Краткий обзор Ижевских событий с 1916 года до наступления Колчака 1919 года

КРАТКИЙ ОБЗОР ФЕВРАЛЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ С 1916 ГОДА ДО НАСТУПЛЕНИЯ КОЛЧАКА 1919 ГОДА. От члена партии СОФРОНОВА.

Накануне февральской революции я хочу поделиться теми воспоминаниями, которые остались в моей памяти, как протекало время до февральской революции.

В г. Ижевске, в частности на заводе, начиная 1916 г. приблизительно с 1 августа, на Ижевский завод начали прибывать и прибывать из разных частей войск солдаты — рабочие разных специальностей, для работ в Ижевском заводе, в том числе прибыл и я, и с этого времени я начну описывать.

Всего солдат-рабочих прибыло на завод около 100000 человек. Большая часть из них были центральных губерний, работавших раньше в Петрограде и в Москве, большинство из них квалифицированных и несколько чернорабочих, и также много по политической части старой администрацией были отправлены на фронт. Но при наборе из частей войск квалифицированных рабочих они опять попали и прибыли на Ижевский завод. По прибытии на завод нас здесь встретила обстановка не весьма благоприятная. Всюду пахло военщиной, как например, отдание чести, вставание во фронт перед администраторами завода, в виду того, что вся администрация состояла исключительно из офицеров, в силу чего каждый прибывший солдат, а также и местные рабочие обязаны были носить на фуражках кокарды и кресты. Применены были способы наказания постановкой под ружьё среди мастерской. За каждое оскорбление мастера или конторщика налагали беспощадно штрафы, а за более грубое снимали с учёта и отправляли на фронт. В то время начальником завода был генерал (не помню его фамилию, кажется, Певцов), который отдавал приказания своим помощникам, чтобы всех солдат, которые прибыли из частей войск, не считаясь с национальностью [*со специальностью?], отправляли на работу для пилки дров, на воложку, к смотрителю зданий Бехтереву для подметания дворов и разного мусора и для рытья канав. Очень малое количество из прибывших попали по цехам. Для того, чтобы попасть на работу в цех, надо было сделать очень многое, как то: дать хорошую взятку мастеру или конторщику, которые принимали натурой — курицу, самогонку и так далее. Попав в цех, работать тут тоже оказывалось не слаще, ставили на самую грязную работу или на низкий разряд [24] оплаты, зачастую ставили на работу не по специальности и самое грубое обращение техперсонала.

Но, несмотря на все эти условия прибывших солдат-рабочих, они стали попадать в мастерские и таким образом в мастерских стали группироваться по нескольку десятков.

Я лично, как электро-монтёр, попал на работу в электростанцию. Заведующим в то время был Поркин, старший мастер по движению Крупин. Он принадлежал к партии соц.-рев. правых и другие мастера, фамилии которых указывать не буду. Всего рабочих и служащих было около 300 человек, нас солдат собралось около 30 человек. В таком порядке мы работали месяца 4 или 5, за это время привыкли ко всем порядкам, а в частности и к капризам администрации. Част из приежших солдат и местных рабочих не принадлежали ни к какой политической партии.

Во время обеденных перерывов, сгруппировавшись человек до 50, а в некоторых мастерских и больше, обсуждали все вопросы и вырабатывали всевозможные требования к администрации. И вот, приблизительно в декабре месяце стали поступать частичные требования к администрации всего завода, как то: о квартирах, столовых, прибавке жалования, а также премии. Частично эти требования удовлетворялись, но большинство нет. Тогда рабочие, видя что их требования не удовлетворяются, начали ещё больше пред"являть требований, стали группироваться и ходить к своим заведующим, просить прибавки жалования и излагать другие нужды. Но администрация, чувствуя под собой твёрдую почву, требования рабочих не удовлетворяла и производила свои репрессии, как то не хотели разговаривать с рабочими и выгоняли из своих кабинетов. Но если некоторые рабочие смельчаки настаивали на своих требованиях, то много из них пострадало, например, были сняты с учёта и отправлены на фронт, скидка жалования, перевод на грязную и тяжёлую работу. Но всётаки это рабочих не устрашило, требования не уменьшались, а наоборот прибавились, и одно требование было собрание по мастерским.

Администрация завода, видя, что репрессии не помогают, начальник завода издает приказ, чтобы в каждой мастерской был выбран староста, на собрании старост выбрать одного старосту всего завода, и все рабочие завода должны с требованиями обращаться не к администрации, а к старостам, староста же к зав. мастерскими. У нас на электростанции был избран Калашников, принадлежавший к партии маскималистов. По [25] окончании этих выборов старост, среди рабочих стало больше сплочённости и оживлённости, и чаще стали созываться общие собрания. Собрания созывали, конечно, через старосту, и он брал разрешение на созыв этих собраний. Администрация не всегда давал эти разрешения, а если и давала, то с известной предосторожностью. Зав. мастерск. на каждое собрание рабочих высылали своих верных людей — шпиков для контроля и шпионажу, а если какой либо оратор заденет грязную сторону администрации, то присутствующий от администрации предлагает старосте прекратить слова оратора или закрыть собрание. Но этому рабочие очень редко подчинялись, и если рабочие не подчинялись, то шпики берут замеченных на карандаш и делают доклад начальству, а после собрания дня через три или четыре вызывают в контору тех, кто выступал против начальства, выдавали им рассчёт, снимали с учёта и отправляли на фронт. Таких случаев было много, а также много пострадало старост, выбранных от рабочих. Хотя администрация делала это тайно, но рабочие знали, зачем выбрасывают их товарищей. Впоследствие же цеховые старосты были упразднены, но движение рабочих росло с каждым днём.

Не помню точно, в ноябре или декабре месяце, вспыхнула забастовка в инструментальной мастерской, которая бастовала одна в течение двух дней, а потом присоединились ещё ряд мастерских. Через день остановился весь завод, но бастовал не более трёх дней. Потом пришли войска, полиция и выгнали всех из завода. Ей это удалось сделать очень легко. Со стороны рабочих сопротивления никакого не было. Это дело было в субботу, в воскресенье рабочие все гуляли и с понедельника стали группами собираться у ворот и просить, чтобы их приняли на работу. Во вторник у ворот завода уже собрались тысячи рабочих с просьбой о принятии их на работу. Всё начальство и мастера, выходя из завода, с гордым видом выбирали себе рабочих на выбор, принимая во внимание малосознательность рабочих. Забастовка была сорвана. Набрав рабочих, администрация завод пустила.

Одновременно с этим начались массовые аресты передовых и более революционных рабочих. Аресты происходили по ночам. Полицией и войсками местного гарнизона арестовывались рабочие большею частью из приезжих солдат и исключительно Петроградских и Московских и тех, которые раньше работали в Петрограде или Москве, а также местных более активных. Так как аресты происходили ночью, то всех арестованных направляли [26] в товарный вагон МКЖД по 60 человек в вагон и рано утром отправляли в город Казань. Аресты продолжались около двух недель.

В Казани всем арестованным делали разбивку таким образом: солдат отправляли по 2 человека по разным городам в маршевые роты для отправки на фронт, но в ротах должны быть под надзором. Рабочих первое время держали в Казани в сырых подвалах и морили голодом, а потом перевели в тюрьму, где гоняли на принудительные работы. Это было дело рук местного начальства, а в частности генерала Сандецкого, командующего Казанским округом, но должен сказать, что зав. электростанцией списков в полицию не подавал, в виду этого ни один рабочий не был арестован, но Поркин сам конечно поиздевался после забастовки, а главное неподача списков обгонялась тем, что он сам боялся лишиться специалистов электромонтёров. После всего этого будто всё затихло. Подходил февраль месяц. Стало сильно заметно, что администрация стала обращаться очень вежливо со всеми. Все были в недоумении и не знали, чем объяснить перемену в нашей администрации. Но потом слышим, что в Петрограду сильные забастовки, на улицах бои, кто говорит, что царь свергнут. В общем нельзя было ничего понять. Официально никто ничего не знал, и администрация ничего не говорила, вернее, что умышленно скрывал факт. Но слухи стали подтверждаться, что действительно царь свергнут, и что организованно временное правительство, и потом это известие подтвердилось листовками, привезёнными из Петрограда — "Царя нет, он свергнут рабочими и солдатами Петрограда"... и что организовано временное правительство. Это известие обрадовало всех рабочих Ижзаводов, и каждый не мог верить, правда или нет, но потом действительно убедился, что это факт.

ПИРИОД ОТ ФЕВРАЛЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ ДО ОКТЯБРЯ В КРАТКОМ ОБЗОРЕ.

После того, как сообщили о свержении царя и организации нового Правительства из членов Государственной Думы, была устроена манифестация по городу и происходили митинги. Не помню выступавших ораторов, но знаю, что большинство из них были меньшевики и правые эсеры.

После этого в заводе по мастерским были массовые собрания рабочих, где выбирали делегатов в Ижевской Совет от 100 чел. 1 депутат, а также выбирались примирительные камеры по цехам по инициативе меншевиков. [27]

В первый Совет у нас были избраны Зварыгин и Цепенюк, а о партии тогда ещё не имели понятия. В примирительную камеру были выбраны Пилатов и ещё два (не помню их фамилии), и на этих же собраниях происходили обсуждения о старых заведующих и мастерах, и начальников были выброшены из завода, но подробности не могу описать. Других мастерских не помню, а в электростанции происходило это в таком порядке: все мастера и заведующий Поркин были вызваны на общее собрание рабочих, где им пред"явили все прошлые обиды, они во всём признались и отвечали тем, что их заставляло так делать выше стоящее начальство. Рабочими вынесено постановление такого характера: мастерам всё простить, а Поркина немедленно убрать с завода, так было и сделано.

А главное обсуждался вопрос во всех мастерских о том, чтобы вернуть всех солдат и рабочих, которые были арестованы и были отправлены в Казань. Это было проведено в жизнь, и очень скоро все товарищи вернулись.

Что касается политических партий, то они стали тут же скоро появляться в городе и по цехам в заводе. Первые появились меньшевики, а потом правые эсеры и т.д. Появилось много листовок, в которых агитировалось выступление в партии, а также описывалась программа каждой партии. Рабочие не знали, куда деваться, некоторые состояли в нескольких партиях одновременно.

У нас в электростанции больше половины всех рабочих и служащих записались в партию меньшевиков и эсеров, главные вожди были у нас следующие: меньшевиков был Цепенюк Андрей, который выбран был в совет, а там прошел в Исполком товарищем председателя, следующие Крупин Прокопий — правый эсер, член комитета, потом Акулов мастер, Халтуриных два брата, Баранов и ряд других, всех не помню. Потом Завалин Николай, вернувшийся из каторги правый эсер, Пирогов меньшевик и большинство, да почти что все местные зажиточные рабочие примкнули к этим правым партиям.

Но приезжие рабочие и солдаты примыкали к левым партиям. Таким образом время шло, и 1 мая был устроен международный праздник, была устроена по городу большая манифестация и митинг, по Карлутской площади было устроено 4 трибуны, выступало много ораторов от различных партий, всех конечно не помню, только помню выступавших Цепенюк, Куценко, Сосулин и Астраханцев. После этого были [28] ещё перевыборы в Совет, От нас прошли те же самые лица, так же и примирительные камеры. Итак в середине лета появляются большевики, или, как их называли в то время, Ленинцы. И вот меньшевики и правые эсеры заключили блок и натравили всю публику на большевиков-ленинцев. Где бы только не выступали наши товарищи на митинге, меньшевики всегда старались сорвать наших товарищей, даже были случаи в саду против Исполкома, нашего товарища стащили с трибуны. В то время меньшевиками был брошен лозунг — "война до победного конца", были призваны идти на фронт добровольцами на защиту отечества, притом они создали ударные женские батальоны. Не помню, которого числа, прибыл отряд женщин города Воткинска, и им была устроена торжественная встреча. К ним присоединились Ижевские и им совместно были устроены торжественные проводы. Митинг около Александровского собора, напутственные речи, в которых упоминалось о недопущении врагов России — Ленинцев в свои ряды. (Это выступал Астраханцев).

Большевиками в то время был пущен лозунг, на основании этого меньшевики призывали добровольцев и не допускали в свои ряды ленинцев, якобы они приехали из Германии, и им Вильгельм, германский царь, дал много золота и денег для того, чтобы сдать Россию без боя. Но несмотря на то движение, рабочих стало видно, и они стали придерживаться лозунга "долой войну", а партия большевиков росла на заводе с каждым днём, хотя не официальными членами, но сочувствующими. К этому времени стали поступать из центра газеты (не помню, какого движения). Пока шла эта суматоха, то солдаты рабочие, которые здесь были, стали разъезжаться по домам, так что осталось около 2/3, но уже упоминал, что солдаты рабочие принадлежали в большинстве к левым партиям, тогда меньшевики стали проводить такую кампанию по мастерским среди мелких рабочих, которые в большинстве в то время сочувствовали им. Говорилось там, что солдаты приезжие принадлежат все к левым партиям, и что они приехали сюда в одних шинелях и проводят идею конфискации всего имущества и т.д. А поэтому их надо бойкотировать, ни куда не выбирать ни в Совет, ни в примирительные камеры и т.д. И так же всеми мерами старались выпроводить их из завода, таким образом, дело у них пошло, в некоторых мастерских это было проделано [29] и даже прошло чуть ли не по всему заводу. Тогда солдаты, прибывшие из разных частей войск, собрали общее собрание, на котором присутствовало около 7000 человек, постановили: ввиду бойкота нас на заводе, а так же притеснения на квартирах, организовать экономический союз солдат, прибывших из разных частей войск, для этого была выбрана делегация, которая получила от местного Союза на организацию здешнего союза, а так же эта делегация была послана в Петроград в Центральный Исполнительный Комитет и там получила разрешение на создание этого союза. После этого союз был организован, выбрано было правление и конфликтная комиссия для завода в защиту прибывших солдат-рабочих о неправильном увольнении и притеснении. Правление было из 15 человек. Председатель был Румянцев Николай. Конфликтная комиссия из 3 человек председатель был Бабанкин Михаил, остальных не помню. Открыта была чайно-столовая на углу Коньшина и Базарной улиц. Союз начал свою работу, отнюдь не касаясь политической части и лишь только преследуя экономическую и материальную своих членов. Союз называется "союз солдат-рабочих", прибывающих из разных частей войск. В члены принимались только приезжие солдаты, местные в члены не принимались. Считаю своим долгом, сказать, что б не именовали этот союз в "союз фронтовиков", о которых я буду об"яснять ниже. С этих пор положение приезжих стало улучшаться, но среди политических партий, положение стало натянутым, и как будто бы скоро должна разразиться буря. Ибо дело подходило к осени, продукты всё дорожали и их не было, в особенности хлеба.

Наша партия настаивала немедленно ввести карточную систему, но меньшевики и их приспешники настаивали на том, что б крестьяне везли хлеб на базар по цене 25 руб. за пуд. Но это помогло очень мало. Крестьяне хлеб всётаки не везли. Положение обострилось, меньшевики эту вину свалили на большевиков, якобы большевики делают это с целью, чтобы больше хлеба осталось для Германии. Этим самым старались подорвать авторитет нашей партии. Но наша партия с каждым днём всё больше и больше завоёвывала симпатии от рабочего класса.

В последнее время, производство на заводе совсем почти что упало, ни кто ни чего не хотел делать, в общем, что то предчувствовалось. Это было близко к Октябрьской революции.

Здесь я сделаю перерыв, ввиду того, что я на 2 месяца уезжал в Москву, в Ижевске меня не было. По приезду в Москву, как раз за 13 дней до Октябрьской революции, в заводе положение было уже чрезвычайно натянутое. Но вот получено известие, о том, что Временное правительство свергнуто, вся власть передана Совету рабочих, солдат. и крестьян. депутатов. Эта революция захватила некоторые мастерские врасплох, так что не было ни одного члена нашей партии, а так же и сочувствующих.

После оффециального сообщения о том, [что] власть передана Советам. Тогда Комитетом партии была устроена демонстрация и митинги, кажется, на Сенной площади, хорошо не помню. На демонстрации участвовали только одни рабочие и не очень много, сравнивая с Февральской Демонстрацией. Интелегенция и буржуазия и все ея приспешники, а так же меньшевики и правые эссеры участия не принимали, а стояли на тротуарах, говоря между собой: "Ну, что эта кучка может без нас сделать?", или: "Им существовать только две недели, или самое большее месяц". Но несмотря ни на что, митинг прошёл очень удачно. На митинге выступало много наших товарищей, так же и максималистов, фамилии не помню, так я очень мало знал наших товарищей. После этого по мастерским пошли собрания и выборы цеховых комитетов. которым была передана власть и управление мастерской. Председатели цехкомов назывались комиссарами. Меньшевитские примирительные камеры были немедленно упразднены, вместо начальника заводов был избран Обшезаводский комитет, который управлял заводом. А так же происходили перевыборы в Совет рабочих депутатов гор. Ижевска. (Ещё я должен сказать, что Октябрьская революция прошла без кровопролития). После манифестации комитетом партии было приступлено к организации отрядов Красной гвардии и было приступлено к конфискации фабрик и заводов от местных купцов и организаций власти.

Период от Октябрьской Революции до 1919 г. 10/V

Отступление от Колчака в кратком обзоре.

После того, как прошли везде перевыборы, то у нас на станции только два большевика тов. Исаков Алексей (растрелян белыми) и я. Тов. Исаков был избран в цехком комиссаром, а я остался организатором [30] ячейки и председателем таковой. На моей обязанности лежало производить запись в члены, распространять литературу и целая агитация.

В Совет были избраны тов. Калашников максималист и один меньшевик, не помню по фамилии, я являлся кандидатом. А меньшевик Андрей Цепенюк из Исполкома прибыл в мастерскую и затих, ни какой активной работы не вёл и очень редко присутствовал на общих собраниях рабочих. Собрания на мастерских проводились очень часто, принимая во внимание то, что идут какие нибудь выборы, то наших кандидатов проводить было очень трудно, ввиду того, что меньшевиков и эсеров и их приспешников было абсолютное большинство, и они всеми мерами старались срывать собрания или проводить своих, и почти что от каждой мастерской в Совет проходили меньше вики, а так же и в цехкомы. В силу чего в Совете был тормоз в работе, так что собрания проводились по 3 суток без перерыва по обсуждению декларации. В общезаводский комитет был избран, кажется, председателе и тов. Ковычев, но хорошо не помню, остальных тоже не помню.

В комитет в это время, кажется, скажу приблизительно, тов. Шиламов, Жечев, Пастухов и Сергеев, других не помню. Дальше у меня получился перерыв ввиду полома руки, и я 1Ґ месяца был в больнице. В то время было получено распоряжение об упразднении Красной гвардии, и переименовали её в Красную Армию. Наш Комитет партии стал проводить это в жизнь, но этому воспротивилась партия Максималистов вплоть до вооружения. Это было весной, не помню, в каком месяце 1918 г. Нашим Комитетом был запрошен отряд матросов из г. Казани, в то время Максималисты заняли здание Совета, Пороховой погреб и своё бюро по Советским ул. в доме Евдокимова. У них было изрядное количество оружия, винтовок, пулемётов и, кажется, два мортирных орудия.

Руководителями партии максималистов были Кокоулин и Пассаженникова. Пройдя четыре дня, прибыл отряд матросов на ст. МКЖД, куда были посланы наши отряды. Вечером пошли все в наступление и взяли их всех без боя. В течении 4 или 5 дней, всё было ликвидировано. После было приступлено к организации Красной армии.

Время шло, было получено сообщение, что на Урале выступает контр-революция с командующим генералом Дутовым, который начал громить наши города и ликвидировать Совласть. В это время шли кампании по вербовке в Красную армию, в то же время приехали представители от рабоч. с Урала, в заводе были устроены в 4-х местах одновременно митинги. Тут наши товарищи выступали. Так же и Уральские представители с призывом идти отбивать врага Дутова и кампанию. В то время как раз приехал анархист Коробов из центра, значит, он и все Ижевские организации анархистов выступали против наших тов. и всеми силами старались сорвать наши призывы, что конечно им удалось сделать до некоторой степени.

Теперь я вернусь немного назад к концу 1917 года. К тому времени появилось в Ижевске много партий: наша партия большевиков, максималистов, левых эссеров, анархистов, кадетов, правых эсеров и меньшевиков. Как раз шла кампания подготовка списков к выборам учредилки. Шла бешеная агитация по городу, в квартальном порядке вербовали голоса, каждая партии за свой список. Наш список был за N11. Мне лично и приходилось с листовками и бюллетенями по Куренной улице четыре квартала. По нашему списку прошёл тов. Пастухов, а по меньшевитскому Бузанов. К этому времени подошли перевыборы Ижевского Совета, выборы как всегда происходили по мастерским. Меньшевики, видя наступление Дутова, подняли головы и ни в коем случае не хотели пропустить в Совет наших кандидатов. У нас в электростанции по 3 дня сряду происходили собрания, все по двум вопросам: выборы в Совет и Цехком.

Я будучи все время председателем ячейки большевиков в мастерских. Членов всего было только 12 человек. Максималистов было 10 чел. и анархистов и сочуствующих к ним чел 8. Левых эсеров у нас не было. Всего было с сочуствующими или стоящими на Советской платформе около 50 человек. Всего раб. и служащих было около 300 человек. Остальные, за исключением 50 чел., принадлежали почти что целиком к правому крылу. Меньшевики и эссеры несколько раз делали от нас тайные собрания и намечали свои планы. Нас хотя и 50 человек, но все разного течения. И вот мне помнится одно последнее выдающееся собрание, которое происходило дня 4 подряд. Первым вопросом были выборы Цехкома. Меньшевики выставили целиком свой список. Комиссаром выдвинули Завалина Николая. Они и провели свой список целиком, мы тогда оставили общее собрание, и за нами все остальные левые партии покинули собрание, вопрос остался не решённым, а главное были выборы в Совет. Тогда мы сделали на второй день своё партийное собрание ячейки и вынесли постановление бойкотировать меньшевитский цехком и не исполнять их распоряжения. Но всё таки перед нами стала задача, выборы в Совет, тогда мы решили заключить блок со всеми левыми партиями, в нашей мастерской так и сделали. Но я должен упомянуть, что Цепенюк из меньшевика стал ярым анархистом. И так на общем об"единённом собрании левого крыла, на котором я председат., наше предложение принято единогласно [31] о бойкоте цехкома. А так же постановили впредь работать за одно и тут же намечены были кандидаты в Совет, и было избрано бюро объединённых фракций, я был избран председателем этого бюро. Я был от большевиков, Цепенюк от анархистов и Калашников от Максималистов. И вот когда было собрано опять общее собрание, мы совместно их до некоторой степени разбили, и выставленные нами депутаты прошли, оказались выбранными я и Зварыгин Николай, но он прошёл случайно, они его считали своим, но он уже был в нашей партии. Цехком, видя свое шаткое положение, подал в отставку, просуществовав не более как месяц. И вот в Совете тоже произошла такая же почти волынка, всего депутатов собрания 123 челов., обсуждался вопрос о демократии, обсуждали целый день и вечер, и в результате получилось то, что, за учредилку 62 голоса, а за Соввласть 61. Тогда наша партия покинула зал заседания, а за нами вышли и максималисты, а потом левые эсеры и беспартийные, стоящие на платформе Соввласти. На другой день все по отдельности выпустили листовки, и проходили собрания по мастерским, и эта волынка продолжалась около 4 дней. В результате получено сообщение, что Учредилка в Петрограде разогната.

Тогда и мы постановили на фракционном собрании выгнать меньшевиков из Совета, так и сделали, и нас осталось в Совете 60 человек.

Теперь я вернусь немного обратно, как организовался союз фронтовиков. Это дело было, я уже упомянул раньше, что у нас был союз солдат рабочих, прибывших из разных частей войск, преследуя только экономические цели. К этому времени произошли перевыборы правления, в него выбраны 15 чел. из следующих товарищей: Бабакин Михаил, будучи левым эсером, Данилов максималист, Василенко Павел, левый эсер, Табаков большевик, он же заведующий столовой, Рябчиков беспартийный, Перепёлкин беспартийный, Шумкин беспартийный (теперь членом партии), Трофимов от левых эсеров и я от большевиков, остальных не помню. В это же время стали прибывать фронтовики, и их уже было человек около 300 (это местные солдаты демобилизованные). И ещё здесь был союз Георгиевских кавалеров. Но из нашего союза с каждым днём члены стали выбывать по делам к себе на родину. Тогда местные фронтовики, собрав собрание в театре "Модерн", решили целиком войти в наш союз, были запрошены от нашего союза представители. От нас ходили Перепёлкин и ещё кто то, не помню, им было предложено, таким образом: "Мы такие же солдаты, как и вы, и поэтому мы имеем право войти в ваш Союз". Тогда наши представители им ответили, что мы Вам определённо сказать ничего не можем, а этот вопрос обсудили правлением, а так же на общем собрании своих членов. И когда наши представители пришли обратно, и тут же немедленно было созвано экстренное заседание правления нашего Союза. На этом заседании было вынесено постановление переименовать наш союз из союза солдат, прибывших из разных частей войск, в союз рабочих, прибывших из разных мест России, и ни в коем случае не допускать местных, а принимать по документам живущим не менее 100 вёрст от Ижевска. Это постановление было утверждено общим собранием абсолютным большинством, и эта резолюция была послана местным фронтовикам. Но и тогда фронтовики стали самостоятельно организовывать союз фронтовиков, в который вошли часть нашего союза, целиком вошли союз Георгиевских кавалеров и всё местное офицерство под видом солдат, а так же выгнатые из Совета меньшевики и эсеры под руководством эсера Бузанова, который работал подпольно. Официальными руководителями были Солдатов и Сорочинский, эти были членами правления Союза фронтовиков.

В это время председателем Совета и Исполнительного Комитета был тов. Пастухов и члены Президиума Жечев и Холмогоров. Военный Комиссар был тов. Лихванцев, член нашей партии, и его заместитель тов. Цесинский от максималистов. Но должен упомянуть, что в это время чехословаки усиленно наступали на Казань. В Ижевске была произведена мобилизация всех партийных сил, было отправлено половина нашей партии, больше половины максималистов, анархистов, левые эссеры. Из последних 3-х партий был отряд под названием Анархо-максималистический-лево-эсеровский отряд. Перед отправкой вышеупомянутых под Казань были проведены аресты офицеров местной организации, кажется, около 60 человек, хорошо не помню.

Наш отряд был отправлен в гор. Сарапул в распоряжение штаба 2-й армии. Но фронтовики уже имели обширный союз и усиленно проявили свою деятельность, в особенности после отправления партийных отрядов под Казань. И вот немного спустя времени после отправки наших отрядов на фронт, числа 3 августа 1918 года, рано утром около 4 или 5 часов утра на заводе были даны тревожные гудки. Весь город почти что встал на ноги, и ни кто не знал, что означают тревожные гудки, все думали, что пожар или ещё что либо случилось на заводе, но потом наши товарищи стали всем об"яснять, что шли все к военному отделу, и тогда публика начала собираться. [32]

Когда собралось много народа у военного отдела, здесь был открыт митинг, выступили тов. Холмогоров и ряд других т.т. На митинге было об"яснено, что гор. Казань взяли чехословаками и местными юнкерами совместно с меньшевиками и эсерами. И тут же на митинге предложено записываться добровольцами, кому дорога Октябрьская революция, а так же было об"явлено, что будет произведена мобилизация за 5 лет. Тут же начали записываться добровольцами, и сразу стали формировать в роты, не помню, сколько рот было сформировано. Но мы все партийцы были уже мобилизованы и каждый час ждали отправки на фронт, но ввиду мобилизации за 5 лет и движения фронтовиков, мы были задержаны и исполняли ночное и дневное дежурство.

Не помню точно, но приблизительно числа 6 или 7 августа местные фронтовики подняли головы, не знаю, кем было дано распоряжение, был дан на заводе гудок. По этому гудку все фронтовики и их свора стали собираться к Угольным воротам, а от ворот они стройными рядами, во главе с своим правлением, в котором были Солдатов и Яковлев, остальных не помню. Всего собрано было около 5 тысяч. Направились к Совету, около Совета выстроились, а делегация их пошла к председателю Исполкома с заявлением, которое было такого содержания: "Вот мы все фронтовики, обученные солдаты, испытанные в боях, желаем защищать власть Советов, и для этого мы просим, что б нас всех обмундировали и выдали оружие. А так же сформировали из нас части по роду оружия. Иначе ни в коем случае без этого ублаготворения ни в какие штабы не пойдём, а если мы всё получили, то отправимся прямо под Казань".

На это им было отвечено Президиумом Исполкома следующее: что мы принять Вас очень рады. Но к сожалению Вашу просьбу ублаготворить не можем, ввиду того, что мы здесь не имеем ни какого оружия, а так же аммуниции, но если вы серьёзно желаете защищать Соввласть, то мы вас отправим в штаб 2 армии, часть в Агрыз, а часть в Сарапуль, где Вас разобьют по роду оружия, и там получите оружие и всё необходимое. Этим ответом они не удовлетворились и все от Совета разошлись кто куда с недовольным видом, кажется в тот же день было арестовано правление союза фронтовиков, город был на военном положении.

Мобилизация 5-ти годов протекала со скандалом, атмосфера была чрезвычайно натянутая, все чего то ждали. Мы партийцы все были на казарменном положении. Я дежурил с пулемётом в штабе милиции на Коммунальной улице. Начальником в то время был тов. Рогалёв. И вот 8 Августа часов около 11 утра на заводе был дан тревожный гудок, по этому гудку все фронтовики стали собираться к Барановским воротам. Наши послали конную милицию, помню, за старшего был тов. Большаков, для разгона их собрания. Но когда приехала туда милиция, то на них там набросились. Один милиционер был сшиблен с лошади, избит и обезоружен, а остальные галопом вернулись обратно и сообщили, что фронтовики начали обезоруживать всю охрану завода, а также захватили всё оружие в поверочной мастерской и складе оружия. После этого сообщения в городе было об"явлено осадное положение, мы выступили на боевую линию, а так же и максималисты приняли боевую обстановку. Я из милиции был переведён с пулемётом на Советскую ул. около собора по направлению к заводу. В это время фронтовики вооружились, бросились, как бараны, по плотине к заводоуправлению. Тогда, кажется, хорошо не помню, Михаил Пастухов стал стрелять из пулемёта из окна Исполкома по верху. Фронтовики испугались и вернулись обратно в завод. Но нам было дано распоряжение, что б в цель не стрелять, а только пугать.

Приблизительно около часу дня винтовочная стрельба была с обеих сторон. Фронтовиками была занята вся зарека, нами гора. Мне было дано распоряжение занять с пулемётом долгий мост, для этого была дана мне лошадь, запряжённая в тарантас, и я один с заряженным пулемётом поехал. Для сопровождения меня был дан один конный милиционер. Когда я в"ехал в Пуренгов проулок и вокурат на середине между Базарной и Береговой улиц, то с Береговой улицы был дан по мне залп. Лошадь испугалась, и [я] с тарантасом опрокинулся на землю, а лошадь с передком убежала по направлению к фронтовикам. Я сильно разбился, падая с пулемётом, пулемёт испортился, некоторые части погнулись, а я валяюсь на земле. В это время открылась сильная стрельба надо мной, фронтовики стреляли с Береговой улицы, а наши с Коммунальной улицы. Стрельба продолжалась минут 15. Мне никак нельзя было встать, но когда стрельба затихла, тогда я вытащил другой конец ленты и с ним пополз к забору, и за ленту притащил к себе пулемёты системы "Кольта".

В это время подбежали ко мне наши товарищи и мне помогли унести пулемёт, и втащили его в здание гормилиции на углу Пуренгова, где сейчас Обсуд. Когда я пришёл туда с пулемётом, то здесь много было служащих милиционеров, в том числе помначальника тов. Бурков, не знаю, к какой партии он принадлежал. У меня рука была от ушиба вся в крови, а пулемёт был заряжен одним патроном, вытащить его никак было нельзя без инструмента. Но он говорит: "Ничего подобного, я больше тебя имею практику, нажимай", — говорит, — "спуск", — а сам стоит по направлению дула. [33]

Я, конечно, сел и нажал спуск, грянул выстрел, и Бурков свалился и застонал. Все служащие и милиционеры разбежались, и частью попрятались, кто куда. Я тогда выше л на улицу, попросил т.т. сходить за лошадью и отвести пулемёт в военный отдел, а так же и тов. Буркова в лазарет. А сам попал к военному отделу, но прежде, чем идти, мне сказали, смотри в оба, так как стреляют из некоторых квартир из окон, уже есть случаи, убиты наши товарищи.

Надо было идти и смотреть на окна, и где либо покажется чья либо голова, то немедленно стрелять в окно. Когда я пришёл в военный отдел, то там было несколько человек наших тт., стоял пулемёт на лафете системы "Максим". Я приступил к дежурству на нём, и ещё был товарищ Ермаков, а остальных не помню, и Паркель, который был помощником начальника пулемётной команды.

Но в это время стрельба усилилась, очень трудно было всё понять, что происходит. Между прочим, большая часть наших т.т. и максималистов были в штатских одеждах, а также и фронтовики, в общем неразбериха, сам не знаешь, по кому стрелять. В особенности наше командование было ни куда не годное, было очень много начальников и от всех разныя распоряжения, просто не знаешь, чьё распоряжение исполнять. И вот дело было уже к вечеру, у нас было несколько человек убито и ранено, и так же ранен тов. Жечев на Коношином проулке. Мы получили приказ прекратить стрельбу на перемирие, ввиду того, что фронтовики сообщили, что они сдаются и складывают оружие, и будут выходить без оружия. Наши, конечно, им поверили, но и на самом деле они начали складывать оружие.

Меньшевики, видя, что они проигрывают, то пустили ложную провокацию, говоря, что, т.т., зачем вы бросили начатое Вами дело, большевики уже почувствовали над собой слабость и начинают бежать, а при том к нам на помощь идут Воткинские рабочие, вооружённые около 30000 человек. И этим самым они опять подожгли тёмную массу, которая взялась снова за оружие и начала снова наступать. Пробравшись через железнодорожный мост МК ж.д., рассыпались по всем улицам и повели наступление.

Наступал вечер. Нам пока ещё не было дано распоряжение открывать стрельбу, а между прочим часть наших товарищей разошлись по домам за шинелями переодеваться, вообще кто за чем. Я тоже с Поркиным пошёл домой одеть шинель ввиду того, что стало очень холодно. Я жил на квартире, Советская улица, а Поркин между Бодалевской и Советской через 4 дома друг от друга. Это было уже совсем темно. Я даже не успел одеться в шинель, а крики "ура", уже слышу, раздаются по старой улице, от Бодалевского переулка. Я выбежал на улицу, фронтовики уже подходили к Советской улице. Я тогда побежал по направлению Совета, не доходя до Куренной улицы, опять слышу "ура" — это фронтовики брали здание Совета с одной стороны. Добежав до куренной улицы на угол около бюро максималистов, нашими был брошен пулемёт "Кольта ", половина заряженный лентой, я сел за этот пулемёт, устранил задержку, которая была в пулемёте, выпустил остальные патроны в ленте по надвигающейся толпе от старой улицы. Не знаю, что причинили мои выстрелы, но только были слышны стоны в их толпе.

Ленты больше не было. Я пулемёт ударил камнем, повредил его и побежал к военному Отделу, но здесь ничего нельзя было понять, что происходило. Кругом идёт стрельба и раздаются крики со всех сторон. Близь Военного отдела, около водокачки, я нашел своих человек 5, которые лежали в цепи и стреляли. Я тоже стал стрелять, но потом каким то способом я остался один в цепи и слышу, что фронтовики занимают военный отдел. Я в то время не знал расположение местных деревень, и когда я остался один, не знаю, что мне делать, куда бежать, тоже не знаю. Стрельба идёт со всех сторон, на улице тень, ничего не видно. Тогда я решил идти к себе на квартиру, что будет, то будет, всё равно, винтовку разбил об забор в дребезги и пошёл. На Коношином проулке я попал на фронтовицкую цепь. "Стой. Вот идёт один большевик". Я сказал: "Ничего подобного". Тогда у меня спросили пропуск, я как раз пропуск их знал, и когда я им ответил пропуск, то они опросили, куда я иду, я сказал, что с разведки в штаб с донесением, меня пустили. Придя домой, я все свои документы порвал, у меня было два револьвера, я их закопал в землю и стал ждать утра. Когда настало утро, это было 9 августа, вижу, по улице бегают всюду с винтовками, и вот вместе со мной жили два друга в одной комнате, и они пришли с винтовками. Войдя в комнату, один сказал: "Ты что, сволочь, здесь?" Я говорю :"Да". "Ну вот мы попьём чаю, и ты поедешь в наш штаб". Я ответил: "Хорошо". Когда они напились чаю, и я попал с ними в штаб под заводскую башню. Придя туда, меня прямо представили Солдатову, который на меня посмотрел суровым видом и спросил: "Ты большевик?" Я ответил, что нет. Тогда он говорит: "А зачем ты попал к большевикам?" Я сказал, что накануне была мобилизация за 5 лет, и мой год попал, и скоро с"умел получить расчёт, вступил в ряды Красной армии. Тогда он меня спросил, что я фронтовик и какой был части на фронте, и где я ему ответил всё подробно. Тогда он сказал мне, желаю ли я [34] встать в их в ряды. Я ответил, что мне всё равно служить, какая бы власть не была, тогда он мне дал пропуск и велел взять винтовку в магазине оружия. Я пошёл, получил винтовку и опять пришёл под башню, где формировались разные отряды, но я здешней местности не знал, а знал только МК ж.д. и Агрыз и знал, что наши Красные части там ещё есть, и стал выжидать не будет ли вербовать отряд на эту жел.д. по направлению Агрыз. И фортуна мне улыбнулась, какой то начальствующий выскочил и крикнул: "Кто охотник в разведку под Агрыз, пошёл и встал". В этой набралось уже человек 40. Я встал в заднюю ширингу, поставил воротник и нахлобучил кепку на глаза для того, что бы меня не узнали. Я простоял не более, как минут 15, ко мне подошли двое в шинелях, один взялся за мою винтовку, а другой спросил меня, что я Софронов или нет. Я ответил: "Да, Софронов", — и неуспел я договорить, как мне ударили в правый висок, в глазах у меня посыпались разные огоньки, и не успел я очнуться, как вижу, меня тащат под руки двое, а третий сзади бьёт прикладом по спине. И втащили меня под башню, бывшая ружейная мастерская, там было уже человек 100 арестованных, кто там был, не помню, потому что каждую минуту всё приводили новых.

Но просидя 2 дня, нас уже стало человек 200 с лишком. Помню я следующих товарищей: Будаков, Смирнов, Мороз, Ермаков, Вейхман молодой, Ульянов, Баталов, Пассаженников, Лихвинцев, Горбунов Александр, Валуев Егор, Санников, Зворыгин Ник., Воробьёв Иван, Тихонов, Румянцев, Журавлёв Борис, Самлер, Большаков, Шипицын и ряд других т.т., фамилии не помню. Сидеть под башней в первые два дня было всё таки сносно, мы вели себя очень свободно. Тов. Пассаженникова вела себя чрезвычайно бодро и всё время вступала в споры с фронтовицкой стражей и вообще с начальством. И вот однажды пришёл комендант города с конвоем и хотели взять Пассаженникову и ещё кого то, не помню, но мы её не дали, несмотря на всякие угрозы коменданта. На другой день они все были уведены: Пассаженникова, Баталов, Лихвинцев, Салигер, Ульянов и ещё кто не помню. Их увели в военный отдел для расправы. И в эти же дни посреди завода был устроен митинг по вопросу, что делать с арестованными. Было внесено предложение всех нас согнать в кирпичные сараи, облить керосином и сжечь, а кто будет вылезать, того стрелять. Но это предложение не прошло благодаря меньшевиков, и они для отвода глаз постановили, что надо разобраться, так есть ещё невинные среди арестованных. Для этого была созвана общезаводская чрезвычайная следственная комиссия из представителей мастерских. Это тоже была ширма, это проделывалось для того, что бы о растрелах ничего не знала масса. Как раз после взятия власти меньшевиками и эссерами был брошен лозунг "Долой смертную казнь", проповедывали на всех митингах о том, что у них смертной казни нет и не будет. Но офицерство не дремало, оно провело мобилизацию всего офицерства и стали занимать все командные должности и делали своё дело.

Приблизительно числа около 20 августа у них был митинг у Совета, где они об"явили, что делать с главарями. Тут, конечно, вносили предложения расстрелять, и прошло абсолютным большинством. Тогда командующий белой армией, не помню фамилии, выступил и сказал, что над большевиками главарями постановление данного митинга приведено в исполнение, расстреляны следующие лица: Литвинцев, Ульянов Михаил, Пассаженникова, Самлер, а остальных не помню. Всего расстреляно 11 человек. Все эти сведения нам передали вновь приведённые товарищи. Пассаженникова не вышла из камеры и была зарублена на месте.

К концу месяца от Гольян наши Красные войска повели наступление на Ижевск. Уже передовая цепь была около Троицкого кладбища. Здесь в Ижевске все были поставлены под ружьё, всего тысяч 20, но наших было очень мало, всего, кажется, тысячи полторы, хорошо не помню, и наши отступили обратно. Но характерно было то, что в это время у них был митинг у Совета, и тут же происходила мобилизация. И в это время прилетел от наших аэроплан, и когда публика увидела и бросилась бежать, кто куда, паника по всем улицам, бросались винтовки, женщины и барыни побросали свои шляпы. Нас охраняющие заперли на засовы, а сами разбежались в разные стороны. В общем, была целая паника, поднялась беспорядочная стрельба, и кто куда попадёт. Несколько пуль прилетело к нам в арестное помещение под башню, но не причинив ни какого вреда. Через несколько времени опять стало всё спокойно.

И так мы сидели цельный месяц. Нам производили раза 3 перерегистрацию, для чего, нам не было известно. У концу месяца мы стали слышать от стражи, что среди нас, т.е. 300 челов., виновных только 25 человек, а остальные подлежат освобождению, и действительно, долго жать не пришлось. В один прекрасный день приходит палач Сорочинский. Он раньше до восстания работал разметчиком в слесарной мастерской, но у белых он был старший помощник коменданта города и по арестным помещениям, или иначе сказать палачём. Когда он пришёл, конечно, не один, с ним конвой челов. 75, если не больше. Караульный начальник дал им [35] распоряжение, что бы мы собирались совсем для перехода в другое помещение. Нас стали выкликать по списку, вызвали челов. 50, в первую партию попал и я. Когда нас выстроили под башней в ширингу всех 50 человек, Сорочинский вытащил второй список и стал выкликать, то первый попал тов. Турецкий, которого поставили в угол под усиленной охраной, и не велено шевелиться, второй попал тов. Мороз и третий попал я. Когда вызвали мою фамилию, то я спросил, как звать, Сорочинский подошёл ко мне и закричал: "Ты с электрической станции?" Я сказал: "Да". Тогда он крикнул: "Иди, сволочь проклятая, тебя и надо". Нас троих оставили, а тех троих отправили в здание Совета. Потом вызвали вторую партию, от туда тоже выдернули человек, кажется, 5, таким образом нас набралось 25 человек, а остальных угнали в разные места как причисленных ко второй категории особенно не виновных.

Мы осталась человек 25, значит: я, Турецкий, Мороз, Хохлов, Смирнов, Большаков и Шипицын, а остальных не помню. Нас посадили обратно под усиленной охраной, просидев часа два, уже к вечеру, нас вывели, выстроили в ширингу по 4 человека, окружили конвоем, открыли ворота и погнали. Здесь у главных ворот нас дожидалась вторая партия человек 40. Нас соединили вместе, окружили усиленным конвоем, кажется в 150 чел. во главе был Сорочинский, держал наган в руке, и весь конвой взяли винтовки на перевес и нас погнали. По пути нашего сведения было много народу, а так же родные и знакомые. Их разгоняли ударами прикладов, не считаясь ни с чем. Нас гнали по Казанской улице по колено в грязи, кто был босой, кто в лаптях и совсем раздетые. С нас несколько раз снимали обувь и одежду. Мы, конечно, не знали, куда нас ведут, были не официальные сведения, что в город Сарапуль, но сами видели, что дело к вечеру, а мы отобраны все на подбор и только можно ожидать только мушки, а посему решили, что нас ведут расстреливать. Н к нашему удивлению нас загнали во двор бывшее заречное волостное правление на Казанской ул. На дворе нам был произведён тщательный обыск. У кого были хорошие ботинки и пальто, то снимали, а так же отобрали всю посуду, которая у нас была, как то бутылки, кружки, чашки. Здесь нас хотели посадить всех в тёмную, но всего было 70 человек. И вот погрузили нас в тёмную человек 30. Мы все стояли, даже дышать было нечем, тогда Сорочинский, видя, что так не помещаются, как ему нужно было, тогда поместили в нижний этаж всех. Помещение было очень низкое, мы и тут не могли поместиться как следует, была ужасная теснота и духота. Нас заперли деревянной задвижкой и поставили усиленный караул 150 человек. Здесь мы встретились ещё с нашими товарищами: Цветковской, Юроский, Исаков, Бабин, Колбин, Кушин, Туранов,Мих. Вальдман и Анисимов, а остальных не помню. Но Большакова почему то с нами не посадили, а отправили в разряд маловажных. И вот, сидя первую ночь, часов около 12 или больше, приходят Иванов и Сорочинский и ещё какой то начальник с наганами в руках, вызывают т. Вальдмана и Анисимова и их увели растреливать. После их увода мы лежали на полу, и ни кто из нас не спал, вот придут ещё, возьмут кого нибудь. Но потом мы решили ни кого не отпускать, если хотят растреливать, то пусть ведут сразу всех. Но больше они не приходили, а мы пробыли в тревоге всю эту ночь. На утро караул сменился и окна стали заматывать колючей проволокой, и держали нас в самой суровой строгости, и смотрели на нас хуже, чем на зверей, ибо, потому что начальники сказали караулу, что здесь сидят самые главари большевики, а поэтому стража своё дело выполняла очень аккуратно. Мы имели сведения, что нас погонят в город Сарапуль в тюрьму.

И вот в один прекрасный день приходит Сорочинский с отрядом человек 50 и стал выкликать по списку. Якобы для отправки в Сарапуль отобрали 17 человек следующих товарищей: Цветковский, Исакова, Бабина, Пушина, Колбина, а остальных не помню. Их от нас увели, через два дня мы уже имели сведения, что наши товарищи в Гольянах расстреляны. Это известие дошло до публики, родные стали собираться большими толпами за рекой у помещения. И скоро этот слух разнёсся по городу, что будто бы арестованных отправляют в Сарапуль и на дороге растреливают. Нам тогда об"явили, что в Сарапуль отправки не будет, но режим ввели ещё строжей. Однажды мы просили баню, очень много было паразитов. А для этой цели выбрали тов. Турецкого, который от имени всех должен говорить с Начальством относительно бани. Наше заявление было передано и дошло до Сорочинского, который [не] замедлил прийти с отрядом. Входя в камеру с наганом, он крикнул: "Кто хочет баню, выходи". У нас не один не вышел, тогда стали спрашивать, кто просил баню, размахивая руками и плётками в воздухе и ругаясь самыми скверными словами, но мы все смолчали. Потом они взяли от нас тов. Турецкого, увели его кверху и стали давать баню, били кто чем попало и через несколько минут его привели всего в крови, с прошибленной головой, это была нам баня. Кормили нас одной водой, передачу от родных сплошь и рядом часовые брали себе. Но характерно ещё то, когда придёт очередь идти за водой по Казанской улице к ключу. Проходя мимо базара, спекулянты, торгуя белым хлебом и кренделями, и нагло плевали и сморкали [36] на нас, приговаривая, что Вас, сволочей, грабителей всё ещё хлебом кормят, давно бы надо Вас всех растерзать как собак. Говоря и сами в то время намереваясь чем нибудь ударить, но часовые всё таки не допускали нас бить разъярившихся спекулянтов.

Просидя около месяца в этой тюрьме, нас стали по 3 или по 4 человека вызывать днём и отправлять якобы для допросов и освобождения под подписку на свободу, но между прочим уводили куда то, а ночью расстреливали. Таким порядком был растрелян тов. Журанов Мих. В том числе был вызван я, тов. Мороз, Хохлов и Смирнов. Нас увели в контр разведку, продержали нас до вечера. Здесь мы украдкой услышали, что в Гольянах украдена баржа с арестованными, а также и о том, что Казань взята нашими войсками. Вечером нас отправили в арестное помещение на [Седьмую] улицу. Когда мы пришли туда, там нам сказали сидящие товарищи, что нас ночью будут расстреливать, что как приведут из за реки, то ночью обязательно расстреливают. Мы стали ожидать, что будет, нам всё равно. Здесь мы встретили тов. Храмова и Клячина, а рядом во второй камере был тов. Карпов, бывший комендант Ижзаводов. Камеры были все переполнены, люди лежали на полу и под нарами, вообще некуда было пройти. Здесь мы просидели 3 или 4 дня, хорошо не помню, и каждую ночь ожидали, что нас расстреляют. И вот однажды к вечеру, это было в воскресенье, приходит Сорочинский, перекликнул нас по списку и велел собираться. Нас вывели во двор, где был усиленный конвой. Мы думали, что нас повели на расправу. Нас разделили по два человека, на двоих 3 конвоира, винтовки на перевес, вот повели по Советской улице, к зданию Совета, и мы ни как не могли понять, куда нас ведут, но потом сообразили, что ведут для группировки на расстрел. Нас привели в Совет, в числе приведённых был я, Смирнов, Мороз, Хохлов, Клячин и Храмов.

В Совете был караульным начальником Пухарев, звали его "Шляпа", но это был настоящий палач. Нас тут снова начали регистрировать и тщательно обыскивать, разсадили нас всех в разные комнаты. Мы двое с Морозом попали в одну комнату. Здесь мы встретили ещё кой кого, сидели тут Горбунов Александр, Кузнецов, Зиновьев комиссар почты, Галанов 2-й, Поркиль и Голомидов, остальных не помню, а так же была масса крестьян, арестованы по подозрению. Здесь сидеть было всё таки сносно, чисто, светло и кой кого можно было видеть и узнавать о положении. Но издевательства было всё таки много, в особенности зверски себя проявлял караульный начальник Пухарев или Шляпа по прозвищу, который ни одни сутки не продежурит так — во всех камерах мордобитие, без этого не пройдёт, и такой же у него был подобран караул.

Чуть ли не через день или два происходили повальные обыски, для этой цели выстраивали вечером всех в корридор в две ширинги, одна от другой на 5 шагов, заставляли всё снять и потом всё проверяли. У кого хорошее пальто, сапоги, бельё или ботинки, всё отнимали, вообще всё, что только им попадается на глаза, то и отбирали. Мы даже не имели права при себе держать иголку с ниткой, и это отбирали. У кого окажется карандаш или какие записки, тому обязательно мордобитие, а так же провинившихся сажали в шкаф тёмный в коридоре здания Совета, где теперь хозчасть Облисполкома держат канцелярские принадлежности. У тов. Зиновьева стали снимать кожанную тужурку, но он категорически отказал, ему изрядно попало по морде, но всё таки он тужурки не отдал. Тогда его отправили в военный отдел и там с ним расправились, как следует, сняли тужурку. Просидеть в здании Совета нам пришлось не более, как дней 10, за эти дни мы кой что могли узнать, что делается на воле. Характерно то, что когда у них грозит какая нибудь опасность со стороны Красных войск, даются обязательно тревожные гудки на заводе. И по этому гудку все, кто только может носить оружие, сгонялись к зданию Совета, а кто не шёл добровольно, того выгоняли насильно. Для этой цели у них были квартальные по 2 человека в каждом квартале, вот эти квартальные обязаны выгонять под страхом ареста всех без исключения граждан. Мало того, что выгоняли, а даже искали в квартире, кто где спрятался. И вот во время этих гудков для всех заключённых возстанавливается чрезвычайно строгий надзор, подаётся команда "ложись, не шевелись, не разговаривай". Часовые стоят в дверях человек 5 и держат винтовки на готове, кто только зашевелится или будет шептать, то они имели право расстреливать на месте. В это время у них происходили митинги у Совета, а нам в форточку кой что было слышно. Митинги были с призывом идти бить большевиков, и будто пришёл корпус Уральских казаков на площадь, а между прочим они сформировали свою кавалерию и за кладбищем нашили красные лампасы на брюки, и стали называть эту кавалерию Уральскими казаками. Устроили им торжественную встречу, а так же ими была пущена ложная агитация, что будто бы прибыло 4 корпуса чехо-словаков, которыя отправились на фронт по [Воткинско-Уральской] ж.д. Эти сведения мы узнавали часть от часовых, а часто в форточку.

В Воскресенье, не помню, какого числа, за неделю до взятия Ижевска красными войсками с утра нам передали передачу от родных и знакомых. После обеда часа в два был подан тревожный гудок. [37] На заводе все забегали, засуетились. Нам по обыкновению было приказано: "Ложись на месте", — кто где стоял, тут и ложись. Часа через 2 к нам в камеру приходит Иванов, дежурный по караулам, и начинает читать приказ Юрьева, командующего Ижевской белой армии, в приказе говорится так: "Все заключённые, молитесь Богу, что бы красноголовики не заняли города Ижевска, но если только красноголовики подойдут к городу за 2 версты, то караульным Начальникам и всему караулу приказываю к неуклонному исполнению всех арест ванных расстрелять и растерзать прямо на месте, не уводя ни куда. Но пока до прихода красноголовиков Караульным Начальникам приказываю усилить стражу в дверях камер и строго следить за движением заключённых, и если только хоть кто скажет или шепнёт между собой, то немедленно выводить в корридор и прикалывать, но отнюдь не стрелять, ибо пули дороже, чем большевики".

Этот приказ был подписан Юрьевым.

Иванов, дежурный по караулам, обошёл вое камеры в Совете и прочитал для арестованных этот приказ, а в это время у здания Совета у ник происходил митинг и мобилизация всех сил, и тут же происходила отправка отрядов на фронт. Перед проводами каждого отряда были напутственные речи и оркестр музыки.

Этот церемониал происходил часов в 11 вечера, а мы лежали с 2-х часов дня. Около 2 часов ночи часть у нас уже заснула. И вот в 12 или 1 час ночи приходит конвойный начальник и караульный начальник, вынимают список, вызвали меня, Мороза и ещё кого то, не помню, приказали собираться совсем, хлеб с собой не брать, и все товарищи сразу поняли, что нас повели расстреливать. Мы распростились со всеми и вышли в корридор всего только 8 человек.

Я, Клячин, Мороз, Хохлов, Храмов, Смирнов и ещё двоих тут не помню.

Когда мы спускались по лестнице к низу, то какой то офицер сказал конвойному начальнику: "Смотри, дорогой не расстреливай, а там уже на месте". Когда вывели на улице, нас окружил усиленный конвой 25 человек, держа винтовки наготове, нас выстроили по 2 человека в ряд и повели по середине улицы.

У них в это время было много войска, всё отправляли отрядами на фронт, а погода была пасмурная и холодная, шёл маленький дождь, на улицах грязи было по колено. Когда нас вели по улице, то мы знали определённо, что нас ведут расстреливать. Дорогой часовые нас били прикладами, кто отставал или забегал вперёд, а так же кому не нравится наша физиономия. И вот привели нас в Военный отдел во двор, построили всех в одну ширингу, а сами выстроились в одну ширингу против нас и стали дожидаться команды для расстрела. Простояв минут 10 в таком положении, вдруг бежит Иванов, дежурный по караулам: "Отставить сегодня расстрелы, наши отогнали и разбили красно-головиков". После этого нас посадили в одиночную камеру при военном отделе. Эта каморка при царизме существовала только для одного человека, но мы впоследствии сидели 12 чел.

Просидев сутки в этой каморке, нас ни кто не тревожил, и мы думали: "Вот где спокойно, значит можно сидеть". Но подходила 2-я ночь, часов около 10 приходит начальство с плетями: Яковлев, Бекнеев, Ошурков, помощник коменданта и ряд других палачей. И вот пошла выборка, записывали фамилии в записные книжки, а потом некоторым тут же попадало плетями. И так они обходили все коморки, которых было 4 штуки, из некоторых камер они куда то уводили и через некоторые время приводили обратно всех в крови избитыми. И каждую ночь происходило избиение наших товарищей. Днём привели к нам одного или двух, я что забыл, красноармейцев Смоленского полка, они попали в плен около Гольян. Их привели в одном нижнем белье, с прошибленной головой и всё избито, нет ни где живого места, их посадили к нам.

Потом то и дело стало ходить разное начальство, их смотреть, расспрашивать. Поздно вечером приходит дежурный по караулам Иванов со своей свитой и тоже начинает расспрашивать этих красноармейцев. Сначала так ласково спрашивает от куда, какой губернии, как попали к большевикам, много ли войска у большевиков, и какое у них настроение, зачем большевики перепахивают крестьянские поля, а так же жгут деревни и насилуют женщин. Красноармейцы отвечают, что войска у большевиков очень много, настроение хорошее, поля не перепахивают и деревень не жгут, а так же и не насилуют женщин.

После этих слов Иванов начинает бить по зубам кулаком и рукояткой револьвера, это тут же происходило у нас в 1 камере на наших глазах. В эту же ночь началась перетурбация, куда то уводили наших товарищей из другой камеры, снимали с них всё нижнее бельё и оставляли его тут в корридоре нам на показ, а голых людей куда то уводили. Примерно, вот, дескать, мы с вами как расправляемся. Красноармейцев от нас тоже куда то уводили, а нас разогнали в разные камеры, первую камеру совсем освободили. Я, Мороз и Клячин [38] попали в 3-ю камеру, здесь сидел Зиновьев бывший Комиссар почты, Криворучко, Горшунов, Баженов Петроградский из продотряда, два латыша, не помню, как их фамилии, и один бывший офицер, попал в плен от Красных войск.

Хохлов, Смирнов и Храмов попали во 2-ю камеру, а остальные попали от нас в 4-ю камеру. В остальных камерах сидели Гладких максималист, Евстафьев, Железкин и Лаптев анархисты, остальных не помню.

После того, как нас перегнали в другую камеру, то в первую камеру стали таскать волоком избитых товарищей, все были незнакомые, большая часть красноармейцы, а утром эта камера была об"явлена больной. Каждую ночь происходило избиение, как только 10 часов вечера, так слышны за стеной комнаты коменданта стоны, крики и гул от ударов, как выбивают пыль из ковров. И через несколько минут смотришь, тащат какого нибудь товарища за ноги головой по полу без чувств и всего в крови. Таким образом к нам в камеру был притащен тов. Петров, матрос максималист, рабочий инструментальной мастерской, которого к нам притащили и бросили к ногам, как полено. Потом привели двух евангелистов Дрокиных, которых тоже избили и притащили к нам, их за отказ брать оружие и идти воевать. Но они просидели не долго, их куда то увели и мы их больше не видали. Всех арестованных они били обыкновенно плетьми со свинцом на концах, а также рукоятками револьверов. Избивали так, что на спине вплоть до пяток нет того места, что бы не было избито. Мы, конечно, называли это "снятие материнской рубашки". Порядок был таков, всех, только кого приведут, то прежде чем посадить в камеру, то в комендатской основательно изобьют и, как говорится, снимут материнскую рубашку, а потом уже притащут в камеру. Но если нет новых, то берутся за старых, для этой цели у них был фельдшер, который ходил по камерам и смазал избитые спины ёдом, между прочим спрашивал, кто когда был избит, и записывал себе в книжку фамилии, кто совсем не битый и кого ещё можно бить. Эти сведения представлялись коменданту, а там уже и распределяли в порядке очереди для ночных зверских работ.

Кормили нас водой горячей с очистками от картофеля и пущен лавровый лист для запаха. Это считалось горячей пищей, которую выдавали две или три раза в неделю, а хлеб по ? фунта на человека, и хлеб самый бросовый или испорченный. А эта горячая партия выдавалась порциями, т.е. цынковая коробка из под патрон, одна коробка на камеру, а в камерах сидело от 10 до 14 человек. Сидя в этом каменном ящике, мы абсолютно потеряли всякую связь с волей и не знали, что делается в городе. У нас ежедневно одно и тоже, день сидишь и дремлешь, а ночью спать некогда, и мы стали похожи чёрт знает на что, грязные, оборванные, воды для умывания нам не давали, одежду всю сняли, даже у кого было хорошее бельё, а оставшее бельё было на нас, была у кого рубашка без рукавов или кальсоны по колено оборваны, это мы рвали для перевязки избитых товарищей. И вообще сидеть было невозможно, мы были бы очень рады, чтоб нас скорее расстреляли, чем над нами издеваться. Некоторые товарищи покушались на самоубийство, но нечем было привести в исполнение. И вот в таком положении мы просидели дней 14, вплоть до прихода Красных войск и взятия города Ижевска. Не помню хорошо, какого это было числа, 6 или 7 Ноября после обеда около часу дня слышим, разорвался снаряд на дворе, тут стали слышны тревожные гудки на заводе. Мы поняли, что значит всй будет кончено, и с нами будет произведена хорошая расправа. Вскоре упал второй снаряд, а потом вдруг у нас в коморках отворяли окна, так как они были закрыты на ставни наглухо, а потом слышим, бегут по корридору к нам, открывают первую камеру, начинают бить плётками и прикладами, вытащили 3 или 4 человека, нам было не видно. И во дворе слышим беспорядочные выстрелы, это расстреливали наших товарищей. Когда с первой окончили, бегут вторично теперь во 2-ю камеру, взяли 3 человек, тоже во дворе расстреляли. Потом прибежали к нам в 3 камеру, у нас сидел офицер, о котором я уже упоминал выше, он им сразу попал на глаза, они сказали: "Выходите, мы офицеров не расстреливаем", — и его куда то взяли, а у нас в камере больше никого не взяли, а из четвёртой камеры взяли 4 человека и тоже расстреляли.

После этого был перерыв приблизительно с полчаса. Но со стороны Красных войск снаряды летели уже чаще, даже изредка можно было слышать винтовочную стрельбу. У белых была паника, крик, шум, и слышно было, как они торопились эвакуироваться, в общем, целая паника, и мы думали, что про нас, наверное, забыли. Но не так то было, они эвакуировали своё имущество и принялись снова за нас, но уже по другому. В трёх камерах были проделаны волчки или маленькие окошечки для наблюдения часовых, но в нашей 3 камере этого волчка не было. И вот они начали расстреливать прямо в эти окошечки на месте в камерах. Часть расстреляв, они открывали дверь у камеры и верхние трупы вытаскивали в корридор, а кто был ещё жив, то пристреливали или прикалывали, так у некоторых товарищей было более 10 ран. Зделав своё гнусное дело в 1 камере, они принялись за 2-ю таким же способом, но не было слышно никакого крика [39] и шума, как со стороны арестованных. Только один тов. Евстафьев встал перед ними на колени и стал просить пощады, но это ему не помогло. В корридое много было вытащено труппов и так же много было крови, от крови шёл пар и дым от пороха, так что в корридоре сделалось темно. Слышим, что скоро будет очередь за нами, но мы решили без бою не сдаваться, и хоть одного да убьём, и то меньше нашим будет бить. Вот стали вооружаться, кто солью, кто золой, кто бутылками, вообще, кто чем мог, и построились к дверям. Так у самой двери справа стали тов. Мороз и сзади его Клячин, слева латыш, сильный парень, сзади его я, и у самой двери на колени стал максималист тов. Петров, а остальные выстроились по порядку. Когда мы встали, то между нами появились трусы малодушные, которые стали прятаться под лавки, это Зиновьев, Горшунов и Криворуков. Мы их от туда вытащили и предупредили: "Если вы спрятались, то мы с вами сейчас покончим, ибо вы нам враги, а по сему наш лозунг таков — без боя не умирать". Они хотя встали, но дрожали, как зайцы. Но мы определённо знали, что здесь пощады не будет ни кому. И вот мы стоим, слушаем, подходят к нашей двери. Мы простились друг с другом и были на готове, и как только двери открылись, я не помнил себя от злости, а так же все товарищи. Мы бросились на них с криком ура, засыпав их своих вооружением, и только Ошурков успел выстрелить из револьвера Клячину в руку. Мы их смяли в момент, в корридоре было очень темно, и впотьмах мы друг у друга вырывали оружие. Если сила рук не берёт, так зубами. И тут же мы освободили 4 камеру, нас стало больше. В результате этой схватки мы убили 4 палачей, у меня каким то образом оказалось разбитое колено у правой ноги. Покончив с ними и захватив у них оружие, мне попала в руки шашка. Мы побежали дальше в канцелярию, ту всё разгромили, телефон и столы, тут мы нашли брошенные часовыми винтовки 4 штуки, но без затворов. Забрав их, выскочили на улицу за ограду палисадника, тут стояли пьяные часовые, которые лезут к нам целоваться и отдают своё оружие и патроны, но некоторых пришлось разоружить. Когда мы всё от них забрали, то хотели наступать дальше, в это время на нас стала наступать карательная рота имени "Учредилки", нам пришлось отступить назад. При отступлении мы забрали с собой человек пять или шесть часовых в плен. Эти часовые нам предложили идти в общую камеру со двора, и когда мы вышли на крыльцо, то нас встретили залпом, и в результате у нас был убит т. Баженов, петроградский продотрядник, он сбежал, во дворе далеко его прихлопнули. После этого мы вернулись обратно в помещение. После этого мы разделились на две группы и стали стрелять, но патронов у нас было очень мало, даже подходило совсем к концу. Что то надо было делать, тогда наши пленные часовые предложили нам опять идти в общую камеру, но в другом порядке. Часовые взялись под ручку и пошли вперёд, а мы бросили винтовки, спрятали затворы и пошли за часовыми, но у некоторых наших товарищей были револьверы. И вот когда мы вышли, то нас хотели встретить опять залпом, но видя своих часовых, которые подняли руки, то послышалась команда "отставить". Командующий цепью показал пальцем нашим часовым, что б нас вели к кухне. Мы всё время идём и прячемся за часовых так, что им стрелять абсолютно нельзя. В таком порядке мы дошли до забора и входных дверей общей камеры. Мы моментально перебросились через забор, так что они не успели в нас стрелять, да и часовые им помешали, которые были с нами.

В тех коморках, где мы сидели, были расстреляны Железка, Хохлов, Смирнов, Евстафьев и мальчик 12 лет, которого они считали шпионом, потом тов. Хромов, которому было нанесено 18 ран огнестрельных, и он всё таки был жив и прожил почти что сутки. И один товарищ, не помню, как его фамилия, в 1 камере в момент расстрела залез на верхушку печки, и палачи его не видели, он остался жив и невредим.

Когда мы ворвались в общую камеру, там было арестованных около 200 человек. Они поголовно все лежали, и когда мы бежали с криком: "Бей, ребята, рамы", — то они думали, что мы уже красноармейцы, так как на улице стало уже темно. Они бросились на нас, кто целовать, кто мечет в воздухе, в общем, поднялся тарарам, но наши ребята начали бить окна, и в это время белогвардейцы открыли стрельбу из винтовок залпом и из пулемёта прямо по окнам, в результате человек 10 было ранено. Потом всё затихло, все окна были выбиты, и двери открыты, часовых ни кого не было. Но за палисадником лежала их цепь, а также и со двора. В общем, всё здание было оцеплено белогвардейцами. Но снаряды летели всё время со стороны красных войск, и вот мы стали сидеть и ждать, что будет дальше. Всё было спокойно, только стонали у нас раненные, просили у нас помощи и пить воды, но не могли ни чем помочь, так во всех камерах воды совсем не было и темно, [40] ничего не видно. В таком порядке мы сидели часов до 10 вечера.

Артиллерия от красных стала затихать, в это время к нам в камеру приходят два часовых не вооружённые и говорят, что б мы послали 2-х человек к их начальству для переговоров. Мы послали, нашим представителям предложили сдать оружие, но в общей камере ничего не знали о том, что произошло в тёмных камерах. Они ответили, что оружия нет, тогда им сказали: "Выдайте нам 12 человек главарей, которые бежали из тёмных камер, и у них имелось оружие. Но если их не выдадите, то мы сейчас зажигаем всё здание и Вас всех под ряд перестреляем и перебьём. Вы поймите то, что через 12 челов. сволочей большевиков вы погибните 200 человек, а если вы их выдадите нам, вы будете не вредимы". Наши делегата согласились нас выдать и, приходя обратно в камеру, они созвали собрание и пояснили, для чего их вызывали и что им там было предложено. Общее собрание, заслушав их док лад, постановило нас выдать и тут же нас искать, а мы все сидели в углу и ничего не говорили, но было очень темно, долго они нас искали, но найти не могли и затихли. В это время артиллерия красных войск затихла, мы думали, что наверное наши отступили, нам пришлось призадуматься, что же делать дальше, а так сидеть здесь нельзя, вдруг пустят электричество, или мы досидим до утра, нас сразу выдадут и растреляют. И если мы сумели вырваться из тёмных ящиков, то уже здесь свободно можем улизнуть, и решили бежать. Но бежать было очень трудно ввиду того, что белые зажгли кожевенный завод, и зарево освещало окна камеры.

Времени было 12 часов ночи, мы послали в разведку тов. Зиновьева, который ушёл и больше не вернулся, но мы его ждали до 2-х часов ночи и решили вылезать все сразу. Тов. Клячина мы взять не могли, да он и сам идти не мог с нами, так [как] он был ранен и истёк кровью. Тогда мы открыли одну половицу и сунули его под пол, и опять закрыли. Это было сделано для того, что бы над ним больше не издевались, а пусть умрёт в подполье свое смертью. Ночь была очень холодная, белогвардейцы лежат в цепи и курят, между собой разговаривают, мы полезли по очереди в окно и в полисадник. Поползли вдоль по саду, доползли до угла напротив казённых бараков. Здесь сад стал очень узеньким, и напротив в бараке у них было караульное помещение, и горит на крыше фонарь. И от ворот военного отдела поперёк сада ходил часовой, его миновать было очень трудно, но мы всё таки решили ползти дальше, нам всё равно, хотя несколько человек будут живы, всех в потьмах не убьют, и мы поползли 3чел. вперед. Тов. Мороз полз у самой изгороди, а я по средине сада, и лежим около стены здания, остальные от нас отстали, остались и лежат на углу. Мы доползли вплоть до часового и лежали. Вдруг у нашего латыша зазвенели стёкла под коленками, часовой сразу услышал, поднял тревогу, но я хорошо не помню, кажется, этому часовому кто то из наших ударил кирпичём, и мы бросились бежать за военный отдел на площадь. Вся белогвардейская цепь бросилась за нами и открыли по нам бешеную стрельбу с криком: "Стойте, стойте, проклятые черти". Но мы бежали, сколько было силы, по направлению Госпитальной улицы, я бежал самый последний, пули сыпались, как дождь, между наших голов, а у нас [от] безсилья подкашивались ноги, безпрывно падали на землю. Думаешь, вот убили, но опять вскакивает и бежит дальше.

Добежав до забора, тов. Мороз, собрав последние силы, перелез через забор, но латышь не мог и валялся около забора. Я тоже добежал до забора и пытался перелезть через забор, и тут же упал на землю к латышу. Пролежав минут 5, перевели дух, прислушались, не бегут ли за нами, нет не слышно, стрельба затихла. Мы около заборов добежали до 7 улицы и по 7 улице до узенького переулка. Здесь на угле я раньше жил на квартире и знал, как отворяются ворота, их я открыл и мы вошли во двор прямо на сеновал. Времени было 4 часа утра, на сеновале сена не было, а было не много соломы. Мы залезли под самый низ соломы, обнялись и лежали, очень было холодно. Настало утро, слышим, раздался винтовочный залп по направлению военного отдела. Мы думали, что это расстреливают наших товарищей, которые от нас отстали, но потом оказалось совсем не то, наши остались все живы. Когда за нами бросилась вся цепь, то они сзади цепи перебежали через переулок и через забор казённых бараков и тем самым спаслись. А утром был винтовочный залп, который мы слышали, это красная разведка освобождала всех арестованных из общей камеры.

Мы лежали на сеновале целый день, в городе тихо, но мы не знали, что делается и в чьих руках город, стрельбы больше не слышно. Но между прочим город занят Советскими войсками. Мы пролежали до вечера, время было часов 6, к нам на сеновал лезет женщина, граблями сгребла соломы и ушла, потом идёт второй раз уже без соломы и вместе с ней [сгребла] моего товарища. Видя, что человек, она бросилась бежать в квартиру, просить помощи, а мы с сеновала бросились бежать в огород. К нашему несчастью изгородь была новая, [с] частыми и длинными кольями. [41]

ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.168.Л.24-41.

На этом месте текст прерывается. Однако, дальнейшую судьбу А.Софронова можно узнать из очерка неустановленного автора (возможно, его же) "В плену Учредительного Собрания"

В ПЛЕНУ УЧРЕДИТЕЛЬНОГО СОБРАНИЯ.

Быль. 1918 года.

День солнечный. На небе ни облачка, несмотря на то, что август месяц. По улицам г. Ижевска, раскатываются на рысаках господа Петровы, Самарины, Афанасьевы и прочие незнакомые даже для привычного ижевского глаза. Офицеры в погонах, с хлыстиком в руках, все восстают. Но также были видны и озабоченные лица рабочих и работниц, которые только недавно оторвались от своих сыновей, братьев и мужей. На их лицах видна скорбь, печаль. Что-то будет? А это будет да как и прочим: допрос, нагайка, расстрел и штыки. Это были наши родные и знакомые, шли что-нибудь передать из с"эстного арестованным властями Учредительного собрания в г. Ижевске.

Все эти радости и скорби можно было различить чрезвычайно из помещения Дома Советов, куда ижевские фронтовики садили арестованных большевиков и беспартийных рабочих-революционеров.

Суждено верно и нам попасть сюда, такова очевидно наша участь.

Просидев непродолжительное время в доме советов, нас в количестве 8-ми человек: т.т. Клячина Андрея, Сафронова Ал-дра, Храмова Ал-дра, Смирнова Михаила и проч., фамилии уже не помню, как подлежащих расстрелу в один час ночи перевели в Военный Отдел. Но очевидно ещё время смерти не наступило. По распоряжению дежурного по караулам (палача) Иванова, расстрел был отложен, ввиду того, что якобы белые отогнали красных на фронте и нас посадили всех в 1-ю камеру. После сортировки нас: Сафронова, Клячина и Морозова, посадили в 3-ю камеру. Определенно зная, что смерть неминуема, сидим и вырабатываем план, чтоб только без боя живым в руки палачей не даваться. В это время среди двора Военного Отдела взрывается 3-х дюймовый снаряд, пущенный со стороны Красных войск. На дворе у белых получилась паника и они от карцерных окон убрали ставни, вошли в первую камеру, вывели несколько человек, во дворе под навесом их расстреляли, потом вывели из второй и нашей третьей камеры, между прочим из 3-ей камеры вывели пленного офицера, его освободили, сказали: "Мы офицеров не расстреливаем". Из 4-й камеры вывели 5 чел. — расстреляли. После этого, полчаса было затишье, очевидно обдумывали как дальше действовать.

РАССТРЕЛЫ В КАМЕРАХ

Красная артиллерия не давала покоя белым и они видя, что их положение критическое, на их фронте неустойка, а потому они решили свою злость выместить над арестованными. Врываются в первую и вторую камеры после обстрела войск арестованных из винтовок кто был ещё жив, того штыками закалывали.

Мы обитатели 3-й камеры всё же происходившее слышали, выстрелы, стоны, предсмертное мычание какое-то сверхестественное, хруст тела после ударов штыками белогвардейцев. Решили: "Ну товарищи, очередь за нами — помирать, давайте без боя не сдаваться. Нас человек 5 вооружились кто чем: Клячин — солью, чтоб при открытии камеры сразу кинуть в глаза палачам, Сафронов — вьюшкой от трубы, Моров — бутылкой, [68] а весь избитый матрос Петров — лежал у самых дверей, тоже чтоб хотя за ноги поймать. Вот момент... Подошли и к нашей камере, произвели несколько выстрелов в волчок, ранили в руку Клячина. Открывают дверь — всё это быстро в каких-нибудь четверть минуты делается. Мы с криком — "ура" кидаемся на палачей, кто как мог и нельзя теперь упомнить, так ли действовали, как думали... Но результаты этой борьбы (не на живот, а на смерть) таковы: все мы оказались в корридоре в наших руках шашка, 2 револьвера, винтовка и трое убитых валялось на полу — палачей. Обрадованные победой, мы врывались в их канцелярию, захватили 4 винтовки без затворов, порвали телефонные провода, разгромили всё в канцелярии, вооружились, выбежали по поперечному коридору на улицу. Здесь оказалось пятеро пьяных часовых. Некоторые нам сочувствовали, сдав нам оружие и патроны, а других мы разоружили сами. В это время сюда прибыла карательная рота имени "Учредительного Собрания", которая и нам была небезизвестна своими дикими расправами с арестованными.

КАК НАМ БЫТЬ?

Время не ждало оттягательства, зная, что одна минута промедления — нам всем смерть подобна, такой вооруженной силе не противостать нашей силе. Тогда берём с собой этих обезоруженных пьяных часовых заложниками и вошли в помещение. Приказали нашим пленным показать нам где проход в общую камеру с арестованными. Проходить пришлось по двору, где была белогвардейская цепь. Здесь нам пришлось также обеспечить себя, а именно: пленных белогвардейцев поставить впереди себя, в случае если будут в нас стрелять, так в первую очередь они убьют своих. Положение наших заложников таково: если стрельба по нам, то они биты, а если побегут от нас — у нас винтовки (на руку) тоже биты. И вот таким образом нам удалось перейти двор и попасть в общую камеру. Иного выхода не было, как только попасть в общую камеру там возможно при найбольшей силе да и с имеющимся у нас оружием сделать последний удар на бандитов.

МАЛЕНЬКАЯ НАДЕЖДА НА СПАСЕНИЕ.

В общей камере арестованных было довольно порядочно, которые слыша наш шум и стрельбу так же было зашевелились, но им белогвардейцами было приказано: ложитесь все на пол, а то стрелять будем. Когда мы вошли в общую камеру с оружием, "заложников" потеряли т.к. было очень темно. Нас встретили с криком "ура". Думали, что красные пришли их освободить, но когда мы заорали, что вы здесь делаете, там уж многих из одиночных камер наших товарищей расстреляли, а вы не помогаете защищать... Мы из камер выбежали и вот, тут-то чуть уцелели хотя на несколько минут от расстрела... помогите защититься. Правда здесь поднялся шум, гам, полетели стёкла и рамы из окон на улицу. Караульная рота открыла стрельбу из пулемётов по окнам, многие были ранены. Стрельба потом прекратилась. Кругом цепью оцепили это здание, но в помещение войти бандиты не решались. Мы теперь все-кто на кукорках, кто лежит на полу ожидаем, что будет дальше. Подняться и подойти к окну не было возможности, т.к. зарево пожара горевшего Колпаковского кожевенного завода так озаряло, что в общей камере было светло, а поэтому всё и было видно стоявшим в цепи бандитам. Через некоторое время входят два часовых в помещение и просят послать двух человек для переговоров. Двоих действительно выделили и послали. Там им было предложено "выдать оружие и 12 чел. главарей выбежавших из одиночных камер и вошедших к вам в общую камеру". Так как эти твое совершенно не знали есть ли оружие и кто вбежал к ним, они совершенно не знали и заявили, что у нас оружия нет, а выдать никого не знаем. И на вопрос дежурного бандита, если вы не выдадите этих 12 человек, то пропадите все кто есть в камере. На что два наши делегата дали согласие. В камере по приходе делегатов поднялся шум и гам. Кто к нам пришел выходите, всё равно на утро выдадим, не пропадать же из-за вас и нам. Вот положение, а ну ка да выдадут, вот тебе защита — пропали. Единственная надежда бежать, всё равно пропадать. [69]

ОДНО СПАСЕНИЕ — ТОЛЬКО БЕЖАТЬ

После стрельбы в общей камере было много раненных, поэтому нам было возможно спрятать оружие, да кстати одна половица поднималась. Туда бросили потихоньку все наши недавние трофеи (оружие) и как в руку раненный и истекая кровью т. Клячин и сам залез под пол. А мы: Сафронов, Мороз, латыш (фамилии не помню), так часа в 2 утра решили во чтобы то ни стало хорошенько запрятать под пол т. Клячина, сами через окна — раз на волю. Часовые нас заметили и открыли по нам или ещё кому стрельбу и благодаря темноте нам пришлось почти мимо самых часовых и даже мимо караульного помещения проползти. Таким образом мы оставили общую камеру и наделали форменную суматоху, как в самом белогвардийном карауле и по их цепи. Погоня бандитов за нами не могла нас остановить и мы чувствовали опять на воле. Подбежав к односторонке строений против ложевых сушил на Михайловской площади товарищи кинулись через забор в огороды, а т. Сафронов уже не мог перескочить через забор и несмотря на усиленную стрельбу с т. латышём направились по 7-й улице в концы, а остальные товарищи кто куда. Таким образом мы очутились под звездным небом — бежали.

НЕИЗВЕСТНОСТЬ ПОЛОЖЕНИЯ В ПОБЕГЕ.

7-го ноября. Ночь тёмная, ничего не видать, только слышно орудийные выстрелы и чуть-чуть долетала трескотня из пулемётов со стороны красных. Т.т. Сафронов и латыш, метаясь по обывательским огородам в 7-й ул. за увалом, наконец, из сил выбились (у Сафронова расшиблено колено, у латыша обе ноги во время схватки в карцере с бандитами) и порешили залечь куда-нибудь на сарай. Действительно, на одном сарае по этой же улице залегли в солому, где и пролежали до следующей ночи. Может быть, ещё бы лежали, да хозяйка дома пришла за соломой и нас чуть не унесла. Видим, что наше присутствие обнаружено и не пропадать же из-за этого сейчас же решили убежать отсюда. Бежали по огородам, скакали черев загородки и вот т. Сафронов попадает в уборную яму не закрытую сверху и как "носорог" оказался в тине-калу, т. латыш миновал этой прелести и помог выйти оттуда Сафронову.

Опять метаясь по огородам в концах 7-й ул. зашли в баню, к счастью оказалась топлёной имелась тёплая вода. Немного обмывшись водой от калу, т. Сафронов говорит, теперь я уже больше совершенно не имею силы, больной, голодный и холодный, решаюсь хотя бы на убийство всё равно пропадать. Пойдем в 7-ю ул. к Камышевой, я у неё ранее стоял на квартире и сын её ярый белогвардеец, он ходил с винтовкой и арестовывал большевиков. Если удастся, то оденемся и закусим тут, а что касается честно или нечестно поступим всё-таки не из своих красных они... Сказано и надо действовать. Утром в 5 час. 9 октября идём по улице к дому Комышевой, латыш остается на страже (на карауле) у ворот, а Сафронов заходит в помещение дома, видит сыл Комышевой лежит на кровати и ещё какие-то двое на полу. Подходит к Сафронову хозяйка дома Комышева и спрашивает: "Ты кто такой?". "Что не узнала? Я Сафронов, когда-то жил у вас на квартире". Правда его узнать нельзя было, весь в бороде, оборванный, рукава по локоть, штаны все изорванные, видать тело, весь заморен, в калу. "Ах, да знаю". "Ну, что, как дела..." "Чего?" "Вот, я на воле, спросил как обстоят в городе дела..." Сам как зверь, вот, вот кинется за винтовкой и... Оказывается сын Комышевой испугался Сафронове и не двигаясь с места на кровати, говорит: "В городе уже как два дня красные, я уже ходил на регистрацию в Казанскую улицу, там был арестован красными, потом освобождён, а белых уже давно след простыл. Я с ними не пошел, а остался к красным". Сафронов думая и не вполне доверяя верно ли это. Тогда сын Комышевой подает коробку спичек и говорит: "Посмотри, у каждых ворот на улице висят красные тряпочки". Сафронов вышел на улицу и сообщил латышу, посмотрели — верно — висят на воротах красные тряпки. Теперь убедились и вошли обратно в помещение и просидели до утра. Утром пошли в Штаб 3-го сводного полка 28 дивизии. Так спаслись т.т. Сафронов и латыш. [70]

НЕИЗВЕСТНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ ПОД ПОЛОМ

Бежать т. Клячин совершенно не мог, т.к. от поранения в руку настолько ослаб, что не мог подняться и оставался в общей камере до утра. Было опасно ввиду того, что двое парламентёров согласились выдать всех, кто прибежал к ним из одиночных карцеров. При темноте в камере его т.т. по самозащите сумели толкнуть в подполье. Кругом темно, даже не видно, через какую половицу т. Клячин попал в подполье и долго ли он будет здесь находиться. Там вверху неминуема смерть и здесь под полом тоже... Неизвестно день или ночь, уже не говоря про часы времени, но только что-то нужно делать... Немного начал прислушиваться к полу, что делается в общей камере. Первоначально можно было услышать топот ног, потом гром чего-то, и, наконец, всё стихло. Ну, очевидно увели всех арестованных на расстрел. "Что со мной будет?" — думает Клячин. Немного приподнялся, понатужился на половину — мертва, на другую тоже, а третья немного поддалась. Прислушавшись что делается на верху слышно кто-то один ходит. Это после непродолжительно времени, как слышалась толкотня в камере. Выходить или ещё здесь побыть? Но какая выйдет, решает Клячин. Поднял половицу, никого нет из арестованных. Вышел тихонько наверх — видит ходит одна женщина. Увидав Клячина эта женщина подходит ко Клячину и говорит: "Не знаешь ли где мой муж?" В недоумении оба... Клячин не знает что ответить женщине, а женщина в ожидании ответа. Собравшись духом т. Клячин спрашивает: "Что это такое, где арестованные, которые находились здесь и вы кто такая и зачем здесь?". "Да как же? Вчера заняли город красные войска, некоторые из арестованных белыми, красными освобождены, а моего мужа нет. Вот и пришла его искать". "Неужели Ижевск взят уже красной армией? Как, когда?" Это сообщение на тов. Клячина так подействовало, что он вместо валявшихся здесь в хламу фуражек надел на голову какую-то миску и далее не рассуждая прыгает в окно и с наибольшей силой бежит через Михайловскую площадь. А куда неизвестно. Дорогой увидали Клячина красноармейцы, спросили куда он так бежит и что за новая форма головного убора. После некоторого об'яснения сбрасывают с Клячина миску, надевают солдатскую шапку.

Так спасся еще один товарищ.

Вот и плен в Учредительном собрании. [71]

ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.385.Л.68-71.