Я вам не Сталин... Я хуже! Обо всём понемногу, а в конце об самом главном

Я вам не Сталин... Я хуже! Обо всём понемногу, а в конце об самом главном

Ветеран ВОВ Москалев Алексей Владимирович, пехотинец:

«Когда началась война, я перешел в восьмой класс, а девочки и мальчики 1923 года рождения как раз были выпускниками. Мы вместе побежали в райвоенкомат проситься на фронт. Девчонки просили взять санитарками, связистками. Мы были патриотами! Осенью, когда у меня появилась возможность по знакомству устроиться на железную дорогу и увильнуть от армии, я отказался. Морально я был готов, оставшись вдвоем с мамой, с отцовским охотничьим ружьем встретить немцев. Уже двух человек я бы убил, а потом, ладно, убивайте меня. Такой было настрой! О своей жизни не беспокоился, как и не беспокоился, когда был на фронте. Смерти не боялся».

Все же обидно и досадно — до чего мне хилый организм от Реципиента достался!

Стоило лишь погулять часок на ночном «свежем воздухе» — на котором так хорошо думается, как тут же на неделю улёгся в постель с жесточайшей простудой.

Валентина Васильевна костерила меня на чём свет стоит:

— То ему рыбалки, то прогулки… Что тебя чёрт понёс в такой холод шляться по лесу?

Я же задыхаясь, кашляя, сопливя и почти бредя от высокой температуры:

— Душа, мать, за Россию болит.

Бухтит:

— Душа у него, понимаешь, болит… Так напился бы своей проклятущей водки, как это все нормальные мужики делают и спать лёг! Ох и досталось же мне это горе луковое… За что?

Лечила меня как и в прошлый раз участковый врач из Кунцево, а профессор Виноградов сидел рядом, внимательно наблюдал и медленно тлел от зависти.

Впрочем, от врачебной практике в «Кремлёвке», его всё больше и больше отвлекали дела общественные… Ведь ныне он — Председатель Исполнительного комитета «Народного контроля» при Верховном Совете СССР. Его инициатива об ликвидации привилегий для партийной и государственной номенклатуры, неожиданно для нас обоих произвела настоящий фурор.

Наедине, конечно, с возбуждённо горящими под очками глазами, он делился своими впечатлениями об процессах происходящем с «истеблишментом» страны Советов:

— Они, прямо как взбесились, Иосиф Виссарионович! Сами стали всё и вся ликвидировать, да ещё и объявили социалистическое соревнование меж собой — кто сам себе больше привилегий отменит.

Глядя на то, как из ушей профессора шёл дым — а может я просто температурил и, мне всё это чудилось, отвечаю:

— Был «у нас» такой прецедент, Владимир Никитич — «антиалкогольная компания» назывался.

Тот, насторожившись:

— Это та «компания» — после которой «всё» и началось?

Киваю:

— Ага… Так что будьте бдительны: не иначе что-то нехорошее затевается.

А что может «затеваться»?

Не созрела ещё номенклатура, чтоб страну разваливать. И хрен теперь она у меня созреет!

Тьфу, тьфу, тьфу…

Так… Отменят одни привилегии и, тут же придумают себе какие-нибудь другие — по этой части, сей народ весьма изобретателен…

«Круговорот привилегий в природе»!

Как то раз он:

— Жалуются мне на Вас, Иосиф Виссарионович! Как Председателю Исполнительного комитета «Народного контроля» при Верховном Совете СССР.

Хриплю как удавленник:

— Кто «жалуется»? Имя, фамилия, домашний адрес…

— Да очень многие жалуются — артисты, художники, учёные… Даже писатели!

— Ну, а Вы что?

— Ну а я пообещал что поговорю с Вами…

— Ну так говорите — слово надо держать, даже перед этой публикой.

Тот, как-то вымученно из себя выдавливает:

Иосиф Виссарионович! Ну нельзя же так?

Удивляюсь:

— Почему другим тиранам можно, а мне нельзя? Чем я хуже них?

Посмотрев куда-то на потолок:

— Потому что Вы, Иосиф Виссарионовм — другое дело!

Вяло отмахиваюсь:

— Потомки не заценят и один хрен нанесут на нашу со Сталиным могилу, кучу вонючего дерьма… Так хоть пусть будет заслуженно! Не так нам с ним будет обидно.

Помолчали, потом тот опять за своё:

— В обществе растёт напряжение.

— Не в обществе, уважаемый Владимир Никитич, а в части общества — про которое товарищ Ленин как-то вполне определёно сказал. Повторить?

Отворачивается обижено:

— Не надо, я знаю.

Примеряющим тоном:

— Вас кстати, это не касается! Вы врач, а это профессия — нужная людям специальность: не вылечит — так утешит перед смертью… А этой категории трудящихся, я нигде на трудовою мозоль не наступил. Я даже учёные звания и диссертация для медиков сохранил: так как это — другое дело! А вот когда «доктором» представляется историк, к примеру — мне до зудения кулаков, хочется дать ему в морду.

Конечно «бомонд» весь на ушах, ведь я скинув этих дармоедов с гособеспечения, заставил их заниматься чем-то полезным. А то ведь написав пару дерьмовых книжонок, можно было вступить в «Союз писателей СССР» и до конца дней своих ничего не делать, сидя на твёрдой зарплате.

И это касалось всех прочих «творческих» личностей и, особенно учёных мужей.

Сейчас же, «как пишется — так и кушается»!

Доход писателя зависит от тиража, а тот в свою очередь — от читательского интереса.

Существует, конечно, «подушка безопасности» в виде профсоюза писателей…

Но опять же: это — совсем другое дело!

Что же касается «растущего напряжения»…

То пусть пока болтают — я даже дал распоряжение Начальнику «Главного управления безопасности» — комиссару 3-го ранга Льву Влодзимирскому, никого не трогать за разговоры.

Но приглядывать, чтоб разговоры не переформатировались в заговоры.

Потом, уже по весне, в стране будет введено чрезвычайно положение связанное с Продолженной советско-финской войной и не угомонившихся «говорунов», будут в принудительном порядке отправлять заниматься общественно-полезным трудом на свежем воздухе.… Затем — уже большая война с Германией, во время которой будет вообще не до разговоров. Ну а там — стерпится слюбится и, такой порядок станет уже традиционным.

* * *

Конечно же, те — «ночные» раздумья, никуда не делись…

От уже решённого вопроса «кто виноват», я перешёл к вопросу «что делать» и, вот тут-то — «завис», как деревянные счёты от введённой перфокарты.

Как-то мне приснились жирные опарыши в синих штанах — которых я травил дихлофосом, а они ползали и с умными видом бухтели что-то про рубежи, дислокацию, диспозицию и оккупацию…

Проснувшись я сказал себе:

— Сон в руку!

И решил было разобраться с этой проблемой «а-ля XIX партсъезд»: под каким-нибудь предлогом собрать до кучи всех генералов и командиров званием выше капитана на какую-нибудь конференцию и, оптом травануть всех их фосгеном… Или ипритом… Иль ещё какой гадостью «массового поражения» из арсеналов химических войск РККА.

Там этого «добра» хватает!

Не только своим генералам хватит, но ещё и чужим останется — если напросятся.

Уже было потянулся за телефонной трубкой, чтоб позвонить товарища чекистам и озадачить тех «химическим» решением «генеральной» проблемы, как вдруг догадавшись пощупать лоб Реципиента:

«Так, так, так… По ходу у этого дохляка опять высокая температура, надо срочно принять прописанные доктором пилюли».

Слабым голосом умирающего лебядя, сиплю:

— Валентина Васильевна!

Та, как будто под дверью стояла:

— Что опять?

Слабым голосом:

— Головка бобо…

— Ох, ты моё горе… Счас дам что-нибудь, потерпи.

* * *

Это был видимо кризис, после которого стало заметно отпускать. Денька через три дня организм Реципиента выкарабкался, температура спала…

Естественно за время болезни изрядно информационно оголодав, как только начал что-то соображать, первым делом тут же взялся за прессу.

А в советских газетах того периода, было что почитать!

Лев Захарович Мехлис — Председатель «Информбюро при СНК СССР», трудился не покладая рук — переформатируя общественное мнение страны.

В центральной советской прессе — в газетах «Правда», «Известия», «Труд» и так далее шёл процесс так называемой «демонизации» польской военщины. Свидетелей её военных преступлений 1919-1922-х годов оказалось на удивление много, вот например:

«…В сопровождении упирающейся сестры со сбитой набок косынкой и в разорванном халате в палату, гремя саблями, входят, слегка покачиваясь, два щеголеватых, свежевыбритых офицера.

— Кто здесь коммунисты?

Сестра тихо, но настойчиво отвечает, что все коммунисты вчера выписаны и отступили вместе с воинскими частями.

— Врешь… — и тут последовало длинное оскорбительное ругательство, подкрепленное ударом в лицо.

Началось поголовное избиение больных.

— Встать, скурве сыне!.. Защелю зараз, холеро!.. — прерывало стоны избиваемых и плач сестры…

…— Вставать, вшисцы! Вставать скорее, холеры! — раздается на всю палату зычный голос сержанта.

Больные испуганно подымаются с коек, на ходу запахивая халаты.

Я не могу этого сделать. Сестра дрожащими руками накидывает на меня больничное одеяние и помогает встать на ноги. Я падаю на пол и на четвереньках доползаю к дверям.

На дворе всё началось сызнова:

— Кто здесь коммунисты — два шага вперед!

Молчание.

— А, холера, пся крев! Не хотите признаваться, так мы вас заставим заговорить. По двадцать шомполов каждому! — отрывисто подает команду сержант.

Солдаты набрасываются на больных.

— Кладнись!

Страшная экзекуция начинается. Бьют остервенело шомполами, прикладами, мнут сапогами бока до тех пор, пока жертва перестает подавать признаки жизни. На каждого палача приходится по два истязаемых. Кончившие свое дело помогают товарищам…

…Тогда один из офицеров, владеющий русским языком, меняет тактику и начинает проникновенным голосом увещевать совращенного большевиками отказаться от своих заблуждений и выдать коммунистов. Он не скупится на обещания и, лишь убедившись в тщетности своих попыток, отрывисто бросает:

— Защелить!

Жертва оттискивается в сторону, раздаётся выстрел или два и начинается преподавание польской политграмоты со следующей жертвой.

Я и поддерживающие меня товарищи входим вместе. Свои показания мне приходится давать лежа.

Быстро пропустив всю нашу группу, повторив те же вопросы, судьи, раздраженные нашим упорством, стремительно покидают комнату, отдав старшему по команде какие-то распоряжения.

Итак — расстрел.

После перенесенных пыток смерть не представляется страшной…1».

Думаю, где-то к маю общественное мнение будет готово и можно будет со спокойной душой, после приговора военного трибунала расстрелять пленных польских генералов и офицеров.

Ведь, мы в состоянии войны с польским правительством в изгнании генерала Сикорского, да?

Мы ещё объявим того военным преступником и потребуем от Черлилля выдачи. Тот, естествено не выдаст на расправу «своего сукинного сына», но чтоб не обострять отношения с потенциальным союзников — возможно отсыплет нам каких-нибудь плющек…

Например, натуральный каучук из колоний.

Но главное не это!

Уверен от великого ума, Геббельс с удовольствием оповестит свою целевую аудиторию — кого большевики расстреляли и, за что — ведь он даже замыслов Гитлера ещё не знает, не токмо моих. И сильно надеюсь, что зная судьбу польских военных преступников, германские вояки — сто раз задумаются, прежде чем беспредельничать на Востоке.

Особенно если с первых же дней, у них пойдёт «что-то не так» с их «Драх нах Остен», а мы их будем осыпать листовками, типа:

«Солдат Вермахта!

Прежде чем убить русского старика, женщину, ребёнка или военнопленного — подумай об своём отце, матери, жене, сыне, дочери и самом себе…

Получишь то же самое и, причём вдвойне!».

В советской прессе уровнем ниже — республиканских, областных и районных газетах, в фабрично-заводских многотиражках и в «боевых листках» началась демонизация уже германской военщины.

Тут свидетелей, конечно, поменьше…

Но товарищам чекистам, кое-что удалось добыть!

А товарищам журналистам из ведомства товарища Мехлиса, из этого «кое-что» — удалось «раздуть слона».

Например, печатались дневники рядового Герхард M из Фленсбурга, во время польской компании служившего в 26-м пехотном полку 30-й пехотной дивизии Вермахта:

«Горящие дома, плачущие женщины, верещащие дети. Картина безнадежности. Скоро горящие здания тянулись за нами по всему пути, из огня доносились крики тех, кто прятался внутри и не мог спастись, Скот мычал от страха, собака выла, пока не сгорела, но страшнее всего становилось от крика людей. Это было жестоко, но поляки сами не хотели по-хорошему…».

Расправы над мирным польским населением:

«Женщина с тремя детьми вышла из автобуса, доставившего пленников на место казни и прошла 30 метров до противотанкового рва. Ей пришлось спускаться в него, держа на руках самого маленького. Потом она протянула руки за другим ребенком, а один эсэсовец поднял оставшегося мальчика и передал ей. Потом женщина заставила детей лечь на живот рядом с ней… Раздались выстрелы…

Некоторые из зрителей подошли слишком близко ко рву и их форму забрызгали полетевшие оттуда плоть, мозги и песок. Многие наши солдаты и офицеры отправляли фотопленки домой для проявки и печати снимков…

…Офицеры полка из Баден-Вюртемберга тотчас устроили попойку, на которую силком пригнали несколько десятков девушек, заставили раздеться догола и в таком виде петь и плясать. Многие из несчастных женщин были изнасилованы, а потом выведены во внутренний двор и застрелены.

…Солдаты обнаружили примерно восемьдесят-девяносто детей на втором этаже дома, лежавших и сидевших на полу в собственных фекалиях. Взбудораженные солдаты обратились к военным капелланам за помощью. Выяснив, что родители уже казнены эсэсовцами, подполковник Гельмут Гроскурт с раздражением сказал командующему 6-й армии фельдмаршалу фон Рейхенау, что было бы гуманнее убить детей одновременно с родителями и, по приказу последнего — через два дня солдаты перестреляли детей».

Но особенно подробно и даже со смакованием, рассказывалось в «боевых листках» об жестоком обращении с военнопленными:

«…Поручили охранять большой лагерь военнопленных, разбитый на территории одной из городских мануфактур, которую окружили заграждениями из колючей проволоки и установили по перисетру наблюдательные вышки с пулеметами Ежедневно прибывали тысячи военнопленных. Из-за скопления военнопленных на текстильных фабриках, где ютились уже 10 тысяч человек, скоро возникла острая нехватка продовольствия, а от голода и тесноты среди солдат начались брожения. Каждый день умирало по двадцать пять человек и нередко происходили случаи каннибализма среди военнопленных…».

Считаю, что после такого, желающих сдаваться в плен «цивилизованным европейцам» будет на порядок меньше.

Рассказывали советские газеты «второго и третьего уровня» и, об «новом порядке», установленном в оккупированной Польше:

«Через десять дней после захвата Варшавы, экономическая инспекция «Юг» издала запрет на подвоз продовольствия в польскую столицу. Эксперты подсчитали, что запасы продуктов в городе истощатся именно к этой дате. Составлявшее в предвоенный период 850 000 человек население уже сократилось вдвое из-за воинского призыва в армию и учиненной сразу же резни евреев. Полицейские устроили блокпосты на дорогах и у мостов, останавливали машины, телеги и пешеходов, отбирали еду и воспрещали крестьянам доступ в город. Тем из жителей Варшавы, кто сумел пробиться в голову очереди у той или иной пекарни, везло — они получали просяной хлеб. Окрещенный одними «кирпичом» за сходство с глиной, а другими — «наждачкой» за желтоватый цвет, такой хлеб разваливался и крошился, он плохо переваривался из-за добавленного в тесто ячменя, муки каштанов и волчьих бобов. И качество продолжало снижаться. В ноябре город словно бы вымирал на протяжении дня, только отдельные немцы и полицейские появлялись на улицах да неподвижно сидели нищие с ампутированными или распухшими конечностями.

Польская учительница нацарапала в дневнике в День рождественских подарков 1941 году:

«Германцы празднуют. Ходят сытые и гладкие, у всех горят огни на рождественских елках. Но мы бродим как тени, голод полный. Люди добывают еду крохами, варят жидкий суп, который едят без хлеба, потому что хлеб дается дважды в неделю, 200 граммов. И такое питание — еще очень хороший вариант. Те, у кого есть что обменять, меняют в деревне, у кого нет — пухнут с голоду, уже умирают. У многих людей тиф»…»2.

Опять же, после такой идеологической обработки, желающих встречать оккупантов цветами и хлебом с солью, заметно поубавится.

Главное, что?

Ради чего это?

Со времён «афишек» графа Ростопчина, в традиции нашей пропаганды изображать противника не просто слабыми задохликами — которых даже простая русская баба по десятку зараз вилами переколет… Но и смешным. Вспомним излишне оптимистические пропагандистские плакаты времён Русско-японской войны, или Первой мировой с казаком Козьмой Крючковым — вертевшим на своём богатырском копие германцев да австрияков, по дюжине враз…

Да и советских «шедевров» времён Великой Отечественной было полно, изображающих фашистов кривоногими недомерками в рогатых касках.

В результате, что?

В первом же бою, при первой же встрече не с рисованным — а с реальным противником, наш солдат испытывал настоящий культурологический шок. Видя что «чёрт намного страшнее, чем его малюют», боец — особенно молодой и неопытный, чувствовал себя обманутым и переставал верить — как отечественной пропаганде, так и своим командирам. Конечно, это никак не могло укреплять волю к сопротивлению… Напротив, наш солдат впадал в отчаяние и чего греха таить — нередко совершал поступки, далёкие от понятия «героизм».

Рисунок 1. Российский пропагандистский плакат времён Русско-японской войны.

Я же сразу и навсегда хочу вбить в головы красноармейцев и особенно командиров образ сильного, коварного и крайне жестокого врага — к войне с которым надо относиться серьёзно и готовиться к ней заранее…

Уверен, такой подход несравнимо эффективнее, чем трескотня типа:

«Мы войны не хотим, но себя защитим,

Оборону крепим мы недаром,

И на вражьей земле мы врага разгромим

Малой кровью, могучим ударом!».

Рисунок 7. Японский пропагандистский плакат времён Русско-японской войны.

Анти— финская же пропагандистская компания начнётся позже, чтоб так сказать не спугнуть заранее.

Весной в Выборге (как бы случайно) найдут останки жертв националистического террора. «Следственный комитет (СК) при Президиуме Верховного Совета СССР» во главе с Львом Шейниным начнёт расследование и после короткой — но мощной пропагандисткой компании, начнётся «маленькая, но победоносная» Советско-финская «продолженная» война.

По крайней мере, мной так задумано.

* * *

За время моей болезни, в советских газетах писали не только про зверства польской и германской военщины…

Было кое-что и гораздо интересней!

Председатель «Историко-литературного объединения старых большевиков» и «Совет ветеранов при ЦК ВКП(б)» — Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич, в своём труде «Империализм как первая стадия социализма», заявил что…

«Сталинизм» ничего общего с «марксизмом» не имеет!

Вообще то, имеет, но сходен только сам принцип научного подхода к общественным наукам.

И даже «ленинизм» при всём к нему уважении, выглядит перед ним — как давно устаревшая эволюционная теория Ламарка, перед современным учением Дарвина.

Вот характерная цитата из статьи этого, не просто ветерана революционного движения — но и как в газетах и журналах пишут: «…одного из основателей партии большевиков и мало того — второго человека у руля Страны Советов после Ленина, первые годы своего существования».

Так вот, Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич, в своём труде «Империализм как первая стадия социализма», заявляет:

«…«Пролетариату нечего терять, кроме своих цепей, а обретет он весь мир» — писали Карл Маркс и Фридрих Энгельс в своём «Манифест Коммунистической Партии». Но разве не доказала прошедшая Империалистическая война, что у пролетария есть Отечество, которое он будет защищать не щадя жизни? Или армии Германии, Британии, Франции и прочих — состояли из одних помещиков и капиталистов?

Так, что?

Карл Маркс и Фридрих Энгельс были неправы или трудящиеся Германии, Британии, Франции и прочих стран участвующих в той Великой войне — жили уже не при капитализме?».

Владимир Бонч-Бруевич, как чёрным по белому доказал, что чистый капитализм остался лишь в недоразвитых странах, да в головах упоротых ортодоксов из «Университета марксизма-ленинизма» (УМЛ):

«Что было во времена, когда Маркс и Энгельс писали свой «Капитал»?

Мануфактура, затем — фабрика — это просто той или иной величины сарай, где взятые прямо с улицы люмпены, разбив технологический процесс на простейшие операции — производят какой-то нехитрый товар. Капиталист же, сам или с ограниченным числом помощников нанимает, увольняет, покупает сырьё, продаёт товар и отчуждает добавочную собственность…

Что мы видим?

Прямой контроль капиталиста над производством.

Как стало уже в конце XIX века?

Акционерные общества открытого типа с тысячами вкладчиков и миллиардными оборотами, гигантские корпорации — протянувшие свои «щупальца» на несколько континентов… Напичканные современным оборудованием, огромные корпуса заводов, выпускающие сложнейшую продукцию. И самое главное: вместо согласных трудиться за копейки десятков или даже сотен люмпенов — тысячи и десятки тысяч высококвалифицированных рабочих, каждый из которых знает свою цену.

Капиталист, при всем желании, управиться с этим сам лично не может!

Поэтому его место занято иерархической пирамидой управленцев, которые не владеют предприятием, но от имени группы акционеров всем распоряжаются. Причем сами владельцы капитала, зачастую и понятия не имеет, как именно они распоряжаются и что вообще происходит. Возможности у этого «общественного капиталиста» контролировать, по сути вообще нет.

Опять же…

Влияние государства на капитализм, заключается исключительно в том, что первое лишь «стрижёт» их прямыми и косвенными поборами, практически не участвуя в становлении капиталистических предприятий и их развитие.

Это дело рук самого капиталиста!

При социализме же, государство тем или иным образом участвует не только в управлении предприятиями…

Оно создаёт целые отрасли промышлености!».

А разве он не прав?

Вспомнить хотя бы «Атомный проект» в Штатах:

Где там виден капиталист? В каком месте?

А вот как, к примеру, по словам Бонч-Бруевича — возникла и развивалась радиоэлектронная промышленность в Социалистических Штатах Америки:

«Сразу же после вступления в 1917 году в войну, военное руководство этой страны, немедленно организовало особый «Радиодивизион управления начальника связи армии США», с привлечением в него ведущих специалистов в этой области, как своих — так и, из Англии и Франции.

Спустя год, радиодивизион, получивший новое наименование — "Army Radio Buildings", был преобразован в ведущее научно-техническое учреждение США. В нём, над задачей разработки и усовершенствования радиоаппаратуры для войск, трудилось несколько сот офицеров и мобилизованных гражданских инженеров. Кроме того, в интересах "Army Radio Buildings", конструкторскими работами в области радиотехники занимались научные лаборатории американских, английских и французских радиотехнических компаний.

Для "Army Radio Buildings", вблизи Нью-Йорка был воздвигнут целый научно-исследовательский радиотехнический комплекс, в который входили музей радиоаппаратуры, лаборатория радиопеленгования, испытательная и измерительная лаборатория, радио-авиа-мастерская и аэродром с двумя десятками самолетов.

В результате, менее чем за полгода исследований, уже были даны заказы ведущим радиотехническим фирмам на производство радиостанций с незатухающими колебаниями. А ещё через шесть месяцев, американская промышленность наладила выпуск радиоламп с практически нулевого уровня — до 1 миллиона штук в год!

Подводя итоги же, скажу: спустя всего полтора года, в массовое производство были пущены радиотелефонные станции трех типов, самолётные и танковые радиостанции, радиокомпасные станции и многое другое радиотехническое имущество для вооружённых сил…».

Вот это я понимаю — государственный подход!

Вот именно так зародилась и, с этого момента начала развиваться, американская радиопромышленность — доминирующая в мире всё двадцатое столетие.

А то все наперебой талдычат — «рынок, рынок»… «Частная инициатива»… Представляю, что было бы с Америкой — рули ею экономикой такие типы как «наш» рыжий ворюга Чубайс, Явлинский, Немцов, да прочие «гайдарчики».

Бонч-Бруевич утверждает, что окончательно победа социализма в развитых странах произошла в годы Империалистической, которую он назвал «Первой социалистической войной», а законодательно оформилась во время «Великой депрессии».

Ну недаром президента США Франклина Рузвельта, который вопреки предшественнику — утверждающему что «рынок отрегулирует всё», взял за глотку американских капиталистов и даже конфисковал золото — за глаза называли «красным» и «коммунистом» и, даже утверждали — что он «хуже Сталина». А в созданной им «Временной чрезвычайной администрации по оказанию помощи семьям безработных», кто-то видел аналог советской ВЧК.

Автор этой сенсационной статьи, утверждает, что социалистические государства могут существовать только в виде империй, иначе они становятся…

Частью других социалистических империй!

Что на данный момент, в мире существует три мощные социалистические империи: Соединённые Штаты Америки, Союз Советских Социалистических Республик и Великогерманская империя (Großdeutsches Reich) — как официально называлась Германия при Гитлере.

Что это — разные типы социализма: корпоративный, государственный и националистической и, существующий между ними антагонизм — обязательно приведёт к новому переделу мира.

Впрочем, он уже начался 1 сентября 1939-го года…

К моему удивлению, такой постулат полностью совпадал с Резуновским, хоть я даже не упоминал это имя «посвящённым» и, тем более про его «ледокольные» опусы:

«Любая из этих трёх социалистических империй — должна или распространиться на весь мир, или распасться и так или иначе — быть поглощённой победителем.

Главное же отличие капитализма от социализма:

«Капиталист-владелец в упор не видит и не понимает социальных задач, ибо берёт людей с улицы и туда же их выбрасывает в случае ненадобности. Отсюда и все его неприятности — начиная от забастовок и вплоть до революции.

При социализме же, управленец должен и вынужден учитывать социальные последствия своей деятельности, что мы и видим на реформах Рузвельта в Штатах».

Бывший личный секретарь Ленина доказал, что — как и капитализму, социализму присущи кризисы. Только связаны они не с перепроизводством товаров, а с «перепроизводством» управленцев… Вернее, к их самоуспокоению и «ожирению», в отсутствии конкуренции:

«А что происходит, когда «управляющий аппарат» жиреет? Он начинает думать, что все блага достаются ему не по заслугам — а по праву, а обязанностей у него нет вообще. «Аппарату» становится наплевать на объект управления. Это как если бы мужик вдруг решил, что курицу несущую ему яйца кормить не надо… Что она должна нестись, лишь «питаясь» его директивами.

Но рано или поздно, курица не только перестанет нестись, но и сдохнет. А следом за ней ноги протянет и сам мужик».

Исходя из этого, Бонч-Бруевич выдвигает требования к «аппарату»:

«Социалистической управленец должен:

Уметь мыслить стратегически, видеть большую картину в целом и видеть как действия тех или иных людей ложатся в эту картину.

Уметь влиять на людей не имея над ними никакой формальной власти. И тем более вдохновлять людей, над которыми у него есть формальная власть.

Разбираться в людях, и уметь отличать талантливых людей от всех остальных. Видеть сильные и слабые стороны людей, уметь использовать сильные стороны не задевая или компенсируя слабые.

Быть лидером, а не надсмотрщиком; направлять, а не приказывать; доверять, а не следить за каждым шагом; и давать значительную свободу в выполнении заданий.

Надо искать людей с такими задатками, или же найти способ воспитывать эти задатки в уже существующих управленцах».

Как управлять управленцами?

И это уже «камешек в мой огород»:

«Вождь социалистической империи должен эволюционно развивать методы управления, используя при том принцип «волчьей стаи», или скорее играя роль пионервожатого — заводилы очень интересной игры».

Хм… Оригинально.

Ну а это вообще сногсшибательно!

«Те, из так называемых «марксистов» — кто отказываются смотреть правде в глаза и признать существующее положение дел, оказываются в положении вооруженных копьями и стрелами туземцев против бросившего невдалеке от берега якорь броненосца…

Нужно объяснять, кто это?

Возьмите зеркало, товарищи из «Университета марксизма» и посмотрите…

Кого вы в нём видите?».

Отличное начало!

Ещё парочка таких атак и эту «контору» можно будет смело разгонять сцанными тряпками.

Кстати, я ему не надиктовывал текст… Своим собственным умом дошёл.

Я лишь совсем чуть-чуть подсказал в нужных местах3…

* * *

Как будто нутром почуяв, что товарищ Сталин выздоравливает, кроме бесконечных телефонных звонков — аж аппарат хотелось об стену разбить, ко мне в Кунцево зачастили визитеры — наркомы в основном и прочий чиновный люд. Подписать, утвердить, отменить…

Ну, это куда ещё не шло!

Настойчиво напрашивались на аудиенцию послы иностранных государств, «всемирно известные» учёные разогнанной Академии наук, «заслуженные деятели» Академии искусств — которую постигла та же участь, директора предприятий, конструкторы, генералы… И многая, многая, многая…

Все, как проснулись после зимней спячки!

Хотя был ещё слаб и голова временами кружилась от умственного напряжения, но с разрешения лечащего врача вынужден принимать отдельных просителей. Хотя бы для того, чтобы в народе опять не поползли слухи об моей скоропостижной смерти, или не дай Бог — об аресте, как в прошлый раз.

Одним из самых первых был разок у меня и Виктор Николаевич Сорока-Росинский, с докладом об успехах в деле создания специальной школы для детей элиты, где из них будут ковать будущих советских леди и джентльменов.

Школу назвали просто и незатейливо: «Селигер» — в честь находившегося неподалёку одноимённого озера, где в планах создание яхтклуба.

Чем наше название хуже Итона, или Кембриджа — которое вообще в переводе означает просто «Мост через реку Кам»?

Здание с усадьбой на берегу озера найдено, отчужденно и сейчас в авральном порядке ремонтируется-перестраивается-переделывается… Педагогический и обслуживающий персонал подбирается, первые сто с лишним «добровольцев» в возрасте от десяти до двенадцати лет, уже записаны родителями…

Затем как бы мимоходом «стуканув» на Заведующего Департаментом образования СССР Потёмкина — втихушку саботирующего мои указания по перестройке общеобразовательной системы (что я тут же взял «на карандаш»), захлёбываясь от восторга, он рассказывал об первых результатах экспериментов по наказанию нашкодивших детишек электротоком. Напомню, эксперименты проводились по моему личному указанию в колонии для малолетних преступников… Всё по науке: методом «научного тыка», нашли оптимальные параметры тока соответственно веса и возраста экзекуцируемого.

Так вот, Виктор Николаевич, захлёбываясь от восторга:

— Контрольную группу пороли розгами, как Вы и велели — так никакого сравнения! ВедиковоШестнадцатилетние оболтусы, мотающие срок за тяжкие преступления — убийства, изнасилования и разбои — просто писцались от ужаса, только при упоминании про «электрический стул»!

Жестоко?

Да, побойтесь Бога!

На цивилизованном Западе в это же время и до самых — как бы не шестидесятых, таким «трудным подросткам» лоботомию делали!

А в британских школах, до сих — порют шкодливых чад и, ещё очень долго будут пороть.

Так что мы вполне на уровне по зверству с другими цивилизованными странами.

Довольный сам собой, ваш покорнейший слуга:

— Ну а я что говорил? На собственном опыте, кстати, такая идея мне пришла в голову: раз в детстве сунул гвоздик в розетку — меня как следует «протрясло» и, с тех пор я это не делаю и другим не советую.

Тот встав и приложив ладонь к груди, поблёскивая стёклышками очков, торжественно:

— Иосиф Виссарионович! Трудовой коллектив воспитательной колонии, выбрал Вас в почётные педагоги и ходатайствует перед Департаментом образования об присуждении Вам звания «доктор педагогических наук» без защиты диссертации.

«Интересно, был ли Реципиент в «реальной истории», другом не только физкультурников и писателей, но и педагогов? Не помню… По ходу, я его перепрыгнул!».

Конечно, очень приятно было, но вслух я сурово сказал:

— Напомните им, что в СССР диссертации и учёные звания отменены моим же указом.

Тут кое-что вспомнилось из «послезнания» и, я выдвинул следующую идейку, уже не претендуя на авторство:

— В американских школах и университетах (на добровольной основе, конечно) в «моё время» тоже проводились эксперименты с электричеством. За неправильный ответ на уроке, учащийся или студент получал вполне безопасный для жизни и здоровья, но тем не менее — очень болезненный удар током. И Вы знаете, успеваемость сразу резко подскочила по сравнению с контрольными группами — где мерилом были оценки, как обычно!

Задумчиво-заинтересованно кивает:

— Вполне достоверно звучит…

Продолжаю:

— Но Вы знаете, Виктор Николаевич, что меня поразило больше всего?

Тот, склонив голову на бок:

— Нет, не знаю, Иосиф Виссарионович? Что именно?

— Ещё большей успеваемости удалось достичь, когда разряд тока получал — не тот, кто ответил неправильно — а совсем другой человек. Часто совершенно незнакомый экзаменуемому.

Подняв палец вверх:

— А это значит, уважаемый Виктор Николаевич, что на человечестве в целом — крест ставить ещё рановато.

После непродолжительного молчания, тот спросил:

— И чем всё закончилось?

Махнул рукой:

— Закончилось всё тем, что после наступления века «политкорректности» и «толлестерии», на Западе разрешили детям самим определять свой пол.

Тот был явно шокирован, аж очки на лоб полезли:

— Вот, даже как?!

Морщусь брезгливо:

— «Подробностей не ждите»: ибо мне неприятно вспоминать, а Вы можете потерять мотивацию жить дальше.

Ещё с полминуты подумав, Сорока-Росинский смотрит на меня сквозь очки взглядом заправского серийного маньячиллы:

— Иосиф Виссарионович! Вы — от просто так, про тот «эксперимент» вспомнили? Или…

— «Или»…!

Грожу пальцем:

— …Только смотрите мне без фанатизма! В стране ещё не преодолён дефицит электроэнергии.

* * *

Ну и наконец «о самом главном».

«Главное управление политической пропаганды Красной армии» (ГУПП РККА) и «Главное управление политической пропаганды флота» (ГУПП ВМФ), были объединены и преобразованы в единое «Главное политическое управление Вооружённых Сил СССР» (ГПУ ВС СССР), под началом Розалии Самойловны Залкинд по прозвищу «Землячка». Она второй после Сороки-Росинского, разок посетила меня во время болезни и мы обсудили с ней новую роль политотделов в Вооружённых силах.

В первую очередь договорились о том, что комиссар должен быть положен командиру полка и выше. Партийный контроль комсостава в ротах и батальонах же, должны осуществлять первичные организации ВКП(б).

Далее… В «реальной истории» перед войной и во время онной бросались в крайности, я же пытался нащупать «золотую середину»: комиссары не имеют права вмешиваться в оперативные вопросы и даже что-то советовать командирам…

Их обязанностью отныне стало фиксировать(!) все действия начальствующих лиц и информировать(!) об нарушениях вышестоящие органы.

Популярно объясняю: я хотел бы держать товарищей командиров и генералов на двух строгих поводках — «особые отделы» следят за изменой, комиссары — за моралью.

Вот только сомнения меня обуревают: поможет ли?

Из той же «реальной истории» мне известно, что все три «ветви» армейской власти достаточно часто снюхивались. На почве совместного «распития» солдатской водки к примеру и хищения армейского имущества.

А кроме этого были, были вполне «безобидные» в кавычках «почвы» взаимного награждения орденами, закрывания глаз на принуждения к сожительству женщин-военнослужащих и, так далее и тому подобное…

Впору приходить в отчаяние!

По случаю вспомнилось мне про «роль» политорганов вовремя Великой Отечественной Войны и после:

« — Какое у Вас отношение к замполитам?

— У меня, например, отрицательное. Отдохнуть бы, еле на ногах стоишь, а он лезет со своими нравоучениями. Сами-то не воюют, от скуки ерунду всякую придумывают…».

«Перед возвращением батальона на передовую у меня вдруг «срочно и внезапно» заболел замполит. На следующий день под каким-то предлогом смылся в тыл начальник штаба — старший адъютант».

«Был у нас замполит дивизиона, старший лейтенант Коробко. Я его на передовой перед боем ни разу не видел. Однажды ночью он решил проверить, не спим ли мы на посту. Мы за Вислой как раз стояли. И его чуть не пристрелили, ночью ведь не видно ничего, а у самоходки стоит человек с заряженным оружием. Когда замполит без пароля подошел, часовой дал очередь в воздух, так Коробко чуть в штаны от страха себе не навалил».

«Мы их (политработников. Авт.) «попами» называли. Мне они были не нужны — я сам знал, какие у меня солдаты и что у них на душе».

Это ещё что!

Вот настоящий крик солдатской души, исстрадавшейся по хотя бы самой элементарной справедливости:

«Тыловые» и «штабные» в моем понимании — это была просто свора сволочей и бездельников, которая обжирала простого солдата. Тыловики, насколько могли, наслаждались своим положением, бессовестно жрали и пили в три рта, обвешивали себя орденами, не имея малейшего понятия, что творится на передовой.

А после войны вся эта «штабная и партийная бражка» стала писать мемуары, руководить ветеранскими комитетами и организациями, выступать на собраниях и митингах, рассказывать, мол, как они лично всю Отечественную войну выиграли, захлебываясь от своего восторга, лжи и бахвальства… Я презирал их тогда и сейчас…

И тут не только «злоба окопника» во мне говорит…

Политработников у нас тоже за людей не считали. Те же бездельники, брехуны и болтуны, жирующие в тылах на нашей солдатской крови. Так и запишите…

Самое страшное и несправедливое творилось в отступательных боях. Вся эта тыловая трусливая свора воров, бездельников и бандитов без оглядки бежит на восток, а мы должны были прикрывать до последнего патрона отход этих гадов, при этом теряя самых лучших бойцов и зачастую не успевая вытащить с поля боя своих раненых…

Я вернулся из армии совершенно другим человеком, мое сердце на фронте настолько зачерствело, что я стал грубым, необщительным и замкнутым человеком, с изуродованной психикой. Ненавидел «тыловых крыс» и всю эту ложь о прошедшей войне, которую власти и коммунисты десятилетиями вбивали в сознание народа и которой намертво прикрыли настоящую солдатскую правду…4».

Как всё это искоренить?

Настроение враз испортилось и, посмотрев на Начальника ГПУ ВС СССР, с лютой неприязнью к самому себе подумал:

«И такой «Титаник» полный дерьма, я водрузил на эти хрупкие женские плечи? Лучше ничего придумать не мог, прогрессор хренов?».

Затем, посмотрев списки, что она принесла на утверждение, воскликнул в удивлении:

— Розалия Самойловна! А чё так много ба… Женщин на должностях заместителей командиров по политической части? Я ж вроде не Керенский…

Та, грозно зыркнув на меня, непререкаемо:

— Генералами своими командуйте, Иосиф Виссарионович! А раз сами меня поставили за их моральным обликом присматривать, то дайте мне возможность самой решать такие вопросы.

Вспомнил про женщин и девушек ведущих в последнюю атаку последних защитников Севастополя и подумал:

«А может оно и к лучшему?».

Может, вот такого безобразия поменьше будет:

«Март — апрель 1943 года.

Наступление наше остановлено. Вызывает меня Рожицкий и назначает командиром взвода управления при штабе армии. Несколько телефонистов в штабе заменяют на прибывших из запасного полка телефонисток…

…Каждую ночь мне, с требованием прислать Веру, Машу, Иру, Лену, звонят незнакомые мне генералы из насквозь развращенного штаба армии. Я наотрез отказываю им, отказываю начальнику штаба армии, командующему артиллерией и командирам корпусов и дивизий.

Девочки то и дело обращаются ко мне за помощью, и мне, как правило, удается отбить их от ненавистных им чиновных развратников-стариков. Особенно трудная история случилась с Машей Захаровой.

Она одной из первых прибыла из резерва. Окончила десять классов, отправилась на фронт защищать Родину. Девятнадцатилетняя, стройная, красивая.

В 11 часов вечера дежурный, старший сержант Корнилов, передал мне приказ генерала армии П.

Генерал потребовал, чтобы к 24 часам к нему в блиндаж явилась для выполнения боевого задания ефрейтор Захарова.

Что это за боевое задание, я понял сразу. Маша побледнела и задрожала.

Я послал ее на линию, позвонил в политотдел, доложил, что выполнить приказ не могу ввиду ее отсутствия. Дальше последовала серия звонков, грубый многоярусный мат, приказ найти Захарову, где бы она ни была. Меня обкладывают матом, грозят разжалованием, штрафбатом.

Генерал не успокаивается, звонит каждый день, грозит за неисполнение приказания предать меня суду военного трибунала. Командир роты входит в мое и Машино положение, предлагает мне временно отвезти ее в полк на передовую…

…Через месяц за Машей Захаровой начинает ухаживать мой друг — младший лейтенант Саша Котлов, и становятся они мужем и женой, только что не расписаны, а у меня с обоими дружба. Так вот, не учел Саша того, что Машу не выпускал из вида тот самый генерал, начальник политотдела армии, ревновал и предпринимал все меры, чтобы разрушить их замечательный союз. Сначала откомандировывал куда мог Котлова, потом пытался вновь и вновь заманить к себе Машу.

Скрываться от генерала помогала ей вся моя рота, да и не только. И осталось генералу одно — мстить за любовные свои неудачи Котлову.

Дважды наше начальство направляло документы на присвоение ему очередных званий, дважды направляло в штаб армии наградные документы.

Генерал был начеку: отказ следовал за отказом, на протесты заместителя командующего артиллерией не приходило ответов, а на телефонные обращения ответы были устные в виде многоэтажного мата и циничных предложений: сначала Захарова, и только потом — звания и ордена…5».

Разве такое было бы возможно, если бы при этом «генерале армии П.», комиссаром была решительная женщина, типа самой Землячки?

Три раза «нет»!

Скорее, это она бы его заставила стать своим «военно-полевым мужем».

Но, конечно надо обязательно заметить: были и такие женщины-военнослужащие, которые сами не упускали случая:

«— Действительно ли у всех начальников были ППЖ?

— Мне кажется, да. У командиров взводов ППЖ не было. Мы с солдатами вместе спали в одной землянке. Во всех ротах были санинструктора. А у ротного отдельная землянка, там и санинструктор. От командира роты и выше уже больше условий иметь ППЖ. В батальонах тем более. В полку была такая Катя. Ядреная баба. То ли она у командира полка была, то ли у начальника штаба. Ей столько орденов навешали, а она и фронта-то не знала. ППЖ.

— Обычно им давали медали «За боевые заслуги».

— У этой Кати были ордена Красного Знамени, Красной Звезды, еще чего-то и медали, конечно6».

Из вышеуказанных соображений, я размашисто подписал общим списком.

Другая проблема вылезла, как шило из мешка: а куда лишних мужчин-замполитов девать?

Напряг «послезнание» и оно тут же выдало «на гора»:

«В артбригаде все замполиты прибыли на фронт в 1944 году с Дальнего Востока. Их называли «дети Апанасенко». Командующий ДВКА Апанасенко требовал от всех политработников служивших на Востоке досконального знания боевой техники и оружия своего рода войск. Например, комиссар артполка проходил долгую специальную артиллерийскую подготовку и мог спокойно заменить командира полка, если тот вышел из строя в бою7».

Так что овно вопрос!

Во время «реальной» ВОВ массово перековывали замполитов в строевых офицеров. И лучше всего это получалось у генерала Апанасенко. Вот туда — на Дальний Восток их и отправлю. А то из округов плачутся: командиров нет, а тут такая шобла-ёбла непонятно чем занимается.

Вспомнилось мне и иное:

«— Коммунисты поднимались в атаку первыми?

— Всегда. Призыв, команда ротного или комиссара «Коммунисты, вперед!» не был для нас «дешевой агиткой», это было состояние нашей души, зов сердца. Мы ведь тогда искренне верили в правоту ВКП(б). Ведь на передовой простые бойцы и младшие офицеры в партию ради карьеры не вступали.

В роте обычно было не более пяти-семи коммунистов, и все партийные знали, что наш долг первыми вставать под пули. Замполитом батальона в Курляндии был хороший человек, капитан Иоффе, так он, озверев от постоянных разговоров в штабе про «жидов-интендантов в Ташкенте», пытаясь всем доказать обратное, почти в каждом бою сам приходил из штаба в роты, в первую траншею, поднимать людей в атаку8».

И я сказал Начальнику «Главного политического управления Вооружённых Сил СССР»:

— Понимаю, конечно: «Есть женщины в русских селеньях…». Но всё же война — дело мужчин. Каких бы они не были, но мужчин! Поэтому будьте так любезны, уважаемая Розалия Самойловна — в преддверии ждущих нас суровых испытаний, разработать систему подготовки комиссаров из низового партийного звена. Из повоевавших и выживших на войне бойцов и командиров, из раненых, потерявших трудоспособность…

Немного подумав, добавил:

— Из людей с обострённым чувством справедливости, короче. А чтоб им было легче разговаривать с чинушами, надо обязательно создать из них какое-нибудь общественное движение… «Союз-фронтовиков», например.

Как известно, по Сталинской конституции от 1936-го года, общественные движения не запрещены.

Естественно, такое вызовет яростное сопротивление все этой — гниющей в тёплом устоявшемся болоте биомассы. И ещё больше злясь на самого себя, что приходится ещё больше грузить эту, уже прямо сказать — далеко не молодую и, навряд ли — идеально здоровую женщину, я тем не менее:

— Да, будет нереально трудно, я понимаю… Но это сделать обязательно надо! Ибо, если этого не сделаем мы с вами, товарищ Землячка — этого не сделает никто.

Та, твёрдым уверенным голосом:

— Сделаем, товарищ Сталин. Раз надо — обязательно сделаем!

Затем, эта особа с загадочным видом заявляет:

— Вот только до тех — «повоевавших и выживших на войне бойцов и командиров», ещё дожить надо! Мы же с товарищем Мехлисом придумали кое-что, что можно начать уже сейчас.

Приятно осознавать, что передо мной — не «боты» какие, как в какой-нибудь примитивной компьютерной стратегии, или стандартном романчике «про попаданцев»…

А живые люди, которые могут не только на хер послать — как это сделал Жуков, или даже попытаться убить — как это попытался сделать Хрущёв…

Но и придумать что-то своё!

Сгорая от любопытства, я:

— И что же Вы там с Львом Захаровичем придумали? Рассказывайте, а то сейчас товарищу Пономаренко в «НКГБ» позвоню!

Та, не дожидаясь приезда «кровавой гэбни», колется:

— Помните, Вы не так давно приказали решить проблему с набором кадров в Наркомат государственного контроля СССР?

Киваю:

— Хорошо помню, вы ещё с ним чуть не передрались — перетягивая кадры из этого ведомства каждый на свою сторону, как любящие супруги — одеяло зимней порой… Вот и пришлось мне приказать. Итак, слушаю…

Та, сперва на меня конкретно наехав:

— Вы, Иосиф Виссарионович, практически ничего не упомянули про комсомол, про его роль, а ведь это глубочайшая ошибка!

Я лишь подумал про себя:

«Знала бы ты эту организацию такой, какой её знал я… И ты бы, про него не упомянула!».

Но внешне, даже глазом не моргнул, только кивнул… Мол, продолжай.

— Мы с Львом Захаровичем придумали создать в каждом подразделении — батальоне, или если получится — в каждой роте, добровольческие отряды комсомольцев-коммунаров.

Услышав такое, удивлённо приподнимаю брови:

— «Отряды комсомольцев-коммунаров»…? Это что за напасть? Для чего?

Розалия Самойловна Залкинд по прозвищу «Землячка», оказывается, неплохо разбиралась в тактике пехоты:

— Бойцы-коммунары должны быть боевым ядром этих подразделений, первыми подниматься в атаку, воодушевляя своим примером других. Это будет кадровым резервом — как для политототделов в Вооружённых Силах, так и для органов государственного контроля и безопасности.

Открыто пренебрежительно к моей известной затее, она добавила:

— И эти ваши «мажоры» из спецшколы на Селигере, тоже будут обязаны на добровольному принципу пройти через эти отряды! Если они мечтают об государственной службе, конечно.

— Эге… Так это Вы, ни много не мало — замахнулись на естественный отбор элиты, говоря словами «моего времени»?

Поморщившись от ненавистного слова, Земляка всё же подтвердила, хотя и иносказательно:

— Если Вам есть предложить что-то лучшее, Иосиф Виссарионович, мы с товарищем Мехлисом в свою очередь, готовы Вас внимательно выслушать.

Немногий случай в истории, когда попаданцу пришлось сознаться:

— Увы… Пока нечего.

* * *

Я сравнительно надолго задумался:

— Так, так, так…

Вспомнился рассказ одного ветерана, из немногих уцелевших в сражение за Умань в 41-м, об нечто похожем:

«29 июня 1941 года нас, несколько тысяч добровольцев, исключительно комсомольцев и коммунистов, собрали в горкоме партии. Отобрали ровно тысячу человек. Примерно 80-85% были комсомольцами в возрасте до 22-х лет. Подавляющее большинство добровольцев было студентами днепропетровских вузов и рабочими заводов города: вагоноремонтного имени Кирова, завода «Коминтерн», завода имени Ленина, и завода имени Карла Либкнехта.

70% бойцов были русские и украинцы, и 30 % — евреи.

Отобрали из нашего состава четверых добровольцев в возрасте старше тридцати лет, и направили на курсы политруков, а всех остальных отправили в Сумы.

Мы получили наименование 1-й Коммунистический полк. Полком командовал кадровый командир, майор Копытин, вскоре погибший в одном из первых боев от прямого попадания снаряда в наблюдательный пункт.

Всего 8 дней нас готовили на территории Сумского артиллерийского училища.

12 июля 1941 года мы приблизились к линии фронта. На вооружении каждого политбойца была винтовка СВТ с ножом вместо штыка и по одной бутылке с зажигательной смесью.

Мы были обязаны своей кровью, своими телами, своим оружием, своей беззаветной храбростью остановить немцев.

Мы, политбойцы, по праву считались наиболее преданной и стойкой боевой частью.

Ведь, если сказать, что политбойцы полка были тысячей фанатиков—камикадзе, то это утверждение будет близким к истине. Мы действительно фанатично и свято любили Советскую Родину. Пусть вам не покажутся эти слова излишне напыщенными или высокопарными. Так было на самом деле.

Только человек переживший сорок первый год, человек, подымавшийся с винтовкой в руках в штыковую атаку, сможет понять мои слова до конца...

15 июля 1941 года мы прибыли в село Подвысокое. Нас пополнили пограничниками и танкистами, потерявшими свои танки в приграничных сражениях. Мы заняли оборону в районе Подвысокое. Сзади нас — река Синюха. Здесь полк и погиб».

Ну, как обычно: самые лучше гибнут, чтоб всякая сволочь смогла «прорваться» из окружения на «лучших в мире» и «быстроходных» танках.

Вспомнил про комсомольцев-добровольцах — бойцов «истребительных батальонов» и ополченческих дивизий, погибших не за понюшку табака:

«Ну, короче говоря, вывели нас на опушку. Морозная ночь, луна светит красивая. Исходное положение для атаки заняли, и все, ждали. И вот на рассвете красные ракеты, и наш московский ополченческий батальон, человек 500—600, хорошие ребята, пошли в атаку по снежному полю. Ни одного артиллерийского выстрела, ни одного танка, ни одного самолета. Ничего. Просто бросили батальон на расстрел…».

И в очередной раз ужаснулся:

«Это сколько же мотивированной молодёжи погибло? И не только русских, украинцев и евреев… Известно, что в обороне Лиепаи участвовал и погиб в полном составе истребительный батальон созданный из местных латышей-комсомольцев».

Стоит ли удивляться, что «красный проект» провалился: выжившие приспособленцы и карьеристы стали задавать тон в послевоенном СССР. И, несмотря на впечатляющее успехи, сделанные скорее по инерции — «отдельные недостатки» погребли под собой извечную мечту человечества б справедливо устроенном обществе.

Я вскочил и в возбуждении забегал туда-сюда по кабинету, на ходу размышляя:

А ведь задумка то, в принципе, была верная:

«…Никто не требовал и не ждал от нас выполнения функций политруков и агитаторов. Задача у политбойцов была предельна проста: первыми подниматься в атаку и сражаться до последнего патрона Под Москвой и под Ленинградом политбойцов-добровольцев распределяли по стрелковым подразделениям, чтобы сплотить людей, поднять воинский дух, показать личным примером, как надо сражаться, проявить мужество в бою, повести за собой людей в атаку и так далее9».

Потом, я вспомнил ещё кое-что:

«Опорой командира роты были комсомольцы. Я в партию вступил в сорок четвертом году, и молодежь, комсомольцы — моя опора. Очень хорошо партийная, политическая работа проводилась среди личного состава».

И ещё кое-что:

«Прибыв в батальон, я, пройдя вдоль строя, отобрал несколько человек, все с Северного Кавказа. Глаз у меня был уже наметанным. Ребята смелые и беспощадные. Верные мне люди. «Личная гвардия» комбата. Они стали моей «группой быстрого реагирования», отделение автоматчиков. Если в какой-то роте во время боя солдаты не могли продвинуться вперед или начинали отступать, я сразу посылал в эту роту кого-нибудь из своей «личной гвардии». И эти люди спасали положение. Не удивляйтесь, но подобная практика создания «личного резерва» была принята во многих стрелковых батальонах10».

И наконец, я принял возможно — самое важное с момента «попадалова» решение:

— Это вы с Ловом Захаровичем очень хорошо придумали!

Едва ли не к самому носу её поднеся указательный палец:

— Вот только в мирное время опять же, в эти «добровольческие отряды комсомольцев-коммунаров» могут с карьерными соображениями проникнуть случайные люди. Поэтому этим добровольцам, перед направлением в роты и батальоны надо пройти максимально интенсивную боевую подготовку и такой же максимально жёсткий отбор…

Вспомнив читанное и виданное, про их «зеленых беретов» и наших «краповых»… А также фильмы «Звёздный десант» и «Битва за Севастополь», я достаточно сочно рассказал Землячке про подготовку кандидатов в спецподразделения моего времени:

— Подготовка бойца спецназа чем то напоминает плен: его кормят однообразно и не досыта, издеваются всеми доступными способами, оскорбляют (хотя и не бьют), гоняют в хвост и гриву так, что после отбоя он падает и тут же засыпает. И при этом курсант имеет право говорить только два слова: «Да» и «Нет». Иначе немедленно — за ворота!

У Землячки буквально волосы встают дыбом:

— УЖАС!!!

— Согласен! Недаром суровые американские парни, называют это «три недели ада». Впрочем, «спрыгнуть с дистанции» можно и вполне осознанно, заявив что «передумал» на вечерней поверке.

В не менее ярких красках, я поведал про итоговой экзамен для выпускников:

— …В конце выдохшегося после кросса со стрельбой, полосы препятствий и прочего, кандидата на «берет» ждёт драка с двумя свежими бойцами по принципу «до первой крови». При этом тот должен суметь устоять на ногах, иначе несчитова! Отсеявшимся считается и тот, чьё оружие после всего пережитого, окажется не чищенным.

Когда та буквально выпала в осадок, предлагаю свой вариант:

— Время нас поджимает, поэтому в нашем случае надо что-нибудь попроще. Главное, что? Боец-коммунар должен обладать непререкаемым авторитетом среди бойцов и командиров, а для этого он должен быть лучшим бойцом.

Перечисляю попунктно:

— Физическая подготовка: кросс с полной выкладкой через день, полоса препятствий, рукопашный бой всеми видами холодного оружия и без него в стеснённых условия — помещениях, лесу, траншеях и так далее…

— Стрелковая подготовка: изучение все видов оружия батальона, снайперский огонь хотя бы из винтовки и станкового пулемёта, знание трофейного оружия…

— Морально-психологическая подготовка: прыжки через огонь, прыжки с парашютом, «обкатка танками». Чтоб не боялся трупов и крови — практика в моргах и на скотобойнях.

— Техническая подготовка: вождение мотоцикла, легкового автомобиля и грузовика, полевой ремонт — хотя бы общие понятия.

— Общая подготовка: топография — ориентирование на местности, оказание первой медицинской помощи, умение выживать в лесу и в зимних условиях…

На мой взгляд на первый раз достаточно.

— Насчёт же «экзамена» надо ещё подумать. Единственно, что хочу с ходу придумать: прошедших его можно поощрить каким-нибудь особенным значком на грудь именным пистолетом с правом применения в «вполне конкретных случаях»…

Землячка прищурила левый глаз, как перед стрельбой в тире:

— Говорите уж своим языком, Иосиф Виссарионович: иметь право пристрелить труса-командира, комиссара-пьяницу или вора-интенданта.

Сам не на шутку обрадовавшись от её догадливости:

— Можно сказать и так! Не прошедшие же, останутся обыкновенными бойцами-коммунарами с правом пересдачи.

— И какой срок такой подготовки, по вашему мнению?

— В стране полным-полно значкистов «ГТО», «Ворошиловских стрелков» и прочих спортсменов-энтузиастов. Для тех — месяца полтора-три. Другие же, требуют предварительной подготовки. Но, уверен — не более полугода, если человек физически здоровый, конечно.

Недолго подумав, та:

— Считаю, что ваши предложения можно принять за рабочие, товарищ Сталин. Уверена, что и товарищ Мехлис согласится с этим.

Вставая с кресла и протягивая руку:

— Ну тогда за дело, товарищ Землячка!

Провожая её взглядом, думаю:

«Бойцы-коммунары будут присматривать за комиссарами, те в свою очередь за комсоставом. Может быть, что-нибудь из этого и получится…».

* * *

Ну, а вообще этот «критический» период прошёл вполне нормально. Моё «второе я» — Всеволод Николаевич Меркулов, «Секретарь-референт Председателя Совнаркома СССР» — вполне справлялся со своими обязанностями, избавив меня от скучной и докучливой рутины.

Notes

[

←1

]

Соломон Бройде. «В плену у белополяков».

[

←2

]

Здесь и выше взято и творчески переработано автором из: Старгардт Николас. «Мобилизованная нация: Германия 1939—1945».

[

←3

]

В вышеприведённых цитатах используются творчески переработанные отрывки из книги Али Эшер «Людены».

[

←4

]

А. Драбкин: «А мы с тобой, брат, из пехоты…».

[

←5

]

Рабичев Л.Н. «Война все спишет. Воспоминания офицера-связиста 31 армии. 1941—1945».

[

←6

]

А. Драбкин: «А мы с тобой, брат, из пехоты…».

[

←7

]

Зылев И.М. «Записки военного инженера».

[

←8

]

Там же.

[

←9

]

«Выход из окружения рассказы солдат 1941. Военные воспоминания Изота Давидовича Адамского».

[

←10

]

А.Драбкин «А мы с тобой, брат, из пехоты…».