Морана

МОРАНА

Пролог

Наверное, во всех больницах СССР пахло одинаково: табаком и хлоркой в туалетах, лекарствами и карболкой в процедедурных, разными моющими средствами — в коридорах... Вот в палатах, где лежали больные, все было индивидуально. Где-то царил аромат свежесорванных цветов и фруктов, а где-то разило всеми оттенками пшенной каши и вареной рыбы, частенько разбавляемой все тем же табаком и запахом портянок. И ведь что странно: все больные во время пребывания в медучреждении пользовались исключительно казенными тапочками, а специфический душок пота и портянок все никак не желал исчезать... Разумеется, помимо всего прочего стойко пахло болезнью, и все теми же лекарствами; пирожками и газетами, мочой в суднах и всепроникающей хлоркой пополам с карболкой. Причем женские и мужские палаты в этом отношении были равны: и только детские немного выбивались из общего ряда. Потому что даже профессионально-циничные медики были все же людьми, и старались устроить больных деток хоть чуть-чуть, да получше.

Пик. Пик. Пик. Пик. Пик. Пи-ик!!!

Пока встрепенувшаяся на посту сонная дежурная медсестра сладко потягивалась, и пыталась не вывихнуть челюсть в могучем зевке, проснувшиеся в коридоре репродукторы известным всей стране голосом диктора Левитана сочно провозгласили:

— Внимание! Говорит Москва!.. Работают все радиостанции Советского Союза!

В принципе, никто для пациентов специальных побудок не устраивал: люди болеют, такчего их зазря тревожить? Недаром же еще Гиппократ говорил,что сон лечит. Так что хворобые могли спокойно себе спать... Вот только градусники у медсестры принять и сунуть под мышку — и можно досматривать самые сладкие сны. Разве что через десяток минут ненадолго проснуться и отдать стеклянные палочки с запаянной в них ртутью обратно, чтобы медработник мог записать показания шкалы в карточку висящую на спинке кровати. Еще через полчаса в коридоре зычно начинали звать на утренние процедуры, потом на завтрак, состоящий из жиденькой каши и кусочка жареной рыбы: сьел свою тарелку, похлебал бледненького чая, и опять дрыхни дальше — хоть до обхода лечащего врача! Ну, если на очередные процедуры не надо, конечно. Или уборщица-поломойка не выгонит из палаты, чтобы все протереть и проветрить. Потом наставало время посещений, и вот тогда да, спать уже было сложно: но если человек действительно хотел этого, ему и "всадница" с персональным шприцом не могла помешать... Правда, не все посетители шли в палаты — некоторым назначали "свидание" совсем в других кабинетах.

— Здравствуйте, я насчет Сашеньки Морозовой.

Окинув взглядом мнущуюся на пороге женщину средних лет, в которой чувствовалось что-то "педагогическое", заведующий нейрохирургическим отделением товарищ Фиренко приглашающе повел рукой:

— Да-да, заходите.

Едва устроившись на табурете для посетителей (стул мужчина убрал специально, дабы не баловать всех домогающихся его внимания), буквально вцепившаяся пальцами в свою сумочку женщина с явственной надеждой поинтересовалась:

— Доктор, ну как она?

Врач, будучи всего лишь кандидатом медицинских наук, поправлять представителя детского дома номер четыре не стал: вместо этого он, положив руку на медицинское дело Александры Морозовой, довольно кивнул:

— Сегодня в семь-тридцать утра пришла в себя. Не скрою, поначалу из-за ее комы у меня было подозрение на диффузное аксональное повреждение головного мозга, но теперь я склонен диагностировать не совсем обычный ушиб головного мозга средней степени.

Похлопав глазами и осознав, что из прозвучавшего она поняла только вторую половину фразы, посетительница вьедливо уточнила:

— Не совсем обычный — это как?

— Ну, все-таки у девочки два раза была продолжительная клиническая смерть. Такое, знаете ли, даром не проходит.

Рвано вздохнув, женщина понимающе кивнула.

— Но уже сейчас можно с уверенностью констатировать, что худшее позади и Александра уверенно идет на поправку: думаю, недельки через две-три мы ее переведем под дальнейшее наблюдение в неврологию. Мелкая моторика сохранилась почти в полном объеме, головные боли слабо выражены — а ее слабость и сонливость вполне укладываются в... Кхм-да. Но, вместе с тем, не обошлось и без потерь: часть ее памяти с личностной составляющей все же утрачена. И цвет радужки в глазах изменился: на моей памяти подобного еще не происходило, но медицине такие факты известны.

— Э-э?..

Оценив выражение лица самой обычной советской учительницы-воспитательницы, нейрохирург пояснил:

— Она не помнит никого из своего окружения. Собственно, даже страну и город проживания назвать поначалу затруднилась...

Нервно сжимая пальцы в кулачки, воспитательница поинтересовалась:

— Так она, наверное, со временем все вспомнит?

— Вполне возможно. Простите, я забыл поинтересоваться: вас как?..

— Татьяна Васильевна. Я классный руководитель Сашеньки и воспитатель в ее группе.

— Да, вполне возможно, что девочка со временем восстановит память в полном объеме. Хотя хватает примеров и обратного: человек после травмы головы начинал, так сказать, с чистого листа, и со временем все наверстывал. Мы ее, конечно, будем вести и внимательно наблюдать, все же неоднократная клиническая смерть... М-да. И еще: мне бы хотелось уточнить, что было причиной травмы? А то, знаете ли, многочисленные ушибы по всему телу и "удар твердым тупым предметом по голове" оставляют довольно много простора для различных предположений.

Порозовев и беззвучно шевельнув губами, воспитательница немного помялась, но все же выдала необходимые подробности:

— Понимаете, мальчикам из старшей группы поручили смазать петли и замки на дверях... Они просто очень неудачно уронили жестянку с машинным маслом на лестничной площадке второго этажа, и не успели подтереть... Они — ничего такого, понимаете?.. И милиция тоже не нашла злого умысла...

— Получается, обычный несчастный случай?

Перебирающая пальцами по своей многострадальной сумочке, педагог осторожно кивнула, подтверждая, что никто ничего такого не хотел. Просто вот так случайно получилось... Как получилось.

— Н-да. Что же, при сохранении нынешней положительной динамики, месяц-полтора мы девочку понаблюдаем, а потом на выписку. Пойдемьте, я вас заново познакомлю...

Из приоткрытого на проветривание окна в торце больничного коридора неслись звуки мелодии, и пока они шли до нужной палаты, их сопровождал знакомый до последней буквы и нотки "Марш авиаторов":

-...рождены, чтоб сказку сделать бы-ылью; преодолеть, пространство и просто-ор! Нам Сталин дал стальные руки-крылья, а вместо сердца-а пламенный мото-ор: все выше, и выше, и вы-ыше, стремим мы полет наших пти-иц...

В палате интенсивной терапии взгляду воспитательницы открылась очень бледная и худенькая девочка десяти лет. Почти полностью лысая — волосы на голове пришлось удалить для процедур, и теперь тем "колосился" короткий белый пушок...

— Саша, просыпаемся!

Глубоко вздохнув, юная пациентка медленно открыла глаза, позволив посетительнице наглядно убедиться, что прежний серый цвет радужки сменился на... Гм? Блеклый синий? Тусклый лиловый? Пожалуй, что-то среднее.

— Саша, это твой воспитатель Татьяна Васильевна... Эм?

— Белевская.

Переведя взгляд на женщину, Александра спокойно и почти неслышно прошелестела:

— Здркх-авств-кха!..

Присев на краешек кровати, завотделением самолично напоил еще очень слабенькую девочку. Которая, по правде говоря, самостоятельно пока могла только уверенно открывать-закрывать глаза, тихо говорить, ну и едва-едва шевелить руками и ногами.

— С-спасибо!

— Ах да!

Вытянув из кармана медицинского халата свернутую трубочкой детскую и юношескую газету "Ленинские искры", и значительно поглядев на Татьяну Васильевну, медик расправил печатное издание и показал его бледненькой (но все равно на диво любознательной) пациентке:

— Вот, как и обещал: попозже медсестра тебе немного почитает. Номер конечно не самый свежий, но все равно — за апрель этого, тысяча девятьсот тридцать седьмого года.

Александра в ответ едва заметно, но определенно благодарно улыбнулась и скосила глаза на газету, которую положили-подсунули под ее безвольную руку. Не выдержав всего этого, Белевская прижала руки к полной груди и тихо заплакала:

— Сашенька... Бедная ты моя девочка...

Моргнув, больная как-то странно замерла, потом ненадолго прикрыла глаза, уходя в себя — а когда вновь открыла, в них плескалось чистое, и ничем не замутненное изумление:

— Я ш-што... Д-хевочка?!?

Глава 1

Выписали Сашеньку Морозову в середине июня: могли бы и раньше, но заведующий нейрохирургическим отделением заинтересовался случаем двухкратной и довольно продолжительной клинической смерти — и тщательно (скорее уж пристрастно) наблюдал свою юную пациентку, настойчиво выискивая любые возможные патологии. Ради того, чтобы собрать как можно более полную клиническую картину, он даже пробил дополнительные фонды для приобретения особой расходной бумаги для установки по снятию электроэнцефалограммы головного мозга. Ответственные товарищи из горкома и обкома передвигались по области на автомобилях, ну а те, случалось, попадали в аварию, вот и "подстелили соломки" на всякий случай, закупив в Германии несколько новейших аппаратов. В обычном случае Фиренко наверняка бы сделали строгое внушение и поставили на вид за такое расточительство, но завотделением городской нейрохирургии как бы просто нарабатывал статистику и обучал персонал работе с новым диагностическим оборудованием на подходящем пациенте... У которой с показателями ЭЭГ все оказалось в пределах нормы, но опытный медик не расстроился и все равно "нашел" у нее легкую степень атаксии в виде нарушений координации движений , и диагностировал гипостатуру, то есть недостаток массы тела для ребенка ее возраста. Ну и конечно анализы! Много анализов и обследований, по результатам которых советская медицина была вынуждена отступиться и признать Александру условно здоровой. С некоторыми оговорками, конечно, в которые входили регулярные осмотры в течении следующего календарного года, и строгие рекомендации как по питанию и физическим нагрузкам — товарищ Фиренко в свободное от работы время писал большую монографию с прицелом на докторскую диссертацию, и случай с девочкой удачно дополнял тему его работы...

— Не устала? Голова не кружится?..

Отрицательно покачав головой, бледненькая "выпускница" поправила косынку на голове и вопросительно поглядела на забравшую ее из больницы Татьяну Васильевну. Обратно в четвертый детский дом они поехали на чуточку пыльном трамвае, и пока дребежащий вагон веселой красно-желтой расцветки постукивал колесами по стыкам рельс, десятилетняя сирота с явным интересом вертела головой по сторонам, время от времени забавно удивляясь некоторым видам летнего Минска. Кстати, учитывая особые обстоятельства Александры Морозовой, ей тихонько оформили переводные экзамены в пятый класс, проставив в табелях и экзаменационных ведомостях подходящие оценки. В смысле, выведя среднеарифметические на основе ее отметок по предметам до попадания в больничную палату — и конечно же, обязав нагнать пропущенную школьную программу за оставшиеся летние каникулы.

— Ну, вот мы и пришли. Это твоя кровать и тумбочка, вон тот шкафчик для верхней одежды... Да, четвертый от окна — он тоже твой.

С интересом осматривая все сразу, и задерживая взгляд на разных мелочах скудной обстановки общей девочковой спальни, лиловоглазка осторожно присела на одну из дюжины аккуратно заправленных кроватей, сколоченных из гладких сосновых досок.

— Кушать хочешь?

Подумав, девочка кивнула, после чего ее отвели в столовую и организовали небольшой перекус в виде куска жареной салаки и небольшой плошки холодной пшенной каши. Небольшой по той причине, что на лето почти всех воспитанников младших и средних классов детский дом отправлял в лагерь-санаторий на берегу Свислочи — воспитатели и классные руководители тоже люди, и им тоже надо было отдыхать от своих подопечных. Ну и разный ремонт лучше всего делать в отсутствие лезущих куда не надо мелких почемучек... В общем, спальни на лето практически пустели, и в них оставались лишь старшеклассники-выпускники, готовящиеся к поступлению в разные учебные заведения — да и тех, в основном, было можно застать только в столовой.

— Если что, я до часу дня буду в учительской... Ты же запомнила, где она находится?

Саша уверенно кивнула.

— Когда меня не будет, можешь спокойно обращаться к любому учителю: все в курсе... Ну все, отдыхай.

— Угу-ум.

Проводив женщину взглядом, беляночка стянула с головы косынку и аккуратно сложила ее, устроив на потертой тумбочке. Заглянув с интересом внутрь, обнаружила на верхней полке стопочку детского нижнего белья — основательно застиранного, но при том явно чистого, и даже вроде бы глаженного. Баночку зубного мятного порошка с немного помятой крышечкой, зубную щетку с жесткой, и частью выпавшей шетинкой, пустую мыльницу со следами коричневого хозяйственного мыла... Нижняя полка хранила стопку исписанных тетрадок за третий-четвертый классы, треснувшую вдоль деревянную линеечку и книжку с жирным синим штампом школьной библиотеки, и тисненым названием "Три толстяка". За тетрадками прежняя хозяйка тела спрятала почти целую катушку черных ниток с коротенькой иголкой, а между пожелтевших страниц произведения детского автора Ю.Олеши — четыре фантика от шоколадных конфет и плотно сложеный кусочек кумачовой ткани. Поглядев на пионерский галстук, юная блондиночка как-то неопределенно поморщилась, и без особого почтения запихнула его обратно в книгу. Плюхнувшись затем на свою кровать, прикрыла глаза, длинно выдохнула и затихла.

Бытие в теле девочки было... Непривычным, да. Очень непривычным, необычным, и далеко не тем, что планировалось изначально — но вместе с тем, он... Гм, теперь уже она: так вот, она же хотела новых знаний, опыта и впечатлений? Ну и вот, хлебайте полной чашей. Так что теперь Саша с переменным успехом боролась с привычками из прежней жизни и понемногу "разрабатывала" доставшуюся телесную оболочку, крохотными шажками изменяя ее в соответствии со своими вкусами и появившимися планами. Хотя, ну как это — меняя? Прежде всего надо было исцелить все последствия закрытой черепно-мозговой травмы, повредившей часть нервов и нейронных связей. Треснувшие ребра тоже хотелось "склеить" получше. Обязательно требовалось "почистить" накопившийся всего лишь к одиннадцати годам неплохой набор детских болячек, вывести из тела остатки лекарств и продукты распада оных: одним словом, подготовить тот базис, на который затем можно будет опираться. Пока же лиловоглазая девочка лежала и просто отдыхала, наслаждаясь тишиной и отсутствием людей — и впервые за долгое время позволив себе просто расслабиться...

* * *

Незаметно пролетел июль и август, и в спальни минского детдома номер четыре вернулись загоревшие, отдохнувшие и даже соскучившиеся по своим воспитательницам дети. Наполнились шумом юных голосов коридоры и общие помещения, и как-то разом трехэтажный корпус с двумя флигелями перестал казаться большим, приняв почти полторы сотни разновозрастных сирот. Так как почти все они были в курсе произошедшего с Морозовой, то с вопросами к ней не приставали, а соседок-подружек по комнате и вовсе предупредили-проинструктировали дополнительно. Впрочем, это не помешало троице бойких девочек прямо в день прибытия целенаправленно отыскать соседку по спальне, и сходу у той поинтересоваться:

— Са-ашк, а ты правда нас не помнишь?

Подняв голову от какой-то толстой книжки (какой-то, потому что ее обложка была завернута в старую газету), та окинула полненькую ровесницу спокойным и абсолютно равнодушным взглядом фиолетовых глаз, и отрицательно качнула головой. И как-то сразу стало понятно что да: она их действительно не узнала, и почему-то не испытывала никакой тревоги по этому поводу. Смешавшись, щекастенькая татарочка неуверенно оглянулась на двух других девочек, с болезненным любопытством разглядывавших вроде бы давно знакомую, и в то же время ставшую чужой одноклассницу.

— Эм... Прямо совсем-совсем ничего?

Вновь отрицательно мотнув головой, Морозова раздраженно поморщилась и заправила под косынку непослушную прядку молочно-белых волос — на которуе тут же уставилась троица ее бывших подружек. Рослая рыженькая девчонка, что выглядывала из-за левого плеча говорливой "предводительницы", с легким подозрением поинтересовалась:

— А чего молчишь?..

Справившись со своевольной прядкой, беляночка той же рукой прикоснулась к горлу и очень понятно изобразила, что ей-де, пока сложно говорить вслух — после чего вернула внимание к книге, лежавшей на ее коленях.

— Что читаешь?!

Медленно подняв глаза на настырных одноклассниц, сразу же залипнувших на их необычно-яркий фиолетовый цвет, любительница книг вежливо улыбнулась — и троица как-то разом почувствовала себя неуютно, вспомнив, что у них куча дел в совсем других местах.

— Ну, мы пойдем. Ты это... Поправляйся!

За сентябрь похожие сцены повторились еще несколько раз — пока все одноклассники и просто любопытствующие не поняли несколько вещей. Во-первых, Морозова теперь крайне малоразговорчива и действительно никого не помнит — даже тех, по чьей вине едва не умерла. Во-вторых, ей ОЧЕНЬ не нравятся чужие прикосновения, из чего само собой выяснилось и третье: переход от спокойного состояния к агрессии у нее занимает неуловимо-короткое мгновение, и бьет она при этом на диво сильно и больно. К примеру, той старшекласснице, что решила полюбопытствовать необычным цветом ее глаз и ухватилась за лицо, заставляя его поднять вверх — она так саданула карандашом по руке, что тот сломался глубоко в мясе. Да и то, наткнувшись на косточку. Короткое разбирательство в кабинете директрисы все прояснило (тем более что свидетелей хватало), к наказанию "для порядка" пятиклассница отнеслась с неподдельным равнодушием, поэтому неудивительно, что у ровесников Морозова получила стойкую репутацию отбитой на всю голову "психической", которую лучше обходить стороной. Ну а ближе к новому году, когда детско-подростковое сообщество постепенно разузнало, куда и в какие секции и кружки ее поназаписывала воспитательница Татьяна Васильна, то ее кличка закономерно сменилось на "Заучку", проиграв затем более наглядному прозвищу "Белая".

Сама же Александра ко всему этому относилась спокойно: большую часть ее внимания занимал новый мир вообще, и город в частности — в котором она оказалась. Все было другое, непривычное, иногда расстраивающее, а иногда сильно удивляющее. Те же люди вокруг нее были как-то... Открытее? Не проще, а именно доброжелательней к другим. К примеру, ее согласно рекомендации завотделением нейрохирургии Фиренко записали в класс рисования и в секцию художественной гимнастики — и тренерша с пожилым наставником-художником тут же с большим энтузиазмом принялись за свою новую ученицу. Не отбывали время, не относились к своей работе как месту заработка денег — а именно что вкладывали душу в свое наставничество. Объясняя, показывая, приободряя, раздувая в своих учениках и ученицах даже самую слабую искорку таланта, и не обращая особого внимания на повсеместную... Ну, не нищету конечно, но жили в Советской Белоруссии тридцать седьмого года откровенно небогато. Одежду и обувь носили до тех пор, пока ее можно было латать и чинить; в еде не перебирали — главное чтобы побольше и посытнее, любые вещи предпочитали пусть и неказистые, зато чтобы они были надежные и долговечные. И при всей этой повсеместной бедноте, взаимовыручка и дружба были для людей не пустыми словами: случись нужда, помогали всем миром. Еще Александру сильно удивляло отношение минчан к наркому внутренних дел товарищу Ежову: верней сказать, вполне официально развернувшейся под его чутким руководством уже второй по счету официальной "чистке" в рядах Всесоюзной коммунистической партии большевиков — кстати, стартовавшей еще год назад, в тридцать шестом. Люди боялись и опасались, это факт: но в то же время и одобряли, потому что карающая рука органов гребла в основном зажравшийся начальствующий состав фабрик и заводов, а так же перебирала тех, кого было принято называть партактивом на местах и старыми большевиками ленинского призыва. Что же касается пролетариата, то пресловутые "стальные ежовские рукавицы" его не давили, а так... Нежно поглаживали против шерсти: сами же работяги повсеместно и признавали, что с трудовой дисциплиной дела обстоят не очень хорошо. Можно даже сказать откровенно — херовые с ней были дела! А признав, советский гегемон с трудом перестраивался и отвыкал гнать брак, приходить на работу попозже и уходить пораньше, ну и разговляться "беленькой" прямо на рабочем месте. Вслед за ними и беспартийные директора с хозяйственниками привыкали к тому, что за регулярные срывы госзаказа и ложь вышестоящим товарищам с них могут очень больно спросить. Так больно, что если суд приговорит к "десятке" на лесоповалах, то это, считай "легко обделался жидким испугом". Кстати, военным с большими ромбами в петлицах было еще хуже партийцев: во-первых, они и сами поголовно были членами ВКП(б), во-вторых — врали, пьянствовали, морально разлагались и заваливали порученное им Партией и Правительством они как бы не больше гражданских генералов промышленности.Видимо, поэтому и наказывали их за это заметно строже. И там, где хозработник или партфункционер мог отделаться "четвертаком" или даже "пятнашкой" общего режима, старшему офицерскому составу непобедимой и легендарной рабоче-крестьянской армии Особое совещание при НКВД сходу прописывало оздоровительный расстрел.

И вот на фоне таких репрессий те же уголовники спокойно ходили по Минску, ничуть не боясь ни грозных чекистов, ни бдящей за "социально близким элементом" советской милиции. С уголовниками, разумеется, упорно и непримиримо боролись, их ловили и сажали, самых отпетых и закоренелых приговаривали к высшей мере социальной защиты... Но все это было строго в рамках уголовного кодекса, и с соблюдением норм и правил советской законности. То есть мало было их поймать, требовалось доказать преступления так, чтобы суду показались убедительными доводы именно прокурора, а не адвоката. Адвоката!!! В то время как "клиенты" Особого совещания при НКВД обвинительное заключение получали на руки за сутки до суда, на котором ни адвоката, ни присутствия самого обвиняемого не предусматривалось. Нда-а...

Всемерно развивалась любая промышленность, и в то же время открыто работали частные артели, бригады и кооперативы. И не просто отрыто, очень часто они имели государственную поддержку и более того — выполняли небольшие госзаказы, включенные в пятилетний план! Свободно можно было купить длинноствольное охотничье оружие с патронами для него: зато автомобили, любые, распределялись чуть ли не поштучно, и использовались как своеобразный аналог орденов. Люди живо интересовались внутренней и внешней политикой, и реально верили, что строят для себя и своих детей светлое и счастливое будущее... И да: новое поколение "хомо советикус" именно что целенаправленно растили, воспитывали и готовили — в пионерских дружинах, в различных спортивных и научных кружках, секциях, клубах. Всяческих объединений в СССР было столько, что у среднестатистического подростка было очень мало шансов избежать правильного с точки зрения властей досуга — это не упоминая очень разветвленное Общество содействия обороне, авиации и химическому строительству, в которое разными методами загоняли городскую и сельскую молодежь.

И вот так во всем: чего не коснись, все не соответствовало представлениям Александры о жизни конца тридцатых годов в СССР! Даже формальный повод для "Большого террора" был иной: в тридцать четвертом году безработный партиец Николаев застрелил в коридорах Смольного дворца не первого секретаря Ленинградского обкома, а заглянувшего к тому по делам Народного комиссара пищевой промышленности Анастаса Микояна. Он как раз здоровался с "хозяином" Ленинграда, когда пуля из Нагана, прошив затылок и лицо наркома, потеряла убойную силу и завязла в плече Кирова. Всего один выстрел недалекого и обиженного на жизнь человека убил не только Микояна, но и запустил карательный механизм, уже успевший перемолоть в своих жерновах большую часть старой "ленинской гвардии", пришедшей к власти на волне успеха после Октябрьского переворота. Первыми расстрельные приговоры услышали Каменев с Зиновьевым, за ними два десятка партийцев более мелкого ранга, ну а там процесс партийной чистки, что называется, пошел сверху вниз и по-нарастающей.

Ах да, товарища Кирова после излечения ЦК ВКП (б) направило на Урал, курировать разворачивающуюся промышленность — в чем Сергей Миронович изрядно преуспел. Настолько, что результаты его работы опять же заставляли одну блондиночку усиленно копаться в памяти, в попытках разобраться: было такое? Или нет? Вообще, первые полгода после больницы для Александры прошли под знаком постоянного изумления от реалий нового мира, и особенностей своего, хм, нового воплощения — к которому в некоторых моментах было очень трудно привыкнуть. Психика человека конечно гибкая, но даже самой закаленной порой требуется время для принятий новых реалий... Особенно когда помнишь из прочитанных некогда книг и статей одно, вживую видишь и ощущаешь совсем другое, а слышишь порой вообще третье...

Глава 2

В кабинете директора минского детского дома номер четыре редко было тихо: сама специфика руководимого ей заведения подразумевала детское звонкоголосье под окнами и в коридорах, перекрикивания подростков, частые появления пионерского и комсомольского актива, педагогов — и конечно, постоянные хозяйственные хлопоты. Еще свою лепту вносили регулярные телефонные звонки: хотя отлитый из черного бакелита монументальный аппарат стоял в приемной, но его резкий "голос" легко пробивался через тонкие стены и филенчатую дверь кабинета. Как правило, вместе с низким грудным голосом верной помощницы-секретарши, повторяющей вслух очередную телефонограмму, или отправляющей быстроногого "гонца" из попавшихся под руку детдомовцев за тем, кого просили срочно подозвать к трубке... Впрочем, товарищ Липницкая уже давно научилась игнорировать весь этот шумовой фон, задавив его с помощью небольшого репродуктора, настроенного на музыку. Которая, к слову, даже помогала ей в работе — вот как сейчас, когда она разбиралась со сводными вещевыми аттестатами для старших и средних классов перед тем, как подавать их наверх:

— Зелеными просторами легла моя страна; на все четыре стороны раскинулась она... Ее посты расставлены в полях и рудниках!

Очеркивая карандашем пару сомнительных позиций (на подростках одежда буквально горит, и неважно, мальчишки это или девочки!), седовласая женщина незаметно для себя подхватила мотив негромкой мелодии, льющейся из висящего на стене черного блина динамика:

— Страна моя прославлена на всех материка-ах... Тц! Ну что-то же из этого можно и на маленьких перелицевать, а не списывать!

Решительно вычеркнув сразу пять строчек, администратор вновь незаметно для себя начала подпевать:

-...плывут ее кораблики на запад и восток; плывут во льды полярные, в морозы-бури-дождь! В стране моей ударная повсюду молоде-ежь... Ударная, упрямая... Не молодежь — литье! И пестня эта са-амая поется про неё... Хм?!?

Нахмурившись и перечитав часть аттестата, директриса недовольно цыкнула и полезла в стол, откуда вытянула натуральный гроссбух. Полистала его страницы в поисках ведомостей списания за прошлый год, упрямо сжала губы и вынужденно поднялась за одной из папок, распиравших полки шкафа за ее спиной. Роясь уже в нем, хозяйка кабинета услышала энергичный стук, а затем и звук открывшейся двери, к которой добавился странно-робкий голос секретарши:

— Галина Ивановна, тут к вам товарищ!

Дернув плечом и едва не рассыпав на пол содержимое просматриваемой укладки, директриса недовольно напомнила:

— Зося, ну я же просила!? Мне уже в следующий понедельник надо отдавать "вещевки", а у меня по ним еще и конь не валя-я-э?

Моргнув при виде встревоженной секретарши, позади которой спокойно осматривался по сторонам сотрудник НКВД, ответственная работница разом позабыла про ожидающие ее проверки аттестаты и прочие планы на сегодняшний рабочий вечер.

— Э-э... Чем обязана?

Кашлянув, старший лейтенант выразительно поглядел на обыкновенно очень бойкую секретаршу, и та молча попятилась и закрыла за собой дверь — разумеется, с обратной стороны.

— День добрый, Галина Ивановна.

Пока директриса переживала кратковременный приступ облегчения (будь у органов к ней какие-нибудь претензии, поименовали бы гражданкой), старлей грозного наркомата снял фуражку с малиновым околышком, оказавшись обычным усталым мужиком лет примерно тридцати.

— Старший лейтенант Зимянин. У меня к вам будет несколько вопросов об одной из ваших воспитанниц — а именно Александре Морозовой, тысяча девятьсот двадцать седьмого года рождения. Кстати, можно ее личное дело?

— Э-м?.. Да, конечно.

Лязгнув дверцей железного шкафа для важных документов, директриса положила на приставной стол, за которым уверенно устроился нежданный посетитель, новенькую светло-коричневую картонную укладку. Присела насвой стул и только после этого осторожно поинтересовалась:

— Простите, а что, собственно говоря?.. Наша Сашенька очень хорошая девочка!

Выкладывая из висящей на боку командирской сумки-планшета жиденькую стопочку писчей бумаги и карандаш, чекист едва слышно хмыкнул и внес определенность:

— Скажите, Галина Ивановна, вы в курсе, что ваша воспитанница уже почти год состоит в переписке с товарищами Симоновым и...

Запнувшись, нквдэшник заглянул в свою планшетку.

— И Шпагиным?

Посветлев лицом, товарищ Липницкая утвердительно кивнула.

— И вам не кажется странным столь сильный интерес девочки...

Вновь заглянув в свою "шпаргалку", гость вытянул листочек с записями под правую руку. Принявшись развязывать веревочные завязки на личном деле воспитанницы Морозовой, он выдержал небольшую паузу и чуть конкретизировал вопрос:

— Двенадцатилетней девочки, к боевому оружию? И тем, кто его конструирует?

Однако директор детдома ничего странного в подобном увлечении не усматривала, с ноткой гордости в голосе парировав скрытое обвинение:

— У нас почти все мальчики старших классов и половина девочек занимается в ОСОАВИАХИМ ! А насчет Сашеньки к нам оттуда вообще приходил инструктор — он говорил, что у нее настоящий талант к...

Поморщившись, потерявшая в Гражданскую войну деда, отца, трех братьев и кучу менее близкой родни, рано поседевшая женщина достаточно нейтрально закончила:

— Ко всему этому. Кроме того, Саши уже первый разряд по пулевой стрельбе из малокалиберной винтовки и револьвера, и на областных соревнованиях этого года она собирается сдавать нормативы кандидата в мастера спорта! Мы в следующем году на Первенство СССР хотим... Кстати, в ее деле вы можете увидеть и ее наградные грамоты, все три. И вы знаете, я вот сейчас припоминаю, что она несколько раз жаловалась о том, что обычная автоматическая винтовка для нее слишком тяжелая и неудобная — для чего и написала первое письмо товарищу Симонову.

Черкнув что-то в своих бумажках, старлей вытянул платок и промакнул выступившую на висках испарину — май тридцать девятого года в Минске выдался жарким и откровенно душноватым.

— А как у нее с нормативами БГТО? Ах да, вижу... Слабенько, еле-еле на бронзовый значок.

Возмущенно поглядев на чекиста, директриса напомнила:

— Вообще-то, на это дело добровольное!

Вновь что-то черкнув, Зимянин покрутил карандаш в пальцах, поглядел на стершийся грифель и полез в карман темно-синих галифе за перочиным ножом.

— Как можете охарактеризовать ее по учебе?

— М-м... Очень умная и любознательная девочка, идет с большим опережением программы. Много читает: воспитательница ее группы даже оформила на себя абонемент в городской библиотеке, и берет для нее книги.

— Художественные?

— В основном различные учебники нашего минского Политеха, а так же мемуары видных революционеров.

Отточенный карандашный грифель на мгновение замер, после чего вывел на серо-желтой рыхловатой бумажной глади сразу несколько строк, состоящих из непонятных условных значков и сокращений.

— Иностранные языки?

— Немецкий очень хорошо, на уровне носителя — в школе преподаватель из поволжских немцев. Дополнительно изучает английский... Еще мы недавно приняли несколько испанских детей разного возраста. Ну, вы понимаете, да?

Нквдэшник очень даже понимал: в Испании всего месяц назад закончилась трехлетняя гражданская война между националистами-монархистами и социалистами-республиканцами — и СССР всю войну довольно активно поддерживал одну из сторон. Не только поставками оружия и военных специалистов: по мере того как республиканцы проигрывали, страна Советов эвакуировала к себе испанских коммунистов с семьями, квалифицированных рабочих (вместе с заводами, на которых те прежде работали), женщин с детьми, и конечно — оставшихся без родителей сирот. Первому в мире государству рабочих и крестьян с того была прямая и ясно видимая польза, а вот Наркомату Внутренних дел привалил изрядный ворох забот. Впрочем, чекисты трудностей не боятся...

— С одной такой девочкой, Машей, она занимается по вечерам: помогает ей с русским, а та учит Сашеньку родному языку.

Бегло читая личное дело, старлей время от времени делал выписки — что не мешало ему параллельно задавать вопросы все тем же скучным "служебным" голосом:

— Здесь у вас запись о Музыкальной школе. Можно как-то поподробней?

— Когда Сашу выписывали из больницы после несчастного случая — о нем все подробно изложено в ее деле и медицинской карточке... Доктор рекомендовал ей регулярные физические нагрузки для восстановления общей координации, и рисование, либо занятия с каким-нибудь струнным инструментом — для развития мелкой моторики и еще чего-то там. В выписке все это есть!

— Я вижу.

— Ну и собственно, в то же лето мы ее устроили на гимнастику, в Художественный кружок, и в класс испанской гитары.

Пометок у старшего лейтенанта набралось на целый лист — который он перевернул и начал заполнять с другой стороны.

— Как, вы говорите, фамилия того инструктора ОСОАВИАХИМА, который приходил к вам?

— Кажется, товарищ Волков...

Удивившись, чекист поднял взгляд от своих записей, и словно сомневаясь в чем-то, уточнил:

— Виктор Павлович?

— М-м, вы знаете, я сейчас уже и не вспомню точно. Но я могу позвонить и узнать?

— Это лишнее.

Как-то сразу стало понятно, что после визита в детдом "гость" собирается побеседовать и с другими людьми, лично знающими шестиклассницу Морозову.

— Кроме того, я вижу записи про Кружок кройки и шитья, ну и конечно, занятия в ОСОАВИАХИМЕ... Возникает вопрос: как ваша воспитанница все это успевает. Или она у вас вообще не спит?

Дрогнув лицом, директриса слегка замялась: но так как на вопрос требовалось отвечать, причем правдиво, товарищ Липницкая вздохнула и пояснила:

— Сашенька учится с ОЧЕНЬ большим опережением. М-м, понимаете, большая часть уроков для нее сейчас просто пустая трата времени, а сажать двенадцатилетнюю девочку за одну парту со старшеклассниками, это как-то... Поэтому, когда Саша попросила, я сочла возможным пойти ей в этом навстречу и договориться в школе... В плане замены части уроков на другие ее занятия. Конечно, ее перед этим строго проэкзаменовали! И класс испанской гитары она к тому времени уже окончила!..

Отложив в сторону личное дело и медицинскую карту, представитель карающих и надзирающих органов начал с интересом перебирать десяток эскизных набросков простым карандашом и синей тушью. Сложив затем все обратно в укладку и аккуратно придавив сверху документами, старлей вытянул из специального кармашка на картонной обложке фотокарточку Александры Морозовой, и присмотрелся.

— Ей здесь сколько?

— Полных одиннадцать лет.

Повертев матовое фото, Зимянин спокойно констатировал:

— Красивая девочка.

Вернув снимок в кармашек, он вновь промакнул виски и лоб уже успевшим отсыреть платком и кивнул в сторону графина с водой.

— Можно?

— Да, конечно! Может вам чаю? У нас с обеда пшеничные булочки оставались.

— Благодарю, это лишнее. Галина Ивановна, а где сейчас ваша воспитанница? У меня к ней небольшое дело.

— Сейчас?

Задрав рукав потертого габардинового пиджака, директриса сверилась с большими наручными часами на широком кожаном ремешке, пару секунд размышляла, после чего уверенно резюмировала:

— Уже должна прийти с дневных занятий. Зося!!!

Едва заметно дернувшись от неожиданного крика, чекист сделал вид, что просто собирает свои записи в планшетку: что же касается аккуратно заглянувшей к начальству секретарши, то она получила приказ, и с честью его выполнила — всего за три минуты доподлинно выяснив у дежурных старшеклассников на входе в детдом, что Морозова уже полчаса как вернулась, переоделась и ушла в кабинет труда.

— Прошу за мной.

Едва вышли в коридор, как у старлея тут же образовался и начал расти своеобразный "хвостик" из любопытствующих ребят и девчат мелкого возраста — который, впрочем, быстро отстал, стоило только Галине Ивановне повернуться и сделать строгое лицо.

— Обормоты...

Заглянув в класс для девочек, их они там и нашли: троицу вполне взрослых девиц в компании отреза цветастого сатина, который начинающие модницы крутили на столе в попытке выкроить себе не только юбки, но и что-нибудь еще. Получалось откровенно так себе, так что за спорами они даже не сразу заметили появление Липницкой и незнакомого им военного: ойкнув и нестройно поздоровавшись, они сначала чуточку испуганно замерли, а затем с явным облегчением попрощались с грозной директрисой и таинственным посетителем детдома. Искомую сироту Морозову взрослые обнаружили в "мальчиковых" кабинетах, причем конкретно в том, где стояли слесарные верстаки: вот возле одного из них шестиклассница и нашлась. Зажав какой-то штырек в тисках, она размеренно шоркала по нему напильником — и в такт ее движениям плавно колыхались складки явно большого для нее рабочего халата с подвернутыми рукавами, и кончики хитро подвязанной косынки на голове... Поправка: шоркала она не напильником, а обернутым вокруг него кусочком мелкой бумажной шкурки, а предмет ее работы оказался стальной, и как-то хитро изогнутой фигурной кривулей. Фрезерованной, и к тому же отлично завороненой! И это притом, что никаких станков за детским домом отродясь не числилось.

— Саша!

Подняв голову, юная мастерица отложила инструмент и улыбнулась — персонально директрисе, удостоив стоящего рядом с ней гэбешника всего лишь мимолетного взгляда.

— Вечер добрый, Галина Ивановна.

Непроизвольно улыбнувшись в ответ, Липницкая очень выразительно покосилась в сторону своего сопровождения:

— Тут у товарища Зимянина к тебе какое-то дело...

Кивнув, и одновременно с этим крутнув рычаг тисков и подхватив детальку, Александра дунула на нее — пока сам старший лейтенант с нескрываемым интересом разглядывал выложенные неподалеку на куске грязной оберточной бумаги другие вороненые "кривули" с плоскими посадочными местами. Сходу ему удалось опознать тонкое плоское шильце, буравчик, простую и крестовую отвертки, обломок плоского надфиля, небольшой напильничек по металлу, две пилки — по металлу и дереву. Что-то вроде стамесочки, круглое сапожное шило-крючок, лезвие перочиного ножа, граненый штырек... Еще две стальных штучки с деревянными накладками и размеченные как линейки, смутно опознавались как будущий футлярчик для всей этой инструментальной мелочи. Но вот предназначение пары фрезерованных деталек (одну из которых девочка как раз закончила протирать клочком промасленой ветоши) от многоопытного нквдэшника ускользало, поэтому он кашлянул и добродушно поздоровался:

— Кхм. Рад с тобой познакомится, Александра.

— Вечер добрый.

Присутствие взрослых двенадцатилетнюю сироту совершенно не тяготило: немного сместившись к выложенным в определенном порядке железячкам, Саша подхватила один из "футлярчиков" и начала укладывать в него остальные заготовки. Наблюдая за этим, не торопился что-то говорить и "товарищ страшный лейтенант": меж тем, заполнив одну половинку рукояти, беляночка перешла ко второй.

— Кхм. Александра, вижу ты девочка серьезная, поэтому сразу перейду к делу: как ты смотришь на то, чтобы в июле или августе побывать на Ковровском заводе? Товарищ Симонов приглашает.

Подхватив тонкими пальчиками короткий штифтик, советская школьница спокойно кивнула:

— Да, Сергей Гаврилович писал об этом, и даже обещал познакомить с Василием Алексеевичем.

Сделав своеобразную стойку, вечно бдительный чекист приятно улыбнулся и уточнил:

— А это кто?

— Дегтярев.

Наблюдая за тем, как на его глазах таинственные "кривули" соединились, сложились-разложились и оказались небольшими пассатижами, изрядно удивившийся старлей не сразу понял, почему прозвучавшая фамилия показалась ему знакомой. Однако девочка не поленилась уточнить:

— Вам он известен как конструктор пулемета "Дегтярева пехотный образца двадцать седьмого года".

— Эм... Да.

Вставив очередной штифтик, малолетняя рукодельница соединила рукоятки-футлярчики, перевернула, вставила совсем крохотные болтики с потайными головками и начала закручивать их миниатюрным ключиком с шестигранным наконечником, завершая превращение заготовок в красивый и очень полезный инструмент. Правда несколько великоватый для узкой девичьей ладошки — с другой стороны, шьют же вещи на вырост? Вот и тут, похоже, было то же самое.

— А где ты все это... Гхм, достала?

— В мехмастерских при ОСОВИАХИМЕ. Я там задерживалась после занятий автоделом и помогала мыть и убирать машины, а слесаря взамен оставляли мне сломанный инструмент и немного помогали.

С некоторым трудом перестав завороженно таращиться в девичьи глаза необычного ярко-фиолетового цвета, нквдэшник обнаружил, что пока он тешил свой интерес, наборчик полезных инструментов уложили в брезентовый чехольчик и убрали куда-то под халат.

— М-да.

Пока он сожалел, рабочую униформу сняли и повесили на вешалку, где висел добрый десяток таких же порядком замызганных тряпок.

— Что же, хорошо.

Под девчачьей косынкой внезапно обнаружился еще один подходящий повод для удивления — в виде волос молочно-белого цвета, стянутых на затылке в коротенькую косичку.

— Кхм! Ну что же, Александра, тогда готовься к поездке в Ковров. Галина Ивановна, мы с вами попозже свяжемся...

Покосившись на кармашек на простеньком сером платьице двенадцатилетней сироты, посетитель детского дома в лучших старорежимных традициях выверенно-небрежно козырнул и самостоятельно отправился на выход. Разумеется, товарищ Липницкая проводила старшего лейтенанта Зимянина до крылечка руководимого ей учреждения — и подождав пока его фуражка исчезнет за оградой, поспешила обратно, пылая недовольством. Вот только попавшаяся навстречу беловолосая воспитанница сбила весь ее негативный настрой одной короткой фразой:

— Он не только из-за писем приходил.

Недовольство педагога немедленно уступило женскому любопытству:

— А зачем?

— Мне инструктор по борьбе как-то намекал, что в НКВД берут на заметку всех способных мальчиков и девочек. Особенно если они из интернатов или детских домов.

Липницкой хватило и этого, чтобы додумать все остальное и сильно расстроиться. По ее личному мнению, ребят и девчат нельзя было лишать счастливого детства и юности, да и вообще, на любую службу надо поступать уже будучи зрелым умственно и морально человеком. И конечно, строго по призванию души. А не потому что "партия сказала надо, комсомол ответил есть!".

— Галина Ивановна?

Вздохнув и слабо улыбнувшись юной умнице-разумнице, директриса подтверила, что она здесь и внимательно ее слушает:

— Да, Саша.

— Вы уже придумали, что мне попросить на Ковровском заводе в порядке их шефской помощи нашему детдому?

Настроение Галины Ивановны сделало крутой вираж и поползло вверх: сама же она, укоризненно покачав головой, ласково попеняла:

— Ох и лиса у нас тут выросла... А с виду такая скромница и хорошая девочка!?

Притворно надувшись, Александра "пробурчала" в ответ:

— А еще я белая и пушистая!

* * *

Было самое начало солнечного и очень жаркого июльского полдня, когда во внутренний двор большого "номенклатурного" дома вцентре Минска зашла стройная светловолосая девочка. Оглядевшись и поправив лямки висящей на плечике парусиновой сумки, она зачем-то закрыла свои красивые глазки и медленно направилась к одному из подъездов, время от времени зачем-то останавливаясь на пару-тройку секунд. Странное поведение пригожей юницы отчего-то совсем не привлекало внимания — ни бдительного и зоркого "бабкомитета", обороняющего подступы к подъездам на лавочках под тенистыми кронами деревьев. Ни двух гуляющих с детками молодых мамочек, ни даже деловитого дворника, поливающего из шланга подвявший под лучами небесного светила палисадник — хотя уж ему-то сам бог и куратор из НКВД велели подмечать любые странности! Строение номер двадцать восемь-тридцать по проспекту Сталина по негласному рейтингу конечно уступало "Первому дому Советов", где жили руководители республики — как и еще паре домов с жильцами чуть меньших рангов. Но вот после них он был самым первым, что очень положительно сказывалось на статусе и положении его ответственных квартиросьемщиков. Хозяйственные работники, творческая интеллигенция, ответственные партийные работники среднего уровня... К одному такому и направлялась лиловоглазая девочка: несмотря на все странности в ее поведении, а может и благодаря им — для всех во дворе она была словно невидима, никак не откладываясь в памяти людей. Собственно, даже консьерж, чьей прямой обязанностью было хранить покой жильцов своего подъезда, смотрел на юную красотку как на пустое место, начисто игнорируя сам факт ее существования — что и позволило легконогой беловолосой нимфе спокойно подняться на третий этаж и подойти к толстой двуствочатой двери с прикрученной к ней тусклой бронзовой табличкой. Надпись на которой гласила, что в данной квартире проживает не кто-то там, а аж целый третий заместитель начальника ОППТ НКВТ БССР товарищ Гендон Самуил Гдальевич! Что в переводе с грозного канцелярита на простой человеческий означало Отдел продовольственной и промтоварной торговли белорусского Народного комиссариата внутренней торговли. А если совсем просто, то сей чиновник отвечал за работу закрытых номенклатурных спецраспределителей разнообразных дефицитных и деликатесных товаров — из которых кормились и одевались избранные патриции... Пардон, партийно-хозяйственная и военная элита как самого Минска, так и всей Белоруссии в целом.

"Очень ответственный и скромный товарищ — даже и не удивительно, что его проигнорировали ежовские орлы. Хотя фамилия конечно... Мда.".

Прикрыв глаза, блондиночка чуть повела головой, после чего отступила немного в сторону от левой створки входной двери и прижалась к правой. Через полминуты дверные замки начали характерно клацать, открываемые изнутри моложавой хозяйкой, свято уверенной, что она услышала что-то занимательное через основную и тамбурную двери ее семейного гнездышка.

— Котя?! Хм-м?..

Не поленившись выйти на лесничную площадку, полненькая мадам Гендон прислушалась к подъездной тишине — а за ее спиной в приоткрытый проем спокойно зашла незванная гостья, ловко разминувшаяся с переминающейся в прихожей домработницей. Пока хозяйка убеждалась, что голос милого Самуила ей все-таки почудился, девочка культурно вытерла подшвы казенных сандалет о коврик — после чего прошла вглубь, с интересом разглядывая квартирные интерьеры.

"Ковры, картины, опять ковры... О, патефон!"

Добравшись до кабинета, лиловоглазая блондиночка оглядела кожаный диван поистине героических пропорций, при виде которого сразу же просыпалась жалость к бедным грузчикам, умудрившимся затащить на третий этаж этакую махину. Затем с ясно видимым сожалением осмотрела сорок новеньких томов Большой Советкой Энциклопедии, что печально покрывались пылью на полках большого (во всю стену) книжного стеллажа.

— Мда-м.

Напротив него стоял низенький, но широкий шкаф, верх которого украшали различные красивые безделушки из камня: крайние дверцы были глухие, а вот две посерединке — из "витражного" стекла, за которым без особого труда можно было рассмотреть размытые силуэты каких-то бутылок. Массивный стол, соразмерный мебельному исполину-дивану; при нем стул с высокой спинкой, наглядно показывающей любому, что кабинет принадлежит очень ответственному товарищу. Ну и наконец, большой радиоприемник возле окна, накрытый вязаной салфеткой и используемый как подставка для пепельницы и пятка небольших каменных статуэток.

— Миленько...

Пройдясь по настоящему пушистому персидскому ковру (у хозяев на них, похоже, была идея-фикс), Александра встала в центре комнаты и выставив перед собой ладони, начала медленно поворачиваться вокруг своей оси. Это странное действо заняло у нее от силы минуту, но ожидаемого результата к ее искреннему удивлению, не принесло: озадаченно моргнув, девушка повторила все заново, и с тем же результатом.

"Да ладно, сидеть на распределении дефицита, и не отщипывать в свою пользу? Чиновник-бессербреник мне еще не попадался"

Дрогнув, узкие ладошки повернулись к потолку, а затем уставились в пол, и всего через полминуты блондиночка победно улыбнулась: все же товарищ Гендон оказался не каким-то там мутантом, а вполне обычным советским хозработником. Вернувшись ко входу в кабинет, лиловоглазая искательница присела на одно колено и плавно провела рукой возле порога двери; затем ее ладонь понемногу начала смещаться, остановившись возле небольшого отверстия, очень похожего на след от некогда забитого, а потом беспощадно выкорчеванного гвоздя.

"Хитрец какой... Впрочем, иначе бы он и не оказался на своем месте и должности"

Скинув на пол сумку-рюкзачок, Саша достала из нее брезентовый чехольчик с инструментальным набором, и выщелкнула крестовую отвертку. Приложила к якобы дырке от гвоздя, аккуратно надавила...

Щелк!

И кусок паркетной доски оказался хитроумной крышкой вполне надежного домашнего тайника. Логика и знание психологии у Самуила Гдальевича были явно на уровне: в случае обыска первым делом начали бы потрошить сейф, скрытый за глухой дверцей рядом с баром; затем книги, ну и не отыскав ничего компрометирующего, взялись бы за предметы обстановки. Но даже опытные чекисты очень редко устраивали тотальную перепланировку, со сносом стен и вскрытием полов — да и не менее опытные в розыске чужих ценностей воры-домушники тоже прошли бы по такому тайнику, привлеченные более "перспективным" шкафом и ящиками письменного стола.

Сменив отвертку на лезвие, кладоискательница подцепила кончиком перочиного ножа довольно толстый кусок дерева. Заглянула внутрь, довольно улыбнулась, и одну за другой вытащила две жестяных коробки, вернув затем крышку на место.

Щелк!

Переместившись за стол и усевшись в стул-кресло (удобное!), Александра открыла первую раскрашеную коробку с надписью "Коммунарка", и с равнодушным интересом оглядела утрамбованные внутрь пачки купюр достоинством в десять червонцев. Закрыв и отодвинув ее в сторону, полюбопытствовала содержимым второго "банковского хранилища" некогда хранившего в себе английский чай — в котором ныне, как оказалось, товарищ Гендон бережно хранил весь золотой запас своей семьи. Три бумажных "колбаски" с советскими золотыми червонцами "Сеятель", одна с николаевскими еще золотыми пятнадцатирублевыми империалами, и внезапно — сверточек с белыми уральскими червонцами-двенадцатирублевиками из самородной платины.

"Надо же, какие раритеты..."

Сбоку от монет лежала небольшая кучка "изделий из желтого металла" исключительно советского производства. Судя по их явно новому виду и не срезанным бирочкам, Самуил Гдальевич просто инвестировал нетрудовые доходы в более надежный металл: купюры двадцатых годов регулярно меняли на новые, обменять крупные суммы — неизбежно привлечь внимание. Да и обменный курс при замене старых купюр на деньги нового образца был выгоден исключительно государству. А вот золото... Оно везде золото: есть-пить не просит, сырости неподвластно, ну и ощущается как-то поприятнее и надежнее крашеной казначейской бумаги.

— М-да-м...

Закрыв потертую коробку-упаковку из-под чая "Липтон", Александра переправила со стола в свою сумку обе жестянки и поглядела в сторону бара. Подошла, открыла дверцу и едва не заурчала от удовольствия при виде высокой стопки толстеньких плиток самого настоящего швейцарского молочного шоколада.

"О-о, с орехами!.. Ну, с изюмом тоже сойдет"

Закидывая к коробкам столь знатный трофей, порадовавший как бы ни больше всего прочего, сладкоежка остановила взгляд на плоской серебряной фляжечке грамм этак на триста коньяка, и на наборе серебряных стопок. Помедлила, о чем-то задумавшись, затем переложила с полки в сумку — и с непонятным интересом начала разглядывать каменные безделушки, украсившие верх шкафа. Судя по салфеточке, на которой их расставили, они появились в кабинете не без участия мадам Гендон — и надо сказать, у нее был хороший художественный вкус и недурной талант к оформительству. Особенно Александре понравились пирамидки, выточенные из белого, черного, полупрозрачно-зеленого и сине-лилового нефрита, а так же большая друза темно-сиреневых аметистов чистой воды... Закрыв окончательно укомплектованную трофеями сумку, она в три движения перетянула-перенастроила лямки и закинула на спину небольшой рюкзачок откровенно "девчачьего" вида. Последний штрих, в виде приоткрытого окна и кусочка медной проволоки на шпингалете, имитируя тем самым попытку его закрыть снаружи — и Саша отправилась обратно той же дорогой, что и пришла.

— Мр-мяу?

Тут же наткнувшись на сидевшего за дверь кабинета настоящего хозяина и господина пятикомнатной квартиры: абсолютно черный, с желтыми глазами, острыми зубами... Настоящий ягуар! Только карликовый: наверное, мало вкусной рыбки в котячестве ел. Присев возле него, девочка дружелюбно повела ладонью, позволив любопытному коту вдумчиво ее обнюхать.

— Пс-сиф!!!

Запах незнакомки ему понравился, а вот размазанный по подушечкам ее пальцев клей "БФ" нет — недовольно чихнув, шерстяной гурман дернул хвостом и вальяжно направился по своим немсомненно важным делам в сторону кухни. Там и пахло не в пример приятнее, и нужно было контролировать домработницу Февронью... Немного его проводив, Александра устроила второй приступ слуховых галлюцинаций у сидевшей перед трюмо хозяйки, выскользнув вслед за ней на лестничную площадку — и в ее же компании спустившись до будочки консьержа. Оставив мадам Гендон выяснять, почему прислуга обленилась и не гоняет каких-то наглых хулиганов, блондиночка вышла из прохладного сумерка подъезда под слепящий свет небесного светила, и тем же манером, как и пришла, двинулась прочь со двора, пробормотав напоследок:

— Хлебное местечко...

Глава 3

Размеренно пыхая из трубы сизым дымом, грязный черный паровоз скрипнул тормозными буксами, замедляя темно-зеленую сочлененную "змею" пассажирского поезда "Брест-Москва". Скрипнул-заскрежетал вновь, лязгая сцепками и все сильнее замедляя колесный ход — и наконец-то довольно зашипел белым перегретым паром, замерев на самом дальнем конце вокзального перрона. Ожидающие прибытия люди на нем немедля разделились на две более-менее равные половины: встречающие ринулась к покрытым угольной пылью и золой вагонам в ожидании, когда же откроют двери — а будущие пассажиры, выждав пару-тройку минут, подхватили багаж и начали медленно пробираться к стоящим наособицу проводникам.

— Пассажиры? Билет?!

Мельком глянув на два бумажных прямоугольника, женщина в темно-синей форме констатировала:

— Седьмое-восьмое места, проходите.

После чего с некоторым интересом пронаблюдала, как вместо того, чтобы пыхтеть под тяжестью угловатых чемоданов, мамаша и ее хорошенькая юная дочка потянули за небольшие ручки, и спокойно вкатили свой багаж внутрь, лязгнув в самом начале маленькими колесиками по рифленому железу тамбура.

— Хм-м... Пассажиры? Ваш билет?! Провожающим просьба не задерживаться!..

Внутренности плацкартного вагона встретили воспитательницу Белевскую и ее подопечную Морозову духотой, разбавленную вкусными запахами пирожков "в ассортименте" и чего-то такого железнодорожного, что нельзя было вот так сразу определить. Еще пахло свежим пивом и чем-то непонятным с характерной "ноткой" укропа, ну и конечно — присутствовал тонкий "парфюм" человеческих тел, путешествующих в закрытом и оттого душноватом вагоне. Не успели женщина и девочка присесть на плацкарту номер семь, как по-соседству объявился крепкий мужчина с большим бумажным кульком в руках — и такими роскошными усищами на лице, что при виде них сразу же вспоминались изображения красного маршала Буденого.

— О, я так и знал, что мне повезет с попутчиками!!! Петр Исаакович, снабженец.

Хлопнув лопатообразной ладонью по мятой рубахе, усач изобразил что-то вроде куртуазного полупоклона — который несколько попортил шорох прохудившегося кулька, из которого прямо на застеленый матрас посыпались вареные яйца и небольшие помидорки, подпираемые с тыла половинкой хлебного "кирпича".

— Эх-ма!

Впрочем, случившаяся авария лишь помогла наладить общение: культурно задавив улыбку, воспитательница поздоровалась-представилась (не забыв и про подопечную), после чего тут же озадачила мужчину на предмет закинуть их чемоданы в багажное отделение под деревянным лежаком седьмого места.

— Надо же, с колесиками!? Хитро придумано. А вот тут ручка, стал быть, елозит?

Едва начавшеся общение прервал обитатель шестой плацкарты: зайдя в узкий проход между лежаками, потрепанный жизнью и битвами с Зеленым змием болезненно-тощий пассажир сначала резко встал, потом недовольно покривился, и лишь после этого начал переправлять на свой матрац четыре бутылки пива, до этого нежно прижимаемые к груди. Затем пришел черед похрустывающего чешуей крупного леща, за которым последовала извлеченная из кармана широких штанов "чекушка" с водкой. Поправка: их было две, просто вторая успешно скрывалась в другом кармане его необъятных штанов. С покряхтыванием забравшись на свой "насест", он чем-то пошуршал, затем раздался "пшик" пивной бутылки и несколько характерных бульков, завершившихся умиротворенным вздохом страдальца.

— А это Василь, он в у нас знатный труболитейщик...

Начавшийся рассказ прервал командный голос проводницы, начавшей выгонять из своего вагона посторонних:

— Граждане провожающие, отправление через три минуты! Заканчиваем прощаться!..

Позицию главнокомандующая вагоном заняла аккурат напротив Татьяны Васильевны, так что не начавшийся толком разговор со снабженцем сразу же и завял. Стоило вагону несколько раз дернуться и поехать, как образовалась небольшая очередь за постельным бельем; когда же оная рассосалась, уже проводница с компостером наперевес пошла в ответный рейд по проверке билетов. Все это время Петр Исаакович незаметно (ну, он так думал) поглядывал на предполагаемую мамашу и ее дочку; а вот его сосед был занят более важным делом, открыв уже вторую бутылку "Каунасского" и хрустнув сургучной головкой "чекушки".

— Саша, я подержу простынку, а ты переодевайся.

Оказав через пару минут воспитательнице ответную любезность, блондиночка уселась у окна и замерла, разглядывая проплывающие виды и игнорируя все же продолжившийся разговор:

— ...швейная артель: ну и разные скобяные изделия поделываем. А вы, значит, воспитателем работаете?

— Ну, тут скорее подходит слово — служу.

— Да-а, дети это... Сложно. Вы угощайтесь, я все одно с лишком набрал: думал с Василием поделиться, а он себе рыбки взял.

Любитель "ерша" согласно булькнул со своей полки и вновь затих. А разговор все продолжался: Петр Исаакович был мужчиной словоохотливым и явно истосковался по новым ушам — что же касается незамужней Татьяны, то она была совсем не против внимания такого солидного мужчины. Под горячий чай и покупное деревенское соленое сало с приютской вареной картошкой, рассказы артельного снабженца заходили в подставленные ушки особенно хорошо. Тем более что вскоре молчаливая девочка в потрепанном и явно не раз побывавшем на маевках костюмчике физкультурницы наконец-то насмотрелсь в окно, поужинала и забралась на свою плацкарту, не мешая взрослым общаться. Жаль вечер настал как-то уж очень быстро, а то так бы и общались к взаимному удовольствию... Зато ничто не помешало продолжить разговоры следующим утром:

— ... ну я вам доложу, Танечка, стройка там так и кипит! Вы же наверное слышали про Ромашкинское и Арланское нефтяные месторождения, одни из самых больших в мире? Для их освоения целый новый город Нефтекамск возводят: это, считай, один громадный химкомбинат с жильем для работников!

Громко глотнув из стакана чая, бывалый путешественник продолжил описыать красоты промышленного Урала и Сибири:

— В Нижнетагильском металлургическом комбинате после его модернизации тоже смог побывать — когда немцы там неподалеку начали завод строить под выпуск своих лицензионных тракторов "Ланц-Бульдог". Сам город тоже сильно разросся и очень похорошел... Два новых кинотеатра открыли, ну а мы для кресел в зрительском зале обшивку делали, да. Ну а Новокузнецкий меткомбинат для нашей артели вообще наособицу: он и без того был натуральной махиной, а его за малым не втрое расширили! И заводов разных вокруг понаставили: мне раньше для "скобянки" приходилось выпрашивать-доставать всякие металлические отходы, а теперь будьте-нате: плати деньги и забирай готовую штамповку или тот же сортовой прокат, какой тебе надобно. Недаром товарищ Киров с пустого места целый промышленный район... Да что там: считай, промышленную область отгрохал! Больше тридцати предприятий поверх пятилетнего плана отстроили, и еще что-то делают — это вам не шухры-мухры!.. Нет, Танечка, что ни говори, а мой Ярославль в сравнении с Уралом и Сибирью просто сонное царство...

— Вы еще говорили, что там иностранцев много работает?

— Ой, Таня, да там целый интернационал: американцы Нефтекамск строят и в Уфе нефтеперерабатывающй комбинат — говорят, из "черного золота" спирт будут гнать... Кхм, да. Немцы помогают поднимать Кузбасс, Сибирь и Дальний Восток, французы в Иркутске, Кургане и Красноярске целые заводы "под ключ" делают, и в Омске тоже что-то... Мне ведь по стране-то помотаться пришлось, я мно-огое видел! Но строят-то буржуи для нас, для трудовых людей!?

Брякнув подстаканником, рассказчик галантно пододвинул поближе к даме газетку с разложенными на ней чищеными куриными яичками, мытыми помидорками, одинокой вареной картофелиной "в мундире" и половинкой духмянистой кральки "Краковской":

— Танечка, да вы берите, берите колбаску: свежая, деревенская, с чесночком и травками!

— Ну, разве что еще кружочек...

Давно уже проснувшаяся, сходившая с зубной шеткой и мыльницей в туалет (своеобразный опыт, конечно), и опять забравшаяся на свое место Александра улыбнулась, услышав в голосе молодой еще воспитательницы явно-кокетливые обертоны. Вполне приятная поездка выходила... Если бы не бухарик на полке напротив, украдкой облизывающий глазами ее подростково-угловатую фигуру и залипающий на заплетенных в косу волосах.

"Нет в жизни совершенства... Усыпить этого педофила, что ли? С другой стороны, к такому тоже надо привыкать — дальше ведь будет только хуже".

Вздохнув, она тихонечко перекинула прочитанную страницу одной из двух прихваченных с собой в поездку библиотечных книг.

— И что, вы товарища Кирова прямо близко видели?

— Ну, не так чтобы совсем уж близко, но доводилось. Сергей Мироныч человек правильный, на Урале его крепко уважают. Он ведь не только заводы-комбинаты-химфабрики десятками строит — еще и новое жилье целыми районами и городками. Там все новые дома из кирпича прямо так "кировками" и называют: ей-богу, сам слышал не раз!

— Кхе-кха!

Видимо, пролетарий-алконарий все же почувствовал что-то такое недоброе от спокойно лежащей девочки, потому как шустро сполз со своего ватного матраца вниз и включился в беседу, сипло заявив:

— А у нас в Могилеве — только "сталинками"!

— Васек, так это, наверное, такие большие пятиэтажные дома? И подъездов не меньше шести-восьми у каждого?

— Ну?!

— А на Урале выше четырех и не строят. И подъездов чуток поменее.

— А-а, вон оно что! Ну, тогда все правильно, все как полагается... Слушай, Петро, когда мы уже там до Москвы дочухаем?

— Через четыре часа. С лишком.

— Да чтоб его!

Жаждающий продолжить культурный отдых, гегемон гулко вздохнул и полез обратно, обрадовав этим приятственно общающуюся парочку — и огорчив юную блондинку. Впрочем, поваляться с книгой ей все равно бы не дали: Белевская вспомнила, что ее подопечная еще не завтракала, а у них до сих пор не продегустированы купленные еще в Минске баранки с маком. Непорядок! Собственно, их даже из чемодана не доставали, до того хлебосольным попутчиком оказался дружелюбный и говорливый Петр Исаакович.

— Сашенька, вставай... О, так ты не спишь?

В отличие от мающегося похмельем товарища Василия, снабженец ярославской швейно-скобяной артели хорошенькой девочкой просто любовался — а его интерес к ней был с явственно-коммерческим уклоном. Выставив на стол остатки сала, вареных яиц и прочих сельских деликатесов, мужчина дождался, пока представительницы прекрасной половины человечества насытятся. После чего "деликатно" поинтересовался у беляночки, допивающей мелкими глоточками свой чай:

— Александра, так это ты придумала все эти ручки-колесики к чемоданам прикрутить? Удобно получилось.

Согласно кивнув, юная сиротка привстала, утянув с верхней полки небольшую сумочку с личными вещами, достала из нее вороненый брусочек металла с деревянными накладочками — и выщелкнув перочиный нож, под крайне заинтересованным взглядом соседа порезала последнюю баранку с маком на десяток кусочков.

— Ишь ты? А можно я полюбопытствую?

Ну, собственно для этого Саша и устроила эту небольшую рекламную акцию. В его руках инструментльный наборчик смотрелся гораздо естественнее, гораздо больше подходя своим размером и угловатой вороненой брутальностью к грубым мужским лапам.

— Это как? Опа, плоскогубцы? О, даже и пассатижи?! Хитро... А тут? Хм, толково, очень толково, полезная вещица. И что же, и это тоже ты сама придумала?

Не торопясь забирать свое из чужих рук, Саша согласно кивнула и легко улыбнулась.

— Нравится?

Так же не спеша возвращать хозяйке понравившуюся штучку, Петр Исаакович неопределенно шевельнул литыми плечами. Повертел стальной брусочек еще, опять разложил-сложил пассатижи, въедливо выщелкнул-пересчитал инструменты... Увы, но оформляющиеся в его голове коммерческо-производственные планы прямо на взлете сбила Татьяна Васильевна, горделиво поведавшая попутчику:

— У Сашеньки уже четыре авторских свидетельства есть на такие вот наборчики. Последнее совсем недавно оформили! И на комбинированные чемоданы тоже подали документы. Она у нас большая умница!..

Неохотно отодвинув от себя ладную вещицу, снабженец вздохнул и огладил ухоженные усы — однако двенадцатилетняя блондиночка не торопилась забирать свое имущество.

— Девять моделей чемоданов с колесиками, двенадцать моделей сумок и портфелей, четыре варианта вот такого инструментального набора, три модели мужских и женских полувоенных курток-ветровок. Все с подробными чертежиками и раскладками по цветам и материалу — а еще все модное и красивое, так что с прилавков будут прямо сметать... Интересует?

— Саша?!?

Потрепав-пощипав левый кончик уса, как-то разом ставший серьезным снабженец покосился на слегка растерянную воспитательницу Танечку, и вернул внимание к хорошенькой, и действительно оказавшейся очень умной для своего возраста девчонке.

— Кхе-кем-мда... Ну, допустим: и что хотим взамен?

— А что обычно нужно любому детскому дому? Пара ручных швейных машинок, нитки и ткань для одежды, разную обувь, школьные принадлежности. Я вчера слышала, что вы у нас в Белорусии по колхозам ездили, договаривались насчет выделаных коровьих и овечьих шкур? Они тоже подойдут в качестве части оплаты. Конечно, все это после того, как у вашей артели пойдут первые продажи.

Слыша такое, товарищ Белевская решила погодить с укорами и внимательно послушать: да и похмельный страдалец как-то подозрительно затих.

— Нет, ну, это же надо все хорошо обдумать, прикинуть х-хр... Хомут к носу. Да и вообще, у нас в артели такие вопросы сообща решаются!

— Это правильно. Только не забудьте у Татьяны Васильевны адрес детдома взять — ну и не затягивайте с решением, а то у нас в стране швейно-скобяных артелей хватает.

Хохотнув, усач едва заметно кивнул и вновь превратился в добродушного дядьку:

— Это точно, хватает. Но наша самая лучшая!

После чего тут же поднял свой лежак и начал рыться в глубинах настоящего чемоданного монстра с латунными уголками и основательным замком — выпрямившись в таким же монументальным блокнотищем, к которому крепкой веревочкой был привязан автоматический карандаш. Мило розовея, товарищ Белевская поведала Петру Исааковичу, где и как он сможет вновь ее увидеть на предмет серьезных разговоров и тому подобного: ну а там очень кстати знакомо задергался в торможении вагон, и показались пригороды какого-то небольшого городка.

Резко оживившийся знатный труболитейщик тут же начал готовиться к небольшой стоянке поезда — для начала достав и пересчитав небольшую стопочку потрепанных купюр. Мысленно что-то прикинув и подсчитав, металлург зримо посветлел испитым ликом, упруго спрыгнул вниз и отправился занимать стратегически-верную позицию в тамбуре вагона.

— Да уж!

Обласкав-оценив мимолетным взглядом богатый духовный мир попутчицы-собеседницы, особенно сильно распирающий ее блузу в районе груди, ярославский артельщик вступился за соседа с верхней полки:

— Зря вы так, Танечка. Василий конечно употребляет, но меру знает. Вы на его лицо внимания не обращайте: у металлургов век короткий, а работа вредная... Им за нее даже специально молоко выдают.

— Да?

— Ну, или сок какой-нибудь. К тому же, у Василя еще и неприятности на личном фронте: может помните, год назад было постановление правительства о... Дай-то памяти... "Рациональном размещении предприятий промышленности непосредственно возле источников сырья и энергии"?

Удивившись, женщина неуверенно кивнула, подтверждая что да, что-то такое она почти помнит. Наверное.

— У него жена работает на Могилевском заводе искусственного волокна, а его недавно начали переносить аж в Томск, поближе к Новосибирскому химическому комбинату — и всех работников туда же на два года переводят, чтобы, значит, планы выработки не завалить. Потом у него сын в Витебске на оптическом заводе шлифовщиком: а завод-то с рабочими аж в Красноярск определили! Там какие-то особые пески нашли, очень подходящие для варки хорошего стекла: и получается, что половина семьи останется в Могилеве, а половина в Сибирь вскоре уедет...

Скрежетнув сцепками, состав дернулся в последний раз и остановился: и тут же идущая по вагону проводница всех зычно предупредила:

— Стоянка поезда десять минут!!!

Машинально ей кивнув, Татьяна недоуменно поинтересовалась:

— А почему половина?

— Ну так у Василя старшая дочка в том же Могилеве на чулочной фабрике трудится, а младший сын на авторемонтном слесарничает, жениться собирается. Месяц назад объявили, что и Труболитейный в следующем году собираются переносить — аж на Дальний Восток, там как раз большой металлургический комбинат строят. Вот он и... Огорчается.

Протянув руку, Петр Исаакович без малейших усилий сдвинул оконную створку вниз, давая дорогу августовскому ветру.

— А что это мы тут сидим? Может, немного размнем ноги? Александра, ты как?

Вежливо улыбнувшись, юная блондиночка отказалась:

— Я лучше вещи покараулю. А вы с Татьяной Васильевной обязательно погуляйте.

— О! Слышали, Танечка?

Воспитательница, пару секунд посомневавшись, согласилась осмотреть достопримечательности московской провинции и накинув кугузый светло-серый пиджачок, последовала на выход. Вернулись прогульщики почти перед самым отправлением: он тащил новый кулек с пирожками, а она держала в руках небольшой букетик и три наливных яблока. Только гулены уселись, как появился запыхавшийся металлург со своей добычей: закинув бутылку водки и две пива под свою подушку, он плюхнул неряшливый кулек с беляшами на стол и осел на нижнюю полку, вытирая с лица честную трудовую испарину.

— Ух-х! У-х-с-пел!..

Поглядев на его раскрасневшуюся физию, Татьяне резко захотелось посетить туалет, дабы немного освежиться-умыться и поглядеть на себя в настенное зеркальце: проводив ее долгим взглядом, Петр Исаакович изрек многозначительно:

— Мда!

Затем уже знакомо потеребил левый ус; решившись, пересел к читающей толстенную книгу блондиночке и нейтральным тоном поинтересовался:

— Александра, я как на тебя ни погляжу, ты все глаза портишь... Интересная хоть?

Поглядев на снабженца, девочка перевернула учебник так, чтобы он мог самостоятельно прочесть его название.

— "Расширенный курс органической химии для студентов классических университетов, том первый"?!? Э-э-мда.

Дернув от удивления головой так, что в шее что-о подозрительно хрустнуло, Петр поглядел на попутчика-Василия, увидев в его глазах что-то, очень похожее на охреневание, вновь тряхнул головой (но уже поосторожнее) и растерянно констатировал:

— Нас в твои годы такому не учили. Кхм-да.

До предела понизив голос, мужчина чуть помялся, прислушался, не возвращается ли предмет его интереса и решительно бухнул:

— Ты случаем не знаешь, Танечка замужем, или как? Только ты не думай там чего, я просто так интересуюсь.

Не отрывая глаз от главы с поэтическим названием "Алкилирование енолятов", беляночка улыбнулась и полностью сдала свою воспитательницу:

— Или как, Петр Исаакович, или как...

* * *

В славный город Ковров пара из женщины и девочки прибыли поздним вечером и едва не разминулись и ожидавшим их водителем темно-синего "Бьюика", который должен был доставить путешественниц в заводскую гостиницу. Однако все же встретились, уселись в роскошную по советским меркам машину, и уже через двадцать минут тряской поездки заселялись в двухместный однокомнатный номер. Где уставшая Татьяна Васильевна первым же делом развела оголтелую бабовщину — единолично оккупировав обнаруженный на этаже душ, она добрых полчаса смывала с себя пыль странствий. По большей части угольную: для Александры было довольно неприятным открытием, что зольный шлейф из паровозной трубы не просто накрывает весь состав, но и проникает буквально всюду и везде, оседая на вещах, волосах и даже коже пассажиров.

— Ох, как же хорошо! Сашенька, я там водичку пролила, она теперь теплая-теплая.

Ах да: горячая вода по вечерам и ночам в перечень гостиничных услуг не входила. Если кто-то из командировочных прямо уж жаждал чистоты, то мог посетить баню и вдовольно посидеть в парилке — ну или прогуляться до Клязьмы и вдоволь (и абсолютно бесплатно, между прочим!) накупаться в ее тихих речных водах.

— У-а-аух! Ну, я тогда лягу, а ты тоже давай не задерживайся. Завтра, наверное, за нами прямо с утра-уа...

Заснула женщина еще до того, как номер опустел. Когда Саша вернулась, над воспитательницей кружилось сразу полдюжины комаров-гурманов, выискивающих посадочную площадку повкуснее-посочнее: однако под взглядом едва заметно вспыхнувших в сумерках фиолетовых глаз насекомые осознали свою неправоту и от стыда перемерли, осыпались прямо на голую грудь и частично — подушку сладко сопящей Татьяны Васильевны. Накрутив себе небольшой тюрбан из вафельного полотенца и влажных прядей молочно-белых волос, почти нагая (в тюрбанчике же) девочка открыла оконную створку, глубоко вдохнула и минут на десять замерла, наслаждаясь ночным воздухом. И, хм, небольшим концертом, которые в честь их приезда устроили местные сверчки...

— Па-адьем, засоня! Опять читала на ночь?

Без комариного писка и укусов воспитательница Белевская прекрасно выспалась и прямо с утра была полна сил и энтузиазма. Растормошив сонную Александру, женщина сходила на разведку; в кратчайшие сроки наладив общение с дородной комендантшей гостиницы и добыв у нее сведения о расположении местных достопримечательностей, в которые входили две кулинарии-булочных и один продуктовый магазин... Может, договорилась бы и о горячем завтраке, но у входа в здание объявился темно-синий "Бьюик", на котором женщину и девочку прямо как ответственных работников привезли в заводскую столовую, где их уже ждали двое солидных, но притом одинаково-улыбчивых мужчин:

— Так вот ты какая, наша муза по имени Александра?!

Пока товарищ Белевская подбирала правильные слова, двенадцатилетняя блондиночка мило улыбнулась в ответ, поздоровалась и сходу начала спрашивать о каких-то оружейных железяках — и воспитательница моментально перестала понимать, о чем при ней говорят на чистом русском языке. Какие-то непонятные муфты, колодки и газовые поршни, некая затворная группа, немного капризничающая в новой штампованно-фрезерованной ствольной коробке, таинственное шептало, подающая зигзагообразная пружина обоймы... К счастью, оружейники вовремя заметили ее натянутую улыбку и начавшие стекленеть глаза:

— Берите компот из кураги, он у нас очень вкусный!

-Кстати, не хотите пока посетить наш заводской музей? Там много интересного!

— Да и город у нас очень красивый! Вам обязательно надо посетить наш краеведческий музей, Дом культуры имени Ленина, и осмотреть старые Торговые ряды. Обязательно!

— Да-да, я сейчас попрошу девочек из нашего отдела, чтобы они все организовали!..

Подошедший к их столику седовласый мужчина лет шестидесяти услышал только окончание последней фразы, и с интересом осведомился:

— Что организовали? М-м, я же не ошибаюсь, и это наша таинственная муза?..

Встав, Александра солнечно улыбнулась и подтвердила догадки Дегтярева:

— Да-да, это я, Василий Алексеевич. А организовать хотим экскурсию по Коврову для моей воспитательницы Татьяны Васильевны.

Поглядев на чуточку растерянную женщину-педагога и уловив подмигивания от Жоры Шпагина и Сергея Симонова, опытный оружейник-конструктор тут же все понял.

— Да зачем же наших машинисток от работы отрывать: сейчас я своей жене позвоню, и всё устроим в лучшем виде. Моя Верочка в городе все самые красивые места наперечет знает!

В итоге, товарищ Белевская не только позавтракала и продегустировала два вида компота, но и непонятно как согласилась на экскурсию по городу — после чего ее все на том же разьездном детище американского автопрома довезли до Веры Дегтяревой, которая взяла досуг молодой минчанки в свои крепкие руки. Кстати, первой достопримечательностью стала сама семья знаменитого оружейника: как выяснилось, он не только работе время уделял, но и любимой жене — в результате чего они с ней успешно "сконструировали" аж девять детей. С трудом отбившись от приглашения позавтракать во второй раз домашненьким, Татьяна неожиданно для себя разговорилась с пятидесятилетней женщиной на общие темы: то бишь, о правильном воспитании и обучении детей — и под эти разговоры Вера Леонидовна привела ее к Спасо-Преображенскому собору. Не на богослужение (тем более, пять лет назад его "перепрофилировали" под склад), а просто, полюбоватся искусством дореволюционных каменщиков. Неплохо выглядели и краснокирпичные Торговые ряды: старые, но очень даже действующие, так что гостья города надолго в них застряла. Поздний обед был настолько вкусен, что неизбалованная особыми изысками минчанка встала из-за стола немного осоловевшей. Ну и конечно, после двухчасовой прогулки ее опять привели к очередному объекту дореволюционной архитектуры: Христорождественский собор был единственным действующим храмом в городе, и Вера Леонидовна после недолгих уговор затянула советского педагога на начавшуюся службу...

— Танюша, вы завтра прямо с утра сразу ко мне! И девочку свою обязательно прихватите: уж пирожков у меня на всех хватит. Сходим в музей, а потом я вам покажу, какие замечательные статуи отлили для нашего Дома Культуры...

С трудом отбившись от хлебосольной хозяйки и ее попыток закормить до смерти молодую гостью, Белевская медленно и с проявившейся отдышкой добралась до гостиницы, где упала в кровать и затихла в полнейшем блаженстве, переваривая... Пардон, дожидаясь, пока натруженные ноги перестанут ныть. Она уже почти собралась вставать и идти в душ, как сквозь сладкую сонную дрему пробился едва слышный жизнерадостный смех на несколько мужских голосов — вроде бы, даже как-то смутно знакомых. Затем чуть брякнула ручкой дверь в номер, и прозвучал уже нежный голосок Александры:

— Спасибо, дальше я сама.

Что-то тихо бумкнуло о пол, затем дверь вновь скрипнула и за ней тихим баритоном напомнили:

— Подожди, папку с документами забыла! Вот, теперь порядок.

— До завтра, Сергей Гаврилович...

С трудом дождавшись, пока подопечная закроет дверь в номер, воспитательница перестала изображать Сонную принцессу и села на кровати — чтобы тут же удивиться виду аккуратных фанерных чемоданчиков, и почти без перехода недовольно сморщить нос.

— Фу! Саша, чем это от тебя так сильно воня... Пахнет?!?

Поддернув подол самолично сшитого летнего сарафана, довольная как незнамо кто блондиночка мелодично рассмеялась:

— Запахом победы, Татьяна Васильна!

— А на мой взгляд, сгоревшим порохом, железками и... И горелым машинным маслом? Надеюсь, ты в нем не измазалась?

— Нет, я же аккуратно. Зато постреляла из крупнокалиберного пулемета Владимирова: такая мощь!.. Особенно спаренная зенитная установка: представляете, броневую плиту толщиной в два сантиметра с полукилометра в натуральный дуршлаг изрешетили!!! Я рядом с ней сфотографировалась на память.

— Э-э?.. С установкой?

— Да нет же, с плитой! Завтра еще из нового пулемета Горюнова постреляю, и Василий Алексеевич обещал дать попробовать его новый "ручник" с переходником под ленту!..

Присев на кровать, советская пионерка вытащила из-под нее свой чемодан и достала "домашний" сарафанчик из ситца веселенькой расцветки.

— Тебя что, прямо на заводское стрельбище возили?

— Да, еле-еле уговорила. Я в душ!

— Подожди, а что в чемоданчиках?!?

Дотянувшись до висевшего на спинке кровати полотенца, параллельно Александра без какого-либо почтения легонько пнула лакированую фанеру.

— Вот в этом строительно-монтажный пистолет, а вон в том мои новые — спортивный самозарядный малокалиберный карабин, и револьвер. Сергей Гаврилович еще грозился в минское стрелковое отделение ОСОАВИАХИМА пять новеньких АВС-3М прислать, но это месяца через два, не раньше...

Проводив воспитанницу долгим взглядом, Белевская вскоре обнаружила, что так и сидит с открытым в изумлении ртом — что тут же и поспешила исправить. Поднявшись, присела возле продолговатого кейса: провела кончиками пальцев по его округлым уголкам, и отжав пружинные защелки, подняла крышку. Внутри, на отформованном ложе, покоился красивый и словно бы игрушечный карабин со странным прикладом, в котором выпилили большую дырку. И рукоять — ее что, из глины лепили?! Осторожно потыкав в наплывы и выемки, женщина убедилась, что "лепили" все же из полированной древесины ореха. Рукоять длинноствольного револьвера при изготовлении тоже словно бы давил пальцами некий "гончар" по дереву; в отдельных выемках покоились небольшие пустые обоймы для карабина и принадлежности для чистки-смазки и прочей оружейной ласки.

— Гм-да.

Так же аккуратно вернув все как было, воспитательница полюбопытствовала содержимым второго чемоданчика — внутри которого лежало угловатое вороненое чудовище, которое даже просто тыкать пальцами не хотелось. Еще три пачки маленьких патрончиков, принадлежности, и внезапно — упаковки с длинными строительными дюбелями и "ершами" из каленой стали, на которые плотники крепили окна и двери в проемах. Защелкнув замочки, Татьяна Васильевна подсела к столу, и целую минуту поколебавшись-посомневавшись, все же открыла красивую папку из красного плотного картона: внутри было полтора... Два десятка авторских свидетельств, запечатанный конверт, подписанный "Липницкой Г.И. лично в руки!" и какие-то чертежи.

— Пороховой гвоздезабивной пистолет... Пневматический нейлер ? Пневматическая углошлифовальная машинка... Хм, гайковерт. Шпилькозабиватель!?

Непроизвольно прикоснувшись к порядком растрепавшейся прическе, которую удерживали на месте только женские шпильки для волос, Белевская от греха подальше перестала просматривать свидетельства и закрыла папку. Вздохнула, пересела на свою кровать и начала готовить свой поход в душ, озадаченно пробормотав под нос:

— И откуда только все и берется...

Глава 4

С началом октября в Минск пришли осенние дожди: с одной стороны, они наконец прибили и смыли прочь всю летнюю пыль — с другой же, развели изрядную сырость и слякоть. В детдоме даже устроили настоящую полосу препятствий для тех, кто возвращался в его теплые и сухие стены: сначала школьники должны были рядом с крыльцом пошоркать подошвами ботинок о десяток наваренных на железную раму прутьев, сбивая крупные пласты уличной грязи. Затем их наверху крылечка ждал прямоугольник с растянутым на нем куском панцырной сетки от списанной кровати — после чего ребята и девчата могли пройти внутрь, где под бдительным присмотром злобствующих дежурных с повязками на рукавах вытирали почти чистые подметы о грубую влажную тряпку. Кстати, злобствовали постовые-старшекласники именно по этой причине: это ведь именно им надо было раз в полчаса полоскать в холодной воде грязную ветошь...

— Привет, Морозова!

Ближе к вечеру поток детдомовцев почти иссякал (какая радость гулять под дождем?) и дежурные резко добрели — кроме того, в строгих правилах всегда были исключения, поэтому когда ближе к восьми часам половинка массивной входной двери звякнула возвратной пружиной, пропуская внутрь усталую девочку-подростка, сидящий за столом при входе девятиклассник сначала приветливо ей кивнул, и только потом выполнил поручение:

— Зося Брониславовна сказала, чтобы как придешь — сразу к директору.

— Спасибо.

— Да ладно, чего там...

Самой секретарши на рабочем месте не было, но это не смутило блондиночку: постучав по крашеной филенке кончиками ноготков и услышав невнятно-приглашающий возглас, Александра уверенно проникла в святая святых детдома — кабинет его руководителя.

— А, Саша? Заходи: у меня к тебе серьезный разговор насчет... Подожди, а ты почему в верхней одежде?

— Дежурный сказал, что надо сразу к вам.

— Тц! Ты поди еще и не ужинала? Иди переоденься, потом в столовую, и уже из не сразу ко мне.

Кивнув, формальная восьмиклассница Морозова (которой администрация детдома в виде ее директрисы устроила как бы экстернат за "выпускной" седьмой класс) оставила Галину Ивановну наедине с раскладками продуктов на следующий месяц. Поднявшись на второй "девочковый" этаж и сменив в общей спальне синее парадно-выходное платье и коричневые рейтузы на "домашний" наряд из такого же, но откровенно старенького платья и аналогичных штанишек, уставшая за весьма насыщенный день девочка... Хотя пожалуй, уже можно было говорить — юная девица! Так вот, умотанная девица-красавица побрела обратно на первый этаж, где имелось замечательное место для голодных сирот. Не так, чтобы прям особо (еще бы Саша голодала, со своими-то талантами), но желудок явно не возражал против еще одной порции питательных калорий...

— Морозова!!!

Морщится блондиночка начала минуты за две до того, как ее окликнул командир второго отряда пионерской дружины минского детского дома номер четыре: пятнадцатилетний Егор Тупиков не скрывал того, что видит свое будущее в партийно-организационной работе, и усиленно нарабатывал опыт и авторитет перед скорым вступлением в комсомол. Как умел, конечно: а так как он при этом еще и довольно сильно соответствовал своей фамилии, то общение с ним было тем еще удовольствием.

— Да стой ты!

Неохотно притормозив, лиловоглазая пионерка вопросительно поглядела на деловитого командира собственного пионэрского отряда.

— Ты же художница?

— Нет.

Моргнув, будущий винтик партийного аппарата ВКП (б) сбавил напор:

— А-пф... Как это нет? Ты же в этой, в Музыкальной школе уже третий год учишься!?

— Именно что в Музыкальной. На профессионального художника обучают в специальных художественных училищах.

— Э-э... Все равно: раз хорошо рисуешь, будешь помогать делать новую стенгазету, и плакаты для класса физики!

— Нет.

— Это почему это?!? Ты что, не пионер?

— Пионер. Но уже имею общественную нагрузку и поручение от директрисы.

Нахмурившись и явно подозревая, что ему дурят голову, командир Тупиков шагнул было ближе, чтобы немного нависнуть над вредничающей блондиночкой. На которую, если совсем уж честно, Егор (да и не только он, вообще-то) уже давно положил глаз. Подшагнул — тут же отшатнулся обратно, потому как выработанное за несколько лет занятий боксом чутье ясно сигнализировало, что сейчас в живот знатно прилетит от Белой.

— Это... Ты чего?!?

— Я ничего. Это ты так танцуешь, будто хочешь в туалет.

Как бы случайно остановившаяся неподалеку от бравого пионерского вожака стайка девиц, среди которых было две соседки Александры по общей спальне — сначала запереглядывалась, а затем тихо прыснула. Тем самым нанеся неслабый моральный урон самому главному кумачовому галстуку второго отряда, углядевшему в этом прямое покушение на свой авторитет.

— Так! Что за общественная нагрузка?!? Почему я о ней ничего не знаю?..

— Ну, вот такой ты значит командир отряда. Кстати, сейчас я тоже иду выполнять прямое распоряжение Галины Ивановны, и ты меня задерживаешь.

Стрельнув глазами в сторону наблюдающей за ним стайки семиклассниц, Егор неохотно сдвинулся и грозно пообещал спине удаляющейся от него строптивой пионерки:

— Я все узнаю!

Увы, девичья спина осталась безмолвной, а вот соседки Морозовой вновь тихо зашушукались и захихикали, раня этим чувствительное сердце пионерского организатора. Что же касается беляночки, то через двадцать минут она, заметно подобревшая и даже чуть отдохнувшая, зашла во второй раз в приемную директрисы, обнаружив ее саму возле телефонного аппарата.

— Да! Да, обязательно. Прекрасно понимаю! Я же сказала, что все выясню. Нет, лучше завтра, после обеда. До свидания!

Одарив Александру странно-тяжелым взглядом, рано поседевшая женщина раздраженно брякнула трубкой по аппарату и молча пошла в свой кабинет.

— Поужинала? Садись... Нет, вот сюда: папки сдвинь и подсаживайся.

Подождав, пока почти тринадцатилетняя (до дня рождения в ноябре всего два месяца и осталось) воспитанница устроится за приставным столом, Галина Ивановна недовольно поинтересовалась:

— Мне сейчас твоя тренерша из секции художественной гимнастики звонила: говорит, ты уже третье занятие пропускаешь. Саша, в чем дело?

Слегка наклонив голову к правому плечу, юная гимнастка уточнила:

— Она не мой наставник: меня тренировала Светлана Юрьевна, но она в конце августа перевелась на работу в казанскую детско-юношескую спортивную школу. Маслову назначили вместо нее, и она неделю назад записала меня сразу на несколько соревнований по гимнастике — хотя я ей говорила, что занимаюсь для собственного удовольствия и развития, и спорт меня не интересует.

— Хм-ну, в принципе... Она, кстати, говорила, что у тебя все шансы взять ак минимум "бронзу" на республиканском уровне.

— Я лучше возьму эту же "бронзу" в Первенстве СССР по пулевой стрельбе. А до этого первое место на областных и республиканских соревнованиях.

Задумавшись на пару секунд, директриса согласно кивнула:

— Да, это было бы... Очень хорошо. Значит, с художественной гимнастикой у тебя все?

— Почему? Светлана Юрьевна научила меня всему, что нужно — так что теперь я могу заниматься самостоятельно. Вы же не против, если я буду тренироваться в нашем спортзале для младшеклассников?

— Только когда там не будет занятий с малышами! И вообще, любых других занятий.

— Спасибо. А что касается товарища Масловой, то раз она сама все решила, то пусть сама и выполняет.

Хмыкнув, товарищ Липницкая едва заметно кивнула, подводя черту под этой темой. Хотя?

— А что там с занятими Кройкой и шитьем? Девочки сказали, ты на них почти не появляешься?..

— Мне руководитель кружка предложила практику в ателье индивидуального пошива, но предупредила, чтобы я об этом не распространялась.

— Ну понятно, другие девочки тоже сразу захотят... Но вообще, что за самостоятельность?! Я как директор должна быть в курсе, где, у кого и чем занимаются все мои подопечные! Больше чтобы так не делала. И что там за ателье?

— "Элегия", возле парка культуры и отдыха имени Челюскинцев.

— А-а, знаю, хорошее место. Там еще закройщик забавно картавит... М-да.

Мило улыбнувшись, начинающая портниха подтвердила:

— Таки да, дядя Шломо имеет отличный французский прононс.

Дрогнувшее в улыбке лицо руководителя детдома засвидетельствовало ее резко поднявшеея настроение. Меж тем, воспитанница дисциплинированно призналась:

— М-м, в художественном кружке наверное тоже все: Натан Борисович сказал, что теперь мне просто нужно как можно больше практики. Вы не возражаете, если я запишусь на риторику и общие занятия вокалом? Они раз в неделю, по сорок минут каждый урок.

Удивленно поглядев на гордость своего детдома, женщина покачала головой:

— Уж не в актрисы ли ты нацелилась, девочка моя?

— Вы же знаете, я учусь только для себя.

Вздохнув и начав наводить порядок на своем порядком захламленом документами столе, директриса попеняла:

— Да что-то уж больно много ты учишься, Сашенька. Так и переутомление заработать недолго... Ты же пока растешь, осторожнее надо. Куда так торопишься?

Похлопав пушистыми ресничками, лиловоглазая сирота искренне призналась:

— Просто мне нравится узнавать новое. К тому же, я отдыхаю, меняя и чередуя занятия и нагрузки. Утром художественный кружок, днем секция самбо; после Кройки и шитья хорошо заниматься гимнастикой — а со стрельбища я стараюсь на полчаса зайти в бассейн при ОСОАВИАХИМЕ. Или вот после лекций по сестринско-фельдшерской медпомощи — очень хорошо бегается на стадионе.

— И что, в самом деле помогает голову проветрить? Надо бы всех наших двоечников загнать на... Так, ладно.

Спохватившись, Липницкая убрала с лица заинтересованность и слегка нахмурилась, показывая тем самым, что они наконец-то добрались до того самого обещанного серьезного разговора.

— Ты не передумала по поводу отчислений за использование твоих изобретений той ярославской артелью?

— Нет, Галина Ивановна. И там еще несколько артелей и кооперативов заинтересовались.

— Гхм? Я почему спрашиваю: как только деньги начнут поступать на счет детдома, у тебя обязательно состоится разговор со старшим инспектором районного отдела образования.

Понятливо кивнув, пока еще худенькая и угловатая, но уже понемногу начавшая округляться блондиночка спокойно заверила:

— Я не передумаю.

— Не то, чтобы я была против, но... Сашенька, ты хорошо подумала? Может, я открою тебе сберегательную книжку, и хотя бы треть денег будем перечислять на нее?

Проведя тонкими пальчиками по чуточку растрепавшейся молочно-белой косе, лиловоглазая изобретательница перекинула ее на спину и внесла окончательную ясность:

— Мне для занятий рисованием постоянно нужен хороший ватман, краски и дорогие цветные карандаши. Разноцветная тушь, пастель...

Директриса понятливо кивнула.

— Так же я хочу хорошо одеваться, но это будет выделять меня из остальных девочек. Другое дело, если одеваться хорошо в нашем детдоме будут все... Или, хотя бы, будут иметь возможность самостоятельно сшить себе обновки, или связать кофту.

— Хм-м?!

Выжидательно помолчав, Липницкая уточнила:

— И что, это все?

Лукаво поглядев на женщину, искренне болеющую за благополучие доверенных ей сирот вообще, и одной конкретной умницы-разумницы в частности, Александра открыто улыбнулась:

— Еще, если вы не возражаете, я бы хотела поучиться у одного человека.

— Что за человек? Где работает, и чему будет учить?

— Работает и живет в небольшой полуподвальной мастерской на Красноармейской улице, в тридцать шестом доме. Он очень хороший сапожник и вообще обувщик, еще скорняк и немножко слесарь.

"Совсем немножко — таких как он, обычно медвежатниками зовут. А еще он ножом на диво хорошо владеет".

— Ну, не знаю...

— Правда, Ефим Акимович еще не знает, что будет меня учить.

Не выдержав, директриса все же засмеялась в полный голос и замахала на воспитанницу, разом и "благословляя" ту на обучение, и выгоняя из кабинета — а то с такими разговорами Галина Ивановна рисковала опять добраться до дома лишь поздним вечером. А у нее, между прочим, и свои дети есть, и муж без нее ужинать не любит...

* * *

Начавшись в Минске с холодных дождей и печального шуршания опадающих желтых листев, завершился октябрь тысяча девятьсот тридцать девятого года полноценной метелью и обильным снегопадом, покрывшим-укутавшим крыши и дороги города настоящим пушистым покрывалом. Кое-где еще виднелись последние островки пожухлой летней зелени, но всем уже стало понятно, что зима властно вступила в свои законные права — и даже солнце, что заглядывало в окна небольшого спортзала детдома номер четыре, уже с некоторым трудом пробивалось сквозь стекло, покрытое морозными узорами. Меж тем, ничуть не смущаясь царящей в помещении откровенной прохладой, в нем занималась-упражнялась легко одетая и очень молоденькая девица: она уже час крайне медленно кружилась в непонятном... Танце? На художественную гимнастику движения только походили, для разминки все как-то уж слишком затянулось, вот и оставались какие-то экзотические а танцы. И все же нет: больше всего это походило на то, что юная спортсменка самостоятельно разучивает движения какого-то нового для нее комплекса упражнений, которые где-то не раз видела, и даже хорошо заучила на память — но вот с его повторением в реальности то и дело возникали досадные ошибки. Множество раз беляночка останавливалась и прогоняла отдельные элементы в разных вариантах, подбираяя наиболее подходящий для себя: или вообще начинала все заново, с самого первого движения — и так до тех пор, пока все же с грехом пополам не "откатала" весь комплекс без грубых ошибок.

— Х-ха!

Победно выкрикнув, беловолосая гимнастка немного отдохнула, и начала новый повтор. И еще. И еще десяток раз — пока отдельные элементы и стойки не начали постепенно сливаться в одно непрерывное плавное движение, когда завершение одного тягучего перехода одновременно являлось началом следующего... Раз за разом и повтор за повтором, пока закатное светило не позволило вырасти маленьким робким теням по углам спортзала в настоящие сумрачные полотнища: только тогда блондиночка позволила себе завершить занятие и открыть глаза, едва заметно светящиеся в подступающей темноте... А, нет, это просто лучик солнца попал на ее лицо и отразился от живых аметистов в глазах. Глубоко вдохнув и длинно выдохнув, она повела плечами, минуту постояла в полной недвижимости, и направилась к развешенному на шведской стенке светло-коричневому казенному платью и тонким рейтузам.

Дум-дум-дум!

Вслед за стуком по закрытой изнутри двери, раздался и знакомый голос "ударника", лишь немного приглушенный преградой из крашеной древесины:

— Морозова, ты здесь? Чего заперлась?!?

Стягивая с себя тонкую маечку, в паре мест насквозь промокшую от пота, девица небрежно шевельнула пальчиками в сторону вновь начавшего долбиться в дверь командира второго пионерского отряда — которого ну очень интересовало, чем таким интересным можно заниматься в малом спортивном зале. В одиночку, и целых два с половиной часа?! Да и в одиночку ли? И только внезапно забурчавшие кишки, призывающие к стремительному марш-броску к ближайшему туалету, помешали Егору Тупикову в этот ранний вечер достучаться до правды. Но скрытная пионэрка, что спокойно переоделась и покинула спортзал, хозяйственно заперев его на выданный ей директрисой ключ — даже и не сомневалась, что упорный вожатый еще вернется, и с грацией носорога будет штурмовать неприступную твердыню окрашенной в белое двери.

"Гвозди бы делать из этих людей, не было б мире крепче гвоздей! А конкретно Тупикова на забивке свай использовать — очень напористый мальчик..."

* * *

Неумолимо близилось седьмое ноября тридцать девятого года, а вместе сним приближалась и двадцать вторая годовщина Великой Октябрьской революции — которую еще лет пять назад все спокойно именовали Переворотом. Пролетариат и трудовое крестьянство уже вовсю предвкушало целых два дня законных выходных, строя грандиозные планы на праздничное застолье и обязательные всенародные гуляния, но шестого ноября утренние выпуски центральных газет Страны Советов удивили и встревожили всех большим портретом наркома НКИД товарища Литвинова в траурной рамке. Статья под черно-белым изображением сухими строками извещала граждан о трагической и преждевременной гибели члена Центрального Комитета ВКП (б) товарища Литвинова Максима Максимовича — которого старые партийные товарищи знали и как Меера-Геноха Моисеевича Валлаха. Пламенный большевик "ленинского" призыва, он всю жизнь боролся за счастье трудового народа там, куда его посылала партия: вот и в этот раз опытный дипломат прибыл в Хельсинки на очередной раунд сложных переговоров о делимитации границы СССР и Финляндской республики. Встреча была напряженной, но проходила в атмосфере взаимного уважения — пока один из референтов принимающей стороны не достал небольшой пистолет, из которого сначала выстрелил в председателя Совета Обороны Карла-Густава Маннергейма, а затем тремя выстрелами в упор оборвал жизнь главы советского НКИД... Невнятно выкрикивающего проклятия "соглашателям" и "предателям Великой Финляндии" убийцу почти сразу же скрутили, раненому фельдмаршалу оказали срочную помощь, но непоправимое уже произошло: мирные переговоры оказались не просто сорваны — нет, в воздухе просто-таки завоняло грядущей войной.

Но не успели советские люди оплакать героического наркома (попутно весело отпраздновав годовщину Революции), и начать собирать подписи под коллективными письмами-обращениями к Партии и Правительству с гневными требованиями примерно наказать фашиствующих белофиннов — как страна вновь понесла тягчайшую потерю. На сей раз смерть вырвала из тесных рядов ВКП (б) самого наркомвнудел товарища Ежова! Он вместе с рядом других ответственных товарищей из центрального аппарата НКВД как раз инспектировал Дальневосточный особый округ: десятого ноября Николай Иванович досрочно завершил проверку и незамедлительно вылетел в Москву. Но увы, не долетел: новейший советский транспортно-пассажирский самолет Ли-2 (в девичестве американский "Douglas DC-3") потерпел крушение над озером Байкал, врезавшись в его застывшую гладь с такой силой, что сходу пробил тонкий ледяной панцырь и ушел в глубину — осиротив весь народный комиссариат внутренних дел в целом, и три его отдела в частности. Конечно же, известие о новой трагедии шокировало весь Советский Союз, погрузив страну в новый трехдневный траур... Причем особенно силен он был на новых Курганском моторном и Красноярском авиационном заводах, купленных "под ключ" у американцев вместе с лицензией на их транспортник для производства его улучшеной советской копии. Настолько, что администрация обеих предприятий и ряд инженерно-технических сотрудников даже заранее собрали тревожные чемоданчики и обновили запасы сухарей. Конечно, далеко не все искренне горевали о гибели железного наркома, а некоторые скрытые враги так и вовсе сильно обрадовались и воодушевились — но НКВД сплотил ряды, и бдил как никогда! Так что начавшие было распространяться повсеместно шутки про то, что Ежова утянула на дно озера его наконец-то проснувшаяся совесть и знаменитые "стальные ежовые рукавицы", поехали на лесоповалы вместе с шутниками. К тому же, дело отчетливо шло к войне с финнами, и в газетах вскоре начали вовсю раскрывать людоедскую сущность буржуазного правительства президента Рютти: для начала припомнили Выборгскую резню и зверские убийства финских большевиков. Потом изгнание с попутным ограблением всех русских переселенцев, недружественную политику всех последних лет, нападения на советских пограничников... После такой подготовки никто не удивился, когда двадцатого ноября СССР объявил о своем выходе из Пакта о ненападении с Финской Республикой. Впрочем, составы с укутанной брезентом военной техникой, которые понемногу потянулись в сторону Ленинграда, говорили о происходящем лучше любых печатных изданий — и разумеется, простые граждане страны Советов тоже не остались в стороне от происходящего. Одни заводские-фабричные коллективы в знак поддержки доблестных бойцов и краскомов РККА брали на себя обязательства ударной работой крепить единство армии и тыла; другие клялись досрочно завершить строительство и запустить важный промышленный объект. Добыть сверх плана десятки тонн угля или руды... Выплавить больше стали... Собрать для непобедимой и легендарной деньги на "именной" танк или самолет... Одним словом, народ в меру сил и воображения выражал свою полную, и по большей части — абсолютно искренюю поддержку планам Партии и Правительства.

Не миновал этот почин и минского детского дома номер четыре, в котором младшеклассники-октябрята приняли на себя обязательство закончить учебный год совсем-совсем без троек и сдать начальную ступень БГТО , а пионеры из средних классов все как один торжественно поклялись сдать нормы ГТО первой ступени. Что же касается парней и девушек возрастом от четырнадцати лет, то они дружно отправились записываться в ОСОАВИАХИМ и штурмовать спортивные высоты ГТО второй ступени. Неизвестно, до чего бы додумался комсомольский актив, но первого декабря в детдом привезли сразу три ящика с новенькими швейными машинками "Подольск", четыре коробки черных и белых ниток, и джутовый мешок насыпанной вперемешку различной одежной фурнитуры. Пока все это нежданное богатство распаковывали, пересчитывали и устанавливали в кабинете труда и домоводства для девочек, с железнодорожной станции "Минск-Грузовой" привезли десяток рулонов разноцветного ситца и сатина. И — пять больших десятикилограммовых катушек разноцветной шерстяной пряжи, с выжженным на торцах бобин-переростков "тавром" Троицкой камвольной фабрики. Все! Даже начавшаяся второго декабря война с Финляндией, которую новый глава НКИД товарищ Молотов в открытую назвал восстановлением исторической справедливости, не отвлекла сирот женского пола от построения стратегических планов по освоению свалившегося на них богатства. То есть, конечно же, на приют: но воспитательницы с подачи директрисы быстро довели до воспитанниц, что каждая из них может рассчитывать на хороший отрез ткани для построения выпускного платья! Тем, кто заканчивал в следующем году школу-семилетку, поскромнее и только из цветастого ситца; а вот девушки, покидающие детский дом и уходящие во взрослую жизнь, при желани могли сшить для себя вполне достойный гардероб. Что же касается освоения запасов пряжи, то любой воспитанник мог смело попросить ее себе на кофту или свитер с высоким воротником: всего-то и делов, что научиться самостоятельно вязать на спицах, и сдать несложный экзамен по этому делу — ну или как-то договорится с теми девочками, кто это уже умел. Огонька в развернувшиеся детские "интриги" подбавило и появление в швейном кабинете большого альбома с рисунками модной подростковой одежды, а та же трех десятков пронумерованных и "приписанных" к конкретным рисункам комплектов профессиональных лекал из тонких лакированных фанерок. На альбоме стояло внушительное "клеймо" "Ярославской швейно-скобяной Артели", все комплекты были отмечены маленькими штампами "Потребкооперация СССР" — и после знакомства с красочными изображениями брутально одетых парней и воздушных красоток, довольно многие сироты вдруг ощутили непреодолимую тягу к красивой и модной одежде. Чтобы сбавить накал обсуждений и нездоровые волнения, товарищ Липницкая Г.И. даже пошла на суровые меры, объявив о начале досрочной подготовки к празднованию нового, тысяча девятьсот сорокового года! В переводе с казенно-педагогического на повседневно-русский, все свободные руки рекрутировались на поистине Великую Генеральную Уборку: и если в армии подобные парково-хозяйственные мероприятия редко занимали больше одного-двух дней, то в минском детдоме номр четыре они растянулись на полноценную неделю. Причем припахали весь списочный состав: и даже убедительная победа на областных соревнованиях по стрельбе не помогла новоявленной кандидатке в мастера спорта Александре Морозовой избежать трудовой повинности и личной "делянки" в виде наведения порядка и мытья пола в Малом спортзале... Который до нее уже два раза кто-то основательно помыл. Но нет предела совершенству: так что она не удивлялась, не обижалась и тем более не сачковала, размеренно орудуя большой деревянной шваброй и мурлыкая что-то неразборчивое, но очень мелодичное — заодно старательно "не замечая" наблюдающего за ней от входа парня лет этак шестнадцати.

— Привет!

Наконец-то "заметив" наблюдателя, она ответно кивнула ему головой. Затем стянула со швабры кусок старой ветоши и присела перед ведром, принявшись прополаскивать ее в едва-едва теплой воде с разведенной в ней парой стружек хозяйственного мыла.

— Тебя же Сашка... Саша зовут?

На что-то решившись, коренастый парень все же зашел в спортзал, дисциплинированно пошаркав обувью по расстеленной перед дверью тряпке.

— А меня Слава. Говорят, ты рисуешь хорошо?!

Удивленно изогнув левую бровку, блондиночка утвердительно кивнула и принялась выжимать ветошь перед тем, как вернуть ее обратно на рабочий инструмент.

— Это. Тут такое дело...

Помявшись, выпускник следующего года бухнул как есть:

— Можешь нарисовать портрет одной девчонки? У нее скоро день рождения, я подумал... Ну, в общем, было бы здоровое подарить ей такое.

Продолжая, а вернее уже практически завершая свой трудовой подвиг, тринадцатилетняя рисовальщица на диво дружелюбно уточнила:

— Она из нашего детдома, или ты с ней вместе учишься в ФЗУ?

— А откуда ты... Ну да, вместе. Только я на фрезеровщика, а она на токаря.

— Значит, тебе еще и показать ее нужно будет.

— Да запросто!

— Хм... Могу нарисовать цветными карандашами, простым карандашем, пастелью или чернилами.

Обалдев от того перечисленных вариантов, потенциальный заказчик осторожно согласился:

— Ага.

— Понятно. Что взамен?

Вот тут уже практически состоявшийся пролетарий почувствовал себя увереннее:

— А че-те надо?

— А что ты можешь предложить?

Задумавшись, будущий фрезеровщик звучно поскреб коротко стриженный затылок: денежный вопрос он поднимать не желал от слова совсем, потому как ему еще предстояло вести именинницу в кино, и хотелось показать свою финансовую состоятельность... В пределах того, что удалось отложить-накопить со стипендий и подработок.

— Ну, я же не знаю, что тебе надо?..

— Хм. Сходи-ка вылей грязную воду — а я подумаю.

Хмыкнув, парень безропотно подхватил ведро и поволок его в туалет, а когда вернулся, ему огласили ценник:

— Для занятий гимнастикой мне нужны две...

Задумчиво покрутив пальчиками свободной руки в воздухе, художница поглядела на рукоять швабры.

— Небольших одинаковых палочки. Длина тридцать сантиметров, вес — полтора килограмма, диаметр примерно такой как у этой ручки. Как принесешь их, так и будет тебе портрет цветными карандашами. Красивый.

Вслед за ней поглядев на деревяшку и прикинув что-то в голове, парень солидно согласился:

— Можно. А ты его долго рисовать будешь?

— Один вечер. Ах да, про нашу договоренность — никому.

— Пф, я могила!

Уловив приближение новых "посетителей", юная блондиночка мимолетно улыбнулась, подшагнула ближе и чуть понизила голос:

— Вместо кино, своди ее лучше на ледовый каток. Вместе покатаетесь, попросишь ее поучить тебя держаться на коньках...

— Дак я же умею!?

— А ты сделай вид, что не умеешь. И падай так, чтобы она мягко валилась на тебя сверху.

Задумавшись над новой для себя концепцией ухаживаний, начинающий Казанова не заметил появления сразу трех пионерских вожаков: председатель Совета дружины детдома и командиры первого-второго отрядов наподобие трех богатырей с картины Васнецова делали обход подвластных территорий. Странно, но увиденный ими спокойный разговор почему-то сходу не понравилось всей троице — а конкретно Тупиков даже ревниво насупился:

— Морозова! Ты закончила? Там тебя Татьяна Николаевна ищет!..

Мельком оглянувшись на пионерский актив, студент ФЗУ невольно усугубил сцену: подхватив в руку ведро и забрав у блондиночки швабру, он добродушно пообещал:

— Закину завхозу, мне все равно мимо него идти.

Благодарно улыбнувшись (что не осталось незамеченным), юная поломойка закрыла спортзал на ключ и пройдя сквозь расступившихся "богатырей" отправилась на поиски Белевской — отчего-то время от времени незаметно улыбаясь.

"Я уже и забыла, как все это весело и... Хм, ярко"

Глава 5

Тук-тук-тук-тук...

В полуподвальном помещении, на диво светлом и уютном, над стойкой-"лапой" обувщика склонилась юная мастерица: подцепив-натянув кожаный верх будущих ботинок затяжными клещами, она ловко закрепляла его на деревянной колодке небольшими гвоздиками.

Тук-тук!

Пахло клеем, кожей, немного металлом и свежим деревом: на одной из множества полок, под которыми кое-где не было видно даже стен, тихонечко бубнил маленький репродуктор, повествующий узнаваемым голосом Левитана об очередных успехах Непобедимой и Легендарной. Которая почти весь январь методично взламывала пресловутую "линию Маннергейма" гаубицами Б-4, кои армейские шутники уже успели окрестить "карельскими скульпторами" — за их потрясающие возможности в изменении любого ландшафтного дизайна. Кроме давно известной 203-мм гаубицы-пушки на финнах обкатывали и новейшую военную технику в виде самоходных артиллерийских установок СУ-76 и СУ-122 — бойцы РККА уже успели ласково окрестить их "Сучками" и искренне полюбить за оперативность огневой поддержки. Еще мельком и очень невнятно упоминались испытания каких-то новых тяжелых танков, модернизированных в зенитные установки "БТ"-эшек, и легких колесных бронированных транспортеров — но в целом, упор все же был на могущество советской артиллерии и лихие действия сталинских соколов, день и ночь вываливающих фугасные и зажигательные авиабомбы на военные объекты белофиннов.

Тук-тук-тук-тук...

Закончив с колодкой на левую ногу, тринадцатилетняя ученица-практикантка отправила ее сохнуть на небольшой стеллаж, стоящий неподалеку от новенькой печки-"булерьянки" — в топку которой мимоходом подкинула парочку небольших чурбачков. Установив на стойку правую колодку с подготовленным к затяжке верхом, открыла крышку на банке с клеем и подхватила щетинистую щеточку, не обращая внимания на звук открывающегося дверного замка. Вернее, замков: хозяин сапожной мастерской установил их на крепкую дверь два, причем — собственного изготовления, ибо фабричные считал чем-то вроде оконных защелок. На пару секунд из-за брезентовой занавески, отделяющей "прихожую" от основного помещения, потянуло стылым морозцем первой февральской субботы, затем там тяжеловесно потопали, сбивая с сапог комки налипшего снега... И наконец, в теплую мастерскую шагнул крепкий мужчина на пятом десятке лет: чуть прихрамывая и опираясь на резную палку-клюку, Ефим Акимович прямо на ходу небрежно кинул матерчатую суму с капельками растаявших тут и там снежинок на лежак, и грузно осел на свое законное место возле обувного верстака.

Тук-тук-тук!

Понаблюдав пару минут время за работой усердной ученицы, сапожник (и много кто еще) вновь поднялся, и для начала сдвинул в сторону плотные шторки на двух оконцах — сквозь основательно заиндевелое стекло которых в мастерскую тут же хлынул рассеянный свет зимнего солнца. Сходив до оцинкованного бачка с водой, вернулся и поставил на примус увесистый трехлитровый чайник с закопченым днищем; пару раз качнул ручкой наноса, нагнетая давление — и сломал две спички подряд, разжигая примус.

— Да чтоб тебя!

Дотянувшись до другого коробка, Ефим наконец-то "включил" горелку вроде бы еще не старого "Рекорд-1" — отразившего трепыхание язычка огня сразу в несколько сторон своими добротно надраенными латунными боками.

Тук-тук-тук...

Нависнув над старательной беляночкой, он придирчиво оглядел почти завершенную работу и проворчал:

— Задник чутка перетянула. Ослабь.

Не споря и не переспрашивая, девица тут же начала вытягивать только-только заколоченные гвоздики обратно, осторожно отдирая-ослабляя посаженную на клей кожу. Что же касается ее наставника, то он вместе с сумкой устроился за небольшим столиком в глубине мастерской: первой на столешницу с легким шлепком упала толстая половинка батона вареной колбасы, затем о недавно скобленое дерево столешни стукнуло донце бутылки водки. Половинка пшеничной булки, мятый бумажный кулек в подозрительных масляных пятнах, три пачки чая и пяток банок рыбных консерв... Впрочем, стратегические запасы заварки, "Сига в томатном соусе" и "Трески копченой в масле" тут же отправились на "продуктовую" полку.

— Чай с колбасой будешь, или с пончиками?

Несмотря на откровенно хмурый вид, разговаривал и вел себя мужчина с юной девочкой вполне дружелюбно — так, словно она была его... Хм, ну, положим, очень дальней родственницей.

— С пончиками и колбасой.

Вот и сейчас, одобрительно хмыкнув, хозяин мастерской без лишних слов вытянул из-за голенища сапога хищного вида нож, которой очень ловко напластал "Докторскую". Как раз и чайник начал подавать признаки жизни...

Тук-тук-тук-тук!

Пока ученица заканчивала с "домашним заданием", наставник освободил примус от чайника, вновь сходил до бачка с водой — и с недовольным лицом поставил на огонь небольшую кастрюльку, в которой обычно варил для себя различные супчики. Правда, сегодня в глубине емкости бултыхался не кусок курятины, а поблескивал нержавеющей сталью прямоугольный бокс-стерилизатор с набором для инъекций — которые, если честно говорить, Ефим Акимович откровенно не любил. Меж тем одно из окон заслонила чья-то тень, и не успел сапожник приоткрыть большую форточку, как в нее деликатно постучались.

— Ну?

В дверцу заглянул явный интеллигент, молча поставивший на небольшой наружный прилавок побитые жизнью боты. Оглядев их и слегка надавив на отставшие от носков подметки, мастер без особого интереса осмотрел открывшийся перед ним фронт работ.

— Тридцать за оба, десятку вперед.

Явно обрадовавшись, клиент тут же согласно кивнул:

— А когда ботики можно будет забирать?

— Завтра вечером.

Все формальности с оформлением заказа свелись к передаче двух пятирублевых купюр и едва заметному кивку, после чего Ефим закрыл приемное окошко: кашлянув и запахнув безрукавку-душегрейку из овчины, он покосился на кастрюльку и едва заметно поморщился. Пакость игольчатая... К его сожалению, сразу вернуться за стол не получилось: клиенты как с цепи сорвались, выстроившись снаружи в небольшую очередь. Год назад в стране появились литые резиновые подошвы для сапогов и ботинок — и если Казанский завод резинотехнических изделий одинаково хорошо делал и автомобильные шины, и обувные "полукалоши протектированные", то вот партии такого же товара от Нефтекамского химкомбината нет-нет да и выходили с брачком. Воду обе подошвы держали одинаково хорошо, но вот холод презирали только "казанки" — натуральные гражданские шины. "Нефтекамки" же при морозце ниже десяти градусов шли трещинами и переламывались пополам, обеспечивая всех обувных мастеров Страны Советов дополнительной работой... Пока сапожник разбирался со всеми страждущими его услуг, кастрюлька с боксом-стерилизатором сменилась на небольшой медный котелок, покрытый изнутри серебром. Не пустым, конечно: прямо при нем Александра начала наполнять его какой-то подозрительной густой бурдой, которую она до этого целый месяц настаивала в темноте и прохладе одного из платяных шкафов мастерской.

— Это что, пить?!?

— Нет.

Разом успокоившись (прям от сердца отлегло!) Ефим Акимович наконец-то вернулся к терпеливо дожидающейся его колбасе и хлебу, в два движения сооружив себе шикарный закусон... То есть бутерброд. С хрустом вскрыв бутылку, щедро плеснул водки в граненую стограммовую стопку и без промедления опрокинул ее в рот.

-Х-ху!

Сдвинув в сторону бутылку, он было примерился зубами к вкусной колбасной мякоти, но внезапно замер и с сомнением уточнил:

— Мне есть-то можно?

Кивнув, беляночка с уже помытыми руками подсела к столу, налила в подставленные стаканы чая и без лишних слов зашуршала кульком. Пончики еще были теплые, а вот сахарная пудра уже успела впитаться в их золотисто-коричневую корочку — но хуже они от этого не стали... Пока она лакомилась угощением, вышедший на покой "медвежатник" неторопливо вкушал нежную колбасную мякоть, и время от времени поглядывал на белокурого ангелочка в мешковатой форменке-юнгштурмовке ОСОАВИАХИМА. Вернее, на ее значки, поблескивающие чуть выше сердца: алый пионерский, тусклый бронзовый "БГТО", строгий серебряный "ГТО" первой степени, и цветной эмалированный "ГТО" второй степени. Чуть ниже висели "Юный снайпер" и "Юный ворошиловский стрелок" — подразумевающие, что милый нежнокожий ангелочек не просто умеет стрелять, но делает это быстро и исключительно метко. Не выдержав, полувопросительно заметил:

— Мне в голопузом детстве бабка-покойница про вас рассказывала байки — что мол, все ведьмы черны волосом и зелены глазами...

Расправляясь с последним сладким пончиком, его гостья выразительно изогнула соболиную бровку и с чего-то развеселилась:

— Про нас? Ты решил, что я ведьма?

Покосившись на поллитровку "Водки особой", мужчина осторожно уточнил:

— А что, нет?

— Тц... Ефим Акимович, вот вроде взрослый уже, а все еще в сказки веришь.

Промычав что-то глубокомысленное, он предпочел хлебнуть чайку.

— На Руси были ведуньи-травницы, были потворницы, женщины-волхвы, но вот ведьм... Не прижились они у нас как-то — их все больше в Европе топили и сжигали.

Кивнув, аристократ преступного мира ненадолго задумался, отстраненно наблюдая за тем, как Александра убавила огонь примуса и высыпала в котелок бутылек чего-то мелкого и сыпучего, начав плавно это размешивать. В себя же пришел, когда девочка принесла к столику бокс-стерилизатор и три картонные упаковки, хранящие внутри себя хрупкое стекло тонкостенных ампул — и наблюдая за сборкой шприца, с неподдельным интересом уточнил:

— Гм-кхм. А какая разница между ведуньей, и всеми этими... Потворницей и волхвой?

— Ведунья, это как выпускница ФЗУ — знает десятка три рецепта лекарств из трав и кореньев, простейшие медицинские практики. Потворница уже считай техникум закончила, и не обязательно медицинский. Ну а волхва не только полноценно сразу в нескольких институтах отучилась, но и в партшколе хорошо за партой посидела. Медицина, прикладная психология, управление, география, экономика, религиозная доктрина...

— О как?!? И тут, значит, учиться надо, чтобы в большие начальники выйти?

С тихим хрустом сломав носики трех разных ампул, беляночка сунула кончик никелированной иглы в первую и потянула на себя поршенек шприца.

— Учиться никогда не поздно, и никому не вредно... Ложись.

Вновь покосившись на водку, Ефим встал, и для начала подкинул в "булерьянку" пяток тонких полешков. Затем, на ходу расстегивая рубашку и ремешок штанов, направился к лежаку — пока не ведьма заканчивала набирать какой-то непонятный лекарственный "коктейль" из последней ампулы. Плеснув на клочок чистой белой тряпицы водки, юная "всадница" подсела к заранее покряхтывающему больному, прикрыла глаза — и в таком виде начала делать инъекции. С загривка начиная, и понемногу спускаясь вдоль позвоночника: одной "заправки" шприца для этого конечно не хватило — так что когда игла в последний раз мягко вошла в волосатую мужскую задницу возле копчика, ее владелец лишь гулко вздохнул, радуясь окончанию не самой приятной процедуры.

— Десять минут не двигаться.

Разобрав полезный инструмент и уложив его обратно в бокс, Александра в какой уже раз потратила воду умывальника ради чистоты своих рук. Убрала съестное на полку, расстелила газетку недельной давности, сходила к полкам, закрытым брезентовыми занавесочками, и вернулась громоздким замком и кожаным сверточком — который, когда его развернули, оказался "ученическим" набором отмычек. Поглядев сначала на произведение слесарного искусства, а затем на чертову дюжину штырьков с фигурными головками, она вытянула сначала один, и с некоторым сомнением добавила к нему второй — и через минуту уже увлеченно орудовала ими в замочной скважине. Минут через пять, не выдержав, подал голос внимательно наблюдающий за ней со своего лежака наставник:

— Гребешком ты до ночи ковыряться будешь! Возьми двойной зубчик и "клюшку".

Послушно сменив инструментарий, советская пионерка продолжила осваивать нелегкую, но на диво увлекательную науку взлома механических запирающих устройств.

Щелк!

— Во, сразу дело пошло. У меня как-то один шведский "медведь" был, дореволюционный — я его несколько часов "уговаривал", пока не догадался крючок поменять на средний уголок...

Щелк!

— А что, ты не можешь там... Как-то там дунуть-плюнуть, и чтобы само открылось?

Щелк!

Вернув в узкие кармашки отмычки, девица согласно кивнула:

— Как-то могу, но это долго — да и следы будут уж очень характерными. Проще, быстрее и безопаснее традиционными методами.

Удивившись, опытный "медвежатник" начал прикидывать-перебирать способы взлома, оставляющие необычные следы — но в голову ничего подходящего не приходило. Автогеном для этих дел люди уже давненько пользуются, динамитом начали открывать заветные дверки и того раньше...

— Что за следы?

Ставя в изголовье ложа остывший котелочек, густая бурда внутри которого после варки стала еще гуще и темнее, Александра подхватила новенькую деревянную лопаточку для клея, зачерпнула мазь и подсела, уперевшись бедром в мужские ребра.

— Например, от жидкого азота — любая сталь становится очень хрупкой, если ее как следует им обработать.

Профессиональный интерес заставил Ефима основательно расспросить ученицу об столь новаторском способе работы со стальными хранилищами чужих денег — заодно и процесс нанесения на его хребет терпимо-горячей мази прошел быстрее обычного. Накрыв оставшийся в котелочке состав крышкой, и почистив лопаточку (которую намеревались впоследствии использовать по назначению), фиолетовоглазая целительница сходила за парочкой новых замков — и следующие сорок минут с явно видимым удовольствием практиковалась. Что же касается ее наставника, то он растекся по лежаку и слегка придремал — как есть, с наполовину голой задницей и полостью голой спиной, на которой понемногу светлела и как бы "стекленела" широкая полоса густой мази.

Дум-дум-дух!

Дернувшись от громкого стука и финального пинка во входную дверь, сонный Ефим едва не свалился на грязные доски пола: пару секунд очумело моргал, затем разом собрался и превратился из простого сапожника в кого-то поопасней. Подхватил душегрейку, кинул взгляд на спокойно сидящую за столиком девицу...

— Он меня не увидит.

— Точно?!

Кивнув, беляночка заменила одну отмычку на другую, и продолжила осваивать тонкости новой профессии — а наливающийся недовольством сапожник отправился открывать.

— Фима, е-маё! Сколько Лен, сколько Зин тебя не видел!..

Зашедший в мастерскую мужичок пропитого вида быстро скользнул по ней глазами и слегка удивленно заметил:

— В прошлые разы твоя сарайка вроде побольше была... На ухо давил, что ли?

Кивнув незванному гостю на трехногий табурет, хозяин почесал небритую щеку с отпечатком рубчика от подушки, и очень достоверно зевнул:

— Не три по сухому, Нос. С чем пожаловал?

Шмыгнув шнобелем выдающихся размеров, не раз ломанным и вследствии того откровенно кривым, гость пошарил в карманах старенького полушубка и достал коробку папирос и спички.

— Знакомым скокарям прямо на рынке пришлось слонов скинуть, теперь совсем без ничего гуляют. А у тебя же инструмент знатный, то все знают — вот люди и попросили войти в положение...

Подумав и опять почесав скулу, сапожник с некоторым трудом нагнулся и выволок из-под лежака небольшой ящик, достал из того тряпичный сверток — и замер, наблюдая, как его знакомец Нос пытается прикурить папиросину от пальца. Нет, судя по характерным движениям, тот был свято уверен, что у него в руках спичечный коробок, но ведь — не было?!? Покосившись на беляночку, которая уделяла лежащему перед ней замку все свое внимание, Ефим Акимович развернул основательно испачканную в веретенном масле старую портянку, показав покупателю пару связок простеньких (для него) отмычек.

— Да что б тебя!

Убрав отсутствующий коробок в карман, гость оглядел товар, поскреб морщинистую щею и обратным движением вытянул с внутреннего кармана растрепанную пачку купюр.

— Тут с горочкой, Фима.

Молча приняв деньги, хозяин оторвал кусок портянки, небрежно замотал в нее отмычки и протянул их покупателю — который как раз уперся глазами в стоящий неподалеку бокс-стерилизатор:

— Марафетом промышляешь?

— Ага, тоскую по курортам Воркуты.

Прочитав забубенную надпись на верхней упаковке ампул, в которой нигде не содержалось даже крохотного намека на морфин, уголовник поскучнел и понятливо кивнул — в ледяном аду Воркутлага и Дальлага многие авторитетные сидельцы теряли не только здоровье, но и жизнь.

— Пора мне...

Проводив гостя, вернувшийся обратно Ефим Акимович заметил, что тот оставшуюся ему початую коробку папирос и коробушку спичек — и задумчиво хмыкнул. Меж тем, его ученица тоже принялась собираться: встала, гибко потянулась, и убирая замки со своим набором "слоников"-отмычек, негромко заметила:

— Прямо как в зоопарке побывала — поглядела на поведение мелкого уголовника в естественной среде.

Дернув плечами из-за стянувшей кожу полосы мази на хребте, мужчина буркнул:

— Нос всегда таким был.

Надев тонкое светло-серое пальтишко из перекрашеного шинельного сукна, беляночка стянула с головы косынку — из-под которой на спину тут же упала толстая коса молочно-белых волос. Пристроив на них синий беретик, она перевесила с гвоздя на свое плечо лямку ученической сумки.

— Перед сном все суставы намазать мазью, и выпить настойки.

Поймав себя на том, что с улыбкой кивает, Ефим Акимович тут же вновь нахмурился и привычно проворчал, блюдя свою независимость:

— Чапай уже...

Закрыв дверь на мощный засов (который снаружи только тараном выносить), Ефим вернулся к столику и бутылке водки. Налил, употребил, опять налил — и подтягивая к себе остатки колбасной нарезки, пробормотал:

— В зоопарке побывала, ишь ты. А я в этом зверинце уже какой год живу!

* * *

В каждом казенном учреждении есть кабинеты или просто места, которые работники предпочитают избегать, ну а если это невозможно, то хотя бы не заглядывать без действительно веской необходимости — и в минском детском доме номер четыре этими местами были приемная директора с сидящей там строгой секретаршей, и медицинский кабинет. Последний пользовался недоброй славой из-за кое-каких обязательных процедур вроде еженедельного прима полной столовой ложки рыбьего жира (бе-е, какая гадость!), применения жгучей зеленки для обработки ранок на содранных до мяса коленках и локтях, ну и конечно — уколы!.. В общем, медсестру боялись и уважали лишь самую малость меньше, чем зубного врача в поликлинике: там вообще был полный ужас и натуральные ночные кошмары, потому как обезболивающее стоматологи кололи только самым меленьким пациентам, и зубы сверлили так страшно, что... Бр-р!!!

Неудивительно, что выстроившаяся первого марта тысяча девятьсот сорокового года возле медкабинета очередь из школьниц седьмых классов была за редкими исключениями тиха и чуточку бледна: несмотря на то, что грядущий медосмотр был плановым, они все равно немного нервничали и "предвкушали". Может, если бы все процедуры делала знакомая с детства медсестра, они бы были поспокойнее, но конкретно в этот день ради них из районной поликлиники прибыл небольшой "десант" полноправных врачей — которые (по опыту прошлых мероприятий) устраивали своеобразный конвейер, не особо заморачиваясь удобством оного для детдомовцев. Ну то есть, для взрослого-то это было бы вполне нормально — но для юных девиц совмещать осмотр у гинеколога с опросом-обследованием у терапевта, было делом довольно... Непривычным, да.

— Следующие!

Открывшаяся дверь выпустила пару облегченно вздыхающих и поправляющих платья семиклассниц — и медленно закрылась за новыми "жертвами". Меж тем, в очереди подошло пополнение в виде двух хорошеньких и на диво "монохромных" девочек: присев на подоконник, смуглая жгучая брюнеточка продолжила на что-то жаловаться очень светленькой блондиночке — которая несколько раз понимающе кивнула, и в один момент даже сочувствующе улыбнулась. Остальные сиротки лишь неслышно вздыхали, слушая темпераментную и совершенно непонятную трескотню Машки Испанки... То есть Марии-Соледад Родригес, которой гораздо спокойнее отвечала известная молчунья Морозова — причем на родном для юной каталонки языке, отчего русские девчонки могли только гадать, что именно прямо при них обсуждают две ровесницы.

Бум!

Через резко распахнувшуюся дверь в коридор буквально вывалилась рослая четырнадцатилетняя школьница с густым румянцем на лице; следом за ней торопливо покинула кабинет вторая девица с пунцовыми щечками.

— Так, следующие! Не задерживаем, проходим!..

Понемногу очередь сокращалась (хотя любительниц испанского языка подперли с тыла еще три девочки) и через каких-то полчаса смуглянка и белянка зашли в царство страшных медиков — где их тут же обязали раздеться до трусов, и быстренько распределили по специалистам. Конкретно Александру поставили к стенке... Пардон, к большой линейке, распорядились держать голову ровно и не ерзать, после чего терапевт на мгновение прищурилась и сообщила делающей записи в карточках медсестре:

— Метр шестьдесят три! Так, теперь на весы.

Постояв на зыбкой металлической платформе, Саша узнала, что ее тушка весит целых сорок девять килограмм двести грамм — но последнее неточно, потому как особой точностью сей измерительный инструмент не отличался. В отличие от обычного портновского метра, с точностью до полусантиметра замерившего объем ее бедер и груди.

— Садись и положи ногу на ногу: я сейчас буду молоточком...

К тому времени, когда из-за чисто символической ширмы вышла розовая от смущения испаночка, терапевт как раз заканчивала греть кругляш стетоскопа о девичью спинку — в очередной раз сообщив для медсестры, что все в норме. Единственная заминка случилась во время довольно неприятного осмотра у гинекологини: в один момент женщина в белом халате с завязками на спине как-то резко посуровела, налилась праведным гневом и явно формально поинтересовалась:

— Каким-нибудь видом спорта занимаешься?

Вместо подозреваемой в жутком разврате тринадцатилетней детдомовки ответила усталая медсестра из-за стола:

— Художественной гимнастикой, почти три года.

И о чудо! Александру из юных падших женщин разом вернули в категорию хороших и целомудренных советских девочек. Продиктовав медицинской сестре целую фразу на латыни, гинекологиня жестом предложила освободить кушетку, отошла к раковине и подхватила обмылок: каково же было ее удивление, когда недовольная чем-то тринадцатилетняя сопля певуче сказала ей что-то на безупречно-чистом языке древних римлян. Не дожидаясь, пока дипломированные специалисты отойдут от удивления (а девочки наденут платья), хозяйка кабинета решительно придвинула к себе три последних медкарты и возвысила голос:

— Следующие!

В результате, половину пути до общей спальни Мария-Соледад молчала, и лишь возле лестницы на второй этаж осторожно, и как бы в воздух пожаловалась:

— Словно каких-то телок в коровнике осмотрели-общупали...

Все еще недовольная Александра "успокоила" каталоночку:

— Радуйся, что бычка на случку не привели.

Растерянно сморгнув, Родригез зашла в детдомовский "дортуар" и только там от всей души расхохоталась — обратив на себя недоуменное внимание остальных девиц спальни номер три, которые после недавнего осмотра веселым настроением отнюдь не блистали. Тем не менее, полненькая татарочка Гульнара, привстав со своего койко-места, показала на новенький (и чем-то плотно набитый) рюкзак, который кто-то прислонил к тумбочке Саши — и нейтральным тоном известила:

— Татьяна Васильевна принесла.

— Спасибо.

Без спроса подсев к блондиночке (что позволялось только ей), Мария поглядела, как та натягивает на себя рейтузы — и вполголоса поинтересовалась тем, что терзало ее последние пять минут:

— Са-аш, а что ты сказала врачу, что она так... Эм, вылупилась?

Соседки по спальне тут же навострили ушки.

— Что ощущаю себя так, словно на осмотре у ветеринара побывала.

Замерев и моментально припомнив свои недавние слова, испаночка вновь прыснула смехом — а следом за ней захихикали и остальные жертвы врачебного "конвейера". Меж тем, закончив утепляться, Александра подтянула поближе странный рюкзак, и чуть повозившись с застежкой, откинула клапан — сразу же увидев почтовый конверт с каким-то посланием. Хмыкнула, чуть тряхнула головой, отбрасывая с лица непослушный локон, и зачем-то начала освобождать нижнее отделение своей прикроватной тумбочки. Совсем было настроившаяся немного поскучать русская каталонка тут же начала читать названия появляющихся книжек: самой первой ее добычей стал толстенный том "Справочник технолога", на корешке которого более мелкими буквами было оттиснуто уточняющее "Обработка металлов резанием". После него на столик шлепнулась "Теория обработки металлов давлением, том первый", с заметно потрепанными страничками. Пяток школьных учебников за восьмой класс Родригез просто проигнорировала, неподдельно заинтересовавшись "Сборником задач по неорганической химии для учащихся высших учебных заведений". Вернее, ее необычным видом: она мало того что была раза в полтора толще справочника технолога, так еще и обильно уснащена закладками из полосок газетной бумаги, на которых Сашиной рукой нанесли какие-то непонятные значки. Придавившие этот бумажный одуванчик "Процессы и аппараты химических производств" лишь немного уступали толщиной задачнику, но начисто проигрывали "Металловедению и термической обработке металлов, том первый". Две последние книжка легли не совсем удачно, и потворствуя своему интересу, Мария-Соледад оторвала уже довольно округлый зад от тонкого шерстяного одеяла, сделала ровно один шаг и поглядела на корешки одинакового темно-коричневого цвета.

— Фельдшерское дело... Организация работы хирургического отделения поликлиники? Са-аш, а я думала, ты на медсестру учишься?

Уши девиц-соседок едва не начали шевелиться от любопытства — а взгляды уже не скрываясь следили, как Морозова вытягивает из рюкзака... Вытягивает?

— Уф-ф! Запихал, блин.

Какой-то плотно скатанный сверток ткани. Наиболее зоркие и знающие девочки без труда определили в ней тонкий шевиот черного цвета и даже разглядели край накладного кармана. Неужели новая гимнастерка-юнгштурмовка? Для такого сверток был откровенно великоват.

— Одно другому не мешает. Для практики на живых людях я еще маленькая, так что пока расту вширь...

Оглядев уже вполне себе приятно-округлую в нужных местах беляночку, Мария тихо хихикнула и перевела внимание на новый сверток — вернее, штаны из все того же шевиота, намотанные вокруг двух жестяных коробок. При виде которых, по спальне словно пролетел незримый ветер: хотя сирот в детдоме не баловали, но внешний вид упаковок "сладости от Красного Октября" и "Монпансье" девочки знали прекрасно. Еще одна прямоугольная картонная коробка, обернутая чем-то вроде темной безрукавки, небольшая жестяная банка — и наконец полотняной мешочек, в котором что-то словно бы пересыпалось и тихо постукивало... Заглянув внутрь, фиолетовоглазая богачка довольно улыбнулась, и не отрывая глаз от узкой горловины, негромко предложила соседкам очень интересную программу досуга:

— Девочки, сходите в столовую, принесите стаканы и кипяток.

Та самая татарочка Гульнара, некогда бывшая близкой подружкой Морозовой, моментально поняла грядущие сладкие перспективы — и нащупывая ступнями обувку, деловито-довольно уточнила:

— Может, чаю попросить?

— Можно и чаю... Только у меня тут баночка какао.

— О-о?!?

Еще секунду назад тихая спальня взорвалась движением: пока большая часть девчонок разом ухватилась за оба стола для выполнения школьных "домашек", стаскивая их друг к другу — меньшая отправилась в решительный набег на детдомовский пищеблок. Марии досталась самая почетная и ответственная задача: притащив оба жестяных вместилища вожделенных сладостей на сдвоенный стол, она лично вскрыла и откинула их крышки.

— М-м, как па-ахнет!!!

Листы красивой бумаги, прикрывавшие сверху конфетно-шоколадную благодать, мигом пошли по рукам, и к возвращению рейдовой группы как-то незаметно исчезли: те же, доставив два чайника и двенадцать граненых стаканчиков (на которые догадались прихватить всего одну ложечку), еле дождались, пока виновница нежданного торжества присоединиться к общему чае... Гм, какаопитию. Взяв по одной конфете, уже почти взрослые девицы с мечтательными улыбками откусывали по крохотному кусочку и медленно жевали, растягивая удовольствие: и только на второй конфете блаженная тишина расцвела сначала тихими шепотками, а потом и откровенным вопросом от Алины — той самой рослой девицы, на щеках которой теперь алел вполне нормальный румянец.

— Саш, а откуда конфеты?

"И нет ли там еще?" не прозвучало, но было понято и одобрено почти всеми сладкоежками.

— Это подарок на мой день рождения от Петра Исааковича, хорошего знакомого Татьяны Васильевны.

Попереглядывавшись, девочки понимающе покивали, и даже похихикали: как зовут объявившегося с полгода назад ухажера их воспитательницы, знали все — и даже успели понемногу вызнать у Белевской очень романтичную историю их дорожного знакомства.

— Так у тебя же в ноябре еще?

— Лучше поздно, чем никогда.

И вновь соседки подтверждающе закивали, после чего Гуля, выразительно покосившись в сторону свертков темного шевиота на кровати, как бы незаинтересованно уточнила:

— А вещи тоже в подарок?

— Тоже.

Уступая негласной мольбе, Александра сходила и наконец-то развернула обновки, оказавшиеся уже вполне известным в четвертом детдоме костюмом "морозовка", лекала которого имелись в швейном кабинете. Более того, уже в достатке было и счастливых обладателей модной одежды, вовсю разгуливающих в ней по Минску — причем не только девушки, но и парни... Гм, этих самых девушек, которые не поленились утрудить ручки ради своих кавалеров. Единственно, те курточки-ветровки и штаны шились мягкого и качественного брезента темно-зеленого цвета, а тут был тонкий и ОЧЕНЬ качественный "офицерский" шевиот.

— Я в мае буду выступать на республиканских соревнованиях по пулевой стрельбе, на них будет присутствовать товарищ Пономаренко: поэтому Галина Ивановна и озаботилась моим внешним видом.

Одна из сладкоежек, потянувшись за третьей конфетой, чуточку наивно поинтересовалась:

— А что, это какой-то важный дядька?

Более грамотные и зрелые в политическом отношении воспитанницы детского дома шикнули на нее сразу с трех сторон:

— Первый секретарь Белорусии, дура!

Равнодушная к Всероссийской коммунистической партии вообще, и к главному белорусскому коммунисту в частности, та лишь пожала плечами. От греха подальше Гульнара перевела расспросы в более безопасное русло:

— Саша, а как ты смогла поступить в Медицинский техникум?

Положив перед собой чуть подтаявший грильяж, блондиночка спокойно раскрыла невеликую тайну:

— Сначала прошла в ОСОАВИАХИМ курсы санпомощи, потом попросила инструктора направить меня для дальнейшего обучения в техникум.

Ненадолго позабыв о сладостях, светленькая (хотя и не настолько, как запоздалая именинница) Анечка недоверчиво уточнила:

— И все? Так просто?..

— Хм-ну, еще я самостоятельно выучила анатомию, и прочитала учебник по фельдшерско-акушерскому делу: меня поспрашивали, немножко проэкзаменовали... Поудивлялись, и записали вольнослушательницей. Это когда ходишь на занятия, но официально на обучении в техникуме не числишься. В конце прошлого учебного года я вместе со всеми сдала экзамены, после чего меня записали в студентки и перевели на второй курс.

Забыв о стакане с остывающим какао и о стремительно заканчивающемся грильяже, темно-русая девица глубоко задумалась: в ФЗУ за тамошние станки ей не хотелось от слова совсем, табель с оценками вполне позволял учиться в школе дальше — но внезапно выяснилось, что совсем не обязательно сидеть за партой вплоть до десятого класса.

— Анатомия?..

В отличие от Анечки, полненькую татарочку занимало немного иное: еще в декабре прошлого года Совет народных комиссаров обрадовал всю советскую молодежь — поздравив ее с наступающим Новым годом своим постановлением о всеобщем обязательном обучении юношей и девушек военному делу. То есть вскоре всех семиклассниц-выпускниц ожидали с распростертыми объятиями инструкторы ОСОАВИАХИМ: так что все очень хотели узнать у единственной соседки, которой подобная принудиловка уже не грозила — как оно там вообще? Сильно гоняют, или так, как в школе на Начальной военной подготовке? И вообще, на какие курсы лучше всего записаться? Выслушав девочек, Александра на целую минуту делала вид, что усиленно размышляет, после чего начала сеанс коллективной психотерапии:

— На санинструктора вас и так запишут, так что вторым курсом лучше выбирайте радиодело.

— А почему лучше?

Допив какао, Саша отодвинула грязный стакан от себя, делегируя заботу о его дальнейшей судьбе девичьему коллективу:

— Радистки обычно в тепле работают, и одежда пачкается меньше. Вам всем, кстати, комплект формы-юнгштурмовки выдадут, а если станете отличницами подготовки, то и небольшую стипендию оформят. После курсов можно будет на телефонную станцию устроиться, или что-то похожее, и в техникум проще поступить... Все лучше, чем стать вторым-третьим номером зенитного расчета.

Пока основательно загрузившиеся девицы переваривали эти откровения, девица-красавица Алина, очаровательно порозовев ушами, скромно уточнила:

— Саша, а что лучше выбрать вторым курсом нашим мальчикам? Ну, в смысле, с нашего детдома?..

— Автодело. В минском отделении ОСОАВИАХИМ есть не только старые "полуторки", но и новые "двухтонники" ГаЗ-39, и даже один пятитонный "ЗиС-Урал" — отучатся, им потом на любом предприятии будут рады.

Дверь в третью спальню на пару секунд приоткрылась, и в образовавшейся щели мелькнуло чье-то любопытное лицо: обитательницы соседних спален-дортуаров учуяли соблазнительные запахи, и проявляли закономерный голодный интерес. Увы, сильно запоздалый — обе конфетные жестянки уже блестели чистым от сладостей дном. Да и это они делали очень недолго: "Монпансье" с разрешения их хозяйки забрала себе Маша Родригез, а на "Красный Октябрь" наложила свою властную лапку негласный лидер почти всей спальни номер три, черноокая Гульнара Хайдарова. Однако, приятные сюрпризы на этом не закончились: сходив к своей кровати, именинница вернулась с картонной коробочкой, из которой высыпала на стол стопку тонких "записных книжечек" из натурального розового дермантина.

— Девочки, я решила заранее поздравить вас всех с днем рождения. Вы же не против?

Таких дур не нашлось. Раскрыв одну "книжечку", Александра показала всем ее внутренности, и демонстративно подцепила-вытянула-разложила в рабочее положение вполне приличную расческу. Потом продемонстрировала пилочку для ногтей, маникюрные ножнички, какую-то непонятную, но явно нужную штучку, пинцет и щипчики. Так же медленно вернула все обратно и сделала очень выразительный жест, после которого стол разом опустел, а ее одиннадцать раз признательно чмокнули в обе щечки.

— Саша, а ты что, себе ничего не...

Дверь в дортуар опять приоткрылась, но столы уже потихоньку растаскивали на их законные места, и только два опустевших чайника с батареей грязных стаканов молчаливо свидетельствовали о состоявшейся недавно конфетной оргии — пока их не унесли обратно в столовку. Все счастливицы как-то не сговариваясь разошлись по своим местам и начали осваивать доставшееся маникюрное богатство: что же касается Александры, то она для начала переложила свои учебники так, чтобы можно было втиснуть пустой рюкзак. Затем повесила в шкафчик новую форменку — и лишь после этого уселась на кровати, положив перед собой полотняной мешочек. Развязав кусок шпагата на горловине, блондиночка высыпала содержимое полотняного кошеля на одеяло и довольно улыбнулась, обласкав взглядом горку фиолетовых, черных и совсем чуть-чуть белых нефритовых бусин, отделив ноготком указательного пальчика пяток непонятных черных и белых "палочек". Заглянула в мешочек и чуть повозилась, доставая с донышка толстую плетеную нить из темного шелка с гнутой "иголкой" из обычного куска сталистой проволоки — и без какой-либо раскачки принялась нанизывать бусины в известном лишь ей одной порядке. Сначала две черных, затем одну белую, потом фиолетовые зерна... Подсевшая Мария-Соледад зачарованно смотрела, как прямо на ее глазах вырастают самые настоящие четки. Оглянувшись на остальных девочек, испанка тихо-тихо произнесла:

— А тебя не накажут?

Улыбнувшись, Саша так же тихо и на том же каталонском диалекте испанского поинтересовалась в ответ:

— С каких это пор у нас начали наказывать за обычные бусы?

— Но это же четки...

— Пусть сначала это докажут.

Помолчав, брюнеточка подсела чуть ближе и попросила:

— Саш-ша, ты бы не могла сходить со мной в храм? Я хочу помолиться за души мамы и папы. И старшего брата. Отец Фернандо говорил, что ушедшие с нами, пока мы их помним...

Не раздумывая, беляночка согласно кивнула — и недовольно запыхтела, когда тайная католичка крепко ее обняла.

— Мешаешь!

— Прости. М-м, кстати, а вон те маленькие бусинки — это твои будущие серьги, да?

Впервые за долгое время девочка увидела растерянность на милом личике подружки: та, позабыв о почти завершенных и уже очень красивых женских четках, как-то задумчиво прикоснулась к целым мочкам своих ушей и протянула с непонятно-странной интонацией:

— Серьги...

Глава 6

Вслед с мартом пришла капель и слякоть: дневное солнышко начало все ощутимей пригревать, и если с утра было холодно и скользко, то ближе к полудню горожане уже начинали лавировать между луж и мелких ручейков талого снега. К закату возвращался вечерний морозец, и под ногами вместо хлюпаний начинало похрустывать, ну а ближе к ночи минчане вновь тренировались удерживать равновесие на застывшей воде. Не у всех получалось, к сожалению, но дни становились все длиннее, солнце жарче, дворники усерднее — а девушки и женщины на улицах Минска все красивей и привлекательней...

— Здравствуйте. Мне, пожалуйста, "Известия" и "Комсомольскую правду".

Приняв несколько монет от хорошенькой юной девицы, продавец газетного ларька протянул ей свежую прессу, дополнив покупку добродушной улыбкой и предложением обратить внимание на последний выпуск сатирического журнала "Крокодил".

— М-м?.. Да, давайте.

Одарив пожилого работника торговли ответной улыбкой, школьница прошла немного вглубь небольшого городского скверика, где скинула свою сумку тетрадками на одну из лавок, присела рядышком и погрузилась в чтение "взрослой" газеты. Немного понаблюдав за ней, продавец вернул внимание второму развороту утреннего выпуска "Труда" — где военные корреспонденты по мере сил (и допусков к военным тайнам) знакомили советских граждан с ходом боевых действий уже не Зимней, а вполне себе Весенней войны. Разломав-разбомбив за январь и февраль все доты, дзоты и прочие укрепления "Линии Маннергейма (причем даже те, которые вроде бы и не мешали), Северо-Западный фронт в составе 7 и 13 армий медленно пополз вперед. Временами очень обидно и больно огребая плюх, и неся неожиданно большие потери там, где этого можно было бы избежать — он понемногу двигался, выдавливая финнов с оборудованных позиций в чистое поле, или прижимая к городкам. В Карелии соединения 8 и 9 армий, умывшись кровью в самом начале войны, пополнили личный состав сибиряками, которые в карельских лесах и болотах чувствовали себя как дома — и тоже начали планомерно уничтожать "фиников", как их презрительно именовали в советской прессе. Тон которой, к слову, начиная с февраля заметно изменился: пропали шапкозакидательские настроения и обещания "могучим напором и малой кровью" — зато появились статьи о "моральном эмбарго" объявленном США на поставки в Советскую Россию любого авиационного оборудования и высокооктанового банзина (который, правда, в нем уже и не нуждался, наладив свое авиапроизводство и переработку нефти при участии все тех же американцев). И хотя эмбарго было действительно очень строгим, но никак не мешало исполнению уже заключенных американскими бизнесменами "вкусных" контрактов и поставкам частично оплаченного оборудования и станков. Да и новые сделки тоже не притормаживали. Как говорится, ничего личного, это всего лишь бизнес!

Франция тоже грозились санкциями и ее политики вовсю кидались громкими заявлениями: зато промышленники подсчитывали барыши и без лишней огласки продолжали очень выгодное сотрудничество — в виде "небольшого расширения" уже согласованных поставок оборудования в обмен на так нужное им сырье. Остальные страны и в самом деле подморозили отношения, и начали перекидываться с НКИД СССР нотами и заявлениями — и конечно, советская пресса не остались в стороне и от этого процесса, разродившись подробным перечислением той "гуманитарной" помощи, что слал коллективный Запад маленькой, но очень гордой Финской Республике. Винтовки и пистолеты, морские мины и пулеметы, авиабомбы "в ассортименте", истребители и бомбардировщики, разнообразную артиллерию, противотанковые мины и ружья, сотни тонн боеприпасов... Все не самое новое, а иногда даже и откровенно залежалое, но это железо вполне себе неплохо стреляло и довольно хорошо убивало — в доказательство чего газетам позволили напечатать фотографии целого эшелона подбитых и сожженных танков Т-26, и скорбные списки погибших бойцов РККА. Впрочем, не только бойцов: во время войсковых испытаний самоходной артиллерийской установки "СУ-122" погибли директор Ленинградского Кировского завода товарищ Зальцман, и Главный конструктор этого же завода товарищ Гинзбург — попали под внезапный вражеский авианалет. Получали боевые раны и другие гражданские специалисты, помогающие военным ковать общую победу: железнодорожники, медики, те же военкоры... Но самые болезненные потери, конечно, понес командующий состав четырех советских армий. Как только какая-то часть или соединение по-глупому влетали в подготовленную белофинами ловушку, или случались неоправданно-большие потери при атаке "в лоб" на пулеметы — так вскоре и появлялись очередные некрологи о доблестно сложивших голову краскомах, и прибывших на замену им новых командирах полков и дивизий.

Слава Ленину, потери были и у противной стороны — причем по ним "финики" прочно лидировали. Сталинские соколы и в начале войны авиабомб не жалели, уничтожив любое железнодорожное сообщение финнов со шведами — а на исходе зимы вообще начали воевать по-стахановски. По всему похоже что соревнуясь с артиллеристами в том, кто же из них нанесет больше урона Силам обороны Финляндии. И пока одни крушили тяжелыми ФАБ-ами в мелкий щебень важные тыловые объекты, вроде аэродромов и железнодорожных станций — вторые день и ночь угощали фугасно-осколочными снарядами вражеских солдат "на передке". Вообще, чем дальше длилась война, тем увереннее начинали крутиться шестерни военной машины под названием РККА: получив кровавую смазку, они с нарастающей силой и скоростью перемалывали в мясо-костный фарш сопротивление финнов — которое от этого все больше слабело и выдыхалось. В принципе, при желании, можно было бы уже заговорить и о мирных переговорах: более того, в английской и французской прессе к ним в открытую призывали — но политическое руководство СССР отчего-то выборочно оглохло и ослепло. У западных политиков даже складывалось такое впечатление, что Советы решили устроить Финляндии что-то вроде показательной порки, с максимальными потерями среди ее солдат и тотальным разрушением военной, транспортной и частично — промышленной инфраструктуры... Ну или прогнать как можно больше командного состава РККА через настоящие боевые действия. В Польской кампании тридцать девятого года товарищи комдивы и командармы больше торговали лицом и принимали парады, нежели занимались настоящей боевой работой; пограничный конфликт на Дальнем востоке с японцами уложился в две недели боев средней интенсивности, дав ценный опыт слишком малому числу советских военачальников. Зато с финнами получилось в самый раз: хорошенько получив по морде несколько раз, и утерев кровавую юшку, генералитет сплотил немного поредевшие ряды — и начал вспоминать и применять на практике то, чему их учили преподаватели тактики и стратегии военных действий...

— Здесь не занято?

Подняв голову от очередной статьи, в которой между строк было написано гораздо больше и интересней, чем нес в себе официальный текст, школьница... Судя по ее возрасту, примерно седьмого-восьмого классов — вежливо улыбнулась мужчине в драповом пальто, и мелодично-нежным голосом уверила:

— Нет.

Присев, явный гость весеннего Минска для начала пристроил на крашеных дощечках лавочки свой чемоданчик, на который положил стопочку только что купленных газет. Затем поправил шляпу с новой лентой на тулье, которая с головой выдавала его интеллигентскую сущность — после чего развернул точно такие же "Известия", что были в руках у его юной соседки. Минут десять на лавочке спокойно читали: потом приезжий как-то разом помутнел глазами, зачем-то начал копаться в багаже, затем с минуту растерянно хлопал себя по карманам — пока не вытянул из них коробку папирос "Казбек". Привычно прикусив-отформовав зубами папиросную гильзу и прикурив от спички, он с наслаждением втянул в себя сизый табачный дымок и откинул голову, подставляя лицо под ласковые лучи весеннего светила.

— Кхе! Кха...

Страдальчески наморщив носик и подхватив свои газеты с журналом, школьница покинула сквер: и чем дальше она уходила, тем меньше мутного "стекла" оставалось в глазах военного инженера третьего ранга, только-только приехавшего в столицу советской Белоруссии аж из самой первопрестольной Москвы. Через пару минут вместе с папиросным дымом развеялась и память о красивой юной барышне — которая, в свою очередь, удалившись от сквера, внезапно расцвела столь счастливой улыбкой, что прохожие, видевшие ее лицо и летящую плавную походку, понимающе переглядывались и сами начинали мечтательно улыбаться: ах, эта весна и первые нежные чувства девочки к мальчику-однокласснику!

В детдоме на нехарактерно-довольную Морозову тоже косились с откровенным удивлением: кивнув вечно-бдящим на входе дежурным, и отмахнувшись от желавшего что-то вот прям срочно ей сказать вожатого второго отряда, беловолосая комета пролетела по фойе. Добравшись до третьей спальни и своей в ней кровати, Александра быстренько переоделась, потратив еще целых пять минут на всякие там умывания рук и прочие обязательные обряды — после чего достала из сумки книгу в обложке блекло-зеленого цвета и бережно обернула ее в утреннюю "Комсомольскую правду".

— Ой! Са-аш, а можно почитать?

— М?

Подняв глаза на самую ближайшую соседку по спальне, с вожделением взирающую на свежий выпуск, "Крокодила", беляночка помедлила и кивнула:

— Конечно бери. Маша, мне тут ненадолго интересный для меня учебник одолжили, так что пока я его не прочитаю — временно недоступна.

Хихикнув и утягивая к себе сатирический журнал, русская испаночка понятливо кивнула: такое у ее подруги уже случалось. Что же до Сашеньки, то она, прихватив из тумбочки новую тетрадку на сорок восемь клетчатых листов и пару карандашей, уселась за один из письменных столов — где медленно открыла позаимствованную на время книгу. С интересом скользнула глазами по нескольким штампам: самым скромным был прямоугольный оттиск на авантитульном листе:

"Военно-инженерная академия имени В.В.Куйбышева"

Верхний штампик на титульном листе был заметно больше и авторитетней:

"Главное военно-инженерное Управление РККА НКО СССР"

Но конечно, самым приметным было тревожно-алое клеймо от НКВД, с грозным предупреждением:

"Для служебного пользования!"

Которое, увы и ах, белокурое создание начисто проигнорировало, лаская глазами манящее название самой книги:

"Справочник инженера-взрывотехника".

Погладив кончиками пальцев плотную бумагу и наособицу — год издания сего крайне интересного труда, утверждавший, что перед Александрой самый что ни на есть "свежак", она едва слышно, но очень страстно промурлыкала:

— Моя ты пре-елесть!

* * *

За окнами малого спортзала печально вьюжил мокрый снегопад, явочным порядком отменивший всегородской субботник по уборке прилегающих территорий — верней сказать, сдвинувший его с последней мартовской субботы на апрель. Второй день подряд низко стелящиеся тучи закрывали небосвод, навевая сонливость и подспудное желание забраться под одеяло, чтобы сладко подремать: беззвучно кружащиеся влажные хлопья откровенно завораживали своей печальной красотой. Ближе к вечеру, смешавшись с ранними сумерками, отдельные снежинки окончательно размылись в одно большое пушистое одеяло, целиком накрывшее Минск и все его окрестности. Правда, сия "унылая пора" действовала усыпляюще далеко не на всех: те же школьники и "фабзайцы" после занятий с удовольствием барахтались в снегу, устраивая настоящие сражения на снежках. Лепили больших и маленьких Снеговиков, с веселыми криками гонялись друг за другом, желая сунуть пригорошню белой крупы за шиворот... И даже сгущающиеся сумерки не прекратили это веселье: разве что, немного перенаправили в иное русло. В отношении обитателей минского детдома номер четыре, это выглядело как шумная беготня по этажам и коридорам жилого корпуса: если закрыть глаза и пользоваться только ушами, то больше всего это напоминало хаотичную миграцию маленьких обезьянок на мелких пони. То никого нет и в переходах тихо, то сплошные визги-писки и мощное "тыгыдым-тыгыдым-тыгыдым", от которого временами подрагивали ступеньки и деревянные полы. Обычно сиротки бесились потише, но под конец месяца грозная директриса и две наиболее авторитетные воспитательницы уехали на какую-то важную научно-практическую и педагогическую конференцию в Москве, а оставшиеся замещать их кадры несколько подрасслабились, махнув рукой на дисциплину — ну а детям только дай возможность побеситься! Даже если некоторые "детки" уже начали бриться, а другие вовсю гуляли с мальчиками и задумывались о свадебной фате: просто малышня бегала ради самого бега, а старшие уже со смыслом, зачастую "ловя" друг друга в укромных уголках и срывая сладкие поцелуи — но общего веселья это не убавляло.

К счастью, малый спортзал запирался не только снаружи, но и изнутри, так что в нем было относительно тихо. И темно. Но это никак, и ничем не мешало юной девушке уже третий час подряд заниматься своей "гимнастикой" в середине невеликого помещения: прикрыв глаза и игнорируя регулярные стуки в дверь, она с тягучей плавностью перетекала из формы в форму, доводя до совершенства очередной разученный комплекс движений. Бесшумно переступали по крашеному полу босые ступни тринадцатилетней гимнастки, с небрежной уверенностью сжимающие в руках продолговатые стержни из полированной стали... Со стороны она напоминала этакую большую каплю воды, принявшую вид живого человека: странное дело, но чем темнее становилось в спортзале, тем больше начинало казаться, что наполняющий его сумрак неоднороден и словно бы медленно кружится вокруг почти нагой беловолосой танцовщицы...

— Х-хо!!!

Замерев в полной недвижимости на несколько минут, она одновременно с глубоким вдохом плавно сместилась-крутнулась и перетекла в начальную стойку самого первого "базового" комплекса. Сменила хват стержней и начала движение — все быстрее и быстрее, пока через пару минут не начала размываться от скорости. Первый комплекс сменился вторым, затем третьим и четвертым, и даже пятый почти...

Б-здынн!

Внезапно в крашеную стену влетел один из стержней, с недовольным звоном брякнувшийся на пол неподалеку от шведской стенки: следом плавно замедлилась и упустившая его хозяйка, с шипением прижимающая к груди левую руку. Уронив вторую железку под ноги и пихнув подальше от себя, блондиночка отошла к стопке гимнастических матов, и устало на нее присела. Осторожно покрутила запястьем, тут же недовольно поморщившись, вновь зашипела... Вернее, пробурчала что-то, досадуя на грубую ошибку и саму себя. Если бы советские пионерки ругались, то наверное, можно было бы расслышать пару очень неприличных слов, но так как этого быть не могло просто по-определению — она просто что-то невнятно произнесла (но с большим чувством, да) глубоко вздохнула и минут на десять замерла живым памятником самой себе. В дверь опять постучали, заставив гимнастку почти незаметно поморщиться: впрочем, она сразу же выкинула подобные мелочи из головы, решив заняться более полезным делом. Расслабившись, мягко завалилась на приятно-упругую поверхность стопки гимнастического инвентаря, немного повозилась, устраиваясь поудобнее, и прикрыла глаза: дыхание девушки стало ровным и неглубоким — и вскоре она окончательно затихла. Не уснула, нет: хотя тело отдыхало и восстанавливало силы, но ее губы порой едва заметно шевелились, словно ведя с кем-то беседу. Или отдавая инструкции? Порой так же едва-едва шевелились кончики тонких пальцев — так, словно они что-то медленно расплетали... Хм, или ловили нечто зыбкое и постоянно ускользающее из рук.

Меж тем в дверь спортзала вновь постучали, и уже не просто так, а требовательно. Стукнули еще, поинтересовались:

— Морозова, ты там?!?

И внезапно сувальды простенького замка начали тихо щелкать от напора явно "родного" ключа. В открывшийся проем тут хе хлынул свет из коридора, осветивший висящее на перекладине шведской стенки девчоночье платье и "домашние" тапочки, еще год назад бывшие ботами из тонкого войлока с небольшими голенищами — изрядно потеряв во внешнем виде и высоте, они все еще верой и правдой служили хозяйке.

— Эй, Морозова?.. Оглохла, что ли?

Заметив белеющее в густых сумерках спортзала тело, пионервожатый Егор Тупиков решительно двинулся вперед. Правда, чем ближе он подходил, тем меньше и реже становились его шаги, и сильнее краснели уши и лицо, ведь непокорная гордячка-пионерка лежала на стопке матов, будучи в одних лишь трусах и тонкой маечке, которые как-то уж слишком хорошо облегали ее ладное тело.

— Эй, ты чего тут... Спишь, что ли?

Решившись, парень прикоснулся к теплому плечу и тихонько потряс. Потом сильнее: в самом деле, нашла место где дрыхнуть!?

— Подъем, засоня!

Тряхнув сильнее, отважный пионерский вожак наконец добился реакции: дернувшись и сразу же застонав, девица-красавица что-то злобно прошипела и одной легкой с виду пощечиной снесла "помощника" с ног, отправив в нокаут.

— М-м...

Сморщившись и зарычав от боли, блондиночка провела дрожащими пальцами по лицу, обнаружив что кровь из носа весело капает на грудь и майку. Кое-как уселась вертикально и закинула голову — попутно сдирая с себя напитавшуюся рубиновой влагой тряпку. Как только кровь более-менее остановилась, она доковыляла до ведерка с водой и тщательно умылась, понемногу приходя в себя. С двумя остановками и отдыхом натянула на себя платье, тщательно сложила майку, которой теперь требовалась основательная стирка — и очень медленно развернулась в сторону дернувшего и что-то промычавшего "кавалера". Сначала Александра нехорошо улыбнулась... Но почти сразу же о чем-то задумалась, и спустя полминуты едва заметно дрогнула губами:

— Кто мне мешает, тот мне и поможет.

Все той же "стеклянной" походкой без привычной плавности движений приблизилась к понемногу очухивающемуся пионервожатому, присела на колено напротив его лица и ласково поинтересовалась:

— Пришел в себя, Ромэо минского разлива?

— А? А что вообще?..

— У меня красивые глаза?

Глаза у блондиночки и в самом деле были очень красивыми, яркими и очень редкого фиолетового цвета: вот только глядеть в них не стоило...

* * *

После прощального мартовского снегопада прошло ровно десять дней, и знаменуя очередную победу весны и жизни над холодом и зимой, на ветках деревьев и кустов повсеместно начали набухать почки, готовясь выпустить на свет еще нежные, клейкие — но такие восхитительно-зеленые листочки. Заодно наконец-то состоялся общегородской субботник, после которого окончательно исчезли последние следы недавнего ненастья: ну и вскоре после него вернулась с научно-практической конференции товарищ Липницкая и два свирепых "кербера" в женском обличьи. Отдохнув-отгуляв законный выходной, Галина Ивановна вновь взялась за штурвал детского дома номер четыре, искренне надеясь, что уж за неполных полторы недели ничего выдающегося в ее хозяйстве не произошло. Первым делом, конечно, она собрала на совещание педагогический и хозяйственный состав, дабы довести до них последние новости. Первая была просто замечательной и начиналась с того, что возле Ташкента и Алма-Аты советские строители ударными темпами возводят большие... Нет, гигантские пионерские лагеря — со следующего года в них, и крымском "Артеке" будут проводиться всесоюзные слеты пионерских дружин. Заодно дети и подростки и на родную страну по пути поглядят, а то кроме Минска, по сути, ничего в жизни и не видели. Вторая новость тоже была радостной, но уже сулила нешуточные хлопоты: в связи с ведущейся перестройкой (вернее, подготовкой к оной) столицы БССР, на самом верху думают переселить все школы-интернаты и детдомы города в более теплые края. Не навсегда, конечно, всего на год-полтора — пока на месте старых жилых корпусов не возведут новые, повышенной этажности и вместимости. Конкретные сроки переезда директриса пока не знала, но скорее всего не в этом году, потому как уплотнять детские дома в других городах никто не планирует. Вроде как, там сначала отстроят дополнительные площади для временного размещения гостей, а уж потом и... Но готовиться надо уже сейчас!

Отпустив малость ошалевший от таких новостей персонал (который, впрочем, ничуть не возражал за казенный счет посетить Среднюю Азию), Липницкая начала разгребать бумажные завалы, накопившиеся за ее отсутствие. И где-то на втором-третьем часу, как раз перед обедом, она углядела протокол недавнего собрания пионерской дружины Минского детского дома номер четыре — от содержания которого у нее разом пропал аппетит. Ну а так как неприятности имеют обыкновение стекать сверху вниз, то вскоре бледный вид имела секретарша Зося Брониславовна, а ближе к вечеру волна добралась и до слишком самостоятельного пионерско-комсомольского актива. Самым последним, до кого дотянулось ее недовольство, стала тринадцатилетняя беловолосая сирота: стоило ей только зайти в фойе, как оба дежурных сразу с двух сторон ее известили:

— Морозова!

— К директору!..

— Сказали, чтобы сразу же...

— Как появишься!

Кивнув, воспитанница спокойно свернула с привычного маршрута: войдя в приемную и не обнаружив в ней секретарши, она без тени сомнений толкнула вторую дверь.

— Здравствуйте, Галина Ивановна. Вызывали?

Уже из приемной ощущалась тягостно-напряженная атмосфера, царящая в директорском кабинете: рассевшиеся вдоль одной стороны приставного стола для совещаний председатель пионерской дружины Морошкин и оба его отрядных командира имели такой вид, словно их долго и со знанием дела морально насиловали. Чуть лучше (в силу чуть старшего возраста и наличия опыта) выглядел комсорг Юдин и его помощница, совсем неплохо — сидевшая вплотную к директорскому столу секретарша Зося Брониславовна. Ну и наконец, сама "насильница", встретившая тринадцатилетнюю вопитанницу тяжелым взглядом, не предвещавшим той ничего хорошего:

— Да. Вещи и сумку на вешалку — и садись вот сюда, будем разбираться.

Указанное место было в аккурат напротив секретарши, которая на сей раз выполняла свои прямые функции, стенографируя процесс морального насилия над собравшимися в кабинете. Меж тем, блондиночка в костюме-"морозовке" будто и не ощущала за собой никакой вины: более того, "повешавшись", она вытянула из кармана пальто сложенную трубочкой газету "Правда" и жизнерадостно улыбнулась грозной директрисе:

— Поздравляю!

От такого начала растерялась не только матерая "насильница", но и все остальные: издав не вполне понятный звук, Галина Ивановна настороженно уточнила:

— С чем?!

— Ну как же? Финляндия безоговорочно капитулировала перед нашими войсками. Война закончена, мы победили! Я в киоске специально дополнительный выпуск "Правды" купила, чтобы почитать — "Труд" и "Известия" уже все разобрали...

— Э-э?..

Подтянув к себе свежую вечернюю прессу, Липницкая с интересом скользнула глазами по заголовкам на первой странице — но тут же нахмурилась и решительно отложила газету.

— Александра. Для меня большим, и очень неприятным сюрпризом было узнать о состоявшемся в мое отсутствие товарищеском суде, твоем исключении из пионеров и бойкоте.

Взяв протокол собрания второго пионерского отряда, седовласая женщина чуточку брезгливо потрясла им в воздухе.

— Я знаю тебя как умную и уже достаточно взрослую девочку... Ты ничего не хочешь нам всем сказать? Как-то объяснить свое поведение?

Намек на предложение повиниться, и вернуть все как было, не понял бы только одинокий кактус в горшке на подоконнике.

Солнечно улыбнувшись, Саша подтвердила:

— Хочу. Во-первых, суда не было — было судилище. В нашей стране даже самому закоренелому преступнику дают возможность защищаться и говорить. Меня же вызвали, предъявили ворох каких-то выдуманных обвинений...

Не выдержав, председатель совета дружины возмущенно напомнил:

— Мы давали тебе слово!!!

Бух!

Едва не отбив ладонь о скрипнувшую от удара столешню, директриса спокойно напомнила пионерскому активу:

— У вас была возможность высказаться. И будет. Сейчас я слушаю Морозову!

Слегка шевельнув ладонями в жесте "ну вы сами все видите", блондиночка продолжила:

— Не посоветовавшись со старшими товарищами, и воспользовавшись отсутствием Галины Ивановны и тем, что замещавшая ее Зося Брониславовна была очень занята — вожатые устроили судилище, на котором дружно требовали от меня повиниться и принять все их условия.

— Какие еще условия? В протоколе собрания этого нет!

— На которых они соглашались простить и забыть все мои мнимые прегрешения. Когда я отказалась это делать, вожатый Тупиков поставил перед председателем Совета дружины Морошкиным вопрос о моем исключении и последующем бойкоте — за что почти все присутствующие пионеры и проголосовали.

Сжав губы, Липницкая вновь взяла в руки протокол товарищеского суда и сделала вид, что перечитывает, выигрывая тем самым время для размышлений. Ну и заодно немного успокаиваясь.

— Понятно. Александра, а мне ты можешь ответить на вопросы, которые тебе задавали на товарищеском суде? Хочу прояснить для себя некоторые... Моменты.

— Конечно.

Секретарша Зося Брониславовна тут же очень выразительно занесла карандаш над чистой гладью нового листа.

— Почему ты отказывалась от закрепления к одной из младших групп? Быть пионеркой-наставницей у октябрят не только почетно, но и дает очень полезный опыт организаторской работы.

— Я учусь с утра и до шести-семи часов вечера — то есть ребята и девчата видели бы меня только поздним вечером, или в воскресение. Это ведь уже не наставничество, а так, для галочки — очковтирательство в чистом виде.

— Н-да. А напомни-ка нам всем, где и чему ты учишься?

— Великий Ленин завещал нам учиться военному делу настоящим образом, что я и делаю на курсах ОСОАВИАХИМ. Кроме того, посещаю лекции в Медтехникуме, и конечно, обязательно присутствую на всех важных уроках в школе.

Нехорошо покосившись на пионерских вожаков, Липницкая вновь опустила глаза на россыпь серо-желтых листов протокола.

— Хорошо, быть закрепленной ты не могла. А что насчет помощи отстающим в учебе девочкам? Ты ведь у нас отличница, а подтягивать троечниц можно и по вечерам.

— По вечерам у меня самоподготовка, выполнение домашних заданий и гимнастика. Но, к примеру, соседкам по спальне я с "домашками" всегда помогала — когда они сами ко мне подходили.

— Понятно. Так, отказалась рассказывать о поездке в Ковров и знаменитых оружейниках... Почему? Ребятам это было бы не только интересно, но и полезно для общего кругозора.

— Меня еще до поездки предупредили, что болтун — находка для врагов. И уже в самом Коврове это еще раз повторили другие товарищи из того же наркомата. Оружейный завод предприятие режимное, на нем чего не коснись — военная тайна... И работающих там людей это тоже касается.

Покивав, директриса "припомнила":

— Да-да, что-то такое товарищ старший лейтенант НКВД говорил и мне.

Комсомольский и пионерский актив уже открыто переглянулся и встревожился.

— Что же, это мы тоже разъяснили. Далее: не носишь пионерский галстук, и... Гм-гм, Александра, ну уж действительно,куда это годиться! Как ты могла прожечь в нем дыру? Это же не просто какая-то вещь, это символ, олицетворяющий единство нашей партии, молодого комсомола и юной пионерии!

Все присутствующие с осуждение уставились на советскую школьницу, допустившую чуть ли не святотатство: та же с раздражающим спокойствием пояснила:

— Один ученик ФЗУ договорился с цеховым мастером и устроил мне экскурсию по авторемонтному заводу. Обычно на всех занятиях я снимаю галстук, но так как вожатый Тупиков неоднократно делал мне замечания о моем ненадлежащем виде, я перестала это делать, и во время прохода мимо сварочного поста попала под искры — одна из которых и повредила-прожгла ткань.

Порозовев, командир второго отряда возмущенно подскочил:

— А сразу этого нельзя было сказать?!? Развела тут секретов на пустом месте, а я еще и виноватым оказыва...

Бах!

Едва не прикусив язык от неожиданного хлопка директорской ладони по многострадальному столу, вожатый сел обратно и уже с места выдал еще одну тайну Морозовой:

— И учеников этих твоих я знаю: ты им за деньги портреты рисуешь!!!

Получив локтем по ребрам от председателя совета дружины, правдоруб наконец замолк и нахохлился.

— Александра, это правда?

— Что рисую — правда, Галина Ивановна. Вы же знаете, мне нужна практика. А вот то, что делаю это за деньги, уже гнусная ложь.

Дернувшемуся Тупикову тихо напомнили о дисциплине, локтем в то же самое ребро.

— Мальчики старшего возраста иногда просят нарисовать своих девушек, или групповые портреты с друзьями. Взамен... Ну, например, мне для художественной гимнастики нужны были небольшие булавы и лента. Потом попросила сделать полочки на стены в нашу спальню — девочкам и мне стало неудобно хранить библиотечные книги и учебники в прикроватных тумбочках. Недавно понадобилось переделать раскроечный стол в кабинете труда...

— Достаточно, я поняла.

Собрав в аккуратную стопочку разлетевшиеся из-за удара по стол листы протокола собрания, Липницкая ожгла взглядом председателя Совета дружины и комсорга, после чего перешла к последнему вопросу, который ее интересовал:

— А что там за история с рукоприкладством. Ты и правда ударила Егора?

Пострадавший резко покраснел и уткнулся взглядом куда-то в пол.

— Да.

— Давай-ка поподробнее, а то тут все невнятно описано. Тупикова я уже выслушала, теперь давай узнаем, как это выглядело с твоей стороны. Я правильно понимаю, что между вами была какая-то ссора?

Вожатый второго отряда покраснел еще больше.

— Нет, ссоры не было, хотя в последний год он уделял мне как-то уж слишком много внимания. Постоянно караулил в фойе, останавливал под глупыми предлогами для разговоров...

— Неправда!

Примерившись хлопнуть в третий раз, администратор детдома внезапно пожалела свою ладонь: все же она у нее была не казенная, и уже едва заметно ныла.

— Егор, еще одно слово без разрешения, и ты выйдешь за дверь. Александра, продолжай.

— Всему этому есть много свидетелей. Что касается того, почему я его ударила: в тот вечер я, как и обычно, занималась гимнастикой в нашем спортзале, закрыв его изнутри. Занятия я провожу очень легко одетой, поэтому когда Тупиков открыл дверь другим ключом и зашел внутрь, я невольно сбилась и совершила неправильный выход из... Того, чем занималась. В результате, у меня пошла носом кровь, которая начала капать на тренировочную одежду: отмахнувшись от начавшего меня лапать вожатого, я переоделась и ушла. А на собрании отряда мне поставили в вину то, что я его избила чуть ли не полусмерти...

— Не лапал я тебя, больно надо!

— Так, встал и вышел.

Багровый пионервожатый излишне резко подскочил и почти выбежал за дверь, провожаемый сложными взглядами тех, кто оставался. Особенно комсорга и его молчаливой помощницы: они уже поняли, что сильно недоглядели за младшими товарищами, и теперь напряженно размышляли, как сильно им за это прилетит.

— Если надо, я могу сходить и принести майку: кровь залила ее от груди до середины живота.

— В медкабинет обращалась?

— Утром в школьный: мне там померили давление, и выписали справку о легком растяжении связок и ушибе для инструкторов ОСОАВИАХИМ.

Моргнув и переглянувшись с верной секретаршей, почти без участия сознания покрывающей очередной лист стенографическими значками, Галина Ивановна с легким беспокойством уточнила:

— Каком еще растяжении и ушибе?!?

Молча встав и стянув ветровку, блондиночка осталась в черной безрукавке и тонкой ситцевой кофточке под ней: закатав левый рукав, девушка предъявила детдомовской администрации и прочей интересующейся общественности шикарный синяк, отчасти прикрытый парой витков намотанных на него черных и фиолетовых бусин.

— Это еще что такое?! Это Егор?

— Ну, до того вечера у меня этого не было.

Теперь уже побагровела сама директриса, которой понадобилось пара минут и полстакана воды, чтобы вернутся в более-менее спокойное состояние и уточнить самый важный на данный момент вопрос:

— Тебе это растяжение не помешает на майских соревнованиях?

— Нет.

У Липницкой зримо отлегло от сердца: республиканское первенство по пулевой стрельбе уже сидело у нее в печенках — в том смысле, что кроме приятных "плюшек" лично для нее и для детдома в целом, оно принесло слишком много внимания старших товарищей из РОНО и горкома. Если бы явная фаворитка и одна из кандидаток на призовые места внезапно вылетела из числа участниц, ей бы... Гм, многое высказали. А там недалеко и до организационных выводов!

— А это что за мракобесие?

Комсорг Юдин все еще надеялся хоть как-то поправить положение, поэтому не обвинял, а скорее спокойно-насмешливо интересовался, почему советская школьница носит на руке явные церковные четки. Однако блондиночка, скатывая рукав кофточки обратно, отчего-то посмотрела на парня как на дурачка. Очень выразительно и так, что это все заметили:

— Это бусы.

— Это четки! Бусы длинней, и их на шее носят... Если ты не знала.

— На сколько мне подаренных бусин хватило, на столько и получилось. Как только подарят еще, обязательно удлиню связку и буду ее носить напоказ.

— И кто же тебе такие подарки?..

Легким шлепком ладони (но уже другой) прервав дискуссию, седая женщина... Хм, странно, но черных волос в ее прически стало заметно больше. Так вот: тихо хлопнув ладонью по терпеливому протоколу, хозяйка кабинета сгребла его и потрясла в воздухе листами, глядя конкретно на главного пионерского вожака всея детдома номер четыре Морошкина:

— Этому всему место в сортире. Проведёте новое собрание, извинитесь и исправите то, что натворили!

— Кхм. Галина Ивановна, можно мне сказать?

Прервав набирающий силу монолог, Липницкая выдохнула и коротко кивнула своей (что уж скрывать) любимице:

— Да, Александра?

— Я отказываюсь восстанавливаться в рядах пионерии. И глядя на комсомольцев нашего детдома, сильно сомневаюсь, что вступлю в... ВЛКСМ.

Прикрыв глаза, женщина вздохнула-выдохнула еще раз и уже спокойно распорядилась:

— Так. Морозова, с тобой мы еще поговорим, а пока — я тебя больше не задерживаю.

Натянув ветровку и направляясь к вешалке со своим пальто и сумкой, блондиночка обратилась к секретарше:

— Зося Брониславовна, когда я могу получить копию протокола сегодняшнего собрания?

Поглядев на начальство, изобразившее из себя советский аналог египетского Сфинкса, стенографистка пару раз моргнула и с легким удивлением обозначила срок:

— Завтра после обеда.

Дождавшись, пока дверь в кабинет мягко закроется, его хозяйка помолчала, затем поинтересовалась совсем не тем, к чему готовился пионерский и комсомольский актив.

— Морошкин, а скажи-ка ты мне: а у Морозовой есть копия протокола вашего товарищеского судилища?

Переглянувшись с вожатым первого отряда и молчаливой помощницей комсорга, председатель совета дружины утвердительно кивнул. Налив себе еще воды, и неспешно промочив начавшее саднить горло, директриса вновь о чем-то задумалась:

— Хм, и справка о травме.

Вновь хмыкнув, она насмешливым тоном поинтересовалась у комсорга:

— Юдин, тебе подсказать, для чего обычно люди собирают такие документы?

Дождавшись проблеска понимания у семнадцатилетнего парня, она с почти садистским наслаждением отрицательно покачала головой:

— Нет, я именно что выдам ей заверенную печатью копию нашего сегодняшнего разбирательства. Вы тут в мое отсутствие насрали, а я должна за вами разгребать и убирать? Раз вы с Морошкиным такие взрослые, что не нуждаетесь в советах старших товарищей, то сами все и улаживайте в районном комитете комсомола. Свободны!!!

Глава 7

Как следует разогнавшись в просторах белорусский полей и напитавшись ароматами луговых трав и озимых хлебов, теплый ветер первой майской декады прошелся над залитым солнцем Минском и свернул на одну из его окраин. Привлекаемый звуками глухих и звонких хлопков, один из потомков воспеваемого еще древними эллинами южного Зефира скользнул-пролетел над Степянкой, порыскал и наконец-то нашел то, что люди называли открытым стрельбищем: недавно открытое, оно в этот день собрало на своих трибунах немало зрителей, весьма порадовавшихся его сильному и свежему дыханию. Однако ветер не только свободен, он еще и непоседлив — пройдясь несколько раз вдоль одинаковых лавок с зеваками и смахнув легкую шляпу с важного щекастого мужчины на отдельной трибунке, он чуть пошалил, задирая юбки и бросая пыль в глаза. Напоследок невесомо поцеловав нежные щечки двух юных красавиц, и растрепав у одной из них ее иссиня-черные волосы, он был таков — зачем ему земля, когда есть бескрайнее синее небо?

— Участникам полуфинала юниоров приготовиться! Займите свои позиции!

Отпив из стеклянной бутылки газировки "Крем-Сода", которую по слухам, любил употреблять сам товарищ Сталин (и что делало присутствие обязательным на любом официальном мероприятии), юная спортсменка тряхнула толстенной косой белых волос и неторопливо направилась к стартовым стрелковым номерам. А конкретнее к тому, где на маленьком квадратном столике лежал ее малокалиберный пистолет, на который с самого начала сначала мельком поглядывали, а ближе к финалу уже откровенно косились все остальные юные и взрослые участники республиканского Первенства по пулевой стрельбе. Поскучала немного, пока горластый помощник старшего судьи полуфинала с помощью жестяного рупора заново (а вдруг кто запамятовал?) зачитывал с планшета фамилии и спортивные титулы участниц — начисто игнорируя внимание зрителей с трибун, уже давно выделивших из общей массы юниорок стройную девицу в немного необычном и даже чуть мешковатом, но все равно очень подходящем ей костюмчике-"морозовке" из темного шевиота. В сочетании с красивым лицом и снежно-белой косищей почти до пояса, смотрелась девочка — прямо как с передовицы "Красного спорта"! Впрочем, почему же "как": на стрельбище присутствовали и репортеры с фотоаппаратами, а некоторые юные спортсменки были просто на удивление фотогеничны...

— Заряжай!

Подхватив со столика длинноствольный пистолет с анатомической рукоятью, Александра выщелкнула магазин, и начала его снаряжать, беря маленькие патрончики со свинцовой пулей из вскрытой бумажной пачки. На пятом остановилась, вытерла пальцы о платок и положила металлический дырчатый прямоугольник рядом с пистолетом. Мимо прошелся один из судей, проверяя готовность, и почти сразу прозвучала следующая команда:

— Приготовиться!

Тонкие девичьи пальчики зарядили угловатое оружие, плавно передернули затвор и плотно "влипли" в рукоять, уперев пистолет краем затвора в свежее дерево стрелкового столика-стойки.

— Внимание... Огонь!

Т-та-ах!!!

После команды и дублирующего ее взмаха ярким флажком, все восемь полуфиналисток размеренно и почти слитно отстрелялись, и вразнобой опустили оружие: кто-то сразу положил его на столик, а кто-то придержал в руке, размеренно поводив влево-вправо, и лишь после этого разжал пальцы на рукояти.

— Заряжай!

И вновь замелькали девичьи пальчики, вщелкивая в магазины новые патрончики двадцать второго калибра.

— Приготовиться... Внимание! Огонь!!!

После пятого такого "салюта" от участниц потребовали разрядить пистолеты и предъявить к осмотру, затем судьям доставили заранее подписанные фамилиями участниц мишени. Освидетельствовав издырявленные листы тонкого картона и немного поспорив в нескольких сомнительных случаях, короткий список передали горластому помощнику с рупором, принявшемуся оглашать фамилии четырех финалисток. Одна из вылетевших юниорок не сдержала слез, другой прямо на поле что-то выговаривал недовольный тренер, еще двое просто ушли, не выказывая охватившего их огорчения.

— О-ой, Сашка, я та-ак переживала!!!

Отказавшись от бдительно охраняемой испаночкой бутылки газировки, Александра уселась на "чемпионскую" лавочку и поглядела на ближайшую трибуну, где за нее усиленно болели директриса Липницкая и воспитательница пока еще Белевская. Личные дела у Татьяны Васильевны шли так хорошо, что она уже понемногу начинала тренировать новую роспись, начальные буквы которой полностью совпадали с фамилией ее будущего мужа — но это конечно, была большая тайна... Которую знали почти все взрослые девочки детского дома номер четыре. А нечего гулять с солидным усачом под ручку по дневному Минску!

— Участникам финала среди юниоров приготовиться! Займите свои позиции!

Дав юным спортсменкам отдохнуть целых полчаса, за которые определились финалисты среди юниоров-юношей, судейская бригада вызвала их на стрелковые номера. Со стороны этого видно не было, но три из четырех финалисток напружинились, словно готовясь броситься в жаркую схватку: и только памятные наставления тренеров заставили уже почти сформировавшихся девушек понемногу успокоить-выровнять дыхание и вести себя в стиле "вижу цель, не вижу препятствий". Однако мелкие и порой суетливые движения все же нет-нет да и прорывались, и лишь номер семь демонстрировала ленивое спокойствие — словно большая хищная кошка, которая только и ждет подходящего момента, и не желает напрягаться лишний раз.

— Заряжай... Приготовиться... Внимание! Огонь!!!

Т-та-ах!!!

Даже во время последней серии между двумя претендентками на "бронзу" шла напряженная борьба — закончившаяся тем, что после небольшого спора старшая судья объявила перестрелку. То есть, дополнительную серию персонально для двух соперниц за третье место: и стоило только затихнуть ее последнему выстрелу, как определившаяся бронзовая медалистка в порыве чувств победно завизжала, выплескивая с криком распиравшие ее эмоции.

— Да-а!!!

На трибунах тут же подхватили почин, засвистев-заревев множеством голосов. Недолго конечно, но свой сладкий миг славы и признания счастливица получила. Через час, когда все победители Первенства БССР по пулевой стрельбе из малокалиберной винтовки и пистолета уже посетили большой белый пьедестал, и под рукоплескания зрителей получили свои законные медали, (а так же грамоты, значки и кубки), к небольшой группе спортсменок подошел коренастый мужчина с округлым лицом. Уже по его недешевому пиджачному костюму явно-индивидуального пошива и небольшой свите, в которой чуть наособицу стояла пара "прикрепленных" охранников, было понятно, что товарищ очень непростой — но окончательную ясность внес старший судья, почтительно поименовавший незнакомца товарищем Пономаренко, и представивший первому секретарю Белорусской коммунистической партии юную спортсменку Сашу Морозову.

— Ловко стреляешь!

— Благодарю.

С интересом оглядев спокойную беловолосую девицу-красавицу и ненадолго зависнув на ее ярких фиолетовых глазах, первый секретарь по-доброму улыбнулся:

— Я за тебя сразу начал болеть, и не прогадал: теперь в Москве увидят, какие у нас тут красивые чемпионки водятся!

Ответно улыбнувшись, блондиночка все так же спокойно подтвердила:

— Увидят, Пантелеймон Кондратьевич.

Захохотав, влиятельный "болт" партийной машины внезапно обнял победительницу и от души чмокнул ее в щеку, пахнущую сгоревшим порохом с ноткой горячего металла, и еще чем-то таким, сугубо девичьим и нежным:

— Вот такой настрой мне нравится!!!

Поставив стройную, но легкую девицу на землю, Пономаренко хитро прищурился:

— А ты только из своего пистолета такая меткая, или из обычного нагана тоже можешь изобразить?

Увидев подтверждающий кивок, мужчина тут же распорядился добыть необходимый инвентарь и поставить несколько мишеней в виде спичечных коробков на дистанцию в двадцать пять метров. Приняв револьвер, со скрипом "пожертвованный" одним из охранников, Саша отщелкнула дверцу на барабане и вытряхнула на ладонь один латунный цилиндрик. Под десятком внимательных взоров отошла в сторонку, пару раз слабо щелкнула курком, проверяя усилие спуска, и негромко пояснила:

— Первые три пристрелочные.

Плавно подняв руку, почти без паузы выжала спусковой крючок, затем повторила два раза, вогнав три пули подряд в небольшую кочку перед бетонной плитой пулеуловителя. Звучно хмыкнула, и чуть ли не навскидку высадила остаток барабана — каждым выстрелом сшибая установленные на ребро спичечные коробки.

— Спуск под себя подтачивали?

Принимая от девицы свое штатное оружие и сэкономленный патрон, "прикрепленный" едва заметно кивнул и отступил в сторону:

— Порадовала!.. Поди, и "Ворошиловского стрелка" имеешь?

— "Юного ворошиловского стрелка" первого класса, Пантелеймон Кондратич. Вторую степень взрослого только с пятнадцати лет выдают — но да, нормативы на него уже выполняю.

Закряхтев от удовольствия, "хозяин" БССР орлом глянул на свое окружение: видели, какие боевитые девчонки у него тут растут?!..

— Может, какие просьбы есть, или для подготовки к Первенству в Москве что-то надо? Вроде бы, у спортсменов кроме режима и питание какое-то особенное?.. Ты, Сашенька, не стесняйся, здесь все свои.

— Спасибо, Пантелеймон Кондратьевич, мне инструктора в ОСОАВИАХИМЕ помогают. Разве что...

Подшагнув ближе, юная красавица с полминуты что-то говорила на ухо благожелательно настроенному к ней первому секретарю республики — который, сначала едва заметно удивившись, в итоге согласно кивнул:

— Это можно. Будет тебе, хе-хе, дополнительным призом лично от меня.

Свита едва заметно переглянулась: одни сразу же подумали тем, что ниже пояса. А вот те, которые мыслили верхней головой, неподдельно заинтересовались с виду простеньким вопросом — что же такого могла попросить у главного коммуниста Белоруссии бойкая красивая девица?

— Ну а как вообще живешь и учишься, Сашенька? Ты же из детдома? Как у вас там житье-бытье?..

— Да, Пантелеймон Кондратьевич. Как живу... Хм, вы знаете, я много конечно не знаю, но вот, к примеру — кормить нас в столовой стали заметно разнообразнее и вкуснее. Мяса стало больше, учебники и школьные принадлежности новые, обувь хорошая, ну и вообще... Даже на улицах как-то посветлей и праздничней стало в последние полтора-два года. Вам бы лучше с моей директрисой Галиной Ивановной об этом поговорить, она вас очень уважает, да и знает о детдоме куда больше моего.

— Да?

Довольно покивав, партийный и государственный деятель мазнул взглядом по двум женским фигурам и одной юной брюнетке, почтительно ожидающим в отдалении — и вновь едва заметно кивнул:

— Как-нибудь выкрою время, заеду к вам. Ну ладно, дела зовут: давай что ли прощаться, Сашенька! Порадовала ты меня сегодня...

От новых объятий и поцелуя в щеку уклониться не удалось, но Александра мужественно это перетерпела — раз уж специально притягивала к себе внимание этого на диво энергичного и вполне приятного в общении поклонника... Едва Пономаренко и его свита отдалились, как на замученную общением беляночку налетела взволнованная директриса:

— Ну как?! О чем спрашивал?

Вздохнув и улыбнувшись, воспитанница резанула ей прямо в лицо всю правду-матку:

— Очень вас хвалил, и сказал, что при случае обязательно заедет в гости!

* * *

С победным завершением "Зимней войны" войны пошел на спад и гневный тон советской прессы: черные столбцы с перечислением погибших и серьезно раненых сменили списки награжденных орденами-медалями и отмеченных повышениями — надо сказать, народу читать их нравилось гораздо больше, да их размеры не вызывали скорбной печали. Совсем наоборот, радость и гордость за защитников социалистического Отечества! На таком фоне граждане СССР с некоторым равнодушием встретили новости о том, что Германия стремительно захватила Данию и Норвегию: ну захватила и захватила, чего там. Если уж на то пошло, стрелять в Европе начали еще в сентябре прошлого года — когда Англия и Франция официально объявили войну Третьему рейху за его наглое вторжение в Польшу. Правда, все боевые действия свелись к угрожающим заявлениям и демонстративным маневрам французских дивизий и английских военных кораблей, отчего к началу сорокового года ее уже в открытую именовали "странной войной". Предпочитая не вспоминать твердые гарантии союза и поддержки, которые англичане и французы давали "Гиене Европы" — и усердно плеваться ядом в сторону Москвы, которая заключила пакт о ненападении с нацистской Германией. Какое низменное коварство! Правда, сами они сделали то же самое гораздо раньше Советской России, но "это другое" и вспоминать о подобном вслух было уже как-то даже и неприлично.

После начала советско-финской войны два титана европейской Гранд-политики, не смущаясь как бы уже идущей войной с нацистской Германией, начали заявлять о своем желании послать экспедиционный корпус, тысяч этак в пятьдесят штыков, на помощь гибнущей финской демократии. Ну и о том, что неплохо было бы разбомбить все бакинские нефтепромыслы, чтобы танки РККА намертво встали без горючего. Но пока премьер-министр Чемберлен и президент Альбер-Франсуа Лебрен договорились создать соответствующую комиссию по выработке военных планов, Финская республика, чьи безвозвратные потери начали расти как снежный ком, предательски капитулировала.

Увы, но сдача на милость победителя не сопровождалась хоть какими-нибудь предварительными условиями и была столь стремительной, что маршал Финляндии Карл Маннергейм едва успел застрелиться — ведь его выдача для справедливого суда была одним из условий и поводов "Зимней войны". А вот если бы он промедлил, то имел бы все шансы свести близкое знакомство с виселицей как военный преступник, так что выбирая между быстрой смертью, и позорной... Пока в Лондоне и Париже решали, что делать дальше, советские войска хлынули красной волной, беря под контроль территорию маленькой, и уже совсем не гордой северной страны. Когда НКИД в лице товарища Молотова выкатил проигравшей стороне солидный список требований, в которые входила передача спорных территорий (с новыми "небольшими" дополнениями") и большая контрибуция — в Лиге Наций по этому поводу случилась полноценная истерика. Но так как СССР из этой организации исключили еще в декабре прошлого года, то все ограничилось бурным словесным поносом с высоких трибун и грозными обещаниями всенепременно наказать агрессора. Уж слишком быстро менялась политическая повестка в Европе: пока газеты обливали гневным презрением красного тирана Сталина и его кровавых палачей в форме РККА, законно избранный рейхсканцлер Третьего рейха Адольф Гитлер решил что "странная война" подзатянулась и начал бомбардировки Британии — причем в режиме "нон-стоп". Орлы германского рейхсмаршала Геринга, вдохновленные примером сталинских соколов, трудились просто на износ! И их рвение тут же почувствовали на себе жители Лондона, Бирмингема, Ковентри, Манчестера и прочих крупных городов Туманного Альбиона — так стоит ли удивляться, что бомбардировочная "карусель" из почти восьми сотен "Юнкерсов" и "Хейнкелей" буквально задавила тему медленного и вдумчивого "раздевания" бедных финнов злобными большевиками?

Тем более что обдирание Финской Республики поначалу началось с вполне ожидаемой и даже законной тотальной реквизиции любого стреляющего железа: полиции оставили тысячу изношенных винтовок и три тысячи наиболее старых револьверов и пистолетов, а все остальное грузилось в вагоны и вывозилось в Советскую Россию. Винтовки, мины и гранаты, пулеметы и артиллерия — включая установки береговой обороны. Любые боеприпасы, холодное оружие и охотничьи дробовики, самолеты и танки со старыми броневиками, даже совсем уж прадедовские фузеи и дульнозарядные пушки времен Полтавской битвы — гребли все, и у всех. Потом в зачет контрибуции начали демонтировать и вывозить автотранспорт и предприятия невеликой, но все же бывшей в наличии финской промышленности: зря владельцы радовались, что ни одна авиабомба так и не упала на их собственность! Красные оккупанты просто считали их станки своими, и еще до окончания войны начали возводить под них на Дальнем востоке и в Сибири новые цеха. Понемногу пустел покидаемый финнами Выборг, а в их квартиры и дома сразу пять наркоматов уже расписывали и заселяли новых хозяев. Рудник никеля в Петсамо, весь военный и часть гражданского флота, содержимое военных складов, три четверти паровозного и вагонного парка... Забирали даже шпалы и искореженные после бомбежек рельсы — последние резали кусками, грузили на корабли и морем отправляли в Ленинград. Пока инженерные части и военные моряки "раздевали" до состояния голых причалов финские порты на Балтике, немецкая фронтовая авиация почти полностью разнесла Роттердам, Гаагу и Амстердам — не ослабляя бомбардировок промышленных центров Великобритании. А к тому моменту, когда правительство Нидерландов капитулировало, советские железнодорожники успешно демонтировали порядком разрушенную железную дорогу между Финляндией и Швецией, и перешли на "оптимизацию" внутренних линий...

Попытки финнов хоть как-то предотвратить столь наглое разграбление Республики встречали в Лиге Наций неподдельное сочувствие и слова поддержки, но... Это проклятое но! Из-за нарастающего темпа событий "тяжеловесы" Европы были нешуточно озабочены своими проблемами: к тому же, захват Дании открыл интересные возможности, и англосаксы их не упустили, оккупировав все заморские колонии датчан — разумеется, под лозунгом защиты оных от Третьего рейха. Французы усиленно готовились оборонять "линию Мажино" и активно наступать в других местах, но стремительный бросок танковых дивизий генерал-полковника Гудериана и танкового корпуса его коллеги Гота в обход всех укреплений застал их со спущенными штанами и спутал все подготовленные планы сражений. И пока сумрачные тевтоны и галльские петушки бодались в пограничных сражениях, саперы РККА методично подрывали бастионы и форты береговой обороны Финляндии. Вообще, начиная с апреля 1940 года интересные, возмутительные, тревожные и просто занимательные новости сыпались с такой частотой, что почти все газеты заметно увеличили тиражи — а некоторые европейские репортеры просто разрывались, не зная, куда бы отправится за "горячим" материалом". Поедешь во Францию, пропустишь заключение большого торгового договора между Советами и Японской империей. Полетишь на Тихий океан на остова к узкоглазым, не попадешь на большую пресс-конференцию Бенито Муссолини, где тот объявляет войну заносчивым галльским петушкам. А те счастливчики, которых допустили до итальянского вождя, автоматически пропускали открытый судебный процесс, который устроили в СССР над финскими военными преступниками!

Ну и наконец, были такие события, освещать которые допускали только по-настоящему удачливых и матерых военных корреспондентов: к примеру, эпичная атака немецких пикирующих бомбардировщиков и новейших торпедоносцев на сгрудившийся возле городка Дюнкерк английский флот, и эвакуирующиеся на него англо-французские соединения. Итоги противостояния Люфтваффе и "Ройял Неви" вышли неоднозначными, и каждая из сторон заявила о своей уверенной победе. Но количество авианалетов орлов Геринга на Британию почему-то уменьшилось вдвое — а остатки флота, за три дня закончив погрузку тех остатков союзных частей, кто уцелел под адскими бомбежками, перепахали орудиями брошеную на побережье технику и тяжелое вооружение, после чего... Гм, доблестно ухромали. Наращивая давление на откатывающиеся от границ французские армии, вермахт без особого напряжения сил захватил Голландию и мимоходом оккупировал могучий Люксембург — и к началу первого летнего месяца уже никого в Европе не интересовало, как там обстоят дела у каких-то финнов. Тут прямо на глазах всех европейцев решалась судьба Бель ля Франс — и потому жалобные стенания скандинавских нищебродов уже никого не волновали...

* * *

С окончанием майских и июньских переводных экзаменов всех младшеклассников-октябрят минского детдома номер четыре планово депортировали в летние лагеря на берегах Свислочи. Следом готовились к десанту в более "взрослые" пионерлагеря и ребята чуть старшего возраста: а вот школьников от восьмого класса начиная, уже ждали инструктора ОСОАВИАХИМА — приготовившие парням и девушкам очень увлекательную шестинедельную программу их летнего отдыха. Вне зависимости от выбранных курсов "детишек" ждала стрельба из винтовки и пулемета: а вот потом уже можно было выбирать, изучать ли санпомощь при ранениях и работу зенитных расчетов, или сдавать бег и заплывы на нормы ГТО в перерывах между освоением радиостанций "Север". Для отличников боевой и политической подготовки были предусмотрены дополнительные бонусы в виде плотных полуторамесячных занятий автоделом — где кроме грузовиков и колесных "Бульдогов" были мотоциклы, на вождение котрых затем выдавались самые настоящие "взрослые" права! Так же в ассортименте было поступление в снайперскую школы на годичный курсы; парашютные прыжки и даже покатушки на самых настоящих танках "БТ-7".

Странно, но не меньше половины старшеклассников и "фабзайцев" детдома с откровенной тревогой "сладостно предвкушали" грядущее знакомство с лагерями начальной военной подготовки — а некоторые, самые хитрые, начинали усиленно искать у себя хоть какие-нибудь подходящие заболевания. Или иные веские причины, не позволяющие им даже на один день покинуть летний Минск — но увы, все их хитрости для взрослых были как на ладони... Благодаря этим волнениям и хлопотам, всю первую декаду июня кабинет труда для девочек практически пустовал: сироты предвыпускного возраста подготовились к летнему сезону сорокового года еще до наступления мая — разумеется, в пределах отпущенных им завхозом отрезов ситца и сатина. Ну а нарядный поплин для парадно-выпускных платьев взрослые девушки начали "осваивать" и того раньше — даже скинулись и купили толстый рекламный журнал потребкооперации СССР, с последними писками и всхлипами советской молодежной моды.

— Ань, задние карманы у тебя?

— Не-ет, только боковые карманчики!

Так что троица юных девиц, смело захватившая в свои уже довольно умелые ручки сразу две швейных машинки "Подольск" и раскроечный стол, чувствовала себя в кабинете довольно комфортно. Им не мешали и две семнадцатилетние студентки Минского Политеха, скопившие со своих невеликих стипендий на покупку нескольких отрезов муслина и плотного однотонного сатина — и теперь сосредоточенно планирующие, какой кусок пойдет на блузы, а из какого они пошьют себе купальники и красивое нижнее белье. Потому что то, что выдавали сиротам в приюте, было... Ну, оно было крепким и очень носким, и на этом хорошие эпитеты у модниц заканчивались. Как, в принципе, и об остальном, что выпускали фабрики и заводы Наркомата легкой промышленности: у государства во главе угла стояла задача дешево и качественно одеть-обуть своих граждан, а красота уже дело десятое. Поэтому желающие ее могли невозбранно обращаться в швейные артели Союза потребительской кооперации, все сильнее расцветающего под чутким надзором Совета народных комиссаров вообще, и лично товарища Сталина. Вот в частных ателье индивидуального пошива стражущим моды и стиля могли удовлетворить любой их запрос — конечно, если у клиентов хватало "купилок" на свои "хотелки"...

— Тц, под носом лежат, и не вижу!..

Так как обе невеликие компании сидели по разным углам, то их разговоры никак не мешали друг другу — тем более что школьницы болтали между собой на каком-то иностранном языке. Вернее даже нескольких: чаще всего сбивалась худенькая швея, регулярно и с явным трудом подбирающая слова... Вроде бы что-то из медицинской латыни? Вот черноволосая Машка-Испанка точно болтала на своем родном, да и слова того второго непонятного языка выговаривала достаточно бегло. Третья яркая блондинка (даже прозвище у нее было — Белая!) периодически их поправляла, на чистом русском поясняя допущенные ошибки — и раз за разом повторяя одно и то же слово, чтобы остальные девочки запомнили его правильное произношение.

— ...я пока еще не знаю, куда хочу больше: но наверное, все же фармацевтом. Мне с людьми как-то не очень!

Щупленькая Анечка Тимченко, в отличие от остальных девочек третьей спальни, не пропустила мимо ушей историю о том, как угощавшая их конфетами именинница исхитрилась в свои неполные тринадцать лет поступить в Минский медицинский техникум. Хорошенько все обдумав, застенчивая тихоня (уже давно пытавшаяся подружиться с Морозовой и Родригез) вцепилась в появившуюся возможность что называется руками и ногами — увидев в ней реальный шанс избежать вливания в стройные ряды советского пролетариата. На товарищеском суде русоволосая пионерка неожиданно для всех проголосовала против предложения вожатого Тупикова: и вот теперь пожинала плоды своего осознанного решения. Сначала да, остальные девочки-пионерки на нее шипели и обдавали демонстративным презрением — ну и где эти дуры теперь? Отмалчиваются и виновато прячут глаза. А вот у Анны, для начала, появился отличный репетитор по анатомии, биологии и химии: как выяснилось, Морозова разбиралась в этих предметах ГОРАЗДО лучше любых школьных учителей — да еще и объясняла все так просто и доходчиво, что за неполный месяц Анечка усвоила материал целого учебного полугодия! То же самое было и у Марии-Соледад, заодно помогавшей своей нежданно образовавшейся подружке с латынью и испанским — правда к последнему в качестве обязательной нагрузки шел еще и каталонский диалект.

— Ну нет, я сразу на фельдшера-акушера пойду. У нас в Испании врачей очень уважают! Кузина Сильва родила только благодаря помощи сеньоры Бесерра; а еще я как-то ушиблась и у меня сильно опухла рука, а она мне сделала укол противостолбнячной сыворотки и помазала локоть какой-то ужасно вонючей мазью...

Вспомнив не только свое детство в Барселоне, но и погибших неподалеку от нее родных, русская испаночка перестала тарахтеть со скоростью пулемета и погрустнела. Приметившая это русоволосая тихоня тут же перевела разговор на более безопасную тему:

— Саша, как ты думаешь: а у нас получится поступить?

В ожидании ответа обе будущих абитуриентки повернули головы к раскроечному столу, на котором юная, но уже довольно опытная портниха в ракладывала выкройки из старенького ватмана на ровной глади светло-синей хлопковой саржи. Рядом дожидались своей очереди три разноцветных отреза тонкой льняной и хлопковой ткани, на которую (как и на качественную саржу) то и дело косилась пара модниц-студенток. Про недавно появившиеся на складе у завхоза рулоны новой ткани они уже знали, но вот батиста там точно не было — отчего увидеть для них было интригующим сюрпризом. Неужели все же завезли пару рулончиков?!? Впрочем, не смотря на явный интерес, вопросов они не задавали: мало ли что могли "организовать" в качестве материального поощрения победительнице республиканского Первенства по пулевой стрельбе. Они бы и настоящему коверкоту из шелка не удивились!

— Если постараетесь, то обязательно станете вольнослушательницами. В прошлом году Приемная комиссия сильно понизила входной порог вступительных экзаменов, и теперь для них главное — желание учиться и нормальные оценки по школьному курсу химии и биологии.

Бритвенной остроты резачок в руке фиолетовоглазой "наставницы" плавно пробежался по контурам уже потрепанной выкройки, очерчивая элемент будущего летнего сарафана. В принципе, ткань можно было сложить вдвое-втрое и ускорить этим раскрой, но одна каталоночка за весну отъела себе такую "корму", что на нее теперь не только мальчики начали заглядываться, но и платья теперь требовали индивидуального подхода в районе бедер. Хм, и груди: южная кровь сказывалась не только на темпераменте юной брюнетки, но и на ее фигуре — чем дальше, тем больше напоминающей классическую испанскую гитару. Другая счастливая владелица скорой обновки наоборот, отличалась едва ли не болезненной худобой, и это тоже вносило свои коррективы. Что же касается третьей, то она была дамой в возрасте, и поправки требовались в районе живота. Была еще и четвертая, но ее саржевый сарафан уже был готов, и дожидался лишь финишной примерки...

— Еще переделали программу обучения — больше часов на специальные медицинские дисциплины и практику, за счет сокращения непрофильных предметов. Если я правильно помню, то это география, история, философия и физкультура.

— Их мне и в школе хватает. М-ну блин! Са-аш, а у меня опять шовчик "тянет"!?

Отложив инструмент и быстро перекинув элементы будущих нарядов в стопочку к остальному раскрою, Александра подошла вплотную к недовольно надувшейся Соледад.

— М-да. Распарывай вот отсюда и до низа.

Пока отсевшая в сторонку брюнеточка шустро орудовала специальными ножничками, белокурая швея-мотористка подняла "лапку" машинки, парой движений вынула шпульный колпачок — и показав его подругам, мастерски подтянула своим ухоженным ноготком чуть разболтавшийся винтик.

— Перед началом работы шпульку лучше отдельно проверить и при необходимости подкрутить. Если пришлось настраивать, то перед продолжением пошива обязательно проверить на кусочке ткани, как идет строчка...

Обе ученицы синхронно закивали, старательно запоминая, после чего Анна вновь сосредоточенно застрекотала своим "Подольском", руководствуясь известным и не раз оправдавшим себя принципом "семь раз примерь, один раз прошей!". Вскоре к ней присоединилась и Мария-Соледад: работа над новыми нарядами вышла на финишную прямую, и обе девицы неосознанно начали соревноваться в том, кто же первый из них закончит эту своеобразную гонку. За их спиной лиловоглазая модистка начала резать тонкую мягкую ткань на какие-то простые кофточки — в которых девушки, к тайному разочарованию и даже негодованию, опознали обычные кофточки-футболки. Самый настоящий батист, и на какие-то там футболки! От огорчения у них даже застопорилась работа над собственными вещичками, и девушки совсем уже было решили сделать перерыв (благо и обед уже приближался), когда жгучая брюнеточка вытянула из-под поднятой "лапки" готовую штанину, откусила хвостик из ниток и издала победный клич. Ну... Ладно, победное мурлыкание:

— Ур-ра-мр, я зако-ончила!

Не стесняясь старших девочек, смуглянка скинула "домашнее" платьице из ситца и начала натягивать на себя ярко-голубые штаны.

— Ну как?!?

Придерживая на тонкой талии широкий пояс самых настоящих джинс (с отсутствующей пока пуговицей), темноволосая швея просеменила к ростовому зеркалу и начала крутиться и выгибать шею, разглядывая свои тылы.

— Са-аш? Ань? Ну вы чего молчите?

Собирающая-сортирующая нарезанные заготовки Александра едва заметно улыбнулась и кивнула; что до русоволосой тихони, то она молча показала Родригез сжатый кулачок с оттопыренным вверх большим пальцем — после чего с утроенными силами защелкала ножничками, убирая вытарчивающие тут и там хвостики ниток. В отличие от нетерпеливой и порой бесстыже-смелой каталонки, она сначала натянула штаны приятного для глаз темно-синего цвета, и только потом стянула старенькое платье. Тут же накинула на себя короткую ветровку, прикрывая невеликие "прелести", застегнула пару пуговичек, и лишь после всего этого отправилась к зеркальной глади — где надолго застыла, недоверчиво любуясь отражением хорошенькой сероглазой стройняшки.

— Тц! Как мальчики ходят в этих штанах, они же везде трут. И... И жмут тоже! Кое-где!..

Высказаться более конкретно Марии-Соледад помешала начавшая открываться дверь в класс труда: ойкнув, брюнеточка тут же спряталась за "широкую" спину подружки и уже оттуда приготовилась звонко обругать наглого вторженца.

— Добрый день, девочки.

Под чуть ли не хоровое ответное приветствие вплывшая в помещение воспитательница Белевская плотно прикрыла за собой дверь, положила перед своей любимицей средних размеров бумажный сверток — и удивленно вскинула брови при виде голой по пояс воспитанницы.

— А, вы обновки примериваете. Кхм!

Покосившись на взрослых девушек, резко передумавших куда-то уходить, Татьяна Васильевна вполголоса пояснила:

— Это от Пети... От Петра Исааковича.

Машинально проверив-погладив рукава своего красивого (и определенного нового) платья из темного поплина, женщина совсем было собралась развернутся и уйти, но так просто воспитанницы ее отпускать не захотели:

— Татьяна Васильна?

— Да?

Обернувшись на нежный голос Сашеньки, нарядная почтальонша увидела у той в руках свой сарафан, выглядевший строго, и в то же время очень нарядно — и пару светло-коричневых летних сандалий в "греческом" стиле. Точно такие же недавно получили в подарок обе подружки Александры, вместе с ее "жалобами" на строгого наставника-обувщика, у которого она обучается его оказывается очень непростому искусству.

— Надо померить.

— Ой, ну...

Чуточку посомневавшись для приличия, Белевская скинула свое нарядное платье — сходу травмировав открывшимся видом студенток Политеха. Морально, конечно: во-первых, упругим богатством своих чуточку пышных форм, до которых семнадцатилеткам еще было расти и расти. Ну или наедать и отращивать, это уж кому как. А во-вторых, их эффектной "оберткой" — из полупрозрачного кружевного гипюра, о котором бедные во всех смыслах детдомовки много слышали, но вот так близко увидели только сейчас. Как-то сразу стало понятно, на какую такую важную рабочую встречу нынче ходила принарядившася и накрутившая прическу Татьяна Васильевна: ее уже не раз видели гуляющей под ручку с каким-то рослым усачом солидного вида — вот и в это воскресное утро она наверняка обсуждала с ним важные вопросы подростковой педагогики. В затуманившихся глазах совсем уже взрослых девушек отчетливо мелькнула белая фата и что-то еще, не менее манящее и приятное...

— Как-то не знаю. Саш, а это не слишком вызывающе?

Согнав вниз пару мелких складочек и подтянув поясок, Морозова слегка рассеянно успокоила советского педагога:

— Угнетаемый капиталистами американский пролетариат большую часть своей жизни только в таких нарядах и ходит. И даже их меняет не каждый год, а носит, пока ткань держит заплатки. А такие сандалии еще в Древнем Риме носили.

— Да?!?

Растегнув-засстегнув пару замочков-зипперов, которые в СССР называли молниями, а конкретно эту модель вообще "тракторами" за их широкие надежные зубцы, Саша без должного почтения крутнула воспитательницу и заставила ту немного походить. По итогам последней проверки очень лаконично и предельно выразительно констатировав:

— Экселенте!..

Не смотря на то, что испанский Татьяна Васильевна не знала, смысл этого слова до нее дошел, окрасив щечки нежным румянцем.

— Правда хорошо сидит? Гм. А цвет не сильно яркий?

— Ну, одна-две стирки это точно поправят...

Машенька Родригез, недоуменно поглядев сначала на умеренно-синий женский сарафан, а затем на свой действительно яркий костюмчик цвета безоблачного летнего неба, предпочла вместо слов начать аккуратно упаковывать поплиновую "шкурку" и туфельки воспитательницы. И даже перевязала получившийся сверточек парой обрезков саржи, соорудив кокетливый бантик — увидев который, взрослая вроде бы Татьяна Васильевна по-девчоночьи хихикнула, в последний раз крутнулась напротив зеркала и благодарно поцеловала юную швею. Ну и ее подружек, чтобы им не было обидно, после чего упорхнула за дверь, едва не позабыв прихватить свое резко устаревшее поплиновое платье. Стрельнув глазами в сторону взрослых девушек, даже и не скрывающих своего интереса, смуглянка прикусила язычок, на котором вертелось наверняка очень верное предположение о том, к кому же сейчас отправилась их воспитательница. Благо, Соледад куда интереснее было смотреть на то, как подруга вскрывает оберточную бумагу посылки: увидев характерную роспись жестяной крышки "Красный Октябрь", она быстро переглянулись с Анечкой и уже обе сладкоежки предвкушающе заулыбались. Недолго:

— Так это не конфеты? У-ум...

Внутри жестянки обнаружились две стопки фотокарточек каких-то незнакомых людей, большой полотняной мешочек с фурнитурой и непонятная штука, выглядящая как внебрачный сын плотницких клещей и слесарных плоскогубцев.

— Са-аш, а что это за фотокарточки?

— М? А, это я договорилась, что нарисую по ним портреты передовиков артельного производства, а Петр Исаакович взамен... Разное. Давай сюда свои штаны.

Прислушавшись, а потом и выглянув для верности за дверь, Мария-Соледад неохотно рассталась со своими джинсами — и с большим интересом проследила, как тем самым "бастардом" сначала прокололи ткань, а потом р-раз! И на ней заблестела металлическая пуговица с красивым узорчиком "под серебро".

— Смотри, сначала вот этой насадкой прокалываешь, потом ставишь вот эту, вкладываешь в нее пуговицу-кнопку и во-от так давишь.

Засопев от возбуждения, испаночка завладела новой штуковиной и принялась практиковаться, довольно быстро доведя до полного совершенства свои штаны и курточку-ветровку — после чего перешла на костюмчик Анечки. Греющие уши студентки понемногу подтягивались поближе: пошептавшись, одна из них выдвинулась поближе к Морозовой, раскладывающей нарезанные элементы на отдельные стопочки:

— Привет! Я тебя позавчера в авиаклубе видела: ты же тоже в него записалась?

— Да?

— М-м... Слушай, а можно нам вот эти выкройки перерисовать на газеты? Мы быстро!

— Так забирайте.

Подвинув истрепанные лекала в сторону обрадовавшихся модниц, и завершив на этом недолгое общение, Александра вернулась к наведению порядка на раскроечном столе. Увидев это, к ней присоединились и подруги, так что будущие сарафаны, пару юбок и шорт, а так же футболки вскоре переместились в один из шкафов, которых в кабинете труда было целых семь штук. Их полки были довольно вместительными, а сама мебель крепкой и большой, но главное — дверца конкретно этого шкафа запиралась на врезной замок. Ключ от которого, разумеется, был у лиловоглазой блондиночки: студентки Политеха этому ничуть не удивились, потому как они и сами имели схожее "хранилище" для стратегических запасов честно купленного поплина на который легли и честно выпрошенные выкройки новых нарядов. Которые, между прочим, отсутствовали в каталоге потребкооперации от прошлого года и не были представлены в развешенном по стенам кабинета наборе фанерных лекал. Не отказалсь бы модницы и от малой толики новой фурнитуры, но выпрашивать еще и ее они откровенно опасались — даже несмотря на всю их разницу в возрасте... Потому что о сложном характере Морозовой в детдоме знали абсолютно все. Как и том, что бывшему вожатому Тупикову все его многолетние занятия боксом не помогли избежать увесистой плюхи, отвешенной узкой девчоночьей ладошкой — неделю ходил с распухшей губой, распугивая зверским взглядом попадающихся навстречу октябрят...

— Са-аш, а пойдем после обеда в кино?

— Хм?

Марии-Соледад и Анне так явственно желалось выгулять свои обновки, что они заныли на два голоса:

— Ну-у Са-а-ш!?

— Я на афише видела "Первом" иностранный фильм показывают, "Сто мужчин и одна девушка"!

— И он цветной!

Закрыв дверцу и уложив ключ в кармашек платья, блондиночка с сомнением в голосе напомнила подружкам, что ей, вообще-то, надо еще в библиотеку заглянуть, обменять прочитанные учебники "Теоретические основы электротехники и электроэнергетики" на новые. Да и на улице, между прочим, явно дождик намечается?..

— Я сумку возьму!

— А с меня эскимо?..

Вцепившись в руки "нехочухи", жгучая брюнетка и русоволосая блондинка утянули за собой из кабинета не особо-то и упирающуюся Александру — оставив двух студенток-модниц глядеть им вслед, переглядываться и тихо вздыхать. Им-то из-за покупки муслина и красивого "бельевого" сатина до первой стипендии с сентябре никакое кино и мороженое не светило: и денежных кавалеров на горизонте покамест не наблюдалось.

— Деловые колбаски, блин!

Глава 8

Двадцать пятого июля все советские газеты вышли с одинаковыми заголовками: после серии проигранных пограничных сражений и не задавшейся обороны на своей земле — Третья французская республика сложила оружие и капитулировала! И хотя де-факто общее сопротивление немецким войскам прекратилось еще во второй декаде июня, но отдельные форты линии Мажино воевали в полной осаде еще пару недель: к тому же и сам Гитлер специально тянул с мирными переговорами, желая захватить под будущую оккупацию как можно больше территорий Франции. Однако двадцать четвертого июля в Компьенском лесу, в том же самом вагоне, в котором некогда делегация Второго рейха выпрашивала у Антанты приемлемые условия мира — рейхсканцлер Третьего рейха и французский командующий армией генерал Шарль Хютцингер подписали Акт о капитуляции, словно в насмешку... Хотя почему же словно? Именно в насмешку его и назвали Вторым Компьенским перемирием. Первое закончилось падением кайзеровской Германии, а второе зафиксировало довольно позорное поражение Третьей республики: столько готовится к войне, обладать сравнимыми возможностями и продуть бошам всего за полтора месяца!?

Согласно условиям Акта, четыре пятых территории Франции переходили под управление немецкой оккупационной администрации, причем содержать ее вместе с гарнизонами вермахта должны были сами французы. Неплохой кусок в примерно тысячу квадратных километров Ля бель Франс переходил во владение вовремя объявившей ей войну Италии; военный флот метрополии и колоний подлежал передаче Кригсмарине . Активы Банка Франции... С ним получилось нехорошо. Как оказалось, еще первого июня президент Альбер-Франсуа Лебрен распорядился в строгой тайне срочно погрузить золотой запас и высоколиквидные авуары Республики на неприметное, но очень быстроходное колониальное судно "Марн" — которое, приняв в свои трюмы важный груз и кое-какие культурные реликвии из Лувра, в одну из ночей покинуло причалы Ля-Рошели и бесследно растворилось на просторах Бискайского залива. В Алжире оно так и не появилось, самого Лебрена спрашивать было бесполезно, потому что практической частью вопроса эвакуации ценностей занимался премьер-министр Поль Рейно: но тот сначала передал должность и исполнительную власть популярному в народе герою Первой мировой войны маршалу Петену — а когда узнал, что тот начал переговоры с нацистами о перемирии, взял и... Умер. То есть его обнаружили мертвым в собственной кровати и без малейших следов какого-либо насилия. При этом все бумаги о пропавшей "Марне" кто-то тщательно собрал и уничтожил: однако, косвенные следы и простейший вопрос "кому выгодно?" прямо указывали на англичан, ловко лишивших Третий рейх законного трофея. Очень, очень неудобно вышло! Для французов: победители просто добавили примерную сумму того, что рассчитывали выгрести из опустевших хранилищ Банка Франции, к сумме и без того немаленькой контрибуции — разумеется, немножко округлив конечный результат в свою пользу.

В общем, неудивительно, что утренние выпуски советской прессы минчане разобрали словно горячие пирожки: однако уже к полудню издательство "напекло" дополнительный тираж, и у газетных ларьков вновь появились небольшие очереди страждущих печатного слова.

— "Правду" дайте, пожалуйста.

— "Правды" нет, есть "Труд", но он сегодня по двадцать копеек. Возьмете "Известия"?

Статный военинженер третьего ранга, на пару секунд задумавшись, согласно качнул непокрытой головой, слегка растрепав тщательно зачесанные в "львиную гриву" волосы. Денек выдался жарким и на диво солнечным, и если бы он сегодня не уезжал из Минска — махнул бы на Свислочь, да померил всласть размашистыми саженками теплую речную воду! Эх-х!.. Сослуживцы через одного ему говорили, что он за время командировки даже как-то немного помолодел — он все смеялся, а теперь вот даже как-то и уезжать не хочется...

— Благодарю.

Приняв пахнущую свежей краской прессу и горку липкой медной мелочи на сдачу с бумажного рубля, он распихал все по карманам, подхватил багаж и неторопливо потопал в тихий зеленый скверик по-соседству с ларьком. Пока шел, едва не выронил из руки в дорожную пыль фуражку: чертыхнувшись и с облегчением плюхнувшись на лавку, он только после этого обнаружил по соседству с собой очень юную блондиночку... Юную, но уже редкостно красивую, что только подчеркивал подогнанный по ее фигурке костюмчик-"морозовка", который постепенно вытеснял у советской молодежи юнгштурмовки: а когда она подняла голову, реагируя на его шумное появление, мужчина на какое-то мгновение просто утонул в бездонных озерах ее дивно-ярких фиолетовых глаз.

— Кхм-кхе. Не помешаю?

— Нет, что вы...

Звуки ее мелодичного нежного голоска порождали желание слушать его бесконечно — и неважно, что там говорила его хозяйка. Стоп. Говорила?!

— А?

— У вас чемодан расстегнулся.

— Да? Ох ты ёж!

Брякнув старого-верного напарника по всем командировкам на лавку, воениженер откинул крышку и пробежался по содержимому внимательным взором. Вещи что, их и новые купить можно: а вот за утерю служебного "Справочника" и нового издания "Минно-взрывного дела" можно было сходу отправиться в новую командировку — прямиком в Дальлаг, и не меньше чем на пару-тройку лет. Быстро наведя порядок и переложив по-новому часть вещей, мужчина закрыл замочки багажа, огляделся, и тут же неподдельно расстроился: как оказалось, прекрасная юная незнакомка тихо ушла — а ему так хотелось услышать еще раз ее дивный нежный голос! Повертев в руках газету, он досадливо сплюнул, запихнул "Известия" в чемодан и встал: почитать прессу можно будет и в вагоне, а вот когда еще ему доведется попить свежего минского пивка?

Меж тем, сладкоголосая сирена как раз зашла в подъехавший к остановке полупустой трамвай, оплатила проезд и уселась на одно из свободных сидений, настроившись на недолгую поездку. Пока раскаленный солнцем вагон неторопливо постукивал колесами по стыкам рельс, она с непонятным интересом разглядывала проплывающих за окнами минчан. Мужчин в рубашках и своеобразных широких штанах-"трубах": порою настолько коротких, что виднелись лодыжки с носками — и поэтому казалось, что нынешние хозяева просто донашивают за кем-то чужую вещь. Женщин в разноцветных ситцевых и сатиновых платьях — причем горожанок от деревенских иногда отличало только отсутствие косынки на голове... Милиционера-регулировщика на пересечении улиц, ловко машущего полосатым жезлом; редкие легковые автомобили и частые грузовики, соседствующие с конноупряжными повозками. В основном это были разнообразные пролетки, но довольно часто попадались и большегрузные рыдваны на колесах-гусматиках — а временами трамвай обгоняли мотоциклы, водители которых игнорировали шлемы, но поголовно пользовалась очками довольно смешного вида. Словно консервные банки из стекла...

— Комаровская развилка: следующая остановка Парк Челюскинцев! Конечная!..

Выйдя под слепящее сияние июльского солнца, Александра поправила лямки своей сумки, сейчас притворяющейся рюкзачком, и без особой спешки пошла вглубь не самого благополучного минского предместья. До революции здесь сначала была деревня, растущая в сторону близкого города: затем отстроили десяток придорожных трактиров, где по вечерам "гудела" разная непритязательная публика вроде мелких торговцев и пролетариев-люмпенов, у которых "душа горела" всегда, а вот в кармане только вошь на аркане. Еще дальше стоял пяток окраинных кабаков, где лихие люди гуляли ночи напролет на честно награбленное и уворованное... Долгое время ветра перемен, гуляющие по стране, обходили Комаровку стороной: ее почти не затронули лихие годы становления советской власти, разве что все питейные закрыли и частью снесли — и только с десяток лет назад у минского горкома дошли руки до проблемной окраины. Первым делом начали осушать болото, устроив тем самым геноцид местному племени комаров; затем разбили парк Челюскинцев и начали облагораживать и озеленять его окрестности, ведя планомерное наступление на одноэтажную деревянную застройку района. Даже наметили строительство целого района многоквартирных жилых домов и начали возводить Институт физкультуры БССР — но в тридцать восьмом году обком приказал временно перебросить строителей на другие объекты, потом почти весь цемент и прочие стройматериалы Москва начала направлять на уральские и сибирские стройки... Так что к сороковому году только институт и смогли достроить, ну и более-менее благоустроить окраины Комаровки: но Александра без тени сомнений шагала именно вглубь "дикого" самстроя — мимо потемневших от времени бревенчатых домов и высоких заборов, с интересом разглядывая местных жителей и занятные сценки из их повседневной жизни. Иногда ей попадалась комаровская шпана и местные "деловые", которых можно было опознать издали по их характерному стилю одежды: широкие штаны и неизменные сапоги, в голенищах которых так удобно носить-хранить ножи; объемистые пиджаки на размер-два больше необходимого, надетые на поношенную майку-алкоголичку, или вообще "без ничего".

"У каждого второго папиросы в зубах и своеобразная походка. М-да, человеческий зоопарк как он есть..."

Время от времени останавливаясь и словно прислушиваясь к чему-то, беляночка все увереннее сворачивала с улочки на улочку, предупредительно огибая не замечающих ее местных обитателей. Пару раз ей вообще пришлось обходить по соседним улочкам небольшую отару овец во главе со старым козлом, а потом дюжину коз, почему-то гуляющих отдельно от своего бородатого "предводителя". Наконец, Саша начала замедлять шаги, осматривая издали очередное подворье с довольно основательным забором: покружив вокруг и насчитав четыре разных подхода и неочевидный пятый, которым явно регулярно пользовались, девица-красавица наконец подошла вплотную к калитке в глухом двухметровом заборе. Через минуту из-за него неуверенно заворчал пес, звякнувший звеньями своей цепочки; просунув влажную носопырку в щель между сучковатыми досками, он шумно принюхался к гостье и удивленно-радостно фыркнул. Закончив осматриваться, пришелица с короткого разбега перемахнула двухметровую преграду, почти бесшумно приземлившись за спиной крупного лохматого кобеля. Тот правда, поначалу от неожиданности опасливо отскочил и оскалился, но почти сразу же спрятал желтоватые клыки и начал бешено вилять хвостом. Умильно повизгивая, он всеми силами выказывал неподдельную радость: осторожно обнюхал и верноподданически лизнул узкую девичью ладошку, осторожно подставив под нее свою лобастую голову — и уже через минуту смешно оттянул брыли, млея от уверенных поглаживаний и почесываний.

— Ну все, подлиза, хватит пока с тебя.

Поднявшись на низенькое крылечко добротного дома на кирпичном основании, гостья легонько потянула потертую ручку — и беззвучно хмыкнула, когда толстая створка едва заметно подалась. Скользнула внутрь, и мягко ступая по грязноватым плахам пола, подошла к перегородке из тонких тесаных бревнышек — где замерла в недвижимости, чуть прикрыв глаза. Минут через пять вздохнула, словно закончила выполнять не самую приятную работу, и скинула с плеч рюкзачок: порывшись, достала и натянула на руки тонкие полотняные перчатки — не ради конспирации, а из банальных соображений гигиены. Толкнув внутреннюю дверь, спокойно зашла, невольно поморщившись от витающей в воздухе какой-то кислятины и густого аромата жареного мяса. Вернее, уже пережаренного: погасив огонек примуса и сдвинув яростно шкворчащую сковороду на заляпанный жиром и посыпанный хлебными крошками стол буфета, Александра уделила внимание собравшейся за столом компании. Грузный и начавший понемногу заплывать дурным салом здоровяк лет тридцати, которого внезапный сон сморил прямо за обеденным столом — сочно похрапывая, он придавил щекой недавно выскобленную столешню и судя по всему, видел что-то очень приятное. Напротив него прикорнул прямо на лавке уголовник чуть старшего возраста: жилистый, с десятком характерных белесых полосок-шрамов от ножа и обильными нательными росписями — среди которых выделялась довольно талантливая картинка писаря, склонившегося в работе над своей конторкой. Возле буфета обмяк на стуле третий мужичок вида откровенно затрапезного — зато с навыками готовки, о чем свидетельствовали порезанные кольца лука и пласты свежего мяса, а так же кухонный нож, выпавший из его ослабевших пальцев.

Поморщившись от чада, Саша толкнула переплет форточки, распахивая ее во всю ширь, и пошла в соседнюю комнату, где в продавленном кресле времен как бы еще не царя Гороха тихо сопел старичок благообразного вида. Даже, можно сказать, профессорского — вот только университеты его были сплошь тюремными и начинались с "института" на сибирской каторге еще в царской России. Очень заслуженный товарищ с множеством криминальных заслуг, стойкий борец за чужие денежные знаки: постарев и растеряв здоровье в лагерях и тюрьмах, он после очередной отсидки перешел на наставническую деятельность и лет пять возглавлял своеобразный "Минский факультет карманной тяги" для перспективных шпанюков. После начала ежовских чисток факультет пришлось прикрыть от греха и срока подалее, но без дела ветеран не остался, перейдя на еще более ответственную должность — правда, для большинства уголовников он просто тихо доживал свой век. Подойдя вплотную, Александра разбудила милого старичка легкой оплеухой, и пока тот заполошенно ворочался и дергался на своем "троне", поймала его выцветшие от времени водянистые глаза своими:

— Замри.

Обмякнув, матерый урка пару раз моргнул, все больше мутнея взором, затем радостно улыбнулся и послушно кивнул.

— Где то, что ты хранишь?

— В будке... У Жужика... Днище, там замок... В чемодане.

— Где ключ?

Продолжая светло улыбаться, "профессор" медленно расстегнул рубаху и вытянул из-за ворота основательно засаленный шнурок с парой разноразмерных ключей. Страдальчески морщась, девушка стянула их с цыплячьей шеи и перешла к второму пункту обязательной программы:

— У нас в городе есть "медвежатники"?

Моргнув, дедушка неуловимо изменился: даже его голос стал чуть ворчливей и приобрел едва заметные нотки сожаления:

— Хороших нет. Есть пара шниферов , но они все больше разную мелочишку себе на молочишко подламывают...

— А я слышала, что в Минске можно сыскать настоящего "медвежатника" из старых?

Подумав, живая справочная по всему минскому криминалитету с большим сомнением предположила:

— Фима, что ли? Да он же бацильный-доходной, после Воркуты дотлевает... Люди говорят, он уже и агрегатом вовсю пользуется — а раз на иглу присел, то скоро его землей присыпят...

— Кто еще о нем знает?

Вновь подумав, старичок назвал три клички, причем последнюю с явным сомнением.

— Вставай и иди за мной.

Улыбаясь как патентованный дебил, ветеран криминального мира перешел в общую комнату, где занял свое законное место на торце стола и вновь замер, блаженно глядя в никуда. Саша же, подхватив в одну руку доску с кусками мяса, а другой подцепив ведро с питьевой водой, вышла прочь: при виде нее лежащий в теньке с вываленным языком кобель подскочил на ноги и вновь яростно завилял хвостом. Недолго: унюхав на положенной на землю доске постную свининку, собакен жалобно заскулил, и... И покорно подставил шею, когда блондиночка потянулась к карабинчику длинной цепи, приковывающего лохматого стража к основательного вида будке. Причем так хитро расположенной и огороженной поленницей березовых чурбаков, что вход в собачье обиталище со двора было практически невозможно разглядеть — а вот сам двор был как на ладони.

— Ешь, бедолага.

Пока пес сначала недоверчиво обнюхивал выложенное перед ним богатство, а затем жадно давился неожиданным угощением, девушка щедро плеснула воды в мятую жестяную миску и прошла к будке. Заглянула внутрь, затем, поглядев по сторонам, оторвала от одного из чурбачков пару кусков бересты — на один она оперлась коленкой, когда присела и заглянула в глубину домика Жужика, из которого мощно перло запахом псины. А вторым подцепила и сдвинула истрепанную тряпичную подстилку, довольно быстро обнаружив неприметную дырочку замочной скважины: причем сам замок проблем не доставил, а вот чтобы поднять крышку, к которой изнутри прикрепили лист металла, пришлось повозиться и использовать малый инструментальный набор. Вытянув потрепанный чемоданчик и вернув все в прежнее состояние, беляночка звучно чихнула и поглядела на хозяина пыльной подстилки, что медленно кружил по двору, вынюхивая что-то только ему и интересное. Шагая к крылечку наперевес с добычей, мимоходом потрепала его холку — а когда зашла в дом, то первым делом занялась не чемоданом, а устроила ревизию буфету, по итогам которой опять порадовала пса вкусной мозговой костью с ошметками срезанного недавно мяса.

— Так...

Воспользовавшись вторым из ключей и с облегчением кинув шнурок на столешню, Александра открыла чемоданчик, критически оглядела его содержимое и отделила пару пачек бумажных червонцев и пяток самодельных упаковок потрепанных трех и пяти рублевых купюр. Едва слышно звякнувший металлом полотняной мешочек проигнорировала, брезгливо ткнув указательным пальчиком в потертый наган с почти стершимся воронением и с легким интересом поглядев на клейма с годом выпуска.

"О, ровесник русско-японской войны? Почти раритет".

Отложив наособицу несколько червонцев и переложив остальную добычу в свой рюкзачок, блондиночка закрыла деньгохранилище, в котором оставалась еще очень неплохая сумма (правда все больше мелкими купюрами), и вернула грязный шнурок его владельцу. Затем поочередно осмотрела все живые составляющие "сонного царства": те в ответ начали понемногу оживать, вот только пробуждение урок вышло не самым приятным, потому как тела очень сильно онемели. Даже чрезмерно сильно: дернувшись на своей лавке, жилистый свалился на пол и уже оттуда сдавленно прохрипел пару ругательств. Остальные по жизни были более спокойными (или тормознутыми) поэтому просто хлопали глазами, вертели головами и удивленно разглядывали юную красивую девицу, невесть как оказавшуюся там, где ее быть не должно. Чистенькую, ухоженную и можно даже сказать холеную, уже приятно-гладкую... Меж тем Саша перешла к третьему пункту обязательной программы своего визита:

— Ты: сейчас отправишься в город и...

Здоровяк с глазами снулой рыбы внимательно выслушал негромкие инструкции и послушно кивнул. Всего с третьей попытки встал на ноги, привычным движением руки поверил, как там поживает верное "перо" за голенищем сапога, лапнул наган в кармане штанов — и походкой бывалого моряка отправился на выход.

— Ты: берешь чемоданчик и отправляешься в районное отделение милиции. Там требуешь срочной встречи с любым начальником; признаешься в том, кто ты есть и изъявляешь желание написать чистосердечное признание во всех своих грехах и преступлениях. Чужих тоже: ты ведь много знаешь про дела шпанского коллектива в Минске?

Радостно улыбнувшись, "профессор" подтвердил:

— Мно-ого!

— Вот и не таи в себе. Только про Фиму совсем забудь: нет такого человека. И меня ты никогда не видел, не слышал... Иди.

Кивнув, патриарх уголовного мира неловко завозился — но постепенно его движения наладились настолько, что он смог сходить в соседнюю комнату за пиджаком и кепкой. Когда дедуля проходил мимо жилистого, тот глухо (потому как лежал мордой в пол, да и нос расквасил) выругался:

— Кутуз, ты чего, кукушкой двинулся!?! Красноперым продался? Это же благо воровское, тебя за него на куски порвут! Губанчик малявы разошлет, и тебя на первой же пересылке на аркашку подвесят!..

Не обращая внимания на печальное будущее в черных и красных красках, которые очень убедительно расписывал гундосый оратор, пожилой аристократ равнодушно переступил живое бревно, подхватил в руку чемоданчик и был таков.

— Ты: иди во двор.

В отличие от первых двух, кухарь (да и вообще, похоже что на все руки работник) двигался уверенно: оказавшись снаружи дома, просто замер живым столбиком и довольно улыбнулся от осознания того, что все правильно сделал.

— М-да.

Чуть пошевелив пальчиками, Александра добавила низкоранговому "уголку" вменяемости: судя по всему, он и в обычном для себя состоянии был не особенно умен, а уж под внешним контролем напоминал живой автомат.

— Жужик, иди ко мне.

Довольный жизнью собакен и без того уже аккуратно подставил голову под девичью ладошку, предлагая себя погладить.

— Ты: знаешь, где собачьи питомники ОСОАВИАХИМА?

— Ну дык!

— Держи.

Приняв те самые отложенные наособицу бумажные червонцы, "уголок" вопросительно-угодливо уставился на хозяйку.

— Отвезешь на пролетке Жужика в питомник, отдашь кинологам. Скажешь, что пес умный и слушается команд, отдашь деньги на корм. Потом беги прочь из города, прячься и всем своим говори, что Губанчик сдал Кутуза милиции. Меня забудь, как выйдешь за ворота...

Внимательно оглядев кивающего словно болванчик исполнителя, юная девушка присела перед кобелем и несколько минут глядела в его карие глаза. Вскоре он тяжело, почти по-человечески вздохнул и коротко проскулил. Недовольно перетерпел, пока двуногий возле Старшей просунет ремешок под ошейник, сделав вроде как поводок и уже когда выходил в калитку, еще раз остановился и тоскливо поглядел на ту, которой с удовольствием бы служил — отчего настроение беляночки заметно попортилось.

— Чем больше узнаю зверей... М-да.

В доме ее встретил ненавидящий взгляд гундосого, который умудрился, опираясь на подбородок и шевеля едва работающей шеей, перевалиться с живота на спину.

— Ты кто, сучка?

Мимоходом шевельнув бровью, Александра лишила говоруна голоса и ненадолго задумалась над тем, как его использовать — после чего нежно улыбнулась:

— Хочешь меня убить? Кивни, если да, и я освобожу тебя.

Для верности "уголок" сделал это раз пять подряд — и тут же заворочался, с собирая ноги-руки в кучу. С всхлипами и хриплым дыханием встал на колени, закашлялся... И резко кинулся, стремясь подмять под себя, ну или хотя бы резануть ножом по ближайшей ноге: однако эта самая ножка, обутая в ременчатую сандалию, еще быстрее ударила его в голову, сбив обратно на пол.

— Экий ты неловкий...

Все на тех же коленках сдвинувшись подальше, "писарь" вздел себя на ноги, помотал головой и несколько раз сменил хваты ножа. Перекинул его из руки в руку, вновь поиграл узким хищным клинком и медленно двинулся вперед.

— Н-ха! Х-ха!!! А-ах...

Первый тычок провалился, косой мах пришелся в воздух, а затем его руку с ножом поймали в неожиданно сильный захват, зверски вывернули, и последнее, что увидел жилистый — это приближение побеленных бревен стены, которые ударили его со страшной силой. Свалившись на пол, он несколько раз бессмысленно дернулся и скребнул руками, пытаясь нащупать рукоятку "пера": но вместо этого над ним нависло красивое и бесконечно равнодушное лицо той нечеловечески быстрой и ловкой девки, поставившей свою ножку на его горло.

— Разочаровал.

Влажно хрустнув смятой гортанью, верный боец криминальных фронтов обмяк и напоследок что-то невнятно пробулькал — но Александру он уже не интересовал. Шагая по улочкам Комаровки к трамвайной остановке, она испытывала такие ощущения, будто по своей воле поработала на очистных сооружениях. Вроде самих нечистот и не касалась, но вдоволь насмотрелась и нанюхалась... Отборного, так сказать.

"Может, потому Ефим Акимович и начал отходить от дел и криминального мира? Если подавляющее большинство "уголков" такие же, то ему надо было не в Минск уезжать, а сразу на крайний Север"

Так как кружить по району в поисках нужного дома уже необходимости не было, обратный путь занял у беляночки всего четверть часа — а мог бы и меньше, если бы не начавшийся мелкий дождик, мигом превративший сухую пыль в отличную жирную грязь. Подходя к трамвайным путям, она перестала размышлять о человеческой природе и переключилась на мысли о том, какую остановку ей выбрать: можно было бы поехать в детдом, благо пионеры наконец-то отправились в летние военные лагеря, и спальня номер три тотально опустела. Полежать в блаженной тишине и полном одиночестве было для Александры достаточно редким удовольствием, и она намеревалась вкусить его полной мерой... Но хотелось все же перед этим смыть непонятное "послевкусие" от знакомства со старым вором Кутузом и его невеликой, но дюже поганой свитой — так что блондиночка решительно зашла в подкатившийся трамвай и поехала в парк имени Челюскинцев. Вернее даже не в него, а в летний деревянный кинотеатр "Радуга", где нынче (если верить афишам) давали заграничный цветной фильм "Большой вальс" — про жизнь и творчество известного австрийского композитора, дирижера и скрипача Иоганна Батиста Штрауса Второго.

"Интересно, как сильно советские цензоры порезали двухчасовую киноленту? Хотя, в последнее время на экраны даже кое-какую "обнаженку" начали пропускать..."

— Ой, мама, сматли: ладуга!

Поглядев сначала на смешно шепелявившего звонкоголосого карапуза лет трех-четырех, а затем за окно, в котором далеко в небе виднелась многоцветная дуга, фиолетовоглазая блондиночка непроизвольно улыбнулась.

"Радуга, это хорошо..."

* * *

Чем ближе подступал август, тем сильнее в стране Советов разворачивалась битва за урожай: газеты, вдоволь помусолив "французскую" тему, одна за другой переключались на внутренние дела первой в мире страны победившего пролетариата. И с гордостью рапортовали о запуске первой очереди большого алюминиевого комбината в Красноярске — напоминая о том, что к концу года с помощью американских товарищей запустят и его "двойника" в Павлодаре. Потом все первые развороты запестрели фотографиями торжественного митинга в честь начала работы Зейского металлургического комбината — где среди почетных гостей был сам товарищ Киров! После такого репортажи из Оренбурга и Саратова о запуске опять-таки первых очередей газохимических комплексов смотрелись блекловато, поэтому редакции газет попутно поясняли простому гражданину советского Отечества, какой выгодный торговый договор заключил товарищ Молотов с империалистической Японией. Мы им десятилетнюю концессию по совместной разработке и добыче сахалинской нефти (дикие места!), а они нам на те же десять лет гарантированные поставки рыбопродуктов и риса... Все просто и оченьвыгодно обеим странам. Еще лучше выглядело налаживание сотрудничества с Китайской коммунистической партией, которая как никогда сильно нуждалась в оружии, чтобы отстаивать интересы трудового крестьянства и пролетариата в подконтрольном ей Особом районе: а у СССР как раз образовались неплохие запасы реквизированного у белофиннов стрелкового вооружения и боеприпасов! Ради помощи собратьям по коммунизму народный комиссариат обороны даже не пожалел "отсыпать" Китайской рабоче-крестьянской красной армии уже своей бронетехники: пять сотен пусть и не самых новых, но вполне приличных пулеметных танкеток "Т-27", две сотни современных (плавающих!) легких "Т-37А", сто двадцать грозных пушечных "Т-26" и полтора десятка тяжелых пятибашенных монстров "Т-35". Разумеется, с инструкторами и военными советниками; и разумеется что для будущих китайских танкистов нашлись места на двухгодичных курсах в Ульяновском бронетанковом училище. А товарищи из ЦК ВКП (б) даже пообещали рассмотреть возможность расширения международной дружбы народов: если товарищи из ЦК КПК тоже смогут нарастить встречные поставки риса и мяса, сои и пшеницы, ну и конечно же чая — сверх оговоренных в договоре пределов. Ибо броневой стали и вообще металла, слава Ленину, в СССР теперь хватало: а вот полки продмагов особыми деликатесными изысками пока, увы, не блистали. Именно что пока — представители НКИД и наркомата внешней торговли второй год подряд заключали все новые и новые договора на поставку разнообразных продуктов питания (правда, в основном долгого хранения), так что вскоре желаемое изобилие должно было неизбежно наступить.

Пока же, четвертого августа тысяча девятьсот сорокового года, власти в очередной раз продемонстрировали свою неустанную заботу о гражданах, опубликовав во всех газетах Указ Президиума Верховного совета СССР о установлении единого законодательства об уголовной ответственности за хищения частного, государственного или общественного имущества, и усилении борьбы с этими преступлениями. Если опустить граненые юридические формулировки и политически-идеологическую "воду", то уголовный элемент советского общества получил очень болезненный "подарок": если раньше за обычную кражу "навешивали" полгода максимум, то теперь нижняя планка начинались от пяти лет. Это если в первый раз, а так крадуна-рецидивиста ждала полноценная десятка: и не в теплой тюрьме-"Крытке", а на свежем воздухе сибирского лесоповала. За грабеж прежде судья назначал от года до пяти; теперь же самый справедливый в мире пролетарский суд на что-то меньшее, чем двенадцать лет общего режима, просто не разменивался. И это если общественно опасное деяние подсудимый совершил в одиночку; если же в составе группы и по предварительному сговору, то социально опасных отправляли на двадцать пять лет рубить уголек в Воркуту, или осваивать Ледяной ад на Дальнем востоке. Дальлагу же сколько не пришли Зэ-Ка, все мало: партия требовала нарастить добычу золота, дать больше олова, угля и всего того, что советские геологи смогли найти под коркой вечной мерзлоты — и начальники особлагпунктов старательно наращивали и давали, с тридцать восьмого года вовсю используя прогрессивный опыт коллег со строительства Беломор-Балтийского канала. Там лагерная администрация устраивала для "социально близких" знаменитыев уголовных кругах РУР-ы. То есть роты усиленного режима, где "мужчиков", "фраеров" и политических-"контриков" не было от слова совсем — только блатные, осужденные по тяжелым статьям. Если РУР-ы не давали плана и выработки, то им урезали и без того не шибко обильную пайку и дрова — а дальше блатные сами решали, что им важнее. "Держать стойку" и тихо загибаться от холода, голода и неизбежной цынги, или впахивать наравне с безропотными "овцами" и прочей лагерной "перхотью", которую они раньше обжимали на деньги и пайку, и за счет которых им любая зона была, что дом родной. А что? Украл, всласть погулял, опять украл — и так до бесконечности, ну а если не фартануло, так полгода-год отсидел в тепле и сытости на нарах, и опять на волю... Так было раньше. А теперь вольные бродяги начали чесать в затылках. Трудиться и сотрудничать с лагерной администрацией "закон" не велел, это да: но ведь и "пятерик" в обнимку с кайлом как-то не вдохновлял на криминальные подвиги. К тому же и высшая мера социальной защиты стала как-то резко ближе к простым "токарям по хлебу, слесарям по карманам", что тоже заставляло "уголков" тихо грустить, много пить и думать печальные думы.

— Уф-ф-фх... Староват я уже стал для такой физкультурки!

Впрочем, грустили и печалились далеко не все: к примеру, заслуженный вор-"медвежатник" Фима по поводу Указа "четыре-восемь" вообще не волновался — иных дел и забот хватало. Причем сугубо радостных: если целую пятилетку скрипеть суставами и шипеть от боли по утрам, то отсутствие привычных мук уже само по себе воспринималось маленьким чудом и непрерывным праздником. Он же за последние полгода не просто перестал болеть и подумывать о костылях и уколах морфия: нет, Ефим начал понемногу забывать про верную трость, мало-помалу привыкая к возвращающемуся здоровью. И ладно бы просто нигде ничего не болело, но его переполняла едва ли не юношеская бодрость, и это радовало так, что... Хм, недавно он поймал себя на том, что шел после бани по улице с откровенно тупой лыбой на лице — словно какой дурачок, пыльным мешком по башке стукнутый! Тело порой откровенно просило движения: недели с две назад пришлось вставать ни свет ни заря, чтобы не проворонить транзитный поезд в Дальнего востока (вернее, одного из его проводников, поработавших почтальоном для Александры) — так и встал огурчиком, и в охотку семь километров пешочком туда и обратно навернул. Днями в лабазы потребкооперации заглянуть понадобилось, забрать груз заказанной и оплаченной толстой обувной кожи, мягкой замши на перчатки и стриженой овчины: зашитый в мешковину тяжелый рулон тащил в подвал на собственном горбу с таким удовольствием, что сам с себя удивлялся!

А сегодняшнее утро у него вышло особенно приятным: так сказать, тряхнул стариной!.. И очень даже ничего получилось, прямо как в лучшие годы — по крайней мере Александре все понравилось, и, хе-хе, старина не отвалилась. Теперь же он, голый по пояс, расслабленно сидел на своем лежаке и отдыхал от их своеобразных занятий — ну и время от времени поглядывал на юную девицу-красавицу, что сидя у верстака, медленно собирала-сшивала рукав будущего женского полушубка.

— По тебе не скажешь.

Звучно хмыкнув, Ефим Акимович с некоторой опаской встал и аккуратно помахал руками, внимательно прислушиваясь к собственному телу. Почесал— одну из красных полосок, расчертивших его торс вдоль и поперек, потер синяк от тычкового удара и чуточку самодовольно согласился:

— Ну, могём немного, да.

Поглядев на примус и стоящую на нем кастрюльку, в которой уже почти "сготовился" стерилизационный бокс с уже ненавистным шприцом — мужчина мимолетно нахмурился и вновь с наслаждением поскреб грудь:

— Слушай, Александра, а зачем тебе это? Как "писарь" ты... Гм!?

Повертев головой, он слегка замялся: признавать, что сам ей не ровня, "медвежатник" не хотел, ибо заслуженно гордился своим мастерством во владении "пером". Но и отрицать очевидное тоже было как-то глупо, а посему пришлось спешно подбирать подходящее определение:

— Очень даже!..

Потерев живот и шею, "украшенные" россыпью синячков, несколькими косыми крестами и росчерками из постепенно бледнеющих красных линий (а сколько их было на спине и боках!), мирный сапожник заметил:

— И руку тебе ставили знающие люди.

Молчаливый вопрос "нахрена тебе это надо, если уже умеешь?" ненадолго завис в воздухе, и когда он уже перестал надеяться на ответ, беляночка оставила в покое мягкую овчинку и рассеянно заметила:

— Мой наставник-пестун учил убивать противника... Быстро и наверняка.

Вдев в ушко крупной иглы с трехгранным острием новую нить, она завершила фразу:

— Ты же умеешь "расписать" так, чтобы нагнать страху, но при этом оставить в живых. И ухватки у тебя иные.

Слово "подловатые" так и осталось непроизнесеным — ну или его заглушило бульканье закипевшей воды в кастрюльке. Поглядев на тонкие отметины резов и налившиеся багрянцем следы уколов, густо испятнавшие его торс и шею росчерками смертельных ран, Ефим покосился на полку с двумя учебными деревяшками-клинками и кивнул:

— Это заметно. Наставник... Не у казачков ли их науку резьбы по живому перенимала?

Чуть подтянув-поправив скрой перед тем как продолжить его сшивать, непробиваемо-спокойная блондиночка отрицательно мотнула головой. И досадливо поморщила носик, когда ее тяжелая коса в какой уже раз своевольной белой змеей переползла со спины вперед и плюхнулась на овчину. Кстати, на нежной девичьей коже тоже были отметины от недавнего урока ножевого боя — но во-первых их было на порядок меньше, и почти все приходились на руки и предплечья. А во-вторых, даже там они стремительно "выцветали" и пропадали, на зависть исполосованному наставнику.

— Нет. А ты их не любишь, как я погляжу?

Легко, словно речь шла о погоде или прочих обыденных вещах, мужчина кивнул (все равно ведь соврать не выйдет) и уточнил:

— Ненавижу, даже больше чем красноперых.

— Отчего же?

Помолчав и как-то невесело усмехнувшись, Ефим подтянул поближе нательную рубаху и начал медленно ее натягивать.

— Батя меня с десяти лет с собой в Орловские железнодорожные мастерские брал — слесарить учил, плотничать помаленьку, ну и так... Разному. Мне почти тринадцать было, война с германцами началась и его мобилизовали. А меня учеником взяли, на его место... В подручные к родному дядьке. Когда на батю похоронка пришла, мать от горя почернела, да через месяц за ним ушла — любила его очень.

Вздохнув, мужчина вновь ненадолго замолчал, заново переживая былое.

— В шестнадцатом году большевики свою агитацию дудеть начали — ну, эту... "Превратим войну империалистическую в гражданскую!". Вот тогда в первый раз с казачками и довелось встретиться. Знаешь, что можно сделать казацкой ногайкой с живым человеком?

— Знаю.

Слабо удивившись, "медвежатник" продел голову в ворот рубахи и глухо продолжил:

— Дядьку конем сшибли, ну и потом... Тоже не обделили. А агитаторов так и не поймали — вообще никого. Они же, суки, опытные! Две недели без малого дядя Илья с постели не вставал, пока прямо на ней и не отошел. Нас у тетки Матрены сразу девятеро оказалось: своих четыре пацана мал-мала, да мы с сеструхами и младшим братом пятериком пристегнулись. Ну, я по старой памяти при мастерских отирался... В восемнадцатом году вновь с казаками свиделся: когда они в нашу деревню с реквизициями заглянули. Шрам у меня на голове, тот, что за ухом — это от них памятка, ага. Всех парней и мужиков выпороли, девок и баб, кто не спрятался, снасильничали... Защитники, бл!.. Почти весь хлеб и половину лошадей-коров забрали, зерна только на семена и оставили, да картошку в погребах. Ее выгребли уже ближе к середине зимы, когда деревенская голытьба и горькие пьяницы себя комбедом объявили: вот то, что от казары осталось, они и экспроприировали... Бляди краснопузые.

Сжав-разжав ладони в кулаки, сапожник поглядел на сильно побледневшие наколки-"перстни" на пальцах.

— По весне первыми от голода в деревне начали умирать старики и самые маленькие из детей, за ними те из взрослых, кто ослаб от болезней и холода. Тетка Матрена, чтобы мы выжили, сама своего младшего в хлеву... А мы потом его ели: она сказала, что где-то по случаю мясом разжилась, и...

Ефим медленно говорил и говорил, чувствуя, как в душе словно вскрылась застарелая рана, и вместе со словами из него выплескивается боль, застарелая тоска и подсердечная лютая злоба на тех, кто отнял у него все.

— ...когда вернулся из Орла с жратвой, от нашего дома только головешки остались: в деревне каждый третий от брюшного тифа помер, да и оставшиеся — кто разбежался, кто понемногу сам доходил. Нашел на деревенском погосте общую могилу, попрощался, а потом на первом же поезде-товарняке махнул в первопрестольную. Через полгода повезло прибиться к старому вору Чепику: большого таланта человек был, любой фасонистый "медведь" на раз-два щелкал! Он из меня и "медвежатника" вырастил, и в "шпанское братство" путевку выписал. Н-да.

— А где научился обувь делать и шубы шить?

— В Воркутлаге...

Глубоко вздохнув, мужчина закончил нежданную исповедь, резко мотнул головой, пару раз моргнул — и после недолгого молчания с обманчивой мягкостью поинтересовался:

— Зачем?!

Хрустнув носиками двух ампул, ничуть не впечатлившаяся угрозой Александра запустила внутрь первой "хоботок" иголки, спокойно пояснив:

— Я лечу не твой ревматизм и прочие болячки, а тебя в целом. Подставляй руку.

С остервенением содрав с торса затрещавшее от такого напора нательное белье, пациент сжал зубы, чтобы не брякнуть что-нибудь донельзя паскудное и обидное. Почти не заметив два последовательных укола в предплечье, он все же отреагировал, когда его все тем же спокойным голосом известили, что это были последние инъекции — а потом и вовсе озадачили неожиданным вопросом.

— Уверен ли я, что все мои померли? Да я их могилу своими глазами видел! Нашлись доброхоты, рассказали, как всех свалили кучей, да известью присыпали!!!

Бросив шприц в коробочку стерилизатора, беляночка отвернулась, чтобы потушить огонь спиртовки под котелком и всыпать в него две мерных ложки какой-то порубленной сечкой травки. Потом очень некстати в оконце начал долбиться клиент, желающий непременно отремонтировать свои драгоценные штиблеты — в общем, к продолжению разговора мастер по обуви уже успокоился и перестал посматривать на початую бутылку "Особой". Тем временем его лиловоглазая ученица, освободив верстачок от мелких обрезков овчины, клочков меха и готового правого рукава, поставила перед собой большой ящик из пиленых дощечек и как бы промежду делом негромко заметила:

— Если хочешь, я могу проверить, есть ли у тебя в живых кровные родичи.

Сжав до скрипа несчастные штиблеты, хозяин подвала медленно присел на табурет, смотря на то, как девчонка использует его любимую отвертку как маленький ломик. Гм, правда и сам инструмент скромностью размеров не отличался...

— Хочу. Что для этого надо?

— Поставь пока чайник на огонь.

Набрав в посудину воды под жалобный скрип и хруст ломаемой древесины, Ефим Акимович вернулся к примусу как раз в тот момент, когда беловолосая девица сдернула последнюю дощечку и заглянула во внутренности почтовой тары — довольно плотно забитой разными бумажными сверточками и жестяными коробочками. Вытянула одну из них, зачем-то понюхала и положила на верстак, позволив сапожнику прочитать на плоской продолговатой упаковке невзрачную надпись "Чай плиточный Фруктовый" с уточняющей надписью пониже:

"Кизиловый".

Следом за первой плиткой появились "Малиновый" и "Фруктово-Земляничный", затем пошли бумажные пакеты с оттисками китайских иероглифов, вновь фруктовые — беловолоска целенаправленно потрошила ящик, выгребая его содержимое на верстак. Как оказалось, ради того, чтобы добраться до замотанной в ткань большой лакированной шкатулки, внутри которой в специальных выгородочках-отделениях лежали толстенькие плитки прессованного чая.

— Надо же... Выдержанный Шу Пуэр.

Поглядев на задумчивое лицо своего наставника, который как выяснилось — вполне разбирался в содержимом китайской шкатулки, Александра с легким интересом осведомилась:

— Любишь такой?

— Хм, нет. Просто в Москве как-то довелось один лабаз колупнуть — полгода потом вот такой же буржуйский чаек гоняли. А ты, значит, любительница?

— Я больше травяные сборы люблю. Это свадебный подарок: одна хорошая женщина скоро замуж выходит... Кстати, держи.

Взяв в руку прямоугольный пакет, Ефим по примеру ученицы недоверчиво понюхал плотную бумагу с какой-то китайской загогулиной по центру, потом осторожно вскрыл и скептически оглядел темно-зеленую плитку прессованного сена.

— Лимонник дальневосточный с кое-какими сопутствующими травами. Бодрит не хуже кофе, помогает печени чистить кровь, усиливает сопротивляемость к болезням, повышает выносливость.

— Да? Полезная штука.

Вернув надорванный уголок бумаги на место, сапожник-скорняк проследил за тем, как процесс выгрузки посылки пошел в обратном направлении: впрочем, на верстаке осталось пяток плиток фруктового чая и две с точно такой же закорючкой, как на упаковке в его руках.

— Ложись.

Аккуратно уложив плитку ценной травы на кухонный стол, он с готовностью пересел на лежак и растянулся во весь рост — и чуть подвинулся, давая место подсевшей блондиночке.

— Смотри в глаза.

Лиловый цвет радужки глаз начал сменяться чистым, и очень ярким фиолетом. Последнее, что запомнилось Ефиму перед тем, как отъехать в бессознанку — что живые аметисты как-то странно замерцали, и...

— А?!?

Подскочив на лежаке и осознав, что он по-прежнему в своей подвальной "биндежке", мужчина потряс головой, затем еще раз, попытался встать и упал лицом в подушку, больно подмяв под себя ослабевшую руку.

— Лежи спокойно.

— Э?..

Кое-как перевалившись обратно на спину, мужчина обнаружил, что, во-первых, на улице уже вечереет. Во-вторых, пока он изображал Спящую Красавицу, беляночка прибралась на своей части верстака, попила чай и выставила на стол бутылку настойки с очередной наверняка горькой и противной травяной гадости. Ну и третье: она уже уходила, а разбудил его легких шлепок по шеке. Присев так, что ее округлое бедро ощутимо придавило безвольную руку (зараза мелкая!), девушка ошарашила страдальца:

— Женщина, лет тридцати пяти, кровное родство первой степени. Зовут Глафира

Кашлянув и облизав враз пересохшие губы, "медвежатник" растерянно подтвердил:

— Самую младшую сеструху Глашкой окрестили...

— Мужчина примерно тех же лет, зовут Иван. Родство более дальнее.

— Э-э... Так это наверное Ванька-меньшой, сын тетки Матрены?!

— Тебе видней. На столе отвар, как придешь в себя — плотно поужинай и через час стопочку прими. С утра после еды, ну и после обеда, ну и так пока настой не закончится.

— Понял. А что насчет?

— Через месяц-полтора узнаю города, где живет твоя родня, а дальше уж сам.

— И того достаточно. Благодарствую, Александра!

Мелодично хмыкнув и зачем-то указав на беленую стенку над кроватью, беловолосая девица-красавица встала, поправила чуть перекосившийся летний сарафан — и уже через минуту язычки двух замков звонко клацнули, запирая за ней входную дверь. Пыхтя и отдуваясь словно столетний дед, Ефим устроился поудобнее и вдруг зацепился глазами за свежие рисунки угольком, которых на побелке прежде не было. Вгляделся в портретный набросок женщины и гулко сглотнул. Присмотрелся к мужскому, медленно перекрестился, откинулся на лежак и затих, не в силах оторвать взгляда от родичей и ощущая, как лицо пробило липкой испариной.

— Выжили...