Драконослов

Часть 1. Deutsch.

Глава 1, в которой наш герой наконец-то знакомится со своей спасительницей.

Господи, как же всё болит, а! Спина, голова, ноги... Ноги — это хорошо, вчера я их вообще не чувствовал, боялся инвалидом остаться... Я покосился на солнечный лучик, падавший сквозь невидимое мне окошко на бревенчатую стену: две ладони до полки — значит, минут через пятнадцать-двадцать придёт моя неразговорчивая спасительница и прогонит боль. Жаль, что она почти совсем со мной не разговаривает. Несколько слов, что я от неё слышал, очень напоминали немецкий, по которому у меня в школе была пятёрка... в четвёртом классе... четверть века назад... М-да, оптимистичненько... Видимо, зря я попытался тогда заговорить с ней по-английски — похоже, что островитян и здесь сильно не любят, а у меня, как у "специалиста широкого профиля по информационным технологиям", то бишь, эникейщика со стажем, английский — считай, второй родной...

Ещё было бы неплохо понять, где это "здесь" находится: всё, что я помню — падение в холоднющую воду, долгое и бессмысленное барахтанье, потом мясорубка порогов — и как только жив остался? — затем песчаный пляж, и я из последних сил тащу свою непослушную тушку (а вот не фиг сидеть сиднем по двенадцать часов в сутки! с другой стороны, если бы не наетый за долгие годы "недельный запас плавучести" — я бы, скорее всего, сразу и потонул бы).

Словом, воспоминания интересные, но пользы от них мало. Впрочем, окружающая обстановка тоже мало что говорит — ну изба, мой угол отгорожен синенькой занавесочкой, и кроме потолка да той самой полочки, явно ручной работы, ничего не видать. Что забавно, попытки изъясняться по-русски моя спасительница просто проигнорировала. Ну, хоть не злилась, как на английский... А вот и она, легка на помине, в своём неизменном светло-зелёном сарафане!

— Их хайсе Коля! Ду хайст вас?(*) — Сразу же бросился я в атаку. — Их бин кранк! Зер шлехт! Дас копф — бум-бум, нихт ферштейн!(**) Совсем нихт, чёрт побери! Ну ответь же уже что-нибудь!!!

* — Меня зовут Коля! Тебя зовут как? — ломаный немецкий.

** — Я болею! Очень плохо! Голова — бум-бум, не понимаю! — аналогично.

— Их хайсе Вильгельмина фон Эдельштайнбергшлосс. — Неожиданно проговорила незнакомка очень приятным голосом, сама, кажется, удивлённая собственными словами.

— Их хайсе Николай Петров, зон айнес Алексей Петров, енкель фон Александр Петров. Коля ист курцформ фюр наме.(*) — Неожиданно родил я почти правильную конструкцию (по крайней мере, школьные воспоминания о немецком не попытались сразу же застрелиться).

* — Меня зовут Николай Петров, сын Алексея Петрова, внук Александра Петрова. Коля — краткая форма имени. — не такой ломаный немецкий.

Видимо, длина имени имела значение — во всяком случае, начиная с этого дня Вильгельмина стала со мной хоть как-то общаться помимо неизбежных "пей лекарство" да "лежи, спи"... Поначалу больше сил уходило на то, чтобы расшевелить остатки хохдойча(*), ещё не выветрившиеся из моей дурной головы, но через несколько дней наступил прорыв и понимать друг друга нам стало гораздо легче. Состояние моё оказалось крайне тяжёлым: я не очень понял подробностей, но Вильгельмина буквально вытащила меня с того света. Многочисленные трещины, едва ли не во всех костях (я от души поблагодарил родителей за удачные гены), несколько переломов, сотрясение мозга и — самое гнусное — куча травм позвоночника. Словом, прошло не меньше месяца, прежде чем я смог ногами хоть как-то шевелить. Бодрствовал я едва по паре часов в сутки — целительница сказала, что во сне быстрее заживёт, и спорить с ней не было ни малейшего желания. Зато не скучал от безделья.

* — Hochdeutsch, "высокий немецкий" — литературный немецкий язык, помимо которого существует куча весьма разных диалектов.

* * *

Регулярное, хоть и не очень плотное общение нас сблизило, и Вильгельмина даже немножко меня пожурила, что я "какой-то неправильный" — называть её кратко просто не поворачивался язык, настолько солидно и взвешенно она себя вела, хотя выглядела едва на двадцать лет с маленьким хвостиком...

Внешность у неё, кстати, была весьма примечательная, хотя красавицей я бы её не назвал: уложенные "бараньими рогами" соломенного цвета волосы (я сразу вспомнил принцессу Лею из "Звёздных войн"), светлые-светлые серые глаза, круглое румяное лицо, и при росте едва метр шестьдесят чуть ли не шире меня в плечах (а я, между прочим, ни разу не задохлик: в четырнадцать, занимаясь железом, вполне уверенно жал от груди сто двадцать, и хотя сейчас от сидячей работы перевалил за центнер, при моих метре восьмидесяти пяти это выглядит ещё не совсем позорно), не говоря уже о "нижних девяносто", которые явно были гораздо больше, но при этом сложена как-то настолько гармонично, что это не воспринималось ни странным, ни отталкивающим — она вправду была реально широка в кости и, как говорится, "дышала здоровьем", в приятном контрасте с заморенными голодом офисными планктонинами, сидящими на очередной диете, на которых я насмотрелся "дома". Не то чтобы я прям так специально её рассматривал, но делать было всё равно нечего, а вид был всё-таки скорее приятный... Особенно в отсутствии альтернатив.

* * *

А теперь ещё шажок, по стеночке, по стеночке и до лавочки... Деревянный пол приятно холодит босые ноги, доски некрашеные, необычного медового цвета. Вот ещё одну доску перешагнул... Всего-то ничего осталось, семь шагов уже сделал, ещё три... ну пусть даже четыре — и можно будет отдохнуть.

Ohne dich kann ich nicht sein

Ohne dich

Mit dir bin ich auch allein

Ohne dich

Ohne dich zДhl ich die Stunden ohne dich!

Mit dir stehen die Sekunden

Lohnen nicht(*)

* — Песня называется "Без тебя" ("Ohne dich"), грустная и лирическая, полный текст и перевод можно найти довольно легко.

Не то чтобы я прям так уж люблю Раммштайн... Тем более эту песню... Да я даже половину слов не помню! Просто как-то под настроение пришлось: когда заново учишься ходить после нескольких недель в койке — вообще чем угодно спасаться будешь от "приятных" ощущений... Хотя нет, вру: по сравнению с ужасом, испытанным при первом пробуждении, когда руки не слушались, а ноги даже не чувствовались — любые ощущения понравятся. Хотя бы самим фактом наличия.

Und das Atmen fДllt mir ach so schwer

Weh mir, oh weh

Und die VЖgel singen nicht mehr(*)

* — Собственно, вот эти строчки как раз очень в тему: "И дышать мне ах тяжко; Больно мне, ох больно; И птицы больше не поют".

Уф... Лавка! Твёрдая, неудобно низкая, но зато на ней можно сидеть! И даже спинка есть!

— Что... — Вильгельмина не сразу справилась с голосом, в глазах её стояли слёзы. — Что это сейчас было?

— Ммм. Ты про что? Я до лавки дошёл. Тренируюсь. Надо тренировать мышцы регулярно.

— Нет... То есть, да, правильно, но я о другом. Ты сейчас что говорил? Это что?

— Эм... Песня? Я пел, чтобы отвлечься. Песня с моей родины. Нет, не так. Я слышал на родине, а песня чужая. — Да блин же! Всё-таки до сложных конструкций мой немецкий ещё не восстановился. — Эм... Неважно. Это неплохая песня. Я её иногда слушал.

— А можешь спеть... — Вильгельмина вопросительно посмотрела на меня, как бы сомневаясь в правильности слова. — ещё раз?

Я грустно улыбнулся.

— Могу попробовать. Я её плохо помню. Меньше половины.

Я ещё успел отметил сильное удивление на её лице, немедленно пропавшее, стоило мне только начать в полный голос...

Ich werde in die Tannen gehen

Dahin wo ich sie zuletzt gesehen

Doch der Abend wirft ein Tuch aufs Land

Und auf die Wege hinter'm Waldessrand

Und der Wald, der steht so schwarz und leer

Weh mir, oh weh

Und die VЖgel singen nicht mehr

Кое-как добравшись до финала — и пропустив или переврав половину строк, не меньше — я заметил, что моя единственная слушательница плачет.

— Эй, Вильгельмина, что такое? Почему ты плачешь? Это же всего лишь песня! — Искренне удивился я. — Грустная песня, но зачем плакать?

— Я никогда не слышала ничего такого. — Как-то растерянно произнесла она. — А ты ещё песни знаешь?

— Что-то знаю. На немецком мало. Попробую вспомнить. Я тогда плохо знал немецкий. Забыл.

— Забыл? — Удивилась Вильгельмина.

— Да. Я учил немецкий в школе, очень давно. Забыл почти всё. Не было практики. Здесь с тобой начал вспоминать. Я английский хорошо знаю, но я понял, что здесь его не любят сильно.

При упоминании английского она отчётливо поморщилась, но тему развивать не стала.

— Но как это так — забыл? Если ты что-то знаешь — ты это знаешь!

— Постой! — Вдруг дошло до меня. — Твой народ ничего не забывает? Совсем?

— Ну да. Если что-то увидел, услышал, узнал — это навсегда остаётся с тобой...

— А мой народ — нет. — Перебил я её. — Мы забываем. Некоторые помнят всё — это редкость, чудо. Обычно помнят только важное или яркие, сильные впечатления. Или надо специально учить — повторять много раз, стараться. Если долго не пользоваться — потом всё равно забывается. Как мой немецкий. В школе я был очень хорошим учеником. Много лет не говорил — и забыл почти всё, кроме самых простых слов.

— Да, сначала ты говорил совершенно ужасно, и ещё так смешно всё выговаривал. — Прикрыв ладошкой рот, Вильгельмина мило покраснела. — Только не обижайся! Сейчас ты говоришь гораздо лучше!

— Глупо обижаться на правду. Уверен, я до сих пор говорю неправильно и с акцентом. Практика помогает. Забыл почти всё. Двадцать лет после школы — это долго.

— Двадцать лет? Но это же совсем немного! Ты выглядишь гораздо старше шестидесяти!

— Шестьдесят? Мне тридцать девять. Похоже, разная длина года? Мне вообще кажется, что я не из этого мира. В моём мире все знают и Россию, и Англию, и Германию. Ты говоришь, что никогда не слышала этих названий.

— В нашем году четыре сезона, в каждом сезоне по семь десятидневок. Первый сезон — от зимнего солнцестояния до весеннего равноденствия, на равноденствие — праздник весеннего межсезонья, это лишний день. Второй сезон — от весеннего равноденствия до летнего солнцестояния. Третий сезон — от летнего солнцестояния до осеннего равноденствия, на равноденствие — праздник осеннего межсезонья, это второй лишний день. Четвёртый сезон — от осеннего равноденствия до зимнего солнцестояния. Каждый третий год на зимнее солнцестояние отмечают праздник зимнего межсезонья, это ещё один лишний день, так как год не ровно двести восемьдесят два дня, а чуть-чуть длиннее. Каждый третий год, если он не кратен десяти, тогда праздника нет. Но если...

— Понял-понял-понял! — Перебил я её. — Здесь год — примерно двести восемьдесят два дня и три десятых. Наш год — примерно триста шестьдесят пять дней с четвертью. Сутки вроде бы одинаковые. Жалко, что часы разбились. Тогда мне, получается... Практически ровно пятьдесят один год по здешнему счёту! — Всё-таки посчитал я в уме. — Интересное совпадение. Думаю, можно отмечать мой день рождения в день, когда ты меня спасла, всё равно, считай, заново родился.

— Ой, получается, мы ровесники? — Удивилась Вильгельмина. — И оба родились в день весеннего межсезонья! — Она вдруг сильно покраснела — от ушей, казалось, можно было вообще прикуривать, и я впервые увидел, как красная волна спускается по шее, захватывая видимую в неглубоком вырезе платья часть груди... Никак не меньше шестого размера... А платье — почти как у советских школьниц, коричневое, до колена, и даже передник такой же, белый с оборочками... Чёрт-чёрт-чёрт, не о том надо думать!!! Ну зато можно быть уверенным, что я действительно выздоравливаю!

Дальнейшее обсуждение выяснило довольно грустные для меня вещи. Во-первых, её народ жил примерно втрое дольше людей — в среднем триста лет по здешнему счёту или почти двести тридцать по нашему. Во-вторых, они примерно вдвое медленнее взрослели — школу (на самом деле, как я понял, в ходу было поголовное высшее образование) начинали в пятнадцать и заканчивали в сорок, тогда же становились и совершеннолетними, термины "выпускник" и "совершеннолетний" были, фактически, синонимами. Чему можно учиться двадцать пять лет при абсолютной памяти — я так и не понял, даже если пересчитать в наши неполные двадцать, особенно с поправкой на почти полное отсутствие каникул (две десятидневки между курсами и одна — между семестрами) и с одним выходным на десять дней.

Разговор про учёбу порядком огорчил Вильгельмину, и лишь после очень настойчивых моих расспросов — едва ли не за гранью приличий — она объяснила, что училась на врача, что для женщин почему-то не принято (я так и не понял, почему), и когда у неё в тридцать восемь начала стремительно расти грудь, сломав всю маскировку под мальчика, её с позором выгнали из родного поселения. Подивившись таким строгостям, я рассказал про своё обучение — школа, институт (её буквально восхитила возможность самостоятельно выбрать свою профессию, без оглядки на пол и мнение родителей). Рассказал и про свою работу, уточнив, что программистом по основной специальности поработать удалось не так уж и много, в тяжёлые перестроечные годы (было непросто объяснить, что же за фигня случилась с развалом СССР, и мы сошлись на "трудных временах", отложив подробности на потом) пришлось переключиться на смежную, менее интересную, но более денежную профессию сисадмина-саппорта-эникейщика. На удивление, про программиста и сисадмина она поняла куда лучше, чем про глобальные пертурбации в стране.

Заодно прошлись по моим уцелевшим вещам. Пороги без зазрения совести содрали с меня не только "натурой". Очень жалко было обувь, хорошие экковские демисезонные ботинки: один утонул, а оставшийся теперь отчаянно просил каши. Одежда — к счастью, достаточно лёгкая, чтобы не утащить меня на дно — была сильно изорвана. Из многочисленного барахла, некогда наполнявшего карманы разгрузки (дань сисадминскому хомяку), остались сущие крохи: связка ключей, совершенно теперь бесполезных, дешёвый китайский мультитул да обломки телефона. Смарт и планшет, похоже, утонули вместе с карманами, как и документы, и набор отвёрток, и карандаши с блокнотом.

Новую одежду Вильгельмина сшила мне за день: пару рубашек из довольно плотной мягкой ткани и штаны из ткани покрепче, а с обувью пообещала разобраться потом, когда я буду уверенно ходить — до тех пор босиком ходить полезнее (а я и спорить не стал, вспомнив, как рассекал на даче босиком почти всё лето — и по гравию, и по стерне, обуваясь только перед сном, помыв ноги, чтобы в дом грязь не нести). Сама она ходила в довольно высоких шнурованных ботинках без каблука из материала, похожего по фактуре на ткань.

Отбросив мои воспоминания, как малоактуальные, я стал расспрашивать Вильгельмину про местные реалии, пользуясь её неожиданной разговорчивостью. Для начала выяснил причину её столь недолгого присутствия в доме. Как оказалось, за двенадцать лет изгнания из "родных пещер" она в одиночку построила невысокую, но просторную крытую тёсом избу-пятистенок на опушке леса, сама обустроила хозяйство (исключительно огородное, никакой животины), и именно им и занималась большую часть дня.

Вообще, её народ как нельзя больше соответствовал земным сказкам про гномов... Точнее, про буржуйских дварфов — невысокие и широченные (по их меркам Вильгельмина была неприлично высокой, заметно выше почти всех мужчин, не говоря уже о женщинах, и непривлекательной: дварфийским канонам красоты больше соответствовала фигура скорее широкая, нежели выпуклая), они жили в пещерах и цивилизация у них была весьма технологическая. Впрочем, сельское хозяйство тоже присутствовало — открытые поля на скрытых от посторонних глаз террасах в закрытых горных долинах дополнялись подземными грибными фермами и освещёнными рунной магией гидропонными плантациями.

Диета у подгорного народа была преимущественное вегетарианской, с большим количеством окультуренных грибов разных видов, видимо, для обеспечения потребности в белке. Травоядными они не были: на столе и рыба бывала, а в тёплое время года — и дичь, но больше как развлечение. Впрочем, так обстояли дела в клане, у Вильгельмины ни на рыбалку, ни на охоту лишнего времени не было.

При словах о магии, сказанных совершенно спокойно, как о чём-то само собой разумеющемся, я окончательно осознал, что попал в другой мир: мелкие детали, которые я до сих пор успешно игнорировал, вроде летающих огоньков, освещавших дом ночью, наконец-то заняли своё законное место в картине мира.

В общем и целом, не могу сказать, что я так уж удивился — капля камень точит, а местные "особенности" всё-таки капали мне на мозг уже второй месяц, да и флегматик я по жизни — иначе в саппорте крышей поехал бы от "талантливых юзверей". Моё излечение после тех порогов и вовсе тянуло минимум на чудо, так что даже к магии я оказался морально готов... Не то чтобы в родном мире меня совсем ничего не держало: родители, друзья детства и неплохой коллектив на работе — это, конечно, много, но страдать и устраивать истерики я не собирался. Жалко родителей да пару по-настоящему близких друзей — весточку бы им послать, чтобы не волновались: мол, жив-здоров, попал в другой мир, к ужину не ждите — а все остальные и без меня прекрасно справятся.

Со следующего дня Вильгельмина с упорством, достойным лучшего применения, занялась моей многострадальной головой. Как она сказала, "нельзя же, чтобы память о целом другом мире оказалась потеряна!" — а отдуваться мне. Впрочем, пока я заново разрабатывал мышцы и связки, а она занималась только теорией, старательно меня расспрашивая, всё было не так уж и плохо. Хуже стало через неделю, когда, уже более-менее восстановив мобильность, я обнаружил непривычные странности в собственном теле: левая рука никак не хотела успевать за моими намерениями, как и левая нога ниже колена, и правая нога целиком. Если просто идти по прямой — всё было нормально, даже едва зажившие травмы не мешали, но вот стоило только попытаться внезапно сменить направление движения или выбранную точку опоры — и я мало что не падал! Плюс ко всему складывалось такое впечатление, что центр тяжести у меня сместился ниже, да и спина как-то утратила былую подвижность.

На этом фоне регулярные магические обследования, ощущавшиеся как что-то среднее между щекоткой и очень лёгким массажем, и употребление на редкость гадостных микстур немного потерялись. Решив, что странные "лаги" в управлении — побочный эффект от моего лечения, я припомнил все известные мне упражнения на развитие реакции и старательно тренировался по часу ежедневно с утра и после обеда, в остальное время по мере сил помогая моей спасительнице с хозяйством — не сидеть же нахлебником, в самом-то деле!

* * *

— А, чёрт! — Гвоздь, который я пытался вбить в на диво твёрдую доску крыши, провернулся и выпал из тормозной левой руки, а я чуть не попал себе по пальцу, благо, правая слушалась куда лучше и увесистый молоток удалось остановить за миг до попадания.

— Экий ты неловкий! — Засмеялась Вильгельмина. — Давай помажу ушиб, у меня обезболивающая мазь с собой.

— Да я цел, только гвоздь уронил, теперь его искать. — Ответил я, слезая с лестницы. Гвозди были железными и явно дефицитными в местных реалиях, даже у дварфов.

— Чего его искать? Вон он лежит в траве возле угла! — Указала Вильгельмина. С расстояния метра в три, не меньше, ага. — И не надо строить из себя героя, не пострадал он, я же видела, как ты замахивался.

— Погоди, ты что, гвоздь оттуда видишь? — Со скепсисом спросил я.

— А ты разве нет? — Искренне удивилась она. — Он же металлический, а тут в земле металла, считай, вовсе нет. Всё, иди сюда, мазать буду. Это не больно, ушиб же, а не порез!

Стало понятно, почему дварфов считают рудознатцами — обнаружить даже довольно небольшой металлический предмет, скрытый травой... Да... Меня грызла зависть.

— Да говорю же: нет ушиба, я удержал молоток! — Проще было показать, чем спорить. — Вот смотри: и гнётся, и не болит, и синяка нету. Да и бил я несильно, только наживить.

— Но ты же уронил его, уже когда бить начал, как так получилось, что не попал по пальцу? — Вильгельмина выглядела искренне удивлённой. — Так не бывает!

— Ну смотри, — начал я ей объяснять, как маленькой, — бью слабо, чтобы наживить: замах небольшой, удар медленный, роняю гвоздь, останавливаю руку. Бил бы в полную силу — не удержал бы, молоток тяжёлый, знатный синяк получился бы, а так — успел остановить вовремя.

На этот раз Вильгельмина задумалась надолго, даже отошла на пару шагов, а потом вдруг резко кинула мне что-то, одним плавным движением вынув руку из кармана передника. Я попытался поймать свободной левой рукой летящий ко мне пузырёк с мазью и, ожидаемо, не успел. Снова ругнувшись, но уже потише, отложил молоток, поднял злосчастную мазь и кинул обратно.

— Лови! Проклятье, эта чёртова рука меня не слушается, всё время опаздывает, и ноги тоже. Как будто я ими с Луны управляю! — Пояснил я, с удивлением наблюдая, как Вильгельмина пытается растянуть перед собой передник над уже упавшим пузырьком. — Ой, прости, я думал, ты поймаешь.

— Как я могла поймать, если ты сразу кинул? — Возмутилась она. — Тоже мне, шутник выискался! — Похоже, она обиделась.

— Прости пожалуйста, просто я кинул медленно, тут недалеко... любой бы успел... — С каждым словом я говорил всё медленнее, до меня начало доходить. — Ты хочешь сказать, что никто из твоего народа не успел бы поймать брошенный пузырёк?

— А что, ты бы поймал? — Всё ещё обиженно и с некоторым вызовом ответила она.

— Такой бросок — да. Ну, правой рукой, потому что левая — опаздывает. Раньше не опаздывала, и ноги не опаздывали.

— Да ну?! — Скепсиса в её голосе было... много.

— Ну да! Можешь проверить!

Проверка подтвердила мои мысли: реакция у Вильгельмины оказалась заметно хуже моей — навскидку раза в два минимум. Причём это было совершенно незаметно, пока она делала что-то, скажем так, условно долгое: она могла двигаться весьма быстро, и бегать, и что угодно — пока у неё было примерно полсекунды-секунда, чтобы спланировать и скоординировать свои движения. Моя же реакция (стоя с закрытыми глазами я по её команде их открывал и ловил уже летящий камешек — пузырёк мы отложили от греха, пока не разбился) её неизменно поражала.

Да, местные дварфы так и жили — по плану, составленному на полсекунды-секунду вперёд, благодаря своей абсолютной памяти и великолепной координации совершенно не обращая внимания на большое время реакции. Мне же не повезло: лечение Вильгельмины сделало в повреждённых участках моего тела эдакий коктейль из человеческих и дварфийских черт: координация немного улучшилась, но до дварфийской всё равно сильно не дотягивала, а реакция хоть и была лучше, чем у дварфа, но до человеческой ей тоже было куда как далеко.

Заодно я выяснил и про дварфийскую силу — Вильгельмина с некоторым удивлением пояснила, что она далеко не силачка, но меня из воды вынула одна и домой отнесла на руках — и это при моих ста пятнадцати килограммах, ага! А пляжик тот я хорошо помнил: сходил как-то посмотреть на место моего чудесного спасения: метровая полоса песка и метров десять сильно выветрившейся, но всё равно крутой скалы — я туда и здоровый ползком бы лез, а так даже и пытаться не стал. А она меня на руках... Немедленная проверка показала: да, моя левая рука теперь заметно сильнее и выносливее правой: во всяком случае, отжимания на одной руке прошли со счётом 7:3 в её пользу... Ноги я даже проверять не стал, и так всё понятно. Вильгельмина тоже задумалась о чём-то своём, так что оставшиеся гвозди я забивал уже в молчании, и лестницу на место убирал тоже в тишине.

От предложения "полечить всё остальное, чтобы было крепко" я отказался, надеясь восстановить прежнюю скорость реакции, и Вильгельмина опять сосредоточилась на моей памяти.

* * *

Прорыв произошёл через две недели — ну или через полторы здешних декады — причём опять одновременно. Я не стал обращать на это внимание, но, судя по пристальным взглядам, которые я изредка ловил, Вильгельмина явно сделала для себя какой-то вывод.

Сначала, во время утренней тренировки, когда я в очередной раз шёпотом, но очень искренне нецензурно прокомментировал собственную косорукость, "эту баржу, этот канал", как говорил Жванецкий, что-то как будто сдвинулось внутри, и левая рука почти успела поймать летящий в лоб мячик, сменив ещё одну ожидаемую шишку на всего лишь получасовые поиски в траве.

Затем, сразу после тренировки, очередное зелье Вильгельмины наконец-то сработало, и перед моим мысленным взором пробежала вся моя жизнь - действительно вся, начиная со смутного и безумно яркого роддома и заканчивая тем самым, в последний момент отбитым мячиком. Я теперь понимаю, почему это происходит перед смертью — чтобы "пациент" точно не выжил. Во всяком случае, у меня голова потом болела весь день и ещё дня три случались обострения, когда какие-то фрагменты, видимо, считавшие себя особо ценными, прокручивались опять. Что самое смешное — большую часть воспоминаний всё равно пришлось как бы отложить в долгий ящик для последующего разбора, просто чтобы сразу не свихнуться, при этом некоторые интересные мне моменты, похоже, так и остались за кадром — в частности, мой перенос в этот мир и несколько предшествовавших ему дней.

Тем не менее, примерно треть всех воспоминаний — чисто по хронометражу — была доступна для "просмотра по требованию", чем я и занимался в свободное время, расставляя своего рода ментальные метки и старательно убирая повторы в "архив", вытаскивая взамен что-то новенькое. "Новенького" оказалось на диво много: почти вся школа (после выкидывания повторов и ерунды вроде физкультуры и галдежа на уроках "ужавшаяся" до "интенсивного курса" примерно на полторы тысячи часов — и уроки немецкого я немедленно пустил в дело!), почти весь институт (эх, как же я теперь пожалел обо всех прогулянных лекциях — в учебниках, конечно, нужный материал был, но... но с другой стороны, теперь я мог, при желании, "перечитать" эти учебники ещё сколько угодно раз, вплоть до полного понимания), плюс немалая родительская библиотека, впрочем, хоть читал я много и с удовольствием, читал я, преимущественно, для удовольствия, так что ассортимент книг оказался весьма однобоким... пусть и приятным.

Самым же для меня интересным на данный момент стали воспоминания о тренировках: прочитанные рекомендации о построении тренировочного процесса, о балансировании нагрузок силовых и на выносливость, те же самые упражнения на гибкость и реакцию - полный комплект, плюс подсмотренные (я сам не подозревал, что разглядел столько интересного!) упражнения старших учеников — и из каратэ, на которое меня запихнули родители (за полтора года только и осилил, что поперечный шпагат да пять минут в честной киба-дачи), и из айкидо, которым я с полгода пытался заниматься в институте, чтобы малость вернуть форму, да так и бросил, едва освоив базовые стойки и перемещения. Вспомнились и любопытные ролики по историческому фехтованию, но я кроме спортивной рапиры да бокена отродясь в руках ничего не держал, так что толку с них было мало — пока, по крайней мере.

Вообще, конечно, возможность в любой момент заново проанализировать любой фрагмент единожды услышанного или увиденного изрядно вышибала мозг сменой подхода к изучению любых новых материалов: достаточно один раз прослушать хорошую подробную лекцию — и при минимальной аккуратности и усидчивости можно практиковаться самостоятельно!

Обсуждая с Вильгельминой свои внезапно "всплывшие" познания, я выяснил и чему так долго учили молодых дварфов: мало что-то знать — надо ещё и уметь применить знания на практике, и именно практические занятия составляли три четверти учебного процесса, если не больше. До самостоятельных практических занятий дварфов допускали только с тридцати пяти лет — за пять лет до окончания обучения, а до той поры всё полагалось делать исключительно под присмотром преподавателей, чтобы ни в коем случае не закрепить неправильный навык или движение. Моторная память у дварфов нарабатывалась хоть и быстрее, чем у людей, но всё-таки тоже не с первого раза, а то я бы точно от зависти помер.

Как это ни странно, песен в культуре дварфов не было от слова "совсем". Музыкальных инструментов, по словам Вильгельмины, было всего ничего: набор труб с наддувом, вроде органа, только потише (на слух, кстати, подгорный народ отнюдь не жаловался), каменный эквивалент ксилофона и что-то струнное, вроде пианино, но по звуку ближе к гитаре, как я понял, причём практически все инструменты (кроме детских ксилофонов) были стационарными. Были у них и стихи — какого-то чудовищного размера, зверски стиснутые рамками канона оды и саги об исторических событиях и героях прошлого. И то и другое часто звучало во время разновсяческих праздников, но строго раздельно. Как-то облегчить форму и сопрячь с музыкой им так и не пришло в голову — за все двадцать с хвостиком тысяч лет документированной истории. Так что перепетый мной Раммштайн (сам по себе пою я, мягко говоря, не очень, зато ещё в школе выяснилось, что если мне над ухом поставить кого-нибудь, поющего правильно — я превращаюсь в чудесный мегафон) пошёл у Вильгельмины "на ура". Некоторые песни, вроде той же Moskau, остались не совсем поняты даже после моих объяснений, но сама концепция стихов разного размера, положенных на мотив и исполняемых с эмоциями — перевешивала все непонятности текста и огрехи исполнения.

На этом фоне мне вспомнилась прочитанная где-то в интернетах "программа-минимум для попаданцев": сделать калаш и перепеть Высоцкого, но я решительно задвинул оба пункта. Калаш я тупо не знаю (частичная сборка-разборка на время в школе на уроках НВП даёт весьма приблизительное представление о собственно устройстве), а русский язык Вильгельмина просто не воспринимала. Отдельные слова — могла произнести и даже вспомнить, что они означают, но при попытке разобрать простейшую фразу из двух слов — зависала напрочь, как девяносто пятая винда при форматировании дискеты. При этом на слух она вполне уверенно различала русский, английский (хотя и страшно морщилась, но это мой второй по уровню владения язык после русского), французский (бессмертное "мсье, же не ма шпа сис жу" и пара фраз из третьих "Гоблинов", вытащенных благодаря улучшившейся памяти), японский (аниме — наше всё, ага), итальянский и испанский (регулярно натыкался на четвёртом канале в советские ещё времена), но понимание ей упорно не давалось. Вспомнив папины рассказы, что дед свободно говорил на четырёх иностранных языках, я лишь пожал плечами и отложил лингвистику на потом, сосредоточившись на более прикладных вещах.

По итогам лечения можно сказать, что в целом мои физические кондиции остались примерно теми же: хоть мне и удалось восстановить скорость реакции почти до прежнего уровня, заплатить за это пришлось почти полной потерей "дварфийского бонуса" к силе, координации и выносливости. Но жаловаться я не собирался: мне так было куда привычнее, а сила и выносливость вполне развиваются.

Мои тренировки с шестом (бокен, с которого было начал, по здравому размышлению я отложил на потом, решив, что освоить шест будет быстрее, к тому же он и подлиннее) вызвали полное и горячее одобрение Вильгельмины: по её словам, защита рода — дело совершенно мужское и крайне уважаемое, и лично её очень порадовало, что я не только много знаю, но и за чужие спины не прячусь. Все объяснения, что в моём мире у подавляющего большинства жизнь весьма мирная, а я так и вовсе дрался всего два раза в жизни, нисколько не поколебали её мнения: мол, будет навык — найдётся и применение. Её логика меня ни разу не порадовала, так что на тренировки я налёг с двойным усердием.

Вовремя вспомнив чудесные мультики про русских богатырей, подаренные племяшкам на очередной день рождения (на самом деле — детям очень старого друга, но подружились мы ещё до школы, и я у них прочно записался в "почётные дядюшки") и с восторгом принятые, я везде и всюду старался совместить нужное с полезным... впрочем, не особо злоупотребляя: хоть рубка дров и неплохо подходит для отработки удара сверху, баланс у топора несколько отличается... не то чтобы я прям такой уж специалист — просто смог сравнить предметно.

Мой китайский мультитул Вильгельмина похвалила за идею — самые необходимые инструменты всегда с собой и не рассыпятся — и раскритиковала в пух и прах за реализацию: и сталь плохая, только что нержавеющая, и конструкция не продумана, и набор инструментов дурацкий. Я долго пытался донести до неё мысль, что не сам его сделал, а купил по дешёвке, но, по-моему, не преуспел. В итоге она выдала мне один из ножей, и тут уже мы оба остались довольны: я — отличным лезвием, она — немедленно устроенной ножу заточкой. Сколько себя помню — люблю точить железки вручную: и нервы успокаивает, и инструмент в порядке.

* * *

Честно говоря, эти несколько месяцев — конец второго сезона и весь третий — были удивительно спокойными, я даже ни разу не задумался о планах на будущее: просто тренировался, по мере сил и умения помогал по хозяйству и приводил в порядок воспоминания, налаживая что-то вроде персональной википедии с перекрёстными ссылками, тегами и контекстным поиском.

Удалось порадовать Вильгельмину рыбой: рыбак я неважнецкий, да и не люблю бессмысленное сидение с удочкой, но простейший "телевизор" худо-бедно соорудил. И со строительством немного помог: соорудил для себя нормальную кровать и пристроил сени, чтобы не мёрзнуть приближающейся зимой в горнице.

Всю последнюю декаду третьего сезона (наверное, правильнее было бы называть их кварталами, ибо с привычными мне весной, летом, осенью и зимой они пересекались крайне неровно) Вильгельмина ходила задумчивая и сосредоточенная. Это было вполне понятно — сбор урожая и заготовка припасов, даже при здешнем очень ровном и мягком климате, лишь едва не дотягивающем до двух урожаев в год — дело архиважное, чтобы потом не пришлось лапу сосать, тем более, что моё появление никак не было запланировано, а пожрать я горазд, как бы ни старался поумерить аппетит, и даже небольшая грибная ферма, расширить которую было проще всего, помогала мало.

Впрочем, причина её задумчивости никакого отношения к хлопотам не имела. Вечером последнего дня третьего сезона она решительно объявила:

— Завтра будем праздновать, а послезавтра соберёмся и пойдём в Эдельштайнбергшлосс — это крепость моего клана. Надо, чтобы ты пересказал свои знания хранителям Архивов.

К тому моменту я уже получил некоторое представление о дварфийских обычаях — весьма, на мой взгляд запутанных и строгих — и мне показалось это не самой лучшей идеей.

— Разве изгнанным можно возвращаться досрочно? Разве за это не будет ещё наказание? Ведь тебя изгнали на срок, а не навсегда, и срока осталось мало? Не лучше ли подождать?

— Срока осталось ещё семь лет. Это слишком долго, даже если за это время ты всё перескажешь мне — нас всего двое: неоправданно велик риск потерять уникальные знания.

— Тогда давай я пойду один! Покажи мне дорогу — и я пойду один.

— Одного тебя не пустят, а самое страшное, что мне грозит — это ещё лет десять изгнания. Если твои знания сочтут достаточно ценными — а я уверена, что так и будет — меня должны наградить, скорее всего, разрешат переселиться в "видимость от родных ворот". Так что мы идём, это слишком важно.

— А нельзя как награду вообще отменить изгнание? Ведь именно благодаря ему мы и встретились? И что такого хорошего в "видимости от родных ворот"?

— Но награда за что-то не может отменять наказание за то же самое! Это же очевидно! Есть плохое дело — за него положено наказание. Есть хорошее дело — за него положена награда, и это две разных вещи! Вот, например, "видимость от родных ворот" — это не буквально, это разрешение жить ближе одного дня пути и встречаться с родственниками не только по праздникам — это очень сильное послабление для изгнанника, но не отмена самого изгнания.

— Брр, ладно, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Но почему именно сейчас? Почему не сразу, как только я тебе рассказал о своём мире? Или не тогда, когда ты улучшила мою память?

Вильгельмина сначала посмотрела на меня с искренним недоумением, а потом задумалась. Ответ её прозвучал весьма неожиданно.

— Вот и поэтому тоже очень важно, чтобы ты поговорил со старейшинами. Мы очень любим строить планы, но ещё больше любим следовать им до последней запятой — даже когда ситуация меняется. Нам проще заранее предусмотреть и тщательно проработать сто вариантов, чем хоть в мелочи отклонится от выбранного. А ты — не такой, я видела, как ты что-то делаешь. У тебя тоже есть план, но ты не прорабатываешь его, а... — Она задумалась, подбирая слова. — Ты не планируешь детали заранее, а составляешь для них маленькие планы, когда сталкиваешься с ними...

— Ну да, программирование сверху вниз, это нас в институте учили. Сначала мы определяем общие черты алгоритма: что у нас есть на входе, что нужно на выходе, какие будут основные блоки. Потом мы таким же образом разбираем каждый блок, и так до тех пор, пока получившиеся кусочки не окажутся достаточно простыми, чтобы их можно было "просто сделать". Думаю, вы составляете свои планы так же. Просто не обязательно составлять сразу весь план — в ходе работы может найтись другой, более удобный путь. Или более быстрый... — Я сбился с мысли, глядя на торжествующее выражение на её лице.

— Вот! Ты не только мыслишь другим путём, ты ещё и умеешь объяснить этот другой путь! Такие знания обязательно будут полезны!

* * *

Вильгельмина рассказала, что, по мнению историков, раньше, до того, как сформировался нынешний календарь, дварфы отмечали только два праздника — весеннее и осеннее равноденствие, определяя их по светилам (и нет, они не живут всё время в пещерах — есть поверхностные комплексы в закрытых горных долинах, куда не смогут пробиться враги), и они — суть пережитки прошлого, когда полудикие предки дварфов верили в духов природы. Сейчас уже никто в них не верит, но сила обычая велика, и праздники всё равно отмечают: весной надлежит поутру окунуться в текущую воду — засвидетельствовать, что солнце действительно растопило льды, а осенью — просто разжечь вечером большой костёр и вкусно покушать: засвидетельствовать, что холода наступили, но урожай собран и еда на зиму есть. Собственно, если бы не этот обычай — она бы меня и не нашла, дварфы очень не любят хоть сколько-то большие водоёмы (из-за тяжёлых костей у них очень отрицательная плавучесть и плавать они не могут), зато в бане парятся каждую десятидневку обязательно и с удовольствием, а моются вообще ежевечерне.

Глядя в пламя костра, я рассказывал Вильгельмине про земные обычаи, про Масленицу и Великий пост, про праздники урожая в разных культурах, про переход языческих праздников и обычаев в христианскую традицию и, раз уж зашла речь, про религию вообще. Немного поколебавшись, она сказала, что у дварфов тоже есть определённые взгляды, но чужакам о них рассказывать не принято. Настаивать я не стал, сославшись на прогрессирующую веротерпимость моего мира — мол, лишь бы с другими не ссорились, а так пусть верят, во что хотят.

* * *

Путь до Эдельштайнбергшлосс — "Крепость Гора Самоцветов", я всё-таки осилил перевод — мне не особо запомнился: увесистый рюкзак и непрерывный, хоть и пологий подъём как-то отбивают желание любоваться видами уже через час-другой ходьбы, тем более, что лес мало отличался от привычной мне средней полосы, особенно, если не приглядываться. К тому же свежеулучшенная память всё ещё требовала определённых сознательных усилий, так что приходилось ежевечерне тратить полчаса-час на разбор и сортировку воспоминаний — что-то отправлялось в "долгий ящик" как малоактуальное, а что-то помечалось тегами, снабжалось ссылками прямыми и обратными, и отправлялось в мою личную "вики".

Судя по движению местного солнца, мы находились градусов на десять-пятнадцать севернее экватора, и шли практически ровно на восток, параллельно видневшейся к северу здоровенной горной гряде, сначала по поросшим лиственным лесом предгорьям (видимо, домик Вильгельмины находился довольно высоко в горах или этот мир чуть прохладнее), затем — по почти голым, если не считать колючих кустарников, отрогам гор, и через три дня, поднявшись минимум на километр, а то и на все два, вышли к ничем не выделяющейся среди соседних лужайке. Вильгельмина уверенно подошла к одному из крупных валунов, прикрыв его собой от моего взгляда быстро сделала сложное движение рукой — видимо нарисовала руну-пароль — и рядом с валуном открылся проход.... однозначно дварфийский: полтора на полтора метра. Она махнула мне рукой, явно привычно пригнулась и, ностальгически вздохнув, двинулась вперёд. Мне вспомнился пратчеттовский капрал Моркоу и его письма родителям...

Едва мы прошли — за неимением более подходящего термина — шагов двадцать, с лёгким гулом проход за нашими спинами закрылся. В образовавшейся кромешной тьме Вильгельмина продолжила уверенно шагать, а я вспомнил про способность дварфов видеть в темноте... и ориентироваться в толще скал.

— Погоди! — Негромко позвал я Вильгельмину. — Я ничего не вижу!

Судя по глухому удару и шипению, мои слова удивили её даже сильнее, чем до того разница в реакции и "дырявая" память.

— Как ничего не видишь? — Изумлению её не было пределов.

— Совсем ничего. Мне тут темно. Можно сделать какой-нибудь свет? Как домашний фонарик? Хотя бы один?

— Что, совсем-совсем ничего? — Продолжала допытываться Вильгельмина.

— Совсем-совсем ничего. Если хочешь, давай подождём ещё минут десять — глаза совсем привыкнут, может, что и разгляжу. — Со стороны её голоса долетел слабый порыв воздуха — видимо, она помахала рукой, проверяя мои слова.

— Удивительно! Вот теперь я действительно верю, что ты из другого мира. Есть разные народы, но в полной темноте видят все. — Она сказала что-то ещё, но очень тихо, я не расслышал, что именно, и щелчком пальцев зажгла маленький огонёк. Сразу стало веселее. Проход был всё такой же серый, низкий и широкий, прямой, как стрела.

— Уф, так гораздо лучше! Идём? — Вильгельмина прошипела явно что-то ругательное.

— Теперь я ничего не вижу! Фонарик сбил темновидение, а для дневного зрения он слишком слабый! И ярче сделать не получится, обычаи...

— А если подождать, чтобы глаза привыкли? Мои уже привыкли... — Перебил я её, услышав про обычаи. Ответом мне стало явно несогласное неразборчивое шипение.

Я осмотрелся по сторонам. И пол, и стены, и потолок были гладкие и ровные, как отшлифованные. Видимо, придётся на ощупь. Удивляться неспособности дварфов видеть при слабом свете я не стал: хватит с них и того, что они уже могут — должны же и у меня быть хоть какие-то преимущества!

— Если тут везде такой ровный пол, а ярче светить нельзя, тогда гаси фонарик, бери меня за руку и веди. Ты дорогу знаешь и видишь, а я — нет, так что пойду на ощупь.

Ладонь Вильгельмины оказалась неожиданно тёплой и мягкой. То есть, я и раньше это знал — сколько раз она меня переворачивала, пока лечила, да и не только переворачивала, но лишь сейчас, в кромешной тьме, я почувствовал это особенно остро.

Идти пришлось не меньше часа, так что под конец я уже шёпотом в весьма нецензурных выражениях комментировал свои ощущения от передвижения в позе буквы "зю". Нашей первой целью оказался пост охраны, расположенный сразу после двух резких поворотов, так, чтобы контролировать и подходы, и большой фрагмент коридора — возле поста горели огни, отсвет которых в окружающей темноте я углядел ещё метров за шестьдесят до первого поворота.

Огни были достаточно яркими, чтобы сбить темновидение, но на дневное зрение переключиться не позволяли — явно намеренно, чтобы создать максимум неудобств, так что мы поменялись ролями: теперь я вёл Вильгельмину за руку, предупреждая о выступах и выбоинах, внезапно "изукрасивших" не только пол, но и стены, и даже потолок. Поначалу её замедленная реакция очень мешала, но потом мы растянулись насколько возможно, не расцепляя руки, и я стал обстукивать своим шестом все препятствия, которые нельзя было обойти, комментируя их вслух — мол, ступенька в два пальца, яма в три пальца, выступ сверху в ладонь — и благодаря сочетанию острого слуха, абсолютной памяти и отличной координации Вильгельмина смогла двигаться вполне уверенно. На самом деле мы двигались настолько быстро, что застали постовых врасплох: они явно ждали нас не раньше, чем через полчаса после входа на эту "полосу препятствий".

Глава 2, в которой решается судьба нашего героя.

В небольшом зале, украшенном лишь простой геометрической резьбой на потолке, уже почти час шло закрытое заседание совета клана Эдельштайнбергшлосс. Позади были два напряжённых часа собеседования с непонятным чужаком и почти четыре часа предшествовавших ему крайне утомительных, но успешных переговоров с посольством соседнего племени араманди(*). Позиции советников были озвучены и теперь шла по-дварфийски тщательная проработка всех деталей итогового решения.

* — Живущие в южной пустыне ящеролюди, традиционно (то есть, последние примерно 15 тысяч лет) поддерживающие хорошие отношения с подгорным народом.

Как и ожидала Вильгельмина, за самовольное возвращение ей увеличили срок изгнания, но, вопреки её опасениям, всего на пять лет — Глава Архивов озвучил соответствующий прецедент. Знания пришлеца, опять-таки ожидаемо, сочли достаточно ценными, чтобы наградить "поселением в видимости ворот" — собственно, к большому неудовольствию советников, других наград для изгнанников в такой ситуации почти и не было: амнистия или хотя бы сокращение срока изгнания очевидно не годились, а почётный титул при жизни никак не сочетался с изгнанием. Озвученное же чужаком предложение разрешить Вильгельмине доучиться на врача и вовсе едва не стало причиной драки — точнее, не само оно, а вопрос, нужно ли его рассматривать как попрание обычаев или как оскорбление совета (сошлись на попрании, а так как чужак обычаи знать и блюсти не обязан, да к тому же ещё и дважды извинился, то наказывать некого и не за что).

Сложность была в статусе чужака: с одной стороны, он, ну, чужак... а с другой — Мост Камней под ним хоть и опустился до самой воды, тем не менее пропустил посуху — в отличие от тех же араманди, которые давние союзники клана, и воду не любят как бы не сильнее подгорного народа. Но в любом случае, чтобы точно оценить его знания и внести всё ценное в Архивы, чужака придётся к этим самым архивам допустить — точнее, к хранителям, против чего Глава Безопасности совершенно обоснованно возражал. Вариант, когда чужак сначала рассказывает всё какому-нибудь ученику, а потом тот пересказывает хранителю, отклонили как непродуктивный: дварфийская абсолютная память спасала от эффекта "испорченного телефона", но вот уточняющие вопросы таким способом задавать крайне неудобно, без уточняющих вопросов не будет понимания, а без понимания знания превращаются всего лишь в набор сведений — пусть и ценный, но мёртвый, не способный к развитию.

— А давайте их поженим? — Неожиданно предложил Глава Порядка(*), с тоской покосившись на отложенную стопку непросмотренных документов. — И Вильгельмине хорошо — всё равно после изгнания ей лет сорок в девках ходить, а тут станет сразу мужняя жена — и чужака клятвой привяжем. Правда, он же обычаев не знает, придётся его учить... Что скажете, советники? На мой взгляд — сплошные плюсы со всех сторон!

* — в совет клана традиционно входят трое: Глава Архивов (минюст, минкульт, минобраз и все справочно-исторические вопросы), Глава Безопасности (минобороны, МВД, прочие силовые ведомства и контроль ВПК, включая перспективные разработки) и Глава Порядка (фактически, главный руководитель мирного времени, занимающийся вопросами от "всех остальных" до просто "всех"). Опыт показал, что большему составу труднее договориться, а меньшему — сложно с должной тщательностью "держать руку на пульсе" текущих задач.

— Гм. Привести его под большую клятву — это вариант... Лучше даже под малую — можно будет обучение сократить! — Согласился Вольфганг Герхардт, решительно хлопнув по столу. — Безопасность одобряет.

— Интересная идея, молодой Фридрих! — пробормотал из недр своего кресла самый старый из советников — да и из всего клана, пожалуй. Глава Порядка поморщился, но промолчал: его неполные полтораста лет на фоне почти трёхсот сорока Гельмута Густава Альфреда вполне давали тому право на такое обращение, но от этого упоминание о возрасте не становилось менее досадным. — Что-то такое упоминалось в Архивах, я проверю и к завтрашнему совету определюсь. Ну а теперь расскажите мне, что там был за шум с араманди? Судя по тому, что все целы — поладили миром, но меня интересуют подробности.

Глава Безопасности задумчиво побарабанил пальцами по столу: как ни крути, а обеспечение посольской неприкосновенности лежит на нём, и случившееся — его прокол.... Даже если всё кончилось хорошо. Собравшись с мыслями он начал рассказ.

— Всех подробностей я не знаю — для их выяснения необходимо опросить посольство, что и так-то не вполне уместно, а теперь и подавно, и этого Николая, для чего сначала нужно определить его статус. Пока же картина выглядит так: чужак столкнулся в дверях с араманди и тот его пропустил вперёд. В ответ чужак поклонился в точности, как принято у араманди — присутствовавший охранник особо обратил на это внимание — и что-то сказал. Араманди же сначала выхватил меч — ну, вы сами знаете, какие они вспыльчивые, а лишь потом вспомнил про их пресловутый этикет. В общем, охранник уже собрался разнимать драку и убирать трупы, но тут подошёл посол араманди. Переговорив со своим, он достал колоду(*) и чуть ли не полчаса что-то обсуждал с Николаем. Судя по тому, как у посла дыбился воротник(**) — он был крайне удивлён. Кончилось всё тем, что посол отобрал у своего меч и отдал его чужаку. — Глава Архивов даже присвистнул, услышав такое. — Эм. Не меч отдал, а того араманди. Чужак же, в свою очередь, с крайне серьёзным лицом отдал этому араманди свою деревяшку — ну, знаете, в точности, как меч араманди, только из дерева, он его всё в чехле за спиной носил — и ещё минут пять что-то объяснял с помощью колоды. Теперь этот араманди ходит за чужаком, как привязанный, деревяшку на пояс повесил вместо меча, и воротник под шарф спрятал.

* — Поскольку чужие языки местным недоступны, для переговоров используется колода из без малого трёх сотен карт, по одному слову на каждой (карты квадратные, примерно 6-8 см, вдоль каждого края слово написано на каждом из четырёх языков; магический футляр позволяет быстро извлечь нужные карты в нужных количествах — а потом собрать их обратно). Правила построения предложений предельно упрощены и унифицированы, чтобы быть понятными всем, независимо от родного языка.

** — лица араманди покрыты чешуёй и почти абсолютно неподвижны, эмоции они выражают подвижным воротником, как у некоторых ящериц.

— А охранник не расслышал, что именно сказал чужак? Или, может быть, разглядел, какие-нибудь карты?

— Расслышал, но плохо. По его словам — какое-то рычание, очень похожее на язык самих араманди. Карты не разглядел — стоял у противоположной двери и угол был неудачный. Несколько раз мелькала похожая на "хорошо", но колода была арамандийская, и полной уверенности нет. Вот если бы эту самую колоду полистать... — Мечтательно проговорил Вольфганг Герхардт. — Но увы.

Глава 3, в которой наш герой находит себя в неожиданном положении.

"Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса" — крутилось в моей голове, пока я пытался сообразить, что же теперь делать. Личный телохранитель — это, конечно, офигеть, как круто, проблема только в том, что он (или всё-таки она? Куросакура — это мужское имя или женское? буду пока считать парнем, и не... не парит, короче) — теперь ещё и мой личный ученик, которого я взялся обучить сам не понял чему. Весело, да? А всё из-за моей треклятой ерундиции: как нахвататься всякой фигни по верхам — так запросто, а как что-нибудь систематизировать — так фиг!

Нет, тут, конечно, много всего совпало: ну не ожидал я встретить натурального самурая, тем более, чешуйчатого и с полуметровым алым кожистым жабо! Так что когда он меня с вежливым полупоклоном пропустил вперёд, я на полном автомате с таким же полупоклоном ляпнул "домо аригато" — мол, спасибо большое... Ух, он взвился — меч вытащил, глаза сверкают, по-японски тараторит, а я только одно слово и вспомнил — "хаджиме" ("начали"), с каратэ в памяти осталось — и оно тут явно... как бы это сформулировать... в общем, не стал я его произносить. Хорошо, посол подошёл с этой своей колодой...

Очень, кстати, интересная штука. Коробочка квадратная, белыми узорами по чёрному лаку расписана, размером как раз в ширину ладони — посла, моя-то лапа на четверть пошире будет — и толщиной сантиметра три наверное. Сверху — четыре слова, вдоль каждого края. По-немецки, по-английски, по-французски (тут не совсем уверен) и иероглифы — их я вообще не знаю, а вот три остальных языка шрифтом "невозбранно доставили", как это пишут в энторнетах. Ну, дварфийскую готику я уже видел — спасибо Вильгельмине. Чёрные, квадратные, как сами дварфы, буквы. Английский — напротив немецкого и почему-то зелёный, с лишними развилками в неожиданных местах, общее впечатление — будто полоса зелени... Гм... Типа, такой толстый намёк? Французский — ну или итальянский: не такой я полиглот, чтобы уверенно различить по написанному, а не на слух — синий и весь в эдаких завитушках. Учитывая, что иероглифы — красные, а сами эти араманди — явно существа огненные, аж дымятся (буквально), логично предположить, что это знакомая четвёрка стихий земля — воздух — вода — огонь... Правда, есть пара поводов для размышлений: во-первых, почему воздух зелёный (ради белого цвета могли бы сами карты перекрасить), во-вторых, я вот, например, знаю ещё и китайскую систему стихий, и там их пять: воздух, огонь, вода, металл и дерево (как раз зелёное, да). Есть, конечно, и ещё варианты — например, в ДнД к европейской четвёрке добавили позитивный и негативный планы...

Впрочем, умные мысли были потом, а тогда я с удивлением смотрел, как посол листает слова на коробочке и скидывает их по одному, собирая предельно примитивные фразы. Объяснить ему, что чрезмерная благодарность (оказывается, у араманди на эту тему нехилый такой заскок и выверт: недостаточная благодарность является весьма некрасивым поступком, но избыточная — вообще считается оскорблением!) может быть всего лишь проявлением вежливости и уважения в других нормах этикета, причём с помощью довольно небольшого набора слов — я собой горжусь, не иначе, как психолого-лингвистический гений! Ну и феерически повезло до кучи. Пару раз в жизни у меня было похожее ощущение, когда мозги не просто работают (это для меня состояние обычное, программист, как-никак), а прямо-таки гудят, как трансформатор под нагрузкой — я въехал в логику построения фраз и управления колодой, сумел увязать движения рук и воротника с эмоциями собеседника, добавил ко всему этому выкопанные наконец-то из памяти сведения по японскому этикету (ну, дварфы ведь оказались похожи на земных немцев — почему араманди не должны быть похожи на земных японцев?) и вот вам результат: посол навязал мне этого самого самурая в ученики, предварительно отобрав меч. Судя по побледневшему и ужавшемуся воротнику, молодой дурень явно затеял какую-то пафосную глупость, так что я его немедленно прогрузил — к счастью, в колоде оказались нужные слова — мол, знание может быть острее меча, и пока он у меня в учениках — вот ему мой личный лично мной сделанный бокен, и будем учиться друг у друга, ибо как ученик берёт от учителя, так и учитель берёт от ученика. В общем, успешно прогрузил, да. Потом ещё посла пытался расспросить про взаимные обязательства ученика и учителя, но тот меня вежливо послал, мол, твой ученик, делай что хочешь, хоть прям здесь убей, племя слова не скажет, но обратно отпускай только когда сочтёшь обучение законченным. М-мать!

Вот теперь сижу, разглядываю это недоразумение, и думаю, как с ним общаться. Вытащил из памяти ещё несколько слов по-японски, но "приятного аппетита" всё-таки не совсем то, что сейчас нужно... Нужно добывать свою колоду и учить язык. Помнится, там, на Земле, я хотел выучить японский... Мечты, блин, сбываются...

А недоразумение, в трудноописуемом психическом состоянии, судя по косвенным признакам (воротник он шарфом укрыл), стоит рядом и молча разглядывает меня... А ничего так парень, не знаю, сколько ему лет, но до посольства дослужился, ростом мне пониже глаз, но повыше Вильгельмины — пусть будет метр семьдесят для ровного счёта. Комплекцию под парадными самурайскими доспехами — сплошь стальные полосы, заклёпки да чеканные зверские морды — не особо видно, но явно не качок, хотя и не хлюпик тоже. Руки — как руки, только в тёмно-серой мелкой чешуе, когтей, считай, нет — я такие же отрастить могу и мешаться не будут, хотя у него явно толще и крепче. Лицо почти человеческое, немного странный цвет — как налёт на шоколаде, чешуя мелкая, но всё равно не двигается, губы — так и вовсе ровно клюв черепаший, потому и рот кажется непропорционально широким. Странно, но говорить ему это нисколько не мешает. За пояс заткнуты перчатки — потому и когти стрижены, ага. На ногах — башмаки из чьей-то шкуры мехом наружу, украшенные бисером и какими-то фенечками, с бронзовыми, кажется, пряжками, а ещё поножи, набедренники и наколенники — словом, полный доспех. Шлем — ну вылитый самурайский, с рогами, только маска усатая снята. Торс защищён металлическими полосами и кругляшами с мордами, на предплечьях — наручи, заходящие на локоть, наплечники выпуклые, тоже со скалящимися мордами, мол, бойтесь, ага. И на поясе фенечек полно — фиг его знает, что такое, может, счёт убитых врагов, а может — особая пустынная магия, Вильгельмина мне про них рассказала, что сама слышала, да только слышала она мало... Эх, колоду мне, колоду! Полцарства, правда, не обещаю, но два больших спасибо — от всей души, и ни один араманди не докажет, что это перебор!

Глава 4, в которой наш герой, как истинный попаданец, учит всех жить.

— Соглашайся. — Несмотря на откровенно мрачное выражение лица, голос Вильгельмины был твёрдым.

— Это слишком неожиданно. У нас это по-другому... Ну... Это же ответственность... Взаимная... И потом, вдруг у тебя были другие планы? Медицина....

— Не напоминай. Соглашайся и не переживай, я не буду тебе мешать.

— А я тебе? Ты же мне жизнь спасла! А тут вот так... Как же ты теперь?

— Тогда соглашайся. Поверь, так будет лучше. Для всех. — Лицо её, однако, выражало прямо обратные чувства. Ненавижу эту фразу!

— Ну... Если ты так говоришь. — Я тяжело вздохнул. Ведь явно наё... бессовестно обманывают, и ладно бы только меня — в конце концов, я чужак. Её-то за что? Ну ладно, даже если тебя съел чёрт — всё равно есть два выхода! Я повернулся обратно к советникам, минуту назад озвучившим своё "гениальное" решение: женить меня на Вильгельмине и принять в клан под малую клятву — что бы это ни значило. — Я согласен.

* * *

Алтарь был странным: матово-белый шар диаметром чуть меньше метра, освещённый падающим из центра купола столбом света, висел в воздухе над круглым чёрным провалом, как раз на уровне плеч... дварфу. Свет скрадывал детали, видно было лишь, что купол очень высокий — в отличие от большинства "внутренних" помещений, где даже Вильгельмине порой приходилось пригибаться. На поверхности шара смутно виднелись разные символы — молот, серп (я мысленно хмыкнул), шестерёнка, книга, обвитая змеёй чаша — много разных.

— Так. Ты, Николай, сын Алексея, клади руку на книгу. Ты, Вильгельмина фон Эдельштайнбергшлосс, клади руку на горшок. — "Лицо её траурно закаменело" — вспомнилась мне где-то вычитанная фраза. Пафос или не пафос, но именно это с ней и произошло, когда её правая рука легла на стилизованное изображение кастрюли с поварёшкой. Я положил руку на книгу. — А теперь говорите клятву — только искренне, это главное!

— Клянусь быть хорошей супругой. — Спокойно, каким-то мёртвым голосом произнесла Вильгельмина.

— Клянусь быть хорошим супругом и верным другом клана. — Произнёс я свою клятву: текст мне разъяснили заранее. Чёрт, да это самое меньшее, что я могу сделать для неё!

Руку охватило странное ощущение — не то пузырьки в минеральном источнике, не то лёгкое пощипывание и покалывание... Не то чтобы неприятно — скорее щекотно, ощущение усиливалось и расползалось по руке вверх. Теперь щекотно уже не было — дёргало, как слабый электрический ток, вольт на шестьдесят (однажды схватился рукой за голые телефонные провода во время звонка, как раз те же ощущения). Нет, ну какой я, на фиг, мудрец? Я технарь, раздолбай и лодырь, пусть и умный. Хороший программист — некоторые даже говорят, что очень хороший, но я предпочитаю быть скромнее: лениться удобнее. Какая на фиг книга? Судя по скривившемуся лицу Вильгельмины и прикушенной губе, ей тоже было несладко.

Нет, так решительно неправильно! Я оторвал руку от шара и медленно пошёл к ней. Жрец что-то там бубнил, но я не стал обращать на него внимания: авось, сам заглохнет. И Вильгельмина. Ну куда ей горшок? Она лекарь, каких поискать! Талантище! И надёжный товарищ. А этот, в балахоне, ей горшок. Сам он горшок после этого! Наконец дойдя до девушки — почему-то идти оказалось очень долго, шагов десять — я уверенно оторвал её руку от горшка и положил на как раз рядом оказавшуюся чашу со змеёй — не знаю, как здесь, а на Земле это символ медицины, и плевать мне на всех. А левую руку — на щит, вот. А вот и мне: справа от чаши как раз стилизованная, но явно узнаваемая клавиатура — ну, как дети рисуют: разбитый на много мелких квадратиков прямоугольник. А слева от щита — шестерёнка! Прижавшись к спине Вильгельмины, практически обняв её, я положил руки на свои знаки. Что-то вспыхнуло.

Первое, что я увидел, проморгавшись — две пары глаз: возмущённые жреца и обеспокоенные — Вильгельмины.

— И что это сейчас было? — Спросил я вслух, протирая глаза, в которых всё ещё плавали зайчики.

— Это вы мне скажите, молодой человек! — Воскликнул так и не представившийся жрец. — Почему вы нарушили ритуал? Вам же объяснили порядок и правила!

Я задумался. Ощущения в памяти были ещё свежи... А, чёрт, память же, никак не привыкну... Но вот слова подобрать было всё равно трудно.

— Ага, объяснили... Щазз!(*) Нам сказали "сделай это, скажи так и так". Это — не объяснение, это — инструкция. Причём, как оказалось, неправильная! Вот, смотрите! — Я поднёс руку к шару, и из его глубины всплыл мягко светящийся символ. Сменил руку — и буквально через пару секунд клавиатура сменилась шестерёнкой. — Я — вовсе не мудрец, хоть и много знаю. Характер у меня не тот. И Вильгельмина — не домохозяйка, её в четырёх стенах запирать — редкий врачебный талант гробить!

* — Одна из конструкций предложения в немецком, когда отрицание (kein) ставится в самый конец, внезапно меняя смысл на прямо противоположный.

Жрец смотрел на меня долго и очень странно... Потом, как будто в одночасье постарев, сгорбился и, тяжело опираясь на резной посох, медленно подошёл к шару, так же медленно поднёс к нему руку — практически вплотную — и после ощутимой задержки на поверхности проявился тусклый знак, похожий на египетский анх, только верхнее кольцо было опущено до самой перекладины.

— Я служу в храме уже девяносто восемь лет, и когда всего лишь на пятьдесят третьем году службы алтарь впервые отозвался — все сочли это великим знаком судьбы. А выходит, что это была просто ошибка... — Казалось, у нестарого ещё дварфа отняли смысл жизни, настолько от него повеяло тоской, даже белоснежная роба, казалось, посерела. — Просто ошибка.

— Получается, что всё это время мы жили неправильно? Как же так? — Вильгельмину слова жреца тоже расстроили, даже напугали. Вот ведь блин, "русская народная забава — революция"! Ну что тут будешь делать...

— Ух, ё-о-о-о... — Выдохнул я вслух, добавив пару слов по-русски. — Ну давайте разбираться. Не верю я, что подгорный народ, уже даже мне известный своей тщательностью и аккуратностью, мог допустить такую ошибку просто так. Должна быть очень веская причина!

— Есть такая причина. В тринадцать тысяч семьсот тридцать четвёртом году неизвестный диверсант проник в храм нашего клана, убил всех старших жрецов, включая верховного, и полностью сжёг храмовую библиотеку. Очень много знаний было утеряно, часть, конечно, удалось восстановить по памяти, но таинства, доступные только высшим ступеням посвящения, оказались утеряны безвозвратно. За эти девяносто четыре с половиной века у новых жрецов несколько раз были откровения — нам удалось восстановить таинство посвящения в старшие жрецы и несколько других, а пятьсот двадцать лет назад наша церковь наконец вновь получила полноценного главу... — Голос жреца был тихим и безнадёжным, на левой руке, стиснувшей посох, аж побелели костяшки. — Мы всегда были на службе клана, принимая клятву от выпускников всегда распределяли их по нужным Совету направлениям, всегда внимательно смотрели, кто каких успехов добился в каждой области...

— Ну, значит, вы всё правильно делали, только в мелочах ошиблись! — Попытался я подбодрить неожиданно разговорившегося жреца.

— В служении нет мелочей! — Гневно воскликнул он, сверкнув глазами и решительно выставив вперёд коротко подстриженную курчавую чёрную бороду. — Каждый шаг имеет смысл!

Ну, я ожидал не такой реакции, но это лучше, чем уныние.

— Хорошо, пусть так. Значит, цели ваши были верны, а инструмент — неисправен. Что нужно сделать в таком случае?

— Выкинуть и сделать новый. — Ответил жрец не задумываясь, и помрачнел ещё больше.

— Глупость! Чем делать новый инструмент, если вообще никакого не осталось? Сначала, — я выделил слово голосом, — надо сделать новый, и лишь потом думать, куда деть старый. Тупой нож можно наточить, из сломавшегося меча — сделать кинжал. На худой конец, металл можно отправить в переплавку! Но выкидывать — последнее дело!

— Нельзя старый металл кидать в новую плавку! Сталь... — Начал спорить жрец, но я его опять перебил.

— Я говорю образно — это во-первых. Не везде нужна идеальная сталь, — я указал рукой на декоративные ажурные ворота, через которые мы вошли под купол, — где-то хватит и чугуна — это во-вторых. А в-главных, мы говорим сейчас о живых людях, а не о каких-то железяках. В людях сила клана!

Что-то меня на пафос пробило. Нет, обычно я стараюсь сидеть тихо и не отсвечивать, но иногда, под настроение — или получив подзатыльник от музы — я выдаю прочувствованные речи и вполне себе жгу глаголом, как тогда с Куросакурой. К счастью — редко, а то бы пришлось в пророки податься. Вздохнув — всё вдохновение куда-то выветрилось — я переключился на логику.

— Так... Вот вы сейчас видите крушение всех своих жизненных принципов, так? — Жрец только кивнул. — А вот я вижу кое-что другое: вам только что явилось откровение, что надо исправить в существующей ситуации, и даже как именно исправить. Или вы думаете, что откровение — это легко и приятно?

У жреца задёргался глаз, ему явно не хватало воздуха, чтобы выразить охватившие его чувства, да и Вильгельмина тоже выглядела напуганной. Однако жрец довольно быстро успокоился, так и не сказав ни слова. А я продолжил.

— К сожалению, я очень плохо знаю обычаи подгорного народа, но, возможно, стоит не только смотреть на успехи выпускников в разных областях знания, но и спрашивать их самих? Если они хотя бы в половину так рассудительны, как Вильгельмина — их мнение вполне достойно как минимум быть услышанным... Я по себе знаю: не всегда дело, которое получается хорошо, является тем, к которому лежит душа и которым принесёшь наибольшую пользу... И смотрите на происшедшее с положительной стороны, это всегда полезно: вам выдалась редчайшая возможность вернуть утерянное знание и исправить скверную ошибку!

* * *

— Жалко его, такой удар... Не сломался бы старик... — Мы с Вильгельминой возвращались в выделенный нам на время разбирательства жилой блок во "внешней", гостевой части подземного комплекса — фактически, небольшую уютную квартиру со скромной кухней, двумя спальнями и отдельной мастерской. Погружённая в свои мысли, она бездумно вела рукой по украшавшей стену многоцветной мозаике. Кстати, первое впечатление, сложившееся от технического тоннеля, через который мы вошли на территорию клана, оказалось совершенно неправильным. Внутри жилище подгорного народа поражало богатством красок и тонкой отделкой. На полу — узоры из разных сортов гранита, с поразительной аккуратностью подобранных жилка к жилке, на стенах — резьба и мозаики, на потолках — расписные барельефы, украшенные самоцветами, и ловко запрятанные магические светильники, придающие всей этой красоте совсем уж сказочный вид.

— Какой же он старик? Ему и полутора сотен ещё нет, середина жизни! Старость — это двести пятьдесят.

— А ты в глаза его смотрела? Возраст — это не только годы. Он ведь почти век искренне старался для блага клана, и вдруг увидел, что всё делал не просто неправильно, а чуть ли не во вред людям. Я, конечно, кроме тебя толком подгорный народ и не знаю, но думаю, это очень сильный удар.

Вильгельмина задумалась, потом передёрнулась и медленно кивнула.

— Очень сильный.

— А что можно сделать, чтобы ему помочь? Может, прислать к нему кого-нибудь?

— Зачем?

— Чтобы поговорить. Или чтобы присмотреть. Как ни крути, а он ведь главный жрец, так? У него идеальная позиция для проведения нужных реформ, но если вдруг с ним что случится — всё пойдёт насмарку на ещё неизвестно сколько веков.

Вильгельмина опять крепко задумалась, а потом развернулась и зашагала в сторону зала Совета — в открытой части клановой территории везде были понятные даже мне указатели. И высокие потолки. И нормальное освещение. Была ещё территория закрытая, но меня туда, естественно, не пускали. Пока не пускали.

Минут через десять мы добрались до секретаря Совета. Сначала у него возникло выражение, как у пса из мультика, "шо, опять?", но Вильгельмина его быстро успокоила. Или наоборот — это уж как посмотреть.

— Во время бракосочетания, — она продемонстрировала секретарю правую руку: на тыльной стороне ладони оказалась сложная татуировка, а я с удивлением обнаружил такую же у себя, — жрецу было откровение. Оно его очень сильно потрясло. Нужно послать к нему доктора, чтобы помог успокоиться и принять правильное решение, а ещё — хранителя Архивов, чтобы записать все подробности.

Секретарь только молча кивнул, что-то пометив у себя в блокноте.

Глава 5, повествующая об особенностях личной и общественной жизни другр.

Никогда не понимал, чего некоторые так тащатся с девственниц. Не, ну ладно какие-нибудь там некроманты (очень-очень надеюсь, что здесь их нет): классическая рецептура и всё такое, мол, загубить жизнь, не выполнившую предназначения и даже ни разу не попытавшуюся... Но остальные-то? Ей же страшно, непонятно и она сама не знает, чего хочет: то ли убежать, то ли... м-да. Дык её ещё и уговаривать надо!

Ну, с уговорами никаких проблем не возникло, скорее наоборот: на все мои поползновения, мол, спешить некуда, давай подождём, пока ты ко мне привыкнешь и перестанешь так бояться, что даже мне не по себе, Вильгельмина непреклонно заявила, что раз свадьба была сегодня, то и первая брачная ночь тоже сегодня — вот прямо здесь и сейчас, мол, обычай и точка. А у самой глаза от ужаса по пять копеек и зуб на зуб не попадает. Пришлось вспоминать легендарную книжку "1001 вопрос про это" и старательно проводить сексуальную революцию среди одной отдельно взятой жены... Блин... У меня теперь есть жена, А-А-А-А!!!

Не буду хвастаться, будто я прям такой весь из себя Казанова, но под утро, когда мы всё-таки добрались до "гвоздя программы".... гм... как-то слишком двусмысленно получилось... В общем, она всего лишь удивилась: "а мне рассказывали, что прям больно-больно-больно, и бабушка говорила, что только после родов привыкла, и стало не больно, а после третьего — даже где-то приятно", и сразу же извечное женское "ой, а что ты теперь про меня думаешь", замаскированное под "а тебе правда понравилось? правда-правда?" — проклятье! Как может нравиться мучить живого человека? Тем более хорошего... В смысле, хорошую... И вообще законную жену... Но она же подкованная — наслушалась подружек, знает, что к чему и вынь ей да положь полную программу! И чертовски... даже не знаю, как сказать — самоотверженная, наверное. "Лежи молча и думай об Англии", блин! И ведь лежит и терпит! Ну как так можно!

А ещё — очень нежная... И вообще, идите все на фиг, это моя личная жизнь!

* * *

Следующий день — начался он, правда, заметно позже обычного — я решительно посвятил организационным вопросам. Пока мы с Виль жили в её домике в лесу и вели натуральное хозяйство, никаких проблем не было — ну, кроме необходимости это самое хозяйство вести. А здесь нам нужен надёжный и стабильный источник дохода, ибо у нас теперь семья, и обеспечивать её — моя прямая обязанность.

Тщательные расспросы супруги дали совершенно неожиданный результат: у дварфов царил практически коммунизм. На фоне вполне себе феодального устройства общества...

Ну то есть, был царь, который решает общедварфийские вопросы — и его выбирали каждые двадцать-тридцать лет среди заслуживших высокую репутацию советников — и каждый раз из разных кланов. При этом реальной власти у него было не так много — ну там, постановить усилить охрану северных границ, или наоборот, увеличить торговлю с араманди. Он мог попросить другие кланы помочь ресурсами и специалистами в каких-то исследованиях своего клана (а магические и алхимические школы были у каждого клана свои) — но с условием, что результаты этих исследований будут доступны всем кланам, даже не участвовавшим, хотя, как правило, помочь никто не отказывался. Самое крутое, что он мог — это объявить о слиянии двух совсем измельчавших кланов, о разделении совсем большого клана и о государственном прекращении кровной вражды между какими-нибудь кланами или родами. Собственно, всем остальным кланы занимались вполне самостоятельно — строили, торговали и воевали друг с другом и соседями, воспитывали молодёжь, добывали руду, выращивали пищу и вели исследования. Но если вдруг какой-нибудь клан сталкивался с реально серьёзной внешней угрозой — это немедленно сообщалось царю, все ближайшие кланы немедленно откладывали все трения и единым фронтом шли на врага — причём мобилизация проводилась совершенно ураганными темпами, из-за чего многие враги в прошлом сурово поплатились.

И вот на этом фоне — та-дам! — у дварфов не было наличных денег. Вообще. Как концепции. То есть каждый честно трудился на своём месте, искренне вкладывая душу, и смело мог в любой момент взять всё нужное с кланового склада. Если нужного не было — можно было поговорить с куратором соответствующего направления, чтобы сделали, или попытаться сделать самому, или обойтись чем-то другим. Учитывая, что все реально ставили интересы клана выше собственных — эта система работала. Кураторы старательно координировали усилия своих — ну не подчинённых, но другого слова я не подберу — чтобы не было ни затоваривания, ни дефицита, ни перерасхода материалов. Словом, тоже душу вкладывали, а в свободное время и сами не гнушались поработать руками — ибо в кураторы выдвигали из своих же, и тоже на непонятный плавающий срок в те же двадцать-тридцать лет, как-то связанный со светилами, гороскопами и предсказаниями. В общем, я себе голову не забивал. Вот в совет выбирали пожизненно — или до повышения в цари, но это обычно касалось только Главы Порядка, ибо Безопасность и Архивы считались слишком приватным клановым вопросом, чтобы выпускать их Глав в большую политику. Кстати, бывшие цари потом возвращались не в совет — место-то занято пожизненно — а к прежней профессии, ничуть из-за этого не переживая.

Признаться, я порядком офигел от такого счастья — например, молодая семья (вот как мы с Виль) совершенно даром немедленно получала вполне достойный и удобный (ведь всё для себя сделано!) жилой блок, а когда появлялись дети — так же запросто переезжали в блок побольше, благо, даже если его и нет, за пять сезонов беременности вырубить можно хоть ангар для Мрии со взлётной полосой заодно, а горы большие. Однако, это ничуть не отменяло следующего пункта: поскольку от меня ожидали много-много умных-умных мыслей, мне надлежало по возможности безвылазно сидеть в Архивах и общаться с их хранителями. Вильгельмине же, как изгнаннице, с одной стороны находиться на внутренней территории клана вроде как не полагалось, а с другой, как моей жене, ей полагалось быть рядом со мной и всячески поддерживать уставшего меня после трудового дня. С этим вопросом мы опять отправились к секретарю совета и заставили его крепко задуматься. Пока он думал, я выдал ещё один сложный вопрос: мне выдали в ученики одного из араманди, и было бы не вполне корректно по отношению к нашим хорошим соседям и даже союзникам совершенно забросить его обучение, для которого мне нужна, как минимум, колода, а хорошо бы — и достаточно приличное время каждый день. Здесь секретарь сломался и мы все вчетвером отправились к Главе Порядка. Уяснив суть проблемы, он поступил предельно просто: выделил Куросакуре маленький жилой блок поблизости от нашего, лично выдал две колоды — мне и ему, и велел о времени занятий договариваться с Архивом, мол, они там тоже все занятые, так что проблем с "окном" не будет. И идти можно прямо сейчас, у них там уже всё готово. Что же касается места жительства Вильгельмины, он задал ей только один вопрос: "Ворота видно?" и на её удивлённый кивок добил: "Вот и живи пока, потом разберёмся".

Глава 6, в которой герой, как специалист по информационным технологиям, активно работает с информацией.

В Архив меня сопровождала усиленная охрана — целых четыре дварфа в покрытых рунами полных латных доспехах, со щитами, при коротких копьях и с мечами на поясе. Зрелище крайне внушительное, и классический канон был вполне объяснимо нарушен: махать топором в узких пещерах не особо-то удобно, а вот ткнуть коротким копьём — очень даже сподручно. Мечи мне разглядеть не довелось, но ножны впечатлили: сантиметра четыре толщиной, пятнадцать шириной и полметра длиной, с полукруглой оковкой на конце — больше похожие на сапёрные лопатки с короткой ручкой и чуть удлинённым штыком.

С назначенным мне куратором договорились довольно быстро: я излагаю основные положения программы обучения и методологии, затем они составляют список интересующих тем и мы прорабатываем их подробно. Мой личный профессиональный опыт решили отложить на потом, вместе с описанием реалий моего мира — чтобы было понятно, откуда что вытекает, хоть я и предлагал сразу сделать краткий обзор основных моментов.

После четырёх часов разговоров мой язык свернулся в трубочку, но архивист был доволен. Меня же после обеда ждало следующее испытание: японский. С помощью колоды я мог как-то общаться с Куросакурой, но объяснить мало-мальски сложные концепции было уже затруднительно, причём самая большая проблема — что я его не понимаю, а без обратной связи толком ничему не научишь. Опять же, специфический культурный контекст: я имел некоторое представление о японских традициях и обычаях — но, во-первых, земных, и, во-вторых, исключительно поверхностное. Словом, разумнее было считать, что здесь и сейчас я всего лишь примерно представляю ширину пропасти между двумя культурами.

Донеся эту нехитрую мысль до "ученика", я решительно переквалифицировал его в учителя и теперь уже он четыре часа рисовал и озвучивал иероглифы. Нет, сначала мы честно попробовали научить его последовательно русскому, немецкому и английскому, но проблема была ровно та же, что и с Виль: уже два слова заставляли его жутко скрипеть мозгами, а три — вешали наглухо, и отсутствие абсолютной дварфийской памяти ничуть не помогало. Словом, учиться пришлось опять мне. "Начнём с колоды, потом кана, потом две тысячи кандзи, а там потихоньку и до образованного человека дотяну"(*) — сказал я ему, в ответ получив лишь очередной долгий взгляд. Кажется, я упоминал, что хотел выучить японский? Больше не хочу...

* — Кана и кандзи — разные японские азбуки (упрощённая и "полноценная"). Две тысячи иероглифов — на самом деле, чуть больше — утверждённый в Японии список актуальных иероглифов, знания которых достаточно для чтения всех современных японских текстов. "Образованным человеком" в древнем Китае (а японская культура многое позаимствовала именно оттуда) считался человек, знающий десять тысяч иероглифов — просто убиться и не жить, на мой взгляд.

После тяжёлого трудового дня и сравнительно позднего ужина меня, как оказалось, ждал удар в спину, и от кого — от молодой жены! Пока я сидел в Архивах — она думала. Глядя, как я упорно насилую мозги японским — она решала. А после ужина твёрдо заявила, что, во-первых, не собирается сидеть дома и намерена заняться чем-то полезным, а во-вторых — ей тоже хочется со мной пообщаться и больше узнать о собственном муже. Мол, пока я был просто пациентом а потом просто другом — это было всего лишь желательно, но не критично, семья же — это другое дело. Возразить мне было нечего, да и не хотелось, так что ещё часа три я рассказывал ей о своём мире — больше отвечая на её многочисленные вопросы, перескакивая с темы на тему.

В качестве занятия я ей предложил помочь клановому врачу с приготовлением лекарств и сбором для них ингредиентов: про местную медицину я уже узнал гораздо больше, чем пожелал бы врагу, и относился к ней с большим уважением. Если же доктору помощь не нужна — можно потренироваться с оружием, раз уж на алтаре ей достался щит (на этом месте Виль поперхнулась, и сказала, что лучше попытает счастья с доктором). В самом крайнем случае можно помочь с ближайшими фермами, благо за время изгнания она успела овладеть этой премудростью, а ещё работу на ферме можно совместить со сбором трав, если доктор окажется несговорчивым.

Идея совместить два занятия — с небольшим ущербом для обоих, но большим суммарным выигрышем для клана — повергла её в очередной приступ глубокой задумчивости, чем я и воспользовался, чтобы наконец-то уснуть. Не тут-то было: стоило мне пристроиться поудобнее, как жена зашебуршилась, стаскивая с себя ночнушку.

— Виль, ты чего? Спи давай, день был тяжёлый, и завтра будет не легче. Спи, милая! — Пробормотал я, почти не просыпаясь.

— Но... Я подумала... Опять... Ну... — Она, покраснев, кивнула на мою руку, ещё минуту назад лежавшую на её крутом бедре. — Я слышала...

— А... Мне просто нравится тебя гладить. — Я пошевелил пальцами, с трудом подбирая слова сквозь сон. — Ты такая нежная, тёплая, такие округлости симпатичные. — Я изобразил рукой нечто волнообразное и Вильгельмина покраснела ещё сильнее. — Очень-очень нравится! — В подтверждение своих слов я погладил ей спину и плавно перевёл руку снова на бедро. Мне вообще нравится гладить женщин — я по натуре кинестетик, а у Вильгельмины было что погладить не только в плане объёмов: никакой дряблости или обвислости, обычно ассоциировавшихся в прошлом мире с такими габаритами, лишь та самая очаровательная женственная мягкость, скрывающая крепкие и упругие мышцы. В общем, лучшая в двух мирах замена плюшевому зайке, в обнимку с которым я спал до самой школы.

— Мне тоже... понравилось... вчера... — Пробормотала она, уткнувшись носом в моё плечо. Вместо ответа я лишь усилил нажим, ещё вчера обратив внимание, что она не такая хрупкая, как земные женщины, и в кои-то веки можно не сдерживаться, а лучше даже наоборот. Так мы и уснули, обнявшись, и наконец-то выспались — по крайней мере, я.

Глава 7, в которой герой подводит некоторые итоги и с оптимизмом смотрит в будущее.

Двух дней как раз хватило освоить азы японского и объяснить Куросакуре, что для другр — так дварфов называли в этом мире — большинство обычаев имеют силу закона, и посещение бани в выходной как раз относится к тем обычаям, которыми лучше не пренебрегать. Никто не скажет ни слова, если "приёмный ученик" "принятого учителя" лишь разок зайдёт в парную, немножко посидит в уголке похолоднее, а потом и вовсе тихо слиняет, но отметиться надо обязательно. Я и сам не большой любитель бани, но обычай соблюсти надо.

Бани у дварфов были общими и не особенно большими, так что все полагались на чёткое распределение времени, которое, конечно же, прекрасно работало. Мы втроём попали уже после обеда, отчасти благодаря моему статусу "временно причисленного к Архивам", отчасти — возрасту, и я имел возможность достаточно подробно рассмотреть дварфийскую молодёжь... В бане все немного расслабились, довольно скоро перестали коситься на нашу троицу, и переключились друг на друга с добродушными шуточками. Местные красотки произвели на меня удручающее впечатление: широченные, низкие и плоские (особенно на фоне ширины), о чём я не преминул сообщить приунывшей было Вильгельмине. А знаете, что меня больше всего поразило? Куросакура — это женское имя.

Выглядела она гораздо более по-человечески, чем дварфы, то есть другр: в одежде, если к лицу не приглядываться — можно запросто обознаться. Пропорции практически в точности человеческие: средний рост, среднее телосложение, только пятка безопорная, как будто на цыпочках ходит, да небольшой хвост, явно нефункциональный. Всё тело покрыто некрупной — сантиметр-два в поперечнике — серой чешуёй, темнеющей почти до черноты к пальцам и концу хвоста, и отдающей в красноту на животе и в зеленовато-коричневый — на спине. В целом фигура скорее не женская: широкие плечи, хорошо развитые мышцы, да и походка... но для мужской бёдра широковаты, да и общий абрис... В общем, что-то неопределённо среднее. Впрочем, мне-то какая разница? Широкоскулое лицо с раскосыми чёрными глазами покрыто чешуёй до полной неподвижности, губы так и вовсе твёрдые, как клюв черепахи, из-за чего рот кажется сильно шире человеческого. Под челюстью вокруг шеи — красный воротник в ладонь шириной, последние дни тщательно убираемый под шарф, а сейчас, в горячем и влажном воздухе парной, расслабленно лежащий на плечах. Волос, естественно нет нигде, но чешуя на голове слегка топорщится, образуя затейливые узоры. В бане Куросакуре, по её словам, понравилось: воздух сыроват, конечно, но зато жарко и в воде полежать приятно.

После водных процедур я ещё раз убедился, что сходство языков не идеальное: в местной разновидности японского не было такого существенного различия по полу говорящего, как в Японии моего мира. Разобравшись с причиной моего удивления Куросакура, осторожно подбирая слова попроще, объяснила, что среди араманди понятие пола не имеет большого значения: нередки случаи, когда пол в течении жизни меняется, причём даже несколько раз — видимо, наследие предков-ящериц, хотя сами араманди — теплокровные. Впрочем, говорят, динозавры тоже были теплокровными, а холоднокровность современных мне крокодилов и прочих выживших рептилий — просто какой-то выверт естественного отбора. До этого я уже обнаружил некоторые расхождения между тем немецким, который мне преподавали в школе, и тем, на котором общались соплеменники Вильгельмины, но списал их на диалекты, теперь же, немного подумав, склонен был считать их результатом эволюции языка... И в этом раскладе мне чертовски повезло, что "дварфийский немецкий" оказался достаточно близок к известному мне хохдойчу... Ну и сказать спасибо дедушке за способности к языкам тоже будет не лишним.

Немного освоив японский — и практически закончив со школьной программой для Архивов — я попросил Куросакуру потренировать меня с оружием. Дварфийская школа боя, полагающаяся на крепкие тяжёлые доспехи и отличную координацию действий для компенсации лага реакции, мне подходила мало, а вот араманди имеют очень близкие к человеку ТТХ(*), так сказать, и у них наверняка можно чему-нибудь научиться. Опять же, регулярные спарринги способствуют взаимопониманию, особенно в культурах, высоко ценящих индивидуальное боевое мастерство, и с гиподинамией бороться тоже надо, да и вообще как-то я себя чувствовал некомфортно с тех самых пор, как Вильгельмина прокомментировала мои самые первые тренировки. Погоняв меня с разными железками из местного арсенала, Куросакура выбор шеста одобрила (только посоветовала заменить его на копьё), но предупредила, что учиться придётся долго. Положа руку на сердце, я и сам это понимал, хотя надежда на какие-нибудь попаданческие чудеса теплилась до последнего момента.

* — Тактико-технические характеристики. Иными словами, размеры, скорость, сила и т.п..

* * *

К середине четвёртого сезона я уже вполне уверенно понимал Куросакуру и мог озвучить даже довольно сложные мысли. С письмом ситуация была похуже — читал я медленно, а писал как курица лапой, хотя чертежи для хранителей рисовал куда аккуратнее, чем дома — но потихоньку прогрессировала. В Архивах мы уже заканчивали с моим высшим образованием. Фактически, я не смог поделиться с дварфами ничем принципиально новым, кроме методологии, но они, со своеобычной тщательностью, всё равно записали и сверили всё до последней буквы. Некоторые изыски высшей математики и квантовой физики оказались для них внове, но их практическая ценность была близка к нулю. Электричество, на которое я возлагал определённые надежды, они знали, но не использовали — магия была эффективнее. Мой рассказ про гидроэлектростанции, электрические приборы и вообще электрическую инфраструктуру в целом их заинтересовал с точки зрения утилизации "дармовой" энергии, но не настолько, чтобы вносить изменения в текущие планы клановых исследований.

Пожалуй, наибольших результатов в "прогрессорстве" я добился со жрецом во время нашей с Вильгельминой свадьбы: после того случая он тщательно проверил всех молодых другр на алтаре, чтобы выявить их предпочтения, сверился с планами Совета на ближайшие годы по нужным специалистам, и развернул методичную работу по синхронизации одного с другим, убеждая не вполне определившихся сосредоточить усилия на нужном клану направлении и прямо-таки выдавив из Совета довольно широкие допуски по итоговым цифрам, напирая на повышение эффективности при работе по профилю. Что меня поразило до глубины души — найдя молодую девушку, у которой особенно ярко и отчётливо проступил анх, он стал целенаправленно готовить её себе на смену, прямо сказав всем жрецам о намерении как можно быстрее довести её до высшего посвящения и остаться при ней помощником ровно до тех пор, пока ей это будет нужно, и посоветовал им последовать его примеру - а они согласились! Сам верховный собирался, окончательно сложив с себя полномочия, перейти в Архивы, чтобы написать мемуары и подробную инструкцию для потомков, как не упустить очередное откровение.

Глава 8, в которой герой приступает к прикладным разработкам.

Четвёртая декада четвёртого сезона порадовала холодами и снегопадом — несмотря на сравнительно низкую широту и южный склон, сказалась немаленькая высота над уровнем моря. Дварфы методично проверяли и заделывали все щели в борьбе за тепло — на мой взгляд совершенно избыточной, но в чужой монастырь со своим уставом не ходят. На мой шуточный вопрос про "ши унд шлитшу"(*) Вильгельмина сильно удивилась и я потратил весь вечер на рассказы о зимних забавах на родине, начав с упомянутых коньков и лыж, пройдясь по снежным крепостям и снеговикам, и закончив нырянием в сугроб после бани. Коньки понимания не встретили — в горах не особо много мест, где можно залить нормальный каток, замёрзшие же пруды не вызывали доверия даже у меня, что уж говорить о дварфах с их тремя центнерами среднего веса. А вот лыжи интерес вызвали — как более скоростная альтернатива снегоступам, которыми дварфы пользовались, изредка выбираясь из родных пещер зимой. Ныряние в сугроб даже попробовать не получилось: баня, как мощный источник тепла, находилась в глубине скал, и бежать полчаса голышом через половину территории к ближайшему выходу никто не разрешит, да и смысл теряется. Хотя пробный маленький бассейн с холодной водой на следующий год запланировали.

* — Schi und Schlittschuhe, "(кататься) на лыжах и коньках" — устойчивый оборот в немецком языке.

К концу пятой декады температура установилась на уровне примерно минус десяти, ночью опускаясь аж до пятнадцати-восемнадцати градусов мороза, и мой ностальгический энтузиазм (вот у нас тоже такая погода зимой, прямо как домой попал) заставил Вильгельмину пояснить, почему дварфы с такой тщательностью заделывали все щели. Гораздо выше в горах, там, где снег не тает никогда, обитают разные неприятные твари, многие из которых магические, ибо питаться там почти нечем, и в сильные морозы они спускаются ниже — магия магией, а тёплое живое мясо вызывает у них куда больший аппетит. Предыдущая зима была по здешним меркам тёплой, а вот три зимы до неё — очень холодными, и клан понёс большие потери. Потому-то и были накоплены большие запасы провианта — чтобы беременным и кормящим женщинам не пришлось слишком отвлекаться на сельское хозяйство. Настолько... сильно плановый подход к регулированию рождаемости меня изрядно покоробил, но его практичность и эффективность отрицать было просто глупо, а раз местных всё устраивает — кто я такой, чтобы чинить то, что не сломалось? Изначально наличие довольно большого количества малышей и беременных я счёл просто местной традицией, компенсирующей высокую детскую смертность, характерную для средневекового образа жизни — некоторые штампы ну очень трудно изжить — теперь же узнал истинное положение дел и задумался. Ага, о словах Вильгельмины про применимость боевых навыков. Я вообще человек мирный... но теперь ощутил новое и непривычное желание защитить своих... ну, не соплеменников, но родственников — пусть и "всего лишь" по жене.

Закончив с программой института, я предложил описать основные моменты жизни в моём мире, наиболее интересные прямо сейчас, прозрачно намекая на опасность весьма вероятного нападения. После пары часов динамичного диалога выделились два наиболее актуальных направления: сверхлёгкая авиация для разведки (мотодельтапланы, как наиболее простые в изготовлении, с перспективой небольших самолётов и планеров) и автоматическое оружие. Как я уже упоминал, устройство автомата Калашникова я знаю очень поверхностно, но вот принцип действия вполне представляю (было бы что представлять!), и создать нечто аналогичное дварфам вполне по силам — даже со всеми необходимыми технологическими цепочками (патроны, метательные вещества и что там ещё понадобится). Для "разогрева" перед действительно сложной разработкой я набросал куда более простые схемы многозарядной пневматики и местные мастера, быстро в них разобравшись, указали несколько мест, где можно использовать рунную магию для увеличения мощности, скорострельности и боезапаса. Что же касается дельтапланов и авиации вообще — кто из нас не мечтал в детстве стать пилотом? Я даже ходил в авиамодельный кружок в школе, а в институте — в дельта-клуб, и теперь, благодаря Вильгельмине, вспомнил и старательно воспроизвёл все изученные некогда чертежи. Понятно, что ни двигателя внутреннего сгорания, ни топлива для него у дварфов не было, но с помощью всё тех же рун они создали аналог — компактный и мощный, правда, работающий всего минут сорок. Я очень надеялся, что они смогут сделать "магический прямоточный двигатель" — трубу, которая сама прокачивает через себя воздух, но увы — рунная магия не может напрямую воздействовать на воздух.

Глава 9, в которой оправдываются опасения.

С дельтапланом дела шли туго: у дварфов "прочно" очень плохо сочеталось в голове с "легко", а для авиации вес — злейший враг. В идеале, конечно, надо использовать трубы дюралюминиевые или титановые, ну хотя бы просто алюминиевые — благо, дварфы знали и умели работать с нужными металлами (пресловутый мифрил, как я понял, оказался целым классом сплавов на базе титана, магния, алюминия и бериллия — в зависимости от нужных свойств, очень разных для брони и оружия), но они с упорством, достойным лучшего применения, делали у труб неоправданно толстые стенки. В конце концов я просто предложил им лично найти минимальную толщину стенки, при которой труба их выдерживает, а потом взять тройной запас — но не больше.

С оружием ситуация по началу тоже была не сахар: первая, самая примитивная версия пневматического пулемёта (сжатый воздух из баллона через редуктор с адским свистом шёл в ствол, подхватывая полудюймовые свинцовые шарики, самотёком падающие из бункера) дала скорость на дульном срезе шестьдесят с копейками метров в секунду и дварфов совершенно не впечатлила. Вторая версия, с подпружиненным поршнем и системой перепуска, показала результат заметно лучше — почти полтораста метров в секунду, а существенное падение скорострельности (почти в три раза, с дюжины шариков в секунду до двух с половиной сотен в минуту) дварфами было воспринято как явное улучшение. Пощупав изрядно нагревшийся цилиндр, я вдруг вспомнил одно волшебное слово, точнее фамилию: Дизель(*). Давным-давно я читал на форуме фанатов пневматики про использование пропитанной маслом войлочной прокладки под поршнем пневматической винтовки для радикального увеличения энергии выстрела за счёт подрыва паров масла от нагрева воздуха при сжатии. Доработка прототипа заняла два дня, и на восьмом выстреле он взорвался. Результат впечатлил мастеров настолько, что меньше, чем через сутки они сделали ещё три — различающиеся механизмами подачи масла и габаритами "камеры сгорания". Последний штрих произвёл на меня неизгладимое впечатление: когда я сказал, что многое зависит от формы перепускного канала, они нанесли сто четырнадцать рун внутри канала диаметром два миллиметра и длиной около двух сантиметров. После примерно минуты стрельбы, когда сила выстрела перестала расти, они просто промерили канал и категорически отказались упрощать его форму в пользу технологичности. Что я могу сказать? Дварфы!

* — Это действительно фамилия — изобретателя двигателя, и такая доработка пневматических винтовок тоже существует.

Результат выглядел... по-дварфийски. Представьте себе стальной чемодан длиной полметра с хвостиком, толщиной двадцать сантиметров и высотой тридцать пять. Спереди, ближе к дну, торчит шестисантиметровой толщины ствол калибром полдюйма и длиной сантиметров шестьдесят. Сзади, соосно со стволом, торчит цилиндр камеры сгорания, диаметром сантиметров пятнадцать и длиной около двадцати. К переднему и заднему краю прикреплены две рукоятки, за которые чемодан можно вполне удобно держать у бедра. И, внимание, весит эта бандура примерно шестьдесят кило. Запуск производится начертанием пары рун на специальной кнопке на верхней грани, после чего из ствола ежесекундно — пока эту кнопку не отпустишь или пока не кончится боекомплект— вылетают семь чудесных свинцовых шариков, каждый весом двенадцать граммов, со скоростью почти полтора маха. Я даже не пробовал из этого стрелять — просто прикинул отдачу. От вольфрамовых шариков пришлось отказаться — слишком трудоёмки в производстве, хотя эффект от них куда внушительнее. А ещё это чудо инженерной мысли чудовищно грохотало и дымило хуже паровоза, но дварфов это нисколько не смущало: они пообещали соорудить глушитель и подобрать не такое дымное топливо.

* * *

Новый год — в этом году праздника зимнего межсезонья не было — встретил нас метелью. Дневная температура упала ниже двадцати градусов мороза, и дварфы явно забеспокоились.

Боевое испытание пулемёты выдержали — потребовались, разумеется доработки, в частности, руна на ствол, дополнительно разогревающая вылетающие свинцовые пули, ну и в механике по мелочи. Бункер на тысячу шариков сочли достаточным, а вот перейти на нормальные длинные пули не успели из-за сложностей с питающим механизмом: шарики просто засыпались в бункер, а для пуль нужно делать магазин или ленту, что сильно сокращает боекомплект — проблема решаемая, вот только времени у нас не оказалось.

Крупных ледяных тварей дварфы встречали в специально подготовленных сужениях и поворотах магистральных проходов, благо, структура пещерного комплекса напоминала сложный клубок, связанный с поверхностью едва ли десятком нитей-проходов. Я лишь однажды увидел, как строй дварфов в сложном ритме выписывает вензеля тяжеленными кувалдами — ледяные монстры были сильными, опасными, но хрупкими — и впечатлился по гроб жизни. Гораздо больше проблем доставляла мелочь, так называемые ледяные скорпионы — быстро бегающая и далеко прыгающая ерундовина размером с кулак, на нескольких острых (очень острых) ножках, одна из которых обычно закинута на спину. Они пролезали в вентиляционные шахты несмотря ни на какие решётки, скапливались кучей в самых неожиданных местах, и, не считая потерь, очень быстро раздирали и замораживали дварфов по одиночке. Куросакура, как все араманди, обладающая способностями к магии огня, от нападений была защищена — "запах" огненной стихии отпугивал тварей, а её слабенькие огненные стрелы неизменно оказывались немалым подспорьем в трудную минуту. И именно против этой мелочи пулемёты себя зарекомендовали как нельзя лучше: даже если не получалось расколоть мелкую тварь (обычно на это требовалось несколько попаданий), её просто сбивало с ног и уносило на безопасное расстояние, а дополнительно подогретая мягкая свинцовая пуля крепко влипала в лёд, заставляя надолго забыть обо всём остальном, пока тварь буквально выцарапывала из себя горячий металл.

Впервые увидев нападение скорпионов — к счастью, мы были все трое вместе, но спасти захваченного врасплох дварфа всё равно не успели, лишь сильно проредили стаю, заставив её рассыпаться и скрыться в проходах — я немедленно рассказал мастерам об огнемётах. Узнав же, что твари магические, а потому искусно обходят все рунные ловушки, предложил сделать ловушки с электрическим спуском: от банальных нажимных контактов до фотоэлементов. И дистанционно управляемые огнемёты, и детекторы к ним дварфы сделали, но уже ближе к концу третьей декады нового года, когда температура опять поднялась до безопасных минус десяти, а твари отступили обратно наверх.

Я же сосредоточил свои усилия на авиации: мне до скрежета зубовного хотелось отомстить за гибель соклановцев, а дварфийский алхимический огонь горел куда дольше и жарче земного напалма, остро напоминая истории про Вьетнам.

Глава 10, в которой будущее оказывается вовсе не таким светлым...

Авиацией я увлекался с детства, как и многие другие мальчишки, мечтающие летать. Вот только в отличие от большинства я всё-таки что-то делал в этом направлении — пусть и слишком мало, чтобы стать пилотом или авиаконструктором (в детстве разница между этими двумя профессиями была мне совершенно непонятна), зато достаточно, чтобы хорошо прочувствовать аэродинамику (я с интересом читал биографии известных авиаконструкторов и разглядывал фотографии и чертежи самолётов). В младшей школе я пошёл в авиамодельный кружок, но, как сейчас понимаю, это было не то: мне хотелось делать что-то новое, экспериментировать, а в кружке тупо клепали идентичные стандартные аппараты — планеры и кордовые боёвки. В средней школе я уже перелопатил столько книг о разных летательных аппаратах, что, не зная ни единой формулы по аэродинамике (я и сейчас их не очень-то знаю), самостоятельно клеил отлично летавшие объёмные бумажные модели (не путайте со сложенными из бумаги "голубками" и "ястребками", которых дети всего мира запускают тысячами) — впрочем, малоразмерные модели почти всегда летают неплохо, это что-то большое в воздух поднять трудно. Уже в институте я ходил в дельта-клуб — опять-таки недолго, но уже по другой причине: не хватало собранности и, как следствие, времени, но до учебных полётов всё же добрался.

Словом, дельтаплан я сделал. И телегу(*) к нему. И даже большой мотодельтаплан, способный с запасом поднять дварфа и пулемёт — пусть и не блистающий лётными характеристиками, зато устойчивый и надёжный, как кувалда. Поначалу сама мысль о полёте вызывала у дварфов едва ли не панику — как же, по собственной воле оторваться от привычной и надёжной земной тверди, да и необходимость предельно быстро реагировать не добавляла им энтузиазма, однако мой дурной (ну или не очень) пример всё-таки соблазнил самых безбашенных. Большинство после первого же полёта, кое-как приземлившись в сугроб помягче, зарекались даже близко подходить к выделенному нам ангару, но трое всё же справились со своими страхами. При виде летящих дварфов я каждый раз вспоминал разные шуточки из старого мира и не мог сдержать улыбку.

* — на жаргоне дельтапланеристов телегой называют шасси с мотором, к которому сверху на шарнире крепится крыло с рулевой трапецией.

Самым слабым местом оставался двигатель: несмотря на успехи с дизель-пневматическим пулемётом, нормальный ДВС пока не получался, а заряда магического ротора по-прежнему хватало всего на сорок минут — ну или на час, если дварф-пилот его непрерывно подзаряжал в полёте. С моей точки зрения главным минусом было то, что даже поставив два таких ротора я не мог в полёте запустить второй по причине полного отсутствия магических способностей. Для дварфов же, ожидаемо, большой проблемой был вес: под три центнера типичного среднего дварфа пришлось существенно усилить и увеличить конструкцию, что при мягком крыле на лётных характеристиках сказалось весьма отрицательно. На очереди были аппараты с жёстким крылом, а вместе с ними и новые проблемы: нормальный аэродром и куда более острая нужда в двигателе — хотя бы и только для запуска планеров. Менее острой, но всё равно серьёзной проблемой была связь — ибо любая разведка бессмысленна, если её результаты опоздают хоть на минуту.

Неожиданную помощь в деле развития промышленности я получил от Куросакуры: в пустыне есть, где развернуться на крыльях, да и рассказы про наземный транспорт, бензин и нефть, из которой его делают, её заинтересовали — в здешней пустыне, как и в моём родном мире, тоже были нефтяные месторождения. Во всяком случае описания звучали похоже — я в химии не силён.

* * *

О нападении нас предупредил холод. Сначала проявились все, казалось бы, давно заделанные сквозняки, потом повеяло совершенно зимней стужей из вентиляции — и это на четвёртый день второго сезона, когда льда не осталось ни на одном открытом водоёме! Вслед за холодом пришли ледяные твари.

Первые несколько волн удалось отбить — пусть и с потерями, но не отступая с подготовленных рубежей. А потом пришли ледяные мертвецы, и некоторых даже опознали: погибшие в предыдущие зимы, чьи тела так и не были найдены. Оживившая их магия ослабила их и замедлила, но вот реагировали они куда оперативнее, чем при жизни, и наши дела пошли очень-очень плохо. По-прежнему закованные в латы, какими их застала смерть, они вламывались в строй живых, не жалея своей не-жизни, сбивая веками отлаженный ритм, а в пробитые ими бреши немедленно устремлялись другие твари — не такие крупные и крепкие, но куда более шустрые.

Наше отступление было организованным, но всё равно больше напоминало бегство. Женщины и дети отошли первыми и теперь изо всех сил пытались раскочегарить систему отопления, пока бойцы ценой своей жизни сдерживали натиск ожившего льда. Установленные в вентиляции огнемёты выполнили свою задачу до конца: практически под каждой решёткой натекли огромные лужи из растаявших тварей, сейчас уже затягивающиеся тонким ледком, но мелочь продолжала лезть, забив шахты до почти полной потери тяги.

Нашу троицу, видимо, из-за Куросакуры, атаковали довольно вяло, и мы вовсю пытались использовать даже столь крошечное преимущество. Виль вооружилась снятым с трупа пулемётом — из самой первой партии, ещё шариковым — с полным баком масла, но почти пустым бункером. К счастью, несколько мешков нам отдал молодой парень с пулемётом нового образца, под магазины с иглами — вместо которых он спросонок и прихватил шарики. Виль уже ранили дважды, когда мы нашли кем-то брошенный ростовой щит с изрядной дырой почти точно по центру, но она не стала привередничать, лишь просунула в дыру ствол да ухватилась покрепче. Куросакура, добывшая где-то пару здоровых тесаков на замену порядком измочаленному бокену, прикрывала нас с тыла, а я подсыпал в бункер шарики, старался не путаться под ногами, да добивал тварей, сумевших пробраться мимо героических женщин.

Даже не нападая в полную силу, твари отрезали нас от основных сил и оттеснили в боковые проходы. Несмотря на незавидное положение — с каждой минутой становилось холоднее, и даже если твари нас не одолеют, очень скоро это сделает мороз — мы продолжали двигаться и отбиваться. В третьем мешке шарики оказались вольфрамовыми, и мы получили небольшую передышку — достаточную, чтобы сориентироваться. Мы сделали изрядный крюк и теперь находились почти так же далеко от сердца комплекса, как и в самом начале нападения, только гораздо ниже — возле "авиационной мастерской", где находились ещё строящиеся и ремонтирующиеся после особенно "удачных" посадок телеги для мотодельтапланов и недавно законченная аэродинамическая труба для продувки полностью жёстких аппаратов. А ещё — четыре бочки с разным топливом, для экспериментов по созданию ДВС.

Виль уже было всё равно куда идти — три ранения и непрерывная стрельба в течении последнего часа её порядком вымотали, да и Куросакура уже держалась на одном упрямстве — дварфийские тесаки были для неё слишком тяжёлыми. Как самый бесполезный, я оставался практически целым — не считая многочисленных мелких царапин. Наш отход в тупиковое помещение, мало приспособленное для обороны, встретил горячее одобрение со стороны ледяных тварей: преследовали нас совсем вяло, а когда мы перекрыли вход щитом с пулемётом — вообще оставили в покое. Но это не надолго, или мы всё равно сдохнем.

— Что ты делаешь? — С опаской спросила Виль, когда я стал ворочать бочки.

— Береги силы, Виль! Я хочу попробовать одну безумную идею. Если у меня получится — мы спасены. Возможно даже все мы, весь клан.

— А если нет? — Видимо, что-то в моём тоне заставило её насторожиться. Куросакура в нашем разговоре не участвовала — уронив тесаки, она легла прямо на пол, раскинув руки, а вокруг неё быстро распространялось пятно оттаявшего инея.

— А если нет — то нет, но ледышек мы в любом случае угробим прилично. Не хочу загадывать.

Хорошая аэродинамическая труба прокачивает через себя большие объёмы воздуха, особенно, если нужно продувать крупные модели и на приличных скоростях — не всё можно рассчитать простым масштабированием. Наша труба была довольно маленькой: лишь проверка концепции, да и планировал я пока ограничиться сравнительно тихоходными аппаратами. Но... Маленькая или нет, а пять кубометров в секунду она прокачивала, и даже имела отдельные вентиляционные шахты. И я сейчас старательно направлял выхлоп трубы в тоннель, из которого мы пришли. Изогнутая и подплющенная трубка в бочку — будет форсункой, кожух из жести вокруг неё — слава всем богам, в мастерской есть и инструменты, и материалы и вообще почти всё — и пульверизатор-переросток готов.

Ни один дварф не смог бы поддерживать работу пропеллера трубы в одиночку... да даже и посменно, так что вентилятор питался от большого стационарного накопителя. Меня давно грызла идея поставить такой на дельтаплан, но самые маленькие из них весили больше полутонны, и мечты так и оставались мечтами. Зато теперь у нас появился шанс.

— Виль, помоги завести эту бандуру, пожалуйста! И отходите все от двери! Куросакура! Очнись! И отползай в угол, а то сдует! — Ну, про "сдует" это я сильно преувеличил, но определённый риск имелся.

Виль запустила вентилятор и труба противно завыла — и так-то не слишком широкая входная шахта, видимо, была порядком забита тварями.

— Стоп! Давай реверс и к пулемёту! Куросакура, помоги ей!

Я развернул импровизированную форсунку, подождал пять секунд и высек искру. Вспышкой мне практически напрочь спалило ресницы и брови, зато из шахты пыхнуло такой волной жара, что я не сомневался: теперь чисто до самого верха.

— А теперь — опять вперёд и молимся всем, кого знаем! Куросакура, потихоньку грей воздух, но только чтобы не загорелось!

Раз... Два... Три... Четыре... Пять... — мысленно считал я про себя, прислушиваясь к трубе и одновременно пытаясь разобрать хоть что-нибудь сквозь вой воздуха в тоннеле: если сейчас придёт кто-нибудь большой — мы просто ничего не успеем сделать, спрятавшись в дальнем от входа углу за щитом. Я выждал минуту — компромисс между страхом перед последствиями взрыва и желанием дать воздушно-масляной смеси подняться повыше.

— Виль, нужен открытый огонь! Фитиль или свечка! — Высекать искру очень не хотелось: я себе очень живо представил хорошо обжаренного меня, с хрустящей корочкой...

— Отходи! — Это Куросакура. Что? На фиг, отпрыгиваю, и мимо меня пролетает совсем крохотный огонёк.

— Держи крепче! — Кричу Виль и она понимает правильно, обеими руками удерживая щит, а я дёргаю Куросакуру в наше импровизированное укрытие.

Мне показалось, что сами горы рухнули мне на голову, а ударная волна на долгий миг почти остановила пропеллер. Мне вспомнилось нехорошее слово "помпаж", но потом изделие дварфийских мастеров всё-таки опять раскрутилось, а в тоннеле разверзся огненный ад. Я старательно вспоминал схему. Получалось, что практически все развилки вверх ведут к выходу, навстречу ледышкам, и такой выброс тепла наверняка привлечёт их внимание. Скорее всего, мелочь попытается привычно пролезть по вентшахте — и если это не будет наша шахта, то сгинет бесследно. А если полезут в нашу — их там встретит вентилятор на полных оборотах, который без задержек переправит их в топку. Не знаю, на сколько хватит топлива, но пока оно не кончится — мы в безопасности и тепле.

* * *

От устроенного мной мегаогнемёта веяло теплом, даже жаром, ровное гудение успокаивало, и я сам не заметил, как задремал. Разбудил меня странный кашляющий звук. Прошло несколько секунд, прежде чем я понял, что это почти опустела бочка. Рывком подтащил и перелил остатки из початой бочки — выиграть пару минут, а потом уже все втроём подкатили полную и долили в "рабочую ёмкость". Моё внимание привлёк тихий непрерывный хруст со стороны вентилятора. Заглянув в смотровую щель, я чуть не остался без глаза: из шахты непрерывно сыпались ледяные скорпионы, подхватывались потоком воздуха, перемалывались пропеллером в крошку, а даже если и нет, то всё равно выплёвывались дальше в раскалённый тоннель, где и испарялись без следа. Полюбовавшись этим, несомненно греющим душу зрелищем, я позвал и остальных разделить мою радость. Каждая убитая тварь — это помощь остальным дварфам клана... сколько бы их ни осталось в живых.

Скорпионы кончились только через полтора часа, вместе с третьей, предпоследней бочкой. К тому времени вентилятор отчётливо скрипел и противно вибрировал, явно помятый и перекошенный, но продолжал честно гнать воздух — легендарная дварфийская надёжность, правильно про неё в сказках рассказывали. За это время мы успели более-менее отдохнуть, привести себя в порядок и кое-как снарядиться. С недоделанной телеги мы сняли пулемёт нового образца и прихватили десяток почти полных магазинов к нему, из подручных материалов соорудили импровизированный колёсный станок, закрепив на нём заслуженный щит — только отверстие подправили, чтобы целиться было удобнее. К сожалению, зажигательные бомбы делали в другом месте, но нам и так крупно повезло.

Медленно двигаясь по выжженному коридору, я ужасался устроенному кошмару. Не знаю, насколько далеко успела распространиться смесь перед взрывом, но по дороге мы встретили немало обгоревших трупов, и что-то мне подсказывало, что не все из них погибли от ледяных тварей. Каждый раз я морщился, но поделать уже всё равно было ничего нельзя. Вильгельмина катила станок, положив одну руку на пулемёт, тихо урчащий на холостом ходу, готовая в любой момент открыть огонь, я, вооружившись эрзац-посохом из двухметровой трубы (да-да, той самой, со слишком толстыми стенками), шёл рядом, выглядывая опасность поверх щита, а Куросакура, слегка облегчившая и подогнавшая по руке свои тесаки, опять прикрывала тыл.

Это был очень мрачный путь, мрачный и долгий. Дёргаясь на каждый шорох, с подозрением косясь на каждую щель, мы всё-таки дошли до выживших, и гибели от рук своих же удалось избежать только благодаря медленной реакции дварфов — увидев ствол в конце тоннеля, я всем весом рванул станок и Виль назад за угол, и прилетевшая очередь лишь срикошетила об угол щита. После весьма недоверчивого перекрикивания нас всё-таки опознали и пропустили, и мы узнали итоги нападения.

Из почти полутора тысяч дварфов выжили едва восемь сотен. Погибла почти четверть женщин и несколько детей — в основном те, кто не успел вовремя добраться до бани, которую всё-таки раскочегарили настолько, что даже самые крупные ледяные твари, протиснувшиеся сквозь шахты вентиляции, таяли практически сразу на входе. Почти две трети мужчин погибли в коридорах, защищая женщин и детей, но действительно больших тварей, способных вымораживать всё вокруг, внутрь не пропустили. Наш... скажем так, смелый эксперимент с вентилятором, хоть и погубил нескольких одиночных дварфов, ещё державшихся в отдалении от основных сил, действительно спас клан от полного уничтожения: взрыв заметно побил крупных тварей и буквально вымел наружу мелких, а двухчасовая тепловая завеса не пустила внутрь вражьи подкрепления, дав время разжечь печи и прогреть центральные помещения. Среди выживших было много пострадавших: обожжённых, обмороженных и просто раненых, но магическая медицина давала отличные шансы на скорое выздоровление, и ни один дварф не сказал ни слова о попрании традиций, когда Виль, едва переведя дух, решительно взялась помогать с лечением.

Глава Архивов ходил очень задумчивый, а потом всё-таки поделился "страшилкой на ночь": наш клан был не первым, подвергшимся такому нападению, были и другие, правда, с двумя небольшими нюансами. Во-первых, судя по следам, как правило, нападали зимой, в самый мороз, не тратя лишних сил на борьбу с теплом, и пришедшие весной соседи обычно считали, что погибший клан просто не справился с очередным — пусть и очень сильным — нападением. Во-вторых, ни свидетелей, ни выживших, способных прояснить реальную ситуацию, до сих пор не оставалось ни разу, так что нашу пиррову победу можно считать поистине уникальной, и все подробности необходимо немедленно сообщить соседним кланам и царю. Что интересно, рассказывать про пулемёты, огнемёты, электрическую сигнализацию и прочий прогресс никто не собирался: только про ледяных мертвецов и тварей, способных нагонять холод.

В клане же тем временем ходили упорные слухи о слиянии с соседями: очень уж многие погибли, за оставшиеся до очередных выборов семнадцать лет клан не успеет восстановиться даже формально. Особенно огорчал тот факт, что клан был старым, из числа первых, и войти в какой-то другой было бы серьёзной потерей статуса, да и отдавать столь ценные разработки даром у Совета не было никакого желания — пусть внутри кланов и царил коммунизм, на соседей он, как оказалось, не распространялся, по крайней мере, не в мирное время.

Улучив минутку, я утащил Главу Архивов в уголок — самый старый из советников, как это ни странно, придерживался наиболее широких взглядов и вообще отличался живостью ума, возможно, просто больше других знал, как бывает "по-другому" — и наедине рассказал, что в моём мире были прецеденты, когда после больших войн из-за нехватки мужчин в некоторых местах вводили многожёнство(*). В том мире это было ещё отчасти обусловлено вопросами репутации, которые в дварфийском клане не стояли вовсе, а вот возможность нарожать больше детей придётся как нельзя более кстати. Тем более, что запасы провизии, заготовленные под запланированное неспешное восстановление клана, при нападении не пострадали, а с учётом потерь из трёхлетних превратились как бы не в шестилетние. Несмотря на всю широту взглядов, идея Гельмуту Густаву Альфреду фон Эдельштайнбергшлосс — между прочим, пра-прадедушке Вильгельмины — категорически не понравилась, но с рациональным зерном он спорить не стал, особенно в свете весьма вероятной перспективы слияния кланов. Совершенно для меня неожиданно идею поддержала Виль (впрочем, учитывая, что семья — это клан в миниатюре, неожиданностью это стало только для меня), поделившись подробностями нашей личной жизни в качестве примера "как помочь женщине быстрее привыкнуть к мужу и скорее зачать ребёнка". Подобная прямота и открытость меня изрядно смутили и вогнали в краску, но, видимо, среди дварфов были вполне в порядке вещей. Во всяком случае, Глава Архивов лишь посетовал, что я не поделился столь полезными знаниями раньше, сосредоточившись на технике. Чувствовал я себя в роли лидера сексуальной революции крайне неоднозначно, и очень настойчивое предложение Совета ненадолго перебраться в старый домик Вильгельмины, как временное решение "по совокупности деяний", воспринял даже с некоторым облегчением.

* — В Европе, во времена крестовых походов. Исторический факт... ну или курьёз — это уж как посмотреть.

Часть 2. Mostly English.

Глава 11, в которой команда нашего героя пополняется.

— Hail thee, the Dragon! I, Kathleen Anna "the Arrowhead" O'Brien, bow before thee, and swear my loyalty to thee, and tie my life and soul to thy will!(*) — Звонкий голос донёсся от леса аккурат на середине небольшого перерыва в тренировке, и высокая, полупрозрачно-зелёная фигура, практически незаметная на фоне листвы, опустилась на одно колено, а я ощутил уже знакомое покалывание магии. Воздух вокруг меня загустел почти до невозможности дышать, стиснул на миг и отпустил. И что это сейчас было? Нет, слова-то я понял — простой английский с парой архаизмов, но делать-то теперь что? Ну, наверное, стоит начать с очевидного.

— Raise, Kathleen Anna "the Arrowhead" O'Brien. I, Nicholas Petrov, son of Alexey Petrov, the dragon, — хочет она меня считать драконом — пусть считает! — accept your vows and take responsibility over you.(**) — Вроде нормально загнул, и лишнее не пообещал, и необходимое не пропустил... Надеюсь. Во всяком случае, покалывание магии исчезло, а Кэтлин Анна О'Брайан (ирландка, что ли?), по прозванию "наконечник стрелы", заметно расслабившись, поднялась в полный рост — эх ни фига себе! это ж сколько в ней росту, что она на голову меня выше? — и медленно направилась к нам.

* — Здрав буде, Дракон! Я, Кэтлин Анна "наконечник стрелы"(

* * *

) О'Брайан, склоняюсь пред тобой, и клянусь в верности тебе, и вверяю мою жизнь и душу твоей воле! — английский с архаизмами, выпендрёжем и косяками.

** — Поднимись, Кэтлин Анна "наконечник стрелы" О'Брайан. Я, Николай Петров, сын Алексея Петрова, дракон, принимаю твои клятвы и беру ответственность над тобой. — английский без архаизмов, но тоже с выпендрёжем и косяками.

* * *

— Английские правила записи имён требуют указывать прозвище после всех имён, непосредственно перед фамилией.

— Ксо! — Выругалась напрочь проигнорировавшая предыдущий диалог Куросакура, когда Кэтлин подошла на расстояние пары шагов. Я едва успел подставить посох под удар бокена... впрочем, мог бы и не подставлять: Кэтлин замерла буквально в трёх сантиметрах перед кончиком хоть и деревянного, но всё равно весьма опасного в умелых руках меча.

— Алефси! — Буквально прошипела Вильгельмина, незаметно вышедшая на тренировочную площадку. Я в жизни не видел на её лице таких... сильно отрицательных эмоций. Ярость, отвращение, ещё что-то — практически всегда спокойной, скорее даже ровно-позитивной Виль это было совершенно не свойственно.

— Другр! — Ого, оказывается мелодичный голос Кэтлин способен на вполне натуральный рык, кто бы мог подумать!

Я внимательно посмотрел на двух молодых женщин (ну, про Виль я знаю точно, а что до новенькой... ну вот было у меня стойкое ощущение, что она тоже не богата годами). С чего бы такая бурная реакция при первой же встрече? События тем временем развивались. Шипение и рычание сменились вполне себе внятными оскорблениями — я и не подозревал, что Виль такие слова знает! Надо будет потом уточнить значение. Куросакура, вполне разделяя моё недоумение столь бурным столкновением, стояла рядом, опустив бокен, и просто смотрела. Английский я знаю лучше немецкого, даже несмотря на год практики, и мог с уверенностью сказать: словесную дуэль Кэтлин явно проигрывала — чисто из-за нехватки слов. Остро захотелось диван и упаковку попкорна. Вдруг я заметил нечто интересное: на тыльной стороне правой ладони Кэтлин была татуировка, отчасти напоминающая мою собственную, только наполовину зелёная. Глянув на свою руку, я подошёл к спорщицам — пока они не стали драчуньями, к чему явно шло дело.

— Стоп! — К счастью, это слово звучит одинаково и по-немецки, и по-английски. Обе меня послушались немедленно и беспрекословно. Я же не стал больше ничего говорить, лишь показал татуировку: разросшуюся и наполовину позеленевшую. Обе немедленно глянули на свои руки и с абсолютно одинаковым выражением лица и интонацией полного неверия синхронно выдохнули.

— Алефси... — Это Виль.

— Другр... — Это Кэтлин. Она продолжила первой. — But my lord, why droogr of all the... (*)

— Hush!(**) — Перебил я её.

— Коля?.. — Начала Виль.

— Минуту.

* — Но мой лорд, почему другр из всех... — английский.

** — Цыц! — английский.

Я внимательно рассматривал татуировку. Она не позеленела, как мне показалось сначала, просто исходная чёрная стала чуть меньше, сдвинулась и слегка изменилась, давая место зелёной и переплетаясь с ней. Рисунок у двух половин был разным. Я нутром чуял, что это несёт какой-то смысл, но ухватить его не мог... Чёрная часть была... симметричнее, что ли... тогда как у зелёной внешний край был из тонких бледных линий, а стык с чёрной — из более толстых и насыщенных, с ясно выраженным тёмным ядром.

Я посмотрел на татуировку Виль. Очень похожа на мою, только зелёная часть вся однотонно-бледная и ядро не столь явно выражено.

Татуировка у Кэтлин была практически зеркальным отражением татуировки Виль: тонкие, но насыщенные зелёные линии по краю, сходящиеся к тёмному ядру, от которого разбегаются широкие светло-серые полосы.

Я слегка вытянул наши руки вперёд, так, чтобы им обеим было видно все три татуировки.

— Что это? — Спросил я сначала по-немецки, а потом по-английски. Простой, казалось бы, вопрос заставил обеих надолго задуматься. — Похоже, ответ мне не понравится. Говорите! — Опять повторил я дважды, заметив одновременно нахмурившиеся брови. — Ты первая, Виль.

— Это печать магического договора. Мы с тобой — муж и жена, и согласились на это добровольно и искренне, с заботой друг о друге. Поэтому наш союз равный, мы помогаем друг другу и печать никого не заставляет подчиняться другому... хотя обычай велит жене во всём слушаться мужа. — Уже тише закончила она.

— Понятно. Ну, ты знаешь моё отношение к вашим обычаям и немного в курсе обычаев моей родины. — Я улыбнулся. — А что с зелёной?

— Зелёная... Метка алефси! — Она практически выплюнула последнее слово. Кэтлин, услышав знакомое слово, гордо вздёрнула подбородок. — Она навязала тебе магический договор, но... Ты, хоть и мог отказаться — это было бы трудно, но возможно — добровольно согласился дать то, что ей было очень-очень нужно... И теперь ты являешься её... ну, практически хозяином. — Виль передёрнулась. — И как тебя угораздило спутаться с этой... — Остаток фразы она с трудом проглотила.

— Теперь ты. — Я повернулся к Кэтлин, с новым интересом её разглядывая. Высокая. Очень-очень высокая: я и сам не коротышка, но она почти на голову выше, наверное, два десять, а то и все два пятнадцать! Зелёный камуфляж, весь покрытый лоскутками и веточками, не давал разглядеть фигуру — но явно очень худую. Из-за плеча торчит лук с большим роликом на сложно изогнутой верхней дуге, на правом бедре такой же зелёный и мохнатый тул со стрелами — аж на ностальгию пробило, чес-слово!(*) Ладонь очень узкая, длинные пальцы с лишним суставом, на указательном — явно твёрдая мозоль, на большом — металлическое кольцо. Что-то я слышал про "кольца лучников" в том мире, но сам не видел, ни живьём, ни на картинках. Лицо треугольное, маленький рот, тонкий прямой нос, широко расставленные глаза непонятного серо-зелёного оттенка, очень светлые. Брови и ресницы цвета каштана, волосы убраны под маскировочный же капюшон.

* — Полтысячи-тысячу лет назад наши предки носили стрелы именно на бедре, а при стрельбе клали их с внешней стороны лука, в отличие от западноевропейской манеры класть стрелу с внутренней стороны — по крайней мере, так считают многие историки. За спиной стрелы носили конные лучники, но в русских лесах верхом можно передвигаться только по дорогам. В России... По дорогам... Ну вы поняли.

— Клеймо другр! — Прорычала Кэтлин. На этот раз уже Виль в ответ на знакомое слово решительно подбоченилась, склонив голову к левому плечу. — Если бы я знала, что ты уже связал свою судьбу с другр... — Она вдруг осеклась, и продолжила после паузы глухим голосом, опустив голову. — Я бы всё равно пришла к тебе. Эта печать... Она требует твоей защиты, предлагая свою помощь лишь в обмен. Они называют это союзом. — Она пренебрежительно фыркнула и замолчала.

— А зелёная?

— Это печать служения! Чтобы служить тебе, я предала свой народ, свой род, свою семью, и отреклась от них, ибо они хотят убить тебя. — Она показала левую ладонь, тыльная сторона которой была одним сплошным белым шрамом. — Шаману рода было видение, но я знаю, что они все ошибаются — мне тоже было видение. Но алефси не может быть один. Нужен... Якорь... Повелитель... Хозяин. — Каждое слово звучало тише предыдущего, а последнее она практически прошептала с очень странными интонациями... Ладно, потом разберусь... Надеюсь только, что не слишком поздно. — Мой хозяин — ты, отныне и до самой смерти! — А вот это уже было сказано громко, уверенно и даже с ноткой злорадства, правда, я так и не определился, на чей счёт его отнести.

— Куросакура, подойди, пожалуйста. Что ты знаешь о таких печатях? Пользуется ли твой народ чем-то похожим? — Мой переход на японский, напрочь отличающийся и от английского, и от немецкого, имеющих довольно много схожих корней, позволяя хотя бы приблизительно догадаться о течении беседы, заставил обеих спорщиц поморщиться, а потом, заметив одинаковую реакцию друг друга — абсолютно зеркально развернуться спиной, при этом Кэтлин опять вздёрнула подбородок и вся вытянулась, а Виль, наоборот, развернула плечи, подчёркивая грудь... Блин, кажется, я попал...

— Конечно, я знаю такие печати! Их все знают! — Куросакура показала левую руку с затейливым красным узором, практически теряющимся на тёмной чешуе. — Печать сердца, показывающая родство и корни. Она неизменна. — Странно, а у Виль на левой руке я ничего не видел... Куросакура показала правую руку с небольшой завитушкой. — Печать разума, показывающая собственный осознанный выбор. Она бывает разной, её можно дополнять и менять. Печать нельзя убрать... — Куросакура покосилась на Кэтлин и поморщилась. — Точнее, можно сломать, но это... Как отрубить себе руку, а потом прирастить обратно: вроде всё на месте, и даже работает как надо, да только что-нибудь обязательно будет не так, каким бы хорошим ни был лекарь. Кстати, ни у тебя, ни у Вильгельмины печати сердца нет. И следов нет. Почему?

— Про Виль не знаю. А со мной всё просто: я не из этого мира. Там, где я родился, нет ни магии, ни магических печатей. Эту печать, — я кивнул на правую руку, — я получил уже здесь, когда мы с Виль поженились, и это действительно был осознанный выбор, причём весьма непростой для нас обоих. Зелёная часть появилась только что — странно, что ты не услышала, как Кэтлин со мной заговорила. — Услышав свои имена, обе спорщицы скосили на нас глаза, старательно пытаясь сохранить независимый и неприступный вид. Если я срочно что-нибудь не придумаю, это точно добром не кончится... Слова про другой мир заставили Куросакуру сначала недоверчиво прищуриться, а потом задумчиво кивнуть.

— Это... многое объясняет.

— В моём мире живёт только один вид разумных — люди, такие, как я. — Куросакура меня очень внимательно осмотрела, а я с улыбкой замахал руками. — В том смысле, что не такие широкие и низкие, как другр, и не такие высокие и тонкие, как алефси. Ну, в среднем. — Обе представительницы упомянутых видов изо всех старались не подать виду, насколько им интересно, о чём же мы говорим. — Внешне ближе всего к араманди, как это ни забавно, но млекопитающие и разброс по внешности больше. В принципе, и Виль, и Кэтлин вполне сошли бы за людей, пусть и с несколько экзотической внешностью. — Куросакура вопросительно подняла бровь, а я только развёл руками, мол, да, вот настолько большой разброс. — Ну, Виль, конечно, слишком тяжёлая для человека, у людей плавучесть положительная, а внешне вполне похожа.

— Смотри. — Куросакура взяла мою руку в свою и стала водить когтистым пальцем по узору. Ладонь у неё оказалась непривычно горячей. — Вот это ядро, яркое и насыщенное, означает тебя. Вот эта полоса меандра, бледная и тонкая, означает Кэтлин. Разница в цвете говорит, что в вашей паре ты главнее. От твоего ядра отходит много линий, и лишь часть из них упирается в меандр, а все её линии — бледные и идут к твоему ядру или образуют петли. Это значит, что у неё практически нет никакой свободы, она полностью на тебя завязана, полностью подчиняется. Но при этом все линии ровные и плавные — это значит, что выбор был добровольным. А вот здесь два узора, немного разных, это ты и Вильгельмина, я не могу сказать, который чей, но это и неважно, потому что у вас обоих есть и много свободных линий, и много общих. Красивый узор получился, очень гармоничный. — Куросакура на время замолчала, разглядывая мою руку под разными углами. — Да, хороший узор, крепкий и ровный. И зелёный тоже хорошо вписался, обычно новая печать стремится вклиниться в старую, как бы расколоть, а тут как будто корни пустила сразу по всему стыку равномерно. — Куросакура задумчиво обвела когтем татуировку и отпустила мою руку. — Лучше бы, конечно, спросить жреца, он точнее сказать сможет.

— Спасибо, Куросакура, мне пока и этого достаточно. Основную мысль я понял, а детали сейчас не критичны.

Глава 12, в которой герой узнаёт новые и неожиданные подробности о мире и его обитателях.

Тренировка была безнадёжно сорвана... Жаль, конечно, но разобраться с неожиданным пополнением — важнее, так что мы расположились во дворе на импровизированных скамейках из подручных материалов.

Я вдруг понял, что крайне мало знаю не то что о других здешних народах, помимо другр (я и о них-то знаю всего ничего), а вообще о ситуации и раскладах в этом мире. С одной стороны, я вполне комфортно чувствовал себя в роли друга клана Эдельштайнбергшлосс: как говорится, сыт, пьян и нос в табаке. Мои невеликие аппетиты более чем окупались моими иномирскими знаниями и умениями, занятия с Куросакурой давали необходимый контраст непрерывному ковырянию в железках, плюс молодая жена — пусть по стандартам моей родины и не писаная красавица, но на мой вкус всё равно очень привлекательная, а характер так и вовсе сказочный — словом, все условия, чтобы жить в своё удовольствие и не задумываться о будущем.

Нападение ледышек несколько всколыхнуло картину этого благостного болота, но в моём восприятии лишь добавило новый фактор, который надо преодолеть — и можно продолжать ползти прежним курсом... куда? Нет, моя польза для клана несомненна: и авиация, и оружие (о да, оружие!), и электричество, на комплексное внедрение которого я возлагал определённые надежды... С другой стороны, цель не хуже любой другой: локальное прогрессорство в одном отдельно взятом клане с медленным расползанием технологий по соседям, а затем и по всему миру (в этом я был уверен: даже если все наши будут молчать, как партизаны, кто-нибудь посторонний обязательно узнает что-нибудь лишнее, а дварфы — далеко не дураки, создать устройство под результат, особенно зная, что это в принципе возможно — вопрос только времени). Но это всё фон, здесь и сейчас, получив по морде от реальности — к счастью, только в переносном смысле — я осознал, что спроецировал какие-то свои представления на окружающее, и живу, фактически, в придуманном мире.

— Придётся начинать с самого начала. — Тяжело вздохнул я, оглядев сидящих рядом женщин. — Виль, я только сейчас понял, какой я дурак. Можешь мне кратко рассказать о других народах этого мира? Судя по колоде — всего должно быть четыре: другр, араманди, алефси и... кто? Кстати! — Я достал колоду, которой уже довольно давно не пользовался, но по неистребимой хомячьей привычке всё равно таскал с собой, и скинул несколько карт перед Куросакурой и Кэтлин, чтобы они не выпадали из разговора.

— Ну... Я думала, тебе просто некогда... — Пояснила Виль немного удивлённо. — Ты всё время был занят этими твоими дельтапланами, пулемётами и прочим... Да ещё и с Куросакурой тоже... Но если кратко, то про нас, другр, ты уже знаешь. Наша стихия — земля, мы живём в этих горах, несколько сотен кланов разной величины. Араманди живут на юге, в пустыне, у нас с ними хорошие отношения и налажена торговля: металлы и немного готовых вещей в обмен на фрукты и минералы, которых в горах нет. Теперь вот ещё и нефть, наверное, понадобится. Они живут племенами, кочующими от оазиса к оазису. Говорят, где-то есть небольшие поселения, но точно никто не знает. Они очень вспыльчивые, у них очень строгий и непонятный чужакам кодекс чести, их стихия — огонь, они почти поголовно владеют магией огня и способны чувствовать тепло. Насколько я знаю, чем сильнее маг-араманди, тем быстрее он сгорает от своего огня, в отличие от другр, которым магия продлевает жизнь. Правда, магические способности у разных другр различаются едва ли вдвое, у араманди же — в несколько раз, говорят, бывает даже вдесятеро. Алефси, — она отчётливо поморщилась, но продолжила ровным тоном, — живут на севере в лесах, их стихия — воздух. Наш клан с ними почти никогда не встречался, северные же кланы с ними почти непрерывно воюют, с редкими перемириями, но ни о каком сотрудничестве с этими психами не может быть и речи. Они не держат слово и бьют исподтишка. Четвёртый народ — нерис, я знаю только, что их стихия — вода, и что никто из другр не встречал их уже очень давно... Больше десяти тысяч лет. — Уточнила она после небольшой паузы.

— Понятно. Куросакура, теперь твоя версия. — Увидев недоумение и даже обиду на лице Виль, я пояснил: — Возможно, Куросакура знает что-то, чего не знаешь ты. Опять же, другр не любят алефси — из-за противоположных стихий, я полагаю — а мне нужна максимально разносторонняя картина.

— У нас про другр говорят, что они упрямы и непреклонны, как скалы, в которых живут, а жизнь у них столь же ровная и распланированная, как их тоннели. — Куросакура улыбнулась. — Это не совсем точно, как и считать араманди вспыльчивыми, но в целом близко к правде. Думаю, про другр у тебя уже есть своё мнение, я же лишь добавлю, что не всегда мы ладили, были между нами и войны. Другр — сильные бойцы, а делить оказалось нечего: нам не нужны горы, другр не нужны пески, а мир выгоднее войны. Между собой племена араманди тоже воюют, как и кланы другр: для араманди война — это возможность показать силу и мастерство. Погибшие... В большой пустыне мало оазисов, она не может прокормить всех, а смерть в бою лучше, чем от голода или жажды. Правда и про наших магов: сильные едва доживают до семидесяти лет, тогда как воины живут и сто, и даже полтораста лет... Про наш кодекс тоже рассказывать нет смысла: основы ты сам знаешь и понимаешь, хоть и чужак, а о мелочах мы сейчас не говорим. Про алефси наш народ знает очень мало — только на западе, где горы другр становятся совсем низкими, подходит пустыня к северной равнине, но леса там не растут, и алефси бывают очень редко. Между нашими народами нет вражды и нет дружбы... Можно сказать, вообще ничего нет: слишком мы разные. Говорят, что алефси переменчивы как ветер, и просачиваются везде, как сквозняк. Народ найрисси... — Куросакура издала странный звук, а её воротник неприязненно дёрнулся. — Да, они — вода, и это всё, что араманди о них знают. Никто не помнит точно, сколько веков араманди не видели найрисси, и предпочитают не видеть их ещё два раза по столько же. Другр конфликтуют с алефси, араманди конфликтуют с найрисси — таков порядок вещей. — Я мысленно отметил, что схема стихий всё-таки европейская, крестом, а не китайская звезда. Продолжим!

— Кэт, а ты что скажешь? — Мой карточный перевод был очень приблизительным, не хватало слов, да и времени подобрать карты не было, но я старался.

— Ма-а-астер(*)... — Протянула Кэтлин с придыханием. — Да, алефси — это воздух. Мы живём в лесах к северу от гор этих... Другр. — Она явно хотела сказать что-то другое, но в последний момент передумала. — Другие считают нас непостоянными, но мы просто следуем за будущим, которое должно воплотиться. Поэтому наши стрелы разят без промаха! — Она явно привычным жестом огладила торчащие из тула стрелы — судя по разной форме оперения и хвостовиков, я бы предположил, что и наконечники разные. — Наши шаманы способны призывать видения будущего, они видят далеко... Очень далеко... Но чем дальше смотришь — тем сложнее разглядеть детали, так что и шаманы порой ошибаются, как это было в отношении тебя! Алефси живут долго, и магия здесь ни при чём. Часто бывает, что алефси надоедает быть магом, или воином, или шаманом, или лекарем, и он меняет путь — алефси способны преуспеть в любом деле! Наши поселения — в живых деревьях, которые не сбрасывают листья круглый год: магия наших шаманов хранит их и от мороза, и от засухи.

* — Английское слово master имеет весьма много значений, в частности, существительное "хозяин", прилагательное "главный" и глагол "владеть". Точный перевод требует контекста, которого в данном случае не хватает.

— Так, а что ты говорила про "нужен хозяин"? — Перебил я её самовосхваление.

— Алефси постоянно видят вспышки будущего — то на миг, то на день, то на год вперёд — никогда нельзя сказать заранее. Они всегда касаются лично алефси и позволяют понять, что для него будет лучше. Потому-то другие народы и считают нас непостоянными: если сейчас мы видим, что на месяц союз будет хорош, а через минуту понимаем, что за год от союза будет больше хлопот, чем пользы — зачем нам такой союз? Такие метания мешают сосредоточиться, поэтому алефси, выбравшие свой путь, присоединяются к какой-нибудь из гильдий... И уходят из неё, когда решают сменить путь. Пока алефси в гильдии — он связывает себя печатью, и тогда благо гильдии и благо алефси сплетаются воедино в видениях, помогая не сойти с избранного пути. Уходя из гильдии алефси разрывает эту печать.

— То есть, ты можешь уйти от меня, если тебе надоест? — Перебил я её. — Просто разорвав печать?

— Не могу. — Кэтлин спокойно помотала головой и перевернула правую ладонь. На её внутренней поверхности слабо виднелся зеленовато-серый узор, как будто проступивший насквозь с тыльной стороны. — Эту печать нельзя разорвать. Мне было редчайшее из видений: я узнала всю свою судьбу, и моя жизнь была связана с твоей. Поэтому я выжгла печать сердца и своими руками убила всех в своей гильдии — иначе печать разума не смогла бы занять должное место. — Я аж передёрнулся от таких откровений.

— А что про другие народы?

— Я не хочу говорить про другр, и не думаю, что могла бы сказать что-то, чего ты не знаешь... Или не узнаешь у неё. — Она на удивление нейтральным жестом мотнула головой в сторону Виль, только поморщившейся от такого обращения. — Я мало что знаю про араманди, она правильно сказала: мы слишком разные. Нарисси, народ моря, вроде бы живёт на крайнем севере, где почти не бывает лета, но мы их тоже не видели уже очень давно — нам нечего делить, они живут в ледяных водах моря, а мы — в тёплых лесах на суше.

— Поня-а-а-атно... — Задумчиво протянул я. Вроде всё... Блин, аж пальцы сводит — столько колодой шуршать. Стоп! Не всё! — А что за история про дракона?

Кэт явно помрачнела, но ответила без колебаний.

— На прошлое летнее солнцестояние шаман призвал видение. Оно было смутное и мрачное, всё, что он сказал — что грядёт Дракон на юге, и мир не будет прежним. Совет гильдий решил, что этого нельзя допустить, и Дракона следует убить. Мне в тот же вечер было другое видение: нечто страшное летело на огромных крыльях, а потом я увидела тебя и всю свою будущую судьбу. Я узнала, что мне надлежит сделать и куда пойти, и что лишь с тобой я обрету силу и могущество, а иначе моя жизнь будет короткой и бессмысленной. Утром я насыпала яд в чашу главы гильдии, и он умер. Самые молодые сразу же ушли из гильдии, а старшие стали спорить, кто станет новым главой, и многих убили. Я же тайно пообещала поддержку каждому из тех, кто, как я знала, должен был остаться в конце, а потом заколола их всех отравленным наконечником стрелы в упор. Так я получила своё прозвище и полностью очистилась от печати разума. От печати сердца нельзя избавиться так просто, поэтому я украла у лекаря самые сильные эликсиры — видение показало, какие — и сожгла руку до кости, а потом вылечила её.

Ощущения от её спокойного рассказа трудно передать словами... Меня, что называется, пробрало до самого нутра.

— Почему ты рассказала это мне? — Наконец сформулировал я вопрос.

— Видение сказало мне не лгать тебе. Ты взял ответственность надо мной, теперь моя жизнь и душа в твоей воле. Если ты отменишь мою печать — я умру, но мой дух продолжит служить тебе и после моей смерти.

Вот только прикладной некромантии мне не хватало! Ещё раз передёрнувшись и покосившись на всё ещё ошарашенных Виль и Куросакуру, я заставил себя успокоиться. Вот эта... Это... Мать, я и слов-то таких не знаю... В общем, Кэтлин намерена служить мне до самой смерти, и даже после. Не уверен, что мне нравится перспектива, но, пожалуй, в живом виде она будет... ну не лучше — "лучше" и это вместе не ставятся никак, но "менее хуже" тоже сойдёт. Правильно Виль ругалась: алефси — психи, и все те слова, что она сказала, и ещё по-русски в три этажа с загибами.

Глава 13, в которой герой узнаёт ещё больше, но на этот раз — и о себе тоже.

— Ну зачем мне тебя наказывать, если они, как ты говоришь, были моими врагами? — Этот спор меня откровенно достал. Уже стемнело, а Кэт пристала, что "предатель должен быть наказан", и непременно прямо сейчас.

— Нельзя начать что-то новое, не покончив со старыми долгами! И я не могу сама дальше определять меру наказания. Это обязанность повелителя. Ты должен меня связать, выпороть и обозначить своей, иначе это сделает печать служения... И так будет гораздо хуже... для всех, с кем я связана. — Вот ведь манипуляторша чёртова, сразу просекла моё слабое место... Связать, говоришь? Я задумчиво оглядел высокую и неправдоподобно тонкую — явно очень гибкую — фигуру, "одетую" только в верёвки, туго и явно болезненно перетягивающие крест-накрест торс и двумя поясами — живот и талию. Кэт оказалась ниже, чем я думал сначала: её высокие ботинки с необычной круглой подошвой добавляли примерно десять сантиметров роста, скрадывая нечеловечески длинные и узкие ступни, но даже босиком её подбородок был выше уровня моих глаз.

— Куросакура, прости, что беспокою так поздно. — Я перешёл на японский.

— Да, учитель? — Судя по голосу, она тоже не спала, и ей это тоже не нравилось.

— Скажи, пожалуйста, ты знаешь шибари(*)? — Услышав мой вопрос, Куросакура поперхнулась.

* — Японское искусство связывания, имеющее много разных применений.

— Да, все араманди знают шибари в той или иной степени. Связать пленника и допросить в поле. — Отвечала она очень осторожно, старательно не акцентируя внимание на других аспектах шибари.

— Тогда помоги мне, пожалуйста, связать эту дуру, а то она никому спать не даст. — Всё-таки абсолютная неспособность местных понимать чужие языки иногда очень на руку: можно смело говорить гадости прилюдно, и никто не узнает — ну, если следить за выражением лица и интонацией.

— Да, учитель! Только возьму верёвку погрубее! — Я полностью разделял энтузиазм Куросакуры, и уже через полчаса Кэт была увязана до состояния аккуратного брикета — неспособная пошевелиться и едва дышащая, но при этом нигде ничего не было опасно пережато: не хватало ещё с проблемами из-за застоя крови разбираться.

Пока мы с Куросакурой увязывали Кэт, в ведре рядом отмокали розги — ну, как розги... просто несколько тонких прямых веток, срезанных с ближайшего куста и ошкуренных до полной гладкости. Немного подумав, я добавил финальный штрих: плотно завязал Кэт глаза и заткнул рот кляпом.

— Это тебе поможет! Лежи и думай о своих прегрешениях! — "Ласково" прошептал я слегка вздрагивающей алефси, а потом очень аккуратно и тщательно заткнул и завязал ей уши. Кажется, в BDSM(*) это называется сенсорная депривация...

* — Bondage, Domination and Sado-Masochism, если кто не знает. Одно из очень популярных применений шибари, как нетрудно догадаться.

Несколько раз от души вытянув её вдоль спины и пониже, я счёл свою воспитательную работу законченной, и отправился под бочок к Виль, смотревшей на это с явным неодобрением, но молча.

— Всё! Она нас не видит, не слышит, и ничего не скажет! — Удовлетворённо сообщил я жене. — И, самое главное — она получила своё наказание. А теперь давай спать! Ну или спать, если тебе так больше нравится. — Прокомментировал я внезапно обнаруженное под одеялом полное отсутствие ночной рубашки.

* * *

Утром Кэтлин пыталась возмущаться, что наказание-де было совершенно недостаточным, и что там остался последний пункт, но настолько неубедительно, что даже не понимающая ни слова Куросакура едва сдерживала смех: мечтательно-отсутствующий взгляд, припухшие, явно искусанные губы (кляп за ночь куда-то исчез, хотя все верёвки остались на месте), общая благостность на лице и недвусмысленные покраснения в тех местах, где никаких верёвок не было, говорили сами за себя. Поразительная гибкость и изобретательность!

— Если тебе не понравилось — я могу придумать что-нибудь другое. — Я задумчиво смерил взглядом Кэт и стоящие рядом деревянные козлы, на которых мы обычно пилили дрова. — Что-нибудь такое, после чего ты не станешь считать себя недостаточно наказанной. — Я специально выделил последние слова голосом, подпустив холодка. Это Виль мне жена и ровня, а Кэт сама согласилась на очень подчинённую роль. Кто сказал, что я не могу быть плохим "мастером"? От моих слов она заметно вздрогнула, но не отступилась.

— Нужно последнее... Ты должен... Я... должна быть твоей... — Видимо, по моему лицу было видно, что я думаю об этой идее. — Иначе магия печати сожрёт меня!

— И как же? — На всякий случай уточнил я, хотя ответ был очевиден.

— Fuck me!(*) — Подтвердила она мои подозрения.

* — В английском "fuck" не является столь нецензурным словом, как его принято переводить на русский — просто грубое, излишне прямолинейное, максимум — непристойное.

— У меня есть жена.

— Это... Это нужно сделать! Это же печать!

— Объяснишь это Виль. Сама. Уговоришь — сделаю. Не уговоришь — сама виновата. — Я протянул Кэтлин колоду и демонстративно сложил руки на груди, как только она её взяла. Надо будет ещё две взять, для Виль и Кэт.

— Я не смогу! В колоде нет нужных слов! — Казалось, Кэт готова расплакаться, но я был абсолютно уверен, что на самом деле она уже бешено просчитывала варианты.

— Придумай что-нибудь. Зачем мне в команде та, что даже не может нормально договориться с остальными? А если вам придётся действовать без меня? Что, поругаетесь и друг друга прирежете? Очень ценная команда! — Похоже, я угадал с тоном и мотивацией: мрачно кивнув, Кэт уселась прямо на землю и стала листать колоду, скидывая чуть ли не каждую вторую карту. Посмотрев на это занимательное зрелище, я повернулся и уже сделал несколько шагов в сторону огорода — еда сама не вырастет, ей нужна помощь, как был остановлен криком Кэт:

— Мастер! А как остальные слова достать?

— Что? — Обернулся я, не поняв вопроса. — Это стандартная колода, сделанная другр. Куросакура говорит, что все колоды одинаковые, во всяком случае, у араманди слова ровно те же, только начертание чуть-чуть иное. Какие ещё "остальные слова"?

— Которые вчера были... Когда ты нам переводил.

Я постарался вспомнить, что же вчера было. Ну да, я переводил, на полном автомате выдёргивая из магического футляра нужные слова... нужные, а не те, что были в колоде! Я задумчиво посмотрел на собственные пальцы. Они скромно промолчали в ответ. Вернувшись за колодой и собрав скинутые карты, я уже привычными жестами раскидал давно знакомый "пасьянс": прямоугольник двадцать на четырнадцать, двести восемьдесят карт, по числу "счётных" дней в году. Посмотрев на футляр и старательно сосредоточив все мысли на другом, я выдернул ещё одну карту. Пальцы совсем слабо, но узнаваемо — теперь, ожидая этого, пропустить было трудно — закололо магией, а я с интересом уставился на новую, двести восемьдесят первую карту, которой просто не могло быть, с чем-то неразборчивым вместо синего слова. Неудивительно, что у меня вчера пальцы болели — ощущения, будто я эспандер жму, пусть и не очень тугой. Выдернув ещё пару карт, я задумчиво собрал остальные.

— Идём. — Не оборачиваясь скомандовал я Кэт.

Мы нашли Виль и Куросакуру возле теплицы — дварфы делали отличное стекло, но возить его было непросто, тем более в такую даль, так что затянута она была чем-то вроде полиэтиленовой плёнки: вполне пропускающей свет, но очень мутной.

— Виль, сколько я вчера достал карт, которых нет в колоде? — Она удивлённо на меня посмотрела.

— Разве можно достать то, чего нет? Я просто подумала, что у тебя колода больше... — Когда до неё дошло, она посмотрела на меня большими глазами.

— Ага, именно. Куросакура, сколько ты насчитала карт, которых нет в обычной колоде? — Пару раз моргнув, она дала более точный ответ.

— Приблизительно ещё десять дюжин. Может, одиннадцать. Я не сразу стала считать, да и обычную колоду помню не очень хорошо.

Я протянул ей колоду.

— Достань карту из тех, что точно нет в обычной колоде.

Немного задумавшись — логика перелистывания карт предусматривала только стандартные карты, Куросакура пожала плечами и просто вытянула карту.

— Вот.

Пальцы дёрнуло слабым разрядом. Мы переглянулись с Виль, старательно сверяя карту с памятью, и синхронно кивнули. Дважды — и по поводу колоды, и по поводу того, что это надо будет потом обсудить.

— Спасибо, Куросакура! Ты мне действительно очень помогла.

Глядя на удивлённую Куросакуру, я забрал карту и протянул колоду Кэт.

— Вот Виль, вот колода. Действуй. А мне ещё грядки пропалывать. Кстати, ты говорила про вашу магию, что она растения защищает. Подумай, чем ты можешь нам помочь, чтобы не остаться голодной.

Глава 14, в которой герой узнаёт ещё немного и всё-таки заканчивает начатое ранее.

Разумеется, Кэт не удалось уговорить Виль. Она очень старалась, но взаимная антипатия была слишком велика. Зато в процессе она вложила немало сил в улучшение нашего огорода, а после обеда ушла на охоту и к ужину добыла какое-то крупное копытное. Заодно я узнал, что в этом мире практически нет животных среднего размера — с зайца или лису. Есть мелочь вроде мышей, крыс или куниц, есть крупные звери — с волка или оленя и больше, а в середине непонятный пробел. Мясо немного горчило, но после дварфийской преимущественно вегетарианской диеты пошло замечательно.

Общение с Кэтлин оставило у меня очень странное впечатление... С одной стороны, она принесла мне серьёзную магическую клятву верности, и слушалась беспрекословно, искренне стараясь сделать хорошо, а не "как сказали". С другой же — думала она только и исключительно о себе, о собственных интересах, которые сейчас, по её мнению, сфокусировались на мне. Её оговорка про личное могущество и абсолютное безразличие к судьбе бывших... не друзей, нет — друзей у таких быть не может — "всего лишь" соратников по гильдии наводили на нехорошие мысли. Попытки расспросить про общество алефси, мол, "у тебя папа есть? а мама есть? а почему злой такой, как собака?" натыкались либо на искреннее непонимание сути вопроса, либо на пространные самовосхваления, мол, алефси круче всех, а остальные живы только потому, что спрятались, где леса не растут...

Некоторые полезные факты я всё-таки постепенно собрал. Живут алефси действительно очень долго — даже возраст в тысячу лет не был чем-то удивительным, но гибнут, как правило, гораздо раньше, из-за какой-нибудь глупой ошибки (ага, вроде яда в чаше от любимой ученицы), и от старости до сих пор не умер ни один. За эти века жизни каждый алефси несколько раз меняет путь — что я для себя перевёл как профессию. Просто со скуки, надоедает им, видите ли, "вчера — царь, сегодня — царь", в смысле — маг, воин, шаман, лекарь... Примерно после ста пятидесяти — двухсот лет внешность алефси практически перестаёт меняться, обычно застывая на отметке "около тридцати" по земному счёту, и сама Кэт до этой знаменательной даты уже почти добралась: в день того самого видения ей исполнилось сто шестьдесят четыре года, и, по её словам, она уже заслужила звание совершеннолетней.

Ткани алефси отличались удивительной лёгкостью, особенно кости, очень прочные, несмотря на тонкость, и упругие — именно из костей соплеменников алефси делали свои луки. Я не стал уточнять, из кого сделан лук Кэтлин — подозреваю, что ответ мне бы не понравился. Сама она действительно весила удивительно мало, едва ли в ней было хотя бы килограммов тридцать — я смог её легко поднять и держать на вытянутых руках, пока Куросакура завязывала особо хитрые узлы. Женщины алефси были стройнее и заметно выше мужчин, примерно два с половиной метра против двух с четвертью при практически равном весе, и "всего лишь" ровно два метра Кэтлин были очень сильным недобором — эдакая лоли на эльфийский лад. Кстати, несмотря на рост, на мой взгляд выглядела она скорее подростком, чем взрослой женщиной... Везёт мне на экзотических персонажей! Я даже украдкой покосился на Куросакуру, но ничего особо странного не увидел... С другой стороны, я ведь толком и не знаю, что является странным для араманди... И это тоже надо выяснить. Проклятье, список всего того, что надо непременно и как можно скорее узнать об этом мире, уже не вмещался даже в улучшенную память!

Мне очень повезло, что Куросакура знает шибари: на следующий вечер Кэт опять пришлось связать, заткнуть рот и отстегать, иначе она ни в какую не соглашалась оставить нас с Виль в покое. Я даже начал подозревать её в мазохистских наклонностях. Во всяком случае, если ей было действительно так больно, как она пыталась показать, зачем она пыталась подставить под розги всю спину? На этот раз я не стал возиться с затыканием ушей: всё равно мы с Виль просто обсуждали странную ситуацию с колодой.

Проведённые днём эксперименты дали очень забавный результат: в радиусе примерно трёх-четырёх метров от меня из наших двух колод можно было вытащить карту с любым словом. Но если я не находился на расстоянии вытянутой руки — слово было только на родном языке "крупье". Если же я находился достаточно близко, то на карте был перевод, но только на те языки, на которые его знал я, а вместо неизвестных мне слов получались нечитаемые узоры. Я решил, что синий — это всё-таки французский, а не итальянский: в молодые годы мне попалась игра "Гоблины 3" на французском языке, и читать со словарём я худо-бедно научился. С японским, который я пока ещё знал недостаточно полно, картина была аналогичная, только вместо синей вязи получался абстрактный красный геометрический узор. С английским эксперимент не удался — я знаю его действительно хорошо, а вот в немецком несколько неизвестных мне слов превратились во что-то, напоминающее схему кладки очень толстой кирпичной стены.

* * *

За следующие два дня я узнал много нового о народах этого мира. Культура араманди напоминала интересный сплав японских самураев и монгольских кочевников, насколько я про них знал в старом мире. Сочетание непрерывной готовности в любой момент начать бой из-за малейшего оскорбления против любых шансов и строгого кодекса чести, высшей добродетелью почитающего холодный рассудок. Практически полное отсутствие мирных профессий: основным источником пищи служила охота, а в оазисы племена заходили преимущественно за водой — немногочисленные плоды в основном шли на обмен с другр и с соседними племенами (если вдруг случайно не получилось подраться) или доставались детям — не один я, как оказалось, тосковал по мясу. Непривычная система ценностей: чем сильнее маг — тем раньше он умирал — тем меньше он мог передать знаний и умений своим детям — и потому воинов уважали больше, хотя в бою даже средний маг мог зажарить четверых-пятерых противников. Магия араманди была предельно однообразной: нагреть. Нагреть что-нибудь, нагреть где-нибудь, самое сложное — те самые огненные плевки, которыми Куросакура так выручила нас при нападениях ледышек. Что интересно, эти же плевки были критерием деления на магов и воинов: "плеваться" могли только воины, у магов избыток силы мешал точному контролю и вместо маленького летящего огонька получалась струя, как из огнемёта. Представив это зрелище, я немедленно предложил "сдавать в аренду" на зиму "ненужных" магов в пещеры другр: десять-двадцать магов дварфийский клан не объедят, а в прямом смысле слова огневая мощь резко изменит баланс сил, если ледышки вздумают напасть снова. И племени араманди тоже хорошо — зимой в пустыне пищи меньше, и возможность пересадить несколько ртов на "внешнее питание" будет не лишней. Словом, очевидная выгода для всех, и заметить её раньше мешала только всеобщая скрытность.

Кое-что новое я узнал и о другр. Я полагал, что у них единая религия, но на самом деле у каждого клана есть свой дух-покровитель, за неимением лучшего термина. При слиянии двух кланов дух более слабого засыпает — нередко навсегда. При разделении слишком большого клана всегда сначала стараются разбудить духа какого-нибудь потерянного клана, но обычно безуспешно, и тогда приходится создавать новый алтарь и нового духа — ритуал долгий и сложный — а потом, фактически, с нуля создавать новую ветвь религии: обряды и заветы от духа к духу (ну или от клана к клану) отличались довольно сильно. Виль прямо не говорила, но у меня сложилось впечатление, что духи враждуют друг с другом так же, как и сами другр, так что давнишнее нападение на церковную верхушку клана Эдельштайнбергшлосс — скорее всего, дело рук какого-то из соседних кланов, и сделано было именно по наводке их духа. Не знаю, какой интерес был в этой схеме у духов, а вот другр от них имели прямую и очевидную пользу: практически вся их магия в той или иной степени была завязана на духа-покровителя, если не в плане силы (как накопители), то, как минимум, в плане навыков и новых рун. А без магии в подземных комплексах другр было бы темно, холодно и голодно.

Общество алефси, информацию о котором собрать оказалось труднее всего, меня неприятно поразило даже после довольно плотного общения с Кэт. Фактически, можно сказать, что у алефси два общества. Примерно к пятидесяти годам алефси созревают физически, и после рождения первого ребёнка перестают считаться детьми. Но, как правило, одним ребёнком они не ограничиваются, а заводят троих-пятерых. Обзаведясь внуками, алефси считается совершеннолетним — это обычно происходит в возрасте ста лет с небольшим. Однако по-настоящему взрослым алефси считается лишь в том случае, если хотя бы двое его детей доживают до совершеннолетия — что случается не всегда. Примерно с пятидесяти до ста лет у алефси очень активно работают гормоны и родительские инстинкты, так что дети растут окружённые вниманием и заботой, но потом на первое место начинают вылезать личные желания и амбиции. Несовершеннолетние алефси очень мало пересекаются со взрослыми, что немного снижает шанс их гибели в разборках "взрослого мира". Учитывая столь раннее рождение и столь длительную жизнь, можно было бы ожидать, что народ алефси окажется многочисленным, но уже упомянутый абсолютный эгоизм, наглядно продемонстрированный Кэтлин, приводит к тому, что половина алефси погибает, не достигнув и двухсот лет, а те единицы, которые прожили хотя бы пять веков, по праву считаются воплощениями хитрости, коварства и предусмотрительности, так что впору удивляться не малочисленности алефси, а тому, что они до сих пор ещё сами себя не истребили. Впрочем, это было бы фатально для них всех, и, я так думаю, их видение "будущего, которое должно быть воплощено", уберегает их от самоистребления. В общем, не та компания, в которую я хотел бы попасть...

* * *

На четвёртый вечер Виль всё-таки сжалилась над Кэт, каждую ночь молча лежавшей связанной на соседней лавке. В старом мире мне ни разу не довелось заняться групповым сексом — я как-то не стремлюсь делиться столь личными переживаниями, и полученный опыт убедил меня в правильности этого подхода. Получив вожделенное разрешение, Кэт не давала нам уснуть практически до самого рассвета, продемонстрировав поразительную фантазию, изобретательность и настойчивость. К стыду своему должен признать, что испытал изрядное облегчение, когда основное её внимание переключилось на Виль, ибо даже выносливую другр она заездила буквально до полуобморочного состояния.

Глава 15, в которой команду настигают откровения.

Наутро я проснулся вторым, незадолго до обеда. Первой встала Куросакура, а Виль с Кэт так и спали вповалку, насилу из них выпутался — всё-таки, жена у меня хорошая, большая — полных два центнера с четвертью, да и Кэт тоже "ничо так" — обвилась на манер змеи, хорошо, что вокруг Виль, а не меня.

Все мои попытки изобразить тренировку с шестом беспощадно разбились о подгибающиеся колени и дрожащие руки. Плюнув после четвёртого раза на это безнадёжное дело, я отправился обедать, где застал необычно мрачную Виль, а через несколько минут к нам подтянулась и сонная Кэт.

Представительницы двух противоположных стихий смотрели друг на друга без прежней вражды, лишь с некоторой опаской, Виль — мрачно, а Кэт, скорее, одобрительно. Куросакура просто не обращала на них никакого внимания, поглощённая какими-то своими мыслями. Первой неуютное молчание разбила Виль:

— Нам надо уходить отсюда. После того, что было... Я больше не смогу смотреть в глаза другим другр! Я — была с алефси! Это просто невыносимо!

— Ну была, и что? Кто об этом знает, кроме нас? Уходить-то зачем? — Не могу сказать, что я совсем не понимал её чувств, но необходимости бросать обжитое место и куда-то срываться без ясных перспектив всё-таки не видел.

— Ты не понимаешь! Я была с алефси! И мне это понравилось! — Виль едва не кричала, что было для неё чем-то почти невозможным. — Понимаешь? Мало того, что с женщиной, так ещё и с этой тощей штакетиной! И мне это понравилось! Не с мужем, а с этой... с этой... — Она задохнулась, явно не в силах подобрать подходящее слово.

— Понравилось — это хорошо! Мне с вами двумя тоже понравилось, хотя я всегда к таким вещам относился скептически. А тебе я ещё когда говорил, что если всё правильно делать — приятно всем!

— Но она же алефси! Воздух! — Последнее слово прозвучало как грязное ругательство. — Мы с ней абсолютно противоположные! И это было приятно!!!

— Ну, мы ведь с тобой тоже в некотором роде противоположные. Ты — женщина, я — мужчина, и тебе, ты сама говорила, было со мной хорошо...

— Ты — другое дело! — Перебила меня она. — Во-первых, ты — мой муж, во-вторых, ты — друг клана...

— А в-третьих, насколько я знаю, я тоже не отношусь к стихии земли. — Теперь уже я перебил жену. — И что с того? Да, у вас с Кэт противоположные стихии, которые подталкивают вас к вражде, но вы же разумные люди, вы же можете держать себя в руках! На моей родине вообще ходит поговорка, что противоположности притягиваются!

Кэт, во время нашей перепалки безучастно смотревшая куда-то сквозь окружающую действительность и с явным усилием — мало что не двумя руками — орудовавшая ложкой, вдруг сфокусировала взгляд на мне и замедленно произнесла:

— Нам надо уходить отсюда. Завтра. Или послезавтра с утра. Но лучше завтра. Через два дня будет поздно.

— Да вы сговорились, что ли! Ты что, тоже не можешь смотреть людям в глаза из-за того, что тебе было хорошо с другр? — Я, не задумываясь, переключился на английский.

По лицу Кэт разлилось невероятное удивление.

— Мне? Хорошо с другр? — Удивление медленно сменилось озарением, как будто она постигла тайный смысл вообще всего, и Кэт решительно закивала. — Да, очень хорошо! Очень-очень хорошо! Ещё ни с кем так хорошо не было! Но при чём здесь глаза? — Похоже, небольшой перекус пошёл ей на пользу — во всяком случае, она выглядела куда собраннее, чем когда только вышла к столу.

— Вот видишь! — Я повернулся к Виль. — Ей тоже понравилось, она говорит, что ей ни с кем ещё не было так хорошо, но она из-за этого нисколько не переживает!

— А сначала она что сказала, что ты так вскинулся? — Серьёзно уточнила супруга.

— Что нам надо уходить. Завтра или послезавтра, но лучше не тянуть, через два дня будет поздно — правда, не знаю, для чего. По-моему, она очень себе на уме. — В ответ Виль только нахмурилась и кивнула своим мыслям.

— Тогда сегодня думаем, что нам нужно взять, и собираемся, а завтра уходим. После обеда, и будем идти до самой темноты.

— По горам? Ты сду... Впрочем, нет. — Перебил я сам себя. — Определённое здравое зерно в этом есть. Но куда идти-то? И зачем?! Может мне кто-нибудь сказать, зачем нам отсюда уходить?!

— Что-то случилось? — Видимо, обратив внимание, что я возмущаюсь просто в воздух, а может, решив тоже поучаствовать в беседе, спросила Куросакура.

— Эм... По порядку. Вчера Виль пожалела Кэт и пустила её к нам, — Ку-тян была в курсе поползновений Кэт, но своё мнение держала при себе, — а теперь не хочет здесь оставаться, мол стыдно на других другр смотреть. Кэт тоже говорит, что надо уходить, и даже срок назвала — завтра или послезавтра — не иначе, очередное видение. Только ни одна не может сказать куда идти.

— Ну, куда идти — это понятно. В пустыне вы не выживете, в горах — кланы другр, и даже если перебраться через горы — там алефси. Так что остаётся только запад. Это самая близкая ничейная земля. И вообще самая ничейная, если уж на то пошло.

— Да, запад — это правильно! — Хором сказали Виль и Кэт. Оказывается, я опять, сам того не заметив, переводил им наш разговор с Куросакурой. Покосившись друг на друга, Виль и Кэт не стали, как в предыдущие дни, демонстрировать своё превосходство, а лишь тихонько вздохнули и чуть-чуть отодвинулись друг от друга. Похоже, эта ночь очень многое для них изменила... Да и для меня тоже, если честно... Та ещё была ночка.

Глава 16, в которой герой исполняет мечту своей спутницы — с её же посильной помощью — а затем отправляется в неизвестность.

— То есть, вы хотите бросить всё хозяйство? Сейчас, в самый разгар работ? А есть вы что потом будете? И как далеко вы собрались топать? Легко сказать "завтра уходим", да вот только совсем не просто уйти так, чтобы потом не пожалеть об этом сильно-сильно!

— Ты... хочешь остаться? — Каким-то потерянным голосом спросила Виль.

— Конечно хочу! Нужно крепко подумать, что с собой брать. Нужны припасы — много. Нужны инструменты и оружие. Нужна карта. Хотя бы самая приблизительная. Хорошо бы ещё какой-нибудь транспорт, потому что на себе много не упрёшь. Я знаю, что ты очень сильная и выносливая, но перегружать тебя нельзя. Куросакура — отличный боец, и Кэтлин хорошо стреляет, им большой груз брать тоже нельзя. Я боец фиговый — как минимум пока — а дорога наверняка будет трудно, так что и я много не унесу.

— То есть, ты остаёшься? — Теперь в голосе было почти отчаяние.

— С чего бы это? Стоп! Ты спросила, хочу ли я остаться, а не что я собираюсь делать. И я тебе честно ответил: да, хочу. Но это не значит, что собираюсь. Ты же сама сказала, что остаться не можешь, значит, я иду с тобой, но сначала — хорошенько подумаем. У нас есть мотодельтаплан. В принципе, он сможет поднять нас всех, если мы найдём подходящее место для взлёта... А потом — для посадки... Вообще, мы заметно ниже пещер... Нет, плохо, всё равно не хватит, мы и сюда-то в перегруз летели, а тут ещё минимум сорок кило сверху, да ещё и припасы... Разве что пулемёт снять, но пулемёт я вам не дам... — Я хмыкнул над пришедшейся к месту цитатой. — Зато можно телегу разобрать и сделать тачку для груза: хоть колёсики и маленькие, но это лучше, чем на своём горбу тащить... И пулемёт, опять же — куда же без пулемёта...

— Что такое "мотодельтаплан"? — Неожиданно спросила Кэт. Я внимательно посмотрел на карту в её руке. "Motor hang-glider"(*).

* — Дословно — "моторный висячий скользун", и совсем не намекает на полёт. Даже если знать слово "мотор". Хотя у глагола "to glide" есть и значение "парить", помимо основного "скользить".

— Проще показать. — Ответил я, подумав. — Идём.

Телега стояла в длинном сарайчике, который мы с Куросакурой вдвоём пристроили к дому сразу после переезда. Крыло было снято, свёрнуто и аккуратно уложено вдоль задней стены, чтобы не мешалось — именно длина консолей и стала тем размером, на который пришлось ориентироваться при достройке.

— Это кабина, а это, вдоль стены — крыло. — Указал я. — Это большой мотодельтаплан, может поднять взрослого другр и ещё полцентнера груза. Виль для другр лёгкая, хозяйство здесь уже обустроено, летели порожняком, так что нас троих он вытянул. В принципе, если найти подходящее место, можно взлететь и вчетвером, но на вещи грузоподъёмности точно не хватит.

— Ты хочешь сказать, что это — летает? — Недоверчиво переспросила Кэтлин. Я только фыркнул и покатил телегу из сарая.

— Лучше помоги!

Сборка крыла заняла от силы десять минут, и когда я закинул его на подвес, алефси нервно выдохнула.

— Дракон! Это его я видела тогда. Они правда существуют! Но выходит... — После короткого ступора с Кэт случилась форменная истерика. Она смеялась, как ненормальная, утирала слёзы и опять смеялась. В конце концов, она смогла из себя выдавить: — Страшные драконы из видений — это летающая фигня, которую сделали эти земляные червяки! А можно мне полетать?

— Ага. Я сначала тоже смеялся, когда учил их летать. — Кивнул я, с грустью разглядывая аппарат. Сейчас покатаю Кэт, немного разведаю земли к западу — и своими руками разберу птичку. Эх, если бы другр не были такими тяжёлыми... Если бы мы все весили хотя бы на четверть меньше — хрен с ним, с ресурсом, я бы заставил его взлететь, невзирая ни на что!

— Я могу это сделать... Думаю... — Задумчиво произнесла Кэт.

— Что сделать?

— Сделать нас легче. На четверть — не знаю, но на одну пятую — точно смогу.

— Я что, вслух думал? Неважно! Воздух, да? — В моей голове бешено скакали мысли. — А ты можешь сделать легче вообще всё или есть ограничения? Наверняка ведь есть... Какие? Ну не молчи же уже, рассказывай!

Кэт, немного оторопевшая от моего внезапного напора, задумалась, и, кивнув, медленно произнесла:

— Ограничений нет, но... Легче всего работать с алефси, мы сами — суть воздух. Легко работать с живым — думаю, даже с другр. Труднее работать с тем, что было живым — с деревом, тканью или кожей. С изначально мёртвым — с камнем, например — работать очень тяжело. С обработанным металлом — почти невозможно. Себя я могу сделать легче вдвое и даже не замечу, хоть целый день так прохожу... Хотя, конечно, к вечеру немного устану. — Видимо, вспомнив про совет видения не лгать, Кэт решила не слишком хвастаться. — Если сделать легче тебя и Куросакуру — сил мне хватит на несколько часов... Другр — суть земля, с ней, наверное, будет тяжело... Но, думаю, пару часов я удержу и её.

— Пары часов и не надо. Заряда мотора хватает минут на сорок, главное — во время взлёта и посадки тянуть посильнее... Я сейчас с Виль переговорю, попробуем чуть-чуть доработать конструкцию... Твоя помощь тоже может пригодиться.

Я как знал: пригодилась ещё как! После первого демонстрационного полёта Кэт от мотодельтаплана можно было оттащить только силком, а когда мы с Виль стали переделывать винт — я решил сделать ему четыре лопасти вместо двух, удлинить их и загнуть серпом, заодно заключив в кожух, пожертвовав манёвренностью ради прироста тяги — она подсказывала, как править форму, чтобы уменьшить сопротивление, и даже нанесла магическую вязь — видимо, аналог рун другр.

Уменьшение веса оказалось не столь значительным, как я надеялся, но обещанные двадцать процентов Кэт сдюжила, и на фоне нашего общего веса в почти четыреста пятьдесят кило мы получили возможность взять без малого центнер груза, а если совсем в перегруз — то даже и с хвостиком. Главная проблема была в скорости: я ничуть не сомневался, что добротная конструкция выдержит полтонны полезной нагрузки, вот только взлётная скорость окажется больше, чем сможет выдать даже доработанный совместными усилиями винт.

— Можно... Можно немного увеличить скорость вращения, но тогда мотор скоро износится, и заряд будет тратиться быстрее. — Задумчиво предложила Виль, когда мы уже по четвёртому кругу пытались ещё хоть капельку повысить летучесть нашей птички. Всё, что можно было снять с телеги, чтобы не ухудшить и без того не очень-то хорошую аэродинамику, уже было снято. Кроме пулемёта, но это даже не обсуждалось.

— Ресурс не важен. Мы летим только в одну сторону, более того, я сильно сомневаюсь, что мы сделаем хотя бы три перелёта: посадки гарантированно будут очень жёсткими, и рано или поздно аппарат вообще развалится. Тогда мы сделаем из него тачку и пойдём ногами по земле, но за каждый перелёт мы сможем сделать километров сорок, а если повезёт — то и шестьдесят, причём по воздуху, где никто не найдёт наши следы. Я не знаю, от чего мы бежим, но лучше лишний раз перестраховаться! Кста-ати... Кэт, что за беда придёт послезавтра, от которой мы убегаем?

— Если мы останемся — послезавтра вечером я буду мертва. — Я некоторое время думал о преимуществах призрака перед живой алефси, но потом решил поверить в её способность испортить жизнь даже с того света, и вернулся к первоначальному плану.

Этим вечером Кэт опять пришлось связывать, и я окончательно укрепился во мнении, что она на всю голову ушибленная на почве "экзотического секса". Во всяком случае, мне трудно предположить другую причину подобной настойчивости. Она, конечно, феноменально гибкая, но и мы с Куросакурой учитываем предыдущий опыт... В общем, форменная извращенка, хотя и весьма... Впрочем, не о том речь.

Вылетели мы после обеда — Виль на всякий случай проверила заряд мотора, Кэт, дослушав окончание моей вчерашней лекции по аэродинамике, добавила ещё вязь на крылья, и мы отправились на поляну, выходящую к тому самому месту, где когда-то очень-очень давно, если верить моим ощущениям, и всего земной год назад, если посмотреть на календарь, Виль вытащила меня из воды. Трава быстро промелькнула под колёсами бешено громыхающей телеги, и мы ухнули с обрыва, сразу доворачивая вниз по течению. Успевшая порядком испугаться Виль подтолкнула мотор, явно воодушевлённая Кэт добавила что-то своё, и мы стали медленно-медленно отдаляться от блестящей водной глади... Которая буквально через пару сотен метров вспенилась очередными порогами — и обрушилась небольшим, метров пять, водопадом. Представив себе на минуту, что было бы, если бы я не выполз на берег, я передёрнул плечами и выкинул глупости из головы. Хоть рулила полётом и Виль, сидевшая по центру, как самая тяжёлая, обязанности штурмана и навигатора лежали на мне, как на более опытном. Впрочем, я очень надеялся, что Кэт быстро освоится и сможет применить свои способности воздушной магии и ясновидения. В конце концов, она сама заинтересована в успехе, а для неё это, насколько я успел её узнать, было самым лучшим стимулом... Точнее единственным, к большому сожалению всех остальных...

Глава 17, в которой герой и его спутницы осваивают непростое лётное дело.

Нам потребовалось почти десять минут, чтобы набрать хотя бы триста метров высоты, с которых можно заранее присмотреть площадку для посадки — в отрогах гор не так много подходящих мест, особенно для перегруженного дельтаплана. Тем не менее, мы довольно решительно держали курс на запад, где земля медленно понижалась и, насколько удалось разглядеть, где-то возле горизонта превращалась в равнину. Поиском аэродрома занималась Кэт, старательно напрягая своё предвидение во имя собственной же безопасности. Больше всего я опасался, что она выкинет какой-нибудь фокус, позволив погибнуть или пострадать "лишним" с её точки зрения членам команды, но поделать с этим ничего не мог.

Площадку мы нашли минут через тридцать пять лёта, преодолев почти шестьдесят километров и порядком понервничав, не зная, на сколько ещё хватит сил у Виль. Довольно длинный луг шёл вдоль изгиба реки и, что нам было особенно на руку, вдоль его ближней части ветер дул нам навстречу. Осторожно снизившись над водой, мы вывернули из-за деревьев, сбросили скорость и, почти сваливаясь, медленно опустились на землю, остановив винт. Ну как медленно... Телега жалобно скрипнула, но выдержала, прокатившись метров тридцать по кочкам и ухабам, а из нас никто даже язык не прикусил — отделались ушибами седалища.

Переведя дух и убедившись, что всё-таки целы, несмотря ни на что, мы вывалились из слишком тесной для четверых телеги, изначально рассчитанной на одного другр и меня в качестве инструктора (к свежим ушибам немедленно добавилась "радость" отсиженных и затёкших за время полёта конечностей), и стали радостно вопить что-то детское — каждый на своём языке, но всё равно прекрасно понимая друг друга без перевода. Мы с Виль уселись прямо на землю, обнявшись, и я почти физически ощущал, как из неё уходит напряжение и усталость. Куросакура осталась стоять, но по стиснутой рукояти меча и подрагивающему под шарфом воротнику я видел, что и она не осталась такой спокойной, как пыталась показать. Всё-таки учебно-патрульный облёт вокруг большой и ровной подготовленной площадки не шёл ни в какое сравнение с полётом буквально в неизвестность. Кэт же просто ходила вокруг нашей птички, поглаживая крылья, и что-то ей шёпотом говорила. Надеюсь, не пыталась сманить, а то с неё станется... Впрочем, она же поклялась в верности...

Меня занимали исключительно прикладные вопросы, можно даже сказать меркантильные: как скоро Виль и Кэт отдохнут достаточно, чтобы повторить полёт, и что у нас с ужином и ночлегом. Поскольку с первым пунктом я помочь ничем не мог, пришлось заняться вторым. Куросакура была немедленно отправлена за дровами и, по возможности, на охоту, но с наказом далеко не уходить и соблюдать осторожность, сам же я полез в телегу за необходимым барахлом и припасами.

К возвращению Ку-тян с охапкой сухих веток и парой брёвнышек посолиднее я уже поставил палатку, а Виль с Кэт успели немного отдохнуть. Виль занялась хозяйством, а Кэт снова потащила Куросакуру в лес охотится — мол, припасы, у нас, конечно, есть, но лучше бы их поберечь, ведь неизвестно, как долго продлится наш поход и какие земли встретятся по дороге. С целью похода вообще было грустно: Виль, похоже, хотела убежать минимум на противоположную сторону планеты, Кэтлин была вполне довольна уже пройденным расстоянием, Куросакуре было всё равно, а мне хотелось добраться до моря — люблю купаться, и очень надеюсь, что море будет тёплым и без всяких "милых" сюрпризов.

Охотницы вернулись с добычей, притащив освежёванную и выпотрошенную тушу кого-то копытного, не то косули, не то оленя — не силён я в этих материях, мне бы что-нибудь электронное или, на худой конец, просто техническое... После ужина, когда все, сытые и довольные, развалились вокруг небольшого костерка, мы обсудили вопрос с дальнейшим полётом. Кэт себя чувствовала вполне удовлетворительно, а вот Виль заметно устала. В мастерской практически любой другр мог зарядить мотор буквально за час-полтора, и даже в наших походных условиях потребовалась бы максимум пара часов. Сложность была в том, что самому другр после этого хорошо бы отдохнуть ещё хотя бы часа два, а лучше — четыре. Вылет без дополнительной подпитки от Виль мы сочли неоправданным риском, да и что бы нам это дало? Три перелёта в день так и так сделать не получится, даже два под вопросом, по большому счёту, но и один перелёт вроде сегодняшнего, в шестьдесят километров — это заметно больше, чем мы смогли бы пройти по земле... Особенно с поправкой на гористую местность и неизбежные многочисленные обходы и возвращения, я уже не говорю о переправах.

Зарядить мотор Виль решила прямо сразу, даже толком не восстановив силы, сославшись на то, что за ночь с гарантией восстановит всё потраченное сейчас. При словах о ночи Кэт как-то подозрительно воодушевилась, а лицо её приняло необычно мечтательное выражение. Впрочем, к моему большому облегчению, всё обошлось: палатка у нас была только одна и довольно скромного размера (изначально Виль её вообще под себя одну брала, но что-нибудь более обширное не вписалось бы в наш лимит веса, и так пришлось пожертвовать чуть ли не половиной необходимого, я уже молчу о просто нужном), и места в ней хватило только чтобы спать не шевелясь, и даже с боку на бок ворочаться приходилось по очереди. Впрочем, выспаться нам это нисколько не помешало.

Утром ветер переменился, став попутным, что ничуть не облегчало взлёт. Кэт, которая вроде бы могла в небольших пределах ветром управлять, сослалась на слишком высокую скорость нашей "стрекозы"(*), мол, она не успеет развернуть ветер по мере нашего движения. Зато, видимо, за ночь обдумав и освоив опыт полёта, она смогла уменьшить наш вес чуть больше, чем вчера, а после моего прямого вопроса призналась, что за эти несколько дней стала сильнее в магии. Словом, откатив телегу к дальнему краю луга, мы разогнались по длинной дуге возле самой воды, частенько поднимая фонтан брызг, и всё-таки смогли оторваться. Пройдя вверх по течению достаточно далеко, чтобы подняться выше деревьев, мы вернулись на прежний курс, на запад, в сторону выбранной ориентиром одинокой скалы с плоской верхушкой. Пару раз мы, видимо, натыкались на термики(**) — аппарат потряхивало и ощутимо поднимало, но в целом полёт проходил спокойно, если не считать отсутствие в обозримом пространстве подходящих мест для посадки.

* — По-английски dragonfly (dragon = дракон, fly = муха или глагол летать), муха-дракон или дракон-летун. Поскольку в видении Кэт в роли дракона был именно мотодельтаплан, игра слов вполне прозрачна.

** — Восходящий поток тёплого воздуха, очень любим планеристами.

Время полёта уже перевалило за штатные сорок минут, и уж тем более прошли полчаса, на которые должно было хватать заряда после форсирования. Уже скала была совсем близко, а площадок так и не было. Виль по-прежнему продолжала поддерживать мотор, но если в ближайшие пять минут мы не найдём место — придётся садиться прямо на лес и молиться, чтобы полотнище крыла не порвалось слишком быстро и удержало нас от удара о грешную землю, пусть даже нам потом придётся как позорным белкам слезать вниз по деревьям — лишь бы все уцелели. Повторяя эту нехитрую мантру и продолжая выглядывать внизу что-нибудь хотя бы приблизительно ровное, мы продолжали двигаться к скале.

— Какая интересная скала... — Задумчиво проговорила Куросакура. — Верхушка как будто срезана.

Я посмотрел на скалу. С расстояния в полтора-два километра она действительно выглядела плоской, но я знал, насколько обманчивы горы.

— Если бы она действительно была хотя бы плоской, даже если и не гладкой, лучшего аэродрома и искать было бы не надо. — Грустно ответил я араманди. — Но я в эти сказки не верю.

— Она действительно очень ровная. — Несколько удивлённо повторила Куросакура. — Там есть несколько валунов и ям, но они все ближе к дальнему краю, а вся середина как будто даже чем-то вымощена.

— Кэт! Скала? — Немедленно спросил я у нашей предсказательницы.

— А разве мы не туда летим с самого начала? — Удивилась алефси. — Я думала, ты потому на неё и взял курс сразу, как взлетели.

— Тогда соберись, нам понадобится некоторый запас высоты... Или нет... — Довольно широкая полоса земли у подножия скалы — метров двести, наверное — была завалена чёрными камнями, и мы все почувствовали, как поток тёплого воздуха мягко, но решительно тащит нас вверх. — А может, даже наоборот...

Высоты хватило тютелька в тютельку — метров за пятьдесят до скалы мотор всё-таки встал, несмотря на все попытки Виль протянуть ещё хоть чуть, мы скользнули к площадке и решительно выжали трапецию от себя(*), едва под колёсами замелькал явно обработанный кем-то камень. Скорость и так была уже почти нелётная, и приземлились мы на удивление мягко.

* — Чтобы задрать нос крыла и быстрее погасить скорость.

Глава 18, в которой герои отдыхают и оставляют загадку нерешённой.

Видимо, когда-то скала была круглой, диаметром метров двести пятьдесят, но сейчас её западная часть, которую мы не видели, пока летели, была заметно разрушена. Края выглядели откровенно жутко — потрескавшиеся, с валяющимися там и сям валунами, и осознание трёхсотметровой бездны там, за краем, как-то ни разу не вдохновляло. Я и так-то высоты боюсь — когда просто опасаюсь, а порой, вот как сейчас, накатывает с такой силой, что даже по стремянке лезть страшно, не то что к обрыву подойти. В центре площадка была выложена двухметровыми квадратными плитами. Присмотревшись, я заподозрил, что плиты на самом деле просто нарисованы — кто-то прорезал узкие и не очень глубокие бороздки в монолитном камне — и хотел уже спросить Виль, но она сидела и смотрела на восток, видимо, прощаясь с домом, и я не стал её беспокоить.

Плиты были старые, явно вытертые ветром, но ещё можно было угадать, что по краю каждой когда-то шёл узор — тут и там сохранились отдельные следы, слишком плавные и правильные, чтобы быть шуткой природы. Кто — и, главное, как — забрался сюда и зачем проделал такой титанический труд — было совершенно неясно. Насколько я мог видеть, плиты образовывали практически правильный восьмиугольник, и были выровнены по сторонам света. На ближней ко мне прямой стороне я насчитал десять плит и двинулся к центру. Только пройдя почти половину пути и трижды споткнувшись, я заметил, что каждая следующая плита чуть выше предыдущей — на полсантиметра от силы, образуя эдакую ступенчатую микропирамиду. Потыкав в разных местах ножом, я решил, что бороздки между плитами тоже идут с небольшим уклоном — видимо, для стока воды... "Или не воды", вдруг подумалось мне, когда я вспомнил индейские ступенчатые пирамиды и чем на их вершинах занимались жрецы майя. Всего я насчитал девять "ступеней", считая верхнюю — получился квадрат восемнадцать на восемнадцать, и с каждого угла срезано по треугольнику со стороной в четыре плиты.

Центральная плита не была разделена бороздками, зато когда-то давно была покрыта гораздо более рельефным узором, чем остальные — во всяком случае, следов от него осталось заметно больше. А ещё он шёл не только по краю, но, похоже, покрывал плиту целиком. Нехорошие мысли про кровавые жертвы неведомым богам опять заворочались в глубине души, но я их старательно задвинул куда подальше: ни Виль, ни Кэт, ни Ку-тян — никто никогда ничего похожего в своих рассказах о мире не упоминал, так что есть надежда, что если жертвы и были, то остались в давно забытом прошлом. Аминь.

Чем больше я рассматривал центральную плиту, тем более знакомым мне казались остатки узора на ней, но я никак не мог сообразить, где же мог видеть что-то похожее. Я оглянулся на своих спутниц, но возле "Стрекозы" (пусть у мотодельты будет имя собственное — заслужила!) никого уже не было. Повертев головой, я обнаружил всех троих. Кэт стояла метрах в пяти от северного края плиточного восьмиугольника, вся вытянувшаяся и снова полупрозрачная. Ветер колыхал многочисленные лоскутки её неизменного маскировочного костюма, и казалось, что она вот-вот взлетит без всяких крыльев. Виль сидела возле восточной стороны, и от её фигуры разливались ощутимые даже отсюда спокойствие и гармония с миром. Куросакура, достав из ножен свои парные тесаки (после памятного нападения ледышек кузнецы другр специально сковали ей новую пару — по руке), очень медленно выполняла какие-то упражнения, насколько я смог разглядеть — с закрытыми глазами. Почему-то мне показалось, что тревожить их сейчас совершенно неуместно, и я вернулся к плитам центральной площадки. Я нутром чуял, что разгадка здесь, в центре, но никак не мог понять, что же именно меня так зацепило, и только шёпотом ругался на всех известных мне языках, пытаясь собрать остатки узора воедино. Очнулся я только около полудня, рывком, будто проснувшись, и с удивлением оглядел обведённый ножом узор на плите. С щелчком в моей голове сложилась мозаика: восемнадцать на восемнадцать — это триста двадцать четыре, минус четыре раза по десять плит с каждого угла — это двести восемьдесят четыре, и ещё четыре плиты в центре — итого, двести восемьдесят. Я достал из кармана колоду, выдернул первую попавшуюся карту и перевернул её. Узор на рубашке из линий четырёх цветов был очень похожим на тот, что на центральной плите — только чёрные линии были чуть толще и более угловатые. Старательно листая колоду, я обошёл двенадцать плит соседней ступени, наполовину подбирая, наполовину угадывая карты и скидывая на каждую плиту свою. Затем я обошёл вторую ступень и третью, вернулся на первую и поменял ошибочную карту. На выкладывание и перекладывание карт я убил почти час — под заинтересованными взглядами не вмешивавшихся спутниц, наконец-то оторвавшихся от своих занятий. Пару раз они давали советы, лучше меня опознав сильно затёртые родные слова.

Наконец, все карты лежали на своих местах — и мы были в этом уверены, ибо они соответствовали смысловым связям и правилам построения фраз. Но ничего не произошло.

Подумав, я поставил футляр колоды на центральную плиту. Снова ничего.

Ещё подумав, я встал на центральную плиту сам. Снова ничего, впрочем, учитывая, что я туда уже не раз заходил, пока выкладывал этот мегапасьянс — удивляться было нечему.

Ещё подумав, я уселся на центральную плиту и попытался помедитировать. С тем же результатом.

Видимо, оно работает не так.

Плюнув и от души выматерившись (вот ведь подстава: интереснейшая, блин, загадка и ни одной подсказки!), я собрал карты и вернулся к остальным.

— Не работает. Совсем не работает. Или оно и не должно работать, или оно должно работать не так, как я думаю, или чего-то не хватает. — Разочарованно пояснил я всем по очереди. — Вы как, отдохнули после перелёта? Я думаю, нет смысла сидеть на этой скале дольше необходимого — воды нет, еды нет, ни фига нет, одни руины... Разве что кто-нибудь найдёт потайной ход куда-нибудь внутрь, но что-то мне не верится.

— Хорошее место для инкубатора, вряд ли здесь будут какие-нибудь потайные ходы. — Уверенно заявила Куросакура, покосившись туда, где танцевала с мечами. — Энергии много и просто так не залезешь.

— Какого инкубатора? — Удивился я.

— Ну... — Замялась она. — Инкубатора... Для яиц...

— Ой, прости, пожалуйста! — Вдруг сообразил я, и уточнил без перевода. — Араманди — яйцекладущие?

— Ну да, только об этом обычно не говорят на людях.

— Ещё раз прости, я не знал. — Куросакура только отмахнулась, мол, не важно.

— Виль, а ты что скажешь? Нет здесь каких-нибудь ходов потайных?

— Да нет, сплошной камень, очень хороший монолит, в таком жильё рубить — одно удовольствие, режь его, как хочешь — не просядет, не растрескается. И да, энергии много. — Она махнула рукой на восток. — Прямо хоть мастерскую ставь. Я уже и сама отдохнула, и мотор сейчас за полчаса зарядим.

Кэт, видимо заскучав во время нашего разговора, вернулась к северному краю площадки и теперь медленно танцевала, не обращая на нас внимания. Танец её выглядел завораживающе: медленные шаги с поворотами, демонстрирующие поразительнейшую гибкость наклоны и плавные движения рук... Я представил всё то же самое, но без одежды... И немедленно постарался забыть — слишком уж уверенно порхал в её пальцах маленький кинжал, как будто что-то срезающий с кого-то невидимого.

На мой оклик Кэт среагировала не сразу, сначала довела до конца очередной фрагмент танца, срезав и отбросив в сторону ещё один лоскут одежды — и я его даже почти увидел — с невидимой фигуры в центре.

— Хорошее место силы. Очень спокойное. — Задумчиво произнесла она в ответ на мой незаданный вопрос. — Необычно.

Я покосился на запад, на разрушенный край скалы, обрывающийся куда-то вниз в каких-то десяти метрах от выложенного плитами участка. Следуя очевидной логике, там должно быть место силы воды — и тоже хорошее, я уверен, вот только проверять что-то не хотелось. Да и нет с нами никого из водного народа нерис, или найрисси, или нарисси... К счастью или к сожалению — уж не знаю, но нет.

— Если все отдохнули, давайте заряжаться и взлетать. Не думаю, что нам есть смысл сидеть здесь ещё... — Я тяжело вздохнул и снова оглядел плиты. Видимо, эта загадка так и останется неразгаданной — вряд ли у меня будет ещё одна возможность попасть сюда в обозримом будущем.

Глава 19, в которой путешественников ждут приятные сюрпризы.

Очередную площадку мы нашли всего лишь через двадцать пять минут лёта, но решили не жадничать, тем более что приземлились мы опять на берегу реки, где была вода и ещё оставалось прилично времени на вечернюю рыбалку. Мне в голову закралось страшное подозрение, что это та же самая река, на берегу которой мы уже приземлялись раньше, может быть, даже та же самая, что протекала возле домика Виль, и мы могли бы совершенно спокойно и без всякого риска неспешно отправиться по воде. Потом я вспомнил водопадик, над которым мы пролетели в самом начале, и "без риска" пришлось вычеркнуть. Затем я вспомнил отношение другр и араманди к воде, и "спокойно" отправилось вслед за "без риска". Оставшееся "неспешно" на бонус не тянуло даже с учётом увеличенной грузоподъёмности потенциального плавсредства, и я решительно выбросил лишние мысли из головы.

Рыбалка оказалась на диво успешной, как и охота, так что пришлось потратить дополнительные силы на заготовку припасов впрок. Палатку ставили уже в темноте, уставшие и обожравшиеся, протопив импровизированную земляную печку, заложив рыбу и мясо печься до самого утра, и съев всё, что показалось неподходящим для заготовки.

С самого начала похода как-то так само собой сложилось, что Виль спала у левой от входа стенки палатки, Куросакура — у правой, я — возле Виль, а Кэт — между мной и Ку-тян. Моя единственная попытка изменить этот строй провалилась с треском, отвергнутая всеми тремя дамами: араманди в принципе не могла замёрзнуть в здешнем климате и в центре ей, видите ли, будет жарко, а Виль категорически отказалась спать рядом с Кэт... и вообще рядом с кем бы то ни было, кроме мужа. Обычно спали мы крепко, но обильная еда сыграла со мной дурную шутку, пришлось сходить "подышать свежим воздухом и посмотреть на Луну". Вернувшись, я застал уже неоднократно виденную картину: Кэт, как плющ вокруг ветки, обвилась вокруг Виль, которая, хоть и крепко спала, явно такое положение дел одобряла, не то что днём. Тяжело вздохнув — не хватало только ещё одной вспышки эмоций с утра — я стал медленно просачиваться на своё место, и замер: разработанные колодой пальцы почувствовали очень-очень слабый ток магии между двух спящих молодых женщин.

Первым моим порывом было немедленно всех разбудить и выяснить, что происходит и кто виноват — и я уже даже присмотрел кандидатуру на эту роль — но потом понял, что это именно ровное течение магии, лишённое обязательных для заклятия структуры и дозированности. Мои собственные способности к магии по-прежнему ограничивались переводом, ни руны другр, ни вязь алефси, ни жесты араманди в моём исполнении не давали никакого эффекта, но чужую магию я чувствовал хорошо. Тщательно ощупав токи, я убедился, что это не просто течение, а взаимный обмен энергией между представителями противоположных стихий. Что любопытно, левой рукой эти токи почти не ощущались, а вот правой удалось разобраться во всех деталях, хотя днём, во время наших сильно сократившихся совместных занятий, мне было всё равно, какой рукой "ловить" магию. На всякий случай я тщательно проверил и Куросакуру, но рядом с ней ничего не обнаружил.

Когда я, закончив с неожиданным обследованием, всё-таки влез между женой и подчинённой, потоки магии ослабли до почти полной неощутимости, а они обе явно недовольно что-то пробурчали сквозь сон. Общеизвестный для местных факт: ведущая рука лучше справляется со сложными заклинаниями, а ведомая — с мощными и с простой передачей энергии. Кэт, как и я, была ярко выраженной правшой, Куросакура — переученной левшой, что для араманди не редкость, а вот Виль, как и все другр за редчайшим исключением, обеими руками владела одинаково хорошо, видимо, благодаря координации и "плану на секунду". Немного поэкспериментировав, я просто сцепил руки обеих в кольцо, залез внутрь и быстро вырубился под довольное посапывание двух женщин. Этой ночью Кэт больше не пыталась обвиться вокруг Виль.

* * *

Утром, сразу после завтрака, я пристал ко всем троим с почти одинаковыми расспросами: как они себя чувствуют, не заметили ли чего-нибудь странного или нового, нет ли каких перемен в настроении или ещё чего. Моё подчёркнутое внимание заставило их серьёзно подумать над ответом.

— Как и обещало видение, я стала сильнее! — С несколько даже пугающим торжеством в голосе первой ответила Кэтлин. — Магическое наследие(*) слабо во мне, и ещё семь дней назад я уступала любому алефси из гильдий заклинателей. Сейчас же лишь старшие из них смогут противостоять мне на равных, а скоро не смогут и магистры!

* — По-английски — bloodline of magic, что точнее перевести как "(генетическая) линия наследования магических способностей", но это слишком коряво.

Её неприкрытые негативные эмоции — злорадство, ненависть и жажда мести, ощутимые почти физически — заставили меня ещё раз задуматься над целесообразностью принятия её в команду, но пока без неё обойтись было крайне затруднительно. Следующей отозвалась Куросакура, мотнув головой и кратко уточнив "в норме, без изменений".

Вильгельмина думала над ответом гораздо дольше других, по-моему, даже провела быстрое сканирование собственного организма, и ответила очень неуверенно:

— Здоровье в норме, но, кажется, мой магический резерв несколько подрос. Чтобы сказать однозначно — надо замерять...

— Это долго? — Уточнил я, и когда она задумчиво помотала головой, продолжил: — здесь хорошее место, можно задержаться, сколько нужно, заодно сделаем припасы — раз Кэт стала сильнее, значит, сможем больше увезти.

Глава 20, в которой герой поясняет очевидное на наглядном примере.

Пока Виль чертила прямо на земле какие-то совершенно непонятные мне круги и символы, я повернулся к Кэт.

— Ты сказала, что магическое наследие у тебя слабое. А что сильное?

— Камуфляж и отвод глаз.

— А остальные как? — Спросил я уверенным тоном. Не думаю, что она станет прямо врать — видение не велело — но и доверять ей я не собирался.

— Управление растениями и иллюзии — средне, магическое наблюдение(*) и предвидение — слабо.

* — Английский глагол to scry обозначает "смотреть в/через магический кристалл/шар". Отдельный глагол только для этого!

— И, тем не менее, ты веришь своему предвидению и смогла меня найти? — Поднял бровь я. Что-то у меня не сходится "слабое предвидение" и такой результат.

— Я плохо могу управлять своими видениями, и стать шаманом в обозримом будущем мне не удастся. Но это не значит, что мои видения чем-то хуже любых других — наоборот, видения, которые пришли сами, гораздо чётче и точнее призванных специально. В конце концов, я же здесь! — С явной гордостью призналась она.

— Но из своего видения ты не узнала ни о моей жене, ни о Куросакуре... Интересно, о чём ещё ты не знаешь? И могло ли быть так, что твоё видение вызвано кем-то нарочно? Или вообще ложное?

— Ни один алефси не может создать такую иллюзию! И кому нужно вызывать столь сильное видение у другого алефси? — Голосом подчеркнула своё мнение Кэт.

— Тому, кто заранее знает, что покажет это видение. Тому, кто достаточно опытен и умён, чтобы предсказать последствия этого видения. Тому, кому мешала твоя гильдия... или те гильдии, которые стали слабее после уничтожения твоей — бывшие союзники или те, кого обвинят в происшедшем и подвинут с тёплых мест. Странно, что ты сама об этом не подумала. — У меня в голове начал складываться некоторый образ общества алефси, весьма похожий на описания жизни эльфов, попадавшиеся в родном мире — но только тёмных, хотя внешность Кэтлин... м-да.

Тем временем Виль как раз закончила свои замеры и смотрела на меня с некоторой растерянностью.

— Резерв стал больше почти вдвое, а мощность выросла на сорок процентов. Но откуда ты об этом узнал?

— Догадался! — Подмигнул я жене. И уже серьёзно спросил: — У тебя какой рукой обмен лучше идёт?

— Обеими, это для лекаря необходимо. — Так же серьёзно ответила Виль.

— Ага, тогда протяни одну руку. И ты, Кэт, тоже протяни руку — правую — ей навстречу. — С некоторым недоумением покосившись на меня, обе сделали как сказано. — А теперь ближе, ближе... Ничего не чувствуете?

По мере осторожного сближения непонимание на их лицах сменилось сначала скепсисом, а потом искренним удивлением.

— Вот-вот, и так каждую ночь! А может, и вообще с тех самых пор, как я принял клятву Кэтлин. Этой ночью обнаружил — буквально нащупал, когда спать ложился. Между вами идёт обмен энергией, который, как я понимаю, усиливает ваши магические способности. Не знаю, насколько велико моё участие в процессе... — Я медленно поднёс правую руку к почти сомкнувшимся рукам женщин, ощупывая текущую между ними энергию. — но, видимо, какое-то есть. Мне ещё в самую первую ночь показалось странным, что вы так быстро... нашли общий язык, скажем так, а теперь стало понятно. Немного.

Пока я излагал свои мысли, картина потока самую малость изменилась, и только глянув на насупленное лицо Кэт, я сообразил, в чём дело, и ехидно ухмыльнулся.

— Нет, Кэт, это работает наоборот: надо давать, а не брать. — И, посмотрев на её лицо, поспешно уточнил: — Осторожно!

Поздно. Всё же жадность алефси до личного могущества — это нечто! Поняв, что надо делать, она толкнула в сторону Виль едва ли не половину резерва. Виль не успела даже сообразить, как энергия выплеснулась из слишком тесного для такого объёма канала, и, как волна, ударившая в стену, отхлынула назад, далеко отбросив слишком лёгкую, как тот ёжик, Кэт.

— А-а-ы? — Невнятно спросила Кэт, сидя земле и хлопая глазами.

— Ы-вот! — В тон ответил я. — Не надо было торопиться! "Давать" — это не "нате, ужритесь", это бережно и аккуратно, в гармонии с партнёром, а не каждый сам за себя. Боюсь, для тебя это будет непросто!

На самом деле, не так уж и сложно — пока она об этом не думала, у неё вполне себе получалось, но подсказывать я не стал: пусть помучается, ей полезно от избытка самоуверенности.

Часть 3. Все флаги в гости будут к нам.

Глава 21, в которой герои отказываются от транспортного средства в пользу собственных ног.

Третий день нашего путешествия прошёл куда спокойнее предыдущих. Виль, осознав свои возросшие способности, обеспечила нам два почти часовых перелёта, а Кэт разгрузила "Стрекозу" настолько, что мы уверенно держали скорость под полтораста километров в час — несмотря на заметный вес дополнительных припасов — и пролетели едва ли не больше, чем за оба предыдущих дня вместе взятых. Четвёртый день стал для "Стрекозы" последним: первый перелёт получился всего около сорока минут, а после обеда и отдыха мотор просто не завёлся. Десять минут бесплодных попыток его раскрутить "с помощью лома и какой-то матери" вполне предсказуемо завершились неприятным хрустом внутри агрегата и погнутым пропеллером.

Сказать, что я был расстроен — это сильно преуменьшить. С другой стороны, "Стрекоза" послужила нам выше всяких похвал, вдвое перевыполнив мой прогноз про "три перелёта максимум". По нашим оценкам, от домика Виль нас отделяло около полутысячи километров, и можно было не бояться никакой погони, в которую я, честно говоря, не очень-то и верил. До побережья моря, куда я всё ещё очень хотел добраться, оставалось примерно столько же, и лес уже заметно отличался от того, к которому я успел привыкнуть за этот год — более зелёный и живой, почти тропический, каким я его представлял по рекламным плакатам турагентств.

Увидев моё искреннее расстройство, женщины сначала опешили, а потом явно собрались меня утешать, но я только отмахнулся.

— Не обращайте внимания, я просто с детства мечтал полетать, а получилось только теперь, да и то недолго и слишком целенаправленно. Но это ерунда, было бы куда хуже, если бы мотор отказал в воздухе. Так что она у нас умница, даже сломалась вовремя! — И я ласково похлопал "Стрекозу" по крылу. — Теперь мы её разберём, сделаем тачку и дальше пойдём пешком. Я хочу выйти к побережью — море я тоже люблю, да и климат там должен быть лучше, чем прямо в лесу. Тропические леса — штука специфическая и опасная, а я про них мало что знаю. Кэт, ты как насчёт тропического леса?

— Море — это правильно. — Голос Кэт был ровным и уверенным. — Лес — это хорошо, но это не тот место, которое мы ищем. Нужно идти дальше.

Виль только передёрнула плечами: она абсолютно не понимала, как может нравиться такое количество воды сразу — за время нашего путешествия я уже успел все уши ей прожужжать, как на море хорошо и здорово... Только не для другр, да... Думаю, Ку-тян её горячо поддержит, хотя пока молчит, явно думая о чём-то своём.

На разбор "Стрекозы" ушло неожиданно много времени — Кэт категорически настояла не выкидывать лишние детали и вообще не делать с аппаратом ничего необратимого. Сколько в этом было предвидения, а сколько — банального желания сохранить хотя бы призрачный шанс полетать ещё — я разбираться не стал, мне и самому было жалко ломать птичку. Тем более, что если снять телегу и сделать нормальную подвесную, можно будет летать и без мотора, в одиночном варианте, хотя для меня, например, крыло будет порядком велико и управиться с ним смогу только в спокойную погоду... Ладно, если доживём — разберёмся, сейчас о другом думать надо.

Снять и свернуть крыло по уже проверенной схеме оказалось мало: почти восьмиметровой длины тюк в лесу был практически нетранспортабелен, но цельная труба консоли просто не разбиралась... По крайней мере, так думал я. Виль же просто закатала купол, как рукав, и обе балки вдруг разделились пополам идеально ровным разрезом — хоть смотрись, как в зеркало.

— А потом сварим их обратно и уберём дефекты, это несложно. — Пояснила она в ответ на мой очень удивлённый взгляд. — Что? Все другр умеют работать с металлом, просто надо много сил, поэтому обычно используют или накопители, или нормальную кузницу.

— А ты теперь и без накопителя можешь справиться...

— С трудом. Соединить с трудом, а вот разделить — легко. Но если я стану сильнее ещё хотя бы вдвое — то и соединить смогу без проблем.

Кэт на наш разговор не обратила особого внимания, опять приняв тот бесстрастный и отрешённый вид, какой у неё бывал во время видений. Мы же методично разобрали телегу практически до состояния "болты и трубы", а потом из этого конструктора собрали что-то вроде узкой, меньше метра шириной, двуколки с одноколёсным прицепом — пригодился карданный подвес крыла. Я подумал, что такая "змея" легче пройдёт по лесу, а кардан не даст прицепу опрокинуться.

Все оставшиеся детали и припасы переложили внутрь, почти вдвое укоротившийся тюк с крылом — на прицеп, и решительно потопали дальше на запад.

Катить нашу импровизированную повозку оказалось занятием нудным, утомительным и требующим внимания: многочисленные кочки и корни, вступив в сговор с не дающими двигаться хоть сколько-то прямолинейно деревьями, так и норовили опрокинуть наш вынужденно высокий и потому неустойчивый транспорт, весящий к тому же далеко за два центнера — почти центнер самой "Стрекозы" и полтора центнера припасов и имущества, которое не разобрали по рюкзакам. Я был уверен, что "всё своё ношу с собой" — это только мой хомяк, но и Кэт, и Куросакура, и даже Виль нашли немало вещей, которые "удобнее иметь всегда под рукой". Кто бы спорил — роль тягловой силы досталась мне и Виль, как самому бесполезному и самой сильной соответственно.

* * *

Вообще, несмотря на жуткую физкультурную запущенность, я и до попадания был неплохим ходоком — маленький приз за большой вес — теперь же, после года довольно активной жизни без всяких лифтов, зато с многочисленными лестницами и регулярными серьёзными тренировками, я вполне уверенно тянул свою половину оба дневных перехода, а после них активно помогал ставить лагерь, пока шедшие до того налегке Кэт и Ку-тян бегали (реально бегом, блин!) на охоту.

Несмотря на все старания, в первый день мы прошли не больше двадцати километров, а с поправкой на постоянные обходы, думаю, по прямой набралось бы едва десять. Но постепенно мы освоились с неуклюжей тележкой, привыкли высматривать более-менее ровный путь на пару десятков шагов вперёд, и каждый день приближал нас к цели на добрых двадцать — двадцать пять вёрст.

Наша диета претерпела разительные изменения по сравнению с жизнью в лесном домике: всякие корнеплоды, овощи, каши, крупы и прочие фрукты исчезли из рациона почти полностью, даже в роли приправ использовались дикорастущие травы, сорванные на ходу — их место уверенно заняли мясо, птица и, по утрам, если рядом была речка и мой "телевизор" не оказывался пустым — рыба. Кэтлин с Куросакурой этой перемене откровенно и не скрываясь радовались, я, по вполне понятным причинам, к ним присоединился, но ведь и Виль тоже с удовольствием перешла на мясо. На мой вопрос она объяснила, что долго питаться одним мясом, конечно, вредно, но всё равно вкусно, просто растительную пищу в нужных клану количествах производить проще, чем животную, особенно при наличии грибных ферм, эффективно перерабатывающих "лишнюю" биомассу в необходимые белки.

С охотой и рыбалкой нам чаще везло, чем нет, так что иногда мы даже пополняли несомый с собой "совсем резервный" запас, а в особо "урожайных" местах ставили лагерь на два дня. В первую же такую стоянку Виль беспощадно выгнала Кэтлин и Куросакуру строить шалаш. Видимо, влияние Кэт и в этом пошло на пользу Виль, во всяком случае, она не боялась, не зажималась, и ей не было больно — даже наоборот! Я, конечно, далеко не Казанова, но настолько в женщинах разобраться успел.

Глава 22, полная сюрпризов, открытий и превозмогания.

Всё шло слишком гладко — мелкие неприятности, вроде опрокинувшейся или застрявшей тачки не в счёт — и я постоянно ждал подвоха, следуя завету капитана Зелёного. Однако день сменялся ночью, ночь — снова днём, а проблем всё не было. Я с подозрением косился на Кэт, но, вопреки моим опасениям, с каждым днём так и сквозившие во всех её словах и движениях иезуитская изворотливость и своекорыстие отходили на второй план, сменяясь пусть и по-прежнему эгоцентричной, но открытой, можно сказать "честной", прямолинейностью.

И всё-таки я дождался своего сюрприза, правда, как и положено сюрпризу, с другой стороны. На пятнадцатый день нашего путешествия, спустя двенадцать дней после того, как "Стрекоза" отказалась взлетать, вечером ко мне подошла необычно серьёзная Куросакура.

— Учитель, прими меня в свою гвардию. — На самом деле, слово было немного другое, что-то вроде "малая дружина" — личный отряд вождя племени, редко более десятка бойцов, но зато самых-самых и абсолютно преданных командиру.

— Но... Разве ты не собираешься вернуться к своему народу, когда закончишь обучение? Если, конечно, мне ещё осталось чему тебя учить. — Невесело хмыкнул я.

— Потом, когда состарюсь — может быть, и вернусь. Возьму пару деток потолковее, и тоже их чему-нибудь научу. А до тех пор — нет, не собираюсь. — Ответ Куросакуры был быстрым и уверенным, она явно успела обдумать этот вопрос со многих сторон. — А учиться всегда есть чему. Ничему не учатся только дураки и покойники... Впрочем, обычно первые очень быстро становятся вторыми. — Я в ответ только хмыкнул, а Куросакура опустилась на одно колено и твёрдо произнесла: — Я клянусь в верности вашему учению!

— Хорошо! — Произнёс я, ощутив, как меня окутала волна тепла, уже привычно покалывающая магией, и на правой руке зашевелилась Печать Разума. Буквально тут же к нам прибежали Виль — очень-очень решительная — и Кэт — несколько удивлённая.

— Совершенно не о чем беспокоиться! — Немедленно заверил их я. — Куросакура просто решила вступить в мою личную гвардию, чтобы продолжить обучение уже в этом качестве. Ничего более! — Виль заметно расслабилась, а Кэт удовлетворённо кивнула.

— И второй вопрос, командир. — Снова заговорила Куросакура. — Разреши мне взять Кэтлин в жёны.

Я поперхнулся. Остальные, по-моему, тоже.

— А-а-а... Ы? — Я попытался компенсировать некоторую нечёткость формулировок жестами, но, по-моему, получилось не лучше. Но меня все поняли правильно.

— Мы... Очень много времени провели вместе... когда охотились... и когда спали в шалаше рядом... Это... Часто вызывает изменение... — Куросакуре явно с трудом давались даже настолько обтекаемые формулировки, но я всё равно понял.

— То есть, ты теперь не Ку-тян, а Куро-кун(*)? — В лоб спросил я, пребывая уже где-то за гранью не только простого удивления, но и полного офигения, не сказать ещё хуже. Но, похоже, слова оказались как нельзя более удачными, ибо Куросакура просветлела... просветлел, блин! — теперь заново привыкать! — и решительно закивал головой.

* — Вообще-то, "куро" по-японски значит "чёрный", и имя правильно сократить до "Ку-кун" (как было с "Ку-тян"), но по-русски это звучит как-то не очень.

— Да, командир, именно так! — С явным облегчением, что всё сформулировал "старший по званию", да ещё и во вполне приличных выражениях. — Куро-кун!

Небольшой паузы мне хватило, чтобы собрать в кучку разбежавшиеся было мысли.

— Ладно, понятно. Возвращаясь к вопросу женитьбы. Вы оба, хоть и служите теперь мне — свободные люди, я вам командир и начальник, тебе поменьше, Кэт — побольше, но не более того, и в вашу личную жизнь лезть не намерен — у меня своя жена есть. — Я демонстративно обнял Виль за талию, в ответ она прижалась ко мне. — Так что договаривайтесь сами, я заранее одобряю любое ваше решение. Кэтлин?

— Как скажет мастер, мне всё равно. — Голос Кэт остался спокойным и равнодушным... Вообще, последнее время она всё меньше напоминала себя прежнюю, какой она была в первый день нашего знакомства — хитрой, изворотливой и целеустремлённой, вместо этого став бесстрастной до равнодушия и какой-то безынициативной, пока не поступало конкретное указание что-то сделать...

— Кэт, но ведь это же твоя личная жизнь, неужели тебе действительно всё равно? — Удивлённо переспросил я, но ответила мне... ответил, блин! Куросакура.

— Печать Разума. Когда она давала тебе клятву верности — она перестаралась, и вот результат: печать почти полностью подавила её собственную волю. А скоро подавит совсем. А в обмен она получила то, чего желала больше всего — личное могущество... распорядиться которым самостоятельно теперь не сможет.

— Это из-за того, что... я так поздно согласилась? — Как-то неуверенно и виновато спросила Виль.

— И что, с этим ничего нельзя сделать? — Практически одновременно с Виль спросил я.

— Нет. Что-то подобное произошло бы в любом случае. — По-прежнему равнодушно ответила Кэт. — Печать служения всегда берёт свою цену, но редко кто способен угадать её заранее. Но печать можно изменить: если мастер изменит печать — изменится и договор... И тоже непредсказуемо.

— Как можно изменить печать? — Спросил я, по истории Кэт уже догадываясь об ответе... и он мне заранее не нравился.

— Огнём. Самый простой и самый надёжный способ. — Кэт пожала плечами с видом "искренне ваш, К.О." — всё-таки, какие-то эмоции у неё ещё остались. По моему тяжёлому вздоху Виль догадалась, что я собрался сделать и уже приготовилась возмущаться, но я только погладил её по руке.

— А куда деваться, Виль? Неси анестетик и что там у нас есть от ожогов. Ку... росаскура, ты поможешь? — Повернулся я к новоиспечённому жениху. Тот в ответ только решительно кивнул.

Через пару минут мы уже внимательно рассматривали трёхцветную — теперь — печать на моей правой руке, едва проглядывающую сквозь толстый слой обезболивающей мази, щедро наложенной женой. По сравнению с прошлым изменением печать увеличилась незначительно, и теперь напоминала квадрат со слегка срезанными углами... Кроме одного, срезанного гораздо сильнее остальных трёх — как раз напротив красного. Красный угол расположился, ожидаемо, между чёрным и зелёным, больше всего напоминая красного осьминога, прижавшегося головой к центральному чёрно-зелёному ядру и запустившего туда несколько щупальцев, остальные сложным открытым узором плотно уложив в своём углу. "Только синего не хватает" — хмыкнул я про себя и вернулся к предстоящему делу.

— Смотри, Куро-кун: вот эти две петли — самые большие и толстые. Если их аккуратно разрезать вот так и вот так — получится четыре почти разомкнутых хвоста. Ещё бы хорошо вот эту петлю, она тоже толстая, но внутри другой и в стороне от этих двух, а мне что-то не очень хочется усложнять... — Я опять тяжело вздохнул. Ну вот не люблю я всяческий героизм, а куда деваться? Воистину, "если не я — то кто?", да и Кэт, при всех своих недостатках, нам всё же скорее помогла, чем нет... А долг — он платежом красен, да... — Ну что, сможешь, или есть идеи получше? Тогда приступай! Джинн — это хорошо, но живой человек — лучше! — И я покрепче ухватил правую руку левой.

Куросакура аккуратно зажёг небольшой красный огонёк на кончике когтя и медленно сжал его до ярко-белой точки не больше толщины волоса, а потом очень осторожно опустил к началу намеченной линии.

Собственно, ожидаемой боли я почти и не почувствовал — лекарства другр действовали на меня хорошо, и были весьма эффективными... да и с дозировкой Виль не пожадничала. Что я почувствовал — это рывки и пульсацию магии, которая, оказывается, успела во мне укорениться, а теперь мучительно корчилась в безжалостном огне... Впрочем, судя по тому, как Кэт вцепилась в свою руку — ей досталось как бы не больше моего, да и Виль свою ладонь тоже поглаживала не просто так. Судя по стиснутым челюстям и злому прищуру — досталось и Куросакуре, но он решительно вёл линию дальше, не останавливаясь и не отвлекаясь, формируя на моей коже аккуратный шрам ожога, буквально в миллиметр-полтора шириной.

— Всё! — Выдохнул он, закончив линию.

— Не всё. Теперь вторая линия. Соберись, я знаю, что ты сможешь, а ты знаешь, ради чего это делаешь. Начатое дело наполовину испорчено — так что вперёд! Проверим наше кондзё(*)!

* — Дословный смысл — воля, характер. Обычно используется в контексте "а вот давайте мы превозмогём себя и ещё раз сделаем то, на что и так не осталось никаких сил", например, отожмёмся в сто первый раз, хотя силы кончились ещё на пятидесятом. В общем, развод "на слабо".

Вторая линия пошла гораздо легче первой — магия, взбудораженная вмешательством, "расплескалась", если так можно выразиться, далеко за пределы области воздействия, тем самым заметно снизив интенсивность неприятных ощущений... от магии — боль именно от огня чувствовалась теперь сильнее, но всё равно терпимо.

Закончив вторую линию, Куросакура буквально отвалился вбок и решительно воткнул всю правую руку по локоть во влажную землю. Кэт с интересом и удивлением разглядывала собственную печать, медленно менявшуюся под стать моей копии. Выражение на её лице становилось всё более живым и... коварным, наверное, трудно подобрать верные слова... На краткий миг я даже пожалел, что не согласился остановиться на одной линии... и что вообще ввязался в эту авантюру: так бы велел Кэт выйти за Куросакуру и стать хорошей женой — и все были бы довольны... Тем временем, тихо шипя сквозь зубы что-то нелицеприятное в адрес всех алефси вообще и одной конкретной "тощей сволочи" в частности, Виль обрабатывала мой ожог заживляющей мазью и накладывала какие-то листья и бинты. Почти сразу же руку стало дёргать, как иногда бывает, когда глубокий порез наконец-то начинает нормально заживать, а я расслабленно откинулся на ствол дерева, под которым мы сидели.

— Спасибо, мастер! Ты дал мне новую душу! — Кэт, поразительно напомнив мне нашу самую первую встречу, встала на одно колено, протянув ко мне левую руку, на которой, поверх сплошного ожога, проступил небольшой узор из тонких белых линий, едва заметных на фоне белых же шрамов. Узкая полоса в мелкую сеточку, пересекающая круг с мелкозубчатым краем. Клавиатура поверх шестерёнки. "И что это сейчас было?" — подумал я, глядя на такую же, только гораздо более заметную печать на собственной левой руке... И на руке Виль, как раз завязавшей последний бинт.

Глава 23 — и снова взгляд со стороны.

— Итак, что мы имеем в сухом остатке? — Голос Главы Архивов был скрипуч сверх обыкновения.

— Если совсем кратко — много вопросов и почти никаких ответов. — После небольшой паузы задумчиво резюмировал Глава Безопасности. — А если подробнее... Излагаю по порядку. Декаду назад мы рассмотрели действия Николая Петрова и его жены во время нападения ледяных тварей, сочли их оправданными и уместными, и постановили дать ему статус специалиста, а Вильгельмине — полную амнистию. А теперь — новости. Курьер, с которым отправили официальное письмо, обнаружил, что дом уже некоторое время заперт и законсервирован, и вызвал моих дознавателей. Они уточнили срок — от четырёх до шести суток — и обнаружили в доме записку Вильгельмины, в которой приводятся занятные факты о жизни араманди, предлагается "пригласить в гости на зиму нескольких старых магов" для защиты от ледяных тварей и невнятно упоминаются "обстоятельства чрезвычайной силы, требующие немедленно отправляться на запад"...

— А что за интересные факты? — Перебил коллегу Глава Архивов.

— Вот полный текст записки, специально сделал копии. Оригинал передам в Архив, когда с ним закончат работать специалисты. — Вольфганг Герхард протянул коллегам два листа бумаги. — Вкратце — все араманди владеют магией огня, чем сильнее маг — тем хуже контроль, меньше продолжительность жизни и ниже статус. Зимой в пустыне мало еды, и от самых сильных магов избавляются в первую очередь, хотя в остальное время именно они составляют главную ударную силу племени — я полагаю, Вильгельмине не рассказали некоторые существенные подробности. Не знаю, что заставило их так спешить, но они улетели на мотодельтаплане, который в принципе не способен взять достаточное количество припасов. Судя по следам взлёта, аппарат был перегружен почти на центнер — немного больше, чем когда они вылетали отсюда. К сожалению, мы не знаем, чего и сколько было запасено в доме, и потому не можем составить полный список того, что они взяли с собой. Они точно забрали часть полученных перед отбытием инструментов, но не все. Дознаватели всё ещё работают, но не думаю, что они смогут много добавить к уже найденному — взаимное наложение следов разных стихий сильно затрудняет магическое сканирование, особенно следы Николая.

— А что не так со следами этого одарённого юноши? — Глава Архивов снова перебил коллегу, краем глаза продолжая изучать текст записки.

— Если кратко — его след сильно размывает другие, весьма долго держится, но становится неразборчивым необычайно быстро. Я выделил людей на изучение этого феномена, но доложить им пока нечего.

— Вот как... Да, продолжайте, пожалуйста, я вас перебил... — Интонации самого старого из советников, казалось, были холоднее, чем напавшие зимой твари.

— Эм. Собственно, это всё. — Глава Безопасности прочистил внезапно пересохшее горло. — Последовать за ними мы не можем — даже лучшим нашим пилотам до Николая ещё очень далеко, да и времени прошло слишком много. Магический поиск внятных результатов тоже не дал: общее направление на запад, дистанция примерно пятьсот километров, с большим разбросом по обоим параметрам, и за последние дни положение почти не изменилось. Как я уже сказал, присутствие Николая размывает магический след. Это не считая того, что на воздухе следов вообще не остаётся.

— Что вы собираетесь делать? И какие вам нужны ресурсы? — Глава Порядка, как всегда, больше интересовался прикладными вопросами, нежели абстрактными рассуждениями.

— Делать? Всё необходимое уже делается, а так я предлагаю последовать совету Вильгельмины. Пригласить на зиму нескольких старых магов араманди — скажем, человек десять, смотря как к этому отнесётся посол. С точки зрения отражения атаки лучше бы больше, припасов у нас много, и жилья свободного тоже... К сожалению... — Советники тяжело вздохнули. Нападение ледяных тварей очень сильно ослабило клан, и хотя о слиянии, вопреки упорным слухам, речи не шло, ещё одно такое нападение клан мог и не пережить — даже с посторонней помощью. Предложенное Николаем многожёнство, официально озвученное Советом и принятое кланом куда теплее, чем можно было ожидать, должно улучшить ситуацию лишь в перспективе, а результат нужен уже сейчас. Впрочем, в сочетании с другим полезным знанием, с подачи Вильгельмины немедленно разошедшимся среди женской части клана и теперь медленно впитывавшимся в головы мужчин, повод для некоторого оптимизма был: одной из причин, побудивших Главу Порядка поддержать поощрение четы Петровых-Эдельштайнбергшлосс, стала неожиданно ранняя беременность его супруги.

Глава 24 — новый дом и другие новости.

До самого моря мы всё-таки не дошли. На двадцать второй день пешего похода мы вышли из леса к очень мелкому и очень солёному озеру необычного красновато-жёлтого оттенка, в которое впадала извилистая, но довольно полноводная река, регулярно попадавшаяся нам по пути и снабжавшая рыбой и свежей водой. Озеро тянулось на юго-запад до самого горизонта, а на севере в паре километров от дельты зеленела гряда пологих холмов. К югу от озера земля была почти безжизненной, и Куросакура сказал, что, скорее всего, это и есть северо-западный угол её родной пустыни.

Дойти до холмов, а потом и перебраться через них удалось сравнительно легко: солёный песок был ровным, и хотя колёса нашего транспорта в нём немного вязли, двигаться было всё равно проще, чем по лесу. Самым сложным местом стала переправа через бесчисленные рукава и протоки, на которые рассыпалась река прежде, чем стать озером, но глубина нигде не превысила и полуметра, так что даже Куросакура прошёл не слишком-то ругаясь.

За холмами, являвшимися природной границей между двумя мирами, расстилалась зелёная, особенно по контрасту с противоположной стороной, степь, где за следующей грядой холмов проглядывала серебряная нитка ещё одной реки, беспрепятственно текущей на запад, сколько хватало глаз.

С вершины самого высокого холма, обдуваемые сильным и ровным ветром, мы оглядывали окрестности, как первые европейцы, сошедшие на берег только что открытой Америки. Спускавшийся с гор и вытянувшийся широким языком вдоль двух рек лес на востоке. Бескрайняя степь на севере. Гряда холмов, уходящая на запад до самого моря, едва-едва, но всё же виднеющегося на горизонте и удивительно синего. Болезненно-рыжее озеро, широко раскинувшееся на юго-запад и слегка загибающееся к югу, параллельно берегу моря. Жёлтая пустыня, начинающаяся от озера и уходящая на юг и юго-восток — даже на вид жаркая и сухая.

Странное это было место, странное, но какое-то своё, как будто мы жили здесь всю жизнь, но забыли, а теперь вернулись и вспомнили. Даже не оглядываясь на остальных я точно знал, что они испытывают те же чувства, и что именно здесь мы и поселимся.

Ещё раз оглядев холм и окрестности мы, как будто заранее репетировали, разгрузили тачку и поставили палатку. Всё так же без слов понимая друг друга, мы разметили место под два будущих дома — на самой вершине для Кэт и Ку, и чуть в стороне, в седловине, на выходе более каменистого грунта — для нас с Виль. На южном склоне Кэт и Виль запланировали что-то вроде лесополосы для защиты от возможно неприятного ветра из пустыни, а на северном и в перспективе — дальше, до второй гряды — поля и огороды. Жену немного смущало, что здесь — не привычная ей долина в горах, но она была уверена, что всё получится: семена у неё самые лучшие, а климат здесь точно не хуже.

Наше молчаливое взаимопонимание продлилось лишь до вечера, но даже за эти несколько часов мы успели разбить и обустроить полноценный долговременный лагерь. Наутро Кэт с Куросакурой отправились разведывать окрестности — в основном на восток, ради охоты и строевого леса, а мы с Виль продолжили работу в лагере. Используя её бесценный опыт по обустройству лесного домика, мы смогли избежать многих ошибок и сберечь порядком времени и сил.

* * *

К концу третьего сезона мы достроили оба дома, разбили огород и поля под посадки, пересадили из леса несколько деревьев и кустарников, слегка украсив вид на мёртвое озеро, как и запланировали с самого начала, и вообще наладили быт.

Море, о котором я так долго мечтал, было километрах в пятнадцати вниз по реке — не настолько близко, чтобы "сбегать вечером окунуться", но и не настолько далеко, чтобы каждый поход превращался в самостоятельное приключение, тем более, гораздо более близкое озеро оказалось очень тёплым (ибо мелкое) и ужасно солёным — насколько, что держало на плаву даже Виль.

Охота, ожидаемо, довольно быстро стала не такой продуктивной, как во время путешествия, да и нормальный урожай будет не раньше, чем через год, даже с магической подпиткой, но рыбы в реке водилось с избытком, и мы не голодали, что было очень кстати, так как и Виль, и Кэт обнаружили, что беременны — причём практически одновременно, вскоре после нашего прибытия. Мою жену эта новость обрадовала, а вот для Кэт стала настоящим потрясением: не то чтобы старшие алефси не могли иметь детей — просто этого не случалось уже много веков.

Мы же с Куросакурой спешно усваивали всё, что нам рассказывала Виль о беременности и родах: никаких врачей и клиник поблизости не наблюдалось, а "живородящийся" ребёнок — это не яйцо, которое можно просто оставить на два сезона в инкубаторе, и потом растить хоть и очень мелкого, но вполне самостоятельного малыша, так что кроме нас справляться с этой задачей было некому.

Виль и Кэт хором убеждали меня, что всё будет хорошо, но я всё равно волновался. У Кэт это был уже шестой ребёнок и, по её словам, несмотря на столь хрупкое телосложение, проблем с родами у алефси не бывает в принципе, а беременность не настолько долгая, чтобы доставить неудобства даже на самых поздних сроках, всего три сезона — дескать, высшая раса совершенна во всём — опять к ней вернулось своеобычное высокомерие... впрочем, сдобренное изрядной признательностью за возвращённую свободу воли оно было вполне терпимо. У другр об осложнениях не слышали вовсе, хотя беременность и была куда длиннее (полных пять сезонов — пятьдесят недель, почти полный земной год!).

Тем не менее, мы с моим верным самураем за первые декады четвёртого сезона сильно сблизились на почве общего несколько нервного ожидания будущей радости, когда Кэт, в обычной для таких случаев бесстрастной манере, сделала очередное предсказание:

— К нам идут враги. Они придут с севера и будут здесь на рассвете в первый день нового года.

Глава 25, в которой ожидаемое противостояние превращается в неожиданную встречу.

Они пришли на рассвете — как и Кэт когда-то. Предупреждённые ею, мы ждали их на склоне — я впереди, Куросакура справа, а уже заметно пузатые Виль и Кэт — за нашими спинами.

— Kathleen Anna "the Traitor" O'Brien, the murderer! You will die today as we came for your life!(*) — Три алефси стояли метрах в сорока перед нами... точнее, молодая пара, она с мечом, он — с луком, и даже с такого расстояния выглядящий древним старик с длинным посохом — очевидно, маг. Пристально глядя на него, Кэт одними губами прошептала "Шаман", но мы услышали.

— Kathleen Anna "the Arrowhead" O'Brien is under my hand. I, the Dragon, demand thy leave, lest you want me to wage the war against you, your guilds, and your people.(**) — Пафос! Больше пафоса — у алефси к нему слабость. В тот момент я действительно был готов пойти на геноцид, и это почувствовали все — даже Кэт стало не по себе.

* — Кэтлин Анна "Предатель" О'Брайан, убийца! Сегодня ты умрёшь, ибо мы пришли за твоей жизнью! — английский пафосный.

** — Кэтлин Анна "наконечник стрелы" О'Брайан под моим покровительством. Я, Дракон, требую вашего ухода, иначе я развяжу войну против вас, ваших гильдий и вашего народа. — пафосный английский с архаизмами.

Они смотрели на нас и я чувствовал их страх: перед ними стояли четверо, но предвидение воспринимало лишь троих — я выпадал напрочь, и для них это было дико и странно, как реки, текущие вспять, как камни, падающие вверх... На некоторое время ситуация застыла в неподвижности, а затем у лучника не выдержали нервы: одним слитным плавным движением он выхватил стрелу и выстрелил в меня. Кэт уже давно была женой Куросакуры и носила его ребёнка, но воздух, подвижный и переменчивый, был по-прежнему со мной. Я шагнул вперёд и вниз по склону, вскинул левую руку и поймал стрелу пальцами. Виль, моя любимая надёжная Виль тоже со мной, щедро делясь несокрушимой мощью камня. С громким треском стрела сломалась в моём кулаке. Куросакура поклялся мне в верности и стал другом. Волна огненно-весёлой ярости омыла меня, и обломки стрелы пеплом осыпались на землю.

Я знал, что не смогу одолеть всех троих — не хватало воды, а без неё неуравновешенный огонь сожжёт меня раньше, чем я справлюсь с ними... но этого и не требовалось. Разворот, выпад копьём... сорок метров — слишком далеко для удара? Лучник тоже так думал и упал с пробитым горлом, не успев удивиться. Я перевёл копьё на мечницу, но следующим атаковал маг. Вал добела раскалённого пламени, едва не задев мечницу, расширяясь с каждым шагом покатился вверх по холму. Мах пяткой копья — и Кэт ставит защиту, самую простую, ученическую, но она выдерживает, расплёскивая пламя вверх и в стороны. Мах остриём — и с её руки срывается волшебная стрела — тоже всего лишь ученическая стрелка. И я вижу, как в ужасе расширяются глаза мага за миг до того, как все его защиты не выдерживают одна за другой, а его самого... точнее, огарки оторванных конечностей, отбрасывает далеко назад.

Снова навожу копьё на мечницу и повторяю:

— Lest you want me to wage the war against your guilds and your people...

— I, Mary Fiona O'Brien, knee before thee and obey to thy will.(*) — В голосе Мэри явственно слышались слёзы.

Не знаю, что это сейчас было, но сил у меня не осталось вообще никаких — даже стоять получалось с трудом и только опираясь на копьё.

— Rise, my daughter. You saw the power he gave me. So go and tell them all: the Dragon came in peace.(**) — Это Кэт продолжила диалог. Дочка? Интересный поворот! Теперь понятно, почему она замешкалась с атакой.

* — Я, Мэри Фиона О'Брайан, преклоняю пред тобой колено и повинуюсь твоей воле. — английский.

** — Встань, дочь. Ты видела мощь, что он дал мне. Так иди и скажи им всем: Дракон пришёл с миром. — английский.

Всё так же опираясь на копьё, я стоял и смотрел, пока крохотная фигурка не скрылась за следующей грядой холмов в паре километров к северу. Затем воздух, огонь и камень медленно покинули меня, и темнота забытья приняла в свои ласковые объятия.

Глава 26, в которой пока ничего неожиданного не происходит.

Пробуждение было ужасным — болело всё. Руки, ноги, спина, живот... даже глаза и уши — хотя, казалось бы, уши-то почему? Но вот болели. Впрочем, как только я попытался пошевелиться — рядом немедленно обнаружилась Виль, нарисовала на мне несколько рун очередным зельем — и боль стала стремительно уходить, осталась только невообразимая усталость, как будто я сначала целую смену вагоны грузил, а потом по-джедайски гидравлический пресс остановить пытался... в смысле — используя силу. Я уже собрался было порадоваться, что вообще жив, как вдруг меня пробила жуткая мысль: я-то ведь был всего лишь проводником!

— Виль, ты как? Как себя чувствуешь? — Говорить было трудно, скорее я это не то прохрипел, не то прошептал, но она меня поняла.

— Да нормально всё, нормально! И у меня, и у Кэт, и у Куросакуры тоже. Не переживай. Лучше поспи, до утра ещё пол-ночи осталось.

Идея мне понравилась...

— Стоп, как пол-ночи? — Впрочем, в окно уже радостно светил новый день, рядом — никого, и я, скрипя, как несмазанная телега, потащил себя умываться и вообще приходить в порядок. Усталость... ну, бывало и хуже. Боль... тоже терпимо. А значит что? Правильно — вперёд, на подвиги! Впрочем, успел я только кое-как встать с кровати и доковылять до двери, как в комнату ворвалась встревоженная жена.

— И куда ты пополз? Тебе спать надо! Отдыхать и лечиться!

— ... А что вчера было? — Не сразу собрал я мысли в кучку. Супруга ласково улыбнулась.

— Только не вчера, а третьего дня. А так всё замечательно — мы победили, и кэтина дочка ушла к своим. Думаю, в обозримом будущем проблем от алефси не будет. Звучит как глупая шутка: от алефси — и не будет проблем! Кэт их как следует напугала, её магия и вправду стала очень сильной... И это место — оно само нам помогает, как будто хочет, чтобы мы тут жили... И когда только пришли и начали всё строить, и когда пришли эти... Только тебе нельзя столько магии через себя пропускать, тем более — сразу разной!

— Воды не хватало, с ней было бы проще.

— Какой ещё воды? — Не поняла супруга.

— Ну... Вчера... в смысле, когда эти пришли, я очень чётко почувствовал: земля и воздух друг друга уравновешивают, а огонь уравновесить нечем. Если недолго — то не опасно... но только если недолго.

Некоторое время она смотрела на меня очень странно, а потом сообразила:

— А, нерис! Только их же уже много веков никто не видел...

— Ну да, они. — Согласился я. — А что не видели — значит, как-нибудь иначе выкрутимся.

* * *

Собственно строительные работы мы закончили уже некоторое время назад — Вильгельмина с лёгкостью придала нужную форму выкопанным валунам, из которых сложили первые этажи обоих зданий, а Кэтлин существенно облегчила (в прямом смысле слова) доставку из леса подходящих стволов, из которых сложили вторые этажи и хозяйственные постройки. Сложности возникли с внутренней отделкой помещений — ни кора, ни занозы ни у кого энтузиазма не вызывали, а подождать, как предложила Кэт, "лет десять-пятнадцать" пока вырастут привычные ей живые дома, мы не могли. Так что пришлось браться за импровизированные рубанки и вручную строгать доски для финишной отделки — занятие не особо утомительное, но однообразное, а учитывая потребные объёмы — так и вовсе удручающее.

Тем не менее, от так и не наступившей зимы (почти экватор же!) и осадков защита уже была, и по мере изготовления и применения материала появлялось всё больше жилого и уютного пространства. В первую очередь, понятное дело, мы оборудовали детские — к тому времени уже выяснилось, что и у Кэт, и у Виль будут мальчики, так что на очереди был выбор имён. Огород, видимо, воодушевлённый отсутствием снега, цвёл и плодоносил практически непрерывно и вперемешку — Виль поначалу пыталась с помощью Кэт этот процесс как-то контролировать, но потом махнула рукой и просто собирала "что поспело". Я старательно осваивал рыбную ловлю в полупромышленных масштабах — сетью из кое-как сооружённой по когда-то слышанным байкам долблёнки, а Куросакура очень переживал, что не может достойно помочь. Впрочем, без дела и он не сидел. Близилось весеннее равноденствие — "лишние дни" дважды в год отмечали все народы, правда, немного по-разному — а вместе с ним и роды у Кэт.

Беременность сделала Виль ещё спокойнее, чем раньше — я бы даже сказал, практически индифферентной, но это было не совсем так. Просто внешние события её крайне мало трогали, всё её внимание было отдано собирающейся скоро появиться на свет новой жизни. Кэт же напротив, радостно бегала повсюду, как неугомонная маленькая девчонка — что выглядело одновременно и потешно, и жутковато, учитывая сочетание большого живота и общего её крайне тонкого телосложения.

Сосредоточившись на внутренних переживаниях — ну или просто привыкнув — Виль стала спокойнее относиться и к Кэт. Раньше их отношения были... крайне интенсивными, за неимением лучшего слова — не раз и не два они ссорились мало не до драки, через пять минут мирились и со слезами на глазах клялись в вечной любви — чтобы ещё через минуту снова разругаться в дым из-за какой-нибудь ерунды, вроде "на что больше похоже вон то облако, на дерево или на рыбу" (при том, что Кэт могла это облако вовсе развеять в десять секунд). Теперь же их обеих присутствие друг друга нисколько не напрягало, и Виль даже обмолвилась, что если бы не предсказание — стоило бы остаться в старом домике. Я благоразумно не стал ей ни о чём напоминать, тем не менее, задумался о возможности связаться с кланом: в конце концов, официально нас никто не изгонял, мы сами ушли, и если вдруг решим вернуться — ну, не прямо в Эдельштайнбергшлосс, всё-таки, срок изгнания у Виль ещё не прошёл, а хотя бы в её домик — препятствий нам чинить не будут от слова "совсем"... ну, может, спросят, где и зачем бродили, но и только.

Однако вопрос почты я из головы так и не смог выкинуть, и сколько ни вертел так и сяк — ничего путного не получалось. Единственный достаточно быстрый транспорт — "Стрекоза" — по-прежнему находилась в ангаре в полуразобранном виде. Для переделки под одного пилота-человека требовались куда более сложные инструменты, чем были у нас (сделать их было можно, но на это требовалось много времени). В принципе, управляя ветром, Кэт могла бы и долететь в одиночку... только этот вариант даже рассматривать глупо — другр её просто убьют, как только увидят, я уж не говорю про беременность и близкие роды. Возможно, Куросакура, чьи магические способности тоже выросли — пусть и не в несколько раз, как у женщин, зато без ущерба для столь важного в их обществе контроля — тоже смог бы долететь, время от времени создавая себе термики, и набирая на них высоту, но отрывать его от жены в такой момент... а уж тем более после рождения ребёнка! Малыша назвали Ичиро Гералт Смелый — первое имя дал Куросакура, второе — Кэт , а фамилию они стребовали с меня: собственной у Куросакуры не было, несмотря на все заслуги, а использовать фамилию рода он отказался.

Мне и самому, честно говоря, никуда лететь не хотелось: работа руками по обустройству собственного дома и хозяйства, ежеутренние и ежевечерние выходы на лодке на реку — собрать улов и поставить сеть заново, неторопливые разговоры с домочадцами за ужином обо всём сразу и ни о чём конкретно (свою колоду я отдал Кэтлин, ибо понимал остальных без проблем, а если надо было сказать что-то сразу всем — брал первую попавшуюся)... Спокойная размеренная жизнь, оставляющая в душе тёплое чувство правильности.

Наверное, я бы опять впал в своеобычное созерцательно-отстранённое состояние (ага, не надо чинить то, что не сломалось), но судьба решила иначе: вскоре после рождения Ичиро Виль стало нездоровиться.

Учитывая общее хорошее здоровье другр вообще и обширные медицинские познания моей супруги в частности, это было как минимум странно. Тем не менее, каждое утро она вставала с изрядным трудом и чуть ли не слышимым скрипом. Помог с разгадкой изрядно удививший меня случай: я застал Виль грызущей кусочек гранита с явно видимым отвращением на лице.

— Это ты чего, оголодала? — Не нашёлся я, что и спросить, когда справился с управлением.

— Полезно... — Вздохнула жена, покосилась на предмет обсуждения и, передёрнувшись, отложила камешек в сторону. — Я специально спрашивала и много раз видела, что беременные красный гранит грызут, аж слюной капают от удовольствия! Нужны минералы, чтобы у ребёнка кости правильно формировались и крепкие были, а я эту пакость видеть уже не могу, аж тошнит уже!

— Ну так и не ешь, раз тошнит! — Удивился я. — В том мире у нас много разных баек ходит про всякие странности, на которые беременных тянет... в основном, конечно, солёное... — Я хмыкнул, припомнив некоторые истории, рассказанные родственниками и знакомыми, и попытался вспомнить что-нибудь более серьёзное. — Просто так много солёного есть вредно, но во время беременности врачи, как правило, в диету не вмешиваются, если нет совсем уж сильных перекосов... вроде бы...

— Перекосы... — Задумчиво произнесла Виль и посмотрела на злополучный камешек с таким пристальным интересом, что я на его месте постарался бы провалиться сквозь стол и дальше, в подвал. — Осложнения... — Ещё задумчивее произнесла Виль. — А ведь сходится... Но ведь беременность же... Не сходится!

Я не очень понимал, что у неё сходится и не сходится, а потому прямо спросил:

— Что с чем сходится или не сходится? Я в медицине — как свинья в апельсинах... разве что открытый перелом от закрытого отличу.

— Симптомы сходятся. Если бы не беременность — я бы сказала, что у меня классическое отложение солей, но при беременности его просто не может быть, всё уходит плоду, наоборот, чаще бывают проблемы с зубами и хрупкостью костей! — Казалось, что жена искренне возмущена "неправильным" поведением собственного организма, и это выглядело бы очень мило, если бы не серьёзность ситуации.

— Слушай, а у вас часто полукровки рождаются? — Уцепился я за единственное очевидное отличие. — Может, в этом дело?

— Вообще не было, откуда бы? — Очень удивилась жена, даже забыв на время о собственном самочувствии. — Никогда ещё такого не было, чтобы кто-то жену чужого племени взял... да и как они жили бы... — Виль осеклась, посмотрела в сторону дома Куросакуры и Кэт, и развивать тему не стала.

Расспросы счастливых родителей ситуацию прояснили не сильно: у алефси диагностика была почти не развита — благодаря предвидению медицинская помощь им требовалась крайне редко, да и то пациенты, как правило, сами знали, что им поможет, у араманди же "беременность" была весьма короткой — они же яйцекладущие. Однако, все сошлись на мысли, что с камушками надо завязывать, раз организм не принимает, и что-то делать с симптомами. От стандартных процедур Виль отказалась с негодованием: могут навредить плоду, а других она не знала.

Несколько дней мы все ломали головы, что можно придумать, наблюдая крайне медленное улучшение состояния моей жены, но никаких идей так и вымучили. Помогла нам моя детская любовь к плаванию, абсолютно чуждая и Куросакуре, и Виль, лишь Кэт относилась к нему более-менее спокойно, хоть и не разделяла.

— И как тебе только охота в эту мокреть лезть! — В очередной раз сетовала супруга, глядя на мою непросохшую после купания шевелюру.

— А что такого? — Слегка подначил я её. — Ты же ходишь в баню! И даже с удовольствием!

— Ну, баня! — Заспорила жена. — Баня — это другое! В баню даже араманди ходят! Помыться, расслабиться, прогреться, пропотеть...

Добавление ежедневных походов в парилку на самочувствии Виль сказалось положительно, но прогресс всё равно оставался слишком медленным. И причина была банальной: чтобы разрабатывать разболевшиеся суставы и выводить накопившиеся вредные вещества, нужно активно двигаться, но с больными суставами двигаться тяжело — и получается замкнутый круг. Можно, конечно, воззвать к обычно действенному для другр аргументу "надо", но... мучить собственную жену, даже ради её же пользы, мне очень не хотелось... и через какое-то время я всё-таки вспомнил: "движение без нагрузки", слышанное довольно давно от шапочного знакомого, престарелая бабушка которого дважды в неделю ходила в бассейн — именно ради суставов.

Виль вполне предсказуемо лезть в воду отказалась наотрез. Да, баня — это хорошо, да, мыться — это правильно. Но окунаться в воду? Прям как в том анекдоте про лебедей... Тем не менее, после недели уговоров она согласилась попробовать. Вода в жёлтом озере была невероятно солёной, видимо, наравне с Мёртвым морем — во всяком случае, оказалась достаточно плотной, чтобы держать мою супругу на плаву. Новые и необычные ощущения довольно скоро преодолели её антипатию (чай, не араманди — не думаю, что мне бы удалось затащить в озеро Куросакуру, кроме как прямым приказом... и то сомневаюсь), и она проводила в воде заметно больше, чем с тяжёлым вздохом назначенные самой себе "минимум пятнадцать минут ежедневно, лучше — двадцать". Я, со своей стороны, пытался научить её плавать — без особого, впрочем, успеха, но, по крайней мере, она перестала бояться зайти глубже, чем по пояс, и бултыхалась весьма энергично.

Избыток соли в воде меня порядком напрягал, и после многочисленных диагностических заклинаний мы остановились на сорокапятиминутных сеансах — как раз перед парилкой. Нельзя сказать, что жене сразу же стало заметно лучше... или хотя бы стало заметно быстрее улучшаться её состояние — полного восстановления следовало ожидать не ранее родов, скорее даже порядком позже, ведь заботы о малыше неизбежно будут съедать и так невеликое наше свободное время... Я с новой силой задумался о возобновлении контактов с родственниками.

Глава 27, в которой расставляются окончательные точки над Ё, Й и все прочие...

Мы с Виль от души забавлялись, глядя на удивление моих вассалов. Кэт искренне поражалась своим собственным терпению и любви, с которыми она заботилась о младенце — вопреки ожиданиям и рассуждениям, мол, возиться с малышами интересно только совсем молодым алефси, которые сами едва из детства вышли. Куросакура был искренне изумлён тем, что новорожденный такой большой, но такой беспомощный: дети араманди вылупляются уже вполне способными самостоятельно ходить и есть нормальную пищу... правда, хоть какой-то интеллект у них появляется сильно не сразу — не раньше двух-трёх лет, когда мозг вырастает до достаточного размера, до той поры воспитание у них мало отличается от, скажем, дрессировки собак.

Сам малыш на происходящую суету внимания не обращал: спал, ел, пачкал пелёнки и вообще был совершенно доволен собой. Внешне он мало походил на детей, которых мне довелось видеть что здесь, другрских, что в родном мире человеческих... ближе, всё же, ко вторым: не такой квадратный.

После странного и какого-то неправильного визита алефси визит родственников моей жены прошёл исключительно буднично и скучно, удивив, пожалуй, только одну Кэт. Ближе к вечеру с лёгким стрёкотом над лесом появился биплан, сделал круг над нашим участком и аккуратно приземлился — как раз возле ангара со "Стрекозой". Вблизи биплан оказался презанятным монстриком: самое большое из ещё при мне сделанных дельт-крыльев намертво поставили на телегу, к самой телеге прямо над задними колёсами приделали второе крыло — сильно поуже и чуть поменьше верхнего, сзади соорудили широченную ферменную балку хвоста вокруг забранного в кольцо пропеллера... но ведь взлетело же, и даже до нас долетело — с двумя другр на борту, с пулемётом и с двумя аккумуляторами, питающими двигатель.

— Отлично, отлично! Чья конструкция? Повторили классические ошибки зари авиастроения, и весьма удачно, молодцы! — сказал я слегка удивившимся гостям вместо приветствия. — Добро пожаловать! Вы как раз к обеду, скоро и Куросакура с охоты вернётся. Проходите, проходите! А самолёт можно здесь заякорить, ветер тут обычно несильный, ничего ему не сделается.

Сильно пузатая на последних днях беременности Виль вызвала у прибывших старательно скрываемое одобрение. Одобрение, насколько я понимаю, потому, что раз семья — то и дети, и это правильно, а скрываемое — ибо негоже солидным мужам, ровно сплетницам каким, чужие косточки перемывать... а может, всё проще — ничего они и не скрывают, просто из-за обычной для другр рациональности не слишком отвлекаются на эмоции. В любом случае, появление Куросакуры и Кэт, несущей на руках ребёнка, вызвало у них реакцию гораздо более яркую. Впрочем, от немедленных действий они удержались.

— Это Кэйтлин, супруга Куросакуры, — пояснил я статус алефси, и продемонстрировал сложное переплетение печати на правой руке, — она принесла мне клятву личной верности, а Куросакура — вассальную. Это долгая история, но именно из-за неё нам и пришлось перебраться в другое место. Алефси на территории другр — это, как мне кажется, не совсем... уместно.

С последним тезисом гости согласились безусловно, союз огня и воздуха был воспринят как пусть и странный, и неожиданный, и даже неприятный лично для другр — для земли, но вполне приемлемый и адекватный с рациональной точки зрения. Вассальная клятва Куросакуры их удивила совсем чуть-чуть, и явно была списана на "бешеных араманди", а вот клятва личной верности и подчинения мне от алефси вызвала сильное неодобрение. Однако, поскольку сам я не земля, а с другр связан лишь как друг клана и юридически родственник, все претензии свелись к напоминанию об общей ненадёжности любых соглашений с алефси, на что Кэт лишь продемонстрировала просвечивающую с другой стороны ладони печать — мол, этот договор не чета остальным.

Убедившись, что у нас всё более-менее в порядке и проблем не предвидится, гости разделились: один отправился в мастерскую, помочь доделать последние, самые сложные инструменты, а второй взял в оборот меня — и как мы долетели, и что да как поправить в их конструкции, и какие направления обещают наиболее быстрые результаты, и какие — фундамент для дальнейшего развития. Словом, продуктивно и с удовольствием пообщались.

Они хотели улететь уже на следующее утро, но мы с Виль убедили их отдохнуть ещё сутки — не то чтобы они так уж возражали. Поблагодарив за гостеприимство и изрядно впечатлившись возросшими способностями Виль, небрежно зарядившей оба аккумулятора аж "с горочкой", родственники отправились обратно в Эдельштайнбергшлосс с докладом.

* * *

Продолжительность другрской беременности сыграла нам на руку — к родам Виль пусть и не восстановилась полностью, однако состояние её заметно улучшилось. Сами роды прошли совершенно нормально, хотя понервничал я преизрядно... участь всех новоиспечённых отцов, я так полагаю. Кэт — несмотря на жутковатое сочетание огромного живота и практически анорексичной фигуры родившая без малейших сложностей — непрерывно и искренне подбадривала Виль, мол, всё фигня, всё нормально, к третьему привыкнешь, главное — сразу хороший темп взять и не останавливаться. Тут уже и я подключился поактивнее — в том ключе, что и второго, и третьего ребёнка мы заведём обязательно, и даже больше, если захочется, но без спешки и суеты, размеренно и по плану, как и пристало другр.

После недолгих обсуждений мальчика назвали Александр Гельмут — в честь моего деда и в честь пра-прадеда Вильгельмины, ибо традиция. Откуда тогда у её пра-прадеда тройное имя я так и не понял.

Памятуя рассказы сверстников о тяготах семейной жизни, я решительно постарался перетянуть на себя хотя бы часть домашних дел... без особого, впрочем, успеха, но по крайней мере, страшная угроза "а вдруг молоко пропадёт" примирила Виль с дополнительным сном. Хотя на самом деле никакой он не дополнительный, а едва-едва компенсирует многократные ночные вставания к ребёнку. Моё предложение взять младенца в нашу кровать было безапелляционно отвергнуто, максимум, чего мне удалось добиться — подвесить люльку совсем рядом, чтобы можно было дотянуться не вставая.

* * *

После второго родственного визита я бы не удивился появлению араманди, но они так и не появились... точнее сказать, появились не они — во время очередного выхода в море мою лодку окружила стайка зеленокожих русалок... неправильных русалок — с ногами вместо хвоста, а так вполне чешуйчатых и безусловно водоплавающих. Ещё одно отличие от русалок сказочных — выглядели они на мой вкус ну совсем никак не привлекательно. Практически полное отсутствие подбородка на задранном вверх лице, узкие плечи и бёдра, отсутствующая талия на непропорционально длинном туловище, плавники вдоль предплечья и голени — плавать так, конечно, гораздо лучше, но с точки зрения "сухопутных крыс"... Вот только голос — голос у них был совершенно волшебный, чем-то напомнив Патрисию Каас и молодую Мирей Матье одновременно. Видимо, говорили они по-французски — по крайней мере, общее звучание и отдельные слова показались мне знакомыми.

Причину их визита понять было крайне непросто: сами они только ныряли вокруг лодки, распугав всю рыбу, и непрерывно говорили — все одновременно. На вполне, как мне казалось, понятные и уместные жесты, предлагающие забраться в лодку, чтобы пообщаться через колоду, они отреагировали донельзя бурно и в том ключе, что, мол, "лучше вы к нам" — и совершенно не стесняясь показали, зачем именно, да так увлеклись, что чуть ли не две трети группы куда-то исчезли, а я крепко пожалел, что наша с Виль личная жизнь после рождения ребёнка ещё не совсем наладилась.

Немногие оставшиеся шумели уже гораздо меньше, и я всё же понял, что пообщаться со мной хотела только одна из них, а остальные просто за компанию подтянулись, без какой бы то ни было конкретной цели. Без явно лишних свидетелей русалка осмелела и всё же заползла на корму, оказавшись несколько менее зелёной, чем мне показалось поначалу, и довольно практично одетой во что-то среднее между закрытым купальником и коротким платьем. Грудь у неё, к слову, тоже не вдохновляла — уж на что Кэт была худосочной во всех местах, и то ей повезло больше. Подозреваю, что ещё несколько тысяч лет (ну или десятков тысяч) — и местные русалки совсем в дельфинов превратятся.

Колоду русалка принесла свою, и вообще видно было, что к визиту готовилась тщательно. Невзирая на мои "карточные фокусы", разговор затянулся очень и очень надолго — слишком много всего я узнал такого, что с первого раза в голове просто не улеглось, пришлось переспрашивать. Да и сами нарисси (именно так правильно звучало самоназвание народа моря) действительно почти не общались с сухопутными народами уже около десяти тысяч лет, и очень далеко от них ушли — и в языке, и в мышлении, и даже в биологии. Последнее, наверное, и является самым важным. Всегда отличавшиеся изрядным разгильдяйством и не блиставшие интеллектом (океан большой, если хорошенько поискать — всегда можно найти простое решение любой проблемы, тем более, когда вся вода является родной магической стихией), нарисси привыкли жить в своё удовольствие... довольно простые удовольствия — поесть, поспать, по... гхм... сексом, в общем, заняться.

Несколько тысяч лет назад — незадолго до того, как почти совсем прекратить связи с сушей — баланс полов стал всё сильнее сдвигаться в сторону женщин. Вместо того, чтобы разбираться с причинами и исправлять их, не желающие ждать своей очереди на мужика русалки поступили проще — заколдовали сами себя, чтобы рожать от партнёра любого пола, и даже вообще самостоятельно. Не знаю, почему уж они не попробовали выйти на сушу "пообщаться" с другими народами... хотя с кем? Араманди из-за стихийной вражды им вряд ли бы согласились помочь, эльфы с их эгоизмом и культом высшей расы — тоже, а до другр в их пещерах поди доплыви, тем более, что и они симпатии к откровенно взбалмошным и беспорядочным нарисси не питают. Словом, мужчины нарисси сейчас откровенная редкость — один на несколько тысяч женщин — и мало кому из них интересны, проходя по категории курьёзов, так что подружки Клер звали меня купаться только и исключительно смеха ради.

Сама же Клер совсем недавно родила дочку. Ничего удивительного, учитывая вышеизложенное, если бы не отсутствие чешуи и плавников, нетипичная внешность вообще и крайняя неспособность хоть сколько-то долго задерживать дыхание под водой — едва полчаса против обычных для водяного народа четырёх-шести часов. И было это "невезение" вполне логичным следствием того факта, что "счастливым отцом" оказалась моя супруга. Вот этот последний момент мне переварить оказалось сложнее всего, но из песни слова не выкинешь — Клер углядела "большую и красивую" Виль во время её купаний в озере и втрескалась по уши. Подойти и познакомиться ей духу почему-то не хватило, только забеременеть и выносить ребёнка. Странная логика, но, как я понял, нарисси все такие — очень и очень странные на наш сухопутный взгляд. И приплыла Клер ко мне исключительно с целью дочку отдать, мол, раз она к водной жизни плохо приспособлена — пусть живёт на суше, а Клер себе ещё родит, да вот хоть бы и от меня, чтобы далеко не ходить, заодно и магическая клятва будет, что о ребёнке позабочусь. В общем, отвертеться не получилось, и домой я отправился со слегка позеленевшей печатью на правой руке и крайне необычным уловом — маленьким свёртком из водорослей, в котором спала немножко зеленоватая, но очень похожая на человека девочка, едва пару месяцев от роду...

Следующий сюрприз меня ждал уже дома — на веранде, с чашкой чая в руке, сидел смутно знакомый немолодой солидный мужчина, одетый настолько по-земному, что я только чудом не споткнулся... и вспомнил.

* * *

Мы случайно столкнулись в книжном, возле полки с коллекционным изданием "Драконов Перна", которое я долго разглядывал, прицениваясь. С одной стороны — отличный подарок кому угодно, хоть себе любимому, с другой — цена всё же несколько кусается. Не могу сказать, что я так уж люблю общаться с незнакомцами, однако место, видимо, располагало, и уже через пару минут мы довольно увлечённо обсуждали разнообразных драконов: мудрых китайских, злобных европейских, божественных индейских... ну и многочисленных авторских от разных писателей. Довольно быстро мы сошлись на том, что хотя видовые особенности несомненно должны влиять, тем не менее, у разумного существа должны преобладать личные особенности — ну, как минимум, у достаточно взрослого разумного существа, что, конечно, довольно серьёзная оговорка.

Я совершенно искренне посетовал на принципиальную невозможность существования драконов — во всяком случае, в рамках известной земной биологии, беспощадно ограничивающей максимальный вес летающего существа примерно восемьюдесятью килограммами, так что драконы, вероятно, имели какую-то заметно другую биохимию (что отчасти подтверждается легендами о чудесных свойствах их крови и других частей) или использовали несколько иную физику, вот как у Шумила, или даже и то, и другое одновременно. В ответ на мои логические построения визави как-то странно хмыкнул и дал свою визитку, пригласив на "небольшой семинар по драконоведению", посетить который я вполне искренне пообещал... немедленно провалившись в ледяную воду и напрочь этот "случайный" разговор забыв. Вывод из всего этого следовал ровно один.

— Вы, стало быть, дракон. Ну, не могу сказать, что мне понравилась ваша "шутка", — я пальцами изобразил кавычки, потом ещё раз осмотрелся вокруг и закончил мысль: — однако не могу не признать, что конечный итог всё же скорее положительный. Быть может, вы соблаговолите объяснить свои мотивы?

— Извольте, — непринуждённо согласился тот. — Всё очень просто и очень грустно, к сожалению. Вы абсолютно верно заметили, что для существования драконов необходимы иная биохимия и иная физика, и вот это оно и есть, — он широко повёл рукой, явно подразумевая весь этот мир. — Колыбель драконов. Однако, вот уже много лет естественный баланс нарушен, и новые драконы не рождаются. Даже самые слабые из нас легко могли бы заставить этот мир вернуться на верный путь, но...

— Насилие редко приводит к хорошему? — подсказал я, когда пауза затянулась.

— Можно сказать и так, можно сказать и так, — ещё немного помолчав согласился дракон. — Драконы сочетают в себе силы всех стихий, а местные жители сумели удивительно качественно перессориться...

Он с нескрываемым одобрением посмотрел на вышедших из дома Кэт с Куросакурой и младенца у меня в руках.

— Чтобы родился новый дракон — мир должен сам прийти к равновесию, пихать и толкать его бесполезно... можно лишь чуть-чуть подсказать... господин Драконослов, — он мне глубоко поклонился, неизвестно когда успев встать. — Ваш внук имеет все шансы стать новым драконом, драконом, которых этот мир не видел уже двенадцать тысяч лет, драконом, который укрепит гармонию и станет первым из длинного нового рода. Вам же полагается заслуженная награда...

Пауза всё тянулась и тянулась, а я по-прежнему молча вопросительно смотрел на дракона, бездумно баюкая спящего ребёнка.

— М-да, — наконец не выдержал гость и — неожиданно весело после всех торжественных слов рассмеялся. — Всё просто: беспрепятственный проход из этого мира в ваш родной и обратно, в любое время, без ограничений. Только сувенирами не злоупотребляйте, пожалуйста.

Ещё раз поклонившись — уже чисто формально, не так... пугающе искренне — гость просто шагнул куда-то очень далеко, а из моего дома вышла Виль.

— Милая, у меня тут всякие новости, — и именно этот момент выбрала девочка, чтобы негромко, но очень недовольно захныкать.

* * *

*

— Дедушка, дедушка, а расскажи, как ты встретил Великого Дракона и стал Драконословом! — глаза малыша горели восторгом, а заглавные буквы так и слышались.

— Что, опять? — ребёнок лишь кивнул, неспособный выразить словами обуревающие чувства. — Эх, что с тобой поделать... Ну слушай...