|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Глава 1
Я лежу на чем-то мягком, укрытый шерстяным плащом. Ворсинка щекочет нос. Ап-пчхи! Почему мне не больно? Где я?
— Просыпайся уже, пора, скоро выходить!
Громкие шаги по твердому, кто-то приблизился и осторожно трясет меня за плечо. Русские? Он по-русски сказал? Где я? Не открывая глаз, хриплю ставшие такими незнакомыми слова, язык не слушается:
— Не тряси. Где я? Какое сегодня число, сколько времени?
— Эко ты разоспался, аж акцент пропал. Давай, не злись, просыпайся, семь часов скоро. Революцию проспишь. Ну, что смотришь? Сегодня двадцать четвертое октября 1917 года, мы в Петрограде, а ты Иосиф Виссарионович Сталин. Все? Вспомнил? Да просыпайся же ты скорей, скоро выходим! Вставай.
Все-таки, вид у меня, наверно, совсем обалдетый. Чего-чего он сказал? Торможу...Заснул в степи, проснулся в квартире... Давай, реагируй, ждет ведь!
— Встаю... Дай десять минут, умоюсь.
Мужчина, возмущенно махнув рукой, вышел. В жилетке, с бородой — Энгельс!? Тебе все шуточки, идиот!
Опустив ноги на паркет, сел. Диван подо мной дореволюционный, с пуфиками под белым полотняным чехлом, напротив — стол, пианино. Люстра четырехрожковая — электричество, ептить. К буржуям попал? Скорей уж, какая-то интеллигенция, стулья венские, не богато. Вряд ли я здесь кого-либо вспомню, только Ленина узнать смогу. Ленин есть?! Почему меня кто попало будит?!!
На полу стоят сапоги, рядом, на стуле, фланелевые портянки. Или что? Не хватало мне еще пеленки на ногу намотать! Лежал в шерстяных носках, укрытый шинелью. На мне галифе и... гимнастерка? — пуговицы сбоку на шее.
Рывком подошел к окну, выглянул — темно внизу, только под фонарем круг света метра три выхватывает, но ясно, что высоко, этаж пятый-шестой, просто так не уйти.
Сука! Значит, Ты есть, Хозяин. Значит, играемся, историю подправляем? Чего же Тебе здесь и от меня надо, зачем Ты меня в его шкуру засунул? От предшественника не осталось ничего, ни мыслей, ни воспоминаний. И как Ты себе это представляешь — без знания грузинского, без информации о жизни "Сталина до революции"? Я даже его маму не узнаю и как звать ее не в курсе. С другой стороны, две личности в одном теле — это шиза, верный признак, дальше остается запеть, что это не я, это он мне приказал. Прямой путь в маньяки. Хорошо, рассуждаю, вроде бы с ума не сошел.
Значит, и Сталин — тоже я. Помнится, говорили, что в начале Отечественной он впал в транс на неделю, залег на даче, отказывался общаться. Так с войной обманули... Может и мне, раз я теперь Сталин, денек подумать о том товарище, который мною так распорядился? Значит я — кукла и двадцать шесть лет в тринадцатом веке уже выполнял чью-то волю. И, судя по всему, еще тридцать шесть лет в теперешнем облике должен рвать жилы, завоевывая и утверждая, по горло в крови, чтобы придти к известному результату. Ведь раз я здесь, то с моей старой историей все ясно. Кровавый Чингиз!!! А что дальше? Почему бы не Наполеон или Александр Македонский? Или Наполеон — мелко, не мой масштаб?
— Иосиф, чай на кухне. Доброе утро.
Женская головка после легкого стука в дверь появилась в проеме.
— Да, спасибо.
А, не буду гадать, надену сапоги на носки. И пора умываться, организм требует. Выхожу в коридор. Ну смелее, смелее. Надеюсь, тут все стандартно? Кажется, эта дверь? Ошибся, кухня, какая-то женщина, обернувшись, приветливо кивнула. Улыбаясь в ответ, осторожно притворил дверь. Да где же? Со второй попытки угадал. Свет? Эта бронзовая пимпочка, с трудом разобрался, всю обшарил, пока свет зажегся. Совмещенный, ну, слава богу. Смеситель в ванной, надо же, в 17-м. Нет, все-таки, квартира буржуйская. И чего я здесь делаю...
Ну что, будем знакомиться? Похож? Похож на моего дядю Васю, младшего брата отца, здорово похож. Было в нем что-то цыганское, неуловимое, и дочь его, Вальку, в детстве все цыганкой называли. Отражение в зеркале подмигнуло. Глаза да, желтоватые, будем считать зелеными. Рябой, говорите? Ну, не слишком, хотя, конечно, есть немного. Те рябины, что под правым глазом, можно очками закрыть, а на подбородке только щетиной. Грим там, паричок, бородку приклеить? Повязку зубного страдальца через всю морду, как у Ленина, когда он в Смольный пробирался, применять не будем — слишком вызывающая. Шутю. Лучше черную ленту, одноглазого изображу, в соответствии с моим характером. Я пират, а не больной!
Недавно брился, пока позарастаем, там видно будет.
Значит, это лицо молодого Сталина. Нда... Как тогда говорили, лицо кавказкой национальности, где-то под сорок. И что с рукой? Отлежал, пора бы уже пройти, а мизинец и ладонь все как онемевшие. Блин, Сталин же сухорукий. Ну-ка... Да, в локте не разгибается. А так? Больно. А рост у меня нормальный, карликом себя не чувствую. Пониже, чем было, но не на много, двери воротами не кажутся. Метр семьдесят пять. Как у отца.
Помахал руками, поприседал, поразгибался. Нормально, здоров.
И чего делать? Отсюда надо уходить, срочно, а то через пол-часа на чем-нибудь проколюсь и в дурку поеду. Акцент, говоришь? Ты меня еще по-грузински спроси.
По улицам погуляю, там и о дальнейшей жизни подумаю. Надеюсь, личность моя пока неизвестна, плакаты на улицах не висят. Не пропаду в родном городе, разберусь как-нибудь, но, вообще, надо безотлагательно отбыть в... в Южную Америку, пожалуй. Ленинград портовый город, хорошо, а то сейчас все начнется, если не уже. Сначала в Бразилию, попозже куда-нибудь в Австралию. Там я еще не был. Что у меня с документами? В нагрудном? Паспорт есть. А мандатов то, мандатов...
Так что, неведомый товарищ, вот такая у меня реакция на твои действия. А ты чего ждал?
Прошел на кухню — за столом трое, мне чуть-чуть места оставили в самом уголке у стены. Мужик, разбудивший меня, все еще хмурится. И чего? в десять минут я уложился. Женщина — то ли хозяйка, то ли прислуга, улыбаюсь благодарственно, принимаю чай в подстаканнике. Девушка, заглянувшая ко мне, строго спросила:
— Иосиф, вы сейчас в Смольный, с папой? Скажите, сегодня восстание?
Мрачный вскинулся, недовольно зашевелил бровями. Папа-конспиратор. Ату ее!!!
— Тата, не говори ерунду, с чего ты взяла?!
— Все знают, все! Иосиф, ведь правда, восстание сегодня, я знаю!
Я тоже кое-чего знаю, но помалкиваю. Эх, дети...
— Спасибо за чай. Нет, не в Смольный, у меня еще другие дела, спешу...
Еле остановился, чтобы не прокартавить:
— Конспигация, батенька!
Что халявная молодость делает, прямо в голову бьет. Мужчина несколько растерянно спросил:
— Так ты один пойдешь?
Кивнул, встал и вышел из кухни, он поднялся следом. Женщина сокрушенно вздохнула: — Опять ничего не позавтракал.
Оглянулся: — До свидания, спасибо, тороплюсь — и прошел в коридор. Не продумал, что тут может быть мое на вешалке? Зайдя в комнату, взял с дивана шинель, зорко наблюдая, не вызовет ли это удивления. А и было бы — мне уже почти все равно, больше не увидимся. Накидывая, протянул руку мужчине.
— Мне пора.
И, не давая продолжить вопросы, тронулся к двери.
— Открой, пожалуйста.
Удивленно взглянув, он пропустил меня на лестничную площадку и мои шаги загрохотали в гулком лестничном пролете — впервые после этих почти тридцати лет. Едва ли не бегом спустился и вылетел из парадной. Глухо ахнули двери. Свобода!*
_________________________________
* Перед Октябрьским переворотом И.В.Сталин жил на квартире у С.Я.Аллилуева, своего будущего тестя, на 10-й Рождественской улице (теперь это 10-я Советская). Сейчас в квартире музей.
Темно, начало восьмого, посветлеет еще часа через два. Единственный фонарь на перекрестке склонил желтую голову. В доме напротив свет только в трех окнах, да в соседнем здании над подъездом дышит тусклая лампочка. Моросило, мелкий дождик прозрачной сеткой ложился на волосы. На улице никого — или пока слишком рано для разомлевших со сна богачей, или район такой малонаселенный. Поднял воротник, сунул руки в карманы и, зябко передернув плечами, зашагал направо, поглядывая на дома, высматривая таблички с названием улиц, — может, увижу знакомые, определюсь по месту.
И тут на меня навалилось, это я уже не мог больше сдерживать. Еще вчера я был Чингисханом, умирающим от ран императором монголов, но — Чингисханом!!! Вся моя жизнь осталась там — Бортэ, Хулан, Хулугэн, Цэрэн, мои родные, друзья, мой народ, мое время. Все они умерли, растворились в веках, прошло семьсот лет. а для меня прошла только эта ночь. Запах волос Хулан, тепло ее руки... Перед глазами плыли образы моих дорогих, бесконечно родных и любимых, потерянных навсегда. Моя модель вселенной оказалась несостоятельной, мир рухнул, кольцо времен, возможно, не замкнется, увижу ли я их когда-нибудь... Память о них и былом — вот и все, что осталось от тех прожитых лет.
Когда-то, в далеком 2008 году, в день своего пятидесятилетия, я, Сергей Петрович Томчин, бывший майор Советской армии, бывший математик и бизнесмен, шагнул во временной провал и очутился в степи, среди кочевников, на неизвестной мне планете. Да, я считал, что случайно попал в другой мир, был молод, наивен и не верил в мистическую чушь. Ошибался, теперь это вынужден признать. Но я стал ханом племени и создал свое государство только собственной волей и умом, в соответствии со своими представлениями о правильности действий в складывающихся обстоятельствах. Я сам создал свой народ, дал ему имя, собрав его из разрозненных племен, прекратил резню в степи, дал людям законы. Я поднял его с колен и мы вместе созидали величайшее в том мире государство свободных, гордых и счастливых людей. Я дал ему самую совершенную армию, я заложил государственные основы, я начал возведение городов и объединение стран под властью справедливых законов, я сделал все для развития человечества, цивилизации, наконец. Жизни не хватило для завершения всех моих планов, потомки не смогли избежать соблазнов власти, ушел порыв, исчезла воля и стремление идти по указанному мною пути, все произошло слишком быстро, при жизни одного поколения, я не успел воспитать новый народ и заложить в его генотип принципы равенства всех людей перед законом и изначальной свободы каждого рожденного. Война, вечная война не позволила вложить в них ту мораль, которую я исповедовал. Служить людям и защищать свой народ, этим я жил — так чем я виноват перед историей, перед планетой, что созданное мной превратилось в пыль и имя мое на моей первой Родине стало нарицательным? Иначе не было бы этого сочетания — Сталин, Петроград и 1917 год. Все мои усилия, все жертвы пошли прахом, историю не изменить. Предатель Бату, кровь предателя!..
И вот теперь — Сталин...
Неужели Он, тот, кто ведет меня по судьбе, не понимает, что после Чингисхана я не поверю в возможность что-либо изменить в этом мире несправедливости, в этой очередной мясорубке, в которую он меня забросил. Десятки лет борьбы, что он мне предрек, никуда не приведут, кровь новых жертв падет на мою голову, и — ничего. Через сотню лет Россия будет разрушена, раздроблена, захвачена иностранным капиталом, женщины и дети будут продаваться на рынках тела по всему миру, а вымирающий от бездуховности и бессмысленности существования народ будет жалко цепляться за жизнь всеми своими ста сорока миллионами.
На одной седьмой части суши, в которой скрыта треть мировых запасов полезных ископаемых, произойдет мягкая передача всех богатств, накопленных веками славной истории и кровью патриотов, в руки иностранных подданных, детей и внуков воров и предателей своей страны, ее народа, ее будущего, когда-то родившихся в СССР.
Гибель империи не остановить, а через пару сотен лет и вся планета задохнется в продуктах жизнедеятельности, оставленных обществом потребления, выгрызшем надежду будущих поколений неуемной жаждой наживы и удовольствий.
Жизнь нам дана для наслаждений и развлечений, после нас — хоть потоп. Берегите себя!!! Скоты.
Я уже почти бежал в темноте в окружении редких пятен светящихся окон по обе стороны улицы. Спокойнее, не споткнись. Под ноги смотри, горячий эстонский парень. Так вопросы не решают, успокойся. Дыши, гуляй, некуда тебе бежать. Больше некуда.
Какой из меня Сталин? Я не знаю истории его жизни, не владею грузинским и партийной риторикой, не помню никаких работ Ленина, Маркса и прочих вдохновителей мирового пожара революций, не знаю лиц, обстоятельств, фамилий — не владею темой. Я равнодушен к вопросам идеологии. Их партия, закаленная долгими годами работы в подполье, обязана меня уничтожить при первых возникших сомнениях по моему поводу. Провокатор или сумасшедший, итог один — пуля в лоб в укромном уголке, чтобы не выносить сор из избы. На что рассчитывал тот, кто затеял всю эту аферу с переносом сознания? За что мне бороться? За свою жизнь, внедряясь, витийствуя, ведя народ по предопределенному историей пути? Удивил, уж кто-кто, а Он должен понимать, что я из себя представляю. Власть, роскошь, богатства... И Он хочет завлечь этими игрушками того, кто еще вчера был Чингисханом? Вот и исправим историю, так, как это может сделать только Чингисхан!
Есть хороший способ исполнить мечту многих поколений российских демократов и кое-кого еще. Я могу уничтожить Сталина. Для этого не надо стреляться, достаточно просто уйти, уйти сейчас — и ничто не сможет вернуть к жизни эту политическую фигуру. Как радовался Геббельс, когда умер Рузвельт...
А что дальше?, чем дальше жить в этой проклятой благословенной Австралии? Греть пузо на солнышке, наслаждаться уютом и сытостью, недостижимыми для моих бывших сограждан? Как когда-то сказал мне мой бывший одногруппник по институту, покинувший нас в девяностые и переселившийся во взбалмошный Нью-Йорк:
— Те же проблемы, тоска и прочее, но, как подумаю, в каком вы дерьме сидите сейчас, и сразу легче становится, правильный был у меня ход.
Черт, может, книгу напишу, изложу свой опыт реального властителя, взгляд на природу власти, на динамику истории и роль личности в ней. Хотя — для кого это все, вся правда о хождении по головам на Голгофу? Нужна ли эта правда, если читающий не сможет отличить ее от выдумки или фанфаронства, опыта не хватит. Не называть же книжку — "Мемуары Чингисхана. Как это все было." Не поверят...
Да и какой смысл во всех этих книгах? Кому я хочу что-то сказать, доказать? Никому.
Ничего.
Не докажешь.
Чего к монголам привязались?, не из-за них сейчас, как и потом, на рубеже тысячелетий, наша общая страна в говне. Гораздо в большей степени вина за тогдашнюю потерю независимости той Киевской Русью лежит на русских князьях и их окружении, многолетней сварой ослабивших свои карликовые государства, не с меньшим энтузиазмом вырезавших собственный народ, не чуравшихся прямого предательства национальных (чтобы они еще об этом думали!!!) интересов. Слабость всегда провоцирует сильного на государственном уровне.
Книги, книги... Когда нибудь в них напишут, как орды оголтелых большевиков разнесли благословенную Германию, залили кровью ее чудесные автобаны, оккупировали цветущую Европу и тьма надолго сгустилась над всей восточной частью континента. Новый Чингисхан — Сталин, варвар, кровавое чудовище, одержимый неуемной жаждой власти, уничтожил древнейшую цивилизацию Прибалтики, Польши, Германии, Чехословакии, Венгрии, Румынии, Болгарии, Югославии. Стон насилуемых женщин стоял над дымящимися развалинами поверженных в прах городов. Толпы побежденных сгонялись в сибирские лагеря, обрекались на рабский труд и гибли там, гибли...
А сохранится ли без меня эта страна? Что построят на месте гибнущей империи жидо-комиссары Ленина и Троцкого, да и будут ли они строить, мечтая о мировой революции? И кто им даст? — сразу свернут финансирование. Может быть, страна останется в развале Брестского мира, с вырванными интервенцией территориями, с кровоточащими ранами на месте Архангельска, Одессы, Владивостока? Раздробленная на кучку ублюдочных государств с марионеточными правительствами и вымирающим в нищете и пьянстве населением. Пока еще существуют колониальные империи, Россия вполне подходит на роль новой Африки с ее гигантскими запасами полезных ископаемых и низкой плотностью населения. То, что удалось мировому капиталу в девяностые, произойдет сейчас. Жалкие ошметки былой мощи, продаваемые по дешевке всем, кто готов заплатить. Кто защитит страну или ее остатки от фашистких орд в сороковые, кто воспитает поколения чистых и честных людей, советских людей, жизни не пожалевших за свободу и независимость Отчизны?
Ленин и Троцкий? Их маргиналы? Люди, для которых Россия лишь полигон для отработки и проверки на практике их сумасшедших теорий, неисчерпаемый источник для выкачки денег на нужды мировой революции, для комфортного существования в ожидании мирового пожара.
Нас выручал веками сложившийся моральный облик народа, то, что дало менталитет русской общины. Справедливость дороже денег. Вот когда им удастся победить или сломать это человеческое представление о ценности и уважении жизни ради людей, всех людей, даже посторонних, неизвестных тебе, тех, кто еще не родились, ради каких-то высших идеалов, когда победит (присущее евреям как нации) правило видеть главную жизненную ценность в деньгах и их количестве, тогда и можно будет сказать, что Россия погибла, нет больше этого народа, переродился в вислоносых, а осталась одна география. И Троцкий, и Ленин, и прочие их последователи из таких, это у них в крови, и от этого невозможно избавиться.
Да! Я буду бороться! Ради тех мальчишек, кто защитили Родину. Я не дам им погибнуть, не родившись духовно, так и не став теми вызывающими восхищение людьми, преданными стране. Я не дам им превратиться в стадо тварей, жаждущих лишь наживы, с рабской мечтой сравняться с европейцами в уровне потребления и потреблядь, протреблядь. Не дам им превратиться в то, во что превратилось поколение их внуков. Они проживут достойную жизнь достойных людей. Те, кто сегодня вершат революцию, никогда не смогут уйти от власти денег, от мечты о личной власти над миром, это выше их, это в крови их матерей, бабушек. Предательское равнодушие кукушонка к кормилице. Никогда!
Слишком пафосно для такого утра. Холодный расчет и холодный душ. Никто тебя Сталиным не назначал, судьбы Отечества в руки не передавал. Ты никто и знания твои ничто, они о другой жизни, о чужой судьбе. Хочешь удержать державу от падения в пропасть — попробуй это сделать. Сделать, а не болтать, не хвастаться, не проклинать.
Бороться! Ради поколения тех мальчишек, которые отстояли страну в Отечественную, ради них и моего отца...
Его памяти посвящаю.
Ладно, решение принято, пора разобраться по местности.
Морось сменилась ощутимо накрапывающим дождем, волосы совсем намокли, по щекам и шее зашиворот потекли тонкие струйки. Вот она, питерская погода. Так-то меня встречает любимый город после многолетней разлуки. Но воздух хорош, пахнет осенней прелью и сыростью. Дома, я, наконец, дома!
Прошел уже пяток кварталов и перекресток, никого не встретил, лишь какая-то старуха, похожая на замотанный в неведомые тряпки скукоженный гриб, прошмыгнула мимо. Будто вымер район. Хотя бы рабочие должны бы спешить на работу, патрули какие-нибудь, лавочники, извозчики. Не такая уж рань, только темень и фонари не горят. Вон вообще темный дом, света нет ни в одном окне. Наверное, Выборгская сторона или глушь Петроградки, там в мое время было не лучше. Может, трамваи ходят, надо послушать, вдруг где-нибудь зазвенит. Кстати, патрули... Пора паспорт переложить в отдельный карман, черт знает какая реакция будет у них на все эти мандаты. Вроде, кто-то мелькнул сзади, подождать, что-ли? Спрошу, как добраться до Невского, дальше уже сориентируюсь.
Ба! Из темной подворотни мертвого дома вырулили две фигуры. Ну-ка, ускоримся, пока не растворились в дали, поспрошаем дорожку.
Да, нарочно не придумаешь. Скульптура "рабочий и колхозница", (позы те же), а между ними здоровенный мешок, который эти два муравья с трудом удерживают на спинах. Стоп! рабочий и колхозник — ничего женственного в правой фигуре нет, просто длинные полы одетого на мужика тулупа напоминают развивающийся подол платья. Это уже не наволочка от подушки, целый матрас добром набили и, кряхтя, на цыпочках, шествуют в мою сторону.
Так, ну что можно сказать о первых представителях угнетенных масс, встреченных мной? Не орлы. Тот, которого я обозначил рабочим — высок, широк в плечах, но лицо вытянутое, пропитое, дегенеративное. Мешок сбросили, отдышаться не может. Курит, несомненно. Колхозник приплюснут, с широким задом или покрой его тулупа такой? Лицо... нда. Широкое лицо и с глазами что-то не в порядке. Маленькие, круглые, как бы не на месте, слишком разнесены по краям физиономии. Нет в ребятах дружелюбия. Попробую улыбнуться. Странный у них мешок, воры, что-ли?
— Ну что ты уставился, господин хороший, чего гляделки вылупил, цыганская морда!!? Колхозник, полуотвернувшись, но цепко удерживая меня в створе взгляда, сплюнул сквозь зубы. Быстро, в три шага, оказался рядом, прижался и захватил в кулак правый обшлаг моей шинели. Бешенно расширенные глаза надвинулись, с пытливой сумасшедшинкой всматриваясь в мое лицо, в уголке рта скопился белый налет, капельки слюны повисли на редком желтоватом кончике уса.
— Подыхай!!!
Опять этот меняющийся взгляд. Пара секунд и в глазах уже вселенская тоска, а мозг еще в отключке восторга безнаказанного убийства и губы пытаются дошептать матерные слова торжества. Зажатый в его правой руке нож по самую рукоять погрузился ему под ложечку, чуть ниже второй пуговицы, и теперь я всем своим весом пытаюсь продолжить его движение вниз. Послышался колхозный хрип и чуткий рабочий вырвал руку с чем-то вроде револьвера из бокового кармана коротенького пальтишки. Вот и все. Прижимаю к себе колхозника, пытаясь закрыться им от пули. Как только отпадет эта тяжелеющая преграда, пара выстрелов с расстояния в пять метров разрешит все мои вопросы. Тяжелый удар в спину бросил меня вперед на колхозное тело, с глухим стуком ударившее черепом о камень мостовой, покатился барашковый треух, я попытался быстро скатиться с умирающего и уйти в темноту. Куда там. Тело не мое. Перекатился один раз и замер, упершись спиною в стену дома, вглядываясь в нового участника событий. Нога впустую скребнула мостовую, дрожащей от накатившей усталости рукой пытался зацепиться за стену и приподняться. Слабоват и привыкнуть к этому, похоже, не успеваю. Вот и интеллигенция пожаловала. Наверно, на шухере на углу стоял, в какой-нибудь темной нише, я и не заметил его, бодро промаршировав мимо, а теперь хорошим пинком с разбегу он прекратил пустую борьбу своего товарища со случайной помехой в нелегкой ночной работе.
— Назар!, стреляй цыгана! он Фильку зарезал!!!
И почему я решил, что эта фигура интеллигент? Длинное пальто, длинные волосы. А-а, еще очки и, вообще, морда породистая. Ну не хиппи же, этим еще рано. Командует, указует, сам пачкаться не желает. Вон — тоже пистоль в руке. Только — что за друзей ты себе завел? Назар, Филька. Не мы такие, а жизнь такая? Урла ты, а не интеллигент.
Выстрелы загрохотали неожиданно громко, я уже отвык, невольно зажмурился, во рту стало кисло, как железа лизнул. А меня уже тормошили, пытаясь приподнять.
— Товарищ Сталин, вы живой? Товарищ Сталин!!
Парнишка какой-то. Споро помог встать, я облокотился на стену, прижался щекой к камню. Сейчас постою и буду соображать. Минуту постою, чуть-чуть. Ноги в коленях вихляют. Колхозник еще продолжал дрожать ступней, рабочий и интеллигент не шевелились, застыв пятнами на мостовой.
— Уходим, товарищ Сталин, надо быстрей, я помогу, вы на меня опирайтесь. Ну пожалуйста, товарищ Сталин, уходим...
До перекрестка я почти висел на нем, потом мы свернули за угол, я потихоньку начал шевелить ногами самостоятельно, вскоре совсем разошелся, пошел один.
— Вы не ранены?
Я отрицательно мотнул головой.
— Вы меня простите, виноват я, растерялся. А потом испугался, что вас убили, когда этот, в бекеше, на вас кинулся. И стрелять в него мне было нельзя, я в вас попасть мог. А тот сзади в вас мог выстрелить, он сначала даже целился, я в него хотел. А тот, у мешка, тоже, я и растерялся. Вы простите меня, товарищ Сталин, я же охранять вас должен, вы простите меня...
Я остановился и, наконец, подробнее рассмотрел его лицо. Нормальное, чистое, лет двадцать пять молодцу. Такой же бушлат, как у убитого. Пока всматривался, парень продолжал бормотать, и виноватость все больше проступала на его подвижной физиономии. Вздохнул и потерянно замолчал.
— Ну, хватит причитать. Все кончилось. Ты молодец, правильно действовал, спас мне жизнь. Кто приказал меня охранять? Почему прятался, шел вдалеке? Как зовут?
Парнишка приободрился. Похоже, это для него впервые — убивать, руки все еще трясутся, сейчас осознавать начнет, еще раз в панику вдарится. Надо его отвлечь вопросами, разойдемся потихоньку, освоится.
— Ну отвечай, я спросил!
Парень подтянулся и начал.
— Зовут Алексей Ефремов. Вы меня не помните? Мы с вами позавчера разговаривали, когда метранпаж вам верстку приносил. Вы еще пошутили тогда. Мне от нашего отряда в типографии вас охранять поручили, вы же сегодня должны к нам подойти. А я должен вас охранять от дома до типографии, только на глаза не лезть и не разговаривать, потому что вы этого не любите. То есть, мне сказали, что вы не любите, когда вас охраняют, а не разговаривать. Сказали, чтобы посмотрел, если патруль привяжется, выстрелами отвлек, или еще что по обстановке.
Типография, значит. Грамотная речь, заметно. И вообще парнишка толковый, располагающий. Вон улыбка какая, уже отходит от приключения. Все хорошо, молодость...
А грабежи в городе уже вовсю идут, шагу ступить нельзя. Наверно, полиция это дело совсем забросила, политикой занимается. Ну правильно, больше трех не собираться... Соберешься тут, когда на улицах стреляют и режут. Стандартная методика власти — не отвлекается народ на всякие разговоры, выживает. Со снабжением перебои, война же еще. Давай, вспоминай, вспоминай.
— Как думаешь, долго нам еще до типографии таким ходом? Ты давай, я на тебя немного опираться буду, веди. Сам-то как, не задело?
— Нет, не попали в меня. Тот рыжий стрелял два раза, а длинного я сразу... Мы тем проулком пройдем, чтобы без патрулей, а дальше быстро, может, к восьми уже будем. Вы опирайтесь на меня, товарищ Сталин, я крепкий.
Надо же, рыжего заметил в такой темноте. Это он о рабочем, интеллигент точно был черным. Ладно, дальше надо помолчать, подготовиться к встрече в типографии. Вообще полезно больше молчать и слушать. Сойдешь за умного.
Пожалуй, первый этап мне ясен. Вопрос о моей борьбе с большевиками не стоит, удержать империю от падения в пропасть революции уже не удастся. Белое движение, Временное правительство, монархия — битые карты. Что-то я не помню, чтобы Сталин играл какую-то решающую роль во всем этом битье. Со мной или без меня, но большевики возьмут и удержат власть в стране, с историей не поспоришь, эти процессы запущены давно и надолго. Я должен перехватить власть у Ленина и удержать ее после его смерти, в этом залог будущих возможностей для восстановления державы. Обо всем остальном будем думать, если удастся это.
Моя цель прижаться к Ильичу, стать необходимым ему лично, и, при его поддержке, выйти на ведущие позиции в партии, получить рычаги в управлении ею и страной. Партия такой же инструмент власти, как и любой другой бюрократический аппарат, значит надо стараться, чтобы он креп и разрастался в своей мощи под моим руководством. Ну, коротко и ясно.
Ключ ко всему — Ленин, на него все внимание, надо искать его слабые стороны и использовать их. Для начала понаблюдать за этим человеком и приступить к его глубокому всестороннему изучению. Найдем что-нибудь. Мой образ — исполнительный и инициативный служака, преданный соратник, правая рука. Сначала всегда Владимир Ильич, потом то, что сделано при моем участии и под его руководством. Только благодаря ему и т.д. И помалкивать, аккуратнее, тщательнее. Никакой отсебятины, зубы сжать и терпеть. Придется параллельно выучить всякие труды и научиться смотреть на все происходящее с ленинским прищуром.
В общем — вживаться, вживаться и еще раз вживаться. Нужен Йоганн Вайс, не нужен и еще долго не будет нужен Александр Белов. Хороший был фильм.
Интересно, что мне было надо в типографии? Сразу после нее — в Смольный. Если не расстреляют.
— Товарищ Алексей, подбери мне еще десяток своих ребят, таких, за кого можешь поручиться. Подумай, люди нужны надежные, боевые.
Пару минут шагали молча, затем Алексей жалобно произнес:
— Я только за двоих поручиться могу.
— А ты подумай, реши задачу. У тебя час, пока мы в типографии будем. Перед выходом в Смольный доложишь, представишь людей. Связь с ними обдумай, надо будет по городу их посылать. И о нашей маленькой войне — никому, не надо, чтобы товарищи беспокоились.
Так и дошли.
В типографии было несложно, меня знали и ждали. Оказалось, что сегодня в газете "Рабочий путь", печатающейся здесь, должна выйти моя статья "Что нам нужно", для этого я и приперся, посмотреть гранки. Не удержался, чтобы не внести правку, забрался в какую-то комнатушку и начал менять историю по памяти. А как еще? Надо в ситуацию вникать, газеты читать и потихоньку осваивать перо. Мало ли что грузин, мне еще собрание сочинений писать.
Так что, для начала призвал в статье к свержению Временного правительства и передаче всей власти Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.
Типография, да еще перед мятежом, дело шумное. Но не настолько же! Стрелять-то зачем?! Дверь распахнулась, ударившись о стену, и в мою обитель почти ворвался офицер, подталкивая вперед мужчину, передавшего мне гранки.
— Господа, на основании распоряжения Временного правительства, я закрываю газету и вынужден здесь все опечатать. Прошу вас, как главного редактора, проявить понимание и... прикажите своим сотрудникам не оказывать сопротивления представителям законной власти. Это не поможет, со мной взвод юнкеров и у меня приказ.
Немая сцена. Протянув руку, получил постановление для ознакомления. Все по форме. Чего сказать-то такое героическое, ждут поди?
— Господа...
Не стоит, авторитет поплывет.
— Товарищи...
Ага, сразу по морде от вояк схлопочу, опять же, ждут, готовятся отрывать кричащее тело, цепляющееся за редакторский стол, и выносить на воздух.
— Все понятно. Позвольте, я пройду и прикажу людям не оказывать сопротивления. Через пять минут вы сможете приступить к опечатыванию помещений и оборудования.
Под пристальным взглядом офицера вышел, тут же сзади пристроились двое мальцов в солдатских шинелях. Дети еще, подраться хочется, один пихнул меня прикладом в спину, убыстрил, так сказать. Как-то тяжело встречают меня мои земляки после стольких лет, бьют постоянно, уже привыкать начинаю. Кончать это надо, все же бывший император, а тут за пару часов от прибытия так насовали, сколько за последние двадцать лет не было.
Выставив нас всех на дождик, офицер запустил в помещение типографии двух шпаков, назвавшихся комиссарами Временного правительства, оставил троих юнкеров им в охрану и, построив свой отряд, с чувством хорошо исполненного дела, гордо покинул нас, не попрощавшись. Народ стоял как оплеванный. Даже мой спаситель прятал глаза после моих капитулянтских демаршей.
— Товарищ Ефремов, надо быстро привести солдат из наших, не меньше роты. Сможешь? Найдешь? Ты возьми с собой тех двух ребят, за которых ручался, объясните там обстановку. Не меньше роты, запомни. Меньше не приводи, возможна еще одна попытка захвата типографии, так легко не отделаемся.
— Товарищ Сталин, я в Волынский полк, они рядом. Я быстро.
— Давай.
И повернулся к мокнущей толпе.
— Товарищи, придется подождать, помокнуть. Прошу проявить сознательность и никому не расходиться. Помощь будет, спокойно ждем.
Снова улыбнулся ободряюще. Черт его знает, наверно, в таких случаях митинг положено проводить — для бодрости и нескучного времяпровождения. Но мне чего-то временами это неохота, последние пять минут — точно. Суетиться, соответствовать правилам... Вот так включишься в жизнь, закрутишься, что и на сон времени не останется, а потом — раз! и двадцать лет прошло. И даже подумать, осмыслить происходящее, за весь срок ни разу не удосужишься, вертишься на автомате. У меня так с бизнесом было. Постою, помолчу, пусть между собой пока шуршат. А если Лехи до вечера не будет? М-мать...
Роту Алексей привел через полчаса, прямо — как ждали они вызова на объект. Поставил задачу их командиру, суровому окопному дядьке и, без лишних стенаний, разоружили юнкеров, заперли с комиссарами в кладовую. Посидят до вечера, так спокойнее. Вот посадил пару комиссаров в холодную — и что? Нет перспективы у белого движения. Против истории не попрешь, одна формальность. Хотя и весело.
Печати все сам посрывал, сопровождаемый опасливыми и радостными взглядами и шушуканьем революционеров. Не привыкли еще к открытому неповиновению правительству, даже Ленин в шалаш сбежал, не стал бодаться, а здесь я — такой смелый! Герой!!! Но я-то знаю, что революция завтра, надо же кому-то начинать. Вот я и начну.
Типографским поставил задачу к одиннадцати дать газетный выпуск с моей статьей. Зря я, чтоли, почти половину написал? Даешь власть Советам! А то подзадержался здесь, в Смольный пора, там Второй съезд Советов должен открыться — это я в газете вычитал. Я тут революцию начал, как говорят, а они не в курсе. Поможем товарищам, разъясним. Пора Зимний брать. И с Лениным надо знакомиться.
Да, "Рабочий путь" — это "Правда" в подполье. Местные себя правдистами между собой называют.**
До одиннадцати Алексей представил мне свой десяток и я их разослал снять мне квартиры по всему городу, особо постараться в районах вокзалов и порта. Один оказался шустрым, вызвался всех проинструктировать. Деньги передам завтра, связь через Алексея. Отобранным у юнкеров довооружил свою гвардию и приказал Лехе составить мне список — кому чего еще потребуется. Есть у меня мыслишка — по поводу Ленина в шалаше.
А, все-таки, я живой и в любимом родном городе уже четыре часа! И именно поэтому счастливая улыбка периодически возникает на моем лице.
___________________________________
** Типография "Труд", в которой печаталась газета "Рабочий путь", находилась по адресу: Кавалергардская улица, 40.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
