Пенелопины женихи

Володя Злобин

Под русской правой в тексте понимаются все современные русские политические движения, строящиеся на идее естественности неравенства. Соответственно, к правой причисляются все движения, так или иначе признающие естественность того или иного аспекта неравенства. Тем самым русская правая — лишь зонтичный термин, призванный покрыть область некоторых рассуждений, не участвуя в терминологическом стоянии на реке Угре.

Русские же политические движения — это движения, объявляющие русскость причиной своих политических притязаний. Содержание русскости в таких движениях изменчиво, зато причинность её постоянна — русские выступают источником политической деятельности, её обоснованием, целью и средством. Поэтому наибольшая путаница возникает не со значением русскости, а с понятием политического. Ведь политических движений в современной России нет. Более того, отсутствует политика как таковая, ибо принятие суверенных решений изгнано из политического поля в поле ночных фантазий. Отсюда под политическими движениями будут пониматься не движения, участвующие в политике — таких просто нет — а движения, хотя бы заявляющие политическое своей непосредственной целью.

Настройка понятийного аппарата уже показывает, насколько русская правая умозрительна. Это вроде бы часть политического спектра, но даже самое простое и спокойное его усечение (естественность неравенства) неминуемо столкнётся с размежеванием и отпором. Это вроде бы что-то русское, но в действительности мало кто объединяется на основании русской причинности (ради русских нужно сделать то-то и то-то), а только на тождестве русскости (русские — это те-то и те-то). И, наконец, русская правая вроде бы политическое движение, но движение, вытесненное из политики.

То есть даже в самых скромных границах русская правая слишком уж иллюзорна. Единственное же её приближение к чему-то наличествующему — самой русскости — становится для русской правой её же проклятием. Это проклятие вечного уточнения, когда русская правая обособляется внутри источника своей правомерности, что похоже на обособление поджелудочной железы или почки, которые бы вдруг заявили, что весь организм будет определяться только через них одних. Русская правая относится к русскому народу так, будто определяет модуль этого народа, за расхождением с которым следует отказ в русскости. К примеру, русский это только тот, кто является носителем определённого фенотипа; русский это только сторонник России до 1917; русский это только носитель антиимперских взглядов; или, наоборот, имперских; русский это только тот, кто ведёт здоровый образ жизни и разделяет некий культурный стандарт... Определений бесчисленное множество, но никогда в русской правой русские не выступают просто как народ, что, в общем-то, понятно, так как русским самим по себе никакая русская правая в принципе не нужна.

То, что русская правая не готова принять русских просто как народ, говорит об её, русской правой, перформативности, нацеленности на какой-то сдвиг. Это желание что-то изменить, перенести границу, расширить, обесценить или возвеличить, то есть изменить существующие понятия. Почему русская правая перформативна? Потому что истинность её слов недоказуема. Русская правая не удовлетворена как сложившимся положением вещей, так и их объективной расстановкой, поэтому жаждет что-то сместить, пересмотреть договор о границах. Например, ограничить русских только определённой антропологией; вычеркнуть целые пласты истории (советской, современной, московской); изменить символические ритуалы; уравнять русскость и политические взгляды; в общем, выдать ярлык на русскость и укорачивать всех, кто ниже его тележной оси.

Перформативность — первый признак русской правой.

Всякая правая черпает силы в разрыве между представляемым и наличествующим. У любой правой есть тот жёсткий иерархический идеал, который нужно достичь, и то непритязательное сегодня, которое требуется изжить. Правая — это всегда кризис, несоответствие, катастрофа, разница расстояний, чей чудовищный вызов (гибель народа, культуры, цивилизации, расы, духа) требуется преодолеть сверхсрочной мобилизацией. Чем шире мыслится разрыв — тем более настойчива эта мобилизация. Особенность правой мобилизации в том, что она является не средством, а целью, изменением не мира, а самого мобилизованного. В случае непростой истории России, усугублённой крайне сложным ХХ веком, такая мобилизация не может не быть радикальной, тотальной и полностью перформативной, вплоть до взаимоисключающего значения русскости. Поэтому попавший под мобилизацию правый всегда оказывается на той стороне воображаемой пропасти, которая отделяет от идеализируемого народа, и которую правый обязан заполнить. Зачастую — этим самым народом.

Мобилизованность — второй признак русской правой.

Из мобилизованности вытекает обязательность движения. Примечательно, что слово «движение» является общеупотребимым синонимом самих сторонников русской правой. В самоназвании уже оказалась запечатлена установка на процесс, действие, сдвиг. Этимологически движение пришло в политику с эпохой масс, в особенности с ХХ веком и партиями нового типа, отказавшимися считать себя партиями в классическом смысле слова. Слово «движение» предполагает силу вечного изменения, нескованность, творческую свободу, бурный поток преобразований. Движение — это ртуть, это множественность, это единство направления. Вся нация и весь народ не могут состоять в партии, но вся нация и весь народ могут быть частью великого направленного движения. Так движение начинает мыслиться самоцелью: важно что-то делать, чем-то заниматься, бороться, творить, то есть пребывать в действии. Поворот к движимости совершил отец современного политического активизма Карл Маркс («Тезисы о Фейербахе», 1845), что позже закрепил Эдуард Бернштейн, провозгласив, что цель — ничто, а движение — всё. В правую идея движения пришла через фашизм, отец которого, Бенито Муссолини, долгое время был яростным социалистом, последователем огненного Сореля.

Движимость — третий признак русской правой.

Из движимости вытекает то, что русская правая может существовать только в непрекращающейся актуализации. Это сразу роднит её с политическими движениями Новейшего времени, требовавшими от населения знаков постоянной символической покорности. Но так как русская правая действует вне политического поля, из-за чего не может предъявить требований гражданам или электорату, она предъявляет их своим собственным участникам. Поэтому участник русской правой — конечно, в зависимости от множества, в которое он включён — вынужден жить в постоянной символической мобилизации. То есть соответствовать определённой модели поведения, расписывающей политические взгляды, досуг, внешний вид, этничность, речь, одежду и музыкальные предпочтения. Участник русской правой живёт взвинчено, под постоянным контролем множества, живёт в той бдительности, где главное не оплошать. Это ежесекундная внутренняя вздрюченность, которая настолько наэлектризовывает пользователя, что он начинает бить током окружающих — из-за чего, собственно, обычные люди так сторонятся подобных движняков.

Актуализация — четвёртый признак русской правой.

Любая актуализация подразумевает, что кто-то следит за её правильностью. Русская правая следит за соблюдением норматива как посредством самих участников, так и посредством авторитетов. Авторитетом становится тот, кто в ходе своей деятельности наиболее точно соответствует требуемой актуализации. У каждого правого множества свои авторитеты, которые могут не быть авторитетами для другого множества, но их происхождение всегда одинаково. Авторитет должен соответствовать стилю, то есть набору мобилизационных черт и поступков. За нарушение стиля следует выписка из авторитетов. Достаточно картавить, иметь карие глаза, читать не те книги, пить алкоголь, любить аниме, не дать по морде, носить не ту причёску и быть не туда подписанным — и этого будет достаточно, чтобы подвергнуть сомнению приверженность политическим взглядам, хотя речь шла лишь о взглядах стилистических. Из-за чего русская правая десятилетиями пребывает в скандальных отписывающих спорах, где проштрафившиеся участники отлучаются от благодати авторитетов, а авторитеты отлучаются от своего множества.

Авторитетность — пятый признак русской правой.

Итак, всю русскую правую во всём её генеалогическом и хронологическом многообразии можно свести до пяти столпов: перформативность, мобилизованность, движимость, актуализация и авторитетность. Такая разная, противоречивая и даже воюющая друг с другом, русская правая обнаруживает не только междусобойное сходство, но и сходство с самыми прогрессивными мировыми движениями от интерсекционистов до трансинвалидов. Например, этническое множество русской правой занимается очумелым поиском среди сторонников и врагов нерусских корней, после чего выпалывает такого человека из русскости. Это делается под предлогом защиты идентичности (чистой русскости), что полностью повторяет современную прогрессивную политику, которая под видом протекции занимается уничтожением любой равнозначности. Что можно пронаблюдать на многочисленных примерах от коррекции женского спорта до правок в сомнительные с точки зрения современности литературные произведения.

Почему русская правая так сильно напоминает мировое прогрессивное движение, выступающее за естественность равенства?

Потому что русская правая не имела возможности сложиться как политическое явление. У неё не было собственной политической традиции, а только разрозненное подпольное существование, кружковщина, коллаборационизм и литература. Обречённая на полулегальное существование, русская правая удерживала себя посредством изнуряющей скрытой мобилизации. Даже попытки последней поросли русской правой 2010-2020-х гг. отойти от стиля к политике всё ещё не могут преодолеть силу инерции, оставаясь пленниками тех же стилистических скандалов. Исторически прошло больше века, но между позднеимперскими поисками семитства (!) Пушкина и характерными «обвинениями» в том, что авторитеты русской правой — евреи, чувствуется уверенная передача эстафетной палочки.

Отсюда же такой важный момент, как неумение русской правой шутить над собой. Самоирония — признак сильных, сложившихся политических традиций, таких как консерватизм. В неуверенной среде шутить над собой невозможно, это воспринимается как желание унизить. Из-за чего русская правая всегда была угрюма, либо злорадна. Исключение составили только нацболы, и, может быть, поэтому мало кто в правой хочет считать их своими товарищами.

В свою очередь, неукоренённость русской правой привела к тому, что она устремилась в мир полного представления. У русской правой — независимо от множества — имеется абсолютное представление об истинной русскости и России, которые должны быть построены. Русскость может распадаться на постсовременные идентичности, а Россия на конгломерат регионалистских государств, но само делание должно происходить из «этого» народа и «этого» государства. Здесь русская правая повторяет тех, кого она обвиняет в инструментализации русских, то есть в отношении к народу как к бессубъектному цементу. Только на сей раз русские не клей, а растворитель. И не крепит он, а разъединяет. Для всей русской правой характерна уверенность, что из русских должно что-то взяться, и это естественно для любой правой, но отличием является особое российское расстояние, которое омрачает представление о том, что есть и что должно быть.

Именно здесь коренится главный раздражитель русской правой, то, что делает её такой психопатичной.

Этнические националисты сталкиваются с невозможностью точно выявить чистую русскость, символом чего стал уже упомянутый Пушкин. Демократическое множество сталкивается с традицией сильного сосредоточенного государства. Расисты — с континентальным пространством России, а значит, с отсутствием естественного географического разделителя. Традиционалисты — с сильным озападниванием элит. Имперцы — с сильной понизовой вольницей. Вождисты — с недостаточной жёсткостью верховного главнокомандующего. В каждом отдельном случае это создаёт пропасть между имеющимся и требующимся, и в каждом отдельном случае происходит попытка эту пропасть преодолеть. Но если имперские или традиционалистские построения преодолевают не самый широкий разрыв, то какой бы разбег ни брал эссенциализм — он может лишь с криком сигануть в бездну.

Собственно, именно этнический эссенциализм и ответственен за агрессивность русской правой — начиная от внутреннего радикализма заканчивая внешним коллаборационизмом. Так, чем обосновывает свои действия та русская правая, что воюет против русских за Украину? Тем, что это не русские, а — рабы, совки, многонационалы, ватники, россияне, орда, коммунисты, кто-то ещё. Соответственно, война против своего народа рационализируется тем, что это не «свой» народ, а «свой» народ предстоит создать из чистого эссенциалистского ядра. Которое, как водится, состоит из нескольких десятков коллаборантов.

Этого никто никогда не признает, но цель русской правой состоит в уничтожении русского народа, потому что имеющийся русский народ в принципе не способен удовлетворить её запросы. Поэтому народ необходимо переименовать, переделать и перестроить. Наиболее чётко это можно увидеть на примере расистских, этнических, демократических множеств. Наименее чётко на примере множеств имперских. Но все они существуют в одинаковом перформативном запросе, который мечтает сдвинуть народ к новому значению. А когда народ не получается подвинуть даже на посконный вершок, начинается изобретение своего, правильного народа, густо замешанного на презрении к уже существующим людям. Конечно, сам по себе народ не является данностью. Он течёт и меняется, а во многом создаётся извне. Нет смысла и в том, чтобы стоять на страже непорочной народной чистоты. Речь вообще о другом. Русская правая в силу приписываемого родства хочет заполучить всё причитающееся ей наследство и распорядиться им по своему усмотрению.

Сказанное позволяет обратиться к закрепляющей метафоре, которая, как и многое ценное, содержится в глубине веков.

Покуда Одиссей скитался по морям, его дом на Итаке разоряли женихи Пенелопы. На словах заботясь о будущем Итаки, женихи опустошали закрома Одиссея, пожирали его скот и травили домашних. Даже народное собрание, созванное Телемахом, стыдливо промолчало перед многобуйными мужами и было распущено возгордившимся Леокритом. А когда птицегадатель Алиферс предрёк появление Одиссея, женихи подняли его на смех и даже предприняли попытку убить Телемаха. Но вернувшийся Одиссей смог изничтожить женихов Пенелопы.

Русская правая — это нахваливающие себя Пенелопины женихи. Пируя за счёт чужого богатства и затыкая рот и без того безропотному народу, русская правая в силу «благородного» происхождения считает себя законными претендентами на престол, но, если явится истинный властитель — Одиссей — всех Пенелопиных женихов попросту перебьют. Достанется даже благоразумному Амфиному.

И это ещё не всё.

Один из самых пронзительных эпизодов поэмы — когда царь Итаки узнает своего верного пса Аргуса. Всеми забытый, умирающий пёс лежит на куче навоза, «Но Одиссееву близость почувствовал он, шевельнулся,/Тронул хвостом и поджал в изъявление радости уши». Скрывающийся Одиссей не может подойти к псу и тот умирает, напоследок увидев слёзы хозяина. Этот пёс и есть та здоровая, забитая, затравленная, брошенная русская правая, которая не уничтожала богатства Одиссея, а в меру сил приумножала их и сторожила перед возвращением законного владельца.

И пост Аргуса, как бы тяжек он ни был, как бы много насмешек и тычков ни снискал, был не напрасен.

Пенелопины женихи ждут Одиссея.

Пенелопины женихи умрут от его руки.

Скитавшийся весь ХХ век Одиссей уже видит дым над родной Итакой.

[Наверх]