Служитель милосердия

Служитель милосердия

Лес оборвался внезапно, без постепенного перехода молодой поросли и дикого кустарника. Тропинка выводила прямо на поля, расчищенные и распаханные считанные годы назад и ещё не до конца выглаженные ежегодной обработкой.

Син замер в тени последних деревьев, прикрывая ослеплённые глаза мозолистой ладонью и смаргивая невольные слёзы

Поле шумело, как ласковое море, вольготно раскинувшись под бездонной синевой летнего неба. Ласковый ветерок гонял волны цвета светлого янтаря и окутывая жарким и аппетитным запахом спелой пшеницы. Всё дышало таким покоем, что само прибытие чужака в белом казалось кощунством, грубым диссонансом в слитной гармонии жизни.

От запаха созревших колосьев вмиг подвело живот. Син никогда не жаловался на стряпню дежурных по храмовой кухне, но меню лесной обители не баловало разнообразием, лишь изредка разбавляемое подношением какого-нибудь паломника. Но никому и в голову не приходило принести просто буханку хлеба или совсем чуть-чуть муки.

Наконец последняя влага вытерта с глаз рукавом, а круговерть разноцветных пятен в глазах рассеялась, позволяя осмотреться. Деревенька со времён его последнего визита успела разрастись почти втрое. На пригорке у реки лениво поскрипывала свежим колесом новенькая мельница, а сама речушка обзавелась вполне сносным мостом. Несколько новых домов было сложено из необожжённого кирпича и дикого камня, а парочка щеголяла совсем уж неприличной роскошью — городской черепицей.

Почти всё немалое население деревни дружно работало на уборке вызревшей пшеницы. Издалека не было видно — каждый на своём участке, или на общем, что означало бы, что у деревни объявился хозяин. Востроглазая молодёжь уже заприметила пришлого и слегка присмирела, осторожно поглядывая в его сторону и поминутно проверяя остроту кос, вил и серпов. Правда, опробовать эти полезные орудия на чужаке пока никто не рвался.

Син тщательно оттряхнул свою ранее белоснежную рясу, не особо, впрочем, надеясь избавиться от зелёных следов листвы, подтянул пояс и зашагал к деревне, размеренно покачивая дорожным посохом, вскинутым на плечо.

Деревенские жители с удовольствием забыли бы о том, что храм смерти находится всего в паре дней пешего пути, но большинство жрецов в белых рясах и почти все паломники проходили именно здесь. В лучшем случае проходили — а в худшем пытались что-нибудь купить, перекусить или заночевать, пугая встречных рясами цвета савана или траурными белыми повязками.

Случалось, на смиренных служителей спускали собак или нападали с первым, подвернувшимся под руку. Исчерпывались подобные инциденты по-разному. Некоторые из таких происшествий потом долго с ужасом обсуждались обывателями и истово замаливались и искупались жрецами. Ведь всякому живому творению отмерен свой срок и своё время придти в объятья богини тишины. Есть лишь два греха перед богиней — лишить кого-либо жизни раньше срока — или продлить жизнь после рокового часа.

Син спокойно следовал своим путём, сопровождаемый настороженными взглядами и охранительными жестами. Женщины и дети старались убраться с пути заранее, многие прятали лица, бросали горсти пыли вслед: "Прах к праху. Иди своей дорогой и не посягай на живое. Пусть твоя могильная богиня поскорее заберёт тебя!"

Деревенская корчма, куда истосковавшийся по приличной пище жрец свернул почти неосознанно, представляла собой на редкость гротескное сооружение. Она несколько раз перестраивалась, расширяясь по мере роста числа жаждущих, и изначальные глиняные стены переходили в каменные и кирпичные всех сортов и расцветок. Крыша вообще являла собой безумную мешанину дерева, соломы и черепицы, с беспорядочно распределёнными печными трубами и аляповатыми флюгерами. На фоне всего этого варварского великолепия грубо намалёванная двухцветная вывеска, изображавшая мертвецки пьяного толстяка с пивной кружкой на голове, выглядела скромно и почти изысканно. Последним штрихом сего колоритного заведения было название, тщательно начертанное на бронзовой табличке вычурными буквами, просто и со вкусом — "Усталий трушенник". Оставалось только надеяться, что кулинарное искусство здесь распространено шире, чем грамотность.

На пороге заведения Сину поневоле пришлось остановиться. Весь проём двери занимал огромный парень, чьи испещрённые шрамами кулаки и сломанный нос выдавали любителя потасовок. Жрецу не приходилось жаловаться на рост и телосложение, но мордоворот был выше на голову и почти на треть шире. Вдобавок и тяжёлый кастет, вместо традиционной дубинки вышибалы, мог заставить задуматься и кого покрепче.

Парень чуть развёл руки в стороны и выжидающе замер, нехорошо осклабившись. Из корчмы доносились нестройные выкрики завсегдатаев, которых даже страда не смогла отвлечь от любимого занятия. В выражениях они не стеснялись, предвкушая скоротечную расправу местного чемпиона над оголодавшим жрецом.

Син не собирался унижаться, пытаясь переубедить хамоватого забияку словами, ни демонстрировать свои боевые навыки. Он давно изжил бесполезную гордость, да и не станешь калечить каждого глупца на пути. В последний раз вдохнув дразнящие ароматы выпечки и жаркого, жрец двинулся от корчмы, сопровождаемый разочарованными воплями и оскорблениями посетителей.

— Ну давай, ходи отсюдова, червястый! Нам таковские тута не нада. Неча с добрыми людями под одною крышей жрать, пущай твоя богиня трупастая тебя гнилой сиськой кормит! Небось, не развалилася покуда?

Син споткнулся на ровном месте и медленно развернулся. Посох будто бы сам собой крутанулся и принял позицию для боя. Бывают всё же обделённые природой! Оскорблять саму смерть, будто собирается жить вечно.

Парень взметнулся навстречу, перемещаясь куда быстрее, чем можно было бы ожидать от его громоздкой фигуры. В левой руке забияка сжимал тусклый кастет, правую выставил чуть вперёд, взгляд неотрывно прикован к посоху, мелькающему в быстрых руках жреца.

Из двери и окон злачного заведения высунулась целая коллекция омерзительных пьяных харь, свистом и улюлюканьем поддерживая местного забияку.

Почти минуту противники кружили на месте, почти не сближаясь, на каждый рывок вышибалы следовало едва заметное движение посоха — и мордоворот отскакивал, получив очередной болезненный ушиб. Вскоре громила взмок от пота, лапищи распухли от бесчисленных ссадин, а грязная рубашка разошлась по швам, но о прекращении бессмысленной потасовки и не думал. Возможно, рассчитывал, что его молодость и физические данные позволят вымотать немолодого жреца.

— Господин, не обращайте внимания на дурака! Пойдёмте, у меня найдётся еда получше, чем в этом притоне.

Тонкие женские пальцы осторожно коснулись рукава жреца, а в следующий миг он едва не сбил с ног женщину, уворачиваясь от кастета. Посох крутанулся в руках и заходил ходуном, нанося хлёсткие удары обеими концами: колено — плечо, кисть руки с кастетом — лодыжка, шаг вперёд, вслед за падающим противником и вдогонку: переносица — живот.

Пьяные хари с громкими разочарованными возгласами вновь скрылись в корчме, стайки детей разбежались так же быстро, как и объявились на месте происшествия. Поверженный здоровяк лежал прямо на пыльной дороге, тяжело дыша и пытаясь ухмыльнуться, хотя больше всего ему хотелось бы свернуться в клубок и заскулить от боли. Об извинениях не могло быть и речи. Люди, настолько обделённые разумом, никогда не признают своих ошибок.

Син обернулся к женщине, ожидая увидеть на ней траур. Только скорбящие родственники пытаются задобрить жрецов безмолвной богини, в надежде на её снисхождение к недавно усопшим.

Совсем ещё молоденькая девушка, лет восемнадцати — девятнадцати, одета хорошо, хоть и небогато. Никаких следов траура. Волна вьющихся волос, налитая фигурка, похоже, настоящая красавица — или будет ею, когда заживёт распухшее от побоев лицо.

Девушка быстро прикрыла лицо волосам и потянула жреца за собой. По неуверенным движениям провожатой было понятно, что лицом изверг, поднявший руку на красавицу, не ограничился. В каждом её шаге была боль — привычная, покорная, будто ставшая частью её сущности.

Син редко сталкивался с бытовыми отношениями, но легко мог понять, что происходит. Привычная трагедия женщины, вышедшей замуж за животное в обличье человека, избиваемой по поводу и без повода, просто для того, чтобы муж мог почувствовать себя более сильным или значимым. Такой привычный кошмар мог продолжаться годами, потому что сами жертвы очень редко пытались что-нибудь изменить, доказывая всем вокруг и себе в первую очередь: бьёт — значит любит.

Домик, к которому женщина привела жреца, был старым, ещё глинобитным, но опрятным и крепким. Син, решивший было, что здесь его попросят урезонить буйного супруга, уже с порога понял настоящую причину. Здесь была разлита боль, многократно превышающая ту, что постоянно испытывало молодое тело женщины. Тяжёлый запах подсказал, что здесь происходит грех второго рода.

Древний старец лежал в беспамятстве на единственной кровати, и его иссохшее тело так и кричало о чудовищной боли. Старик должен был умереть ещё полгода назад — но кто-то, может быть из лучших побуждений, вмешался, не думая о последствиях. Изношенное тело молило о покое, болью расплачиваясь с хозяином за надругательство.

Син в три шага оказался над кроватью и провёл руками над страдальцем. Грубые заклятья гнилыми нитями разорвались от одного прикосновения. Ну а теперь — возложить руки на впалую грудь и призвать Великую Утешительницу.

Юная женщина в ужасе вскрикнула и с неожиданной силой схватила жреца за руки, когда измождённое тело вытянулось с облегчённым вздохом.

— Что Вы делаете!? Так нельзя!

— Не бойся, милая, всё правильно. У него будет время попрощаться и...

— К-ХАК ТЫ-Ы ПОСМЕЛА!

Распахнутая страшным ударом дверь с силой ударилась о стену и повисла на одном навесе. Девушка привычно юркнула в угол, сжавшись там в комочек и прикрывшись руками. Объявившийся супруг ничем не уступал давешнему вышибале — ни ростом, ни разворотом плеч, ни бездной глупости. Громила был голым по пояс, весь красный и в поту — должно быть, бежал всю дорогу с поля, как только какая-то "добрая душа" сообщила, что жена повела жреца смерти к деду.

Син поднялся навстречу мордовороту, твёрдо решив, что кое-кому придётся умереть раньше, чем поднять руку на женщину в его присутствии.

— Я попросил её. — Голос старика, с трудом приподнявшегося над своим ложем, оказался неожиданно звучным. — Я не мог больше терпеть!

— Ета шлюха не хотела боле за тобой ходить! — Взъярился верзила. — И не мысли её боронить, лянивая сука завсегда хнычет, а толку ни на медяшку! Хде ребятёнок, з-за ково я и жанился?

Из угла донеслись сдавленные рыданья. Старик собирался с силами для достойной отповеди, но Син не стал дожидаться слова патриарха.

— Её ребёнка убил ты!

— Чево?! — Физиономия верзилы была просто неприспособленна для того, чтобы выражать такие сложные чувства, как изумление или возмущение, хотя честно сделала попытку. — Бреши да не забрехивайся, червячий жрец! Не было никакого ребятёнка, шоб мне лопнуть, сам глянь — намедни год майнул апосля жанитьбы, а пузо у ней так и не вздулося!

— Просто ты слишком много бил её по животу, скотина! Ты искалечил девчонку, она уже не раз после первого не может удержать дитя в себе. Если так всё оставить, то и нынешнее чадо двух недель от роду не увидит света!

Задавленные всхлипывания в углу почти стихли. Молодая женщина, судя по внешнему виду была недалека от обморока. Супруг выглядел, в лучшем случае, чуть-чуть смущённым. Старик без сил откинулся на постель, затем поднял костлявую руку и поманил громилу.

— Она хорошая девочка, никогда её больше не обижай. — Здоровяк с готовностью кивнул, всем своим видом выражая почтительную покорность. — Ты огорчил меня, малыш, если бы не твоя грубость, я бы успел увидеть правнука.

Необъятные плечи парня ссутулились, губы задрожали и вся физиономия выразила такую муку, что Син невольно восхитился его артистизмом... или же сокрушительным авторитетом умирающего.

— Отвезёшь жену в город, пусть посмотрит хороший целитель... А пока помоги мне выбраться из этой берлоги, хочу ещё раз увидеть солнце. И позовёшь всех, кто хочет попрощаться.

Звероподобный внук с удивительной нежностью поднял на руки старика и понёс на улицу. Уже на пороге умирающий обернулся к жрецу.

— Спасибо, тебе, командир. Кому, как не тебе оказать последнюю милость страждущему.

У Сина зазвенело в ушах, как от сильной пощёчины. Прошло больше пятидесяти лет, а кто-то всё ещё способен узнать его не постаревшее лицо. Но сам он не в силах вспомнить этого человека, совсем ещё юнцом успевшего послужить под его началом солдатом или офицером. Он почти поддался искушению выйти следом, всё объяснить, оправдаться, скорее в своих глазах — но есть ли смысл в этом, если то, в чём его подозревали тогда, сейчас близко к истине.

Молодая женщина, быстро успокоившаяся после ухода грозного супруга, отёрла слёзы передником и принялась хлопотать по хозяйству. Залюбовавшийся её быстрыми, отточенными движениями жрец не сразу понял, что выстраивающаяся на столе разномастная снедь предназначается ему.

С трудом оторвав взгляд от горячего, только что извлечённого из печи хлеба, он попытался вежливо отказаться, но почти насильно был усажен за стол. Так же без особых церемоний у него была отобрана котомка с сомнительной свежести припасами, немедленно отправившимися в лохань для свиней. Прежде чем он собрался что-нибудь сказать, котомка вернулась к нему прилично растолстевшей, приятно пахнущей домашней выпечкой и копчёностями.

На любые возражения был только один ответ — дедушка любит гостей, а званый гость — почти родственник.

Уже смакуя поджаристую корочку, Син вновь развернулся, с удовольствием наблюдая за великим таинством приготовления целой горы разнообразной снеди, в который раз удивляясь, как в одном человеке могут сочетаться уверенная сноровистая хозяйка и забитая до животного состояния девчонка.

— Дедушка так любит гарбузовые пирожки... Он... он ещё успеет их попробовать? Я ещё смогу с ним по... поговорить?

— Он ещё успеет увидеть закат. — Уверенно отозвался Син. Сокрушительная воля старца, пожалуй позволит ему и на рассвет взглянуть, но обнадёживать не стоит.

Молодая женщина сосредоточенно кивнула и всецело отдалась своей странной работе — подготовке поминок по ещё живому человеку.

Уже поднявшись из-за стола, Син некоторое время сомневался, но затем махнул рукой на условности. Как знать, какой целитель попадётся супругам, может быть, тот самый болван, который сковал и перепутал жизненные токи старика вместо того, чтобы убрать болевые ощущения умирающего. Или он сделал это намеренно?

Безмолвно ожидавшая хозяйка сперва отпрянула, когда жрец одной рукой обнял её за талию, ладонь другой положив её на живот, но затем замерла, глядя ему в лицо широко распахнутыми глазами, не в силах унять мелкую дрожь. Это ведь очень просто — подправить и восстановить жизненные токи, вновь возвращая естественные возможности молодому женскому организму. Благословение богини прошло через его руки и сердце, одним могучим потоком выжигая все последствия издевательств супруга, всё, что неправильно срослось и приняло неестественные формы, мгновенно заменилось здоровыми тканями. Напоследок мощь, рвущаяся через него, ласково коснулась искры жизни, тлеющей внутри матери и раздула её до крепкого огонька.

Как только жрец опустил руки, испуганная женщина отскочила назад, в ужасе держась за живот. Хозяйка знала только то, что через неё прошли волны жара и боли, что-то сместившие внутри — а что можно ожидать от жреца смерти, знает любой мальчишка.

— Госпожа благословила твоё дитя, живущая. Твой ребёнок здоров и проживёт столько, сколько отмеряла дарительница. Сделай всё для того, чтобы её дар не пропал без следа.

Син быстро собрался, забросил на плечо потяжелевшую котомку и подхватил свой посох. Уже на пороге его настиг слабый и дрожащий голос женщины.

— Благодарю Вас, господин. Пусть удача сопутствует Вашему пути.

Она не поверила его словам, и это пожелание — простой жест вежливости. Что ж, тем приятнее будет сюрприз для супругов у целителей. Главное, чтобы авторитет патриарха даже после смерти удерживал нрав скорого на расправу внука.

Покидая деревню, жрец почти не привлёк внимания обитателей. Старик пользовался среди местных огромным уважением, и сейчас, казалось, вся деревня забросила свои дела и явилась к дому. Умирающий сидел на ступеньке порога и для каждого находил доброе слово или напутствие.

— "Открой мне двери своего тела, мой дорогой. Мы очень давно не покидали храм, я хочу посмотреть на мир живущих".

Син расслабился, распыляя волю и разум, наслаждаясь полным единением со своей повелительницей. Непривычного человека, наверняка до смерти напугала бы такая ситуация, ведь сам он отошел в сторону, предоставив полный контроль над своим телом и всеми органами чувств богине. Он чувствовал и разделял ничем не замутнённую радость Госпожи, наслаждающейся возможностями мира смертных. Такие моменты почти оправдывали трагедию его должности.

Иерархия служителей милосердия была проста и незатейлива. Первое посвящение давало всего лишь право видеть. "Глаза Смерти" всего лишь передавали информацию Дарительнице и Собирательнице, чтобы она знала о грехах и бедах живущих. Не всем известно, что в отличие от прочих богов, Смерть слепа, и проявляет справедливость и милосердие только тогда, когда имеет представление о ситуации за счёт глаз посвящённых.

"Длани Смерти" — посвящённые следующего уровня — являли собой волю богини, проводя её силу через себя и используя её для искоренения грехов и помощи страждущим. В отличие от первопосвящённых, эти жрецы были обязаны носить свои саваноподобные одеяния и регулярно возвращаться в храм, где суд равных и высших проверял чистоту духа носителей силы.

Высшими жрецами были "Супруги Смерти", не более одного единовременно, двери в мир для своей Госпожи, разделяющие её чувства и ответственность, бессмертные и проклятые. Тысячи и тысячи высших застыли на границе миров, слишком дряхлые, чтобы пошевелиться в своих окаменевших и медленно разрушающихся телах, неуязвимые и непобедимые стражи храма, со временем теряющие разум и дар речи, слишком дорого заплатившие за любовь Госпожи.

Син не желал такого, да и вообще никакого бессмертия. В его планы входило хотя бы отчасти искупить свой грех, умереть в должный срок и возродиться вновь, как и положено живущему по милости её. Но очередной супруг Смерти не мог больше поддерживать дыхание своего бренного тела, его дух был в смятении и не отвечал паломникам. Длани выбрали новым высочайшим Сина, и Госпожа подтвердила их выбор, впервые вступив в его тело, и навеки соединив с собой. Он получил немалые знания и невообразимую мощь, отныне став земным воплощением богини, но отныне, являясь её частью, уже не мог однажды покинуть этот мир и принять последнее утешение. Теперь утешать и решать приходилось ему.

Жрец замер на месте, когда контроль над телом безо всякого предупреждения вновь вернулся к нему. Зудящие ноги и натёртое котомкой плечо говорили о долгом пути. Пришлось некоторое время осматриваться, чтобы определиться на местности. Госпожа, очевидно, наслаждалась этим миром несколько дней, продолжая начатый им путь — прямо перед глазами хмуро возвышалась столица государства Зарем, древний город Сайпир. Вот только в сотне шагов от него, примерно в полпути от городских ворот, стояло несколько гвардейцев, явно поджидающих именно его.

Госпожа, как водится, предоставила с проблемами разбираться супругу. Хотя, с другой стороны, всё, что она способна была сделать для самозащиты — просто забрать жизни нападающих, что противоречило её убеждениям. Для того и существовало жречество — не только для коррекции, но и для ограничения могущества повелителей. В отличие от самой богини, её смертные и бессмертные слуги имели много способов разрешения конфликтов. Вообще-то, если бы Син сам управлял своим телом до последнего момента, он бы заранее ощутил опасность и скрытно прошёл бы в город через другие ворота, но теперь поворачивать обратно означало потерю достоинства, а по жрецам нередко судят о божестве.

Перегородившие дорогу гвардейцы только на первый взгляд выглядели внушительно — огромные, с ног до головы облачённые в доспехи, с массивными боевыми топорами или широкими мечами на поясах и с шипастыми щитами за спиной. Но под массивными шлемами были простодушные деревенские физиономии, туповатые и сонные, а сами бронзовые доспехи не блистали качеством. Последним штрихом были движения горе-солдат, тяжёлые и неуклюжие, выдававшие едва обучившихся держать оружие провинциальных увальней. И это — гвардия?!

Уверенность государственных громил слегка поколебалась, когда замерший было жрец продолжил свой путь, даже не пытаясь обойти поджидающих на дороге, напролом. Солдаты заоглядывались на кого-то, полностью закрытого могучими фигурами вояк, но тот не соблаговолил вмешаться, и голос пришлось подать конопатому парню с неровной стрижкой, оказавшемуся прямо на пути незваного гостя.

— Ну ты того, мертвяк незакопанный! Не лезь, куды не ждали! Тута кто захотит — и сам скопытится, без всяких! Жизню мы тута почита... почитаем, точно! А ты и ва-аще без нужности!

Жрец спокойно протиснулся между бронированными остолопами и зашагал к городу, игнорируя как речь, так и самих пылких почитателей жизни. Остолбенение гвардейцев, сражённых беспримерной наглостью пришельца, прошло довольно быстро. Сразу несколько громил бросилось вслед за ним — и вновь замерло. Син остановился и повернулся в их сторону, с неприкрытым интересом разглядывая дальний холм поверх блестящих шлемов.

После тщательного обозрения того же холма, гвардейцы, наконец, пришли к выводу, что над ними просто издеваются, Могучая лапа протянулась, чтобы сгрести невысокого жреца за рясу, но быстро убралась, схлопотав увесистый шлепок дорожным посохом. В следующую минуту действо на дороге со стороны могло показаться странным танцем. Дюжие гвардейцы, всё сильнее свирепея, пытались дотянуться до жреца, в глубокой задумчивости покачивающего перед собой посохом — и по очереди выплясывали от боли, вздымая дорожную пыль и держась за ушибленные места.

Меч одного из гвардейцев с ржавым скрежетом покинул ножны — и вновь вернулся на место после резкого окрика. Главного в этой банде недоучек Син определил сходу, а его авторитет можно было оценить по готовности, с которой распалённые вояки отхлынули от жреца.

Лощёный молодой офицер в сияющей, как зеркало, кольчуге и ярко-жёлтом шёлковом плаще выглядел довольно неуместно на пропылённом тракте. Вплоть до самой стычки его смазливое юное лицо выражало только смертельную скуку. Хотя само недоразумение вызвало у него лишь отстранённый интерес, сейчас от него веяло азартным ожиданием.

— Да пребудет с Вами милость силы, коей Вы служите, благородный жрец! — Полы яркого плаща едва заметно качнулись, что должно было изображать любезный поклон. — Как Вам было указано ранее одним из моих подчинённых, наше королевство официально поддерживает учение Жизни, и, в связи с этим, крайне неодобрительно относится к визитам служителей враждебных... культов.

— Не предъявит ли любезный милорд Королевский указ, запрещающий таковые визиты? Или хотя бы предписание главы городской стражи?

Офицер поморщился, когда против него оказалось обращено его собственное оружие — до оскорбительности выспренная речь и до отвращения слащавая улыбка, из тех, что впору лечить крепким тычком в зубы. Но разве молодой вельможа и воин способен изменить свои планы только потому, что жрец оказался чуть умнее и храбрее середнячка из людского стада.

— Такового указа не существует. Но, как взрослые мужчины, чьё различие в статусе не является непреодолимым, мы можем разрешить наш спор другим способом. Здесь и сейчас, если не возражаете!

Офицер эффектно отбросил плащ за спину и стремительным движением выхватил меч из ножен. Будь Син в настроении, он бы с удовольствием похлопал — должно быть, молокосос на отработку этих движений потратил не меньше времени, чем на фехтовальные упражнения. Даже статуи былых королей и полководцев, которым это положено по должности, не способны были выразить всем телом такое героическое самолюбование и снисходительное ожидание противника.

Простодушные физиономии гвардейцев сияли от восторга. Этим вчерашним крестьянам, должно быть, и в голову не приходило, что офицер никогда не подгоняет их пинками под зад не из-за безупречных манер, а просто не желая пачкать начищенные сапоги.

Гнусному жрецу полагалось удалиться в неприличной спешке, или красиво умереть в краткой схватке с одним из лучших фехтовальщиков королевства. Син зло усмехнулся, оценивая свободную стойку противника и качество ухоженного дорогого клинка.

Нет, не было истинно жреческого смирения в душе былого воина. Значит, с первоклассным боевым мечом без всяких намёков на бутафорию — против дорожной палки? Ты заслужил свой урок, мальчишка! Ты уже умеешь убивать и разбираться в оружии, так учись же разбираться в людях! Будет тебе дуэль.

Син прямо на дорогу стряхнул котомку с плеча и рядом уронил свой посох.

— Меч! — приказ, обращённый к ближайшему из верзил, щёлкнул ударом хлыста. Гвардеец, даже не задумываясь о том, вправе ли требовать этого жрец, покорно вложил рукоять в требовательную ладонь.

Худшего оружия Сину видеть ещё не доводилось. Грубой ковки низкокачественное железо без всякого намёка на баланс, с едва намеченной заточкой и сплошными полосами ржавчины. Для понимающего человека не то, что сражаться, даже владеть такой гадостью было бы стыдно.

Солдат едва успел убрать ногу от брошенной в пыль позорной железки.

— Строгое взыскание! Отстранён от службы без сохранения жалованья, пока не приведёшь в порядок личное оружие! Если эта дрянь ковалась в гарнизоне — кузнеца под трибунал, если торговая поставка — каптенармуса! Через три дня — смотр оружия всего подразделения. Выполнять!

— Подтверждаю, — процедил сквозь зубы офицер. Породистое лицо побелело от унижения, на щеках медленно наливался лихорадочный румянец. С едва слышимым шорохом покинул ножны и широкий боевой нож, удобно устроившийся в левой руке мальчишки. Со своими солдатами он разберётся позже, а вот виновнику его позора простой царапиной не отделаться!

На долгую минуту воцарилась гробовая тишина. Наказанный гвардеец уныло плёлся к городским воротам, волоча за снятый пояс поруганное оружие. Остальные обливались потом, как на ядовитую змею глядя на вновь требовательно протянутую руку жреца. Офицер зверел на глазах.

Положение спас пожилой денщик, подошедший откуда-то со стороны ворот и молча предложивший своё оружие. Простой, но добротный клинок настоящего ветерана, тщательно наточенный и вычищенный, с аккуратной накладкой у самой гарды для улучшения баланса.

Син несколько раз взмахнул мечом, привыкая к новому оружию, затем занял позицию перед противником.

Офицер уже не мог сдерживаться, мгновенно отсалютовал и перешёл в быструю атаку.

После долгого перерыва первый поединок — всегда самый трудный, пока не включится память тела, не расслабятся отвыкшие от напряжения связки, а лёгкие не войдут в привычный ритм. Надо отдать должное и противнику — тот атаковал с бешеным напором, в отличие от классической школы, пытаясь достать и нижние части тела, не брезгуя подножками и пинками. Один раз ему почти удалось связать своим мечом оружие Сина, чтобы без особых церемоний ткнуть ножом в бок.

С трудом увернувшись, жрец перебросил клинок в свежую руку и сам перешёл в атаку, резко меняя стиль. Первый разрез на кольчуге объявился уже на третьем выпаде. Денщик удивлённо присвистнул, гвардейцы же даже не поняли, отчего так изменился в лице и ушёл в глухую оборону их лихой командир.

Син ощущал только нарастающее раздражение, уничтожая морально этого героя от провинции, вновь и вновь рассекая дорогую кольчугу и не чувствуя ни малейшего удовольствия. Доведённый до бешенства своей беспомощностью, мальчишка наплевал на защиту, атаковал грубо и беспорядочно, задыхаясь и размазывая пыль и пот по лицу. После очередного промаха, отбросил в сторону нож и перехватил меч обеими руками, вкладывая всю силу в тяжёлые удары. Любой ценой дотянуться до ненавистного жреца, изрубить его в клочья, затоптать ногами, стереть с лика земли, утолить жажду мести, вызванную небывалым унижением...

Очередной промах — падение на колено, кончик меча упёрся в землю — и короткий удар врага, ломающий клинок у самой рукояти.

Офицер почти минуту оставался в том же положении, остановившимся взглядом вперившись в расколотый меч, затем медленно поднялся и побрёл в город, безразлично выронив рукоять в пыль и вытирая лицо полой плаща. Гвардейцы зашагали следом, почти столь же удручённые. Кто-то из них зло пробурчал что-то об обломках стоимостью в два годичных жалованья, но никто так и не нагнулся за мечом.

— Он поймёт, — мягко сказал денщик, возвращая в ножны собственное оружие. — Хозяин совсем не плохой мальчик, просто избалованный. Он ещё будет благодарен тебе за урок, я точно знаю.

Син со вздохом подобрал посох и котомку. Почему вроде бы умные и сообразительные люди не способны воспринимать простые вещи? Его ведь даже не пытались расспросить о цели путешествия! Почему приходится силой пробиваться к здравому смыслу?

Та старательность, с которой стража у ворот игнорировала незваного гостя, явно выдавала их осведомлённость о результатах недавнего поединка. Не мешают пройти — и ладно. Зато простой люд реагировал даже слишком бурно: люди прятали лица и ныряли в подворотни, делали охранительные жесты и хватались за обереги, провожали взглядами, исполненными ненависти.

Улица перед жрецом застывала в тишине и превращалась в разворошенный улей позади. Не опасливая недоброжелательность, а откровенная, чистая ненависть. Вновь придётся принимать крайние меры. Ну а для начала — постараться, чтобы злые голоса за спиной не превратились в неудержимый рёв разъярённой толпы, не стоит строить из себя мученика, принимая на себя возмездие за чужое зло.

Неторопливым шагом, не меняя темпа, не оглядываясь и не показывая, что идущие следом за тобой имеют к тебе хоть какое-то отношение, задать по незначительному вопросу каждому встречному стражнику, кинуть монетку нищему, купить пирожок на углу. Дружески кивнуть встречному жрецу иной веры, рысью умчавшемуся в переулок, обойти вокруг фонтана, полюбоваться на памятник. Не показать неуверенности, поднимаясь по ступеням, ведущим во дворец, не вытирать пот со лба — если его вскоре не пустят, останется только красное пятно на камнях дворцовой площади.

Нет, если бы только он мог умереть по-настоящему, эта ситуация могла бы оправдать его перед госпожой, но беспомощное и мучительное лишение тела, плюс незавершённое дело, которое может оказаться и не по зубам преемнику...

— Прошу аудиенции Его Величества! — не допустить ни одной фальшивой ноты в голосе, он здесь по праву, и как бы здесь не относились к белым рясам, если правитель не дурак, распоряжения уже даны. — Дело государственной важности.

Равнодушная тишина. Это уже не деревенская гвардия, на страже у входа — личная охрана короля, зеркала полированных доспехов и невозмутимые лица стойких бойцов, для которых даже смерть — часть рутинной работы. Этих не смутишь и не переубедишь с нахрапу.

Из прохладного полумрака входа выметнулся молодой жрец в зелёном облачении, потрясающий плетью плюща. Весь увешанный цветами, с теми же цветами, вытатуированными на лице и руках, он бы выглядел забавно, если бы не безумные глаза фанатика и брызги слюны, сопровождающие его речь, больше похожую на вопли бешеного животного.

Толпа, заполонившая площадь, восторженным рёвом поприветствовала появление служителя самого популярного в городе культа. Кто-то даже попытался завести гимн жизни, но большинство было настроено скорее агрессивно, чем жизнеутверждающе. Если бы зелёный жрец просто обратился к толпе, то легко решил бы свою проблему, но глаза фанатика способны видеть только врага, а не склонный к компромиссам разум не способен найти обходной путь.

Обвиняющие речи вылетала из зелёного вместе с хлопьями пены, такие же рваные и сумбурные. Вежливо слушающий Син понял только то, что он воплощение всемирного зла, и только когда последний из белых ряс будет уничтожен, люди станут жить вечно, в радости и счастье.

Не отделяя слов от дела, жрец хлестнул своим плющом, как боевым хлыстом, целя в лицо. Сину не составило труда поймать и вырвать странное оружие, что произвело на врага и толпу ошеломляющее впечатление. В наполненной тяжёлым дыханием сотен людей жрец спокойно свернул растение и повесил на шею зелёному. Уже позднее он выяснил, что эти растения, просто схожие с плющом по виду, на редкость ядовиты, и безнаказанно их могли касаться только служители жизни. И ещё он сам, конечно. Единение с Госпожой давало некоторые ощутимые преимущества.

Цветочного жреца трясло как в лихорадке. Он размахивал руками и призывал кары небесные и земные на голову "оскорбителю жизни", но его слабенькая жреческая магия не была приспособлена для боевых действий.

Син уже подумывал о том, чтобы оглушить сумасшедшего, чьи несвязные проклятья только будоражили толпу, когда появились уже знакомые действующие лица.

Через толпу двигалась группа людей. Сперва Син решил, что у него слишком разыгралось воображение — эти комично простодушные физиономии, преисполненные чувства собственного достоинства под гвардейскими шлемами, щеголь-офицер, закутавшийся в жёлтый плащ едва не с головой, незаметный денщик. Что встретившим его у ворот неудачникам делать у дворца?

Тем не менее, этот странный отряд протиснулся через толпу, как не странно, нимало не вызвав возмущения. Казалось, люди даже успокоились, только из дальних рядов доносилось какое-то бурчание, всё нарастающее, подхватываемое всеми, пока не оформилось в слово, громогласно, хором, выкрикиваемое толпой снова и снова: "Фурими! Фу-у-ри-и-ми-и!". Гвардейцы скалились и махали руками, денщик чеканил шаг, как на параде, и только мрачный офицер шагал, как против яростного ветра, наклонившись вперёд и придерживая плащ, скрывающий останки кольчуги.

Покосившись на зелёного оппонента, даже на его фанатичной физиономии Син обнаружил одобрительную улыбку — и прозрел. Оказывается, несдержанный фехтовальщик популярен в городе. Не иначе, все присутствующие, не зная предыстории, ожидают, что сейчас мальчишка нашинкует его сталью под предлогом поединка и решит общую проблему. Как же измельчали нравы, если героем считается забияка, расправляющийся с непопулярными людьми. И, между прочим, не прячет ли парень под плащом новую острую игрушку?

Тем обиднее, должно быть, сборищу было видеть, что храбрец прошёл мимо незваного гостя, не удостоив его даже взглядом. Фурими — так, вроде бы звали молодого офицера, спокойно поднялся по ступенькам и с недоумением посмотрел на зелёного жреца.

— Что здесь происходит? Какой-то праздник? Или Вы, старший попечитель жизни, решили устроить богословский диспут на дворцовых ступенях?

Зелёный слегка смутился.

— Этот богопротивный поклонник смерти посмел требовать аудиенции у Его Величества! Я испугался за нашего доброго владыку и попытался прогнать негодяя! А он... он посмел выхватить у меня священное растение! И вот!

Жрец с такой обидой показал на свёрнутый вокруг шеи плющ, что Син с трудом удержался от улыбки. Улыбнулся, было и офицер, но тут же ещё плотнее запахнулся в плащ и вновь помрачнел.

— Тем не менее, Вас не просили никого изгонять, не правда ли? Как раз сегодня дядя устраивает общую аудиенцию. Не вижу, почему бы нам всем не поучаствовать.

— Но Ваше Высочество! Такой риск не оправдан...

— Будьте оба моими гостями. Я беру на себя ответственность, и вполне уверен, что Ваши опасения преувеличены.

Не слушая дальнейших возражений, офицер прошёл мимо расступившихся стражей, оставив свой отряд снаружи и лишь на миг задержавшись, поджидая жрецов.

В полумраке коридоров, где никто не мог рассмотреть его лица, Син, наконец, позволил себе улыбнуться. Ситуация сложилась достаточно забавная, хотя и опасная. Зелёный жрец разобижено пыхтел где-то позади, не иначе, опасаясь, что "богопротивный поклонник смерти" попытается что-то украсть. Впереди шагал племянник здешнего правителя, самый натуральный принц, которого Син уже успел выставить неумехой на скоротечной дуэли. Теперь ещё осталось, чтобы правитель оказался одним из его давних, недоброй памяти, знакомцев, и его путь завершится в дворцовой темнице.

Тем не менее, вероятность такого совпадения была ничтожной, и Син даже не задержался на пороге, вслед за офицером шагнув в толпу, явившуюся на аудиенцию.

Тронный зал поражал простотой, должно быть, правитель отличался скромностью — или просто имел хороший вкус. Стены были облицованы светлым резным деревом, пол — тёмными породами. Широкие распахнутые окна заливали зал светом, в отличие от свечного полумрака, обычно царящего в таких местах. Трон, стоящий на небольшом возвышении, и представлял собой скорее удобное деревянное кресло, обтянутое мягкой дорогой тканью. Сейчас на троне был только церемониальный головной убор правителя — облегчённый и со вкусом украшенный резьбой и сапфирами боевой шлем наместника. Сам скромно одетый правитель, которого Син узнал только по пышной свите, спокойно прогуливался по залу, по очереди разговаривая с гостями.

Таких аудиенций Сину видеть ещё не доводилось. Мало того, что сам правитель, наверняка ранее бывший просто наместником этой провинции, ставшей государством, не сидел надутым и расфуфыренным павлином на своей жёрдочке, а гулял по залу, как с ровней говоря с каждым, так и в свите его было всего пара разнаряженных надменных вельмож, остальные — писари, секретари, министры, на ходу решающих любой поднятый вопрос и немедленно претворяющих решение в дело. Должно быть, удержав падающую в руки после падения Ва'аллона власть, новоявленный правитель не потерял голову от лести, а решил извлёчь полезные уроки из чужого печального опыта. А может быть, нынешний правитель, унаследовал или отобрал власть у прежнего наместника, вновь повторявшего эти ошибки. Выглядел он, во всяком случае, от силы, лет на пятьдесят.

Ждать пришлось достаточно долго, хотя кое-кто из свиты заметил Фурими в компании жрецов, но правитель не собирался нарушать размеренный ход аудиенции, и их очередь подошла, когда большинство пришедших по делу людей уже покинули тронный зал, оставив только придворных, чьим единственным занятием были пустопорожние разговоры.

— Фурими, рад тебя видеть, мой мальчик! Тем более в такой странной компании. Или ты тоже явился с каким-то вопросом? Надеюсь, ты не убил кого-нибудь из несдержанной на язык знати?

Кто-то из писарей хихикнул, многие из скромной свиты улыбались, зато у разряженных вельмож вид был кислый. Должно быть, прецеденты были, и среди знати воинственный принц пользовался куда меньшим успехом, чем у простонародья.

Офицер уважительно поклонился.

— К счастью, моя сегодняшняя ошибка не привела к ненужным жертвам, Ваше Величество. И в другое время я действительно хотел бы обсудить с Вами слабую подготовку гвардии, как рядового, так и офицерского состава. Но сегодня мне больше хотелось бы знать, с каким вопросом пришёл к Вам на аудиенцию этот достойный жрец.

Фурими легко шагнул в сторону, перемещаясь из просителей в свиту, чем вызвал целую волну перемещений среди придворных и заслужил не один неприязненный взгляд. Очевидно, здесь существовала какая-то скрытая борьба за право находиться поближе к королевской особе, а несносный родственник, конечно, и знать ничего не хотел о такой суете.

Его Величество перевёл взгляд на жрецов. Если верить доброжелательной улыбке и добродушному лицу правителя, можно решить, что имеешь дело с недалёким простаком, но Син очень хорошо помнил, что перед ним — властитель совсем ещё молодого государства, где любой благородный потомок рухнувшей империи свою кандидатуру на трон мнит куда более достойной. А то, что власть этого человека держалась явно не на клинках, предполагало немалые способности.

— При всём уважении к служителю жизни, мне кажется, что достойным жрецом был назван незнакомец в белом. Не подскажет ли нам незнакомец, как ему удалось столь быстро завоевать уважение моего племянника? До сих пор мне казалось, что это можно проделать только с помощью оружия — если, конечно, вы им владеете лучше него. Или он оказался сражён Вашим ораторским даром?

Жрец коротко поклонился. Вообще-то монархам, даже чужим, кланяются в пояс, но духовенство признаёт выше себя только своих богов, и достаточно разумные венценосцы не стараются с этим бороться. Теперь постараться побыстрее покончить с интересом к собственной особе и перейти к делу.

— Меня называют Син, Ваше Величество, и я занимаю пост высшего жреца Дарительницы и Собирательницы. К моему глубокому сожалению, мне не удалось произвести достаточного впечатления на уважаемого Фурими одними словами. К счастью, удалось обойтись без печальных последствий нашего спора.

Король хитро улыбнулся.

— Очень интересно. Насколько я знаю племянника, без потасовки не обошлось, но то, что вы оба на своих ногах говорит о многом. А ещё — имя... Син — ведь означает "грех" на древнем наречии? А твоя богиня признаёт только два греха, так что вместе с приличным владением оружием... Как считаешь, Фурими, наш сегодняшний гость хорошо владеет оружием?

Офицер, занятый своими собственными горькими думами, ответил не сразу.

— Боюсь, мне трудно судить об этом. Всё, что могу сказать — что намного лучше меня...

А затем медленно, нехотя, отбросил плащ за спину, выставляя напоказ всё ту же, безнадёжно изуродованную кольчугу.

Единый вздох ветерком пронёсся по залу, разбился на шепотки разговоров. Видимо, у племянника короля была прочная репутация непобедимого бойца. И, судя по всему, задиры. Слишком уж много довольных лиц оказалось в зале, гораздо больше, чем встревоженных и сочувствующих.

Король был ошеломлён не меньше прочих. Он даже неверяще потрогал одну из прорех на кольчуге, с трудом удержал ругательство, уколовшись о разрубленное кольцо, и быстро спрятал руку за спину.

— Что ж, мой мальчик, я давно говорил тебе, что наши армейские инструктора слишком много мнят о себе, да и тебя чересчур захваливают. Оказываются, при храме смерти есть мастера посерьёзней. Может мне стоит обрядить их в белое и послать поучиться?

Венценосец стремительно обернулся к жрецу:

— Отлично! Вы ведь были последними на аудиенцию? Значит, у нас ещё есть время выслушать рассказ о том, как мастер оружия возглавил храм как там? Дарительницы и собирательницы? С делом можно и подождать!

Син пытался возражать, но его Величество уже устраивался на своём кресле. То ли по незаметному для несведущего жреца приказу, то ли по договорённости по залу быстро прошлись слуги с подносами, разнося горячительные и охладительные напитки для всех желающих.

Свита, очевидно, привычная к быстрым решениям своего правителя, охотно брала напитки и располагалась поудобнее. Те, кто считал себя слишком занятым для рассказа непопулярного жреца, спокойно вышли. В гневе умчался зелёный жрец, но Фурими остался стоять у трона, вновь запахнутый в плащ по горло, мрачный и отстранённый.

Можно было ещё отказаться под каким-либо благовидным предлогом, Син не любил говорить о своём прошлом. Скорее всего, никаких неприятных последствий не последует, но и о помощи придётся забыть.

Король уже смотрел с вежливым нетерпением, ожидали и прочие, и жрец обречённо вздохнул.

Воспоминания... Они никуда не уходят, просто поджидают где-то на задворках памяти, пока знакомое слово, жест или даже запах не заставят их вновь проявиться. И чем неприятнее и больнее вспоминать — тем проще вновь погрузиться в пучину лет. Лица друзей, врагов, учеников и сослуживцев, обвиняющие, оскорбляющие, скорбные и обезображенные болью и смертью. Лица тысяч мертвецов, живущих только в его памяти и не желающих прощать. Всё то, что заставляло его работать до беспамятства, выжимая из себя все силы и умения в безнадёжной попытке искупить хотя бы часть греха, ставшего его именем.

— События, что заставили меня стать служителем милосерднейшей, начались шестьдесят семь лет назад, когда мне было чуть за сорок.

Кто-то из придворных недоверчиво присвистнул:

— Да ты и на пятьдесят не тянешь, низкородный! Явился от своей повелительницы червей торговать вечной молодостью, так придумай чего поубедительнее!

Сразу несколько болванов из родовитых, но неумных попытались развить затронутую тему, но венценосец раздражённо хлопнул ладонью по подлокотнику, обрывая поток остроумия.

— Это были последние годы расцвета великого королевства Ва'аллон, достигшего почти божественного могущества в правление мудрого и справедливого владыки С'лмона. Уверен, вы слышали это имя, ведь нынешнее ваше королевство было одной из провинций благословенного королевства.

В тронном зале царила гробовая тишина. Кто же в пределах между небом и землёй не слышал это имя — из страшных сказок и предостерегающих проповедей жрецов. Имя, которое стало проклятьем, страшилка для детей, способная заставить поседеть взрослого.

— Ни до, ни после, люди не создавали ничего прекраснее небесных башен Ва'аллона, ни один город в мире не может даже мечтать о таком величии. Из всех пределов приходили алчущие мудрости, из всех стран прибывали корабли и караваны, везущие золото и меха, пряности и драгоценные камни, чтобы обменять всё это на изделия мастеров, не имеющих себе равных в мире. Все языки мира звучали на базарах и улицах города, все чудеса мира и вся его мудрость были только там. Это был центр вселенной, и весь мир почтительно склонялся пред ним. Но величайшим чудом и сокровищем благословенного города был его правитель — С'лмон мудрый, знающий все языки мира, С'лмон справедливый, чьи законы не делали различий между бедным и богатым, местным и приезжим, С'лмон златоязыкий, одной речью обращающий смертельного врага в преданного друга, способный вознести на небеса блаженства одной похвалой и низринуть в бездну отчаянья порицанием.

Но я не занимался торговлей и не служил государю — по древней, неписаной традиции, мастера служат лишь своему искусству на благо и во славу страны, и потому даже не облагаются налогом. Не было тогда равных школе Летящего Клинка, во главе которой много лет стоял мой престарелый наставник, чьё имя я не вправе назвать. А я был младшим мастером и любимым его учеником, вторым клинком Ва'аллона. В школе летящего клинка учились люди, позже ставшие знаменитыми воителями и героями, у нас приобретали непревзойдённое мастерство инструктора дворца и гарнизонов, и только мой мастер имел право назначать мастеров во все остальные боевые школы.

Однажды посланец самого справедливого призвал меня во дворец, и сам Величайший удостоил личной беседы скромного мастера. Он не приказывал — традиции защищали меня, он просил проявить патриотизм, надеть доспехи и стать одним из его офицеров, защищающий светлое государство в недавно начавшейся войне. Я пытался отказаться — мастера не участвуют в мирских конфликтах и не скрещивают клинки с теми, кто не способен противостоять их искусству. Но пролились золотые речи — и из дворца вышел уже не чуждый мирских страстей мастер, а пламенный патриот, облачённый в офицерский плащ.

Наставник был расстроен, но переубедить не пытался, вся его мудрость не могла превозмочь яда золотых речей. Мы ведь были простыми бойцами, не искушёнными в сладких речах и тонкостях дворцовых интриг. На прощанье учитель подарил мне один из своих мечей, скованных для него величайшим оружейником Ва'аллона и не имеющий цены, один из тех легендарных клинков, что рассекают кость, как воду, а доспехи — как сукно. И ещё он спросил, стоит ли сражаться за старика, продлевающего свою жизнь за счёт чужих. Это был первый раз, когда я даже не пожелал прислушаться к словам наставника.

Во дворце тогда действительно было несколько людей, старящихся вдвое быстрее обычного, такой ценой сводя на нет старение самого С'лмона, который выглядел на пятьдесят при втрое большем возрасте. Говорят, этому заклятью научил придворных чародеев жрец Смерти, опутанный золотыми речами Справедливого. Среди жертвующих своими жизнями были только кровные родственники С'лмона, гордящиеся выпавшей на их долю честью. Всё было добровольно и на благо государства.

Пять нескончаемых лет я провёл в кровавом тумане. Казалось, что весь мир сошёл с ума. Каждый царёк или вождь считал своим долгом бросить войска на светлое государство, чтобы остановить разрастание Ва'аллона, а может — просто поживиться его сказочными богатствами. Меня называли героем в Ва'аллоне и проклинали, как чудовищного демона в сопредельных государствах. Я не желаю называть своё истинное имя, ставшее боевым кличем Ва'аллонских войск, но прозвищем моим стало Жнец, а меч мой прозвали Ветром Смерти.

На лицах, обращённых к Сину, читались ужас, восхищение, ненависть. Придворные незаметно для самих себя распределились, те, что похрабрее — выдвинулись вперёд, заслоняя собой правителя, более робкие предпочли переместиться поближе к выходу.

Офицер в изрубленной кольчуге, который, казалось, безучастно изучал витражи, не обращая внимания на рассказ жреца, опустил глаза и едва заметно улыбнулся. Одно дело — потерпеть поражение от руки безызвестного жреца, и совсем другое — уступить непобедимому демону из страшной легенды. Глядишь — ещё хвастаться будет поединком.

— Я уже носил генеральские регалии, но по-прежнему шёл в атаку рядом с простыми бойцами, не вмешиваясь ни в управление армией, ни в государственную политику. Я устал от смерти, которую нёс врагам во славу Ва'аллона, и ждал лишь завершения войны, чтобы подать Справедливейшему прошение об отставке. Мне было уже сорок семь, и стало уже совсем не просто сражаться целыми днями, скакать к месту следующей битвы, а в краткие периоды затишья обучать солдат и офицеров своему искусству.

Мы усмиряли ретивых правителей и приводили их под руку С'лмона, отражали набеги варваров, наказывали бунтующие провинции — войнам не было конца, ведь я тогда не знал, что их провоцирует сам С'лмон. Я всё ещё верил в его справедливость, и не мог понять ожесточения врагов, не понимал, отчего такой разброд в войсках, и почему всё меньше рекрутов появляется из Ва'аллона, великому государству было ещё очень далеко до истощения.

Пришедшая с посыльным весть помутила мой разум. Восстание в Ва'аллоне! Казалось, что весь народ разом сошёл с ума, раз восстал против Справедливейшего. Тогда я ещё и не подозревал, что послужило тому причиной.

Недовольство росло и ширилось постепенно. Народу надоели войны, возмущало, что торговля почти замерла — кто торгует с врагом, что ночами стало опасно выходить на улицы — тайные люди правителя могли в любой момент схватить за любое, мнимое или истинное преступление — а наказанием в любом случае было смертоносное касание мага, вливающего твою жалкую жизнь в нескончаемый поток, хранящий тирана. Последней каплей стали постоянные пропажи детей, ведь преступников уже не хватало. Новорождённые младенцы после наложения заклятья за день умирали от старости, взрослых хватало на час-два. Ни закупленные за границей рабы, ни пленные, захватываемые в череде никому не нужных войн, не могли компенсировать растущие потребности С'лмона. Как кровожадный безумный бог С'лмон требовал всё новых и новых жертв, и был неистощим на идеи, откуда ещё взять жизни, чтобы обманутая смерть не нагнала его самого.

Но ещё находились глупцы, не желающие видеть истины, и отчаянно защищающие правителя. Опасные глупцы, вроде меня самого.

Я был в ужасе, разозлился на остальных генералов, ничуть не потрясённых этим известием. Они не посмели мне помешать. Я собрал весь резерв, не принимавший участия в битве, забрал и всех, кто ещё мог сесть в седло после изматывающего боя.

Почти неделю мы неслись, загоняя лошадей и конфискуя новых — именем повелителя. Я до последнего человека забирал солдат из гарнизонов городов, зачастую бросая ещё лояльных граждан на милость мятежников, обходил стороной восставшие города, чтобы не терять и часа драгоценного времени, мои войска сходу сметали лошадьми всех, кто пытался нас задержать, терпя чудовищные потери и не задерживаясь, чтобы помочь своим раненым и похоронить убитых. Для меня весь мир сузился до дороги, ведущей в Ва'аллон, в единственную цель — успеть защитить Справедливейшего. И я успел...

Великий город лежал в руинах, от вони трупов было почти невозможно дышать. Там, где сражались не только сталью, но и магией, обрушились даже небесные башни. Мои собственные солдаты говорили, что боги покарали Ва'аллон за жестокость и тщеславие, устроив в нём ад на земле. Но дворец ещё держался, осажденный бесчисленными ордами мятежников, не прекращавших штурм ни днём, ни ночью.

Я атаковал всеми силами, хотя многие мои солдаты падали от усталости, но мятежники бежали, не зная, что со мной только малая часть не самой большой армии. Безоружные люди бросались на тяжёлую конницу, пускали в ход зубы и ложились прямо под копыта, любой ценой стараясь нас задержать. Красавицы из знати срывали с себя одежду, обещая любовь тем, кто покинет тирана, священники даже враждующих храмов призывали верных не становиться на сторону чудовища С'лмона, проклятого в жизни и смерти. В тот день мой клинок впервые лил кровь стариков и женщин, и даже детей, и лишь моя воля удержала войско — пусть и не целиком. Мы прорвались и влились в гарнизон дворца, удвоив силы защитников и на время вернув им боевой дух.

Мудрейший сказал: "Моя жизнь в твоих руках, герой" — и мой меч пролил реки мятежной крови. Я стал демоном и для своей страны.

Четыре дня и пять ночей мы сдерживали напор обезумевшей мятежной толпы. Я спал, когда падал от усталости, ел, когда мне совали что-нибудь в рот, или просто уже не мог терпеть боль в желудке. Но не все были готовы умереть за С'лмона, а странные слухи о его последних указах и действиях наносили раны опаснее, чем оружие мятежников. На моих глазах защитники дворца срывали свои знаки и королевскую символику и били в спину ещё верным, открывали ворота и подавали руки лезущим на стены бунтовщикам.

С горсткой своих солдат, преданный дворцовой стражей, я вёл бой в покоях дворца против недавних союзников и граждан Ва'аллона. Многие ещё верные бойцы умерли или едва держались на ногах после яда, подложенного в последний ужин, приготовленный дворцовой прислугой, несколько было убито наложницами самого С'лмона!

Правитель перебрался в караульную перед подземной темницей и подвалами. Там было довольно припасов на долгие годы, а попасть туда можно было только одним путём. Увидев этот пробитый в скале коридор в три шага шириной, извилистый и с неровными стенами, я понял, что пришёл мой час. Здесь против меня противники могли сражаться только по одному, а стрелы или дротики мало что могли сделать.

Я отослал в караульную оставшихся верными три десятка бойцов, и занял позицию. Был рассвет пятого дня, и к ночи должна была подойти основная часть моей армии, которую генералы вели с вызывающей неспешностью, вступая в стычки с каждым мятежным гнездом. По остальным войскам информации не было совсем. Всё, что требовалось от меня — это продержаться целый день в поединках один на один, окончательно войдя в легенды, или умереть, не увидев результатов своего провала.

Возможно, вы слышали эту легенду о страже, в которого вселилась сама смерть, защитившая Пожирателя Детей. Эту легенду следовало писать кровью. Кровь лужами плескалась под ногами, текла по стенам, брызгами разлеталась по потолку. Мятежникам регулярно приходилось оттаскивать трупы, чтобы сделать очередную серию попыток смести меня с пути. Те, что ждали своей очереди, могли видеть, но не могли вмешаться.

Моими союзниками стали полумрак коридора и его изгибы, изученные мною в совершенстве неровности пола, неубранные тела и скользкие лужи крови, низкий потолок, заставляющий пригибаться тех, кто был выше меня хотя бы на полголовы. Я наполовину обезумел от запаха крови и криков жертв, и сражался с воображаемыми врагами наряду с настоящими.

Эти отчаянные фанатики уже знали, что армия на подходе, и только я остаюсь препятствием на пути к тирану. Они шли и умирали, многие даже не пытаясь сражаться, бросались на меня, надеясь, что именно их тело зажмёт намертво непобедимый меч, именно их безвольная туша, располосованная человечьим мясником, станет непосильной ношей для изнуренных усталостью рук, их предсмертный крик окончательно исторгнет разум из последнего защитника. Ведь безумец не вспомнит, что надо уйти за угол, когда заносят для броска нож. Но величайшие усилия и самоотверженный героизм не привели ни к чему большему, чем несколько царапин на моём нагруднике.

Ближе к вечеру поток обреченных стал ослабевать. Всё больше времени проходило между краткими поединками. Я чувствовал разъедающую их нерешительность, видел холодный пот, проступивший на ненавидящих лицах. Я теснил их, заставляя отступать после каждого трупа, отвоёвывал потерянные утром шаги, с точностью до биения сердца зная, когда нахлынувшая паника погонит неорганизованную толпу прочь. Прочь из подвала, из дворца и из города, и я, наконец, смогу отдохнуть...

Ожидающие смерти с готовностью прижались к стенам, пропуская редкого на данный момент жаждущего поединка. Сгорбленный и исхудавший, дряхлый до изумления, с коричневым и морщинистым, как печёное яблоко, лицом — как же ты сдал за эти годы, наставник. Но всё так же тверда рука, держащая меч — близнец того, который он подарил любимому ученику, никогда ещё не проливавшему кровь...

Не помню, какими словами я пытался переубедить старого упрямца, не желая сражаться против наставника, как умолял спрятать оружие и перейти на "верную" сторону. Грозного старца не тронули б даже золотые речи С'лмона. Он сказал: "Это ты на неверной стороне. Брось меч и позволь мне исправить твою ошибку". Я принял боевую стойку, чувствуя смятение и ужас, который, должно быть, испытывали мои противники. И наставник произнёс так тихо, как только мог: "Ты предал меня — не смей больше называть моё имя! Ты предал себя и Ва'аллон — забудь о своём! Умри, безымянный..."

Сам бой я не помню. Знаю только, что моя сила и опыт бывалого убийцы, его старость и слабое зрение — ничто не могло помешать искусству величайшего мастера мира. И я совсем не уверен, что победил. На мне было девять опасных ран, на нём — только одна, доконавшая дряхлого старца. Я стоял над ним на коленях, пошатываясь от слабости, когда он внезапно улыбнулся и благословил меня перед смертью: "Ты всегда был упрямцем, малыш. Теперь тебе придется самому искупать свою ошибку".

Может быть, его кровь на моих руках избавила меня от наваждения. Я впервые задумался о том, стоит ли даже С'лмон стольких смертей, и отчего мирный и ленивый народ Ва'аллона так возненавидел ранее обожаемого правителя. Но позади стояли мои самые верные бойцы, и я был не вправе предать их.

Не знаю, как мне удалось подняться на ноги. Весь коридор пропах ужасом, перебив даже запах крови. Я шагнул вперёд и принял боевую позицию — и мятежники бежали, бросая оружие, сворачивая шеи на крутых ступеньках и заражая паникой всех во дворце. Всё, что я смог сделать, прежде чем утратил сознание — приказал похоронить наставника в королевской усыпальнице вместе с его мечом.

Поздно ночью армия вступила в разрушенный город.

Восстание было подавлено с немыслимой жестокостью. К смерти приговаривались все, хоть косвенно имевшие отношение к мятежу, а также их родственники до третьего колена, не взирая на возраст и прежние заслуги. И своей смертью эти несчастные служили правителю. С'лмону было нужно очень много жизненных сил, чтобы поддерживать своё противоестественно молодое тело.

Я медленно угасал, не желая бороться за жизнь. Меня навещали только несколько боевых друзей, да врач, ненавидящий меня, как символ всего зла, обрушившегося на привычный мир, но вынужденный использовать всё своё искусство исцеления, поскольку заложниками моей жизни были его дети.

Происходящие перемены приводили в ужас. Правитель вёл себя, как неразумный жестокий варвар в захваченном городе, разоряя и терроризируя население. Войскам нельзя было доверять — их перетасовали и отправили вести бесконечную войну на границе. Ядро же внутренней армии составляли наёмники, северные варвары.

Эти бесстрашные гиганты в мехах, с белой, как брюхо рыбы, кожей и светлыми волосами, густо растущими по всему телу и даже на лицах, признавали только силу. Они были счастливы служить за железное оружие человеку, победившему саму смерть. Их сердца были подобны окаменевшей воде, что покрывает их родные края, и от них бесполезно было ждать милосердия в чужом городе.

Варварам было обещано, что их возглавит кровавый страж, человек, убивший тысячи врагов за один день. Они ходили поклоняться в так и не отмытый коридор, ставший для них святыней, местом кровоточащих стен и приносили туда кровавые трофеи, добытые в поруганном городе. Но только северные безумцы восхищались мной — весь остальной мир желал мне самой мучительной смерти, но не более, чем того хотел я сам.

И однажды я решил, что моё желание осуществится. Жрец Смерти пришёл ко мне, непонятным образом проскользнув мимо стражи. Я молил прекратить мои мучения — но нежданный посетитель сказал, что сначала мне придётся искупить свою вину перед богиней, и вместо долгожданного покоя на меня обрушилось двойное посвящение. Я стал дланью Смерти, чтобы её воля обрушилась на святотатцев.

Исцелённый телом, но с обращённой в пепел душой, я прошёл по руинам родного города, увидев лишь разорение и нищету. Немногие живущие в развалинах в страхе разбегались, увидев мои регалии. Земля по щиколотку была покрыта пеплом, так волшебники побороли заразные болезни. Лишь одна небесная башня, почерневшая и изуродованная ещё подпирала небо, и только у самого дворца продолжалась прежняя жизнь, праздничная и яркая, как цветы в пустыне.

Волосатые гиганты кланялись мне до самой земли и наперебой предлагали свои топоры и молоты взамен того "жалкого ножика", что висел у меня на поясе. Их удивляло, как таким несерьёзным оружием можно убить стольких врагов. Придворные блюдолизы проклинали меня в спину и славили в лицо. Слуги отворачивались и обходили меня стороной, как будто один взгляд на меня мог привести к смерти. Ненависть этих людей была настолько ощутима, что, казалось, её можно пощупать рукой. Но мне нечего было бояться в Ва'аллоне, страх, который отныне сопровождал меня повсюду, хранил надёжнее доспехов и магии. Только самого С'лмона ненавидели больше, чем меня, но и он не мог вызвать такого страха.

Ненависть ранила больнее клинка. Она смотрела на меня десятками взглядов, шипела приглушенными проклятиями из-за углов. Я никогда не был слаб настолько, чтобы ненавидеть, но и сам не привык вызывать ненависть. Если бы те люди в коридоре не пытались меня убить, а просто давили такой ненавистью, я, наверное, не продержался бы весь срок. Сошёл бы с ума или покончил бы с собой, как бы я не верил в тот миг в свою правоту. А сейчас всё это угнетало вдвойне ещё и потому, что теперь я не мог верить ни во что. Я хотел только, чтобы золотые речи успокоили моё сердце, и убедили в том, что вся эта кровь пролилась не напрасно.

Тронный зал был прекрасен как никогда. Во многих коридорах и залах дворца ещё не загладили следы войны. Стены были покрыты шрамами от жарких схваток, засохшая кровь и изломанная мебель дополняли картину. Но тронный зал был слишком велик и неудобен для сражений, и оттого избежал общей участи. Если что-то и было похищено мародёрами, то давно было компенсировано за счёт уцелевших украшений из других помещений. Приходилось щуриться, поскольку нельзя было найти места, не украшенного драгоценными металлами и камнями. Даже варвары — телохранители, маги — советники и сонм придворных были раззолочены до неприличия. Должно быть, те, что праздновали здесь свою кровавую победу, не хотели вспоминать, что творится за пределами этих стен.

Но всех прекраснее был сам С'лмон. Я не в силах описать его одеяние, да и сам он выглядел неземным созданием, как будто его черты текли, струились, оставляя впечатление чего-то невероятно прекрасного и бесконечно юного. Он выглядел спустившимся с небес богом, и мне трудно представить, сколькими жизнями это оплачивалось.

Я оказался перед подножием трона, между мной и правителем были только телохранители и маги. Мудрейший обратился ко мне — и впервые золотые речи не подействовали. Может, кровь учителя служила противоядием, или неразбавленная ненависть, которой меня окатывали по дороге, но я более не был слепым орудием С'лмона. Я стоял перед ним в глубоком поклоне и не мог решиться. Решение приняли за меня.

— На нём печать Смерти! — выкрикнул один из магов, и весь зал содрогнулся. Впервые за время своего правления правитель не нашёл, что сказать, он казался похожим на ребёнка, пытающегося проснуться от кошмарного сна.

По его знаку волосатые варвары бросились на меня, завывая от счастья. Они хотели бы служить под моим началом, но ещё желаннее для них было померяться силами с величайшим воином мира. Маги бормотали свои заклинания.

Даже тогда я бы скорее всего предпочёл бежать, а не сражаться, но в этот миг увидел удивительно красивую женщину, что ранее безучастно сидела у ног мудрейшего. Мне доводилось видеть её несколько раз, когда она приходила полюбоваться успехами своего молодого супруга, бравшего уроки в нашей школе. Я помнил, каким счастьем озарялись их юные лица, когда они смотрели друг на друга. Пол школы теряло всякий интерес к занятиям, когда красавица присаживалась на скамью для ожидающих, и я мог найти только одну возможность, как она могла оказаться среди наложниц С'лмона. Когда она взглянула на меня, как будто тёмное покрывало тоски сорвали с этого изумительной красоты лица.

Должно быть, для неё, единственной во всём дворце, я не был демоном, теперь ещё и отмеченным смертью. Для этой совсем ещё юной женщины я стал светлым воспоминанием о лучшей жизни, мудрым и терпеливым наставником её обожаемого мужа.

И я не побежал. Волосатые гиганты, чьей чудовищной силе и свирепости не мог противостоять ни один воин Ва'аллона, для меня не стали серьёзным препятствием. Слишком тяжёлыми были их чудовищные секиры, слишком медлительными были распухшие от мускулатуры тела. Их сталь выла и грохотала, разбивая плитки пола и опорные колонны в безуспешных попытках зацепить не скованного доспехами противника, мой же меч прошептал только по слову для каждого варвара, погружая их в вечный сон. Вся схватка потребовала меньше времени, чем я о ней рассказывал.

Маги тоже делали всё что могли. Огонь и лёд бушевали вокруг меня, выросшие прямо на гранитных плитах растения хватали за ноги. На меня бросались призванные из чуждых человеку стран чудовища и ожившие мертвецы, но мой меч, оборвавший столько жизней и проливший реки крови, уже не был обычным оружием. Одного касания хватало, чтобы оживлённые мертвецы вновь обрушивались грудами мёртвой плоти, а чудища в страхе обращались в бегство. И должно быть, сама печать смерти не позволяла разбушевавшимся стихиям причинить мне вред. Весь этот кошмар сопровождался оглушительным шумом, в основном состоящим из визга женщин и проклятий мужчин.

Дворцовые стражники попрятались, в ужасе бежала часть магов, министры и советники искали укрытия среди колонн и трупов. И ни один лизоблюд или придворный не осмелился преградить путь Жнецу. Я шёл к трону, как будто меня притягивали прекрасные глаза наложницы, всё ещё не зная, что мне делать с С'лмоном.

Я не знаю, что за заклятие использовал тот самый старый маг, что рассмотрел на мне печать смерти. У самых ступеней трона я внезапно утратил всякую возможность шевелиться, застыв, как муха в янтаре. Старый чародей стоял на ступеньку ниже трона и протягивал ко мне дрожащие от напряжения ладони. Воздух вокруг меня постепенно мутнел, становился всё тяжелее и гуще, будто бы превращаясь в жидкость. Мне уже было тяжело стоять, лёгкое одеяние превратилось в неподъёмные доспехи, а тяжесть почти невесомого меча выламывала руку, но те же чары не давали мне даже изменить позу. Возможно, если бы магу дали завершить начатое, кости переломались бы под собственной тяжестью, а может, до меня сначала добрался бы один из расхрабрившихся придворных, вспомнивших о личном оружии в миг, когда я стал беспомощнее ребёнка. Но в благословенном Ва'аллоне, где магия достигла немыслимых высот, даже уличный мальчишка знает лучший способ помешать магу в его работе.

Прекрасная наложница внезапно оказалась прямо за спиной у мага, поправ все традиции и приличия, предписывающие этим живым украшениям сидеть смирно и безмолвно, ни в коем случае не заслоняя собой лик правителя. Полупрозрачная накидка пала на С'лмона, на миг обнажая тело божественной красоты, вновь скрывшееся от жадных взглядов придворных под волной распустившихся волос. Прежде чем успели вмешаться правитель или другие наложницы, тяжёлая золотая заколка коротко вспыхнула пламенем рубинов и нанесла удар.

Я смог сделать незавершённый шаг, но мне потребовались нечеловеческие усилия, чтобы заставить двигаться почти раздавленное чарами тело. Забыв про меня и про растёкшееся безобидным туманом заклятье, маг медленно повернулся к трону. В его затылке экзотичным гребнем топорщилась заколка.

С оглушительным визгом бросились наутёк остальные наложницы. Грязно и необычно красноречиво ругался правитель, с трудом выпутывающийся из накидки красавицы. И только сама виновница переполоха бесстрашно стояла на своём месте, гордо развернув плечи и глядя только на меня с едва заметной улыбкой, в этот миг, как никогда похожая на статую богини победы.

Маг не успел отомстить своей обидчице. Даже самые короткие заклинания требуют времени для исполнения, а к трону вело лишь семь ступеней. Привычная точность ещё не вернулась ко мне, пришлось бить с размаху, как какому-то наёмнику, но совершенное оружие позволяет даже неумехе творить чудеса. Голова с золотым гребнем отделилась от тела, а я поспешил отвести жадное до крови лезвие, так как красавица наклонилась ко мне.

Поклон превратился в падение, которое я не успел прервать, всё ещё одеревеневший и неловкий. На миг меня опутало ароматное облако волос, но только когда роскошная грудь оказалась у меня на ступнях, я увидел изукрашенную рукоятку ножа правителя между золотистых лопаток женщины. Именно в тот миг я по-настоящему возненавидел С'лмона. Раньше всё зло, что он творил, для меня было только доводами разума. Но на этот раз, всё было слишком личным. Я ведь тоже втайне завидовал счастливому избраннику красавицы.

Говорят, правитель тоже был неплохим бойцом. Мне этого так и не довелось узнать. Между нами больше не было ни чести, ни уважения. С'лмон не успел ни подняться с трона, ни взяться за своё оружие, а я уже вбил свой меч ему в сердце по самую крестовину.

Зрачки правителя распахнулись вратами боли, но он жил! Его руки сжали мои запястья с нечеловеческой силой, и жизнь стремительным потоком потекла из меня.

Сразу стало очень холодно. Как будто раньше я был заполнен пламенем, а теперь его вытягивали из меня, не оставляя ничего, кроме промозглой пустоты. Совсем недавно я мечтал о смерти, но представлял её совсем не так! Не было никакого желания кормить своей жизнью вампира, высосавшего все соки из государства. Из последних сил я выкручивал кисть руки с мечом, проворачивая лезвие в ране, не ставшей смертельной, но, кроме мучительного стона пронзённого правителя, других последствий не было.

Изнемогая от слабости, я опустился на колени у трона, признавая поражение. Всего моего мастерства и магии клинка не хватило, чтобы победить бессмертного. С улыбкой на лице, С'лмон вытянул меч из тела и небрежно отбросил. Те подхалимы, у которых хватило храбрости не сбежать из тронного зала, радостно завопили. А затем безжалостные, раскалённые пальцы вновь впились в меня, вытягивая то немногое, что у меня осталось от обрывков жизни.

Но милосердная смерть не приходила. Последние крохи жизни уже перетекли в правителя, но дыхание не прерывалось, а кровь продолжала свой путь по телу. Просто я вдруг почувствовал себя очень лёгким, готовым отделиться от измученного тела, но что-то мешало мне. Печать Смерти! Печать, наложенная жрецом, которую я до того не замечал и не осознавал, намертво сковавшая мои тело и душу до особого распоряжения богини. Печать обжигала сильнее рук врага, всё ещё не понимающего, почему никак не умрёт упрямый мятежник.

А в следующее мгновение я ощутил это впервые. Она смотрела моими глазами и вкладывала частичку силы в моё истощённое тело. Милосерднейшая была со мной, и теперь я не мог потерпеть поражение. Повисшие плетьми руки поднялись и легли на запястья С'лмона, и правитель заорал от ужаса, ощутив присутствие страшной богини. Судорожным движением он сбросил бессильные руки и пнул меня в лицо, отбрасывая от себя на ступеньки.

У меня не было сил даже правильно сгруппировать тело, я должен был переломать себе все кости на крутых углах ступеней трона, но упал неожиданно мягко. С трудом повернув голову, я понял, что лежу на телах мага и наложницы, лишь рукоять ножа оставила синяк на спине.

Ненависть придала мне сил. Тело красавицы стало для меня символом Ва'аллона, изнасилованного и уничтоженного мерзавцем, даже сейчас старающимся уйти от ответа. В глазах пылали огненные круги, в голове стучали кузнечные молоты, во рту был привкус крови, но всё это не имело никакого значения. Важны были только руки, медленно отталкивающие тело, поднимающие его ввысь. Одна ладонь плотно лежала на костлявом трупе чародея, вторая неловко скользила по мокрой от крови ступени, я не посмел использовать для опоры тело женщины. Именно эта рука и нащупала что-то ещё более холодное, чем моё обессиленное тело — верный клинок, так неосмотрительно отброшенный С'лмоном на ступеньки.

Должно быть, ничего человеческого не было уже на моём лице, когда я, тяжело опираясь на меч, вновь встал перед троном. Золотые слова, изрекаемые С'лмоном, без всякого смысла стучались в мои уши. Единственная магия, которой он владел, ничего больше не могла вытянуть из моего тела. Я был мечом, жаждущим крови врага, и не думающем о цене и последствиях.

И враг бежал в страхе. Возможно, С'лмон ещё мог отсрочить свою гибель, сумей он покинуть тронный зал. Волосатые наёмники изрубили бы моё измученное тело, и жрецу пришлось бы искать кого-то другого для этого деликатного поручения. Но должно быть, сегодня был неудачный день для тиранов. Правитель споткнулся об голову старого мага и неловко упал у самого трона, так что мне оставалось сделать только шаг.

Лёгкий, как пёрышко, клинок сейчас казался мне неподъёмным грузом. Двумя руками ухватившись за одноручную рукоять, я раз за разом колол и рубил визжащую и бьющуюся груду окровавленного мяса, ещё недавно бывшую изысканным правителем. Прекрасное лицо утратило всякий намёк на разум, ухоженные руки, которыми он пытался остановить бритвенно-острое лезвие, превратились в обрубки. Но это создание не умирало!

Беспорядочно брыкающиеся ноги С'лмона подсекли меня, и я опёрся на клинок, прикалывая окровавленное тело к полу. Сил извлечь оружие уже не было. Я стоял на коленях у тела бессмертного врага, не в силах завершить начатое.

— Просто отдай его мне, — сказала богиня, вновь заполоняя всего меня.

И я положил ладони на бьющееся тело и подарил правителю печать смерти, посвящая его милосерднейшей. Незримые для всех, кроме меня, врата, распахнулись, втягивая не только душу, но и само тело бессмертного. Больше всего на свете мне хотелось в тот миг шагнуть следом, навсегда оттряхнув с ног грязь смертного мира, но богиня не позволила. Только ветер вырвался из закрывающихся врат — это возвращались в мир силы и жизни, выпитые С'лмоном.

Распались цепи заклинаний, и сотни людей, связанных с правителем, вновь помолодели, а некоторые, умершие меньше часа назад, даже воскресли. Я вновь был полон сил, и смог вернуть в ножны кровожадный клинок, но чуда не свершилось. Убитые обычным оружием к жизни не вернулись. Единственная, заслуживающая жизни и счастья во всём этом дворце, всё так же лежала на ступенях трона.

Меня не интересовали богатство и почести. Не бросив даже взгляда на корону, которую пытались мне вручить подхалимы, я ушёл из дворца, унося собой только тело красавицы, завёрнутое в королевскую мантию. Ушёл, оставив за собой груды тел и трон с вбитым в спинку окровавленным ножом, трон, на который так никто и не посмел усесться, поскольку непобедимый безумец бродил по королевству.

Я не знал ни имени красавицы, ни её рода. Даже мужа её мог вспомнить только по прозвищу, а по обычаю, имя мужа высекалось на саркофаге, рядом с собственным именем умершей. И потому, во дворцовом склепе на её саркофаге высекли имя богини победы, а вместо имени мужа — моё собственное, которым я больше не собирался пользоваться.

У Сина перехватило дыхание. Во рту пересохло от долгого рассказа, но слуги не торопились предлагать питьё. Он мог бы ещё немало рассказать о себе. О том, как ещё годы был разящим клинком храма, вылавливая разбежавшихся магов и правителей, мечтающих о бессмертии, оплаченном другими. Мог рассказать о храме, где несли службу раскаявшиеся грешники и не желающие жить праведники. Мог рассказать о Милосерднейшей — но нужно ли им это?

— Я хотел бы увидеть этот меч, — тихо прошептал обиженный Сином офицер. В напряжённой тишине его голос разнёсся по всему помещению, заставив вздрогнуть и поёжиться многих придворных.

Син пожал плечами.

— Это оружие теперь обладает особыми свойствами. Как и многие другие могущественные вещи из храма Дарительницы и Собирательницы, они переданы на хранение ей самой. Я мог бы попросить её вернуть меч мне, но думаю, если я сделаю это прямо здесь, меня неправильно поймут.

Правитель рассмеялся, призывая и прочих последовать своему примеру, но этот смех был натянутым, а кое у кого и вовсе, скорее истеричным. Мало кому, кроме настоящих ценителей, хотелось поближе знакомиться с проклятым оружием. С них вполне хватало и одного присутствия его хозяина.

Син вовсе не добивался такого эффекта, но в очередной раз люди боялись смотреть ему в лицо, становились неестественно вежливыми и доброжелательными, при том всей душой желая поскорее убраться от него подальше.

— Так чем мы можем помочь верховному жрецу? — поинтересовался правитель. В отличие от своих придворных, он прекрасно владел как лицом, так и голосом. Только блестящее от пота лицо, да неестественно резкие движения выдавали его нервозность.

Жрец вежливо поклонился, не менее остальных присутствующих желая перейти к делу.

— Я не хочу ни на минуту отягощать никого своим присутствием, Ваше Величество. Всё, что мне необходимо — это точные сведенья о всех известных Вам случаях появления нежити в вашем государстве.

Правитель с некоторым удивлением покосился на одного из своих министров — толстого, потного коротышку, сейчас явно желающего оказаться где-нибудь в другом месте. С видом обречённого на немедленную казнь, придворный приблизился и что-то зашептал на ухо правителю. Что-то, явно не приводящее в восторг его самого, и мгновенно выведшее из себя короля.

Его Величество был разъярён не на шутку. Под его испепеляющим взором толстяк рухнул на колени и едва не растёкся по полу. Умей он, наверняка просочился бы куда-нибудь ещё ниже.

— Изумительно! — Прорычал правитель, брезгливо вытирая ухо. — Жрец, явившийся за несколько дней пути, знает о бедах нашего государства больше, чем я! Мне не торопятся докладывать о вампирах и упырях, о съеденных подданных и потерянных солдатах, предпочитая поведать об успехах скотоводов и происках соседей!

Гневный взгляд прошёлся по трусливо сгибающимся придворным и чиновникам и упёрся в жреца.

— Это ведь обязанность Храма Смерти, не так ли — следить за тем, чтобы всякая пакость не выкапывалась обратно? Но с одиночными тварями разбираются войска и жрецы других богов, ты же соизволил явиться, когда целая армия неупокоеных разоряет деревни! Неудивительно, что твой культ непопулярен в народе. А сейчас, наверняка, ещё будешь клянчить средства и войска, чтобы исправить свои просчёты!

Мгновенно выведенный из себя жрец не замедлил с ответом.

— У него сарай горит, а он соседа костерит! В твоём поганом королевстве за год сгинули три жреца второго посвящения! Нас гонят и преследуют, не позволяя выполнять свою работу, а слушают безумцев, мечтающих о бессмертии! Ну так идите к некроманту, уж он обеспечит полужизнь на века — в рядах его армии!

— Некроманта!? А не ты ли перерезал всех?

— Всех, кто не спрятался среди твоих тупых фанатиков!

Король со жрецом самозабвенно орали друг на друга, большая часть придворных, пользуясь ситуацией, спешно покидали опасное место. Толстяк умудрился выскочить одним из первых, так и не выпрямившись в полный рост.

— А может, ты сам всё и подстроил? Прошёлся по погостам, погодил с недельку, а теперь явился со своими требованиями? Мне тебя даже казнить не придётся, всего лишь объявить народу... Глядишь, и покойники вернутся на свои места.

Жрец нехорошо усмехнулся.

— Воля твоя, Государь. В твоей власти уничтожить моё смертное тело — и навсегда восстановить против себя храм. Уже сейчас никто из жрецов не желает связываться с твоими фанатиками, так что, если со мной что-нибудь случится, возвращать мёртвых в могилы будешь сам.

Правитель не выдержал и ринулся на жреца врукопашную. С треском отлетела застёжка плаща, в гневе сорванного Его Величеством, коротко вякнул ушибленный придворный, некстати оказавшийся на пути, разом шагнули к центру бесстрастные телохранители, до сей поры надёжно скрытые в затенённых нишах...

Син прикрыл глаза, готовясь к неизбежному. Он, пожалуй, мог бы вырваться из дворца — а может, и из города, но это ничего бы не исправило. Его дурацкая гордость вновь испоганила всё дело. Остаётся только надеяться, что правителю хватит благоразумия удовольствоваться парой ударов по физиономии дерзкого мерзавца, не доводя до необратимых последствий...

Фурими, клещом вцепившийся в плечо правителя, храбро принял на себя первый порыв гнева венценосца. Молодой офицер стойко выдержал увесистые удары и поток брани, хотя побелевшее лицо и до хруста сжатые кулаки показали, сколько терпения потребовалось принцу, чтобы промолчать и не ответить ни на один из ударов.

Наблюдая, как офицер бесстрастно помогает ослабевшему после вспышки бешенства дяде добраться до трона, жрец пересматривал первое мнение о Фурими. Пожалуй, мальчик и правда герой. Победить свою гордость гораздо труднее, чем страх, ненависть или гнев. Уж это Син знал не понаслышке.

Несколько томительных минут в тронном зале царила тяжёлая тишина. Телохранители вновь укрылись в своих нишах, немногие придворные, по долгу службы или ещё какой-либо причине не покинувшие опасное место во время суматохи, застыли безмолвными статуями. Только Фурими, отошедший к окну, как можно незаметнее прижимал тяжёлую монету к разбитой губе.

Правитель грузно повозился в кресле, устраиваясь поудобнее и спросил, не поднимая глаз на собеседника:

— Что тебе потребуется, чтобы как можно быстрее разделаться с мертвечиной?

Весь зал облегчённо вздохнул и зашевелился. Фурими спешно развернулся, то ли желая получше слышать, то ли опасаясь возобновления скандала. Едва слышно звякнула оброненная принцем монета.

— Информация, Ваше Величество. Мне нужно найти того, кто тревожит мёртвых, и разобраться с мерзавцем. И ещё гарантии того, что мне не будут мешать — другие жрецы и подстрекаемый ими люд.

Правитель мрачно усмехнулся.

— Информация. Теперь я вижу, зачем нужны шпионы в своём отечестве. Мои заботливые министры могли бы протянуть до самого появления войска нежити под стенами столицы... Фурими! Будь добр, проследи, чтобы жрец получил всё, что пожелает. И отряди с ним самых надёжных бойцов. Пусть проследят, чтобы никто не мешал жрецу — и чтобы он завершил работу.

Щеголь непринуждённо поклонился, чуть шевельнув плащом.

— Если не возражаете, Ваше Величество, я хотел бы сам сопровождать уважаемого жреца. Моё знание королевства и связи могут оказаться бесценными в этом деле.

Правитель язвительно усмехнулся:

— Ну да, конечно, опыт, связи... Надоело сидеть в городе? Надоели пиры и придворные, светские приличия и мирная жизнь? Твою б храбрость да к рассудительности моего наследника... Отправляйся, куда сам хочешь, и может хоть в этот раз тебе оторвут твою дурную голову! Убирайтесь все, приём окончен!

Небольшой отряд выехал ранним утром. Син в очередной раз восхитился предусмотрительностью ненаследного принца. Фурими выбрал очень удобное время, чтобы вывезти из города непопулярного жреца. В этот рассветный час лишь водоносы да хлебопёки уже трудились, и им недосуг было устраивать шум из-за белой рясы. Попадались, правда, драпированные плащами силуэты, торопливо прячущиеся при виде отряда, то ли воры, то ли возвращающиеся домой любовники. Но этим тем более не нужен шум.

По старой привычке, верховный жрец сам осмотрел лошадей и снаряжение. Хороший офицер не забывает о таких вещах, ведь от этого может зависеть жизнь и выполнение задания. Здесь Фурими тоже оказался на высоте. Должно быть, именно постоянные отлучки принца, а не небрежение, довели до такого состояния вверенное ему подразделение. Во всяком случае, сейчас среди спутников в большинстве своём мелькали не зелёные гвардейцы, а тёртые невозмутимые ветераны, отлично снаряжённые и вооружённые до зубов. Неказистые, но надёжные, как старый армейский ремень, самая подходящая компания для бесстрашного до глупости героя.

Раздражение у Сина вызывали только прицепившийся репьем старший попечитель жизни — тот самый зелёный фанатик, хотя уже без цветов, да пару молодых парней из числа "золотой молодёжи", избравших Фурими кумиром. С другой стороны, весь этот шёлк, бархат и блеск украшений мог просто маскировать прирождённых бретёров и авантюристов. Ведь в самом офицере Син тоже здорово ошибся.

Конечно, жреца не приводила в восторг вся эта компания. Изначально он собирался решить всё максимально быстро и тихо, а сейчас с ним было больше двадцати человек. С другой стороны, верхом доберутся быстрее, а компания Фурими давала надежду, что вчерашние проблемы с фанатиками жизни не повторятся. Если бы ещё где-нибудь потерять этого зелёного жреца, от ненавидящих взглядов которого уже свербело в затылке.

Дорога оставляла желать лучшего. Что и неудивительно, после падения империи в большинстве провинций до сих пор идут свары и борьба за власть. Сомнительно, что и здесь всё прошло тихо и гладко. Та же аккуратно мощёная столица представляла исключительную редкость, но королевской власти ещё не хватало сил, чтобы поддерживать имперское наследие по всей территории.

Син слишком долго не покидал храм, и сейчас только вздыхал, глядя на заброшенные поля и сгоревшие дома. Это ведь была достаточно многолюдная провинция, и даже война, прокатившаяся по этим местам, не должна была разогнать всех. Лишь изредка попадались прохожие, испуганно отбегающие в придорожные кусты. Да что там, даже разбойников не было в таких удобных для лихого люда лесах.

Неоднократно приходилось объезжать завалы, в одном месте дорогу затопила сменившая русло река, во многих местах камень покрытия растащили местные жители для хозяйственных целей. Хорошо хоть, что было достаточно сухо, иначе лошади вообще б не давали никакого преимущества в скорости.

Двигались обычным способом конных войск. Три малых перехода быстрой рысью, один малый переход быстрым шагом с лошадьми в поводу. И никто не жаловался на взятый темп, не ёрзал в седле, не стенал над сбитыми ногами и не хромал. Просто удивительно.

По ходу Фурими несколько раз пытался завести речь о мечах, боевых искусствах и воинской подготовке. Но жрец жизни ревниво переводил разговоры на духовное совершенствование, преимущества его культа и многочисленные пороки носителей никому не нужной смерти.

На привал остановились задолго до темна, и возражать смысла не имело. Действительно, утомлять лошадей без нужды глупо, вдруг уже завтра придётся за куем-то гоняться — или убегать самим. Солдаты сноровисто занялись лошадьми, устройством ночлега и ужина, без особых церемоний указав, что господам не стоит марать руки простой работой.

И, конечно, скучать ему не пришлось. Принц со товарищи спешно переоделись и вытащили тренировочные мечи. Ну кто бы ещё сомневался. Син всё же надеялся, что его грозная репутация отпугнёт назойливый молодняк, но когда героев волновали мелочи вроде старых грехов и вероисповедания?

— Мастер Син, прошу принять меня, Фурими в ученики и учить своему высокому искусству по мере сил!

Приятели явно желали того же, но собирались сначала посмотреть на реакцию жреца. Вдобавок, один постоянно оглядывался на зелёного жреца, начавшего какой-то ритуал по поводу захода солнца. Сегодня, судя по злобной физиономии жреца жизни, несчастному светилу довелось выслушать ругательств и проклятий не меньше, чем положенных по обряду славословий.

Син усмехнулся. Пожалуй, принц действует чересчур прямолинейно.

— Вы жаждете приобщиться к служению Дарительницы и Собирательницы, молодой человек? Но храм всегда открыт для чистых душой. Те, что пришли с миром, могут не страшиться вечных стражей. И нет необходимости в обучении, чтобы принять первое посвящение. Вы желаете этого?

Молодые дворяне шарахнулись от протянутой руки, как от корявой конечности прокажённого. Фурими поморщился, но отбегать не стал.

— Вы лукавите, мастер. Не хуже любого на этой поляне, Вы знаете, что я имел в виду искусство владения мечом. И боги здесь ни при чём.

Едва присевший, Син вновь поднялся, глядя в глаза принцу.

— Вы тоже должны кое-что понимать, Ваше Высочество. Я жрец. Все мои желания, цели и усилия направлены лишь на служение Дарительнице и собирательнице. И школа Летящего Клинка заслуживает забвения, как и любое другое искусство, созданное для убийства.

Зелёный жрец одобрительно кивнул, затем спохватился и вновь скорчил гримасу брезгливого осуждения. В адрес то ли иноверца, то ли Солнца отправилась особо яркое выражение. Любопытно, может светило краснеет по вечерам именно из-за таких вот обрядов?

Фурими сдаваться не собирался.

— После падения Ва'аллона и так слишком многое потеряно. Неужели Вы хотите, чтобы и это искусство кануло в небытие? Мир несовершенен, и люди будут убивать друг друга. Но высокое умение можно применять, чтобы спасти и защитить как можно больше людей! Использовать во благо королевства!

Син с удовольствием похлопал.

— Хорошо сказано, мальчик. Но ты убеждаешь не того человека. Я слышал золотые речи С'лмона, и научился противостоять им. Я уже сражался во имя империи, и тем ускорил её падение. Стоит ли защищать людей, от которых самому непросто спастись. И нужно ли что-то делать во благо королевства, где расплодилась нежить, а жрецов Дарительницы и Собирательницы рвёт на части фанатичная толпа.

Позабыв про ритуал, а может, всё же закончив, зелёный жрец ринулся в драку. Фурими перехватил его в последний момент, хотя явно предпочёл бы и сам поучаствовать в наказании наглеца.

— Я могу поклясться, что буду использовать это искусство только во благо? Или дело в средствах? Я готов заплатить любые деньги за обучение, Вам лично или храму... Дарительницы.

— Мне не нужны никакие клятвы. Искусство убивать никогда не применяется во благо. А храм не нуждается в средствах.

— Но любой культ нуждается в последователях!

Один из приятелей принца вступил в разговор настолько неожиданно, что спорщики невольно умолкли, с недоумением глядя на непрошеного помощника.

— Ведь ты на это намекал, жрец, предлагая первое посвящение? Это твоё условие, смертоносное искусство доступно лишь последователям смерти?

Син покачал головой и отвернулся. Если Фурими вызывал симпатию своей прямотой и искренностью, то этот крепыш с азартом в глазах и надменной миной на лице — только раздражение.

— Тебе не обмануть нас, жрец! Я видел сам, как жрица в белом сражалась мечом! Одна, против разъярённой толпы, окружённая со всех сторон. Я видел это, так не мог бы сражаться даже сам Фурими! С площади унесли больше десятка тел, и ещё больше отправили к лекарю. Если бы у стражников не нашлось метательных ножей, она бы ушла, прорвалась бы через толпу к переулку.

Син повернулся к болтуну. Ему казалось, что волна холода поднялась от сердца и ударила в голову. Во рту появилась горечь, ногти до боли впились в сжатые кулаки. Мало кого в жизни ему хотелось убить так, как этого заносчивого кретина.

Поёжившись под ледяным взглядом жреца, дворянин продолжил уже не так уверенно:

— Если уж баба способна на такое, что говорить о настоящих мужчинах! Я согласен принять это твоё посвящение, и даже носить белое — если ты будешь учить меня.

— Храм не настолько нуждается в последователях, чтобы вербовать их такими способами. — Собственный голос, скрипящий и ломкий, испугал жреца. — И менее всего мы нуждаемся в таких, как ты! А если ты ещё раз посмеешь упомянуть о той женщине, я совершу грех первого рода! Пошёл прочь, шваль!

Как ни странно, у гордого аристократа хватило ума не пытаться продолжать разговор. Сина, наконец, оставили в покое.

Он сидел в полном отупении, и даже когда в руки сунули миску с жидкой кашей, жевал бездумно, не ощущая вкуса и ничего не видя перед собой. Почему это ударило так больно именно сейчас? Не тогда, когда он узнал о её смерти. И не бессонной ночью после этого. Он был готов услышать об этом в любой момент, но почему именно сейчас это укололо так безжалостно?

Может, потому что равнодушный негодяй так азартно описывал твой последний бой. Тебе никогда не хватало смирения, как и мне, впрочем. Но я смирился со смертью, ведь мы давно едины с госпожой, а ты так любила жизнь... И как знать, может быть, именно твой последний бой так помог мне. Эти люди ведь хотели убить и меня. Но боялись. Ведь первые напавшие умерли бы наверняка, если уж женщина так легко сеяла смерть.

В смешанном свете луны и костра танцевал силуэт. Нет, не танцевал. Когда-то, десятилетия назад, он тоже тренировался похожими методами. Фурими? Ну кто ж ещё... Вспыхивали призрачными искрами капли пота, маслянисто отблескивало лезвие меча.

Син невольно покосился на остальных и тут же уловил блеск белков глаз. Смотрели все. Пожалуй, сам Син и в молодые годы постеснялся бы отрабатывать движения на глазах такой аудитории, но он никогда не был так красив, как принц. И никогда не был так мускулист и крепок. Пожалуй, учитель был бы недоволен. Сила тоже нужна, но увлечешься силой — потеряешь в скорости.

Син быстро выяснил, где ему постелили и стал укладываться спать. Но заснуть ему не дали. Тяжело дышащий человек присел рядом, вкладывая клинок в ножны.

— Скажи, что я делаю неправильно?

Люди вокруг устраивались на ночь, кто поближе к костру, кто подальше. На часах оставались сразу двое — но и отряд немалый. Одному лишь Фурими неймётся.

— Я не прошу тебя учить. Просто скажи, где я ошибаюсь? Мой наставник умер три года назад. Я считал, что моя защита идеальна — но ты так легко проходил её. И сейчас, я видел как ты хмуришься, глядя на тренировку.

Син тяжело вздохнул. И увидел же, глазастый! Пожалуй, проще ответить, чем препираться на ночь глядя.

— Ты слишком много уделяешь внимания верхнему горизонту. Один финт снизу — ты парируешь — и открываешься. И слишком полагаешься на силу. Я тебя ловил на глубоких выпадах, когда хватило бы отмашки.

Отчего-то не было злости. Неужели ему так не хватало этого — учить, поправлять, наставлять? Или просто слишком долго он не встречал людей, похожих на него. Когда-то его тоже поправляли. А он торопился и старался узнать — почему? Отчего не прошёл верхний выпад? Почему парирование по наклонной предпочтительнее? И когда учитель, наконец, покажет следующее движение?!

— А ещё ты слишком концентрируешься на себе. Ты уже наработал навык, теперь тебе надо концентрироваться на противнике. Если бы ты лучше чувствовал меня, пропустил бы вдвое меньше выпадов.

Неподалёку возбуждённо сопят приятели принца. Зря, конечно. Он даже по походке видел, что им далеко до своего кумира. Если будут бездумно следовать — их собственная беда.

— Скажи, мастер... Кем тебе приходилась та женщина?

Не зря всё-таки Фурими называют героем. Он так храбр? Или настолько глуп? Хотя скорее, просто очень хорошо чувствует людей. Злость перегорела. Хотя тому, другому, Син всё же не спустил бы.

— Приходилась? Никем... И всем. Встретились почти тридцать лет назад. Просто пятнадцатилетняя девчонка. Я освободил её в числе прочих из темницы одного любителя долгой жизни. Рабыня откуда-то с востока. Ни знакомых, ни родни. Хлебнула лиха от души. Там, среди прочих обречённых, сволочей хватало, что хотели напоследок от жизни всё получить. А женщин всего несколько было...

Он помнил, как будто всё произошло не годы, а часы назад. Мерзкий, провонявший дерьмом и смертью барак. Разбегающиеся существа, почти утратившие сходство с людьми. И оставшиеся. Среди трупов и грязи. И завидующие мёртвым.

— Пристроил у добрых людей — пошла следом. При храме прижилась, готовила, убирала. И всё время рядом. Говорила, что задолжала мне жизнь, старалась во всём помогать. Сама стала жрицей второго посвящения. Защищала, как могла, пришлось учить, чтобы не бросалась закрывать собой.

Заскорузлые бинты, тонкие горячие пальцы, ловящие его руку. "Не грусти, господин, мне в радость боль, полученная вместо тебя. Я живу для тебя. Я служу госпоже только потому, что служишь и ты. Не уходи к себе сегодня".

— Она стала вторым клинком храма. Выполняла ту же работу, что и я. А когда меня выбрали высшим — и вместо меня. Случалось, мы не виделись годами. И только недавно, от другого жреца, я узнал, что у нас есть общий ребёнок. Дочь. Храм не подходит для детей, и она нашла для ребёнка хорошую семью. Она так хотела сына, но не получилось. А месяц назад пришла в это королевство, чтобы избавить вас от нежити...

— И то же будет со всеми служителями смерти, — буркнул зелёный жрец и испуганно сжался. Правда, уже через мгновение приподнялся и стал недоумённо оглядываться. Но тот, кто наградил его затрещиной, признаваться не пожелал.

— Глупец! — Син даже не рассердился. — Она выполняла свой долг. И где бы она не была, не жалеет ни о чём. Это живые тоскуют и печалятся о мёртвых, а мертвые счастливы. Дарительница и Собирательница — гостеприимная хозяйка.

Говорить больше было не о чем. Тишина разрывалась только треском костра. Дыхание людей постепенно выравнивалось — и Син тоже начал засыпать. Тёмный силуэт принца, неподвижно сидящего у костра, поплыл. Должно быть, вспоминает свой неудачный бой в свете полученных советов. И, возможно, действительно знает, что проигранный бой для ученика бывает полезнее выигранного.

Сон пришёл, долгожданный и тяжёлый. Такое с ним случалось нередко. Он знал, что это сон, что говорит с мёртвыми. И это было горько и больно. К нему приходили друзья и знакомые, погибшие жрецы и даже незнакомые люди. Все те, что не завершили дела в мире живых, рвались обратно, спрашивали, требовали. А Син был вратами, переходом между мирами, и имел право решать.

В храме было легче. Там всё происходило наяву, и паломники имели возможность поговорить с мёртвыми, а мёртвые — передать весть в мир живых. Там, в заповедной долине, под охраной стражей вечности, это выглядело обычным ритуалом. А вот сон невозможно контролировать.

Туман нереальности, рябь и холодный ветер вторгшейся в его сон души. Белый камень храма, мерцающий и лоснящийся в свете луны, бледные силуэты стражей, тех несчастных, что когда-то тоже были верховными жрецами, могущественные, надёжные и безумные. Многие жрецов побаивались этих грозных призраков, большинство из которых даже не было людьми. Но ей не было дела до посторонних. Она и при жизни мало интересовалась мнением окружающих и всякими там условностями.

Мягкие губы коснулись его губ, тонкие руки обняли, обманчиво хрупкое тело прижалось с отчаянной силой.

— Прости меня, любимый. Я не хотела тебя огорчать. Я держалась, сколько могла, не приходила, знала, что тебе будет больно. Прости...

— Прости и ты меня. Я... я сам не понимал, как много ты значила для меня... Если бы я знал, то пошёл бы вместе с тобой. Но я привык... Ты сняла с меня эту ношу, и я совсем забыл, как это грязно и мерзко — защищать людей.

— Нет. Хорошо что тебя там не было. Ты бы не смог убивать — а было нужно. Эти люди — они хуже мёртвых. Мёртвые жаждут, они не имеют души. А те были живы — но их души заплесневели и сгнили. Даже Госпоже будет непросто очистить их. А ты — живи! Ты слишком много думаешь о прошлом, живи ради будущего. А если... если сможешь, навести нашу дочь. Я ошибалась, скрывая её от тебя. Она уже взрослая, и скоро подарит нам внука. Посмотри на них — и живи. Если тебе нужна причина — живи ради них, как я жила ради тебя!

Син молча обнимал тонкую фигурку своей... жены? Соратницы? Ученицы? Стараясь не думать, что сталось с этим телом в реальности. Она была так привычна, надёжна, близка — но это последний раз, когда он видит эти чёрные косы и глаза непривычной формы. Она не сможет больше придти, а он не посмеет звать сам. Мёртвых не стоит тревожить без нужды. Она вновь возродится — но лишь Госпожа будет знать в каком теле. И не будут помнить — но это лишь к лучшему.

Маленькие руки упёрлись в грудь и оттолкнули. Чёрные глаза вспыхнули тревогой.

— Опасность! Я чувствую смерть рядом с тобой. Нет, не благую Госпожу — неестественную. Проснись, быстрее!

Син попытался пробудиться, но тяжкая пелена сна лишь заколебалась, удерживая.

— Проснись! Встань и сражайся, высший жрец! В бой, первый клинок!

Маленькая, но жёсткая ладонь ударила неожиданно больно и хлёско. Ещё раз, и ещё. Боль была так... реальна.

Син резко сел, голова кружилась, перед глазами плыли круги. Почему было так тяжело просыпаться, ему что, подлили какой-то дряни в пищу? Отчаянно ржали лошади, пытаясь сорваться с привязей, но никто не успокаивал ездовых животных.

Костёр прогорел, но ещё не остыл, люди вокруг спали. Хотя не все. Вот кто-то склоняется над спящим товарищем...

— Эй, что случилось?

Тёмная фигура одним, очень плавным, но быстрым движением, развернулась и придвинулась к нему. Вспыхнули багровым пламенем глаза на неестественно бледном лице. И накатило ощущение неправильности. Это существо должно смирно лежать в земле, а не расхаживать среди живых. И смерть — не естественная, а жадная, беспокойная, успевшая уже схватить кого-то из его спутников.

— Тревога! Поднимайтесь!

Неловко отброшенное одеяло падает в кострище и тут же занимается. Верный посох поднят для атаки. Люди вокруг стонут, ворочаются, не в силах пробудиться, как он только что. Хотя, это и к лучшему

Враг не торопится. Живой мертвец как будто плывёт, так плавны и неторопливы его движения. Нехорошо, ой как нехорошо. То ли кто-то при дворе снюхался с некромантом, и вампир послан по их души, то ли нежить расплодилась уже так, что в дне пути от столицы на них наткнулись по чистой случайности.

Бледная рука уверенно перехватывает посох и ломает одним движением. Опытный, мерзавец. Холодные пальцы властно хватают воротник и подтягивают. Рот распахивается гораздо шире, чем дано человеку, клыки небольшие, но отчётливо видны на фоне чёрной, омерзительно воняющей кровью, пасти.

А это ты зря. Знал бы ты, какие ощущения уготовлены мертвецу, попробовавшему на вкус кровь Супруга Смерти. Но шею ведь попортит, недоумок, лучше уж обычным способом.

Привычное усилие — и ладонь легко бьёт в грудь врага. Ударь он в полную силу — и мертвец даже не заметил бы его трепыханий. Но это малая печать Госпожи. Для живых — первое посвящение, а для мёртвых...

Вопль боли громом прозвучал в лесу. Тварь, после смерти способная ощущать лишь жажду, рухнула на колени и ногтями впилась в грудь, там, где проступил невидимый у живых символ. Куда и делась величавая плавность движений, то, что с рёвом каталось по земле, больше не походило на человека.

Син торопливо оттащил пару беспробудных соратников подальше, чтобы не пострадали. Силуэт на земле стремительно менялся, перетекал из формы в форму, но Госпожа уже наложила руку на принадлежащее ей, и печать упрямо держалась, не покидая мёртвой плоти.

Рядом кто-то приподнялся, и в ужасе уставился на бьющегося в агонии вампира. С ругой стороны от костра послышался шелест покидающего ножны клинка. Должно быть, чары нежити утратили свою силу. Но сколько же сил собрал мертвец, если так долго противостоит властной хватке Госпожи, и сколько людей поплатились жизнями, утоляя его неугасимую жажду!

Как будто в ответ на заданный вопрос, лес затрещал, зашумел, топот множества ног окончательно разогнал ночную тишину. Слуги вампира, слишком шумные и тупые для ночного нападения, мчались на помощь хозяину.

Мертвец медленно поднялся на ноги. Обрывки одежды только оттеняли бледную и какую-то прозрачную кожу. Глаза утратили багровый отблеск, а лицо выражало только удивление. Рот беззвучно приоткрылся — но сеть трещинок стремительно окутала всё тело бедняги. Серые струйки брызнули из трещин — и мёртвое тело рассыпалось, измельчаясь вплоть до невесомой кучки праха.

— Что здесь... — начал было объявившийся рядом Фурими, в одной набедренной повязке, но с обнажённым мечом в руках. Но сам перебил себя, глядя на что-то за спиной Сина. — Тревога! К оружию!

Воинство вампира, омерзительно воняющее и разлагающееся чуть ли не на ходу, наступало. Около полусотни упырей, несчастных жертв кровососа, одержимые всё тем же голодом, мчались на лагерь неуклюже, но целеустремлённо. Отвратительные, но не слишком опасные на вид, до тех пор, пока не покажут свою сокрушительную силу и равнодушие к ранам.

Солдаты спешно строились, готовясь к бою. Никто не впал в панику, даже когда обнаружилось, что три соратника уже не встанут со своих лож, а часовые уже не откликнутся. Зелёный жрец бормотал молитвы, дрожащими руками разматывая своё растительное оружие, против такого врага ещё менее действенное, чем острая сталь.

Син глубоко вздохнул. Он сам истреблял утративших чувство меры магов, но как бы сейчас пригодился кто-то из этих тщеславных повелителей стихий. Лучший способ разделаться с большим количеством неупокоенных — открыть пошире двери своего тела, чтобы дыхание Госпожи коснулось нежити. Но рядом с ним эти храбрые и беззащитные живые люди. Пока живые...

"Верни мне моё оружие, Госпожа!" — слова просьбы вырвались сами. Он ведь так не хотел вновь браться за страшный меч, но пальцы уже сомкнулись на такой привычной и надёжной рукояти.

Син стремительно бросился навстречу врагам. Чем дальше от союзников он перехватит упырей, тем меньше шансов, что какая-то из тварей прорвётся к строю живых.

Кто-то из бойцов пытался его перехватить, ещё несколько собирались двинуться следом, поддерживая атаку, но были остановлены кратким приказом Фурими. Принц лучше всех понимал ситуацию.

— Тот самый меч! — в возгласе кого-то из аристократов детский восторг боролся с разочарованием. Ничего удивительного. Лёгкий тонкий клинок выглядит далеко не так эффектно, как массивные изукрашенные мечи дворян. Да и выглядело тонкое лезвие не лучшим образом, покрытое несмываемыми чёрно-красными пятнами и полосами.

Сам бой занял совсем немного времени. Упырям далеко до вампиров. Они бездумно кидаются на врага, не заботясь о тактике, мешают друг другу, и нисколько не заботясь о защите. Основная опасность здесь — чудовищная сила этих бестолковых созданий. Первый же удар сломает несколько костей, а если упадёшь — уже не поднимешься. Этот подвид нежити неуклюж, но не медлителен.

Проклятый меч укладывал врагов с первого удара. Правда, приходилось следить, чтобы обрушившиеся тела не мешали передвижению. Так что мертвецы оказались равномерно распределены от леса и почти до самого костра.

Уже через пару минут последний мертвец упокоился, и не выспавшийся жрец вогнал страшное лезвие в землю по гарду в очередной бесполезной попытке очистить старую кровь.

Солдаты немедленно взялись за свертывание лагеря, хотя до утра было ещё далеко. Никому не хотелось продолжать сон рядом с мертвецами. Похоронить всех было невозможно, тем более, что многие были на поздних стадиях разложения. Хоронили только своих — двоих часовых и троих выпитых вампиром во сне.

Когда Син потребовал, чтобы головы отделили от тел и хоронили отдельно, едва не возник бунт. Да и после вмешательства Фурими ветераны ругались и вздыхали, не слишком-то веря тому, что их сослуживцы способны выбраться из могил и придти в гости.

Затем возник другой скандал. Син твёрдо сказал, что дальше с ним отправятся только те, кто согласится на первое посвящение. Печать смерти даёт живым немало преимуществ перед мёртвыми. Во всяком случае, магия неупокоенных будет не так эффективна, да и погибшие не смогут обратиться против живых. А если учесть, что это ни к чему не обязывает...

Если робкий приятель Фурими, решительно отказавшись от посвящения, засобирался обратно, то зелёный жрец желал продолжать путь со всеми, "оставаясь чистым перед силами Жизни".

Препирательства постепенно перерастали в религиозный диспут, в которых Син никогда не был силён. Храм Дарительницы и Собирательницы не нуждался в проповедях. Остальные вмешиваться не спешили, Даже если кто-то не был согласен с зелёным, вслух об этом говорить не спешил. Жрец Смерти сделает своё дело и уйдёт, а им жить в королевстве, где зелёные подчинили или изгнали все другие верования.

— Ладно, нежить с вами, — Син махнул рукой. — Пусть едет как желает, но если мы наскочим на целую армию нежити, я призову Милосерднейшую, чтобы упокоить этих несчастных... а заодно упокоятся и самые умные жрецы, не защищённые печатью Госпожи. И будем считать это самоубийством, поскольку от защиты он отказался сам. У нас нет времени препираться. Кто знает, сколько людей гибнет каждый час, раз этот некромант настолько силён!

Молодой жрец пришёл в ярость, но его блистательная обличительная речь никого уже не заинтересовала. Бойцы знали цену времени. И цену жизни тоже. Син быстро провёл ритуал, даровав малую печать всем пожелавшим. И не стал заострять внимание на том, что помимо робкого аристократа, ещё пара бойцов не стали участвовать. У людей есть право на выбор. Если они хотят поскорее попасть в царство его богини — это их собственное желание.

Теперь отряд двигался в полной готовности, что не мешало четвёрке непосвящённых во главе с зелёным держаться поодаль от "осквернённых". Что, в целом, было только к лучшему. Во всяком случае, Сина больше никто не раздражал ненавидящими взглядами и богословскими рассуждениями.

— Почему ты считаешь, что этот некромант силён, мастер? — без особых церемоний начал разговор Фурими. — Ты ведь ещё с ним не встречался?

Син без особой охоты покосился на принца, но всё же решил просветить союзника. Сомнительно, что это пригодится обычному бойцу, но кто скажет, что может случиться у логова некроманта. Даже Госпожа не властна над судьбой.

— Мы встречались с его созданием. Только величайшие некроманты в силах создать вампира. — Син раздражённо отмахнулся от второго аристократа, тоже попытавшегося влезть с вопросом. — Для этого проводится некий ритуал над душой ещё живого человека, намертво сковывающий эту душу и тело. После этого жертва умерщвляется, но вскоре понимается уже кровожадной нежитью. Мертвец ощущает страшную жажду — мёртвое тело требует живой крови, а мёртвая душа — живых душ. Сила его огромна, а магическая мощь увеличивается с каждой поглощённой душой. Нам очень повезло, что этот вампир был достаточно молод, и хотя извёл немало людей, по-настоящему овладеть своими возможностями не успел.

Фурими явно хотелось спросить что-то ещё, принца раздражала неторопливая речь жреца, но он в очередной раз проявил удивительную для его возраста выдержку.

— Те несчастные, чью кровь и души высосал вампир, тоже не лежат спокойно. Они поднимаются, ведомые той же жаждой, но пока их души в плену, выполняют все приказы своего убийцы. Упыри глупы, но очень сильны. К счастью, в отличие от вампиров, они уязвимы для любого оружия, хотя так же нечувствительны к боли, как и любая другая нежить. Со временем они просто разлагаются и перестают представлять опасность. Насколько мне известно, вампиры их используют только для охраны своих дневных убежищ.

— Значит, вампиры действительно боятся солнца?

Син усмехнулся. Этот вопрос задали едва ли не хором. Для тех, кто впервые сталкивается с этими опасными тварями, их беззащитность перед обычным светом удивительна и неправдоподобна.

— Сам я не некромант и подробностей не знаю. Но, насколько мне известно, особая связь души и тела нежити — источник её особой силы, но и слабость тоже. Серебро, некоторые виды растений, специальные заклинания с лёгкостью разрушают эту связь. Как бы я не относился к нашему зеленорясому попутчику, кое в чём он прав. Свет солнца — тоже священная сила. Умей он запасать её, или владей какими-то священными реликвиями, в нашем походе был бы бесценным соратником. Но пока, всё что он продемонстрировал — ядовитый сорняк, опасный только для живых.

— Что-то ты лукавишь, жрец! — буркнул надоедливый аристократ, на сей раз опередив принца. Син слышал, как его звали по имени, но не счёл необходимым запоминать. — Как эти твои... упыри могут охранять вампиров днём, если нежить света боится? Опять чего-то недоговариваешь!

Правда, принц тут же одёрнул приятеля, напомнив, что боится солнца только нежить с душой, которой у упырей нет. А поскольку сделал это довольно грубо, хамовитый приятель немедленно принялся сыпать ответными оскорблениями. Судя по полному спокойствию солдат, словесные пикировки воинственных аристократов были явлением частым и от слов к делу не переходили. Многие ветераны даже посмеивались потихоньку, выслушивая живописные взаимные сравнения, где высокородные господа по внешности проигрывали упырям, по умственным способностям — разнообразным породам деревьев, а путь их лежал в самые непривлекательные части тела.

Но всё же Син почувствовал некоторое облегчение, когда ссора приятелей завершилась так же внезапно, как и началась. Они обоюдно послали друг друга к некроманту и тут же припомнили, что и так туда двигаются. После чего взялись обсуждать мечи и воинское искусство, периодически пытаясь втянуть в разговор и жреца.

Подъехал уже знакомый денщик и поинтересовался, какая ещё нежить может встретиться по пути. Разошедшиеся приятели тут же притихли. Сину оставалось только развести руками. Он неплохо познакомился с результатами деятельности некромантов, когда исполнял обязанности клинка храма. Скелеты и зомби, умертвия и призраки, личи, упыри, вампиры, баньши, костяные воины, мёртвые падальщики и многие другие виды пакости, которым и названия не придумали.

Пришлось срочно приободрить несколько павший духом отряд. Одушевлённая нежить, вроде вампиров, баньши и личей, не в ладах с солнечным светом, да и подчинить их не проще, чем создать. Эти кошмарные создания способны на многое — но некромант не способен их создавать в больших количествах. Могут просто передраться между собой, да и хозяина недолюбливают. Неодушевлённые примитивны и глупы. А простейшие, вроде скелетов и низших зомби, вообще не способны к самостоятельным действиям. Ими должен управлять некромант или высшая нежить.

Ветераны действительно приободрились. Син решил не рассказывать, какие опустошения способна произвести армия скелетов, шагающая и наносящая удары в едином ритме. О почти неуязвимых тварях, которых ваяли из мёртвой плоти и кости некоторые умельцы. И, тем более, не хотел напоминать, что им предстоит ещё достаточно длительный путь и минимум одна ночь на разорённой нежитью земле.

Эта местность была слабо заселена даже во времена империи. Сину приходилось постоянно напоминать себе, что эти леса и луга могут служить прибежищем врагу. Но печати Госпожи, чутко улавливающие нежить, ни на что не реагировали. Хотелось бы верить, что встреча с вампиром — чистейшая случайность. С теми же основаниями можно было надеяться, что некромант создал единственную нежить такого уровня и не сумел подчинить своей воле... с естественными последствиями для себя. Лучше быть готовым к худшему — что нежить затаилась, чтобы напасть среди ночи. Или некромант отозвал своих тварей для личной охраны.

— Не тревожься, мастер! — Фурими, конечно, не мог не высказать своё мнение. — Ты ведь уже имел дело с некромантами, нежитью и самим С'лмоном. Чем может быть опасен ещё один? Мы легко разделаемся с негодяем и с триумфом вернёмся в Сайпир!

— Всё может быть не так просто, — Син расслабился, признаваясь самому себе, что действительно слишком напряжён. — Мы уже лет двадцать не встречали высшую нежить, и надеялись, что не осталось никого, способного её создавать. Но если серьёзно, я боюсь, что именно здесь обнаружится кровь Госпожи.

— Кровь богини? — принц невольно присвистнул. — Но откуда она могла взяться? И как могла попасть к некроманту?

Син успел пожалеть, что проговорился, но, как говорил учитель, нанёс удар — готовься к ответу.

— Пару сотен лет назад некий фанатик пришёл в Храм Дарительницы и Собирательницы. Мало кто из ненавидящих Милосерднейшую решается на такой отчаянный шаг. Ведь пройти к Храму мимо стражей вечности может только получивший первое посвящение. Только сумасшедший согласится получить печать смерти, злоумышляя против её служителей. Но этот замыслил очень необычное преступление — убить саму Милосерднейшую. И потому именно в храме, что находится на границе мира живых и мёртвых, в миг ритуала, когда Госпожа входит в тело своего супруга, он нанёс высшему жрецу смертельную рану.

Зелёный жрец восхищённо ахнул. Как этот фанатик подобрался незаметно? Теперь ещё будет возносить молитвы за душу неизвестного героя!

— Его убили? — деловито поинтересовался Фурими.

— Нет, — усмехнулся Син. — Стражи Вечности не успели добраться до святотатца. Он умер сам, от того, что кровь, наполненная силой Госпожи брызнула на него. И самой Дарительнице и Собирательнице никакого вреда фанатик не причинил. А высший жрец выжил, хотя удар был нанесён прямо в сердце. Опасную жидкость собрали в фиал и хранили среди прочих реликвий. Эта кровь не сворачивалась и несла в себе частичку силы Госпожи. А полгода назад фиал исчез.

— Ещё один фанатик? — серьёзно уточнил Фурими.

— Хуже, — вздохнул Син. — Предатель. К реликвиям имели доступ только "длани", жрецы второго посвящения. Именно после того остальные реликвии были переданы на хранение самой Дарительнице и Собирательнице, и забрать их обратно может только высший служитель.

Некоторое время отряд ехал молча.

— А зачем эта кровь некроманту? — На этот раз не выдержал зелёный жрец.

— В ней ведь частица силы Госпожи, — просто ответил Син. — Сила, соединяющая мир мёртвых и мир живых. Как думаешь, сумеет повелитель мёртвых найти ей применение?

Носитель зелёной рясы смотрел как будто сквозь собеседника. На лице его был такой ужас, как будто его пытались заставить отпить из того самого фиала.

— Безумцы! Убийцы! Неужели вы позволили принести этот яд в наше несчастное королевство?! — слёзы ярости и отчаянья текли по молодому лицу. — Частицу самой смерти! Вы так ненавидите наше учение? Не можете позволить кому-то жить вечно?!

На миг ощутивший сочувствие, Син ответил не менее резко:

— За вечной жизнью — к некроманту! Для всего на свете свойственно умереть и возродиться — в семенах, детях, листьях и цветах! Жизнь невозможна без смерти, а Госпожа лишь следит за соблюдением чередования.

Служитель Жизни глубоко вздохнул, пытаясь выровнять дыхание.

— Может быть, ты и сам не виноват. Возможно, страшная богиня обманула тебя, затмила твой разум. Посмотри на солнце — оно вечно! Оно изо дня в день дарит свет и тепло. И нам, детям его, дарована была такая же вечная жизнь. А твоя Собирательница ничего не дарит, она отбирает божественные дары жизни! Как тот же вампир, она пьёт человеческие жизни, не в силах выйти на свет. Но однажды, божественный воин сразит твою хозяйку в её же собственном логове!

Син сдерживался изо всех сил, но последняя фраза его сразила окончательно. Он давно уже так не смеялся — до боли в горле и боках, до слёз, до полного изнеможения. Удивительно, как легко люди забывают всё то, что было доступно даже уличным мальчишкам в Ва'аллоне. Ему даже не требовалось обращаться к необъятным знаниям Госпожи.

— Солнце — лишь одна из множества звёзд, недоучка! А звёзды тоже рождаются, живут и умирают. И боги живут по своим законам, и бессмертны лишь на определённый, очень долгий срок. И для человека убить бога так же невозможно, как убить солнце.

Зелёный жрец горько улыбнулся и вновь слегка отстал от общего отряда, присоединившись к своим сторонникам. Пожалуй, они оба остались в твёрдой уверенности, что пытались убедить полного идиота.

Фурими подождал, пока религиозный диспут завершится, и плотно взялся за знатока нежити. Его интересовало всё — внешний вид, возможности, меры безопасности и, конечно же, способы упокоения. Син старался отвечать по возможности тихо и кратко. Зачем лишний раз беспокоить союзников, утверждая их в полной бесполезности.

Очень немногие виды нечисти были уязвимы для обычного оружия. И мало какие разновидности имели уязвимые места. А в отряде не нашлось никого, кто способен освятить или наложить чары на обычный металл. Серебра оказалось тоже удручающе мало. Осину можно было обнаружить в окрестных лисах, в отличие от серебряного клёна и язвлёного молнией дуба, но что за оружие можно смастерить из дерева. Даже чеснока, зелье из которого могло придать стали особые возможности, оказалось удручающе мало. Что уж говорить об огненном перце или ледяном грибе.

В определённый момент Син обнаружил, что оправдывается перед молодым нахалом. Что, оказывается, его обязанностью было заранее уведомить главу отряда об особом снаряжении, тогда солдаты оказались бы снаряжены тщательнее.

Пожалуй, в последний раз такой выговор Син получал от предыдущего верховного жреца. Если не считать собственную совесть, конечно. И, в отличие от совести, собеседник тоже был уязвим. Первый клинок храма кратко и ёмко объяснил, чем могут быть полезны едва владеющие оружием люди без особых способностей и навыков. И что ему было достаточно всего лишь указать, где расплодилась нечисть, раз уж для "Глаз" и "Дланей" Госпожи это королевство оказалось закрыто. Ну ещё за лошадь спасибо, но всё остальное — скорее не помощь, а помеха.

На этот раз Фурими обиделся всерьёз и надолго, и демонстративно игнорировал грубого спутника до самого конца дня. Что от него и требовалось.

Сину требовалось хорошенько подумать. Почему за весь день он так и не почуял нежити? Ведь ехал он не один. С ним ведь больше десятка посвящённых, "Глаза Смерти", опытные, внимательные ветераны. Заметь хотя бы один из них что-то подозрительное, Госпожа немедленно предупредила бы об опасности. Как это понимать? Опасность некроманта сильно преувеличена, или они едут прямиком в ловушку.

Когда они свернули с дороги и подъехали к городку, в котором предполагали заночевать, Син уверился во втором предположении. Обнесённый невысокой, в человеческий рост, оградой, городок был пуст. И хотя по размерам он больше походил на небольшую деревню, здесь была своя стража, свой наместник и даже небольшой отряд королевских солдат. Во всяком случае, всё это было раньше.

Один из солдат клялся всеми богами, от солнца до Дарительницы, что всего полгода назад жизнь здесь била ключом. Люди пытались добиться разрешения строиться за стеной, не выдерживая тесноты, а приезжающие из окрестных деревень крестьяне устраивали раз в декаду шумную ярмарку во-о-он на том вытоптанном лугу.

Солдаты осторожно проходили по узким улочкам, заглядывая во все дома. Что больше всего сбивало с толку — не было никаких следов бойни или спешных сборов. Вещи спокойно лежали на своих местах, везде порядок, подпорченный пылью. Ограду никто не штурмовал — хотя тот же вампир легко перепрыгнул бы или перелетел. Ворота открыты, двери домов, сараев, хлевов распахнуты настежь. Как будто что-то очень интересное происходило возле самых стен, и жители выбежали посмотреть на редкое зрелище, захватив зачем-то с собой всю скотину и прочую домашнюю живность. И не вернулись. Лишь тараканы да птицы хозяйничали в пустом городе.

Притихший, напряжённый отряд вновь собрался у ворот. Никто не нашёл ни малейших подсказок странному явлению. Только у привратной караулки были пара свежих зарубок на стене и несколько больших тёмных пятен на сухой земле.

— Кровь, — немедленно предположил Фурими.

Надоедливый аристократ немедленно заспорил. В качестве вариантов было предложено вино ("с ума сошёл?! здесь не меньше галлона пролилось!"), помои и масло. Кто-то даже предложил попробовать на вкус, но высказанные немедленно кем-то другим варианты о других телесных жидкостях отбили всякое желание производить дегустацию.

Син молча вынул свой кровавый меч и провёл остриём поперёк одного из пятен. На миг все увидели парящую, впитывающуюся в утоптанную землю лужу, почувствовали терпкий запах крови и услышали предсмертный хрип умирающего.

— Не больше месяца назад, — спокойно сказал жрец. — Скорее всего, часовой, павший на посту. Будь у меня всё, что нужно для ритуала, я бы призвал его и распросил, что здесь случилось.

— А остальные? — Фурими был бледен, но держался не хуже своих ветеранов. Во всяком случае лучше, чем его приятели, умчавшиеся за ближайшие дома с нездоровым цветом лиц. Зелёный жрец цветом спорил со своей рясой, но тоже держался.

— Здесь кровь одного человека. Остальных, скорее всего, околдовали и увели. Я бы не советовал ночевать в этом месте. Почти наверняка здесь ночью будет какая-то пакость. Может, успеем отъехать подальше до темноты?

Принц некоторое время размышлял. Как ни странно, на этот раз никто не рвался давать советы. Даже вернувшиеся после недолгой, но довольно громкой отлучки аристократы. Жрец Жизни угрюмо терзал свой несчастный плющ. Странные люди! Они спокойно воспринимают зрелище оголтелой толпы, заживо рвущей ни в чём не повинную женщину, но так близко к сердцу воспринимают быструю и почти безболезненную смерть солдата. Или просто представить себя на месте этого бедняги проще, чем на месте жрицы?

Син даже не стал возражать, когда принц всё же решил остановиться в городке. В не особо уютной, но вместительной и крепкой каменной казарме, где можно было разместить и лошадей. Не иначе, здесь когда-то была застава, а селение выросло вокруг позже.

Случился небольшой скандал, когда кто-то из солдат предложил обезоружить непосвящённых, единственных из компании, кого могли околдовать. И если робкий приятель Фурими и оба бойца всё же согласились передать на время своё оружие лично принцу, то зелёный жрец поднял такой крик, как будто ему предложили осквернить собственное святилище. Но всё же запихнул свой неувядающий плющ в вещевой мешок и отложил подальше, правда, только после того, как Син пообещал лично отобрать и повесить скандалиста на его собственном сорняке.

Дальше всё шло по привычной схеме. Ветераны быстро устроили лошадей, озаботились ужином и спальными местами. Только не отшедший ещё от спора Фурими заставил упрямцев тщательно вымести и вымыть казарму, причём не пожелал принять во внимание ни происхождение, ни духовный сан бузотёров. И если наказанные ругались вполголоса, исполняя приказание "тирана и самодура", то остальному отряду это зрелище здорово улучшило настроение.

А если бы они знали заранее, насколько полезна бывает уборка в таких вот запыленных заброшенных местах...

Ужин был уже съеден, наказанные успокоились, служитель Жизни торопливо бормотал слова ритуала вслед уже зашедшему солнцу. Кое-кто уже укладывался спать, Фурими давал подробные инструкции часовым. На этот раз, сторожить сон товарищей должны были сразу по три бойца.

Как ни странно, первым неладное ощутил тот самый, надоедливый аристократ. Возможно, потому что уже улёгся. Обычно, на наглое такое предложение заткнуться, у Фурими находилось что сказать. Но как только шум разговоров утих, странный усиливающийся шорох услышали все. Как будто ветер перебирает тростниковые занавеси. Или песок пересыпается в песочных часах. Очень больших часах, с гору величиной.

Внезапно, на улице стало светлеть. Столпившиеся у окон и дверей люди с недоумением смотрели на слабо светящиеся маленькие смерчи, аккуратно собирающие пыль с улиц и из домов. Как будто какой-то безумный маг вдохновился идеей Фурими и принялся наводить порядок в городке доступными методами.

Син на миг задохнулся от нахлынувшего ощущения, пришедшего разом от собственных и чужих печатей. Неупокоенные! Много, со всех сторон! Эти смерчи?

Постепенно светящиеся воронки превращались в призрачные силуэты, целенаправленно шагающие прямо к казарме. Голые, мерцающие, покрытые рябью. Шорох прекратился, но и шагов слышно не было.

— Дверь! — в несколько голосов взвыли временные обитатели казармы.

Стоящий в дверях солдат отпрянул, но первый призрачный силуэт уже встал в дверном проёме. Сейчас, в полутьме казармы было легко различить подробности сформированного пылью лица. Немолодой, невысокий мужчина, кряжистый, с тяжёлыми натруженными руками. Но эти руки он тянул к бойцу.

Ветеран одним движением выхватил меч и нанёс удар. Отличный, мощный рубящий удар наискось, способный разрубить беззащитного человека по диагонали или глубоко рассечь тело вместе панцирем. Лезвие беспрепятственно прошло сквозь неосязаемого врага и со звоном и искрами оставило глубокую зарубку на камне дверного проёма. Лишь пара струек пыли протянулась было вслед за мечом — но тут же втянулась обратно, восстанавливая целостность фигуры. А затем призрачный старик обнял бойца, как вновь обретённого родственника.

Несколько очень долгих биений сердца растерянные люди смотрели на товарища, замершего в объятьях мертвеца. Свечение окружило бойца, пыль осела на него плотным коконом, и почти сразу осыпалась. Медленно и очень тихо ветеран опрокинулся навзничь, зазвенел покатившийся меч. Кто-то всхлипнул рядом, кто-то выругался. Только что стоявший в проёме боец был немолодым, но очень крепким и плотным ветераном. Сейчас ногами к дверному проёму лежал совершенно седой, иссохший от глубокой дряхлости старик. Мёртвый старик.

— Назад! — рявкнул Син, отбрасывая кого-то с пути. — Это воинство Праха! Не прикасайтесь к ним!

Споткнувшись впопыхах о тело ветерана, жрец оказался у дверей лицом к лицу с призрачной девушкой. Даже сейчас её личико было миловидным, а роскошная фигура заставляла жалеть о том, что эта встреча состоялась слишком поздно.

Кровавый меч ударил почти против его воли, пронзая воздух. Но в этот раз даже это страшное оружие оказалось бессильным. Слишком зыбкой и неуловимой была связь этих проклятых душ с их неосязаемыми телами.

Тонкие руки обняли Сина, неосязаемое тело прижалось — и отлетело. Гнев Госпожи обжёг Супруга изнутри. Жрец захлопнул дверь, ещё успев увидеть удивление на вновь формирующемся из столба пыли молодом лице. Удивительно. Он уже не первый год, как верховный жрец, случались за это время разные приключения, он даже не смог бы вспомнить всех женщин, подаривших ему ночь любви, а Милосерднейшая приревновала его к мёртвой! Или ей из иного мира все живые кажутся далёкими и несущественными, а именно неупокоенная видится реальной соперницей?

— Что нам делать? — Фурими, как обычно, высказал общий вопрос. — И что это за пакость?

— С плащами — к окнам, ко всем щелям! Отгонять их ветром, этот прах очень лёгок, души не удерживают. Не прикасаться!

Команды в этот раз выполнялись молниеносно. И всё равно едва не опоздали, в двух окнах — бойницах уже начало разгораться сияние протискивающихся мертвецов. Простого ветра от плащей не хватало, воины срывали с себя ремни, скручивали одеяла жгутами и хлестали призрачные силуэты, по частям выбрасывая незваных гостей из казармы. Неожиданно эффективной здесь оказалась плеть плюща, со всеми её жесткими листьями. Зелёный с воодушевлением стегал неупокоенных, плеть хлестала с такой скоростью и силой, что казалась живой.

— Ты встречался с такими тварями раньше, мастер?

— Только читал в одном старом свитке из библиотеки Храма. Когда-то несколько городов были уничтожены этим страшным проклятьем. Проклятые души не могут упокоиться и бродят ночами. Солнце обращает их в прах — но ночью всё повторяется. Для них есть только один способ освободиться — напитать свой прах жизненной силой живых и пробиться в мир мёртвых, следуя за душой жертвы.

Фурими некоторое время смотрел на него, что-то обдумывая.

— Их же здесь сотни, — проскулил вмиг утративший всю самоуверенность наглый аристократ. — Говорил, я тебе, Фурими, возьми солдат побольше, сейчас бы пригодились!

Принц, даже не меняя выражения лица, от души ударил приятеля в лицо, а когда тот с воем свалился, ещё добавил пару раз сапогами.

— Мне каждый мой солдат дороже, чем десяток таких как ты, скотина! Ещё раз скажешь что-нибудь вроде этого, и отправишься гулять за дверь!

Син только хмыкнул. Понятно, почему принца так любит простонародье и ненавидит знать.

Фурими задумчиво прошёлся туда — обратно.

— Жаль, что с нами нет приличного мага. Поднял бы ветер, да развеял бы всех этих, к демонам! До утра бы не собрались. Но маги сейчас редкость, остаётся рассчитывать на жрецов.

Принц резко повернулся, мимоходом отпихнув ногой скулящего приятеля.

— Мёртвая красотка не тронула тебя, мастер! Если есть ещё какой-то способ, говори. Мы не продержимся до рассвета. Может быть... второе посвящение?

Син покачал головой даже прежде, чем зелёный жрец успел завопить.

— Меня хранит Госпожа. Не стоит взваливать на себя обязанности "Длани", всё равно не поможет. Скорее всего, если я призову Дарительницу и Собирательницу, эти несчастные упокоятся. Правда, для этого придётся отойти подальше, на расстоянии печати Смерти уберегут вас. И на лошадей я давно уже наложил упрощённые печати, иначе они уже с ума бы сходили от присутствия нежити. А вот этих четверых уже ничто не спасёт... Если они только не передумали по поводу посвящения.

Двое упрямых ветеранов молча переглянулись и подошли, сразу после ритуала немедленно потребовав обратно оружие. Под напором осуждающих, насмешливых и злых взглядов, медленно подошёл и зелёный фанатик.

— Я принимаю скверну лишь для того, чтобы увидеть твоё поражение, прислужник Зла! Я узрею твоё падение, и очищусь! Я...

Ставя печать на служителя Жизни, Син ударил ладонью сильнее, чем необходимо, и зелёный задохнулся и рухнул на колени. Ему явно было что сказать ещё, но получалось только хрипеть и скрипеть зубами.

— Нет, я... я не хочу! — взвыл оставшийся в одиночестве робкий аристократ. Он сжался, как будто взгляды жгли его, затем вдруг резко выпрямился. — Не подходи ко мне! Не смей!!!

Откуда-то из рукава у вельможи вдруг появился небольшой, но остро наточенный кинжал. В глазах пылало безумие.

— Обезоружьте его. И придержите, — Фурими был абсолютно спокоен. — У нас нет времени на истерики.

Трус в ужасе посмотрел на приближающихся солдат, крепких, уверенных рубак, которых не напугаешь маленьким клинком, и быстро развернул кинжал, прижав остриё к груди:

— Не подходите ко мне! Я убью себя! Лучше я сам убью себя, но останусь чистым!

— Не сможешь, — раздражённо отмахнулся Фурими. — Ты слишком труслив. Кто-нибудь скрутит, наконец, эту размазню?!

Аристократ, всё ещё прижимая бесполезный кинжал к себе, метнулся в одну сторону, затем в другую, споткнулся о ноги всё ещё валяющегося на полу приятеля и упал, до рукояти насадившись на собственный кинжал.

Син в растерянности остановился. Он видел очень много смертей, но настолько нелепых — единицы. Фурими тяжело вздохнул:

— И зачем ты только со мной увязался? Оттащите его подальше... И беднягу от двери. А ты ещё долго валяться собираешься? Не хватало, чтобы ещё кто-то споткнулся. Всем приготовиться — надо выпустить мастера и сразу захлопнуть за ним дверь!

Пожалуй, давно уже Сина так не подхватывало вихрем событий. Когда принц всерьёз брался командовать, все остальные подчинялись едва ли не инстинктивно. Всё-таки есть люди, которым дано повелевать от рождения.

Без репетиций, подробных инструкций и лишней суеты, все свободные от защиты окон выстроились перед дверью, не перекрывая друг другу обзора. Дверь распахнулась — несколько хлёстких ударов живой плетью слились в одно длинное движение, по частям отбрасывая очередного духа с прохода. Крепкие руки подхватили не такого уж тяжёлого жреца и подтолкнули в проём, а остальные настолько рьяно махали плащами и одеялами, что казалось, будто служителя смерти вынесло сквозняком. Позади поспешно хлопнула дверь казармы.

Син оказался посреди моря мёртвых. Призрачные руки, лица, тела нескончаемым хороводом мелькали перед глазами. Прах накатывался волной, осыпая с ног до головы, забиваясь в рот, глаза и уши, просыпаясь за шиворот в безуспешной попытке зацепиться за живое тело, защищённое госпожой.

Жрец брёл, натужно вдыхая пыльный воздух через рукав рясы и отмахиваясь другой рукой от неупокоенных. Кто самое жуткое, эти мертвецы не были тупыми безвольными игрушками некроманта, призрачные лица выражали надёжду, разочарование, гнев. Мужчины бросались на него с кулаками, женщины ласково улыбались и пытались привлечь внимание своими уже бесполезными прелестями, дети плакали и протягивали ручки. Несчастные, проклятые души, страдающие, но неспособные понять, что только мешают спасителю.

Несколько раз служитель Милосерднейшей спотыкался, отлично понимая как опасно падать в этой обезумевшей толпе. Он мог просто задохнуться, захлебнуться облепляющим его прахом. Пару раз наткнулся на стены домов, ориентируясь только по наводке выглядывающих из окон "Глаз".

Пожалуй, этот безумный заплыв в море духов и праха стоил некоторых битв с врагами богини. Но там первый клинок храма хотя бы видел реального преступника, черпал силы в ненависти к нему и упрямо шёл к цели. Но как можно ненавидеть потерянные души, истомлённые ожиданием, жаждущие и не находящие покоя? Особый колорит мёртвому морю придавали бредущие без цели призрачные домашние животные. Несчастные создания, разделившие судьбу хозяев, и придающие новые грани спору о том, есть ли душа у животных.

К моменту, когда уставшая без толку гонять прах рука ударилась о распахнутую створку ворот, жрец устал так, как будто бегом добирался сюда от самого Сайпира без единой передышки. Расстояние от казармы до ворот, которое днём без спешки преодолевалось за пару минут, сейчас заняло больше получаса. По-хорошему, надо было бы отойти ещё дальше, аж к кромке леса, так риск повредить спутникам исчезал полностью, но Син не рискнул. Ещё полчаса такого напряжения ему не по силам. К тому же, в городе его хотя бы отчасти защищали стены — нематериальные души легко проходили через любые преграды, но не могли взять с собой свой драгоценный прах.

Служитель Дарительницы и Собирательницы прижался к закрытой створке ворот, переводя дыхание. Это оказалось серьёзной ошибкой. Он предполагал, что уже испытал весь напор неупокоенных во время движения, но сейчас, когда беззащитная с виду цель остановилась, мёртвые показали себя во всей красе. Они бросились на него со всех сторон, карабкались на стены домов и ворота и прыгали сверху, а прах вился вокруг водоворотом, обрушиваясь и осыпаясь непрерывным потоком.

Только сейчас Син испугался всерьёз, даже не за себя — за спутников и миссию. Гора праха мгновенно засыпала колени и чуть медленнее поднялась до пояса, тяжестью непрерывного падения давила на голову и плечи. Как ему произносить слова ритуала, если он даже дышит с трудом, через рукав?

В правой руке неведомо как объявился меч. Должно быть, намертво вбитые рефлексы воина сработали помимо воли. Лёгкое лезвие со свистом распороло пыльный воздух раз, второй — безо всякого эффекта. Но прежде, чем жрец решил вернуть клинок в ножны, что-то изменилось.

Рукоять вдруг стала липкой — как тогда. Присохшая намертво — никакой силой не очистишь, кровь текла по лезвию свежими струйками. Ещё один взмах — и мельчайшие брызги сорвались кровавым шлейфом, повисли мутной пеленой, ударили. Внезапно ставший очень тяжёлым и горячим меч едва не выпал из руки. Кровавая плёнка накатила встречной волной, отбрасывая мёртвых, разрывая водоворот праха.

Син с суеверным ужасом уставился на ожившее оружие. Он привык к его смертоносной мощи, привык к надёжности и стремительности, но не к тому, что клинок вмешивается в его дела...

— "Торопись! Не время для размышлений!"

Жрец встрепенулся, мельком глянув на вновь формирующуюся армию праха. Госпожа права. Позже можно обдумать, как относиться к кровавому клинку, но нельзя упускать данную им возможность. Тем более, что сдвинуться сейчас не так просто, прах, в котором служитель завяз по пояс, никуда не делся.

Син с силой провёл ладонью по лицу, стирая налипший прах.

— Услышь меня, Дарительница и Собирательница! Войди в моё тело и взгляни на мир моими глазами! Пусть откликнутся все Глаза и Длани мира, приветствуя тебя! Не по принуждению, но по своей воле я прошу — распахни мою душу и войди в мир живых, призвавший тебя. Ибо ты и я одно целое и нет между нами преград!

Как передать это ощущение, когда немыслимая мощь входит в тебя, распирает, выплёскивается, разрывая душу и тело. Это не жалкие крохи силы, доступные дланям, не мистические потоки, в которых черпают силы маги. Это власть превыше мечтаний властолюбцев, закон и не снившийся государственным деятелям, то, что приходит в мир только по зову и ненадолго, чтобы всё хрупкое мироздание не опрокинулось под тяжестью богини.

Для призвавшего, это маленькая и в чём-то даже приятная смерть. В определённый момент создаётся впечатление, что тело и душа разрываются, не выдержав присутствия богини, и жрец как будто наблюдает всё со стороны. И потом, когда всё заканчивается, вдвойне странно возвращаться в совершенно целое тело, ничуть не пострадавшее от явления Милосерднейшей.

Син видел, как его переполненное божественным присутствием тело небрежно отбросило страшный клинок и протянуло руки навстречу армии праха. Как осыпался больше никому ненужный и не опасный прах, оторванный от душ одним мимолетным усилием Собирательницы, изменившей законы мира в этом месте. И освобождённые от тяжкого груза призраки несутся неудержимым потоком через врата его тела. Служитель ощутил даже далёкий ужас его спутников, чьи души удерживали в телах только печати. А также почуял спешащую прочь нежить, ожидавшую за пределами городка храбрецов, которым удастся вырваться из ловушки.

Дарительница лишь на миг выглянула за ворота — и стало тихо. На несколько переходов вокруг не стало неупокоенных. И было немалым облегчением понять, что никто лишний, оставшийся без защиты печати, не отправился в гости Милосерднейшей раньше времени. Здесь ощущались лишь затаившиеся живые в казарме, сам Син и Госпожа.

Зачарованный, высший жрец вслед за призраками шагнул в объятья богини — и в своё тело. Печати болезненно напряглись и не пустили его дальше. Большая часть силы богини схлынула. Но Госпожа не торопилась уходить окончательно. Сейчас она присутствовала лишь частично, позволяя ему вернуться.

— "У нас осталось ещё одно дело, мой дорогой. Твой меч. Он почти пробудился. Не дело так долго пренебрегать своей частью. Только в твоих руках он способен творить чудеса, и твой долг — пробудить его и дать цель".

Поднятый меч по-прежнему был горяч и тяжёл. Липкие потёки собирались тяжёлыми каплями. Син испытывал отвращение — но всё же помнил, как полезно оказалось страшное оружие только что. Госпожа права. Он не может вновь спрятать этот клинок в другом мире. Эта сталь стала чем-то похожим на него — запятнанного давними преступлениями, но сражающегося за правое дело.

— Как мне пробудить его?

— "Его сила — в крови. Ты сам недавно рассказывал спутникам об одной необычной реликвии".

— Но её ведь украли! — Син замер, сражённый пониманием.

Искреннее веселье Госпожи ничуть не утешало. Можно было догадаться сразу. Но он не понял — или не хотел понимать. Конечно, когда он получил этот клинок, он уже был мастером. А мастера просто не способны пораниться собственным оружием. Меч пил кровь многих — но не хозяина. Как случилось, что хозяин стал бояться собственного меча. Или правильнее, когда он догадался, что его надо бояться?

Острое лезвие легло на левую руку, надавило, ещё сильнее. Син с удивлением посмотрел на клинок, затем на липкий след чужой крови на совершенно целой коже.

— "Он чувствует хозяина. И не хочет причинять вред. Ты знаешь сам, что надо делать".

Син кивнул, хотя Госпожа и так отлично слышала его мысли. Облизнул пересохшие губы, перехватывая меч за лезвие и упирая остриём в грудь, как раз на уровне сдвоенной печати. Именно здесь можно нанести рану, и нанести её надо именно самим мечом. Дать ему кровь, а самому избавиться от страха.

Первую секунду было больно. Клинок вошёл неожиданно легко, пронзив почти насквозь. А затем нахлынуло облегчение. Син чуть откинулся, всё ещё засыпанный по пояс прахом, и стал медленно вытаскивать лезвие обратно. Кровь толчками выплёскивалась из раны, с кашлем выходила из пострадавшего лёгкого.

— Что ты делаешь?!

Ослабевший после всего случившегося Син с трудом приподнял голову. Надо же -Фурими. Должно быть, вышел сразу после того, как армия праха прекратила осаду. Такая храбрость уже на грани глупости. А скорее — за гранью.

Но живой совсем рядом с источником силы Госпожи! Жрец спешно перекрыл последнюю струйку энергии Дарительницы и Собирательницы, потратив на это больше сил, чем намеревался. Пожалуй, не будь он сейчас завален прахом по пояс, и на ногах бы не удержался.

— Это часть ритуала, или решил свести счёты с жизнью?

Попытавшийся было добраться до жреца принц мигом увяз и, вполголоса выругавшись, принялся голыми руками разгребать груду праха. Служитель Милосерднейшей только улыбнулся в ответ. Ответить он смог не сразу — оставшаяся в лёгком кровь заставляла кашлять снова и снова, но сама рана уже закрылась. Даже для длани реально исцелять раны, для обычных людей смертельные. Что уж говорить о верховном жреце, о котором заботится сама богиня.

Кровь высыхала на лезвии. Меч вновь был лёгким — нет, невесомым. Последняя капля прокатилась по клинку и бесследно исчезла. Идеально чистое, лоснящееся в свете луны лезвие мягко пульсировало, как будто где-то в глубине металла появилось живое сердце. Мягкий, как у небольшого колокольчика, звон, прокатился по привратной площади, заставив Фурими замереть с открытым ртом.

— "Запомни это, мой дорогой. Этот клинок мудрее тебя. Он был в двух мирах и пил кровь тысяч людей. Он убивал врагов и укладывал в землю мёртвых. Но сейчас, познав тебя, он не чувствует себя осквернённым. Теперь это не оружие — но союзник, гордящийся рукой, что его держит. Однажды, ты поймёшь, что нельзя жить только прошлой ошибкой. И твой блеск затмит сияние полированного металла".

Син невольно покачал головой, вкладывая утихомирившийся меч в ножны. Госпожа не раз предлагала ему взять другое имя. И вообще, была слишком высокого мнения о нём. Напрямую спорить он не мог — но и менять имя не торопился.

Совместные усилия, наконец, увенчались успехом. Фурими ухватил жреца под мышки и вытащил из праха обитателей городка. После чего оба довольно долго чихали, отплёвывались и вытряхивали одежду. После всех забот сил хватило только на то, чтобы умыться у ближайшего колодца. Хотелось надеяться, что приключения, отмеренные на сегодняшнюю ночь, завершились.

Казарма, всё ещё пребывающая на военном положении, встретила их с восторгом и ликованием. Всё ещё перевозбуждённые после странного ночного боя, бойцы неохотно укладывались спать. Не обладай принц таким непререкаемым авторитетом, точно пошли бы обмывать чудесное спасение в городском кабачке.

К Сину отношение тоже переменилось. Никто даже не усомнился, когда он предложил укладываться всем. На остаток ночи охрану обещала Госпожа. Служитель Милосерднейшей устроился у стены и провалился глубокий сон. Богиня позаботится о том, чтобы тело верховного жреца тоже отдохнуло и к утру было полно сил.

Пробуждение произошло мгновенно, как всегда, когда Госпожа передавала бразды правления бодрствующим телом спящему сознанию жреца. Син одним движением взлетел на ноги, одновременно выхватывая меч. Остриё замерло за палец от горла зелёного жреца.

Тот только глубоко вздохнул и нехотя отодвинулся. Оружия в руках не было, значит, Госпожа так спешно ушла не из нежелания сражаться лично. Может, у этого слабоумного хватило наглости оскорбить богиню?

— Она не ответила, — очень грустно сказал служитель жизни, глядя на Сина. В глазах былого фанатика не было привычной злобы. Только грусть и... Зависть?!

— Я не мог упустить случая... Она казалась мне главным мировым злом. Но... в ней не было ни капли ненависти! Я готов поклясться, твоя Госпожа действительно любит всех, живых и мёртвых, и заботится о них. Она рассказывала... и показывала, я никогда не понимал раньше силы, правящие миром. Но на мой главный вопрос она так и не ответила...

Сину пришлось приложить всю силу воли, чтобы не спросить, что же так интересовало его религиозного оппонента, и почему богиня избрала женский способ уклонения от ответа. В отличие от распространённого мнения, богиня могла лгать. Верховный жрец не раз замечал, что Госпожа лжёт паломникам, приукрашивая обстоятельства смерти и значения деяний мёртвых родичей вопрошавших. Но очень редко она отказывалась отвечать.

Глядя, как служитель Жизни отправляет привычный утренний ритуал, необычно вяло и как-то отстранено, Син внезапно понял, чем вызвана зависть оппонента. Те силы жизни, которым поклонялись носители зелёных ряс, не персонифицированы! Все их молитвы и ритуалы выглядят глупо и нелепо при столкновении с истинным божеством. С тем, кто действительно слышит молитвы и отзывается на них, отвечает на вопросы и хоть как-то демонстрирует свои чувства. Быть может, именно демонстративный уход от ответа в чём-то убедил сомневающегося служителя. Во всяком случае, больше не было обвинений и обличительных речей.

В это утро никто особенно не торопился. К некроманту всё равно успевали при дневном свете, так зачем торопиться и расходовать силы? Завтракали в единственном кабачке города, чьи обширные холодные подвалы сохранили немало снеди в полном порядке. Фурими торжественно выложил деньги за припасы на стойку бара, демонстративно проигнорировав издёвки воспрявшего духом приятеля.

С прахом, медленно растягиваемым ветром, сделать ничего не могли, поэтому похоронили только своих мёртвых. Для этого подобрали небольшой луг неподалёку от города. Никому не захотелось хоронить товарищей на осквернённом городском кладбище, с которого некромант явно поднял большую часть обитателей.

Так же неторопливо сварили чесночное зелье и обыскали весь город в поисках серебра. И если ограбленные, возможно, всё тем же некромантом, городская казна и арсенал ничем не порадовали, то в кузнице их ожидала приятная неожиданность. Около полусотни серебряных наконечников для стрел, и три меча, с лезвиями, окованными тонкими серебряными полосами. В городе, оказывается, уже знали о некроманте, хотя опасность его недооценивали.

Глядя, как ветераны примеряют по руке трофейное оружие и снаряжают стрелы, Сину приходилось сдерживать чувства. Эти люди знали, как опасен их поход, и насколько мало шансов выжить, но ничуть не боялись. Они верили в своего предводителя и мастерство служителя Смерти. И они не отступили бы, даже зная заранее, что это будет их последний бой. И глядя на них, жрец видел другие лица и слышал другие голоса, и чувствовал себя старым и бесполезным.

В этот день путь проходил молча. Притих даже приятель Фурими, поначалу немало поскандаливший по поводу воняющего чесноком оружия и агрессивно отвергнувший все предложения вернуться в Сайпир. Несколько раз они улавливали присутствие нежити — каждый раз позади от себя. Некромант и не думал преграждать путь врагам. Вместо этого он предпочитал преграждать им пути к отступлению.

Наскоро обсудив положение, решили неупокоенных в арьергарде не трогать. Это может занять время и истощить силы, необходимые для главного боя. А единственный надёжный способ быстро разобраться с мёртвыми — призвать Госпожу, тоже надо было поберечь. Это требовало немало сил от верховного жреца, и Син не мог гарантировать, что осилит два призыва с промежутком в несколько часов.

Напряжение нарастало. Яркий свет солнца служил слабым утешением. Теперь присутствие нежити ощущалось со всех сторон — но очень далеко, почти что за пределами чувствительности. Не иначе, некромант кое-что знает о возможностях печатей.

Лес сменился холмами, постепенно переходившими горный кряж. Именно здесь впервые была замечена нежить, отсюда бежали в панике живые и ходили на охоту мёртвые. То, что они ощущали впереди, было гораздо неприятнее мёртвого города проклятых душ. Такого скопления нежити Син не встречал ещё никогда. Или так печати реагируют на высшую нежить? Никто не сомневался, что для своей охраны некромант припас что-то особенное.

Вход в пещеру не стал ни для кого неожиданностью. Где ещё, кроме подземных каверн, искать некроманта и его армию, часть из которой не выносит дневного света? Из подземного логова тянуло разложением и страхом, и лошади, и до того всё больше беспокоящиеся, нипочём не желали продолжать путь под землёй, хотя размеры пещеры позволяли ехать верхом. Животным было невозможно объяснить, что снаружи не менее опасно, чем внутри, и только защита людей до сих пор берегло копытных паникёров от беды.

Так что верных четвероногих спутников оставили сверху, даже не стреножив и не привязав. У свободных лошадей больше шансов уцелеть, когда мёртвые решат взяться за них всерьёз.

Наскоро соорудив факела вдобавок к паре масляных фонарей, входивших в снаряжение отряда, путешественники вошли в пещеру.

Угрюмые каменные стены, заросли сталактитов и сталагмитов, кое-где образующих каменный лес, гулкая капель и сторожкое эхо. То скользкий, то шероховатый пол, пересеченный ручейками. Для большинства это было внове, но Сину не раз доводилось вылавливать разбежавшихся магов в таких местах.

По-хорошему, никто не отслеживал страшных слуг С'лмона специально. Просто те, кто привык считать людей материалом для исследований и сырьём для достижения высоких целей, не способны жить мирно и не трогать соседей. Рано или поздно, даже самый осторожный "исследователь" или любитель долгой жизни получал недобрую славу в окрёстных сёлах и городах. Слухи доходили до какого-нибудь Глаза. И тогда в гости к потерявшему чувство меры магу наведывался один из Клинков Храма.

Путь в каменном лабиринте даже не приходилось искать. Хотя нежитью тянуло из многих ответвлений, "парадный" ход был настолько истоптан, как будто здесь постоянно маршировали целые армии неупокоенных. На стенах во множестве виднелись царапины, кое-где в круги света попадали подозрительные пятна и лохмотья. Некромант не просто не прятался, он едва ли не рассылал приглашения!

Сину пришлось осадить ретивых ветеранов, норовивших взять их с Фурими в кольцо. Конечно, их опыт в поиске ловушек и отражении засад был бесценен, но не там, где дело касалось мёртвых. Принца отослать в тыл он не мог, но всё же попросил не бросаться в бой без раздумий и не торопиться с выводами. Хватало уже и того, что двигался отряд в боевом порядке и с оружием наизготовку.

Гораздо раньше, чем предполагалось, впереди замерцал свет. В факелах и фонарях нужда исчезла. Син с трудом сдержал облегченный вздох. Сам он почти не боялся боя в темноте. Его навыки позволяли сражаться, используя слухи, шевеление воздуха при движении, даже чутьё нежити, даруемое печатью. Но остальные, оставшись во тьме представляли бы для себя и союзников не меньшую опасность, чем окружающие враги. И как некромант не попытался воспользоваться такой возможностью?

Первая освещённая пещера настолько не походила на то, что здесь ожидали увидеть, что поражённые борцы с нежитью замерли на входе. Небольшая, тщательно убранная пещера с установленными в стенах светильниками. Но в противоположной стене были установлены резные двустворчатые двери. К ним вел роскошный ковёр-дорожка, со сложным узором, по сторонам от створок стояла почётная стража в изукрашенных доспехах. Драпировки на стенах, роскошные ливреи на слугах — картина более привычная для дворцов, а не тайных убежищ беглых магов.

Коридор позади теперь тянул нежитью ничуть не меньше, чем помещение за дверьми. Роскошная ловушка захлопнулась.

Син без особых эмоций наблюдал за слугами. Стража, несомненно, костяные воины. Те же скелеты, но с привязанными душами, позволяющими действовать самостоятельно. Лакеи — зомби и упыри, и главным у них вампир, далеко не такой сильный, как их ночной визитёр, но довольно необычный. Пусть даже сюда не попадают солнечные лучи, но днём порядочному вампиру надлежит находиться в глубоком сне.

Главный лакей одарил их острозубой улыбкой и глубоко поклонился. Затем распахнул двери и торжественно объявил:

— Верховный жрец Дарительницы и Собирательницы Син, первый клинок Храма, ненаследный принц Зарема Фурими, старший попечитель Жизни Зерамис со спутниками, просят аудиенции у Повелителя!

Забавно. Он так хорошо знает гостей? Или мысли читает? Во всяком случае, сам Син имя зелёного жреца услышал впервые.

И сразу же, без перерыва:

— Господа, Повелитель мёртвых, в своей мудрости, готов уделить вам толику своего драгоценного времени! Из уважения к вашим титулам, мы не требуем сдать оружие. Надеюсь, вам хватит вежливости не ссориться с прочими гостями.

Большинство бойцов выглядели растерянными и подавленными. Пожалуй, кинься вампир в атаку, им было бы легче. Но попасть на официальный приём к некроманту...

Служители и принц переглянулись. Фурими откровенно развлекался, а вот жрецам было не до смеха. Что означает эта показуха — то что у хозяина мания величия, или он настолько уверен в своих силах?

А в следующий миг Син уже знал ответ. Боль пришла из глубины души, неожиданная и глубокая. Он не чувствовал Госпожу! Милосерднейшая всегда была с ним уже долгие годы, всего лишь тень чувств, отголоски мыслей, но тень её всегда падала на него. А сейчас, впервые с момента его избрания высшим, он остался один.

Вся их затея, их отчаянный поход вмиг стал бессмысленным и безумным. Если некромант сумел как-то разорвать связь Сина с богиней, они обречены. Без силы Госпожи их грозный отряд ничего не сможет противопоставить некроманту.

— Я больше не чувствую нежить, — медленно сказал Фурими, разворачиваясь к Сину. — Что-то случилось с печатями?

Жрецу оставалось только развести руками.

— Этот повелитель как-то сумел закрыть своё логово от Госпожи.

— Мы влипли, — неожиданно спокойно заключил зелёный жрец. — Остаётся только принять приглашение... и сделать всё, что сможем.

В гигантские двери они вошли разом, погружаясь в море света и океан роскоши.

Син не мог полностью полагаться на свою память. Прошло уже столько лет, но тронный зал выглядел именно так, как в день, когда он уничтожил С'лмона. Блеск драгоценностей, сияние золота, дорогие наряды гостей и придворных, маги-советники, варвары-телохранители.

Должно быть, иллюзия. Многие из этих лиц были памятны бывшему генералу Ва'аллона. Эти свидетели паления С'лмона и его самозванные наследники, что рвали государство на части. Эти маги, многих из которых ему доводилось ловить впоследствии. Варвары, которые умерли прямо в тронном зале. Даже полный безумец не смог бы отыскать всех этих людей, поднять из могил и придать им приличный вид.

Син настолько увлёкся поиском отличий, что главного и не заметил. Только резкий выдох Фурими и потрясённый крик служителя Жизни привлекли его внимание.

Ступени были всё те же. И так же красивы были живые украшения — наложницы, воссозданные настолько точно, что жрец ощутил боль в сердце. Она тоже здесь, и печаль её всё та же. Но на всё том же роскошном троне сидел не С'лмон.

Невзрачный, полный мужчина средних лет. Син с некоторым трудом припомнил эти неправильные черты. "Длань"? Жрец второго посвящения? Это и есть некромант? Это даже не предательство, для такого трудно и слово подобрать...

— Учитель, — искренняя боль звучала в голосе служителя Жизни. — Почему? Мы так верили в твою мудрость, в твоё учение... Так это и есть обещанный тобой способ победить смерть? Я даже сомневался в словах Госпожи...

Повелитель обаятельно улыбнулся. Тяжёлое, обрюзгшее лицо внезапно как будто осветилось. Сейчас верилось, что трон этот человек занимает по праву.

— Считай это лёгкой коррекцией учения, ученик. Постой пока в сторонке, я пока занят. И тебе, храбрый Фурими, придётся тоже немного подождать. Первой аудиенция будет предоставлена Жнецу.

— Твоя память делает тебе честь, "Длань". Прости, забыл твоё имя?

— О, не огорчайся, верховный! Повелитель — вполне достаточно. Тем более, что моё настоящее имя ты никогда не знал.

Син усмехнулся. Некромант приглашает к словесной пикировке?

— Сомневаюсь, что это имя что-то изменило бы. Ведь вряд ли он звучало достаточно громко во времена, когда эта иллюзия существовала в реальности.

Некромант искренне рассмеялся.

— Отлично сказано, убийца великих! Мне действительно было лишь четырнадцать лет, и ты не мог слышать обо мне, хотя я и был одним из лучших учеников Верховного мага. Но мудрец ценил меня не только за память, но и за ум.

— И от большого ума ты похитил реликвию?

Повелитель величественно пожал плечами.

— Она была мне нужна. И ты видишь, я распорядился этим сокровищем гораздо лучше, чем могли бы вы.

— Поднимая мёртвых и убивая живых?

Некромант недоумённо взглянул на собеседника.

— Это всего лишь догмы старых моралистов. Людей всегда было много. Никакие войны, эпидемии и эксперименты не в силах истребить всех. Небольшая цена за величие. Но мы говорили о другом. Я всегда отличался умом. И, в отличие от большинства, сделал верные выводы. Если Жрецы Смерти могущественнее магов, зачем держаться проигрывающей стороны? Если достигнуть бессмертия можно более простыми способами, зачем затевать войны и бороться с богами?

Голос Повелителя сделался мягче, мечтательней. Должно быть, ему давно хотелось выговориться, похвастаться своими достижениями. А нежить — не лучшая аудитория. К тому же, хвастаться имеет смысл пред врагами, а не подчинёнными.

— Это было верное решение! Всего лишь через год я уже был Дланью, и творил чудеса, сливая могущество жреца и магию. А какие манускрипты бесполезно пылились в Храмовой библиотеке! Вам, недоучкам, не понять счастья истинного исследователя! Да мой учитель полжизни отдал бы, чтобы побывать в этой библиотеке и поговорить с древними Стражами Вечности! Я воссоздал знания, которые были утрачены тысячи лет! И больше не будут потеряны!

Некромант подался вперёд, с ненавистью глядя на Сина.

— Эти знания я сохраню, поскольку стану бессмертным. Я знаю, почему Храм Смерти расправился с С'лмоном. Вам не нужны другие бессмертные! Лишь Супруги Смерти, бывшие и нынешние. Я так долго ждал возможности, прежде чем расправился с этим глупцом, Хемиром! Мне пришлось рисковать, разделять заклинание на компоненты, чтобы собственные печати не предали меня Госпоже! Я атаковал не защищённое тело, но разум — и преуспел! Но эти глупцы, другие Длани, наплевали на мои доводы, и избрали тебя, тупого, скулящего о каких-то там грешках вояку!

Син улыбнулся. Он отлично помнил тот день. Помнил и доводы этого самовлюбленного типа. И почему его не заподозрили ещё тогда? Всё же, жрецы очень доверчивые люди, они считают, что вера искупает почти все недостатки.

— Тебя не выбрали бы всё равно. Ты мало кого устраивал. А если бы это всё-таки произошло, Госпожа прочла бы твою душу, и стал бы ты Стражем Вечности досрочно.

Повелитель недобро усмехнулся.

— Возможно. Но умный человек отличается от глупца тем, что не будет повторять неудачную попытку, а испытает другие средства. Я не желал стареть — но даже примитивный способ С'лмона был мне недоступен, пока печати контролировали меня. Но я придумал способ заблокировать их. Кровью Госпожи, частью её силы, я начертал обратные печати — и освободился! Ты чувствуешь — в этом месте твоя хозяйка бессильна! И как ты собираешься покарать меня своими человеческими силами?

— Ты сам назвал моё прежнее прозвище. Его я заработал, не обладая никакими силами, кроме человеческих!

Некромант с иронией посмотрел сначала на Сина, затем на остальных.

— Здесь нечего пожинать, бедный Жнец. И твои спутники тебе не помогут. Смотри! Вот моя сила, что сделает меня могущественнее С'лмона!

Сложный жест двумя кистями — и тронный зал поплыл, подёрнулся рябью. Иллюзия пала, открывая реальность. Нет, зал действительно был, и даже были некоторые украшения, и потоки света, изливаемые чудовищным количеством фонарей и свечей. Но трон был грубо сколочен из дерева, стены пещеры были лишь кое-где драпированы, а по придворным плакала могила.

Сотни и сотни скелетов, зомби, воинов праха стояли вдоль стен. Между троном и входом нетерпеливо переминались мерзкие, составленные из костей многолапые и многоглавые твари — падальщики, а у самого трона стояли приближённые. Син насчитал с десяток вампиров, двух личей, полдюжины умертвий и трёх баньши. Некромант поработал на славу! Особенно, если вспомнить нежить, которую они ощущали в других ходах пещеры и в лесу по пути.

— Мне пришлось постараться, но у меня были помощники. Недаром я покрывал других учеников Верховного мага — сейчас они с лихвой отрабатывают свои долги. А культ Жизни — ты не присматривался к их ритуалам, верховный? Именно с манипуляций потоками жизни начинают обучение некромантов! Мои ученики хорошо поработали, как "исцеляя" бедолаг своими способами, так и борясь с нечестивыми последователями Смерти! Ты ведь знаком с моим заместителем в Сайпире — правда талантливый юноша? Но он так нетерпелив, что сам приблизил своё испытание. И сегодня малыш Зерамис выберет разум — и будет посвящён в некроманты, или гордость — и у меня будет новый лич. Схожее испытание будет и у нашего героя Фурими. Такому бравому войску нужен полководец, а Сайпиру пригодится новый правитель. К сожалению, даже высшая нежить серьёзно теряет в интеллекте. Это ведь очень просто, решить — быть полководцем, или одним из солдат.

Принц и молодой жрец молчали. Их время ещё не пришло, хотя Сину хотелось верить, что вместе они смогут расширить количество возможностей.

— А вот ты мне ничего не сможешь предложить, Жнец. Твоё тело непригодно из-за тройного посвящения, да и нет у тебя полезных мне навыков и способностей. Но пользу можно извлечь даже из тебя. К сожалению, запас драгоценной жидкости подходит к концу — и ты станешь её неисчерпаемым источником. Теперь мне хватит на всё. И на исследования, и на печати, и даже на переливание. Ты удивлён? А вот я уверен, что именно кровь Госпожи делает тебя бессмертным, а теперь сделает и меня!

Син глубоко вздохнул, привычно готовясь к бою. Пожалуй, время слов закончилось. Время Жнецу подтвердить свою жуткую славу...

Крики позади слишком поздно предупредили Сина. Фурими вместе со служителем Жизни кубарем покатились в сторону, а руки Клинка Храма оказались намертво прижаты железными объятьями мертвеца.

Ветераны опомнились, и ринулись на помощь союзнику, но не людям соперничать в скорости с вампиром. Главный лакей стремительно преодолел барьер мёртвых падальщиков и остановился, почтительно кланяясь. Сдавленный руками нежити, Син едва мог дышать.

Ещё один вампир спокойно подошёл и выдернул Ветер Смерти из ножен.

— Ты ведь не думаешь, что я забыл про Эту вещь, Жнец?! Я предоставлю тебе возможность сразиться, но реликвия мне пригодится самому. В своё время мне было непросто вынести даже фиал. Эти Стражи Вечности, в сущности, те же умертвия, и я со временем...

Глубокий, пронзительный звон прервал очередную речь некроманта. Этот звук мало напоминал мягкие переливы колокольчика, скорее требовательный набат при пожаре, но Син всё равно узнал его и рассмеялся. Повелителю было неоткуда знать, что этот меч уже не просто вещь.

Реликвия рванулась из чужих рук, один раз, другой. Удивлённый вампир неловко перехватил одноручную рукоять двумя руками, клыкастая ухмылка сменилась гримасой озабоченности. Оружие отчаянно вырывалось, дёргая похитителя во все стороны. Несколько раз только нечеловеческая реакция и гибкость мертвеца позволяла ему уклоняться от взбесившегося клинка.

Со стороны казалось, что неумелый мечник пытается продемонстрировать особо замысловатые приёмы фехтования. Живые с азартом наблюдали за уникальной схваткой, а мёртвые демонстрировали свойственное им равнодушие. Насколько было известно Сину, на эмоции даже среди высшей нежити были способны только вампиры да баньши, но даже эти не торопились на помощь товарищу.

Постепенно яростные рывки меча затихали, вампир победно ухмыльнулся... и уронил оружие. Отблёскивающий алым клинок с лязгом упал на каменный пол. Поражённый мертвец поднял руки к лицу, с недоумением глядя на изуродованные ладони. То, что от них осталось, ничего не могло удержать, обугленные и истекающие слизью култышки пальцев едва выделялись на фоне перекрученных, как будто растворённых кислотой кистей. Нечувствительность к боли на этот раз сыграла с нежитью дурную шутку.

Син отчаянно рванулся, выгибаясь дугой, нанеся одновременно удар затылком в челюсть врага, а левой ногой — в колено. Главный лакей пошатнулся, но только крепче перехватил пленника. Все усилия жреца привели только к появлению рекордной величины шишки на собственном затылке, да к тому, что дышать стало совершенно невозможно. Сдавленные ребра трещали, перед глазами плыли разноцветные круги — то ли от недостатка воздуха, то ли от ушиба головы.

"Прости, Госпожа. Я не справился. Простите и вы, мои храбрые и безрассудные спутники. Это вера в мои силы завела вас в ловушку. Но даже сейчас я верю в тебя, Милосерднейшая. Никому не под силу до конца разорвать нашу связь. Предупреди остальных, и отомсти за наше поражение".

Безжалостная хватка внезапно ослабла. Син сделал долгий, захлёбывающийся вдох и мучительно закашлялся. В лёгкие как будто вонзились тысячи игл, пересохшее голо отчаянно саднило. В следующий момент держащие его руки разжались совсем, и верховный жрец упал, даже не успев подставить руки и расквасив лицо о каменную поверхность.

Первая мысль была о том, что он уже на алтаре. Но алый цвет совсем рядом был так знаком и манящ, что удержаться было невозможно. Син протянул руку, нащупал тонкую полосу металла, вопреки всякой логике отказавшуюся поранить ему пальцы, провёл вдоль лезвия и ухватился за такую знакомую, чуть липкую рукоять.

Зрение, наконец, пришло в норму, когда он уже взлетел в стойку, готовый к бою. Ну, где этот лакей?

Ливрейный слуга был на месте, но в бой не рвался. Сейчас он больше всего напоминал наколотое спицей насекомое, руки и ноги содрогаются, на лице — неподдельное страдание. На месте была и спица — бледно жёлтая, трепещущая, с виду совсем не опасная — но разогнавшая всю высшую нежить от трона Повелителя. Но откуда здесь солнечный луч? Син проследил светящуюся линию в обратную сторону и упёрся взглядом в зелёного жреца.

В кои веки служитель Жизни выглядел достойно. На лице лишь напряжение, всё тело вытянуто струной, руки, держащие распустившийся цветок, из которого и било страшное для высшей нежити оружие, не дрожали. К сожалению волшебное видение было недолговечным. Цветок стремительно увядал, и с ним ослабевал и истончался солнечный лучик. Ещё миг — и сухие лепестки осыпались с опустившихся ладоней.

Но метаморфозы не прекратились. Молодой жрец воздел руки, незрячими глазами вглядываясь куда-то в своды пещеры и шевеля губами. Грубоватые зелёные татуировки на его лице засветились и задвигались, становясь куда реалистичнее. Казалось, что татуированные цветы стали настоящими и растут прямо из смуглой кожи. В глазах был отблеск чего-то далёкого и могущественного, явный признак, по которому знающие безошибочно определяют присутствие высших сил. Но больше всего изменилось оружие жреца, плеть плюща расцвела призрачными белыми цветами, и отчётливо светилась даже в свете множества фонарей.

Так вот о чём говорил служитель Жизни с Госпожой! Интересно, она просто подсказала ему способ, или представила кому-то из божественных родственников. Очень своевременно. Ведь это место закрыто только для Дарительницы и Собирательницы, но другие боги здесь вольны в своих проявлениях.

— Глупец! — Пожалуй, Повелитель впервые вышел из себя. — Я дал тебе знания, я учил тебя, и готов был поделиться бессмертием! А ты выбрал служение одному из мерзких тварей, что лишают человечество свободы выбора и вмешиваются в наши дела. Так знай же, твой жалкий бог не в силах помешать мне! Вперёд, мои воины!

Толпы скелетов, зомби и прочей нежити разом сделали шаг к центру зала, повинуясь не словам, которые большая часть неупокоенных не могли ни услышать, ни понять, а желанию хозяина. Некромант в возбуждении вскочил, намереваясь сказать что-то ещё, но рука одного из вампиров внезапно отшвырнула его обратно на трон. Стрела, пущенная кем-то из солдат, пробила запястье телохранителя навылет и едва не оцарапала физиономию Повелителя.

— Убить всех! Живыми брать только принца и Жнеца! — злобные вопли теперь долетали из-за стенки, образованной высшей нежитью. Уж чему, как не охране некромант посвятил особое внимание. Син с немалым удивлением увидел, как две баньши растекаются грязным туманом, образуя полупрозрачную сферу, закрывающую трон вместе с некромантом.

Первой жертвой Сина стал искалеченный вампир, всё ещё разглядывающий пострадавшие руки. Лезвие Ветра смерти аккуратно перечеркнула ему горло, мгновенно обрушив незадачливого похитителя реликвий в прах. Лакей в заботе уже не нуждался. Он и так медленно рассыпался, смертельно поражённый рукотворным солнечным лучом. Но расслабляться было рано — чуть ли не все разновидности высшей нежити заинтересовались именно его персоной.

Первый вампир, атаковавший Сина, должно быть, при жизни был неплохим воином. Во всяком случае, дважды едва не достал жреца молниеносными выпадами длинного тяжёлого меча. Но на третьем ударе мертвец ошибся, попытавшись нанести мощный рубящий удар. Даже после всего, что произошло с собратом, вояка не мог представить, что такой тонкий лёгкий клинок способен перерубить его массивное оружие. Скользящим движением вампир ушёл от встречного выпада, совсем не ожидая, что сорвавшаяся с вражеского меча кровавая струя удлинит лезвие втрое.

Даже на миг не остановившись, чтобы поглядеть на рассечённого пополам врага, Син крутанул удлинившимся клинком над головой, зацепив ещё двоих, подбиравшихся сзади. И хотя в прах немедленно обратился только один из них, второй, получивший ранение проклятой кровью в лицо, продолжать бой тоже не мог.

Ситуация была не самой приятной. Ещё семь вампиров кружило вокруг, уже не подставляясь под удар так легко, медлительные умертвия постоянно заставляли менять позицию, личи, как заведённые, метали примитивные заклинания, от которых тоже приходилось уворачиваться. Хорошо ещё, что мёртвые маги были не особо изобретательными, а после того, как серьёзно пострадал от огненного шара один из вампиров, приказ Повелителя ещё сильнее уменьшил их и так не особо впечатляющий арсенал.

Временами Син успевал заметить, как идут дела у союзников. Бойцы рубились вокруг ставших своеобразными заграждениями трупов падальщиков. Звон металла наполнял весь зал. Хорошо ещё, что настоящих костяных воинов и упырей у некроманта было немного, а сам он пока был не так уж опытен в управлении своей благоухающей армией, а ещё периодически отвлекался на Сина. Пару раз мощные вспышки было видно даже со спины, да и так присутствие служителя Жизни легко угадывалось по бешено хлещущей светящейся плети, рассекающей за раз по два-три мертвеца.

При очередном повороте, Син успел увидеть снежно-бледного аристократа, пытающегося подняться и продолжить бой, но когда жрец на миг отвлёкся, попытавшись найти взглядом Фурими, нежить наказала его за невнимательность. Державшаяся до сих пор в отдалении третья баньши наконец, подобралась на дистанцию атаки, распахнула крылья-отражатели и завопила.

Даже выброшенная мечом кровавая занавесь почти не помогла. Жреца приподняло и отбросило на десяток шагов. Острая боль и влага в правом ухе свидетельствовали о разрыве барабанной перепонки, хотя оглушительный звон в левом был немногим лучше. Всё тело как будто пропустили через молотилку, а в глазах опять плясали разноцветные круги. Сознание Син, правда, не потерял, в чём тут же убедился подбежавший первым вампир, вмиг лишившийся ступней и выбравшийся из боя ползком.

Пара секунд неподвижности дорого обошлись первому клинку храма. Ледяной осколок распорол левое плечо, а метательный нож, брошенный одним из вампиров, оставил рваную рану в правом боку. Хуже всего оказалось заклинание второго лича, просто остановившее сердце. Всех развившихся целительских способностей Сина едва хватило, чтобы восстановить работу этого важнейшего органа прежде, чем потерял бы сознание. На остановку крови сил уже не хватало, и жрец, понадеявшись на понятливость реликвии, по очереди коснулся лезвием обеих ран.

Результат превзошёл все ожидания, Мало того, что кровотечение прекратилось практически сразу, так ещё и всё тело покрыла кровавая плёнка, намертво запечатавшая раны и ссадины и обещающая некоторую защиту.

Вновь попытавшаяся повторить атаку баньши на сей раз просчиталась. Предполагаемая жертва стремительно покинула сектор поражения, и тут же нанесла мёртвой крикунье удар в спину. Фонтан чёрных брызг и рассеивающие клочья тумана на несколько секунд заволокли пол зала и позволили Сину зацепить пару медлительных умертвий. Вампиры умудрились увернуться от всех атак, но стали куда пугливее, отступали при каждом выпаде и вообще старались держаться подальше, явно настроившись на затяжной бой, в котором мертвецы в любом случае превзойдут живых в выносливости.

— Хватит! — настроение Повелителя явно ухудшилось. Не иначе, он не ожидал таких потерь в своём мёртвом воинстве. — Мне надоела эта свалка! Помнишь, Жнец, я обещал тебе поединок?

В наступившей тишине Сину пришлось приложить немалые усилия, чтобы голос не выдал его усталости:

— Как? Разве это не был тот самый поединок? Несколько сотен на два десятка бойцов! То, что я слышал о чести и храбрости некромантов, вполне соответствовало этому заблуждению. Или ты собираешься оторвать свой неподъёмный зад от своей лавки и лично плюнуть мне в ухо?

— О нет! — в тоне Повелителя показала клыки злая ирония. — Я не любитель таких грубых развлечений! Но специально для тебя я припас особого противника! Уверен, тебе понравится!

Высшая нежить вернулась к трону, устроившись рядом с защищающей Повелителя мутной сферой. Низшие образовали довольно обширный круг, плотно сдвинув ряды и запирая по центру своих противников. Син с огорчением обнаружил, что кроме Фурими и Зерамиса в живых осталось только пять бойцов. При этом полностью целым был только источающий силу жрец, а двое вообще еле держались на ногах. Что ж, что бы там не задумал некромант, у союзников будет время отдышаться и перевязать раны.

В наступившей тишине — мёртвые вообще молчаливы, а у живые слишком заняты перевязками, размеренные шаги было слышно особенно отчётливо. Син довольно быстро определил, что идёт новый участник драмы откуда-то с задней части зала, должно быть, трон скрывает ещё один проход. Что-то звякнуло, и участник поединка со стороны Повелителя мёртвых вышел на свет.

У Сина перехватило дыхание. Огибающая тронное возвышение фигурка не выглядела ни особо массивной, ни слишком опасной, но свободная сине-белая одежда школы летящего клинка и лёгкий прямой клинок — близнец его собственного меча были знакомы до боли. Так же знакомы, как манера слегка подкатывать правый рукав и держать оружие чуть на отлёте, свойственная подслеповатому старику, не желающему никого случайно поранить. Неужели это он?

— Я вижу, ты узнал мастера, Жнец? Вот оно, преимущество власти над смертью, секреты и знания не теряются навсегда. Смотри, Фурими, это зрелище должно тебе понравиться, ты ведь всегда интересовался воинским искусством! Вот величайший мастер меча, преданный и убитый своим лучшим учеником! По моей воле он сможет отомстить! Смотри, и ужасайся жалкий герой, ведь ты отказался учится у величайшего, отверг возможность отдавать приказы лучшему воину мира.

Син пытался разобраться в своих чувствах, да хотя бы взять их под контроль. Страх был, но какой-то отдалённый, задавленный, хотя он был почти уверен, что этот бой проиграет. Была давно позабытая вина. Но всё затмевала жаркая, ослепляющая ненависть. Он всегда старался держать эмоции в узде, смотреть на мир слегка отстранено, и обычно это получалось. Но сейчас всё было слишком... личным. Проклятый маг порылся грязными пальцами в душе и нащупал то, что ударит больнее.

Его старый, мудрый учитель. Терпеливый, всепрощающий наставник, заменивший отца, научивший боевым искусствам и пути воина. Незапятнанный, неприкосновенный идеал, осквернённый разорителем могил. Жалкий мертвец, чьи кости едва покрыты иссохшей плотью и присохшими покровами, с оскаленными истёртыми зубами и огранёнными кристаллами, вставленными в пустые глазницы. Воплощение величия и достоинства, испачканное в грязи и дерьме!

Син сначала поразился громкости яростного вопля, а только потом понял, что кричит сам. Не было усталости, не было отчаянья, только безудержный, нестерпимый гнев, который надо выплеснуть прежде, чем он разорвёт неприспособленное к чувствам такой силы тело в клочья! Разорвать, изрубить, растереть в прах! И пусть заслонится хоть высшей нежитью, хоть всей своей гниющей армией!

Не было силы, способной остановить его. Заклинание лича разрублено небрежным ударом меча, вампиры сплачиваются, отступая, на клыкастых физиономиях ярость и страх. Но маленькая фигурка вдруг встала между врагом и мстителем, и боль вспыхнула в животе, а он даже не заметил удара!

Син отшатнулся. Наставник стоял в непринуждённой позе, первая позиция, равно подходящая для атаки и обороны. Если бы не ослабившие удар кровавые доспехи...

— Ты давно, не тренировался, малыш, — отчего-то сразу стало легче. Именно так и должен был сказать наставник, слишком легко зацепив лучшего ученика тренировочным оружием. Но голос совсем не тот. Конечно, некромант никогда не говорил со старым мастером, а собственные связки сохраниться не могли. Но душа... как он добрался до души мастера? Этот стиль не подделаешь! — И ты опять совершаешь глупые ошибки. Брось оружие и признай поражение, я не желаю твоей смерти.

— Я сам плачу за свои ошибки! — процедил сквозь зубы непочтительный ученик. — И одна из них в том, что приказал похоронить тебя в королевской усыпальнице! Вернись в могилу, учитель, и оставь дела живых живым.

С широким взмахом кровавая струя сорвалась с лезвия Ветра Смерти, целя в мертвеца, но безымянный клинок мастера легко парировал выпад магического меча, как обычный удар. Облако пыли взметнулось от чистого лезвия, и ни одна капля разрубленной струи не коснулась мёртвого воина.

— Я хорошо поработал! — самодовольство некроманта не знало границ. Сейчас, когда его козырь произвёл такое впечатление, настроение Повелителя мёртвых явно улучшилось. — Было не просто привязать воинство Праха к мёртвому металлу. Но теперь это оружие не уступит твоему! Прах против крови, не будь у тебя третьего посвящения, ты уже умер бы. Это оружие против живых. Сейчас, без своей богини, сколько ударов ты вынесешь, прежде чем Прах выпьет все твои жизненные силы?

Сину некогда было отвечать. Куда там, у него не было возможности даже слушать! Учитель, как всегда, был блистателен. Атаки шли без перерыва, классические приёмы перемежались стремительными импровизациями. Сверху — нет уже слева, нога — нет глаз. Как будто стремительный, беспощадный вихрь, подхвативший маленькую птичку и выламывающий ей крылья. Сейчас Син очень явно чувствовали, что он уже лет двадцать всерьёз не тренировался, а до этого похода несколько лет не брался за меч. Что со времён школы у него не было достойного партнёра для тренировок, и что он забыл многие тонкости, необходимые только против сильного противника. Слишком долго он был непревзойдённым!

Служитель Милосерднейшей забыл про время, про место, про врагов и союзников. Был только безжалостный враг и стремительный меч, раз за разом пробивающий его оборону, и полдесятка мучительно саднящих, обожжённых Прахом ран, и это при том, что ещё больше слабых, скользящих выпадов кровавые доспехи отразили. Не было никакой возможности контратаковать. Десяток вампиров, шесть умертвий, баньши и два лича не способны были гонять его так, как один мёртвый старик! И, в отличие от Сина, он не устаёт и не испытывает нужды в воздухе.

Непрерывно отступая, парируя, отмахиваясь, жрец всё яснее понимал, что этот бой ему не выиграть. Надо просто пропустить один из ударов, и нанести встречный. Его меч должен упокоить грозного мертвеца. Правда, вряд ли после этого он будет хотя бы на что-нибудь годен. Перебросить кровавый клинок Фурими, и пусть пробиваются на выход, и...

— Кто ты? — удивлённый голос некроманта долетал как будто издалека. — Что ты такое? Я не поднимал тебя!

Син едва не упал, когда вихрь атак внезапно прервался. Всё же, мёртвый наставник имел живую душу, и не меньше других заинтересовался, что же так удивило мага.

Лишь разорвав дистанцию, отступив на несколько шагов и отдышавшись, Син тоже взглянул на нового гостя, добивающего последнего костяного воина из охраняющих двери в тронную пещеру. Гибкая тонкая фигурка в белом одеянии, разлёт необычных глаз, множество чёрных тонких косичек. Она?! Но как же, она погибла, и никакой некромант не осилит поднять жреца с двойным посвящением! Но это её ласковая улыбка, предназначенная только для него, и её чёрный изогнутый клинок с серебряными письменами, подаренный ей одним из восточных владык, чьи владения жрица освободила от нежити.

— Госпожа позволила мне придти, — этот голос всегда завораживал и утешал. Если бы она не избрала путь клинка, лучшего проповедника Храму не сыскать. — Равновесие не нарушено. Этому предателю удалось украсть несколько душ из её владений, и я послана за ними. А ещё у меня есть подарок!

Тонкая рука легко вошла в грудь, и Син избавился от стойкой иллюзии, что она каким-то образом выжила. Должно быть, власть печати, блокирующей силу Дарительницы и Собирательницы, простирается не так уж далеко. Но очень не часто богиня посылала в мир живых своих подданных, он всё же не ошибся, решив, что Госпожа услышит его даже в этом месте.

— Не стоило так сердить Госпожу, глупый некромант! И не стоило губить столько людей. Знал бы ты, сколько этих бедолаг рвалось со мной, но разрешено было придти только этим.

Светящаяся маленькая сфера, оказавшаяся в женской руке, брызнула ослепительным сиянием, и странный шелест прошёл по мёртвой армии.

Сотни голов повернулись к трону. Сотни глаз и пустых глазниц смотрели на своего убийцу. Гнилое войско на время обрело душу и собственную волю. Но эти души не искажались и не перекраивались некромантом. Они могли чувствовать, и гнев умерших до времени людей, казалось, повис в воздухе удушающим облаком. Круг, стянутый вокруг живых, распался. Мертвецы без всякой команды, без строя и порядка, рванулись к трону.

Никогда, пожалуй, не забыть Сину битвы мёртвых. Яростный поток ударил по тронному возвышению. Высшая нежить ринулась навстречу.

Личей уже никто не ограничивал, и они били в полную силу, взрывая, испепеляя, растворяя хрупкие кости и мёртвую плоть. Но даже неупокоенным магам нужна магическая энергия, а они уже немало потратили, пытаясь достать Сина. Врукопашную же личи ни в чём не превосходили своих противников.

Вокруг каждого вампира образовался настоящий водоворот. Кровососы использовали всю свою чудовищную силу и скорость, и бренные останки их противников по частям разлетались во все стороны, порой взлетая едва не до потолка пещеры. Но не чувствующий боли и страха поток постепенно захлёстывал телохранителей некроманта, и зачастую отлетавшие части скелетов сжимали ухваченные руками или зубами куски плоти вампиров.

Нематериальные умертвия, столь страшные для живых, были совершенно безопасны для мёртвых. И лишь мутный купол, созданный баньши вокруг некроманта, держался, лишь чуть прогибаясь от яростных ударов мстителей. Повелитель в долгу не оставался. Швырял заклинания редко, но прицельно, и с чудовищной силой. Порой очередная молния, разметав с десяток скелетов, обрушивала часть дальней стены.

Син примерился. Вламываться в толпу сходящих с ума от ярости мертвецов не было никакого желания, но если струёй крови ударить даже с такого расстояния, можно повредить защитную сферу. А там уж пусть Повелитель как хочет подавляет бунт своих подданных!

— Наш поединок не закончен, малыш! — Син в последний момент сумел отразить струю праха, пущенную мечом наставника. Как он мог забыть о своём самом страшном противнике! — Ты ещё не победил.

Вихрь ударов вновь обрушился на измученного жреца. Он уже двигался по наитию, одним чутьём угадывая, откуда последует очередная атака. Точно так же, как понял, что опять опаздывает, и даже знал, где примерно отзовётся болью очередная рана.

Боли не было. Пропущенный им выпад остановил чёрный, в серебряный письменах-узорах клинок, такой же экзотичный и красивый, как и его хозяйка.

Маленькая, но удивительно сильная рука оттолкнула Сина в сторону.

— Там, за троном, малая лаборатория. Печать там. Сломай её, и призови Госпожу. Поединок я беру на себя.

Удивительно, даже после смерти она стеснялась проявлять чувства на людях. Вся её нежность и любовь проявлялись только наедине.

— Прочь с дороги, женщина! — взревел рассерженный мастер. Больше всего старик не любил, когда посторонние вмешивались в тренировки.

Струя праха ударила в жрицу, и даже рассечённая чёрным клинком, отбросила женщину на пару шагов. Но изогнутый клинок так же уверенно вновь отвёл выпад прямого меча от замершего в растерянности Сина.

— Твой меч создан для убийства живых, старик! Мне он не страшен. А мой клинок кован для упокоения наглой нежити — вроде тебя.

Мастер яростно атаковал, был отброшен, едва не попал под ответный удар и отступил. Мёртвым не нужно дыхание, и жрица продолжала говорить, хотя темп, в котором бойцы обменивались ударами, и не снился большинству мастеров клинка.

— Ты посмел обвинить его в ошибках, но и ты не идеал, старая развалина! Ты отпустил ученика на ненужную войну, ты долгие годы позволял тирану издеваться над страной! Ты обучал воинов и бойцов, а сам боялся запачкаться, и после этого смеешь бросаться обвинениями?! Мой любимый сам исправляет свои ошибки, а ты этого не сумел. И за всё это, я упокою тебя, учитель моего учителя!

Син добрался до скрытого троном коридора, но не удержался и выглянул обратно. От мёртвого войска осталось не так уж много. Личей нигде не было видно, три изорванных, искалеченных вампира держались из последних сил, но мутная сфера была невредима. Может, и стоило попытаться проломить её, но, пожалуй, печать вернее.

В центре зала сине-белая и белая фигуры продолжали яростный поединок. И бились на равных. Когда ученица превзошла его?

Короткий коридор и пара костяных стражей не отняли много времени. Возможно, эти бойцы при жизни и были неплохи, но с мастером им не тягаться, хотя за время позорного поединка у трона Син успел усомниться в своём праве на это звание.

Лаборатория некроманта потрясала воображение. Ещё больше светильников, огромное пространство, заполненное полностью. Стеллажи свитков — как свежих, так и ветхих, из мёртвых городов и Храмовой библиотеки. Глиняные таблички и деревянные панели, исписанные странными значками. Разноцветные узоры разнообразных магических построений на полу и стенах. Десятки столов, большая часть из которых занята телами разных степеней разделки и разложения, и странные, омерзительные создания, жмущиеся по углам и, не иначе, сползшие со свободных столов. Логово безумного и безжалостного экспериментатора, возомнившего себя богом.

Син стремительно зашагал вдоль столов, пытаясь представить, где маг мог начертать печать, и как она должна выглядеть. При таком количестве магических узоров, попадающихся повсюду, задача непростая. А если учесть, сколько из них было вычерчено кровью — почти невозможная.

Жрец не церемонился в святая святых врага. Хватал сосуды и бил их, заливая построения красками, маслом, кровью и всем, что ещё попадалось. Скидывал мертвецов на светящиеся линии, нарушая сложнейшие структуры. Те линии, что были не нарисованы, а высечены в камне, искажал бросками тяжёлых предметов, в качестве которых использовал обломки мебели и реактивы.

И ни в коем случае не прикасался ни к каким узорам и ни к каким предметам, которые не мог опознать. Ту неудачную нежить, которая попыталась выразить неудовольствие его варварским подходом, мимоходом успокаивал мечом. Клинок же и обнаружил искомое.

Без всякого предупреждения, Ветер Смерти вдруг дёрнулся и едва не вывернулся из руки. Сину пришлось практически бежать туда, куда увлекало его оружие, по пути стараясь наступать только на чистые участки пола. Мысль о том, что клинок мог выйти из-под контроля, лишь на миг мелькнула и была поспешно отброшена.

Первое, что служитель увидел на столе в дальнем углу — очень знакомый фиал. Пустой. Неудивительно, что Повелителю мёртвых Супруг Смерти потребовался живым. Как ещё он мог обновить запас крови Госпожи?

Печать была здесь же, высеченная на ровном участке пола. Син с первого взгляда понял, что нашёл то, что требовалось. Очень похоже на печать первого посвящения — но искажённую и перекрученную. Неглубокая канавка, заполненная не сворачивающейся священной кровью, всё построение — с ладонь размером. Искал бы ещё не меньше часа.

Жрец попытался прикоснуться к Печати Отторжения — и не смог. Незримая стена отгораживала магический барельеф от всего мира со всех сторон. Невидимая колонна не пропускала брошенные предметы, и не поддавалась могущественному мечу. Даже выпущенная в упор струя крови разлетелась бессильными брызгами.

— Не получится, — в голосе подходящего некроманта было немало раздражения. — Это место больше не принадлежит нашему миру. Но и твоя хозяйка не дотянется сюда. Мне пришлось проводить некоторые ритуалы в другом месте — даже я не способен уже сломать эту печать.

Син пытался повернуться, но тело как будто стянули незримые узы. Меч шевельнулся в застывшей руке, но замер, подчинившись мысленной команде хозяина: "Подожди, пока не приблизится".

Шум боя приблизился, то ли уже свалили трон, то ли кто-то дерётся прямо в коридоре. Неторопливые шаги некроманта то приближались, то отдалялись. Что-то звякало, что-то шелестело.

— Варвар... Дикарь... Хорошо хоть, поджечь не успел... Всё самому, сплошные идиоты... Даже лабораторию защитить не в состоянии...

Наконец, всё ещё окружённая мутным покровом баньши, смутная фигура объявилась слева. "Не торопись. Когда отвернётся".

— Ну вот, хоть ты и осложнил мне задачу, всё готово! Сейчас разгоню лишние души, а вот жричку, пожалуй, оставлю себе. Очень интересный вариант высшей нежити. Да и тебе не так скучно будет на алтаре.

Светящаяся растительная плеть хлестнула сзади по грязной сфере, пытаясь пробиться к Повелителю. Мутная защита прогнулась, мучительно застонала на два голоса, но выдержала. Маг удивлённо оглянулся, и кровавая струя сорвалась с клинка и плеснула раньше, чем служитель успел отдать приказ. На сей раз защитная сфера лопнула, оседая безобидными клочьями серого тумана.

Плющ захлестнулся вокруг шеи некроманта и увлёк его назад. Что-то со стуком и звоном выпало из рук мага и покатилось по полу. По-прежнему неподвижный Син напряжённо прислушивался. Служитель Жизни появился очень кстати. И, возможно, его покровитель сможет справиться с печатью.

Позади что-то полыхнуло, спине стало на миг очень горячо. Схватка позади разгорелась не на шутку. Удары перемежались с невнятными возгласами, накатило ощущение холода, а затем, почти без перерыва — оглушительный грохот, с неприятной дрожью по телу и волосами, вставшими дыбом. Син всерьёз встревожился. По своему опыту он отлично знал, что опытный маг с обширным арсеналом обязательно найдёт заклинание, от которого божество не сможет защитить служителя.

Если бы он только смог что-то сделать с печатью...

Кровь. Кровь богини, часть её могущества, растворённая в человеческой крови высшего жреца. Если бы только он мог хотя бы ненадолго покинуть зону отторжения, призвал бы Госпожу и набрал немного крови... Но ведь именно ею они пробуждали его меч, клинок, обретший возможность призывать пролитую им кровь.

"Ты можешь призвать мою кровь? Ту, которой мы поили тебя с Госпожой?"

Несколько секунд ничего не происходило. Затем лезвие на миг покраснело и увлажнилось. Син невольно улыбнулся. Волшебный клинок явно без особой охоты расставался даже с частью крови хозяина. Ничего, если потребуется, ещё не раз напоим, только помоги сейчас!

Позади раздался исполненный муки возглас молодого жреца. Ученик всё же не смог победить учителя, но некромант опоздал. Меч размашисто качнулся, и крупная алая капля сорвалась с кончика и, без малейших помех пройдя несокрушимую преграду, расплескалась по печати, нарушив правильность рисунка.

Боль оживающих печатей отозвалась во всём теле, а в разум вторгся гневный голос Госпожи. Пожалуй, Син ещё ни разу не сталкивался с настоящей яростью Дарительницы и Собирательницы. Богиню по праву именовалась Милосерднейшей, но некромант сумел даже её вывести из себя.

— "Торопись! Призови меня, пока это чудовище опять что-то не сотворило!"

Пламя вспыхнуло вокруг, в мгновение ока испепелив стол. Даже каменные стены и пол начали оплавляться, но сила богини уже надёжно хранила жреца.

— Услышь меня, Дарительница и Собирательница! Войди в моё тело...

Какое знакомое ощущение! Воздух вокруг постепенно мутнел, становился всё тяжелее и гуще, как будто превращаясь в жидкость. Едва освободившееся, тело вновь застыло в неподвижности, лишь краем глаза видно застывшего в напряжении некроманта, протягивающего к жертве напряжённые ладони. Выучил трюк верховного мага? Но сила Госпожи уже начала потихоньку просачиваться в мир живых. Именно эта сила сейчас заставляла открываться рот, продолжая призыв:

— ...и взгляни на мир моими глазами! Пусть откликнутся все Глаза и Длани мира, приветствуя тебя! Не по принуждению, но по своей воле я прошу...

Уже тяжело стоять, ряса давит на плечи, а тяжесть почти невесомого меча выкручивает руку, но чары не дают даже выронить оружие. Меч качнулся и сам вывернулся из пальцев. Кажется, будто в ставшем плотным воздухе он летит долго-долго.

Маг в последний момент попытался увернуться, но меч сменил направление и всё же вонзился в живот некроманта. Освобождённый от чар, Син упал, в последний момент успев подставить руки, чтобы не удариться лицом. Но даже так упрямо закончил:

— ...распахни мою душу и войди в мир живых, призвавший тебя. Ибо ты и я одно целое и нет между нами преград!

Не было сил, чтобы даже подняться на ноги. Сила богини вырывалась полноводным потоком, стремительно заполоняя всё логово некроманта. Син просто чувствовал, как всё возвращается в норму. Мёртвые падают безобидными трупами, а души затягиваются через тело жреца, на время ставшее переходом, коротким путём между мирами. На миг испугался, ощутив сотни живых, оказавшихся под ударом, но тут же ощутил и их печати. Должно быть, это пленники Повелителя мёртвых, и жрица посвятила их прежде, чем идти в тронный зал.

Некромант упал на колени всего в нескольких шагах от Сина, всё ещё не оставляя попытки вытащить из себя меч. Только сейчас жрец увидел его лицо и поразился. Разбитые губы, свороченный нос, заплывшие глаза — не иначе, мальчишка-жрец не мог ничего сделать с врагом в магическом поединке, и попытался разделаться с врагом врукопашную. Храбрый глупец. Хотя, если бы ему удалось, никто и слова дурного не сказал бы.

Маг слабел на глазах — волшебное оружие неспроста не желало освобождать врага. Не иначе, кровь мага — тоже редкостный деликатес.

— Я... не умру! Печати... защитят. Я восстану... И твоя... хозяйка... ничего.

Син смотрел со стороны, как его тело поднимается и подходит к некроманту. Сегодня Милосерднейшая не склонна миловать.

— Печать первого посвящения — связь души и тела. Печать второго — связь тела жреца со мной. Ты напрасно надеешься, что сможешь защититься от меня, самозванный Повелитель!

Рука жреца, направляемая богиней, легла на грудь мага, поверх печатей. Сину доводилось не раз ставить печати, но впервые он видел, как те же печати ломают. Первая разлетелась — и тело некроманта, пронизываемое силой, от которой больше не имело защиты, забилось в судорогах.

Меч стремительно выскользнул из погибающего врага и даже чуть откатился в сторону, не желая попадаться под руку разгневанной богине.

Вторая печать видоизменилась, расширясь и охватывая всё тело отступника. Вопль некроманта, должно быть, был слышен даже за пределами пещер. Только что крепкое, налитое силой тело мага стремительно усыхало, съёживалось, пока не стало лишь полупрозрачной растрескавшейся оболочкой, из которой крепкие сети печати одним рывком вырвали душу.

Даже если некромант готовился защищать душу от Собирательницы, у него просто не было времени. Син только ощутил ужас втянутой в портал его тела души. Удивительно, тот, кто претендовал на власть над мёртвыми, настолько боялся смерти!

Шевеление чуть в стороне привлекло их внимание. Зелёный жрец. Бледный, как некрашеное полотно, всё ещё сжимающий обгоревший кусок плюща, но с виду невредимый. Глаза всё ещё светились нездешней силой.

Нехорошо. Как бы не случилось скандала между богами. Если покровитель служителя Жизни настолько же предубеждён...

— Помоги мне, сестра, — мягкий, чужой голос, явно не принадлежащий телу Зерамиса, одной фразой унял все опасения. — Мой служитель смертельно ранен. Я защитила его тело, но душа умирает.

Тело Сина само поднялось и двинулось к умирающему. Руки жрецов, управляемых сёстрами-богинями, соприкоснулись легко, нежно, едва ли не с благоговением. Служитель с грустью наблюдал за всем со стороны. Только так, через своих проводников, могли соприкоснуться сёстры, повелительницы противоположных сил. И кто знает, когда они виделись в последний раз.

Внезапно он увидел призрак или тень настоящего Зерамиса, чуть в стороне от занятого богиней тела.

— Прости, — невольно выдохнул Син, не ожидая, что его услышат и поймут. Если бы он раньше догадался, как повредить печать. Или нашёл её до появления некроманта, чтобы успеть разобраться...

Тень качнула головой:

— Спасибо.

Израненная, едва живая душа скользнула по сомкнувшимся рукам в царство мёртвых.

— Благодарю тебя, сестра. Этот мальчик едва начал своё служение. Постарайся поскорее исцелить и вернуть его. А я позабочусь о теле.

Сёстры одновременно покинули последователей. То есть, Син вновь обрёл власть над телом, а тело зелёного жреца откинулось, едва заметно продолжая дышать.

Время завершить призыв, закрыв шлюзы души, чтобы бесконтрольно истекающая сила Милосерднейшей не стала худшим бедствием, чем то, с которым они едва справились.

Привычное усилие... Привычное, но... Бесполезное.

Син только сейчас вдруг понял, насколько он ослаб. Раны, враждебные заклинания, чудовищное напряжение последних дней и второй вызов меньше чем за сутки. Божественная сила хлестала из него сейчас — но это было не то, что можно использовать. Именно сейчас его собственных сил не хватало, чтобы закрыть шлюзы своей души. Ни богиня, ни поднятый меч сейчас ничем не могли помочь.

Опираясь на тонкий клинок, жрец поднялся на ноги. Впервые нестареющий служитель ощущал себя стариком. Ищущий взгляд шарил по разорённой, выжженной боевыми заклинаниями лаборатории в поисках выхода. Проклятый маг! Неужели среди всего этого изобилия нет никаких стимуляторов?

Добрёл до ближайшего стола, опёрся о него и мечом вновь запечатал начавшие кровоточить раны. На этом столе ничего подходящего не нашлось. На следующем — тоже. При попытке добраться до следующего, Син споткнулся и неловко упал. Хорошо ещё, что его клинок не наносит ран хозяину.

Сил подняться уже не было, и жрец вдруг понял, что умрёт прямо здесь. Его тело просто не выдержит проходящей через него энергии. Сейчас будет последняя попытка. Если не удастся — его просто уничтожит, разметает, как уже не раз случалось с высшими жрецами. Но даже в случае удачи, остатки его жизненных сил уйдут на запирание шлюзов души.

— "Прости меня, мой дорогой. Мне не следовало так утомлять тебя. Но постарайся всё же закрыть. Ты же знаешь, что если не удастся, умрут твои друзья и пленники некроманта. Выброс будет таким, что не помогут никакие печати".

Син не ответил. Да такие советы никогда и не нуждались в ответах. Сейчас, только соберёт всё, что осталось. Жаль, что не может даже повернуться достойнее. Кто бы не нашёл его опустевшее тело, хотелось бы выглядеть не так жалко.

Он умел концентрироваться. Этому учили в школе — отрешиться от всего, кроме собственного тела и фигуры противника, и двух взаимодействующих клинков, когда движения врага становятся более понятными и предсказуемыми, чем твои собственные. Этому учили в Храме — отречься от мира и даже собственного тела, сосредоточившись только на силе Госпожи и поставленной задаче, будь то исцеление живого или упокоение мёртвого. И сейчас Син медленно растворялся. Не было страха, неуверенности, не было чувств и памяти. Только здесь и сейчас. Дано: распахнутые во всю ширь шлюзы души и слабое, измотанное тело. Требуется: закрыть шлюзы, используя внутреннюю энергию тела. Ошибка или отказ от решения не принимаются...

В глазах вспыхнул свет, боль отвлекает. Что? Почему он лежит на спине? И почему его отвлекают в такой момент?

Лицо возлюбленной нависло на немыслимой высоте над ним — в целый человеческий рост. И как она может улыбаться даже в такой момент — ведь должна же видеть, положение отчаянное?!

Мёртвая жрица наклонилась над ним, прикоснулась — и Син ощутил, как вливается в него жизненная сила. Совсем чуть-чуть, хотя и так неясно, откуда она у мёртвой.

— Я помогу тебе, любимый.

Маленькие ладони ложатся к нему на грудь, безошибочно находя печати.

— Я ведь тоже умею немало. Сейчас, готовься, я перекрою поток, возможно не полностью, но закрыть будет гораздо проще.

— Не смей! Тебя разорвёт! Уничтожит!

Син попытался приподняться, но она не позволила.

— Мне ничего не грозит, я ведь уже мертва. Разорвёт только форму, сосуд, который Госпожа создала только на время. Душу затянет в царство мёртвых — но ведь там мне и место, как бы не хотелось побыть с тобой подольше. А мои печати и сила позволят запрудить поток Её силы.

— "Пусть попробует", — в тоне богини было сомнение.

Син расслабился, вновь концентрируясь. Проявившуюся надежду поспешно отогнал, сейчас не время думать о постороннем.

— Сейчас!

На пути стремительного потока появилась не плотина — скорее тростниковая циновка, вмиг растянувшаяся и разорванная в клочья, но всё же на какие-то мгновения поток ослабел — и незримые шлюзы сомкнулись. Почти неосязаемые, как лепестки засушенного цветка, губы женщины на миг коснулись губ жреца — и последняя из отправленных на помощь духов проскользнула в мир мёртвых, обдав волной чувств. Любовь, бесконечная нежность и мимолётное озорство, перекрытое печалью. На фоне этого букета ощущений, лёгкий укол ревности Госпожи был почти незаметен.

Только прошуршал ветерок по разгромленной лаборатории.

Син не ощущал времени. Лежать на полу, конечно, не очень приятно, камень всё-таки, но тратить силы только на то, чтобы перебраться на один из столов, сбросив оттуда предыдущего обитателя... Не исключено, что некромант и ночевал где-то здесь, но желания искать его кровать тоже не возникало.

Сейчас, когда чуждая живым энергия Госпожи не разрывают тело, а раны запечатаны верным клинком, собственные силы будут понемногу восстанавливаться. Пожалуй, к концу дня можно будет поискать что-то съестное, а утром всерьёз заняться исцелением ран. Если бы ему ещё дали это время!

— Мастер! Мастер ты здесь?

Принц осторожно заглядывал в лабораторию, как будто ожидая, что любой из бесчисленного количества здешних трупов вскочит и схватит его за глотку. Хотя, если вспомнить, кто был здешним хозяином...

— Здесь я, здесь, Фурими! Хватит орать.

Принц радостно помчался на голос, но замер, не подходя вплотную.

— А ты жив?! И почему лежишь среди этих?

Син невольно покосился на своё одеяние, настолько испятнанное кровью, что могли появиться подозрения не только у борцов с нежитью. Да и компания ещё та — мёртвые тела, зелёный жрец, засушенный некромант.

— Отдыхаю. Сил не осталось. Что там у вас?

Принц ответил не сразу, с интересом оглядывая лабораторию.

— Да... Хорошо вы тут подрались. Всё переломали, кое-где даже пол оплавлен... Да что у нас — мёртвые между собой сами разобрались, последние упали сами собой, когда опять, как в городе, печати потянули. Я, если честно, в бою больше и не участвовал — только смотрел. Какой был поединок! И какая женщина!

— А кто победил? — вопрос вырвался сам собой. Сину даже стало неловко. Сколько людей погибло, а его интересует, сумела ли его ученица одолеть старого мастера. Правда, Фурими и сам боец, должен понять.

Конечно же, принц понял. Правда, определённо сказать не смог.

— Знаешь, некоторых их движений я даже не рассмотрел. В последний раз достали друг друга одновременно, вот только старик после этого упал и не шевелился, а жрица как и не заметила. Теперь я понимаю, что такое настоящее мастерство!

Син устало прикрыл глаза:

— Ну и хорошо. Теперь не будешь звать меня мастером и рваться в ученики.

— Ты шутишь? — в голосе Фурими было искреннее возмущение. — Да меня этот старик за три биения сердца на куски бы порезал! А на тебе — царапины! И жрицу ты ведь обучал? Стиль-то одинаковый... Мастер, а ты точно не хочешь меня обучать? Даже если я стану Клинком Храма?

Жрец невольно открыл глаза и приподнялся:

— Ты с ума сошёл? В жрецы Милосерднейшей идут те, кому нечего терять! Это не шутки, а служение до конца жизни, а для некоторых — и после! И представь, что скажут твои родственники и подданные.

Фурими упрямо мотнул головой:

— Подданные не мои, а дяди. И у него есть два наследника и новая молодая жена. Рано или поздно, меня просто отравят, испугавшись моей популярности в народе. Все мои подвиги — детские шалости по сравнению с твоими. Что мне ещё терять? Народ, который сегодня любит одного, завтра другого? Друзей, которые верны, пока я в фаворе, и разбегаются, когда в опале? Дворянство, которое меня терпеть не может?

Жрец со вздохом лёг обратно.

— Хорошо. Но с одним условием — дядя должен отпустить тебя по доброй воле. Мне не нужно, чтобы ваша страна опять убивала жрецов. А если у тебя так много сил, займись людьми. Здесь есть пленники — отпусти их, и раздели между пострадавшими сокровища некроманта. И оставь меня, хоть ненадолго в покое!

Принц развернулся, ворча что-то о том, что предпочёл бы голыми руками душить вампира, чем объясняться с дядей, но внезапно задержался и вновь повернулся к жрецу:

— Кстати, о сокровищах. Там жрица, вначале носила с собой оба меча, потом положила, когда лечила солдат, а затем полетела сюда...

Син вздохнул. Конечно, для Фурими золото привычно и неинтересно. А вот волшебные мечи...

— Клинок Праха не трогайте. Я передам его Госпоже, как и прочие опасные вещи, вроде этих свитков. А второй можешь взять себя. Предыдущая хозяйка не хотела бы, чтобы он томился в мире мёртвых или попал в плохие руки.

Окрылённый принц умчался едва ли не вприпрыжку. И, пожалуй, пока он так молод, не стоит уточнять, что серебряные письмена на чёрном клинке означают "Шёлковая красавица". Ещё откажется от хорошего оружия.

Дело сделано. Хотя ещё придётся здесь поработать, заняться похоронами жертв некроманта, и отловом нежити, если где сохранилась. И прочесать пещеры, не осталось ли ещё где свитков, лабораторий или ещё какой дряни. Плохо вычистишь злачное место, и глазом моргнуть не успеешь, как новый "Повелитель мёртвых" объявится. Скажем, из тех же попечителей Жизни. Не все же так принципиальны, как этот Зерамис.

Син с невольной завистью взглянул на зелёного жреца. Спит, и будет спать месяц или десятки лет, пока госпожа не возвратит душу. Ему не придётся во всём этом мараться.

Улыбнулся своей ребяческой зависти и решил, что обязательно после того, как закончит здесь, поедет и познакомится с дочерью. А может, и внук уже будет. Может он и служитель Смерти, но жизнь продолжается.