, товарищ маршал, — прервал я излияния наркома, — к технике это отношения не имеет. До меня дошли сведения, что СССР нелегально поставляет оружие Испанской республике и отправляет на войну добровольцев. Я как раз тут с одним беседовал. Отчисления мне за серийную продукцию в сентябре также резко выросли. Уж не миномёты ли вы вдруг стали выпускать в огромных количествах?

— За мошну свою беспокоишься, пинкертон? — настроение собеседника испортилось прямо на глазах и в голосе послышались язвительные нотки. — Не бойся, всё, что заслужил, ты получишь, ты уж мне поверь.

В этом двусмысленном заявлении мне явно послышалась угроза, но я всё же сказал именно то, что собирался.

— Некоторые считают меня неформальным лидером "новой оппозиции". Раз так, то я намерен возглавить её официально и подвергнуть критике на ближайшем съезде неотроцкистский курс руководства партии в испанском вопросе и отход от принципа построения социализма в отдельно взятой стране.

— Чтоооо?!! — глаза маршала округлились, а рот так и остался открытым.

— Намерен возглавить "новую... — стал я спокойно повторять свои слова.

— Дежурный!!! — мне почудилось, что от крика маршала лопнут стёкла, а бухнувший по казавшемуся массивным столу кулак заставил все предметы на нём подскочить. — Капитана Любимова из приёмной не выпускать!! — материализовавшийся в дверях полковник от рёва наркома невольно вытянулся по стойке "смирно", — До моего особого распоряжения! И караул к нему приставь, чтоб не сбежал!!!

— Товарищ капитан, сдайте оружие, — запинаясь от волнения приказал мне полковник.

— Не вижу к тому никаких законных оснований, — возразил я, особо выделив голосом слово "законных".

— Шут с ним! — прервал повисшую на пару секунд напряжённую тишину Ворошилов. — Попытается сбежать, пристрелите!

Не дав повода себя уговаривать, я сам вышел из кабинета и сел на стул у стены. Пока всё шло как надо. Спустя две минуты в помещение вбежали пара бойцов, вооружённых винтовками Мосина с примкнутыми штыками, возглавляемые старлеем и перекрыли выход. Всё это время полковник не на шутку переживал, но с прибытием караула чуть расслабился, сев, наконец, за стол, на своё законное место. Конечно, никуда сбегать я и не собирался, но чисто теоретически мне был занятен вопрос, как, в случае чего, они собираются останавливать меня столь неудобным в помещении оружием и я из любви к прекрасному и от безделья стал прокручивать в уме варианты побега, плотоядно поглядывая на бойцов. Спокойствия ситуации это не добавило и почти час, пока в приёмную наркома обороны не вошёл Берия в сопровождении четырёх "волкодавов", караул находился "в тонусе".

— Приказываю сдать оружие! — не здороваясь, без предисловий, приказал нарком внутренних дел, уставившись на меня ледяным, змеиным, взглядом сквозь стёкла очков. Не говоря ни слова в ответ, осторожно, стараясь не делать резких движений, то, что пришедшие "на взводе" просто бросалось в глаза, я расстегнул портупею и отдал ближайшему чекисту прямо "в сборе", с мечом в ножнах, взятым с собой ради парадного вида, да с ТТ в кобуре. Остался у меня от всего "выходного костюма" только орден на гимнастёрке.

— Доложите маршалу Ворошилову о нашем прибытии, — убедившись, что от меня непосредственной угрозы больше не исходит, обернулся Берия к дежурному.

— Я уже готов, — в ту же секунду дверь открылась, нарком обороны вышел одетым, в шинели, — едем.

Плотной группой мы спустились вниз и вышли из здания НКО на улицу, где нас поджидали три "персональных" ЗИЛовских лимузина. Понятно, два маршальских и один замаскированный автозак для меня. Похвалив мысленно автостроителей за смекалку, а именно за удачное применение бракованных бронестёкол, пропускающих достаточно света, но сквозь которые решительно ничего было невозможно разглядеть, я отметил про себя, что двинулись мы, судя по первому повороту, совсем не в сторону Кремля и это меня довольно таки сильно насторожило. Впрочем, время шло, машины неслись по прямой, ровной дороге с приличной, судя по шуму мотора, скоростью. Если бы конечной целью была бы какая-нибудь известная мне тюрьма, то нам бы пришлось покрутиться, оттормаживаясь на поворотах, да и для "Тура" до Лубянки вообще не расстояние, две минуты. Через четверть часа кортеж, сбавив ход и немного покрутившись, остановился. Дверь открылась и внутрь заглянул незнакомый НКВД-шник, не из тех, что забирали меня из приёмной Ворошилова, вооружённый ППШ. Что это было за место, я сразу не понял, так как всё пространство за спиной бойца заслонял зелёный дощатый забор. Убедившись, что я внутри один, чекист хлопнул дверью и машина тронулась, пройдя ещё немного, пошла по кругу и остановилась. Пять минут спустя мне, наконец, было позволено выйти на белый свет.

— Ну, здравствуй, капитан Любимов, — поприветствовал меня Власик собственной персоной с крыльца сталинской дачи. — Опять набедокурил?

— Здравия желаю, — буркнул я в ответ, несмотря на то, что, кажется, начальник личной охраны "Самого" был мне искренне рад.

— Проходи, раздевайся, тебя уже ждут, — пропустил он меня мимо, по привычке поворачиваясь так, чтоб и объект из поля зрения не терять, и правое плечо держать подальше. — И сырость внутрь не тащи, ноги вытирай!

Великий телохранитель всея Руси проводил меня до дверей столовой и, жестом пригласив войти внутрь, сам остался снаружи. В большой комнате ярко горел свет, казалось, отражавшийся от белоснежной скатерти стоящего поперёк пути длинного стола, за которым, как за барьером, сидели четверо. Сталин, Киров, Ворошилов и Берия. Узкий круг. Хотя, пожалуй, Лаврентий сейчас здесь присутствует исключительно благодаря моей персоне. Ну, вот. Хотел достучаться до небес и достукался — промелькнуло в голове. Чтоб подавить нарастающее волнение я, даже ещё не остановившись, брякнул, лишь бы захватить инициативу.

— Здравствуйте товарищи!

— Здравствуйте, товарищ Любимов, — Сталин едва заметно поморщился. — Незачем так кричать. Садитесь. Изложите свою позицию.

Я отодвинул один из стульев и сел напротив, точно посередине четвёрки так, что Сталин и Ворошилов оказались от меня по левую руку, а Киров и Берия по правую. Переходить к злободневным вопросам сразу я и не думал, прежде надо было хоть немного подстраховаться, а заодно и поставить в неудобное положение наркома обороны.

— Считаю, товарищи, что начинать работы в направлении создания ядерного оружия и атомных энергетических установок надо немедленно.

Сказанное мной настолько не соответствовало ожиданиям собравшихся, что Киров не удержался, подался вперёд и посмотрел вдоль стола на маршала-кавалериста. Клим Ефремович спал с лица и растерянно пожал плечами, одновременно отрицательно мотая головой, не в силах что-то сказать. Берия изобразил из себя предмет интерьера, замер, будто статуя, глядя на противоположную стену прямо перед собой. И только Сталин не растерялся и отреагировал правильно, не показав, что что-то пошло не так.

— Продолжайте, товарищ Любимов, — сказал он глухо, прерывая взятую мной паузу.

— Человечество, товарищи, вплотную подошло к следующей ступени в своей истории после эры огня. До сих пор мы могли получать энергию за счёт химических и, отчасти, механических процессов, теперь же люди открывают атомные превращения. И эта ступень качественно выше прежней. Уже первые боеприпасы, которые можно сравнить с угольками, подобранными древними людьми на месте природного пожара, при весе три-пять тонн, будут иметь мощность в пятнадцать-двадцать килотонн в тротиловом эквиваленте. Это значит, что одной единственной бомбы достаточно для разрушения города среднего размера. Причём, территория, заражённая радиоактивными элементами, ещё долго потом будет непригодной для жизни людей. Уже первые атомные энергетические установки позволят вырабатывать электроэнергию в течении нескольких лет из сотен килограмм топлива в объёмах обычных ТЭС, которые пожирают тысячи и десятки тысяч тонн топлива. Первые подводные лодки с атомными энергетическими установками смогут совершать кругосветные плавания, не всплывая на поверхность. Несомненно, государство, которое опередит других в освоении атомных технологий, первым создаст атомные бомбы, обеспечит себе абсолютную безопасность. Любой агрессор будет поставлен перед перспективой тотального уничтожения, — здесь я остановился, чтобы перевести дух, но Сталин сбил меня, задав один простой вопрос.

— Товарищ Любимов, на чём основаны эти ваши утверждения?

— Я слежу за публикациями в научных журналах, товарищ Сталин, — ответил я осторожно.

— Значит, вам известно, что на сессии Академии наук СССР руководство ЛФТИ подвергли критике за атомные исследования, как не имеющие практической перспективы? — Иосиф Виссарионович тут удивил широтой взглядов и осведомлённостью не только меня, но и своих соратников, которые и слов таких-то, видимо, прежде не слышали.

— Это ошибка, которая может нам очень дорого обойтись, товарищ Сталин, — ответил я твёрдо.

— И всё же, на чём конкретном основаны ваши утверждения? — продолжал наседать отец народов.

— Товарищ Сталин, в настоящий момент я не могу подтвердить свои слова какими-то материальными доказательствами, — пришлось мне признать очевидный факт, — но уверен, всё будет именно так, как я излагаю.

Вообще, разговор пошёл совсем не так, как я изначально планировал. Сказался стереотип человека, родившегося в атомном веке, где исключительная ценность ядерных технологий никогда не ставилась под сомнение. Я и представить себе не мог, что мои визави потребуют каких-то доказательств этому и теперь оказался в совершенно идиотском положении.

— Капитан Любимов, вы отдаёте себе отчёт, что докладываете двум первым секретарям ВКП(Б) и двум наркомам важнейших наркоматов? — Берия почувствовал, когда будет уместно вставить свои "пять копеек", чтобы выгодно выглядеть в создавшейся ситуации и задал риторический вопрос.

— Это ни в какие ворота не лезет! Он устроил провокацию, явно политическую провокацию, и рассказывает нам здесь о каких-то килотоннах! — принял эстафету Ворошилов. — Мы бросили всю работу, собрались, чтоб сказки послушать?! Мы не французы вам какие-то, товарищ Любимов! Нас на испуг не возьмёшь! Я на поруки его взял, а он такие вещи творит...

— Да подожди ты, Клим, с выводами! — перебил наркома Киров, — Разобраться надо...

— Чего уж там, товарищ Киров, — слова маршала расстроили меня до глубины души, — и так всё понятно. Мошенником меня считаете... Видимо, делами своими заслужил, понимаю. Знаете, однажды французская академия наук заключила, что камни с неба падать не могут. Время, не слишком большое, всего лет десять, рассудит кто прав в атомном вопросе. Но будет уже слишком поздно и придётся в авральном порядке навёрстывать упущенное, тратя много больше, чем при плановой работе. Расходы на этот проект и так видятся исключительными. Фактически, с нуля надо создать абсолютно новую отрасль промышленности. И нам очень повезёт, если мы не будем терять свои города под ядерными бомбами.

— Товарищ Любимов, а почему вы не займётесь этой работой обычным порядком? — Сталин расслабленно положил ладони на стол перед собой. — Почему не откроете кредит? Вы так уверены в успехе, что вам нечего опасаться, что государство вам его спишет. Зачем надо отрывать руководителей партии и правительства от серьёзной работы?

— Затем, товарищ Сталин, — мне стало казаться, что разговор пошёл по кругу и я начал раздражаться. — затем, что частной инициативой здесь ничего не решить. Затем, что вопрос не решается "по частям". Нельзя разведать урановые месторождения и уже на этом этапе получить практическую выгоду, оправдывающую расходы. Нельзя разработать технологию добычи урана и его обогащения и остановиться на этом. И так во всём. Вплоть до конструкции энергетического реактора и бомбы. Вопрос решается только в целом, требует огромных вложений времени, труда и материальных средств, работы специалистов разного профиля. А окупаться затраты начнут лет через тридцать, когда, может, уже ни меня и ни вас не будет. Легко представить такую ситуацию, что, беря кредиты под атомный проект, я, двигая дело в одиночку, буду только тратить, а выгоду получат уже наши дети. Масштабы дела и личности отдельного человека несопоставимы.

— И вы хотите, чтобы партия взяла всё это на себя? — задал очевидный вопрос Берия. — А вы будете только бесконтрольно тратить и оценить эффективность затрат в обозримой перспективе невозможно? Я правильно вас, товарищ капитан, понял?

— Мне не доверяете, возьмитесь и сделайте сами! Поручите другому человеку. Курчатову например. Так будет даже лучше. Бомбу уже лет через десять создать можно и она одна уже всё оправдает, хоть и не принесёт никакой прибыли! Как ввязываться в войны на другом конце Европы, так партии ни средств, ни людей не жаль! — я взбесился и ляпнул лишнее. До сих пор, я мог отыграть назад, слово Ворошилова против моего, но теперь все мосты были сожжены. Мне показалось, что слышу, как в установившейся мёртвой тишине, сам по себе, почему-то мелодично звенит графин на серебряном подносе, а стаканы на столе вторят ему более тонким голосом.

— Вот! Что я говорил! — маршал, облегчённо улыбаясь, что в данной ситуации выглядело глуповато, показал в мою сторону обеими руками.

— Поясните, — почти одновременно с ним сухо сказал Сталин. Деваться было некуда, впрочем, я и сам хотел увязать испанский вопрос с атомным, но, конечно, немного другим, более мягким способом. Теперь же волей-неволей приходилось вступать в конфронтацию.

— Партия большевиков осудила Троцкого, стоявшего на позиции "экспорта революции", и провозгласила курс на построение коммунизма в отдельно взятой стране. Под руководством партии первое в мире государство рабочих и крестьян укрепилось, на практике подтверждая верность выбранного пути. Но что мы видим сейчас? Под лозунгом поддержки левых сил в Испании мы посылаем, причём нелегально, вопреки подписанным нами международным соглашениям о невмешательстве и нейтралитете, оружие и бойцов. Что это, как не отголоски троцкизма? Партия действует как партия нелегалов-революционеров, или всё-таки представляет СССР? Мы строим коммунизм в отдельно взятой Советской России или используем, вопреки провозглашённому курсу, ресурсы Союза для разжигания революции в Испании? Почему этот, с позволения сказать, праздник, за наш счёт? Почему вопреки международному договору, что ставит СССР в политически и морально невыгодную позицию? И ради кого? Испания — буржуазная республика! Разве правильно ставить трудящихся единственного, уникального СССР под удар ради буржуев?

— Семён, ты устраиваешь бурю в стакане воды, — с укоризной, перейдя с "партийного" титулования на доверительный тон, ответил Киров. — Мы всего лишь хотим не допустить к власти в Испании фашистов, что может осложнить положение Франции, с которой надеемся заключить оборонительный военный союз. Дожать Париж осталось совсем немного. Вот на параде 7-го ноября покажем наши новейшие танки, пушки, самолёты, продемонстрируем ещё раз военную мощь, ценность в качестве союзника. В дополнение к тому, что французская делегация видела на учениях. Лишь бы только погода не подвела, чтоб авиацию во всей красе представить. Заключим тогда соглашение и создадим в Европе систему безопасности, которая закроет путь к невыгодной нам войне. Разве это не в интересах трудящихся СССР? Затратив совсем чуть-чуть, избежим многих бед. И не надо нас в нелегальщине обвинять, события заставляют реагировать на них, не соблюдая формальности. Пока с испанцами договариваться будем, помощь им уже опоздает.

— Благими намерениями... — усмехнулся я. — Надеяться на Францию — себя не уважать. Французы уже показали, чего стоят, когда в 14-м году открыли Вогезские проходы. Странно как-то получается, мы заботимся о благе Франции, а что же сами лягушатники? Они, кажется, отдали без слова упрёка немцам Рейнскую демилитаризованную зону? И, кстати, что сами французы делают для того, чтоб у них под боком не образовалось ещё одно, союзное Гитлеру и Муссолини, фашистское государство? Кажется, ничего? И даже больше, они уже арестовали, считай, присвоили, половину испанского золотого запаса, сданную им на сохранение. Какова ценность такого союзника? Зачем помогать тому, да ещё авансом, без всяких взаимных обязательств, кто сам себе не хочет помочь? Надеетесь на парад? Давайте я обеспечу вам 7-го ноября в Москве ясную погоду, условия для демонстрации нашей военной мощи будут идеальными. И при всём при этом, военный союз с Францией, с конкретными обязательствами сторон, заключить всё равно не выйдет! А если французы на это и пойдут, то выполнять условия договора в решающий момент не будут. Неужели вы не видите, что после убийства Барту Париж следует целиком в фарватере Англии и вся его политика сводится к тому, чтоб не поссориться с Лондоном? Который, напомню вам, заключил с Гитлером военно-морское соглашение. Нашли общий язык, нам на погибель, значит.

— Любимов себя Господом Богом возомнил, погоду он обеспечит, — маршал Ворошилов пренебрежительно даже не назвал меня "товарищем", дав волю злости. — И политику европейскую постиг, куда нам грешным...

— Не надо лишних слов. Просто дайте мне десять вагонов цемента и эскадрилью тяжёлых бомбардировщиков с высотными моторами. Надеюсь, не все ещё ушатали? — не мог я удержаться и не подпустить шпильку наркому обороны.

— Да я...

— Десять вагонов цемента — большая ценность, — намеренно перебил маршала Сталин, не допустив перепалки. — Как именно вы намерены их использовать?

— Я собираюсь распылить его в верхнем облачном слое, — ответил я незамедлительно. — Каждая частичка цемента станет точкой образования капли и упадёт на землю, вытянув влагу из воздуха. С потерей плотности понизится температура в облаке, влага конденсируется и выпадет дождём. Облако рассеется. Подобного же можно достичь охладив облако другим способом. Обработать жидким азотом, например.

— Вы уверены? — спросил Иосиф Виссарионович с нажимом на последнем слове.

— На практике не проверял, но теоретически всё так и должно быть. Надо попробовать, время ещё есть на эксперименты. В конце концов, это не атомный проект, целой отрасли промышленности строить не надо. Во всяком случае, хуже, чем при естественном ходе событий, не будет. Да и с кого взыскать убытки в случае неудачи вы знаете. Или и здесь товарищи высоколобые академики успели высказать заведомо отрицательное суждение? Причём, точно так же, не утруждая себя доказательствами? — удержаться от язвительности в самом конце я даже и не думал.

— Есть мнение, — Сталин абсолютно никак не отреагировал на мои эмоции, — что товарищу Любимову надо дать эти десять вагонов и эскадрилью. Пусть попытается. Попытка не пытка.

Я усмехнулся про себя, припомнив позднесоветский анекдот, но один из его персонажей тут же испортил мне настроение.

— Товарищи, считаю, что Любимова необходимо немедленно изолировать, — твёрдо, ледяным голосом, всё так же глядя на стену перед собой, отчеканил Берия. Я своим ушам не поверил, в голове не укладывалось, что мой нарком выскажется вразрез с позицией Сталина, и тем не менее это произошло.

— Он нам просто зубы заговаривает, прикрываясь второстепенными вопросами, — Лаврентий Павлович впервые за всё это время соизволил повернуться и посмотреть на меня. — До седьмого ноября пять недель. То, что это время будет потрачено Любимовым на подрывную работу, не вызывает сомнений. Он даже этого не скрывает. Напомню, он угрожал товарищу Ворошилову сорвать съезд и дискредитировать партию. И это в то время, когда надо принимать новую конституцию!

— Как чекист чекиста я вас, товарищ комиссар государственной безопасности первого ранга, безусловно, понимаю. Вы, в силу своей должности, просто не могли сейчас не сказать то, что сказали, — поторопился я ответить, пока не начался обмен мнениями по этому предложению. — Возмутителей спокойствия изолировать много проще, чем разбираться с причинами возмущения. Но должен напомнить вам девиз органов госбезопасности, появившийся с недавних пор на гербе. Сила в правде! А правда в том, что никаких законных оснований для озвученных действий у вас нет. Не считая того, что вы пытаетесь перегибать палку и выдавать конструктивную критику, которую партия неизменно поддерживает во многих речах своих выдающихся представителей, в том числе и присутствующих здесь, за подрывную работу. Но это далеко не всё. Правда также и в том, что без активного участия "новой оппозиции" в работе съезда принять новую конституцию, предусматривающую отстранение "теоретиков" от рычагов исполнительной власти, невозможно. Вы и сами это понимаете, иначе ЦК не благословил бы кампанию по активному привлечению "новой оппозиции" к политической работе, подавая это под соусом всеобщего обсуждения проекта нового основного закона. Усилия не пропали втуне. Теперь никто из "практиков" не видит ничего предосудительного, чтоб на месяц-полтора оторваться от станка ради того, чтобы сказать своё веское слово на всю страну. Это, в конце концов, не штаны в райкомах просиживать. К Ленину ходоки ходили, а Сталин чем хуже? В этих условиях устранение каким-либо способом, вплоть до несчастного случая, по крайней мере, морального лидера "новой оппозиции", каким я себя небезосновательно считаю, может привести к крайне негативным последствиям. Уверяю вас, что то, с чем я пришёл к маршалу Ворошилову, не останется в тайне. Одна часть партии, сложив два и два, совершенно разочаруется в другой, от которой она и без того не в восторге, что неминуемо приведёт к расколу и внутриполитическому кризису. А если учесть, что "оппозиция" всё-таки ближе и понятнее простому народу? Что делать будете? Изолировать недовольных? Допустим, получится у вас подавить "новую оппозицию" силой. Но что получится в итоге? Под удар попадут самые деятельные люди, двигающие вперёд индустриализацию на местах. Репрессии ваши будут направлены против пролетариата и колхозного крестьянства. Сможете ли вы после этого считаться коммунистами? Не о говоря уж о плачевных результатах для экономики СССР. Не будет экономики, не будет и победы в надвигающейся мировой войне. Побеждают ведь не армии, а государства. И если, товарищ комиссар государственной безопасности первого ранга, мы хотим в час суровых испытаний иметь единое в политическом плане и сильное экономически государство, то давайте как-то договариваться. "Новой оппозиции", от лица которой я сейчас говорю, не так уж много и нужно. Проект новой конституции нас полностью устраивает и мы его, несомненно, поддержим. Но стремление части партии действовать как до Революции в качестве подпольной организации, игнорируя государство СССР, но за его счёт, настораживает. Этак какие-нибудь африканские вожди будут объявлять, что строят социализм, а мы в восторге будем оправлять туда оружие и бойцов за свой счёт, разоряя СССР. Что, напомню, идёт вразрез с доктриной построения коммунизма в отдельно взятой стране. ВКП(б) несёт ответственность перед трудящимися СССР и, в первую очередь, должна отстаивать именно их интересы. Нужен закон регламентирующий, кому и в каких случаях именно, СССР может оказывать военную и экономическую помощь. Либо это должно быть сполна оплачено. Либо правительство какой-либо страны объявляет курс на построение коммунизма и делает заявку на вступление в СССР, отказываясь от суверенитета. Которую рассматривает и утверждает Верховный Совет, соглашаясь или не соглашаясь принять в свой состав новую республику. Понятно, в этом случае, защита и любая поддержка обеспечена также как и для любой другой республики Союза. Понятно, что с бухты-барахты нельзя взять и принять в состав Союза государство, законы которого не соответствуют или противоречат общесоюзным. Взять ту же Испанию. Это буржуазная республика. Если они вдруг, находясь в отчаянном положении, попросятся в СССР, мы попросту не сможем их принять. Значит, новичкам нужен особый статус. Допустим, вместе с просьбой о вступлении в СССР, им необходимо будет представить план преобразований, приводящих социальное устройство в соответствие с советскими стандартами, рассчитанный на какой-то срок. План рассматривается нашим Верховным Советом в одном пакете с заявкой. До того, как он будет осуществлён, новичкам присваивается статус "внешней республики", с сохранением между ними и коренными республиками союза государственной границы. "Внешняя" республика, сохраняя внутреннее самоуправление и свои законы, не может участвовать в формировании общесоюзных органов власти. Испания очень вовремя поставила этот вопрос и его необходимо однозначно решить. Знаете, я, как гражданин СССР, твёрдо намерен победить в грядущей мировой войне и предполагаю, что в её результате территория Союза расширится. Законные основания для этого надо закладывать уже сейчас.

Берия, слушая меня, насупился, ничего не отвечая. Зато Киров, рассмеявшись, спросил.

— Ты понимаешь, чего ты требуешь. А если вдруг Румыния или Болгария вдруг под наше крыло захотят. Что получится? Внешнее советское социалистическое царство? Это же чепуха какая-то!

— Принимать или не принимать, в зависимости от того, какие предложения поступят — наше дело. В каждом конкретном случае рассматривать вопрос можно особо. Зато мы открываем формальный путь "мягкого" вступления в Союз без социальных потрясений. Ведь именно страх перед катастрофическими событиями ломки, пусть плохого и несправедливого, но устоявшегося и понятного уклада, сдерживает поддержку нашей политики огромных масс трудящихся за рубежом. Цари, понятно, не соответствуют нашим законам. Но если вдруг народы Болгарии или Румынии захотят их сохранить в качестве декоративных фигур или с какими-либо церемониальными целями, то это, по крайней мере, можно обсуждать. Договориться можно о чём угодно, если есть обоюдная заинтересованность. Вплоть до того, чтобы считать папу Римского секретарём райкома, ведь его кардиналы избирают. А Ватикан — советской республикой. Монашеский быт вполне допускает организацию по коммунистическим принципам.

Сталин, внимательно глядя на меня, помалкивал, а Киров, чьё отношение к духовенству любых толков было однозначным, взвился.

— Думаешь, о чём говоришь? Попов в компартию! Не знал бы тебя, решил бы что ты свинью нам хочешь подложить с дальним прицелом. Как тебя пустить на съезд? Ты ж мелешь не пойми что! Мы совсем не против критики и "новой оппозиции", но ты, прости, с твоими идеями, на съезде такую можешь кашу заварить, что лучше уж товарища Берию послушать.

— Полностью с вами согласен, товарищ Киров, — ответил я смиренно, — ещё в прошлый раз понял, что публичная политика — не моё дело. Поэтому, если незначительные разногласия между нами по испанскому, и некоторым другим вопросам будут заранее урегулированы, мне идти на съезд совершенно незачем. Достаточно будет статьи с моей подписью в "Правде" о полной поддержке проекта новой конституции. Не сомневаюсь, что делегаты от "новой оппозиции" ко мне прислушаются.

— Я не понял, товарищи, он хочет принять Испанию в состав СССР? — недоумённо спросил нарком обороны Ворошилов, видимо, просто не успевая раскладывать у себя в голове поступающую информацию по полочкам.

— Да нет же! — воскликнул я с досадой. — Понятно, что делать это опасно и вовсе незачем. Мы туда, хотим того или нет, уже влезли. И победить не можем. Никто, ни фашистские государства, ни другие буржуазии не заинтересованы в сохранении республики и явно или опосредованно поддерживают националистов. Силы слишком неравны, плетью обуха не перешибить. Зато мы можем официально заключить с республикой договор о взаимопомощи и помочь им довоеваться до такого состояния, что ни о каком нападении на Францию с тыла, коли уж вы так о ней заботитесь, не будет идти и речи. Раздуть масштаб войны и увеличить её сроки до такой степени, чтоб победа националистов стала пирровой, а Испания превратилась в руины и пепелище, как бы жестоко это сейчас не звучало. Можно даже оружие не продавать, а сдавать в аренду с последующим возвратом или полной оплатой после войны, сбросив эксплуатацию и ремонт на заказчиков и обязав их выплачивать полную стоимость только в случае безвозвратных потерь. Таким путём за те же деньги мы сможем предоставить оружия больше, нежели обычным порядком. Понятно, это касается сложных образцов вооружения и техники, а не винтовок. Главное рассчитать так, чтоб ресурсы у республиканского правительства не закончились раньше, чем они с нами рассчитаются. Но на это у нас целый Генштаб есть.

— Этак, товарищ Любимов, вы нас совсем разорите, — усмехнулся Сталин. — Получается, что свергнутое, по вашему прогнозу, республиканское правительство должно будет с нами за оружие, доставшееся в результате проигрыша войны националистам, сполна расплачиваться. Белые в Крыму вон сколько всего побросали. Не сходятся у вас концы с концами.

— Очень даже сходятся, товарищ Сталин. Что-то мне подсказывает, что тот семитонный Виккерс, что в тридцатом году купили, сильно дороже, чем серийный Т-26 обошёлся. Поэтому и в Испанию оружие надо по мировым ценам продавать или сдавать в аренду, а не по нашим внутренним. Уже на этом в прибытке будем. К тому же у нас уже сейчас полно всего, что к следующей мировой войне устареет или уже устарело. Взять хоть те же наши танки с противопульным бронированием. Да и про Крым вы тоже кстати вспомнили. Лишаемся нестандартного или бывшего в употреблении, зато получаем ресурсы, правильно применив которые, приобретём то, что надо. А неоплаченный остаток... Что ж, долг испанского правительства. Какого — непринципиально. Если откажутся — будет, что предъявить националистам потом. В то, что такой момент настанет, как и в нашу окончательную победу, верю безоговорочно.

— Раз товарищ Любимов так искренне верит в конечную победу коммунизма, — истолковал Киров мои слова по-своему, — то не погорячились ли некоторые другие товарищи, записывая его в подрывные элементы? Конечно, высказывания о принятии папы в ВКП(б) ни в какие ворота не лезут, но ведь у нас достаточно в партии людей, которые могут удержать горячие головы от крайностей. Ведь товарищ Любимов, пользуясь своим авторитетом в "новой оппозиции", не стал вбрасывать в массы свои идеи, что могло бы повредить делу, а пришёл с ними к своему шефу, как к старшему товарищу. Это уж совершенно однозначно говорит об ответственности товарища Любимова перед партией и советским народом. Считаю, критику конструктивной, надо её принять и, вычленив из многих слов рациональное зерно, внести поправки и дополнения в проект конституции.

— Вам, товарищ Киров, партия поручила эту работу, вы ей и займитесь. А мы поможем, — задумчиво кивнув, сказал Сталин. — Критику обязательно учесть нужно. Особенно в испанском вопросе. Действия с позиции советского государства могут помочь решить дело с французами. А товарищ Любимов пусть погодой занимается. Есть мнение, что после парада и переговоров с французской делегацией некоторые вопросы обсуждать будет более конструктивно. Предлагаю переговоры членов ЦК с представителем оппозиции отложить на этот срок и продолжить в более ясной обстановке.

Я ожидал, что сейчас, как обычно, своё мнение выскажут все четверо, но Берия с Ворошиловым промолчали. Формально они могли возразить, два голоса против двух, но до меня вдруг дошло, что нас здесь пятеро! Осознав эту мысль я едва не задохнулся от внутреннего восторга, стараясь, чтобы мои переживания не отразились на лице. Пешка "на шару" пролезла в ферзи!

— У меня есть ещё один вопрос, товарищи, — заявил я, решив, что железо надо ковать пока горячо. — На отдалённую перспективу.

— Ну, говори уж, всё равно распорядок на день к чёрту летит, — подначил меня Киров.

— У нас намечается проблема. Точнее, эта проблема пока только у меня, но вскоре может появиться и у других. Мне некуда с толком потратить честно заработанные деньги.

— Сколько волка не корми, а товарищ Любимов всё о капитале... — покачал головой маршал Ворошилов. Да и другие товарищи посмурнели.

— Вы, товарищ маршал, хоть буржуем меня обзовите, проблемы это не решит. Очень скоро трудящиеся-передовики станут задавать те же вопросы. На какое-то время положение может спасти демпфер в виде облигаций государственного займа. Но в конечном итоге всё равно сбережения надо будет отоваривать.

— Вы хотите сказать, что партия должна скорректировать планы индустриализации и уделить больше внимания выпуску потребительских товаров вместо ускоренного развития базовых отраслей промышленности? — спокойно, но вместе с тем недоверчиво, будто не ожидая такого именно от меня, спросил Сталин. — И это, как вы сами говорите, накануне большой войны?

— Не совсем так. Предлагаю рассмотреть следующий вариант. Сейчас советское народное хозяйство почти полностью централизовано и всесоюзные хозяйственные органы несут полную ответственность за снабжение населения потребительскими товарами. Если вдруг окажется, что товаров не хватает, то и вина будет возложена на руководство СССР, — я издалека начал обрисовывать текущую ситуацию, заострив внимание именно на негативных моментах, а потом перешёл к главному. — В связи с этим встаёт вопрос. Не слишком ли много руководство СССР на себя берёт? Может лучше передать часть работы, и ответственности за эту работу, в какие-то другие руки? Задумайтесь, ведь никто лучше самого потребителя не знает, что и в каких количествах он желает потребить. Пусть тогда сам и формирует промышленность, выпускающую потребительские товары! Пусть будет, назовём условно, социалистическая государственная биржа, на которой нуждающийся, например, в велосипеде, может разместить заявку на строительство велозавода и купить его акции. Когда наберётся нужная сумма, завод будет построен и в магазине появятся желанные велосипеды. В противном случае потребитель, оставшись без велосипеда, сам будет виноват, что не позаботился о заводе, а отнюдь не центральные советские органы. Правительство СССР, соответственно, всегда может отследить ситуацию и тоже приобрести акции предприятий, в которых оно заинтересовано, стимулируя те или иные направления. Это всё очень приблизительно, детали надо уточнять и притирать, но считаю, народу обязательно надо предоставить законную конституционную возможность управлять своими сбережениями в конкретных, понятных каждому, целях. Стоит об этом подумать? Ведь сразу трёх зайцев одним выстрелом убьём! Снимем с правительства СССР полную ответственность за производство товаров для населения. Раз! Вовлечём в экономику деньги, которые могут и в матрасы зашить. Два! И, в конечном итоге, обеспечим население промтоварами за его же счёт. Три! Не считая того, что широкие его слои будут проявлять живой и деятельный интерес к советской экономике, что неминуемо должно сказаться положительно на её эффективности и качестве жизни советского человека. Это, можно сказать, четыре.

— Биржа, акции, душок какой-то от всего этого... — поморщился Берия.

— Я, товарищ комиссар государственной безопасности первого ранга, вынужденно использовал существующие термины, рождённые в буржуазном обществе. Мы же строим советское общество и, несомненно, советская биржа и советские акции функционально будут отличаться от буржуазных. Поэтому мы вправе дать этим сущностям наши советские названия. Не желаете их придумать?

— Не желаю. В мои прямые обязанности входит непримиримая борьба именно с теми, кто пытается привить буржуазные пережитки советскому строю. Как и в ваши, капитан госбезопасности Любимов, — холодно ответил Берия. — В связи с этим ваша позиция мне кажется странной.

— То, что советские люди пользуются достижениями буржуазной цивилизации в технической области вам, значит, странным не кажется. Лозунг "земля — крестьянам, заводы — рабочим" вам тоже странным не кажется. И вдруг вы отказываете этим самым крестьянам и рабочим в праве самим строить и самим управлять этими заводами?

Берия взял паузу, обдумывая политически зрелый ответ на заданные ему неудобные вопросы, а слово взял Киров.

— Это вопрос сложный. Приняв такое решение мы снизим приток средств по облигациям госзайма, что скажется негативно на развитии именно базовых отраслей промышленности. Налицо отход от тезиса об их безусловном приоритете развития.

— Но, с другой стороны, потребность вкладывать средства в производство промтоваров стимулирует стремление трудящихся именно базовых отраслей промышленности больше зарабатывать. То есть стимулирует производительность труда. Может, мы и снизим темпы ввода в строй новых мощностей в базовом секторе, но дополнительное повышение эффективности уже имеющихся вполне может это компенсировать. К тому же в будущем, в связи с насыщением, потребность в вводе в строй новых предприятий снизится и именно эффективность выйдет на первый план. А вот потребность в вводе в строй мощностей в потребительском секторе всегда будет только расти. Ибо сколько человеку ни дай, ему всё мало. И чем дальше, тем больше.

— Интересно, товарищ Любимов, а как бы вы вложили свои средства, прими мы в новой конституции такой закон? — прищурившись, с хитринкой, спросил Сталин.

— Усилиями партии, с переходом к колхозному строю и широкому применению механизации в сельском хозяйстве, вопрос голода решён, фактически, за одну пятилетку. В условиях мирного времени недостаток базовых продуктов питания СССР не грозит, дело теперь за их разнообразием. А вот проблема жилья, бывшая на фоне недостатка продуктов второстепенной, выходит на передний план. Поэтому и деньги я вложил бы в какой-нибудь кирпичный, стекольный завод или завод железобетонных изделий. Чтобы трудящиеся располагали материалами из которых они сами, на свои деньги, могли бы построить себе жильё в необходимых количествах и избавили бы от этой заботы советское государство. Заодно, пока будет решаться эта проблема, потребность в потребительских товарах будет не приоритетной.

— А как же ваш тезис о надвигающейся большой войне? — продолжал пытать меня отец народов.

— Стекольное и железобетонное производство — двойного назначения. Укрепления и приборы наблюдения. Но надо думать и о том, как жить после победы. Война неминуемо принесёт с собой разрушения. И на нашей территории и на территории сопредельных стран. Боюсь, города будут лежать в руинах и нам придётся всё отстраивать заново. Вот тут-то стройматериалы нам и пригодятся.

— Что ж, как говорит товарищ Любимов, обсуждать можно любые предложения, а как говорит товарищ Киров, дело трезвомыслящих членов партии принимать их или нет. Считаю, что вопрос о прямом финансировании трудящимися советской экономики следует вынести на обсуждение всей ВКП(б) до съезда. Как делается и со всем прочими проектами законов. Детальная разработка проекта ложится опять на тебя и твою комиссию, товарищ Киров. Уж постарайтесь не выхолостить, — подвёл итог Иосиф Виссарионович. — Мне эта затея нравится.

На этом совещание "в узком кругу" и закончилось. Сталин, провожая меня последним, пожимая мне руку, тихо, но очень серьёзно сказал на прощание.

— Надеюсь, вы понимаете, товарищ Любимов, какую ответственность вы на себя приняли, признав себя лидером оппозиции.

— Назвался груздем — полезай в кузов, — ответил я поговоркой. — Надеюсь на конструктивную совместную работу на благо трудящихся СССР и впредь. — И подумал, что наконец-то поборол в себе внутреннее "информационное наследие будущего" и стал принимать людей такими, какими их сделал этот, возникший благодаря моему вмешательству, мир. Осознал факт, что здесь не состоялось убийство Кирова и политическая борьба не перешла в фазу устранения конкурентов любым способом без малейших сомнений и угрызений совести.

Эпизод 11.

Данные обещания надо выполнять. К чести маршала Ворошилова, свою часть работы он проделал очень оперативно, уже через три дня ко мне пришло известие о том, что авиаотряд ТБ-3 в составе двенадцати машин, базирующийся на Центральном аэродроме, выделен в моё распоряжение. Не эскадрилья, конечно, но можно было начинать, не дожидаясь пока с других аэродромов перебросят остальные силы. Пока шли согласования внутри Совнаркома о выделении цемента, было время подготовить самолёты. Бомбардировщики далеко не новые, пережили самые разнообразные переделки. Собственно, они и оказались так быстро в моих руках потому, что были закреплены в качестве опытных машин за лётно-испытательной станцией ВВС. Зато экипажи были подготовлены очень хорошо. Три самолёта были новейшей модификации, с четырьмя 820-сильными движками Акимова и двумя вспомогательными АЧ-100-2, работавших на привод компрессоров основных моторов. Вся силовая установка помещалась в носке крыла, оно получалось почти "чистым", и машины имели, несмотря на меньшую мощность, несколько лучшие характеристики чем остальные "собратья", оснащённые четырьмя АМ-36 по 980 сил каждый. Высотные моторы, кислородное оборудование, надёжная радиосвязь — всё как по заказу.

Собрав экипажи и мехов, вкратце, на пальцах объяснил задачу и способ её выполнения, предложив подумать, как это сделать наилучшим образом. Техническое решение, в принципе, лежало на поверхности, но потребовало двух дней для своей реализации. Цемент, прямо в плотных парусиновых мешках, решили размещать внутри крыла и фюзеляжа бомбардировщиков, используя для этого все доступные закоулки. А "бомбить" тучи вручную, используя проёмы демонтированных подкрыльевых пулемётных башен. Такой подход, по сравнению с предложенными подвесными контейнерами с механическими створками, экономил время, ограничивал нагрузку тремя тоннами, но позволял дозировать воздействие и обеспечивал сохранность упаковки для повторного использования.

А вот с жидким азотом вышла заминка. Лично ездил в Институт физических проблем к Капице и даже сумел заинтересовать его применением сжиженных газов в области "регулирования" погоды, но, увы, ни каких-либо запасов жидкого азота, ни ёмкостей достаточного объёма под него, ни установок для его получения в нужном количестве в короткий срок, в институте не оказалось. Только лабораторное оборудование. Ножки приходилось протягивать по одёжке. Аппарат для распыления жидкого азота в облаках Капица пообещал построить к началу ноября, накопив к тому же времени для него одну зарядку. Понятно, что времени и материального обеспечения для опытов просто не оставалось и перед парадом я буду вынужден работать "с чистого листа".

Зато в процессе тренировок по разгону облаков я познакомился со многими замечательными людьми, которые в будущем могли мне пригодиться. Так, при подготовке одного из первых полётов "на облака", в военном углу Центрального аэродрома, рядом с ТБ-3, в который как раз загружали цемент, готовился к вылету ещё один интересный самолёт. Рассудив, что моё участие пока не требуется, и вообще моя роль в экипаже чисто созерцательная, я отправился посмотреть на Р-5, который привлёк меня складывающейся к хвосту коробкой крыльев, к которому как раз подвешивали торпеду, вернее, её макет. Подойдя и представившись, я выслушал ответные приветствия группы товарищей, среди которых оказались шеф-пилот КБ Поликарпова Чкалов, которому и предстояло поднять машину в воздух, и ведущий конструктор этой модификации Томашевич. Валерию Павловичу предстоял, в принципе, рядовой полёт. Для отчётности надо было сбросить макет торпеды в Московское море, на чём недолгие испытания машины перед принятием на вооружение и должны были завершиться. По сути, Р-5ТМ2 являлся вершиной эволюции советских одномоторных морских торпедоносцев. Первый вариант такой машины, с двигателем М-17 и изменённым шасси, не нашёл широкого распространения, так как, из-за веса торпеды с системой крепления и сброса, равной девятистам килограммам, лишился штурмана и оборонительного вооружения, да и запас топлива пришлось сократить. Зато следующий за ним, Р-5ТМ1, с 1050-сильным дизелем Микулина низковысотной модификации, с исключённой второй ступенью компрессора и колесом первой малого диаметра, меньшего, чем М-17 веса, сдвинутым вперёд ради сохранения центровки, сохранивший штурмана со ШКАСом на турели и довооружённый ещё четырьмя такими же синхронными пулемётами, уже больше года поступал на вооружение морских торпедоносных эскадрилий. А рождение ТМ2 было связано именно с первым советским авианосцем "Ворошилов", которому требовалось дать ударный самолёт в авиагруппу. На исходном торпедоносце ввели складное к хвосту крыло для "уплотнения" в ангаре и усилили шасси, в остальном машина осталась прежней. Соответственно, и испытания её носили характер "отбывания номера", но проводились спешно. Этим и объяснялось то, что торпеду бросали не в море, а прямо в Подмосковье в водохранилище. Решили не терять время и не гонять только что построенный на московском авиазаводе самолёт в Крым.

— Водолазов вызвать не забудьте, — заметил я, выслушав задачу.

— Зачем? — пожал плечами Томашевич. — С речфлотом договорено, баржу со стрелой и катер уже ждут на месте.

— На всякий случай. Кто его знает, как эта длинная бочка себя поведёт.

— Ерунда, её уже не раз в море бросали, — отмахнулся ведущий конструктор. — А вы, товарищ Любимов, здесь какими судьбами?

— Вот, учимся бомбить облака, чтоб погода была хорошая, — улыбнулся я в ответ.

— И как? Получается? — спросил Чкалов.

— Первые эксперименты обнадёживают. В прошлом вылете контрольное облако на большой высоте удалось довольно легко рассеять, на низких высотах сложнее, но отработаем тактику и наверняка справимся. Главное в нашем деле — не заблудиться и разгрузиться именно там, где нужно.

— А над центральным аэродромом миллион на миллион сделать можете? — вдруг спросил шеф пилот.

— Стремимся к этому.

— Вы уж давайте, стремитесь, стремитесь покрепче! Нам новые модели истребителей испытывать надо, а приходится на этих торпедоносцах под облаками летать, им всё равно высота ни к чему.

— Приложим все усилия, товарищ Чкалов. Но борьба с природой — дело непознанное. На один день облака разгоним, зато потом неделю, может, дождь лить будет. Поэтому, работать "по полной программе" будем в исключительно важных случаях. Чтоб не было больше вреда, чем пользы.

— Эх, нет в жизни счастья, — вздохнул Чкалов и полез в кабину, впрочем, не выглядя при этом ничуть расстроенным, — только обнадёжат, сразу же и расстроят.

— У природы нет плохой погоды, Валерий Павлович, — ответил я улыбающемуся могучему мужику, глядя на которого становились понятны периодические жалобы на тесноту самолётов. — В Крыму.

А с ещё одним знаменитым в моей реальности человеком, но пока ещё не прославившемся здесь, я встретился, совершив пару-тройку удачных опытных вылетов на "корректировку погоды". Глядя на то, что моя идея действительно работает на практике в полном соответствии с теорией, я вдруг стал в восторге сперва приговаривать "ай-ай-ай", а потом слова задорной песни Челентано сами собой, как это прежде случилось с "Дядей Стёпой", всплыли у меня в голове. "Пластинка" засела в мозгу настолько прочно, что я, сидя в кампании летнаба Паши Серова кабине верхнего фюзеляжного стрелка, откуда я мог в любой момент перебраться к пилотам или к штурману, и которая давала достаточный обзор назад для оценки результатов "бомбардировки", отвернувшись и думая, что меня за шумом моторов никто не слышит, принялся, в экстазе, отбивать по обшивке ТБ-3 ритм и напевать от души. Но на земле выяснилось, что песенка прилипла не только ко мне.

— Ай-ай-ай... — спускающийся за мной на землю Серов, срочник-доброволец, мечтавший после года службы поступить в лётное училище, легко спрыгнул со стремянки и плюнул в сердцах. — Тьфу, привязалась как холера. Что у вас за песни такие, товарищ капитан, будто бабка заговорила, не отстают.

— Какие такие песни? — насторожился я, одновременно делая вид, что вообще не понимаю о чём речь.

— Ну эта, бусурманская, "сиальта, сиблонда, тра-ля-ля"...

— Не понимаю...

— Да ладно вам, — нравы в ВВС и дисциплина с субординацией в них же всегда были предметом недоумения "ползающих", два-три вылета в экипаже и общение идёт уже как между старыми друзьями, невзирая на чины и звания. — В небе пели, а здесь отказываетесь. Или, хотите сказать, мне показалось и я сам эту песню выдумал?

Замкнуть всё на галлюцинации летнаба вначале показалось мне хорошей идеей, но потом подумалось, что в данной ситуации Берия однозначно поверит Серову и не поверит мне. А это, в свою очередь, вызовет очередной приступ непереносимости капитана Любимова со стороны руководства родного наркомата. С непрогнозируемыми последствиями. Не то что бы я боялся сейчас чего-то серьёзного, но жить в ожидании мелких пакостей тоже не хотелось. Поэтому пошёл проторенной дорожкой, как кривая вывезет.

— Ах, эта! Да сам не пойму, почему вспомнил. Слышал в детстве, а тут обрадовался, что у нас всё получается, песня сама собой и вылезла. Как радисты говорят, на этой волне.

— А на каком это языке-то? — не отставал от меня Паша, приняв как должное моё объяснение, ибо моя мутная легенда давно уже стала достоянием общественности. — На французский не похоже, на немецкий и подавно.

— А ты что, оба постиг? — попытался я повернуть разговор в сторону.

— Стараюсь. А всё же? — это действительно было так, Серов хотел быть в небе постоянно, а это характерно даже не для тяжёлых бомбардировщиков, а для пилотов гражданской авиации, вот и налегал Паша на языки.

— На итальянском, — признался я, поняв, что не отвертеться.

— А о чём?

— Понятия не имею, слова запомнил и только, а что, о чём — не представляю.

— Как же так можно? — с таким искренним упрёком, стянув шлем с белобрысой башки, сказал летнаб, что я даже улыбнулся. — Как же можно петь непонятно о чём? Вы, товарищ капитан, обо мне подумали? Я ж теперь от любопытства умру!

К нашему разговору, подтянувшись, стали прислушиваться другие члены экипажа ТБ-3 и подошедшие технари.

— Да в чём печаль? — спросил командир корабля, капитан Запольский. — Сейчас моментом выясним. Айда за мной! — отнюдь не как командир ВВС КА, а как "вождь краснокожих", скомандовал он и зашагал к стоящему в отдалении самолёту-моноплану, который готовился к вылету. — Видите самолёт? Его главный конструктор — итальянец! На полёты всегда приезжает!

Так я и встретился с Бартини, который воскрешал проект "Сталь" на новом техническом уровне. Его пассажирский моноплан с крылом "обратная чайка", в перспективе, мог заменить в аэрофлоте заслуженные АНТ-9. Авиаторы поведали инженеру свою беду и заставили меня исполнить "Шевали э кольбако" даже дважды, на "бис", хотя Роберту Людвиговичу и одного раза вполне хватило, чтобы от души улыбнуться.

— Это песня италянски, но это русская песня, — произнёс он почти правильно, но достаточно медленно и осторожно, чтобы можно было понять, что языком он владел ещё не вполне свободно. А я про себя подумал, что передо мной очень и очень аккуратный человек, не имевший привычки спешить и давать ошибкам лишнего шанса. — Песня о том, как кавалер восхищается дамой.

— А почему русская-то? — Паша Серов своей настырностью в раскапывании загадок даже подтолкнул меня к мысли предложить ему перейти на работу в НКВД, в авиационный отдел.

— Потому, что в Италии нет казаков, — ещё шире улыбнулся инженер. — Как можно петь чего нет? Если желаете, я запишу и сделаю перевод. Мне приятно, что советские люди поют на языке моей Родины. Надеюсь, что рано или поздно услышу её и от советских людей в Италии.

Хорошие песни не пропадают без следа, через год её транслировали на всесоюзном радио, а тогда, разобравшись с искусством, я похвалил Бартини за конструкцию крыла.

— При вынужденной посадке, воздушная подушка, возникающая благодаря экранному эффекту, в сочетании с разрушением низко расположенных элементов конструкции при ударе о землю, даст экипажу и пассажирам больше шансов на спасение, — заметил я, припоминая рассказы о дальнем бомбардировщике Ер-2, выросшем именно из этого самолёта.

— Больше надеюсь, что мои воздушные суда будут безопасно летать, — отшутился конструктор.

— Разумеется, Роберт Людвигович, но всё равно восхищаюсь вашей предусмотрительностью. А если заглянуть несколько дальше и пересмотреть пропорцию площадей консолей и центроплана, то вырисовывается аппарат, использующий для полёта именно динамическую воздушную подушку, экономя при этом мощность мотора. Конечно, над ровной поверхностью. Например, над морем. В сочетании с дальноходными торпедами можно получить любопытный результат. Этакий компромисс между торпедоносцем и торпедным катером. В свете испанских событий это актуально. Советую наладить контакт с наркомом ВМФ флагманом первого ранга Кожановым. Со своей стороны обещаю всяческую поддержку.

— Весьма благодарен, но должен заметить, что мы уже знакомы. Я, знаете ли, комбриг, — от души улыбнулся аристократ в шляпе и длинном чёрном пальто. — Служил под его командованием в авиаминоносной эскадрилье на Черноморском флоте. Экранный эффект... хоть и сулит некоторый выигрыш, но ещё далеко не полностью исследован. Полёт на очень малой высоте опасен весьма. Но обещаю подумать над вашими словами. И, знаете, простите за откровенность, но мне кажется, что мы с вами чем-то похожи.

— Для меня это большая честь, товарищ комбриг, — ответил я на полном серьёзе.

На этом мы расстались, занявшись каждый своим делом. Решая проблему "7 ноября", я обнаружил, что самолёты и способы засеивания цементом облаков — не самое главное. Куда важнее навигация в условиях тяжёлой облачности и гидрометеоразведка. Поэтому, поднявшись в небо раз, другой, третий, я с лёгкой душой оставил "тактику" лётчикам, которые с юношеским задором совместными усилиями успешно решали задачу. Сам же занялся выбиванием в наркомате ВМФ, поскольку нигде ещё таких приборов не было, кроме как в ведомстве Кожанова, новейших радиополукомпасов образца 1936 года и развёртыванием, опять за счёт моряков, сети радиомаяков, обеспечивающей широкое навигационное поле вокруг Москвы, уделив особое внимание западному и северному направлениям. Кроме того, чтобы не складывать все яйца в одну корзину, за две недели организовал сеть оптической навигации, использовав людские и материальные ресурсы НКВД и НКО. Посаженные в контрольных точках салютные команды с радиостанциями, по запросу экипажей ТБ-3, запускали в небо серии сигнальных ракет (которые также пришлось спешно изобретать, но не мне, а артиллеристам, специалистам по пиротехнике), которые, разрываясь на разных высотах яркими вспышками, давали возможность довольно точно привязаться к местности даже при сплошной низкой облачности.

Но гордостью моей стал настоящий штаб, организованный почти по всем правилам военной науки, с оперативным, разведывательным отделами, но, конечно без организационно-мобилизационного. В этот командный центр стекалась вся информация по погоде от гражданской метеослужбы, ВВС КА, даже корабли ВМФ и гражданские суда присылали регулярные сводки. Охватывалась территория от западных границ СССР и до Урала, правда, северо-восток, по причине малочисленности "источников" всегда вызывал беспокойство, акватория Чёрного, восточной части Средиземного, Северного, Балтийского, Баренцева и Белого морей. Информацию обрабатывали лучшие советские метеорологи, оперативный отдел, на основе опыта проведённых тренировок, выдавал необходимый наряд сил, место, время и способ их применения, так, что мне оставалось только не промедлить и дать команду, которую немедленно готовы были выполнить чуть меньше четырёх десятков бомбовозов.

Работа была проделана огромная, привлечено к ней множество людей, поэтому, установившуюся естественным образом в День Октябрьской Революции ясную, солнечную погоду я принял со смешанными чувствами. Вроде, всё хорошо, обещания я своего не нарушил, работу проделал, создал команду, добился конкретных результатов, но в решающий момент это всё просто не пригодилось. В душе, мне, да и всем тем, кто участвовал в этой затее, хотелось чтобы 7-го ноября солнце светило именно благодаря нашим усилиям. Но, увы. Осталось только утешать себя, что, во-первых, не накажут, во-вторых, убытки покрыть не потребуют, а в-третьих, остались невостребованными шесть вагонов цемента, который можно было использовать с толком на благо капитального строительства "островного гнезда". В 14.00, дождавшись не только окончания парада, но и праздничной демонстрации, я приказал передать по нашим радиоканалам: "Над Москвой чистое небо. Поздравляю с праздником Великой Октябрьской Социалистической Революции. Любимов". После чего, поблагодарил всех за проделанную работу и распустил по домам. Люди полностью заслужили своё право на отдых в этот праздничный день. А вот от своего командования я впоследствии выслушал достаточно суровое внушение за выход в эфир с радиограммой двусмысленного содержания, о котором я сам и понятия не имел 7-го числа, послужившей почвой для инсинуаций в западной прессе.

Эпизод 12.

Несмотря на загруженность в октябре "метеорологическим" вопросом, я, по возможности, старался не упускать и основную работу, для чего пришлось, вопреки установившемуся ранее порядку, перенести все совещания и планёрки на вечернее время, продлив сверх всякой нормы рабочий день и себе, и подчинённым. Ворчала Полина, но в меру, поскольку официально оформилась ко мне вольнонаёмным сотрудником и фактически стала моим "заместителем по химии", перетащив с собой из под крыла Исидора Любимова лабораторию искусственного волокна, уже начавшую раздражать дядюшку отсутствием конкретных результатов по воспроизведению "моих" образцов. Шагнув из лаборантов в начальники, супруга, вопреки моим законным опасениям, умудрилась не растерять кадровый состав, а это уже не малого стоило, в том числе, и времени. Дошло до того, что с женой я встречался перед сном, а с утра, по пути на Центральный аэродром, только завозил её на работу. Дети почти всё время проводили у Миловых и даже пару раз оставались там ночевать.

Но были в этой круговерти и приятные известия. Узнавал я их, прежде всего, по линии наркомата ВМФ, поддерживая с Кожановым постоянный контакт. Во-первых, мне вернули "Тур", в котором, вопреки моим опасениям, бериевских "закладок" не оказалось. Зато теперь я уж точно не мог поручиться, что побывав в руках "акустиков" Кожанова, машина была чиста. С Ивана Кузьмича станется. Зато уже к концу первой недели октября стало понятно, что мои усилия по испанской теме, не пропали впустую. СССР действительно готовился выйти из пакта о нейтралитете и подписать с республиканцами межгосударственный договор о военном сотрудничестве. Впрочем, это никак не мешало уже сейчас отправлять на Пиренеи партии оружия иностранного производства, в основном, наследие Гражданской и Мировой войн, винтовки Мосина, выпуска до 30-го года, да миномёты без маркировки, которые нельзя было напрямую связать с СССР. Удержаться и не влезть в этот процесс со своими инициативами я просто не мог. Как следствие, через Францию (для того, чтобы не было сомнений в мирном назначении аэропланов) в Испанию уже в середине октября была поставлена партия гражданских учебных самолётов У-2 последнего выпуска, отличавшаяся форсированными 175-сильными движками и некоторыми деталями, которые были тайно отправлены напрямую. Вместе с самолётами, легально, туда же выехала и группа инструкторов, которые должны были обучать республиканских лётчиков. Идея "наверху" понравилась, нарком ВМФ заработал плюсик к своей репутации, что, правда, никак не отразилось на его уступчивости в отношении кораблей. Любой флотоводец всегда нервно относится к сокращению, пусть временному, состава своего флота, а я хотел лишить черноморцев разом всех трёх наличных крейсеров!

Действительно, после того, как "Красный Крым" и "Червона Украина" прошли малую модернизацию, связанную с усилением зенитного вооружения, у них остались в бортовом залпе всего шесть стотридцаток, что скорее соответствовало лидеру эсминцев, а не более солидному кораблю, при явно недостаточном, в современных условиях, ходе. Правда, при этом, крейсера обзавелись четырьмя двухблочными 37-мм автоматами Таубина с технической скорострельностью 1200 выстрелов в минуту каждый, размещёнными на местах старых палубных установок на шкафуте и шестёркой двухблочных лёгких 25-миллиметровок, что делало их на текущий момент чемпионами мира в своём классе по мощи огня МЗА. Зимой на них планировалось заменить и главный калибр на Б-7 последней модификации в комплекте с позаимствованным у строящихся эсминцев СУО, что дало бы пять крупнокалиберных зенитных стволов. Но ничто не могло поднять их боевую ценность до уровня крейсеров любой европейской державы. О "Красном Кавказе", довооружённом только четырьмя шестиствольными 25-миллиметровками, можно было с чистым сердцем сказать то же самое. Опоздав на одну мировую войну, "Светланы" безнадёжно устарели для другой и хоть как-то с толком, по прямому назначению, применить их было можно только сейчас, в испанской гражданской войне. Иначе расходы на их постройку и содержание становились бессмысленными при минимальном эффекте в будущих боях. Я приводил всё новые и новые аргументы, упирал на то, что скоро, через несколько лет, уже будут построены новые, современные крейсера, для которых потребуются грамотные экипажи, что "Явуз" вполне уравновешивается "Парижанкой", что СССР будет избавлен от бремени содержания плавучего антиквариата и средства можно будет направить на строительство новых кораблей и в конце концов уговорил главного советского флотоводца выйти в ЦК с предложением. Правда, для пробы, сдать крейсера в аренду Кожанов согласился только на год. А там — как пойдёт. И пошло, и поехало. Аппетит, как говорят, приходит во время еды, а задачу обеспечения поставок в Испанию с РККФ никто не снимал. Поэтому, после торгов с республиканцами, отбрыкивавшимися от ненужных им подарков, но вынужденных подписывать или не подписывать соглашение о военном сотрудничестве одним пакетом, без каких-либо инициатив с моей стороны (мне об этом и знать-то было не положено по рангу) флаг республики должны были поднять, кроме планировавшихся ранее торпедных катеров и их плавбаз, лидер проекта 1 и два эсминца проекта 7. В целях испытания техники в реальных боевых условиях. Экипажи, во всех случаях, оставались советскими, лишь пополнялись республиканскими офицерами связи. Точно так же, взаимно, на кораблях республики направлялись советские моряки в ранге советников. Но всё равно, несмотря на объединение под командованием Кузнецова, получившего после стажировки в должности замкомфлота на Балтике звание флагмана второго ранга, по сути флотов осталось два. Советский "испанский" флот и Испанский республиканский флот становились союзниками, а не частями единого целого.

Флот не может действовать без баз. Поэтому, по иронии судьбы, как раз Кожанов настоял на отправке на войну советских регулярных подразделений. В начале сентября на Менорку, единственный из архипелага Балеарских островов, оставшийся верным Республике, стали приходить старые болиндеры и новые десантные баржи, сгружая прямо на пляжи строительную технику из состава подчинённых РККФ предприятий мелиорации Днепровского бассейна. Всё равно уже сезон подходил к концу и цель оправдывала невыполнение годового плана. Мощные двадцатитонные бульдозеры ЧТЗ приступили к строительству аэродромов. Неделю спустя тем же способом туда прибыли подразделения аэродромного обслуживания из Евпатории и, из состава Потийской бригады морской пехоты, самоходный зенитный дивизион, рота МП и разведрота. Зенитчики были вооружены новейшими ЗСУ, представлявшими собой водружённые на корпус САУ СУ-5, обрезанный по высоте до надгусеничных крыльев так, что в корме получалась удобная площадка во всю ширину самоходки, 25-миллиметровые шестистволки Таубина. Пространство между полом и крышей корпуса в корме позволило разместить дополнительные запасы топлива для привода пушки и боекомплект в две с половиной тысячи выстрелов, погруженный на выдвижные в сторону кормы стеллажи. Патроны хранились в магазинах, но их подающие пружины, во избежание усадки, были ослаблены. Перед подачей к орудию, индивидуальным для каждой ячейки хранения рычажным механизмом, крышки быстро ставились на место и фиксировались. Ещё три 50-патронных магазина, в полностью готовом к стрельбе виде, можно было держать на платформе автомата. Техника, хоть и несла республиканские опознавательные знаки, но продолжала оставаться собственностью СССР, равно как и бойцы, называя себя добровольцами, числились в РККФ.

Националисты, конечно, имели на Менорке свою агентуру и происходящее не могло им понравиться, но они совершили роковую ошибку, опознав зачехлённые зенитки как самоходные гаубицы. Из-за этого, попытка с базы на Майорке нанести карающий авиаудар по новым республиканским аэродромам превратилась в резню самолётов мятежников, на деле оказавшихся итальянцами. Посты разведчиков, развёрнутые на побережье, прежде всего на угрожаемых направлениях, не спали и когда бомбардировщики появились в районах аэродромов, там уже всё было готово к самому горячему приёму. Так как сопротивления на земле не ожидалось, самолёты шли плотными группами, по прямой, на высотах около километра, что давало очень мало шансов на успех при выявившемся раскладе сил. Из тридцати задействованных SM.81 вырваться из зенитной засады, с повреждениями, удалось троим. Да и те, не факт, что добрались и приземлились благополучно у себя дома. Это событие произошло двадцать второго октября.

В этот же день окончательное соглашение о военном сотрудничестве между СССР и Испанской республикой было подписано и уже вечером из портов Чёрного и Балтийского морей вышли два конвоя, загруженные советским оружием в рамках "испанского ленд-лиза", добровольцами и Потийской бригадой МП. А двадцать третьего числа советский представитель в комитете по невмешательству официально заявил о выходе СССР из пакта в связи с его нарушениями со стороны Италии, представив в качестве доказательства сведения о пленных итальянских летунах.

Портом назначения "балтийцев" был Бильбао. Четыре транспорта с оружием и техникой, самолётами и боеприпасами, два танкера, пару плавбаз, сопровождал отряд из линкора "Фрунзе", авианосца "Ворошилов", лидера "Ленинград", эсминцев "Гневный", "Грозный" и "Яков Свердлов", четырёх больших и восьми малых торпедных катеров. Этот поход, начавшийся трагически, едва не стоил поста наркому ВМФ. 26-го числа, уже в Северном море, отряд попал в жесточайший шторм. Спасло Кожанова только то, что катаклизм был поистине небывалой силы, да успехи на южном направлении. По показаниям следовавшего с теплопароходом "А.Андреев" представителя Особого отдела КБФ капитан-лейтенанта Малеева: "Имея данные о погоде, что штормовых ветров в Северном море не предвидится, мы полагали, что Северное море проскочим благополучно. Но к 20 часам 26 октября ветер стал усиливаться, а к утру 27-го разыгрался огромной силы шторм. Ветер достиг 12 баллов. Я лично служу в военном флоте 21 год, неоднократно бывал в походах, видел волны, но таких волн я никогда не видел. Капитан мне заявил, что он плавает на торговых судах 30 лет, но таких волн никогда не видел. Волны представляли из себя, по своей высоте, буквально горы, страшно было на них смотреть...

Радиосвязь с СССР была прервана, так как радисты, а равно и все пассажиры лежали, как трупы. Особенно плохо качку перенесли комдив и комбриг. Один из летчиков, по фамилии Правда, обращался ко мне несколько раз и просил выбросить его за ноги за борт, на мой вопрос почему — отвечал, что он все равно умрет от качки. Комбриг Туржанский вообще боялся выходить на палубу (его пугали волны). Большинство пассажиров считали, что все равно погибнем, это мнение еще укрепило у них то обстоятельство, что недалеко от нас погибали три парохода (финский, норвежский и датский)."

Отряд, на самом малом ходу держался против ветра, но утром 28-го оказалось, что "Гневный" пропал бесследно, а носовая часть "Грозного" выглядит неестественно задранной. На глазах у советских моряков её оторвало волной и она затонула. Лидер "Ленинград" попытался оказать помощь, но "семёрку" при попытке развернуться кормой против ветра, накрыло очередной волной и больше она уже не появлялась. Скандал поднялся страшный. Нарком ВМФ вынужден был отвечать на вопросы, как новейшие советские эсминцы, которые только в Бискайском заливе должны были поднять республиканский флаг, не сумели пережить шторм. В то время как остальные корабли отряда, включая малые торпедные катера, сумели справиться со стихией. В дополнение ко всему оказалось, что корабли, заложенные в начале ноября 35-го, строившиеся ударными темпами и сданные флоту в начале августа 36-го, несущие в себе дорогие, импортные итальянские механизмы, не прошли полный курс боевой подготовки. Виновные должны неминуемо были быть наказаны и начался поиск крайних. Косов отправил в Ленинград, на 190-й завод комиссию, которая выяснила, что корпусные конструкции других кораблей того же проекта собираются согласно чертежу, технологическим картам и из предписанных материалов. Оставались только конструктора и после скорого суда, через месяц после трагедии, ЦКБС-1 во главе с Никитиным, проектировавшее "семёрки", оказалось у меня в прямом подчинении.

Несмотря на потери, поход был продолжен. Так как скрыть его факт не представлялось возможным, то командующий отрядом, выйдя в Бискайский залив, в условиях плохой погоды, шторма с дождём, сперва сделал вид, что направляется в Сантандер, чтобы обмануть навязчивого шпиона в лице немецкого крейсера "Кёльн". Вечером 31 октября отряд разделился, дизельные "Фрунзе", "Ворошилов", которому погода весь поход не давала шанса задействовать свои самолёты, и "Яков Свердлов" остались в море, повернув на немца, чтобы отогнать его подальше. А "Ленинград" с катерами, подняв республиканский флаг, взял курс на Бильбао, сопровождая транспорты непосредственно в гавань. Встречать советские корабли вышел сам командующий Басконским флотом Хоакин де Эгиа на вооружённом рыболовном траулере "Домайо".

Тем временем, националисты, зная о приближении конвоя и не имея сил справиться с "Фрунзе" в открытом бою, направили минный заградитель "Юпитер" в сопровождении эсминца "Веласко", чтобы блокировать порт. Первый нёс 264, а второй 60 мин. Эти маневры и привели к бою в ночь на первое ноября.

Около половины первого, думая, что русские, судя по пеленгации радиограмм "Фрунзе", остались далеко в море, националисты приступили к минной постановке, но почти сразу же наткнулись на флагман Басконского флота. Шансы траулера против эсминца и новейшего минзага были ничтожными и скоро всё было кончено. Но на советских кораблях не только услышали канонаду, но и увидели вспышки орудий, причём совсем вблизи. К бою корабли и без того были готовы, поэтому заминка вышла совсем небольшой. По иронии судьбы, единственным носителем торпед в тот момент был "Ленинград", поскольку катера шли через два моря и залив, славный своими штормами, налегке. Его командир, рассудив, что республиканцы крупных кораблей в районе не имеют, дал полный залп по вспышкам торпедами 53-27 и пошёл на сближение. "Веласко" поначалу повезло, подводная смерть его миновала, а вот "Юпитер" схватил сразу два попадания изделиями воспитанниц Артюхиной и мгновенно затонул. Капитан испанского эсминца, неверно оценив источник угрозы, отвернул мористее, прямо навстречу русским и внезапно для себя увидел по правому борту большой торпедный катер, который тут же буквально взорвался очередями двумя 25-миллиметровых автоматов и выстрелами 76-миллиметровки Лендера. Мгновение спустя, будто прямо с поверхности моря, по целеуказанию первого, начали вести огонь остальные катера дивизиона, а вынырнувший слева, в два с половиной раза превышающий несчастного по водоизмещению, лидер, влепил залп из своих десяти 100-миллиметровых стволов, разразился очередями 37 и 25 миллиметровых снарядов.

Всё решилось уже в первую четверть минуты. Испанцы успели сделать всего пару выстрелов из носовых орудий, не достигнув ни единого попадания, как их расчёты буквально смёл стальной ливень, вычистивший не только палубу и мостики, но и превративший корпус в дуршлаг, поскольку из-за дороговизны и дефицита взрывателей боекомплекты малокалиберных шестистволок на три четверти состояли из бронебойно-трассирующих болванок. В довершение всего на палубе взорвались мины заграждения и истерзанный остов скрылся в волнах.

Не решившись идти после такого шума далее, лидер и катера повернули вслед уже уходящим в море транспортам. Конвой вошёл в Бильбао только в середине следующего дня, первого ноября, где советских моряков встретили как героев. Занятая акватория больше походила на реку Фонтанку в Ленинграде, на одном берегу которой стоял город, а на другом порт. Это обстоятельство доставило немало хлопот экипажам, а особенно, особистам, поскольку горячие испанцы в экзальтированном состоянии буквально лезли на борт.

В этих же числах, на Средиземном море, также произошёл ряд знаменательных событий. Портовый город Аликанте, хоть и не имел значения ВМБ, как Картахена, но постоянно подвергался ночным бомбёжкам из-за того, что там периодически разгружались пароходы с грузами из СССР прибывающие в рамках прямой торговли до 22 октября. При этом, хотя местные власти и просили гостей соблюдать меры светомаскировки, постоянно торчащий в порту итальянский крейсер "Куарто", а также и иные заходившие туда суда с Аппенин, каждую ночь буквально сиял иллюминацией. Сложить два и два здесь не требовало большого ума, поэтому Реджина Марина моментально завоевала лютую ненависть местных жителей. Но в ночь на 26-е октября, во время очередной бомбёжки, на светившегося в гордом одиночестве пижона "Куарто" посыпались бомбы. Итальянцы, что показательно, свет не погасили, а принялись пускать в ночное небо сигнальные ракеты. Свою ошибку они поняли, когда через пять минут бомбёжка повторилась. Электрический свет погас, но темнее не стало, поскольку "Куарто", получив полтора десятка прямых попадании 100 и 50-килограммовыми бомбами, горел и успехов в борьбе с огнём, с берега не было видно. Скорее, наоборот, на борту началась паника. За остаток ночи пылающий корабль подвергался бомбёжке ещё трижды, и с попаданиями, хотя Кожанов клялся и божился, что 12 У-2, с двумя 100 и четырьмя 50-килограммовыми бомбами каждый, тихо отработав двумя группами, сделали за ночь только один вылет. Между тем, вышедшие на малых судах спасать прыгающих в воду рагацци (шлюпок и других средств спасения не подготовленный к бою крейсер лишился почти сразу) испанские рыбаки, проявляя чудеса героизма под падающими бомбами, почему-то так никого и не спасли. А с утра глава муниципалитета Аликанте демонстрировал журналистам неразорвавшуюся 100-кг бомбу итальянского производства, найденную в городе.

После этого случая "светомузыка" в республиканских портах прекратилась, равно как и ночные бомбёжки. Противник взял паузу, осознавая новые реалии и готовя ответ. Это обстоятельство способствовало безопасной разгрузке прибывшего 27-го черноморского конвоя в составе двух десятков советских и испанских транспортов под охраной трёх крейсеров и смешанного дивизиона ТКА. От Мальтийского пролива за конвоем наблюдали итальянские военные корабли, но не вмешивались.

Потийская бригада морской пехоты со средствами усиления, включавшими в себя дивизион 76-мм зениток, отдельные 130-ти и 180-ти миллиметровые подвижные береговые батареи, эскадрилью И-18 и эскадрилью Р-5ТМ1 стала разгружаться в Маоне на Менорке. А суда с "армейскими" грузами, среди которых были и полсотни танков батальона Бойко, в сопровождении крейсеров ушли в Картахену, где боевые корабли, уже под республиканскими флагами, встали для осмотра и обслуживания механизмов. В Картахене же, на транспорте "Чичерин" стал действовать оперативный штаб советского испанского флота.

Дивизион ТКА, из 12-ти катеров которого 8 были большими, 100-тонными, вооружёнными четырьмя торпедными аппаратами, двумя шестистволками и пушкой Лендера (велик и могуч СССР, но на всех желающих таубинских "циркулярок" не хватало, поэтому и заменяли одну установку на эрзац), в сопровождении плавбазы ушёл в Малагу, поближе к Гибралтарскому проливу и сразу включился в боевую работу. В этом районе, несмотря на превосходство на море, республиканскому флоту никак не удавалось прервать сообщения националистов с африканским берегом. Слабовооружённые зенитными средствами корабли, если они рисковали входить в пролив, буквально терроризировала авиация мятежников. Кузнецов, вступивший в командование объединённым флотом, здраво рассудил, что малоразмерные катера, вооружённые скорострельными автоматами, здесь будут гораздо полезнее крейсеров и эсминцев.

Действительно, уже первые патрулирования отучили мятежных авиаторов от дурных мыслей пытаться атаковать такие зубастые цели. Из-за того, что у катерников опыта было маловато, зенитный огонь открывался с предельных дистанций, поэтому сбить удалось только один SM.81, но страху франкисты натерпелись порядочно. Вместе с тем, действуя четвёрками, катера исправно вычищали пролив от канонерок противника, бывших обыкновенными траулерами, как правило, вооружёнными одной 76 и одной 47-миллиметровыми пушками. За два дня было уничтожено два таких судёнышка, перехваченных поодиночке, подготовка комендоров которых оставляла желать лучшего, поэтому катера потерь не понесли. Попутно было остановлено, осмотрено и отправлено под конвоем в республиканские порты четыре судна, в том числе два парусника. От "нейтральных" рыбаков, вышедших на промысел из портов мятежников, по-хорошему или по-плохому, были получены важные разведданные о наличии, погрузке, разгрузке транспортов, позволявшие выполнять задачу более осмысленно. Конечно, никто никого не пытал, просто рыбакам в море надо выходить каждый день, а советские моряки предупредили, что они здесь надолго. Врать, мягко говоря, было крайне невыгодно.

Командование флота мятежников, конечно, не могло мириться с таким положением, лёгкий крейсер "Сервера" получил задачу найти и проучить нахалов. В связи с последними событиями, и без того далеко не дружеское отношение националистов к русским, превратилось в настоящую ненависть. В ночь на 30-е октября крейсер остановил при входе в пролив, в международных водах, советский пароход "Днестр", следовавший рейсом из Гамбурга в Батум. Ещё 29-го, в Атлантике, вдали от берега, "Сервера" сближался с "Днестром" и, не ответив на салют флагом, быстро скрылся из виду. Голубев, капитан советского парохода, согласно приказу, немедленно радировал об этом в штаб объединённого флота в Картахене. Ночью туда же полетела радиограмма, что судно остановлено крейсером и подводной лодкой франкистов. В это время в проливе находился только один единственный ТКА-2101 (советские корабли получили четырёхзначную систему обозначений — флот, подразделение, порядковый номер, в данном случае, ЧФ, первый дивизион ТКА, 01) под вымпелом комдива старшего лейтенанта Каневского, остальные ушли конвоировать призы. Из Картахены он получил приказ оказать "Днестру" помощь.

По приходе в указанную точку, Каневский увидел ярко освещённое грузовое судно и, на его фоне, тёмный силуэт крейсера. Подлодку сразу обнаружить не удалось, да и впоследствии она себя никак не проявила, поэтому вполне могло оказаться, что существовала субмарина только в воображении Голубева и его команды. Пользуясь тем, что остался необнаруженным, Каневский приказал командиру катера подкрасться на малом ходу на минимальную дистанцию и атаковать. Из четырёх 533-мм торпед залпа, выпущенных практически в упор, в крейсер попали три, ещё одна, проскочив перед самым носом, едва не попала в "Днестр", пройдя в считанных метрах перед лежащим в дрейфе транспортом. Девятьсот кило тротила, содержащегося в боеголовках торпед, исправно сделали своё дело, проломив правый борт испанца в районе КТУ, куда пришлось два попадания, и между носовыми башнями. Огонь, открытый по катеру, оказался, из-за стремительно нараставшего крена малорезультативным. Башни ГК уже не могли вести огонь, их стволы, после разворота на борт, смотрели в воду, а зенитные четырёхдюмовки только посекли катер осколками от близких разрывов, так и не добившись прямых попаданий. Этому способствовало и то, что очень скоро расчёты сообразили, что думать надо уже о спасении жизни, а не о том, как наказать русского и покинули свои посты. В течении трёх минут крейсер затонул, оставив на поверхности воды пятно мазута и около двух сотен голов спасающихся членов экипажа.

Эти люди, оказавшиеся в воде, были обречены. "Днестр" вначале не ответил на сигналы с торпедного катера, просившего помощи в спасении утопающих, а затем с борта парохода открыли огонь из винтовок, вынудивший ТКА отойти. Ситуация сложилась патовая. Катерники, имея десяток винтовок и четыре нагана на полсотни человек экипажа, не хотели рисковать, беря "Днестр" на абордаж из-за весьма вероятного численного превосходства захватчиков по "штыкам". Результат мог получиться обратный желаемому. А франкисты, постреляв для острастки, избегали показываться наверху, чтоб не попасть в прицел палубных орудий катера.

Через короткое время, видимо подумав, что спасать утопающих русские всё равно не дадут, националисты решились. Пароход, погасив огни, дал ход и двинулся курсом на Альхесирас. Каневский немедленно радировал в штаб о ситуации и получил приказ сопровождать "Днестр". На месте трагедии осталась единственная пустая шлюпка, которую бросила досмотровая группа, высадившаяся на советский транспорт.

На походе к Альхесирасу комдив в очередной раз связался со штабом и, получив разрешение, ушёл в Малагу. Соваться под огонь береговых батарей никакого смысла не было, да и с восходом солнца могли налететь стервятники, отбиваться от которых в одиночку было опасно, могли и заклевать. Так советское судно оказалось захваченным националистами. В этот же день, 30 октября, НКИД СССР выступил с заявлением в связи с инцидентом, в котором квалифицировал действия мятежников как пиратские и поставил всех перед фактом, что отныне корабли под флагом националистов будут уничтожаться РККФ без предупреждения, как и надлежит поступать с пиратами.

Никаких территориальных ограничений при этом не оговаривалось, поэтому Кожанов санкционировал операцию кораблей, действующих не под республиканским, а под советским флагом. 6-го ноября в Бискайском заливе распогодилось, шторма взяли передышку и отстаивавшиеся в Бильбао, в компании с "Кёльном", "Фрунзе", "Ворошилов" и "Яков Свердлов" вышли в море. На следующий день, самым ранним утром, "Василичь" поздравил мятежников в Эль Ферроле с праздником, накидав кучу 12-ти дюймовых подарков. Те поначалу пытались отвечать, но выяснили, что залпы их английских береговых 15-ти дюймовок падают с недолётами. Советский же линкор методично долбил фугасными снарядами образца 1928 года с предельной дистанции в 225-240 кабельтовых, расстреляв их полностью за два подхода так, что в погребах ГК осталось только по 20 бронебойных выстрелов образца 1911 года на ствол. Не считая НЗ в резервном, носовом погребе.

Корректировку огня и защиту от нападения с воздуха обеспечивала авиагруппа "Ворошилова", использующая, кроме истребителей И-17, два двухместных автожира конструкции Камова. Эти "стрекозы", установленные на поплавки и оснащённые складывающимся ротором, очаровали военморов своей способностью взлетать с места при ходе авианосца против ветра и точно так же садиться, да ещё и компактностью в ангаре. На испытаниях в Финском заливе автожиры Камова без проблем приводнялись почти на сам плавучий буёк-цель и легко потом поднимались в воздух. При обстреле Эль Ферроля, один корректировщик-спасатель под прикрытием четвёрки И-17 находился над целью, второй, на всякий случай, был в готовности на палубе, вместе с ещё одним звеном истребителей, а третье звено патрулировало воздух над советскими кораблями. Продолжительность обстрелов лимитировалась запасом топлива истребителей, поэтому после часового обстрела, проходившего, если не считать слабого противодействия зенитной артиллерии, в полигонных условиях, советские корабли отошли подальше в море для обслуживания самолётов.

В этот период приоритетными целями стали стоящие компактно крейсера "Балеарес" и "Канариас", имевшие хороший ход и, потенциально, способные догнать советское соединение и поквитаться. Дистанция была велика, попадания редки, но 360 выпущенных в первой фазе снарядов сделали своё дело. Крейсера так и не смогли поднять пары и дать ход. А случайное попадание в буксир, тут же отправившее его на дно, отбило у работников порта всякое желание вмешиваться в происходящее. Впрочем, их можно было понять, ведь даже команды крейсеров, деморализованные своим бессилием, стали разбегаться из опасной зоны всеми возможными способами.

Следующей жертвой стала "Эспанья", уже развернувшаяся к узкому выходу в море и давшая ход. Не надеясь попасть по движущейся цели, главный артиллерист "Фрунзе" поставил в проходе стену заградительного огня. Башни советского линкора, работавшие поочерёдно, развили максимальную скорострельность в два выстрела в минуту на ствол. Получилось, что каждые десять секунд на фарватер падало по три фугасных снаряда и это принесло успех в виде попадания в носовую часть на уровне ватерлинии. Садясь носом, "Эспанья" всё-таки преодолела проход, но в открытое море выйти даже не пыталась. Наоборот, линкор отползал по заливу вглубь материка, где и выбросился на мель. Как потом оказалось, его экипаж был частично переведён на "Канариас", что не давало возможности ни вступить в бой, ни вести полноценную борьбу за живучесть. Добить же подранка не получилось, для этого пришлось бы войти в зону огня береговой артиллерии. На это, наверное, испанский капитан и рассчитывал.

Во время следующего захода элемент внезапности уже был утерян и всё обошлось не так благополучно. На арену борьбы вышла авиация националистов, а советские воздушные силы, наоборот, сократились. Четвёрка И-17, "державшая небо" во время "пересменки", заправлялась на "Ворошилове". Едва только "Фрунзе" пристрелялся по докам, как в воздухе появилась девятка трёхмоторных бомбардировщиков в сопровождении полутора десятков истребителей. Шесть Не.51, две тройки, атаковали корректировщика. Сбить не сбили, но работать спокойно не дали, завертелась карусель. Над Ферролем наши истребители, действовавшие парами, сбили троих и потеряли одного, ушедшего в сторону авианосца с дымом и снижением, уравняв силы. Оказалось, что за русскими превосходство и в скорости, и в маневренности, да и в лётном мастерстве. К тому же немцы, после начала свалки потеряли строй и действовали поодиночке. Наши же, в первую очередь, прикрывали друг друга и корректировщика, поэтому два из трёх истребителей противника были сбиты именно при попытке атаковать. Пилот нашего подбитого И-17, поняв, что не дотянет до палубы, выбросился над морем с парашютом и был подобран спасательным автожиром. Причём береговая артиллерия пыталась достать приводнившийся аппарат, но не попала, отделались лёгким испугом. Оценив сложившуюся ситуацию, "Хейнкели" вышли из боя, наши не преследовали.

В это же время бомбардировщики атаковали советские корабли, выбрав целью самого опасного в данный момент — "Фрунзе". Советский патруль попытался помешать, но был связан боем истребителями сопровождения. Четверо против девяти, где уж тут думать о бомбардировщиках. Пилоты "Тётушек Ю", воспользовавшись этим, мужественно прорывались к цели сквозь заградительный огонь спаренных "соток" на эшелоне 3,5 километра, используя, насколько это было возможно, противозенитный маневр. Информация о том, что снижаться над советскими кораблями смертельно опасно, уже успела распространиться среди авиаторов националистов, а с больших высот было слишком трудно попасть в маневрирующий на полном ходу линкор с горизонтального полёта. Да и, говоря по правде, даже в таких условиях попадание было бы чудом. Но уже почти над целью, на боевом курсе, увидев протянувшиеся к ним от линкора и авианосца линии почти непрерывных трасс, немецкие добровольцы поняли, что просчитались и им грозит избиение, как над Меноркой. Видимо, от осознания этого факта они потеряли самообладание. В панике, не прицельно, стали избавляться от бомбового груза и набирать высоту. Расчёты 37-миллиметровых автоматов записали на свой счёт два Ю-52, ещё один съела среднекалиберная зенитная артиллерия.

Чуть в стороне в это время вертелась собачья свалка. Здесь всё было почти так же, как и над Ферролем, за исключением одной маленькой, но важной детали. В то время, как шесть "Хейнкелей" связали наших истребителей боем, трое, видимо командирское звено, остались чуть в стороне и выше. Когда выпадал удобный случай, они атаковали плотной группой. И это приносило успех. Число русских истребителей довольно быстро сократилось вдвое. Зато два оставшихся, поняв, что к чему, приложили все усилия, чтобы не подставляться и, видимо, немецкий комэск загрустил.

Между тем, механики "Ворошилова", шедшего в кильватерном строю вторым, следом за "Фрунзе", озираясь в сторону дерущихся в поднебесье товарищей, спешно подготовили к взлёту пару резерва и готовились поднять из ангара ещё двоих. Немец заметил это и, соблазнившись лёгкой добычей, рискнул подловить И-17 на взлёте, спикировав со стороны кормы к советскому авианосцу, полагая, что зенитчики слишком заняты бомбардировщиками, чтобы обращать на него внимание. На "Якове Свердлове", шедшего замыкающим, из всего зенитного вооружения было два ДК, да один спаренный 25-мм автомат, расчёт которого мог только наблюдать за боем из-за недостаточной досягаемости своего орудия. Тройка немецких истребителей, пикирующая чуть в стороне, показалась красным военморам манной небесной и они, торопясь, опасаясь, что цель выйдет из зоны огня, после короткой пристрелочной, выпустили содержимое двух магазинов одной очередью в 80 выстрелов, попав очень удачно. Больше всего досталось правофланговому "Хейнкелю" тройки, который просто развалился в воздухе, разбросав по ветру мелкие ошмётки. По машине командира пришлось меньше попаданий, зато по кабине, после чего Хе.51 резко перевернулся через крыло и отвесно врезался в море. Третий истребитель уцелел. Ненадолго. Спустя несколько секунд его с азартом расстреляла МЗА "Ворошилова".

С палубы на взлёт шёл уже второй советский истребитель, очень скоро силы грозили сравняться, что для немцев было крайне неприятно. Не желая испытывать судьбу, они вышли из боя и удалились в сторону берега. Борьба в воздухе на этом закончилась. Советские самолёты, растратившие в бою топливо, потянулись на посадку. А линкор "Фрунзе", по решению командира отряда не желавшего делать третий заход, стал бить по берегу вслепую, "танцуя" от пристрелянных доков. Ещё более трёх сотен 314-килограммовых снарядов упали на важные для флота националистов объекты. Были обстреляны арсенал, судостроительный завод, склады топлива, стоянки малых кораблей и подводных лодок. Над ВМБ повисло чёрное облако от разгоревшихся пожаров. Конкретных результатов работы ГК, конечно, зафиксировать не удалось, но то, что были уничтожены оба тяжёлых крейсера, линкор "Эспанья" чуть позже был добит на мели бискайскими штормами, было отличным результатом. Фактически, у франкистов остался только древний лёгкий крейсер ""Republica", стоявший без хода в Кадисе. Балтийский отряд, с чувством глубокого удовлетворения от проделанной работы, покинул испанские воды, неспешно обогнул Британские острова и через три недели прибыл в Ленинград, где встал на ремонт и замену силовой установки.

Это был не единственный неприятный сюрприз, преподнесённый советским ВМФ франкистам 7-го ноября. Акклиматизировавшаяся за десять дней на Менорке Потийская бригада морской пехоты, ставшая на время для всего мира первой интербригадой, начала Балеарскую операцию, последовательно высадившись на Майорке, Ивисе и Форментере. Летом республиканцы уже пытались неудачно отбить острова, потерпев фиаско из-за общей неорганизованности. Националисты извлекли урок и усилили гарнизон, вернее, острова фактически оккупировали итальянцы. Но всё равно у атакующих морпехов оставалось, минимум, полуторакратное общее численное превосходство и подавляющее в вооружении и огневой мощи. Кроме того, с моря огневую поддержку оказывали все три крейсера испанского советского флота, а с воздуха минно-торпедная, на Р-5, и разведывательная, на МБР-2, эскадрильи полного состава. За чистое небо отвечала евпаторийская 24-я истребительная эскадрилья, имевшая 40 И-18, часть которых была последней серии, с 12,7-мм пулемётом ШВАК в развале цилиндров мотора.

Операция началась глубокой ночью, когда взвод разведчиков в сопровождении местного проводника-республиканца, участвовавшего в недавно законченном строительстве, скрытно высадился и проник через замаскированный эвакуационный ход во внутренние помещения батареи Эль Торо, заминировав погреба боезапаса. Бесшумные ППШ себя полностью оправдали, гарнизон, мирно спавший в казарме, кроме неудачников кому не посчастливилось оказаться на пути морпехов, узнал о визите, только когда закладки сработали. Разведчики к этому времени уже успели уйти обратно в море.

Вторым актом разыгрываемого спектакля стал удар двумя авиаотрядами Р-5 по аэродрому в пяти километрах от Пальмы, где, по агентурным данным, базировались остатки размещённой на островах воздушной мощи мятежников. Бомбардировщиков там оставалось всего несколько штук, а вот "Фиатов" была целая дюжина. Появившись с востока на рассвете, на малой высоте, в лучах восходящего солнца, отбомбились Р-5 по стоянкам и лётному полю удачно, добив бомберов, спалив пару истребителей и испятнав аэродром воронками. Но, стоило нашим развернуться для штурмовки, чтоб с толком применить ШКАСы, как итальянцы доказали, что они шляпы, но не дураки и на собственном опыте учатся. Второй заход встретили огнём полтора десятка малокалиберных зенитных стволов, добавила и батарея 75-мм зениток. Потеря сразу семи самолётов отбила у советских лётчиков всякое желание продолжать, они вышли из опасной зоны и вернулись на свой аэродром. Несмотря на такую развязку, итальянские истребители впоследствии так и не смогли подняться в воздух, так как в первый день операции по авиабазе, с предельной дистанции, для острастки периодически работал главным калибром "Красный Кавказ", а к утру второго она уже была захвачена.

Особое беспокойство Кузнецова, руководившего операцией, вызывали стоящих в Пальме корабля, итальянский ТКР "Фиуме" и немецкий карманный линкор "Дойчланд", формально считавшиеся наблюдателями за соблюдением режима невмешательства. За действия их командиров, вынужденных смотреть на избиение, фактически, итальянского гарнизона, трудно было поручиться. Конечно, они несли свои флаги и открытие огня стало бы вопиющим нарушением нейтралитета, но дипломаты потом отбрешутся, а убитых не вернёшь. Да и, потенциально, два этих корабля легко могли отправить на дно, как советский испанский флот, так и десантную флотилию. Поэтому были приняты превентивные меры. На аэродроме Менорки в полной готовности стояли резервный авиаотряд Р-5 и звено комэска, всего 15 машин, с подвешенными к ним торпедами. Едва только разведчик МБР-2 сообщил, что "Фиуме" выходит в море, с явным намерением обогнуть остров с востока и навестить район высадки бригады, они получили команду на взлёт. Перехват состоялся у южной оконечности Майорки. Советские торпедоносцы разделились на звенья и встали в широкий круг, вне зоны досягаемости МЗА, над предполагаемой целью. А один самолёт, под управлением штурмана эскадрильи, догнав "Фиуме" с кормы, пролетел на минимальной скорости и малой высоте параллельным курсом совсем рядом, демонстрируя свою нагрузку. Командир "Фиуме" всё понял правильно, применить торпеды, кроме как по его крейсеру, республиканским лётчикам было просто некуда. Не на окопы и батареи же их бросать? А на горизонте ещё и торпедные катера маячат, готовые добить подранка. Возвращаться в Пальму, чтоб, в случае неудачного для обороняющихся развития событий, эвакуировать хотя бы безлошадных лётчиков и командование? Республиканцы, да и не только они, могут возомнить, что Реджина Марина кого-то или чего-то боится. Тем более, что соотношение сил не впечатляющее. Но кто его знает, сколько там у русских на Менорке этих чёртовых торпедоносцев и на что они способны? "Фиуме", издали сопровождаемый парой малых катеров, как шёл по прямой, так и удалился на зюйд-ост, только через три часа взяв курс на Сардинию. "Дойчланд" же остался в порту, приняв на борт граждан Германии.

Пользуясь содействием местных товарищей, скрытно высадившиеся с лодок в темноте разведчики вычистили на всём северном побережье наблюдательные посты, благодаря чему десант, подошедший к берегу в заливе Алькудия с первыми лучами солнца, застал гарнизон острова, пехотный итальянский полк, усиленный несколькими артбатареями и отрядами националистов, со спущенными штанами. Противодействия у воды не было оказано никакого, а потом в дело вступили полсотни Т-26М. Противоядия против них, за исключением единственной батареи 47-мм пушек М35, подбившей один танк, после чего расчёты были просто разогнаны пулемётным огнём, у противника не нашлось. За день бригада, блокируя заслонами отдельные очаги сопротивления на флангах, пересекла остров и вышла к столице, которую обороняли, непосредственно, националисты, вооружённые только лёгким оружием, и к аэродрому. Лезть в город и под огонь 75-мм зениток с ходу не стали, отложили до утра ради вдумчивой подготовки.

Ночью с Майорки начался исход. Торпедные катера замотались, задерживая самые разнообразные плавсредства, вплоть до одиночных шлюпок, забитые, в основном, стариками, женщинами и детьми семей националистов. Наутро республиканские, действительно республиканские, местные, парламентёры, выйдя с белым флагом, указали обороняющимся на безнадёжное положение и предложили сдаться, не забыв рассказать и о ночной рыбалке катерников и об их улове. К сожалению, получили категорический отказ в виде огня на поражение. Убить не убили, а вот раненые среди переговорщиков были. Поняв это, как готовность драться до последней крайности, Потийская бригада ответила на всю катушку, накрыв засветившиеся накануне позиции зенитчиков огнём 120-мм миномётов и полковых пушек, которые били до тех пор, пока на огневые противника не въехали танки. В это же время три батальона добровольцев, бывших до этого во втором эшелоне, набранных и вооружённых частью на Менорке, частью на континенте, в том числе в Аликанте, славном своей любовью ко всему итальянскому, пошли на штурм Пальмы. Комбриг, хорошо помня войну в Грузии и зная, что такое бой в городе, не хотел рисковать своими людьми. Конечно, вооружённых одними только винтовками Мосина и гранатами добровольцев он не на убой кинул, их поддерживали, вернее, вели, две танковых роты, гаубичная самоходная батарея и две батареи шестиствольных ЗСУ. Т-26М небольшими группами, в сопровождении пехоты и под прикрытием ЗСУ медленно и планомерно продвигались вдоль главных улиц, давя огнём сопротивление и давая добровольцам время на зачистку окрестностей. Натыкаясь на баррикады, вызывали самоходки, которые сносили препятствие несколькими выстрелами прямой наводкой, после чего шли дальше. К вечеру там было всё кончено.

Ещё два дня было потрачено на вылавливание отдельных групп мятежников и окончательную зачистку острова. Вообще, в этих боях итальянцы сполна подтвердили свою репутацию, заслуженную в Мировую войну, предпочитая, как только запахнет жареным, разбегаться или сдаваться. А поскольку бежать было некуда, то все они, рано или поздно оказались в плену. За всё время операции итальянцами не было предпринято ни единой контратаки, хотя иногда их командиры и выскакивали вперёд, пытаясь увлечь за собой свои подразделения, но солдаты просто за ними не шли. Такие казусы всегда заканчивались смертью или тяжёлым ранением смельчаков и поднятыми руками на итальянских позициях. Всего итальянский гарнизон потерял убитыми и ранеными едва пятнадцать процентов своей численности, чуть более трёхсот пятидесяти человек, остальные, включая всех старших командиров, попали в плен. Испанские националисты проявили больше стойкости и решительности, как оценили морпехи "на уровне грузин", но им сильно мешало отсутствие тяжёлого оружия и боеприпасов. Даже в городских боях обычные ручные гранаты, без которых в городе никуда, они применяли чрезвычайно редко.

Республиканцам четыре дня боёв за Майорку обошлись в две сотни убитых и раненых, в основном, в батальонах добровольцев, были потеряны восемь бомбардировщиков Р-5 (из них семь над аэродромом и ещё один самолёт был сбит пулемётным огнём при атаке огневых позиций тяжёлой гаубичной батареи), подбитый танк отремонтировали и ввели в строй. На острове было захвачено значительное количество оружия и боеприпасов, в том числе, и некоторые интересные вещицы, вроде лёгких 20-мм зенитных автоматов "Бреда", патроны к которым оснащались очень чувствительным взрывателем с самоликвидатором. Советским инженерам будет о чём поразмыслить. А лётчики-истребители 24-й, которым так и не довелось сразиться с врагом на своих И-18, с интересом облетали два уцелевших "Фиата" GR.32 и ещё пару можно было восстановить.

На пятый день Балеарской операции Кузнецов взял паузу, чтобы привести в порядок подчинённых и приготовиться к следующему броску. Одновременно, были пиняты некоторые административные меры. Комендантом Майорки "для всех" был назначен Алехандро Кальдерон, стажёр при командире второго добровольческого батальона старшем лейтенанте Синичкине. Не то что бы он продемонстрировал какие-то военные или организаторские таланты, просто он первый откликнулся на брошенный русскими призыв собраться и снести к чёртовой матери итальянский аэродром, не спрашивая при этом, где именно. Ещё недавно было у грузчика Алехандро всё как у всех — работа в порту с утра до вечера, жена, пятеро детей, мать с отцом, а потом вдруг в одну ночь всего этого не стало. Самого его посекло, контузило и вынесло взрывом через окно, а дом со всеми остальными обитателями сгорел. Добрые люди устроили в больницу за счёт муниципалитета и не говорили ему всего, пока не оклемался. А там уж и русские пришли.

Так что политическая платформа у команданте Кальдерона была предельно простая и ясная, к тому же подкреплённая внушительным для испанца габаритами и зверским, последствия контузии, выражением лица.

Поэтому, когда в тот же день на рейд Пальмы вновь пришёл "Фиуме", да не один, а в сопровождении всех трёх своих систершипов и дюжины эсминцев, разговор команданте с присланными адмиралом Гойраном парламентёрами не задался. Те потребовали, угрожая стереть с лица земли всё, до чего смогут дотянуться, немедленно освободить всех граждан Италии и вернуть принадлежащее им имущество, то бишь, оружие. В ответ команданте Кальдерон, не стесняясь в выражениях, напрочь отбросив "инструкции по дипломатии" советников, наоборот, используя опыт своей долгой работы в порту, объявил Пальму испанской военно-морской базой, а Балеарские острова — закрытой территорией и приказал убраться подобру-поздорову в течении двух часов. В противном случае он поднимет авиацию и, совместно с береговой артиллерией, перетопит их гнилые лоханки. А чтобы адмиралу Гойрану лучше думалось, он, ровно через час, устроит ему салют.

Слово команданте крепко. Особенно, когда подкреплено четырьмя 180-миллиметровыми стволами. Из двух подвижных береговых батарей 130-ти миллиметровую оставили на Менорке, а 180-ти миллиметровая, доставленная на берег вторым эшелоном десанта, с первого дня развернулась и прикрыла место высадки, куда продолжали доставлять баржами батальоны добровольцев, боеприпасы и транспорт. После захвата Пальмы батарея свернулась и неспешно, влекомая тракторами ЧТЗ, поползла через весь остров к новым огневым, которые должна была занять уже надолго. Утром 11 ноября, когда разведчик МБР-2 обнаружил в ста милях к востоку от Менорки итальянский флот, батарея как раз готовилась после ночёвки продолжить марш. Оставался всего лишь один переход на новые позиции по каменистым дорогам острова, а до берега залива Пальма было чуть больше десяти километров. Оценив сложившуюся ситуацию, Кузнецов понял, что батарея сможет поучаствовать в отражении вероятного нападения только в том случае, если развернётся прямо на месте. СУО, способная наводить орудия по кораблям с закрытых позиций, оставалась для советских артиллеристов мечтой, но хоть по целям в порту можно будет отработать с корректировкой от передового наблюдательного поста.

С подготовкой огневых проблем не возникло, на каждую пушку с боекомплектом в колонне приходилось по пять тракторов и большая часть из них были бульдозерами, а на меньшей было смонтировано простейшее крановое оборудование стрела-лебёдка. Вот шестичасовой норматив на развёртывание батареи пришлось перекрывать, еле успели к приходу дорогих гостей. Ровно в назначенное команданте время, минута в минуту, примерно в десяти кабельтовых от лежащей в дрейфе в заливе "Зары" кучно встали четыре водяных столба, поднятых 100-килограммовыми фугасными снарядами. Обещанный салют состоялся. Издали было видно, что на итальянских кораблях пустили в ход все наличные системы наблюдения, чтоб обнаружить, если не огневые позиции береговой артиллерии, то хоть её командный пункт. Трудно искать чёрную кошку в тёмной комнате, особенно если её там нет. Через полчаса игра нервов закончилась, итальянский флот, убедившись, что нахрапом ничего не достичь, ушёл в море в сторону Ивисы. Точно так же, но в гораздо более вежливой форме, избавились и от торчащего в Пальме, как ни в чём ни бывало, броненосца "Дойчланд".

В свете того, что в море болталась итальянская эскадра, которой постоянно действовали на нервы республиканские воздушные разведчики даже ночью подвешивавшие над ней "люстры", а завершить Балеарскую операцию красиво очень хотелось, Кузнецов, пользуясь правами командующего объединённым флотом, приказал сосредоточить в Пальме все наличные морские силы. На Майорку пришли линкор "Хайме I", крейсера "Либертад", "Мигель де Сервантес" и "Мендес Нуньес" и 15 эсминцев, из которых 12 типа "Чуррука" были вполне современными кораблями, ничем не уступающими итальянцам. Вообще-то испанский республиканский флот приглашали поучаствовать ещё раньше, но дефицит командных кадров, то обстоятельство, что на кораблях заправляли анархисты через свои судовые комитеты, привело к проволочкам. Изволь, сагитируй, убеди, попроси и тогда, может быть, если не лень, флот выйдет в море. Однако, после захвата Майорки, всем вдруг захотелось оказаться в рядах победителей, поэтому приказы главкома вдруг стали выполняться.

Испанские товарищи стремятся в герои? Командующий объединённым флотом рад предоставить им шанс! В ночь на 13-е десант, в составе двух батальонов добровольцев, танковой роты, батареи ЗСУ и двух батарей 120-мм миномётов, был погружен на пять БДБ и с первыми лучами солнца вышел в море. Тихоходные болиндеры привлекать не стали. В деле так же участвовала разведрота, посаженная на торпедные катера. А в качестве эскорта выступали все наличные боевые корабли до единого. На авиабазах в полной готовности замерли боевые самолёты, кроме тех, кто следил за итальянским соединением. Над республиканской эскадрой постоянно барражировали истребители и тройка "амбарчиков" с бомбами, по восемь "соток" на каждой машине. Были приняты все возможные меры, чтоб убедить адмирала Гойрана не связываться. Также, до командира итальянского батальона на Ивисе, по обходным неофициальным каналам, накануне было доведено горячее пожелание собрать свои манатки и убраться подальше подобру-поздорову, с обещанием не бить на отходе в море.

Комендант Ивисы ждал ровно до тех пор, пока с наблюдательных постов не доложили, что республиканский флот показался на горизонте и приближается. Без боя. Раз адмирал Гойран не полез на рожон, то ему премьер-капитану Джованни Феде, сам Бог велел. Через полтора часа, когда носы БДБ ткнулись в белый песок в северной части острова, с южной отчаливали курсом в сторону Африки самые разнообразные посудины, буквально всё, что могло выйти в море. И Ивиса, и Форментера, в итоге, были заняты без боя. Балеарская операция закончилась. Дело теперь было затем, чтобы превратить острова в настоящую воздушно-морскую базу, прикрывающую Испанию с востока, обучить и довооружить гарнизон из трёх добровольческих батальонов, после чего Потийскую бригаду МП можно выводить в Союз.

Что ж, по итогам мне можно было самому себя похвалить. Время и нервы, потраченные на морскую пехоту, десантные баржи, зенитки, мобильную береговую артиллерию не пропали зря. Результаты обнадёживающие. Кожанов, от которого я получал всю информацию о происходящем на ТВД, похоже считал точно так же. В смысле, что меня можно похвалить. Очень хорошо понимая своих подчинённых до самых низов, что для больших начальников редкость, имея опыт "кожаного гранатомётчика", он своей властью учредил первую в СССР медаль "За штурм Балеарских островов" и вознамерился наградить ею заодно и меня. Не то, что я против похвалы, но формально мне не положено, меня и близко там не было. Как я буду настоящим участникам дела в глаза смотреть? Скажут ещё, присоседился по знакомству. Оно мне надо? Убедил. Кожанов сказал, что подумает, как выйти из положения.

Если у РККФ дела на испанском ТВД, в целом, шли хорошо, то на сухом пути всё было далеко не так однозначно. Прибывшие с конвоями советские добровольческие подразделения местное командование стремилось сразу бросить в бой с самыми решительными целями, не представляя при этом, сильных и слабых сторон танковых и бронеавтомобильных подразделений. На севере, доставленный балтийцами танковый батальон и роту БА, вооружённые старыми Т-26, БА-3 и ФАИ, после разгрузки сразу направили под Овьедо, с целью решительно переломить там ситуацию и отбить выпускающий стрелковое оружие завод. Замысел атаки был далеко не оригинален. Бронеавтомобили по дорогам должны были войти в город и сковать там его гарнизон, а танки, двигаясь по пересечёнке (оказавшейся далеко не везде проходимой для танков) — перерезать "пуповину", связывающую осаждённых с основными силами националистов. Бои за город шли уже давно, поэтому, и там, и там, была выстроена достаточно грамотная оборона. Со стороны же республиканцев не было организовано ни нормальной артподготовки, ни сопровождения. Пехота тоже вслед за бронёй не пошла, считая, что машины всё сделают за неё. В итоге — потери и ничего более.

Под Мадридом всё закрутилось ещё драматичнее. Полковник Бойко, едва выгрузивший свои машины, вместе с "соседями", батальоном БА, даже не успев добраться до испанской столицы, на марше узнал, что Кабальеро объявил о скором наступлении республиканских войск, которое сметёт франкистов. А главной ударной силой этого наступления предстояло стать именно его танкам. Одноногий комбат, естественно, возмутился такому ведению дел. Заодно, насмотревшись достаточно на местные порядки, заявил, сговорившись с "соседом", что решать, где и как воевать, будет самостоятельно. В итоге, наступление республиканцев, столь громко разрекламированное, всё-таки состоялось, вылившись в серию неподготовленных атак необученными, но распропагандированными людьми с огромными потерями. Воспользовавшись этим, франкисты вновь нажали и продвинулись вперёд к желанной цели. Советская броня успела как раз вовремя, чтобы подпереть выдохшуюся пехоту республиканцев на последнем подготовленном рубеже обороны перед испанской столицей. Распределив по всему атакованному фронту разведдозоры на бронеавтомобилях, среди которых обязательно был хоть один радийный, держа батальон в кулаке, Бойко выдвигался на участок, где фалангисты прорывали оборону и контратакой восстанавливал положение, затаскивая за собой на прежние позиции пехоту республиканцев. Линии фронта советские танки при этом никогда не переходили, всякий раз, сделав своё дело, отступая в тыл. Благодаря этому за четыре дня тяжёлых боёв не было потеряно безвозвратно ни единого танка, а среди членов экипажей не оказалось убитых и тяжелораненых. Франко, неся тяжёлые потери и не найдя способа противодействия, остановил атаки. Мадрид удалось отстоять.

Это, да ещё то, что лётчики-истребители ВВС КА, прибывшие на И-15 и И-16 на ТВД сразу в большом количестве, с первых боёв показали своё полное превосходство над противником, скрасило впечатление от итогов штурма Овьедо. Благодаря действиям авиаторов, советские танкисты могли спокойно совершать марши днём, а жители испанских городов не опасаться бомб с ясного неба. После недолгой борьбы авиация националистов резко снизила свою активность. В воздухе, как и на земле, к середине ноября временно установилось затишье. Стороны копили силы, формировали и обучали новые части, готовя их к будущим боям.

Эпизод 13.

— Я приезжаю, говорю, хвалитесь, как тучи разгоняете, ан мне отвечают, что цемента-то и нет! Капитан Любимов всё вывез! Это как понимать? Товарищ капитан, вы куда цемент дели, я вас спрашиваю? Чем теперь авиаторам работать? — отложенное "на потом" совещание, уже по традиции, украсилось перепалкой между мной и наркомом обороны ещё в приёмной Сталина.

— Головой, товарищ маршал! И другим не мешало бы тоже, — не полез я за словом в карман. — А цемент мне для строительства пригодится, нечего народное добро по ветру пускать.

— Ты, как я погляжу, котелком-то своим варишь! Половину разбросал, половину прикарманил, а погода-то возьми и сама по себе и наладься! — кипятился Ворошилов. — Наплёл с три короба, а как проверить? Думаешь, вывез и концы в воду? Чтоб вернул всё мигом!

— С какой стати? Цемент выделили мне ради хорошей погоды 7-го ноября. Погода была — лучше не придумаешь. Всё, что хотели, показали французам в лучшем виде, — стал я всё раскладывать по полочкам. — Не моя вина, что погода установилась естественным путём. И не моя вина, что французы не стали с нами расширенное соглашение подписывать. Стало быть, цемент мой. А французы идут лесом, толку от них, как от союзников, никакого. Ударь на них немцы, двух месяцев не протянут, капитулируют, — в деталях хода кампании 1940 года в Европе я не помнил, но "меньше двух месяцев" врубилось в память намертво.

— Французская армия — сильнейшая в Европе! После РККА. Всё вы с Кожановым! Сорвали переговоры с французами своими выходками на Средиземном море и радуетесь! Я-то думаю, что это Любимов заладил, что французы нам ни к чему, а вон оно значит, куда вы дело ведёте! Это же натуральное вредительство! — перешёл на прямые обвинения маршал.

— Спорим, что будет, как я сказал? Кто проиграл — верхом на корове едет через всю Красную площадь, машет шашкой и кричит "Даёшь Париж!", — Поскрёбышев, обычно невозмутимый, не выдержал и улыбнулся, видимо представив себе картину. Ворошилов набрал воздуха в лёгкие, да так и застыл с открытым ртом, не зная, что ответить.

— Не могу одобрить такое пари, — сказал, слушавший наши пререкания Киров. — Кто бы из вас не проиграл — это нанесёт ущерб репутации партии, даже всему СССР.

— Пусть тогда товарищ маршал в отставку подаст, раз, имея Генштаб, не может разобраться, какая армия будет сильнейшей в Европе в решающий момент и в чём её сила.

— Ишь, ты! Разогнался! Держи карман шире! Стратег, чтоб тебя! Спите и видите с Кожановым, чтоб меня спихнуть! Не будет этого! — взорвался Ворошилов.

— Капитан Любимов! Что вы себе позволяете?! Смирно!!! — застроил меня вошедший в компании Меркулова Берия. — Решать кадровые вопросы такого уровня не ваше дело! Ваше дело — соблюдать субординацию! Вы позорите наркомат! Прекратить!!

— Слушаюсь, товарищ комиссар государственной безопасности первого ранга! Готов, если проиграю спор, немедленно подать рапорт об отставке! Тогда тоже смогу с полным правом взаимно "тыкать" товарищу Ворошилову!

— О чём спор? — на сцене появился сопровождаемый Власиком ИВС.

— Товарищ Любимов утверждает, что французы в случае войны не выдержат немецкого удара более двух месяцев и капитулируют. Товарищ Ворошилов этому не верит и считает, что французская армия — сильнейшая в Европе. После РККА, — спокойно пояснил Киров. — Цена вопроса — отставка либо одного, либо другого.

— Интересно. И почему же немцы должны так быстро победить, товарищ Любимов? — посмотрел на меня Иосиф Виссарионович.

— Потому, товарищ Сталин, что Франция готовится к прошедшей войне, строя укрепления для оборонительных позиционных боёв, а Германия готовится к будущей, строя механизированные соединения. Одной обороной войн не выигрывают. А развитие транспорта так далеко шагнуло вперёд, что позволяет быстро концентрировать силы и средства достаточные для быстрого прорыва любой долговременной обороны. Один такой прорыв и Франция на коленях.

— Серьёзный спор, — усмехнулся в усы Сталин, чуть взмахнув зажатым в руке картузом. — Поддержу товарища Ворошилова. С товарищем Сталиным спорить не забоитесь, товарищ Любимов? Выиграете — поставим вопрос о смещении маршала Ворошилова с поста наркома обороны, а там уже как товарищи решат. Проиграете — расскажете без утайки, откуда взялись, покажете место этой вашей таинственной колонии отшельников и сами проведёте туда группу товарищей для сбора фактических доказательств версии вашего происхождения. Идёт?

— Идёт, товарищ Сталин! — ответил я, не задумываясь, ибо проиграть у меня и в мыслях не было. Первый секретарь ЦК, внимательно следивший за моей реакцией, кивнул и прошёл к себе в кабинет. До назначенного времени, двенадцати тридцати, ещё оставалось три минуты. Оставшиеся в приёмной провели этот остаток времени тихо, каждый погрузился в свои мыли, только Берия с Меркуловым, отодвинувшись подальше, о чём-то тихо перешёптывались.

— Товарищи, можете проходить, — минута в минуту объявил Поскрёбышев, сделав предварительно телефонный звонок. Участники совещания потянулись к дверям строго по партийному ранжиру — Киров, Ворошилов, Кожанов, Берия с Меркуловым и, замыкающим, капитан Любимов, вождь оппозиции.

В уже знакомом кабинете я занял за длинным столом место рядом с Сергеем Мироновичем напротив своего начальника, расположившегося рядом с маршалом. Не то чтобы мне было некомфортно в компании "силовиков", соображения были чисто практическими — докладывать о совместно подготовленной статье, учитывая единственный её экземпляр на руках у второго секретаря, так было удобнее.

— Все в сборе, товарищи, давайте приступим, — взял слово Сталин. — Во-первых, как первый секретарь партии, отчитаюсь по испанскому вопросу. Соглашение между СССР и испанской республикой подписано с учётом пожеланий оппозиции. Безвозмездной помощи оно не предусматривает. Оружие, техника, боеприпасы, топливо, иные предметы снабжения, продовольствие, либо продаются по справедливым, мировым, ценам, либо сдаются в аренду с условием полного возмещения безвозвратных потерь. Работа специалистов, направленных в испанскую республику, оплачивается принимающей стороной по расценкам соответствующим оплате труда испанских специалистов. То есть наши командиры получают такую же зарплату, как офицеры испанской армии на соответствующих должностях. Кроме того, жизнь и здоровье наших специалистов застрахованы на сумму 35 и 10 тысяч рублей соответственно, перечисляемых единовременно. К сожалению, как показала практика, существует ещё один вопрос, который остался неурегулированным подписанным соглашением. Это вопрос пленных. К счастью, советские специалисты работают достаточно хорошо, чтобы нам было на кого обменять попавших в руки фашистов советских граждан. Ещё одним пунктом соглашения было предоставление лицензии предприятиям испанской республики на изготовление батальонных, полковых миномётов и ручных гранат по советским чертежам. Ранее нами этот вопрос не оговаривался, но, учитывая то обстоятельство, что республика крайне нуждается в оружии, а миномёты и гранаты сейчас являются, фактически, единственным оружием, которое республиканцы могут изготовить самостоятельно, советское правительство пошло на такой шаг. Правило, согласно которому советские конструкторы получают в качестве вознаграждения отчисления с каждого серийного экземпляра, сохранено. В целом, договор подписан для нас выгодный, однако, пока, из-за потери двух новейших кораблей, с которой мы ещё будем разбираться, — тут Сталин выразительно посмотрел на Кожанова, который сразу же опустил вниз глаза, — выгода теоретическая.

— Не такая уж и теоретическая, — с места проворчал Киров. — Т-26 в пятьдесят тысяч рублей оценили с арендой-рассрочкой на пять лет без учёта эксплуатации и запчастей. А новый, который не чета прежнему, нам, кругло, в двадцать обходится. Могли бы и не драть так с братьев по классу.

— Товарищ Любимов совершенно справедливо говорит, что Испания — буржуазная республика. Трудящиеся СССР не обязаны оплачивать неорганизованность испанского правительства и его ошибки во внутренней политике. К тому же трудящиеся СССР не виноваты, что буржуазия установила такие цены на оружие на мировом рынке, — назидательно ответил своему соратнику Сталин. — Мы много строим, средства нам нужны. И на Северо-Западе в том числе. Вы готовы, товарищ Киров, заморозить, к примеру, строительство железнодорожной линии Медвежьегорск-Архангельск?

Второй человек в стране в ответ только тяжело вздохнул, а Сталин продолжил свою речь.

— Таким образом, пожелание оппозиции в отношении событий в Испании партия выполнила. Что касается связанных с этим изменений в проект конституции, то по данному вопросу доложит товарищ Киров.

— Товарищи! В соответствии с поручением товарища Сталина Конституционная комиссия внесла дополнение в закон "о РККА и РККФ", закон "о наркомате внутренних дел", а также составила проект закона "об Особых республиках СССР". Поправки оговаривают действия армии и флота вне границ СССР только в случае официального объявления войны. Равно же поправками регламентируются действия особых частей НКВД СССР вне его границ. Им запрещается удержание военным способом территории, поддержка любых органов власти иных государств, которые, в противном случае, не могут удержать власть самостоятельно. Иными словами ЧОН разрешены разовые акции, направленные на ликвидацию закоренелых и явных врагов Советского союза и Советской власти, но запрещено подпирать штыками правительства, не пользующиеся поддержкой собственного народа. Проект закона "об Особых республиках СССР" разрешает включение в Союз государств, чей строй не является Советским, с условием планового изменения данного положения в оговорённый срок и перехода к Советской власти в соответствии с Конституцией СССР, кроме заранее оговариваемых в отдельном союзном договоре особенностей, связанных с местной спецификой. В проекте закона оговаривается процедура принятия в Союз новых членов и обязательные положения, с которыми эти новые члены должны заранее согласиться. Как то роспуск или подчинение соответствующим структурам СССР всех ведомств, связанных с реализацией права государства на насилие, дипломатических структур, внешней торговли. Проект закона внесён в общий проект Конституции.

— Как видите, товарищ Любимов, мы своё слово держим. Посмотрим, как вы держите своё.

— Статья к съезду готова, товарищ Сталин, — я тоже встал со своего места. — Товарищ Киров с ней уже ознакомился и одобрил. Разрешите зачитать?

Тут я откровенно соврал. Киров просто-напросто написал проект статьи сам, поддавшись моим уговорам, щедро сдобренным опасениями, что я могу изобразить "что-то не то". Иосиф Виссарионович скорее всего знал или догадывался об этом, но виду не подал. Всё шло в соответствии с ритуалом. Получив согласие, я, как можно более выразительно, специально готовился, прочёл два печатных листа с восхвалениями, причём заслуженными, с фактами и основаниями, партии и правительства СССР, описанием крайней необходимости окончательного планового перехода от революционного государства к советскому и, как следствие, принятия новой конституции. Проект которой я, конечно же полностью поддержал и одобрил.

— Ваше мнение, товарищи? — перешёл Сталин к поочерёдному опросу присутствующих. Как и ожидалось, существенных замечаний не нашлось, всё сводилось, в основном, к стремлению дополнить статью какими-либо фактами, отражающими достижения соответствующих наркоматов. Отбиться удалось довольно легко, заметив, что у присутствующих будет достаточно времени на съезде, чтобы в красках и с подробностями осветить свою деятельность. Как говорится, не хочу предвосхищать.

— Хорошо, товарищи. Хорошо, что основные вопросы с оппозицией мы перед съездом решили, — подвёл промежуточный итог Сталин. — Давайте посмотрим чуть дальше. Товарищ Киров, Конституционная комиссия рассмотрела вопрос о расширенном участии трудящихся в деле промкооперации?

— Товарищ Сталин, мы обсудили инициативу товарища Любимова. Госплан и Наркомфин предоставили нам очень приблизительные оценки того, какие средства можно привлечь к социалистическому строительству за счёт народных сбережений. Очень приблизительные. От одного до десяти миллиардов рублей в настоящий момент и порядка миллиарда в год в перспективе. Не слишком значительная сумма на фоне государственных вложений в экономику, чтобы огород городить. Вместе с тем, Наркомат внутренних дел, — тут Киров кивнул в сторону Берии, — представил в распоряжение комиссии своё особое мнение по данному вопросу. Большинство членов комиссии, и я тоже, разделяют эту точку зрения и считают разработку особого закона о прямом финансировании трудящимися промышленного строительства нецелесообразной.

— Вот как? И что же это за мнение? Товарищ Берия? — первый секретарь подался вперёд, навалившись на стол, и посмотрел на "моего" наркома.

— Доложит начальник Главного экономического управления товарищ Меркулов. Преступления в сфере экономики, а также попытки создать почву для таких преступлений — это как раз его профиль, — ответил Лаврентий Павлович.

Ну как же! Мне ещё раньше следовало догадаться, что Берия притащил сюда своего ближайшего соратника именно для этого дела.

— Товарищи! — встал Меркулов. — Инициатива товарища Любимова, несмотря на декларируемые благие намерения, несёт в себе ядовитые семена разрушения советского строя. Во-первых. Я буду пользоваться буржуазной терминологией, чтобы более наглядно показать складывающуюся картину. Итак. Акции предприятий потребительского сектора. Само наличие таких бумаг у населения предполагает возможность получать доход с предприятий, всего лишь единожды вложив в них свои деньги, не работая при этом на них. То есть налицо легализованные нетрудовые доходы, что фундаментально противоречит нашему законодательству, самому принципу социалистического государства. Тут же открываются разнообразные возможности для преступных элементов, наживших капитал противозаконным путём, легализовать его, приобретя такие акции. Второе. Нетрудно себе представить, что акции будут иметь разную доходность. Одни товары пользуются большим спросом, другие меньше, одни заводы работают чуть лучше, другие чуть хуже. Тут и до спекуляции ценными бумагами один шаг. В итоге, под вроде бы правильными лозунгами, создаётся благодатная почва для безбедного существования в советском обществе паразитических преступных элементов. Как начальник ГЭУ НКВД я категорически против инициативы товарища Любимова. Считаю, следует повнимательнее присмотреться к товарищам, выдвигающим подобные инициативы. Не мешает ли им жить партбилет члена ВКП(б).

— Ну, допустим. Резоны вполне очевидные и спорить с ними глупо, — поспешил я ответить, не дожидаясь других обвинений со стороны присутствующих. — Но делать-то что-то надо! Вы подумайте вот о чём. Сейчас, когда внутренняя контрреволюция в СССР провалилась, у противников советского строя осталась одна очевидная возможность не допустить его распространения по всему миру. Уничтожение СССР путём внешней агрессии. Не сомневаюсь, что такая попытка провалится. Это то, что очевидно, то, что мы видим сейчас. Но дальше то что? Что будут делать наши враги, когда столкнутся с новой реальностью, в которой уничтожить СССР военным путём будет уже невозможно? А дальше только идеологическая война, попытки разложить советский строй изнутри, дискредитировать советскую власть. Такая борьба нам не в диковинку. Вспомните, что говорили во время голода. Что во всём советская власть и коммунисты виноваты! Но мы то сейчас знаем истинные причины произошедшего. И не надо думать, что если мы побороли подрывные элементы внутри партии, то подобное не повторится. Засуха, неурожай, всё равно обвинять будут коммунистов и колхозы, будто наш Госплан заказывает погоду в небесной канцелярии. То же самое с потребительскими товарами для населения. Любая нехватка таких товаров вызовет обвинения в адрес советской власти, на каждом углу будут кричать о её недееспособности. И статья за антисоветскую пропаганду ничего не решит. Шушукаться будут по углам, что ещё хуже. Поэтому надо лишить наших врагов почвы для такой пропаганды, возложив ответственность за производство промтоваров на самих потребителей этих товаров. Или предложить народу иную, более важную цель, кроме удовлетворения материальных потребностей. Мне кажется, что решить проблему первым путём будет проще и безопаснее для советского строя. В ответ на прозвучавшую критику я хочу вот что спросить. Вы, товарищи, указав на узкие места, подумали, как их можно расшить? Подумали, как решить проблему? Или вы только критиковать и запрещать можете? На такой неконструктивной критике мы далеко не уедем. Считаете, что мы породим рантье? А как же облигации госзайма? По ним тоже капают проценты без труда! И их тоже могут приобрести преступные элементы, нажившие добро нетрудовым путём! Как же пенсии? Ведь советский человек, работая всю жизнь, выйдя на пенсию получает деньги без труда, по факту пользуясь рентой от всей экономики СССР. Может, стоит это как-то использовать? Скажем, установить возрастной ценз на получение доходов по акциям, увязав его с пенсионным возрастом? Разделить пенсии на две части, минимальную и дополнительную, которые граждане будут формировать самостоятельно? Что бы тут не говорили правоверные коммунисты о моём членстве в ВКП(б), я всегда буду настаивать на прямом регулировании трудящимися потребительского сектора. Этот вопрос надо обязательно решить до тех пор, пока мы не влетели с размаху в ловушку, которую сами же себе и организовали, взвалив всю ответственность за снабжение населения потребительскими товарами на советское правительство. Вот так. Время у нас ещё есть. Не так, чтобы особо много, всё зависит от результатов с которыми мы закончим Вторую мировую войну. В идеале после победы мы должны предложить нашему народу такие стандарты жизни, чтоб население буржуазных стран удавилось от зависти. В любом случае, даже если из-за потерь в войне не получится сразу, то этого надо достичь позже. Только так мы можем победить в идеологическом противостоянии с буржуазным миром, действуя строго в материалистической плоскости. Пусть я не имею таланта предложить решение, которое бы всех устроило, но я вижу проблему. Как коммунист я просто обязан не молчать, а поставить вопрос перед партией. Уверен, в ВКП(б) есть одарённые люди, вооружённые теорией и имеющие практический опыт, которые в состоянии справиться с поставленной задачей. У меня всё, товарищи.

— Товарищ Любимов считает, что может ставить вопросы, которые сам же не может решить, — нарочито вежливо заметил Ворошилов.

— Товарищ Любимов справедливо считает, что каждый должен решать вопросы в тех областях, в которых он является специалистом, — ответил я за себя в третьем лице. — Когда партия ставит перед товарищем Любимовым задачи создать сверхмощные дизеля, каких нет нигде в мире, товарищ Любимов не пеняет товарищам по партии, что они не могут сами создать такие дизеля, а берётся за работу и делает. И ждёт, что товарищи теоретики марксизма также не будут нарушать базовый принцип социалистического общества "от каждого по способности..." и честно выполнят свою работу. Не создавая ненужных трений между крылом "теоретиков" и крылом "практиков" внутри ВКП(б).

— Уж отбрил, так отбрил, — улыбнулся Киров. — Но, Семён Петрович, согласись, что с наскока твою загадку не решить. И цена ошибки уж больно велика. И уж точно не стоит пороть горячку перед съездом. А потом, в процессе работы вновь организованных органов власти, можно будет и внести некоторые изменения в конституцию.

— Я и не настаиваю на немедленном решении. Но "теоретикам" надо включаться и думать головой, а не цитировать тезисы и решения очередного съезда. Это обычный диктор делать может, порой, не осознавая, что он, собственно, говорит. И не только думать, но и пробовать. Да хоть в какой-нибудь Особой республике, если случай подвернётся, эксперимент провести и посмотреть, как дела пошли, можно ли на весь Союз распространить.

— Партийная оппозиция, — особо выделив первое слово, усмехнулся в усы Сталин, — скучать нам не даст. Это хорошо. Есть мнение на первых порах ничего не усложнять. Отработать в течении следующей пятилетки вопрос о целевых добровольных госзаймах. Пусть трудящиеся приобретают облигации госзайма под конкретное дело, которое сами смогут инициировать. Здесь надо подумать о структуре, в которой трудящиеся смогут это дело начать. Ведь завод построить, даже самый маленький — это не погулять выйти. Тут и проект, и план окупаемости, и много ещё чего, требующего первоначальных вложений. Но развивать промкооперацию обязательно надо. Есть другие мнения?

Других мнений не оказалось. В принципе, Иосиф Виссарионович предложил соломоново решение, которое может устроить всех. Главная цель — снять с государства стопроцентную ответственность за удовлетворение потребностей населения в потребительских товарах, достигается. А большего мне и не надо. Оппоненты же довольны тем, что дело обошлось уже привычными облигациями. А что дальше будет, как говорится, поживём, увидим.

К моему удивлению, за "есть мнение" даже проголосовали. Большинство было "за" и только мои начальники-сослуживцы воздержались. На вопрос Сталина относительно причин, Берия честно ответил.

— Оппозиция нам скучать не даёт. Это верно. Я не вижу ничего хорошего в том, что все её требования удовлетворяются. Это настораживает. Аппетит, как известно, приходит во время еды, что учудит товарищ Любимов в следующий раз — одному, простите за старорежимное выражение, Богу известно.

— Товарищ Любимов от нас никуда не убежал, товарищ Берия, — ответил Сталин. — Вот он сидит. Можно спросить напрямую, какие задачи он, как лидер оппозиции, перед собой ставит. Так какие задачи вы ставите, товарищ Любимов?

— Я, товарищ Сталин, как лидер оппозиции, планирую оставаться лидером крыла коммунистов-"практиков". А для этого надо действовать в том же ключе, как и раньше. То есть делать своё дело на своём месте, работать, конструировать новые машины. Правительство СССР очень хорошо, в целом, справляется со своими обязанностями, няньки и надсмотрщики ему вовсе не нужны. А мелкие шероховатости всегда можно предварительно обсудить со старшими товарищами по партии и разрешить ко всеобщему удовольствию. В этом вижу конструктивное взаимодействие правительства и оппозиции, а не в конфронтации и необдуманных действиях.

— Вот видите товарищ Берия. Конструктивное взаимодействие! Слова-то какие, — Иосиф Виссарионович как бы попробовал их на вкус, чуть помолчав, достал из ящика стола папиросу со спичками и вздохнул. — Нам бы такую оппозицию лет десять назад...