У Колчака в тюрьме

У Колчака в тюрьме.

Несмотря на то, что прошло 8 лет после того, как был освобождён Урал от Колчаковской банды, а в памяти ещё крепко сидит тот тяжолый, кошмарный проведённый год в Колчаковской тюрьме. Да и не мне одному приходится вспоминать о нём, а всем тем, кто испытал на своей шкуре прелести колчаковской нагайки. Все переживания, какия пришлось вынести, вряд ли когда забудутся. Вот об этих переживаниях я хочу написать несколько строк.

В 1918 году, когда фронт был под Нязепетровском, я работал в Нязепетровском совете в отделе снабжения армии. Наша Красная армия находилась только что в зачаточном состоянии и требовала многово. Нужно было в обоз, в артелерию, кавалерию лошадей, сбрую, сёдла, телеги, хлеб, фураж и т.д. и т.п. Всё это приходилось доставлять с большими трудностями. Все, кто имел это и у кого надо было взять это, скрывались в лесах или же просто уходили к чехам. Иногда приходилось действовать, не считаясь с классовым принципом, только бы своевременно доставить всё, что требуется для армии.

В связи с затяжкой фронта на одном месте ближайшие селения были обобраны, и меня продовольственная часть фронта командировала с отрядом красноармейцев на риквизицию лошадей в дер. "Кенчерку" в 28 верстах от Нязепетровска, расположенная в глухом лесу.

Прибыв туда поздно вечером, провели учёт лошадей, а риквизицию отложили до утра, так как лошади паслись на подножном корму по лесам, и собирать их нучью не представлялось возможным. [8]

После учёта поужинали, легли спать, ничего не подозревая, хотя всё время были наготове. Я в шинели, с винтовкой около себя лёг в комнату и, возможно, только что уснул, слышу, как меня будят. Встаю, выхожу на кухню. Сидят, пьют чай тов. Писярин, начальник продовольственной части фронта, и его помощник. Спрашиваю: "Вы зачем сюда попали?" Отвечают: "Вас предупредить, чтобы вы с лошадями не могли возвратиться в Нязепетровск, его заняли белые". А эта вещь могла случиться, если бы не предупредили.

Ночью все быстро снимаемся и пробираемся лесами, болотами через Ревденский завод на Екатеренбург. Прибыв в Екатеренбург, заявились в военный комиссариат. Последний готовился к эвакуации, пришлось и нам пойти на вокзал.

Отряд погрузился в вагоны, а я, получив у тов. Уфимцева денег двести рублей, решил их переслать жене, т.к. она осталась в Нязепетровске с детями на квартире, не имея ни копейки денег. Пошёл в Верх-Исетский завод к знакомой моей жены передать ей деньги, чтобы она, когда займут Екатеренбург белые, перевела их жене. Пока туда ходил, эшалон ушёл, и больше отправки не предполагалось. Я надумал пойти к нашим пешком через В-Исетский завод, а поэтому решил пойти утром раньше, а до этого пробыть на квартире.

25 июля стал чуть свет, из В-Исетска пошол в Екатеренбург к ближайшему булышнику захватить хлеба на дорогу, т.к. на кануне хлеба не было, и он обещался приготовить. Иду через площадь, где стоит цирк, вдруг слышу: "Стой! Руки вверх!" Оказывается, раскинута цепь местных белогвардейских востанцев. Бежать некуда: [9] кругом открытое место, пришлось подчиниться.

Подходит ко мне вроде офицера, формы не было, но по выходки можно определить, спрашивает так вежливо:

— Вы знаете, с кем дело имеете?

Я отвечаю:

— Нет.

— С белой армией, ваши документы.

Я немного помялся и, боясь, чтобы меня не обыскали, достаю один из документов, в котором было указано, что я член Нязепетровскаго совета, подаю ему. Он говорит: "Очень приятно, вас и нужно". Обыску я боялся потому, что у меня ещё было ряд документов, если бы они попали им в руки, то возможно, что они немедленно бы меня отправили в лоно отца Авраама-Исаака.

После всех наших разговоров команда: "С право пять человек сюда!" Подходят, окружили и повели в ближайший угловой дом, номер дома не знаю, бывшая канцелярия 126 полка. Толкают в подвал, там уже трое сидят. Знакомимся: тов. Лобанов, Скарпе и Шилов, а в след за мной привели ещё несколько человек. В общем, за несколько часов натолкали полно.

Спрашиваем:

— За что арестовали?

— Не знаю, шёл на работу, и арестовали.

Подвальное помещение имело несколько продухов в ограду, но всё-таки этих продухов не хватало. Дышать было нечем, тесно, даже сидеть места не было, и так держали целый день, а в это время, пока мы сидели в подвале, г-д занимался чехами и казаками.

Местной буржуазией и интелегенцией было устроено шествие с иконами с пением: "Боже, царя храни". В ограде интелегентная молодёжь, гимназисты и т.п. вооружались, кто чем мог. Разные дамочки, кисейныя барышни в этой же ограде накрывали столы — встречать и угощать дорогих избавителей от нашествия большевиков. [10]

Продержав нас в подвале до 3-4 часов дня, начинают перекличку, хотя до этой переклички несколько раз обыскивали, поверяли, снимали и отбирали, что нравится. У меня было взято: шинель, тужурка, бумажник с деньгами, часы и ещё что-то, забыл.

Вызывают Лобанова, меня, Скарпе и Шилова в ограду и направляют назад ограды к поленнице дров. Лично я думал, что не иначе, как расстреливать хотят. Оказывается, нет. За нами ещё начинают выходить и ставят в ряд в две ширинки.

Когда всех построили, команда: "Поворот налево, левое плечо вперёд, шагом марш!" Выходим за ворота, и что же? Почти от самых ворот по площади до тюрьмы N*1 построен конвой коридором в две ширинки на каждой стороне, а за ними кавалерия, шашки на голо, а дальше уже толпы народа. Пока нас вели до тюрьмы, можно было слышать лестные выкрики. Кто кричит: "Растрелять надо, куда их повели?" Кто кричит: "Отдайте нам их, мы сами с ними разделаемся" А некоторые говорят: "Комиссары бодрее идут впереди, чем сзади красноармейцы и рабочие".

Благополучно прибыли, открываются тюремные ворота, вводят в ограду. Там опять поверка, а потом начинают разводить по камерам. Опять начали с нас. Меня, тов. Лобанова, Скарпе ведут в одиночку верхняго этажа N*5 или так называется секретная камера, садят вместе, потом привели Шилова.

В одиночке пусто — ни койки, ни табуретки, ни стола, одним словом одне стены и окно на кладбище. Осмотрелись, порасспросили друг друга откуда и как попал, а потом залегли на пол спать. И надо сказать, [11] я основательно спал — подряд двое суток, и вставал только к поверке.

За эти двое суток порядочно отправили на тот свет. Это мне потом тов. рассказывали. Сначало выводили мад"яр, латышей, а их много было арестовано, ну и не обошли и русских. Начинаем и мы подумывать, что и нас такая же участь ожидает, но с этим как-то скоро смирились. Ко всем расстрелам стали относиться без различно, т.е. перестало уж так волновать, как было сначало. Думаем, не всё ли равно, сегодня помереть или завтра, а пока живы, давайте будем устраиваться.

Выпросили койки, соломенныя матрасы, одеяла и стол, раздобылись картами, тюремной работой, литературой и стали заниматься, кто чем может. Но всё это скоро надоедало, дни стали длинными, скочными, однообразными. Некоторые тов. начинают падать духом. Если что воодушевляло, так это всевозможные новости, а их в тюрьме достаточно, в г-де ещё ничего не знают, а тюрьма знает. А потом начинают водить на допросы в чрезвычайную белогвардейскую комиссию, после чего ждут результатов приговора. Всё это вносило разнообразицу в тюремную жизнь. Ну, иногда и основательно встряхнёмся, когда из той или другой камеры после поверки вызывают людей, и которые уже не возвращаются, хорошо знаем, что они завтра будут в яме.

Относительно продовольствия тоже обижаться было не следует: ¼ фунта чернаго, как глина, хлеба из самой затлой муки и деревянное ведро кипятку, ну и кушай, если хочешь скорей умереть. Впрочем, из хлеба хорошие шахматы делали. Иногда приносили супу: [12] в горячей воде спущено несколько колобков из этой же муки, в доброе время свинья не будет есть.

Наши условия самой жизни в одиночке были ещё сносные, сидело нас самое большее пять человек, представлялось возможным соблюдать чистоту. Что же касается общих камер, то там творилось что-то ужасное. По кубатуре полагалось 17 чел., а насадили 70 и 80 человек. Не только можно леч спать, но и сидеть нельзя было, спали стоя. Окна худые, сырость, грязь. Ночной посуды не хватало, по полу разливалась слизь. В баню не водили, а в предаток к этому голод. Всё это послужило хорошим рассадником тифа.

В особенности массовое заболевание тифом началось в ноябре и декабре, когда наступили холода, так что каждое утро выбрасывали из камер челов до 15 мёртвых, сваливали на сани и отправляли [в] заранее приготовленные ямы, а к этому и не переставали расстреливать. Мало того, так применялись другие меры издевательства. Чуть человек не может встать на поверку или невежливо обратился к надзирателю — тащат в карцер, после котораго человек в таких условиях долго не живёт.

Были и такие случаи — только кончился обед, слышим, где-то в камере крик, как будто погибающаго, а за ним другой, в чём дело, не знаем. И в это же время шум шагов по направлению к нашей одиночке. Дверь с шумом открывается, влетают челов до 7 казаков, шашки обнажены и с нагайками в руках. Прежде всего налетают на тов. Зиновьева (после посажен в нашу одиночку), снимают с него костюм, пенснэ, оставляют в одном нижнем белье, [13] а после этаго пустили нагайку в ход, в результате чего его спина была превращена в кусок мяса. И после этого взялись за Скарпе и меня. С меня снять было нечего, так и расплата была дешёвая — всего только три удара. Тов. Зиновьев после этого лежал неделю без движения. Натешившись вдоволь, казаки отправились в другую камеру, и так чуть не до вечера в тюрьме стоял стон и крик. Чья морда казакам не понравилась, вечером после поверки были выведены и расстреляны.

В одно утро получаем известия, что сегодня посетит тюрьму чешский генерал Гайда. И действительно, после обеда заявляется, обошол все камеры, порасспросил кое-кого арестованных о положении и ушол. После его посещения положение немного улучшилось: разрешили полы мыть, в баню ходить, хлеба стали давать вместо 0.25 до 0.5 фунта, мясной суп на обед подавать, но из какого мяса — это вопрос. А похоже было на то, что вызвало рабочих Ленских приисков на забастовку в 1912 году. А расстрелы всё-таки не прекращались. Наша одиночка не избежала этой участи.

18 ноября ст.ст. после вечерней поверки открывают дверь нашей одиночки, заходит старший надзиратель и предлагает тов. Лобанову и Мыжевскому (последний также был посажен после) одеться и следовать за ним в контору на допросы. Мы сначала поверили, стали ждать возврата. Время поздно, а их нет. Настроение наше пало ниже нуля, стали догадываться, что их увели покончить с ними. Просидели всю ночь, спать никто не хотел, все прислушивались, не раздасся ли где выстрела, но и этого не слыхали. Наступило утро, [14] но наших тов. нет. Перед обедом узнаём от одного надзирателя, что ваших товарищей вечером зарубили шашками. О тов. Мыжевском было сообщено жене. Она приняла меры к розыску трупов, и когда нашла, то могла признать своего мужа по лакированным сапогам, а его тов. по матросским брюкам. Трупы были превращены в сплошную кровяную массу. И так приходилось быть всё время в ожидании расстрела или вроде этаго.

В конце января м-ца городское правление надумало произвести разгрузку тюрьмы, хотя она и так разгружалась основательно тифом и расстрелом. Первую партию отправили в 30 чел. в Николаевскую тюрьму (Н.-Туринский исправдом) для очистки, а потом сформировали партию человек 250, в каковую попал и я. Переписали, в порядке переклички вызывали ограду, построили колонной, опять перекличку, окружили конвоем и повели через город на вокзал N*1. Прибыв туда, в вокзал не пускают, оставили на площади около стены здания. Ребята большинство были полураздетые, в сапогах или худых ботинках, мороз достигал до 35 градусов, и в таком положении продержали четыре часа. Конвой менялся через несколько минут, а на арестованных не обращали внимания, и результат того — когда прибыли на место, ещё схоронили 35 человек.

Жизнь в Николаевской тюрьме немного изменилась. Чистота в камерах, стирка белья, еженедельно баня, разрешили выписывать газеты, улучшили пищу. Во всём этом приходится [15] отдать предпочтение нач. тюрьмы. Хотя он и старый служака был, и говорили, что раньше уголовных мучил, но с нами и в обще со всеми арестованными обращался вежливо и старался улучшить положение. Но всё же это арестованных не устраивало. У каждаго было желание бежать из тюрьмы, и это желание кому можно было осуществляли, в особенности, когда показалась земля из-под снега.

Первый случай был — бежали семь человек, и второй — десять человек. Как первый, так и второй побег был с работы в огородах. Отбирали у конвоиров винтовки и скрывали. Когда бежали десять человек, им пришлось отстреливаться, и в результате ранили одного надзирателя, а самим удалось благополучно уйти. И последний побег был двух стариков, кои возили утром рано навоз на пашни. Ну, [у] этих, похоже, был зделка с конвоиром, т.к. он дал тревогу после тогда, когда они ушли в лес.

Из нашей же камеры на работу, за исключением водокачки, никаго не отпускали. Мы начали строить план побега с водокачки. Поскольку туда гоняли по двадцать человек по очереди из камеры, [а] в нашей камере сидело 32 челов., то мы сделали подбор, кто посмелей и здоровей. Спланировали, как разоружить конвой, куда бежать и что делать в дальнейшем, хотя это дело было связано с большим риском. Всё это дело мы должны были проделать на глазах конвойной команды в количестве 100 чел., живущих и хорошо вооружённых в особом здании, но всё-таки решились. [16]

На следующий день наша очередь пойти на водокачку. Подготовились, ждём утра, и что же? Утром рано до поверки открывают дверь нашей камеры и кричат: "Выходи в коридор!" Выходим, начинают обыскивать сначало нас, а потом перетресать все наши манатки в камере. После обыска всех нас двадцать человек, кои хотели бежать, расформировали по разным камерам. Меня направили в н.этаж, камера N*2. В этой камере ребята были подобраны неплохия, большою частью Тагильские, одним словом, с разных заводов. Что же, одно сорвалось, нужно придумывать другое.

Чувствуется, у белых с фронтом неблагополучно. Факт потвердился тем, что пригнали арестованных, эвакуированных из Оханской тюрьмы. Устроили несколько человек в своей камере секретное совещание, на каковом решили с организовать общее выступление, т.е. всей тюрьмой.

Повели подготовительную работу. Прежде всего, нужно было выявить смелых и способных ребят, начать дело самого выступления, заручиться согласием на это дело от всех арестованных и построить план выступления. Всё это проделали быстро, арестованные согласились. Начало же выступления должна была сделать наша камера. Посколько в ней сидело человек 30, то пришлось опрасить, кто из"являет согласие. Двадцать человек согласились, а остальные отказались, оказались малодушными.

Эти двадцать человек распределили между собой обязанности. 4 челов. должны были ( в числе их я был должен принять участие), [17] как только откроют камеру, пойти в уборну, броситься на надзирателей, разоружить их, отобрать ключи и открывать все камеры. 16 челов. должны броситься в дверь конторы, из них восемь человек остаются в конторе обезоружить всех, кто там есть, и открыть склад с оружием. Оружие днём находилось на руках надзирателей, сопровожд. на работы, а на ночь складывалось в этот склад. Остальные же восемь челов. пробегают, негде не задерживаясь, в ограду и нападают на пост в количестве восьми человек. Так был построен план выступления.

Дальнейшия же перспективы были таковы: поскольку около тюрьмы жила хорошо вооружённая команда, с которой открыто схватиться было слишком рискованно, то решили запереть ворота и выдерживать осаду до прихода красных войск, а по слухам последние были недалеко, надеясь на толстые стены тюрьмы и запас хлеба и всего продовольствия, сведения об этом имели.

За день подготовлялись, после вечернего чая должны начать. Остаётся каких-нибудь пять минут до выступления, получаем из соседней камеры через коридорнаго записку (корид. те же арестов. подают чай), где предупреждают нас: "Тов., выступление оставьте, заговор ваш известен начальству".

И действительно, какая-то сволочь или захотела выслужиться, или же просто провокатор донесли об этом. Когда открыли камеру, надзиратель отскочил от двери, полагая, что мы на него бросимся, но мы виду не подали, пошли в [18] уборную. Оказывается, двери в ограду открыты, конвойная команда и все надзиратели вооружоны, всего до 230 ч., и поджидают наше выступление. Если бы нас не предупредили, то, возможно, мы остались бы, как в мешке, и вряд ли из 800 ч. кто сохранился. Сходили в уборную, возвращаемся в камеру. Ребята носа повесили и духом пали. Ну, что же, стали ждать, что дальше будет, и полагали, [что] всех нас, зачинщиков, ночью расстреляют.

Ждём, ночь проходит. Утром чуть свет, все ещё лежали, слышим в коридоре шум шагов. Открывают нашу камеру и кричат: "Выходи в коридор". Выбегаем, на каждого человека по конвоиру, начинается обыск. Обыск кончили, опять всех в эту же камеру, особаго ничего не предприняли.

Чувствуем, положение белых ухудшается. Н-Туринская буржуаз. мимо тюрьмы поехала, отступает. Надзиратели отношения к нам изменили — стали такия добрые, разговаривают, а то не подходи, а нам больше стала угрожать опасность. Мы боялись того, что какой-нибудь карательный отряд налетит и перебьёт. На ночь двери стали закладывать матрасами, ставили дежурных, в случае чего чтобы натиском прорваться, а также ждали, [что] будут выводить и расстреливать. А потом получили известия, что хотят эвакуировать в Сибирь. И это потвердилось.

Нач. конвойной команды добивался, чтобы скорей вести арестованных, а нач. тюрьмы затягивал. По сведениям, ему хотелось затянуть с целью освобождения. Мы же, чувствуя, что нас так и так отправят, [19] решили опять действовать — организовать в дороге нападение на конвой. Рассчитали, сколько человек будет конвоировать. Полагали, что поведут всех в раз до 800 челов., а конвою должно быть самое большее 300 чел., с каковым вполне бы могли справиться, а получилось опять не то.

В ночь 12 на 13 июля нов.стил. заходит к нам помощник начальн.тюрьмы (хорошая сволочь), с ним писарь и человек пять конвою. Начинают составлять списки, имея под руками другой список. По порядку записывают тех, кто участвовал в заговорах, а потом делают выбор, кто и не участвовал. Мы понять не можем, что хотят с нами делать. Переписали: "Выходи по порядку в ограду". Темно ещё, и думаем, что не иначе будет крышка.

В ограде выстроили, обыскали, сделали перекличку, открывают ворота, команда: "Шагом марш. Направление по тракту на Верхотурье". Партия была 206 челов. Конвой пеший 78 чел. Когда отошли версты три-четыре, догоняет кавалерии челов. 10 с обнажон.шашками. Замкнули партию.

День был жаркий, пыль, душно, пить не давали, гнали быстро так, что арестованные не выдерживали и падали в обморок, а как только пал, то позади его прикаловали. И пока шли до Верхотурья, двоих потеряли. Всё это расстояние, вёрст 60, прошли за одни сутки. Побег сделать не представлялось возможным, т.к. конвойная команда не забывалась не на одну минуту, винтовки всё время держали наготове. В особенности отличался этим [20] сам нач. конвойной команды (сын попа).

Утром 14 июля пришли в Верхотурье. Остановились на днёвку. Нас всех посадили в Верхотурскую тюрьму под охрану местной стражи, а конвой пошол на отдых. В нашей партии как раз были ребята — земляки тем, кто остался охранять, через них начинаем действовать, как бы освободиться. Те согласились и решили купить водки, напоить конвой и открыть нам двери. Всё это предполагали проделать ночью. Арестованные получили сведения, что Ирбитский тракт, по которому нам предстояло пойти, перехвачен красными войсками, а поэтому наш конвой подвыпил и решился с нами расправиться.

Вечером часов в 9 делают перекличку и около тюрьмы на площади выстраивать. Когда мы выходили из тюрьмы, один из надзирателей тихонько нас предупредил, что ребята, принимайте меры, вам всем грозит опасность.

На площади, где выстраивались, большим кольцом расположился конвой, а за ними в стороне все верхотурские жители. Выстроились, начальник команды выступил с напутственной речью. Прежде всего заявил: "Кто пешком следовать не может, садитесь на подводы, до могилы не далеко". А мы стоим в задней ширинке с товарищем, переглядываемся и улыбаемся. Начальник увидал и кричит: "Вы что смеётесь? И вам книга жизни кончилась!" Посколько мы уж знали об этом, то особенно нас не беспокоило, да и за год привыкли ждать ежеминутно смерть. После таких приятных речей команда: "Шагом марш!" [21]

По городу шли, не торопились и спокойно. Когда вышли за город, конвой начинает перестраиваться. Передние уехали вперёд на приличное расстояние. Боковой также манёвр проделал, а задние поплотнее сгрудились и подготовились. Кавалерия вплотную под"ехала к арестованным. Думаем, началось, слова начальника оправдали себя.

Прежде всего начали шашками сшибать с телег, кто ехал, а потом до нас добрались. Впереди меня один из арестованных случайно попал между рядами. Конвоир под"ехал к нему, ударил шашкой. Шашка попала вскользь и только ранила. Вторым ударом разрубил череп, но последний всё-таки не падал и только с пяти ударов повалился в ряды, мешая всё. Конвоир, довольный своей проделкой, ехидно улыбаясь, задержал лошадь и той же окровавленной шашкой взмахивается опять и как раз над моей головой, но мои ожидания удара были напрасны. Удар пришолся по голове шедшаго сзади меня больного.

Мы шли в задней ширинке по 6 ч., а позади нас четверо больных, которые где-нибудь в рядах пойти не могли. Вот один-то из них и был жертвой, от удара с разрубленной головой повалился на меня. Второй, который шол рядом с ним, закричал: "Спасайтесь!" В это время залп, многия пали, а некоторыя бросились бежать.

В момент залпа меня качнуло воздухом. Я бросился бежать, перескакивая через убитых. До лесу бежать было не далеко. И пока бежал — второй залп, но ни одна пуля не попала, и когда забежал в лес, то было уже безопасно. Они хотя и стреляли по нам, но без успешно.

В лесу мы сбежались [22] с тов. Носовым Тагильскаго завода. У него на голове зияла рана, нанесённая шашкой. И не разбирая ничего на пути, и он не обращал внимания на свою рану, бежали, как говорят, быстрее ветра, а в это время шла безприрывная стрельба, расправлялись с оставшими раненными. По полученным после сведениям из 206 чел. спаслось челов. 45.

Во время этой расправы в Верхотурье привели вторую партию из Николаевск.тюрьмы в 300 челов., из них было 32 женщ., две имели грудных ребят. Разделавшись с нами, наш конвой освободился и утром задумал ликвидировать вторую партию. Загнали их в кирпичный монастырский сарай. Сначало выводили по 5, по 10 челов., расстреливали, а потом, видимо, надоело, зашли с тёмнаго хода и покончили всех в раз в сарае. В том числе погиб один грудной ребёнок, а второй был взят верхотурской женщиной, когда их только вели в сарай. И так за одни сутки погибло от руки Колчака до 500 челов. лучших молодых товарищей.

Л. Резнов [23]

ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.189.Л.8-23.

Пленные красноармейцы на Кафедральной площади Екатеринбурга