"Бог, король и дамы!" Общий файл

ЮЛИЯ БЕЛОВА, ЕКАТЕРИНА АЛЕКСАНДРОВА

"БОГ, КОРОЛЬ И ДАМЫ!"

(историко-фантастический роман)

Посвящается нашим родителям.

Авторы благодарят Нижегородскую государственную областную универсальную научную библиотеку им. В.И. Ленина, особенно отдел редких книг и рукописей и отдел литературы на иностранных языках за предоставленные материалы.

Авторы также благодарят Надежду Дмитриевну Голубеву, Эмилию Федоровну Лившиц, Татьяну Владимировну Андрееву, Наталью Викторовну Тимофееву, Анну Олеговну Марьеву, Ирину Борисовну Соловьеву, Марину Сергеевну Нужину, Юрия Витальевича и Михаила Юрьевича Лебских.

ПРОЛОГ

— Ты умрешь здесь!..

Валеран VIII, граф де Бретей, прозванный в войсках "Львом битвы", резко осадил коня. Спешился. Не глядя, бросил поводья. Медленно подошел к рухнувшей у кромки обрыва жене. Сплюнул.

Графиня попыталась подняться, но ее сил хватило только на то, чтобы встать на колени, умоляюще протянуть к мужу руки и спросить "За что?".

— Тварь! — не помня себя, Валеран ухватил жену за косу, остервенело рванул, выхватил кинжал и принялся ожесточенно перепиливать волосы графини чуть ли не у самых корней. Так наказывало неверных жен простонародье, но графу де Бретей не было до этого дела. Сейчас он ничем не отличался от последнего из крестьян, и когда тяжелая коса жены оказалась в его руках, принялся избивать ею графиню, словно мужичку. Наконец, силы оставили Валерана, он выронил косу, тяжело привалился к коню и прошептал, словно самое страшное ругательство: "Бургундка..."

Слуги испуганно следили за господином, слабо надеясь, что теперь, когда тот изнемог от ярости, его сердце смягчится и он пощадит жену, но Валеран коротко приказал:

— Повесить.

— Я невиновна! — люди и кони дрогнули от этого отчаянного крика, но Валерану он только придал сил.

— Не виновна?! — граф в ярости рванулся к жене. — Вам было мало взять в плен меня... меня — ненавистника бургундцев и англичан, вам потребовалось соблазнить короля!

— Это неправда... — графиня попыталась обнять колени супруга, но Валеран отшвырнул жену прочь.

— Довольно лгать, сейчас ты умрешь, так хотя бы перед смертью скажи правду! — Валеран наклонился к жене, ухватил за подбородок, притянул ее лицо к своему лицу и несколько нескончаемо долгих мгновений вглядывался в глаза жены, словно надеялся отыскать в них истину. Наконец, граф разжал пальцы, выпрямился и, холодно глядя на жену сверху вниз, прошептал: — Лживый ангел...

И эти слова были сказаны таким тоном, что и слуги, и графиня поняли, что надеяться не на что. Валеран оглянулся, отыскал взглядом самый крепкий дуб и коротко кивнул на него слугам:

— Там и побыстрей!

Слуги нехотя приблизились к графине, осторожно подняли с земли, и тогда несчастная отчаянным усилием рванулась вперед и вновь рухнула у ног мужа:

— Позовите священника... Позвольте мне исповедоваться перед смертью...

— К чему? — Валеран не удостоил жену даже взглядом. — Грязь с вашей души уже ничем не смыть. Вы заслужили кару, так примите ее достойно, иначе я решу, будто ваш отец был еще больше обманут вашей матушкой, чем даже я вами, — Валеран криво усмехнулся.

— Ради вашей былой любви ко мне... ради наших детей... — продолжала молить графиня.

— Замолчи, тварь! — ледяное спокойствие враз слетело с графа, и он с такой яростью ухватил жену за горло, что слуги испугались, что сейчас он может переломить ей шею. — Да если бы наши дети хоть немного походили на тебя, я разбил бы им головы о стены и стер бы последнее напоминание о своем позоре! Будь ты проклята, бургундка! Ты и твои потомки, все, кто будут смотреть на мир твоими глазами, говорить твоими устами, прельщать твоими волосами, иметь твою душу!..

Солнце померкло. Валеран покачнулся и чтобы удержаться на ногах, отпустил горло жены, судорожно вцепился в конскую гриву. Слуги часто крестились. Над головами стремительно собирались тучи и через пару мгновений ливнем обрушились на землю, смывая с тела несчастной женщины кровь и пыль. Графиня неподвижно стояла под струями дождя и смотрела прямо в глаза мужа:

— Я умираю невинной, — тихо сказала она, — и буду молить Всевышнего простить вас за причиненное мне зло и защитить моих детей от отцовского проклятия.

Валеран презрительно усмехнулся. Он не отвел глаз, когда слуги связали его жене руки за спиной, продолжал смотреть, когда ее подвели к дереву и накинули на шею петлю. Он смотрел до конца, а когда все было кончено, взлетел в седло, бросив лишь один короткий приказ "Едем", и с такой скоростью сорвался с места, что слуги вновь принялись креститься, опасаясь, не вселился ли в их господина Дьявол.

... Конь встал и граф сполз наземь. После бешеной скачки в никуда, земля уходила из-под ног, а взмыленный конь дрожал как осиновый лист. Валеран не понимал, где находится, и даже не вполне осознавал, день царит вокруг или ночь. Лишь одна мысль билась в сознании графа: конь не виноват... Конь не виноват в том, что его предала жена. Конь не виноват в том, что его предал король. Конь вообще ни в чем не виноват.

Валеран взял повод и поплелся к ближайшему строению. Измученный серый с трудом переставлял ноги, но, оказавшись за плетеной оградой, окончательно остановился, и Валеран повалился в грязь.

— ... повесил и даже исповедоваться не дал... — смутно знакомый голос сверлил мозг графа, и он повернул голову. — ... ищут... боятся, как бы шею не свернул...

— Ну, нет, пусть сначала свернет шею своему королю, — хохотнул еще кто-то и Валеран приподнялся, стараясь рассмотреть, что за мерзавец посмел смеяться над его горем.

Их было двое и одного Валеран знал, только утром он был облачен в рясу, а сейчас ничем не отличался от обычного наемника. Граф еще не понял, что произошло, но ему вдруг показалось, будто мир рушится. Первый раз он рухнул утром при встрече графа со святым отшельником и теперь рушился вновь, только остановить это падение было уже не в силах Валерана. Человек говорил и говорил, клянчил деньги, больше денег, хвастливо пересказывал свою беседу с "простаком", рассказывал о смерти "фламандской красотки", повторял пересуды крестьян, а Валеран де Бретей мог только стискивать ладонями виски, боясь, что сейчас у него лопнет голова! Из носа графа хлынула кровь и ему на мгновение полегчало, но все же в висках продолжал стучать молот, а земля ходила ходуном.

Валеран тупо утер рукавом нос, размазывая по лицу кровь и грязь, попытался встать, качнулся словно поднятый зимним утром медведь и, наконец, простонал: "Зачем?!"

Лже-монах попятился, но его собеседник даже не шелохнулся. Изумленно приподнял бровь, насмешливо оскалился, заговорил:

— Вот так встреча! Лев битвы собственной персоной, да еще в таком виде... Да, Бретей, тебе не повезло. Я полагал, ты поживешь еще немного, ровно столько, сколько потребуется времени, чтобы свернуть шею Карлу, но раз уж ты попал в мои руки, было бы глупо не перерезать тебе глотку. Правда, у меня нет священника, который смог бы напутствовать тебя в Ад, но вот этот пройдоха может заменить святого отца. Сегодня утром ему это неплохо удалось, верно?

Валеран не слышал угроз, а если и слышал, то вряд ли понял. Он пытался понять лишь одно, зачем эти люди оклеветали его жену.

— Зачем? — повторил он.

Неизвестный ухмыльнулся.

— Все еще не понял? Да затем, что ты предатель, граф Валеран де Бретей! Затем, что ты сражаешься против своего герцога! Затем, что это ты перебил бургундский гарнизон в Азе-ле-Ридо! Что, ты забыл об этом славном деянии?! Так вспомни, с башен Саше развалины хорошо видны! И затем, что это ты на мосту Монтеро помешал оказать помощь моему герцогу!

— Я служил королю... И дофину...

— Это Карл дофин? Карл король? — бургундец презрительно скривил губы. — Кто его папаша не знает даже его мать. В отличие от твоих детей... твоих покойных детей... он то точно ублюдок. Между нами, как ты расправился со своими щенками? Прирезал? Или удушил? Или разбил им головы о камин? Любопытно, знаешь ли... И приятно. Хорошо знать, что Бретеев больше нет!

— Будь ты проклят... — Валеран бессильно цеплялся за плетень, из его носа вновь шла кровь. — Ты... твои герцоги... твое Азе-ле-Ридо... твоя Бургундия...

— Болтай-болтай, твои проклятия пугают меня не больше, чем тявканье деревенской шавки, — бургундец пожал плечами. — Ты мертвец, Бретей, и мне жаль лишь одного, что я не смогу дотащить тебя до Руана или Брюгге и отдать в руки палачей. А с другой стороны твоя голова поместится в седельной сумке и это будет хороший подарок и Филиппу, и Бедфорду, и твоему тестю, и гордец наконец-то поймет, что я был бы лучшим мужем для его дочери, чем ты! Да, жаль, что голова у тебя только одна. За нее хорошо заплатят...

Бургундец обнажил клинок и шагнул к графу. Валеран попытался выхватить собственный кинжал, но не нашел его. Выронил ли он клинок во время казни жены или потерял в безумной скачке — у графа не было времени на размышления. Враги столкнулись, и хлипкая ограда не вынесла тяжести трех тел — схватка продолжилась в грязи, под холодными струями вновь хлынувшего ливня.

Под натиском бури стонали и гнулись столетние дубы. Вспышки молний выхватывали из темноты то занесенный для удара клинок, то ожесточенные лица. Валеран чувствовал дыхание смерти, она уже заглядывала ему в глаза, но в тот миг, когда граф готов был проститься с жизнью, враги отпрянули, их лица перекосились от ужаса, клинки задрожали в руках. Два голоса разом выдохнули "Она!", и небо раскололось слепящей вспышкой молнии, за которой последовал такой страшный удар грома, что Валеран на мгновение оглох. Запахло паленым. А потом небо стало валиться графу на голову, и он с облегчением решил, что умирает...

Дождь умывал лицо Валерана, и он с отчаянием понял, что жив. В небесах бушевала гроза, голова Бретея разрывалась от боли и страшного голоса, который звучал одновременно вне его и в нем: "Ты проклинал. Твои проклятия услышаны. Бургундия падет. Род Бретеев придет в упадок. Твое имя забудут..."

— Нет, Господи, нет! — застонал Валеран. — Покарай меня — я виновен, но пощади мой род!..

Раскаленный обруч стиснул голову Валерана, огонь охватил тело и граф закричал. Ледяные струи дождя напрасно пытались сбить пламя — огонь Преисподней невозможно было потушить, и вода превращалась в расплавленный свинец, и граф знал, что такова его кара — при жизни попасть в Ад.

Прохладные пальцы прикоснулись к его вискам. Это были руки жены, он узнал бы их из тысячи. Ее губы коснулись его лба. Объятия укрыли от пламени. И голос — нежный, любящий, сострадающий — произнес: "Когда мертвый король отдаст свой меч, когда Бургундия вернет былую славу, а я обрету покой — проклятие падет". Валеран плакал в объятиях жены, а над его головой свирепствовала буря...

Через два месяца граф де Бретей взошел на эшафот, возведенный для него перед королевским дворцом в Лоше. Хотя при дворе было немало друзей Валерана, просивших короля о помиловании, ничто не могло спасти человека, упорно не желавшего жить. В конце концов, даже Дюнуа отступился от боевого товарища, и король почти с облегчением подписал приговор — после коронации Карл стал тяготиться беззаветной верностью графа и его непримиримостью к Бургундии. К чему воевать, рассуждал король, когда можно договориться? И что стоит преданность рыцаря, если она камнем висит на шее короля?

Валеран не догадывался о досаде Карла, и потому встретил приговор с благодарностью. Лишь одна мысль омрачала радость осужденного, что он не сможет разделить могилу с обожаемой женой — буря той страшной ночи вместе с утесом смыла в озеро и останки графини, так что все усилия Валерана отыскать тело жены закончились ничем. Впрочем, проповедь священника приглушила боль графа. Он смиренно исповедовался в грехах, попросил исповедника записать его признания в качестве наставления детям и на рассвете следующего дня в присутствии короля, боевых товарищей и всего двора преклонил колени перед плахой, после чего, поручив своих отпрысков великодушию короля, а душу — суду Всевышнего, спокойно подставил шею под топор, который в один миг избавил его от всех печалей.

Исповедь Валерана пылилась среди фамильных пергаментов Бретеев, но в 1477 году, когда войско Карла Смелого было разбито в сражении со швейцарскими крестьянами и герцог нашел в этом сражении бесславную смерть, когда волки пировали на телах бургундских рыцарей и вельмож, архиепископ Реймский, бывший в миру младшим сыном Валерана де Бретей, писал в поучении внучатым племянникам:

"Свершился Суд Божий и пала Бургундия. Закатилась звезда Великих герцогов Запада. Душа моя ликует, а сердце обливается кровью. Пала Бургундия и, значит, наш дом тоже должен пасть. Только меч мертвого короля, бургундская слава и упокоение моей бедной матушки могут спасти наш род, но как достичь этого, мне, недостойному служителю Божьему, не дано знать. И потому, чада мои, преисполнитесь смирения, ибо через гордыню приходит к нам погибель. Преисполнитесь кротостью и примите волю Всевышнего, какой бы она ни была.

Аминь".

ГЛАВА I

Которая начинается с помолвки и дороги

Ясным сентябрьским днем 1560 года в имении Бретей, что находится почти на границе Пикардии и Иль-де-Франса, справляли скромное семейное торжество. Впрочем, назвать его скромным можно было только в шутку. Большой замок, перестроенный в честь помолвки в соответствии с последними веяниями времени и способный поспорить роскошью с Лувром, лакеи в новеньких шитых золотом ливреях, многочисленные арендаторы, юные виновники торжества — крохотная черноволосая девочка двух лет все еще в детском чепчике, сплошь украшенном кружевами, и белокурый синеглазый мальчик трех лет, впервые снявший детскую юбочку и одетый, как подобает шевалье, — все здесь казалось олицетворением богатства и торжества.

Да и сам Огюст де Бретей, красивый молодой человек лет двадцати — двадцати двух, в честь обручения сына нарушивший чуть ли не все эдикты, направленные против роскоши, и ухитрившийся затмить блеском драгоценностей даже супругу, меньше всего придавал празднику скромный и умеренный вид. Тем не менее, праздник, по его разумению, был скромен, так как гости на это семейное торжество званы не были, и господа де Бретей, а также их будущие свояки господа де Сен-Жиль принимали поздравления только от слуг, арендаторов и крестьян.

И все-таки был в Бретее человек, чей наряд мог показаться скромным — во всяком случае, на первый взгляд. Антуан де Сен-Жиль, отец будущей хозяйки имения, в силу своего возраста посчитал невозможным соперничать в роскоши со своими юными родственником, однако, ничем не погрешив против королевских эдиктов, привлекал к себе внимание гораздо большее, чем владелец замка. Человек со вкусом непременно обратил бы внимание на элегантность его одежд, торговец — на дороговизну тканей, человек власти — на осанку и посадку головы, а художник или поэт — на лицо и, в особенности, на глаза, которые словно говорили "У нас было прошлое".

Антуан ничем не походил на будущего свояка. Уроженец юга, в то время как Огюст был уроженцем севера, господин де Сен-Жиль прожил долгую и бурную жизнь и принадлежал блистательной эпохе Франциска I, закат которой пришелся на детство Огюста. Именно эта эпоха, когда грубые и невежественные французы открыли для себя мир наук и искусств, когда Вселенная раздвинула горизонты, а мужественный и энергичный человек мог подняться к самым вершинам богатства и власти, по праву была названа Возрождением, и именно в эту эпоху пришлось жить и действовать господину де Сен-Жиль.

Потомок некогда всемогущих сеньоров, отпрыск домов Фуа, Сен-Жиль и Альбре, Антуан получил в наследство только благородное имя и шпагу, так что нынешним богатством и положением был обязан исключительно собственной доблести и счастью. Полковник, хозяин великолепного замка Азе-ле-Ридо в Турени, большой сеньор, друг и родственник короля Франциска — в свое время господин де Сен-Жиль заставил французское дворянство немало говорить о себе, завидовать, восхищаться...

И владения Антуана, в особенности его замок, также принадлежали блистательной эпохе Возрождения. Выстроенный в начале века на месте давнего пожарища, замок не имел ничего общего с неприступными твердынями Анжера, Перонны или Нанта, а также некогда грозного Бретея, и более всего напоминал обитель доброй волшебницы.

Выстроил замок казначей короля Франциска I, который, по общему мнению, основательно запустил руку в королевскую казну, но все же недостаточно основательно, потому что вскоре, ко всеобщему изумлению, разорился. После столь печального события недостроенный замок выкупил король. Не слишком стесняя себя в расходах, его величество спешно достроил и обставил замок, превратив в любимую игрушку, и возможно, сказочный Азе-ле-Ридо так и оставался бы королевской резиденцией, если бы не подвиг капитана де Сен-Жиль.

Надо сказать, французские короли умели побуждать своих подданных на свершение подвигов. Коннетабль Дюгесклен, славный Дюнуа, грубиян Ла Гир, дева Жанна из лотарингского местечка Домреми не один раз прославились на королевской службе, хотя и не все получили заслуженные награды.

Однако даже среди подобных людей подвиг господина де Сен-Жиль не имел себе равных. Его доблесть заключалась не в том, что он оборонял крепости и мосты или водружал королевское знамя на стенах захваченных городов — хотя все это Антуан тоже делал. Капитан де Сен-Жиль совершил поступок настолько невероятный, что Франциск I долго не мог поверить в деяние своего храброго подданного.

Суть подвига молодого офицера заключалась в том, что, с риском для жизни отбив у испанцев казну, предназначенную для оплаты наемников, Антуан не оставил добытое богатство себе, что было бы вполне естественно для человека войны. Нет, спокойно и бесхитростно, словно это было самым обычным делом, молодой человек передал отбитую казну королю.

Франциск был потрясен. В его финансовых делах слишком часто царил беспорядок. Он мог потратить немалые средства на строительство охотничьего домика, но при этом не найти денег на выкуп из плена собственных сыновей. Мог дарить фавориткам золотые кувшины, но при этом не иметь средств на оплату войск. Так что подвиг капитана пришелся весьма кстати, но как раз это больше всего и удивляло короля.

Нельзя сказать, чтобы раньше Франциску не приходилось получать денежных подарков от своих подданных, но так уж случалось, что дарительницами, причем вовсе не бескорыстными, были прекрасные и одновременно невероятно богатые женщины. Однако чтобы какой-то военный добровольно отказался от богатства, честно взятого на шпагу! Как следует поразмыслив, вспомнив, что капитан не только доставил ему средства для оплаты наемников, спасая тем самым от военного разгрома, но и стал причиной бунта наемников императора Карла V, король счел необходимым как следует отблагодарить героя. Благодарность Франциска на этот раз не ограничилась кувшинами, портретами, шпагами и орденами, которые обычно так любят вручать подданным короли. То есть все это Антуан тоже получил, но Франциск не забыл и о том, куда подарки поместить, и потому даровал благородному дворянину прекрасный замок Азе-ле-Ридо.

В самом деле, стоило его величеству вспомнить, сколько собственных портретов, кувшинов с девизами и шпаг ему уже пришлось раздарить, как Франциск с неожиданным раскаянием понял, что все эти дары основательно упали в цене. Даже орден святого Михаила, еще недавно столь почитаемый дворянством, так часто раздавался направо и налево, что непочтительные парижские мальчишки язвительно окрестили его "хомутом для любого скота".

Непривычное для короля чувство неловкости, а также признательность, которой Франциск вовсе не был чужд, заставили его величество проявить предусмотрительность, посещавшую его не так уж и часто. Он не только подарил молодому человеку роскошный и просторный замок, но, вспомнив вдруг, что содержать подобный замок под силу лишь богачу, добавил к Азе-ле-Ридо богатые поместья, виноградники и пашни, даровал герою права на феодальные сборы и мельницы в графстве Перш, а также полк, дав в придачу обязательство содержать его за свой счет до тех пор, пока господин де Сен-Жиль или его наследники не пожелает полк продать.

Необычайная щедрость и благосклонность короля превратили скромного дворянина в завидного жениха, и тогда о его существовании вспомнили все высокопоставленные родственники, даже Маргарита д'Ангулем, сестра Франциска и супруга короля Наварры Генриха д'Альбре. Прежде Маргарита не удосуживалась замечать двоюродного племянника своего мужа, но богатство привлекает внимание самых высокомерных особ. Как рассудила королева, человек, столь многим обязанный ее брату, никогда не осмелится возразить, если король прикажет ему жениться, тем более что Маргарита уже нашла новоявленному обитателю Турени юную, знатную и красивую невесту, чье семейство издавна служило королям Наварры, как и сама Маргарита исповедовало протестантизм и чьим единственным недостатком была бедность.

Идея облагодетельствовать знатное семейство де Монтескью за счет щедрости Франциска I по праву могла бы быть названа гениальной. И, конечно, ошеломленному свалившимся на него счастьем офицеру и в голову не пришло ослушаться короля. В назначенный день в королевском замке в Блуа в присутствии короля, двух королев, принцев и всего двора состоялось бракосочетание двадцатисемилетнего полковника Антуана де Сен-Жиль, сеньора Азе-ле-Ридо, чей герб по желанию Франциска украсили три королевские лилии, и тринадцатилетней Мари де Монтескью, сразу же получившей прозвание "Прекрасной горянки".

Жизнь Антуана так резко изменилась к лучшему, что человек менее рассудительный мог бы сойти с ума, но господин де Сен-Жиль был гораздо благоразумнее, чем полагали окружающие. Почитая и уважая короля, полковник не опьянялся его уверениями в вечной дружбе. Поддерживая ровные и доброжелательные отношения со всеми, кто набивался ему в друзья, молодой человек умел отличать искренность чувств от обычного расчета и сошелся близко лишь с одним из придворных — господином де Бретеем, отцом Огюста.

Как это часто случается с друзьями, шевалье де Сен-Жиль и шевалье де Бретей поклялись поженить своих будущих детей, однако Огюст успел родиться, вырасти, жениться, лишиться отца, произвести на свет сына, а сеньоры Азе-ле-Ридо все еще оставались бездетными. Наконец, после долгих лет ожиданий и потерь Мари де Сен-Жиль произвела на свет хорошенькую крепкую девочку, и тогда несостоявшийся зять напомнил полковнику о давнем обязательстве покойного отца.

Господин де Сен-Жиль с радостью дал бы согласие на помолвку дочери с внуком умершего друга, но страх, будто маленькая Соланж покинет его, точно так же как пятнадцать ее братьев и сестер, заставлял полковника все время откладывать торжество. Время шло, Огюст де Бретей засыпал друга своего отца письмами, а взволнованные родители малышки, проводившие чуть ли не все свое время у ее колыбели, наконец то поверили, что никакая злая фея не отнимет у них крошку-дочь.

Обо всем этом господин де Сен-Жиль размышлял, благожелательно наблюдая, как его юные друзья развлекаются играми и танцами на вольном воздухе. Детей отослали спать так поздно, что малышку Соланж пришлось нести до самой спальни. Глаза девочки закрылись, как только ее подняли на руки. Мальчик гордо отказался от помощи и лег спать только после того, как убедился, что его крошка-невеста благополучно засопела в отведенной ей спальне.

* * *

Празднества в Бретее настолько захватили хозяев и гостей, что даже гроза, весьма некстати налетевшая в разгар торжества, ничуть не омрачила настроения собравшихся. И если кто-либо и попытался разглядеть в этом некое зловещее предзнаменование, природная живость и веселость юных хозяев Бретея быстро развеяла неуместную тоску. Огромный замок, превращенный благодаря усилиям хозяев в настоящий дворец, гостеприимно распахнул двери, и веселье благополучно переместилось в залы и галереи.

Когда мажордом доложил о гостях, господин де Бретей очень обрадовался. Он был счастлив настолько, что уже начал жалеть о том, что не пригласил на помолвку всю знать Пикардии и Иль-де-Франса.

— Конечно, просите, — жизнерадостно воскликнул он, не обратив внимания на несколько смущенный вид мажордома.

Когда гости предстали перед хозяевами, господин де Сен-Жиль сразу понял причину тревоги мэтра. Понял и нахмурился. Конечно, попав под проливной дождь, гости имели вид весьма грустный, если не сказать — жалкий. Их промокшая насквозь, покрытая толстым слоем грязи одежда, слипшиеся волосы представляли такой контраст с роскошным убранством Бретея, что только шпаги и кинжалы позволяли с уверенностью отнести вновь прибывших к дворянскому сословию. Оставалось надеяться, что вновь прибывшие не сочтут такой прием оскорбительным. Тем более, что один из гостей оказался всего лишь ребенком — мальчиком двенадцати-тринадцати лет. Именно он казался наиболее измученным, замерзшим и усталым.

— Добро пожаловать в Бретей, господа, — хозяин был само радушие, но приглашение не возымело должного эффекта, ибо гости продолжали стоять у входа, не проявляя желания присоединиться к празднику. Последнее несколько озадачило шевалье де Бретея, искренне полагавшего, что даже небеса должны ликовать в столь радостный день. Однако, ощутив небольшой толчок в бок, молодой человек вынужден был спуститься с небес на землю и понять, что гостям просто необходимо привести себя в порядок и передохнуть. Господин де Сен-Жиль понял это гораздо раньше и именно он был тем человеком, который легко и ненавязчиво напомнил хозяину о его обязанностях.

— Сейчас вас проводят в ваши комнаты, господа, а когда вы отдохнете и уложите мальчика, я буду иметь честь просить вас присоединиться ко мне. Мы празднуем помолвку, — несколько смущенно присовокупил Огюст.

Вновь прибывшие как-то странно переглянулись, и господин де Сен-Жиль с удивлением увидел, что самый юный из гостей вдруг нахмурился и вскинул голову. Затем, мальчик сделал шаг вперед и резко произнес: "Представьте меня".

Самый старший из путников также вышел вперед:

— Господа, мое имя — шевалье де Броссар. Позвольте вам представить: его сиятельство Жорж-Мишель-Ролан-Готье-Ален де Лоррен граф де Бар и де Лош. Я воспитатель его сиятельства, а эти господа, — де Броссар указал на спутников юного вельможи, — шевалье де Ликур и Ланглере*, офицеры на службе его сиятельства.

* Настоящая фамилия будущего Шико.

Единственное, что понял шевалье де Бретей из представления, так это то, что мальчик на самом деле уже не мальчик, а вполне взрослый шевалье, которого не стоит отправлять в детскую. Что касается господина де Сен-Жиль, он тотчас начал припоминать к какой ветви многочисленного семейства лотарингцев принадлежит его юный гость и какими неприятностями может грозить этот визит. Ибо отдавал себе отчет, что его молодой друг уже целых два раза умудрился оскорбить надменного отпрыска Лорренов. А еще где-то на задворках памяти у господина де Сен-Жиль мелькнуло воспоминание об имени "Броссар". Но там — в памяти — это имя было связано с блеском и величием королевского двора, а отнюдь не со скромным воспитателем заносчивого мальчишки.

Юный шевалье дулся, его офицеры ежились, то ли от холода, то ли от вполне понятной неловкости, ибо не были истинными придворными, чувствующими себя непринужденно в любой обстановке. Шевалье де Броссар наклонился и начал что-то говорить воспитаннику. Молодой человек пожал плечами.

— Благодарю вас, сударь... шевалье...

— Де Бретей, Жюль-Огюст-Франсуа де Бретей, — с готовностью представился хозяин.

— Угу, — буркнул мальчик. Подобный ответ был ничем иным как прямым оскорблением, и будь один шевалье постарше, а другой менее занятым, дело могло окончиться смертельным поединком. Однако, коль скоро хозяин ничего не заметил, господин де Сен-Жиль решил не вмешиваться. Он искренне надеялся, что отогревшись и отдохнув юный Лоррен вернет себе хорошее расположение духа. Не тут-то было. К величайшему несчастью шевалье Огюст вспомнил о законах гостеприимства и решил лично развлечь гостей светской беседой.

— Бар-сюр-Орнен, это где? — жизнерадостно вопросил хозяин Бретея, не заметив при этом, как шевалье Мишель едва не швырнул кубок с вином. Офицеры юного графа растерянно переглянулись, как будто хозяин сказал нечто вовсе неприличное. Будь это где-либо в другом месте, шевалье де Бретей несомненно получил бы даже не один, а несколько вызовов. Господин де Сен-Жиль только вздохнул, устав подсчитывать число возможных дуэлей.

— Вы направляетесь ко двору, ваше сиятельство? — поспешил вмешаться он, пока участники разговора не успели сказать друг другу еще что-нибудь столь же приятное.

Граф де Бар замялся. Во-первых, шевалье, задавший вопрос со всевозможной учтивостью, годился ему не только в отцы, но и в деды, во-вторых — шевалье де Броссар вновь наклонился к воспитаннику.

— Ну... вообще-то я еду в Сорбонну.

Минутное замешательство сменилось прежней надменностью:

— Я буду учиться со своими кузенами — Анри де Лорреном, Александром де Валуа и принцем Беарнским.

— Вы будете учиться вместе с принцами! — хозяин решил поддержать беседу.

Господин де Сен-Жиль прикрыл глаза.

— Скоро я сам сделаюсь герцогом, — резко произнес мальчик. — Я ведь — Лоррен... а моя мать — урожденная Алансон...

Шевалье де Бретей не заметил, как побледнел юный гость.

— Мой сын, когда подрастет, тоже будет учиться вместе с принцами... — мечтательно произнес хозяин. — А потом он женится...

— Я, когда вырасту, женюсь на принцессе, — перебил де Бретея граф де Бар.

Бургундское, которое щедро подливали мальчику, дабы гость согрелся, не способствовало благодушию.

"Господи, и занесло сюда этого Лоррена", — в который раз подумал господин де Сен-Жиль. Имя "Лоррен" не вызывало у достойного дворянина никаких восторгов, ибо шевалье помнил, что своим благополучием младшие лотарингцы были обязаны королевской фаворитке, позволившей им прибрать к рукам доходные имения, церковные бенефиции, придворные должности и занять при короле не по праву значительное место.

Впрочем, будучи человеком осторожным, а, главное, много повидавшим, господин де Сен-Жиль помнил и то, что Лоррены всегда отличались прекрасной памятью, и, подобно всем выскочкам, лучше помнили плохое, чем хорошее. Пару месяцев назад шевалье мог во всей красе наблюдать это в Амбуазе, когда незадачливые заговорщики-протестанты, попытавшиеся было сбросить незаконное правление Гизов, были схвачены и, в нарушении всех обещаний, гроздьями развешаны на стенах и воротах королевской резиденции или же утоплены в Луаре. Тогда, глядя на агонию казнимых, Антуан мог только благодарить Всевышнего за то, что замок Азе-ле-Ридо стоит на Эндре, и его жена тем самым избавлена от зрелища плывущих по реке трупов.

Высокомерие Лорренов способно было завести далеко, тем более что юный гость еще и поскромничал. Ведь если, благодаря матушке, принадлежащей к младшей ветви дома Валуа, шевалье де Бар приходился троюродным братом королю Франциску II, то его супруге, королеве Марии Стюарт, он был двоюродным братом. Так что через пару месяцев мальчик действительно сделается герцогом... и с принцессой обручится... И, через три-четыре года, когда придет черед Александра де Бретей отправляться ко двору, у него при этом дворе будет готовый враг — влиятельный и по-юношески нетерпимый. Примите поздравления с помолвкой.

За этими печальными размышлениями господин де Сен-Жиль как-то утерял нить разговора, а когда прислушался, понял: все очень плохо. Его юный друг не просто хвастал своей охотой. Он посмел сказать, что понимает и разбирается в охоте много лучше, чем королева Мария и все ее родственники. На это юный граф заметил только, что будет интересно, где гостеприимный хозяин собирается размещать их на ночь, ибо этот "охотничий домик" никак не соответствует представлению графа де Бар о гостеприимном дворце — с имением Омалей не сравнить...

Шевалье де Бретей несколько смутился. Гости промокли, замерзли и устали, а он заставляет их сидеть за столом и выслушивать его речи. На тон мальчика он внимания не обратил и не заметил, что юный Лоррен в ярости. Зато господин де Сен-Жиль прекрасно это заметил. Но решил — утро вечера мудренее, глядишь, гость выспится, подобреет, а шевалье де Бретей начнет рассуждать здраво, как подобает его возрасту.

Утро, однако, не принесло желаемого умиротворения. Шевалье де Бретей непрестанно говорил о помолвке, затем о каком-то загадочном подарке детям, а в довершении пригласил всех на охоту. Подобное заявление стало последней каплей. Юный Лоррен поднялся из-за стола и объявил, что пора отправляться. "Меня ждут кузены", — надменно сообщил он.

Офицеры, сопровождавшие мальчика, собирались с явным неудовольствием. Мало того, что они лишились замечательного развлечения в виде охоты, им предстоял путь по размытой осенней дороге, ночлег в каком-нибудь придорожном трактире, и все это — вместо общества радушного хозяина и его красавицы-жены в великолепном замке.

Юный граф также был не в восторге от своего решения. Во-первых, он должен был признать, что Бретей ничуть не уступал родовому гнезду Омалей, а уж после осеннего ливня и вовсе представлялся землей обетованной. Во-вторых, охоту он любил и слегка досадовал, что отказался от участия в благородной забаве. И, в-третьих, — выпитое накануне бургундское недвусмысленно давало о себе знать головной болью и отсутствием аппетита. Но решение было принято, хорошее или дурное и менять его не следовало. Уж это-то взбалмошный мальчишка сумел за свою жизнь понять.

Меж тем свита графа де Бар не чаяла дождаться окончания пути. Их вовсе не радовала необходимость сопровождать юного Лоррена в его долгом путешествии. Но что делать, если путешествие в компании с графом было для них единственной возможностью увидеть Париж. Однако сейчас молодые люди с тоской думали о счастливцах в Бар-сюр-Орнен, на несколько лет избавленных от необходимости исполнять прихоти сеньора.

— Ну, что же вы, господин де Броссар? — юный шевалье был более не силах терпеть молчание воспитателя.

— Ваше сиятельство? — шевалье всем своим видом изобразил полнейшее недоумение.

— Пожалуйста, — смутился мальчик. — Я не понимаю. Вы... Я вас чем-то обидел?

Молодой человек за несколько недель проведенных с новым воспитателем успел понять, что молчание шевалье де Броссара означает одно — граф де Бар опять сделал что-то не то. А уж если его начинают именовать просто титулом — дело совсем плохо. Причем его сиятельство никак не мог уловить, какие именно поступки сеньора Барруа и Лоша вызывают неудовольствие достойного шевалье.

— Меня? Ни в коем случае. Если не считать того, что мой плащ не просох, лошадь не отдохнула, а дорога... Впрочем это вряд ли может называться дорогой. — Шевалье де Броссар решил, что сказал все, что было нужно, и сосредоточился на том, чтобы объехать глубокую лужу некстати разлившуюся посреди дороги.

— Я не понимаю, — граф де Бар был поистине несносным ребенком, однако никто не мог сказать, что этот юный шевалье не может добиваться своего.

— Действительно, очень сложно понять, ваше сиятельство, что все, чем обладает и может похвастаться граф де Бар, досталось ему по наследству. А сам его сиятельство может пока бахвалиться лишь тем, что все его люди стараются выполнять капризы и прихоти сеньора вовсе не из желания ему услужить, а только чтобы не связываться со вздорным мальчишкой.

Юный шевалье чуть было не задохнулся от возмущения, рванул повод. И едва удержался в седле, когда лошадь встала на дыбы. Несколько мгновений ушло на то, чтобы восстановить равновесие и еще несколько — на то, чтобы всадник и лошадь вновь сделались друзьями.

— Вот видите, шевалье, к чему приводит несдержанность, — обронил господин де Броссар, в то время как молодые шевалье на службе его сиятельства подъехали ближе, дабы в случае необходимости помочь.

— Глупая скотина, — тон мальчика вовсе не соответствовал словам, что он произнес, так что лошадь не обратила на них ровным счетом никакого внимания.

— И все же вы не воспользовались ни хлыстом, ни шпорами, — как бы между делом заметил де Броссар.

— Но я же сам был виноват, — молодой человек, державшийся в седле для своих лет почти безупречно, удивленно взглянул на воспитателя. — Нечего было за повод дергать. Хлыст и шпоры, — фыркнул он.

В тоне мальчика явно читалось снисхождение к человеку, не понимающего таких очевидных вещей:

— Да она бы меня сбросила... Знаете, де Броссар, может она и заслуживает небольшого урока... Но, — шевалье задумался. — Во-первых — если эта малышка решит показать характер, мне с ней все равно не сладить, а во-вторых, — граф тряхнул головой, — все же это я был виноват.

— Отрадное благоразумие... и рассудительность, — тон шевалье де Броссара не изменился. — А вы не пытались относиться к людям так же как к лошадям?

— Господин де Броссар, простите, я наверное действительно что-то не то сделал, — юный граф бросил на воспитателя взгляд, способный растрогать даже ландскнехта. — Но я, право, не понимаю, — голос мальчика задрожал.

Воспитатель вздохнул:

— Шевалье, я заметил, что вы не пытаетесь применить силу там, где можете получить отпор. И способны признавать свои ошибки, коль скоро вам пришла охота их допустить. Видите — все очень просто. Ваши люди так же как эта лошадь и даже в большей степени, чем она ничем не обязаны вашему сиятельству. И в любой момент могут покинуть службу. Лошадь может вас сбросить, а ваши люди — оставить на дороге с кучей вещей.

Впрочем, что бы ни говорил господин де Броссар, молодые офицеры на службе его сиятельства ни за что бы не бросили его на пути в Париж и вряд ли позволили кому-нибудь из слуг проявить подобную неблагодарность по отношению к отпрыску благородного рода. На то были причины.

Пока что молодые шевалье благоразумно отстали, дабы не мешать высокоученой беседе воспитателя и воспитанника. Капризный мальчишка отличался еще и злопамятностью. То есть у юного графа просто хорошая память и он никогда ничего не забывает. Так и следует всем объяснять. Воспитатель — он что? — ему по должности положено воспитывать идеального дворянина, ну, уж если не получится, то — идеального придворного. А их дело — служить. Кстати, юный шевалье вполне может их отослать. Тогда — прощай мечты на лучшую жизнь, придворные забавы. Участь вечных провинциалов казалась молодым людям столь неприглядной, что они не сговариваясь дали себе слово не препятствовать капризам его сиятельства, не напрашиваться на неприятности, высказывая неуместные замечания, и не препятствовать забавам юного вельможи.

ГЛАВА 2

В которой испанский двор пребывает в некотором смятении

А теперь оставим графа де Бар на большой дороге, шевалье де Бретея в его собственном замке и переместимся на юг, в Испанию, в королевство одновременно очень счастливое и очень несчастное. Счастливое, ибо Всевышний богато одарил эту землю и живущих на ней людей, несчастное — потому что обитатели королевства далеко не всегда умели достойно пользоваться этими дарами.

У ее католического величества королевы Изабеллы де Валуа появилась новая игрушка. Игрушка отличалась белокурыми локонами, наивным взглядом голубых глаз и дивной непосредственностью. Кукла королевы Изабеллы звалась Агнесой Хагенау, вернее сказать, "ее сиятельством графиней Хагенау". Правда надменные испанцы, обычно до мелочей соблюдавшие этикет, ни разу не обратились к восьмилетней крохе подобным образом. Ибо малышка была не просто очередной дочерью очередного союзника при дворе короля Филиппа.

Дочь принцев Релинген и внучка императора Карла V стала нареченной невестой инфанта дона Карлоса. И титуловать будущую королеву Испании как простую графиню ни у кого из вельмож не поворачивался язык. Ибо все помнили старинную истину о том, что провинившийся язык отрубают вместе с головой. Его католическое величество, король Филипп, все же сжалился над подданными, пребывающими в состоянии растерянности, и объявил, что коль скоро невеста его сына еще и дочь принцев, и его племянница, не будет нарушением этикета обращаться к донне Инес просто "ваше высочество".

Еще одно обстоятельство весьма тревожило придворных его католического величества. Впервые в своей жизни они вынуждены были изо дня в день встречаться с ребенком. Не то чтобы благородные гранды и их не менее благородные супруги не имели представления, что такое дети и откуда они берутся — у многих славных семей было до дюжины детей и даже больше. Однако, следуя обычаю, дети воспитывались кем угодно и где угодно, но только не в родительском доме.

Вообще-то говоря, обычно это были проверенные монастыри строго устава, и чем знатнее была семья, тем более строгий монастырь она выбирала для воспитания своих отпрысков. Так что дети и родители встречались обыкновенно во время торжественной церемонии по случаю бракосочетания сына или дочери, если таковое не осуществлялось по доверенности. Нет, конечно, существовали семьи этих, как их там, "маранов", которые относились к воспитанию детей абсолютно безответственно, вверяя неокрепшие детские души заботам сомнительных нянюшек, мамушек и "воспитателей". И пожинали в результате горькие плоды вероотступничества и непочтительности к королевской власти.

Само собой, принцесса и будущая королева — совсем другое. И никому бы в голову не пришло оспорить мудрое решение его католического величества с детства обучать будущую королеву сложному искусству управления государством. Кроме того, всем было известно, что возраста у наследников испанского престола просто не бывает и они — совершенство с рождения. И, конечно же, вопросы, которая кроха задавала со всей наивностью и непосредственностью своих восьми лет, воспринимались окружающими как утонченная придворная интрига.

Так, после настойчивых уговоров жениха попросить, чтобы во время праздника по случаю помолвки, на костер отправили не двести, а триста, или даже больше еретиков, Агнеса на аудиенции у его величества поинтересовалась, во-первых — зачем нужно отправлять кого-либо на костер, а во-вторых — почему этих еретиков должно быть именно двести, а не сто или триста. Все эти цифры ни о чем не говорили маленькой принцессе, кроме того, что триста больше ста — считать она умела пока лишь до сотни, однако никому и в голову не пришло, что невеста инфанта этого не знает. Его величество также не озаботился этим. Куда большую заботу вызвал у его величества сам вопрос. Филипп забыл старую истину о том, что один не слишком умный человек способен своим вопросом привести в замешательство и больше мудрых людей, чем его католическое величество. А может быть, король считал для себя невозможным вмешиваться в дела церкви. Как бы то ни было, Филипп посчитал необходимым поручить заботу о принцессе своему духовнику и по совместительству главе Святого трибунала.

Его преосвященство принял принцессу с суровостью весьма достойной той аскетичной жизни, которую вел, укрепляя истинную веру. И все же при первых словах крохи почувствовал неожиданное умиление. Последний раз подобное же умиление достойный прелат испытал после строгого сорокадневного поста, когда совершенно отчетливо увидел, как статуя Пресвятой Девы улыбнулась ему и одобрительно кивнула. Так что теперь, обнаружив столь пламенное благочестие в столь юной особе, его преосвященство смахнул с ресниц слезы и поклялся себе как следует просветить будущую королеву Испании — судя по всему, лучшую королеву со времен Изабеллы Католички.

Графиня-принцесса очень скоро поняла, что вопросы лучше не задавать. Стоило малышке спросить, почему это "его светлость" или "его сиятельство" более не здоровается с родственниками покойной жены, внезапно скончавшейся от простуды, как вокруг несчастного сразу образовывалось пустое пространство, тотчас заполняемое сбирами святой Инквизиции. И бедняга, уже обрадованный тем, что супруга столь счастливо избежала костра, а он — глупого расследования, мог только скрипеть зубами и хвататься за голову. Ибо не мог даже ругаться без риска быть обвиненным в святотатстве.

Так принцесса приобрела репутацию особы весьма неприятной и опасной. Если к этому добавить, что юная дама вовсе перестала улыбаться и смеяться — а что забавного в аутодафе Агнеса не понимала — стало ясно, что графиня Хагенау сделалась настоящей испанской инфантой.

Даже жених дон Карлос, получив несколько суровых отповедей, уверился в этом и начал побаиваться свою крошку-невесту. Последнее пришлось весьма кстати, ибо приступы ярости инфанта не распространялись на Агнесу. Более того, при появлении принцессы наследник испанской короны клал голову на ее колени и начинал жаловаться, как его обижают. Донна Инес утешала будущего мужа как могла, обещала наказать обидчиков, ласково пеняла на сломанную мебель, раненых пажей и слуг, а потом уходила к себе, обмирая от страха. Вид при этом дама имела столь застывший и неприступный, что придворные мгновенно с поклоном расступались, наивно полагая, что нареченная инфанта только и думает о том, кого наказать за мнимые обиды, причиненные дону Карлосу.

Возможно, в первые дни пребывания Агнесы при испанском дворе кому-то и приходило в голову обратить внимание на неподобающий фламандский акцент юной принцессы и на ее излишнюю живость. Однако весьма скоро недоброжелатели принца Релинген поняли, что отнести донну Инес к фламандским смутьянам можно только в лихорадочном бреду. Во-первых малышка очень скоро перестала разговаривать с акцентом. Вернее сказать, узнав о существовании этого акцента, она, будучи ребенком весьма неглупым, поняла, что лучше говорить как можно реже. Подобное поведение не могло не вызвать восторга у придворных его католического величества. И правда, зачем будущей королеве о чем-то говорить, ее и так должны понимать с одного жеста. Затем, к лучшему изменились и манеры крошки. Ее походка приобрела должную степенность, а осанка надменность. В ответ на учтивые приветствия принцесса слегка поворачивала голову и едва заметно кивала, изредка роняя при этом пару слов.

Если бы окружающие знали истинную причину подобного поведения, они были бы весьма и весьма разочарованы. И надменные манеры и осанка и сдержанность в речах были вызваны весьма прозаическими причинами. Ибо парадное платье принцессы более напоминало воинский доспех, нежели изящный шедевр портновского искусства. Стальные пластины корсета, металлические обручи фижм, накрахмаленный кружевной воротник-фрезе и в довершении — двухфунтовый золотой гребень в волосах, кого угодно превратят в статую.

Правда, подобное одеяние весьма выручало юную принцессу во время ежедневных посещений его католического величества. Стремясь как можно более полно передать принцессе сложное искусство управления государством, Филипп приказал приводить к нему будущую невестку во время его ежедневных занятий в кабинете. К счастью, большую часть времени его величество проводил не за беседами с послами, военачальниками и чиновниками, а посвящал его разбору устава какой-нибудь больницы или школы. Так что все это время принцесса могла посвятить сну. Жесткий панцирь, спрятанный под бархатом платья, не давал ей упасть, а воротник поддерживал голову. И никому даже в голову не пришло, что ее высочество спит по меньшей мере все послеобеденное время.

Конечно, со временем юная принцесса, сама того не замечая, все-таки начала учиться сложному искусству управления государством. И ведению придворных интриг заодно. Так, узнав, что на костер собираются отправить мать одиннадцати детей, а брат несчастной только и думает, как бы не получить на свою шею почти дюжину племянников, инфанта отправилась к его преосвященству и с настойчивостью, делающей честь ее воспитанию, заявила, что она — в будущем — не собирается вести войну с десятком спятивших идальго. Его преосвященство подумал и согласился. Осужденную отправили в монастырь, детей, к облегчению дядюшки, — тоже. И все благословляли доброту королевы Изабеллы.

Агнеса молчала. К чему ей слава защитницы еретиков? Пусть эта француженка вызывает восторги простаков. Самых настоящих простаков, ибо Агнеса хорошо знала, как часто добрая королева Изабелла попрекала в письмах свою мать за недостаточную ревность в делах веры, как убеждала ее ввести во Франции Святой трибунал на подобии испанского и даже отлучить от двора короля и королеву Наварры, называя их не иначе, как "узурпаторами".

В отличие от Изабеллы Агнеса старалась даже не упоминать о своем — то есть, батюшкином — княжестве, боясь привлечь к нему внимание Святых трибуналов. Хотя за мрачной торжественностью испанского двора родные края очень быстро начали стираться из памяти маленькой инфанты, Агнеса знала — в Релингене Инквизиции не было, а само княжество все больше и больше превращалось в ее воспоминаниях в сказочно-прекрасную мечту.

Однако, мечты мечтой, а реальность — реальностью. И хотя, инфанта не могла подобно птицам небесным не задумываться о днях грядущих, она все же научилась не предаваться унынию и находить даже некоторое удовольствие в своем положении. Дон Карлос не слишком мешал, дядюшка Филипп был внимателен, святые отцы терпеливы, придворные — услужливы.

Одна королева Изабелла не давала забыть юной принцессе, что Вальядолид — это резиденция испанских королей, а не новая Аркадия. Времена, когда ветреная француженка часами болтала с Агнесой на языке Ронсара, быстро прошли. Почтение придворных, забота короля Филиппа, непривычное умиление святых отцов вызывали в королеве странную ревность, так что вскоре все усилия Изабеллы были направлены на одно — не допустить донну Инес к трону.

Сначала католическая королева надеялась доказать супругу, будто дочь принцев Релинген не является хорошей партией для инфанта, и даже намекала на свою маленькую сестричку Марго, уверяя Филиппа, будто за счастье видеть младшую дочь супругой дона Карлоса Екатерина Медичи немедленно введет во Франции Святой трибунал. К величайшему сожалению Изабеллы королева-мать не желала и слышать о подобном нововведении, а его католическое величество приходил в раздражение при каждом упоминании тещи. Попытки Изабеллы подарить Испании наследника также не приводили к успеху. Ее величество с завидной регулярностью производила на свет дочерей, но и те недолго заживались в мрачных стенах Вальядолидского замка. Наконец, преодолевая величайшее отвращение к безумцу, католическая королева попыталась приласкать дона Карлоса, выведать его секреты, а затем выдать их мужу, рассчитывая, что возмущенный до глубины души испорченностью сына, Филипп упечет инфанта в какой-нибудь строгий монастырь, где он и закончит свои дни. Увы! Никаких тайн у дона Карлоса не было, ибо тайные мысли просто не помещались в его больной голове. В результате всех этих неудач королева Испании впала в меланхолию, донна Инес постаралась как можно реже оставаться с Изабеллой наедине, а шуты и карлицы напрасно выбивались из сил, стараясь вызвать улыбку печальной монархини.

Воистину, Испания была несчастной страной!

ГЛАВА 3

Гизы

Каждое дело должно иметь какое-либо завершение. Каждая дорога должна рано или поздно подойти к концу. На исходе пятого дня отъезда из Бретея шевалье де Броссар указал графу де Бар на стены Парижа и через каких-то полчаса путники въехали в столицу французского королевства через ворота Сен-Дени.

Париж ошеломил юного графа. Толпы людей, огромные церкви, нарядные отели и дворцы, сады и монастыри — мальчик впервые со смятением осознал, что Бар-сюр-Орнен вовсе не является центром мироздания. Гул голосов, скрип телег, цоканье копыт лошадей и мулов, остервенелый лай собак и еще какие-то неопознанные звуки оглушали мальчика, вызывая головную боль, однако граф с непонятной завистью размышлял, что в родных владениях ему никогда не приходилось видеть такой бурной и деятельной жизни. И еще одно обстоятельство расстраивало юного Лоррена чуть ли не до слез. Граф де Бар искренне любил все красивое и изящное, мог не один час просидеть с рисовальной бумагой и карандашом, однако теперь, с любопытством разглядывая шумных и дерзких парижан, с потрясением догадался, что кажется им дурно одетым провинциалом, смешным и неуклюжим. Только природная живость характера, настойчивость, нередко переходящая в упрямство, и знаменитое высокомерие Лорренов не позволяли Мишелю де Бар сгорбиться в седле и спрятаться за шевалье де Броссара. Но пока скромная кавалькада ехала по улицам французской столицы, юный граф не раз вынужден был шмыгать носом и вытирать рукавом глаза, объясняя подобное поведение воздействием пыли.

Лишь остановившись у ворот отеля Клиссон, собственности герцога де Гиза, шевалье с облегчением перевел дух. Две мрачные башни, глухая стена были настолько привычны для тринадцатилетнего графа, что он ощутил себя дома. Однако стоило воротам открыться, стоило путникам въехать во двор, как мальчишка потрясено охнул — и здесь, как и в имении Омалей, как и в Бретее, как и во многих других виденных по дороге замках, царил дух новомодного изящества, прежде познаваемого шевалье только по заказанным матушкой книгам.

Мишель вздохнул и окончательно присмирел, опустив голову. Даже когда шевалье де Броссар принялся наставлять воспитанника, напоминая, что к дяде Франсуа надо обращаться "ваша светлость", а к дяде Шарлю — "монсеньор", юный граф не пытался спорить, уверяя, будто знает этикет.

Два вельможи обернулись к новоприбывшим, и по их нарядам Мишель сразу догадался, кто из дядюшек был герцогом, а кто кардиналом. Однако не успел мальчик сообразить, были ли дядюшки похожи на виденные дома портреты, как лицо герцога де Гиза вытянулось и он вскочил, выдохнув только одно слово "Вы?!"

Господин де Броссар со всей учтивостью поклонился, а Франсуа де Гиз растерянно оглянулся, будто что-то потерял.

— Но... где же графиня? — наконец-то вымолвил он.

— Ее сиятельство вдовствующая графиня де Бар пребывает в Бар-сюр-Орнен, — немедленно удовлетворил любопытство герцога достойный дворянин. — В ее лета было бы безрассудно пускаться в полную превратностей дорогу.

Франсуа де Гиз нахмурился. Кардинал Лотарингский улыбнулся.

— Надеюсь, сестра пребывает в добром здравии? — с участием поинтересовался Шарль де Лоррен.

— Несчастная графиня замкнулась в своем горе и бежит светских удовольствий, — ответил господин де Броссар.

Мишель де Бар вспомнил любимые матушкой танцы, верховые прогулки и музыкальные вечера и подумал, что матушка никогда не казалась ему несчастной, убитой горем женщиной. Однако тон воспитателя был полон такой неподдельной скорби и участия, что Мишель вообразил, будто за то время, что ему пришлось провести в Бар-сюр-Орнен, господин де Броссар не имел возможности познакомиться с его матушкой поближе.

Додумать свою мысль до конца мальчик не успел, потому что дядюшка Гиз неожиданно вспыхнул и заявил, будто не намерен терпеть провинциальные манеры племянника. "Если графу де Бар угодно зевать в его присутствии, — самым жестким тоном заявил он, — то графу де Бар стоит немедленно отправиться в постель, а на будущее поучиться манерам, дабы не оскандалиться в присутствии короля".

В носу Мишеля предательски защипало, и он безропотно поплелся за слугами, призванными устроить юного графа на новом месте. Даже слова дядюшки Шарля "Что ты хочешь от принцессы?", сказанные со странной смесью мечтательности и самодовольства, не утешили шевалье и не подсказали, что причиной недовольства дяди был не он сам и даже не его открытый рот, а отсутствие матушки. Только следующим утром, когда господин де Броссар решительно откинул полог кровати подопечного, громко провозгласив "Вставайте, граф, вас ждут великие дела", юный граф ощутил, что жизнь не так уж и плоха, и он может одеваться.

Примерка и подгонка по фигуре нового костюма еще больше приободрили шевалье, и на встречу со старшим дядюшкой мальчик отправился радостным и довольным — таким, каким его привыкла видеть матушка в лучшие дни. На этот раз юный шевалье смог убедиться, что портреты ничуть не льстили дяде, только борода его светлости оказалась длиннее, а светло-голубые глаза были холодны, как лед. И все-таки дядюшка был очень красив, и Мишель пообещал себе нарисовать его... когда-нибудь... потом...

— Долго спишь, Жорж... — без особой сердечности произнес герцог.

Мальчик удивленно вскинул голову:

— Меня зовут Мишелем, дядя, — сообщил он, не заметив предостерегающего взгляда господина де Броссара.

Гиз поморщился.

— Имя "Мишель" годится для Бар-сюр-Орнен, племянник, но никак не для двора. "Ролан" — напоминает все эти новомодные романы, — последнее было произнесено с таким презрением, словно герцог питал отвращение ко всяким проявлениям изящной словесности, — "Готье" — слишком старомодно, а "Ален" годиться разве что для деревни. Нет, племянник, если ты хочешь занять подобающее место при дворе — тебе надо взять имя "Жорж". Оно достаточно решительно и благородно. Конечно, если бы среди твоих имен были имена "Франсуа" или "Генрих", я бы посоветовал тебе остановиться на одном из них. Но — что делать? — мой брат и невестка всегда были несколько сумасбродны...

Мишель де Бар густо покраснел, чувствуя, что должен что-то сказать. Что-то резкое и злое, но взгляд наставника заставил его прикусить язык.

— Анри! — Из глубины кабинета вышел нарядный белокурый мальчик года на два или три младше Мишеля, однако почти одного с ним роста. — Это твой кузен, Анри, вы будете вместе учиться. Он принадлежит к младшей ветви нашего дома. Ну, что ж, отправляйтесь играть. После обеда, Жорж, ты сможешь осмотреть Париж.

Сбитый с толку неприязненным обращением дяди, шевалье Мишель послушно покинул кабинет. Анри де Жуанвиль, старший сын герцога, вышел вслед за ним.

— Ты в партии* играешь? Или в суль**? — перво-наперво поинтересовался сын Гиза.

— Я в шикан

* * *

играю... — сообщил Мишель, никогда прежде не слышавший названных кузеном игр.

— Ну, это только для деревни! — пожал плечами Анри. — А в мяч

* * *

ты играть умеешь?

* Разновидность спортивной игры в шары, в которую играют несколько человек, ударяя по шарам молотками.

** Спортивная игра, похожая на футбол и регби. Иногда в нее играли с клюшками.

* * *

Разновидность спортивной игры в шары, в которую играют в деревне на неподготовленном участке.

* * *

Спортивная игра, предшественница тенниса.

— Нет, — юный граф вызывающе выпрямился. — Зато я рисовать умею! Я даже тебя могу нарисовать.

— Правда?! — глаза Жуанвиля загорелись. — Ты можешь сделать мой портрет?

— Конечно, могу, — подбоченясь, заявил мальчик. Отвечая подобным образом, Мишель де Бар несколько покривил против истины, ибо умея рисовать — рисовал только карандашом. Мечта же сотворить что-либо красками пока так и оставалась мечтою. К счастью, для Анри де Жуанвиля подобные тонкости не имели значения и он смотрел на кузена в восторженном благоговении.

— Здорово... — протянул мальчик. Среди его знакомых не было никого, кто умел бы рисовать, так что юный принц не успел узнать, что занятие это не считается благородным.

— А еще я охотиться умею, — решил закрепить произведенное впечатление Мишель. — На волка, оленя и даже на кабана. И стреляю я метко.

Анри де Жуанвиль приоткрыл рот. На охоту отец брал его только раз, да и то заявил, будто та охота годилась разве что для дам. А его кузен охотился на кабана... как взрослый шевалье.

— Везет же тебе, — позавидовал кузену юный принц. Новоявленный родственник более не казался мальчику провинциальным и странным, и он решил, что с ним стоит подружиться. — Зато... я тебя в суль играть научу и в парти. Знаешь, это совсем не сложно. Раз ты в шикан играешь — в парти тоже научишься.

После обеда, прошедшего на детской половине отеля Клиссон, юный шевалье вновь предстал перед дядей Гизом. На этот раз в кабинете герцога сидел и кардинал Лотарингский, и приветствовал он племянника не в пример сердечнее старшего брата.

— Ну, что ж, Жорж, отправляйся знакомиться с Парижем, — нетерпеливо распорядился герцог, как только приветствия стихли. — Не стоит демонстрировать придворным свою провинциальность. Я желаю, чтобы ты как можно скорее запомнил ворота Парижа, мог назвать хотя бы самые главные парижские улицы и не путал Сен-Антуанское предместье с Сен-Жерменским. Да, и еще смог бы дать дельный совет, где лучше всего покупать кружева, перья и прочую дребедень.

— А зачем мне это? — удивился юный граф.

Кардинал рассмеялся.

— Действительно, Франсуа, к чему это малышу? Он ведь Лоррен, а не торговец. И, кстати, — полюбопытствовал дядюшка Шарль. — Почему "Жорж", а не "Мишель"?

Франсуа де Гиз скривился и ответил так, словно племянника в комнате не было:

— Он и так достаточно провинциален, чтобы называться "Мишелем". Не хватало еще имени "Ален"!

— Брось, Франсуа, вчера наш мальчик просто устал, — благодушно произнес кардинал и улыбнулся племяннику, улыбкой смягчая резкое суждение старшего брата. — Но, впрочем, если тебе больше нравится имя "Жорж", так тому и быть. Надеюсь, у мальчика есть деньги? — сменил тему разговора кардинал. — Париж очень дорогой город.

— Спроси Броссара — это его забота, — с плохо скрытым неудовольствием ответил Гиз. Шарль де Лоррен понимающе хмыкнул, а юный шевалье посмотрел на дядей с нескрываемым удивлением.

— Ну, что ж, Мишель, то есть, Жорж, — поправился кардинал. — Вот тебе триста ливров — трать их, как тебе заблагорассудиться. А если этого будет мало, мой кошелек всегда к твоим услугам.

Мальчик послушно взял деньги и собрался было покинуть родственников, когда в кабинет торопливо вошел какой-то офицер.

— Монсеньор, — офицер поклонился и замер перед герцогом де Гизом, взволнованный и бледный. Шарль де Лоррен доброжелательно кивнул племяннику и глазами указал на дверь.

— Иди, Жорж, Париж тебя ждет, — приказал герцог, однако не успел Мишель де Бар дойти до порога, как за спиной загромыхало: — Как это понимать, граф?

Мальчик испуганно обернулся, не в силах понять, что именно в его поведении могло так сильно разгневать дядю, и тут же понял, что гнев дядюшки направлен вовсе не на него, а на офицера. Последний стоял навытяжку, нервно сжимая и разжимая кулаки, и лишь один раз попытался что-то возразить, но Гиз немедленно пресек эту попытку:

— Замолчите, Мейнвиль, говорить буду я.

Кардинал Лотарингский поднялся из кресла, взял Мишеля за плечо и вывел из кабинета.

— Иди, Мишель, развлекайся, — дверь захлопнулась прямо перед носом мальчика. Юный граф несколько раз глубоко вздохнул и на негнущихся ногах пошел разыскивать воспитателя.

* * *

Париж развеял меланхолию графа. В новом по моде сшитом костюме мальчик более не казался себе смешным и неуклюжим, так что мог наслаждаться красотами французской столицы и с интересом слушать рассказы господина де Броссара. И все-таки, охая перед громадой собора Нотр-Дам, удивляясь тому, что в тюрьме Консьержери, ныне предназначенной для бродяг и воришек, некогда располагалась королевская резиденция, а Большое Шатле было возведено еще римлянами, Мишель то и дело возвращался мыслями к дяде Гизу. Как бы ни был мальчик неискушен в столичном обращении, он вовсе не был глупцом и догадался, что в гостеприимстве дядюшки не хватало тепла. Может быть, причиной неприязни дяди было то, что у него на службе уже имелся один граф?

— А кто такой граф де Мейнвиль? — робко поинтересовался у воспитателя Мишель, как раз в тот момент, когда шевалье де Броссар рассказывал о строителе и первом коменданте Бастилии. Услышав вопрос воспитанника, шевалье не удивился, а пояснил, что граф де Мейнвиль капитан на службе герцога де Гиза.

— Но ведь он граф! — потрясено воскликнул Мишель.

— Во Франции много графов и в Париже их немало, — с тем же спокойствием отвечал достойный дворянин. — Его сиятельство не единственный граф на службе вашего дяди. Кстати, у графа де Мейнвиля есть сын примерно ваших лет. В Лотарингии виконт де Мейнвиль служил пажом у вашего кузена де Жуанвиля. Что поделать, шевалье. Одним дворянам служат, другие сами вынуждены служить. Такова жизнь.

Мальчик задумался. Он всегда полагал, что явился на свет для того, чтобы ему служили другие люди, и вот, поди ж ты, такой же граф, как и он, весьма почтенный человек был простым офицером его дяди. Значит ли это, что он тоже должен кому-то служить? Или граф де Мейнвиль был не таким графом, как он?

Делая вид, будто не замечает нахмуренного лба юного шевалье, господин де Броссар вернулся к тюрьме Консьержери и принялся показывать воспитаннику расположенные в замке лавки — да какие! Оружейные, сапожные, перчаточные, ювелирные и... книжные. В Бар-сюр-Орнен никаких книжных лавок не было, и матушка заказывала ему книги в Италии, Германии, Фландрии и в других местах, о которых Мишель не слишком задумывался. А здесь у мальчика просто разбегались глаза. Огромные тома и крохотные томики... Расписанные пергаментные листы и бумага с тиснением... Старинные книги в кожаных переплетах с застежками и совсем новенькие издания без всяких переплетов... Граф де Бар даже слегка опьянел от этого книжного изобилия.

Одна книга привлекла особое внимание Мишеля: "Искусство охоты" с яркими цветными картинками, причудливыми рубриками и нарядными буквицами. Даже держать такую книгу в руках — и то было приятно, а уж владеть ею — ни с чем не сравнимое счастье. Однако осторожно переворачивая страницы и любуясь картинками, юный граф думал вовсе не о книге. Юноша вспоминал шевалье де Бретея, его гостеприимство и несостоявшуюся охоту. Сейчас, после бесед с дядюшками, после услышанного разноса графа де Мейнвиля Мишель де Бар догадался, что шевалье де Бретей встретил его со всей сердечностью, на которую способен благородный человек. Мысль же о том, что сам он вел себя букой, изрядно расстраивала молодого человека. Мишелю не хотелось, чтобы кто-либо полагал Лорренов людьми грубыми, неучтивыми, не знакомыми с изяществом и хорошими манерами. Лучшим способом поправить дело была бы отправка гостеприимному хозяину письма и какого-либо подарка. К несчастью, юный шевалье успел истратить по мелочам все подаренные ему деньги, а узнав, что книга об охоте стоит шестьсот экю, и вовсе раскрыл рот.

Господин де Броссар только приподнял бровь, узнав, что воспитаннику требуется тысяча восемьсот ливров.

— А позвольте узнать, шевалье, зачем вам подобная сумма? — с легкой иронией поинтересовался воспитатель.

Юный вельможа покраснел.

— Я хотел отправить подарок господину де Бретею... в благодарность за оказанное гостеприимство.

Взгляд воспитателя смягчился и в нем появилось даже нечто вроде одобрения. Когда же господин де Броссар увидел выбранный воспитанником подарок, он и вовсе не сдержал похвалу.

— Отличный выбор, шевалье. Впрочем, шестисот экю вам будет недостаточно — подобные подарки неприлично отправлять без футляра.

— Ваша милость, — вмешался хозяин лавки, — у меня как раз есть прекрасный футляр для такой книги — красной кожи, с золотым тиснением. Прикажете показать?

Когда все хлопоты с приобретением подарка были завершены, а довольный торговец выслушал распоряжение господина де Броссара отправить покупку в отель Клиссон графу де Бар, Мишель смог продолжить знакомство со столицей. Вечером после ужина, с удовольствием пролистав книгу и в последний раз полюбовавшись на картинки, юный граф принялся составлять благодарственное письмо шевалье де Бретею.

К удивлению графа, полагавшего, будто он умеет складно говорить, составить письмо оказалось непросто. Прежде мальчик никогда никому не писал, и уж тем более не пробовал кого-либо за что-либо благодарить. Его сиятельство испортил не менее десятка дорогих надушенных мускусом листов бумаги, пока ему в голову не пришла удачная мысль. Мальчик вспомнил старую книгу из библиотеки Бар-сюр-Орнен. Под одной обложкой там были переплетены три трактата: "О рангах и званиях", "Придворные почести" и "Письма, приличествующие благородным людям". Шевалье Мишель как-то заглянул в образчик этих писем и теперь постарался как можно точнее воспроизвести одно из них:

"Любезный шевалье де Бретей.

Примите мою нижайшую благодарность за оказанное мне гостеприимство и позвольте принести Вам уверения в моем глубочайшем почтении. В свою очередь заверяю Вас в полном содействии Вам и Вашему сыну при дворе или в иных местах.

Ваш покорный слуга

Жорж-Мишель-Ролан-Готье-Ален де Лоррен, граф де Бар и де Лош

15 сентября 1560 года"

Молодой человек с удовольствие посмотрел на свою подпись, посыпал листок песком и решил на всякий случай показать письмо шевалье де Броссару. Наставник прочел записку с весьма задумчивым видом, а затем без тени иронии поинтересовался, хорошо ли его сиятельство подумал, прежде чем давать подобные обязательства. Мальчик взглянул на воспитателя в полном недоумении, и шевалье де Броссар догадался, что воспитанник не понимает ни слова.

— Подумайте, шевалье, — с той же серьезностью попытался объяснить воспитатель, — одно дело поблагодарить господина де Бретея за гостеприимство, сделать ему подарок и совсем другое дело давать ему какие-либо обещания. Спросите себя, сможете ли вы это обещание выполнить? И всегда ли вы захотите его выполнять?

— Господин де Броссар, — пробормотал мальчик, — а почему вы полагаете, будто я не смогу выполнить обещание? Я ведь Лоррен, а по матушке — Валуа.

— Да, шевалье, вы вовремя вспомнили, к какому дому принадлежите, — кивнул Броссар и в его голосе промелькнул холодок. — Именно поэтому я и хочу, чтобы вы подумали. Давать подобные обязательства совершенно незнакомому человеку — более, чем неосторожно. Что вы знаете о шевалье де Бретее? Полагаю, что ничего. Вы даже не знаете, к какому лагерю этот дворянин принадлежит.

— Но, господин де Броссар... — Мишель вновь растерялся, чувствуя какое-то несоответствие в словах воспитателя. — Вы же сами говорили, что шевалье де Бретей благородный человек.

— Можно быть благородным человеком и при этом вашим врагом, — пояснил Броссар. — Не надо полагать своих врагов исчадием ада. У вашей семьи очень много недоброжелателей и среди них немало самых благородных людей. Поэтому подумайте еще раз. Сейчас это обязательство еще не стало обязательством в полном смысле этого слова. Даже когда вы запечатаете письмо — вы всегда сможете передумать и бросить его в огонь. Но стоит вам отдать письмо в руки гонца, как ваше обещание превратится в торжественную клятву, и вам придется держать ее, чего бы вам это не стоило. И поверьте, подобное обязательство способно создать вам множество трудностей. Спросите себя: стоит ли напрашиваться на неприятности и не проще ли ограничиться простой благодарностью, ничем, конечно, не погрешив против вежливости и правил хорошего тона?

Юный граф с минуту смотрел на воспитателя, затем торопливо запечатал письмо и кликнул лакея. Шевалье Мишель не боялся трудностей и опасностей. Вернее, в силу своего возраста не очень-то верил в их существование. Зато как и каждый юный шевалье очень боялся прослыть трусом.

Как только лакей скрылся за дверью, а шевалье Мишель, весьма довольный собой, посмотрел на воспитателя, господин де Броссар задумчиво произнес:

— Когда бросаешь в воду камень, по воде идут круги.

— Но потом исчезают, — беззаботно промолвил Мишель.

— Но камень то остается, — прошептал воспитатель. Мысль показалась ему не лишенной красоты и шевалье решил, что ее стоит записать. Но сначала надо было покончить с делом.

— Ну, что ж, шевалье, будем считать, что вам повезло. Насколько мне известно, господин де Бретей не принадлежит ни к одной партии. — Граф де Бар выпучил глаза, в который уже раз за последние дни чувствуя, что ничего не понимает. — А вы что же, шевалье, думали, что я не навел справки об этом дворянине? — де Броссар насмешливо приподнял бровь. — Ваша матушка просила меня заботиться о вашем благополучии, и было бы странно полагать, что я мог пройти мимо подобного человека, не поинтересовавшись, кто он и что он. Вы можете быть абсолютно спокойны. Шевалье де Бретей не интересуется ничем, кроме нарядов, охоты, танцев, стихов Ронсара и изящных безделушек — тут у вас много общего...

— Я еще рисую, — насупился Мишель.

— Замечательно, — одобрил Броссар. — Значит, у вас есть все возможности стать друзьями. Вы рисуете, шевалье де Бретей сочиняет стихи — что еще нужно для начала дружбы?

— Но...

— Вы хотите сказать, что этот шевалье старше вас на восемь лет? — переспросил воспитатель. — Это не страшно, со временем подобная разница в возрасте станет незаметной. Видите ли, молодой человек, мы живем в такое время, когда не всегда можно довериться даже родственникам. Зато на друзей можно положиться всегда. Если вам удастся найти друга, вы с полным правом сможете сказать, что преуспели в жизни.

— Господин де Бретей весьма достойный шевалье, — осторожно согласился Мишель, — но он мне не очень нравится. Он ужасный хвастун.

Броссар рассмеялся.

— Я же говорил, шевалье, у вас много общего.

Выпустив эту парфянскую стрелу, воспитатель неспешно удалился, предоставив воспитаннику возможность в одиночестве размышлять над всем увиденным, услышанным и сделанным за день.

ГЛАВА 4

В которой граф де Бар понимает, что "их сиятельств" в Париже очень много

Что бы ни говорил Франсуа де Гиз, как бы не ворчал при каждой встрече с племянником, через три дня юный граф был представлен ко двору. Строгая и грозная крепость с севера и востока, новомодный дворец с юга и запада, наружные крепостные стены, толстые башни, роскошное внутреннее убранство — Лувр ослепил Мишеля де Бар, и юноша примолк, как и при первой встрече с Парижем. Шевалье де Броссар с обычной обстоятельностью рассказывал, как еще недавно Лувр хранил древний облик времен Карла V и лишь Франциск I пожелал перестроить королевскую резиденцию в соответствии с новейшими веяниями времени.

Слушая пространный рассказ воспитателя, Мишель постепенно успокаивался и потому предстал перед их величествами, не страдая от излишней робости. И все-таки хилый семнадцатилетний король показался мальчику почти богом, а восемнадцатилетняя кузина, королева Мария Стюарт, почти богиней. Чтобы быть признанными небожителями без всякого изъяна, королю Франциску II мешал вялый и сонный взгляд, а королеве Марии — изрядный рост. Мишель де Бар решительно не мог понять, как можно влюбиться в подобную дылду.

Только королева-мать Екатерина Медичи во вдовьем платье без единого украшения и в черном чепчике аттифе, таким же, как у его матушки, с огромными грустными глазами и изящными руками показалась юному шевалье совершенством. Она так ласково ободрила графа де Бар, так проникновенно поведала ему о предстоящей учебе, что Мишель готов был бежать на уроки немедленно. В то же время король Франциск что-то вяло бормотал о необходимости пообедать, а королева Мария беспрестанно трещала о доброте и государственной мудрости дядюшки Гиза, об охоте, танцах и о том, что в своей провинциальной глуши кузен даже не догадывался о столичных развлечениях. Нет, Мишель де Бар совсем не так представлял себе величие французских королей!

Знакомство с кузенами-принцами также несколько разочаровало шевалье. Александр де Валуа был на год младше Анри де Гиза, а принц Беарнский оказался малышом неполных семи лет. Граф де Бар не понимал, как можно обучаться вместе с такими малявками. Мальчик, правда, предположил, что для него подобное обучение вряд ли будет трудным, и от души посочувствовал родственникам, которым придется состязаться с таким разумным и образованным шевалье, как он.

Должно быть, сочувствие слишком явно отразилось на лице графа, потому что маленький принц Беарнский, до этого с некоторой робостью разглядывавший большого двоюродного брата, приободрился и с интересом спросил:

— Барруа — это где?

— А, это у нас в Лотарингии, — ответил принц де Жуанвиль раньше, чем Мишель успел открыть рот. Юный граф нахмурился. В вопросе наследника Наваррского престола не было желания оскорбить, но в ответе кузена мальчику послышалось пренебрежение.

— А Лотарингия — это где? — с той же непосредственностью продолжил расспросы малыш.

На этот раз побагровел Анри де Лоррен. Мишель улыбнулся.

— Это далеко, — вступил в разговор брат короля Александр де Валуа. — Матушка нас туда не отпустит.

— Зато у меня там охота, — сообщил Мишель де Лоррен. — А в охоте я разбираюсь лучше, чем королева Мария, — добавил мальчик, даже не заметив, что в точности повторяет слова и даже интонацию шевалье де Бретея. Все-таки Мишель был обижен на кузину, назвавшую его любимое Бар-сюр-Орнен "провинциальной глушью". — А еще я граф де Лош.

В глазах принца из дома Валуа зажегся интерес.

— Лош? Я слышал о Лоше. Когда мы жили в Амбуазе, матушка говорила, что Лош это... сейчас вспомню... страре... страту... стра-те-ги-чес-кий пункт. Значит, ты граф де Лош... Вот здорово! "Де Лош" звучит гораздо лучше, чем "де Бар".

Мишель не нашелся с ответом, но вскоре обнаружил, что подавляющее большинство придворных думали так же. Имя "Лош" вызывало в них живейшее любопытство, а имя "де Бар" — только недоуменные пожатия плеч. Мальчик и представить не мог, каким образом дать понять благородным господам, что подобные телодвижения кажутся ему неуместными. Как назло каждый второй собеседник юноши имел право на обращение "ваше сиятельство" или даже "ваша светлость", и чуть ли не каждый кому-либо служил — его величеству королю, королеве-матери, Лорренам, Монморанси, Шатильонам, Бурбонам, Лонгвилям, Ларошфуко и еще Бог знает кому — шевалье Мишель пока не мог разобраться в сложных взаимоотношениях придворных.

И еще кое-что смущало юного графа. Мишель со всех сторон слышал вопросы о вещах, о которых не имел ни малейшего представления. "Сохранилась ли в Лоше клетка кардинала Балю?", "Так ли прекрасна Агнеса Сорель, как об этом говорят?", "По прежнему ли украшают Лош рисунки Лодовико Моро?" и "Правда ли, что во владениях графа имеется проклятое озеро?".

Стесняясь признаться в невежестве, а также в том, что он не удосужился побывать в собственном владении, юный шевалье только пожимал плечами и уверял, будто не обращал внимания на мелочи, а уж в проклятия и вовсе не верит, однако открытие, что он чего-то не знает, оказалось весьма неприятным. Кто такой кардинал Балю и какое отношение к князю церкви может иметь клетка? — недоумевал мальчик. В отличие от почтенного кардинала имя возлюбленной короля Карла VII было Мишелю знакомо, но он понятия не имел, была ли королевская любовница хороша или нет, так как никогда не видел портрета дамы и даже не знал, существует ли он. Однако больше всего шевалье расстроился из-за рисунков Лодовико Моро. Прежде мальчик искренне полагал, будто знает о рисунках все — и вот, пожалуйста, в его владениях могут находиться неизвестные ему творения.

Лишь одно обстоятельство утешало шевалье — коль скоро правитель Милана не находил ничего предосудительного в рисовании, значит и он, граф де Бар и де Лош, имеет право рисовать. Конечно, шевалье де Броссар не раз уверял юного графа, что в рисовании нет ничего постыдного, но, замечая, как при виде карандаша и бумаги хмурится дядюшка Гиз, пожимает плечами воспитатель братьев короля господин де Лансак и хихикают придворные, Мишель начинал сомневаться в самом себе, грустить, хлюпать носом и прятаться по углам.

Если бы дело происходило в Барруа, Мишель знал бы, что ответить весельчакам, но в Лувре граф де Бар чувствовал себя чужим и несчастным. Даже его родственники, как выяснил шевалье, были вынуждены служить. Герцогиня де Буйонн была его тетушкой и, однако — к потрясению шевалье — служила воспитательницей при короле Франциске II. А один из дальних кузенов Мишеля, двадцатилетний барон де Нанси, был простым корнетом королевской гвардии, ходил в караулы, словно статуя стоял на часах, а однажды в присутствии Мишеля получил жесточайший выговор от лейтенанта, который вовсе не имел никакого титула, но при этом отчитывал родственника Лорренов.

Юному графу очень хотелось с кем-нибудь посоветоваться, но и здесь он был одинок. Спрашивать совета господина де Броссара мальчик не решался, хотя вполне доверял его учености и благородству. Мишелю уже пришлось заметить, с каким уважением и почтительностью встречали его воспитателя все эти "сиятельства", "светлости" и даже "величества", и мальчика не оставляло странное чувство, будто для господина де Броссара титулы не имели никакого значения. Да и мысль попросить совета у кузенов, можно было счесть нелепостью. Во-первых, будущие соученики Мишеля были слишком малы, во-вторых, никогда не напоминали кузену, что он простой граф среди них — принцев, обращались к нему по имени и не возражали, когда он, в свою очередь, называл их "Александром" и "Анри". Так что Мишель де Бар мог просить совета и помощи только у дядюшки. Конечно, не у дядюшки Франсуа, по непонятной причине испытывавшего к племяннику неприязнь, а у дядюшки Шарля. Вот к нему после двух дней раздумий и сомнений и направил свои стопы юный граф де Бар.

К удивлению Мишеля покои кардинала Лотарингского были пусты, однако, приняв какое-либо решение, юный Лоррен не имел привычки от него отказываться. Не только покои кардинала, но и весь отель Клиссон показался мальчику вымершим, ибо дядюшка де Гиз со свитой отправился в Лувр обсуждать условия обучения сына, а слуги, пользуясь отсутствием господина, завалились спать. Мишель уже сбился с ног, когда неожиданно услышал голоса. Сквозь неплотно прикрытые портьеры граф де Бар разглядел своего воспитателя и дядюшку Шарля.

— ...ваше появление в Париже было для некоторых весьма неприятным сюрпризом, — расслышал Мишель окончание фразы дяди.

— Полагаете, это должно меня волновать? — ледяным тоном переспросил шевалье де Броссар. — В любом случае, Шарль, я не намерен носить маску, чтобы успокоить вашего брата.

— Кто же говорит о маске? — примирительно заметил кардинал. — Бога ради, Броссар, забудьте вы это досадное недоразумение. Поверьте, я всегда считал, что отец и Франсуа заблуждаются, полагая, будто вы можете представлять для нас опасность...

— Ну почему же? — воспитатель пожал плечами. — Они были совершенно правы. Впрочем, к чему говорить о них? Ведь это вам я был обязан изгнанием.

Кардинал порозовел, а Мишель вжался в стену. Мальчик знал, как нехорошо подслушивать, и, смущенный странным разговором, от всей души желал поскорее уйти, однако не знал, как осуществить это желание, не привлекая внимания беседующих. В конце концов юный шевалье решил остаться на месте, придя к несколько странному выводу, что совершить проступок гораздо лучше, чем прослыть его свершившим.

Пока Мишель размышлял, кардинал Лотарингский пришел в себя и улыбнулся.

— Полноте, Броссар, у вас нет основания на меня обижаться. Что такое пара лет вдали от двора?..

— Семнадцать, Шарль, семнадцать. Неужели вы разучились считать? — с насмешкой заметил Броссар.

— Ну, пусть семнадцать, — поморщился прелат. — Хотя даже семнадцать лет вдали от двора — это не трагедия. Поверьте, в Бастилии вам было бы гораздо хуже. Я просто не мог допустить, чтобы человек вроде вас провел столько лет в крепости...

— Семнадцать лет в Бастилии не способен прожить ни один человек.

— Вот видите! — прелат всплеснул руками. — Неужели вы в самом деле полагали, будто сможете свести на нет влияние мадам Дианы?

— Видимо, мог, коль скоро вы так испугались, — с иронией произнес Броссар.

— А, бросьте, — кардинал отмахнулся. — Положим даже, вам бы это удалось. Вы что же думаете, Генрих простил бы вам разрыв с любовницей? Нет-нет, вы должны быть мне благодарны. Я спас вас от гораздо более печальной участи.

— Ну что ж, примите мою нижайшую благодарность, — с еще большей иронией поклонился де Броссар. — Кстати, удовлетворите мое любопытство. Объясните, каким образом вам удалось ограничить дело ссылкой, а не костром?

Мишель в ужасе зажмурился. Если бы он открыл глаза, то заметил бы, как дядя вновь покраснел.

— Смерть Христова, вы же понимаете, король никогда бы не довел дело до суда. Бастилия, ссылка — возможно, но костер!.. Нет, право, за кого вы меня принимаете?!

— За того, кто вы есть, Шарль — за Лоррена. А впрочем... вы меня разочаровали. Не спорю, ваш отец, ваш дядя-кардинал, ваши братья всегда готовы были использовать в своей игре церковь. Но вы...

Шарль де Лоррен развел руками.

— А в чем еще я мог вас обвинить? В измене, казнокрадстве, беспутном поведении? Да меня бы подняли на смех! Ну, скажите, разве я виноват, что вы безупречны, как древний римлянин?

— И почему вы не хотите меня понять? — после краткой паузы продолжил кардинал. — В конце концов я хотел поговорить с вами вовсе не для того, чтобы принести извинения или же выслушивать слова благодарности.

— Узнаю самомнение Лорренов, — пожал плечами шевалье.

— Можете думать обо мне, что угодно, — с некоторым нетерпением возразил прелат, — но я рад, что вы стали воспитателем Мишеля. Право слово, лучшего наставника для мальчика вряд ли можно было найти.

— Благодарите за это его мать, — отверг похвалы Броссар. — Я не мог отказать женщине, чья семья приютила и защитила меня, когда вам было угодно лишить меня всего.

— Ну хорошо-хорошо, — его преосвященство махнул рукой, признавая поражение в словесной баталии. — К чему ворошить прошлое?

— Нет, Шарль, я говорю не о прошлом, а о настоящем, — жестко парировал воспитатель. — Один раз вам уже удалось лишить меня друзей, отняв у меня возможность видеться с ними и даже переписываться. Но повторить подобное вам не удастся.

— Не понимаю, о чем вы, — с преувеличенной искренностью возразил кардинал.

— Вы прекрасно все поняли, — тон Броссара был неумолим. — Если вы еще раз попробуете распускать слухи, будто все эти годы я служил вам, я сумею вам ответить. Вы меня знаете.

Его преосвященство задумался, но в конце концов в знак согласия кивнул. Господин де Броссар, удовлетворенный подобным ответом, слегка смягчил тон:

— А теперь о деле. О чем вы хотели со мной говорить?

— Я хотел посоветоваться, но теперь даже не знаю... Вы, возможно, заметили, что мой племянник Анри несколько избалован?

— Это мягко сказано, — усмехнулся Броссар.

— Знаете, друг мой, вы вправе на меня сердиться — из-за друзей, я имею в виду. В наше время только дружба способна поддержать человека в жизни, а без друзей человек становится еще более одинок и несчастен, чем без родственников.

— Согласен, — кивнул Броссар.

— Я не буду более пытаться внести разлад между вами и вашими... э-э... союзниками, но и вы помогите мне. Я хочу, чтобы Анри и Мишель были не только кузенами, но и друзьями. Боюсь только, ваш воспитанник, как отпрыск младшей ветви нашего дома, считает себя ниже Анри, а надменность Жуанвиля только поддерживает в нем это чувство. Если бы вы смогли объяснить Мишелю, что он ничуть не хуже Анри...

Броссар рассмеялся:

— Если вас беспокоит только это — можете не волноваться. Мишель вовсе не считает себя ниже кого-либо.

— Но он так грустен, так часто плачет... — вздохнул кардинал.

— Я знал еще одного юного шевалье, который весьма грустил, впервые расставшись с ласковой и снисходительной матушкой. Вы не помните, как его зовут, Шарль? — с улыбкой поинтересовался Броссар. — А что касается Мишеля... Подождите, пока мальчишка освоится, сообразит, что Лувр по большому счету ничем не отличается от Бар-сюр-Орнен, и тогда, обещаю, вы не узнаете Мишеля. Он перевернет жизнь в отеле Клиссон вверх дном. И в Лувре тоже. Уверяю вас, он ничуть не менее избалован, чем Жуанвиль, так же самонадеян, вздорен и злопамятен.

— Вы пытаетесь настроить меня против племянника? — в прохладой в голосе спросил Шарль де Лоррен.

— Вовсе нет. Я только хочу втолковать вам, что Мишелю необходимо твердое руководство, иначе из него вырастет чудовище.

— Да полноте... — отмахнулся кардинал.

— Мальчишка уже сейчас хвастает, что станет герцогом и женится на принцессе...

— А вы полагаете это невозможным? — вскинулся прелат.

— Напротив. По матери Мишель — Валуа, и такой брак нельзя будет счесть мезальянсом. Однако необходимо сдерживать страсти мальчика. Сейчас у него два пути: либо жесточайшая дисциплина и розга, либо сознательное самоограничение. Лично я надеюсь на последнее. Все-таки мальчик достаточно умен, гибок и любознателен. И достаточно взросл. И вот еще что, Шарль, — голос Броссара вновь сделался жестким. — Не пытайтесь баловать мальчишку. Я не позволю вам его испортить.

— Я его дядя! — возмутился кардинал.

— А я опекун, — отрезал Броссар.

— Это невозможно!

— Вам показать бумаги? — ледяным тоном осведомился воспитатель.

Кардинал замолчал, обдумывая новость. Покачал головой.

— Нет, не стоит. Я вам верю. И теперь вполне понимаю досаду Франсуа. Смерть Христова, Броссар, неужели вы хотите отомстить?!

Броссар тяжко вздохнул и взглянул на молодого прелата с грустью и сожалением.

— И почему вы, Лоррены, всему находите столь примитивное объяснение? "Отомстить..." Мишель внук моих благодетелей и ко всему прочему мальчик мне нравится. Так что не пытайтесь портить ребенка.

— Завели бы собственных детей и воспитывали их сколько душе угодно! — раздражено буркнул кардинал.

— Могу посоветовать вам то же самое, — спокойно парировал опекун.

Несколько мгновений собеседники испепеляли друг друга взглядами, потом рассмеялись. Мишель с облегчением перевел дух, даже не догадываясь, что в судьбе воспитателя и дяди было немало общего — ибо один из них некогда был до безумия влюблен в его бабку, второй — в мать. Мальчик только вздохнул и на всякий случай решил удалиться. Все-таки подслушивать подобный разговор может оказаться накладным, — догадался шевалье. А вдруг опекун и дядя вздумают его высечь? Стараясь ступать как можно тише, тринадцатилетний граф выбрался на лестницу и поспешил наверх, перепрыгивая через ступеньки, и потому не видел, как кардинал де Лоррен озабочено покачал головой.

— Но все-таки, как быть с Мишелем? Мальчик грустит, сторонится людей, вздыхает. А придворные... Знаете, друг мой, вы поддерживаете в нем это странное увлечение рисованием, но при дворе над ним смеются.

— Дело не в рисовании, Шарль. Уж вы то должны это понимать, — укоризненно заметил шевалье. — Я считаю, мальчику надо съездить в Лош. Вместе с кузенами. Собрать в поездку достойную свиту. Подготовить все к торжественной встрече принцев. Кстати, я уже говорил об этом с королевой-матерью.

— Ага, значит, вы думаете о будущем Мишеля! — обрадовался прелат.

— Конечно, думаю. И в силу этого буду противиться желанию вашего брата, чтобы Мишель и Жуанвиль жили здесь, в отеле Клиссон. Знаете, я согласен с мадам Екатериной, что все кузены должны поселиться в Лувре, иметь общих слуг, пажей и учителей.

— Но это даст слишком большое преимущество королевской власти, — недовольно проворчал кардинал.

— А чем вам не по душе нынешняя королевская власть? Когда королева Франции ваша родная племянница?

— Мари так наивна, а здоровье Франциска так ненадежно, — пожаловался прелат.

— Гораздо больше вас должна пугать мысль, как бы мальчишки не восприняли нынешние распри слишком серьезно. Если же они будут проводить вместе все свое время, возможно, нам удастся избежать будущих бед.

Кардинал с сомнением покачал головой, но Броссар решительно повторил:

— Я буду поддерживать позицию мадам Екатерины. Их величества король и королева Наваррские также с ней согласились.

— Еще бы, такая честь для мелких корольков! — фыркнул Шарль де Лоррен.

— Вы можете думать о них, что угодно, но от этого Антуан де Бурбон не перестанет быть одним из первых принцев крови. Так что ваш брат, Шарль, остается в одиночестве.

— Ну, не совсем в одиночестве.

— А разве вы не собираетесь поддержать меня? — улыбнулся Броссар. — Мне казалось, с вами можно договориться.

Прелат рассмеялся:

— А вы и впрямь опасный человек, Броссар. Кто бы мог подумать. А, впрочем... так тому и быть. По рукам.

ГЛАВА 5

В которой принцы учатся вежливости, благодарности и деликатности

Когда через неделю шевалье де Броссар сообщил воспитаннику о поездке в Лош, поездке в сопровождении кузенов и свиты, Мишель одновременно обрадовался и испугался. Все-таки мальчик никогда прежде не посещал Лош и потому не знал, чего от подобной поездки ждать. Юный граф не верил, будто опекун и воспитатель способен совершить что-либо противное его интересам, но чувство страха почему-то не оставляло шевалье и он втайне вздыхал, что предпочел бы съездить в свое владение без кузенов. К сожалению, дело было сделано, многочисленная свита собрана и кортеж двинулся в дорогу под охраной целой роты швейцарцев, которой командовал молодой барон де Нанси, и десятка лотарингцев под командованием графа де Мейнвиля.

Сильные кони, нарядные носилки и пышные одеяния солдат привлекали к кортежу толпы народа, и Мишель с неожиданной радостью заметил, что придворные стали поглядывать на него с почтением. Главным основанием для подобной почтительности было то, что отпрыск младшей ветви дома Лорренов пригласил в свои владения сыновей двух королей, и его приглашение было принято. Второй причиной для почтительных восторгов стала собранная королевой-матерью свита. Господин де Броссар не торопил юных путешественников, поэтому поездка четырех кузенов была весьма приятна и познавательна, а придворные, всегда безошибочно чувствующие, куда ветер дует, перестали за глаза называть юного графа "этот провинциал", предпочитая именовать мальчика "его сиятельством" и "графом де Лош".

Мишель де Бар сиял, чувствуя, что жизнь вновь стала прекрасной. Даже то, что кузены именовали его Жоржем, более не расстраивало юного вельможу, и он чувствовал, что это имя гораздо больше подходит к окружавшему его столпотворению, блеску и веселью, чем скромное домашнее имя "Мишель". Дядюшка Гиз был не так уж и неправ. Впервые за последние пару недель Мишель подумал о дяде Франсуа с благодарностью.

И вот под воздействием всех этих событий движения Жоржа-Мишеля стали свободными и непринужденными, речи заискрились остроумием, в осанке и взгляде проявилось нечто, что толпа обычно считает неотъемлемым свойством принцев. Когда же невдалеке от Лоша опекун предложил графу и трем принцам пересесть из носилок в седла верховых лошадей, сеньор Лоша и Барруа замер в предвкушении чего-то восхитительного. И предчувствия мальчика не обманули. Пышные гирлянды, украшавшие ворота, радостные горожане в нарядных платьях, улыбки, крики приветствия, цветы... С радостным потрясением Жорж-Мишель обнаружил, что Лош это город, пусть и не такой огромный как Париж, но все-таки город, а не пять кривых переулков вокруг старой крепости Бар-сюр-Орнен.

Процессия медленно двигалась по улицам, а радостный и слегка пьяный от счастья юный сеньор жадно обозревал свои владения. В Лоше можно было увидеть все: грозные стены, нарядные дома горожан, богатые лавки, изящные церкви, огромный прямоугольный донжон и дворец, одна половина которого была украшена башенками и горгульями, а вторая выстроена в новомодном стиле с окнами-люкарнами и высокими трубами, совсем такими, как во владениях Омалей, Бретеев и дядюшки Гиза. Шевалье де Броссар, прекрасно понимавший чувства мальчика, рассказывал, что Лош успел побывать укрепленной крепостью могущественного и нечестивого графа Фулька Черного, королевской резиденцией, любовным гнездышком королевских фавориток, одной из самых страшных тюрем Франции, а иногда тем, другим и третьим одновременно. Маленький Беарнец возбужденно крутил головой, засыпал господина де Броссара вопросами и казался даже более радостным и счастливым, чем сеньор Лоша.

Когда волнение от встречи слегка улеглось, когда хозяин и его гости смогли переодеться, всем прибывшим был предложен роскошный обед, затем небольшая прогулка и дары обрадованных визитом сеньора горожан. Как казалось мальчику, Лош не уступал Парижу, а нарядный дворец — Лувру, и именно в Лоше Жорж-Мишель смог, наконец, удовлетворить свое ненасытное любопытство. Портрет и надгробие Агнесы Сорель, фрески Лодовико Моро, страшная деревянная клетка, в которой король Людовик XI держал несчастного кардинала Балю...

Если бы Мишель взглянул на господина де Броссара, то заметил бы добродушную и чуть насмешливую улыбку воспитателя, прекрасно знавшего, что за сотню лет, минувших с эпохи короля Паука, деревянная клетка давно сгнила, так что управляющий, не желавший разочаровывать юного сеньора, наверняка приказал соорудить новую. Мальчишки испуганно прижимали ладони к щекам, разглядывая свидетельство монаршей немилости, а маленький Бурбон предложил клетку сжечь, потому что даже медведя жалко туда сажать, а ведь медведь может съесть человека! Обрадованный этим проявлением слабости, сын герцога де Гиза заносчиво объявил, что враги недостойны жалости, но Александр де Валуа и Мишель де Лоррен совершенно неожиданно поддержали малыша. Господин де Броссар одобрительно улыбнулся, несколько обескураженный управляющий поспешил отдать необходимые распоряжения, а успокоенные скорой расправой над орудием пытки кузены смогли продолжить познавательную прогулку.

Рисунки бывшего правителя Милана шевалье Жоржа-Мишеля разочаровали, а изображения Агнесы Сорель удивили. Мальчик признавал, что любовница короля была очень хороша собой, однако могла бы стать воистину прекрасной, если бы не странная манера выбривать брови и лоб. Взглянув же на фрески Лодовико Моро, граф де Лош и вовсе остолбенел. Какие-то звездочки, намалеванные словно рукой ребенка, надписи и змеи ("Это не змеи, — поправил шевалье де Броссар, — это шелковицы с герба Сфорца"). Жорж-Мишель не понимал, к чему было это рисовать. "В тюрьме человек способен и не на такое", — проговорил господин де Броссар, и юный граф вновь пришел в недоумение. "Неужели опекун намекает на свою ссору с дядюшкой Шарлем? — забеспокоился молодой человек. Задумавшись над сложными взаимоотношениями воспитателя и дяди, юный граф как-то упустил из вида, что бывший правитель Милана томился в Лоше в тюрьме, а когда вышел из задумчивости, судьба Лодовико Моро и вовсе вылетела у него из головы, так как слуги предложили гостям ужин, ничем не уступавший обеду.

После полуторачасовой трапезы в небольшом саду при замке зажглись факелы и все приобрело какой-то сказочный, неземной вид. Разряженные в пух и прах маленькие жители Лоша прочитали в честь гостей стихи, а две девочки пустились в пляс. Стихи шевалье Мишель счел бездарными, танец некрасивым — во всяком случае, гораздо худшим, чем танцы его любимого Барруа — но старания юных чтецов и танцовщиц тронули сеньора Лоша и были вознаграждены десятью ливрами на каждого. А потом Жорж-Мишель заметил, как утомленные событиями дня Анри де Бурбон и Александр де Валуа клюют носом, а Анри де Жуанвиль трет кулаками глаза, и сам почувствовал, что у него слипаются веки. Придворные во все голоса восхищались гостеприимством графа де Лош, но хозяин и его юные гости мечтали лишь об одном — поскорее добраться до кроватей.

Новый день принес кузенам новые сюрпризы, и одним из главных было то, что окрестные сеньоры, привлеченные известием о приезде в Лош хозяина и принцев крови, поспешили в город, желая познакомиться с соседом и выразить почтение королевским отпрыскам. Жорж-Мишель с трудом успевал запоминать имена, названия замков и поместий, а управляющий с вдохновением рассказывал сеньору и его гостям об обитателях Монпупона, Кузьера, Вилландри, Азе-ле-Ридо, Юссе и Монбазона, а также множества иных замков, названия которых немедленно вылетели у графа де Лош из головы.

Самый большой интерес юного сеньора, принцев и даже придворных вызвали рассказы о замках Вилландри и Азе-ле-Ридо, так как, к удивлению кузенов, эти владения принадлежали близким родственникам Лорренов, Валуа и Бурбонов. Как пояснил управляющий, Вилландри было собственностью очаровательной крошки Луизы де Бюей, праправнучки Агнесы Сорель и короля Карла VII, которая к тому же приходилась падчерицей графу де Брионну, а Азе-ле-Ридо принадлежало полковнику де Сен-Жилю, другу Франциска I...

— Как, разве господин де Сен-Жиль еще жив? — удивился один из придворных, искренне полагавший, будто герой блистательной эпохи должен был покинуть этот свет одновременно со своим королем.

— Еще как жив! — почти что с гордостью сообщил управляющий. — Два года назад он даже стал отцом.

— Господин де Сен-Жиль мой дядя, — похвастал Анри де Бурбон.

— Тогда почему он не приехал? — ехидно поинтересовался Анри де Лоррен.

— Не знаю... — растерялся маленький принц. — Может быть, у него дела?

— Просто с вами, Бурбонами, никто не считается, — торжествующе заметил юный Лоррен. — Так отец говорит!

— Неправда, — глаза мальчика наполнились слезами. — Мой дядя меня любит. Он мне в прошлом году лошадку подарил... красивую.

Господин де Броссар наклонился к малышу и вытер ему слезы.

— Конечно, ваш дядя вас любит, — мягко произнес воспитатель, усаживая маленького принца в кресло. — Полагаю, он еще не знает о вашем приезде. Что касается Бурбонов, — господин де Броссар повернулся к Анри де Жуанвилю и его взгляд похолодел, — то ваша бабушка, шевалье, принадлежала как раз к этому дому.

Александр де Валуа укоризненно взглянул на сына герцога де Гиза и тот насупился. Маленький Бурбон принялся рассказывать господину де Броссару о своей лошадке, а граф де Лош попытался вспомнить, где он слышал имя "Сен-Жиль". За последние три недели мальчику пришлось перезнакомиться с таким количеством людей, что в голове царила полная неразбериха, и в конце концов юный граф предпочел не ломать голову понапрасну, а как можно скорее отправить в Азе-ле-Ридо гонца, дабы напомнить полковнику о его обязанностях по отношению к... гм-гм... старшему родственнику.

Когда около восьми часов вечера господин де Броссар напомнил мальчикам о необходимости идти спать, Мишель де Лош с удивлением понял, что, сильно устав накануне, не запомнил, где находится его спальня. Конечно, сеньору Лоша не грозила опасность заблудиться в переходах собственного дворца, однако Жорж-Мишель испытал некоторую неловкость, вынужденный идти вслед за слугами, словно маленький мальчик, потерявшийся в лесу. А в роскошной, хоть и изрядно отставшей от моды, спальне мальчику стало еще хуже. Стоило ошалевшим от счастья слугам сообщить, что и спальня, и кровать их господина некогда принадлежали королю Карлу VII, как граф де Лош почувствовал себя самозванцем. Юный шевалье еще не успел забыть весьма нелестный отзыв господина де Броссара о собственной персоне и теперь изо всех сил стремился заслужить одобрение наставника. Мальчик отстранил камердинера и решительно объявил, что уступает свою кровать тому, кто имеет на нее больше прав — иными словами, Александру де Валуа.

Брат короля также жаждал заслужить одобрение воспитателя. Однако если шевалье Жорж-Мишель учился деликатности, то принц из дома Валуа учился у своего наставника Амио благодарности. И потому наотрез отказался лишить гостеприимного кузена спальни. Юные родственники спорили, изощрялись в изящных оборотах и расшаркиваниях, лакеи нетерпеливо переступали с ноги на ногу, господин де Виллекье, еще один воспитатель принца, каждую минуту хотел вмешаться, но Броссар и Амио каждый раз его останавливали, с интересом ожидая окончания спора. В конце-концов не каждый день встретишь деликатного Лоррена и благодарного Валуа. Наконец, несколько утомленные затянувшейся дискуссией, граф де Лош и принц де Валуа решили уложить на вожделенную кровать самого юного из кузенов — маленького принца Беарнского, и вся толпа, предводительствуемая взволнованными мальчишками, поспешила в соседнюю спальню.

Анри де Бурбон с упоением делился впечатлениями от праздника со своим воспитателем мэтром Бове и потому почти не удивился нежданному нашествию родственников, наставников и слуг. А когда кузены объяснили мальчику, в чем причина их визита, и предложили знаменитую кровать ему, малыш посмотрел на кузенов, на свою кровать и наивно заметил, что уж если на его кровати так много места, то на королевской его должно быть еще больше, и они смогут улечься там вчетвером. Шевалье Мишель даже подскочил от столь неожиданного решения, принц Александр захлопал в ладоши, а толпа, увеличившаяся на маленького Беарнца, мэтра Бове и двух лакеев, переместилась в спальню сына герцога де Гиза.

Поначалу идея спать вчетвером на одной кровати вызвала у принца де Жуанвиля лишь пренебрежительное пожатие плеч, и он даже пробурчал, будто всегда был уверен, что Анри де Бурбон боится спать в темноте. Однако стоило Генриху узнать, что кровать, о которой идет речь, принадлежала королю, как лицо мальчика просветлело и он снисходительно хлопнул принца Беарнского по плечу, уверяя, будто готов охранять его сон.

Через четверть часа три принца мирно посапывали в подушки, а шевалье Жорж-Мишель размышлял, что "сиятельство" "сиятельству" рознь. Вот он, граф де Лош и де Бар, спит на королевской кровати, а граф де Мейнвиль стережет его сон. И герцогом он станет, и на принцессе женится, зевнул шевалье. Когда-нибудь... когда подрастет...

Юный шевалье спал, видел сладкие сны и даже не догадывался, что уже мог бы быть герцогом. Если бы не глупая случайность.

ГЛАВА 6

Рассказывающая о том, как господин де Броссар сделался философом,

а граф де Бар — графом де Лош вместо того, чтобы стать герцогом Алансонским

Если бы граф де Бар был несколько старше, он непременно бы задумался, каким образом его отец — младший сын младшего сына — мог жениться на принцессе из дома Валуа. Задавшись же подобным вопросом, молодой человек начал бы отыскивать людей, которые смогли бы его просветить. И, конечно, нашел бы их, ибо одним из таких людей был его дядюшка Шарль, а другим — воспитатель и опекун господин де Броссар.

Полковник де Сен-Жиль был прав — господин де Броссар не всегда был скромным воспитателем вздорного мальчишки. В свое время шевалье пришлось воспитывать двух принцев и двух принцесс, и он мог по праву назваться одним из самых влиятельных людей при французском королевском дворе.

Резвый паж, блестящий придворный, ученый секретарь — де Броссар начинал карьеру при дворе Шарля д'Алансона, отпрыска младшей ветви дома Валуа, и на этой службе не на шутку влюбился в Маргариту д'Ангулем, сестру короля Франциска I и жену герцога Алансонского. Маргарита была красива, умна и остроумна, так что немалое число дворян от безусых мальчишек до согбенных годами старцев и от маршалов до корнетов поклонялись принцессе словно богине. Впрочем, какую бы любовь не испытывал к Маргарите Броссар, принцесса была так горда и высокомерна со своими поклонниками, что самое большее, на что мог осмелиться молодой человек — так это на посвящение Маргарите греческих и латинских стихов.

А еще господин де Броссар не скупился на верную службу — в чем бы она ни заключалась. Хотя Маргарита и не любила своего супруга, она обожала дочь, так что, по воле герцогини занимаясь с ее малышкой, достойный дворянин был так внимателен, заботлив и терпелив, что крошка-принцесса весьма скоро научилась лепетать по латыни и гречески ничуть не хуже, чем по французски.

Когда в 1525 году французские войска были разгромлены под Павией, прекрасная Маргарита не могла сдержать слез. Нет, вовсе не гибель мужа заставила принцессу лить слезы, хотя вдовствующая герцогиня Алансонская со вздохом сожаления надела черные одежды, предписанные трауром. Маргарита убивалась из-за брата и в своей преданности Франциску не побоялась отправиться в Испанию, дабы путем переговоров вызволить из заточения короля, ставшего пленником императора Карла.

Вряд ли стоит говорить, что господин де Броссар последовал за своей богиней, и вряд ли стоит упоминать, что молодой человек постарался использовать весь свой ум, всю изобретательность в надежде послужить Маргарите. Броссар смог свести дружбу со многими испанскими дворянами и потому вовремя узнал о грозящей госпоже опасности, когда император вознамерился захватить в плен сестру короля, заметив, что герцогиня забыла о сроках безопасного пребывания в его землях. Спешный отъезд из Испании, ставший возможным благодаря предусмотрительности и преданности шевалье, впервые заставил Маргариту более внимательно посмотреть на молодого дворянина, и она подумала, что совершать подобные безумства в Испании мог либо человек очень корыстный, либо очень влюбленный. Позднее, перебирая бумаги, принцесса обнаружила целую связку латинских стихов Броссара и решила, что столь влюбленный, но вместе с тем и столь деликатный человек должен быть весьма полезен в ее положении.

Через несколько дней шевалье узнал, какая услуга требуется от него мадам Маргарите. Как сообщила герцогиня, ее переговоры с императором имели успех, и весьма скоро ее царственный брат сможет покинуть узилище. К несчастью, — после краткой паузы добавила Маргарита, — император Карл был столь недоверчив и подозрителен, что согласился освободить французского короля лишь при условии, что его место займут королевские дети. Однако принцы столь малы, а условия их заточения обещают быть столь суровыми, что сердце Маргариты обливается кровью. К тому же, — не переставала сетовать герцогиня, — поданные короля готовы были рисковать ради него жизнью на поле брани, но добровольно отправиться в заточение, тем более в заточение испанское, почему-то не спешили.

Шевалье де Броссар понял намек принцессы и в начале 1526 года пересек границу Испании вместе с восьмилетним принцем Франсуа и семилетним принцем Анри, к которым был приставлен воспитателем.

Как только королевские дети прибыли ко двору императора, их, как и предсказывала Маргарита, немедленно заточили. Темная почти пустая камера, отведенная мальчикам и их воспитателю, два каменных сиденья рядом с крохотным оконцем, вырубленном в толще десятифутовой стены, двойной ряд решеток на окне, тяжелая поступь стражников за дверью кого угодно могли вогнать в тоску и отчаяние. К счастью для юных принцев их воспитатель сразу понял опасность уныния, темноты и сырости, так что с первого дня принялся упражнять дух, ум и тела принцев.

Когда через пять лет заточения тринадцатилетний Франсуа и двенадцатилетний Анри наконец-то предстали пред своим отцом, король, а вместе с ним и весь двор были потрясены. Вопреки опасениям Франциска, боявшегося увидеть испуганных и изможденных малышей, в Лувр торжественно въехали сильные, уверенные в себе, вполне самостоятельные шевалье. Возможно, строгое заточение заставило подростков побледнеть и похудеть, однако это только придало принцам утонченность, которой прежде не обладали толстые и неуклюжие карапузы. Благодаря неустанным заботам воспитателя молодые люди обзавелись прекрасными манерами, не забыли родной язык, помнили о своем высоком положении и предназначении, свободно говорили по латыни, гречески, испански и итальянски и хотя не обладали поэтическим даром отца, могли слагать сносные вирши.

Очарованный новым обликом сыновей наихристианнейший король вообразил, будто они более не нуждаются в наставниках. Таким образом официально Броссар был лишен звания воспитателя королевских детей, но сохранил такую крепкую привязанность принцев, что вряд ли можно было найти хотя бы и незначительное дело, которое бы Франсуа и Анри не обсуждали с достойным дворянином.

Не все подданные короля Франциска обрадовались появлению на придворном небосводе новой звезды, однако интриги против шевалье неизменно оказывались тщетными. Дело в том, что испанская тюрьма оказала гораздо большее воздействие на благородного дворянина, чем на его воспитанников. Господин де Броссар стал сдержаннее, строже, вольно или невольно перенял суровые манеры испанских грандов, перестал рядиться в шелк и атлас самых ярких тонов и вообще научился довольствоваться малым. Нельзя сказать, будто шевалье чуждался роскоши, однако расшитый серебром черный бархат, белоснежный батист и великолепные брабантские кружева казались почти аскетичными на фоне разноцветных нарядов придворных. Да и поведение де Броссара было настолько безупречным, что придворные не могли найти у него ни одной слабости. Даже отсутствие у шевалье любовницы при веселом и распутном французском дворе не вызывало ничьих пересудов и Броссар единодушно был признан образцом благоразумия, рассудительности и благородства.

Стать всеобщим идеалом — значит покрыть себя неувядаемой славой, но вместе с тем и состариться раньше времени. И правда, в свои тридцать два года шевалье де Броссар чувствовал себя постаревшим и потому впервые попытался подумать о своей любви беспристрастно. Маргарита д'Ангулем, ставшая причиной произошедших в шевалье перемен, уже четыре года была замужем, именовалась королевой Наваррской и успела произвести на свет еще одну дочь, ставшую наследницей крохотного пиренейского королевства. Неизменно заботясь о дочерях, королева попросила Броссара начать обучение Жанны д'Альбре и довершить образование Маргариты д'Алансон, и хотя благородный дворянин согласился стать воспитателем двух принцесс, он не мог не понять, что теперь, как и раньше Маргарита беззастенчиво пользовалась его любовью.

Шевалье не гневался на королеву. Принцесса есть принцесса, говорил себе де Броссар. Его любовь не умерла, однако стала спокойнее и печальней. Шевалье сделался философом. Более того — стоиком.

Через два года после возвращения сыновей из плена Франциск I вознамерился женить принца Анри на девице из дома Медичи. Броссар без восторга встретил решение его величества — дочь итальянских банкиров не казалась шевалье достойной партией для сына Франции, пусть мать Екатерины и была французской принцессой. И все-таки, как и положено верноподданному дворянину, Броссар принялся готовить юного принца к самому важному событию в его жизни, напомнил о необходимости быть верным даме сердца и постоянным во вкусах и пристрастиях. К сожалению, воспитатель не объяснил Генриху, что дамой сердца должна быть жена, полагая, что воспитанник и сам об этом догадается. Все же Броссар несколько идеализировал королевского отпрыска и потому забыл, что он не более, чем принц. А, возможно, всю жизнь любя мечту, шевалье так и не успел приобрести необходимый жизненный опыт.

Смуглая четырнадцатилетняя девочка с большими печальными глазами не смогла тронуть сердце жениха, и через полгода после свадьбы Анри без памяти влюбился во вдову великого сенешаля Нормандии Диану де Пуатье. Первоначально господин де Броссар не придал этому событию большого значения и не удивился странной любви подростка к даме, которая была старше его на двадцать два года. Как полагал шевалье де Броссар, подобная связь не могла продолжаться долго, а некоторые наставления, которые молодой человек мог получить от опытной женщины, пригодились бы принцу в семейной жизни.

В ожидании этого счастливого часа Броссар занимался всем понемногу. Учил маленькую Жанну д'Альбре латинскому, греческому, итальянскому и испанскому языкам, наставлял Маргариту д'Алансон в римской и французской истории, сходил на войну с королевой Наваррской, когда эта новоявленная Жанна д'Арк привела на помощь брату гасконцев и воодушевила на борьбу с Испанией женщин Фландрии, и не скупился на советы, которые неизменно оказывались к месту и приносили добрые плоды. Именно господин де Броссар посоветовал Маргарите женить полковника де Сен-Жиль на дочери конюшего короля Наваррского. И хотя шевалье де Сен-Жиль приходился Маргарите племянником, а шевалье де Броссар был всего-навсего воспитателем ее детей, полковник не решился приблизиться к знаменитому советнику королевы без того, чтобы его кто-нибудь представил.

И вот годы стремительно летели, между королем Франциском и его сестрой королевой Маргаритой все чаще вспыхивали ссоры, на Гревской площади все чаще жгли еретиков, а связь принца Генриха с Дианой де Пуатье приводила ко все более пагубным последствиям. Когда из-за внезапной смерти старшего брата Генрих стал дофином, красавица Диана беззастенчиво запустила коготки в казну принца, в ожидании того мига, когда перед ней распахнется казна королевская, и пуще прежнего принялась раздувать пламя религиозной розни. Броссар понял, что должен что-то предпринять, должен разорвать пагубную для Франции связь дофина с хищницей, должен показать молодому человеку его возлюбленную в ее истинном виде, даже если это причинит бывшему воспитаннику боль. "В конце концов, — утешал себя шевалье, — хирург также причиняет боль раненному, но делает это для его же пользы".

Усилия господина де Броссара не остались тайной ни для любовницы дофина, ни для его жены. И если молодой принц, никогда не будучи особенно догадливым, не понял смысла речей Броссара, то обе женщины все прекрасно поняли. Молодая дофина испугалась. Немолодая любовница разгневалась.

Как следует поразмыслив и признав, что шевалье де Броссар может оказаться опасным противником, Диана постаралась настроить возлюбленного против воспитателя, но преуспела в этом не больше, чем господин де Броссар. Вечной красавице пришлось выслушать речь дофина, богато украшенную латинскими выражениями и цитатами из рыцарских романов, в которой молодой человек восторгался своим наставником, уверяя, будто именно ему обязан воспитанием глубоких чувств к даме сердца и уроками постоянства.

Конечно, молодой человек догадался, что прекрасная Диана недолюбливает господина де Броссара, но принял это за счет ревности до безумия влюбленной женщины. Не на шутку польщенный любовью двух столь дорогих для себя людей, дофин сообщил Диане, что решил поручить господину де Броссару воспитание своего новорожденного сына Франциска, для чего воспитателю придется отправиться в Амбуаз.

Диана де Пуатье замолчала, а простодушный Генрих вообразил, будто смог хотя бы на время оградить любимого воспитателя от ревности возлюбленной. Если бы дофин мог прочесть мысли дамы, он бы не на шутку испугался, ибо гнев оскорбленной женщины перешел в настоящую ненависть, стоило красавице сообразить, какое влияние на Генриха окажет Броссар, став воспитателем его детей. Нет, подобную честь Диана не желала доверять никому, кроме себя и своей дочери, герцогини Буйоннской. Оставив дофина в приятном заблуждении, будто он всех примирил, Диана поспешила за советом и помощью к своим родственникам Гизам.

После первых же слов красавицы ее свойственники озабочено переглянулись. Герцог Клод де Гиз принялся рассеянно теребить свой кинжал. Его брат, кардинал Лотарингский, начал рассматривать тяжелые тома свода французских законов. А сын Франсуа поднял взгляд к прекрасным аркебузам, украшавшим стену, словно размышляя, которая из них лучше всего сможет устранить столь незначительное препятствие, как господин де Броссар.

Впрочем через некоторое время его светлость со вздохом сожаления убрал руку с кинжала. Кардинал Лотарингский перестал вспоминать французские законы. Франсуа отвел взгляд от аркебуз. Шевалье де Броссар был крепким орешком и участники тайного совещания разошлись, так ничего и не решив.

А через два дня при дворе разразился грандиозный скандал. Его подробности обсуждались не день и не два, а почти месяц. Еще бы, обвинение воспитателя дофина в исповедании протестантизма и его изгнание из Парижа сами по себе заслуживали внимания, однако ссора короля Франциска с сестрой и ее спешное отбытие в Наварру оказались событиями и вовсе из ряда вон выходящими.

Отъезд Маргариты из Франции взволновал двор, всполошил Париж, напугал протестантов и привел в восторг Сорбонну, чьи теологи уже давно требовали "засудить мегеру". Эти пылкие люди громогласно уверяли, будто гнев короля Франциска еще будет воспет поэтами наподобие гнева Ахилла. Что же касается придворных, то они с трепетом рассказывали друг другу, как король обвинил Маргариту в том, будто она подослала к его сыновьям еретика, а возмущенная Маргарита кинула в лицо брата обвинение в неблагодарности.

Не все придворные верили, что господин де Броссар протестант и что именно он несет ответственность за появление в королевских покоях протестантских летучих листков. Тайком поговаривали, будто листовки в королевскую спальню подбросила фаворитка Франциска I герцогиня д'Этамп, весьма страстная протестантка, и что именно эта особа, заметив, в какую ярость впал ее возлюбленный, поспешила отвести гнев короля от себя, обвинив во всем Броссара, которого с первого дня невзлюбила за безупречность и заботу о дофине.

Герцогиню д'Этамп обвиняли и при дворе принца. Наследник престола ни на миг не поверил обвинениям против воспитателя и потому готов был броситься к ногам отца, моля не изгонять шевалье де Броссара. К счастью, Диана де Пуатье вовремя узнала о намерении дофина и успела перехватить молодого человека, моля не совершать непоправимого.

— Остановитесь, Анри, — со слезами на глазах говорила нестареющая красавица. — Разве вы не видите, что этот удар направлен против вас?! Герцогиня д'Этамп ненавидит вас и хочет лишить верного советника.

— Я поговорю с отцом... я объясню ему... — горячился Генрих.

— О нет, мой принц, — возразила Диана, увлекая дофина прочь от двери. — Ваш отец целиком во власти этой мерзавки. Он только разгневается на вас за вмешательство и, чего доброго, оправит господина де Броссара на костер. Умоляю вас, не губите благородного человека...

Дофин заплакал. Раньше ему даже в голову не приходило, что из любви к нему Диана способна отказаться от своей неприязни, но вдова великого сенешаля Нормандии была очень умной женщиной. Ласково гладя молодого человека по голове и утирая ему слезы, она уверяла принца, будто изгнание шевалье де Броссара вряд ли будет долгим, что года через два, три, четыре или пять шевалье вновь будет давать ему мудрые советы, а обнаглевшая гадина будет с позором изгнана от двора.

Честно говоря, Диана де Пуатье была уверена, что сможет отучить возлюбленного принимать чьи-либо советы, кроме собственных. Точно также она была уверена, что ее ласки помогут изгнать из памяти дофина даже имя Броссара. Пока же красавица бросала насмешливые взгляды на госпожу д'Этамп, от души наслаждаясь общим хором осуждения, в котором общественное мнение клеймило королевскую фаворитку. А герцогиня, немало раздраженная радостью Дианы, изо всех сил искала способ стереть с лица соперницы самодовольное выражение. И такой способ нашла. Пользуясь дарованной ей королем безнаказанностью, герцогиня д'Этамп приказала королевским солдатам разрушить несколько статуй святых у входа в церковь Сен-Жермен-л'Оксеруа, а Диана де Пуатье, прибегнув к помощи своих союзников Гизов, в свою очередь добилась от его величества сожжения на Гревской площади десяти протестантов. В общем, обвинение господина де Броссара в исповедании протестантизма дорого обошлось и гугенотам, и католикам, зато решило все проблемы красавицы Дианы.

Первоначально Броссар также винил в своих злоключениях королевскую фаворитку, но накануне отъезда в Наварру точно выяснил, кому обязан опалой. Прозрение Броссара было делом случая. Отдав долг вежливости некоторым придворным и тепло попрощавшись с дофином и дофиной, шевалье собирался уже покинуть Лувр, когда в переходе королевского замка расслышал чьи-то очень знакомые голоса. Мужской голос принадлежал Шарлю де Лоррену, одному из младших сыновей герцога де Гиза, женский — Диане де Пуатье. Дама и шевалье шутливо обсуждали будущую карьеру молодого человека, при чем юноша уверял, будто мечтает стать адмиралом, а госпожа Диана смеясь утверждала, что ему больше пойдет кардинальская шапка.

Бывший воспитатель дофина покачал головой, размышляя о ненасытной жадности Лорренов, и собрался было продолжить путь, когда неожиданно услышал собственное имя. Решив, что имеет право знать, что говорят о нем подобные люди, достойный дворянин остановился и история его изгнания стала ясна шевалье как божий день. На какой-то миг Броссар обезумел. Мысль о том, что протестантскими листовками в королевской спальне и ложным обвинением он обязан девятнадцатилетнему мальчишке, что целью этого обвинения было желание предоставить госпоже Диане возможность и дальше грабить дофина, а в дальнейшем — всю Францию, заставила бывшего воспитателя наполовину вытащить из ножен кинжал. Впрочем, коснувшись лезвия, господин де Броссар пришел в себя. Его положение было не таково, чтобы устраивать скандал. Шевалье отер со лба пот и покинул Лувр, дабы, дождавшись в Сен-Жермене свою обожаемую королеву, отправиться вместе с ней в Наварру.

В крохотном пиренейском королевстве шевалье продолжал воспитание дочерей Маргариты, ездил на охоту с королем Наваррским, выполнял обязанности секретаря и советника их величеств и изо всех сил стараясь забыть бурную жизнь столицы Франции. Но через четыре года размеренной жизни шевалье пришлось вспомнить интриги королевского двора и причиной этих воспоминаний стало замужество старшей дочери ее величества.

Первый брак принцессы, увенчавшийся рождением дочери Маргариты, был политическим шагом, призванным разрешить земельные споры двух ветвей дома Валуа. Задумал этот брак король Людовик XII и, в еще большей степени, его жена Анна Бретонская. Не желая слышать обвинения подданных, будто она обманула доверчивого супруга, из-под носа уведя у него управление Бретанью, хитрая королева пожелала округлить королевские владения за счет герцогства Алансонского. Ловко составленный брачный контракт Маргариты д'Ангулем и Шарля д'Алансона разрешал герцогу передать свои владения лишь наследнику мужского пола, а в браке владетели Алансона произвели на свет только дочь. Нельзя сказать, будто родные Маргариты были в восторг от подобного контракта, однако нельзя сказать, будто они впали из-за него в уныние. Король Людовик XII также не имел сыновей, и потому королем после его смерти должен был стать младший брат Маргариты — Франциск. Зная привязанность брата и сестры друг к другу, никто не сомневался, что новый король исправит несправедливость. И правда, став после смерти Людовика королем Франции, Франциск первым делом пообещал Маргарите заботиться о ней как о самом себе и только многочисленные государственные заботы то и дело заставляли его откладывать пересмотр брачного контракта сестры на неопределенное время.

Ничего странного в этом не было. Франциск, а также его матушка были уверены, что всегда смогут заняться делами Маргариты, когда у них появится на это время. К тому же король не сомневался, что сестра и зять способны произвести на свет хоть целую роту крепких мальчишек. К сожалению, год бежал за годом, война с императором Карлом становилась все ожесточеннее, а Маргарита и Шарль все еще не имели сыновей. Наконец, в битве при Павии Шарль д'Алансон героически сложил голову, и его супруга стала вдовой.

Брачный контракт Маргариты не предусматривал для вдовствующей герцогини получения вдовьей доли, но первое время принцесса не была этим обеспокоена. Гораздо больше Маргариту волновала судьба плененного брата, затем проблемы с армией и опустошенной королевской казной, наконец, новое учение протестантов, которому Маргарита отдалась со всей страстью своей натуры, и, конечно, обучение дочерей. Королева Наваррская полагала, что еще успеет поговорить с братом о приданном старшей дочери, но растущие разногласия Маргариты с Франциском все чаще приводили к ссорам и, в конце концов, закончились полным разрывом между братом и сестрой.

Очутившись в Наварре, Маргарита первое время старалась справиться со своим гневом, потом занялась делами королевства Наваррского, однако, когда первая лихорадка деятельности прошла, королева задумалась о будущем старшей дочери. По своему происхождению и положению Маргарита д'Алансон могла рассчитывать на брак с любым из монархов Европы, но как бы знатна она ни была, принцесса оставалась бесприданницей и потому не могла даже мечтать о достойном Валуа союзе. Мысль же о том, что ее старшая дочь может выйти замуж за кого-нибудь из наваррских подданных, приводила королеву в негодование. В конце концов после долгих колебаний и мук оскорбленной гордости Маргарита написала госпоже д'Этамп, надеясь, что королевская фаворитка не оставит в несчастье единоверцев и поможет вернуть ее дочери наследство. Как оказалось, зря. Ни письмо Маргариты, ни приложенные к письму браслеты не показались герцогине достаточным основанием для того, чтобы рисковать привязанностью Франциска. Мадам д'Этамп с удовольствием красовалась в подаренных ей изумрудах, но не подумала чиркнуть королеве Наварры хотя бы пару слов. Через полгода тщетных ожиданий Маргарита поняла, что у нее остается единственный шанс устроить судьбу дочери — обратиться с прошением к неблагодарному брату.

Письмо королевы Наваррской к королю Французскому немало повеселило обитателей Лувра. Довольный король не поленился прочесть послание Маргариты вслух, обращая особое внимание приятелей и любовниц на почтительный и смиренный тон сестры и на почти неприличную бедность этой гордячки. Придворные хохотали, король Франциск с удовольствием вспоминал неотесанность, нищету и запах чеснока, которым провоняли гасконцы Маргариты, смеялся над простотой южанок, а закончил тем, что отшвырнул письмо прочь. Только Шарль де Лоррен, уже два года бывший епископом, задумчиво смотрел на мятый клочок бумаги и в голове его рождался удивительный по своей дерзости план. Результатом этого плана стал визит герцога де Гиза к его величеству, в ходе которого герцог попросил у Франциска руки его племянницы для своего младшего сына, графа де Бар. Как уверял герцог, только желание служить его величеству и вывести его из затруднительного положения заставляет его брать в семью бесприданницу, ибо он, герцог де Гиз, не просит за племянницей короля ничего — даже рваной рубашки.

Польщенный подобной преданностью и обрадованный возможностью сыграть с сестрой злую шутку, сделав ее старшую дочь простой графиней, Франциск I немедленно дал согласие на брак, как-то не подумав, что тем самым слишком приближает к собственной особе лотарингских выскочек. Правда, по совету герцогини д'Этамп, наконец-то вспомнившей о письме и подарке Маргариты, Франциск счел необходимым дать за племянницей скромное приданное, а Диана де Пуатье, не желавшая, чтобы родственники брали в дом девицу без гроша в кармане, принялась попрекать молодую дофину за пренебрежение к кузине.

— О чем вы думаете, мадам? — выговаривала вдова великого сенешаля Нормандии Екатерине Медичи. — Разве вы не знаете об обычаях французского королевского дома? Или вы хотите, чтобы ваша кузина отправилась к алтарю в одной рубашке? Запомните хорошенько, долг будущей королевы Франции покровительствовать своим бедным родичам, а кузина Алансон самая близкая и самая бедная ваша родственница...

Принц Генрих, никогда прежде не замечавший двоюродную сестру, но полностью находящийся под каблучком Дианы, только согласно кивал и с обожанием смотрел на фаворитку, а несчастная Екатерина в отчаянных попытках заслужить хотя бы мимолетную улыбку супруга подбирала для кузины роскошные ткани, кружева, перчатки и чулки, шляпы и чепчики, расшитые платки и веера, драгоценности и безделушки, картины Рафаэля, Леонардо да Винчи, Россо и Приматиччо, фландрские ковры и итальянскую мебель, тонкое постельное белье из Голландии и дамское оружие из Германии и Италии. Должно быть еще никогда Анна д'Этамп, Диана де Пуатье и Екатерина Медичи не стремились к одной цели с таким усердием и единодушием, и только две Маргариты не знали о свалившемся на их головы счастье.

Через полтора месяца после начала приготовлений к свадьбе Шарль де Лоррен отправился с посольством в Наварру. Молодого епископа сопровождало около трех тысяч человек свиты, а также пять небольших пушек. Еще одним аргументом в переговорах с Маргаритой должно было стать весьма жесткое послание Франциска, в котором он приказывал своим вассалам — королю и королеве Наваррским — отдать Маргариту д'Алансон замуж за графа де Бар. В качестве доказательства послушания вассалов король требовал, чтобы свадьба племянницы состоялась в Наварре по доверенности, а затем в Париже в церкви Сен-Жермен-л'Оксеруа.

Посол несколько досадовал на жесткий тон короля Франциска, ибо, с каждым лье приближаясь к резиденции Маргариты, испытывал все большее смущение перед королевой, чье стесненное положение помогло его семье подняться еще на несколько ступеней по лестнице власти. Смущение епископа было столь велико, что молодой человек пообещал себе быть как можно любезнее и деликатнее и ничем не оскорбить гордость владетелей Наварры. И это ему удалось. Лишь в приватной беседе с Маргаритой Шарль де Лоррен сообщил королеве о легкомысленном поведении ее брата, не забыв добавить, что подобное поведение было вызвано дурными советами и алчностью герцогини д'Этамп, чему Маргарита охотно поверила, вспомнив о напрасном ожидании какого-либо ответа от королевской фаворитки. Да и король Наваррский, ослепленный великолепием свиты Шарля де Лоррена, склонен был полагать, что брак падчерицы с младшим отпрыском лотарингского семейства окажет его дому немалую честь и выгоду.

Лишь Броссар был склонен подвергать сомнению слова молодого епископа, не в последнюю очередь потому, что слишком хорошо помнил, какую роль Шарль де Лоррен сыграл в его изгнании. И все-таки, каким образом шевалье мог воспрепятствовать неприятному союзу? Напомнить Маргарите о разнице в происхождении и положении молодых людей? Сказать, что его бывшая воспитанница достойна лучшей партии?

К сожалению, более выгодного союза для Маргариты-младшей не предвиделось, а приказ Франциска был ясен. Господин де Броссар не сомневался, что свита Лоррена, более похожая на армию, сможет в случае необходимости выполнить волю сюзерена. Так что бывший воспитатель принцессы только указал на разницу в возрасте молодых людей, на что Шарль де Лоррен немедленно ответил, что с радостью сам бы стал женихом прекрасной Маргариты, но — увы! — лишен этой возможности, приняв сан. Тяжко вздохнув от необходимости делать новое признание, господин де Броссар напомнил, что Наварра не в состоянии дать за Маргаритой приданное, однако посол с еще большим жаром поклялся приложить все усилия, чтобы вернуть своей будущей сестре герцогство Алансонское.

Подобное заявление рассеяло последние сомнения королевы и по ее воле шевалье де Броссар принял участие в составлении брачного контракта принцессы. Шарль де Лоррен с готовностью принял все его условия, ибо родство с французским королевским домом почитал слишком выгодным, чтобы спорить по пустякам. Через неделю в королевском замке в По состоялось венчание по доверенности Маргариты де Валуа д'Алансон и Жоржа-Армана-Мишеля де Лоррен, графа де Бар, а на утро следующего дня свадебный поезд Маргариты двинулся в Париж.

Свадьба двадцатидвухлетней Маргариты и семнадцатилетнего Армана прошла с пышностью и размахом, достойными французского королевского дома. Изо всех сил пытаясь добиться одобрения супруга, Екатерина Медичи устраивала в честь кузины балы, прогулки, охоты, театрализованные представления и в конце концов была удостоена улыбки Генриха. Маргарита искренне радовалось возможности почувствовать себя принцессой, но через два месяца жизни при дворе попросила у супруга разрешение удалиться в принадлежащее ему графство Барруа, поскольку двор не создан для таких женщин как она, уверяла молодая графиня.

Юный Арман, уже полгода скучавший в Лувре и находивший отдохновение только в охоте, да в проказах, бегая за хорошенькими фрейлинами двора вместе со своим приятелем бароном де Нанси, пришел в восторг от скромности жены и с радостью отправился вместе с ней в родное графство, где мог свободно придаваться привычной праздности. Только Шарль де Лоррен был обескуражен спешным отъездом невестки. Молодому епископу казалось, что принцесса смотрела на него вовсе не безразлично, и потому он искренне не мог понять, что могло вызвать столь странную выходку графини. Сам Шарль, впервые увидев Маргариту, от души пожалел, что стал епископом, а не адмиралом. Если бы молодой человек знал, что думала об этом принцесса и как была разочарована тем обстоятельством, что ее мужем станет не этот обаятельный молодой человек, а его младший брат — почти что мальчик, — он и вовсе мог впасть в уныние. А так епископ только порадовался за брата, получившего в жены образец скромности и добродетели.

Решившись покинуть двор, молодая графиня также пребывала в печали. Ей не потребовалось много времени для догадки, что ее брак был ловкой политической интригой, призванной еще больше возвысить младших лотарингцев, и что задумал эту интригу тот самый симпатичный молодой человек, занимавший последнее время все ее мысли. Именно эти два обстоятельства и заставили графиню де Бар покинуть двор. Как принцесса она была слишком горда, чтобы становиться пешкой в чужой игре, а как верная супруга слишком смущена расточаемыми ее деверем комплиментами.

Увы, жизнь в Бар-сюр-Орнен оказалась не столь идиллической, как предполагала молодая женщина. Будучи мальчишкой, ее супруг большую часть времени проводил на охоте и благополучно сваливал все заботы и дела графства на Маргариту. А однажды в порыве ребяческой откровенности похвастал жене, что уже имеет крепенького горластого бастарда.

Признание мужа потрясло графиню. Она слишком хорошо знала, какое значение для вельможи имеет рождение наследника, и хотя стараниями господина де Броссара ее брачный контракт ничем не напоминал брачный контракт ее родителей, молодая женщина долго не могла успокоиться. Лишь через год, когда графиня подарила супругу законного сына, она смогла вздохнуть с облегчением.

Рождение наследника от принцессы из дома Валуа заставило Гизов вспомнить еще об одном приятном деле — получении для своего семейства герцогства Алансонского. Король Франциск I не так давно покинул этот свет, отправились в мир иной герцог Клод де Гиз и королева Наваррская. Однако новый глава семьи младших лотарингцев герцог Франсуа де Гиз и епископ Шарль де Лоррен полагали, что легко смогут достичь своей цели благодаря безграничной власти Дианы де Пуатье над королем Генрихом II и авторитету крестного отца племянника — кардинала папской курии монсеньора Бонкомпаньи.

Как только маленькому виконту де Бар исполнился год от роду, Диана де Пуатье заявила возлюбленному, что день рождение его двоюродного племянника следует отметить дарованием его отцу герцогства Алансонского. При этих словах Генрих впервые осознал, что батюшка несколько перестарался в покровительстве младшим Лорренам, да и он сам дал слишком много воли возлюбленной. Но напрасно молодой король пытался сослаться на брачный контракт почившей тетушки — Диана была неумолима. Желая задобрить фаворитку, его величество даровал даме сердца титул и герцогство Валентинуа. Диана с улыбкой приняла щедрый дар, но о герцогстве Алансонском говорить не перестала. Вконец измученный придирками и сбитый с толку письмами кардинала король сдался и пообещал даровать молодому человеку желанное герцогство после первого же взятого им штурмом вражеского города.

Воодушевленный будущими почестями, Арман де Бар радостно отправился на войну. Не желая скучать в походе и полагая, что жизнь создана для наслаждений, юноша позвал с собой барона де Нанси, а также прихватил в дорогу любимых собак, птиц, лошадей и музыкантов. Пока армия неспешно продвигалась к испанским владениям, молодые люди проводили время в охотах и увеселениях, а когда пришла пора идти на штурм, отправились в бой наподобие паладинов Карла Великого и глупейшим образом сложили головы при первом же приступе к стенам.

Известие о гибели девятнадцатилетнего графа де Бар потрясло двор, ошеломило Маргариту, разочаровало Гизов. Обещанный Генриху II город так и не был взят, а без него король и слышать не хотел о каких-либо пожалованиях. Его величество ограничился милостивыми письмами к скорбящим вдовам де Бар и де Нанси, а также взял в пажи сына погибшего барона, в остальном же проявил совершенно несвойственную для себя твердость.

Нелепая гибель мужа заставила Маргариту задуматься о суетности света и ненадежности почестей. Вдовствующая графиня не сомневалась, что всегда сможет сохранить влияние на сына и точно также была уверена во влиянии королевы Екатерины на ее детей. Владычество Дианы де Пуатье и Гизов могло прерваться столь же внезапно, как и ее счастье, и потому ради благополучия сына и своих подданных Маргарита решила заручиться поддержкой будущей королевы-матери. В составленном в самом почтительном тоне письме вдовствующая графиня де Бар благодарила королеву Екатерину за оказанное покровительство и сообщала, что смиренно повергает к ее стопам все ее дары, ибо горькое вдовство делает для нее не нужными эти знаки суетности. В конце послания Маргарита клялась верно служить королеве и ее детям и быть самой покорной их служанкой.

Каждодневно унижаемая мужем, Дианой де Пуатье и придворными Екатерина была потрясена смирением принцессы из дома Валуа. Она с наслаждением перебирала вернувшиеся к ней драгоценности, рассматривала картины и безделушки и с каждым мигом ощущала все большее желание жить. И, конечно, королева не могла не вознаградить свою первую подданную. В ответном послании несчастной вдове Екатерина обещала и впредь оказывать покровительство ей и ее сыну и даже мягко пожурила Маргариту за уныние, сообщив, что жизнь принцессы еще не кончена. К письму королевы было приложено несколько прекрасных картин религиозного содержания, четки, молитвенник, распятие работы Бенвенуто Челлини, великолепный черный бархат, сплошь и поперек расшитый золотом, и пышные юбки цвета крамуази*, ибо, как уверяла королева, происхождение графини давало ей право носить этот королевский цвет даже во вдовстве.

* Ярко-красный или ярко-малиновый цвет.

В общем Маргарита де Бар могла быть довольна королевой, и последующие события это подтвердили. Екатерина не могла успокоиться, видя, что верность и смирение вдовствующей графини не были вознаграждены ничем существенным, так что, набравшись смелости, обратилась к супругу с просьбой даровать вдове какой-нибудь титул, а маленькому графу де Бар какое-нибудь доходное владение. Генрих II даже опешил от смелости Екатерины. Сопротивляться сразу двум женщинам — жене и возлюбленной — у короля не было сил. О герцогстве Алансонском, правда, речь уже не шла, однако обе дамы говорили о каком-нибудь владении в Турени или Блезуа, поближе к королевским резиденциям.

Генрих II легко подписал указ о дарование вдовствующей графине де Бар титула принцессы Блуасской, благо титул не подразумевал передачу кузине самого Блуа и не мог быть завещан ею сыну, однако задумавшись о доходном имении, впал в замешательство. Замок Плесси-дю-Парк, дающий права на титул маркиза, его величество любил и сам; Шенонсо было подарено им Диане де Пуатье, а замок Азе-ле-Ридо батюшка даровал кому-то из своих друзей; замок Гран-Шатле напоминал о парижской тюрьме, а Вилландри, Кузьер и Монпупон были давно заняты.

От досады наихристианнейший король уже готов был сбросить со стола карту провинции, когда в его голову пришла воистину гениальная мысль. Идея положиться на волю Провидения была достойна любителя рыцарских романов и монарх решил немедленно претворить ее в жизнь. Генрих тщательно зажмурился и наугад опустил палец вниз. При этом госпожа Диана слегка подтолкнула карту, так что палец возлюбленного аккуратно опустился на город Лош. При виде подобных результатов король остолбенел, Диана улыбнулась, Екатерина растерялась, а коннетабль де Монморанси разразился проклятиями.

— Государь! — бушевал вояка. — Лош — это важный стратегический пункт, образцовая крепость. Корона не может отдать этот город в чужие руки.

— Это руки двоюродного племянника короля, — немедленно вмешалась Диана.

— Да хоть родного! — продолжал возмущаться коннетабль. — В конце концов подкиньте этому щенку пару другую тысчонок, подарите должность при дворе или еще один титул, но не отдавайте Лош!..

— Что за речи, сударь!..

— Вы не уважаете Господнюю волю!.. — в один голос возмутились жена и любовница короля.

Нельзя сказать, будто слова коннетабля не произвели на Екатерину никакого впечатления, однако будучи женщиной суеверной, итальянка не осмелилась противиться воле Всевышнего. Что поделать, Екатерина не заметила, как возлюбленная ее мужа подтолкнула карту. Дело в том, что Диана была не только очень умна, но и весьма ловка, почти ничем не уступая прославленным парижским воровкам.

Все эти события доходили до господина де Броссара с изрядным опозданием, и он не мог в должной степени разделить радость или печаль бывшей воспитанницы. К тому же смерть королевы Наваррской надолго погрузила шевалье в печаль и тоску, и он почти не заметил ни вдовства Маргариты де Бар, ни неудачного сватовства Франсуа де Гиза к Жанне д'Альбре, ни замужества Жанны, ставшей супругой Антуана де Бурбона.

Лишь вторая беременность будущей королевы Наварры вывела Броссара из состояния меланхолии. Почтенный шевалье с волнением ждал разрешения Жанны от бремени и готовился к важной миссии воспитания еще одного принца или принцессы. Однако с приближением радостного события росла и тревога достойного дворянина, а в решающий день Броссар и вовсе пришел в ужас. В глубине души он никогда не понимал, как прекрасная и утонченная Маргарита д'Ангулем могла любить столь неотесанного мужлана, как король Наваррский, и рождение Генриха де Бурбона сполна подтвердило мнение шевалье о Генрихе д'Альбре. Когда по требованию отца будущая королева Наварры затянула по гасконски псалом, словно она была не принцессой, а простой беарнской крестьянкой, Гийом де Броссар испытал непреодолимое искушение заткнуть уши и забиться в угол. Когда же после рождения внука Генрих д'Альбре принялся на весь замок вопить, что его овца родила льва, купать младенца в крестьянском вине и натирать ему губы чесноком, все чувства почтенного дворянина оказались травмированы одновременно. Лишь одно могло утешить шевалье — немедленное назначение его воспитателем новорожденного принца. Но когда де Броссар постарался поговорить об этом с Генрихом д'Альбре, король Наварры решительно заявил, что львятам воспитатели не нужны.

Второй раз за день де Броссар лишился дара речи. Ему даже показалось, будто Генрих д'Альбре хочет его оскорбить, но ничто не могло быть дальше от истины, чем подобное суждение. Добрым королем руководила лишь забота о человеке, всю свою жизнь отдавшего службе его жене. Отзывчивый и простодушный, как и последний из его подданных, Генрих назначил воспитателю дочери весьма щедрую по понятиям Наварры пенсию, подарил ему небольшую ферму в окрестностях Нерака, предложил наслаждаться вином, женщинами и охотой и ни о чем не волноваться.

Через месяц праздности и тоски шевалье де Броссар объявил, что собирается путешествовать. Провожаемый слезами Жанны, добрыми напутствиями короля Наваррского, его слуг и арендаторов, достойный дворянин отправился в дорогу по Франции, Германии, Нидерландам, посетил горные кантоны Швейцарии и север Италии. Путешествие шевалье было весьма приятно, ибо позволяло не думать о прошлом и будущем. Через четыре года неспешных путешествий Броссар вернулся в Наварру, был с любовью встречен ее правителями и просто сражен видом маленького принца Беарнского.

Если бы Генрих д'Альбре не сказал Броссару, кто это, шевалье ни за что бы не догадался, что находящийся в комнате короля босоногий, загорелый и к тому же вымазавшийся в вишне пострел и есть внук его обожаемой королевы и потомок Людовика Святого. Меньше всего Генрих де Бурбон напоминал принца, а большего всего — обычного крестьянского мальчишку. Когда де Броссар видел, как этот принц крови бегал на перегонки с маленькими простолюдинами, как он лазил по деревьям и вместе с деревенской ребятней мял босыми ногами собранный виноград, а потом со счастливой улыбкой принимал от зажиточных крестьян пару другую медяков за работу, достойный дворянин готов был рвать на себе волосы от отчаяния. Внука Маргариты он представлял себе иначе. Напрасно шевалье пытался внушить королю Наваррскому, что с принцем пора начать заниматься. Генрих д'Альбре полагал это преждевременным, отмечая, что главным достоинством рыцаря и короля должны быть смелость, здоровье, доброта и великодушие.

Конечно, маленький принц Беарнский был крепок телом и добр душой. Конечно, он был смел, на спор карабкаясь на скалы. Конечно, как и положено беарнцу, малыш довольно бойко болтал по-испански и по латыни, пусть и с ужасающим гасконским акцентом. Однако Броссар полагал, что этих качеств недостаточно для будущего короля Наварры и французского принца крови. Будь его воля, де Броссар запретил бы употребление местного наречия при наваррском дворе, пригласил бы в товарищи принцу трех или четырех маленьких дворян самого знатного происхождения и, конечно, положил бы конец общению Генриха с крестьянами.

Увы, на все доводы Броссара король Наваррский только улыбался, Жанна д'Альбре уверяла, будто "Анри еще так мал", а маленький принц взахлеб рассказывал об играх с деревенскими мальчишками, о холодных горных ручьях и веселье на крестьянских свадьбах. Поговорить же с отцом принца Броссар как-то не догадался. Да и то сказать, этот слабохарактерный и малодушный субъект, прославленный только любовными утехами, да происхождением от Людовика Святого не имел никакого влияния при Наваррском королевском дворе.

Временами шевалье пробовал заняться воспитанием юного Бурбона, не спрашивая ничьего согласия. Как добрый дедушка он ласково сажал малыша на колени и под видом сказок рассказывал ему о доблести наваррских или французских королей, о великих деяниях и подвигах. Генрих де Бурбон слушал достойного дворянина открыв рот, однако через полчаса после начала рассказа неизменно сползал с коленей Броссара, чмокал его в щеку и уносился прочь играть с мячом, трещоткой или деревенскими пострелами. Впервые в жизни шевалье не знал, как быть. Какие только молитвы не возносил он к Всевышнему, от души желая исправить манеры внука Маргариты. Какие только аргументы не подыскивал, пытаясь воздействовать на деда и мать принца. Все было напрасно. Чувствуя, что может впасть в уныние от вида этого высокородного крестьянина, де Броссар вторично отправился путешествовать.

Второе путешествие шевалье оказалось не таким приятным, как первое. И дело было не в том, что Броссар испытывал в дороге какие-либо лишения. Сдержанность и строгость шевалье неизменно вызывали уважение и почтение окружающих, а предоставленные в его распоряжение средства обеспечивали должный комфорт. Проблема была в ином. Шевалье никак не мог отделаться от невеселых мыслей, слишком тревожные вести доходили до него в пути. Смерть Генриха д'Альбре, все более ожесточенные распри между католиками и протестантами, нелепая гибель на турнире короля Франции Генриха II. По крайней мере в половине из случившихся несчастий шевалье винил себя. С каким усердием он старался внушить своим воспитанникам высокие идеалы рыцарства и верности убеждениям, и к каким печальным последствиям это привело. Верность даме заставила короля Генриха всю жизнь провести под каблучком хищницы, а стойкость в делах веры Жанны д'Альбре грозила гражданской войной. Господин де Броссар даже начал сомневаться в своих талантах воспитателя, и в этот критический для него миг шевалье настигло письмо вдовствующей графини де Бар. Броссар как раз находился где-то между Руаном и Амьеном и был весьма озадачен просьбой Маргариты ее посетить. Впрочем, коль скоро шевалье не имел никаких срочных дел, он счел невежливым отказывать в невинной просьбе своей первой ученице, и не жалея себя и лошадей, спешно пересек пол Франции и очутился во владениях графов де Бар.

Графский замок в Бар-сюр-Орнен произвел на старого дворянина благоприятное впечатление. Впервые за долгие годы Броссар почувствовал, что попал ко двору, пусть маленькому, пусть почти игрушечному — но двору. Он остался доволен видом принцессы Блуасской и был воистину восхищен обликом ее сына Мишеля. Умный, образованный, с прекрасными манерами мальчик показался де Броссару истинным внуком Маргариты д'Ангулем. Заблуждение шевалье продолжалось ровно полчаса, после чего воспитатель выяснил, что Мишель де Бар обладает капризным и вздорным нравом, а тишина в Бар-сюр-Орнен объясняется не столько умелым управлением, сколько желанием подданных графа пореже попадаться ему на глаза.

Когда вдовствующая графиня де Бар попросила де Броссара сопровождать ее сына в Париж и заняться там его воспитанием, шевалье не удивился. Маргарита чистосердечно рассказала старому воспитателю обо всем случившимся с ней за последние годы и шевалье немедленно составил план действий. Прежде всего он осуществил свою давнюю мечту и приставил к юному графу двух молодых дворян, которые могли бы делить досуг его сиятельства и быть его друзьями. Со свойственной ему предусмотрительностью шевалье выбрал в товарищи Мишелю молодых людей старше его, полагая, что они смогут оказать благотворное влияние на мальчика. Увы! Как и во многих других случаях, шевалье ошибался. Юный Лоррен был слишком высокого мнения о собственной особе, чтобы считать каких-то офицеров своими друзьями, а молодым людям отношение Мишеля де Бар было и вовсе безразлично. Их ждал королевский двор, Париж, и они считали, что столица стоит того, чтобы вытерпеть общество даже несносного мальчишки.

ГЛАВА 7

В которой шевалье Жорж-Мишель встречает свою первую любовь

Дни складывались в недели, недели в месяцы, месяцы в годы. К собственному удивлению Мишель де Бар, ставший именоваться Жоржем де Лош, быстро привык и к своему новому имени, и к занятиям в Сорбонне, и к шумной компании кузенов, и даже к регулярным спорам дяди Шарля и опекуна.

К счастью, с нескрываемым удовольствием размышлял иногда Жорж-Мишель, он был самым старшим в беспокойной компании кузенов, что позволяло ему смотреть на более высокопоставленных родственников с некоторой долей снисходительности. Постоянные проказы, ссоры, а нередко и драки мальчишек делали юного шевалье признанным арбитром во всех разногласиях принцев.

И все-таки, не смотря на разницу в возрасте и нешуточные войны, ведущиеся родными принцев, жили мальчишки довольно дружно. Летом спали до шести, зимой — до восьми. Вместе принимали участие в утреннем выходе совсем еще юного короля, вместе отправлялись на занятия и зубрили уроки. Слишком долго лишенный общества сверстников, граф де Лош и де Бар вскоре привязался и к утонченно-серьезному Александру де Валуа, ставшему в 1561 году дофином, и к рослому и пылкому принцу де Жуанвилю. Даже маленький принц Беарнский, в силу своего возраста менее всего способный привлечь внимание Жоржа-Мишеля, очаровал шевалье простодушием и какой-то солнечной веселостью.

Вечерами, когда все уроки бывали сделаны и по повелению королевы-матери принцы должны были отправляться спать, мальчишки взахлеб делились воспоминаниями о своей прежней жизни. Красоты вогезских и пиренейских гор, удушающая скука Амбуаза, маленький и послушный двор Барруа... — разговоры юных кузенов могли бы тянуться далеко за полночь, если бы не вмешательство воспитателей принцев и в особенности врача Мирона.

Конечно, юный Бурбон мало что мог рассказать о наваррском дворе, зато с упоением повествовал об играх с крестьянской ребятней, о беготне босиком в окрестностях замка Коаррас, о купании в ледяных горных ручьях. Каждый раз когда беарнский принц рассказывал о своих босоногих развлечениях, два юных красавца — принц де Валуа и принц де Жуанвиль — пренебрежительно кривили губы, но Жорж-Мишель вынужден был признать, что наследник Наваррского королевства наслаждался даже большей свободой, чем он сам, и втайне завидовать малышу.

Хотя, сразу же признавал граф, завидовать маленькому принцу было не из-за чего. В Париже Мишель де Бар узнал, что вовсе не является обладателем сказочных богатств, но принц Беарнский — тот был просто нищ. Даже покрой воротничков у наследника пиренейского королевства менялся не по прихоти моды, а исключительно по прихоти то и дело менявшихся политических воззрений его отца. Эта примета — новый воротничок Генриха де Бурбона — позволял Жоржу-Мишелю безошибочно определять, был ли его дядя Антуан де Бурбон, гугенотом или католиком. Конечно, переход из одной партии в другую вряд ли мог удивить Жоржа-Мишеля, в конце концов даже Гизы как-то всерьез обсуждали, не стоит ли им примкнуть к протестантам, но принца Беарнского подобное непостоянство не на шутку расстраивало.

А потом маленькому Бурбону и вовсе пришлось надеть траур, когда его отец, в очередной раз перешедший к католикам, словил на осаде Руана гугенотскую пулю и умер, неожиданно пожелав вернуться к протестантам. Девятилетний Генрих плакал, его кузены забросили проказы, а две вдовы, Екатерина Медичи и Жанна д'Альбре, беспрестанно ссорились. Впрочем, и слезы, и послушание проказников, и ссоры королев не могли продолжаться вечно, и вскоре, не без помощи господина де Броссара, Екатерина и Жанна пришли к согласию, и королева Наварры перестала грозить, будто заберет сына из Сорбонны. Учеба, проказы и игры принцев возобновились, но теперь один лишь Генрих де Лоррен мог хвастать своим отцом. Когда юный Жуанвиль повторял "А отец говорит... а отец считает... а отец приедет..." Александр де Валуа и Генрих де Бурбон замолкали и отворачивались, стараясь скрыть зависть, а Генрих де Гиз еще выше задирал нос.

Вообще он любил задирать нос, будучи Лорреном по отцу, и потомком Валуа, Эсте и Борджа по матери. Лотарингская, французская, итальянская и испанская кровь перемешались в Генрихе так странно, что временами воспитатели находили его совершенно несносным. В то же время граф де Бар и де Лош единодушно признавался всеми идеальным дворянином, юношей любезным, щедрым и ровным в обращении, хотя заслуга в этом принадлежала не столько самому Жоржу-Мишелю, сколько его воспитателю и опекуну господину де Броссару, к несчастью, покинувшему этот свет в феврале 1563 года. Жорж-Мишель искренне оплакивал благородного дворянина, но был просто потрясен горем дядюшки Шарля. "Как грустно оплакивать человека, который всю жизнь был твоим врагом, хотя мог бы стать другом. И что этому упрямцу стоило принять нашу сторону?! Ведь у него не было других обязательств!" — сокрушался кардинал Лотарингский.

Свое шестнадцатилетие шевалье Жорж-Мишель встретил очень весело. Дядюшка Шарль осыпал его подарками, королева-мать поручила особым заботам своих самых красивых фрейлин и даже его величество Карл IX, не испытывавший особой любви ни к брату, ни к его соученикам, вручил графу великолепную шпагу работы Бенвенуто Челлини. Возможно, причиной нежданной благосклонности юного монарха было то, что в последний год Жорж-Мишель, полагавший себя взрослым, основательно забросил кузенов. Детские шалости, повторяющиеся из вечера в вечер рассказы более не занимали шевалье и потому, наскоро покончив с уроками, Жорж де Лош уносился прочь, предпочитая размеренному быту кузенов блестящий и бурлящий мир двора.

Благосклонность фрейлин, игры в мяч с придворными кавалерами, стихотворные экспромты на случай, уроки рисования у Клуэ, а также охоты с тринадцатилетним королем занимали у Жоржа-Мишеля так много времени, что трем Генрихам — трем, ибо в сентябре 1562 года Александр де Валуа по случаю конфирмации сменил имя — случалось видеть повзрослевшего кузена не так уж и часто. Временами опьяненный успехами шевалье вспоминал о своих юных родственниках, но лишь для того, чтобы похвастать приключениями и опять унестись прочь.

Рассказы о прекрасных дамах так будоражили воображение и кровь всех трех принцев, что Екатерина Медичи поручила фрейлинам "летучего отряда" просветить своего сына и принца де Жуанвиля касательно того, как надо обращаться с женщинами. Впрочем, на ветреного графа де Лош и де Бар это не произвело ни малейшего впечатления. Шестнадцатилетний шевалье все чаще забывал о родственниках и уроках и все реже появлялся в собственных покоях, предпочитая проводить ночи в спальнях то одной, то другой дамы.

Королева-мать, втайне рассчитывавшая воспитать из Жоржа-Мишеля беззаветного преданного слугу своего любимого сына и тем самым внести раскол в Лотарингский дом, по матерински журила графа де Лош за юношеские проказы, дарила ему лошадей, деньги и милые безделушки. Узнав от Мирона, что юный Лоррен почти не появляется в собственной спальне, Екатерина Медичи даровала ему небольшой отель на улице Бетези, уверяя, что теперь, когда шевалье стал взрослым, ему пора зажить собственным домом.

Этот подарок вместе с десятью тысячами ливров, переданными шевалье на обстановку особнячка, привел Жоржа де Лош в совершеннейший восторг. Юный граф благодарил королеву-мать за щедрость и доброту и вовсю готовился к переезду. Молодой человек даже загорелся идеей устроить в честь этого события веселый праздник для кузенов — с играми, верховой прогулкой и большим количеством сладкого.

Спеша порадовать родственников и хотя бы ненадолго отвлечь их от скучных занятий, Жорж-Мишель чуть ли не бегом направился в апартаменты кузенов, влетел в комнату и остолбенел. Три Генриха катались по полу в ожесточенной драке, царапались, кричали, размахивали кулаками и вообще вели себя так, словно были не принцами, а нищими уличными мальчишками. Юный граф растерялся, не в силах ничего разобрать в этом клубке тел. Однако через пару мгновений Генрих де Гиз, как самый старший и сильный среди мальчишек, оказался наверху кучи малы. С ожесточением колотя кулаком по чьей-то спине, юный принц яростно вопил:

— Гугенот! Ненавижу!..

— Да разнимите же их!.. — крикнул Жорж де Лош, обращаясь к слугам, забившимся в разные углы комнаты. Слуги не двигались. Отчаявшись получить помощь, придя в ужас от небывалого ожесточения кузенов и боясь, как бы мальчишки сдуру не покалечили друг друга, шевалье попытался их растащить, хватая за руки, за ноги, за уши — короче, за все, что в данный момент попадалось под руки.

Наконец, шевалье Жоржу-Мишелю удалось стащить юного Лоррена с кучи малы, что оказалось делом далеко не легким. Анри де Жуанвиль брыкался, ругался, упирался, хватался за чью-то одежду и чьи-то волосы, не обращая внимания на вопли кузенов. Чувствуя, что больше не в силах удерживать двоюродного брата, граф де Лош отшвырнул Генриха прочь, нагнулся, поднимая с пола потрепанного дофина и всхлипывающего наследника Наваррского престола. Оглядел мальчишек. Несмотря на весьма чувствительное соприкосновение с полом принц де Жуанвиль пострадал не слишком сильно, не то, что юный Валуа или маленький Бурбон.

— Вы что? — прерывающимся голосом поинтересовался Жорж-Мишель. — Помешались? Ну и выдерут же вас...

— Это они виноваты! — яростно выкрикнул Жуанвиль, делая новую попытку броситься на принца Беарнского. — Предатели!

Шевалье Жорж-Мишель вторично отшвырнул кузена. Юный Лоррен пошатнулся, неожиданно всхлипнул, бросился на пол и разрыдался.

— Гугеноты... отца убили... — жаловался он. — Ненавижу!..

Граф де Лош опустился на первый попавшийся табурет, посмотрел на рыдавшего Гиза, всхлипывающего, размазывающего по лицу кровь и слезы Наваррского, встрепанного, с подбитым глазом дофина.

— Ты-то чего в драку полез? — поинтересовался шевалье у Генриха де Валуа.

— А я разнять их хотел, — хлюпнул носом дофин. — А то чего он на маленького полез?

— Он гугенот, — огрызнулся юный Лоррен. — Это они отца убили!

— Хватит, — граф де Лош почувствовал, что начинает сердиться. — У него тоже отца убили. И у него. И у меня, если хочешь знать, тоже! И я его даже не помню, — с неожиданной грустью заключил шевалье, с удивлением заметив, что окружающие предметы ни с того ни с сего потеряли четкость.

Все три принца одновременно перестали всхлипывать. Анри де Бурбон поднялся с пола и обнял Жоржа-Мишеля за шею.

— Ладно, — граф де Лош мягко высвободился из объятий двоюродного брата и своим платком вытер ему лицо. — И что с вами делать? Как узнает ее величество о ваших проказах — точно велит высечь... Всех твоих. Не посмотрит, что принцы.

— И без сладкого оставит, — грустно добавил маленький Бурбон.

— Да откуда она узнает? — проворчал Анри де Лоррен.

Жорж-Мишель пожал плечами, всем своим видом показывая, что вопрос кузена праздный. Мадам Екатерина знала все.

— Да я... убью того, кто матушке наболтает! — сгоряча пообещал дофин и перепуганные слуги постарались втиснуться в стену. Бедняги ничуть не сомневались, что юные принцы вполне способны отправить к праотцам несчастного, посмевшего вызвать их неудовольствие. Лично или поручат это кому-либо другому — для несчастного значения не имело.

Граф де Лош пожал плечами вторично.

— А смысл? — резонно вопросил он. — Да стоит ее величеству на вас посмотреть — ужас! — у одного нос разбит, у другого глаз подбит, одежда порвана... Одежда... — почти бессмысленно повторил Жорж-Мишель, хлопнул себя по лбу и вскочил с табурета. — Ну конечно... Эй вы, болваны, воду, одежду, живо! — прикрикнул на слуг юный шевалье.

— Анри, — все три принца одновременно обернулись и Жорж-Мишель досадливо поморщился — угораздило же их матушек дать мальчишкам одинаковые имена. — Жуанвиль, умойся и причешись. Анжу, ты тоже... да, и не забудь переодеться. Беарн! Бог мой, с тобой то что делать?! — Жорж-Мишель схватился за голову. Юный наследник Наварры оглядел себя и виновато развел руками.

Когда слегка запыхавшаяся королева-мать появилась в апартаментах принцев, комната была приведена в полный порядок, а сами принцы умыты, причесаны и переодеты. Если бы не синяки, ссадины и царапины на физиономиях, ее величество могла бы решить, будто мальчишки прилежно грызли гранит наук, и лишь ее появление оторвало принцев от этого увлекательного занятия. Однако королева Екатерина не была слепой. У трех Генрихов, лакеев и даже у графа де Лош души ушли в пятки, когда ее величество медленно окинула их взглядом больших чуть на выкате глаз.

— Что все это значит, граф? — ледяным тоном осведомилась королева и Жорж-Мишель понял, что новенькая шпага, отель на улице Бетези и прочие атрибуты взрослой жизни не помогут ему, коль скоро ее величество распорядится его высечь. Во рту графа вмиг пересохло. Молодой человек побледнел и опустил голову.

— Я полагала, — тем же немилостивым тоном продолжала Екатерина, — что вы, как самый старший, будете оказывать благотворное влияние на своих юных родственников. Но вместо этого вы каждодневно являете собой пример легкомыслия и нерадения в учебе...

Шевалье Жорж-Мишель мечтал провалиться сквозь землю. К антиподам.

— Жорж не виноват, — робко подал голос принц Беарнский. — Он нас мирил... — совсем тихо добавил мальчик, замерев под совиным взглядом королевы.

— Вот как, — Екатерина поджала губы. — Ну что ж. Значит, наказаны будут только трое. А через пять дней я проверю, чему вы научились, кроме проказ и драк.

Провинившиеся молча поклонились, мысленно молясь, чтобы наказание не было слишком суровым. Принцу де Жуанвилю, точнее новому герцогу де Гизу хватило ума, а принцу Беарнскому великодушия не говорить, в чем была причина ссоры. Граф де Лош с грустью размышлял о том, что в ближайшие пять дней ему придется оставить развлечения и засесть за книги, а Генрих де Валуа с еще большей грустью думал, как несправедливо устроен мир. Ну в чем он провинился? Всего-навсего хотел остановить драку, а потом, сам не ведая как, оказался в нее вовлечен. Неужели за это стоит наказывать? По справедливости надо было наказать одного Гиза, но спорить с матушкой, когда она пребывала в дурном настроении, было не только бесполезно, но и опасно. Да и Беарнец молчит. А кому, как не ему, жаловаться на Гиза?

Сердце королевы-матери обливалось кровью. Наказать любимого сына казалось Екатерине столь же немыслимым, как отрубить собственную руку. Однако воспитатель дофина Амио и врач Мирон убедили ее величество, что это единственный способ привить юному принцу серьезность и ответственность, столь недостающие мальчику из-за вечного потворства матери. Екатерина вздохнула и поклялась быть твердой. Десять ударов розгой каждому из провинившихся, лишение их ужина, ночь в темной комнате под замком, вынесла приговор королева-мать. Вынесла... и пошла плакать.

* * *

Может показаться странным, но граф де Лош почти стыдился, что ее величество не сочла нужным его наказать. При мысли, что его кузены с тоской гложут корку черствого хлеба, молодому человеку делалось не по себе. Перед мысленным взором шевалье одна за другой проносились самые жуткие картины. Жорж де Лош вспоминал страх дофина перед темнотой, нежданную утрату Гиза, слезы Беарнца и не находил себе места. Попробовал читать, но буквы прыгали перед глазами, а слова не доходили до разума. Взял в руки лютню, но звуки музыки вызывали непонятное раздражение, волновали чуть ли не до слез. Тогда молодой человек отправился на поиски наслаждений, но вид веселящегося, смеющегося двора нагнал на юного графа тоску. Даже самые очаровательные фрейлины "летучего отряда", окружившие юношу со смехом и щебетом и принявшиеся приглаживать ему волосы, ласково трепать за уши, поправлять на одежде ленты и вообще всячески теребить, не смогли вызвать на губах графа улыбку. Чувствуя, что им не удается вывести молодого человека из состояния непривычной меланхолии, красавицы надули губки и спросили, куда подевались их красавчики-принцы. Жорж де Лош понял, что тоже имеет право обидеться.

— Конечно, — с досадой воскликнул молодой человек, — вам подавай красавцев и принцев, а на простого дворянина вы и не взгляните!

Девицы дружно рассмеялись.

— Жорж, вы почти красавец и почти принц, — лукаво заявила мадмуазель де Лимей и поцеловала юношу, желая заглушить возражения. — Ну так где наши проказники? — спросила она, когда Жорж-Мишель наконец улыбнулся.

— Там, где и должны быть, — ответил граф, вновь впадая в меланхолию. — Под замком... Одни... В темноте... И без ужина...

Общий крик ужаса был достойным ответом на печальную новость.

— Но почему?!

— Ах, Боже мой, все очень просто, — отвечал Жорж-Мишель, лихорадочно подыскивая подходящее объяснение. — Герцог де Гиз и принц Беарнский поспорили из-за одной дамы... — В глазах фрейлин загорелось жгучее любопытство, но шевалье затряс головой, давая понять, что честь дворянина не позволяет ему назвать имя счастливицы. — А потом в спор вмешался его высочество дофин... В общем, слово за слово... — граф де Лош развел руками. — Ее величество была очень недовольна.

Красавицы томно вздохнули, даже не подумав, что в силу своего возраста Гиз и Беарн могли спорить и драться из-за кого угодно, но только не из-за женщин. Привыкнув вызвать страсть у всех представителей мужского пола, начиная с несмышленых мальчишек-пажей и кончая седобородыми старцами, фрейлины не сомневались, что смогли поразить воображение юных принцев. И теперь мысль о том, что проказники были наказаны за подобную безделицу, заставила девиц потребовать от графа немедленных действий по спасению принцев. Немедленное спасение, с точки зрения фрейлин, заключалось в том, чтобы накормить милых мальчиков.

— Но как?! — расстроенный шевалье опустился на ближайший сундук. — Бедняги сидят под замком, а ключ у ее величества. А со стороны рва ни одна лестница до их окна не достанет.

— Так они заперты в своих покоях?! — заулыбались дамы и переглянулись.

— В покоях Анжу, — уточнил шевалье.

— И занесло же сюда эту святошу! — к величайшему недоумению шевалье прошипела мадмуазель де Лимей. Остальные фрейлины согласно закивали, озабочено сдвинули тонкие брови, с отвращением наморщили носики.

— Вы о ком? — удивился Жорж-Мишель.

— О бывшей жене Франсуа де Монморанси, — ответила за всех мадмуазель дю Руэ. — Она опять приехала пощипать беднягу.

— Ненасытная ханжа! — выпалила красотка де Версиньи.

— Старуха! — подхватила мадмуазель де Лимей. — Вы представляете, Жорж, ей уже двадцать восемь лет!

Юный граф де Лош и де Бар озадаченно внимал фрейлинам, не в силах понять, какое отношение к тяжкой участи принцев имеет приезд несостоявшейся жены маршала. Однако красавицы, вдоволь наохавшись и навозмущавшись, поспешили дать шевалье необходимые разъяснения.

— Эту святошу поселили как раз над покоями нашего красавчика, — со вздохом сообщила мадмуазель де Лимей. — Если бы там жила я, вы легко могли бы спуститься к принцам из окна моей комнаты...

Жорж-Мишель только пожал плечами, давая понять, что раз над комнатой герцога Анжуйского живет другая, так и говорить не о чем. Тем не менее фрейлины как-то странно примолкли, быстро переглянулись и теснее сомкнулись вокруг юноши.

— Решено, Жорж, вы полезете к ним через комнату святоши, — объявила мадмуазель де Версиньи.

— Она все равно ничего не заметит, — успокоила графа красотка дю Руэ. — У нее молитвенные экстазы...

— А даже если и заметит — неужели вы не сможете выкрутиться? — Мадмуазель де Лимей нежно провела рукой по щеке шевалье. — Вы же самый очаровательный шалунишка двора!..

— Но ее величество может меня наказать, — задумчиво произнес Жорж-Мишель. — Отправить в Венсенн или даже в Бастилию. — Мысль о том, что он тоже может пострадать, странным образом воодушевила юного шевалье и он почти не слышал обещаний красавиц броситься в ноги королеве-матери и в любом случае его утешить. — Ну что ж, я готов, — бодро сообщил граф, заслужив восторженные взгляды дам и несколько поцелуев. — А чем мне кормить кузенов?

Не успел шевалье договорить, как фрейлины унеслись прочь, и через каких-то четверть часа Жорж-Мишель стал обладателем веревочной лестницы и корзины, в которой обнаружил две бутылки вина, сыр, орехи, ветчину, конфеты, кусок пирога, несколько яблок, половину жареной курицы и надкушенный персик. Молодой человек был слишком привязан к своим родственникам, чтобы бросить перед ними яблоко раздора в виде этого аппетитного, пусть и надкушенного плода, и потому с удовольствием съел персик сам. Пересчитав яблоки и обнаружив, что их четыре, юноша счел возможным покончить с одним из них — естественно, самым крупным. Подкрепив таким образом свои силы, шевалье Жорж-Мишель отправился навстречу неизвестности.

Перед комнатой святоши не было не души, и Жорж-Мишель почти без опаски принялся исследовать замок "старухи". Осторожно просунул в замочную скважину булавку, поковырял, поймал кончиком стилета язычок засова и с тихим щелчком отомкнул дверь. Как-то на спор шевалье уже приходилось проделывать подобное и молодой человек гордился своим умением разбираться в хитроумных механизмах.

Дверь даже не скрипнула и юноша бесшумно скользнул внутрь. Осторожно отодвинул портьеру. Коснулся рукой стены, боясь потерять направление. И тут же налетел на табурет.

— Кто здесь? Кто?! Я стражу позову! — к удивлению графа испуганный голос, раздавшийся откуда-то спереди и чуть-чуть сбоку, был молод и мелодичен. — Сюзон!

Полог кровати чуть приоткрылся и юный шевалье замер, на мгновение ослепленный светом лампы. А потом чья-то безупречная по форме рука отодвинула тяжелый бархат, и тогда ошеломленный молодой человек увидел очаровательную женщину. Нет, не очаровательную — ослепительную. Из головы Жоржа-Мишеля мгновенно вылетели кузены, фрейлины, необходимость лезть в чье-то окно и возможный гнев королевы-матери. Босые ножки коснулись ковра и дама предстала перед юношей во весь рост, явно забавляясь его растерянностью и восторгом. Батистовая рубашка, насквозь просвечиваемая ночной лампой, ничуть не скрывала фигуру красавицы, ибо дама не озаботилась накинуть на плечи роб, плащ или хотя бы шаль. Небрежно хлестнув по щеке спящую в кресле камеристку, бывшая жена маршала приказала служанке посторожить за дверью. Жорж-Мишель стоял неподвижно словно кролик, угодивший в силок браконьера.

— Так что же, шевалье? — с насмешкой поинтересовалась дама, когда камеристка удалилась. — Вы пришли посмеяться над несчастной женщиной? Может быть, мне позвать стражу?

— Зовите, мадам, — прошептал граф. — Я с радостью пойду в тюрьму лишь бы только не видеть вас. Поверьте, муки Тантала ничто по сравнению с моими...

Дама рассмеялась. Смех у нее был звонким словно колокольчик.

— Какой милый мальчик...

Его сиятельство вспыхнул до корней волос. Выпрямился.

— Я уже взрослый, мадам. Мне шестнадцать лет! — обиженно выпалил шевалье.

Красавица залилась хохотом:

— Ну что ж, прекрасно, — дама смахнула с густых ресниц слезы. — Я люблю взрослых мальчиков. Представьтесь, мой маленький паладин.

— Жорж-Мишель-Ролан-Готье-Ален де Лоррен, граф де Лош и де Бар, — склонился в церемонном поклоне молодой человек. Собственное имя привело его в чувство быстрее, чем насмешки дамы, и теперь юноша готов был поклясться, что красавица чуть не присвистнула, узнав, что имеет дело с одним из самых блестящих кавалеров двора.

— Что же заставило вас ворваться ко мне, граф? — с неожиданной грустью осведомилась дама, и шевалье вновь почувствовал какое-то странное головокружение. — Разве мое поведение давало вам повод полагать...

— О нет, мадам, — восторженно перебил даму молодой человек. — Вы так строги... так печальны... так недосягаемы... — Красавица слегка нахмурилась. — Простите, мадам, но ваш траур повергает меня в отчаяние!

— Отвергнутая жена все равно что вдова, — наставительно заметила дама.

— Если бы меня звали Франсуа де Монморанси, я никогда бы вас не покинул! — пылко воскликнул шевалье Жорж-Мишель, окончательно теряя голову. Сейчас молодой человек свято верил, что проник в комнату дамы исключительно для того, чтобы объясниться ей в любви, и искренне негодовал, думая о ее бывшем супруге. Если бы нашелся человек, посмевший сказать хотя бы слово хулы против красавицы, шевалье бы ему не поверил. Более того, без раздумий вызвал бы на дуэль мужчину, назвал бы низкой завистницей женщину.

Дама поощрительно улыбнулась:

— И чем вы докажете истинность своих слов, мой паладин?

— Чем хотите, мадам! Я ваш, располагайте мной отныне! — Говоря подобные слова, юноша даже не догадывался, как сильно рискует. Конечно, дама не собиралась требовать, чтобы шевалье, дабы доказать искренность своих чувств, прыгал с башни Лувра в Сену или же спускался в ров со львами за ее перчаткой. Хотя нечто подобное красавице уже приходилось проделывать.

Дама размышляла, что Жанна де Лоррен звучит ничуть не хуже, чем Жанна де Монморанси, ибо красавица не сомневалась, что окрутить мальчишку ей не составит большого труда. Однако после некоторых раздумий дама сочла за благо оставить сладостные мечты. У юнца были влиятельные родственники и красавица не сомневалась, что они дружно воспротивятся браку с разведенной, а второй развод вполне мог закончиться для нее монастырем. И все же мальчишка был так очарователен и дерзок, что дама была не в силах устоять перед нежданно подвернувшимся приключением.

— Тогда идите ко мне, мой паладин, и докажите свои слова делом, — живо приказала красотка, и шевалье Жорж-Мишель, ошалевший от свалившегося на него счастья, поспешил исполнить желание дамы.

Когда через час прекрасная Жанна приказала шевалье удалиться, дабы долгим отсутствием не возбуждать подозрений двора, юный граф готов был безропотно покориться, хотя более всего на свете мечтал остаться в спальне красавицы до утра. Не вызвало у него возражений и требование дамы соблюдать строжайшую тайну, хотя счастье, переполнявшее юношу, было столь велико, что его так и распирало от желания поведать о нем всему свету. Даже упорное желание дамы именовать его Роланом, самым нелюбимым из всех имен шевалье, не вызвало у молодого человека и тени неудовольствия. Он только лепетал что-то галантное о своей Анжелике, не в силах припомнить, что же с этой Анжеликой было не так. Наконец, красавица потребовала, чтобы юноша покаялся в свершенном грехе прелюбодеяния, и шевалье Жорж-Мишель послушно опустился на колени и даже простоял на них полчаса, что доказывало, что он по уши влюблен. В конце концов, напутствуемый бесчисленными наставлениями дамы и осчастливленный ее обещанием прислать за ним назавтра камеристку, молодой человек собрался уходить и споткнулся о корзину с едой.

В голове Жоржа-Мишеля начало проясняться. Нельзя сказать, будто любовь юноши растаяла без следа, однако шевалье, наконец, вспомнил, что привело его в комнату бывшей жены маршала де Монморанси. Когда молодой человек сообщил, что вылезет через окно, лишь бы не подвергать риску разоблачения даму сердца, а затем оседлал подоконник, старательно прилаживая лестницу и не менее старательно пряча от "своей Анжелики" корзину с едой, юноше показалось, будто он стал героем то ли "Амадиса Гальского", то ли "Тиранта Белого", то ли еще какого-то рыцарского романа, во множестве перечитываемых при дворе.

К счастью, лестница оказалась на удивление крепкой, а стена не слишком гладкой, иначе молодому человеку пришлось бы туго. Лишь корзина изрядно осложняла спуск шевалье, так что, завидев заветное окно, Жорж-Мишель с облегчение вздохнул и торопливо постучал по стеклу.

Когда пребывавшие под замком принцы заметили притаившегося по ту сторону окна кузена, они едва удержались от восторженного вопля. Бросились со всех ног к окну, готовы были на руках втащить родственника в комнату, однако юный граф, прежде всего, сунул в руки кузенов корзину и только потом осторожно влез внутрь. Мальчишки попытались было обнять друга, но шевалье Жорж-Мишель нетерпеливо отстранил их прочь, трижды дернул за лестницу и вновь обернулся к родственникам лишь тогда, когда лестница была аккуратно сложена у окна.

— Разбирайте лакомства, — распорядился шевалье, устраиваясь вместе с кузенами у камина.

Гиз и Беарн с таким голодным видом накинулись на еду, что Жорж-Мишель на мгновение испытал угрызения совести из-за того, что слишком задержался в объятиях Жанны. Дофин изящно обгладывал крылышко курицы и жался поближе к огню и родственникам. Судя по всему, мальчишки давно позабыли драку и даже порку и теперь вместе наслаждались обжорством, как еще совсем недавно вместе тосковали без света и общества.

— А матушка даже не пожелала мне спокойной ночи, — с неожиданной грустью пожаловался Генрих де Валуа и завладел правой рукой старшего кузена.

— А мэтр Амио сказал, что если мы не сдадим экзамен, нас не возьмут на прогулку в Бонди, — в свою очередь сообщил Генрих де Бурбон и завладел левой рукой Жоржа-Мишеля.

Молодой человек пожал плечами:

— Нашли из-за чего печалиться!.. Да если ее величество узнает, что я нарушил ее приказ, меня отправят в Венсенн. Или даже в Бастилию, — похвастал Жорж-Мишель.

— Мы тебя спасем! — в один голос пообещали Анжу и Беарн. — Мы тебе побег устроим!

— А зачем? — граф де Лош счел, что еще раз рисковать шеей, спускаясь по веревочной лестнице, он не хочет. Ему и так придется выбираться из комнаты Анжу, а еще, возможно, вылезать из окна дамы сердца. Мысль, что у него, как и у всякого взрослого шевалье, есть постоянная любовница, так окрылила Жоржа-Мишеля, что он гордо сообщил: — И вообще, меня моя любовница утешит.

Глаза мальчишек расширились.

— Только твоя? — удивился маленький Бурбон.

— Помолчи, мал ты еще о любовницах рассуждать, — отмахнулся от малыша Гиз.

— Да нет, я всем рассказал, что вы с ним из-за дамы подрались, — поправил кузена Жорж-Мишель. — Только вы должны хранить все в тайне.

— А что надо хранить в тайне? — не унимался Генрих де Бурбон.

— Ну, точно, маленький, — захихикал Генрих де Валуа. — Не знает, откуда дети берутся.

— Я знаю! — вскочил с пола Беарнец. — Я в деревне видел. Это как у лошадок — все то же самое.

Анжу и Гиз прыснули.

— Кобылки... точно, — хохотал Гиз. — Так им и скажи. Тогда они тебя точно за уши оттаскают.

— А за что им меня за уши таскать? — удивился мальчик. — Я их всех люблю.

— Всех? — удивился Анжу.

— Всех. И принцессу Клод и принцессу Маргариту...

— Подумаешь, девчонка... — пренебрежительно фыркнул Гиз.

— Она хорошенькая! — обиделся за сестру короля Беарнец.

— Это служанки бывают хорошенькими, — наставительно изрек Жорж-Мишель. — А принцессы — красивые.

— Но Анри красивее, — простодушно заметил малыш.

— Я? — довольно спросил Генрих Анжуйский.

— Я? — ревниво переспросил Генрих Лотарингский.

Беарнец озадаченно взглянул на Гиза, на Анжу, и Жорж-Мишель подумал, что зря ел персик — яблоко раздора его родственников все равно не миновало. Но, с другой стороны, должен же он был подкрепить силы!

— Ну что вы привязались к малышу? — недовольно фыркнул граф. — Он вас обоих красивыми назвал. Вот меня никто красивым не называет...

— Хочешь, я назову? — предложил маленький Бурбон.

— Вот еще! — шевалье Жорж-Мишель передернул плечами. — Мужчина не обязан быть красивым. Мужчина должен быть галантным. Ладно, доедайте скорей и складывайте мусор в корзину. Мне пора.

Когда граф де Лош спустился в ров Лувра, звезды высыпали на небосвод, а в Париже давно был дан сигнал к тушению огней. Юноша рассеянно отшвырнул корзину и отправился мечтать, грезить о "своей Анжелике" и ждать. Ибо ожидание и есть главное испытание любви.

ГЛАВА 8

Как хорошо иметь две тетивы на одном луке

Набожная красавица исполнила обещание, и "маленький паладин Ролан" был осчастливлен вторым свиданием. А потом третьим. И четвертым. И пятым. Бывало, дама приглашала Жоржа-Мишеля по два раза на дню, и тогда ему немало времени приходилось выстаивать на коленях, вымаливая у Всевышнего прощение за грех сладострастия, но граф полагал, что молитвы не такая уж страшная расплата за счастье. А молодой человек был счастлив. Счастлив до такой степени, что забыл о короле, королеве-матери, кузенах и экзамене.

Нет, об экзамене шевалье помнил, ибо это был прекрасный предлог объяснявший родственникам, фрейлинам и всем любопытным частое отсутствие молодого человека. Если бы дама позволила, Жорж-Мишель проводил бы у нее дни и ночи напролет, но набожность красавицы неизменно удерживала его от подобной распущенности. Однако когда экзамен все же наступил, юноша отвечал так вяло и рассеянно, что неминуемо угодил бы под замок на хлеб и воду, пребывай королева Екатерина в прежнем гневливом настроении. Нельзя сказать, чтобы Жорж де Лош не знал урок — просто ему очень хотелось спать. Мягко пожурив юношу за недостаточные старания, королева-мать отпустила мальчика восвояси, и шевалье пошел отсыпаться — ночью у него было свидание.

Пока молодой человек спал, совершенно не чуя беды, королева Екатерина созвала фрейлин и строго осведомилась, кому из них пришла в голову мысль отвлечь графа де Лош от занятий. Девицы удивленно переглянулись.

— Но, мадам, — осмелилась заговорить мадмуазель дю Руэ, — эти дни мы вовсе не видели графа. Он посвятил все свое время урокам.

— Пошли вон, дуры, — весьма нелюбезно скомандовала королева и перепуганные, ничего не понимающие фрейлины унеслись прочь.

Екатерина задумалась. Ее забота в отношении графа де Лош не отличалась бескорыстием, а диктовалась интересами любимого сына. Как бы знатен ни был Жорж де Лош, он был сыном младшего сына из младшей ветви прославленного рода и в силу этого мог стать самым верным слугой Генриха, его самым почтительным другом. И все же, чтобы сделать из легкомысленного юнца друга и слугу Анжу, королева должна была знать о молодом человеке все, ибо только знание способно управлять людьми. И вот ведь, несчастье, у юного графа появилась любовница, а она об этом даже не подозревала.

Ее величество не любила придаваться бесплодным сожалениям и через пару часов после злополучного экзамена несколько весьма ловких по мнению королевы-матери особ получили указание разведать имя гадюки, посмевшей пленить графа де Лош. Среди ловких особ оказалась и бывшая супруга Франсуа де Монморанси. С ней Екатерина разговаривала дольше всех, так как была уверена, что соблазнительница принадлежит к прежним подругам Жанны.

— Нет-нет, милочка, это не юная вертихвостка, а женщина зрелая и опытная, а, следовательно, опасная, — твердила королева, беспрестанно расхаживая по комнате, как с ней случалось только в минуты самых сильных душевных переживаний. — Какая-нибудь новоявленная Диана де Пуатье. Что, если она вздумает использовать графа, только чтобы подобраться к дофину?!

— Мадам, Всевышний не допустит подобного коварства! — патетично воскликнула Жанна и склонилась к руке королевы. У красотки подкашивались ноги.

— Прежде всего я этого не допущу! — с ожесточением объявила Екатерина. — Эту интриганку... Да я ее в монастырскую тюрьму отправлю! Пусть до конца жизни замаливает грехи!

Перепуганная красавица присела в еще более глубоком реверансе и пообещала королеве использовать всю свою хитрость, дабы разоблачить коварную негодяйку. Но не успела Жанна вернуться к себе, как на нее свалилась новая напасть.

— Мадам, ради Бога простите, но там... — глаза камеристки стали большими и круглыми, словно испанские дублоны, — граф де Фоканберж...

Дама в изнеможении привалилась к стене и постаралась собраться с мыслями, но во внезапно опустевшей голове сохранилась лишь одна — никогда более она не свяжется с титулованными юнцами. Пресвятая дева! Да Лувр кишит нетитулованными мальчишками, с которыми у нее не будет никаких хлопот. Жанна пять раз прочитала Ave, добавила три Credo и завершила молитвы двумя Pater Noster. Глубоко вздохнула и уже уверено шагнула в комнату.

Граф де Фоканберж, юноша двадцати лет, некогда весьма любимый Жанной, но теперь не вызывавший ничего, кроме скуки, стоя на коленях дожидался красавицу, а когда та вошла, смиренно протянул ей открытый футляр.

— Что это значит, шевалье? — холодно поинтересовалась Жанна и опустилась в кресло.

— Когда благородная дама идет к алтарю с главой дома Фоканберж, она надевает это ожерелье, — с сиянием во взоре и дрожью в голосе поведал молодой человек. — Жанна, будьте моей женой!

Бывшая супруга маршала молчала. Нет, будь она поглупей, она с восторгом приняла бы подобное предложение, но Жанна никогда не была дурой. Потерять возможность вытягивать из бывшего мужа имения и деньги, рассориться с юным Лорреном и, как следствие этого, рисковать разоблачением перед королевой Екатериной, может быть, закончить жизнь в монастырской тюрьме — и ради чего? Ради возможности получить жалкое состояние Фоканбержа и графский титул, которой у нее и так есть?

От ярости в груди Жанны заклокотало, и она подумала, что титулованные щенки сговорились довести ее до безумия. Следовало избавиться от обоих, пока история не наделала шума, и... Конечно! Жанна с облегчением перевела дух. Возникший план был прост до гениальности.

— Увы, мой благородный Ланселот, это невозможно... — скорбно произнесла дама и сделала вид, будто смахивает с ресниц слезы. — Я не могу навлекать на вас погибель, а на себя позор.

— Вы, должно быть, не поняли, дорогая, — попытался вразумить Жанну граф. — Я говорю не о позоре, а о честном браке.

— Мой прекрасный рыцарь... мой Ланселот... — шептала красотка и слезы одна за другой стекали по ее щекам. — Как вы благородны, как вы великодушны, но — увы! — вы не знаете, сколь коварен и жесток королевский двор...

Его сиятельство с облегчением рассмеялся.

— Боже, да какое нам дело до этого двора? Вы не любите его, я знаю. Я тоже к нему равнодушен. Так что ж? Мы обвенчаемся и я сразу увезу вас в Фоканберж. Там вы будете моей королевой и если захотите, сможете завести собственный двор.

Жанна покачала головой.

— Вы много не знаете, мой Ланселот... О, Боже, Боже мой, как мне признаться?

— Неужели вы меня больше не любите? — побледнел молодой человек.

— Не любить вас! — вскочила Жанна. — Нет, мой Ланселот, я навеки ваша Джиневра, но именно поэтому мы должны расстаться. Я не перенесу, если с вами случиться несчастье.

Юноша испуганно смотрел на плачущую Жанну и, в конце концов, робко попросил объяснить смысл ее слов.

— Так слушайте, друг мой. Мы, женщины, несчастнейшие существа на свете. Нас подстерегают сотни опасностей, сотни ловушек, и я вряд ли ошибусь, если скажу, что нет такой счастливицы, которой бы удалось их миновать. Со всех сторон за нами следят хищные взгляды охотников, злые языки превратно истолковывают каждый наш шаг. Если мы молимся — нас называют лицемерками или святошами, если смеемся — легкомысленными или даже распутными. Надо ли вам говорить, мой Ланселот, что для испорченных придворных женщины — всего лишь игрушки, обязанные исполнять любые их прихоти. Но вы знаете меня — я не такова. Я не пожелала быть забавой развращенного юнца. И вот... Негодяй поклялся убить любого, на кого обратится мой взор, а меня саму — Боже! Как стыдно об этом говорить! — меня он поклялся похитить и взять силой...

Граф молчал, потрясенный словами дамы. Провел рукой по лбу, вскинул голову.

— Назовите мне имя негодяя. Я вызову его на дуэль.

— Нет-нет, мой рыцарь, он прикажет вас убить! Вы не знаете этого человека, а я знаю. Говорят, по вечерам вместе с его величеством он выходит на парижские улицы, чтобы кнутом избивать несчастных горожан, но это далеко не самое страшное его преступление. У него есть отель на улице Бетези, куда его клевреты доставляют похищенных женщин: крестьянок, горожанок, благородных дам — ему безразлично, кого делать игрушками своих нечистых страстей. А потом, когда эти несчастные ему надоедают, он велит топить их в Сене.

Юноша вскочил:

— Ради Бога, Жанна, скажите, кто он, и я всажу клинок негодяю прямо в сердце!

— Ах, нет! — застонала красотка. — Я не допущу, чтобы вы себя погубили. Этот человек негодяй, но он родственник короля, любимец королевы-матери, лучший друг дофина. Они отправят вас на эшафот, а я этого не переживу! Предоставьте меня моей участи... Я удалюсь в какой-нибудь монастырь строго устава, чьи стены надежно защитят меня от преследований подлеца. Я приму постриг... если, конечно, он не похитит меня по дороге...

Жанна заломила руки, подняла к потолку залитое слезами лицо и упала на колени:

— Pater Noster... — еле слышно шептали ее губы. — Прости мои грехи, Господи, но у меня припасен кинжал. Если негодяй посмеет покуситься на мою честь, я пронжу себе грудь клинком...

— Всевышний не допустит вашей смерти... Я ее не допущу!

— Ах, мой Ланселот, — укоризненно покачала головой дама, — для благородного сердца честь дороже жизни. Знайте же, мерзавец поклялся увезти меня в свои владения, где он полновластный сеньор... А если... если даже после насилия я не проявлю покорности... — голос дамы задрожал, — негодяй пригрозил изобличить меня перед судьями как падшую женщину...

Фоканберж застонал.

— Назовите его имя, Жанна!

— Нет, мой рыцарь, нет. Этот негодяй слишком могущественен...

— Скажите имя! — крикнул юный граф, более не владея собой.

— Граф де Лош и де Бар... — прошептала дама, бессильно роняя голову на руки. — Любимый племянник кардинала Лотарингского... любимец ее величества королевы-матери... лучший друг дофина... Вы же видите, мой Ланселот, эта безнадежная борьба... Забудьте меня...

— Нет! — молодой человек решительно поднялся. — Я мужчина и я спасу вас, любовь моя. Этот человек вероломен — я тоже буду вероломным. Он забыл о чести дворянина — ради вас я тоже о ней забуду. Он попирает закон — что ж, я не стану обращаться за помощью к правосудию. Я прикажу поступить с ним так же, как его клевреты поступали с его жертвами. Через три дня, Жанна, вы будете свободны.

— Благодарю вас, мой Ланселот, — прошептала бывшая жена маршала, поднимаясь с колен. — Благодарю. Как я буду счастлива назваться вашей супругой и служанкой. А пока... — Жанна протянула молодому человеку футляр с ожерельем и покачала головой: — Вы вручите его мне через три дня. Когда я стану свободной.

Фоканберж низко склонился перед дамой и вышел из комнаты. Утомленная красавица преклонила колени перед распятием и вознесла благодарственную молитву Всевышнему. Графа де Лош можно было считать мертвым. Оставалось отделаться от графа де Фоканберж.

* * *

Шевалье Жорж-Мишель проснулся в семь часов вечера. Вопреки уверениям авторов романов никакие кошмары и дурные предчувствия его не мучили и молодой человек был бодр, весел и доволен собой. Свидание с Жанной было назначено на девять, так что граф де Лош смог с аппетитом поужинать, тщательно одеться и, наконец, с соблюдением всех мер предосторожности пустился в путь.

Прекрасная дама по обыкновению встретила "своего маленького Ролана" у распятия, стоя на коленях, и не поднималась до тех пор, пока не закончила молитвы. Жорж-Мишель терпеливо ждал, хотя искренне не мог понять, почему Жанна не может покончить с этой утомительной обязанностью до ею же самой назначенного срока. Каждый раз молодой человек обещал себе задать этот вопрос и каждый раз, когда дама вставала с колен и увлекала его в свой альков, забывал обо всем на свете.

Этот вечер не был исключением. Начисто забыв о своем более чем четвертьчасовом ожидании и невольной досаде, юный шевалье думал лишь о том, как доказать даме любовь, и потому был весьма озадачен ее непроходящей грустью.

— Мой маленький Ролан, — вздохнула Жанна и Жорж-Мишель по обыкновению поморщился. Все-таки он был почти одного роста с дамой и до сих пор продолжал расти. — Если бы вы знали, как я счастлива подле вас, но, возможно, это наше последнее свидание.

Жорж-Мишель рывком сел. Растерянно взглянул на Жанну.

— Я должна покинуть Париж, — сообщила дама, всем своим видом давая понять, что не ее паладин тому причиной. — Королевский двор не создан для таких женщин как я.

Молодой человек молчал. В глубине души он понимал, что эта связь не будет продолжаться вечно, но ему даже в голову не приходило, что все закончится столь внезапно и обыденно. Так что со свойственным всем юнцам самомнением шевалье вообразил, будто дама решила его подразнить или же стала жертвой ревности. Нелепой, ибо, по мнению графа, ни одна из девчонок-фрейлин не была достойна подавать "его Анжелике" даже туфли.

— Уехать... но зачем? — переспросил Жорж-Мишель, нежно обнимая красавицу. — Неужели вы полагаете, я способен думать о ком-то кроме вас?

Жанна грустно улыбнулась.

— Нет, Ролан, дело не в вас. Сегодня я узнала, что в Париже появился мой враг. Человек, которого я боюсь и ненавижу.

— Вам не надо никого бояться, — искренне удивился волнению красавицы Жорж-Мишель, — и не надо никуда уезжать. Вы под моим покровительством. Да стоит какому-нибудь грубияну косо на вас взглянуть — и я вызову его на дуэль...

— Но... моя репутация... — пролепетала Жанна, со страхом представляя себе последствия поединка. — Вы не подумали, что подобная защита только скомпрометирует меня.

— Вовсе нет, — с еще большим удивлением возразил шевалье. Иногда его до глубины души потрясало, как дамы не понимают самых простых вещей. — Есть много способов вызвать человека на дуэль. Господин де Виллекье нам об этом рассказывал. Можно сказать, будто мне не понравились банты того человека или что у него дурные манеры... Да мало ли что можно придумать! Вы только назовите мне имя грубияна и я все сделаю. Вы бы видели, Жанна, как я фехтую! — не удержался от похвальбы Жорж-Мишель. — Меня все учителя хвалят.

— Этот негодяй — граф де Фоканберж, — с прохладой в голосе провозгласила Жанна.

Юноша свистнул:

— Провинциал?.. Кажется, я видел его год назад. Или два? А, впрочем, неважно... Господи, Жанна, бояться какого-то деревенского дворянчика — это же нелепо. Ну, хотите, я пожалуюсь ее величеству, что мне не нравится присутствие при дворе неотесанного чурбана? Клянусь, я уговорю ее величество сослать Фоканбержа в имение.

— И вы так спокойно говорите о человеке, который меня оскорбил? — негодующе воскликнула дама, приходя в раздражение от благодушия мальчишки. — О человеке, который покушался на мою честь?!

Граф де Лош улыбнулся. Жанна похолодела. Кажется, титулованный щенок ей не верил. Господи, неужели юный Лоррен умнее ее прежнего любовника?

— Простите его, дорогая, — снисходительно попросил Жорж-Мишель, и Жанна с ужасом поняла, что мальчишка действительно не верит ни единому ее слову. Возможно, в силу своего возраста юный шевалье и не был умнее графа де Фоканберж, зато, проведя три года при дворе, приобрел опыт, о котором его соперник не смел даже мечтать. При всей своей любви к красавице граф де Лош не мог не догадаться, что счастье досталось ему легко — пожалуй даже слишком легко — и не мог поверить, будто к бедняге Фоканбержу красотка проявила большую строгость. Юноша склонен был полагать, что все обстояло как раз наоборот, и что именно граф не ответил на пылкие чувства дамы, а уж в этом случае сердиться на него было и вовсе глупо. К тому же, может быть, провинциал просто не понял, чего хочет Жанна?

— Право, если этот бедняга выразил свои чувства не так, как вам бы того хотелось, он уже достаточно наказан... — с прежней снисходительностью продолжил уговоры молодой человек. — Потерять вашу благосклонность... Утратить надежду на счастье... Но, поверьте, в следующий раз он будет расторопнее...

— Что вы несете, шевалье?! — Жанна поднялась на постели, пронзая юношу грозным взглядом.

Жорж-Мишель прикусил язык и умоляюще сложил руки.

— Простите, моя Анжелика, я несу сам не знаю что, — покаянно произнес молодой человек. — Но я так вас люблю, что одна мысль, будто какой-то... негодяй... посмел на вас покуситься... лишает меня разума, — с запинкой уверял Жорж-Мишель.

Дама мрачно молчала. На этот раз пришел ее черед не верить ни единому слову собеседника, и Жанна могла только молиться, чтобы граф де Фоканберж не опоздал. И чтобы мальчишки не встретились друг с другом.

— Хотите, я пошлю слуг с палками и они его как следуют поколотят? — предложил Жорж-Мишель, искренне досадуя, что так глупо проговорился. — А если это доставит вам удовольствие — вы сможете даже полюбоваться на спектакль...

Жанна быстро отвернулась, желая скрыть краску на щеках. Не заметивший румянца дамы юный граф весьма превратно понял это движение.

— Ну, хорошо, я обращусь к королеве-матери и попрошу... повесить негодяя... — выдвинул новое предложение молодой человек.

При одном упоминании королевы Екатерины глаза Жанны расширились от ужаса. Красавица испуганно всплеснула руками и воскликнула:

— Нет! Только не это!

— Вот и я тоже говорю, не надо, — подтвердил юный граф, обрадованный, что "его Анжелика" оказалась добра и великодушна. — Я видел, как вешают — бр! Вы не поверите, моя дорогая, но повешение так уродует человеческое лицо! Когда я впервые такое увидел, то сразу понял, почему виселица — для простолюдинов и этих... ну тех, кто осужден на позорную казнь...

Жанна заломила руки и опустилась на подушки, лихорадочно пытаясь сообразить, как быть. Она не хотела замуж за Фоканбержа, она не хотела огласки, она только хотела избавиться от двух надоевших ей мальчишек. И прокляни ее Господь, если она этого не сделает!

— Что ж, шевалье, я вижу, вы не желаете меня защищать... — со слезами в голосе произнесла дама.

— Да нет же... я вовсе не...

— Нет-нет, не надо оправдываться, мой Ролан, я ничего от вас не требую, ничего не прошу. Пусть этот человек и дальше разгуливает по Лувру... Пусть он и дальше будет палачом мой чести! — воскликнула Жанна.

— Но я вовсе не ревную вас к прошлому, — попытался успокоить даму шевалье.

— К прошлому? К прошлому?! — почти радостно вскричала красотка. Слова мальчишки неожиданно подсказали ей, как выпутаться из ситуации и дама мягко отстранила Жоржа-Мишеля. Гордо выпрямилась. — Что вы знаете о моем прошлом, Ролан? Да, друг мой, мы, женщины, несчастнейшие существа на свете, — патетично начала Жанна, возвращаясь к монологу уже произнесенному ею перед Фоканбержем. — Вы попрекнули меня мои прошлым, мой паладин, — Жорж-Мишель открыл было рот, дабы опровергнуть скоропалительное утверждение, но Жанна прижала палец к его губам. — Вы меня попрекали, — повторила она, — однако в моем прошлом нет ничего позорного. Сейчас я расскажу вам свою историю и вы сами сможете судить, достоин ли этот человек снисхождения и прощения.

Жанна помолчала, устремив скорбный взор куда-то вдаль и смиренно сложив руки на коленях.

— Четыре года назад, — тихо заговорила дама, — когда мне было столько же лет, сколько теперь вам... — Где-то на задворках сознания шевалье возникла мысль, что если к шестнадцати годам прибавить четыре, то результат никак не будет соответствовать двадцати восьми — возрасту дамы. Однако... Мысль возникла и исчезла. — Я была юна и наивна и даже не предполагала, сколь жестока может быть жизнь. Господин де Монморанси, старший сын коннетабля, добивался моей руки и я дала согласие на брак. Мне казалось, что я люблю Франсуа, хотя теперь я понимаю, что это была не любовь, а только мечта о любви. Боже мой, Ролан, первое движение сердца так наивно, так бесцветно... Я молю Всевышнего, чтобы ваша любовь ко мне была не первой вашей любовью — может быть, тогда я смогу быть уверенной, что вы любите меня хотя бы чуть-чуть...

Шевалье Жорж-Мишель растроганно обнял Жанну. Дама мысленно улыбнулась.

— Франсуа опасался крутого нрава коннетабля и потому предложил мне вступить в тайный брак, уверяя, будто должен постепенно подготовить отца к своему выбору. Я согласилась. Мы обвенчались... и в моей жизни почти ничего не изменилось. Я редко виделась с супругом. Эти злосчастные войны, увлечение Франсуа охотой, обязанности при дворе заставляли моего мужа проводить много времени вдали от дома. Я не жаловалась. Я ждала, пока моему супругу не будет угодно объявить о нашем союзе. Увы! Страх Франсуа перед отцом был не напрасен. Коннетабль узнал о нашем браке и пришел в ярость. Он нанял этого негодяя, графа де Фоканберж... Вы называете его деревенщиной, мой паладин, но к чему этому человеку учиться манерам? Он и так умеет выполнять волю своих нанимателей.

— Что же он сделал? — робко спросил Жорж-Мишель.

— Он приехал будто бы с письмом от Франсуа и сразу же стал оказывать мне знаки внимания, преследовать влюбленными взглядами, делать признания... Я старалась дать ему понять, что подобное поведение неуместно. Поверьте, Ролан, я вовсе не пытаюсь ставить это себе в заслугу. В те времена мне было нетрудно сохранить добродетель. Хотя мой супруг и сделал меня женщиной — он был не тем человеком, чтобы пробудить во мне страсть. Только вы... только вы сделали меня счастливой... — Жанна отвернулась, словно пыталась скрыть краску на щеках. Юный граф, потрясенный сдержанным признанием и явным смущением красавицы, принялся шептать на ухо дамы какие-то глупости, называть ее птенчиком и цветочком. Наконец красавица справилась со смущением и продолжила рассказ. — Я потребовала от графа удалиться и более не тревожить мой покой. Он уехал. Но уехал не с пустыми руками. Негодяй подкупил мою горничную и она выкрала у меня платок, подаренный мужем перстень и бант с моей рубашки. Все это граф предъявил коннетаблю как доказательство моей измены. Он поклялся моему супругу, будто я отдала ему эти вещи на ложе любви... в порыве страсти... И Франсуа... поверил...

Жанна разрыдалась. Растерянный шевалье выбрался из постели в поисках нюхательной соли, в смятении разлил туалетную воду, так что в комнате повис запах ландышей, хотел кликнуть на помощь Сюзон, но дама остановила "своего паладина".

— Нет-нет, Ролан, это еще не все, — со стоном поведала дама. — Франсуа не пожелал меня видеть, не пожелал выслушать мои оправдания, не пожелал разобраться в деле. Он обратился к отцу, дабы тот защитил его честь, и совершил все, что необходимо в таком случае. По приказу коннетабля меня взяли под стражу и моя комната, где я провела столько месяцев в тщетном ожидании супруга, превратилась в тюрьму.

— Поверьте, Ролан, я пыталась объяснить Монморанси, что стала жертвой клеветы. Я не догадывалась, что он и так это знает. Только потом, когда моя бывшая камеристка вышла замуж за дворецкого коннетабля и получила в приданное пятьсот турских ливров, я все поняла...

— Вот ведь предательница! — возмутился молодой человек. — Высечь бы мерзавку!..

— Ах, мой паладин, можно ли ждать верности от простой девчонки, если дворянин мог пойти на подлость, а коннетабль ее оплатить? Бог ей судья, я не держу на нее зла. Я простила даже коннетабля, в конце концов он предстал пред высшим Судией и сейчас держит ответ за все свои деяния. Но Фоканберж...

Дама опять замолчала, а затем заговорила быстро и тихо, словно в лихорадке:

— Пользуясь кражей, коннетабль стал угрожать мне вечным заточением в монастырской тюрьме. Он уверял, будто моя измена дает ему право поступить со мной, как ему угодно, даже убить, лишь бы смыть пятно бесчестья со своего сына... И я... я испугалась... я проявила малодушие и вы вправе меня презирать... Да, мой Ролан, да... Я достойна презрения...

Жорж-Мишель часто заморгал, чувствуя, как на глазах выступают слезы. Пошарил по постели в поисках платка и в конце концов вытер нос рукавом батистовой рубашки. Всхлипнул. При других обстоятельствах — иными словами, в том случае, если бы дама не осчастливила шевалье уверениями, будто именно он сделал ее истинной женщиной, юный граф отнесся бы к этой истории с немалой долей скепсиса, безошибочно распознав в ней всю ту чепуху, что ему приходилось читать в весьма популярных при дворе романах. Однако вовремя произнесенная лесть сделала свое дело, совершенно отбив у шевалье способность рассуждать.

— Я струсила... Я предала самое себя... Я проявила малодушие, — сквозь слезы шептала Жанна. — Я подписала все бумаги, как того требовал коннетабль... Признание, что совершила супружескую измену... Признание, что наш брак с Франсуа так и не был свершен... Боже, Боже, Ролан! Убейте меня, покарайте меня за эту трусость... Я буду счастлива умереть от вашей руки!

Глаза юного шевалье широко открылись, нос сморщился и юный граф расплакался в голос:

— Такая прекрасная... такая несчастная... Нет, Жанна, вы слишком строги к себе... Женщина не должна быть героиней... Женщина должна быть счастливой... Это мужчины должны их защищать... оберегать... Вы... я... Я смогу вас защитить, Жанна... Будьте моей женой...

Красавица вздрогнула и только неимоверным усилием воли удержалась от того, чтобы не выругаться. Постаралась вспомнить, где же находится флакон с нюхательной солью, но так и не вспомнив, рассеянно плеснула себе в лицо остатки ландышевой воды.

— Нет, мой маленький паладин, я не позволю, чтобы мое несчастье коснулось и вас. Достаточно того, что загублена моя жизнь... Коннетабль показал подписанное признание сыну и тот окончательно убедился в моей вине. Надо отдать ему должное, он сжег эту ужасную бумагу — должно быть, для того, чтобы никто не узнал о его позоре. Вторую же бумагу, в которой я признавала, что наш брак не был свершен, Франсуа отправил в Рим вместе со своим прошением о разводе. Вскоре он был свободен, и через месяц после развода женился на Диане де Франс, дочери Генриха II. А я осталась в одиночестве оплакивать свою горькую судьбу. Я обратилась к Богу.

— Прошло не так много времени, и я поняла, что мое положение еще ужаснее, чем я первоначально полагала. Я поняла, что обречена на вечное безбрачие.

— Но почему?! — Жорж-Мишель в отчаянии ударил кулаком по подушке. — Монморанси ведь женился! Почему вы должны отказываться от счастья?!

— Мой паладин, подумайте сами. В глазах света я была невинна, ведь мой брак так и не был свершен. Подумайте, как бы я объяснила своему супругу... что бы он подумал... если бы...

— Но ведь я знаю правду! — с жаром воскликнул юный граф. — Вам не потребуется ничего объяснять... Вы будете счастливы!

— Благодарю вас, мой паладин, благодарю вас за доброту, но я не могу принять от вас эту жертву, — нежно произнесла Жанна. — Ваши родные наверняка будут против союза с женщиной, чей брак однажды уже был признан недействительным...

Молодой человек, еще четверть часа назад даже не помышлявший ни о каком браке, возмутился. Постарался объяснить красавице, что ради его счастья родственники пойдут на все. Дама печально улыбнулась.

— Я знаю об этом, мой паладин, но именно это и заставляет меня трепетать за вас. Неужели вы думаете, Фоканберж появился в Лувре случайно? Нет, я уверена, он что-то пронюхал про нас и теперь только и ждет случая, чтобы как можно дороже продать эту новость вашим родным.

— Я все объясню...

— Нет, Ролан, это не поможет. Поверьте, меня более не пугает монастырская келья, я знаю, что потеряна для света и счастья, а монастырь... можно ли найти лучшее убежище для женщины? Но вы, Ролан, вы... что будет с вами? Разве вы забыли права опекунов? Да чтобы оградить вас от позорящей связи, опекуны могут отправить вас в монастырь... до самого совершеннолетия... Нет, Ролан... Знать, что вы проведете в монастыре, возможно, в монастырской тюрьме пять долгих лет... Знать, что ваши прекрасные глаза потухнут от слез... Что ваш стан согнется от постоянных молитв и покаяний... Что ваша благоухающая юность увянет, так и не расцветя... Нет, мой паладин, я этого не перенесу!

— Но... они не могут так со мной поступить... Они меня любят... — пробормотал юноша, не в силах поверить в истинность слов дамы, но при этом ни на миг не усомнившись в ее искренности.

— Конечно, они вас любят. Разве можно вас не любить?! — восторженно отвечала Жанна. — Именно любовь к вам толкнет их на жестокость. Что ж, мой паладин, я приняла решение — красавица вскинула голову. — Я не позволю Фоканбержу погубить вас. Лучше я сама вонжу ему кинжал прямо в сердце, лучше я взойду на эшафот, но, умирая от руки палача, я буду счастлива, что спасла вас от ужасной участи...

— Нет, пожалуйста, только не это... — взмолился Жорж-Мишель, стараясь удержать даму, когда она попыталась встать. — Я не позволю... вы и так много страдали... Я что-нибудь придумаю... я подумаю... я решу, что можно сделать...

Жанна рухнула на подушки и разрыдалась, на этот раз совершенно искренне. Кажется, щенок так ничего и не понял. Что ж, она сделала все, что могла, и теперь нуждалась только в утешении.

— Не оставляйте меня, Ролан, мне так страшно, — жалобно попросила дама и юноша с готовностью пообещал охранять ее сон до самого утра.

Когда на рассвете шевалье Жорж-Мишель выбрался из комнаты Жанны, красавица позвала камеристку и отдала ей два распоряжения. Во-первых, заказать в церкви Сен-Жермен-л'Оксеруа мессу за успех задуманного предприятия. Во-вторых, начать собирать вещи. В следующий свой приезд ко двору дама поклялась иметь дело только с нетитулованными щенками.

ГЛАВА 9

В которой граф де Лош и де Бар узнает, что значит "жить своим домом"

Полагая, что "маленький паладин Ролан" так ничего и не понял, дама была не права. Три года при дворе оказали благотворное воздействие на сообразительность юноши, и Жорж-Мишель без труда догадался, чего хочет Жанна. Проблема заключалась в том, что шевалье не знал, каким образом ее желание осуществить. Юноша не раз слышал, как благородный человек должен избавляться от врагов. Следовало собрать своих друзей, числом не менее тридцати, а лучше — сорока, пятидесяти или даже сотни, подстеречь врага в темном закоулке, а потом проткнуть его шпагами и кинжалами столько раз, сколько это необходимо, дабы тот испустил дух. К несчастью, у графа не было такого количества друзей. Друзей у молодого человека было всего трое. Однако, как бы юные принцы не любили своего родственника, Жорж-Мишель не мог представить в засаде ни десятилетнего Бурбона, ни двенадцатилетнего Валуа, ни даже тринадцатилетнего Гиза.

Рассказы фрейлин также не способны были помочь молодому человеку. Для Жоржа-Мишеля не было тайной, что красавицы умели избавляться от врагов ничуть не хуже доблестных шевалье. Но способ, которым фрейлины благодарили своих спасителей, совершенно не приличествовал дворянину.

Молодой человек вздохнул. Раньше он представлял взрослую жизнь иначе. Ему казалось, что быть взрослым — значит, быть свободным, делать все, что душе угодно, и не перед кем не отчитываться. И вот все оказалось как раз наоборот. Вместо свободы молодому человеку грозила монастырская келья, вместо развлечений — решение проблем, о которых прежде он даже не подозревал.

Что бы ни утверждала Жанна, шевалье Жорж-Мишель не мог поверить, будто родные отправят его в монастырь — в Венсенн, вполне возможно, но Венсенна юноша не боялся, все-таки это была королевская резиденция. Однако утешить возлюбленную за перенесенные страдания и наказать мерзавца за вероломство было долгом каждого порядочного человека, и юноша принялся особенно усердно тереть лоб — благодатную почву всех мыслей.

После целого часа возделывания этой почвы, завершившегося появлением на лбу графа прыщика, шевалье наконец-то вспомнил весьма занятный рассказ господина де Виллекье. Воспитатель дофина рассказывал о людях, именуемых "браво", и уверял, будто проживают они в Париже и за деньги делают то, что друзья совершают от чистого сердца. Увы, Жорж-Мишель не знал, в какой квартала Парижа необходимо отправиться в поисках подобных людей, ибо Париж был велик, а людей в нем было больше, чем придворных в Лувре. После еще одного часа метаний по комнате в памяти Жоржа-Мишеля всплыло воспоминание о случайно подслушанном разговоре фрейлин. Девицы сплетничали о неком шевалье, весьма ловко умеющем улаживать подобные дела. Имени шевалье граф не помнил, однако расспрашивать о нем фрейлин не решился, слишком хорошо зная, до чего девицы бывают несдержанны на язык. Перебрав в памяти около трех десятков имен, восстановив от начала и до конца давно забытый разговор, молодой человек, наконец, вспомнил имя ловкого шевалье. Звали его Эжен де Ландеронд, был он родом то ли из Анжу, то ли из Турени — подробностей фрейлины не знали.

Молодой человек собрался было отправиться на розыски шевалье, но вовремя остановился. Во-первых, сообразил юноша, он никогда не встречался с Ландерондом и даже не догадывался, где тот обитает. Во-вторых, расспрашивать об этом придворных было все равно, что сообщить о своих планах всему Лувру, включая короля, королеву-мать и господина де Сипьера, капитана гвардии его величества. В-третьих, лакеи при дворе знали все и всех и не привлекали к себе ничьего внимания.

Решение было правильным — послать за Ландерондом лакея.

Через два часа упорных поисков и еще четверти часа оживленных переговоров лакей ввел в покои графа де Лош шевалье Эжена. Завидев лучшего друга дофина, молодой человек, до этого мгновения даже не подозревавший, куда идет, встал столбом, нервно оглянулся в поисках спрятавшихся за портьерами головорезов и проверил, хорошо ли выходит из ножен шпага. Жорж-Мишель, до глубины души взволнованный предстоящим разговором, ничего не заметил. Эжен де Ландеронд плюхнулся в кресло, в испуге забыв попросить на это разрешение. Жорж-Мишель, не зная, с чего начать разговор, забыл разрешение дать.

Молчание затягивалось. Ландеронд, имевший слабость почитать себя соперником графа в благосклонности фрейлин, беспрестанно вертел головой, не понимая, откуда должна явиться опасность. Граф де Лош и де Бар, неожиданно вспомнивший наставления господина де Броссара, лихорадочно размышлял, должен ли он предложить шевалье вино, печенье или карты.

Наконец, будучи на пять лет старше Жоржа-Мишеля, гость сообразил, что в комнате они совершенно одни, и, следовательно, расплата за пару не к месту сказанных колкостей откладывается. Результатом последующих наблюдений стал вывод шевалье де Ландеронда о том, что необходимо взять дело в свои руки, ибо граф де Лош и де Бар мялся, краснел и бледнел словно невинная девица у брачного ложа.

— У вашего сиятельства есть ко мне дело? — почтительно осведомился молодой человек.

Жорж-Мишель обрадовался. Он никак не мог подобрать подходящее слово и теперь был счастлив, обнаружив, что разговор сдвинулся с мертвой точки.

— У меня есть... враг, — сообщил отпрыск Лорренов.

Гость еле заметно вздрогнул. Вторично огляделся по сторонам. Незаметно коснулся кинжала. Успокоился.

— Благодарю вас, ваше сиятельство, за оказанное доверие, — с еще большей почтительностью проговорил Ландеронд. — Однако... простите меня, ваше сиятельство, но я не понимаю, почему вы не подадите жалобу королю? Я не сомневаюсь, его величество отправит вашего... недоброжелателя... в Бастилию... на пару-тройку недель.

— Но я не хочу видеть этого человека... Совсем! — воскликнул юный граф.

— Конечно, — покладисто согласился молодой человек. — Это так естественно. Но, опять-таки, ваше сиятельство, я могу только посоветовать вам обратиться к его величеству. Король Карл наверняка вышлет негодяя из Франции.

— Я не хотел бы придавать делу огласку, — со смущением пояснил Жорж-Мишель. — Дело касается не только меня, но и третьих лиц... Я не хочу их компрометировать.

Гость неожиданно умолк, в упор уставившись на юного графа, и только несколько раз будто случайно коснулся рукой свисающего с пояса кошелька. Жорж-Мишель в недоумении прислушивался к звону монет, но, в конце концов, догадался, что это значит. Густо покраснел, торопливо отстегнул свой кошелек. В кошельке было четыреста ливров.

— Шевалье... — молодой человек отвел взгляд, от души мечтая провалиться сквозь землю. — Мой лакей оторвал вас от важных дел... Может быть, эта безделица поможет вам... забыть об этом досадном недоразумении?

Чуть ли не зажмурившись, юноша протянул гостю кошелек — в глубине души юный граф опасался, что кошель полетит ему в лицо — и искренне удивился, когда шевалье деловито принял деньги.

— Ну, что ж, ваше сиятельство, — совершенно другим тоном произнес Ландеронд и наклонился вперед. — В подобных делах есть верное средство и надежные люди. В Латинском квартале вы найдете трактир под названием "Жареный кабан"... Кстати, вы знаете, где это?

Жорж-Мишель отрицательно покачал головой.

— Что ж, идите по улице Сен-Жак до улицы Нуайе. Поверните налево. Не доходя двух кварталов до площади Мобер, сверните на узенькую улочку, ведущую в сторону монастыря святого Бенедикта. В первом же переулке по вашу левую руку вы найдете этот трактир. Вы узнаете его по свиной голове над входом. Обойдите трактир справа и постучите в заднюю дверь. Спросите Себастьена Мало. Он все устроит. Да, еще одно, — молодой человек непринужденно поднялся. — Не стоит ходить туда днем — вы никого не застанете. А ночью господа выходят на промысел. Так что отправляйтесь к "Жареному кабану" в сумерках.

Ландеронд церемонно поклонился его сиятельству и испросил разрешения удалиться. Только в прихожей молодой человек сообразил, что от вполне понятного волнения совершенно упустил из вида, что графу де Лош нет никакой нужды лично отправляться к "Жареному кабану" и достаточно послать за Себастьеном лакея. Хотел было возвратиться и... передумал.

Плевать! Свои деньги он получил, а если титулованного щеголя, посмевшего отбить у него красотку дю Руэ, в "Жареном кабане" прирежут — значит, так тому и быть. Он плакать не станет.

Таким образом у шевалье Жоржа-Мишеля, свято верящего во всеобщую любовь к собственной персоне, оказалось при дворе сразу три врага. А он об этом даже не подозревал.

* * *

Граф де Лош и де Бар торопливо шагал по грязному переулку, с отвращением оглядывая обшарпанные стены и не на миг не выпуская эфес шпаги, словно прикосновение к стали способно было защитить его от опасности, а более всего от окружающего уродства. Шпага шевалье была самая простая, как и его наряд, поскольку в последний миг перед выходом юноша догадался, что было бы глупо отправляться к месту сборища убийц и грабителей, вырядившись как к придворному торжеству.

И все-таки, то и дело обходя кучи мусора и с опаской поглядывая на окна, из которых в любой момент могли выплеснуть помои, шевалье опасался, что выглядит для этой клоаки слишком хорошо. В этом он, конечно, ошибался. Выцветшая суконная куртка неопределенного цвета, такие же штаны, простые черные чулки и уродливые башмаки, позаимствованные у сына дворника в принадлежащем шевалье отеле, идеально подходили к царящему вокруг запустению. Лишь одно выгодно отличало Жоржа-Мишеля от обитателей переулка — относительная чистота, ибо если башмаки и чулки шевалье были основательно заляпаны грязь, то верх облачения юноши еще сохранял свой первоначальный вид.

Поминутно рискуя поскользнуться и свалиться в лужу, юный граф растерянно спрашивал себя, действительно ли этот город называется Парижем и действительно ли в двух шагах от этой сточной канавы пролегают красивейшие улицы французской столицы, сияют огнями отели и дворцы, высятся великолепные соборы и церкви. Прежде он даже не догадывался о существовании подобных мест и теперь с гордостью думал, что ни в Бар-сюр-Орнен, ни в Лоше подобного безобразия не было, нет и не будет.

Размышления и переживания до того увлекли Жоржа-Мишеля, что юноша не заметил, как слишком близко подошел к идущему впереди человеку. Однако прохожий, уже минут пять прислушивавшийся к раздававшимся за спиной шагам, неожиданно обернулся и выхватил шпагу.

— Эй ты, оборванец! — высокомерно бросил он и Жорж-Мишель насупился — пусть его одежда и не была образцом изящества, но и рваной назвать ее было нельзя. — Я запрещаю тебе следовать за мной. И не надейся меня ограбить — я тебе уши отрублю и заставлю их съесть!

— Сударь, я дворянин ничуть не хуже вас, во всяком случае разговариваю с людьми, не пряча лицо под маску, — запальчиво возразил юноша. — И иду я, куда хочу, по своим собственным делам. Если же вам это не нравится, пришлите своих секундантов в отель на улицу Бетези. Граф де Лош и де Бар никому не отказывает в удовлетворении.

Если молодой человек полагал, что неизвестный дворянин с благодарностью примет это предложение или же наоборот извинится, то он жестоко ошибался. Издав невнятный вопль, шевалье взмахнул шпагой и как безумный ринулся на юного графа.

Жорж-Мишель едва успел отскочить, споткнулся, шлепнулся в кучу мусора, увернулся от рубящего удара клинка, вскочил, выхватил шпагу. Может быть, случайный противник юного шевалье и не был великим фехтовальщиком, зато был гораздо выше и сильнее графа, так что юноше приходилось туго. Мальчишку так и подмывало сбежать от озверевшего противника, но боязнь, что неизвестный дворянин будет напропалую хвастать бегством Лоррена, заставила его продолжить безумный поединок. Неожиданно сумасшедший охнул и повалился маской в грязь. Из его спины торчала рукоять кинжала.

Молодой человек в растерянности опустил шпагу, чувствуя усталость и дрожь во всем теле, попытался отдышаться, но сразу же насторожился, заметив приближение неизвестного. На всякий случай вскинул клинок.

— Свои, парень, не суетись, — небрежно бросил незнакомец и вытащил из спины убитого кинжал. — Выбирал бы дичь по силам, мне бы и вмешиваться не пришлось. Ты зачем его окликал? Со спины же сподручней!

— Я не окликал, — пробормотал Жорж-Мишель. — Он сам на меня бросился.

— Значит, ходить надо тише, — наставительно изрек нежданный спаситель, переворачивая труп на спину и снимая с пояса убитого кошелек. — Тебя за целый квартал было слышно. Эдак можно глухого разбудить. Все, об этом после, — махнул рукой незнакомец, пресекая возможные возражения и оправдания. — Чего стоишь столбом? Помогай.

Жорж-Мишель, все еще не пришедший в себя после ожесточенной схватки и слишком растерянный, чтобы догадываться, о чем идет речь, пошатываясь приблизился к телу.

— Значит так, кошелек мне, оружие тоже мне, — сообщил спаситель, не на мгновение не переставая обшаривать тело. — Ты, кстати, куда шел?

— В "Жареный кабан", — прошептал юный граф. Его мутило.

— И что тебе понадобилось в "Кабане"? — полюбопытствовал неизвестный, извлекая из кармана убитого платок и небрежно швыряя его собеседнику.

Молодой человек бездумно вцепился в кусок батиста. С удивлением заметил, что руки дрожат.

— По делу... Себастьена Мало спросить...

— А-а-а... Решил вступить в корпорацию. Знаешь, приятель, тебе следовало сначала со мной поговорить, а уже потом выходить на промысел. Наши законы покрепче королевских.

Рот юного графа открылся и шевалье Жорж-Мишель ошарашено уставился на человека, к которому его посылал Ландеронд.

— Ладно, чего там, — по своему истолковал растерянность молодого человека Себастьен Мало и полез в следующий карман. — Все равно этого кабана завалил я, так что закона нашего ты не порушил. Взнос внесешь — и работай себе, сколько душе угодно, пока в руки стражи не угодишь. Ничего, все там будем, — успокаивающе пробормотал браво. Разочаровано вздохнул, ничего не найдя. Снял с лица убитого маску. Жорж-Мишель охнул — широко открыв глаза, на него смотрел мертвый Фоканберж.

Юноша несколько раз глубоко вздохнул, отвернулся и почти сразу же согнулся. Его выворачивало наизнанку, выкручивало, так что голова гудела, ноги тряслись, а на глазах выступили слезы.

— Он у тебя что — первый? — поинтересовался Мало, когда мальчишка, наконец, успокоился. Жорж-Мишель только кивнул. Наставления господина де Броссара, уверявшего, будто слово серебро, а молчание — золото, сами собой всплыли в памяти. Себастьен Мало принимал его за кого-то другого, но восстанавливать истину после всего случившегося мог лишь полный идиот.

— По первому разу и не такое бывает, — согласился браво, стаскивая с убитого плащ и аккуратно расстилая его на земле. — Выпьешь — полегчает. Башмаки и чулки мне, подвязки — тебе, — уже другим, деловым тоном сообщил он. — Шевелись, парень, шевелись... Штаны тоже мне. И перчатки.

Жорж-Мишель робко стащил с трупа чулки, взял из рук спасителя шелковые подвязки. Себастьен Мало придирчиво осматривал воротник и манжеты убитого, после чего то и другое отошло в собственность юного шевалье.

— Значит так, — скомандовал Мало, — бери его за ноги, а я возьму за плечи. Черт... Разиня! — выругался браво, когда юный шевалье чуть было не скинул узелок с одеждой убитого в ближайшую лужу. — И откуда ты такой на мою голову взялся?

— Из Лотарингии, — пробормотал юный Лоррен, не привыкший к подобному обращению.

— Провинциал... Тогда понятно... — пожал плечами браво. — Тебя как зовут?

— Ален Готье, — отозвался Жорж-Мишель, слишком потрясенный происходящим, чтобы что-либо выдумывать. К счастью, имен у шевалье было столько, что хватило бы на пятерых.

— Так вот, Ален, давай мне свою долю — ты все равно не сможешь продать. За мной пятьдесят ливров.

— Но...

— Хорошо, семьдесят, — согласился Мало. — А за взнос с тебя остается тридцать ливров. Пошли. Плохо будет, если этого кабанчика обнаружат здесь.

Юный граф глубоко вздохнул и решительно ухватил Фоканбержа за голые ноги. Постарался не смотреть убитому в лицо. Все равно посмотрел. Отвернулся. Спотыкаясь, поплелся за Себастьеном Мало. Не доходя десятка шагов до стен монастыря святого Бенедикта, браво остановился и выпустил труп из рук. Довольно оглянулся, хлопнул Жоржа-Мишеля по плечу.

— А теперь и выпить можно...

И вновь шевалье Жорж-Мишель промолчал и поплелся за непрошенным благодетелем, словно овца, ведомая на убой. На душе было так мерзко, что даже плакать не было сил. Больше всего на свете молодому человеку хотелось напиться. А еще проснуться и обнаружить, что все случившееся не более, чем ночной кошмар. Юноша даже хлопнул себя по щеке, стараясь пробудиться. Напрасно, голова загудела от удара, а Себастьен Мало с удивлением спросил, что стряслось. "Комар", — буркнул шевалье, с тоской обнаружив себя перед задней дверью "Жареного кабана". Вошел вслед за браво и сразу же сощурился от света. Тоска или свет были тому причиной, но Жорж-Мишель не заметил, как Мало с кем-то перемигнулся и кивнул куда-то вбок. Молодой человек как раз проходил мимо двери, когда чьи-то руки грубо ухватили его за шиворот и втолкнули в открытый проем.

Дверь с грохотом захлопнулась. Юноша не удержался и почти скатился по шаткой лесенке. Постарался как можно быстрее подняться на ноги. Обнаружил себя в большой почти пустой комнате... Нет, не пустой. С трех сторон на него надвигались вооруженные оборванцы. У одного в руках был нож, у двух других — шпаги. "Ловушка!" — промелькнуло в голове Жоржа-Мишеля и он отчаянно рванул клинок из ножен.

— Развлекитесь, ребята! — раздался сверху голос Себастьена Мало и трое убийц прыгнули вперед. Шевалье Жорж-Мишель ринулся в бой, твердо решив пробиваться наружу. Звенели клинки, с грохотом падали табуреты и скамьи, топали ноги. Грязные улицы, нож в спине, полуголый труп Фоканбержа разом вылетели из головы юного графа, и все его внимание сосредоточилось на кончиках клинков врагов и на блеске их рыскающих глаз. Один из убийц отпрыгнул в сторону и Жорж-Мишель обернулся, боясь получить удар в бок. В тот же миг что-то тяжелое обрушилось на голову графа, молодой человек пошатнулся, выронил из рук шпагу и как подкошенный рухнул на пол. Все было кончено.

* * *

Ведро воды опрокинулось на распростертое тело, и Жорж-Мишель дернулся. Попытался сеть. Вяло удивился, что все еще жив. И чуть не оглох от радостного гвалта.

— Ну, молодец, парень, годишься — это ж надо, сколько продержался!

— И черепушка у него крепкая...

— А ты чего, болван, так шарахнул?! Это ж свой!

— Так испугался... Думал, он Косому руку отрубит...

Жорж-Мишель сидел в луже и чувствовал себя полным идиотом. Кто-то поднес к его губам кружку с вином, юноша хлебнул и сразу же закашлялся. Попытался встать. Себастьен Мало поддержал избитого "героя" и повел его к столу. Пить.

Следующие несколько часов слились в памяти шевалье в одно бесконечное марево. Кажется, он заплатил свой взнос. И, кажется, что-то пил. Нет, не "кажется", а действительно пил, и не что-то, а вино — очень крепкое, очень противное и очень вонючее... как и все в "Жареном кабане". Себастьен Мало поднимал тосты за нового браво и напропалую хвастал, какого крупного кабанчика завалил.

— Я еще и не таких кабанчиков... заваливал, — бормотал Жорж-Мишель, вообразив, будто слушает охотничью похвальбу короля Карла. — Главное... чтоб рука была тверда...

— Нет, ты послушай, Ален, — в третий раз возобновил наставления Мало. — Вот возьмем меня... или Косого... Думаешь, это наши настоящие имена? Чего ради тебе свое прозвание на весь Париж кричать? Глупо...

— Нет лучше браво молодцов,

И лучше шлюх девчонок.

Нет хуже стражи подлецов

И хуже петль веревок... — завопил Косой и собравшиеся дружно подхватили припев:

Так пусть Пакетта и Наннет

Садятся на колени!

Подымем кружки за подруг

Под эшафота тенью!..

— Вот пойдешь ты на колесо... — пьяно продолжал Мало, когда браво оторались. — Думаешь, до Лотарингии это не дойдет? Еще как дойдет! Наша слава — хлеще чем у Меченого. Чего батюшку с матушкой печалить?

— У меня батюшку убили... — пожаловался Жорж-Мишель. — И дядюшку тоже... и другого... Охо-хо, — молодой человек обхватил голову руками. — Двух дядюшек убили... с батюшкой вместе...

— Не реви! — стукнул кулаком по столу Мало. — Может, он тебе вовсе и не батюшка был. Это... никогда не известно. А вот матушка... Как услышит — Ален Готье на колесо пошел — так и примрет... Нехорошо. Ты лучше другое имя придумай...

— Какое? — Жорж-Мишель почувствовал живейшее волнение за матушку, чего с ним не случалось последние два года.

— А любое... Что в голову придет... Как придет — так и говори, — распорядился Себастьен.

— Жорж! — выдохнул шевалье Жорж-Мишель и икнул.

— Правильно. Меня в честь святого Себастьена прозвали, а ты у нас будешь — в честь святого Георгия. Пьем за Сен-Жоржа. До дна!

Когда в полдень Жорж-Мишель с трудом продрал глаза, потолок показался ему странно низким, а постель неимоверно жесткой. Молодому человеку потребовалось немало времени, чтобы сообразить, что потолок был не потолком, а крышкой столешницы, а постель не постелью, а полом. Справа и слева от шевалье на все голоса похрапывали и посапывали участники ночной попойки, и когда Жорж-Мишель постарался выбраться из-под стола, Себастьен Мало, Косой и прочие браво, чьих имен юноша так и не запомнил, дружно заворчали, требуя от Сен-Жоржа угомониться и не мешать людям спать.

Наконец, сжалившись над страданиями нового товарища, Себастьен Мало выполз из-под стола и сунул юноше кружку вчерашнего пойла.

— Пей, дурак, полегчает. А потом я тебе все покажу.

Может быть, граф де Лош и де Бар и постарался бы отказаться от подобной услуги, но юному Сен-Жоржу, только что явившемуся в Париж за деньгами и славой, воротить нос было не с руки. Молодой человек лишь удивился, разглядев при свете дня, что Мало был немногим старше его самого — лет восемнадцати, от силы — двадцати, а остальные парни казались и вовсе ровесниками. Юноша даже заподозрил, будто Ландеронд отправил его куда-то не туда, однако новые заботы на время вытеснили из головы шевалье сомнения.

Знакомство с парижской фауной далось Жоржу-Мишелю нелегко, и к концу дня не привыкший к пешим прогулкам молодой человек валился с ног от усталости. Скупщик краденного, оружейник, барышник, старшина гильдии воров ("А чтоб к тебе не лезли, дурак", — пояснил Мало), несколько "надежных" трактирщиков с хищными глазами — Жорж-Мишель едва успевал запоминать имена, места и лица. Возможно, мечтавший о бегстве шевалье мог бы и плюнуть на подобную чепуху, однако очередное воспоминание о наставлениях господина де Броссара, неизменно утверждавшего, будто знания — это не деньги, которые можно отнять или же бездарно потратить, сделали свое дело, и Жорж-Мишель приложил все усилия, дабы как можно лучше разместить новые сведения в памяти.

— Надо бы тебя еще мэтрам представить, — озабочено ворчал Мало, — но уж это потом — на Гревской площади.

Жорж-Мишель только устало кивал, мечтая о постели. Молодой человек так и не понял, чем вызвана докучливая забота Мало, тем более, что браво, заметив, что Сен-Жорж начал спотыкаться, решительно повел юношу к себе.

— Жить пока будешь у меня. А там посмотрим, — заявил Себастьен, чуть ли не раздуваясь от гордости. Стащил со своей лежанки одеяло, немного подумал и сунул в руки товарища плащ. — Спать будешь там — поперек двери, — важно заявил он, укладываясь в постель. Отупевший от усталости и избытка впечатлений, граф де Лош покорно растянулся на полу и немедленно уснул.

Второй день на парижском дне почти ничем не отличался от первого, а третий от второго. Разница заключалась лишь в том, что во второй день Мало чуть ли не до умопомрачения заставлял Сен-Жоржа мотаться вверх и вниз по лестнице, добиваясь, чтобы эта проклятая лестница не скрипела, а в третий — с не меньшим упорством требовал, чтобы юноша ползал под скамьей. Шевалье Жорж-Мишель попытался было отказаться от подобных упражнения, но Себастьен только выразительно постучал пальцем по лбу, уверяя, будто Сен-Жорж ему еще спасибо скажет.

На четвертый день, вдоволь погоняв ученика по крышам и отчитав за неумение пользоваться кастетом, Себастьен повел мальчишку к шлюхам, самодовольно уверяя, будто подобных девочек Сен-Жорж не смог бы найти даже в Лувре. К ужасу шевалье слова Мало оказалось чистой правдой, а вообразить при дворе подобных "красоток" Жорж-Мишель не смог бы даже в бреду. Крикливые девки, половина из которых были стрижены, а некоторое даже клеймены, вызывали у графа де Лош такое отвращение, что Мало отпустил пару сальных шуток о провинциальной застенчивости Сен-Жоржа.

Когда на пятую ночь Мало куда-то запропастился и перед юным графом предстала блестящая возможность бежать, шевалье почувствовал себя настолько усталым, что мог только забраться в постель Себастьена и уснуть. К сожалению — ненадолго. Вернувшийся среди ночи Мало, за шиворот вытащил юношу из-под одеяла, с яростью затряс, отшвырнул к стене.

— Я тебе где спать велел?! Где?!

— Да пошел ты к черту, Мало! — взорвался шевалье, хватаясь за шпагу. — Я не хуже тебя! Я взнос заплатил!..

— Ученический! — рявкнул в ответ Себастьен и хлестнул Жоржа-Мишеля шпагой плашмя. Юноша охнул, выронил шпагу, упал на колени, прижимая руку к груди, всхлипнул. Мало сел на постель. Почесал подбородок. — Ладно, заткнись. Это для твоей же пользы. Ты сто ливров заплатил? Заплатил. Значит, ты мой ученик. Соберешь пятьсот — станешь мастером. Если, конечно, я за тебя поручусь.

Жорж-Мишель перестал всхлипывать, ошарашено глядя на браво. Попробовал пошевелить пальцами — получилось.

— Думаешь, у нас как в провинции — шпагой махать умеешь, так и ладно? Нет, парень, я твой наставник, а ты мой ученик — так что если я сказал спать у двери, будешь спать у двери.

— Но тебя же не было, Себастьен!.. — попытался оправдаться молодой человек и шмыгнул носом.

— Дурак! — рассердился браво. — Ты хоть слышал, как я по лестнице шел? Не слышал. А как я дверь открывал? Да тебя тепленьким можно было брать! По горлу чик — и нету. Деревня...

— Подожди-подожди, Себастьен, — растерянно забормотал шевалье, неожиданно почувствовав себя совершенно беспомощным. — Как это — по горлу? Я же свой... Я же твой ученик...

— А так. Обыкновенно. Мэтрам я тебя пока не представил. Кто я такой, чтобы сам к ним лезть? Я, между прочим, свой взнос в пятьсот ливров только две недели назад уплатил. Ты у меня вообще — первый, — признался Мало.

Юный граф обхватил голову руками. Это к кому же его послал Ландеронд?

— Да, ладно, не переживай. Спи пока поперек двери — так к тебе точно никто не сунется. И заказы ищи. Ты на взнос быстро заработаешь — ты парень ловкий. Я тут поспрашивал. Знаешь, кого мы завалили?

Жорж-Мишель на всякий случай замотал головой.

— Графа! Настоящего! Представляешь, как повезло? Это тебе не горожанина прирезать. Из-за этой птицы стража весь Париж перевернула. Вот так то. Ладно, Сен-Жорж, иди спать. Завтра у тебя такой день...

То, что шестой день среди парижских браво будет необычным, молодой человек понял наутро, когда Мало недовольно покачал головой и заявил, будто у его ученика провинциальный вид. Потребовал от юноши как можно более лихо напялить шляпу. Критически осмотрел. Нахмурился. Решительно расстегнул на куртке ученика все пуговицы кроме последней. Почесал затылок и распахнул на Сен-Жорже еще и рубашку.

Жорж-Мишель, ощутивший себя куклой в руках обезумевшего камердинера, послушно позволил проделать над собой все эти операции. По требованию Мало прошелся по комнате, повернулся. Себастьен распахнул окно и крикнул вниз, чтобы ободрали хвост петуху. В тот же миг с улицы послышался шум, топот ног, женская ругань, но через несколько минут взбежавший по лестнице Косой вручил Мало несколько перьев.

Украсив свою шляпу целым пучком и пожертвовав одно перо на шляпу Сен-Жоржа, Себастьен, наконец, удовлетворенно кивнул и велел ученику следовать за собой.

— Ты рядом со мной не иди, — наставительно внушал Мало, спускаясь по лестнице. — Ты на пол шага отставай. А когда я тебя представлять буду — поклонись и помалкивай. Говорить будешь, когда тебя спросят.

Шестеро оборванцев при оружии почтительно сдернули шляпы, когда Мало и Сен-Жорж показались на пороге дома. Себастьен только небрежно кивнул.

— Послушай, Себастьен, — Жорж-Мишель дернул "наставника" за рукав. — А они что — тоже твои ученики?

— Скажешь тоже... Им до ученика, как тебе до неба. Так, прихлебатели. Станешь мастером, тоже таких заведешь.

— Себастьен, а мы куда? — не унимался шевалье, заметив, что они покинули Латинский квартал и вышли на широкую и нарядную улицу Сен-Жак. Оборванная свита Мало упорно двигалась следом за ними.

— На Гревскую площадь, конечно, — пожал плечами Себастьен. — Сегодня сам Кровавый Клеман на колесо пойдет.

Молодого человека передернуло.

— Себастьен, я не хочу. Что я по-твоему, никогда колесования не видел?

— Что значит "не хочу"? — упер руки в боки браво. — Когда ты пойдешь на колесо, тебе ведь захочется, чтобы все друзья собрались на твой праздник?

— Но я вовсе не хочу на колесо, — заявил Жорж-Мишель.

— А куда ты хочешь? На виселицу? Так это для всякой швали вроде воров. Или, может, тебе охота на галерную скамью? Ты вот что, Сен-Жорж, помалкивай о такой блажи. Для честного браво умереть на галерной скамье еще позорней, чем на виселице.

Жорж-Мишель опустил голову и поклялся молчать.

Весь Париж высыпал на улицы, спеша полюбоваться на казнь. Граф де Лош, не имевший опыта нахождения в толпе, так часто останавливался, чтобы поглазеть на потных спешащих горожан, что в очередной раз заслужил от Мало выговор за провинциальность. Зато когда сам Себастьен шел прямо на толпу, лихо надвинув шляпу на глаза, отопырев в стороны локти и так придерживая шпагу, чтобы она била по ногам как можно больше людей, добропорядочные буржуа шарахались, бледнели и крестились, боясь вызвать неудовольствие убийц.

Гревская площадь встретила новоприбывших говором десятков тысяч людей и Жорж-Мишель на мгновением отпрянул. Себастьен Мало упорно продвигался вперед, нечувствительный к шуму и возмущенным крикам отдельных недогадливых парижан. Оказавшись чуть ли не у самого подножия эшафота, юный граф с удивлением заметил, что толпа здесь поредела, а главными зрителями являются люди чем-то очень похожие на Мало.

Оборванцы Себастьена присоединились к другим таким же оборванцам, образовавшим живую стену между браво и добропорядочными буржуа. Мало с кем-то здоровался, хлопал кого-то по плечу, получал ответные хлопки по спине, шутил, хохотал, хвастал, вспоминал каких-то общих знакомых. Как догадался шевалье эти браво были вовсе не теми "мэтрами", о которых с таким почтением говорил Себастьен. А потом Жорж-Мишель увидел тех. Кажется, их было человек десять и стояли они в стороне от прочих, не суетились, разговаривали вполголоса, привычно положив руки на эфесы длиннющих шпаг. Время от времени кто-то из приятелей Мало сняв шляпу подходил к мэтрам и тогда те снисходили до пары небрежно произнесенных слов, до покровительственного похлопывания по плечу. Все это что-то напоминало Жоржу-Мишелю, однако он не мог понять что. Наконец, Себастьен Мало покончил со светскими обязанностями и как-то весь подобрался.

— Пошли, — нервно облизывая губы произнес он. — Я тебя мэтрам представлю.

Молодые люди вышли из круга приятелей Мало и неспешно направились к мэтрам. Не доходя до последних десяти шагов, Себастьен торопливо сдернул с головы шляпу (Жорж-Мишель счел благоразумным последовать его примеру) и прошептал:

— Называй их "ваша милость" или, еще лучше, "монсеньоры".

Со шляпами в руках, так что петушиные перья мели пыль, юноши приблизились к мэтрам. Почтительно остановились. Подождали.

— А, это ты, Себастьен, — один из браво, высокий мужчина лет тридцати пяти-сорока с грязными обломанными ногтями и гнилыми зубами, соизволил обратить внимание на прибывших. — Чего тебе?

Мало низко поклонился.

— К вашим услугам, монсеньор. Позвольте представить вам...

Громкий шум заглушил слова Себастьена и человек с гнилыми зубами отвернулся.

— О, Клемана везут, — заметил один из мэтров, когда толпа заволновалась и подалась вперед. Цокот лошадиных копыт, скрип колес повозки палача, топот стражи Шатле, позвякивание кирас слились с радостными воплями добропорядочных парижан, так что усевшиеся было на башню Сен-Жан и на крышу ратуши птицы испуганно взмыли вверх и закружили над площадью.

Повозка остановилась перед лестницей эшафота и Жорж-Мишель вздрогнул. Впервые юноша увидел осужденного так близко, впервые разглядел капли пота у него на лбу, заметил неподвижный тоскливый взгляд... Молодому человеку хотелось оказаться подальше от Гревской площади, вернуться домой, в Лувр... Даже смертельно надоевшая латынь показалась шевалье увлекательной словно роман.

— Да, Клеман человек чести, — с видом ценителя заметил гнилозубый, когда осужденный довольно твердо взошел на эшафот. — Уж он задаст Кабошу работу.

Браво остановился рядом с огромным колесом, и тут произошла непонятная заминка.

— Чего они тянут? — недовольно проворчал еще один мэтр. — Мы все здесь, весь Париж здесь — пора начинать.

— Говорят, будет король со всем двором, — пояснил гнилозубый, судя по всему знавший все. — Хотя... Опаздывать на такое представление — это не делает чести королю.

— Да, куда мы катимся? — пожал плечами четвертый. — Раньше короли дожидались браво, а теперь браво вынужден дожидаться короля.

Мэтры замолчали, недовольно хмурясь. Молодые люди терпеливо ждали, не смея надевать на головы шляпы. Наконец, толпа вновь заволновалась, послышались крики приветствия, королевская стража принялась грубо раздвигать добрых парижан и на площади в сиянии и блеске драгоценностей, а также золотого и серебряного шитья верхом на прекрасных конях появился весь двор.

Жорж-Мишель вздохнул, как зачарованный глядя на великолепную процессию. Никогда раньше ему не приходилось наблюдать за королевским поездом со стороны, из толпы бродяг, и теперь юноша чуть ли не до боли чувствовал свою принадлежность к этому миру роскоши и блеска, знатности и красоты. Грязные улицы, вонючие подворотни, убогие каморки браво и скупщиков краденного вызывали отвращение, доходящее до тошноты. "Ничего", — думал молодой человек, — "я все равно удеру! Завтра же и удеру. Не поймают..."

Черные и красные мантии заполнили эшафот. Секретарь парижского суда уставился в приговор и что-то забубнил. Гнилозубый вспомнил о стоящем рядом Мало.

— Ты еще здесь, Себастьен? Чего тебе?

— Монсеньор, позвольте представить моего ученика Сен-Жоржа, — почти подобострастно произнес Мало.

Мэтры как один повернули головы.

— Кланяйся, идиот, — прошипел Мало. Жорж-Мишель поклонился.

— Он заплатил взнос, Себастьен? — поинтересовался браво, возмущавшийся опозданием короля.

— Заплатил, честь по чести.

— И как он? — лениво спросил другой.

— Шпагой владеет — загляденье, только ходить не умеет...

— Ничего, — сплюнул гнилозубый, — жить захочет, научится. Что ж, Себастьен, ты его подобрал, тебе с ним и возиться. Он твой.

— Говорят, ты отличился, Себастьен? — поинтересовался браво, пожелавший, чтобы казнь началась скорей.

— Мы вместе с Сен-Жоржем были, — похвастал Мало.

— Вот как? — "монсеньор" усмехнулся. — Тебе повезло, парень, — казалось, гнилозубый только сейчас заметил юношу, — ты начинаешь карьеру в тот день, когда от нас уходит Кровавый Клеман. Он был истинным браво. Надеюсь, когда придет твой час предстать перед этими зажравшимися свиньями, — браво небрежно ткнул грязным пальцем через плечо, — ты покажешь себя не хуже Клемана. Иди, Себастьен, я доволен.

Молодые люди поклонились и отошли прочь. Себастьен с облегчением перевел дух и радостно ткнул Жоржа-Мишеля кулаком в бок.

— Разрешили! Ух, я и натерпелся. Знаешь, было бы обидно потерять своего первого ученика.

— Почему потерять? — насторожился Жорж-Мишель.

— А как же? — пожал плечами Себастьен. — Не приглянулся бы ты им — пришлось бы мне тебя резать. Такое бывало. Это Париж!

— И ты бы меня... прирезал?! — охнул Жорж-Мишель, чувствуя, как по спине стекает струйка пота.

— Да пойми ты, дурак, — принялся оправдываться Себастьен, — это же сам Ле Нуази. С ним не поспоришь... Он десятерых таких как мы сделает... Ну, ты чего? — Мало хлопнул юношу по плечу. — Все же обошлось. Ты еще таким браво станешь! Может, тебя сам кардинал Лотарингский на службу возьмет... или Шатильон. Хотя... — Себастьен пожал плечами. — У них свои люди есть. Дворяне. А мы что? Мы для них и не люди вовсе. А, с другой стороны, мы свободней. Хотим — берем заказ, хотим — не берем, хотим — к шлюхам идем, хотим — в кабак. Здорово, правда?

Жорж-Мишель, основательно сбитый с толку подобным взглядом на вещи, смотрел то на потертый наряд Мало, то на разряженных придворных. Заметил довольного Ландеронда.

— А как же Ландеронд? — пробормотал он и чуть не свалился в пыль, получив тяжелую оплеуху.

— Сказано тебе, не называть имен, — прошипел Себастьен Мало. — Для нас он Леон, понятно?! Леон! Твое счастье, что Ле Нуази не слышал...

Юный граф, потрясенный тем, что какой-то бродяга посмел его ударить, застыл на месте, чуть ли не открыв рот. Его губы дрожали, на глазах навернулись слезы.

— Кто жалеет палку — портит ученика, — важно произнес Себастьен, явно повторяя чьи-то слова. — Так что в следующий раз — смотри! Еще не так вздую.

Жорж-Мишель шмыгнул носом и с тоской уставился на эшафот. Подручные палача ловко раздели Клемана и теперь старательно привязывали его к огромному колесу. Священник молился, высоко поднимая распятие, так, чтобы оно было видно лежащему осужденному. Преступник вторил словам молитвы. Голос его был хриплым, однако не дрожал.

— Мне бы так, — завистливо проговорил Мало и покровительственно положил руку на плечо ученика. — Правду говорят, Клеман — человек чести.

Юноша молчал. Если бы не толпящиеся вокруг браво... Если бы не Себастьен... он непременно кликнул бы стражу... он бы им показал... А так его прирежут раньше, чем стража придет на помощь... И Себастьен... все-таки он спас ему жизнь.

— Да брось ты, Сен-Жорж, — Себастьен явно не мог долго молчать. — Вообще то мэтру плевать на Леона. У него свои посредники есть. А Леон — он кто? Он так... для такой мелочи как мы. Хотя, говорят, последнее время пошел в гору... Точно, смотри, рядом с Шатильонами крутится.

Молодой человек вяло отвернулся от эшафота и застыл. Нет, вовсе не вид шевалье де Ландеронда, и правда старающегося держаться как можно ближе к кардиналу де Шатильону, поразил юного графа. Среди придворных Жорж-Мишель заметил своих людей — Ликура и Ланглере, веселых, нарядных и совершенно не обеспокоенных его исчезновением. Молодому человеку даже стало жарко от собственной глупости. Переодеваться, тащиться к "Жареному кабану", чуть не погибнуть от рук Фоканбержа, застрять в "учениках" недоучки браво, спать на полу, получать взбучки от какого-то бродяги и все почему?! Потому что ему вздумалось забыть о существовании собственных людей!

Жоржа-Мишеля обуял гнев. Он мучится, он страдает, а изменники наслаждаются жизнью и ухаживают за дамами! Ой... не только за дамами...

— Себастьен, ты только взгляни, посмотри, что он делает! — юный шевалье дернул "наставника" за рукав, совершенно упустив из вида, что Себастьен Мало не имеет чести знать шевалье де Ликура. — Он же... он же за мальчишкой...

— Ну и что? — снисходительно вопросил Мало и пожал плечами. — У вельмож это бывает. Называется "любовью по-итальянски". Смерть Христова, Сен-Жорж, нельзя же быть таким провинциальным.

— Но они оба мужчины!.. — возмутился Жорж-Мишель, заметив, как шевалье де Ликур что-то шепчет на ухо пажа, а тот кокетливо поправляет не по моде длинные черные локоны.

— Подумаешь. Ты только пристально на них не смотри — а то еще понравишься вельможе, — пошутил Себастьен.

— Я?!

— Ну не я же, — расхохотался Мало.

Граф де Лош чуть не задохнулся от возмущения, набрал в грудь побольше воздуха и... промолчал. "Что ж, — думал Жорж-Мишель, — он им понравится, он им очень понравится! Когда они отправятся в Бар-сюр-Орнен или в Лош... третьим и четвертым помощником коменданта... Нет! Лейтенантами городской стражи... вылавливать ночных гуляк и выпивох... А еще лучше, в какой-нибудь дальний гарнизон..." Шевалье перебрал в памяти все дальние крепости французского королевства, вспомнил все самые незначительные должности в армии (о военной службе Жоржу-Мишелю в свое время немало рассказывал господин де Броссар). Как следует насладившись воображаемым печальным существованием нерадивых офицеров и пообещав себе оставить обоих в этом положении до конца их дней, юный граф начал успокаиваться, а успокоившись, вернул себе способность думать.

"За солдат несет ответственность офицер, за офицеров — командующий", — нередко повторял покойный господин де Броссар. Для Ликура и Ланглере граф де Лош и де Бар должен был быть офицером самого высокого ранга, догадался Жорж-Мишель. А раз так... значит, наказывать их не за что, и он сам во всем виноват.

Молодой человек представил себе, какие сплетни пойдут при дворе, если он ни за что, ни про что отправит своих дворян домой, а на их место вызовет не знающих Париж и двор провинциалов. Вообразил смешки, которые будут сопровождать новичков, недовольные мины дам. Нет, он не мог позволить себе подобной глупости. Он граф де Лош и де Бар и... Жорж-Мишель даже выпрямился от неожиданной мысли. Он не просто взрослый шевалье, не просто граф, он — сеньор, обладающий правами высшей юрисдикции, и потому должен вести себя соответственно.

Уже другими глазами юноша посмотрел на Мало, на Ликура и Ланглере, на придворных, браво и стражу. Он не будет никого отсылать. Он не будет ни от кого удирать. Все-таки он вельможа, а не вздорный мальчишка и не проказливый школяр. Он закончит здесь все дела и вернется в тот мир, которому принадлежит, — в Лувр... Хотя, почему именно в Лувр? У него есть собственный дом — отель на улице Бетези, может быть, и не слишком большой, но свой.

— Молодец, Сен-Жорж, даже не побледнел ни разу, — Себастьен Мало одобрительно хлопнул графа де Лош по плечу, и юноша с удивлением понял, что погруженный в собственные мысли пропустил все самое неприятное из творящегося на эшафоте. Правосудие свершилось. — А Клеман то, Клеман каков! — с восторгом сообщил Себастьен. — Я же говорил, настоящий мужчина...

Под радостные крики парижан его величество Карл IX покинул Гревскую площадь и возбужденная толпа начала расходиться.

— Пошли в "Жареный кабан", — предложил Себастьен, — выпьем за упокой души Клемана.

Впрочем, не успел слуга разлить пойло, по непонятной причине именуемое вином, как в заднюю комнату "Кабана" пробрался оборванный мальчишка и что-то шепнул Себастьену на ухо.

— Представляешь, меня мэтры к себе зовут, — шепотом похвастал Мало и торопливо вылез из-за стола. — Ладно, вы тут пейте, а я пошел. Ты за главного, — важно бросил молодой человек, уже выходя из комнаты.

Шестеро оборванцев выжидающе уставились в лицо Сен-Жоржа, не решаясь есть и пить без его дозволения. Юноша со всей возможной строгостью оглядел свиту Мало и поднял кружку.

— За настоящих мужчин, — провозгласил Жорж-Мишель.

Мальчишки радостно завопили, дружно опрокинули кружки, сворой голодных псов накинулись на еду. Юный граф отпил вино и с отвращением выплеснул остатки на пол.

— Косой, пой! — важно приказал он.

— Нет лучше браво молодцов

И лучше шлюх девчонок... — привычно затянул Косой.

Хмельные от крови и вина щенки подхватили лихую песню. Жорж-Мишель молча смотрел на беснующихся мальчишек, усердно поглощал сыр и пережаренное мясо и думал, что все-таки внесет взнос мастера. Кто знает, может, ему это пригодится?

Упившиеся юнцы засопели под столом, и шевалье вышел из "Жареного кабана", поднялся на чердак Себастьена. Вечер еще не начался, но уставший от непривычных раздумий Жорж-Мишель чувствовал настоятельную потребность ко сну. Посмотрел на постель Себастьена, на дверь и понял, что "наставник" был прав — с его способностью слышать чужие шаги лучше всего провести эту ночь на полу, поперек двери. В последний раз, утешил себя шевалье, завтра он уйдет.

Когда незадолго до рассвета веселый и пьяный Мало торкнулся в дверь своей каморки, ему ответил настороженный окрик "Кто?".

— Свои, открывай! — радостно завопил браво и ввалился внутрь, как только Жорж-Мишель посторонился. — Меня мэтры хвалили, — с ходу сообщил молодой человек, пошатнулся, ухватился за ученика и чуть не рухнул на убогое ложе. — Тебя тоже, — великодушно добавил Себастьен. — Сам Ле Нуази сказал, что у меня есть нюх... и что мне можно поручать серьезные дела...

— Себастьен, я...

— Заткнись! — отмахнулся от ученика Мало. — Они меня за свой стол посадили, представляешь?! Только меня и еще Жанно Кастета...

— Себастьен...

— А Ле Нуази обещал со мной пофехтовать!.. — вещал в пьяном восторге Себастьен. — Кастет от зависти чуть не окочурился! — молодой браво сиял, словно стал обладателем мешка с золотом. — Ладно, Сен-Жорж, ты меня совсем заговорил... Стаскивай башмаки...

Граф де Лош и де Бар уставился на Мало, затем на его грязный башмак, еще раз на Мало, силясь понять, действительно ли какой-то бродяга требует от него выполнения обязанностей лакея, или ему это чудится. Себастьен в нетерпении топнул и изо всех сил вытянул ногу в сторону ученика.

— Давай... тяни... — потребовал он.

— Но, Себастьен, я работу нашел! — выпалил Жорж-Мишель.

На лице молодого браво медленно проступило выражение удивления, которое затем сменилось чувством удовлетворения и самодовольства.

— Вот видишь, — Себастьен пьяно погрозил юному шевалье пальцем. — А ты на Гревскую площадь идти не хотел. Это же такое дело... Людей посмотреть, себя показать... Думаешь, чего двор туда ездит? Нет, Кровавый Клеман — это, конечно, да, но ведь и мы не хуже...

— Только мне придется уехать, Себастьен. Утром, — прервал излияния "наставника" Жорж-Мишель. Браво вздохнул. Не смотря на бродившие в голове винные пары, а, может быть, именно благодаря им, молодому человеку не хотелось расставаться со своим первым учеником. Но... дело есть дело.

— Ладно, поезжай, — разрешил Мало и в подтверждение своих слов даже стукнул кулаком в стену. — А куда ты поедешь?.. — полюбопытствовал он.

Жорж-Мишель насупился, но в конце концов не выдержал и взглянул на "наставника" с удивлением.

— Правильно, не говори, — Себастьен затряс головой и даже уши заткнул. — Дела клиентов — это свято. Тебе помощь нужна?

Юноша взглянул на Себастьена с еще большим недоумением и покачал головой.

— Дело то плевое, — постарался он успокоить непрошенного помощника.

Мало разволновался.

— Ты там поосторожней, Сен-Жорж. Плевые дела как раз и бывают самыми опасными... мне говорили... И с клиентом ухо держи востро... а глаза — на затылке... А то Ле Нуази сегодня такое рассказывал...

— Я справлюсь, — пообещал Жорж-Мишель.

— Ле Нуази про тебя тоже так говорил, — подтвердил Мало. — Глядишь, года через три-четыре ты мастером станешь...

— Я раньше стану, — с юношеской задиристостью пообещал шевалье.

— Эх, Сен-Жорж, все в тебе хорошо, только одно неладно — слишком много хвастаешь, — укорил ученика браво, повалился на кровать и, начисто позабыв о башмаках, уснул.

Граф де Лош и де Бар лежал на полу, тщетно силясь уснуть. Хвастун, значит... А еще, значит, башмаки с него снимать... Не дождется! За такое — прирезать и то мало. За такое надо на виселицу отправлять.

Падение... Рубящий удар Фоканбержа... Нож в спине... Себастьен спас ему жизнь, за это он оставит ему жизнь. Жизнь за жизнь — это правильно.

Жорж-Мишель сам не заметил как уснул.

ГЛАВА 10

В которой шевалье Жорж-Мишель отправляется в Венсенский замок

Слуги отеля Бетези радостно сновали по дому, спеша услужить вернувшемуся господину. За последние несколько дней бедняги не раз примеряли на свои шеи петли, ибо королева-мать, разгневанная тем, что разини не досмотрели за лучшим другом ее сына, пригрозила отправить всех на Монфокон, если с графом де Лош что-нибудь случится. В том, что мадам Екатерина выполнит свою угрозу, слуги убедились на второй день исчезновения его сиятельства, когда сын дворника признался, что одолжил господину свой наряд. Глупый щенок был безжалостно выпорот и отправлен в Шатле — дожидаться того часа, когда появится граф или же будет найдено его тело. В первом случае ее величество пообещала выпустить болвана, сочтя, что порка и тюремное заключение будут достаточным наказанием для глупца, во втором — пригрозила отправить стервеца на виселицу вместе с остальными слугами. Поэтому увидев вернувшегося графа, его лакеи сначала протерли глаза, затем упали на колени, благодаря Всевышнего за заботу и попечение о его сиятельстве, а потом срочно отправили в Лувр гонца, дабы сообщить о нашедшейся пропаже и молить о вызволении из Шатле бедного мальчика.

Господа де Ликур и Ланглере имели меньше оснований для восторгов. Прежде всего они вовсе не волновались из-за исчезновения сеньора, искренне полагая, что у его сиятельства любовная интрижка с какой-то не слишком строгой горожанкой. А тревога и суета двора, вызванная недельным отсутствием графа де Лош, заставляла двух офицеров лишь недоуменно пожимать плечами. Поэтому когда взволнованные слуги вытащили офицеров из теплых постелей и передали приказание сеньора немедленно явиться в отель на улице Бетези, молодые люди мысленно выругались и пожелали его сиятельству провалиться в Преисподнюю. В крайнем случае, обратно в объятия мещанки.

Общение с графом быстро согнало с лиц офицеров выражение неудовольствия и досады, и молодые люди с весьма неприятным чувством вспомнили, что у его сиятельства отвратительный характер. Граф де Лош и де Бар не кричал и не топал ногами, как это с ним нередко случалось в Бар-сюр-Орнен, но легче от этого молодым людям не становилось. Прежде всего его сиятельство сообщил, что коль скоро служба у него кажется благородным господам слишком обременительной, он может отправить благородных господ обратно в Бар-сюр-Орнен.

Ликур и Ланглере побледнели. Даже в провинциальной глуши еще не догадываясь о наслаждениях двора, молодые люди мечтали о Париже. Теперь же, когда они узнали, как хорошо быть парижанами и придворными, возвращение домой приводило их в отчаяние, а господин Ланглере и вовсе впал в состояние ужаса. Последнее время он так невнятно произносил свою фамилию, что Ланглере превратилось в д'Англере, и никто из придворных — даже его сиятельство — не сказал ни слова против. И вот теперь все его усилия могли пойти прахом. Неимоверным усилием воли оправившись от потрясения, офицеры принялись уверять юного сеньора, будто весьма довольны своей службой, более того — гордятся ей и ни за что не хотели бы променять ее на другую. "Еще бы, при полном то отсутствии обязанностей", — подумал шевалье Жорж-Мишель, вновь закипая.

— Зато я недоволен вашей службой, господа, — перебил он офицеров и те испуганно примолкли. — Вы, как я заметил, весьма весело проводите время, ухаживаете за дамами... и не только за дамами, — грозно добавил граф, останавливаясь напротив Ликура. — И при этом забываете о своем сеньоре. Может быть, господа, вам неизвестны обязанности офицеров?!

Господа залепетали, что лишь почтительность и боязнь помешать развлечениям его сиятельства удерживала их от нескромности. И что если бы его сиятельство накануне отбытия дал им соответствующие указания...

— Довольно, господа, — отмел оправдания провинившихся граф де Лош, чувствуя в словах дворян некую правду. — Вы не проявили себя хорошими офицерами, и единственная причина, по которой вы еще здесь, а не на дороге в Бар-сюр-Орнен, в том, что у меня нет времени и желания разъяснять провинциалам нравы и обычаи двора. Однако с этого дня вашей беззаботной жизни приходит конец. Следующей провинности я не потерплю.

Не сговариваясь, Ликур и Ланглере принялись уверять его сиятельство в готовности выполнить любое его приказание. Шевалье Жорж-Мишель величественно кивнул.

— Отныне, господа, вы будете жить здесь, в отеле Бетези — я не намерен разыскивать вас по всему Парижу.

Дворяне поклонились в знак повиновения.

— И вы будете сопровождать меня, куда бы я ни пошел, а утром станете приходить к моему пробуждению — скажем, часам к восьми — дабы получить от меня все необходимые распоряжения.

— Но, ваше сиятельство, — попытался было возразить Ланглере, ужаснувшийся необходимости дожидаться пробуждения сеньора в передней, — мы состоим на службе его величества. Мы можем понадобиться королю.

— Вот как, лейтенант? — голос графа де Лош стал ледяным. — Вы не знаете, что ваши патенты простая формальность? Что ж, если вам так хочется перейти на службу к его величеству, я могу попросить кузена удовлетворить вашу просьбу. И отправить вас куда-нибудь в действующую армию...

Ланглере застыл на месте, чувствуя, что сказал что-то не то. Шевалье де Ликур принялся уверять сеньора, будто никакой король не заставит его оставить службу у графа де Лош. Наконец, и Ланглере принялся бормотать нечто подобное. А когда офицеры уверили графа в своей безграничной преданности, оба мысленно повторили старую клятву не спорить с сеньором, не препятствовать его развлечениям и вообще никогда ему не противоречить. Потому что всему на свете рано или поздно приходит конец. И хорошему быстрее, чем плохому.

* * *

Появление графа де Лош в Лувре вызвало самые оживленные пересуды, тем более, что придворные заметили, как у входа в замок Жоржа де Лош встретил лейтенант королевской стражи господин де Нанси.

— Рад вас видеть, кузен! — воскликнул офицер, приветствуя дальнего родственника. — Ее величество как раз отправила меня к вам.

— А откуда ее величество узнала о моем возвращении? — удивился шевалье Жорж-Мишель.

— Как, откуда? — с преувеличенным удивлением переспросил молодой офицер. — Неужели вы так мало цените своих людей? Стоило вам вернуться, как ваши слуги немедленно передали радостное известие мадам Екатерине.

Жорж-Мишель встал. Прежде он не задумывался, откуда взялись слуги в подаренном ему отеле, но теперь задал себе этот вопрос. Вздохнул. Рассчитать всех слуг было бы невежливо и неблагоразумно. И потом, что ему скрывать от мадам Екатерины?

— Вы, хоть, знаете, Жорж, что вас искали? — продолжил расспросы Нанси.

— А зачем?

— Смерть Христова, кузен, да вас не было неделю!.. — воскликнул лейтенант. — Я понимаю, любовные приключения отнимают много времени, но вы подумали, что здесь творилось в ваше отсутствие?

— Без меня здесь должно было быть очень тихо, — рассеяно заметил шевалье.

— Как же! — усмехнулся лейтенант. — Ваше исчезновение чуть было не спровоцировало еще одну гражданскую войну.

— Вы шутите? При чем здесь я?

— Притом, что вы Лоррен и друг дофина. И при том, что в наше время любая мелочь способна вызвать взрыв. Даже такая, как вы.

Жорж-Мишель недоверчиво уставился на родственника. В очередной раз за последнюю неделю ему показалось, будто со слухом что-то не в порядке.

— Когда вы исчезли, ее величество приказала перетряхнуть вверх дном весь Париж, а кардинал Лотарингский — осмотреть Сену. Оттуда выловили немало интересного. А еще был найден Фоканберж... Кстати, вы знакомы с Фоканбержем?

— Конечно, — с притворным равнодушием ответил граф. — Провинциал. Кажется, он был при дворе в прошлом году. А что, он опять приехал?

— Приехал, — кивнул Нанси. — Но лучше бы не приезжал. Ограбили его и убили. Пока шли поиски, ваши кузены еще крепились, но когда нашли тело Фоканбержа, принцы вообразили, будто вас тоже прирезали.

— Вот еще — я же не провинциал! — возмутился Жорж-Мишель.

— А не все ли равно грабителям, кого грабить? Представляете, что тут началось? Дофин плакал, Гиз шмыгал носом, а принц Беарнский и вовсе ревел в три ручья. А потом они принялись обсуждать, кого наказать за вашу погибель. И, конечно, не сошлись во мнениях...

— Как, опять? — поразился граф де Лош.

— Они уже помирились и теперь вместе рыдают. Зато ваш дядюшка чуть было не сошел с ума.

— В каком смысле? — насторожился Жорж-Мишель.

— В прямом. Он обвинил Шатильонов в том, что они хотят извести всех Лорренов. Сперва его брата герцога де Гиза, потом племянника — то есть, вас...

— Подождите-подождите, Гаспар, — его сиятельство почувствовал, что голова идет кругом. — При чем тут Шатильоны?

— Так вы и этого не знаете, — вздохнул лейтенант. — Да, кузен, выбрали же вы время для развлечений.

— Какое такое время? — потерял терпение шевалье.

— А такое, что накануне вашего исчезновения был пойман Польтро де Мере, убийца Гиза — его скоро четвертуют на Гревской площади, но дело не в этом. Дело в том, что он принадлежал к людям адмирала де Колиньи. Правда, Шатильон отрицает, что поручал ему убийство вашего дяди. Он говорит, будто мерзавец был послан к герцогу только как лазутчик, а убийство совершил по собственному почину...

— И что — это действительно так? — взволновано спросил юный граф.

— Откуда мне знать? — пожал плечами Нанси. — Всякое бывает. Хотя, сами понимаете, убийца никогда не признается в своем преступлении, а смерть вашего дяди была Колиньи выгодна. С другой стороны, в таких случаях от исполнителей отрекаются, а Шатильон сам признал, что Мере его человек. С третьей стороны, он уже нашел мерзавцу замену...

— Я знаю — Ландеронд, — выпалил Жорж-Мишель.

Лейтенант бросил на графа быстрый взгляд, явно не ожидая подобной осведомленности.

— Теперь понимаете, к чему чуть было не привело ваше отсутствие? Мадам Екатерина и так еле убедила кардинала отложить обвинения против Колиньи на три года, а тут вы исчезли. Ее величество уже боялась, как бы не возобновилась война.

— Ой-ой-ой, — протянул Жорж-Мишель, прижимая ладони к щекам. — Мадам Екатерина очень сердилась?

— Ну, коль скоро вы уже опоясались шпагой, шевалье, будем считать, что вам повезло, — насмешливо сообщил Нанси.

— То есть? — вскинул голову граф.

— Если бы его величество не вручил вам шпагу, полагаю, ее величество приказала бы вас высечь.

Жорж-Мишель гневно сверкнул глазами.

— Что-то вы излишне разговорились, лейтенант, — жестко произнес он. — Вам приказали меня встретить? Так вот, вы меня встретили. А теперь отправляйтесь по своим делам. Я не намерен терпеть ваши шутки.

На лице офицера появилось изумление, словно он хотел поинтересоваться, с какой радости родственник ведет себя так, будто с цепи сорвался. Нанси не имел счастья знать, что это и есть подлинный граф де Лош и де Бар, и что только благотворное влияние покойного господина де Броссара спасало обитателей Лувра от вздорного нрава его сиятельства. А сейчас, под влиянием усталости, досады и понятных угрызений совести тонкий слой лоска, наведенный на шевалье наставником, сползал, словно кожа со змеи.

Нанси вздохнул.

— Меня послали не встретить вас, граф, а доставить к ее величеству. Дабы вы объяснили ей свое поведение.

— Я вам что — пакет?! — вспыхнул до корней волос Жорж-Мишель. — И каким это образом вы собираетесь меня куда-то "доставлять"? Где находятся покои ее величества, я знаю и без вас. Так что не беспокойтесь — не заблужусь.

Лейтенант несколько раз выразительно стукнул согнутым пальцем по лбу и вздохнул вторично.

— Если бы я не считал, кузен, что ваше маленькое приключение закончилось разочарованием, я бы показал, каким образом лейтенант королевской стражи может доставить вас к мадам Екатерине. А пока я ограничусь тем, что пойду вместе с вами. Придется вам потерпеть — по крайней мере до покоев ее величества.

Шевалье Жорж вскинул голову и пошел вперед, не глядя по сторонам. Лейтенант де Нанси двинулся следом, а Ликур и Ланглере шагали за ними, старательно отставая на пять шагов. В прихожей мадам Екатерины Нанси обогнал графа, что-то шепнул слуге и тот торопливо открыл дверь. Жорж-Мишель шагнул в кабинет королевы-матери. И остановился.

Ее величество грустно смотрела на молодого человека и юноша почувствовал, как краснеет до корней волос. Попытался отвести взгляд от укоризненного взора королевы. Виновато опустил голову. Вздохнул.

— Мне казалось, граф, я и мой сын были для вас снисходительными государями и добрыми родственниками, и теперь мне грустно видеть, что вы так мало это цените, — тихо промолвила Екатерина.

Жорж-Мишель поднял голову.

— Нет, ваше величество, я ценю это, ценю, — пролепетал молодой человек.

— Тогда как же вы могли исчезнуть из Лувра, никого не предупредив? — по-прежнему тихо спросила королева-мать. — Вы не простой дворянин, граф. Вы наш родственник, вы друг дофина и у вас есть перед нами определенные обязательства. Я уж не говорю, что ваше исчезновение чуть было не вызвало раздоры среди наших подданных. Я даже не говорю, как расстроился король. Но вы заставили страдать и волноваться ваших друзей... Ах, племянник, я не ждала от вас подобного бессердечия.

Жорж-Мишель несколько раз сморгнул, изо всех сил стараясь сдержать слезы, но они все равно заструились по щекам. Мадам Екатерина смягчилась.

— Ну-ну, племянник, я верю, что в вашем проступке видно не столько бессердечие, сколько легкомыслие и недомыслие. Однако вам нужно как следует поразмыслить о своем поведении. А чтобы ничто не мешало вашим размышлениям, я на время удалю вас от двора. Ненадолго, — успокоила молодого человека Екатерина, — всего на неделю. Полагаю, неделя в Венсенне благотворно скажется на вашем поведении.

— Нанси, подойдите сюда, — возвысила голос королева. Пока лейтенант королевской стражи входил в кабинет, Екатерина Медичи набросала несколько строк. — Возьмите его сиятельство под стражу, лейтенант, вот приказ, — распорядилась королева-мать. — Да, и отведите графа к его величеству. Его сиятельство должен просить прощение у короля.

Лейтенант по артикулу положил левую руку на эфес, а правую на плечо шевалье.

— Именем короля, граф, вашу шпагу, — четко и официально произнес молодой человек. Жорж-Мишель со вздохом отстегнул клинок прямо вместе с ножнами и протянул шпагу Нанси. Повернулся к мадам Екатерине.

— А можно... я отдам распоряжения своим людям? — робко попросил он.

— Конечно, племянник, отдайте, — разрешила королева. — Но сначала извинитесь перед его величеством.

Его величество Карл IX играл с борзой, и игра эта заключалась в том, что тринадцатилетний монарх то подманивал бедняжку куском сырого мяса, то бил хлыстом. Заслышав шаги кузена, юный король поднял голову и отбросил хлыст. Взглянул на родственника исподлобья. Топнул ногой.

— Что вы мне скажете, граф?! — раздражено вопросил Карл. — Вы исчезаете на неделю... Пропускаете две охоты и одну казнь...

Жорж-Мишель густо покраснел, вспомнив, в чьем обществе провел эту неделю.

— А потом являетесь, когда я вас не звал... Что вам надо?! Вы мне мешаете!

Его сиятельство вторично почувствовал, как глаза наполняются слезами. Подобным тоном с ним не разговаривал даже покойный дядюшка Франсуа. Жорж-Мишель проглотил слезы — все-таки к кузену его отправила королева-мать.

— Сир, я пришел просить... о прощении, — запинаясь, произнес граф де Лош. Слова извинения с трудом слетали с уст Жоржа-Мишеля, и графа утешало лишь то, что извиняться ему приходится перед королем, то есть перед помазанником Божьим. — Я больше не буду, — совсем не по придворному добавил он.

— Ну, хорошо, — король небрежно кивнул. — Мы прощаем вас, граф... А почему вы без шпаги? — неожиданно вспыхнул Карл. — Я подарил вам шпагу... Где она?!

Жорж-Мишель опустил голову еще ниже.

— У барона де Нанси, — почти прошептал он.

— А зачем ему ваша шпага?! — возмутился коронованный мальчишка. — Нанси, Нанси, идите сюда! — позвал Карл. — Отдайте кузену его шпагу — это мой подарок.

— Сир, — лейтенант де Нанси почтительно склонил голову. — Ее величество королева-мать приказала взять графа де Лош под стражу.

— А почему она не спросила меня? — насупился юный король и с досадой оттолкнул ластившуюся к нему борзую. — Я немедленно пойду к матушке. И, кстати, куда она приказала отправить графа — в Бастилию или в Шатле?

— В Венсенн, сир, — коротко ответил лейтенант.

— Ну, это ничего, — протянул король. — Это даже здорово, — уже направившийся было к двери Карл остановился и вернулся на прежнее место. — Матушка права — в Венсенне замечательная охота. Я люблю Венсенн, — казалось, его величество забыл, что кузен отправляется в Венсенн не охотиться, а в тюрьму. — Поезжайте, кузен. Нанси, проводите графа в крепость.

Лейтенант невозмутимо поклонился и шевалье Жорж-Мишель постарался придать своему лицу выражение такой же невозмутимости. Однако стоило молодым людям покинуть покои короля, как Нанси с досадой хлестнул перчаткой по раскрытой ладони.

— Вот невезение! Ну, вы, понятно, провинились, а мне-то за что такое наказание?! Тащиться в Венсенн, да еще в вашем обществе — нечего сказать, хорошее начало дня... Как будто нет корнета!

Граф де Лош и де Бар задумался, не стоит ли ему обидеться на родственника, но вместо этого только махнул рукой.

— А чем вам не нравится мое общество? — спросил он.

— Тем, что вы сегодня злой. Смерть Христова, Жорж! Только не говорите мне, что ваша милашка сказала вам "нет" — я все равно не поверю. Нет, право, что у вас стряслось? Постель была жесткая, красотка неумелая, вернулся муж?

— Мне стало скучно, — буркнул шевалье, справедливо рассудив, что подобное объяснение выглядит лучше правды. — И вообще... мое место не там, а здесь.

Лейтенант хмыкнул.

— Что вы о себе вообразили, кузен? Ваше место там, где решит король и мадам Екатерина — они наши повелители. А вы простой граф, каких много.

— Я по матери Валуа и я друг дофина, — вяло возразил Жорж-Мишель.

— И что? — пожал плечами офицер. — Его высочество и мадам Екатерина оказали вам честь, но это их личное дело. Вы же не станете от этого принцем крови и герцогом. А я обязан сопровождать в тюрьму только герцогов и маркизов. Ну, еще генералов. А вас должен сопровождать корнет.

— Вам король приказал, — так же вяло отозвался шевалье. — Сами же говорите — он наш повелитель.

— Ладно, пойдемте, — вздохнул Нанси. — Вы будете единственным графом, которого сопроводят в тюрьму сразу три лейтенанта.

И тут шевалье Жорж-Мишель вспомнил: он должен дать распоряжения Ликуру и Ланглере. Повинуясь жесту сеньора, дворяне приблизились.

— Господа, по воле ее величества я отправляюсь на неделю в Венсенский замок, — надменно сообщил юный граф. Молодые люди слегка побледнели. — И у меня есть для вас поручение. Вы должны найти шевалье де Ландеронда и доставить его в мой отель.

— А... если он не захочет идти? — с некоторой растерянностью поинтересовался Ликур. Нанси фыркнул.

— Тогда вы доставите его... как пакет! — выпалил молодой человек. Граф де Лош начал приходить в себя. Рассказ Нанси, упреки королевы-матери наконец то сложились в уме юноши в единый узор, и он понял, что должен непременно выяснить, зачем Ландеронд отправил его к Себастьену Мало. Неужели дядюшка был прав и Шатильон хотел избавиться еще от одного Лоррена? Или Ландеронд действовал по собственному почину, рассчитывая угодить будущему нанимателю? Или причина была в чем-то ином? В любом случае, отдав распоряжение своим людям, шевалье Жорж-Мишель приободрился, и даже громкий голос кузена, потребовавшего шесть солдат в конвой, не мог испортить его поднявшегося настроения.

— Жорж, Жорж, подожди, я сейчас! — истошный вопль маленького Бурбона заставил вздрогнуть солдат и шарахнуться лошадей, но десятилетний принц мчался к старшему другу, не замечая никого и ничего вокруг. Почтенный воспитатель Генриха только всплеснул руками, когда наследник Наваррского престола прыгнул на шею молодому человеку, едва не сбив родственника с ног, и как обезьянка обхватил его руками и ногами. Жорж-Мишель умилился.

— Мы так ждали, так плакали, а Анри говорил — в смысле, Гиз говорил — что это все мой опекун... Только это неправда!.. Ведь наши мамы — сестры!.. А вчера казнили одного грабителя... И его величество ездил смотреть на казнь... и Анри тоже — в смысле, Валуа... — горячо тараторил маленький Бурбон. — А нас с Гизом опять высекли, потому что он со мной подрался... Пошли, Жорж, без тебя было так скучно...

— Ваше высочество, — с помощью воспитателя принца Нанси осторожно отодрал Беарнца от графа де Лош и постарался обратить внимание наследника Наваррского престола на себя. — По приказу ее величества его сиятельство взят под арест и сейчас я должен отправить графа в Венсеннскую крепость.

Лицо мальчика, и без того слегка удлиненное, сделалось еще длинней.

— Под арест? Но, господин де Нанси, Жорж ни в чем не виноват, правда... Ведь это мы с Анри подрались, а Жорж... — его даже рядом не было!

Лейтенант растеряно взглянул на воспитателя принца, словно прося у того поддержки.

— Ваше высочество, мадам Екатерина очень любит вас и его светлость герцога де Гиза, — осторожно заметил мэтр Бове, стараясь увести мальчика со двора. Тщетно. Упрямец вцепился в руку двоюродного брата и явно не собирался никуда уходить. — И потому она сочла необходимым наказать графа за то, что он расстроил вас и своей опрометчивостью вызвал между вами раздоры.

— Но мы уже помирились, правда-правда! — принялся уверять юный Бурбон.

— Да, ладно тебе, Анри, — решил утешить кузена граф де Лош. — Это же не навечно. Меня всего неделю не будет.

— Я ее величество попрошу... — мальчик сорвался было с места, но Жорж-Мишель перехватил кузена.

— Нет, Анри, мадам Екатерина права, — внушительно произнес он. — Я должен был предупредить своих дворян или хотя бы слуг. Так что не горюй — через неделю встретимся.

— Мы к тебе приедем... вместе с Анжу... Я тебе слово...

— Не надо! — Жорж-Мишель торопливо зажал мальчику рот. — Дворянин не должен давать слово, не подумав, сможет ли его выполнить, — с самым строгим видом повторил шевалье наставления господина де Броссара. — Ну, подумай, Анри, что, если ее величество не разрешит тебе меня навестить? Получится, будто ты нарушил слово. А ведь ты не простой дворянин — ты принц. Уж если мы, принцы, не будем придерживаться законов чести, что тогда ждать от простых людей?

Воспитатель Генриха де Бурбона одобрительно кивнул, а Генрих вытер кулаком глаза и ткнулся носом в куртку двоюродного брата. Граф де Лош осторожно отстранил от себя мальчишку, повернулся к Нанси.

— Господин лейтенант, я готов.

Купаясь во взглядах окружающих — одобрительных у одних, удивленных у других — Жорж-Мишель поднялся в седло с такой легкостью и таким довольным видом, будто отправлялся на прогулку. С каждым мгновением, с каждым словом и жестом граф де Лош нравился себе все больше и больше.

Маленький Бурбон принялся махать вслед кузену. Жорж-Мишель обернулся:

— И передай от меня привет Генрихам! — крикнул шевалье и проехал в ворота Лувра.

ГЛАВА 11

Как трудно найти в Париже человека, особенно если его там нет

Весть о том, что по приказу графа де Лош господа де Ликур и д'Англере разыскивают шевалье де Ландеронда, облетела королевскую резиденцию в мгновение ока, и обитатели королевского дворца с удовольствием принялись гадать, что заставило кузена и друга дофина ополчиться на дворянина из Анжу.

Как это часто бывает, среди придворных получили хождение три версии случившегося. Как утверждали некоторые близкие к Лорренам лица, шевалье де Ландеронд пытался покуситься на жизнь графа де Лош, что и заставило молодого человека покинуть Париж. Как утверждали те же лица, мадам Екатерина была настолько обеспокоена безопасностью племянника, что даже спрятала его на время в Венсенн. Иначе чем еще можно было объяснить тот факт, что в крепость графа сопровождал лейтенант де Нанси, а не простой корнет?

Другой версией — особенно распространенной среди фрейлин — стала история о том, как Ландеронд отбил у Жоржа-Мишеля красотку. На честь быть причиной раздора между графом и шевалье претендовало сразу пять фрейлин, и все пятеро искренне недоумевали, какое наваждение на них нашло, что они хотя бы на миг могли предпочесть очаровательному Жоржу противного Эжена. Правда, после некоторых раздумий красотки смогли найти себе оправдание. Уж если граф де Лош оставил их на целую неделю, погрузив в тоску и печаль, не удивительно, что они нуждались в утешении. Однако оправдания фрейлин ничуть не уменьшали негодования красоток по отношению к шевалье, посмевшему столь коварно воспользоваться отсутствием соперника. Девицы из кожи вон лезли, стараясь помочь Ланглере и Ликуру в их тяжких трудах. Все-таки людей графа де Лош фрейлины любили почти так же сильно как и самого графа. Ланглере славился галантностью и шутками, а шевалье де Ликур умением подбирать для дам ленточки, кружева и перья, изысканные ткани и украшения, а также во всех подробностях рассказывать о вкусах и пристрастиях того или иного юного шевалье.

Лишь в одном дамы досадовали на дворян Жоржа-Мишеля — в их упорном нежелании объяснять, почему граф мог покинуть их на целых семь дней. К счастью на помощь любопытным была явлена третья версия случившегося, чем-то схожая со второй. Как уверяли королевские лакеи, граф де Лош целую неделю наслаждался тихой любовью с какой-то хорошенькой горожанкой. К несчастью, рассказывали лакеи, в разгар идиллии в Париже объявился простофиля-муж и вместо того, чтобы как все благородные люди послать сопернику вызов, не нашел ничего лучшего, как подать на графа де Лош жалобу в парижский суд.

Последняя версия казалась придворным тем более убедительной, что ее — по крайней мере, частично — поддерживал лейтенант де Нанси. К тому же в парижском суде ежемесячно скапливалось не менее десятка жалоб на придворных, хотя ни одна из них не имела отношения к Жоржу-Мишелю. Господа лишь расходились во мнении, что именно в этом маленьком приключении могло поссорить графа де Лош и простого шевалье. Одни уверяли, будто в печали вернувшись из города, его сиятельство обнаружил в спальне одной из своих красоток нахального анжуйца, другие — что шевалье успел наставить Жоржу-Мишелю рога еще в Париже.

Как утверждали последние, однажды Ландеронд отправился развлекаться в город и, как водится среди придворных, развлекался тем, что подставлял ногу почтенным горожанам, срывал с них плащи, а с их жен чепчики. Само по себе подобное развлечение не казалось обитателям Лувра чем-то предосудительным, плохо было то, что шевалье посмел покуситься на милашку графа де Лош, публично сорвав с нее пару поцелуев. Как и всякий благородный дворянин, Жорж-Мишель не мог более дарить своей благосклонностью недостойную, однако и спускать Ландеронду оскорбление также не собирался. Тем более что глупый муж подал в суд жалобу не на шевалье де Ландеронда, что было бы естественно, а на его сиятельство графа де Лош.

В общем, негодование придворных на поведение шевалье из Анжу было столь велико, что даже если бы граф де Лош не вознамерился разыскивать предполагаемого обидчика по всему Парижу, у бедолаги не было бы шанса остаться при дворе. К счастью для себя, Эжен вовремя узнал о розысках его сиятельства и поспешил скрыться. Шевалье не знал, что и думать о загадочных приключениях графа в Париже, и боялся даже предполагать, что сталось с Себастьеном Мало. Скорее всего, размышлял шевалье, бедняга гниет в какой-либо канаве, а составлять ему компанию Эжен не хотел. Шевалье видел лишь один выход из трудной ситуации, но когда попытался обратиться за помощью к адмиралу де Колиньи, ответ Шатильона был таков, что Эжен в ужасе вообразил, будто совершил последнюю ошибку в своей жизни.

Благородный Гаспар пережил немало отвратительных мгновений благодаря самодеятельности Польтро де Мере, и теперь не имел ни малейшего желания втягиваться в новые распри с семейством Лорренов из-за очередного услужливого идиота. К тому же Колиньи не мог взять в толк, почему расправу над лотарингцами Ландеронд начал с безобидного мальчишки, приходящегося к тому же родным племянником Жанне д'Альбре. Как следует побушевав и с трудом успокоившись, адмирал все же счел, что подобная преданность заслуживает награды, и потому решил сохранить незадачливому прихлебателю жизнь.

— Но смотрите, шевалье, — грозно добавил Шатильон, отправляя господина де Ландеронда к нидерландским единоверцам, — если вы еще раз посмеете проявить подобную инициативу, если вы посмеете тронуть хотя бы волос на голове графа де Лош, я лично отправлю вас на эшафот. И поверьте, в этом случае участь Польтро де Мере покажется вам завидной.

Эжен молча поклонился, мысленно посылая проклятия и на дом Лорренов, и на дом Шатильонов. Молодой человек искренне не понимал, почему должен становиться разменной монетой в распрях двух могущественных семейств, и тем более платить жизнью за безалаберность его сиятельства. О том, что он сам мечтал отделаться от докучливого мальчишки, Эжен по обыкновению забыл. Он лишь чувствовал, что его неприязнь к графу де Лош делается все сильнее. Однако неприязнь неприязнью, а безопасность безопасностью. Ландеронд постарался как можно скорее и незаметнее покинуть столицу Франции, предоставив людям графа тщетно разыскивать его по всему Парижу.

На счастье Эжена Ликур и Ланглере не имели опыта в подобных делах и потому не могли даже представить, чтобы какой-либо дворянин мог добровольно покинуть Париж. Напрасно благородные господа раз за разом прочесывали злачные места французской столицы. Напрасно платили лакеям, конюхам и трактирщикам. Шевалье де Ландеронд как сквозь землю провалился.

Нельзя сказать, будто офицеры вовсе ничего не добились. Немалыми усилиями им удалось установить имена чуть ли не всех подружек шевалье де Ландеронда, обнаружить любимые шевалье трактиры и залы для игры в мяч, познакомиться с его портным, перчаточником и сапожником, составить список всех, с кем Эжен обыкновенно играл в карты и кости, и даже узнать, какие блюда шевалье предпочитал на завтрак, обед и ужин. К сожалению, эти сведения не помогали обнаружить самого Ландеронда, и господа де Ликур и Ланглере все чаще с беспокойством размышляли о том, какой прием окажет им сеньор после выхода из тюрьмы, и все реже находили поводы для веселья.

В общем, пока один шевалье усердно прятался, а два других шевалье с не меньшим усердием его искали, жизнь обитателей Лувра была полна смысла. Благородные дамы и господа, офицеры, солдаты, лакеи и даже придворные дворники и прачки с интересом ожидали окончания охоты на шевалье Эжена и заключали пари, прикажет ли граф де Лош убить мерзавца на дуэли или без затей перерезать ему горло.

Лишь один человек в Лувре ухитрился пропустить мимо ушей разговоры о Лорренах, Шатильонах, Польтро де Мере и Ландеронде. Смотритель королевского огорода был слишком занят своими непосредственными обязанностями, львиную долю которых составляла забота о защите огорода от воров. Мэтр Юшет не знал, какому святому молиться, прося избавить грядки от жадных рук и ртов. Больше всех мэтра приводили в отчаяние королевские пажи. Какие только ловушки не устанавливал мэтр Юшет против нахальных мальчишек. С каким старанием обходил свои владения, прислушиваясь к малейшему шороху. Сколько раз жаловался на проказников надзирателю за пажами. Все было напрасно. Щенки упорно лезли в королевский огород, а, удирая от смотрителя, ухитрялись потоптать больше, чем съесть.

Конечно, иногда мэтру Юшету удавалось поймать того или иного малолетнего разбойника, и тогда мальчишек безжалостно секли. Прислушиваясь к несущимся из-за двери воплям, видя, как пажи выходят из покоев надзирателя с красными от слез глазами и опухшими носами, достойный мэтр с облегчением вздыхал и думал, что щенки двадцать раз поразмыслят, прежде чем напроказить вновь. Увы! Стоило мальчишкам оправиться от порки, как они вновь лезли на огород, изводили мэтра Юшета злобными песенками, натягивали на его пути бечевки, дырявили лейки, а также выливали на него из окон содержимое ночных горшков.

Временами несчастный мэтр клялся подать в отставку и отправиться возделывать собственный огород в окрестностях Тура. Временами мечтал лично оторвать пажам уши и как следует отходить их хворостиной или даже башмаком, наплевав на благородное происхождение стервецов и на все последствия подобного самоуправства. А бывало в голову мэтра приходили и вовсе крамольные мысли, и тогда он думал, что мальчишек стоило лучше кормить и тогда они перестали бы опустошать королевский огород подобно саранче.

Когда на четвертый день пребывания графа де Лош в Венсенне мэтр Юшет заметил среди грядок еще одного малолетнего преступника, терпение огородника лопнуло, он стащил с ноги башмак и постарался как можно тише подкрасться к вору. Каково же было потрясение отчаявшегося мэтра, когда вместо наглого пажа он обнаружил сидевшего на земле принца Беарнского, с самым деловым видом копавшегося в грядках с репой. "Ну вот, и принцев перестали кормить", — меланхолично вздохнул мэтр Юшет. Его рука сама собой опустилась. Несколько мгновений в недоумении глядя то на башмак, то на озабоченного Бурбона, огородник предпочел вернуть башмак на законное место, после чего подошел к маленькому принцу.

— Пойдемте, ваше высочество, — с искреннем сочувствием проговорил огородник и протянул мальчику руку. — Я вас покормлю. Репа еще не выросла.

Генрих поднялся. Нельзя сказать, чтобы принц был голоден. В огород малыша тянул не пустой желудок, а радостные воспоминания о босоногих развлечениях в Наварре, но отказываться от лакомства маленький принц не собирался. Постоянные проказы, игры в мяч с Генрихом де Гизом и пажами — Генрих де Валуа как правило предпочитал роль зрителя — неизменно поддерживали прекрасный аппетит Генриха де Бурбона. К сожалению, насладиться обещанным угощением принц не успел. Господин Ланглере, весьма утомленный затянувшимися поисками и зашедший в огород подкрепить свои силы, немало обрадовался, обнаружив прямо перед собой угодившего в лапы мэтра Юшета мальчишку. Не имея привычки приглядываться к проказникам и не подумав, до какой степени способен перемазаться малолетний принц, офицер поманил непоседу.

— Эй, малый, хочешь заработать? — небрежно поинтересовался шевалье.

Глаза Беарнца загорелись. Сроду не имея денег, малыш с готовностью кивнул. Мэтр Юшет ошарашено покачал головой. Довоевались их величества, допрыгались. Принцам должного содержания не выплачивают!

— Снесешь записку шевалье де Ликуру. Знаешь такого? — рассеянно произнес офицер, что-то торопливо карябая на клочке бумаги. — Одна нога здесь — другая там. Живо!

Принц Беарнский на лету поймал завернутую в бумажку монету и рванул с места. Вдогонку раздался довольный смешок.

— Да, ладно тебе, приятель, — пожал плечами Ланглере, несколько превратно истолковав смятение огородника. — Еще успеешь высечь стервеца.

Выскочив из огорода и слегка переведя дух, маленький принц решил все же полюбоваться на добытое богатство. Осторожно развернул записку, придирчиво осмотрел блестящую монету, попробовал ее на зуб и как взрослый шевалье подкинул в ладони. Бросил взгляд на записку.

"Я нашел еще одну подружку Ландеронда", — с трудом разобрал корявые буквы Генрих. "Постараюсь сегодня ее проверить. А. д'Анг." Беарнец довольно кивнул. Мало того, что заработал, так еще и другу поможет. Ради этого стоило поспешить.

Получив записку товарища и разглядев, кто именно ее доставил, шевалье де Ликур забормотал бессвязные извинения. Генрих де Бурбон махнул рукой.

— Это же для Жоржа, — пояснил малыш, с любопытством глядя, как офицер пытается украдкой прочесть записку. — Я для Жоржа все сделаю. Он мой друг и кузен. А еще шевалье д'Англере дал мне пять ливров, — со всей непосредственностью возраста похвастал принц.

Все чувства шевалье де Ликура, сраженного бестактностью Ланглере, оказались травмированы одновременно.

— Но... но, ваше высочество, — почти не соображая, что говорит, пролепетал лейтенант. — Зачем вам деньги?!

— А как же... — оживился Беарнец. — Купить деревянную лошадку, конфеты и печенье... А еще ленточки для фрейлин. Как вы думаете, господин де Ликур, пяти ливров на это хватит?

— Не беспокойтесь, ваше высочество, я сам все для вас подберу, — произнес шевалье, все еще не в силах прийти в себя.

— Правда?! — чумазое лицо принца просветлело. — Вы пойдете со мной в лавки? Вот здорово!

Ликур испуганно прикусил язык. Вообще-то он хотел сказать, что купит все необходимое вместо принца, однако расстраивать его высочество уверениями, будто тот неправильно его понял, шевалье не посмел. Господин де Ликур почесал затылок, пытаясь сообразить, каким образом вывести наследника Наваррского престола из королевской резиденции. Говорить о прогулке с королевой-матерью мог только самоубийца. Обращаться за содействием к капитану королевской стражи господину де Сипьеру способен был разве что круглый дурак. А беседовать с воспитателем принца было столь же бессмысленно, как разговаривать с каменной стеной.

К счастью, после некоторых раздумий Ликур припомнил еще одного шевалье, способного оказать содействие в столь сложном деле. Лейтенант королевской стражи барон де Нанси обладал достаточной властью и, вместе с тем, был не настолько стар, чтобы бояться совершить безумство. Однако когда Ликур постарался изложить барону свое дело, молодой человек отступил на шаг, пораженный необычной просьбой.

— Вы что, шевалье, сошли с ума?! — воскликнул барон, с некоторой опаской глядя на офицера графа де Лош.

— Но, господин де Нанси, пожалуйста, — взмолился принц Беарнский, приподнимаясь на цыпочки и стараясь заглянуть лейтенанту в глаза. — Я уже все уроки сделал. И я сегодня совсем не шалил. Честное слово!

Барон де Нанси посмотрел на принца, на шевалье, опять на принца и понял, что безумие заразно. Ему следовало немедленно оправиться с рапортом к капитану де Сипьеру, но вместо этого лейтенант только кивнул.

— Ну, хорошо, ваше высочество, идите... только ненадолго... И еще, — совсем тихо добавил Нанси, чтобы его не слышал принц Беарнский, — если с головы его высочества упадет хотя бы волос, вы, шевалье...

— Я понял, — с унылой покорностью кивнул де Ликур. — Я пойду на эшафот.

— Вот именно, — подтвердил Нанси, мысленно добавляя, что его самого в этом случае ждет как минимум четвертование. — И... умойте, что ли, его высочество... Хотя нет, не надо. Так безопаснее.

Лейтенанту пришло в голову, что в нынешнем чумазом виде принц Беарнский скорее напоминает нищего, чем принца крови, но оно и к лучшему. Зная склонности Ликура, торговцы наверняка решат, будто его милость подобрал приглянувшегося ему уличного щенка и теперь выполняет его нехитрые желания в ожидание того мига, когда роли поменяются.

Нанси тряхнул головой. Ни за что больше он не сунется в подобную авантюру, обещал себе лейтенант. Но коль скоро его угораздило вляпаться в эту — стоило подстраховаться.

— Ваше высочество, — голос лейтенанта был полон почтения. — Прошу вас сохраните эту прогулку в тайне.

Маленький Бурбон в очередной раз кивнул, и Нанси повел принца Беарнского и шевалье де Ликура к неприметной калитке. Хотя шевалье поклялся собственной головой, что все будет в порядке, а наследник Наваррского престола и вовсе не догадывался, что с ним может что-то случиться, час, пока принц и дворянин графа де Лош отсутствовали в Лувре, показался Нанси бесконечным.

Сначала лейтенант просто стоял у калитки, лишь изредка постукивая пальцем по каменной стене. Затем принялся расхаживать взад и вперед — три шага в одну сторону, три шага в другую. Наконец, начал грызть ногти, чего с ним отродясь не случалось. А потом привалился к крепостной стене и сжал пальцами виски. Раз десять Нанси собирался отправиться к капитану де Сипьеру и признаться в своем проступке, но в результате оставался на месте, боясь, что без него юный принц не сможет вернуться в Лувр. Когда без малого через час пропащие объявились, взволнованный лейтенант мог только низко склониться перед его высочеством и отмахнуться от расспросов Ликура, слегка встревоженного необычной бледностью Нанси.

Принц Беарнский, искренне не догадывающийся о пережитых лейтенантом муках, возбужденно рассказывал барону об уличном шуме, прохожих, Сене и о выстроенных на речных мостах лавках, восторженно говорил об уличных мальчишках, которые ныряли с мостов прямо в реку, и уверял, будто тоже хочет такому научиться, удивлялся, что еда, оказывается, стоит очень дорого, а ленточки и игрушки — еще дороже, но у него все равно осталось три ливра. Вывалив на лейтенанта все впечатления, малыш с благодарностью забрал из рук Ликура деревянную лошадку, еще раз пообещал лейтенанту молчать о прогулке как рыба в пироге, подхватил в правую руку доверху наполненную печеньем и конфетами корзину и помчался радовать фрейлин.

— Если вы решите устроить прогулку еще для какого-нибудь принца — на меня не рассчитывайте, Ликур, — произнес Нанси. — И вообще, займитесь лучше своими непосредственными обязанностями. А то ваш сеньор будет недоволен.

Ликур вздохнул. Нанси был прав. Граф де Лош никогда не отличался сколько-нибудь приятным характером, а после тягот тюремного заключения должен был стать и вовсе невыносимым. Офицер любезно поблагодарил барона за оказанное содействие и отправился искать человека, которого никогда прежде не видел, но которого уже от души ненавидел — шевалье де Ландеронда.

ГЛАВА 12

О прятках, жмурках и других развлечениях простых дворян, принцев и королей

Опасаясь, что от тягот тюремного заключения характер графа де Лош окончательно испортится, шевалье де Ликур был не прав. Все-таки ее величество не желала подвергать племянника лишениям. Она только хотела, чтобы Жорж-Мишель обдумал свое поведение.

Ковры на полу, огромная кровать с бархатным пологом, изящный стол, резной сундук, два кресла и табурет — следуя приказу королевы Екатерины комендант поселил арестанта в лучшей камере Венсеннской крепости, и юный шевалье не имел оснований для жалоб. Конечно, после луврских покоев графа венсеннская кровать могла показаться юноше несколько жестковатой, а ковры староватыми, однако после ночевки на полу в каморке Себастьена Мало его сиятельство рассматривал свои апартаменты с нескрываемым удовольствием, совершенно забыв, что находится в тюрьме. Опять-таки решетки на окнах могли напомнить Жоржу-Мишелю об этом печальном обстоятельстве, но так получилось, что юноша появлялся в своей камере только для того, чтобы провести ночь, а все остальное время проводил в обществе коменданта крепости, двух его дочерей или в компании молодых офицеров, вместе с которыми фехтовал, играл в мяч, прятки и жмурки.

У молодого человека было очень мало времени на размышления и он с удовольствием предавался праздности. Младшие офицеры крепостного гарнизона приходили в восторг от чести, оказанной им внучатым племянником короля Франциска I, обе девицы щедро награждали поцелуями за каждый подаренный им портрет, а их почтенные родители с нескрываемой тревогой следили за развлечениями юной троицы, от души желая, чтобы его сиятельство поскорее возвратился в Лувр.

Только вечером, когда по требованию отца девушки были вынуждены покидать узника, юноша начинал вспоминать, что привело его в эту обитель счастья. В дымке воспоминаний приключения казались молодому человеку весьма забавными, провинившиеся офицеры более не виделись столь провинившимися и даже шевалье де Ландеронд не вызывал неприязненных чувств. Как справедливо рассудил его сиятельство, никто не заставлял его отправляться в парижские трущобы лично, поэтому гневаться на посредника у шевалье не было оснований. И все-таки юноше хотелось поговорить с Ландерондом еще раз. Больше всего на свете Жоржу-Мишелю хотелось выяснить, неужели этот дворянин, признанный дамами непревзойденным мастером по разрешению деликатных дел, не знал никаких других браво, кроме недоучки Мало?

Правда, подобные мысли занимали шевалье только по вечерам, а утром Жорж-Мишель забывал обо всем, радуясь играм и беседам со сверстниками. В удовольствиях дни летели незаметно, но в то время как граф де Лош делался все благодушнее и благодушнее, комендант Венсенна становился все мрачнее и мрачнее. В самом деле, видя, как стоящие на часах солдаты с готовностью отставляют аркебузы и подают узнику и его партнерам мячи, как девятнадцатилетний капитан де Лувье, прежде не замеченный ни в чем предосудительном, с азартом играет в жмурки, а его собственные доченьки, его невинные ягнята с радостным визгом стараются — то есть вовсе не стараются! — избежать объятий юного офицера, комендант хватался за голову и спрашивал себя, что делать, восстанавливать ли дисциплину во вверенной ему крепости или прежде заняться наведением порядка в собственной семье?

Когда к концу шестого дня заключения графа в ту часть Венсенна, что служила королевской резиденцией, явился весь двор во главе с королем, господин комендант в очередной раз схватился за голову, а шевалье Жорж-Мишель пожал плечами. "Что он, королевского двора никогда не видел?" — рассеянно подумал юный шевалье, и у несчастного коменданта появилось нехорошее предчувствие, будто уже подорванная в гарнизоне дисциплина скоро и вовсе исчезнет без следа.

Как стало ясно уже на следующее утро, комендант был не так уж и не прав. Не успели полковник, его домашние и узник покончить с завтраком, как навестить его сиятельство явился сам король Карл. С обычным недовольным видом приняв приветствия и поклоны подданных, посетовав на долгие сборы двора и на не менее долгую дорогу от Парижа, его величество напомнил графу де Лош, что его пребывание в заточении подходит к концу, следовательно завтра он может — вернее, просто обязан — принять участие в охоте, чем так долго пренебрегал. Его сиятельство склонил голову, а когда поднял ее, король Карл уже покинул гостиную коменданта, а рядом, хихикая и подталкивая друг друга, стояли дофин, герцог де Гиз и принц Беарнский.

— Вот видишь, — рассмеялся Наваррский, когда Жорж-Мишель, наконец, заметил кузенов, — мадам Екатерина разрешила. Я не нарушил слова.

— Ты без нас очень скучал? — поинтересовался в свою герцог Анжуйский.

— Да уж, здесь заскучаешь, — согласился Гиз, пренебрежительно оглядывая покои коменданта. — Это тебе не Лувр.

— Ладно вам — здесь очень весело, — немедленно возразил граф де Лош. — И друзей у меня здесь много...

— Каких еще друзей?! — насупился юный Лоррен. — Это мы твои друзья, а другие так... Не считаются...

Жорж-Мишель хмыкнул:

— Ладно, пошли, я их представлю.

Когда капитан де Лувье и два лейтенанта с соблюдением всех требований этикета были представлены двум принцам и одному герцогу, молодые офицеры взглянули на графа де Лош с обожанием, а на его друзей и родственников — с почти религиозным почтением. Еще неделю назад юноши не смели даже мечтать о подобном счастье и теперь совершенно потерялись. К счастью непосредственность маленького Беарнца быстро растопила смущение молодых людей и через несколько минут семь юнцов и две девицы весело играли в жмурки, оглашая крепость визгом, смехом и топотом.

Господин полковник уставился в окно, понимая, что дисциплина в гарнизоне погибла безвозвратно. Отчаяние достойного коменданта было столь велико, что офицер совершенно потерял голову, на чем свет стоит проклиная дочь итальянских торгашей. По мнению полковника, только медичиянка могла отправить в Венсенн по совершенно вздорному обвинению внучатого племянника короля Франциска вместо того, чтобы сослать мальчишку в имение.

Достойный дворянин метался по собственной гостиной словно узник по камере, но постепенно его возбуждение — почти что безумие — прошло. Комендант понял, каким образом сможет напомнить о дисциплине офицерам и малолетним принцам. И чтобы никто не смог придраться!

Через четверть часа после того, как игра в жмурки закончилась, и молодежь принялась горячо обсуждать, чем заняться дальше, к дофину и принцу Беарнскому подошел комендант и с самой любезной улыбкой осведомился, не желают ли их высочества осмотреть крепость. Конечно, высочества, а также светлость, сиятельство и их милости очень желали осмотреть то, что обычно никому не показывают, так что с шумом и гамом двинулись за комендантом.

Правда, своих дочурок полковник под благовидным предлогом отослал под материнское крылышко, благо юнцы, излишне возбужденные предстоящей прогулкой, забыли о девушках. Сначала молодые люди смеялись и шутили, встречая взрывом хохота самую незамысловатую шутку, потом стали вполголоса хихикать, исподтишка толкая друг друга локтями, наконец принялись шушукаться. Но чем глубже спускался комендант и чем более затхлым делался воздух, тем тише становились юные офицеры и принцы. В конце концов мальчишки и вовсе замолчали. Только почтенный полковник продолжал заливаться соловьем, повествуя о крепости замковых стен, о решетках, засовах и казематах. Несколько раз комендант приказывал отпереть двери мрачных и узких словно колодцы камер, предлагал молодым людям полюбоваться на их строгую простоту, похвалялся, будто еще ни разу узник не смог бежать из Венсеннской крепости, и уверял, будто казематы замка прекрасно укрощают недоброжелателей короля и наставляют на путь истинный нерадивых офицеров.

Слушая коменданта, капитан де Лувье и лейтенанты вспомнили, что находятся на службе, и слегка попятились от юных вельмож, неожиданно почувствовав неуместность фамильярности, а принцы осознали, что пришли навестить друга и родственника в тюрьме. Общие чувства выразил малолетний Бурбон. Отчаянно вцепившись в рукав двоюродного брата, мальчик встряхнул руку кузена, словно надеялся, что от этого встряхивания ответ брата будет искреннее.

— Но ведь ты не здесь живешь, Жорж, правда? Ведь не здесь?! — дрожащим голосом спрашивал малыш. Хотя принц Беарнский еще не успел узнать, что в тюрьме не живут, а сидят, вид венсеннских казематов привел мальчика в такой ужас, что он смутно догадался, как плохо было бы в них остаться.

— Ну что вы, ваше высочество! — затараторил комендант прежде, чем Жорж-Мишель успел хотя бы моргнуть. Слезы в глазах принца Беарнского подсказали полковнику, что он слегка перегнул палку. — По воле ее величества в распоряжение его сиятельства предоставлены лучшие апартаменты замка. И, кстати, пойдемте, ваши высочества, я покажу вам, какой чудесный вид открывается с вершины донжона.

Молодые люди с облегчением вздохнули. Выбраться из-под каменных сводов, увидеть небо и солнце — прежде они даже не догадывались, что это и есть — счастье. Да и вид, открывшийся сверху, был хорош. Окрестные леса, поляны и дороги, королевские охотничьи домики и команды егерей, и еще весь Париж с Сеной со своими мостами, дворцами, церквями, садами и крепостями. Пока два наследника королевских корон любовались окрестностями, герцог де Гиз подошел к кузену.

— Знаешь, Жорж, — важно заметил Генрих де Лоррен, — это ты правильно решил — прирезать Ландеронда.

Граф де Лош удивленно уставился на друга.

— Да ты что, Анри? С чего ты взял?

— А что такого? — с не меньшим удивлением отвечал юный герцог. — Наши враги не заслуживают снисхождения. Нечего было на тебя покушаться!

— Да никто на меня не покушался, — возразил шевалье Жорж-Мишель.

— Не хочешь признаваться — не надо, — пожал плечами потомок Борджа. — Твое право. Только прирезать мерзавца все равно нужно. Хочешь, я тебе помогу?

Граф де Лош помотал головой, уверяя, будто как-нибудь и сам справится.

— Ладно, — не стал спорить мальчик. — Мне и так за отца отомстить надо. Ты мне поможешь?

— Конечно, — растерянно кивнул Жорж-Мишель. — Только кому же теперь мстить? Польтро де Мере четвертовали. А больше мстить некому.

— Скажешь тоже, — проворчал Гиз. — Его же к отцу Колиньи подослал. Мне герцог де Немур рассказывал.

"Любовник твоей матери?" — чуть было не ляпнул юный граф, но вовремя прикусил язык.

— Он мне папину рубашку привез — окровавленную... — как ни в чем не бывало продолжал Анри. — А еще он поклялся моей матушке, что поможет отомстить за моего отца, а матушка обещала в благодарность выйти за него замуж. Здорово, правда? Как в романах!

Жорж-Мишель только кивнул. Конечно, он мог бы заметить, что двоюродный брат несколько неверно изложил последовательность событий, но все же не мог не признать, что поведение вдовствующей герцогини де Гиз и ее любовника было очень благородно. Отомстить врагам, вознаградить друзей — это было правильно. Вот только Ландеронд не принадлежал ни к врагам графа, ни к его друзьям и, следовательно, не заслуживал ни наказания, ни награды.

Пока шевалье Жорж-Мишель размышлял, юный герцог отошел прочь, заинтересовавшись видом двигавшихся по дороге повозок. Однако стоило мальчику перегнуться через парапет, как место отпрыска Лорренов было занято отпрыском дома Валуа.

— Послушай, Жорж, — с самым глубокомысленным видом изрек юный дофин, — господин де Виллекье говорит, ты оказываешь Ландеронду слишком много чести.

— В каком смысле? — озадаченно поинтересовался Жорж-Мишель.

— Да в таком, — явно подражая наставнику, проговорил Анжу. — Поручил своим людям такую мелочь. Знаешь, прирезать наглеца могут и обычные браво — будет знать, как отбивать у тебя красоток.

— Да не отбивал у меня никто красоток! — уже с раздражением воскликнул граф. — И убивать я никого не собираюсь.

— Не хочешь признаваться — не признавайся, — в точности как Гиз пожал плечами Генрих де Валуа. — Только все равно поговори с Виллекье. Он обязательно что-нибудь присоветует.

Жорж-Мишель ошарашено посмотрел на Анжу, на Гиза и подумал, что если с вопросом о Ландеронде к нему подойдет Беарн — он завоет. К счастью, утешал себя шевалье, малыш не мог ничего знать о его розысках. Стоило графу успокоить себя этими мыслями, как наследник Наваррского престола решительно направился в его сторону.

— А правда, что Ландеронд пытался тебя убить? — без всяких обиняков спросил мальчик.

— Нет, — коротко ответил шевалье.

— А правда, что ты хочешь его убить? — с прежней настойчивостью поинтересовался Анри.

— Нет, — так же коротко произнес Жорж-Мишель. — Я просто хочу с ним поговорить. Только и всего.

— Правда?! — малыш просиял и чуть было не бросился на шею двоюродному брату, уверяя, будто всегда знал, что тот самый лучший. — А Гиз с Анжу говорят, будто принцам можно все. Это что, правда?

Молодой человек задумался. Пока был жив шевалье де Броссар, у них не было случая поговорить о правах принцев, а потом он об этом и вовсе не задумывался. Впрочем опыт прошедших трех недель напомнил юноше, что у каждого действия есть свои последствия.

— Мне кажется, — задумчиво проговорил Жорж-Мишель, — что человеку, не только принцу, можно все, вопрос в последствиях.

— Каких? — в глазах Генриха де Бурбона зажглось любопытство.

— Да разных. Вот вы с Гизом подрались — вас и высекли, — шутливо добавил шевалье.

— Чепуха! Просто мы еще учимся в школе, — встрял в разговор Генрих де Гиз. — А когда вырастим, сможем делать все, что захотим — и никаких последствий!

— Господин де Виллекье тоже так говорит, — согласился с кузеном Генрих де Валуа. — А еще господин де Виллекье говорит, принцы стоят так высоко над остальными смертными, что не должны вызывать ничего, кроме преклонения и любви.

— Ну, любовь — это не обязательно, — пренебрежительно фыркнул Гиз. — Достаточно, чтобы нас боялись.

— Я не хочу, чтобы меня боялись, — возразил Генрих де Бурбон.

— А вот это, Анри, от тебя не зависит, — вздохнул Жорж-Мишель. — Станешь королем — будут бояться. Так устроен мир.

— И что в этом плохого? — удивился юный герцог. — Когда людей не бояться, с ними не считаются. Ну, ничего. Я научу себя бояться.

— Научишь, не научишь... — фыркнул дофин. — Разве дело в этом? Вот мне не надо никого пугать — меня и так все любят.

Анри де Лоррен покраснел, побледнел, набрал в грудь побольше воздуха, словно хотел сказать что-то резкое, но вместо этого только махнул рукой.

— Развели диспуты как в школе, — проворчал тринадцатилетний герцог. — Сорбонны им мало. Послушай, Жорж, здесь хоть есть где играть в мяч?

— Правда! — обрадовались Беарн и Валуа. — Пошли играть в мяч!

Когда четверо мальчишек с шумом и гамом помчались на площадку для игры в мяч, комендант было нахмурился, но потом улыбнулся. Его юные офицеры более не принимали участия в развлечениях принцев, держались поодаль, по уставу положив руки на эфесы шпаг. Правда, граф де Лош пару раз пытался затащить венсеннских приятелей в общую кампанию, однако молодые люди только почтительно кланялись и не сдвигались с места. В конце концов Жорж-Мишель оставил офицеров в покое, а Генрих де Гиз проворчал, будто они слишком глупы, чтобы разделить общество принцев.

Вечером, когда мальчишки вдоволь наигрались и наговорились, кузены, зевая, расстались с другом и родственником до утра. А утром шевалье Жорж-Мишель был свободен и с тяжким вздохом сожаления прощался со своей гостеприимной камерой, хорошенькими девицами и их отцом. Как показалось юному графу, при расставании с ним девушки смахнули с ресниц слезы, а комендант радостно улыбнулся. Впрочем, когда юноша обернулся, он заметил только почтительные реверансы обеих девиц и не менее почтительный поклон полковника.

Великолепие двора, болтовня придворных, ржание лошадей и лай собак оказали на молодого человека свое обычное действие, так что нехитрые развлечения шевалье в Венсеннской крепости более не казались Жоржу-Мишелю столь же привлекательными, как каких-нибудь полчаса назад. Граф де Лош преклонил колено перед тринадцатилетним королем, почтительно поцеловал его руку, горячо поблагодарил сюзерена за приглашение на охоту, наконец, весело оглядел смеющихся фрейлин и неожиданно вспомнил, что уже две недели не видел "свою Анжелику". К величайшему сожалению юноши среди охотниц Жанны не было, но, зная застенчивость дамы сердца, Жорж-Мишель почти не сомневался в этом. С нетерпением ожидая того момента, когда Карл IX примет из рук главного ловчего эстортуэр*, граф де Лош думал о своей любви и рассеяно внимал Ликуру и Ланглере, которые со всевозможными извинениями признавались, что так и не смогли найти Ландеронда.

* Жезл, позволяющий королю раздвигать ветви деревьев.

— В следующий раз найдете, — бросил через плечо Жорж-Мишель, когда главный ловчий, наконец, поднялся с колен, а король дал шпоры коню. Лица офицеров просветлели. Не то, чтобы молодые люди жаждали искать надоевшего им мерзавца, однако словосочетание "в следующий раз" убедило офицеров, что в ближайшее будущее им не грозит ссылка в провинцию.

Граф де Лош пригнулся к шее своего гнедого, не желая отставать от скакавшего впереди короля. Звонкий лай собак разносился далеко по лесу, Карл IX что-то азартно кричал и через четверть часа Жорж-Мишель забыл о Ликуре, Ланглере, Ландеронде и даже о красавице Жанне.

В преследовании оленя часы летели как мгновения, но когда свора неожиданно сбилась со следа, тринадцатилетний Карл с досадой отшвырнул эстортуэр и в ярости заметался по поляне, без всякой на то причины то давая шпоры коню, то, напротив, так сильно натягивая поводья, что с губ серого клочьями полетела кровавая пена. Юнец безжалостно терзал рот и бока своего скакуна и на чем свет стоит клял собак, псарей, егерей, главного ловчего, оленей, придворных и даже саму охоту. Жорж-Мишель поморщился и отъехал прочь, как делал всегда, когда коронованный мальчишка начинал беситься. Нельзя сказать, будто граф де Лош боялся короля — все-таки он был Лорреном, а не каким-нибудь псарем или ловчим — но наблюдать за приступами кузена было неприятно. Жорж-Мишель слишком любил все красивое, чтобы смотреть, как глаза помазанника Божьего наливаются кровью и лезут из орбит, как по его перекошенному лицу градом катит пот, а волосы встают дыбом. Молодой человек постарался отъехать как можно дальше, не желая не только видеть, но и слышать Карла. Как справедливо рассудил его сиятельство, он всегда сможет услышать звук рога, когда свора, наконец-то, отыщет след, и всегда сможет догнать его величество, когда гон возобновится. Однако вместо звука рога шевалье услышал стук копыт последовавшего за ним коня. Почтительное покашливание заставило Жоржа-Мишеля обернуться.

Как всегда господин де Виллекье был любезен и, как всегда, неоригинален. Подобно большинству людей, не знающих, с чего начать важный разговор, воспитатель дофина заговорил о погоде, об открывающемся им виде, а затем поинтересовался, каким его сиятельство нашел двор после своего отсутствия.

— Не правда ли, граф, иногда приятно отдохнуть от придворной жизни? И, кстати, ваше сиятельство, ваши люди очень старались все это время, — многозначительно добавил Виллекье. — Никогда прежде я не замечал в них подобного рвения.

— Еще бы, — самодовольно улыбнулся Жорж-Мишель. — Я принял для этого все меры.

— Однако мне кажется, шевалье, вы оказали мерзавцу слишком много чести, — как бы между прочим добавил воспитатель дофина.

— Какому мерзавцу? — искренне удивился юноша.

Почтенный дворянин прикусил язык и мысленно пожурил себя за неделикатность.

— Конечно, ваше сиятельство, к чему называть имена... Вы совершенно правы... — после краткой паузы согласился шевалье. Некогда господин де Виллекье дал себе клятву весьма схожую с клятвой господ де Ликура и Ланглере, но будучи значительно старше молодых людей сделал к ней существенное добавление. Воспитатель принца поклялся не только ни в чем не препятствовать дофину, не спорить с ним и ни коем образом ему не противоречить, но также и потакать всем его капризам, прихотям и желаниям. Шевалье готов был из кожи вон лезть, лишь бы стать незаменимым, и потому всячески угождал принцу, его друзьям и даже собачкам. Поскольку по всем наблюдениям Виллекье граф де Лош числился среди самых близких друзей дофина, определенная доля забот воспитателя приходилась и на него.

— Да, ваше сиятельство, вы правы. Однако чтобы уладить такое пустяковое дело вовсе не требовалось прибегать к услугам благородных людей. Поверьте, в Париже многие живут этим. Берут звонкой монетой и возвращают кровью. Я мог бы порекомендовать вам некого Ле Нуази. Весьма полезный человек и стоит недорого.

Потрясенный знакомством Виллекье с одним из "мэтров", шевалье Жорж-Мишель во все глаза уставился на воспитателя дофина.

— И он... согласится? — наивно поинтересовался юноша, припомнив какой страх гнилозубый убийца нагнал на него и на Себастьена Мало.

— Боже, молодой человек, да куда он денется? — в голосе воспитателя промелькнула снисходительность. — Если этот оборванец окажется настолько глуп, что заупрямится, вы всегда сможете отправить его на колесо. Достаточно шепнуть слово страже — и бездельник пойдет в Шатле, а потом на эшафот. Эти душегубы знают, кто их хозяин.

— Но они же не на службе, — пролепетал Жорж-Мишель. — Они сами по себе.

Воспитатель дофина улыбнулся наивности графа.

— Лесные твари, должно быть, также пребывают в уверенности, будто не имеют хозяина. Однако за волками, оленями и кабанами надзирают егеря и господин главный ловчий, да и жить им позволено лишь до того дня, когда травля доставит наибольшее удовольствие его величеству и придворным.

Жорж-Мишель вспомнил рассуждения Мало о веселой и свободной жизни браво и неожиданно для себя пожалел бедного наивного Себастьена.

— Знаете, ваше сиятельство, — продолжал меж тем Виллекье, — временами браво способны порадовать благородного человека гораздо больше самого матерого волка или же кабана. И поверьте, не все дворяне, что оправляются в Париж, прикрыв лицо маской, спешат на свидание с возлюбленной — чаще всего они хотят раз и навсегда избавиться от досаждающего им врага.

— А Фоканберж? — быстро спросил граф де Лош. Он вдруг вспомнил, как Мало снимал с лица убитого маску. И наткнулся он на мерзавца не так уж и далеко от "Жареного кабана". — Фоканберж тоже нанимал этих браво?

Забыв о всякой почтительности, Виллекье расхохотался.

— Бог мой, шевалье, да с чего вы взяли?! Провинциал был слишком прост, чтобы додуматься до подобного. И потом, зачем бы ему это было нужно?

Жорж-Мишель смутился.

— Говорят, будто его видели вечером... и в маске...

Наставник дофина пожал плечами.

— Наверняка бедняга спешил к исповеди — каяться в грехах, при чем мысленных. Поверите ли, граф, но у этого простофили не было ни любовницы, ни карточных долгов...

— Так не бывает, — недоверчиво покачал головой молодой человек.

— Однако же это так. Ума не приложу — в чем бы бедняга каялся в старости?!

— Но мне говорили, будто он был способен на любую пакость, — продолжал настаивать Жорж-Мишель.

Виллекье хмыкнул.

— Да разве ваше сиятельство не знает двор? Достаточно прирезать какого-нибудь бедолагу, как о нем начинают болтать всякий вздор. Я сам слышал неделю назад, будто Фоканберж не любил женщин, хотя это совершеннейшая чепуха. Года три назад... или четыре? — задумался воспитатель, — а, впрочем, какая разница! Фоканберж тогда был пажом. Так вот, этот провинциал поклонялся Жанне де Пьенн. Просто сох от любви, как последний болван.

Граф де Лош насторожился. "Конечно, — вспомнил молодой человек, — моя Анжелика рассказывала, как мерзавца нанял коннетабль де Монморанси... И все для того, чтобы скомпрометировать бедную женщину..." Последнюю фразу шевалье, забывшись, произнес вслух.

Виллекье расхохотался.

— Разве можно скомпрометировать бывшую фрейлину "летучего отряда"? О них и так все известно. А Фоканберж поклонялся ей словно образцу добродетели. Да если бы простофиля просто задрал ей юбку, она бы уже давно лежала в его алькове!

— Не может быть! — с горячностью воскликнул шевалье Жорж-Мишель, лихорадочно соображая, какую из своих перчаток швырнуть в лицо господину де Виллекье. — Она... старая... — уже более спокойно добавил юноша, когда до него дошло, что своей несдержанностью он чуть было не скомпрометировал даму сердца. При этом молодой человек мысленно попросил прощение у красавицы и за свою горячность, и за вовсе не подходящее к ней слово, и с радостью увидел, что достойный придворный не заметил охвативших его чувств.

— Эге, — протянул Виллекье, — наши красотки успели наговорить, Бог знает что. Конечно, малышки почувствовали соперницу. И что еще они наболтали?

— Что она старая, — с некоторым смущением повторил юноша. — И что у нее молитвенные экстазы.

— Понятно, — кивнул многоопытный придворный. — Чертовки завидуют. Не удивительно, графине двадцать восемь лет и это чудесный возраст. И о наслаждении она знает больше всех этих четырнадцатилетних девчонок вместе взятых.

Юноша молча сжал кулаки, неожиданно сообразив, что Виллекье также пользовался благосклонностью "его Анжелики". И, может быть, совсем недавно. Возможно, даже одновременно с ним.

— Что до молитвенных экстазов, — продолжал воспитатель, — так Жанна де Пьенн одного поля ягода с нашим милейшим Ла Молем. По количеству заказанных ими за день месс двор всегда сможет определить, сколько раз они за день согрешили.

Граф де Лош стиснул зубы, припомнив, сколько часов выстоял на коленях во время своих свиданий с графиней.

— Да, молодой человек, какая жалость, что красотка уехала, — меланхолично проговорил Виллекье. В потрясении Жорж-Мишель чуть было не выронил повод. — Я понимаю, горожанки бывают весьма и весьма милы, но если бы вы знали Жанну — держу пари, шевалье, вы познали бы такое наслаждение, о котором прежде даже не подозревали.

В попытке скрыть краску на щеках Жорж-Мишель нагнулся, делая вид, будто старается поправить путлище. Мысли шевалье пребывали в полном беспорядке и он не мог отделаться от ощущения, будто упустил в речах Виллекье что-то важное.

— Нет, решено, — тряхнул головой придворный, — в следующий приезд красотки ко двору я непременно вас ей представлю. Смерть Христова, граф, Жанна де Пьенн — идеальная любовница. Это сочетание неприступности, сладострастия, благочестия и любовного самозабвения кого угодно способно довести до безумия.

Юный граф оставил в покое левое путлище и принялся поправлять правое. По-крайней мере, решил молодой человек, Виллекье не удивится его пунцовым щекам, вспомнив, как много времени он провел согнувшись.

— Однако же с ней стоит проявить осторожность, — наставительно предупредил придворный. — Иначе вы и опомниться не успеете, как пойдете с ней к алтарю. Или же ввяжетесь в какую-нибудь смертельно опасную авантюру. Знаете, ваше сиятельство, она как мальчишку провела маршала де Монморанси. Она довела до погибели Жерсея. И она обожает ссорить любовников.

Жорж-Мишель резко выпрямился, но вовсе не потому, что вспомнил, как предлагал графине де Пьенн руку и сердце. Только теперь молодой человек понял, что так взволновало его в рассказе Виллекье. Три или четыре года назад граф де Фоканберж был влюблен в Жанну. А каких-то две недели назад как безумный набросился на него невдалеке от "Жареного кабана". Что, если Фоканберж также был любовником Жанны — в конце концов, ведь о его связях с красоткой не догадался никто? И что, если Жанна повторила Фоканбержу все те гадости, которые говорила ему о Фоканберже?

— Вы представляете, шевалье, — безостановочно вещал господин де Виллекье, — она потребовала от Жерсея идти в бой без доспехов — в одной сорочке. В качестве доказательства его мужества и любви. Не удивительно, что беднягу изрубили в куски.

— Болван! — процедил Жорж-Мишель.

— Конечно, болван, — совершенно искренне согласился придворный, даже не догадываясь, что молодой человек говорит о себе. — Ни одна женщина, даже такая как Жанна де Пьенн не стоит того, чтобы рисковать из-за нее жизнью. И однако — поверите ли, шевалье? — это было лучшее любовное приключение Жерсея. Он умер счастливым.

Воспитатель дофина говорил и говорил, но Жорж-Мишель ничего не слышал. В душе юноши бушевал пожар, и он думал, каким образом проучить негодяйку. Может быть, пожаловаться дядюшке Шарлю или ее величеству? Или попросту похитить мерзавку и заточить в монастырь Кающихся грешниц или Убогих жен? Смерть Христова, обманщица ни за что погубила невинного человека и чуть было не погубила его самого!

Хриплый звук рога ворвался в мысли юного графа и шевалье дал шпоры коню. Сейчас ему хотелось истребить всю дичь в округе, но стоило Жоржу-Мишелю увидеть растрепанного и вялого после приступа короля, как весь его гнев куда-то испарился.

Неужели он хочет походить на коронованного безумца? Ходить по Лувру с перекошенным ртом, пинать ногами попадающиеся на пути стулья и табуреты и пугать своим видом придворных? Эдак его дамы любить не будут, а друзья начнут прятаться, кто куда. И потом, за что ему сердиться на Жанну? За ту неделю счастья, что она ему подарила? Или за то, что он сам оказался дураком?

Право, утешал себя граф де Лош и де Бар, Жанна де Пьенн — гениальная женщина, но теперь он знает, на что она способна. И он больше никогда не позволит ни одной женщине себя обмануть. А неделя счастья — это неделя счастья. Ее у него никто не отнимет...

Молодой человек улыбнулся и принялся напевать новомодную песенку:

Король со свитой скачет

В венсеннские леса...

В венсеннские леса...

Ни голубя, ни зайца в лесу он не убил,

В лесу он не убил,

Ах, пастушка Нанетта,

В лесу он не убил...

ГЛАВА 13

В которой господин де Сен-Жиль понимает, в чем разница между дворянином и судейским

В то время как шевалье Жорж-Мишель наслаждался жизнью, а юная Агнеса Хагенау постигала сложное искусство управления Испанией, один шевалье, основательно забытый чуть ли не всеми родственниками и друзьями, был одинок и очень несчастен. Помолвка сына была последней радостью в жизни шевалье де Бретея, ну, возможно, еще пара другая месяцев, пока молодой человек не догадывался о собиравшихся над его головой тучах. К сожалению, когда гроза разразилась, Огюст даже не задумался о том, какие катастрофические последствия это может иметь для него и его семьи. Равно как и том, что он сам был виновником всех своих злоключений.

Все началось со вполне естественного желания молодого человека сделать подарок сыну. Самому себе подарок он уже сделал, заново отстроив Бретей, приведя в порядок старый парк и разбив новый, расширив конюшни и поставив в них еще с десяток лошадей, для чего молодому человеку пришлось без счета ссорить деньгами, раздавать направо и налево расписки и векселя. А полюбовавшись на дело рук архитекторов, шевалье де Бретей обратился взором к королевскому двору, мечтая о том времени, когда сын и невестка будут блистать в Лувре, Туре или Блуа. Огюст не раз слышал об особом пристрастии королей из династии Валуа к своим владениям в Блезуа, Турени и Анжу. Покойный господин де Бретей даже уверял, будто на берегах Луары, Шера или Вьенны их величества проводят больше времени, чем на берегах Сены, и воспоминание об этих словах заставило молодого человека приискать для сына и невестки охотничий домик в Турени, в которой юная чета могла бы находиться вблизи королевского двора и при этом в полной независимости от родителей.

Поиски шевалье де Бретея закончились быстро. Близость к королевскому двору была слишком притягательной, чтобы кто-либо из обитателей Турени пожелал от нее отказаться, однако те же обитатели Турени владели немалым количеством заброшенных охотничьих домиков, ферм и мельниц, которые можно было перестроить хоть в очаровательные любовные гнездышки, хоть во дворцы. Огюст не собирался повторять подвиг Жиля Бертело и его супруги Филиппы Лебаи и превращать какую-либо мельницу в волшебный замок, но охотничий домик в Турени приглядел. И даже съездил в Париж, дабы выправить владельческие грамоты после покупки дома у управляющего имением.

В столице Огюст постарался совместить приятное с полезным, точнее, приятное с приятным. Быстро завершив все дела и заказав дюжину модных костюмов, шевалье отдался веселью. Веселился молодой человек так, как это делали сотни провинциальных дворян до него, чувствуя себя в столице французского королевства словно в завоеванном городе. И, конечно, молодому человеку даже в голову не приходило обращать внимание на ворчание горожан, на тот глухой ропот, который в один далеко не прекрасный для виновника день разразится свирепой бурей, безжалостно сметая все на своем пути, не разбирая правых и виноватых.

Господин де Бретей во весь голос обсуждал неуклюжие манеры почтенных буржуа, постный вид их жен и дочерей и ни разу не попытался придержать коня, галопом проносясь по улицам Парижа. Не удивительно, что на третий день пребывания в столице Огюст сбил с ног почтенного буржуа, переходящего улицу у церкви Сен-Совер. На этот раз ропот простонародья был таким громким, что достиг ушей даже шевалье де Бретея. Молодой человек искренне удивился, что столь незначительное происшествие могло взволновать грубых простолюдинов. Почитая себя дворянином безупречным, Огюст счел необходимым вернуться на место происшествия, представиться пострадавшему и даже швырнуть ему золотую монету "на лечение". Восторженные крики простонародья, никак не ожидавшего от заносчивого юнца подобной щедрости, окончательно вскружили голову Огюсту. Молодой человек подбоченился и швырнул несчастному еще один экю. Швырнул и довольный поехал прочь.

Мэтр Жамар сжимал в перепачканной ладони злосчастные монеты и чуть не плакал от ярости. Нет, даже не то, что он едва избежал гибели под копытами коня, вызывало в почтенном буржуа бурю негодования — к наглости столичных, а также заезжих дворян мэтру было не привыкать. Но от мысли, что юнец-провинциал обошелся с ним словно с уличным попрошайкой, в голове мэтра рождались планы мести один страшнее другого. А мстить Жамар умел. Это умение постигали не одно поколение его предков. Шевалье де Бретей сколько угодно мог полагать, будто человек, одевающийся в унылое черное сукно, толстые шерстяные чулки и тяжелые башмаки с прямоугольными носами, не заслуживает внимания — достойный мэтр собирался доказать молодому человеку, что соблюдение эдиктов против роскоши еще не делает его бестолковым и безобидным обывателем.

Строго говоря отпрыск одного из знаменитейших судейских семейств и наследник одного из богатейших парижских торговцев никак не мог быть признан безобидным. С ранней юности Жамар видел, какими смирными делаются гордые дворяне, приходя в приемные судейских. Конечно, вначале некоторые из них начинали кричать, топать ногами и даже грозить палками, если мэтры немедленно не решат тяжбу в их пользу, но по прошествии некоторого времени и самые спесивые из вельмож принимались ублажать судейских лестью, дорогими подарками, крупными денежными суммами, а временами даже приводить к ним для услуг своих хорошеньких бедных родственниц. На пирушках судей, докладчиков по делам, писцов, клерков и прочего судейского люда не раз приходилось слышать пикантные истории, в которых оказывались замешаны дочери и племянницы самых славных во Франции дворянских родов, а от щедрости ищущих правосудия дворян немало перепадало не только судьям, но и привратникам. Жамары готовы были терпеть заносчивость дворян на улице при условии, что сполна возьмут свое в приемных и кабинетах. Народ попроще и вовсе не пытался перечить господам в мантиях, и уж с ним мэтры обращались с таким высокомерием, словно были по меньшей мере маркизами. Десятая или даже пятая часть от имущества, из-за которого сражались противники, беззастенчиво навязываемое родство — господа судейские делали с просителями все, что им заблагорассудится. Именно таким образом мэтр Жамар и стал зятем одного из богатейших парижских торговцев. Стоило его почтенному батюшке узнать о тяжбе из-за наследства двух братьев-виноторговцев, у одного из которых была единственная наследница-дочь, а у другого — пять сыновей, как мэтр Жамар-старший предложил отцу дочери содействие, если тот согласиться отдать наследницу замуж за одного из его отпрысков.

Торговец мог только вздыхать из-за ненасытной жадности судейских, но противиться их алчности не смел. Бедняге вовсе не улыбалось потерять законное наследство, и он согласился на брак дочери с младшим сыном судейского крючкотвора, однако в свою очередь поставил условие — зять должен был продолжить его дело и заняться торговлей вином. Старый Жамар с хитрой усмешкой согласился на условие будущего свояка, ибо, лучше всех в Париже зная законы, прекрасно помнил, что виноторговцы почитаются людьми наполовину благородными и даже имеют право, отправляясь в дорогу, цеплять на бок шпагу. По мысли судьи подобный брак должен был стать первым шагам на пути получения его сыном дворянства, а затем — кто знает? — возможно, его внуки или правнуки смогут похвастаться титулами и дворцами.

И вот теперь какой-то бездельник-юнец посмел швырнуть виноторговцу два экю, словно он не был отцом будущих дворян и дедом будущих графов. Нельзя сказать, будто родичи мэтра никогда не принимали столь скромные подношения. Цыплята, лесные орехи, десяток яиц или потертое экю, скромно завернутое в тряпицу — Жамары не брезговали и самыми скромными дарами, но, во-первых, один ливр экю бережет, а экю — квадрупль, а во-вторых — вручались все эти подношения с такими смиренными поклонами, что судейские чувствовали себя королями.

Если бы мэтр Жамар и вправду был дворянином, он непременно вызвал бы шевалье Огюста на дуэль или нанял бы против него браво. Мысль о браво действительно пришла в голову мэтру, но наведя некоторые справки, торговец обнаружил гораздо более действенный способ проучить господина де Бретея. Как выяснил мэтр, юнец из Пикардии был весьма небрежен с деньгами. Молодой человек полагал ниже своего достоинства проверять погашение уже оплаченных расписок и векселей, а его управляющей за каких-то два года смог сколотить на безалаберности господина недурное состояние.

Идея скупить все расписки и векселя шевалье де Бретея была столь проста, что Жамар даже удивился, что это никому не пришло в голову раньше. У мэтра дух захватило, стоило ему подсчитать, на какую сумму он способен облегчить сундуки наглого мальчишки. Восторг виноторговца был столь велик, что даже смертельное оскорбление, нанесенное ему шевалье де Бретеем, основательно поблекло, вытесненное из памяти новыми заботами. Жамар занимался бумагами, посещал нужных людей, среди которых не последнее место занимали его родичи, обещал судьям процент с будущего барыша и, в конце концов, закончив все хлопоты, предъявил своему "должнику" судебный иск.

Огюст де Бретей не поверил собственным глазам, когда получил вызов в суд от неведомого кредитора. Прежде всего он не знал никакого мэтра Жамара с Ломбардской улицы в Париже, а во-вторых был уверен, что его управляющий не мог не оплатить счета. К тому же Огюст предпочитал сам швырять кредиторам кошельки, и его не оставляло чувство, будто он раскидал их достаточно.

Только господин де Сен-Жиль, которому молодой человек отправил полное сумбурного негодования на наглость парижских буржуа письмо, не на шутку встревожился из-за предстоящего процесса. Расспросив сведущих людей, полковник выяснил, что мэтр Жамар происходил из могущественного судейского семейства, и потому обладал двойной броней — состоянием и связями. Хозяин Азе-ле-Ридо знал жизнь, знал, каким образом в королевстве Французском вершится правосудие, и хорошо понимал, что длительный судебный процесс способен поглотить гораздо больше средств, чем необходимость вторично оплачивать перестройку Бретея. Поэтому в ответном послании будущему родственнику шевалье де Сен-Жиль посоветовал юноше не затевать тяжбу и без споров выплатить требуемую сумму.

Письмо полковника вызвало у молодого человека такое раздражение, что он как бешеный вскочил в седло и принялся носиться по окрестностям, не обращая внимания на ограды, поваленные деревья и поля. Шевалье де Бретей был прекрасным наездником, но гнев ослепил молодого человека. Результат неистовства шевалье был плачевен как для коня, так и для всадника. Несчастный серый отправился в свой лошадиный рай, разбив при падении голову, а молодой человек был доставлен в замок на носилках — в агонии конь сломал ему обе ноги.

Вынужденное пребывание в постели, боль и лихорадка не смягчили нрава юноши. В бреду хозяин Бретея беспрестанно осыпал бранью не весть откуда взявшегося кредитора и клялся примерно его наказать, а когда пришел в себя, вознамерился сразиться с обнаглевшим простолюдином в суде. Напрасно шевалье де Сен-Жиль посылал будущему родственнику письмо за письмом, пытаясь отговорить молодого человека от самоубийственного шага. Напрасно госпожа де Бретей молила мужа последовать советам будущего свояка — к мнению здравого смысла Огюст был глух. Лишь последствия падения помешали молодому человеку лично отправиться в Париж. Переломы, упрямство и непоседливость юноши, не желавшего выполнять предписания врачей, сделали свое дело — встав с постели через месяц после несчастного случая, молодой человек едва мог передвигаться по собственной спальне и уж, конечно, не мог отправиться в дальнюю дорогу. Зато по воле супруга в дорогу отправилась госпожа де Бретей.

По ливру привратникам, по двадцать ливров писцам за каждое посещение заветных приемных, сотня-другая ливров докладчикам по делу и немалые выплаты нанятым для ведения тяжбы стряпчим — госпожа де Бретей не жалела средств для успешного исхода дела, но могла только вздыхать, когда нанятые юристы советовали ей не питать надежд, а в будущем с большей осторожностью обращаться с расписками и векселями. Через полгода тщетных хлопот, хождений по приемным и выслушиваний весьма странных советов Анна де Бретей отправила отчаянное письмо супругу, умоляя как можно скорее выплатить злосчастный долг, иначе расходы на тяжбу могут превысить сумму претензий мэтра Жамара.

Уговоры госпожи де Бретей оставались гласом вопиющего в пустыне. Не имея привычки считаться с чьим-либо мнением и — за исключением нелепого увечья — до сих пор не сталкиваясь с несчастьями, шевалье де Бретей не мог даже представить, чтобы какой-то простолюдин мог взять верх над дворянином. Анна де Бретей принялась засыпать письмами о помощи родственников и друзей супруга, а также своих собственных родственников, надеясь, что они смогут повлиять на суд или, хотя бы, на Огюста.

Увы, господин де Кервенуа, с которым некогда был очень дружен отец молодого человека, был так занят финансовыми делами юного герцога Анжуйского, что не мог уделить Анне ни минуты своего времени. Герцоги Роганы и Ла Тремуйи, дальние, но все же родственники Огюста, были так увлечены идеями протестантизма и гражданскими войнами, что госпожа де Бретей не могла с уверенностью сказать, получили они ее послания или нет. Господин де Виллекье готовился к свадьбе, Лавали отговаривались ведением собственных тяжб, а родной кузен Анны граф де Бриссак хоть и уделил родственнице полчаса среди своих хлопот за получение герцогского титула, ничего утешительного сказать не мог. С ласковой снисходительностью попеняв кузине за уныние, маршал посоветовал Анне не связываться с Жамарами, поскорее выплатить долг и забыть о досадном недоразумении. Закончил же Бриссак и вовсе странно, заметив, что искренне не понимает отчаяния Анны, ибо красивая и умная женщина всегда сможет добиться исполнения желаний, а потом, после успешного завершения дела, будет вольна отправить к Жамару крепких лакеев с палками, дабы намять наглецу бока.

Удрученная Анна чуть ли не в слезах вернулась в свою гостиницу, а наутро по совету камеристки решила отправиться к истцу и если понадобиться на коленях молить его о снисхождении. Однако и здесь ее ждала неудача. Мэтр Жамар уехал по делам в Лион, а его жена уверяла, будто ее супруг вернется в Париж только через полгода, а она сама не имеет на мужа ни малейшего влияния. Демуазель Жамар была любезна и почтительна со знатной дамой, но Анне казалось, будто жене торговца наскучили ее жалобы и она уже не в первый раз выслушивает мольбы несостоятельных должников.

На какой-то миг кровь Бриссаков бросилась в голову госпоже де Бретей. Анне захотелось затопать на мещанку ногами, унизить ее резким словом, но вместо этого она с жалкой улыбкой вытащила из-под плаща футляр с изящной рубиновой брошью и предложила демуазель Жамар принять этот дар в качестве отступного и тем самым спасти ее семью от разорения.

Госпожа Жамар равнодушно скользнула взглядом по рубинам и сообщила, что эдикты его величества не дозволяют ей носить драгоценности, что у ее семьи также немало забот, и уж в любом случае мэтр Жамар не может своей снисходительностью разорять собственное семейство. Кроме того, с неожиданной обидой добавила мещанка, господа дворяне так заносчивы и грубы, что каждодневно оскорбляют честных буржуа. Жена торговца не успела докончить жалобу, потому что госпожа де Бретей с бурными рыданиями рухнула на колени и принялась умолять демуазель Жамар простить ее супругу возможные обиды, уверяла, будто он и так сурово наказан, молила не лишать ее маленького сына состояния и даже пыталась поцеловать мещанке руку.

Догадавшись, что у знатной просительницы началась истерика, демуазель Жамар крикнула служанок, приказав им немедленно принести воды, нюхательной соли и полотенце. Только теперь госпожа де Бретей догадалась, что все то время, пока она пыталась склонить демуазель Жамар на свою сторону, в комнате сидели служанки мещанки и тихо занимались рукоделием. Но даже это открытие не могло осушить слезы бедняжки, и даже присутствие при ее унижении лишних свидетельниц не трогало. Демуазель Жамар невозмутимо отдала распоряжение и крепкая служанка торопливо проводила всхлипывающую госпожу де Бретей до носилок, где ее поджидала изнывающая от беспокойства камеристка.

Анна поняла — это конец. Спешно бросив все хлопоты в Париже, молодая женщина вернулась домой, надеясь, что ее рассказ образумит супруга. Надеялась она напрасно. Молодой человек вообразил, будто со свойственным всем женщинам малодушием Анна испугалась какой-то химеры, призрака, в общем чего-то, не представлявшего для него ни малейшей опасности, и потому решил продолжать борьбу. Даже приезд в Бретей шевалье де Сен-Жиля не произвел на молодого человека впечатления. Но когда полковник выслушал сбивчивый рассказ Анны, наспех изучил бумаги и состояние дел своих молодых друзей, шевалье с испугом понял, что положение его будущих родственников много хуже, чем он полагал.

Перво-наперво почтенный дворянин посоветовал юному другу рассчитать управляющего, слишком часто путавшего карман господина с собственным карманом. К несчастью, безалаберность шевалье де Бретея была столь велика, что способна была развратить самого честного человека, и полковник очень скоро в этом убедился. Хотя старый дворянин советовал юному другу резко сократить расходы, прекратить строительство в парке нового лабиринта, рассчитать половину замковых слуг, большую часть времени изнывавших от безделья, продать все пять охотничьих свор, а из тридцати восьми лошадей конюшни оставить только четырех, да еще пони для маленького Александра, Огюст продолжал вести тот образ жизни, к которому привык. Более того, обнаружив, что никогда более не сможет ездить верхом, юноша поспешил заказать для себя удобную и роскошную карету. Желая вернуть себе способность охотиться, повелел обустроить новые охотничьи угодья, прорубить просеки, соорудить специальные носилки и скамейки, с которых он мог бы стрелять по зверью. Заказал новую обстановку для охотничьего домика в Турени и повелел разбить вокруг него небольшой, но изысканный парк. Но более всего полковника ужаснула привычка шевалье расплачиваться долговыми обязательствами, а также его упорное нежелание покончить с тяжбой. О том, что мэтр Жамар скупает все расписки и векселя де Бретея было известно уже повсеместно, и вряд ли стоит удивляться, что новые обязательства Огюста немедленно оказывались в руках торговца.

С растущей печалью и безнадежностью шевалье де Сен-Жиль убеждался, что его молодой друг никогда не повзрослеет. Даже неурожай 1562 года и град 1563, побивший виноградники шевалье, не образумили Огюста. Оптимизм молодого человека с каждым днем возрастал, красота его жены стремительно увядала, а маленький Александр с испугом смотрел на калеку-отца и вечно плачущую мать и чувствовал, что привычный мир стал ненадежен и обманчив. В конце концов господин де Сен-Жиль нашел единственный способ спасти имущество будущего зятя — выкупить у юных друзей леса, виноградники и пашни, но когда старый дворянин заикнулся о подобном решении проблемы, шевалье Огюст не на шутку обиделся и заявил, что никогда не расстанется с родовыми владениями Бретеев.

В конце 1564 года судебный процесс завершился катастрофой. Парижский суд признал законными все претензии мэтра Жамара к шевалье де Бретею, обязал Огюста в кратчайший срок оплатить долги, а также наросшие на них проценты, и к тому же приговорил шевалье к уплате всех судебных издержек и расходов без какого-либо изъятия. Услышав сумму в семьсот восемьдесят три тысячи ливров, сколько то су и денье, требуемых к оплате, Огюст впал в ярость, а Анна де Бретей лишилась чувств. Хотя имущество супругов и оценивалось в гораздо большую сумму, свободных средств у сеньоров Бретея оказалось не более сорока тысяч ливров.

Когда в замок Бретей в сопровождении стражников прибыли судебные исполнители дабы описать имущество супругов, разъяренный Огюст принялся проклинать наглого разбойника Жамара и парижский суд, требовать от слуг выкинуть прочь дерзких захватчиков и в своем безумии вполне мог угодить за решетку, если бы не вмешательство господина де Сен-Жиль. С величайшим трудом угомонив молодого человека, выплатив сержанту взятку в пятьсот ливров, лично передав судебным исполнителям все ключи и деловые бумаги своих несчастных друзей, старый дворянин приказал слугам собирать господ де Бретей в дальнюю дорогу и через час увез их в Турень в своей карете — новая карета Огюста должна была пойти с торгов.

Если полковник де Сен-Жиль надеялся, что после торгов и выплаты долгов у его молодых друзей останется достаточно средств, чтобы обеспечить им приличную ренту, а также содержание охотничьего домика в Турени, ставшего единственным пристанищем семьи, то его постигло разочарование. Торги, на которых истец, судья, секретарь и пристав — все были Жамарами, прошли с такой стремительностью, что почти все имущество господ де Бретей по дешевке досталось виноторговцу (за исключением некоторых мелочей, вроде вышитых батистовых рубашек, голландских простынь, сукна из Лувена и великолепных скатертей из Гарлема, которые мэтр уступил своим родственникам), а за несчастными банкротами осталось еще тридцать тысяч долга.

Не успев как следует отдохнуть или хотя бы перевести дух, полковник де Сен-Жиль вынужден был вновь отправиться в дорогу, ибо стряпчие мэтра Жамара, вознамерившиеся во что бы то ни стало получить все долги сполна, принялись хлопотать об аресте молодого человека и заключении его в долговую тюрьму. Боясь, что из охотничьего домика Огюст отправится в заточение, а из заточения на кладбище, Антуан де Сен-Жиль принялся щедро раздавать взятки и в результате смог избавить молодого человека от тюрьмы и скорой смерти. Однако стряпчие мэтра быстро подготовили новый удар. Как уверяли крючкотворы, господин де Бретей все еще обладал достаточным состоянием, из которого мог выплатить долги. Как опекун собственного сына шевалье де Бретей мог распоряжаться принадлежащим Александру де Бретею охотничьим домиком в Турени и, следовательно, должен был отвечать перед кредитором и этим имуществом.

Узнав, что стряпчие мэтра Жамара уже подали ходатайство в суд, полковник окончательно рассвирепел. Он использовал все свои связи, даже те, что полагал давно утраченными, потратил годовой доход с феодальных сборов в графстве Перш, но в конце концов добился своего. Утверждая, будто тяжкое увечье не позволяет господину де Бретею подобающим образом опекать сына, Антуан де Сен-Жиль получил права опеки над мальчиком и тем самым лишил стряпчих Жамара всяких оснований претендовать на имущество Александра.

Если бы старый дворянин знал, что где-то в Бретее пылится забытая Огюстом записка графа де Лош и де Бар, в которой юноша обещал всяческое содействие шевалье и его сыну, полковник мог бы собственноручно свернуть шею безалаберному другу. Хотя вмешательство Жоржа-Мишеля вряд ли могло повлиять на парижский суд, вмешательство его родственников — кардинала Лотарингского и королевы-матери — способно было привести совсем к иному исходу дела. В общем, в том дурном расположении духа, в котором пребывал шевалье де Сен-Жиль после Парижа, требовалось немногое, чтобы вывести старого дворянина из себя. И хотя Антуан ничего не знал о записке, обстановка в жилище будущих родственников была достаточно неприятна, чтобы у полковника зачесались руки.

За прошедшие полтора месяца Огюст, еще недавно жизнерадостный и любезный молодой человек, превратился в желчного мизантропа, Анна де Бретей стала непривлекательной измученной женщиной средних лет, а Александр — болезненным ребенком, изможденным постоянным недосыпанием, длительными постами и молитвами. При виде подобных перемен Антуан де Сен-Жиль нахмурился и бросил на Огюста такой грозный взгляд, что молодой человек ненадолго очнулся от своего мизантропического настроения. Полковник вызвал слуг и тоном, которым некогда отдавал приказ струсившим солдатам вторично идти на приступ под убийственным огнем испанцев, приказал собирать Александра в дорогу, ибо отныне юный шевалье будет жить в Азе-ле-Ридо. Услышав подобный голос и догадавшись, что полковник не потерпит ни малейшего промедления, слуги бросились выполнять приказ с таким рвением, с каким прежде не выполняли ни одно распоряжение шевалье де Бретея.

Если бы не необходимость ехать с мальчиком в Азе-ле-Ридо, Антуан мог бы немедленно сообщить своим юным друзьям о переменах в их жизни, ничего не смягчая и не подбирая деликатных слов. К счастью для Огюста три дня, которые потребовались для обустройства Александра на новом месте, смягчили гнев полковника, и когда сеньор Азе-ле-Ридо вновь предстал пред своими молодыми родственниками, он сумел разъяснить им необходимость своей опеки над мальчиком и принадлежащим ему имуществом с такой деликатностью, что даже Огюст не смог найти причин для обид. Лишь начавшиеся хозяйственные нововведения полковника не на шутку задели молодого человека, и он целый месяц просидел в собственной спальне, отказываясь с кем-либо разговаривать.

Первой жертвой преобразований полковника стала парадная серебряная посуда охотничьего домика. Второй — роскошная мебель и прекрасные шпалеры, изображавшие охотников и дровосеков. Почти всю эту роскошь господин де Сен-Жиль без жалости продал, заменяя более скромной и дешевой посудой и обстановкой, а вырученные средства потратил на приобретение угодий, давших Бретеям пусть небольшой, но зато стабильный доход. Третьей жертвой хозяйственной деятельности старого дворянина оказался парк, вместо изысканных цветочных клумб которого полковник повелел разбить грядки с овощами, а вместо декоративных кустарников — посадить фруктовые деревья. В общем, стараниями господина де Сен-Жиль изысканная и неимоверно дорогая игрушка, требующая на свое содержание немалых средств, превратилась в небольшое, но доходное имение.

Если бы у господ де Бретей было на то желание, они могли бы принимать у себя гостей или даже выезжать в свет. Однако воспоминания об утраченном богатстве и положении, мысли о том, что они сравнялись с какими-то мелкопоместными дворянчиками, заставили молодых людей замкнуться в четырех стенах, прекратить всякие сношения с родными и друзьями и даже отказаться от общения с соседями. На все попытки окрестного дворянства завести знакомство с супругами их немногочисленные слуги отвечали, будто господа больны и никого не принимают. После трех месяцев тщетных усилий познакомиться с новоприбывшими, соседи оставили Бретеев в покое, вообразив, будто имеют дело с престарелыми людьми.

Господин де Сен-Жиль не одобрял подобного затворничества, равно как и нового пристрастия Бретеев к нескончаемым молитвам и постам. Временами у полковника появлялось искушение поймать молодого человека на слове и отправить в монастырь, где у Огюста не было бы возможности тратить чуть ли не все доходы с имения на церковь. Только воспоминания о покойном друге, а еще больше мысли об Александре удерживали старого дворянина от решительного шага. Шевалье вполне хватило потрясения мальчика, когда тот обнаружил, что его роскошный охотничий домик превратился в скромное имение, ничего общего не имеющего ни с Бретеем, ни с Азе-ле-Ридо. Антуану понадобилось немало времени, дабы убедить воспитанника, что удивившие его перемены были вынужденным шагом его заботливых родителей, постаравшихся обеспечить Александра приличным доходом.

Если не считать этих мелких неприятностей, жизнь Бретеев и Сен-Жилей наладилась. Избавившись от молитвенных бдений и постов, Александр окреп, повеселел и вскоре превратился в обычного проказника, такого же как и все мальчишки. К счастью, размышлял иногда господин де Сен-Жиль, характером мальчик мало походил на отца и его шалости не внушали серьезного опасения. Александр обладал живым и любознательным умом, был настойчив, но не упрям, своенравен, но не капризен. Впрочем, не на шутку боясь избаловать воспитанника, полковник всегда был с Александром сдержан и строг и ничем не выдавал своей привязанности, так что мальчик обещал вырасти образцовым паладином времен Карла Великого.

Только мэтр Жамар, получивший в результате процесса огромное состояние, был недоволен исходом дела. Виноторговец был олицетворением известной пословицы, в соответствии с которой аппетит приходит во время еды, и потому даже по прошествии полугода не мог успокоиться из-за того, что какой-то дворянчик мог увести у него из-под носа изрядный куш. Узнав же, каким образом полковник смог обвести его вокруг пальца, мэтр Жамар сначала удивился, затем обиделся и, наконец, восхитился. Мысль о том, что не все дворяне болваны, оказалась для виноторговца настоящим откровением, и он решил, что с полковником стоит иметь дело. К тому же неожиданная изворотливость шевалье навела Жамара на весьма удачную идею, так что мэтр перестал хмуриться и даже решил вознаградить обогативших его Бретеев.

Встреча мэтра Жамара и шевалье де Сен-Жиль более всего напоминала переговоры двух враждебных держав, которые так и не смогли решить свои разногласия на поле брани. Полковник был вежлив и насторожен, виноторговец почтителен, но тверд. Быстро покончив с приветствиями, Жамар преступил к делу.

— Совершенно напрасно, ваша милость, вы полагаете меня своим врагом, — с самым любезным видом уверял виноторговец. — Дело есть дело, и в любом случае, я не предполагал, что шевалье де Бретей проявит подобное неблагоразумие.

Господин де Сен-Жиль поморщился.

— Должен признаться, шевалье, я нахожусь в некотором затруднении. Это имение в Пикардии мне совершенно ни к чему, к тому же корона весьма косо смотрит на подобные приобретения людьми моего сословия. Если бы я был президентом парламента или хотя бы советником, а так... — Мэтр Жамар с сожаление пожал плечами. — Я хотел бы вернуть это имущество шевалье де Бретею... при выполнение одного условия, конечно, — после краткой паузы добавил виноторговец.

Полковник молчал. Опыт подсказывал, что господа судейские никогда ничего не делают просто так.

— Как мне стало известно, вы взяли под опеку юного шевалье де Бретея и, следовательно, получили право распоряжаться личностью как самого шевалье, так и его имуществом, — деловым тоном продолжил Жамар. — Должен признать, я этому рад, и если вы согласитесь обручить своего воспитанника с моей дочерью, а лет через пять-шесть женить его — я передам шевалье Александру замок Бретей и прилегающие к нему угодья в качестве свадебного дара.

Антуан де Сен-Жиль в негодовании вскочил:

— И вы полагаете, потомок Карла Великого может жениться на дочери...

— Я понимаю, вам необходимо обдумать это предложение, — любезно, но вместе с тем твердо оборвал полковника виноторговец. — Однако по зрелым размышлениям вы не сможете отрицать, что для подобного брака не существует никаких препятствий... кроме некоторого неравенства будущих супругов. Обоюдного неравенства, — многозначительно добавил мэтр.

При последних словах виноторговца полковник сделался пунцовым и сел. Мэтр Жамар с благожелательным видом взглянул на собеседника, но так как старый дворянин явно решил молчать, продолжил речь.

— Поверьте, сударь, своим вмешательством вы совершили чудо, но что такое доход, которым вы обеспечили шевалье?! Безделица, достойная разве что нищего отребья. С другой стороны, обручившись с моей дочерью, ваш воспитанник вернет себе достояние предков и получит за женой немалое приданное. Что вы скажете, к примеру, о двухстах тысячах ливров?

Антуан де Сен-Жиль в задумчивости молчал.

— Я наводил справки, сударь, и нахожу, что шевалье Александр будет мне хорошим зятем: он древнего рода, недурен собой, неглуп — подобные качества вполне способны восполнить отсутствие у молодого человека состояния. Было бы жаль, если бы из-за отсутствия средств задатки юного шевалье не смогли бы развиться. И, кстати, сударь, для своего зятя я намерен купить полк или выгодную должность при дворе — на ваш выбор. Кроме того я подарю ему отели в Париже, Туре и Блуа — везде, где имеет привычку останавливаться двор, выделю достойное содержание его родителям и добьюсь для вас права опеки над шевалье Александром — ну, скажем, до двадцати пяти лет.

— Шевалье Александр уже пять лет как обручен, — негромко сообщил Антуан.

— Неужели вы полагаете, сударь, что я не выплачу семье бывшей невесты отступного?! — всплеснул руками мэтр Жамар. — К тому же, коль скоро об этом обручении не было широко известно, ничья репутация не пострадает. Право, это хорошая сделка, сударь, обдумайте ее как следует.

Господин де Сен-Жиль согласно кивнул и встал. Строго говоря, он уже все решил, но не мог дать ответ сразу. Следовало переговорить с родителями мальчика и объяснить им причины разрыва помолвки с маленькой Соланж. Конечно, неприятно брать назад собственное слово, но что делать, если это единственный способ вернуть Александру состояние? И отступное с Жамара он возьмет. В конце концов он немало потратился из-за процесса и имеет право возместить убытки. Одно дело, когда ты тратишь значительные средства ради собственного зятя и совсем другое, когда рискуешь состоянием ради чужого. Да и в любом случае, глупо оплачивать из своего кармана дворянский титул для дочери виноторговца.

— И еще, мэтр, — остановился полковник уже у двери, — если я сочту возможным принять ваше предложение, я должен буду лично проследить за воспитанием невесты шевалье Александра. Будущая госпожа де Бретей не может воспитываться в доме... в доме...

Господин де Сен-Жиль смутился. Мэтр Жамар напротив расплылся в улыбке.

— Благодарю вас, шевалье, о подобной чести я не смел даже мечтать, — почтительно склонил голову торговец. — Когда вы примете решение — скажем, через месяц — мы сможем составить брачный контракт и свершить помолвку. Уверен, вы останетесь довольным моей дочерью.

— Надеюсь, — почти прошептал шевалье и, немного поколебавшись, протянул торговцу руку. Мэтр Жамар осторожно, двумя пальцами коснулся руки дворянина, а затем, словно вспомнив, что почти сравнялся положением с собеседником — разве его внуки не будут потомками Карла Великого?! — уверено сжал руку господина де Сен-Жиль.

"Итак, мы подпишем контракт через месяц", — довольно размышлял виноторговец, ничуть не сомневаясь, что сеньор Азе-ле-Ридо согласится на предложенную сделку, что он уже на нее согласился и только дворянская гордость требует от него оттягивать ответ.

"Итак, через месяц", — в этот же самый миг думал господин де Сен-Жиль. Согласие или отказ от предстоящего брака уже не занимали мысли полковника, и он размышлял лишь о том, каким образом заключить самый выгодный для воспитанника брачный контракт и заняться воспитанием его невесты. А крошка Соланж... Что ж, все что ни делается — делается к лучшему, утешал себя шевалье. Он найдет девочке жениха, стоящего на самых высоких ступенях знатности и богатства. Он заставит восхищаться своей дочерью весь двор. И уж, конечно, он постарается, чтобы Соланж не коснулась и тень чужого несчастья. А брачный союз с Бретеями... Видно уж очень он неугоден Всевышнему, раз срывается второй раз.

В Азе-ле-Ридо полковник прибыл в самом приподнятом настроении, мягко пожурил Александра за шалость, за которую прежде мог бы высечь, с самым строгим видом погрозил дочери пальцем, уверяя, будто она отвлекает мальчика от уроков, наконец, сообщил жене, что их молодым друзьям несказанно повезло. В глубине души почтенный дворянин был уверен, что его семье также повезло, коль скоро нежданное честолюбие Жамаров избавило его от необходимости держать слово, которое при иных обстоятельствах он непременно бы сдержал. Сдержал бы из чувства чести, как теперь нарушал из чувства долга.

Однако когда полковник во всех подробностях поведал молодому человеку о встрече с Жамаром, Огюст некоторое время молчал, а затем хлопнул себя по лбу:

— Я все понял, господин полковник, — проговорил он и шевалье де Сен-Жиль приподнял бровь, удивленный подобным обращением. — Стоило мне обеднеть, как вы решили нарушить слово! Вы решили оставить моего сына ни с чем!

— Вы все перепутали, мой мальчик, — мягко возразил Антуан. — Мэтр Жамар предложил вашему сыну союз гораздо более выгодный, чем тот, что заключили мы с вами. Возвращение Бретея, огромное приданное, должность при дворе — подумайте, это не те блага, от которых можно отказаться.

— А-а! — Огюст порывисто поднялся из кресла и мог бы упасть, не поддержи его господин де Сен-Жиль. — Так значит, вы с самого начала сговорились с разбойником! Вознамерились отнять у меня Бретей!

— Опомнитесь, шевалье, — господин де Сен-Жиль укоризненно покачал головой. — Вы уже лишились состояния из-за легкомыслия, так не упускайте счастливого случая из-за нелепой подозрительности.

— Я уже достаточно пострадал из-за этой свадьбы, чтобы согласиться на разрыв... Это вашей дочери я покупал подарок и это вы виновны во всем!..

— Да рассуждайте здраво, черт побери, и оставьте нелепые упреки! — негодующе воскликнул полковник, чувствуя, что начинает горячиться. — Я нашел способ устроить судьбу мальчика и я ее устрою. Поймите, наконец, я спрашиваю вашего согласия из вежливости, но вполне могу обойтись и без него. Я опекун Александра и в качестве опекуна освобождаю вас от всех хлопот, связанных с заботами о сыне.

— А что вы оставляете мне?! — исступленно выкрикнул Огюст. — Монастырскую келью?!!

Бывает, исход сражения зависит от шальной пули. Так случилось и в этот раз. Полковник де Сен-Жиль, только что решивший, что капризы его молодого друга перешли все границы, и, следовательно, он имеет право единолично расторгнуть пятилетней давности помолвку; так вот, этот самый полковник, все обдумавший, решивший и готовый действовать, остановился, словно громом пораженный. Никто лучше Антуана не знал, как часто достойный дворянин испытывал искушение отправить вздорного юнца в монастырь, где у него не было бы возможности отравлять жизнь себе и окружающим, так что обвинение Огюста кольнуло старого дворянина в самое сердце.

— Но подумайте, молодой человек, — принялся уговаривать полковник, — предложение Жамара редкая удача.

Огюст только яростно замотал головой. Шевалье де Сен-Жиль вздохнул.

— Вы совершаете ошибку, — предостерег полковник. — Вы обрекаете своего сына... нет, я не хочу сказать — на нищету, но на жизнь гораздо менее обеспеченную, чем мог бы дать ему виноторговец.

— Вы дали слово и я не освобожу вас от него даже под страхом смерти! — гордо заявил молодой шевалье.

Полковник встал.

— Вам нет надобности грозить мне и, тем более, напоминать о данном мной слове, — ледяным тоном заметил он. — Мы помолвили наших детей и помолвка остается в силе. Но все последствия вашей глупости, что ж — пусть они падут на вашу голову.

Почтенный дворянин быстро вышел из комнаты, опасаясь, что терпение может оставить его во второй раз. Госпожа де Бретей взволнованно ожидала старшего друга в крохотной прихожей.

— Неужели это правда? — спросила она. — Неужели мы могли бы вернуться в Бретей?

— Да, мадам, это правда, — холодно ответил господин де Сен-Жиль. — К сожалению, ваш супруг отверг эту возможность. Что поделать, но я сделал все, что мог. Большего я сделать не могу.

Анна де Бретей всхлипнула.

— Значит, мой сын не сможет появляться при дворе?!

— Даже если после женитьбы Александр пожелает продать мой полк, этого не хватит для хорошей придворной должности. Что ж, приходится довольствоваться тем, что есть. До свидания, мадам.

— Я так мечтала, чтобы мой сын блистал в Лувре, — в отчаянии проговорила Анна. — Чтобы он был пажом самого короля!

Господин де Сен-Жиль остановился. В словах молодой женщины определенно что-то было. Конечно, размышлял полковник, доходов с этого скромного именьица недостаточно, чтобы приобрести выгодные придворные должности. Но должности, имения и замки можно не только купить, их можно получить в дар. А кто, как не король волен одаривать своих верных подданных?

Господин де Сен-Жиль знал, что при дворе толкутся слишком много дворян, чтобы рассчитывать на какие-то милости со стороны короля. Но если его величество будет уверен, что Александр с юных лет предан ему, если еще в пажах король оценит его безупречную службу, юный шевалье сможет сделать блестящую карьеру и восполнить все, что по глупости утратил его отец.

Домой полковник прибыл почти успокоенным, а, посоветовавшись с женой понял, что стоит на верном пути. Место пажа получить было много проще, чем самую скромную должность при дворе, а давала она ничуть не меньше. Правда, шевалье предпочитал подождать год, два или даже три, прежде чем отправить мальчика в Париж, ибо желал, чтобы и будущий паж, и король были несколько старше. Паж — дабы уметь заслужить благосклонность монарха, король — дабы уметь оценить преданную службу.

Однако, несмотря на все эти прекрасные идеи Огюста полковник так и не простил. Старый дворянин реже стал навещать имение своих молодых друзей и всегда держался с шевалье де Бретеем холодно и официально, а госпожа де Сен-Жиль перестала приезжать к своим будущим родственникам вовсе. Таким образом лишенный последней возможности общения с людьми, молодой человек мог жаловаться на судьбу только жене, когда же госпожа де Бретей, не снеся тягот жизни, покинула этот свет, посвятил свои сетования Богу.

ГЛАВА 14

Повествующая о том, как принцесса чуть было не облачилась в рясу,

а епископ чуть было рясу не скинул

Время летит не только в Париже. Даже Вальядолид, с его нескончаемыми процессиями и торжественно обставленными аутодафе не заметил, как минуло семь лет. Пятнадцатилетняя невеста наследника мало напоминала восьмилетнюю кроху, впервые ступившую на землю Испании. Степенная походка, строгий, истинно королевский взгляд, благочестивые речи — придворные дружным хором славили будущую повелительницу, и только донна Изабелла не склонила перед "фламандской девчонкой" головы.

К величайшему сожалению королевы, какие бы усилия она не прилагала, дабы остановить победное шествие Агнесы Хагенау к трону, долгая помолвка инфанта увенчалась браком, а свадебные торжества прошли с пышностью и размахом, достойными его католического величества. Сначала на соборной площади в честь молодоженов было устроено праздничное аутодафе, потом — бой быков, в ходе которых на площади нашли свою погибель триста еретиков и тридцать быков. И в том, и в другом торжестве главная роль отводилась высшей знати Испании, и если на кострах было суждено умереть трем отпрыскам маркиза Позы, то после боя быков единственный уцелевший сын старого вельможи удостоился чести получить ухо быка из рук юных инфантов.

Свадебные торжества удались на славу, и дон Карлос сиял от счастья, но вскоре король Филипп обнаружил, что имеет все основания для недовольства сыном. Каждое утро духовник их высочеств и их величеств с волнением спрашивал дону Инес, чем она и ее супруг занимались ночью, и каждое утро инфанта чистосердечно отвечала, что слушала стихи дона Карлоса или же по требованию супруга готовилась к поездке в дальний монастырь, или, в кои то веки, спокойно спала, пока дон Карлос пытался поймать призраков, которые во множестве бродили по переходам и лестницам Вальядолидского замка.

Король Филипп был близок к отчаянию. Королева Изабелла впервые за последние годы была счастлива.

Через две недели подобного супружества исповедник сообщил инфанте, что ей пора отбросить девичью стыдливость и потребовать от мужа, дабы он, наконец, исполнил супружеский долг. Однако разъяснять доне Инес, в чем именно этот долг заключается, духовник не решился. Вместо этого придворные и сам его католическое величество стали осторожно намекать дону Карлосу, что быть женатым, значит не только спать в одной комнате с женой, вместе молиться по монастырям, ловить призраков, рассуждать о благе Испании и читать стихи. Испугавшись, как бы увещевания придворных и его величества не принесли плоды — как в переносном, так и в прямом смысле этих слов — королева Изабелла принялась рассказывать пасынку о прелестях аскетизма, воздержанности и умерщвления плоти и так преуспела в своих рассказах, что даже обычно терпеливая донна Инес возмутилась слишком частым общением королевы с чужим супругом, общением, вовсе не предусмотренным этикетом.

Раздираемый на части противоположными требованиями отца и мачехи, дон Карлос быстро утратил последние остатки рассудка, стал нервным и раздражительным и в конце концов впал в буйство, после чего был посажен под замок, дабы он не смог причинить вреда окружающим, а главное — самому себе. В заточении инфант провел всего один день и через месяц после свадьбы неожиданно скончался, попытавшись придушить собственного врача.

На радостях королева Изабелла ставила свечки во всех церквях Вальядолида и обнадеживала Филиппа своей новой беременностью. А через месяц после кончины пасынка, когда в беременности Изабеллы уже невозможно было усомниться, ее величество решилась обсудить с супругом судьбу невестки. Беседа была не слишком длительной и не слишком сложной. Спустя каких-нибудь полдня вдовствующую инфанту стали спешно готовить к роли настоятельницы крупного монастыря. Духовник ее высочества и их величеств с неизменным умилением заметил, что донна Инес как нельзя более подходит для такого рода служения.

Принцесса не протестовала. В ее жизни мало что изменилось. Испанский двор и так напоминал монастырь, а ее траурный наряд — монашеское облачение. Кроме того, монастырь означал освобождение от каких-то тягостных "супружеских обязанностей", на которые прежде намекал духовник, настоятельно советующий отнестись к этим обязанностям с христианским смирением. О родном Релингене принцесса изрядно подзабыла. Да и чем положение настоятельницы огромного монастыря отличалось от положения мелкой фламандской принцессы, не взысканной ко всему прочему милостью могущественного монарха?

Придворные дамы будущей аббатисы наперебой повествовали о тягостях супружеской жизни, ежеминутно вспоминая несчастных сестер, кузин или невесток скончавшихся родами или умерших от родильной горячки. Еще с большим удовольствием повествовали они о жестокосердных супругах или неблагодарных отпрысках, отправлявших своих жен и матерей в узилище, дабы самим безнаказанно предаваться пороку. Так что донна Инес была почти счастлива и почти спокойна. Почти, ибо положение аббатисы, хотя и было не хуже положения мелкой фламандской принцессы, все же ни в какое сравнение ни шло с жизнью инфанты или королевы.

В довершение неприятностей Изабелла продолжала относиться к донне Инес с прежней неприязнью. А причина заключалось в том, что супруг королевы, король Филипп, продолжал испытывать к невестке несвойственную для себя нежность. И среди голосов, восхвалявших набожность, кротость и смирение будущей невесты Христовой, начали постепенно звучать голоса о том, с каким величием и достоинством вдовствующая инфанта несет свою скорбь. Сколь прекрасна и в тоже время величественна внучка императора. И насколько кровь Габсбургов лучше кровей каких-то итальянских банкиров.

Впервые вместо слов обожания и почтительного восхищения королева Изабелла услышала нечто, заставившее ее как можно скорее избавиться от опасной соперницы, пока какой-нибудь недоброжелатель не поспешит вернуть королю Испании столь необходимую ему свободу. Жизнь королевы зависела от того, кого она произведет на свет. Если мальчика — у мерзавцев не будет шансов. А если это будет девочка?

"Мерзкая интриганка, гадина, змея", — какими только эпитетами не награждала королева юную инфанту в ночных разговорах с подушкой. Француженка всерьез начала подумывать о том, как заставить Агнесу навсегда покинуть этот суетный мир. Однако природная осторожность, а более того, отсутствие верных и преданных людей, способных без колебаний подлить яд в бокал наглой обольстительницы, или вонзить ей в грудь кинжал, заставляли королеву откладывать планы мести.

Пока королева колебалась, а вдовствующая инфанта молилась, жизнь за пределами королевского замка шла своим чередом. И не только во владениях короля Испании, где никогда не заходит солнце.

Агнеса мало вспоминала о родном Релингене. В Релингене, напротив, все время старого принца было занято мыслями о судьбе дочери. Когда шестнадцать лет назад император Карл предложил враз овдовевшему и лишившемуся наследника принцу Релинген в жены свою сорокалетнюю дочь, мало кто сомневался в намерении монарха украсить в скором времени корону Испании очередной жемчужиной. Подданные и соседи были уверены, что наследников у принцев не будет, а когда они отойдут в мир иной, Релинген достанется Испании. Младший брат принца, юный Лодвейк, незадолго перед кончиной племянника принявший сан и Три Епископства под свою руку, не был серьезным соперником испанских монархов. К удивлению соседей и разочарованию короля Филиппа спустя год после свадьбы его сестра благополучно произвела на свет здоровую девочку. А поскольку законы Релингена не препятствовали женщине наследовать предкам, Элеонора-Агнеса-Екатерина Хагенау сразу была признана законной наследницей принца.

Впрочем, король Испании не собирался так просто выпустить из своих рук уже почти принадлежащее ему владение. Со скоропалительностью удивившей многих его католическое величество обручил своего сына с юной принцессой. Возможно, среди многочисленных отпрысков женского пола католических государей и нашлась бы более достойная кандидатка, но ценность Релингена была много выше эфемерной чести в очередной раз породниться с каким-нибудь монархом. Короли Испании были столь высоко вознесены Провидением над всеми остальными, что не нуждались в дополнительных подтверждениях своего величия. Зато Релинген подобно шахматному коню возвышался над мятежными фламандскими провинциями, землей Трех Епископств, королевством Французским и владениями Максимилиана. Король Испании не был бы наследником своего отца, если бы не желал эти земли всей душой.

И вот смерть дона Карлоса заставила короля вспомнить утверждение, что человек предполагает, а Бог располагает. И все-таки смирение монарха перед Господней волей было не таково, чтобы отступать. Мысль, будто наследница Релингена может отдать руку и княжество соперникам испанской империи — австрийским Габсбургам, кому-либо из Валуа или, еще того хуже, фламандским смутьянам — больше, чем уговоры королевы Изабеллы склоняли Филиппа запереть донну Инес в монастырь. Конечно, в качестве свёкра юный инфанты его величество имел право отказать всем претендентам на руку принцессы, но кое-что зная об упорстве женщин собственной семьи, счел, что монастырь будет надежнее. Всем известно, что наследников у монахини быть не может. А уж склонить невесту Христову к составлению выгодного для его величества завещания и увенчать свою голову двадцать четвертой короной было не Бог весть каким трудным делом.

Все это старый принц Релинген понимал не хуже короля Филиппа и его ум, изощренный полувековой борьбой за собственное княжество, непрестанно искал пути к спасению. Надежды на третий брак, способный даровать ему наследников, были слишком иллюзорны, чтобы принц мог всерьез об этом размышлять. Еще более иллюзорными были надежды уговорить его католическое величество отпустить вдовствующую инфанту восвояси. Принц слишком хорошо знал, как его католическое величество расправляется с теми, кто смеет подавать ему какие-либо петиции. Растоптанные привилегии Арагона, утопленные в крови права Нидерландов... Возможно, принц Релинген мало обращал внимания на страдания испанцев, но, не без основания полагая себя фламандцем, не мог не испытывать гнева при виде черной неблагодарности короля перед низинными землями. Видя, как знатнейшие дворяне Фландрии отправляются в тюрьмы, а из тюрем на эшафоты, старый правитель все больше трепетал за судьбу своего княжества и искал ту силу, что способна была защитить его от алчности Филиппа — принц Релинген раскрыл объятия Реформации.

Перед тем как решиться на опасный шаг старик подумал было о том, не обратиться ли с прошением к папе и не вымолить ли у него освобождение младшего брата от ставших обременительными обетов, но вовремя вспомнил, что в последние годы наместник святого Петра больше был похож на домового священника испанского монарха, чем на главу католической церкви. Последнее соображение заставило Релингена отбросить сомнения и начать действовать. Перво-наперво правитель княжества обрушился на распутство и лень монахов, изгнав от двора собственного исповедника, затем похвалил "Наставления в христианской вере" Кальвина, завязал переписку с Теодором де Безой, пригласил ко двору несколько самых видных протестантских вельмож, и, наконец, дал убежище Вильгельму Оранскому и его братьям. Напрасно осторожные советники говорили принцу о Лорренах и прочих католических родственниках и соседях его высочества, напрасно твердили об армии герцога Альбы, напрасно напоминали, что расстояние от Брюсселя до Релингена много короче чем от Италии до Фландрии, а ведь Альба благополучно его преодолел, — старый правитель чувствовал себя сильным словно Самсон перед филистимлянами. Да и то сказать, разве пламенная преданность церкви и Филиппу спасла наивную голову графа Эгмонта, отсеченную мечом палача на Большой рыночной площади Брюсселя?

Только князь-архиепископ Меца был изрядно обескуражен приказам сводного брата обратиться в протестантизм. До сих пор тридцатилетний прелат жил в свое удовольствие и более интересовался красотой, чем политикой. Роскошь церковного облачения, торжественность богослужения, принятие исповедей у очаровательных прихожанок и наставление на путь истинный милых грешниц доставляли молодому человеку неподдельную радость. Представить же себя в грубом черном сукне без единого украшения его преосвященство просто не мог. Еще менее мог он поверить, будто ему всю жизнь придется провести подле одной единственной женщины, терпеть ее, возможно, несносный характер, видеть, как она каждый день читает псалмы, старится и, ко всему прочему, прячет волосы под уродливым чепцом.

Увы! Воля старшего брата была высказана столь решительно, что Лодвейк не осмелился возражать. И все-таки когда молодой человек глянул после обращения в зеркало, ему на язык пришли слова не подобающие ни достойному протестанту, ни столь же достойному католику. Простой полотняный воротник без всяких кружев, унылое сукно, шерстяные чулки и неуклюжие башмаки без пряжек были столь ужасны, что Лодвейк не узнал самого себя. Больше всего князю-архиепископу хотелось закрыть глаза и никогда их не открывать. В глубине души прелат пожалел, что не обратился в протестантизм лет пятнадцать назад, тогда, по давности пребывания в реформаторской церкви, он мог бы нарядиться в бархат или даже шелк пусть и темных тонов. Если бы не младшие братья Вильгельма Оранского, которые, как и всякие молодые люди, не питали пристрастия к проповедям и аскетизму, Лодвейку было бы совсем тошно. Каждодневные сетования двух принцев на неблагодарность Филиппа II и их взаимные клятвы сбросить испанское ярмо нагоняли на молодого человека скуку, а введенные в Релингене и Меце порядки погружали в тоску. Строгие законы против роскоши, запрет на проведение балов, музыкальных вечеров, уличных представлений и шумных застолий превратили княжество то ли во вторую Женеву, то ли в испанский монастырь. Лодвейк мог только вздыхать, по необходимости посещая проповеди пасторов, время от времени исчезать от бдительного внимания принцев вместе со своим другом и тезкой младшим Оранским и от души молить Всевышнего, дабы он образумил короля Филиппа и повелел ему отпустить племянницу домой.

Молитвы ли Лодвейка были тому причиной или донесения испанских лазутчиков, но его католическое величество понял, что слишком поторопился, сочтя Релинген своим. Получить вместо покорного княжества врага в собственном тылу было крайне неосмотрительно. И уж совсем неосмотрительно было иметь в Релингене пылающего ненавистью протестанта вместо юной правительницы, воспитанной при испанском дворе.

Духовник его величества был согласен с монархом. Королева Изабелла совершила непростительную ошибку. Его преосвященство полагал, что донна Инес должна как можно скорее отправиться в Релинген и вернуть заблудшее княжество в лоно истинной веры. Впрочем, "как можно скорее" по-испански вовсе не означало "быстро". Сначала донне Инес со всей торжественностью объявили, что служение Релингену делает для нее невозможным следовать своим склонностям и принять постриг. Затем принялись готовить к дороге. Его католическое величество лично отбирал свиту невестки, обдумывал подарки для старого принца, намечал маршрут, потратив не менее пяти недель на выбор между сухопутным и морским путем. В общем, когда через три месяца вдовствующая инфанта наконец то двинулась в путь, ее старый отец уже знал о первой одержанной им победе.

Когда запыленный гонец сообщил принцу о решении Филиппа отпустить Агнесу домой, старик затянул псалом "Явись, Господь, и дрогнет враг!", заставив придворных и Лодвейка петь вместе с ним. Лодвейк подчинился, хотя и подумал, что колокольный перезвон и торжественная месса Te Deum гораздо больше подошли бы моменту и уж во всяком случае были бы много красивее этого импровизированного богослужения. Однако следующее решение старшего брата поразило Лодвейка гораздо больше пения псалмов. Выгнав всех из комнаты и приказав принести вина, чего с принцем не случалось последние полгода, Релинген радостно хлопнул младшего брата по плечу и с самым довольным видом назвал своим сыном. Молодой человек поперхнулся. На какой-то миг Лодвейку показалось, будто на радостях сводный брат помешался, но уже в следующее мгновение правитель Меца понял, что имел в виду принц. Объединение двух ветвей дома Хагенау, объединение земель Релингена и Трех Епископств, создание новой державы и союз с протестантами Нидерландов и Германии — план старого политика поражал размахом и далеко идущими последствиями.

Бывший архиепископ в смятении чувствовал, что мысли несутся вскачь, а вино утратило всякий вкус. Он ощущал себя щепкой, которой играет бурный поток, когда только Всевышний может сказать, утянет ли этот поток жертву на дно, выкинет ли на берег или низвергнет в пропасть. Глаза принца Релинген сверкали и он деловито рассуждал, кому из пасторов поручить бракосочетание Агнесы и Лодвейка, кого из протестантских принцев пригласить к торжеству и как использовать богатства монастырей. Напрасно молодой человек пытался отыскать в словах сводного брата хоть какую-то брешь, напрасно надеялся обнаружить в рассуждениях принца хоть какую-то нелогичность — старый правитель знал ответы на все вопросы и не ведал сомнений. Когда Лодвейк робко заговорил об Агнесе, старик только отмахнулся, а когда напомнил о Вильгельме Оранском — расхохотался.

— Мальчик мой, — наставлял принц сводного брата и будущего зятя, — да кого волнует пятнадцатилетняя девчонка? Релингеном и Нидерландами должен править мужчина, а не ребенок и уж тем более, не женщина. А Агнеса... пусть занимается тем, чему ее научили в Испании — молится и рожает тебе детей. Пусть даже молится по латыни, если ей так захочется, главное, чтобы хозяином был ты.

Его высочество усмехнулся и залпом осушил кубок бургундского.

— И не думай об Оранском... Что этот немец может понимать в нас, фламандцах?! Довольно Нидерландами распоряжались чужаки...

Слегка пошатываясь от вина и радости принц Релинген отправился почивать, а наутро перепуганные слуги сообщили Лодвейку, что его сводный брат найден в постели мертвым.

Молодой человек растерялся. С потерянным видом слушал он длинные рассуждения врачей о том, что сердце старого принца не выдержало напряжения, гневные филиппики принца Оранского, обвинявшего его католическое величество в отравлении правителя Релингена, видел, как мятежный принц и его братья спешно отбыли прочь, между делом посулив свою поддержку и весьма заинтересованно попросив денежных субсидий, стал свидетелем бурных споров, смятения и бестолковой суеты придворных. "Больше слез проливается о молитвах услышанных..." — неожиданно вспомнил Лодвейк и его сразу же бросило в жар от жгучего чувства вины. Как мечтал он о возвращении прежней жизни! И вот, молитвы его услышаны, но прежней жизнь не станет уже никогда.

Князь-архиепископ призвал к порядку придворных, разогнал Бог весть что возомнивших о себе пасторов, громогласно объявил, что покойный брат всегда был добрым католиком и, наконец, отслужил по нему заупокойную мессу. С богослужением на душу Лодвейка снизошел долгожданный покой и он понял, что брат был великим человеком. Кто еще смог бы без единого выстрела одержать победу над Филиппом, спасти княжество и дочь? Принц Релинген был великим политиком, но в одном ошибался. Он, Лодвейк, не создан для того, чтобы низводить с престолов королей или завоевывать себе королевство. Ему вполне хватает Трех Епископств и тех маленьких радостей, что подарила ему жизнь.

Испанский поход принца Релинген завершился.

ГЛАВА 15

В которой рассказывается о вреде милосердия и винопития

Покойный принц Релинген был несправедлив — в Испании Агнеса научилась не только молиться. Юная принцесса знала, как принимать послов, давать аудиенции подданным, составлять дипломатические послания, награждать полководцев, разговаривать с князьями церкви и даже составлять уставы больниц. Но самые полезные знания вдовствующая инфанта получила при подготовке к постригу. Настоятельница монастыря — повелительница целого мира, со своим хозяйством и людьми. Агнеса научилась разбираться со счетами, податями и повинностями, заготавливать припасы, проверять работу мастеровых, огородников и поселян, в общем — заниматься всеми теми делами, на которые правители редко обращают внимание, за что частенько и страдают.

Пока король Филипп решал вопросы с путешествием невестки, пока подбирал для нее свиту и корабль, все дела с погребением старого принца Релинген были улажены. Князь-архиепископ Меца жаждал как можно скорее успокоить умы и страсти в княжестве, так что предпочел торопиться. На счастье Лодвейка старший брат не оставил завещания и молодой прелат рассчитывал без помех передать княжество племяннице и со спокойной совестью вернуться к привычной жизни.

Но ничто не могло быть дальше от архиепископа, чем привычная жизнь.

Когда молодой человек впервые увидел племянницу — в наглухо закрытом черном платье, в высокой испанской шляпе с черными же перьями, увешанную четками, распятиями и образами, и изнемогающую под тяжестью бархата, стали и золота — в душу Лодвейка закралась жалость. Смятение князя-архиепископа было столь велико, что он немедленно собрал совет из самых очаровательных прихожанок, задав им лишь один вопрос: как вернуть на лицо племянницы улыбку.

Совет красавиц был прост и действенен: полная смена гардероба, с заменой тяжеловесного и мрачного испанского траура более удобным и главное светлым трауром, принятом в Релингене, срочная отправка домой всех этих надутых испанских придворных принцессы и назначение в ее свиту пяти или шести фрейлин, которые могли бы рассказывать ее высочеству о радостях жизни, и, наконец, большая кукла с нарядами на все случаи жизни. Последнее предложение особенно удивило князя-архиепископа, однако впечатление, произведенное игрушкой на Агнесу, не могло не радовать прелата. Как зачарованная принцесса взяла куклу на руки и на ее лице появилось нечто, отдаленно напоминающее улыбку. Когда же правительница княжества впервые надела легкое белое платье, Лодвейк с удовольствием понял, что племянница более не напоминает памятник самой себе.

Однако среди нежданных радостей кое-что омрачало настроение принцессы. Среди придворных пополз слух, будто испанское воспитание правительницы способно разорить княжество, а принцесса-вдова, беззастенчиво расточающая казну, спутала Релинген с империей короля Филиппа.

Агнеса опомнилась. Долг перед княжеством настоятельно требовал оставить забавы и вспомнить о делах. Призвав на помощь знания, полученные при подготовке к постригу, принцесса решила заняться счетами и ужаснулась, обнаружив подлинное положение княжеской казны.

Что бы ни утверждали сплетники, расходы на платья, фрейлин и куклу были не так уж и велики, однако Агнеса с потрясением узнала, что княжество уже несколько месяцев проживает то, что веками копили ее предки. Можно было подумать, что за последний год в казну вовсе не поступал доход или что в последние полгода своей жизни батюшка ухитрился тратить в десять раз больше против обыкновения.

Последнее представлялось Агнесе немыслимым, поэтому принцесса продолжила изыскания и вскоре совсем иначе стала смотреть на новое имение, приобретенное троюродным дядюшкой, великолепную свадьбу четвероюродной тетушки, блестящий выезд дальнего кузена, драгоценности, якобы подаренные покойным принцем троюродному деду и прочие признаки благополучия близких и дальних родственников. К счастью, ее высочество обнаружила и честных людей, способных позаботиться о сохранности казны, и потому в один далеко не прекрасный для нечистых на руку родственников день перекрыла им доступ к сокровищнице и с милой улыбкой посоветовала посетить свои замки, ибо скорый сев настоятельно требовал их присутствия.

Ее высочество совершила лишь одну ошибку — уж если она не имела желания отдавать родственников под суд, ей следовало не спускать с них глаз. Обозленные утратой неправомочных доходов, опальные родичи принялись активно обмениваться гонцами, вести тайные переговоры с императором Максимилианом и графом Палатинским, а также жаждущими найма ландскнехтами и рейтарами, а потом, договорившись о совместных действиях, отправили ко двору неприметного лакея, в результате чего одна из дворцовых служанок обнаружила, что верный телохранитель принцессы баварец Карл обладает редкой привлекательностью. Принадлежащий к древнему, но давно обнищавшему роду фон Кюнебергов, Карл в свои тридцать четыре года имел весьма малый опыт общения с женщинами и потому, по уши влюбившись в вертихвостку, вознамерился жениться. Возможный брак отпрыска знатного рода с безродной девчонкой не на шутку возмутил юную принцессу и на просьбу телохранителя дать разрешение на свадьбу Агнеса ответила решительным "нет". Предприимчивая служанка не слишком расстроилась из-за запрета и столь усердно утешала Карла в его несчастье, что верный телохранитель то и дело забывал о своих обязанностях, оставляя юную госпожу в одиночестве.

Опальные родственники ее высочества не замедлили воспользоваться любовной горячкой Карла.

Однажды вечером, когда Агнеса легла спать и даже начала видеть первые сны, дверь ее спальни распахнулась и в комнату ввалились восемь вооруженных до зубов мужчин, один из которых был настолько пьян, что с трудом держался на ногах. Бесцеремонно вырванная из объятий Морфея, Агнеса собралась было позвать стражу, но слова неудовольствия замерли у нее на устах, когда двое заговорщиков выхватили из ножен шпаги, а третий вытолкал вперед дворцового священника в полном облачении и объявил, что ее высочеству пора молиться.

Дальше начался кошмар.

Троюродный дядюшка Агнесы барон фон Лосхайм вытащил какие-то бумаги и объявил, что безрассудное и тираническое правление племянницы завершилось и теперь по воле императора Максимилиана ей надлежит передать власть супругу — младшему сыну графа Палатинского, с которым она сейчас и будет обвенчана. При этих словах троюродный дед принцессы подтолкнул пьяного в бок, дабы придать ему более достойную позу, и будущий принц попытался поклониться невесте, от чего чуть было не упал. Священник умильно твердил Агнесе, что ей выпало счастье вернуть заблудшую душу в лоно католической церкви, а Лосхайм холодно и непреклонно зачитывал статьи брачного контракта, по сравнению с которым даже несостоявшееся монашество донны Инес могло показаться торжеством свободы и веселья.

Так испуганная принцесса узнала, что власть в княжестве отныне будет принадлежать ее супругу, который, однако не станет принимать никаких решений без согласия своего совета, каковой в полном составе и вломился в спальню Агнесы; что жить она будет в монастыре, ибо слабый ум не позволяет ей оставаться без надзора и попечения монахинь; что супруг будет навещать ее в обители, когда ему будет угодно выполнить супружеский долг, а рожденные Агнесой дети будут немедленно передаваться на попечение барона фон Метлах, который станет воспитателем и опекуном наследников Релингена. Барон читал не менее получаса, а потом скрупулезно перечислял средства, которые будут выделяться на содержание принцессы в заточении, так что Агнеса успела слегка прийти в себя. Однако когда пленница попыталась напомнить заговорщикам, что у нее есть и более близкие родственники чем они, а право распоряжаться ее рукой может оспорить Филипп Испанский, Метлах нахмурился и сообщил, что Агнеса так и так отправится в монастырь, но условия ее содержания будут полностью зависеть от ее покорности. "Во всяком случае, — заметил троюродный дед, — быть супругой принца Релинген и матерью его детей много лучше, чем монахиней". Агнеса вздохнула и подписала брачный контракт. Заговорщики довольно переглянулись.

— Лосхайм, Зарлуи, пригласите своих жен, — распорядился старик. — Пора начинать венчание.

Священник выступил вперед и Агнеса преклонила колени подле пьяного жениха. Пока шел обряд, принцесса размышляла, почему родственники так дурно с ней поступили. Конечно — Агнеса с трудом подавила вздох — рано или поздно, но выйти замуж ей бы пришлось, и вряд ли это был бы брак по любви. Хочется — не хочется, а надо. Только хотелось все же попозже и с настоящей свадьбой, а не таким скоропалительным венчанием в собственной спальне да еще в одной рубашке.

Молодожен с третий попытки надел на палец Агнесы кольцо, священник произнес последнее аминь и венчание свершилось. Принцесса безропотно приняла пьяный поцелуй супруга и попыталась вспомнить, как его зовут. Кажется, Иоганн-Бурхард... Агнеса поднялась с колен, выжидательно взглянула на заговорщиков, надеясь, что теперь, когда они добились своего, родственники и их союзники покинут спальню. Не тут-то было. Мужчины склонились перед новым принцем Релинген в поклоне, дамы присели в реверансах, а когда все выпрямились, Метлах обратился к молодожену:

— Ваше высочество, потрудитесь свершить брак. Мы засвидетельствуем его.

На этот раз Агнеса не могла сдержать тяжкого вздоха. Об этом обычае ей приходилось слышать и теперь принцесса могла утешать себя лишь тем, что знатные вельможи в свидетелях все же лучше тех горожан, что когда-то свидетельствовали брак королевы Франции.

Муж пьяно опрокинул Агнесу на подушки, с треском разорвал на ней рубашку, навалился всей тяжестью... Принцесса закрыла глаза, мысленно молясь, чтобы все свершилось как можно скорей. Иоганн-Бурхард словно медведь шарил по ее телу — это было больно и неприятно, что-то сопел на ухо и царапал украшениями вамса грудь и живот. А потом Агнесе стало так тяжело, что она с трудом смогла сделать вздох. Раздался густой низкий храп. Принцесса открыла глаза, надеясь, что все закончилось, и увидела над собой лица заговорщиков. На этот раз на них не было удовлетворения, они были злыми и в то же время растерянными.

— Пьяный болван, — процедила сквозь зубы баронесса фон Зарлуи, — он же ничего не сделал...

Мужчины шагнули к кровати и Агнеса в потрясении увидела, как они дергают ее супруга за волосы, щиплют, колют остриями кинжалов в спину, плечи и ладони, исступленно трясут, словно нерадивого слугу. Все было напрасно, Иоганн-Бурхард спал. Лосхайм принялся торопливо жечь перья, и у Агнесы перехватило дыхание от вони — муж продолжал храпеть. Баронесса Зарлуи остервенело рванула спящего за волосы, да так, что вырвала целый клок — принц Релинген только слабо сморщил нос, но не пробудился. Наконец, заговорщики в изнеможении отступили, и барон Метлах посоветовал оставить новобрачных до утра, утверждая, что рано или поздно, но принц пробудится и доведет дело до конца.

— Так или иначе, Релинген в наших руках, — проговорил старик, небрежно кивнув за окно. — Наемники в городе, император за нас. Оставим молодых. Никуда они не денутся.

— Только надо их запереть, — вмешалась баронесса Зарлуи и взглянула на Агнесу с такой ненавистью, что принцесса зажмурилась. Она не осмеливалась открыть глаза до тех пор, пока не услышала гул удалявшихся шагов и скрежет ключа в замке. И только потом робко разомкнула веки и огляделась.

Спальня была пуста и только храпящий муж придавил ее своим телом, демонстрируя полное равнодушие к супруге, принесшей ему титул, богатство и власть. Агнеса с трудом выбралась из-под Иоганна-Бурхарда — батист вновь затрещал, зацепившись за какую-то побрякушку, и юная принцесса всхлипнула от натуги. С трудом встала. Попыталась запахнуться в превратившуюся в лохмотья рубашку, осознала тщету этих попыток, отыскала роб и поспешно завернулась в расшитый атлас. Примостилась у камина, еще раз всхлипнула и разрыдалась. Ну почему родственники так поступили?! Ведь она не наказала их и даже не отняла краденное, хотя дядя Филипп непременно отправил бы виновных в тюрьму или на эшафот, да еще конфисковал бы имущество осужденных. А они... они даже не пробовали с ней поговорить... Они обокрали не только ее казну — они украли у нее свадьбу!

Агнеса представила жизнь в монастыре и в отчаянии стиснула пальцы. Это в Испании, позабыв радости жизни, она готова была безропотно принять постриг, но оказаться в заточении в Релингене было невыносимо. Мысли Агнесы беспорядочно заметались и она вдруг вспомнила, что у нее есть супруг, в чьих интересах было заступиться за нее перед родственниками. Принцесса бросилась к кровати, упала перед мужем на колени, схватила его за руку, готовая умолять не отсылать ее в монастырь, но Иоганн-Бурхард ни на мгновение не приоткрыл глаза, продолжая оглушать жену храпом, и Агнеса опомнилась. Она не станет унижаться перед напившемся солдафоном. Она дождется, когда супруг проснется, а потом убедит его, что заговорщики не желают ему добра.

Огонь в камине начал затухать и Агнеса поежилась. Поискала глазами что-нибудь теплое, но вместо плаща обнаружила оставленные родственниками бумаги — письмо императора, брачный контракт и запись о венчании. Робко пододвинула к себе документы. Принялась читать. Через некоторое время принцесса поняла, что проявив снисходительность к ворам, совершила глупость, недостойную не только государыни, но даже и простой булочницы, и навязанный ей брак является справедливой карой за ошибку. Еще через четверть часа Агнеса убедилась, что не все потеряно, и она без труда докажет супругу, что у них общие интересы.

Наконец, покончив с чтением и раздумьями, новобрачная взялась за перо и принялась составлять новый брачный контракт. В эти мгновения, проведенные под замком в собственной спальне, Агнеса благословляла долгие и скучные послеобеденные часы, в которые училась управлять Испанией у дядюшки Филиппа. Изящные и чеканные формулировки одна за другой ложились на лист бумаги и Агнеса так воодушевилась, что даже не сразу сообразила, что в камине что-то посыпалось, а затем в комнате появился верный Карл.

Принцесса чуть не обезумила от радости, готова была броситься телохранителю на шею, но Карл, странно потемнев лицом, молча отстранил госпожу, бесшумной поступью крадущегося зверя приблизился к распростертому на ложе Иоганну-Бурхарду, ухватив левой рукой за волосы, рывком поднял голову спящего и стремительным жестом полоснул его по горлу клинком.

Храп оборвался. На кровать хлынула кровь. Карл спокойно выпустил волосы мертвеца и тщательно вытер лезвие кинжала. Агнеса следила за телохранителем огромными от ужаса глазами.

— Ты... — наконец проговорила принцесса, — что ты наделал... — в голосе Агнесы послышались слезы. — Это же мой муж...

— Это мерзавец, а не муж, фройлен, — так же спокойно возразил Карл.

— Но меня схватят... казнят! — юная принцесса задыхалась от рыданий. — Они отвезут меня к Максимилиану, и он отправит меня на эшафот... Что ты натворил, Карл!.. Я погибла!..

Агнеса добавила еще несколько слов, знания которых трудно было ожидать от испанской инфанты и фламандской принцессы. Агнеса сама не знала, из каких глубин памяти всплыли ругательства — возможно, какой-нибудь конюх неосторожно выругался при маленькой госпоже, или матрос разговаривал с приятелем, не заметив, что его слушает вдовствующая инфанта. Как бы то ни было, ругательства помогли Агнесе и она стала реже всхлипывать.

— Сейчас мы поедем к его преосвященству Лодвейку, — медленно и внятно, словно разговаривал с маленькой девочкой, сообщил Карл.

— Но дверь заперта... — жалобно напомнила принцесса.

Карл пожал плечами, словно желал сказать, что для него подобное препятствие препятствием не кажется.

— Ворота — тоже чепуха, — успокоил он.

— Хорошо, мы поедем к дяде, — решилась Агнеса.

Ужасно в неполные шестнадцать лет затвориться в монастыре, но еще ужаснее умереть. В Испании Агнеса не раз видела, как это происходит, и от одной мысли, что ее саму ожидает грубая рубаха из мешковины, тяжелая черная свеча для публичного покаяния и стриженная наголо голова, принцессу начало трясти. Агнеса представила, как под взглядами тысяч и тысяч венских зевак поднимается на эшафот, преклоняет колени перед палачом и в ужасе закрыла лицо руками.

— Мы поедем к дяде Лодвейку, — лихорадочно шептала принцесса, — я приму постриг... принесу любые обеты... монастырь это убежище... дядя меня не выдаст...

Карл подошел к госпоже и легонько встряхнул. Дождался, пока взгляд принцессы стал осмысленным.

— Фройлен, — медленно произнес он, — ничего не было. Вам никто и ничем не сможет угрожать. А этот получил по заслугам.

И прежде чем Агнеса вновь начала плакать, телохранитель ухватил ее за руку, стащил с пальца обручальное кольцо, сгреб документы и швырнул в камин. Затухающее было пламя нехотя перебралось на бумагу, словно в раздумьи затрепетало на одном месте и вдруг разом охватило листы. Карл наблюдал, как корежится в пламени бумага, а потом проследил, чтобы документы рассыпались пеплом. Повернулся к госпоже.

— Все, фройлен, с этим покончено, — коротко сообщил он. — Теперь можно уходить.

Телохранитель надел на Агнесу свою куртку, тщательно укутал в плащ, спрятал светлые волосы под беретом, и принцесса вдруг поняла, что Карл вытащит ее из замка и города, и никогда, никогда не предаст.

ГЛАВА 16

Повествующая о том, как принцесса Релинген приобрела репутацию "чудовища"

Никогда прежде князь-архиепископ Меца не испытывал такой ярости. И никогда никого не ненавидел. Прежде ему вообще некого было ненавидеть. Жизнь молодого прелата протекала легко и приятно, без врагов и потрясений. Приняв в пятнадцать лет под свою руку Три Епископства, Лодвейк никогда не сталкивался с какими-либо мятежами или заговорами, и потому не мог даже предположить, что у Агнесы все может случиться иначе. А между тем благополучное правление Лодвейка не в последнюю очередь объяснялось тем, что старший брат заботливо приставил к нему мудрых советников, которые чуть ли не десять лет прикрывали спину молодого прелата, в зародыше подавляя любой мятеж или волнение аристократии Меца. И вот теперь, приняв из рук Карла полумертвую от усталости и потрясения племянницу, князь-архиепископ готов был собственноручно изничтожить всех заговорщиков, до основания срыть их замки и вырубить строевые леса, и все потому, что в своем легкомыслии не удосужился проявить ту же предусмотрительность, что некогда проявил покойный брат.

Рассказ племянницы о заговоре не оставил для Лодвейка каких-либо неясностей. Его подоплеку молодой прелат видел даже лучше Агнесы. Метлахи, Лосхаймы, Фёльклингены, Зарлуи никогда не были в чести у князей Релинген, но всегда навязчиво лезли на глаза, всегда чего-то хотели, чего-то клянчили. Покойный брат умел указать родичам их место и держать в отдалении от двора, и вот — поди ж ты! — именно из-за этого паршивые овцы выжили, когда оспа враз скосила чуть ли не весь правящий княжеский дом. Выжили и даже попытались возвыситься. Лодвейк помнил, как кузина Зарлуи целых восемь лет блюла свое вдовство, не иначе, надеясь подцепить князя. Впрочем, покойный брат обращал на нее не больше внимания, чем на столбы с колесами, украшавшие въезды в любой город. Лодвейк также не принимал притязания дальней родственницы всерьез, но сейчас не сомневался, что именно Зарлуи задумала и осуществила заговор, и поклялся достойно покарать стерву. Пока же молодой прелат постарался успокоить племянницу и отпустить ей грехи, включая невольный грех мужеубийства.

Беседа с Карлом заняла у князя-архиепископа и вовсе немного времени. Когда провинившийся телохранитель пал на колени и сообщил прелату, что готов принять любую кару за свое легкомыслие, Лодвейк скрестил руки на груди и сообщил, что Карл будет наказан и наказан сурово, однако сейчас должен ответить, каким образом вернуть ее высочеству столицу, не прибегая к излишнему кровопролитию. Верный баварец размышлял недолго:

— Заговорщики привели в Релинген наемников, но вряд ли они рассказали им о своих планах, — предположил Карл. — Скорей всего они нанимали их именем ее высочества...

— И значит, наемники будут выполнять приказы принцессы Релинген, — закончил за телохранителя Лодвейк и довольно кивнул. В этом кивке таилась угроза, и если бы заговорщики могли видеть лицо и в особенности глаза родича, они непременно закрыли бы все ворота города и замка и приготовились к осаде или, скорее всего, бежали бы под защиту императора, ибо в их положении надежды на наемников были непроходимой глупостью.

К своему величайшему несчастью заговорщики не подозревали о нависшей над их головами угрозе и не слишком торопились навещать новобрачных. По мнению баронессы Зарлуи Иоганн-Бурхард должен был проснуться не ранее полудня, а потом показать жене, кто ее хозяин. Ее милость с таким удовольствием рассказывала сообщникам, каким образом будет учить жену графский сын, что даже Лосхайм не выдержал: "За что вы так ее ненавидите?!", — в изумлении воскликнул заговорщик. Баронесса поджала губы. Восемь долгих лет дама примеряла княжеский венец и потому пришла в неистовство, сообразив, что правитель Релингена о ней и не думает. Даже скоропалительное замужество баронессы и смерть принца не утолили ненависти отвергнутой женщины к кузену и его дочери. Баронесса готова была поссорить австрийских и испанских Габсбургов, католиков и протестантов, натравить на Релинген соседей, перевернуть всю Европу, лишь бы отомстить Агнесе за то, что она "украла" власть у ее сыновей, ибо в безумной материнской любви Зарлуи не сомневалась, что без труда убедила бы принца усыновить всех ее отпрысков от двух браков и завещать княжество самому любимому из них — барону Фёльклингену. Конечно, та же любовь к сыну подсказывала баронессе самый простой и надежный способ завоевания княжества — женитьбу сына на Агнесе, но тут планам родственницы воспротивились другие заговорщики. В конце концов каждый из них мог найти неженатого сына или племянника или внука, так что ради восстановления согласия сообщникам пришлось обратиться к императору Максимилиану и признать дарованного им принца, дабы не допустить излишнего возвышения кого-либо из них.

Часы пробили полдень и баронесса Зарлуи предложила проведать молодых, чтобы засвидетельствовать брак. Но заговорщикам не суждено было увидеть Иоганна-Бурхарда живым. Им вообще не суждено было его увидеть. Не успел гул колокола растаять в воздухе, как за порогом комнаты, в которой совещались заговорщики, послышались шаги многих и многих людей и до отвращения знакомый голос отдал приказ наемникам и замковой страже взять изменников.

Мужчины успели схватиться за шпаги и вскоре пали мертвыми под ударами алебард — князь-архиепископ Меца не собирался церемониться с предателями. Баронесса Лосхайм бросилась на колени, умоляя о пощаде и монастыре. Старик Метлах схватился за сердце и тяжело привалился к стене — его губы посинели, в глазах метался ужас. Священник торопливо юркнул за портьеру и забился в угол в надежде, что занятые главными заговорщиками, стражники его не найдут. И только баронесса Зарлуи разразилась проклятиями и угрозами.

Встрепанная, с горящими как уголья глазами и пылающими щеками, в третий раз овдовевшая баронесса царапалась и кусалась, грозила наемникам своим гневом и эшафотом. Наконец, раздраженный сопротивлением, один из них с такой силой приложил заговорщицу головой о стену, что женщина обмякла.

Ошалевший от ужаса священник выскочил на винтовую лестницу и кубарем скатился вниз.

— Мертвяков вздернуть, этих, — Лодвейк кивнул на женщин и Метлаха, — в камеры, пол замыть, иначе ее высочество будет недовольна.

Вдова Лосхайма разрыдалась и попыталась обнять колени князя-архиепископа. Молодой прелат отстранился.

Когда Агнеса Релинген в черном испанском трауре въехала в столицу, зарубленные заговорщики украшали кто виселицы, кто ворота, а кто и стены княжеского замка Хаузен. Незадачливый Иоганн-Бурхард удостоился колеса. По притихшему городу шепотом передавали слухи один страшнее другого, рассказывали о покушении на жизнь принцессы, со страхом поглядывали на наемников и вздрагивали от каждого стука в дверь.

К вечеру в казематы замка Сирсбург переселились все четыре сына баронессы Зарлуи и племянник ее третьего мужа, единственный внук барона Метлаха, брат покойного Лосхайма и около двух десятков слуг заговорщиков, включая любвеобильную служанку. Как сурово объявил Лодвейк, преступников ждало правосудие принцессы Релинген, однако его преосвященство вовсе не собирался обременять племянницу тонкостями судопроизводства. Молодой прелат полагал, что Агнеса и так достаточно натерпелась. Пока же по его приказу на главной площади Релингена плотники сколачивали эшафот, а устрашенные расправой с родственниками изменники усиленно каялись в грехах. Только священник, счастливо избегший удара алебарды и ареста, весь день и всю ночь трясся от ужаса в какой-то кладовке замка, а наутро тихонько выскользнул наружу, твердо решив никогда не возвращаться в Релинген и даже сменить веру.

Десять смертных приговоров заговорщикам, не считая приговоров, вынесенных их слугам, установили в княжестве такую тишь да гладь, что даже ближайшие родственники казненных не осмелились надеть траур, боясь вызвать неудовольствие правительницы. И это при том, что баронесса Лосхайм и племянник покойного Зарлуи были помилованы и лишь на время отправлены в монастыри, соблазнившая Карла служанка просто выпорота и заточена в обители Кающихся грешниц, слуги — всего навсего повешены, дворяне — обезглавлены. Вряд ли подобные приговоры можно было счесть чрезмерно жестокими, но сам факт, что ее высочество, полжизни проведшая за пределами Релингена, начисто выкосила два благородных рода, не пощадив кровных родственников, и свершила правосудие со стремительностью и решительностью, редкой даже для правителей, находящихся в более зрелых годах, вызвал всеобщий ужас. Подданные Агнесы втихомолку поговаривали, будто вернулись времена Адальберона Сурового, без малого четыреста лет назад вершившего суд в том же самом замке Сирсбург, а соседи решили оставить княжество в покое, догадавшись, что им не удастся поживиться, воспользовавшись юностью и неопытностью принцессы.

Об Агнесе Релинген говорили и в германских княжествах, и в нидерландских провинциях, и во Франции, и в Англии. Две королевы — католичка и протестантка — Екатерина Медичи и Елизавета Тюдор одинаково сравнивали Агнесу с королевой Марией Стюарт и даже одинаково радовались, что имели дело с Марией, а не с Агнесой. Королева-мать благодарила Всевышнего, что в попытке добыть независимое владение для любимого сына не успела предложить вдовствующей инфанте руку герцога Анжуйского, ведь если даже безалаберная Мария смогла отправить на тот свет неугодного супруга, то представить, что учинит с Генрихом Агнеса, вздумайся юноше оказать внимание другой женщине, — было страшно. Английская королева с не меньшей радостью славила Господа за то, что ее шотландская пленница не обладает твердостью и решительностью племянницы и воспитанницы Филиппа, ибо в противном случае королеву Англии могли бы звать иначе. Впрочем, подобные раздумья не помешали их величествам поздравить принцессу Релинген со вступлением на престол и избавлением от досадных неприятностей.

Послания королев с пониманием были встречены при европейских дворах и лишь один человек не желал мириться со случившимся. Граф Палатинский обратился к императору с требованием отомстить за коварно убитого сына, но Максимилиан, немало раздраженный глупостью заговорщиков, а также тем обстоятельством, что почти принадлежащее ему княжество уплыло из рук, посоветовал графу забыть обо всем, благо у него имелись и другие сыновья, и смерть младшего никак не могла отразиться на благополучии Пфальца. К тому же императора мучил весьма неприятный вопрос, знает ли племянница о его участии в деле. Среди страшных слухов, заполонивших Релинген и германские княжества, его имя ни разу не упоминалось, и этому обстоятельству можно было дать два объяснения. Первое — заговорщики ничего не успели рассказать принцессе, второе — Агнеса Релинген решила сделать хорошую мину при плохой игре и предать его участие в заговоре забвению.

Оба объяснения равно устраивали императора, ибо избавляли от протестов вечно недовольных князей, и Максимилиан опасался лишь одного, как бы племянница не выбрала в мужья какого-нибудь кондотьера, способного удовлетворить свою воинственность и честолюбие жены за счет императорских земель. Максимилиан даже начал подумывать, не предложить ли в супруги Агнесе своего старшего сына, но по зрелым размышлениям отверг эту идею. Его императорское величество не чувствовал никакой усталости от государственных забот и не собирался удаляться в монастырь по примеру Карла Пятого. Максимилиан не сомневался, что у Агнесы хватит мстительности и изощренности отправить его в ту самую обитель, где некогда доживал свои дни испанский родич. Пока же император молил Всевышнего, чтобы Агнеса взяла пример с королевы Елизаветы и принялась отвергать всех возможных женихов, ибо Агнеса Релинген без наследников нравилась Максимилиану много больше Агнесы Релинген с наследниками.

В то время как подданные и соседи шепотом обсуждали релингенскую расправу, немало присочиняя от себя, Агнеса, растерянная и подавленная, много молилась и еще больше плакала. Всегда в черном наглухо закрытом платье, с выбеленным и нарумяненным лицом, дабы скрыть следы слез, ее высочество тенью скользила по мрачным залам замка Хаузен среди творений Бальдунга, Босха и Грюневальда, изображавших аллегории Смерти, картины Страшного Суда и Адские видения, и сама казалась одной из аллегорий. В результате придворные и слуги боялись даже дышать в ее присутствии. Только одно обстоятельство утешало Агнесу — верный Карл оставался при ней, ибо когда наутро после казни отпрыск рода Кюнебергов явился к принцессе и сообщил, что готов взойти на эшафот, Агнеса разразилась такими рыданиями, что Лодвейк, устрашенный истерикой племянницы, предпочел подчиниться и никогда больше не говорить о каком-либо наказании телохранителя, а Карл, потрясенный отчаянием "фройлен", мысленно поклялся посвятить ей всю свою жизнь.

Через два месяца слез и молитв ее высочество занялась тем, что лучше всего успокаивает нервы женщин — иными словами, хозяйством. Возможно, княжество Релинген было не слишком велико, но во много раз превосходило самое крупное монастырское владение, поэтому через некоторое время слезы принцессы высохли, ибо времени на рыдания у нее просто не осталось. Правда, хозяйственные заботы были не таковы, чтобы вернуть на лицо маленькой принцессы улыбку — назначение управляющих в конфискованные у заговорщиков владения и проверка отчетов доверенных лиц о вновь приобретенном имуществе слишком часто напоминали ее высочеству о насильственном браке и последующих казнях. Только вечером, когда Агнеса удалялась в свою спальню, у нее появлялась возможность вдоволь наговориться с куклой, а поскольку кукла всегда молчала, ничто не нарушало установившегося взаимопонимания.

Князь-архиепископ Меца, озабоченный затянувшейся печалью племянницы, искал и не находил возможности развеселить Агнесу. Устраивать в Релингене балы, в то время как принцесса не сняла траур по отцу и двум мужьям, было неприлично. Говорить племяннице о молодых людях — преждевременно. Заказывать для девочки новые наряды — бессмысленно. Его преосвященство уже вознамерился пригласить племянницу в Мец, надеясь, что смена обстановки благотворно скажется на настроении Агнесы, когда новое событие заставило прелата отложить поездку. Начальник псовой охоты ее высочества, устрашенный введенной Агнесой экономией, но в еще большей степени обеспокоенный судьбой четвероногих подопечных, героическим усилием воли отбросил страхи перед ее высочеством и горячо призвал госпожу не бросать охоту.

— Нет-нет, — в отчаянии твердил придворный, — если вашему высочеству угодно забросить охоту и забить всех собак, я не стану этому противиться. Лучше прирезать несчастных, чем заставлять мучиться без дела. Только молю вас подумать вот о чем: если вашему высочеству будет угодно отказаться от псовой охоты, в лесах разведется так много зайцев и кабанов, что о будущем урожае можно будет забыть. А ведь есть еще и дикие лошади! Если же ваше высочество не станет охотиться, то охотиться начнут крестьяне. А крестьяне с вилами это... — бедняга беспомощно развел руками, словно был не в силах подобрать подходящее выражение.

Горячность и отчаяние придворного произвели на принцессу столь сильное впечатление, что Агнеса согласилась сохранить в княжестве охоту и даже лично принять в ней участие. Никогда прежде не охотившаяся и даже почти не ездившая верхом — в Испании невеста инфанта передвигалась в носилках или, в крайнем случае, верхом на муле — Агнеса неловко уселась в седло смирной лошадки, ощущая себя бесстрашной наездницей на горячем скакуне.

Нежный шелест листвы и ласковое благоухание ветерка потрясли принцессу. На душу Агнесы снизошел мир и она немало времени стала тратить на новую забаву, предоставляя травлю тем, кому это было предписано обязанностями, а себе оставляя любование природой.

Как ни странно, но известие, что Агнеса Релинген забавляется охотой на кабанов, окончательно уверило всех, что ее высочество — бездушное чудовище. Дамам пристало охотиться на ланей или голубей, — утверждали соседи. Подданные Агнесы предпочитали молчать, не желая становиться главными действующими лицами правосудия государыни. А его величество Карл IX Французский от души забавлялся сплетнями и даже притворно сочувствовал брату Генриху, не имевшему ни малейшего шанса понравиться Агнесе из-за своей изнеженности.

Шутки шутками, но королева-мать испугалась. С детства ненавидевший брата, Карл вполне мог устроить брак Генриха со вдовствующей инфантой, так что Екатерина Медичи предпочла отправить любимого сына на войну с протестантами.

Новость, что принц из дома Валуа может покрыть себя неувядаемой славой, взволновала и Лорренов, и Бурбонов, и католиков и гугенотов. Генрих де Гиз попросил дядю д'Омаля поручить ему полк, дабы он мог доказать французам, что наследник Франсуа де Гиза ни в чем не уступит наследнику Валуа. А Жанна д'Альбре вознамерилась забрать домой четырнадцатилетнего сына, вслух утверждая, будто наследственные должности губернатора и адмирала Гиени настоятельно требуют его присутствия в родовых владениях, а втихомолку рассчитывая, что Анри будет лучшим знаменем для протестантов, чем легкомысленный принц Конде.

Жорж-Мишель, обескураженный внезапным окончанием учебы и решением кузенов разъехаться, ощутил неизъяснимую тоску, развеять которую не смогли даже объятия придворных красавиц. Впрочем приготовления к отъездам и суета свиты кузенов подсказали юноше самый простой способ борьбы со скукой — граф де Лош и де Бар также решил отправиться на войну, для чего навестил королеву-мать, прося ходатайствовать за него перед королем Карлом. Не успел молодой человек докончить речь, как Екатерина с живостью юной девушки выскочила из кресла, и граф почувствовал, как ему в руки суют какой-то патент. Молодой человек собирался было поблагодарить "тетушку" за доброту, но слова благодарности замерли у графа на устах, когда ее величество со слезами на глазах стала умолять юношу не оставлять без попечения ее сына Генриха и навсегда избавить от коротышки Конде. Никогда прежде не видевший королеву-мать в слезах, Жорж-Мишель смутился и пролепетал обещание выполнить все пожелания Екатерины.

Через две недели родственники расстались. Пылкое прощание сопровождалось реками слез, но юности не свойственна долгая печаль, так что вскоре молодые люди преисполнились надежд на победы и славу. Кузены весело ехали навстречу будущему и в юношеском нетерпении забыли, что принадлежат к враждебным лагерям, и, значит, победа одного сулит поражение другим, и наоборот.

В Релингене ли, во Франции или в Беарне, но школьные годы подошли к концу. Принцы стали взрослыми.

ГЛАВА 17

Рассказывающая о том, как Агнеса фон Релинген перестала грустить

Юный герцог де Гиз без всяких церемоний направился прямиком в покои князя-архиепископа. Какие церемонии могут быть в доме родственника и союзника после долгого пути? Свита младшего лотарингца уже оккупировала кухню и находилась в тревожном ожидании обеда. Да и как не волноваться добрым католикам в постный день во дворце князя церкви? Напрасно — при дворе князя-архиепископа было довольно священников, чтобы отпустить и более тяжкий грех, чем чревоугодие целой армии.

Молодой человек не испытывал никакого волнения за судьбу своих людей. Не волновался он и о том, как проведет нынешний вечер и ночь, поскольку после торжественного приема бал был неизбежен, а уж отсутствием красоток двор почтенного прелата никогда не страдал. Да и кто мог устоять перед красавцем-принцем? Даже строгий военный наряд не мог скрыть привлекательность юноши, который предпочитал военное облачение шелку и бархату. Конечно, ведь каждый в восемнадцать лет хочет выглядеть взрослее. А уж для чего он понадобился прелату — какая разница — ни войны, ни политики юный принц не боялся.

Молодой человек шел по коридору в самом радужном настроении. Внезапный шорох заставил его остановиться и схватиться за шпагу... "Вот дурак!" — тотчас подумал Гиз, убирая руку с эфеса и сдергивая шляпу. Перед принцем стояла дама, совсем юная, даже моложе него. Дама была одета в простое белое атласное платье, волосы ее были прикрыты газовым покрывалом, а из украшений на незнакомке было лишь небольшое распятие, усыпанное мелким жемчугом. Такие же жемчужинки украшали манжеты и золотую пряжку на покрывале. Дама прятала за спиной книгу и отчаянно краснела. Краснела незнакомка очаровательно, да и было от чего — придворная дама, сидящая на подоконнике. Молодой человек против воли улыбнулся.

— Простите, мадам, я не хотел вас потревожить, — галантно произнес он, ибо несмотря на военный наряд, был истинным придворным.

— А вы меня и не потревожили, а только испугали, — парировала дама. Ответ так не вязался с манерами незнакомки, что юный принц почувствовал, что сам сейчас покраснеет.

— Тысячу извинений, мадам, но разве я такой страшный? — юноша попытался обратить дело в шутку. Дама, похоже, не слишком сердилась.

Незнакомка обошла молодого человека кругом, вновь встала напротив и покачала головой. Герцог был очарован. Смесь наивности, дерзости и лукавства потрясли его до глубины души. Он готов был поклясться, что никогда ранее не встречал эту даму, и она не знала, что он принц. Что ж, незнакомку ждет приятный сюрприз.

— Вы из свиты герцога, — меж тем спросила дама, и Анри де Лоррен улыбнулся — похоже незнакомка была не прочь продолжить знакомство.

— Да, — ничуть не смутившись, солгал шевалье, ибо не хотел ни смущать, ни пугать предмет своих мечтаний.

— Что ж, тогда — приходите на бал. Я там буду, — дама была настроена решительно. — Только никому не говорите, что видели меня здесь, а то...

— Хорошо, я не хочу, чтобы вас наказали... и чтобы вы пропустили бал, — серьезно пообещал принц.

— Меня... — дама неожиданно замолчала. — Ладно, возьмите вот это, — дама отстегнула пряжку, сняла покрывало и протянула небольшую вещицу юноше. — Так я вас узнаю, — пояснила незнакомка. — До встречи, — добавила она тотчас и мгновенно исчезла.

Принц повертел в руках украшение, затем поднял забытую незнакомкой книгу, остановился, глядя в окно.

— У его преосвященства ее высочество, принцесса Релинген, — остановил герцога офицер. Анри де Лоррен уселся на диванчик. При имени принцессы ему захотелось скривиться — репутация правительницы Релингена не предрасполагала к легкомыслию. Она даже не танцует, — подумал герцог... То есть нет, павану она танцевать будет и мне придется открывать с ней бал. Боже, если эта милашка из ее свиты, придется, пожалуй, просить за незнакомку дядюшку и матушку. Неудивительно, что красотка испугалась — с такой-то госпожой.

Меж тем принцесса Релинген действительно беседовала с епископом:

— Он из свиты герцога де Гиза, дядюшка. И на балу он будет, я не знаю, как его зовут — какой-то офицер. Он очень красивый...

— Аньес, но как вы намерены его узнать? Разве нельзя было спросить, как его зовут? — епископ был доволен. Наконец-то племянница обратила внимание на шевалье.

— У него будет моя пряжка, — махнула рукой принцесса. — А мне не хотелось представляться и его смущать.

"Понятно, — усмехнулся про себя прелат. — Очень разумно. На балу он никуда не денется, а так, пожалуй, попросит племянника его отослать, куда-нибудь подальше". Но мысли свои епископ открывать не стал, а вежливо поинтересовался, чем он-то может помочь ее высочеству.

— Ну... вы можете попросить Гиза оставить этого шевалье здесь. Что ему, жалко? — принцесса теребила покрывало, чувствуя, что вновь краснеет.

— Только если он не займет в вашем сердце слишком много места, Аньес, — Лодвейк хотел, чтобы племянница перестала грустить, но вовсе не желал, чтобы она влюблялась всерьез.

— Вот еще, — возмущенно фыркнула принцесса. — Я пока не сумасшедшая.

— Рад за вас, — с иронией отозвался епископ, размышляя о том, что нужно будет, пожалуй, сразу указать молодому человеку его место и оградить Аньес от забот и тревог. — Хорошо. Обещаю.

Принцесса совсем не по этикету бросилась дядюшке на шею, и на этом прощание родственников закончилось.

Анри де Лоррен, герцог де Гиз начал без предисловий. После приветствия согласно этикету сразу перешел к делу.

— Только вы можете мне помочь, — полушутя-полусерьезно заметил молодой человек, опускаясь на стул. — Она в трауре, так что наверняка из свиты тетушки.

— Стоп, кто "она" и что за "тетушка", — епископ посчитал, что просто может остановить поток красноречия, а заодно выяснить причину тревоги племянника.

— Ну... Тетушка — принцесса Релинген. Не хмурьтесь, дядя. Матушка вполне могла бы взять ее себе. Ужасно, такая красотка — и в свите принцессы. Знаете, бедняжка просто умоляла, чтобы я не проговорился, что она читает на подоконнике и не жития святых. Тьфу ты, — молодой человек тряхнул головой, сообразив, что все-таки проговорился.

Епископ склонил голову и посмотрел на юного принца как на человека с сомнительными умственными способностями.

— Ну и что, что она читала? Что в этом дурного? Если ее высочество хочет предаваться молитвенным экстазам, вышивать покровы и читать душеспасительные книги — пусть и занимается этим сама, а не отравляет жизнь другим... Простите, дядюшка, — молодой человек вскочил со стула, уловив укоризненный взгляд епископа. — Я только хочу сказать, что у нее довольно будет времени для этого в старости.

Прелат покачал головой, но усмехнулся. Горячность герцога его забавляла.

— Значит, вы встретились в коридоре, — епископ попытался вернуть разговор в нужное русло. — И вы даже не знаете, как ее зовут?

— Мне не хотелось представляться и смущать ее. А как узнаю... По этому залогу, — поспешил предварить вопрос принц.

Правитель Меца мельком взглянул на безделушку и нахмурился.

— Значит, она была одна? — голос епископа сделался суровым.

— Но дядя, что в этом дурного? В конце концов, мы в вашем дворце, осененном благодатью церкви, — герцог де Гиз был удивлен — по слухам дядюшка был терпим к галантным приключениям. — И красотка была не прочь продолжить знакомство, — в подтверждение своих слов юноша вновь повертел между пальцами сверкающую пряжку.

— Значит, очередная неземная страсть, — протянул епископ.

— Увы, дядюшка, на этот раз — вполне земная. Она, конечно, похожа на ангела, но не до такой степени, чтобы я забыл, что я мужчина, — с горячностью сообщил герцог. — Так что вся надежда — на вас. Поговорите с ее высочеством. Может быть, она согласится...

— На что? — епископ улыбался. Генрих де Гиз прошелся по комнате, попутно заглянул в окно... Повздыхал. Епископ ждал.

— Я понимаю, мадам Аньес — дочь вашего брата. Но право слово, свести бы их с моей матушкой — вот было бы удовольствие для обеих. Ну что вам стоит поговорить с мадам Аньес и определить ее фрейлину в свиту моей матушки?

Герцог выжидательно взглянул на родственника. Князь-архиепископ еще раз бросил взгляд на украшение в руках принца.

Только мальчишка мог не распознать смысл сочетания сапфиров, рубинов и жемчуга в хитроумном сплетении букв "АР". И только юный герцог, не испытывающий нужды в средствах, не понял, что вещица в его руке стоит примерно столько же, сколько хорошо обученная верховая лошадь. И такой залог ни одна фрейлина не оставит в руках кавалера, будучи в здравом уме и твердой памяти. Если она не родилась во времена его величества Франциска I.

— Хорошо, племянник, — ласково произнес епископ, кивая молодому человеку.

Герцог понял, что аудиенция закончена, и радостно исчез.

"Забавно", — подумал Лодвейк. — "Интересно будет взглянуть на малышей, когда они узнают, с кем познакомились в коридоре".

* * *

Придворный парфюмер его преосвященства начинал каждое утро с молитвы, а отправляясь ко сну так же не забывал вознести благодарность Господу. Дело заключалось не в том, что его покровитель был князем церкви и требовал непременного соблюдения правил благочестия от слуг. Напротив, епископ Меца прекрасно знал, кто и чем должен заниматься в его дворце, не переставая повторять известное изречение о Боге и кесаре.

Поэтому парфюмер при дворе Меца занимался всем тем, что составляет обычную заботу придворного парфюмера. Балов было в избытке, галантные дамы и кавалеры в стремлении предстать в наиболее выигрышном виде не жалели ни экю, ни флоринов, ни таллеров.

И теперь почтенный мэтр с удовольствием оглядел кучку монет, с не меньшим удовольствием ссыпал их в кованую шкатулку и вздохнул. Труды закончились — скоро бал, так что ближайший день он проведет без суеты и спешки, как и подобает доброму горожанину.

В этот момент в дверь постучали. Сначала робко, потом более настойчиво. Затем дверь распахнулась и в комнату влетела прехорошенькая служанка. Надо сказать, красота и грация ничуть не мешала ее решительности, ибо на пути к цели юная особа весьма неделикатно оттолкнула молодого человека, одетого в цвета Лорренов.

— Я от ее высочества принцессы, — громко объявила девица, поднимая голову и задирая нос. Красное, синее, белое, золотое — цвета Релингенов, в озадаченности подумал почтенный мэтр. Он уже почувствовал неладное и теперь думал заранее, что, пожалуй, его преосвященство, памятуя о многолетней безупречной службе, позволит ему отправиться в какое-нибудь дальнее паломничество.

— А меня прислал герцог де Гиз, так что я — первый, — слуга решил, что галантность не та роскошь, которую может позволить себе камердинер лотарингского принца.

Служанка окинула юношу презрительным взглядом и протянула мэтру бумагу:

— Мне нужно это и сейчас. Вы же не хотите, чтобы ее высочество сердилась?

Мэтр не хотел, слуга тоже. Однако мысль о том, что сделает монсеньор при промедлении, оказало магнетическое действие на камердинера и он также решительно протянул парфюмеру лист бумаги. Достойный мэтр размышлял лишь миг:

— Вами займется мой помощник, сударь, — с важностью произнес он, передавая лист юному ученику и по совместительству старшему сыну. Успокоенные этим соломоновым решением все участники сцены погрузились в дела. Нахалка начала поглядывать на камердинера, слуга в ответ начал весьма откровенно рассматривать служанку, а отец с сыном погрузились в работу.

Увы, злоключения мэтра на этом не закончились, ибо первый же предмет из списка парфюмер и его помощник взяли одновременно, ибо баночка с белилами осталась всего одна. Равно как и с румянами, помадой, краской для бровей и золотой пудрой для волос. Флакон с ароматной водой тоже был один. Мэтр опустился на табурет, отер испарину со лба. Молодые люди с непритворной тревогой впились глазами в хозяина комнаты.

Мысли о монастыре, галерной скамье или тюремной камере показалась всем столь ужасными, что решение родилось почти мгновенно — поделить.

— Правильно! — сообщила служанка принцессы. — Здесь сказано — по одной баночке, но не сказано, какая она должна быть.

Вожделенные предметы роскоши были поделены, маленькие золотые баночки переданы служанке и камердинеру и все участники неприятностей погрузились в бурную деятельность. Ни принцесса, ни герцог, так и не узнали об этом прискорбном случае, ибо слуги молчали, а сами молодые люди были озабочены лишь тем, чтобы выглядеть безупречно.

Если принц или принцесса чего-то желают, как правило, им это удается. Особенно если принцу или принцессе лет шестнадцать-восемнадцать. Препятствия кажутся незначительными, чужие советы предвзятыми, а доводы рассудка заглушаются чувством. Конечно, не все принцы и принцессы одинаковы, и некоторые даже в столь юные годы отличаются здравомыслием и обстоятельностью суждений. Но не тогда, когда нужно польстить своему тщеславию.

Когда Агнеса фон Релинген и Анри де Лоррен появились на балу, у Лодвейка возникло страстное желание протереть глаза. Правда, его дворяне никогда не ошибались и коль скоро было объявлено о принцессе и герцоге — значит это они и были. Но, Боже, в каком виде! Напудренные, нарумяненные, с волосами засыпанными золотой пудрой, в нестерпимом блеске золота и драгоценных камней, племянники казались дорогими красивыми игрушками, но ничем не напоминали тех молодых людей, что каких-нибудь шесть часов назад просили дядюшку устроить их счастье.

"Господи, да они не узнают друг друга!", — подумал епископ, заметив, как равнодушно принцы взглянули друг на друга и с неожиданной тревогой на окружающих придворных.

Павана.

Герцог де Гиз поклонился и со вздохом протянул руку. Принцесса окинула родственника надменным взглядом и слегка помедлила перед тем, как отдать ответный поклон и коснуться перчаткой руки кавалера.

"Стерва", — подумал герцог, улыбаясь.

"Напыщенный индюк", — решила принцесса, придавая своему лицу выражение абсолютной безмятежности.

— Как ваше здоровье, дорогая тетушка? Осторожнее, не споткнитесь, — с самым любезным видом произнес Гиз.

Выражение лица дамы не изменилось, однако того же нельзя было сказать о ее настроении. Агнеса рассердилась. Она была моложе герцога на целых два года, а он обращался к ней, как будто она была старой развалиной.

— Благодарение Богу, неплохо, мой мальчик, — столь же елейным тоном отозвалась принцесса.

Головы молодых людей были повернуты в разные стороны. И Агнеса фон Релинген, и Анри де Лоррен были заняты поисками своей второй половины.

— Вы что-то потеряли, племянник? — тон принцессы был полон участия.

— Скорее, кого-то, тетушка, вернее, не потерял, а ищу. Я, знаете ли, не привык оставаться на ночь один, — ни мало не задумавшись, ответил герцог. — Кстати, мне кажется, вы тоже кого-то пытаетесь найти?

— Не "кого-нибудь", племянник, отнюдь не "кого-нибудь на ночь", — презрительно фыркнула Агнеса. — А самого красивого мужчину в этом зале.

Герцог надулся. Он искренне считал, что красивого мужчину здесь зовут Анри де Лоррен.

— Да уж, нетрудно выбирать, если ты принцесса, — язвительно заметил молодой человек. — Кто откажет Аньес де Релинген?

— То же самое можно сказать и об Анри де Лоррене.

Молодые люди одновременно вздохнули, вспомнив об утренней встрече и с тоской повернулись друг к другу. Предстояло пройти еще два круга.

— Откуда это у вас? — Агнеса неожиданно заметила затейливую брошь на белом шелке.

"Узнала, гадина!" — с досадой подумал герцог. Теперь, после того, что он наговорил тетушке, она скорее всего отошлет девчонку в монастырь, прежде чем дядюшка хоть слово скажет. Так что... надо выкручиваться.

— А... это... нашел, — стараясь быть небрежным, проговорил герцог.

— Нашли? — тон Агнесы был холоден. — Забавно... И где же? Знаете, Гиз, дело в том, что это моя брошь. И я подарила ее одному офицеру... сегодня утром... Как любовный залог.

Герцог молчал, силясь понять, почему он дурак.

— Что ж... Если этот болван умудрился потерять мой подарок, значит, он вовсе им не дорожил. Ему же хуже! — в тоне дамы явственно читалась досада, и Генрих де Гиз даже не подумал о том, что случилось бы с ним, вздумай он действительно потерять подарок принцессы.

"Дурак!" — повторил он про себя, заново разглядывая партнершу. В гневе она была чудо как хороша. Румянец проступил сквозь белила, глаза сверкают, то ли от ярости, то ли от слез. Подбородок вздернут. Золотистый локон выбился из прически и небрежно струится по виску.

"Идиот! Она! Назвала меня самым красивым... А я!.." — герцог решительно вздохнул.

— Это был я, — голос Гиза прозвучал тихо, так тихо, что его едва можно было услышать.

Сказал и остановился. Агнеса сделала еще один шаг и неминуемо упала бы, не подхвати ее герцог. Принцесса вырвала руку. Встала напротив.

— Вы надо мной издеваетесь! — резко произнесла дама, притопнув ногой.

"Правильно, заслужил..." — герцог был в замешательстве. Сказать правду значило... Господи! Да кто простит такое. Не узнал!

За переживаниями молодые люди не заметили, как в зале стало тихо. Вторая пара остановилась буквально в дюйме от шлейфа Агнесы. Столь резкий маневр привел к тому, что следующие танцоры со всего размаху ткнулись в остановившуюся пару. А потом еще одна пара... и еще... Кто-то упал. Кавалер бросился было поднимать красотку, однако усилия его были тщетны до тех пор, пока шевалье не понял, что дама потеряла туфельку. А каким образом вернуть беглянку на место, не нарушая приличий, никто и представить себе не мог. К несчастью вторая туфелька упорно не желала расставаться с ножкой, так что оставалось одно — хромать. Музыканты замолчали. И танцоры из первой пары вдруг поняли, что слышат каждое слово принцессы и герцога. К своему ужасу они оказались просто прижаты к ссорящимся родственникам и могли только молить всех святых, чтобы их не заметили. В конце концов принцы были настолько увлечены разговором, что вполне могли не обратить внимания на полторы сотни гостей вокруг. На то они и принцы.

— Ради Бога, Аньес, у меня и в мыслях не было... — герцог почувствовал, как в носу защипало. Не хватало еще им обоим расплакаться.

— Ну, что вы молчите?! — Агнеса шмыгнула носом. Герцог говорил что-то, но дама считала, что явно недостаточно.

"Ужасно!" — думал Гиз.

— Я... я просто вас не узнал... я случайно... — речь Анри де Лоррена абсолютно не походила на его обычную манеру разговора.

Агнеса перестала страдать и задумалась. На минуту... Рассердиться? Но ведь и она не узнала герцога!

— Хорошо хоть я догадалась что-то вам оставить, Анри! — гордо промолвила принцесса, решив, что последнее слово должно остаться за ней.

Гиз благоразумно решил не напоминать даме, как она опознала утреннего кавалера.

— А ведь я просила дядю мне помочь, — голос Агнесы окреп и она протянула герцогу руку.

— Я тоже, — с готовностью ляпнул молодой человек, радостно подхватывая даму за руку. Ляпнул и прикусил язык. Неизвестно, как Аньес к такому отнесется.

Лицо принцессы озарилось счастливой улыбкой.

— И ничего мне не сказал, старый пройдоха, — с чувством отозвалась дама. — Идемте, Анри! Я все скажу ему! Все, что о нем думаю!

Дама дернула кавалера за руку с явным намерением направиться прямо к епископу. Герцог, окрыленный мыслью о том, что во-первых — он по уши влюблен в свою тетушку, а во-вторых — твердо знает, где проведет эту ночь, абсолютно не препятствовал даме.

Однако этому маневру не суждено было осуществиться. Лодвейк зорко наблюдал за юными родственниками и догадавшись, что они не только узнали друг друга, но и весьма довольны этим, подал знак играть. Музыканты начали павану сначала.

Кавалеры отвесили положенные поклоны, дамы подхватили шлейфы. Танцоры предпочли не думать о том, свидетелями чего стали. В конце концов принцы бранятся, а у них, простых придворных, одни неприятности. Принцы-то помирятся, а они, бедняги, крайними останутся. Так что лучше порадоваться за их высочеств. И вообще поменьше об этом думать.

Однако, "думать поменьше" не получалось.

Головокружительный роман красавца и чудовища привел в волнение и Три епископства, и Лотарингию, и Релинген, и Францию. Поговаривали о возможной помолвке и свадьбе. Предполагаемый союз юного честолюбца с релингенской щукой не на шутку всполошил Екатерину Медичи. Королеве-матери не раз доносили, как часто герцог де Гиз уверял, будто завоюет себе королевство, и ее величество со страхом спрашивала себя, чье королевство будущие супруги собираются завоевывать? Выбор был невелик. Конечно, королева-мать была бы счастлива, если бы алчность двух честолюбцев заставила их замахнуться на Англию или Испанию, но подобные надежды были нелепы. Оставалось одно — не допустить опасного союза и тем самым спасти Францию от хищников.

Как всегда в подобных случаях, Екатерина решила действовать через женщин. По мнению королевы, особа, которая отвратила бы герцога от Агнесы Релинген, должна была быть молодой, красивой и очень знатной, дабы ни в чем не уступать внучке императора. Оглядев две сотни своих фрейлин, Екатерина осталась недовольна. Лишь одна женщина при дворе могла справиться с поручением — собственная дочь королевы, юная Марго, однако ее величество справедливо полагала, что это средство может оказаться слишком сильным и слишком опасным. К сожалению, другого способа спасти наследие сыновей королева-мать не видела, поэтому поручила дочери написать герцогу парочку нежных писем с маловразумительными обещаниями почестей и вполне недвусмысленными обещаниями любовного блаженства. Письма Марго пришлись весьма кстати, и Генрих де Гиз с радостью покинул Агнесу и Мец.

Удостоившись за два месяца шести свиданий с принцессой, юноша пребывал в состоянии постоянного раздражения. Невинные прогулки под луной, чтение стихов, выпрашивание ленточек и платочков Агнесы вовсе не казались юноше достойным занятием для победителя. Молодой человек не мог понять, что означает подобное кривлянье и все чаще думал, что принцесса над ним издевается. В конце концов, государыня могла позволить себе любой каприз, а вдова, за какой-то месяц загнавшая своими ласками супруга в гроб, не имела права строить из себя недотрогу.

А принцесса Релинген? Неожиданно появились слухи о том, что его католическое величество вновь вспомнил о своей невестке. Три епископства, Релинген и открытый путь к Парижу были неплохим приданным для будущей королевы Испании. Однако если герцог де Гиз был доволен поворотом в своей судьбе, сказать то же самое об Агнесе не рискнул бы никто. Да и как можно сравнивать юную красотку и в третий раз овдовевшего короля?

— Не хочу в Испанию! — объявила Агнеса дядюшке. И чем она займется в этой Испании, ну кроме прямой обязанности королевы — родить наследника? Увы, Агнеса об этом прекрасно знала. "Вы еще вернетесь... И ваши враги будут наказаны..." — так, кажется, говорил ее воспитатель. А когда он по совместительству еще и королевский исповедник... И генерал ордена доминиканцев... И глава Инквизиции... И недавно прислал письмо, где хвалил ее высочество за твердость в делах правления...

— Не хочу в Испанию! — еще раз объявила принцесса свою волю. И епископ задумался. Не в его интересах было отдавать свои земли Инквизиции. И не в его интересах было лишаться привычного покоя. И уж совсем не в его интересах было оставлять бренную суету земной жизни и торопиться на встречу с Создателем. Ибо двух духовных отцов у королевы Испании быть не может. Даже если один из них — ее родной дядюшка.

Думал Лодвейк ровно три дня. Три ночи у него как обычно были заняты. И придумал. Не зря же он в конце концов свел дружбу с кардиналом Лотарингским.

ГЛАВА 18

В которой граф де Лош встречает старинного друга

Никогда еще граф де Лош не въезжал в Париж в таком скверном расположении духа. Солнце казалось ему тусклым, небо хмурым, Лувр мрачным, дамы некрасивыми. Шевалье готов был на стены лезть от тоски, а между тем королева-мать встретила его ласково и благосклонно, его величество процедил пару милостивых слов, кавалеры наперебой жаждали выразить юноше свои дружеские чувства, дамы — завлечь в свой альков. Нельзя сказать, будто графа де Лош мучили угрызения совести. Смерть Конде была необходима для короля, друга, мадам Екатерины и спокойствия Французского королевства, однако облик, который приняла эта смерть, нагнал на молодого человека уныние. Если бы не многолетняя выучка обитателя Лувра, его сиятельство мог бы наговорить окружающим кучу дерзостей, в результате чего непременно получил бы не менее дюжины вызовов на дуэль (возможно, после пары-тройки поединков меланхолия шевалье и прошла бы). А так Жорж-Мишель мог только радоваться — если в данном случае слово "радость" уместно — что всю честь избавления Франции от неугомонного коротышки двор приписывал не ему, а непосредственному исполнителю деяния — капитану де Монтескью, в силу чего шевалье оставался в глазах обитателей Лувра остроумным, галантным и при этом совершенно безобидным юношей.

Только Жорж де Лош не был уверен в том, что остался прежним. Прогуливаясь по Лувру, молодой человек спрашивал себя, не утратил ли он способность видеть и ценить красоту. Без этой способности жизнь казалась графу блеклой, как могла бы показаться блеклой без любви и дружбы. Устрашенный перспективой подобного существования, шевалье решил как можно скорее испытать свои чувства, ради чего вознамерился устроить турнир любви и красоты среди фрейлин "летучего отряда", изобразить победительницу турнира в виде вечно юной Гебы, а затем задать работу мэтру Клуэ.

Окрыленный подобными планами, шевалье направился было в сторону покоев мадам Екатерины, когда новая встреча изгнала из сердца графа всякую меланхолию.

* * *

— Мадам, какая встреча! — Жанна де Пьенн вздрогнула. Молодой человек лет двадцати, окруженный целой свитой разряженных пажей и самодовольных офицеров, поклонился столь учтиво и улыбнулся столь любезно, что сердце любой красотки должно было растаять, как тает под лучами солнца редкий весенний снег. Но не сердце Жанны де Пьенн. Некоторые утверждали, что у нее вообще нет сердца. Однако это было не так. Графиня прижала руки к груди отчасти, чтобы унять сердцебиение, отчасти, чтобы поза ее приняла вид наибольшего раскаяния.

— Ваше сиятельство, я так рада видеть вас в добром здравии, — Жанна была сама кротость. Вот уже несколько лет она благополучно избегала встреч с графом де Лош и де Бар, но надеяться на бесконечную милость Создателя дама не могла. Вероятно, в последнее время графиня была небрежна в молитвенных бдениях.

— А почему это я не должен был бы пребывать в добром здравии? — почти искренне поинтересовался шевалье Жорж-Мишель. Жанна де Пьенн вздрогнула во второй раз, сообразив, что только что по глупому проговорилась, причем на виду всей свиты молодого вельможи.

Дама пролепетала что-то о войне, на которую ушел молодой человек, и о молитвах, которые она возносила за его здоровье. Граф де Лош продолжал улыбаться, ожидая, пока дама выговорится.

Жанна посмотрела на графа де Лош взглядом Лукреции. Его сиятельство поморщился. Оба прекрасно понимали, что чуть не погубившая когда-то графа красотка сейчас была в полной его власти, и ни один человек при дворе и пальцем не пошевельнул бы, чтобы заступиться за Жанну.

Молчание затягивалось.

— Я хотела принести вам извинения, ваше сиятельство, — тон, которым были произнесены эти слова, должен был заставить графа де Лош и де Бар пасть на колени, вознести молитву и разрыдаться. Но граф рассмеялся.

— К чему извинения, дорогая, кто я, чтобы ревновать вас ко Всевышнему? — Жорж-Мишель принял решение, которое должно было удовлетворить его некогда уязвленное самолюбие и не оставить без наказания вероломную красавицу. Впрочем... граф с удовольствием отметил и мелкие морщинки вокруг глаз, и слегка желтоватый оттенок кожи, и платок, закрывающий грудь. Подумал, что поступает правильно, так как не мог быть безжалостней, чем время.

Жанна стояла в ожидании. Свита графа не давала ей пройти. Нельзя было сказать, будто путь даме молодые люди преграждали намеренно. Однако коль скоро шевалье Жорж-Мишель никуда не спешил, его пажам и офицерам и вовсе не было нужды торопиться. Все они от шевалье Ланглере до самого юного из пажей догадывались, что их сеньор затеял весь этот разговор неспроста. Видно, бывшую жену маршала и впрямь угораздило как-то задеть его сиятельство. Теперь оставалось ждать, какое решение примет граф. Господа не сомневались, что вельможа сумеет славно наказать зарвавшуюся стерву.

Его сиятельство оглядывался по сторонам, будто рассчитывал прочитать ответ на мучившие его сомнения на портьерах, стенах или полу. Еще раз оглядел Жанну с ног до головы, рассеянно скользнул взглядом по офицерам и пажам. И тут шевалье осенило. Готье де Шатнуа был единственным из людей графа де Лош, не находящим ничего особенного в беседе сеньора с Жанной де Пьенн. Взор офицера, разглядывавшего резные балки потолка, был столь же рассеян, как минуту назад взгляд его господина. Фортуна, сдернувшая молодого человека с подножия виселицы и забросившая сразу ко двору, с попутным получением офицерского патента и дворянства, действовала столь стремительно, что Готье до сих пор не мог прийти в себя. Конечно, фортуна в лице его сиятельства вряд ли была бы к нему столь благосклонна, если бы шевалье Жорж-Мишель случайно не узнал, что Шатнуа его сводный брат.

Граф де Лош щелкнул пальцами, привлекая внимание новоиспеченного дворянина.

— Мадам, позвольте вам представить моего офицера Готье де Шатнуа. Он только что из Бар-сюр-Орнен и еще не освоился в Париже, так что на правах старинного друга я попросил бы вас принять в нем участие.

Жанна побледнела. Отказать графу было невозможно. Пажи захихикали, Ланглере и Ликур заулыбались. Появление шевалье де Шатнуа наделало немало шума при дворе. Хотя многие сходились во мнении, что молодой человек не иначе, как побочный сын кардинала Лотарингского и даже находили в его чертах сходство с Лорренами, происхождение Готье было все же слишком темным и туманным. И вот теперь ей, графине де Пьенн, предлагают "принять участие" в человеке, который и дворянином то стал каких-то пару дней назад. Это после графов, герцогов и принцев.

Шевалье де Шатнуа склонился в поклоне, выпрямился, щеки его порозовели. Вид молодого человека был столь смущенным, что граф де Лош и де Бар пожалел было о своем решении.

— Да не волнуйтесь вы так, Готье, мадам де Пьенн само очарование и обожает просвещать юных дворян из провинции.

Шатнуа стал пунцовым:

— Ваше сиятельство, не нужна мне дуэнья! Я уж как-нибудь сам разберусь, я вас не подведу!

Предположение, что ему, главному повесе графства Барруа, может не повезти с дамой, показалось Готье столь ужасным, что весь налет робости и провинциальности разом слетел с него, как осенний лист под порывом ветра. Он даже решился возразить сеньору, чего не позволял себе уже три месяца, с той злополучной ночи, когда принял шевалье Жоржа-Мишеля за соперника-школяра.

Жорж-Мишель расхохотался. Пажи захихикали. Шевалье де Ликур хмыкнул. Ланглере улыбнулся.

— Браво, Готье! — с трудом выговорил граф де Лош, отсмеявшись. — Что ж, мадам, — продолжал он, вновь обращаясь к Жанне, — я могу приказать своему офицеру умереть за меня, но его чувства не в моей власти. Так что ваши услуги мне не нужны. Не смею более отнимать ваше время.

Несколькими минутами ранее графиня де Пьенн готова была стать новой Лукрецией и уже сочиняла мысленно жалобу на вольность графа де Лош, теперь же готова была умолять шевалье Жоржа-Мишель сделаться хотя бы и Тарквинием. Однако подобно лотовой жене, обратившейся в соляной столб, не смогла вымолвить ни слова. Граф де Лош торжествующе улыбнулся и обошел графиню де Пьенн так, как и положено обходить неподвижные колонны. А уже к вечеру по Лувру начали гулять слухи о том, что "святоша" пыталась соблазнить красавчика Готье де Шатнуа, да только молодой человек, не будь дураком, не захотел связываться со старухой. О большем шевалье Жорж-Мишель и не мечтал, а Готье де Шатнуа получил сразу с полдюжины любовных посланий, и на все записки дал ответ, вполне достойный офицера и дворянина.

Только Жанна де Пьенн неистово рыдала у распятия и молила Всевышнего то поразить графа де Лош и его офицеров молниями, то послать ей вечную любовь. Но, должно быть, Господь отвернул от Жанны свой лик, ибо вместо грозы на землю пролился слабый дождичек, а придворные поглядывали на графиню с нескрываемым пренебрежением. Наконец, отчаявшись обрести нового любовника, Жанна мысленно поклялась выйти за возлюбленного замуж, удалиться от двора и жить в тиши и покое, наслаждаясь молитвами и любовью. На этот раз ее мольбы были услышаны.

Королевский паж был красив, как ангел, доверчив, как щенок, и наивен, словно ребенок. Строго говоря, Александр де Бретей и был ребенком, и его юная красота приводила Жанну де Пьенн в состояние восторженного умиления. В один миг были забыты графы и герцоги, бывший муж и Жорж де Лош. Жанна могла думать и мечтать только о юном Амуре. При виде золотых кудрей и синих глаз пажа, графиня забывала об осторожности, вечном страхе перед оглаской и гневом королевы-матери. Ей было абсолютно все равно, что подумает или скажет о ее любовной лихорадке бывший муж — она вообще никого и ничего не замечала. Граф де Лош и де Бар получил от дядюшки Шарля письмо и спешно покинул двор — Жанна была занята только тем, как завлечь пажа в свой альков. В первый раз она велела мальчику подать оброненный ею платок — он не понял. Во-второй, принести забытый веер. В третий — четки. Паж старательно выполнял поручения графини, но его взгляд оставался по-прежнему чистым и невинным. Жанна ставила свечи в церкви Сен-Жермен-л'Оксеруа, заказывала бесчисленные мессы — все было напрасно. Наконец, графиня решила быть смелее, приказала слугам накрыть к ужину стол, постелить постель и призывно откинуть полог, и передать Александру, чтобы он принес в ее комнату оставленный в луврской часовне молитвенник. Жаркие объятия и поцелуи должны были разбудить спящего принца. Жанна помолилась и стала ждать жениха.

ГЛАВА 19

Как важно выбрать правильное окно

— Ваше преосвященство, позвольте вам представить: Жорж-Мишель-Ролан-Готье-Ален де Лоррен, граф де Лош и де Бар.

Епископ Меца оглядел молодого человека с ног до головы — среднего роста, темноволосый с живым лицом, он поклонился с изяществом хорошего танцора и фехтовальщика. Поклонился и замер, ожидая.

— Присаживайтесь, граф, — доброжелательно произнес епископ, указывая на табурет, — вы ведь и мой племянник тоже.

Молодой человек сидел, ничем не выдавая своего волнения и не обнаруживая усталости. А ведь епископ знал, что Жорж-Мишель трое суток провел в седле... и полученное им письмо было весьма странного свойства.

— У меня для вас радостная новость, племянник, — кардинал Лотарингский, переодел перстень с одного пальца на другой. Епископ Меца не отрываясь смотрел на гостя.

— Завтра вы женитесь, Жорж, — мягко произнес кардинал. Полено в камине треснуло, епископ вздрогнул.

— Ваше преосвященство, дядя... но я еще не готов, — с непринужденной улыбкой отозвался граф де Лош, оглядывая прелатов безмятежным взглядом. Он начал догадываться, зачем его заманили в Релинген, но хвататься за шпагу было слишком рано, а пытаться сбежать — уже поздно.

— Вот как? — почти натурально удивился кардинал, оглядывая племянника. — А мне казалось, что вы созрели для брака достаточно давно... уже лет шесть... или семь?

Молодой человек развел руками.

— Но у меня были планы, дядя, — начал было он, становясь серьезным, как будто его тон мог заставить кардинала Лотарингского отказаться от своих планов.

Две свечи погасли от сквозняка, но в комнате не было слуг, чтобы их вновь зажечь. Князь-архиепископ впился взглядом в молодого человека.

— Что ж, теперь ваши планы переменятся, только и всего, — столь же доброжелательно продолжал прелат, понимавший чувства племянника, но не желавший ссориться с релингенским чудовищем. — Этот брак — просто блестящая партия для вас. Нашей семье повезло, что ее высочество приняла наше предложение.

— Ее высочество приняла предложение? — граф де Лош медленно встал с табурета. Это было уже слишком! Гиз набедокурил, а теперь ему придется становиться безмолвной ширмой для галантных похождений кузена и этой твари. Ему, потомку Валуа, сыну принцессы Блуасской, ближайшему родственнику короля Франции, почти принцу!

— Вы хотите сказать, — он бросил мимолетный взгляд на епископа, — что моя невеста... выбрала... — впервые за свою жизнь граф де Лош понял, что голос у него сорвался и он не может вымолвить ни слова.

— Жорж, вы самый умный из моих племянников и самый любимый, — кивнул кардинал и наградил молодого человека улыбкой. — Вы правы. Завтра граф де Лош и де Бар обвенчается с Аньес Хагенау, принцессой Релинген.

При последних словах кардинала молодой человек выпрямился еще больше, сделал шаг вперед, рванул душивший его воротник и произнес всего три слова:

— Ни за что!

— Граф! — одновременно возмущенно произнесли князь-архиепископ и кардинал. Но молодой человек перебил прелатов.

— Ни за что! — повторил он, делая еще один шаг. Граф де Лош был бледен. Руки его сжались в кулаки. — На этом чудовище!.. — продолжил он яростно.

— Шевалье! Сядьте! — скомандовал преосвященный Лодвейк, пять месяцев назад подписавший десять смертных приговоров своим родственникам.

Граф сел, но говорить не перестал:

— Да об этом все говорят! Все! Она даже родственников...

— Государям следует карать изменников, — холодно произнес кардинал. — Это их долг перед Богом и подданными. И здесь не имеют значения узы родства!

— Кажется, эти узы не имеют значения вовсе, — вскинул голову шевалье. Еще несколько свечей погасло, когда он вновь вскочил, взмахнув плащом.

— Вы не правы, Жорж, — продолжил увещевания кардинал Лотарингский, — у меня ведь много племянников...

— И кузен Генрих, — граф закусил губу. — Разве он не хотел бы этого брака?

Епископ Меца сидел неподвижно. Так вот в чем дело. Все эти громкие слова о "чудовищности" принцессы просто ревность. Что ж графа ждет приятный сюрприз. Строптивец начинал нравиться преосвященному Лодвейку, и он даже немного сочувствовал юноше, помня о том, как сам чуть было не отправился с Аньес к алтарю. Но зачем жениху об этом знать? Чем меньше он будет стремиться остаться в Релингене, тем лучше. Епископ Меца уселся поудобнее, с интересом наблюдая за дядей и племянником, и размышляя о том, что некоторые статьи брачного контракта надо поправить, дабы вознаградить графа де Лош за настоящие и будущие неудобства.

Меж тем кардинал Лотарингский не собирался сдаваться:

— В отличие от вас, граф, ваш кузен знает, что такое долг. И вступит в брак с той, на которую укажет семья.

— Семья? Вы, дядя, — с сарказмом продолжил юноша. — Какая радость для ее высочества... от того, что Генрих так верен долгу... Ведь она так любит кузена...

— Любить родственников — долг каждого христианина. Ее высочество, ваша тетушка, без сомнения, в полной мере обладает этой добродетелью, — перебил племянника кардинал, также поднимаясь с места. — А что касается брака... Что ж, кузина не в восторге от завтрашней церемонии. Но она знает о своем долге — подарить Релингену наследника.

— А мне в этом отводится роль племенного быка! — возмущенно выдохнул молодой человек, делая еще один шаг. К двери.

— Лучше было бы сравнить себя с ослом... по крайней мере — у него нет рогов, — бесстрастно произнес епископ Меца. Граф остановился. — Да, Шарль прав. Моей племяннице вряд ли понравится идея семейной жизни вдвоем. Более того, думаю, ни один мужчина, ставший ее мужем, не сумеет добиться ее благосклонности, — тон епископа оставался ровным. — Так что, скорее всего, жить вы будете раздельно и вести тот образ жизни, который вам более всего по душе. Никто не станет удерживать вас в Релингене, граф. Мы не чудовища, — с легкой иронией заметил он. — Я бы на вашем месте согласился. В конце концов — быть консортом не так уж плохо. А ваш сын, если вы постараетесь, конечно, будет истинным принцем Релинген. Вот брачный контракт. Вы получите к свадьбе сто тысяч экю, годовое содержание, еще сто тысяч экю, если родится девочка и двести — если будет мальчик. Ознакомьтесь и подпишите.

Кардинал Лотарингский удивленно хмыкнул. Такой щедрости от Релингенов он не ждал.

Епископ протянул бумагу молодому человеку. Шевалье взял лист, просмотрел его (в подсвечнике остались всего две горящие свечи, так что в комнате царили сумерки) и аккуратно разорвал на две части, а потом швырнул обрывки в камин.

— Я не шлюха, — процедил он, окидывая прелатов надменным взглядом. — Раз уж отказаться от этого брака у меня не больше шансов, чем получить чепчик от принцессы Релинген... так ведь, кажется, говорят?.. что ж, я готов. Ради семьи, — горько усмехнулся он, — дядюшки.

— Рад, что вы проявили благоразумие, Жорж, — кардинал отер испарину со лба. — Скоро я приду принять вашу исповедь.

Епископ Меца открыл дверь. На пороге показался офицер.

— Теперь у вас будет своя охрана, племянник.

Жорж-Мишель на миг прикрыл глаза.

— Мне сдать шпагу? — тихо спросил он, склоняясь над рукой епископа.

— Идите с миром, сын мой, — князь-архиепископ благословил молодого человека. — И, кстати, ваша невеста посылает вам свой портрет.

Если бы граф посмотрел прелату в лицо, то заметил бы улыбку.

— Как же глупа эта молодежь, — довольно громко добавил он, пока жених поневоле шел к двери. — Бедное дитя так любит цветы... кукол... поэзию...

Если граф де Лош и слышал последние слова епископа, по его виду сказать это было невозможно. Ни шаг, ни дыхание не сбились. Молодой человек держался неестественно прямо, будто шел не в спальню, а по меньшей мере в тюремную камеру.

— Ну, вот и все, — вздохнул кардинал.

— Осталось уговорить принцессу, — отозвался епископ, открывая бутылку.

* * *

Меж тем граф де Лош и де Бар не смирился со своим положением. Мысли, что ему придется делить ложе с чудовищем и прикрывать шалости кузена Гиза, не давали покоя, жгли словно овод и побуждали к немедленным действиям. Подойдя к двери и убедившись, что стал пленником, шевалье, недолго думая, сдернул с кровати простынь и покрывало и начал кинжалом кроить из них широкие ленты. Связал лоскутья и удовлетворенно вздохнул. Он верил в свою звезду, провидение и не собирался дожидаться свадьбы...

Под окном шумел поток, так что вылезть из своего окна граф не рискнул. К счастью, парапет был широк, а башенка в углу просто создана для веревки. Несколько окон светились ниже парапета. Граф де Лош с легкостью кошки преодолел расстояние до башенки и надежно привязал веревку. "Черт", — прошептал он, сообразив, что конец простыни обрывается на уровне второго этажа. "Придется лезть в окно", — подумал он, проверяя, как выходит из ножен кинжал.

В первом окне за столом сидела кучка офицеров. Во втором — перед шевалье предстала любовная сцена.

— Смерть Христова! — выругался граф, когда камень под его ногой обвалился. Шевалье перехватил веревку, попутно поймав рукой что-то мокрое, вроде травы. Дождь, превращающийся в ливень, не способствовал удачному спуску. Пережидая порыв, шевалье прижался к третьему окну. И вздохнул... Наконец-то ему повезло!

В комнате, в кресле у камина сидела дама в робе и читала. Жорж-Мишель вгляделся. Дама была юна, ее светлые волосы были зачесаны и убраны в косы. Что было лучше всего — больше в комнате никогда не было видно. Шевалье постучал в окно...

* * *

Принцесса Релинген вернулась от родственников, испытывая противоречивые чувства. Спать не хотелось. Она безропотно позволила себя раздеть, отослала камеристок и взяла в руки книгу. Смысл прочитанного не доходил до сознания принцессы, ибо все мысли ее высочества были заняты утренней свадьбой и при том весьма далеки от всего того, что обычно занимает невест. Принцесса Релинген размышляла, что ее судьба, ее любовь и долг — это ее княжество, а любовь к мужчине — не более, чем химера. Мужчины непостоянны, Релинген — вечен, герцог де Гиз со всей убедительностью это доказал. К счастью, рассуждала принцесса, ее новый жених ни на что не претендовал, мог подарить ей сына, не имел родных братьев и сестер, а также отца, который захотел бы вмешаться в дела Релингена, и, значит, ничто не могло препятствовать ей выполнить долг перед княжеством. Но все-таки жаль, что в ее жизни никогда не будет Ланселота, или Тристана, или Амадиса...

Как раз на этой возвышенной мысли даму прервали. Нет, никто бы не решился потревожить ее высочество накануне свадьбы. И стучали вовсе не в дверь. А в окно. Ничего странного в этом бы не было, если бы спальня не располагалась на третьем этаже. Стук повторился. Принцесса встала и отложила книгу.

— Карл! — верный охранник боком вошел в комнату, сжимая кинжал.

— Я открою, — бросила Агнеса, беря пистолет. Карл укоризненно покачал головой, но встал с другой стороны. Окно распахнулось.

Граф де Лош увидел даму, целящуюся из пистолета и офицера с кинжалом в руках. И чуть не выпустил веревку из рук. Он узнал даму с портрета.

— Боже!

Офицер мгновенно метнулся вперед, удерживая его за плечи.

— Кто вы? — резко произнесла дама.

— Я... Жорж де Лош, ваш жених, — сбивчиво произнес граф. — Я могу войти?

— Нет, лезьте обратно, — Агнеса просто растерялась. Такой... наглости... нет, сумасшествия... она не ждала. В окно к ней женихи пока не лазили.

— Не могу... вверху парапет, а веревка короткая, — обиделся граф и чихнул.

— Отпустить его, фройлен? — бесстрастно осведомился телохранитель. Слова офицера вывели даму из оцепенения.

— Ты что, с ума сошел! — возмутилась невеста, осознав вдруг, что может в очередной раз овдоветь, так и не став женою. — Помоги ему влезть!

— Цветы!.. — радостно воскликнула Агнеса, роняя пистолет и хватая мокрый куст, занесенный в комнату вместе с графом. Пистолет выстрелил. Шевалье Жорж-Мишель вздрогнул и вновь чихнул. Таким идиотом он себя чувствовал второй раз в жизни. Тогда он тоже пытался влезть в окно.

— Ой, вы же совсем промокли, — Агнеса бережно уложила мокрые ветки в кресло и резко дернула пуговицу дублета. — Карл, помоги сейчас же... А то он простудится... Сырой...

Несколько минут спустя граф с удивлением обнаружил на себе лишь роб принцессы Релинген.

— Вы сумасшедший! — восхищенно произнесла она, оглядывая дело рук своих — на полу лежала куча одежды, рядом кинжал и пистолет, в кресле — охапка цветов.

— Сейчас же ложитесь под одеяло! — скомандовала дама.

— Но... — попытался что-то сказать шевалье.

— Сейчас я вам вина дам — горячего, — принцесса подошла к жаровне и сняла с нее серебряный кувшинчик. — Иди, Карл, — распорядилась она, переливая горячий напиток в серебряный же кубок. — Вот, — с гордостью произнесла Агнеса. — А то заболеете, будете завтра на меня чихать.

Мысли о том, что жених, рискуя жизнью под проливным дождем, принес ей цветы, что этот настоящий мужчина, ничуть не похожий на сумасшедшего Карлоса, пьяного Иоганна-Бурхарда или надутого Гиза, станет завтра ее мужем, опьяняли Агнесу не хуже бокала вина.

В голове графа зашумело. Как зачарованный шевалье Жорж-Мишель наблюдал, как его невеста ставит кубок и забирается под одеяло.

— А... — протянул он.

— Что? — удивилась дама. — Не могу же я отправить вас на пол... вас и так теперь отогревать придется, — с упреком добавила она, придвигаясь ближе.

— Что это? — граф де Лош неожиданно почувствовал под рукой что-то жесткое.

— Это, — дама смущенно замолчала, — моя кукла... вы смеяться будете?

— Нет, мой котеночек, — машинально ответил граф. — Хорошая кукла... А она может спать на полу?

— Угу, — ответила принцесса, сталкивая игрушку вниз.

"Действительно, кукол любит", — подумал граф, не ощущая более под рукой ничего жесткого и холодного.

ГЛАВА 20

Утро вечера мудренее

Когда ближе к полуночи кардинал Лотарингский явился в комнату племянника, дабы принять его исповедь, комната была пуста. То есть, не совсем. На полу спальни валялся запыленный плащ графа, на стене весела его шпага, шляпа жениха тщетно пыталась прикрыть кровать, должно быть, вместо Бог весть куда подевавшихся простыней. Самого племянника кардинал Лотарингский обнаружить не смог.

Надо признать, Шарль де Лоррен произвел самые тщательные розыски. Прежде всего его преосвященство заглянул за ширму, затем внимательно осмотрел полог кровати, наконец, совершенно потеряв голову, заглянул под кровать. Жоржа-Мишеля не было даже там. Мысленно повторяя отборные ругательства, более приставшие пьяным рейтарам чем князю церкви, кардинал принялся осматривать увесившие стены шпалеры, — не скрывается ли где-нибудь под ними потайной ход, весьма некстати обнаруженный племянником? — однако и эта надежда оказалась тщетной. Об окне достойный прелат вспомнил только через час напряженных поисков.

Осмотр окна также не помог его преосвященству. Никакой веревки или иных следов строптивца Шарль де Лоррен не нашел, а посмотреть из окна налево — не догадался. По мнению его преосвященства, парапет под окном мог послужить разве что кошке, но никак не совершеннолетнему шевалье, и этот вывод доказывал, что кардинал не в силах был даже вообразить, на что способен человек, спасающийся от цепей Гименея.

Прелат утомленно опустился на табурет и задумался. Поверить, будто племянник мог сбежать из тщательно охраняемой комнаты, не оставив при этом следов и бросив оружие, было немыслимо. Гораздо более вероятным было предположение, будто князь-архиепископ, недовольный вызывающим поведением графа, решил поместить его в более надежное убежище, чем спальня, в убежище, расположенное где-нибудь в подвале замка, с крохотным оконцем под потолком и обшитой железом дверью.

Подобное обращение с племянником не могло радовать кардинала Лотарингского. Каких-нибудь полгода назад Шарль де Лоррен даже в страшном сне не смог бы вообразить, что Лодвейк способен на столь суровый поступок. К сожалению, за последние месяцы в Релингене произошло так много событий, что кардинал поостерегся высказывать архиепископу какое-либо неудовольствие. Вместо этого его преосвященство постарался как можно деликатнее выяснить у дальнего родственника и почти что друга, куда тот поместил его племянника, ибо необходимость принять исповедь у счастливого жениха настоятельно требует его встречи с графом.

— То есть как? — подскочил князь-архиепископ при первых же словах кардинала. — Графа нет в спальне? Уж не хотите ли вы сказать, будто ваш племянник бежал?!

Кардинал понял, что совершил ложный шаг, попытался возразить — его преосвященство Лодвейк не слушал. Чем-то напоминая грозовую тучу, сеньор Меца стремительно шагал к спальне графа де Лош.

Разбросанная одежда, шпага на стене, распахнутые ставни, бурный поток под окном... и отсутствие простыней на кровати...

— Все-таки удрал, стервец! — вырвалось у епископа. Шарль де Лоррен с ужасом смотрел на открытое окно.

— Надо бы осмотреть... реку... — тоном, ничем не напоминающий его обычный самоуверенный тон, пролепетал кардинал Лотарингский.

— Вы хотите сказать, что моя племянница так страшна, что благородный дворянин предпочел погубить и жизнь свою, и душу, лишь бы только избежать брака с ней? — взвился епископ. — Думайте, что говорите, черт побери!

По этим солдафонским словам, по этой несдержанности человека обычно любезного, Шарль де Лоррен догадался, до какого возбуждения дошел епископ Меца. А, догадавшись, ужаснулся.

"Бедный мальчик!" — сокрушался кардинал, пока князь-архиепископ отдавал приказы проверить конюшни, ворота, осмотреть закоулки замка и окруженный высокой стеной парк. "И бедная женщина!" — через несколько мгновений вспомнил о вдовствующей графине де Бар кардинал Лотарингский. Потерять мужа и единственного сына. Утратить последнюю радость в жизни.

Его преосвященство подумал, что обязан позаботиться о несчастной вдове, обязан как можно скорее подыскать ей мужа. В конце концов Маргарита де Бар была не настолько стара, чтобы не суметь подарить супругу сыновей, а с другой стороны — к чему передоверять святое дело утешения родственницы постороннему?

Шарль де Лоррен вспомнил, что будет не единственным прелатом, обремененным детьми. Хотя — почему "обремененным"? Иметь детей от любимой женщины, исправить глупость, которую он совершил двадцать два года назад, отдав Маргариту другому, пусть даже и собственному брату, — было счастьем.

— Бедняжка, — вздохнул князь-архиепископ, когда все поиски завершились ничем, и Шарль де Лоррен волей-неволей вернулся к печальной действительности. — Ну что я скажу племяннице? Что ее жених удрал от венца? Ужасно!

— К чему расстраивать ее высочество? — осторожно заметил кардинал. — Лучше сказать кузине, что ее жених заболел... тяжело... почти смертельно... Черная оспа — страшная болезнь! К тому же Жорж не единственный мой племянник, — почти робко предложил его преосвященство.

Сеньор Меца изумленно уставился на родственника:

— Вы хотите сказать...

— Ну что вы, я ничего не хочу, — торопливо проговорил кардинал, чувствуя, что князь-архиепископ опять может вспылить. — Если вы против — не стоит об этом и говорить, — взволнованный прелат смахнул со лба капли пота. — Но, во имя Неба, давайте покончим с этим злосчастным делом как можно скорей.

Как ни пытался Карл задержать прелатов, как ни уверял, будто маленькая фройлен еще спит, князь-архиепископ был слишком расстроен событиями ночи, чтобы обращать внимание на телохранителя. Сеньор Меца рассеянно отмахнулся от верного дворянина, шагнул в спальню племянницы и решительно откинул полог кровати.

Чудная, трогательная картина...

В центре ложа в объятиях друг друга спали ее высочество принцесса Агнеса фон Релинген и его сиятельство граф Жорж де Лош. Расшитое жемчугом одеяло сбилось в сторону, и ошеломленный Шарль де Лоррен ясно увидел, что никакая одежда не стесняет жениха и невесту, и молодая чета расположилась на кровати так естественно и бесхитростно, словно Адам и Ева после грехопадения.

Кардинал попытался заговорить, но вместо слов с его уст сорвался только неразборчивый хрип. Молодые люди очнулись от сладкой неги, сонно улыбнулись друг другу и могли бы вновь смежить веки, если бы Карл не швырнул на пол табурет.

Шевалье Жорж-Мишель рывком сел, стараясь заслонить собой невесту.

— Дядюшка! — одновременно охнули молодые люди.

Князь-архиепископ первый пришел в себя:

— Ну что ж, дети мои, чем скорее вы выберетесь из постели, тем быстрее вы в нее вернетесь, — ласково произнес он. "Дети" смутились и потупились, но при этом еще теснее прижались друг к другу.

Сеньор Меца обвел комнату выразительным взглядом, подмечая приметы прошедшей ночи: кучка одежды на полу, забытая кукла, поникшие цветы в кресле, кинжал и пистолет... Настроение прелата стремительно повышалось.

— И, кстати, племянница, боюсь, вчера я зря тратил свое и ваше время, стараясь принять у вас исповедь, — с притворным укором покачал головой епископ. — Придется вам исповедоваться вновь. — Из розовых щеки Аньес сделались пунцовыми и она спрятала лицо на груди жениха. — Племянник, — с самым доброжелательным видом обратился прелат к Жоржу-Мишелю, — помогите вашей невесте привести себя в порядок, а то звать сюда камеристок было бы... хм-хм... преждевременным...

Граф де Лош послушно кивнул. Он был счастлив.

ГЛАВА 21

Какие уроки получил граф-консорт в Меце и Релингене

Свою вторую, точнее, первую ночь в качестве законного супруга шевалье Жорж-Мишель не заметил. Быстро она пролетела — с кем не бывает. На вторую ночь он, правда, обратил внимание на то, что Карл остался в спальне, но посчитал, что коль скоро засвидетельствование брака так важно для маленькой принцессы — что ж, с этим неудобством придется смириться. И отнесся к этой "необходимости" со всей серьезностью, на которую только был способен. На третью ночь Жорж-Мишель решил обратить внимание Аньес на присутствие в их спальне постороннего. Аньес вздохнула. Карл демонстративно устроился у двери.

— Убирайся, — шевалье подумал было, что является хозяином в собственной спальне. Вместо ответа Карл поднялся, взял шпагу и отсалютовал мужу фройлен.

— Карл, я... его люблю, — растерянно произнесла принцесса Релинген.

— Как будет угодно фройлен, — меланхолично отозвался офицер. Жорж-Мишель во второй раз за неделю понял, что его жизни что-то угрожает. Увидев, что новобрачный достаточно крепко схватился за шпагу, Карл сделал выпад. Муж принцессы Релинген с ожесточением бросился вперед, намереваясь как можно дороже продать свою жизнь. Зря. Оказалось, на жизнь шевалье никто не покушался. Он всего лишь наткнулся на стальную стену. Спустя пару минут Жорж-Мишель обнаружил себя полностью раздетым и без шпаги в руках. Карл же на ломанном французском поведал, что его долг охранять фройлен и принца Георга, коль скоро те не могут о себе позаботиться.

— В каком смысле? — Жорж-Мишель сам не заметил, как перешел на немецкий. С радостью увидел в глазах офицера нечто похожее на удивление. Нечто промелькнуло гораздо раньше, чем "принц Георг" успел вставить хотя бы словечко. Коль скоро муж фройлен мог его понять, Карл весьма подробно объяснил, почему не может доверить принцу Георгу защищать кого-либо — в том числе самого себя.

Шевалье Жорж-Мишель второй раз в жизни испытал чувство стыда. Чувство было неприятным и с эти нужно было что-то делать. Но что?!

— Я буду давать уроки принцу Георгу, — величественно бросил Карл, подавая мужу фройлен атласный роб.

Агнеса, в продолжении всего действа сидевшая на кровати, оживилась. Вид мужа без одежды нравился ей много больше, чем в одежде, о чем она и прошептала на ухо шевалье. После этого "принцу Георгу" стало абсолютно все равно, есть ли в спальне еще кто-либо, а верный офицер с довольным ворчанием привычно улегся поперек двери.

Непреклонное решение Карла связать свое пребывание или отсутствие в спальне супругов с успехами Жоржа-Мишеля в фехтовании самым благотворным образом сказалось на усердии шевалье. Граф-консорт был настолько опьянен счастьем, что готов был достать луну с неба, вздумайся жене об этом попросить. Не в последнюю очередь счастье юноши объяснялось открытием, что кузен Гиз никогда не был любовником Аньес, и именно он, граф де Лош и де Бар соблазнил невинную девочку, после чего, как честный человек, должен был жениться.

Каждый раз, оставаясь без шпаги или без штанов, так как Карл, весьма серьезно относившийся к обязанностям, не собирался щадить ученика, Жорж-Мишель утешал себя тем, что все это ради котеночка, а умение рассекать шпагой одежду соперника произведет при дворе фурор. К тому же непритворная обеспокоенность телохранителя и архиепископа Меца безопасностью Аньес наводили шевалье на размышления. Молодой человек еще мог поверить, будто Карл, желая прибавить себе значительности, преувеличивает возможную угрозу, но предполагать подобное же самовозвеличивание со стороны преосвященного Лодвейка было глупо.

С каждым днем и часом находя все больше прелести в семейной жизни, молодой человек отныне не склонен был доверять сплетням, будто расправу над родственниками ее высочество учинила из-за несносного характера. Судя по всему, Аньес просто довели. Доводить котеночка было гадко и шевалье начал испытывать запоздалую враждебность к покойным недоброжелателям жены и с еще большим усердием совершенствоваться в искусстве фехтования. Его сиятельство даже начал подумывать, не отправить ли на выучку к Карлу всех своих офицеров, но на время отказался от этого намерения, не зная, как подступиться к телохранителю.

Лодвейк Релинген и Шарль де Лоррен, восхищенные установившейся идиллией, беспрестанно улыбались молодым и друг другу, но через неделю после свадьбы лотарингец уехал в Бар-сюр-Орнен. Как утверждал его высокопреосвященство, он хотел подготовить принцессу Блуасскую к встрече молодоженов, однако подлинная причина отъезда кардинала была в ином. Шарль де Лоррен собирался пасть на колени перед вдовой брата и наконец-то признаться в любви. Предсвадебная ночь, проведенная в поисках племянника, окончательно убедила кардинала, что без Маргариты жизнь лишается половины своей прелести, и значит надо торопиться. Шарль полагал, что отныне ничто не мешает принцессе ответить на его чувство — ее муж давно покинул этот мир, сын стал взрослым. Кардинал не сомневался, что и Маргарита находилась под властью того же чувства, тем более что обнаружил в свите племянника живое доказательство этого постулата.

Молодой Готье де Шатнуа настолько поразил его преосвященство своим обликом, а ответ племянника на вопрос о молодом офицере был так неопределен — "Спросите матушку, она знает", на ходу проговорил Жорж-Мишель, — что кардинал призадумался. Шарль не мог с уверенностью утверждать, будто не имеет детей — в Париже ли, в Жуанвиле, Бар-сюр-Орнен или каком-нибудь другом месте, и уж тем более, не мог сказать, будто Готье не его сын. "Бедняжка, — размышлял кардинал, — как она, должно быть, ревновала... И все-таки не оставила мальчика без попечения. Видимо, это и есть любовь, было бы грешно не ответить на подобное чувство".

Таким образом идиллия, охватившая Мец и окрестные земли, была почти полной. Пока Шарль де Лоррен объяснялся с принцессой Блуасской, Жорж-Мишель и Аньес торжественно въезжали в Релинген. Все следы недавнего траура и заговора были убраны с глаз долой: казненные спешно зарыты, траурные ленты заменены праздничными гирляндами, замок Хаузен украшен брачными гербами, а счастливые подданные радостными криками приветствовали молодых, надеясь, что замужество смягчит суровое сердце принцессы.

Только в Релингене граф де Лош с потрясением осознал, как разбогател. Конечно, столица княжества была много меньше Лоша, хотя в той же степени больше Бар-сюр-Орнен, но зато богатства, собранные в казне Релингена, намного превосходили все остальное имущество шевалье. А доход?! Жорж-Мишель еще мог утешать себя тем, что за шестьсот с лишним лет не так уж и трудно скопить сокровища, но за один год получать столько, сколько Лош и Барруа приносили за пять лет, было удивительно и восхитительно.

Шевалье даже пожалел бедного наивного Гиза. Кузену всего то надо было надеть на палец принцессы обручальное кольцо и тогда он получил бы все, о чем мечтал. А вместо этого Анри покинул ангела, чтобы запрыгнуть в постель шлюхи. Жорж-Мишель снисходительно жалел двоюродного брата и радовался за себя. "Наше серебро", "наше золото", "наши драгоценности", "наши замки и города", "наши подати и налоги" — эти слова приятно ласкали душу шевалье и заставляли сильнее биться сердце.

Юная принцесса также радовала супруга, просила у него советов, а ночами столь старательно выполняла малейшую прихоть мужа, что мало помалу Жорж-Мишель начал забывать, что он не принц, а консорт. Однако лишь в Аркадии блаженство длиться вечно, и уже через четыре месяца после свадьбы графу пришлось в этом убедиться.

Поскольку венчание ее высочества и его сиятельства состоялось в Меце без излишней пышности, Лодвейк решил устроить праздничные торжества в Релингене с таким размахом, чтобы это надолго запомнилось подданным племянницы. Балы для знати и угощение для простонародья должны были порадовать Агнесу и успокоить взволнованные умы. По мнению прелата, кнут уже сыграл свою роль, пора было применять пряник. Очнувшись от тяжкого забыться, подданные княжества смотрели на празднества с изумлением деревенских домоседов, впервые попавших ко двору, а Жорж-Мишель с упоением повествовал жене о придворных праздниках и просто ошеломил Аньес рассказами о парижских модах. Юная принцесса не могла понять, стоит ли ей восхищаться изысками парижских портных и дам или же возмущаться. Больше всего воспитанницу короля Филиппа поразило то обстоятельство, что во Франции все дамы могли носить воротники, которые в Испании разрешались только принцессам крови, и, конечно, дерзость придворных красавиц, беззастенчиво открывавших шею и даже грудь.

Именно суждение графа де Лош о женском платье и этикете неожиданно разрушило релингенскую идиллию.

Жорж-Мишель сам не понял, что именно заинтересовало его в двух дамах, явившихся на бал — черное траурное платье одной, недовольный и встревоженный вид другой или же разгоряченный спор обеих. Чтобы возбудить любопытство шевалье, требовалось немногое. Его сиятельство тихо приблизился к дамам и стал свидетелем весьма любопытного спора:

— ... ну и что, что барон Метлах был вашим двоюродным дедушкой?! Это не основание ходить в трауре и рисковать вызвать гнев ее высочества. Даже родные внучки негодяя не носят креп.

— Но тетя!..

— Ах, оставьте эти детские выходки. Ее высочество не склонна к снисходительности и никогда не простит вам напоминания об этих людях. Проще уж сразу попросить у ее высочества чепчик...

Граф де Лош возмутился. Слышать, что кто-то говорит в подобном тоне и в подобных выражениях об Аньес, было невыносимо.

— Вы слишком много на себя берете, мадам, — ледяным тоном проговорил молодой человек, выступив вперед. Дамы испуганно охнули и дружно присели в реверансах. — Не стоит решать за ее высочество, кого и когда прощать... или не прощать, — тем же тоном добавил шевалье. — Слава Богу, в Релингене есть этикет, вот и следуйте ему, идет ли речь об одежде или поведении.

Граф был доволен данной отповедью, однако не мог даже предположить, к чему приведет пара между делом оброненных фраз. И уж тем более не знал, что последние месяцы подданные ее высочества все понимали излишне буквально. На следующий же день после злосчастного разговора при дворе появилось так много кавалеров и дам в трауре, что Жорж-Мишель искренне удивился, а Аньес расстроилась. Князь-архиепископ впал в ярость. Его ярость усилилась стократ, когда йонгфрау Метлах пролепетала, что "его высочество приказал соблюдать этикет". Неимоверным усилием воли сдержав рвущиеся с уст ругательства, Лодвейк ледяным тоном сообщил девице и ее тетке, что они проявляют редкую недогадливость:

— Его высочество деликатно дал вам понять, что вам не место при дворе, — еле сдерживаясь проговорил князь-архиепископ, — и мне странно, что вы так плохо его понимаете.

Когда перепуганные дамы удалились прочь, Лодвейк как шторм ворвался в покои новоявленного племянника.

— Кем ты себя вообразил, мальчишка?! — чуть ли не прорычал его преосвященство, не обращая ни малейшего внимания на потрясенный взгляд графа. — Собирай свои вещи и убирайся вон, чтобы духу твоего здесь не было! Неужели не понятно, что если десяток вооруженных до зубов мерзавцев врываются ночью в спальню невинной девочки и угрозами и силой принуждают ее подписать брачный контракт с какой-то пьяной скотиной, ей нельзя напоминать об этом кошмаре! Да мне стоило бы отправить их на колесо, а не рубить головы!.. Все, выметайся в свое Барруа, чтоб я тебя больше не видел!..

Жорж-Мишель ошарашено внимал разъяренному прелату, силясь осознать смысл слов князя. А потом шевалье сообразил, что из-за собственной глупости рискует утратить только что обретенное счастье, да еще вместе с жизнью. Совсем недавно шевалье готов был умереть, лишь бы только не идти к алтарю с "чудовищем", но сейчас жизнь приобрела для графа ценность, именно потому, что он встретил Аньес.

— Я никуда не уеду без жены, — отчаянно объявил Жорж-Мишель. — Если я уеду, моя жена поедет вместе со мной. А если она останется, то и я не покину Релинген!

— Что такое?! — грозно переспросил Лодвейк, пораженный тем, что мальчишка посмел ему возражать.

— Да, без Аньес я не уеду — я ее люблю, — решительно объявил граф.

Лодвейк ухватился за спинку кресла.

— Да вы с ума сошли, шевалье... — только и мог сказать прелат. — С каких это пор?

— Как увидел! — молодой человек был настроен решительно.

Князь-архиепископ замолчал. Он полагал любовь чувством докучливым и крайне неудобным, предпочитая легкие, ни к чему не обязывающие связи. К тому же прелат не верил, будто любовь может длиться долго. На смену любви, размышлял Лодвейк, приходит скука, потом досада и, наконец, ненависть. К величайшему огорчению прелата племянница также объявила дяде, что любит супруга. Его преосвященство не знал, что и думать. Ему хотелось предупредить родственников, что они вступили на опасную стезю, но молодые люди не желали слушать советов. В конце концов Лодвейк решил отбросить страхи, а беды переживать по мере их поступления.

Шевалье Жорж-Мишель также был обременен раздумьями. Граф-консорт согласен был признать, что его преосвященство совершенно правильно расправился с заговорщиками, однако теперь у Аньес был он, и он мог защитить жену ничуть не хуже Лодвейка. К тому же молодой человек хотел оградить свою семейную жизнь от чужого вмешательства и потому справедливо рассудил, что ничто так не укрепляет семейные узы как временная разлука. В самом деле, говорил себе шевалье, постоянное пребывание матушки в Бар-сюр-Орнен, а его самого в Лувре или Лоше вносило редкую гармонию в их отношения, вызывая немалую зависть Гиза и Анжу.

Размышления о матушке заставили Жоржа-Мишеля с раскаянием вспомнить, что он не только не представил ей невестку, но даже не испросил материнского благословения на брак. Необходимо было срочно выполнить сыновний долг и шевалье порадовался, что нашел самое лучшее основание для отъезда. К тому же, продолжал рассуждать молодой человек, забывать о долге подданного также не следовало. Возможно супруг принцессы Релинген и мог обойтись без представления жены ко французскому королевскому двору, но если граф де Лош желал сохранить свои французские владения, было неразумно пренебрегать королем.

При известии о скором отъезде молодых преосвященный Лодвейк вздохнул, а при новостях о будущем представлении племянницы к французскому королевскому двору скривился. По мнению молодого прелата последнее было излишнем и принцесса Релинген не нуждалась в покровительстве дочери итальянских банкиров, но спорить с юными родственниками Лодвейк не хотел. Племянница смотрела на мир глазами супруга, а его преосвященство был слишком умен, чтобы пробивать головой стену. К тому же епископ надеялся, что скромный титул графини де Лош вскоре наскучит племяннице и заставит ее вернуться.

И оказался почти прав.

ГЛАВА 22

О пользе азартных игр

Аньес Релинген, носящая так же титул графини де Лош, быстро поняла — Блуа приводит ее в непривычное состояние ярости и досады. Разнузданное поведение придворных его величества Карла IX, не сдерживаемое юным королем, намеки королевы-матери, изучающие взгляды придворных, непривычный этикет...

Впервые в жизни при виде Агнесы дамы и кавалеры абсолютно не принимали ее всерьез, с любопытством ожидая, как поведет себя "эта иностранка". Ее роман с красавцем-герцогом, внимание королевы Екатерины, поведение мужа, надменные манеры — все вызывало обсуждение и перешептывание. Потом, правда, вспомнив некоторые подробности из жизни дамы, французские дворяне потеряли охоту к сплетням на счет принцессы, назвавшейся графиней. Но даже это Агнесе не помогло. Друзей у нее по-прежнему не было, а Жорж постоянно пропадал где-то вместе с Гизом или дофином. Ей Богу, если бы дама дала себе труд подумать, она бы поняла, что легкомысленный шевалье Жорж-Мишель уделял почти все свое время маленькой принцессе. Но... можно ли требовать чего-либо от дамы в интересном положении?

"Хоть бы вас смыло каким-нибудь наводнением... прямо в Луару!" — вечерами шептала бедняжка Аньес, уже успев кое-что прослышать о капризном нраве самой прекрасной реки Франции. "И хоть бы Жорж был рядом", — жаловалась принцесса кукле, когда муж, дамы и фрейлины оставляли юную женщину, чтобы дать ей возможность хоть немного передохнуть. Аньес и правда нуждалась в отдыхе, но отдыхать в одиночестве не желала. Поэтому на третий вечер бесплодных жалоб не нашла ничего лучшего, как выбраться из постели, наскоро одеться и отправиться на поиски невесть куда запропавшего супруга.

Принцесса Релинген, графиня Хагенау, Лош и Бар бегает за собственным мужем, рискуя заблудиться в незнакомых ей переходах Блуасского замка. Если бы у Агнесы было время подумать, она признала бы подобное поведение абсурдным, но... У принцессы не было времени на раздумья — она искала мужа.

Карл мог кое-что сказать о поведении фройлен. Тем более самой фройлен. Но, опять-таки, ничего не говорил. Во-первых, Карл вообще был не болтлив, во-вторых — привык выполнять распоряжения госпожи, а в-третьих полагал, что его самого, а также небольшой, но хорошо вооруженной свиты вполне достаточно, чтобы защитить фройлен от любого врага.

Агнеса шла по переходам Блуасского замка, все больше и больше досадуя из-за того, что шевалье Жорж-Мишель упорно не желает быть обнаруженным, когда до ее слуха донесся взрыв хохота. Агнеса на мгновение остановилась. Карл бросил мимолетный взгляд на свиту, и охрана юной принцессы постаралась принять как можно более воинственный вид. Судя по некоторым возгласам, расположившиеся на пути принцессы придворные затеяли игру в прятки.

— Где он?! Где?!! — с азартом вопрошал кто-то из участников игры. Как догадалась юная графиня, человек был изрядно пьян, однако это не остановило даму. Агнеса лишь брезгливо пожала плечами. Дворяне княжества Релинген никогда не позволили бы себе подобного поведения. Но — в любом случае — сворачивать со своего пути, из-за того, что каких-то бездельников угораздило напиться?!

— Вон-вон-вон-вон-вон!!! — женский голос сорвался чуть ли не на визг.

— Ив, болван, лови его!!

— Кусается, звереныш, — ответил голос, гораздо более грубый, чем можно было ожидать от дворянина, и Агнесе неожиданно пришло в голову, что если неизвестные ей господа и затеяли какую-то игру, то это вряд ли была игра в прятки.

— Ладно, Ив, приготовь блюдо... как следует... — последние слова неизвестного потонули в дружном хохоте. — Кто первый на пробу, господа?

Карл привычным жестом откинул перед маленькой фройлен портьеру, и Агнеса сделала шаг вперед. И резко остановилась.

Восемь мужчин и две женщины... Впрочем, нет. Людей в комнате было гораздо больше. Человек пять лакеев, две камеристки, пританцовывающие на месте, в тщетной попытке разглядеть что-либо из-за спин господ, два ухмыляющихся, вовсю усатых пажа в синем, скучающий офицер и два солдата на часах. Неожиданно Агнеса поняла, где находится. Там, за спиной офицера, была королевская прихожая, потом его кабинет и спальня, а здесь...

Принцесса глубоко вздохнула, стараясь унять внезапное сердцебиение. Еще раз окинула взглядом комнату. Заметила дюжего лакея, с ворчанием заворачивающего в платок окровавленную руку. Валявшиеся на полу синий с красно-белыми галунами плащ, узкую пажескую курточку, синие же шоссы. И пажа, которому все эти вещи принадлежали.

У Агнесы Релинген потемнело в глазах. Восемь мужчин, две женщины и обезумевший от ужаса мальчишка. "Случись это в Релингене!.." — с неожиданным ожесточением подумала принцесса.

— Господа! — принцесса-графиня вскинула голову. С досадой обнаружила, что ее голос дрожит. — Господа...

— А, мадам, присоединяйтесь, — фамильярно обратился к принцессе один из дворян. Агнеса узнала голос придворного, приказавшего лакею "приготовить блюдо". — У нас весело! Давайте веселиться вместе!

— Вы с ума сошли, сударь! — негодующе воскликнула принцесса.

— Кто эта простушка? — довольно громко осведомилась одна из дам. Собравшиеся расхохотались.

— Лош... графиня де Лош, — сквозь слезы отозвался другой дворянин и уцепился за стену.

— Как, разве Жорж женился?! — пьяно удивилась вторая дама, очень красивая, очень юная и весьма мало прикрытая. — Вот глупый!

Аньес почувствовала, что ее трясет. Надменно вскинула голову. Краем глаза заметила холодный оценивающий взгляд Карла.

— Но это же дурно, господа! — Слова принцессы потонули в новом приступе хохота придворных. Аньес беспомощно оглянулась на Карла.

— Вы что, мадам, с Луны свалились? — бесцеремонно поинтересовался первый дворянин, явно бывший предводителем пьяной кампании. — Да этот щенок принадлежит всем — мне, вам, ему, — придворный ткнул пальцем куда-то за спину. — Это наша законная добыча... наш забавник... турчонок, если хотите...

— Держу пари, она не понимает ни слова! — со смехом перебила речь придворного полуодетая девчонка. — Мадам, забудьте вы свою провинциальную добродетель! Вы же не в деревне, вы при дворе!

Дамы и господа согнулись от хохота, вцепились в портьеры и друг в друга, в тщетной попытке удержаться на ногах. Оба великовозрастных пажа с ухмылками зашептались, указывая на Аньес пальцами. Даже на лицах лакеев и камеристок явственно отразилось презрение к умственным способностям недалеких провинциалок.

Карл сделал шаг вперед, оглянулся на свиту фройлен, пересчитал взглядом участников забавы, повернулся в пол-оборота к хохочущим господам.

С силой отчаяния мальчишка рванулся из держащих его рук, но лакеи ловко перехватили пажа, стиснули мертвой хваткой, так что мальчик застонал, швырнули на игорный стол лицом вниз.

— Ваше сиятельство? — лакей почтительно обратился к предводителю знатной банды и торопливо задрал на паже рубашку. Мальчик несколько раз всхлипнул и сжался.

— Прекратите, господа... — голова Аньес пылала, к горлу подступала тошнота. Принцессе казалось, что еще немного — и она разразится слезами.

— Да, бросьте, мадам, — один из дворян оторвался от стены и погрозил Аньес пальцем. — Не хотите развлекаться — не надо... Мы не настаиваем. Можете катиться ко всем чертям. Мы вас не держим... Вы вообще никого не держим, кроме него, — со смехом добавил придворный.

Карл нахмурился и положил руку на эфес шпаги. Свита принцессы в точности скопировала этот жест. Скучавший офицер немедленно встрепенулся и взялся за клинок, готовый навести порядок, в случае, если господам взбредет в голову устроить драку чуть ли не на пороге королевских покоев.

Аньес опомнилась. Схватка в двух шагах от прихожей короля могла закончиться весьма плачевно для всех участников. Принцесса бросила на верного телохранителя недовольный взгляд, повернулась к пьяным мерзавцам и медленно произнесла, выделяя каждое слово.

— Но. Это. Паж. Его. Величества.

— Так что с того?! — с трудом проговорил его сиятельство, еле оправившись от очередного приступа веселья. — Его величество не препятствует развлечениям своих людей. Можешь не бояться, крошка.

Аньес вздрогнула, несколько раз глубоко вздохнула и, наконец-то, почувствовала, как к ней возвращается ясность мысли. Неожиданно улыбнулась. Офицер с явным облегчением отпустил эфес и вновь прислонился к косяку двери. Что поделать, но его сиятельство был прав. Уж если король Карл взирал на развлечения придворных с полнейшим равнодушием, то не ему, простому лейтенанту, было ссориться с благородными господами.

— Хорошо, господа, я остаюсь, — почти спокойно произнесла принцесса. — Развлекаться так развлекаться. Почему бы и нет?

— Браво, мадам, ваша очередь за нами! — со смехом выкрикнула юная фрейлина. — Не бойтесь, мы вам все покажем!

— Однако, господа, — возвысила голос Аньес, делая вид, что не замечает пьяную девчонку, — я не люблю ждать. И делиться я тоже не люблю. Ни с кем.

— Что вы хотите этим сказать, мадам? — с недоумением поинтересовался его сиятельство. — Вы пришли последней... на готовенькое.

— И что же? — вопросом на вопрос ответила принцесса Релинген.

— А нам пришлось гоняться за щенком... выслеживать... — возмутился еще кто-то.

— Мой лакей пострадал! — с горячностью добавил граф.

— Он у вас на службе, — невозмутимо отмела все претензии его сиятельства Аньес. — Это был его долг.

— А я придумал подстеречь щенка здесь! — гордо вылез еще один дворянин.

Аньес внимательно вгляделась в лицо придворного, запоминая. Кивнула Карлу.

— А я принцесса, — спокойно возразила она. — Должны же быть у принцев какие-то привилегии!

— Что-то я не пойму, — капризно протянула юная фрейлина. — Разве Жоржа сделали принцем?! Когда?!

— Не помню... — пожал плечами его сиятельство. — По-моему, он такой же граф, как и я...

— Нет-нет, подождите, — вмешался в разговор еще один придворный, тот самый, что предложил Аньес убираться ко всем чертям. — При чем здесь принцы?! Мы все здесь благородные люди и наше дворянство ничуть не хуже, чем у короля...

Аньес вскинула голову. Воистину, эти скоты не понимали ничего.

— Ну что ж, господа, коль скоро все вы благородные люди...

— То наши права равны! — выкрикнула фрейлина.

— Пусть так, — согласилась принцесса и улыбнулась самой холодной из своих улыбок. — В таком случае наш маленький спор решит судьба.

Глаза графа сверкнули азартом.

— Браво, мадам! Это что-то новенькое. Целых два развлечения вместо одного. Так что же вы предлагаете? Жребий?

— Фи! — Аньес скривилась, одарив присутствующих великолепным образчиком испанского высокомерия. — Вы бы еще кости предложили. Мы же не рейтары и не ландскнехты. Мы — благородные люди. И потому я выбираю карты.

Кто-то из дворян одобрительно хмыкнул, кто-то с сожалением уронил на пол стаканчик с костями. Дама постарше повернулась к одному из усатых пажей:

— Рауль, друг мой, я знаю, вы всегда при картах.

— Только ради вас, мадам, — паж с легким поклоном протянул даме колоду. — Я могу надеяться?..

— Но, подождите, подождите, Рене, — молоденькая фрейлина вцепилась в руку подруги, так что карты разлетелись по полу. Оба пажа бросились собирать колоду. — Как же мы будем играть?! Нас же одиннадцать!!

— Разделим турчонка на одиннадцать ставок, — предложил его сиятельство под гогот всей кампании.

— Мы будем играть по старшинству, — холодно ответила Аньес Релинген, когда господа отсмеялись. — Первые игроки — на деньги, последние — на главный приз. А теперь, потрудитесь представиться, господа, — высокомерно распорядилась принцесса раньше, чем его сиятельство смог вставить хотя бы слово. — И тогда я решу, в каком порядке мы будем играть.

— А почему она все время приказывает?! — возмутилась пьяная девчонка. — Принцев среди нас нет!!

— Вот именно, — еще высокомернее отозвалась Аньес. — Зато есть принцесса Релинген.

Его сиятельство отшатнулся, внезапно побледнев. Хмель улетучивался с поразительной быстротой. С весьма неприятным чувством граф обнаружил вокруг свиту принцессы, свиту прекрасно вооруженную и готовую выполнить любой каприз госпожи. С запоздалым сожалением припомнил все дерзости, сказанные в адрес гордячки, подумал, что короли всегда с пониманием относятся к подобным прихотям суверенных правителей.

— Я не понимаю... — продолжала выспрашивать глупая девчонка, упорно дергая подругу за руку.

— Помолчи! — Рене пока не поняла, что случилось, но внезапная бледность его сиятельства не на шутку напугала даму. Господа замолчали.

— Ваше высочество... — пробормотал граф, лихорадочно пытаясь поправить сбившийся воротник и принять почтительную позу. Последнее оказалось не таким уж простым дело, ибо хотя хмель покидал голову его сиятельства со скоростью, внушающей некоторую надежду, тело упорно не желало подчиняться разуму. — Ваше высочество, — чуть более уверено повторил предводитель присмиревшей кампании, — к чему подобные сложности? Коль скоро щенок вам приглянулся, что ж — я готов уступить его без всяких условий...

Глаза Аньес полыхнули такой яростью, что граф отшатнулся. С ужасам понял, что абсолютно трезв.

— Я желаю играть, — ледяным тоном проговорила принцесса Релинген. — Впрочем, господа, — не меняя тона продолжила Аньес, — если кому-либо из вас не угодно играть со мной — он может убираться. Я никого не держу.

Господа и дамы молчали, с трудом пытаясь осознать угрожавшую им опасность. Аньес ждала. Наконец, убедившись, что никто из присутствующих не решается удалиться, принцесса повторила приказ представиться.

Два глубоких реверанса, восемь почтительных поклонов — Аньес выслушивала имена, даже не пытаясь их запомнить, рассчитывая, что Карл не упустит ничего. Бросила небрежный взгляд на лакеев, и они мгновенно стащили мальчишку со стола, торопясь освободить место игрокам.

Первая партия началась.

Офицер на часах оживился, забывшись настолько, что сделал целых два шага в направлении стола. Принцы, пажи, пьяные придворные, бесстыжие фрейлины весьма мало занимали старого служаку, в отличие от звонких золотых, катящихся по столешнице, и мерцавших в тусклом свете свечей драгоценностей. Офицер сокрушенно покачал головой, не в силах подавить завистливый вздох. Он хорошо знал молодого картежника, ничуть не хуже, чем его карты и потому без труда мог представить, какие выгоды способны были извлечь из них умелые руки. Судя по всему, наглая девчонка также успела познакомиться и с пройдохой пажом и с его знаменитой колодой, и теперь в волнении облизывала пересохшие губы, жадно пожирая глазами разложенное на столе богатство и незаметно потирая поверхность карт.

Граф де Ноайль с испугом следил за непроницаемой надменностью Аньес и почти беззвучно, одними губами, как при выходе ее величества королевы-матери, повествовал приятелям о грозной репутации мелкой фламандской принцессы.

— Даже родственников... Даже женщин... Чепчик принцессы Релинген... — лихорадочно шептал его сиятельство, бросая тревожные взгляды на свиту внучки императора.

Радостные возгласы выигравшей девчонки, разочарованное ворчание проигравших, звук отодвигаемых стульев заставили рассказчика и слушателей вздрогнуть словно нервных лошадей при касании хлыста. Придавленные страшным рассказом, новые игроки двинулись к игорному столу с обреченностью смертников, а освободившие им место дворяне застыли вокруг Ноайля, в свою очередь выслушивая жуткий рассказ.

Разговоры и перешептывания постепенно стихли и даже полуодетая фрейлина, явно ухватившая Фортуну за единственный вихор, наконец то примолкла. Провинившиеся дворяне неподвижно застыли на своих местах и принцесса довольно кивнула. "Правильно, так им и надо!" — с мрачным торжеством думала внучка императора. "Пусть помучатся!" Игра продолжалась при гробовой тишине, и в этой тишине до слуха Аньес донесся всхлип.

Маленький паж плакал тихо, почти неслышно, словно за свою недолгую жизнь успел понять, что в королевских замках нельзя привлекать к себе внимание. Однако он все-таки плакал, и непривычная для королевской резиденции тишина выдала его робкие всхлипывания принцессе.

Жаркая волна стыда прилила к лицу Аньес, окрасила краской щеки, уши, даже лоб. Аньес хотела позвать Карла, но голос не слушался, и тогда принцесса отчаянно рванула с себя плащ.

Тяжелый подбитый мехом бархат не успел коснуться пола. Верный Карл подхватил плащ и неспешно подошел к лакеям, оттеснив их от перепуганного пажа. Дюжие лакеи шарахнулись в стороны, постарались втиснуться в стену, осторожно скользнули за портьеры, словно расшитая завеса могла защитить их от внезапного удара кинжала. Карл старательно укутал мальчика, бросил повелительный взгляд на свиту и один из дворян принцессы принялся подбирать разбросанную одежду мальчишки, тщательно свернув жалкое имущество пажа в узелок.

Маленький паж не двигался, словно его оставили все силы. Карл успокаивающе положил руку на плечо мальчика, но даже эта ласка не вывела беднягу из оцепенения. Аньес еще выше вскинула голову, борясь с подступавшими слезами. "Я убью их, убью их всех!" — поклялась она, садясь за стол и беря в руки карты.

Его сиятельство граф, пьяная девчонка, дворянин, похвалявшийся, что именно он догадался подстеречь малыша у королевской прихожей... Руки благородных дворян дрожали от страха и перепоя и лишь юная фрейлина, так и не успевшая узнать, с кем именно свела ее насмешница-судьба, старательно нащупывала незаметные глазу метки на картах. Глаза девчонки лихорадочно блестели при виде уже перешедших к ней богатств: ожерелье и браслет Рене, несколько перстней, аграф его милости барона де Батарне, два кулона, булавка с сапфиром и восемь экю золотом. Юная дама забыла, что представляет из себя главный приз. Знакомые карты, небывалый выигрыш кружили голову фрейлины не хуже вина. Граф де Ноайль снял карту и пьяная красотка радостно вскрикнула:

— Я выигра!...

Возглас фрейлины завершился неожиданным писком, когда каблук его сиятельства со всей силой опустился на обтянутую атласом ножку девчонки. Глаза фрейлины расширились и стали огромными, как два испанских дублона. Рот открылся.

— Ну что же, господа, игра закончена, — невозмутимо проговорила Аньес. — Я выиграла.

Юная дурочка испуганно прикрыла рукой украшения, но принцесса уже вставала, даже не взглянув на нее.

— Карл, мой выигрыш! — Верный офицер взвалил мальчика на плечо, подхватив другой рукой узелок с вещами. — Уложи его спать, Карл, и дай вина, бедняга совсем промерз, — по-фламандски проговорила Аньес.

Маленький паж не смел даже плакать. В карты на него еще не играли, но он слишком хорошо понимал, что отныне стал собственностью этой незнакомой принцессы.

В покоях графов де Лош Карл осторожно уложил мальчика на кровать, развернул узелок с одеждой.

— Оденься.

Отыскал бутылку. Конечно, следовало подогреть вино, размышлял Карл. Но нет времени — фройлен ждет.

— Пей, — как можно мягче произнес Карл, поднося кубок к губам пажа.

"Принцесса добрая", — подумал мальчик, покорно припадая к кубку. Ему разрешили одеться, его не били, ему дали вина. Вино — это хорошо. Если много выпить, ему будет все равно. Карл укрыл пажа одеялом и вышел из спальни.

Кубок был большой.

Мальчику было все равно.

ГЛАВА 23

В которой Карл впервые признает графа де Лош своим господином

Как и любая другая добрая католичка Аньес никогда не читала Священного писания, но испанское воспитание и недолгая подготовка к постригу сделали ее весьма сведущей в делах веры. "Ищите и найдете", повторяла принцесса Релинген, возобновив свои скитания по Блуасскому замку. Некогда ее исповедник прочитал не одну проповедь на данную тему, так что простая и доходчивая истина накрепко засела в юной головке принцессы.

"Ищите и найдете!" — радостно повторила Аньес, когда в первом часу после полуночи обнаружила своего супруга в кампании дофина, герцога де Гиза и барона де Нанси, а также полудюжины бутылок бургундского и рассыпанной колоды карт. Появление юной дамы оказало неизгладимое впечатление на всех участников игры, ибо Жорж-Мишель покраснел от удовольствия, Генрих де Гиз побледнел от досады, Генрих де Валуа скривился, а Гаспар де Нанси с укором взглянул на всех трех принцев поочередно, особенно отметив при этом блудного мужа. Продолжать карточную забаву в присутствии юной дамы было немыслимо, так что наскоро попрощавшись с родственниками и друзьями и забрав у Гиза обязательство отдать выигрыш, Жорж-Мишель полуобнял уставшую жену за талию и повел в покои Лошей.

Реверансы фрейлин, суета слуг и пажей... Жорж-Мишель чуть не фыркнул, когда Карл вполголоса потребовал от полусонных девиц говорить по-французски. Будучи лотарингцем, граф де Лош и де Бар почти без затруднений понимал принятое в Релингене наречие, но временами приходил в искреннее недоумение, стоило фрейлинам жены заговорить по-французски. Правда, объяснять все это Карлу было так же бессмысленно, как разговаривать с каменной стеной. Жорж-Мишель пробовал. Посмотрев куда-то мимо супруга своей госпожи, офицер невозмутимо сообщил, что "фройлен так приказала", а граф в очередной раз вынужден был признать, что Карл есть Карл — ничего не поделаешь. Шевалье лишь пожал плечами на попытки прислужниц Аньес произнести какую-то длинную французскую фразу и прошел в спальню, радуясь мгновению, когда сможет остаться наедине со своим котеночком.

Шляпа, плащ и вамс шевалье в один миг оказались на полу, граф бережно привлек к себе жену, опустился на кровать... и вскочил как ужаленный.

В постели кто-то ворочался.

К чести шевалье ему даже в голову не пришло заподозрить жену в чем-либо недостойном. Жорж-Мишель просто испугался. Живо отскочив от кровати и заслонив собой Аньес, шевалье пристально всмотрелся в виновника переполоха и с удивлением обнаружил в собственной постели перепуганного заспанного мальчишку с всклокоченными светлыми волосами.

— Кто это? — пробормотал граф.

— Мой новый паж, — в смущении ответила Аньес, только сейчас вспомнив о своем приобретении.

— Смерть Христова! — Жорж-Мишель не сдержал нервного смешка. Принюхался. — Бог ты мой, котеночек, да ваш паж пьян, как рейтар! Теперь понятно, почему его заперли...

Аньес смутилась еще больше, не зная, как рассказать мужу об ужасной сцене, свидетельницей которой оказалась. Между тем шевалье вновь уселся на постель и мальчишка шарахнулся, увидев рядом с собой полураздетого мужчину.

— Ладно, малый, — благодушно проговорил Жорж-Мишель, продолжая раздеваться. — На первый раз я тебя прощаю, но напьешься еще раз — ей Богу, велю высечь. Все, выметайся из моей постели — спать будешь в прихожей.

Маленький паж попытался встать, но винные пары, бродившие в голове, позволили мальчику лишь откинуть одеяло, да и то с третьей попытки. Граф де Лош свистнул.

— Но это же не ваш паж, Аньес! — в удивлении воскликнул он. — Это паж короля. Вы на его одежду, на одежду посмотрите!

Шевалье вопросительно взглянул на Аньес и неожиданно хлопнул себя по лбу, вообразив, будто начал что-то понимать. Конечно, — думал граф, — Аньес не успела узнать нового пажа в лицо, а цвета... В полумраке коридоров не так уж и трудно перепутать цвета дома Валуа с цветами княжества Релинген. Синий, красный, белый... Красный, синий, белый, золотой... Даже если мальчишка пытался что-либо объяснить... Смерть Христова! Да что мог объяснить нализавшийся щенок? И кто бы стал его слушать? Карл?!

Жорж-Мишель с трудом удержался от улыбки. Если верный телохранитель Аньес не считал нужным слушать даже его — почти что принца, то что можно было сказать о каком-то паже? Мальчишку просто выловили в темном переходе и посадили под замок. От греха подальше.

Подобные действия не могли не встретить полного одобрения со стороны графа. Шевалье вообще полагал, что пьяным детям... точнее, любым детям... не место в коридорах блуасского замка ночью. Жорж-Мишель собирался уже вынести ребенка в прихожую, где он мог в безопасности отоспаться на диванчике, когда ему в голову пришла новая и довольно-таки тревожная мысль. А куда подевался настоящий паж Аньес? И не пора ли ему отправлять людей на поиски?

Граф де Лош схватил свисток, торопясь прояснить для себя это обстоятельство, когда Аньес тихо произнесла:

— Это мой паж, Жорж. Я его выиграла.

Шевалье Жорж-Мишель с облегчением вздохнул и отложил свисток. Итак, никакой ребенок не бродил неприкаянным по ночным коридорам королевского замка, а его котеночек решила подготовить розыгрыш. Розыгрыши граф любил и нередко сам принимал в них участие, но сейчас никак не мог понять, в чем заключалась придуманная женой шутка. Однако коль скоро Аньес пришла охота развлекаться, Жорж-Мишель счел необходимым подыграть жене.

— В кости? — с улыбкой поинтересовался шевалье.

Аньес виновато опустила голову.

— Нет. Я выбрала карты.

Еще пару мгновений граф де Лош продолжал улыбаться, когда неожиданно до него дошло, что жена не шутит. Шевалье встал, бледный и страшный, как тень Дидоны.

— Вы играли в карты на человека?! — негодующе произнес он. Не помня себя, схватил пажа за шиворот и встряхнул чуть ли не перед самым носом растерявшейся жены. — Но он же дворянин! Понимаете ли вы это?!!

Жорж-Мишель застыл, свирепо испепеляя жену взглядом, затем величественным жестом толкнул пажа обратно на постель.

— Этот милый обычай вы завезли сюда из Испании, мадам?! — гневно продолжал граф. — Или это ваше собственное изобретение? Так какие еще развлечения нас ожидают? Потрудитесь отвечать, мадам! — рявкнул шевалье. — От вас требует отчета ваш супруг и господин!

Никто при дворе не мог бы похвастаться, что видел графа де Лош в состоянии ярости, и лишь любимая жена графа удостоилась этого сомнительного счастья. Принцесса попыталась было собраться с силами, чтобы объяснить причину своего проступка, но переживаний, обрушившихся на бедняжку за вечер, оказалось слишком много, и Аньес разрыдалась.

Жорж-Мишель устало опустился на кровать, ощущая себя мерзавцем, глупцом и чудовищем. С силой потер лицо. Да откуда ему знать, какие привычки внушили его котенку в этой кошмарной Испании?! И разве в столь нежном возрасте Аньес способна догадаться, к чему приводят внушенные ей привычки? Необычная обстановка, незнакомые лица, чужой язык — неудивительно, что бедняжка потеряла голову, укорял себя граф. И ничьей вины, кроме его собственной, в этом нет. Вольно же ему было без подготовки, без каких-либо объяснений тащить жену ко французскому королевскому двору!

"Супруг и господин..." — с насмешкой над собой повторил шевалье. В том то и дело, что господин, и как господин обязан быть рядом, а не сидеть полночи за картами, выигрывая Богом забытые деревни и полуразрушенные замки. Должен ограждать и защищать жену от любой опасности, в том числе и от ее собственных необдуманных поступков. А теперь получается, что о каких-то неизвестных мальчишках он заботится больше, чем о любимой женщине. Шевалье с раскаянием посмотрел на рыдавшую жену, встал и с нежностью обнял.

— Ну, маленькая моя... котеночек... Ну, простите вы меня, дурака...

Жорж-Мишель ласково вытирал слезы жены, шептал ей на ухо сотни милых глупостей, от которых слезы на глазах женщин обычно высыхают — напрасно. Аньес плакала, не в силах остановиться.

И тогда шевалье испугался, вообразив, что с женой происходит что-то страшное, чего он, в силу ограниченности мужского ума, не в состоянии понять. Жорж-Мишель в панике созвал находящихся на дежурстве фрейлин и потребовал — нет, взмолился немедленно что-то сделать, чтобы успокоить ее высочество.

Девицы ошарашено уставились на плачущую госпожу и, наконец, объявили, что не знают, как быть. Если бы речь шла о ком-нибудь другом, возможно, фрейлины и вспомнили бы о существовании нюхательных солей, о каких-нибудь успокаивающих каплях, да в конце концов о благотворном воздействии молодого вина, теплой постели и грелки под одеялом. Но бедняжки только недавно попали в свиту ее высочества и никогда не видели принцессу Релинген в слезах, так что теперь, став свидетелями столь жуткого зрелища, совершенно потеряли головы.

Лишившись надежды на помощь бестолковых девиц, Жорж-Мишель махнул на них рукой и принялся утешать жену на свой лад. Однако в самый разгар его неловких хлопот, чья-то решительная и довольно бесцеремонная рука отодвинула графа от рыдавшей жены, быстро вытерла батистовым платком заплаканное лицо Аньес, высморкала ей нос, словно это была не владетельная принцесса, а маленький ребенок, и, наконец, протянула бедняжке заполненный до краев кубок.

Пока зубы Аньес выбивали дробь о край серебряного кубка, шевалье Жорж-Мишель с некоторым изумлением обнаружил, что держащая его рука принадлежит Карлу, что фрейлин в комнате уже нет и дверь за ними плотно закрыта. Когда же через несколько минут, убедившись, что всхлипывания принцессы стихают, а кубок почти пуст, Карл прислонился к резному столбу кровати и скрестил на груди руки, у графа де Лош появилось крайне неприятное ощущение, что кто-то в спальне хочет его убить.

Если бы Жорж-Мишель знал мысли верного дворянина своей жены, он огорчился бы еще больше. К счастью для графа Карл полагал, что в отличие от австрийского мерзавца французский болван никуда от него не денется. К тому же за недолгие месяцы супружества фройлен Карл успел понять, что при всем своем легкомыслии принц Георг ни разу не обидел фройлен... сознательно. Но главная причина редкой снисходительности Карла заключалась не в этом, и даже не в том, что фройлен не раз и не два твердила о своей любви к третьему мужу, и не в том, что именно этот недалекий молодой человек был отцом ее будущего ребенка. Фройлен молчала, и именно это останавливало руку скорого на расправу Карла. Фройлен молчала и верный телохранитель не решался взять инициативу на себя, опасаясь вторично расстроить маленькую госпожу.

Догадавшись, что Карл не уйдет из его спальни, даже если с просьбой об этом к нему обратиться Аньес, Жорж-Мишель тяжко вздохнул и с тоской представил длинную череду ночей, в которые им с котеночком придется терпеть присутствие неуступчивого телохранителя. Неожиданно граф вспомнил о главной причине всеобщего смятения и оглянулся на постель. Маленький паж сидел на кровати и явно старался забраться с головой под одеяло, будто одеяло способно было защитить его от всех громов и молний, обрушившихся на злосчастную спальню Лошей. Мысленно помянув Нечистого, шевалье Жорж-Мишель подхватил пажа под мышки и постарался вытащить из постели. По крайней мере этого нежеланного свидетеля своего супружества шевалье мог выставить за дверь.

— Значит так, малый, — утомленно промолвил граф де Лош, — сейчас ты пойдешь спать в прихожую, а завтра отправишься к своему королю... или куда тебе еще надо...

— Не-е-ет, — жалобно протянула Аньес и вновь всхлипнула. — Ему нельзя-а-а-а... он мо-о-о-о-ой...

Услышав столь странное заявление, Жорж-Мишель в растерянности выпустил пажа из рук и мальчишка повалился обратно на кровать. Потрясенный шевалье этого не заметил.

"Болван! Идиот!! Осел!!!" — неистово ругал себя граф де Лош, испытывая страстное желание надавать самому себе пощечин. Жоржу-Мишелю не раз приходилось слышать о странных, почти безумных прихотях, одолевающих беременных женщин, и теперь шевалье с испугом понял, что его котеночек, его ангел помешался.

— Аньес, маленькая моя, котенок, — ласково прошептал Жорж-Мишель, возвращаясь к жене. — Это не ваш мальчик... Ваш мальчик еще не родился... А этот мальчик — паж короля... он на службе...

Аньес молчала и смотрела на мужа так жалобно, что шевалье почувствовал, что у него самого начинают дрожать губы.

— Ну хотите, он будет спать здесь? — в отчаянии предложил граф. — У вас в ногах? А утром... когда вы отдохнете... он пойдет на службу.

— Ему нельзя-а-а-а-а-а, — повторила Аньес. — Его обижа-а-а-а-а-ают...

Жорж-Мишель с облегчением перевел дух, сообразив, что Аньес более не утверждает, что этот мальчик ее сын. Самое страшное миновало и теперь надо было лишь успокоить жену.

— Все мальчишки дерутся, — мягко произнес он. — Я тоже в детстве дрался. Это не страшно, котенок. Дети разберутся...

— Это... — у Аньес перехватило горло. — Это...

— Это были не дети, — произнес Карл.

Жорж-Мишель в удивление оглянулся. Вид разговорчивого Карла хоть кого мог повергнуть в изумление, но оправившись от первого потрясения, Жорж-Мишель, наконец то осознал, что именно сказал офицер.

Шевалье поочередно посмотрел на жену и ее верного телохранителя. Аньес ткнулась носом в грудь мужа и всхлипнула.

— Их было десять, — прошептала она. — Восемь мужчин и две женщины.

Не выпуская жену из объятий, Жорж-Мишель плавно опустился на кровать.

— Смерть Христова... Он же совсем малыш... — пробормотал граф.

Рассказ Карла был деловит и полон подробностей, и лишь осознав, что разговор ведется по-немецки, Жорж-Мишель понял, что и Карл способен испытывать волнение. Шевалье крепче прижал к себе всхлипывающую жену, бессознательно полуобнял мальчика. Аньес шмыгнула носом и обняла пажа с другой стороны.

— Убить мерзавцев! — с чувством проговорил Жорж-Мишель, когда Карл наконец замолчал.

— Слушаю, ваше высочество, — немедленно отозвался офицер и вышел.

Стук закрывшейся двери заставил пажа вздрогнуть. С трудом приподняв тяжелую голову, мальчик заметил, что его обнимают уже с двух сторон и в ужасе шарахнулся прочь. Впрочем, маленький паж переоценил свои силы. К величайшему его сожалению хмель уже не имел власти над его чувствами, и мальчику было далеко не безразлично, что с ним будет, однако тело было по прежнему сковано силой вина. Всхлипывая от напряжения, мальчик рванулся из держащих его рук и свалился с кровати.

Жорж-Мишель осторожно раздел притихшую жену, уложил в постель, бережно укутал одеялом.

— Тихо-тихо, котенок, — прошептал он, когда Аньес попыталась что-то сказать. — Спите. Все будет хорошо.

Через несколько мгновений Агнеса Релинген сомкнула веки и лишь пару раз всхлипнула во сне.

Шевалье Жорж-Мишель собрался было занять свое законное место на супружеском ложе, когда сообразил, что в спальне их явно больше чем необходимо. Оглянувшись вокруг, граф де Лош обнаружил маленького пажа, который пытался спрятаться за ближайшим столбом кровати — должно быть, доползти до дальнего столба у него просто не хватило сил.

Жорж-Мишель вздохнул и поплелся за мальчишкой, ухватил за шиворот, сунул в руки подушку и вытолкал за дверь, присовокупив "Мал еще по женским спальням шляться". К счастью для пажа Карл не успел покинуть прихожую Лошей, так что выполнил второй приказ так же скоро и точно, как собирался выполнить первый, и через пару мгновений измученный ребенок очутился на диванчике с подушкой под головой и теплым плащом вместо одеяла на теле.

Последняя свеча в подсвечнике погасла, и Жорж-Мишель погрузился в сон. И сразу же проснулся. Он вдруг понял, что только что между делом легко и непринужденно отдал приказ убить десятерых благородных дворян, среди которых были две женщины, и что Карл впервые его послушал.

Шевалье смотрел в темноту, ласково гладил жену по голове и думал, что угрызения совести его не мучат.

ГЛАВА 24

В которой французский двор пребывает в сильном смятении

Когда барона де Батарне нашли с перерезанным горлом во рву блуасского замка, почти никто этому не удивился. Распутник, пьяница и игрок. Добрая дюжина людей желала этого от всего сердца, а по-меньшей мере у половины из них были все возможности отправить мерзавца к праотцам. Так что разговоры об убитом занимали двор как раз между обедом и фейерверком. Однако через пару дней в парке нашли тело шевалье де Монталя, а потом — и господина де Пре. С неприятным чувством придворные его величества Карла IX поняли, что в Блуасском замке что-то происходит. Граф де Ноайль первым сообразил, что случилось. И если после смерти барона у него и оставались еще какие-нибудь сомнения, два последующих убийства подтвердили худшие предположения. Принцесса Релинген не принимала. Его сиятельство подошел к даме перед балом. Аньес стояла в окружении целой свиты. Равнодушно выслушав извинения, ответила, что прощает его сиятельство. Гиз фыркнул графу прямо в лицо. Граф де Лош зевнул. Дама отвернулась.

"Это все", — подумал Ноайль. Оставалось идти к королю. Его сиятельству пришлось пересказать юному монарху все подробности карточной игры. Увы, молодой король не внял просьбам шевалье позволить ему покинуть двор. В какой-то миг граф вдруг понял, что вся эта история попросту забавляет испорченного щенка. Так что Ноайль получил лишь обещание короля поговорить с графиней де Лош.

На следующее утро его величество заговорил с графиней-принцессой прямо во время утреннего выхода. По крайней мере в этом он не разочаровал графа.

— Говорят, мадам, вы увлекаетесь карточной игрой? — громко вопросил Карл, обращаясь к Агнесе Релинген.

— Да, сир, — коротко ответила дама, опуская голову; до дона Карлоса юному Валуа было далеко, так что особых трудностей в разговоре с его христианнейшим величеством не предвиделось. Как и предполагала Аньес, ее ответ вызвал раздражение.

— Смерть Христова, мадам, вы устраиваете игру на моего пажа в моем доме и я должен это терпеть!

— Прошу простить мою невинную шутку, сир. — Аньес была сама кротость.

— Невинную... — король усмехнулся. — Он вас развлекает, мадам? Признайтесь!

Аньес улыбнулась про себя — все безумцы одинаковы.

— Да, сир, — вновь почтительный поклон. Придворные зашушукались. Граф де Лош застыл в тревожном ожидании.

Глаза короля вспыхнули.

— И каким же образом, мадам?

Аньес вздохнула про себя, помянув царя Давида и всю кротость его.

— Как мне угодно, сир. Он послушный мальчик.

Карл фыркнул. Придворные замерли, ожидая подробностей. Однако король сменил тему.

— Вы похищаете моего пажа. Вы охотитесь на моих придворных.

— Сир? — Аньес была само удивление.

— Не притворяйтесь, мадам, — голос короля сделался раздраженным. Граф де Лош попытался шагнуть вперед и остановился под взглядом жены. Придворные замерли, довольные тем, что его величество, наконец, проучит "эту испанку".

— Трое моих людей мертвы, мадам, — протянул Карл с какой-то странной интонацией...

Принцесса молча ждала. Вспышки ярости не последовало. Странный разговор.

— А вы, оказывается, азартны, мадам — карты, охота.

Король обошел вокруг Аньес и остановился в каком-то шаге от дамы. Аньес опустила взгляд.

— Говорят, вы охотитесь даже на кабана, мадам.

— Да, сир, — принцесса перестала понимать, чего добивается Карл, и слегка встревожилась.

— Говорят, вы переодеваетесь в мужской наряд во время охоты. — Король склонил голову к одному плечу, потом — к другому.

— Мне так удобно, сир, — тон дамы оставался ровным.

— Но это неприлично! — с неожиданным восторгом проговорил король. — Все же видно, даже ноги, — его величество вдруг замолчал, как будто понял, что ляпнул что-то лишнее. В толпе придворных послышалось не просто перешептывание, а поистине — жужжание.

Аньес вдруг поняла, в чем дело. Поняла и чуть не рассмеялась. Конечно, это был смех сквозь слезы, но дама решила, что у нее будет время подумать, как лучше поступить. А пока...

Принцесса гордо вскинула голову и проговорила со всей испанской надменностью:

— Государям нет необходимости думать о приличиях! Пусть подданные думают о том, как не расстроить монарха.

При этом дама обвела взглядом всех присутствующих и остановила взгляд на короле, забыв добавить положенное "сир".

Карл с восторгом воззрился на даму.

— Мы хотим, чтобы вы завтра отправились с нами на охоту. И оделись, — молодой человек на миг запнулся, — как вам удобно.

* * *

Двор притих. Нет, в коридорах Блуасского замка по-прежнему сновали толпы придворных, пажей и слуг. По-прежнему кто-то сплетничал, кто-то смеялся, кто-то молча глотал слезы, кто-то выбирал шпагу перед дуэлью, а кто-то торопливо подсыпал в вино соседа яд. И однако над всеми этим сгустилась тень, так что придворные и слуги жили и дышали следуя одной лишь привычке, словно позабыли все страсти и ожесточение, которые питали их еще день назад. Смех звучал приглушенно, девицы из "летучего отряда" двигались тише, кавалеры были изысканно вежливы с дамами, а галантные парочки более не довольствовались первым попавшимся сундуком, благоразумно выбирая самые темные закоулки замка, и поминутно вздрагивали при малейшем шорохе. Блуасский замок стремительно превращался в Аркадию, о чем шевалье Жорж-Мишель не преминул сообщить своим родственникам — его высочеству Генриху де Валуа и его светлости Генриху де Гизу.

К величайшему сожалению графа оба Генриха были не в состоянии оценить его шутку. Стоя посреди комнаты с письменным приказом его величества в одной руке и кубком божанси в другой, Генрих де Валуа громко вопрошал приятелей, какая муха укусила его коронованного братца и чего ради ему вздумалось отсылать его в действующую армию прямо сейчас?

Герцог де Гиз не спешил просвещать кузена. Уж коли Генриху было угодно проспать самое важное событие двора — ему же хуже, размышлял лотарингский принц, ибо теперь совершенно точно знал — четвертому принцу из дома Валуа было недолго оставаться дофином. "Она выбрала меня", — самодовольно твердил герцог, сделав несколько странный вывод из событий утра. Глядя на полученный от короля приказ, в точности повторявший приказ, врученный незадачливому дофину, Гиз улыбался такой странной улыбкой, что граф де Лош со вздохом решил, будто его кузен уже предвкушает встречу с адмиралом де Колиньи, в ходе которой покойный дядя будет отомщен, а душа адмирала будет унесена бесами в глубины ада.

Граф де Лош пребывал в понятном заблуждении. Молодости свойственно ошибаться и шевалье Жорж-Мишель, охваченный общим идиллическим настроением двора, изрядно приукрашивал мысли кузена. Вновь и вновь воскрешая в памяти события утра, Генрих де Гиз восхищался собственной предусмотрительностью, не позволившей ему жениться на Аньес и тем самым загубить себя и свою будущность.

Аньес Релинген, королева Франции, Генрих де Гиз, муж Марго... Молодой человек ничуть не сомневался, что через год Аньес подарит Франции дофина, а затем он как отец... то бишь как дядя младенца-короля получит свое законное регентство.

Королева-мать Агнеса фон Релинген, регент Генрих де Гиз — это звучало гораздо лучше и гораздо величественнее, чем Генрих де Гиз, муж мелкой фламандской принцессы, и Аньес Релинген, жена герцога де Гиза.

Лишь одна мысль омрачала грезы юноши. В блистательном будущем, разворачивающимся перед его мысленным взором, он не в силах был отыскать никакого, даже самого скромного местечка для кузена Жоржа. "Бедный Жорж", — с некоторой грустью вздыхал Анри. — "Тебе не повезло", когда неожиданно понял, что воспоминания о родственнике и друге юности всегда будут окрашены для него в самые светлые и радостные тона.

— Ну что ж, — бодро произнес Гиз, отбирая у Генриха де Валуа кубок, делая добрый глоток и обещая себе почтить память кузена строительством роскошной часовни и сочинением эпитафии. — Пора собираться.

Прощание с кузеном Гизом еще больше убедило Жоржа-Мишеля, что блуасский замок превратился в Аркадию. Шевалье неторопливо шел по коридору, ощущая себя литературным персонажем, по воле взбалмошных авторов угодившим ко двору. Жорж-Мишель никогда не питал особого пристрастия к романам, однако временами они его изрядно забавляли. Великодушные короли, добродетельные дамы, благородные рыцари — молодой человек еще ни разу не смог удержаться от смеха, читая всю эту возвышенную галиматью. Более того, чем серьезнее становились авторы, тем больше веселья это доставляло графу. Временами его так и подмывало взять наивных писак за руки и показать им не выдуманный, а самый что ни на есть настоящий двор, но — увы! — подобное желание было не так-то просто осуществить. По некоторым причинам господа-сочинители упорно скрывали свои имена под длинными и звучными псевдонимами. Как полагал шевалье Жорж-Мишель, причин для подобной скрытности было две. В одном случае знатные авторы стыдились выдавать невежественной толпе свои прославленные в веках имена, искренне полагая сочинительство недостойной забавой. В другом — бедные простолюдины не на шутку боялись оскорбить вельможных читателей своими пошлыми простонародными именами и грязными руками. Самым же забавным с точки зрения шевалье было, однако не это, а то, что и первые и вторые сочиняли одно и то же. После описания сказочной идиллии при сказочно неправдоподобном дворе ошалевшие авторы не находили ничего лучшего, как бросить героев во все мыслимые и немыслимые приключения, провести их через огонь, воду, медные трубы и зубы дракона, как минимум угрожая женитьбой на злобной беззубой старухе, а как максимум — заточением в подземном каземате и неправым судом. И еще одно обстоятельство неизменно поражало графа де Лош. Все эти приключения и злоключения героев, разворачивавшиеся в десяти-пятнадцати книгах требовались авторам лишь для того, чтобы в конце концов важно заявить, что герой воссоединился с героиней, они жили долго и счастливо и умерли в один день.

Вообще то Жорж де Лош искренне сомневался, что после двадцати лет забот и тревог несчастные герои смогут провести оставшиеся им пятьдесят лет жизни в тиши и покое. Хотя бы потому, что столько не живут, — с неизменной улыбкой добавлял граф. Не меньшее сомнение вызывала у него и радостная перспектива смерти супругов в один день. Шевалье никак не мог понять, за что авторы столь сурово карают детей героев. Правда, спрашивать авторов "за что?" и "почему?" казалось Жоржу-Мишелю столь же бессмысленным, как вопрошать ветер, зачем он раскачивает деревья или опрокидывает на море корабли.

Так что, почувствовав себя в роли литературного персонажа, Жорж де Лош молил Всевышнего лишь о том, чтобы идиллия продолжалась как можно дольше, а приключения начинались как можно позже. Но не успел шевалье произнести свою пламенную молитву, как чья-то безжалостная рука вырвала графа из мира грез и тогда действительность показалась ему еще непригляднее, чем была на самом деле.

— Ну и хватка у вас, Гаспар, — проворчал шевалье, обнаружив себя в каком-то темном закутке, более всего напоминающем кладовую.

— Вы тоже весьма лихо размахивали кинжалом, — шепотом парировал капитан королевской стражи и оглянулся.

— А что случилось? — в свою очередь понизил голос граф де Лош и с недоумением осмотрелся. Закуток был столь мал, что никакой злоумышленник не смог бы здесь прятаться.

— Странный вопрос, — по-прежнему мрачно отозвался барон. — Скажите, Жорж, откровенно, вам очень хочется попасть на завтрашнюю охоту?

— Совсем не хочется, — с требуемой откровенностью сообщил Жорж-Мишель.

— Прекрасно! — кивнул Нанси. — В таком случае немедленно садитесь в седло и скачите в Бар-сюр-Орнен.

— Но я не могу оставить жену...

Господин де Нанси недобро рассмеялся. Смех прозвучал тихо и в силу этого особенно неприятно.

— Ваша жена прекрасно может о себе позаботиться. В отличие от вас. Неужели вы не понимаете, Жорж? Для вашей жены вы уже не существуете. Для нее вы даже не препятствие, даже не труп... В конце концов о труп можно споткнуться, его можно оплакать, над ним можно поклясться отомстить или просто порадоваться его безобидному виду. Нет, Жорж, вы — призрак, тень, вас уже нет. Придворные боятся вас замечать... здороваться с вами... даже смотреть на вас. Скажите, разве сегодня вы смогли обменяться с кем-либо хоть словечком?

Жорж-Мишель озадаченно потер лоб.

— Конечно, я виделся с Генрихами.

— Они не в счет, — отмахнулся барон, — они ваши родственники. Но, кстати, вы знаете, где они сейчас?

— Должно быть, на дороге в армию, — с сожалением сообщил шевалье.

— Вот именно, Жорж. Изо всех сил торопятся уехать отсюда, как можно дальше, и стараются сохранить о вас самые теплые воспоминания.

— Да что с вами, Гаспар?! — в недоумении воскликнул Жорж-Мишель. — Сегодня вы обо всех говорите дурно.

— Со мной все в порядке, если не считать вот этой царапины от вашего кинжала. А так — все просто замечательно. Послезавтра у нас появится королева. Зовут ее Аньес д'Агно*, принцесса Релинген. В первом браке она была замужем за доном Карлосом, во втором — за неким графом де Лош... простите, еще и де Бар, весьма недалеким молодым человеком, коль скоро он не нашел ничего лучшего, чем свернуть себе шею на охоте!

* Французское произношение имени Хагенау.

— Гаспар, я...

— Нет-нет, я еще не закончил. Эта юная дама имеет весьма разносторонние интересы, так что вскоре нас ждут приятные развлечения. Один день травля кабана, другой — аутодафе. Потом опять травля и опять аутодафе.

— Вы говорите о моей жене, — сухо заметил граф де Лош.

— А разве она вам жена, Жорж? — быстро возразил капитан. — Послушайте, я хорошо вас знаю, и если ваше место в супружеской постели занял какой-то щенок... Прекрати, Жорж, — перехватил руку графа барон де Нанси, — лекарство может быть горьким, но оно необходимо. Так вот, у меня есть все основания сомневаться, что эта дама твоя жена не только по названию, но и по сути.

— Вы оскорбляете меня, капитан.

— Я пытаюсь тебя спасти, болван. И, между прочим, я не на шутку рискую, просто разговаривая с тобой...

— Это точно, — процедил граф.

— Оставь свой кинжал в покое, Жорж, и постарайся подумать. Неужели твой призрачный титул так тебя ослепил, что ты не понимаешь своего положения? Кто ты и кто она? Может быть, тебе напомнить?!

— Не стоит... Не трудитесь... — Жорж-Мишель постарался высвободиться из хватки Нанси. Тщетно.

— Так вот, она — принцесса, вдовствующая инфанта, суверенная государыня, а ты — простой граф, каких во Франции сотни. Не спорю, между вами могла бы случиться интрижка... на пару дней, ну самое больше на неделю, после чего тебя нашли бы в канаве с перерезанным горлом. Господи, Жорж, ты же знаешь Гиза! Однако даже он не смог выдержать ее больше двух месяцев. Не знаю, что ей вздумалось идти к алтарю с тобой. Возможно, она вообразила, будто беременна или ты был ей нужен, чтобы было легче подобраться к Карлу. Но ты-то, Жорж? О чем думал ты? Тебя, часом, не под стражей вели в церковь?

— Неправда! — вскинулся шевалье.

— Понятно, — капитан вздохнул. — А бежать ты не пробовал?

Граф де Лош молчал.

— Ну пробовал, — в конце концов признался он.

— Стерва! — как сплюнул Нанси.

— Она не знала, — горячо зашептал Жорж-Мишель. — Аньес добрая и ласковая девочка...

— Твоя "ласковая девочка" вынесла десять смертных приговоров своим ближайшим родственникам. Опомнись, Жорж, приди в себя! Ну что тебя в ней прельстило? Титул? Так тебе его не дадут... не успеют. Смазливое личико? Оно слишком надменно, чтобы радовать глаз. Или, может быть, как нашего короля Карла, ножки?

— Он их не видел, — огрызнулся Жорж-Мишель.

— Завтра увидит. Послушай, Жорж, у тебя есть только один способ остаться в живых. Садись на коня и скачи, что есть сил, загони десяток лошадей — я подготовил подставы — но завтра будь как можно дальше отсюда. И немедленно потребуй от святого престола признания твоего брака недействительным. Найди свидетелей, что ты с ней не спал, что к алтарю тебя волокли силой. Кричи об этом на каждом перекрестке и, может быть, тогда у тебя появится шанс.

— Это неправда!

— Забудь ты свое тщеславие, глупец! Какое тебе дело, будут на тебя показывать пальцем или нет? Тебя что, пугают насмешки каких-то болванов? Смерть Христова, когда твой брак будет признан недействительным, вызовешь на дуэль парочку-другую идиотов и убьешь их — остальные сразу угомонятся.

Жорж-Мишель посмотрел на капитана почти что с отчаянием.

— Ну почему вы все... здесь и в Релингене... не желаете понимать, что моя жена ангел?

— Смерти? — переспросил Нанси. — Да, ее уже так называют, — подтвердил капитан.

Граф де Лош устало махнул рукой, плавно съехал по стене спиной и уселся на пол, уперев локти в колени и положив голову на руки. Некоторое время Нанси молча смотрел на него сверху вниз, затем сел рядом.

— Возьми себя в руки, Жорж, еще не все потеряно, — с сочувствием проговорил он. — До охоты она вряд ли что-либо предпримет, ты успеешь бежать. Этот ее Карл... как я понял, он никогда с ней не расстается... так что самого опасного убийцу она за тобой не пошлет...

— Аньес меня любит, — упрямо проговорил шевалье Жорж-Мишель.

Барон де Нанси взглянул на друга с жалостью. Впрочем, в этой жалости не было ничего христианского.

— По-моему, ты окончательно спятил, Жорж. Неужели ты в нее влюбился?!

Граф де Лош кивнул.

— Да, — протянул капитан. — Тебе страшно не повезло. Ты что, не мог влюбиться в кого-нибудь не столь опасного?

Жорж-Мишель только взглянул на своего собеседника и барон де Нанси счел необходимым успокаивающе похлопать друга по плечу.

— Полно, Жорж, такие, как она не способны любить, уж ты мне поверь. Для этого они слишком влюблены во власть. Нет, я не отрицаю, возможно, она и получает удовольствие от милых постельных забав, но что для нее ты? По сравнению с королем... с Гизом...

— Да не было у нее ничего с Гизом! — вновь вспылил Жорж-Мишель. — И она носит моего ребенка!

Барон де Нанси открыл рот и закрыл его. В его глазах промелькнул ужас.

— Боже мой, — пробормотал капитан, стискивая голову руками, — ты же труп, Жорж, и я вместе с тобой. Знание подобных тайн не прощают.

— Гаспар, вы спятили?! Этой мой ребенок. В этом не может быть сомнений.

— Ловка, ничего не скажешь, — продолжал бормотать капитан. — И если она смогла убедить в этом одного идиота, значит, сможет убедить и второго. Послушай, Жорж, — Нанси встрепенулся и заговорил решительным шепотом, — Бар-сюр-Орнен — слишком близко от Парижа. Беги к императору... Черт, это тоже близко. Отправляйся в Московию, в Татарию, в Новый Свет... Тьфу ты, и это не годится! Беги в Рим, прими постриг, стань епископом. Лучше быть живым князем церкви, чем мертвым консортом. Слава Богу, митра епископа защищает много лучше кольчуги.

— Что вы несете, Гаспар?! Аньес никогда никому не причиняла зла!

— Десять приговоров, Жорж. Своим родственникам...

— Это епископ Меца!

— Она тебе так сказала? Ну, конечно, она умна и поняла, что тебе это не по нраву. Но я полагал, в тебе больше здравого смысла. Да ты посмотри на ее развлечения. Уже здесь, в Блуа, она приказала прирезать десять человек и трое уже мертвы...

— Это не она!

— Ну да, конечно! Еще немного и ты станешь меня уверять, будто и кабана травит не она.

— Ей стало жалко свору.

Нанси коротко хмыкнул.

— Ты хоть понимаешь, какую чушь несешь?

— Это не чушь, — шевалье устало вытер лоб. — К ней пришел начальник псовой охоты и заявил, что собакам нужно охотиться, либо их надо перерезать... чтобы не мучились. Вот она и отправилась на эту идиотскую охоту, хотя совсем не умеет охотиться.

— Очень трогательно, — с сарказмом заключил Нанси. — Я рыдаю. Значит, ей стало жалко собачек. А здесь — тоже, конечно, из жалости — она затащила в свою спальню какого-то щенка!

— А вот об этом не надо! — голос Жоржа-Мишеля стал жестким, в глазах сверкнула молния. — Никого она не затаскивала! Она просто спасла ребенка. Неужели, вы не можете этого понять?! Мне что, надо объяснять, что здесь происходит каждую ночь? И даже каждый день?!

На этот раз замолчал капитан королевской стражи.

— Их было десять... на одного перепуганного мальчишку, — еле слышно проговорил шевалье. — И Аньес это увидела. Она пыталась их остановить... Говорила, что это дурно... Они смеялись ей в лицо... И тогда она затеяла эту игру... А что еще она могла сделать?! — Жорж-Мишель с вызовом вскинул голову. — Эти скоты ничего не понимали... И кстати, Гаспар, там был ваш офицер с двумя солдатами... и он ничего не сделал, чтобы прекратить надругательство.

— Он пойдет под арест, — после краткой паузы ответил капитан.

— Хорошо, буду вам очень обязан. А теперь... о тех десятерых. Я был зол... и это я приказал их убить.

На лице капитана де Нанси появилось выражение безграничного удивления. Сначала можно было подумать, что он не поверил собственным ушам. Затем, когда барон убедился, что все понял правильно, в его глазах появилось недоверие, словно он хотел спросить: "А не наговариваешь ли ты на себя, друг мой?" Потом он просто смотрел, не зная, что и думать. Жорж-Мишель ощетинился.

— А что я должен был сделать? Наградить их?! Вы не видели того мальчишку, Гаспар. Так сходите, посмотрите. Он живет у нас неделю и до сих пор шарахается от всех мужчин и от всех женщин... И до сих пор спит под диваном, хотя может спать на нем...

Шевалье потер виски:

— И моя девочка все это видела. Господи, Гаспар, она просто не переносит жестокости и насилия... Ей делается плохо... А знаете, почему? — с неожиданной яростью вопросил он. — Сказать вам, почему те мерзавцы пошли на эшафот?! Объяснить все в подробностях?!

Нанси упорно молчал, словно дал обет безмолвия.

— Я об одном жалею: что меня там не было — тогда бы они так легко не отделались... — прошептал граф де Лош.

— Откуда... ты все это взял? — проговорил капитан.

— Выяснил, — выдавил из себя шевалье Жорж-Мишель. — Я вначале тоже полагал Аньес чудовищем... И захотел узнать, почему... Узнал, — упавшим голосом сообщил он.

Капитан королевской стражи с некоторой отрешенностью смотрел прямо перед собой. Только сейчас он сообразил, в какую историю вляпался. В свои двадцать девять лет Нанси хранил немалое число таких тайн, которые вполне могли привести хранителя на эшафот, однако никогда ему не приходилось хранить столь губительную тайну. "Жорж, Жорж, ну зачем ты мне это рассказал?" — с укором думал он. Если бы капитан мог поверить, что жена графа де Лош ангел или хотя бы обыкновенная женщина... Увы! Нанси не мог. Он узнал слишком многое о жизни принцессы Релинген и это не способствовало спокойствию.

"Что со мной происходит?!" — в растерянности спрашивал себя капитан. Будучи преемником самого Сипьера, он два года благополучно обходил все подводные камни, о которые разбивались люди много опытнее его. Смог установить ровные и делающие ему честь отношения со всеми: с королем, с королевой-матерью, с дофином. И вот теперь оказался на краю гибели. И почему?! Потому, что его молодого родственника угораздило влюбиться и разоткровенничаться.

"Если мы выпутаемся из этой истории... Если мы выживем... Господи Боже, я буду держаться от тебя как можно дальше, Жорж, уж не взыщи. От тебя и от нее", — обещал себе барон. Жорж-Мишель мрачно смотрел в одну точку, даже не догадываясь, что только что обретенный друг был для него уже потерян.

— Ну что ж, — после долгого молчания проговорил Нанси. — Возможно, все так и есть, как вы говорите, но, к сожалению, это ничего не меняет. Хочет ваша жена стать королевой или нет, дело уже не в ней, а в придворных. А они уверены, что это самое горячее ее желание.

— Глупцы.

— Может быть, — капитан не стал спорить. — Но они не просто глупцы, а глупцы услужливые. Вчера ваша жена заявила, что долг подданных — доставлять удовольствие государям, так что завтра охота пойдет не на кабана — на вас. Вы все еще не хотите ехать?

— Хочу, но не уеду, — упрямо отозвался граф де Лош.

Нанси вновь вздохнул и подавил безумное желание поинтересоваться, в какие игры вздумалось играть родственнику. "Меньше знаешь — крепче спишь!" — повторил капитан старую истину. Возможно, Жорж еще выпутается, возможно, он даже достигнет своей цели, в чем бы она не заключалась. Ибо Нанси единственный из всех придворных знал, что его кузен может быть смертельно опасен. И это в равной степени успокаивало и пугало его.

— Скажите, Жорж, у вас есть, где спрятаться в городе? — проговорил капитан.

Граф удивился.

— У меня в Блуа отель.

— Ах да, действительно — вспомнил Нанси. — Тогда советую вам не возвращаться после охоты в замок, а спрятаться там. Надеюсь, у вас есть люди, на которых можно положиться?

— Ликур, д'Англере... — начал было перечислять граф.

— Полноте, Жорж, я не спрашиваю их имена. Главное, что они есть. А на охоте вас прикроют мои люди.

— Спасибо, Гаспар, я этого никогда не забуду, — со всей серьезностью произнес граф.

Нанси отмахнулся.

— Идите. И постарайтесь не разгуливать по замку в одиночестве. А лучше вообще по нему не гуляйте.

Шевалье Жорж-Мишель собирался уже встать, когда Нанси предупреждающе поднял руку. К убежищу молодых людей кто-то направлялся. Капитан стремительно швырнул шевалье на пол и выхватил кинжал. Портьера взметнулась.

— А что?.. — игривый голос придворного оборвался, когда он обнаружил чье-то безжизненное тело в углу и поднимавшегося от него капитана Нанси с обнаженным клинком в руке. — Я... я... ничего не видел... — в ужасе забормотал шевалье.

— Вон, — спокойно буркнул Нанси, не обращая ни малейшего внимания на позеленевшего дворянина. Поднял с пола плащ, вытирая клинок.

Придворный шарахнулся в сторону, бросился бежать. Портьера упала. Капитан королевской стражи привалился к стене и вытер со лба холодный пот.

— Все, Жорж, поднимайтесь, — прошептал он.

"Труп" зашевелился и граф де Лош, не менее бледный, чем его родственник, принял вертикальное положение.

— Знаете, Гаспар, ваша инсценировка почти так же страшна, как и само событие, — пробормотал Жорж-Мишель.

— Ну, простите, друг мой, — не удержался от сарказма капитан. — В следующий раз непременно изображу что-нибудь иное. Хотя — поверите ли? — но мне совершенно не нравится целоваться с мужчинами. Предпочитаю женщин.

Жорж-Мишель смущенно хмыкнул и, обменявшись рукопожатием с кузеном, осторожно двинулся прочь. Барон де Нанси благоразумно остался на месте. Он от души молился, чтобы граф де Лош не затаил на него обиду, чтобы ему не пришлось жалеть о своем душевном порыве и слишком дорого за него платить.

Увы! Гаспар де Нанси слишком хорошо знал королевский двор и его обитателей, чтобы верить в благодарность.

ГЛАВА 25

В которой Жорж-Мишель дважды становится отцом

Не только капитан королевской стражи тревожился за судьбу графа де Лош. Екатерина Медичи имела не меньше оснований для беспокойства. Королева-мать не знала, как племянник попался на зуб релингенской щуке, но не сомневалась, кто был главной мишенью вдовствующей инфанты. Корона Франции была достойным призом для любого государя и Екатерина готова была пойти на все, лишь бы уберечь сына от хищницы.

К счастью для Аньес ее величество, застигнутая врасплох страстью сына, додумалась лишь до того, чтобы поскорее выставить супругов де Лош из Блуа и намекнуть Жоржу-Мишелю, чтобы в ближайшие полгода он держался в стороне от двора. Королева-мать даже не стала дожидаться окончания знаменитой охоты, разрешив молодым лишь приветствовать государя перед ее началом, а затем приказав графу прихватить жену и скрыться прочь, пока его величество не опомнился и не выслал погоню.

Упоминание о погоне самым действенным образом подстегнуло молодых людей, но через пару часов бегства супруги убедились, что тревога была ложной. Было ли дело в разочаровании короля Карла или в стараниях мадам Екатерины, но никакой погони за Лошами послано не было, и бегство супругов превратилось в очаровательную прогулку.

Лишь одно обстоятельство не на шутку расстраивало Аньес — в суматохе сборов и бегства из Блуа слуги потеряли ее приемыша. Напрасно шевалье Жорж-Мишель уверял жену, будто придворные, основательно напуганные смертью трех негодяев, не осмелятся даже взглянуть на мальчика — Аньес продолжала грустить. Граф де Лош был бы рад отправить за беднягой кого-нибудь из своих людей, но не имел ни малейшего представления, где искать королевского пажа и даже как его зовут.

Все еще ясное солнышко отражалось от речной глади Беврона, лес приветствовал молодоженов золотом и багрянцем и шевалье Жорж-Мишель решил, что красоты Блезуа и Турени лучше всего смогут излечить жену от меланхолии. Срок Аньес был не настолько велик, чтобы неспешное путешествие могло повредить здоровью жены и будущего наследника, к тому же сеньор Лоша всегда мог рассчитывать на гостеприимство окрестного дворянства.

Стихи Ронсара и очарование местных замков, таких непохожих на виденные Аньес в Релингене и Испании, действительно успокоили графиню де Лош. Обрадованный этой переменой, Жорж-Мишель заливался соловьем. Молодой человек чувствовал себя первооткрывателем, повергнувшим к стопам жены чудесный край. Винейль, Грото и, наконец, Вильсавен, принадлежащий одному из многочисленных родственников графа, один за другим открывали ворота перед молодоженами.

В Вильсавене супруги решили задержаться на неделю. С дальновидностью, весьма редкой в подобном возрасте, Жорж-Мишель счел, что лицезрение счастливого материнства должно благотворно подействовать на настроение жены. Вильсавен был невелик, но удобен, а мадам де Брионн еще достаточно молода и привлекательна, чтобы общение с ней было приятно, но при этом недостаточно молода и красива, чтобы вызвать женскую ревность.

И все-таки маленькой принцессе казалось, будто сердце госпожи Вильсавена подтачивает тайная печаль. Хотя имение содержалось в полном порядке, а годовалый сын графини был красив и здоров как и большинство Лорренов, мадам де Брионн не выглядела счастливой женщиной. Аньес не знала, что и думать. Последнее время маленькая принцесса стала такой чувствительной, что малейший намек на чужое несчастье заставлял ее шмыгать носом.

Врач госпожи де Брионн советовал юной женщине успокаивать нервы прогулками, и Аньес добросовестно выполняла рекомендации медика, боясь, что слезливое настроение может повредить малышу. Парк Вильсавена был небольшим, и уже через пару прогулок принцесса знала там каждую клумбу и каждый куст. Безупречный рисунок дорожек и посадок очень быстро нагнал на Аньес скуку, и графиня-принцесса втайне от хозяйки и мужа расширила свои прогулки, забираясь на хозяйственный двор и даже к дому слуг. И вот там до слуха Аньес донесся безутешный плач.

— Кто здесь? — дрогнувшим голосом вопросила принцесса и плач за дверью на мгновение стих, но не успела Аньес что-либо понять, как, мешая всхлипы с бессвязными жалобами, узница сообщила, что зовут ее Луизой и она родная дочь госпожи де Брионн, и что жестокосердная мать разлучила ее с любимым.

От жалоб бедняжки у Аньес кругом шла голова, а глаза наполнились слезами. Принцесса сбивчиво пообещала что-нибудь сделать для несчастной и поспешила к мужу. В свои шестнадцать лет Аньес уже знала, что даже принцессы не всегда могут помочь там, где правит одна только родительская власть. К счастью, в отсутствие господина де Брионна Жорж де Лош имел полное право требовать отчета от родственницы, и Аньес попросила супруга выяснить, за что кузину посадили под замок и если будет такая возможность — помочь.

Стоило Жоржу-Мишелю заговорить с тетушкой о ее дочери, как госпожа де Брионн побледнела и рухнула перед ним на колени.

— Ради всего святого, племянник, — рыдала хозяйка замка, судорожно прижимая руки к груди, — не говорите об этом несчастном происшествии моему супругу — он отправит девочку в монастырь!

Ошеломленный столь бурной вспышкой отчаяния, граф де Лош попытался было поднять тетушку и усадить в кресло, но не тут то было. Мадам де Вильсавен продолжала поливать его колени слезами.

— Передайте принцу... и ее величеству, что мы ни на что... ни на что... не претендуем. Мы все сохраним... в тайне... Только не погубите... мою дочь...

Жорж-Мишель с трудом усадил тетушку в кресло и только теперь понял, в какую историю влип. Припомнил хвастовство Анжу, его жалобы на матушку, отославшую какую-то красотку домой, странные намеки королевы Екатерины.

— И что вы намерены предпринять? — спросил шевалье, усиленно пытаясь сохранить спокойствие.

Госпожа де Брионн горестно вздохнула.

— Прежде всего скрыть положение Луизы... иначе она погибла... А потом ребенка можно будет отдать... в какую-нибудь зажиточную крестьянскую семью.

— Ну, нет, — молодой человек сам не понял, как эти слова сорвались с его уст, но отступать было поздно. — Отдать крестьянам отпрыска Валуа? Немыслимо! Кузину надо выдать замуж. У нее есть приданное?

— Она унаследовала Вилландри, — с надеждой пролепетала дама.

— Значит, в женихах недостатка не будет, — успокоил тетушку граф.

Несмотря на высказанную уверенность, Жорж-Мишель не слишком верил своим словам. Падшая женщина — это неприятно. Падшая женщина в собственной семье — ужасно. Шевалье никогда не принимал фрейлин "летучего отряда" всерьез, хорошо зная, чем они занимаются при дворе, но представить, что его собственная кузина забудется настолько, что понесет, было невыносимо. Жорж-Мишель представил песенки, которые будут распевать о его семье, вообразил гнев дяди и зажмурился. Граф де Брионн вполне мог подать жалобу на соблазнителя королю, а что в ярости учинит Карл, не смог бы предугадать никто.

Жорж-Мишель вспомнил, что герцог Анжуйский никогда не был в чести у брата, и тот вполне мог заточить дофина в Амбуазе, Венсенне или даже в Бастилии. Или заставить брата жениться, с еще большим беспокойством понял Жорж-Мишель.

Как добрый друг Генриха граф де Лош предпочитал, чтобы герцог Анжуйский женился на какой-нибудь принцессе или даже королеве, и чтобы потом сам стал королем. А если брак с кузиной состоится? — размышлял шевалье. И что, если кузина, не дай то Бог, родит мальчика? — предположил Жорж-Мишель. Конечно, король Карл считает себя бессмертным и вряд ли подумает, к чему может привести женитьба брата на падшей женщине, но Жорж-Мишель видел последствия столь же ясно, как и заплаканное лицо тети. Наверняка половина Франции будет сомневаться в законорожденности этого ребенка, наверняка найдутся те, кто усомнится даже в отцовстве Анри и тогда... Жорж-Мишель представил две армии, которые лет через двадцать сойдутся в битве под Парижем, понял, что одну из них придется возглавить ему, и решительно тряхнул головой: он не позволит кузине выйти замуж за Генриха — уж лучше сразу отправить грешницу в монастырь. Хотя монастырь тоже не выход. Тогда...

— Дорогая тетушка, — осторожно заговорил шевалье, — мне кажется, у вас мало шансов скрыть это происшествие от господина де Брионна, поэтому я предлагаю вам отпустить Луизу со мной. Моей жене нужна компаньонка, а в Лоше или Барруа мне будет легче отыскать кузине супруга. Вряд ли ваш муж будет против замужества падчерицы — в конце концов Вилландри принадлежит Луизе, а не ему.

— Благослови вас Господь, — со слезами на глазах проговорила графиня, — вы спасаете мое дитя!

Жорж-Мишель скромно промолчал, решив не объяснять тете, что спасает друга. В конце концов одно не мешало другому, да и Аньес необходимы были развлечения.

К удивлению шевалье юные женщины почти подружились, и графиня де Лош с удовольствием болтала с младшей родственницей, слушала ее чтение, гуляла по парку и обсуждала придворные наряды. Молодой человек восхищался великодушием жены, ни словом, ни полсловом не напоминавшей кузине о ее падении. К сожалению, по приезде в Лош самочувствие Аньес ухудшилось и, встревоженный здоровьем котенка, Жорж-Мишель слегка подзабыл об обещании приискать кузине мужа.

Следуя рекомендациям медиков, Аньес день за днем проводила в постели и рассеянно мечтала сама не зная о чем. Надежная камеристка старательно затягивала Луизу в корсет, дабы скрыть от всех положение бедняжки. Луиза морщилась, но терпела, наконец-то догадавшись, к чему может привести раскрытие тайны. В монастырь мадмуазель не хотела, не в последнюю очередь из-за надежды, что даже после свадьбы Анри не оставит ее своей любовью. К удивлению и беспокойству Луизы речь о ее замужестве больше не заходила, а кузен все свое время отдавал заботам о жене и будущем наследнике, обращая на родственницу не больше внимания, чем на предмет обстановки.

Конечно, временами молодой человек вспоминал о своем обещании и даже начинал составлять список возможных женихов кузины, но каждый раз в озадаченности останавливался. Будущий муж Луизы должен был быть знатным, но небогатым, чтобы прельститься замком Вилландри и жениться на падшей женщине; не молодым, но и не старым, чтобы не оставить Луизу свободной вдовой; снисходительным, чтобы принять в дом чужого ребенка и не отправить грешную жену в монастырь; и ко всему прочему не выглядеть проходимцем, чтобы брак Луизы ни у кого не вызвал подозрений.

Найти такого жениха было непросто, и Жорж-Мишель неизменно в раздражении мял пустой лист бумаги и швырял в камин. В конце концов молодой человек предпочел отложить решение проблемы на более подходящее время, а пока полностью посвятить себя жене. Впрочем, некоторые гости не позволяли шевалье забыть о кузине.

* * *

— Луиза, дорогая, как вы похорошели!

Услышав знакомый голос, мадмуазель де Вилландри испытала смешанные чувства. Нельзя сказать, чтобы темноволосый шевалье был ей неприятен. Но появление молодого человека именно сейчас было некстати.

— Как вы здесь оказались? — спросила она вместо приветствия.

Шевалье был слегка обескуражен таким приемом.

— Вот это да! — воскликнул он в явном недоумении.

— А вы ждали, что я брошусь вам на шею? — как можно более спокойно спросила Луиза.

— Ну, я и мечтать не смел о таком. Вы ведь уже не девочка, а весьма красивая дама. — Он слегка запнулся на слове "красивая", как будто хотел сказать что-то другое, но в последний момент передумал.

"Этого еще не хватало", — подумала Луиза. До встречи с герцогом Анжуйским она как-то подарила шевалье ленту и кружевной платок, но после пребывания при дворе согласна была отдать руку разве что герцогу, а сердце Луизы принадлежало Анри. Но шевалье, как видно, продолжал считать себя, любимого, единственным объектом ее девичьих грез.

— Я всего лишь хотел продолжить наше знакомство, — любезно произнес молодой человек, не догадывавшийся о мыслях дамы. — Разве мадмуазель де Вилландри помолвлена?

"Конечно, "Вилландри" звучит намного красивее, чем "Луиза де Ландеронд", — мрачно размышляла мадмуазель.

— Мне необходимо подумать, шевалье. Давайте пока останемся друзьями, — предложила Луиза. — Кстати, а что вы делаете в Лоше?

Последний вопрос не только позволял перевести разговор совсем на другую тему, но и удовлетворял законное любопытство дамы. Однако шевалье было не так легко сбить с толку. Обрадованный тем, что его не отвергли сразу, он улыбнулся снисходительно:

— Это так скучно — политика.

Луиза попыталась было объяснить молодому человеку, что политические интриги занимают ее чрезвычайно. Но, похоже, мнение дамы не интересовало шевалье. Луизе это не понравилось. Но еще менее ей понравилось выражение лица молодого человека и та настойчивость, с которой он сжал ее руку.

— Я же сказала "друзья", — раздражено произнесла она, вырывая кисть.

Молодой человек нахмурился:

— Что случилось, дорогая, мне казалось, вы хотите того же, что и я? Ваша матушка далеко, кто и что может нам помешать?

Пока Луиза обдумывала достойный ответ, портьера отодвинулась, и в комнате появился граф де Лош собственной персоной. Хотя, по мнению Луизы, граф всегда объявлялся некстати, сейчас он оказался рядом вовремя. Юная красавица уже успела понять, что на брак с Анри она может рассчитывать только в случае скоропостижной кончины королевы-матери. Хотя... из-за положенного по такому случаю трауру ей пришлось бы ждать не менее двух лет. А Луизе был нужен муж в ближайшие пару месяцев.

— Дама под моим покровительством, сударь, так что потрудитесь объясниться, — жестко произнес Жорж-Мишель, остановившись в паре шагов от них.

Молодой человек неохотно отпустил руку Луизы и неприязненно посмотрел на графа. Мадмуазель с интересом наблюдала, что будет дальше. Но вначале ничего не последовало. Гость застыл в явном замешательстве. Казалось, что Жорж-Мишель был удивлен не менее своего визави, но быстрее овладел собой, хотя бы потому, что схватил стоящий рядом табурет и, не задумываясь, швырнул его в Ландеронда.

— Дитя мое, — обратился граф к юной даме, придав своему тону выражение величайшей учтивости, — я искал вас. Вернее будет сказать, моя жена.

Эжен де Ландеронд с проклятием начал подниматься с пола, держась за плечо. Мадмуазель де Вилландри поняла, что она чужая на этом празднике жизни, и попыталась гордо выйти из комнаты. Именно попыталась, поскольку знакомый ей шевалье де Ликур довольно резко и бесцеремонно вытащил ее в коридор, тотчас передал в руки какого-то корнета и строго приказал доставить мадам в ее апартаменты. Коридор заполнился стражей.

— Опять решили меня убить? — шевалье Жорж-Мишель, казалось, не собирался скрывать свои чувства. — Смерть Христова, что за наглость!

Шевалье де Ландеронд, вновь оказавшийся на полу, попытался вывернуться из рук шевалье д'Англере. Не смог и вновь разразился проклятиями.

— Ну и ну! — шевалье Жорж-Мишель понял, что его жизни более ничто не угрожает, и искренне рассмеялся. — А я-то думал, гугеноты не ругаются!

Шевалье Жорж-Мишель слегка слукавил, ибо, даже самый упорный в вере протестант, оказавшись в положении шевалье де Ландеронда, не смог бы сдержаться. Молодой человек попытался было что-то сказать, но оперся на раненую руку и вновь выругался.

— Ладно, приятель, — продолжал шевалье Жорж-Мишель, не обращая более внимание на брань. — Если ты честно и без утайки все мне сейчас расскажешь, я, пожалуй, не стану отдавать тебя правосудию. Мне, знаешь ли, жену расстраивать не хочется. Повезло тебе, один удар шпагой — и все.

Господин де Ландеронд неприязненно оглядел офицеров новоявленного принца и фыркнул:

— А с чего это вы решили, что я гугенот?! Я такой же добрый католик, как и вы.

— И полгода назад не вы воевали вместе с Конде, — съязвил Жорж-Мишель.

— Ну, было дело, — пожал плечами шевалье Эжен. — А кто из нас не ошибался?

Граф де Лош и де Бар вот уже несколько лет как не испытывал симпатии к шевалье де Ландеронду, но чужую дерзость и храбрость ценил. Хотя, что этому Ландеронду жаловаться?

— Гроб Господень! Да я на службе его преосвященства, кардинала Лотарингского, — что бы ни воображал себе граф де Лош, шевалье де Ландеронд вовсе не торопился на встречу с Создателем. — Я письмо привез!

— Действительно, от дядюшки, — удивился Жорж-Мишель, прочитав несколько строк. — Но как это вы убеждения поменяли?

Шевалье понял, что в ближайшие четверть часа его не убьют. Граф де Лош и де Бар махнул рукой, отсылая всех, кроме Ликура.

— Воды дайте, — шевалье де Ландеронд уселся на табурет и начал обрывать клочки воротника и манжет.

— А то так есть хочется, что даже переночевать негде, — пробурчал Ликур.

— Наглый, но храбрый, — согласился Жорж-Мишель. — Знаете, шевалье, а может, не стоит вас убивать?

— Будешь тут храбрым, — огрызнулся де Ландеронд. — Сначала Конде, потом Колиньи, потом ваш дядюшка — что он не знает, что вы меня терпеть не можете?!

Шевалье де Ландеронд очень хотел жить, а потому поставил все на единственное чувство графа, которое могло сдержать его гнев — любопытство. Граф де Лош и де Бар всегда был любопытен, а потому кивком дал понять собеседнику, что согласен выслушать его историю.

— Да все просто, — тряхнул головой шевалье. — Конде отбил у меня милашку, а для верности решил меня прирезать. Но я что, дурак, смерти ждать?! Поговорил с одним, другим. У нас этого карапузика много кто терпеть не мог. Правда, за идею подставляться никто не хотел, так что пришлось к вашим обратиться. Я деньги и передал кому следует — Монтескью и Каймару.

Граф де Лош и де Бар вначале побледнел, затем покраснел. Еще раз оглядел шевалье де Ландеронда с ног до головы, как будто впервые в жизни видел. Эжен судорожно вздохнул. Человек, обговаривавший с ним условия сделки, был в маске. И они вовсе не желали узнать друг друга.

— А потом Гаспар решил меня прикончить, подумал, будто эта дуреха разбалтывала мне секреты Конде, — совершенно упавшим голосом закончил шевалье де Ландеронд, — а я вовсе никаких секретов не знаю! — добавил он, совершенно четко сознавая, что только что проник в такую тайну, что шансов остаться в живых у него и вовсе не осталось.

И тут шевалье Жорж-Мишель понял, зачем дядюшка отправил Ландеронда в Лош. Задумался:

— Ну и что мне делать?

Ни шевалье де Ликур, ни шевалье де Ландеронд не были столь самонадеянны, чтобы решить, будто вельможа спрашивает у них совета. Так что замерли, ожидая решения графа.

— А если вы женитесь на мадмуазель де Вилландри? — неожиданно предложил шевалье Жорж-Мишель.

— Ну, уж нет, лучше смерть! — тотчас ответил де Ландеронд, понимая, что вляпывается еще больше. И угораздило же графа "нашалить". В том, что Вилландри ему просто так не предложат, Эжен не сомневался.

Граф де Лош и де Бар понимал чувства молодого человека и настаивать не стал. Он даже проникся сочувствием к авантюристу, обладавшему гораздо большей щепетильностью, чем можно было предположить.

— Ладно! Завтра же вы покидаете пределы Французского королевства, и я забываю о нашей встрече.

— Ничего не выйдет, — спокойно ответил Эжен — Экипировка, оружие, деньги. Мне совершенно не нужна жизнь, если я не могу жить так, как привык.

— Вот это да, — удивился граф.

— Убить дешевле, — де Ландеронд был настроен решительно — трудно убить человека с которым беседуешь битый час.

— Ладно! — согласился шевалье Жорж-Мишель, понимая разумность требований. — Я не собираюсь переселяться к Средиземному морю, так что мы вряд ли увидимся еще. Только не решите вдруг обосноваться на Пиренеях, — добавил зять испанского короля. — Лучше уж Марокко.

— Предпочитаю Корсику, — меланхолично ответил шевалье.

— Необходимое получите утром, — ответил граф, коротким кивком давая понять, что разговор окончен, и Ликур свободен.

Наутро Эжен де Ландеронд, осчастливленный блестящей экипировкой и тугим кошельком, покинул Лош, и Жорж-Мишель сообщил кузине, что встреча с надоедливым поклонником ей более не грозит. Луиза вздохнула. Только сейчас она догадалась, что упустила чуть ли не единственную возможность выйти замуж, ибо обеспокоенный состоянием жены, кузен никого не принимал, и тем самым лишал Луизу возможности подцепить какого-нибудь престарелого герцога.

Дама де Вилландри с тоской вспоминала двор и Анри и готовилась к неизбежному. Помня о деликатном положении принцессы Релинген, никто не удивлялся ее перешептыванию с компаньонкой, разводимым секретам и перемигиваниям. Граф де Лош приказал выполнять любую прихоть жены, и слуги, довольные тем, что мадмуазель де Вилландри берет на себя большую часть их забот, не мешали Луизе развлекать принцессу.

Если бы Жорж-Мишель знал, о чем шептались юные дамы, он бы посадил кузину под замок и сжег все находившиеся в Лоше романы. Вдохновленные чтением, опьяненные именами Амадиса, Эспландиана и Пальмерина, Аньес и Луиза бесконечно обсуждали положение Луизы, а главное — возможность сокрытия плода ее любви. Лихорадочно перелистывая одну книгу за другой, молодые женщины пытались выбрать между украшенной цветами корзиной, которую можно было бы опустить в реку, и зеленой лужайкой ближайшего леса, где можно было бы оставить будущего принца, чтобы его воспитал святой отшельник, странствующий рыцарь или какой-нибудь король.

Впрочем, через некоторое время Аньес догадалась, что осуществить их планы невозможно. Юные женщины должны были родить зимой, и принцесса заявила, что не позволит оставить младенца на растерзание холоду и волкам. Аньес припомнила жуткие рассказы начальника псовой охоты и удивилась, почему любимым героям ни разу не грозило все то, что столь опасно для остальных людей.

Отчаявшись придумать какой-либо достойный выход, подруги вынуждены были отложить решение, а в самую холодную ночь февраля Аньес Релинген осчастливила супруга рождением сына. Жители Лоша праздновали появление у сеньора наследника, Жорж-Мишель отправлял гонцов к французскому, испанскому, императорскому, релингенскому, лотарингскому, наваррскому, баррскому и папскому дворам, осыпал жену поздравлениями и подарками, а Луиза хлюпала носом. Юная женщина была так напугана родами Аньес и так расстроена поднявшейся в Лоше суетой, что не находила себе места. Мадмуазель с ужасом представляла, как ее тайна становится известна всем встречным и поперечным, словно наяву видела гнев отчима и королевы-матери, представляла заточение в монастыре и тихо плакала ночами. Наконец, измученная неизвестностью, Луиза рискнула еще раз поговорить с принцессой Релинген и на этот раз беседа юных дам оказалась не бесполезной. Вновь перелистав любимые романы и дав самые точные наставления верной камеристке, подруги успокоились.

Через две недели после рождения наследника Релингена Луиза также произвела на свет сына, но на этот раз в Лоше не звонили праздничные колокола. Не пришлось Луизе и принимать поздравления с подарками, видеть суету служанок и повитух. Даже пребывание в постели день-другой после родов было для мадмуазель несбыточной мечтой, так как Жорж-Мишель, ревностно заботящийся о сохранении тайны, потребовал, чтобы кузина с утра как обычно приступила к своим обязанностям подле принцессы Релинген.

Луиза читала Аньес очередную главу об ухаживании Тиранта Белого за дочерью императора, Аньес умильно утирала слезы, а Жорж-Мишель поздравлял себя за ловкость, с которой сумел скрыть грех кузины. Удовлетворение графа продержалось ровно четверть часа, после чего запыхавшийся слуга сообщил господину, что у самых дверей дворца Лошей обнаружена корзина с новорожденным. При этом известии Аньес покраснела, Луиза побледнела, и Жорж-Мишель понял, кому обязан подкидышем.

"Маленькая дрянь!" — мысленно выругался граф, заметив, какие любопытные взгляды бросают на него собственные офицеры, фрейлины Аньес, лакеи и камеристки. "Мало того, что сама впала в грех, так еще и Аньес втянула в свои интриги и подставила меня!" Жорж-Мишель не сомневался, кого любопытные провозгласят отцом младенца, и потому испытывал страстное желание схватить кузину за плечи и как следует встряхнуть, да так, чтобы вытряхнуть из нее дух или хотя бы всю дурь. К сожалению, честь семьи не позволяла шевалье заняться воспитанием родственницы, так что граф только коротко бросил:

— Где?

Корзина была увита разноцветными атласными лентами, украшена кружевами и бантами, младенец вопил во всю силу своих легких, а Жорж-Мишель мрачно размышлял, как быть. "Вот отправить бы его монахам!" — мстительно думал молодой вельможа, но вместо этого вздохнул и велел нести новорожденного в комнату сына — все-таки младенец был отпрыском Генриха и, значит, имел право на заботу. Только вечером, когда волнение во дворце улеглось, граф де Лош схватил провинившуюся кузину за руку и грубо втолкнул в отведенную ей комнату.

— Ну и кем вы хотите, чтобы ваш сын стал, мадмуазель? — зло поинтересовался он. — Лакеем? Конюхом? Или солдатом?! Или вы так глупы, что надеялись превратить подкидыша в принца?!

Луиза остолбенело молчала, не понимая, что означают эти упреки.

— Если уж вам так не терпелось показать свой грех всему свету, так подкинули бы младенца к церкви — тогда бы я смог для него что-то сделать! Так нет же, вам понадобилось бросить тень на меня! Если теперь после вашей выходки я возьму ребенка и буду воспитывать как благородного, над моей женой будет смеяться вся Франция, вы этого хотели?! Или, может, вам захотелось поколебать уверенность Генриха в отцовстве и лишить сына имени?! Поздравляю, вам это блестяще удалось! "Лошский подкидыш" — неплохое имя для отпрыска Валуа! Куда теперь прикажете отправить вашего ублюдка — на кухню, в казармы или на конюшню?! Вам выбирать!

Шевалье Жорж-Мишель мог бы еще долго попрекать кузину, если бы перепуганная Луиза не разрыдалась. Молодой человек некоторое время хмуро смотрел на родственницу, затем махнул рукой.

— Ладно, что с вами разговаривать... Развлекайте мою жену и не смейте даже приближаться к ребенку — если ваш грех станет известен, ей Богу, отправлю вас в монастырь.

В комнате сына все было как обычно, но теперь не один младенец, а два усердно сосали молоко кормилицы. Светленький свой. Темненький — Генриха. "Хорошо, хоть, их не перепутаешь", — меланхолично размышлял Жорж-Мишель. "И с именем надо что-то придумать. Смерть Христова, следовало сразу выдать Луизу замуж, тогда и проблем бы не было, а теперь..."

Граф де Лош задумался. В голове сами собой всплыли утверждения дядюшки Шарля, будто деньги — это тот рычаг, который способен решить почти все проблемы, и, следовательно, необходимо было лишь вспомнить всех разорившихся придворных и выбрать среди них лучшего. "А насмешников — убью", — мысленно поклялся Жорж-Мишель и уже совершенно успокоенный принялся излагать поручение д'Англере.

ГЛАВА 26,

В которой Лошский подкидыш получает имя, а его мать — мужа и место при дворе

Через пару дней после скандального появления во дворце Лошей маленький подкидыш был окрещен. Граф де Лош распорядился провести церемонию как можно скромнее, хоть и вызвался быть одним из крестных младенца ("чтобы развеять возможные сомнения Генриха", — мысленно уверял себя Жорж-Мишель). Имя незаконнорожденного отпрыска Валуа заставило шевалье поломать голову, ибо назвать младенца Генрихом было слишком откровенно, а именовать его каким-нибудь более простым именем — неправильно. В конце концов шевалье решил назвать подкидыша в честь Людовика Святого. Молодой человек только поморщился, увидев запись в церковной книге "Луи-Ален-Готье ле Лош, сын неизвестных родителей, подкидыш", но сделать ничего не мог. Оставалось надеяться, что лет через пять, шесть, семь или восемь Генрих сможет позаботиться о сыне, пока же маленький принц даже не считался дворянином, и это расстраивало шевалье.

Неизменно верный дружбе, Жорж-Мишель перебирал десятки способов дать младенцу дворянство, хотя все они сводились к необходимости осчастливить мальчика землей, но как раз в этом и заключалась трудность. Отдавать что-либо из собственных феодов значило поставить под сомнение отцовство Анри, а просить владение у Аньес было несправедливо по отношению к жене. Даже покупка имения у третьего лица могла вызвать ненужные разговоры, не говоря уж об обращении к королеве-матери или королю. Наконец, граф де Лош хлопнул себя по лбу и обругал ослом. Только бурные события последней недели пребывания супругов при дворе и последующее бегство из Блуа заставили шевалье забыть о выигранной у Гиза деревне. Жорж-Мишель не имел ни малейшего представления, где находится неведомое ему Шервилер, но окажись деревня даже на луне, располагавшее двумя замками имение должно было принести владельцу дворянство.

В отличие от крестин отпрыска герцога Анжуйского крестины наследника Релингена состоялись лишь через сорок дней после его появления на свет и прошли с пышностью, достойной потомка Лорренов, Габсбургов и Валуа. На этот раз никаких проблем с выбором имени не было, ибо крестными отцами будущего принца согласились быть король Филипп Испанский и король Карл Французский, и хотя император Максимилиан никак не поздравил племянницу с рождением сына, молодые супруги решили польстить и этому родственнику и даровать наследнику имя императора.

Таким образом Карл-Максимилиан-Филипп де Лоррен, граф д'Агно был представлен гостям и послам, после чего состоялись праздничный обед и бал. Аньес благосклонно принимала многочисленные поздравления, Луиза чинно сидела на скамеечке у ног подруги, а Жорж-Мишель с некоторым смущением теребил цепь ордена Золотого Руна, присланного ему королем Филиппом. Нельзя сказать, будто шевалье полагал подарок чрезмерным, однако молодого человека смущала надпись на орденском знаке: "Pretium laborum non vile", что означало "Немалая награда за труд". Граф де Лош озадаченно спрашивал себя, какой именно труд подразумевал король Филипп, и сокрушенно думал, что, видимо, этот тот самый труд, что выполняет племенной бык. Шевалье Жорж-Мишель даже сомневался, что решится надеть орден вторично, ибо хорошо представлял, какие шутки способен вызвать подарок испанского дядюшки при французском дворе — все же молодой человек пребывал в том возрасте, когда мнение света еще имеет некоторую ценность.

Визит дядюшки Шарля также вывел шевалье из привычного равновесия. Кардинал Лотарингский приехал накануне праздника и привез племяннику триста тысяч золотых экю из Релингена, новенький брачный контракт взамен порванного и письмо от князя-архиепископа Меца, в котором преосвященный Лодвейк поздравлял шевалье с успешным выполнением миссии и ехидно замечал, что не станет возражать, если второй сын его сиятельства унаследует Лош.

Перечитав бумаги и ошалело выслушав комментарии к ним кардинала, особо гордившегося пунктом брачного контракта, по которому первенец графа не мог наследовать его владения, Жорж-Мишель понял, что дядюшка Шарль слепо верит всем глупым слухам об Аньес, а дядюшка Лодвейк — не менее глупым слухам о нем самом, да и кардинал Лотарингский склонен доверять россказням о происхождении Лошского подкидыша. Что-то возражать, объяснять, спорить, доказывать показалось шевалье слишком обременительным, поэтому Жорж-Мишель коротко приказал слугам высыпать золото из мешков в сундуки, присоединил брачный контракт к другим семейным пергаментам и поклялся как можно скорее выдать Луизу замуж, пока она не совершила еще какую-нибудь глупость.

На этот раз поиски мужа для кузины были более удачными. Жорж-Мишель даже счел необходимым обсудить замужество Луизы с Генрихом Анжуйским, благо кузен, воспользовавшись случаем, предпочел покинуть ненавидящего его брата и приехать на празднества в Лош.

— Говорят, тебя можно поздравить дважды, — подмигнул другу дофин и шевалье Жорж-Мишель привычно поморщился.

— Да нет, — возразил он, — слухи о рождении в моей семье двойни — это только слухи. Хотя... еще один младенец в Лоше действительно есть. Вообще-то, его счастливый отец — ты. Не забыл еще свои приключения в Блуа? Так вот, мне пришлось прикрывать тебя и твою подружку. Что ты намерен теперь делать?

Герцог Анжуйский озадаченно потер лоб.

— А он точно мой? — растерянно поинтересовался юноша.

— Откуда мне знать? — пожал плечами Жорж-Мишель. — Но, по-моему, твой — кузина слишком глупа, чтобы лгать. Я назвал его Луи, в честь святого Людовика — Луи-Ален-Готье де Шервилер. Понимаю, звучит ужасно, но открыто именовать его "Валуа" пока рискованно. Твой братец вполне может заставить тебя жениться...

— Только не это! — в ужасе выдохнул Генрих, не имевший пока ни малейшего желания обременять себя узами брака — пусть даже и с королевой.

— Вот и я тоже думаю, не стоит. Кузину надо выдать замуж и я даже придумал за кого. Ты помнишь графа де Коэтиви?

— Но он же старик, ему за тридцать! — возмутился дофин. — Ты бы еще Ла Моля предложил...

— Ла Моль слишком придворный, чтобы с тобой породниться. Ты же не хочешь стать жертвой шантажа, верно? А Коэтиви подходит тебе идеально: знатен, беден, вдов, обременен тремя детьми и долгами. Долги Коэтиви скопил на службе твоего брата Франциска и будет справедливо, если ты спасешь графа от нищеты и устроишь его счастье. Вот расписки, держи, — Жорж-Мишель картинно швырнул на стол перевязанные голубой лентой бумаги. — Ну и потом, это забавно, — улыбнулся шевалье. — И моя кузина, и граф де Коэтиви являются потомками Карла Седьмого и Агнесы Сорель, только от разных дочерей, вот пусть и разбираются между собой и не портят жизнь тебе.

Герцог Анжуйский был доволен, но беседа с будущим "родственником" далась юноше нелегко. Грозить благородному дворянину разорением и долговой тюрьмой у принца не поворачивался язык. Вместо этого дофин дрожащими руками сжимал расписки графа и неловко говорил о величайшей просьбе, своей благодарности и будущей карьере его сиятельства. Если бы юноша знал, что думал об этом сам Коэтиви, он был бы немало удивлен и даже обижен, но непроницаемое лицо графа, на котором не отражалось ничего, кроме вежливого внимания, не позволяло проникнуть в мысли придворного.

Граф де Коэтиви думал, что ему несказанно повезло. Если бы дело касалось его величества, король Карл IX пригрозил бы ему эшафотом и даже колесом, и уж во всяком случае не стал бы обещать покровительство и блестящую карьеру. Если бы расписки попали в руки королевы-матери, поклонница Макиавелли непременно потребовала бы, чтобы Коэтиви подсыпал яд в бокал Шатильону. Какой-нибудь интриган вроде Ла Моля, дю Гаста или Линьероля мог предложить ему выкрасть секретные бумаги или раскрыть тайны короны, а этот юнец всего лишь пожелал, чтобы он женился на его бывшей любовнице.

"Докатился", — меланхолично подумал Коэтиви, но почти сразу утешил себя напоминанием, что его собственная прабабка также не отличалась целомудрием. К тому же, размышлял граф, пусть он и не мог ничего изменить в прошлом невесты, зато мог отвечать за ее будущее. Или она беременна? — с некоторым беспокойством подумал Коэтиви. Мысль была неприятна, но через пару мгновений граф решил, что коль скоро у него уже есть наследники, то чужой ребенок не должен его занимать — не он первый, не он последний — к тому же содержать бастарда принца он будет на деньги жены, что не могло не радовать.

Коэтиви не раз слышал, что в отличие от его предков семейство Бюей смогло не только сохранить, но и преумножить полученное от Агнесы Сорель состояние и потому его сиятельство был почти благодарен дофину за возможность поправить дела. Луиза была единственной наследницей отца, не оставившего вдове ни су, так что в своих мечтах граф уже переселялся в замок Вилландри, покупал выгодные придворные должности для себя и старшего сына, полк для младшего, выделял приданное дочери и даже приводил в порядок родовое гнездо. Только голос принца, несмело задавшего графу вопрос о его намерениях, вернул Коэтиви с небес на землю:

— Я буду иметь честь просить у графини де Брионн руку ее дочери, — почтительно сообщил граф.

Свадьба Шарля де Коэтиви и Луизы де Бюей состоялась в замке Вилландри через две недели после помолвки, и граф де Лош счел возможным посетить торжество кузины. В роскошном свадебном наряде невеста была прекрасна, и шевалье Жорж-Мишель с удивлением заметил, что Луиза как две капли воды похожа на портрет Агнесы Сорель. Если бы не изменившиеся наряды и странные обычаи прошедшего века шевалье догадался бы об этом раньше, но сейчас мог лишь дивиться игре природы, наделившей двух фавориток одинаковыми чертами.

И еще одно обстоятельство смущало графа де Лош. В новом по моде сшитом наряде, в мерцании драгоценностей Коэтиви держался с таким достоинством, что казался истинным вельможей. Глядя на новоиспеченного родственника Жорж-Мишель испытывал угрызения совести, вспоминая, что именно он способствовал женитьбе ничем не запятнанного человека на падшей женщине. Молодой человек утешал себя лишь тем, что отныне дела графа пойдут на лад, и он сумеет обеспечить послушание жены, однако эти надежды недолго тешили шевалье. Через неделю после свадьбы граф де Лош получил письмо королевы-матери, в котором Екатерина благодарила племянника за участие в судьбе ее фрейлины, выражала надежду вскоре увидеть ее вновь и сетовала на долгое отсутствие племянника при дворе.

Граф де Коэтиви также получил послание вдовствующей королевы. Если бы не приложенные к письму свадебные подарки и особенно десять тысяч экю золотом на восстановление родового гнезда Коэтиви, граф был бы весьма опечален посланием Екатерины, а так только коротко приказал Луизе собираться ко двору. Не он первый, не он последний, вздыхал граф. В конце концов олень тоже носит рога, но делает это с таким достоинством, что никому и в голову не приходит смеяться.

Лишь графиня де Коэтиви при известии о возвращении ко двору впала в состоянии горячечной радости. Надежда вновь встретить Анри, оказаться в его объятиях заставляла ее торопить слуг, лошадей и мужа, беспрестанно улыбаться и смеяться. Однако в Лувре Луизу ждал сюрприз. Ласково поздравив прислужницу с замужеством, королева Екатерина неожиданно сообщила, что если бы Луиза посмела разродиться не от дофина, ее непременно ждали бы розги и монастырь.

Луиза побледнела. Королева пожала плечами.

— Впрочем, милая, вы подарили мне внука, и потому я вас прощаю. Надеюсь, у вас хватило ума отблагодарить графа де Лош?

Графиня в растерянности покачала головой.

— Что ж, я всегда была уверена в благородстве племянника, — растроганно произнесла королева-мать. — Однако вернемся к делам. Мой сын Карл нуждается в женской ласке. Полагаю, вы лучше всего подойдете для выполнения этой миссии.

— Но, ваше величество, — с отчаянием бросилась на колени Луиза, — я люблю герцога Анжуйского!

— А ты и должна любить моих детей, — наставительно заметила Екатерина. — Но сейчас я желаю, чтобы ты больше любила Карла. Корми его собак, езди с ним на охоту, восхищайся его лошадьми, птицами, кузней и стихами. Будь его амазонкой, а, главное, постарайся внушить, что он столь велик и грозен, что его брат Генрих не заслуживает ни то, что ревности, но даже и мгновения раздумий.

Утешившись тем, что ее жертва необходима Анри, Луиза безропотно кивнула и через два дня стала любовницей Карла. Юная графиня сама не понимала, как это произошло, но восторг от того, что она может появляться на людях под руку с королем, был столь велик, что Луиза забыла о муже, Анри и оставленном где-то в Лоше сыне. Помня наставления Екатерины, графиня расчесывала гриву любимого коня его величества, кормила его собак, ездила на охоту и умильно слушала его стихи. Даже грубость и неотесанность короля приводили Луизу в полный восторг, и она готова была принадлежать Карлу хоть в конюшне, среди хрумкающих лошадей, хоть на первом попавшемся сундуке Лувра.

Только муж графини каждодневно смущал покой короля, королевы-матери и графа де Лош, хотя не прилагал к этому ни малейших усилий. Его сиятельство не рвал в отчаянии волосы, не грозил наказать жену, не дрался на дуэлях, не бросал на влюбленных злобные взгляды. Казалось, граф де Коэтиви вовсе не замечал поведения жены. Его взгляд был безмятежен, тон ровен, движения — непринужденны, речи — безобидны. Прекрасно зная этикет, граф регулярно являлся в Лувр к утреннему выходу его величества и придворные, озадаченные такой непоколебимостью, оставили надежды спровоцировать графа на какую-нибудь рискованную выходку или хотя бы дуэль, а, уверившись, что его сиятельству безразлично поведение жены, научились встречать его почтительными поклонами.

Шевалье Жорж-Мишель восхищался самообладанием кузена, однако восхищение лишь усиливало угрызения совести шевалье. В конце концов Жорж де Лош попросил королеву-мать дать родственнику поручение подальше от Парижа и был немало удивлен тем обстоятельством, что и мадам Екатерина подумывала об удалении графа от двора. К сожалению, посольство к императору было отправлено три месяца назад. Посольство в Польшу предполагалась отправить только через полгода. Англия была слишком близко. Константинополь — далеко. Оставалась Испания. В конце концов переговоры с Максимилианом о женитьбе Карла могли встретить неудовольствие испанского короля и, значит, следовало предпринять все меры, чтобы подсластить королю Филиппу пилюлю и сорвать попытки испанца не допустить этот брак.

Отъезд графа де Коэтиви порадовал короля, королеву Екатерину и шевалье Жоржа-Мишеля, однако если мать и сын были довольны, что избегли некоторой неловкости при дворе, граф де Лош и де Бар просто ухватился за возможность обнажить шпагу. Положим, в присутствии Коэтиви лишь сам граф имел право драться, услышав вольную шутку о своей жене, но с отъездом его сиятельства Жорж-Мишель вознамерился отучить придворных злословить об отсутствующих.

Первые же вражеские штаны, превратившиеся стараниями графа в развевающиеся ленточки, оказали столь устрашающее воздействие на придворных остряков, что бедняги зареклись отпускать шутки в адрес супругов, а Луиза почувствовала себя королевой. Последнее время графиня все чаще досадовала на глупость кузена, поспешившего выдать ее замуж. Луиза не отрицала, что замужество имеет некоторые прелести, во всяком случае избавляет ее от необходимости дрожать из-за раздутия живота, однако корона Франции казалась Луизе много величественнее скромного венца графа де Коэтиви. Королевская фаворитка была бы счастлива, если бы навязанный ей супруг отправился в мир иной, но письма из Испании приходили регулярно, а вместо радости с запада пришло несчастье с востока.

Несчастьем оказалось известие, что император Максимилиан согласился отдать свою младшую дочь Елизавету замуж за французского короля. Екатерина торжествовала, Луиза рыдала, граф де Лош радовался, что отныне ему с Аньес ничто не грозит, а король Карл не знал, радоваться ему или злиться. Когда первые страсти, вызванные новостью, улеглись, и запыленный гонец сообщил королеве-матери, что принцесса выехала из Вены, Екатерина призвала Луизу к себе и сообщила, что приличия требуют, дабы графиня на время покинула двор.

Луиза бросилась к ногам королевы-матери:

— Ваше величество, я люблю короля!

— Эти чувства делают вам честь, дитя мое, — с несколько скучающим видом произнесла Екатерина, — но кто я, чтобы отрывать вас от семейного очага? Хотя служба его величеству и не позволяет вашему супругу покинуть Испанию, вашим детям... я имею в виду детям вашего супруга, — пояснила королева, заметив недоумение во взгляде фрейлины, — необходима материнская ласка. Отправляйтесь домой, вас призывает долг не меньший, чем долг верноподданной, а потом, скажем через месяц, поезжайте в Амбуаз. Я хочу поручить вам своего младшего сына. Знаете, милочка, эта немалая честь превратить принца французского королевского дома в мужчину. И вот что еще, — торопливо произнесла королева-мать, предвосхищая новые рыдания графини, — его величество разрешает вам носить платья цвета крамуази, дарит вам коня и дамское оружие, я же дарю этот жемчуг. Полагаю, он будет вам к лицу.

Заплаканная Луиза благодарно поцеловала одарившую ее руку и покинула королеву-мать: подарки его величества были воистину бесценны, и графиня уже представляла себя в платье не менее великолепном, чем платья принцессы Маргариты. Предстоящая забота о пасынках вызывала в Луизе меньше восторгов. Молодая женщина хотела найти графа де Лош и на правах кузины просить его позаботиться о племянниках, но шевалье Жорж-Мишель был неуловим. Отправляясь в Париж по приказу королевы Екатерины, Жорж-Мишель не забыл просьбу жены найти при дворе ее маленького приемыша, но в Лувре обнаружил, что дать подобное обещание легче, чем выполнить. Молодой человек никогда не приглядывался к пажам, обращая на мальчишек не больше внимания, чем на табуреты, и потому не знал, как быть. Если бы речь шла о хорошенькой девушке, шевалье Жорж-Мишель смог бы в точности описать ее лицо. Если бы речь шла о лошади, он перечислил бы все отметины на ее шкуре и все гвозди на подковах. Охотничьи собаки также не были бы обойдены вниманием шевалье, но что можно было сказать о пажах?! Мальчишки носили одинаковые синие ливреи с красно-белыми галунами, одинаково бегали по переходам Лувра, одинаково хихикали и проказили, и вообще казались графу на одно на редкость нахальное лицо. Шевалье Жорж-Мишель понял, что не знает о паже ничего. Хотя нет, знает!

Вспоминая давнюю ночь спасения пажа в Блуасском замке, шевалье Жорж-Мишель словно наяву видел, как неловко мальчишка держал подушку, как неуклюже пытался спрятаться под одеяло... У пажа было что-то неладно с рукой. С такой приметой — покалеченная рука — найти пажа не представляло труда, но и здесь графа ждала неудача.

— Да что вы, ваше сиятельство, — с сожалением проговорил лакей, чувствуя, что ему ни за что не заработать обещанный золотой, — вы, верно, обознались — ко двору не берут калек. Или паж был не так уж и болен и выздоровел, или его отослали домой. И то правильно, кому такой нужен? Ни воды подать, ни шнуровку подтянуть...

Жорж-Мишель не мог не признать справедливость подобного утверждения, но не мог и сдаться. И все-таки калек среди королевских пажей обнаружить не удалось. Его сиятельство не верил, будто подобное увечье могло исчезнуть само собой, и, значит, последнее предположение лакея было верным, и мальчишку действительно забрали домой. Об этом шевалье и поспешил сообщить жене. Хотя просьбу Аньес и не удалось выполнить, но котеночку более не из-за чего было плакать. В родному доме мальчишке не грозило ничего и, следовательно, можно было успокоиться.

Увы! Стоило шевалье прийти к столь приятному выводу, как новая забота, принявшая облик кузины де Коэтиви, предстала перед графом де Лош. Луиза более не рыдала от отчаяния, а с восторгом повествовала, что как новая Диана де Пуатье намерена образовать чувства и ум наследника престола и устроить его судьбу. Шевалье Жорж-Мишель собирался было пошутить, что сравнение с Дианой не совсем точно хотя бы потому, что Алансон не был наследником, Луиза если и была старше принца, так не более, чем на месяц-другой и, слава Создателю, вдовство ей также не грозило, но вместо этого прикусил язык. Молодой человек вдруг сообразил, что кузину сжигает тот же огонь, что и многих других дам двора, но при этом она вовсе не так глупа, как он опрометчиво вообразил. Дай Бог, размышлял шевалье, чтобы кузина разыгрывала из себя прекрасную Диану, но что, если Луиза не удовольствуется этой ролью, а решит окрутить принца? Неожиданно Жоржу-Мишелю стало страшно за графа де Коэтиви, Генриха и даже Алансона и этот страх усилился, когда Луиза небрежно поинтересовалась, не мог бы кузен позаботиться о детях "этого старика"?

— Увы, кузина, — деланно рассмеялся шевалье, — меня призывают иные обязанности, и я буду вынужден покинуть Париж и Лош. Не печальтесь, почтенные матроны почитаются при дворе много больше легкомысленных девиц. Что бы делала Диана де Пуатье, если бы не была матерью многих детей и бабкой целой роты внуков?

Лицо Луизы вытянулось, а граф де Лош понял, что с разрешения королевы Екатерины должен лично поблагодарить короля Филиппа за орден. Во-первых, потому, что этого требовали приличия и этикет, во-вторых, потому что чувствовал необходимость приглядеть за графом де Коэтиви. Что-то подсказывало шевалье, что его вмешательство может оказаться не лишним.

ГЛАВА 27

Как граф де Коэтиви, сам того не желая, получает друга и родственника в одном лице

Голос распорядителя заставил графа де Коэтиви болезненно поморщиться. Рана, полученная накануне, саднила, а голова кружилась от потери крови. Бумаги, полученные в одном из переходов дворца, казалось, прожигали вамс насквозь. Шевалье даже украдкой оглянулся, не видит ли их кто-нибудь. Но никто из дворян, вероятно, не мог видеть сквозь подбитую ватой ткань.

Эта мысль слегка успокоила графа, и он сосредоточился на речи короля. Тот уже несколько минут что-то говорил послу Франции. Это были самые общие слова о мире, дружбе и общих интересах. "Обычная дипломатическая сказка", — вздохнул шевалье и начал украдкой изучать окружающих. На приеме присутствовал весь цвет испанского дворянства. Среди одежд преобладали черные и лишь особенности золотого шитья отличали одного гранда от другого. Граф скользнул взглядом по группе вельмож, стоящих, в отличие от остальных, с покрытыми головами, — среди самых знатных господ приятелей у графа не было. Однако и среди прочих, внимавших королевской речи, шевалье не заметил ни одного знакомого лица.

Шевалье опять вздохнул. Мрачное великолепие испанского двора угнетало французского дворянина, но граф давно понял, что великих мира сего мало волнует его душевное состояние.

Меж тем речь закончилась. Послу вручили, наконец, пакет, запечатанный королевской печатью. Его величество встал, давая понять, что аудиенция окончена. Часть придворных направилась вслед за королем. Французы облегченно выдохнули. Миссия была выполнена, и теперь они стремились только к одному — быстрее оказаться за стенами посольства. Но у самого выхода из залы к послу и его людям подошел молодой дворянин из королевской свиты. Учтиво поклонившись, он пригласил маркиза следовать за ним. Король изъявил желание сказать французскому посланнику еще несколько слов.

Маркиз посмотрел на графа. Оба прекрасно понимали, что означает эта неожиданная милость. Вряд ли король горит желанием побеседовать с представителями Франции. Скорее всего, через пару часов сообщат, что его величество, увы, передумал. Или перенес аудиенцию. Однако подвергнуть сомнению слова испанца посол не мог, и граф де Коэтиви остался в одиночестве и мог уповать лишь на милость Божью да на свою шпагу. Правда, последняя была парадной, а значит слишком короткой и легкой, но в узких переходах толку было бы мало даже от великолепного экземпляра, оставленного в посольстве.

Шевалье проверил, легко ли выходит из ножен кинжал, и двинулся к выходу. Он плохо ориентировался в дворцовых переходах и был обречен уходить той же дорогой, какой делегация шла на аудиенцию.

Коэтиви не ошибся в своих предположениях. Его ждали за первым же поворотом. Граф Алмейда учтиво приветствовал французского дипломата. Манеры испанца были безукоризненны, но стоял он так, что пройти дальше было невозможно. Шаги, раздавшиеся сзади, показали, что повернуть обратно также было затруднительно.

— Думаю, вам будет приятно оставить это у себя на память о вашем друге, — продолжал улыбаться Алмейда и протянул Коэтиви золотую цепь с медальоном. — Видите ли, мы поменялись, — граф указал на пустые ножны, — но мне не очень нравится узор.

Коэтиви ответил не сразу. Одного взгляда на цепь было достаточно, чтобы понять, что его союзник мертв, а значит, испанцам все известно.

— Не понимаю вас, сударь, — с ледяной вежливостью произнес шевалье, прислоняясь спиной к стене и берясь за рукоять даги.

— У вас не было возможности избавиться от бумаг, — задумчиво произнес идальго. Его люди подошли ближе.

— Еще раз прошу прощения, сударь, но вы ошиблись, я состою в свите посла Франции и у меня нет друзей в Испании, — надменно произнес Коэтиви в лицо испанцу. Он твердо вознамерился продать свою жизнь как можно дороже.

— В свите посла. Но не посол, — жестко парировал Алмейда. Он погасил улыбку и обнажил шпагу.

Коэтиви вновь поморщился. Испанцы были по обыкновению напыщенны и патетичны, его миссия как всегда — опасной и, похоже, на этот раз последней. По крайней мере в могиле его никто не заставит таскать каштаны из огня для очередных королей и принцев. Если, конечно, она — эта могила — будет. Хотя в существовании призраков граф тоже сомневался и абсолютно был уверен только в одном: какая бы ни была его загробная жизнь, он ни на миг не останется в мрачных переходах Вальядолидского замка. А пока, вознамерившись забрать с собой как можно больше врагов, граф де Коэтиви осмотрелся в поисках портьеры, пары табуретов или других предметов, полезных для человека в его положении. Ничего подходящего не было. Разве что воспользоваться факелом, чадящим на стене.

— Что за представление? — неожиданно услышал он слова, раздавшиеся за спиной Алмейды. В галерее появились еще трое мужчин. Один из них, в роскошном черном наряде, бесцеремонно оттолкнул кого-то из убийц и, подойдя к шевалье, положил руку ему на плечо. Казалось, он не обратил никакого внимания на сверкающие шпаги. На груди незнакомца сверкнула цепь с орденом Золотого руна.

— Шпаги в ножны, господа, вряд ли его величество одобрит дуэли в своем доме. Или я что-то пропустил, и здесь дается спектакль?

— Вы вмешиваетесь не в свое дело, принц, — сдержанно произнес граф Алмейда, делая, однако же, своим людям знак убрать оружие.

— Когда дело касается моих родственников, это всегда мое дело, — глядя в глаза испанцу, произнес неожиданный союзник.

Только сейчас Коэтиви понял, кто пришел к нему на помощь. Граф готов был помянуть нечистого или, наоборот, всех святых, но это был родственник его жены — граф де Лош. Коэтиви никогда не стремился поддерживать отношения с Лорренами. Общение с Лорренами по его опыту могло принести одно — участие в какой-нибудь авантюре. Причем там, где тот же Гиз ограничился бы потерей пряжки от плаща, а Лош лишился бы перьев на шляпе, он, граф де Коэтиви, отправился бы прямиком на эшафот. Нет, ни в каком новоявленном "кузене" граф де Коэтиви не нуждался. И общался с ним только на свадьбе. Так что немудрено было в дворцовом полумраке не узнать графа де Лош, разодетого и ведущего себя как павлин.

— Ваш родич причастен к похищению важных бумаг, принц, более того — сейчас они у него. Верните бумаги, и мы уйдем, — угрюмо произнес Алмейда, не меняя позиции.

С одной стороны, нападение в резиденции его величества на зятя короля Испании, находящегося в милости у монарха, было шагом более, чем опрометчивым. С другой стороны, Альба не простил бы ошибки.

Коэтиви также застыл, размышляя, как быть дальше. Прощаться с жизнью не хотелось. Отдать бумаги означало потерять честь. Вытащив переданный ему пакет, граф де Коэтиви с сомнением оглядел "кузена". Граф де Лош не производил впечатление человека, интересующегося политикой и тайными миссиями.

Жорж-Мишель неожиданно улыбнулся:

— Если вы передадите бумаги мне, клянусь честью передать их по назначению, — обратился он к графу де Коэтиви.

Алмейда ждал, что последует дальше. Шевалье Жорж-Мишель выдернул пакет из руки графа и, не обращая внимания на два протестующих возгласа, сломал печать. Углубился в чтение. Махнул рукой, требуя поднести ближе факел. Еще раз перечитал, расхохотался и сунул бумаги Алмейде.

— Ради всего святого, господа, "Араукана"*, конечно, шедевр поэтического искусства, но не до такой степени, чтобы драться, рискуя жизнью, за каждый экземпляр.

* Поэма испанского поэта Алонсо д'Эрсильи (1533-1596), воспевала войну с арауканами Чили. Первая часть поэмы вышла в свет в 1569 году.

Коэтиви привалился к стене, почувствовав, что еще миг — и он грохнется на пол. Алмейда растерянно крутил бумаги, силясь понять, в какую историю вляпался.

— Да, кажется, над вами здорово подшутили, господа. Вам следует освежить в памяти список своих врагов, — продолжил шевалье Жорж-Мишель, забирая список поэмы, на этот раз уже из рук испанца. Оба графа угрюмо молчали, понимая, что если бы не племянник короля один из них был бы мертв, в другой — на полпути в тюремную камеру.

— Кстати, — остановил Алмейду Жорж де Лош, — вы, кажется, имели честь обсуждать мои действия, граф. Думаю, мы сможем продолжить разговор в любое удобное для вас время и место. Вы сможете сказать об этом моему другу, маркизу.

— Я буду ждать этой встречи, принц. — Поклонившись, испанец удалился в сопровождении своих людей, оставив французов одних. За исход поединка он не опасался. В конце концов не для того же граф де Лош спасал его от эшафота, чтобы потом убить, так что поединок был скорее данью условностям, нежели реальным сражением.

— Вы... как... — граф де Коэтиви оторвался, наконец, от стены, но так и не смог задать вопрос. Вернее, вопросов было слишком много, чтобы задать их одновременно.

— Ну, — граф де Лош пожал плечами, — скажем, у меня есть хорошая привычка оказываться в нужное время в нужном месте. — Он благоразумно умолчал о том, что заметив странное поведение графа на приеме, вспомнил восторженную Луизу и ее рассуждения, как хорошо оказаться в роли Дианы де Пуатье. Сопоставив одно с другим, он решил не выпускать кузена из вида и появился как раз вовремя. "Вероятно, малышка окрутила посла, — размышлял Лош, подавая кузену руку и распоряжаясь насчет носилок, — решила показать коготки. Что ж придется держать с ней ухо востро. А заодно принять меры против чрезмерного возвышения графини".

— Видите ли, когда я предположил, что вы стали слишком влиятельной фигурой при дворе, я подумал, что у кого-нибудь может появиться желание вас устранить. Признаюсь, такой исход дела меня вполне бы устроил. Но представьте себе — я из кожи вон лезу, чтобы устроить вашу судьбу — вернуть состояние, отправить подальше от Лувра, который, как я знаю, вы не любите — а кто-то решает вашу участь, вообще меня не спросив. Меня, принца, родственника королей. При этом прекрасно зная и то, что я здесь, и мое участие в вашей судьбе.

Коэтиви скрипнул зубами. Шевалье Жорж-Мишель сделал вид, будто не заметил этого.

— Нет, мне собственно все равно, будет ли кузина вдовой или замужней дамой, — продолжил граф. — В ее положении — это почти одно и тоже. Но вы-то на что рассчитывали? Знаете, дипломатия вещь опасная — графов гораздо больше, чем интересов короны. И коль скоро граф начинает вести себя как принц, ему не следует обижаться на роль пешки. — О своих подозрениях касательно Луизы шевалье Жорж-Мишель промолчал, полагая, что нечего бросать слова на ветер, не имея прямых улик.

Граф с шумом выдохнул:

— Приходится, если принц ведет себя как граф!

— Браво... туше, я бы сказал — обрадовался Жорж-Мишель, — Но, знаете, это совсем другое. Если кузен Карл и дядя Макс на меня сердятся — это ничего не значит. Зато дядя Филипп и кузен Генрих осыпают милостями. Так и хочется с кем-нибудь поделиться. И я, пожалуй, готов был бы вам помочь, не будь вы столь упрямы. Боже, что за наказание! И почему вы так странно себя ведете?!

— Вы издеваетесь надо мной, шевалье. И причина известна, — почти с ненавистью отозвался граф, наглядно демонстрируя, что не так безразличен к болтовне за своей спиной, как хочет показать. Коэтиви испытывал огромное желание убить своего спасителя на месте, и едва сдерживал себя.

— Мне тоже пришлось несладко — воспитывать сына дофина, выдавая его за своего ребенка, — фыркнул граф де Лош.

На какое-то мгновение Коэтиви удивленно распахнул глаза, но гнев взял верх над изумлением:

— Но вас не тащили к алтарю силой, — возмутился Коэтиви. — И вообще — одно дело, когда вы кому-то наставляете рога, другое — если рогоносец ты сам.

— В каком смысле? — граф де Лош озадаченно хмыкнул. — Вы, Коэтиви, какой-то странный человек. Когда мне подкидывали ребенка, никто не поинтересовался, нравится ли мне это. Но на что нужны друзья, если они не могут оказать столь ничтожную услугу?

— Ничтожную? — граф де Коэтиви вновь удивленно воззрился на графа де Лош. За ничтожные услуги не дарят поместий, приносящих пятнадцать тысяч ливров чистого дохода.

— Ну да, — подтвердил Жорж-Мишель. — Вас же, кажется, не сделали ни герцогом, ни пэром. Хотя, знаете, когда четверо принцев предлагают свою дружбу — это тоже неплохо.

— Кто? — Коэтиви почувствовал, как в глазах потемнело. В общем-то состояние графа объяснялось потерей крови, а также мысленными усилиями по подсчету любовников жены.

— Только не надо сейчас падать в обморок, держите руку. — Граф де Лош не имел намерения тащить на себе бесчувственное тело. — Карл, Генрих, Франсуа и я. Хотя Карл не принц, а король. Но это не так важно. И нечего смотреть на меня как на чудовище. Карл — наш король, и долг подданных — угождать ему в его прихотях. Генрих любезничал с вашей женой, когда вы еще и знакомы с ней не были, я... Ну, скажем, ваша Луиза не в моем вкусе, а что касается Франсуа — вы что, Коэтиви, всерьез полагаете этого щенка мужчиной? Поверьте, я знаю Франсуа много лучше, чем вы — полное ничтожество во всех смыслах. Уверяю — самое большое, что грозит Луизе — умереть со скуки в те несколько ночей, когда ей придется напевать ему колыбельные. Ну, еще волосы расчесывать. И воротничок поправлять.

Во время перечисления всех благодеяний, которыми мадам де Коэтиви собиралась одарить младшего Валуа, граф де Коэтиви тщетно пытался вернуть себе равновесие — во всех смыслах. Потолок и пол так и норовили поменяться местами, мысли путались и дипломат с удивлением уловил в лице графа де Лош нечто, похожее на сочувствие. Граф де Коэтиви так и не понял, какие чувства испытывает к "кузену", да и слишком плохо себя чувствовал равно для дружбы и ненависти.

...Дуэль же с графом Алмейдой закончилась ранением последнего. Король был недоволен, но принц Релинген просил за графа, и дело закончилось лишь временным отлучением от двора. В результате шевалье Жорж-Мишель и благородный гранд расстались почти приятелями. Да и вряд ли могло быть иначе, ибо граф де Лош предпочитал не иметь живых врагов.

ГЛАВА 28

Почему шевалье Жорж-Мишель не нашел при дворе калеку-пажа

Человеку свойственно ошибаться, и хотя истина эта была известна еще древним, мало кто принимает ее на свой счет. Граф де Лош не был исключением. Вознамерившись во что бы то ни стало спасти "родственника", шевалье Жорж-Мишель возвел напраслину на его жену. Возможно, Луиза де Коэтиви и была бы счастлива, наткнись ее супруг на шпагу или сверни себе при падении шею, но по молодости лет еще не пыталась подыскать столь проворный клинок или столь горячего коня.

К счастью, ошибка шевалье касательно кузины не причинила никому вреда, чего нельзя было сказать о другом заблуждении графа. Его сиятельству частенько случалось заблуждаться, но никогда еще его заблуждения не имели столь печальных последствий как в случае с маленьким пажом. Граф ошибался и тогда, когда успокаивал жену, будто напуганные расправой над тремя мерзавцами, придворные не осмелятся даже взглянуть на калеку-пажа, и тогда, когда уверился, будто родные забрали мальчика домой.

Не только граф де Лош пребывал в заблуждении. Ошибался полковник де Сен-Жиль, полагавший, будто за тридцать лет, минувших с тем пор, как он покинул двор, при этом дворе ничего не изменилось. Ошибался Огюст де Бретей, даже не подумавший дать сыну рекомендательное письмо к графу де Лош. Ошибались придворные, не способные вообразить, что принцесса Релинген потеряет свой "выигрыш", и потому ни на миг не связавшие гнев ее высочества с судьбой Александра. Ошибался лакей, уверяя, будто калекам не место при короле.

Хотя в пажи его величества действительно не брали больных и просто некрасивых юных дворян, это не значило, что, оказавшись при дворе, мальчишки сохранят здоровье. Не имеющих покровителей бедняков при дворе поджидало множество несчастий. Старшие пажи, такие же нищие как и их малолетние товарищи, но гораздо более сильные, отнимали у малышей еду, жалованье и скромные родительские подарки, заставляли новичков прислуживать себе, ибо лакеев на всех пажей не хватало, потешались над младшими, как могли, словно желали отплатить за все то, что несколькими годами ранее пришлось претерпеть им самим. Мальчишек подстерегал голод, холод и сырость, грубость придворных и слуг. Сохранить при такой жизни здоровье было нелегко, так что зимой мальчишки умирали от простуды, а летом — от несварения. А ведь были еще влюбленные старухи и охочие до мальчиков шевалье, пьяные вертопрахи и королевские собаки, такие же истеричные, как их хозяин, и способные не на шутку покусать зазевавшихся мальчишек. Были карцеры и розги надзирателя за пажами, палки и кинжалы ревнивых мужей и жен. А еще был король, в припадке ярости способный отходить мальчишку хлыстом или даже отдать в руки палача, дабы тот наказал провинившегося.

За время придворной службы лишь королевские собаки относились к Александру с несвойственным им дружелюбием, прочие же обитатели Лувра заставили его сполна хлебнуть горя. Юный Бретей столкнулся с холодом, голодом, злыми шутками старших пажей, бесконечными приставаниями придворных и клеветой, познакомился с неистовым гневом короля и искусством палача, так что неделя, проведенная Александром в прихожей Лошей, показалась пажу раем. К величайшему горю Александра, непонятная суета, поднявшаяся в покоях благодетелей, и его собственная растерянность привели к тому, что добрая принцесса уехала из Блуасского замка без него, а Александр вернулся к прежней жизни.

Возможно, первые дни после бегства принцессы Александр не сознавал, что все вернулось на круги своя, так как король, немало раздосадованный исчезновением "невесты", вознамерился вернуться в Париж, а в дороге придворным было не до развлечений. Зато в Лувре соскучившиеся по привычным забавам господа так старательно принялись наверстывать упущенное, что в самый холодный вечер февраля отчаявшийся Александр бежал из королевского замка в надежде найти добрую принцессу.

Может показаться странным, что мальчишка решил отправиться в Лош, но Александр полагал, что больше идти ему некуда — его матушка умерла, батюшка удалился в монастырь, а господин де Сен-Жиль никогда его не любил, иначе не отослал бы ко двору. Юный паж знал, что Лош находится не так уж и далеко от Азе-ле-Ридо, и полагал, что коль скоро один раз доехал от Азе-ле-Ридо до Парижа, то, бесспорно, сможет дойти от Парижа до Лоша. О том, что путешествовать верхом в сопровождении господина де Сен-Жиль и двух дюжин хорошо вооруженных слуг вовсе не то, что в одиночку брести по дорогам, отчаявшийся Александр не думал. Как и о том, что убегать лучше летом, не забыв запастись деньгами и едой.

Февральский ветер швырял в глаза Александра колючую белую крупу, норовил забраться под короткий пажеский плащ и сорвать с головы берет. Тонкие подошвы башмаков не защищали от холода, пальцы стыли, но Александр упорно брел по набережной Сены. В какой-то миг ему показалось, будто холод отступил, будто рядом с ним идет какая-то дама, добрая и заботливая, словно родная матушка, и он уже не мог понять, кружится ли вокруг вьюга или длинная вуаль дамы.

Порыв ветра с силой толкнул Александра в спину, и он налетел на какого-то человека.

— Прошу прощения, сударь, — пролепетал беглый паж, — я нечаянно. Вы не подскажете, к каким воротам надо идти, чтобы выйти на дорогу к Лошу?

Крепкий высокий человек, одетый как горожанин, вгляделся в запорошенный снегом пажеский наряд Александра и проговорил, стараясь смягчить голос:

— Ваша милость, вам надо вернуться в Лувр. Парижские ворота уже закрыты, но завтра с утра вы сможете выполнить поручение короля. Только где же ваша лошадь? — "хотя здесь больше подошел бы мул", — мысленно добавил палач парижского суда, разглядывая мальчика. — До Лоша слишком далеко, чтобы идти пешком, да и погода нынче не располагает к пешим прогулкам, — заметил Кабош. — Возвращайтесь в замок, — повторил мэтр, "а завтра, дай Бог, его величество забудет о своей прихоти", — мысленно договорил палач. — Давайте, я провожу вас до Лувра.

— Нет! — отчаянно выдохнул Александр и в ужасе шарахнулся прочь. Споткнулся, неловко упал и остался лежать, ударившись головой. Палач расстроено склонился над пажом и, убедившись, что мальчишка лишился чувств, поднял беглеца на руки.

— Открывай, — хмуро приказал палач замерзшему у ворот Шатле стражнику и быстро прошел в узкую калитку. Настроение Кабоша было хуже некуда. Еще год назад он раздумывал бы о мальчишке не дольше, чем потребовалось бы времени, чтобы указать пажу на ближайшие ворота, но с тех пор как несколько месяцев назад ему приказали допросить такого же юнца, не мог отделаться от непонятного душевного смятения. Чувство было тем более удивительным, что прежде Кабош не испытывал ни малейших угрызений совести из-за своего ремесла — печальная участь изменников, убийц, фальшивомонетчиков и прочих негодяев не трогала палача. Если бы мальчишка оказался замешен в заговоре против короля или каком-нибудь ином преступлении, Кабош также смог бы избавиться от странного беспокойства, но невинная детская шалость вовсе не казалась палачу достаточным основанием для пытки. Именно память и чувство вины заставляли палача хлопотать над потерявшим сознание мальчишкой.

Если госпожа Кабош и удивилась поступку мужа, то не сказала об этом ни слова, ибо вид худенького перепуганного мальчика, такого непохожего на ее простоватых и крепких сыновей, привел добрую женщину в состояние умиления и заставил немедленно погрузиться в заботы — положить в постель нагретый кирпич и подогнуть одеяло, чтобы маленький паж мог согреться, собрать побольше подушек, чтобы ему было удобнее лежать, и сварить бульон. Кабош не мешал жене хлопотать вокруг мальчишки, полагая, что через пару-тройку дней, когда последствия неудачного падения пройдут сами собой, маленький паж сможет вернуться в Лувр к королю и обязанностям, но вопреки расчетам мэтра излечение мальчишки затянулось на несколько месяцев.

Палач может забыть лица допрашиваемых и даже их имена, но никогда не забудет нанесенных его ремеслом ран. Осматривая покалеченную руку Александра, Кабош благодарил Всевышнего, в своем милосердии даровавшего ему возможность искупить причиненное пажу зло. Те же инструменты, что несколько месяцев назад сделали юного шевалье калекой, теперь должны были послужить к излечению мальчишки, ибо палач, не долго думая, вторично сломал пажу руку и так тщательно сложил кости, что даже знаменитый мэтр Паре не смог бы найти в работе Кабоша хоть один изъян. Ни о каком путешествии со сломанной рукой не могло быть и речи, так что Кабош, все еще страдавший от угрызений совести, взялся следить за выздоровлением юного шевалье, а затем, когда кости срослись, и Александр смог избавиться от привязанных к руке дощечек, начал с редкой добросовестностью растирать и упражнять израненную руку мальчишки.

Александр не тяготился жизнью в Шатле — впервые за последние годы юный шевалье столкнулся с почтительностью окружающих. В Азе-ле-Ридо наставники Александра были столь строги, что неизменно требовали почтения к себе, а не к своему ученику. При дворе юный шевалье превратился сначала в слугу, а затем и в забаву скучавших придворных, и только в Шатле, да на улицах Парижа ощутил себя дворянином.

Правда, дворянин из Александра получался странный. Слоняясь вместе со старшим сыном Кабоша по столице, знакомясь со шлюхами, ворами, мошенниками и браво, Александр с головой окунулся в жизнь висельников Парижа. Как уверял Жером, все эти люди рано или поздно должны были попасть в руки его отца, но пока были самыми занимательными и веселыми людьми столицы. Шлюхи всегда были готовы порадовать белокурого красавчика печеньем или вафлями, называли "маленьким принцем" и явно выделяли среди прочих сорванцов Парижа. Воры восторгались его тонкими пальцами и деликатным сложением, ибо благодаря первому можно было легко вытащить из кармана платок, а благодаря второму — запихнуть мальчишку в самое маленькое оконце. Шулеры учили Александра передергивать в карты, восхищались памятью и сообразительностью пажа, и даже подарили талантливому ученику кости со свинцом, на которых всегда выпадало двенадцать. Браво также не оставили юного шевалье вниманием. Себастьен Мало научил Александра неслышно подбираться к любому врагу и бесшумно подниматься по любой, даже самой скрипучей лестнице. Жанно Кастет объяснил, что и обычная тарелка в умелых руках может стать грозным оружием. А сам великий Ле Нуази преподал беглому пажу несколько уроков метания ножей — для шпаги гнилозубый мэтр признал Александра пока слабоватым.

ГЛАВА 29

В которой рассказывается о чудесах и искусстве убеждения

— История с чудным отроком!.. Рассказанная и показанная!.. С убиением и воскрешением! — надрывался ярмарочный фигляр, наблюдая, как толпа оставляет лотки и стекается на небольшую площадь. Жером и Александр привычно крутились поблизости, предвкушая свой выход.

Вообще-то, Александру больше нравилось плавать и нырять с моста, хотя платили за это сущие пустяки. Даже таскать платки из карманов было веселее. Зато когда Александр вылезал из утыканной шпагами корзины и видел ошалевшие от благоговейного ужаса морды ярмарочных зевак — это было здорово! Жером и Александр едва удерживались от хохота, не замечая, как переводит дух вспотевший от напряжения фокусник. Трюк с корзиной был самым опасным из всех трюков старого итальянца, зато и платили за него больше, чем за все остальные трюки вместе взятые. Александр как-то целую неделю пробродил со стариком по Сен-Лоранской и Сен-Жерменской ярмаркам, заменяя заболевшего мальчишку, купленного фокусником пару месяцев назад. Если бы беглому пажу сказали, что какой-то пьяный офицер проткнул парнишке ногу, Александр только пожал бы плечами, привычно присовокупив, что от судьбы не уйдешь. О том, что однажды его могут и вовсе убить, мальчик не думал, искренне наслаждаясь непривычной свободой и сытостью.

Благодаря щедрой плате фокусника у бывшего пажа не переводились деньги, и он мог вволю накупать вафель, булочек и пирожков, если им с Жеромом не приходило в голову брать все это даром. Конечно, Александр догадывался, что, не будь Жерома, итальянец вряд ли был бы столь щедр, но мальчишка предпочитал не забивать голову лишними мыслями. Гораздо больше его волновал собственный выход перед публикой и за все время работы подсадным Александр ухитрился ни разу не повториться. То он отчаянно цеплялся за всех встречных и поперечных, таща платки и все, что попадалось под руки, а также жалобно умоляя не губить его, ведь его только что сговорили с внучкой зеленщика. То начинал яростно торговаться словно ростовщик с моста Менял, делаясь сварливым, визгливым и суетливым. А однажды, сделав вид, будто палец фокусника ткнулся в Жерома, с воплем бросился к итальянцу, принялся уговаривать его не убивать единственного кормильца семьи, а лучше взять его, слабого и больного, и так уговаривал, что в конце концов уговорил!

Временами итальянец, никогда не знавший, какую новую штуку выкинет бамбино, громогласно клялся, что как следует отдубасит проказника, но почему-то никогда не бил. Александр полагал, что причиной тому был Жером, но, как это ни странно, ошибался. Наблюдая за все новыми и новыми интермедиями малыша, видя, как ярмарочные зеваки хватаются от хохота за животы или же растрогано вытирают слезы, старый фигляр вспоминал Италию и думал, что у бамбино большое будущее. Мало ли было великих комедиантов, начинавших свою карьеру на улице, а затем заставлявших смеяться и плакать знатнейших сеньоров, герцогов, кардиналов и самого папу? Последнее время фокусник все чаще вспоминал о своем возрасте и все больше надежд возлагал на талант бамбино, так что старался пореже запихивать мальчика в корзину, боясь потерять такое сокровище из-за случайно дрогнувшей руки или какого-нибудь пьяного вертопраха. Из разговоров с Жеромом итальянец догадался, что мальчишки не только не были братьями, но даже не состояли в родстве, и потому предположил, что бамбино приемыш, может быть, подкидыш. Самого Жерома старик принимал за сына мясника и был не так уж далек от истины.

Итальянец ничем не мог попрекнуть приемных родителей мальчика, судя по всему весьма добрых и щедрых людей — во всяком случае старик ни разу не видел бамбино голодным, избитым или плачущим. И все же каким бы счастливым не казался мальчишка, какими бы заботливыми не были его приемные родители, старый фокусник верил — они не откажутся отдать бамбино на его попечение, ибо — видит Мадонна! — малыш не годился для ремесла мясника. Согреваемый подобными мечтами, старик частенько рассказывал Александру о виденных им в Италии комедиях и трагедиях; увлекаясь, читал по-итальянски целые монологи; затем спохватывался, обнаружив, что перешел на родной язык, и принимался пересказывать монологи по-французски; вновь вспыхивал порохом, пытаясь пропеть модные итальянские песенки; учил Александра смотреть, держать спину и голову, даже ходить.

Каждый раз, когда старик начинал подобное представление, Жером выразительно крутил пальцем у виска, желая показать, что итальянец окончательно спятил, а Александр как зачарованный внимал фокуснику и повторял его уроки, забывая даже о вафлях и купании. Видя, каким восторженным пламенем горят глаза мальчишки, старый фигляр умильно утирал слезы, убеждая себя, что непременно доживет до триумфа проказника и тогда его старость будет обеспечена. Пока же старик готов был пришибить знатных болванов, то и дело лезущих под руку и требующих повторить фокус.

Этот раз не был исключением. Как только перед фокусником остановились роскошные носилки, старик понял — повторения трюка не избежать. Бедняга даже взмок под недоверчивым взглядом разряженного вельможи. Пока зеваки охали, таращили глаза, прижимали к щекам ладони, жмурились, бормотали "Pater Noster", "Ave" и сыпали площадной руганью, сидевший в носилках дворянин не пошевелился, не вымолвил ни слова, даже не моргнул. Старик мысленно бранился: "Мадонна! И как можно работать с такой неблагодарной публикой?!"

Александр упорно лез вперед — раскрасневшийся от азарта и любопытства мальчишка. Целый дождь из су и денье сыпался к ногам старого бродяги, и только вельможа не дал фокуснику ни монетки. Итальянец низко поклонился и принялся благодарить монсеньора за честь дать представление в его присутствии, уверял, что еще никогда за свою долгую жизнь не удостаивался подобного счастья, клялся помнить об этой радости до самой могилы — напрасно... Дворянин упорно не желал расставаться с деньгами.

На особо длинном периоде речи итальянец запнулся, и тогда вельможа, наконец, разомкнул губы.

— А ты, приятель, мошенник. И внук твой мошенник. И корзина твоя — корзина мошенника, — лениво объявил он. — А, впрочем, ладно. Я дам тебе тестон, если сможешь повторить свое "чудо" с кем-либо другим, к примеру — вот с ним, — и вельможа ткнул пальцем в собственного лакея.

Лакей побледнел, попытался было отшатнуться, но под взглядом хозяина застыл на месте, бормоча что-то невнятное о десятилетней безупречной службе. Итальянец всплеснул руками:

— Но, монсеньор, этот юноша не влезет в мою корзину, — с деланной растерянностью сообщил он. — Здесь нужен мальчик... маленький мальчик... Вроде этого... — фокусник указал на Александра.

— Ну так бери его, — пожал плечами вельможа. — Мне все равно, кого ты прирежешь...

Выражение неистребимого мальчишеского любопытства сползло с лица Александра. Он растерянно огляделся по сторонам и вцепился в Жерома. На какой-то миг фокусник даже подумал, что фантазия бамбино истощилась и ему придется повторить одно из своих прежних представлений. Зря! Губы мальчишки сложились в плаксивую мину и он разревелся, да так, что слезы брызнули во все стороны.

— Я больше не бу-у-ду! — ревел Александр, кулаками размазывая по лицу слезы. — Жа-а-ак!... Скажи ма-а-тушке!.. Я слу-у-ушаться... бу-у-ду-у!

Толпа, слегка оглушенная этими воплями, попятилась на шаг-другой, но сразу же остановилась, с интересом ожидая продолжения.

— Матушка говори-и-ла... не ходи-и-и на я-а-рмарку-у-у... не ходи-и-и... а я ходи-и-и-ил... — Александр содрогался от рыданий. — Я больше не бу-у-у... ду-у-у... Пусть ма-а-атушка меня... побье-о-о-от... только пусть не ре-е... жу-у-ут...

В толпе кто-то хмыкнул. Краснощекая и пышнотелая горожанка наставительно втолковывала такому же краснощекому и круглому сынку: "Видишь, что бывает с неслухами? Сейчас этого мальчишку посадят в корзину и прирежут". Малыш испуганно уцепился за материнский фартук, однако жмуриться не стал, явно желая узнать, каким образом режут непослушных мальчиков. Александр зашелся криком, уверяя, что только раз убегал на ярмарку... то есть — два... ой! — всего-то три раза!..

Добропорядочные парижане и столь же добропорядочные окрестные крестьяне от души хохотали, требовали посадить негодника в корзинку и как следует пырнуть ножом. Один из зевак до того раззадорился, что даже пихнул Александра в спину — не сильно пихнул, больше для вида, но мальчишка претворился, будто этот толчок сбил его с ног, и чуть ли не кубарем подкатился к ногам фокусника.

Наконец, и Жером вспомнил, что должен что-то сказать. Он осторожно приблизился к носилкам и попросил его милость не убивать братца, а то матушка будет плакать.

— Если мошенник прирежет твоего брата — получишь десять ливров, — небрежно посулил вельможа, и лакей грубо оттолкнул мальчишку прочь.

Старый фигляр устало оглядел гогочущую толпу, явно довольную и с нетерпением ожидавшую начало нового представления, сидевшего у ног бамбино, тихонько поскуливавшего, словно он уже потерял всякую надежду на спасение, ехидно улыбавшегося вельможу и тяжко вздохнул. Совать в корзину свою последнюю надежду очень не хотелось, однако и спорить с французским грубияном было бессмысленно. С тяжким вздохом фокусник поднял мальчишку на ноги, накинул ему на голову черный суконный плащ, поставил проказника в корзину и принялся с трудом "запихивать" внутрь.

Зеваки притихли. Черный плащ фокусника неожиданно напомнил им черную повязку на глазах осужденного и, если бы в толпе оказался священник или бродячий монах, они непременно произнесли бы прочувственную проповедь, уверяя, что как преступники обречены на погибель тела и души, так и непослушные дети будут ввергнуты в геену огненную, где их наказанию не будет конца. Если бы зевакам сказали, для чего на самом деле нужен плащ, они бы немало удивились, ибо без куска ткани, полностью скрывавшего фигуру Александра, зрители бы поняли, что корзина не так уж мала и мальчишке в ней весьма просторно.

Наконец итальянец "запихал" бамбино в корзину, стащил с выцветшей головы плащ, прикрыл корзинку плетеной крышкой и взял в руки первую шпагу. Даже вельможа приоткрыл рот и даже Жером затаил дыхание. Лишь сидящий в корзине Александр был совершенно спокоен. Шпаги привычно вылезали со всех сторон и он с привычной сноровкой направлял их ход. Даже когда вельможа опомнился и принялся громко требовать, чтобы мошенник сменил клинок и взял его собственный, беглый паж не испугался. Шпага дворянина была отведена с той же легкостью, что и шпаги фокусника, а шпаги фокусника были ничуть не менее остры, чем шпага дворянина.

Александр с удовольствием прислушивался к восклицаниям толпы, но когда, наконец, вылез, потрясение зевак было столь велико, что над толпой разом воцарилась тишина. Только пухлый малыш у маминой юбки растерянно пропищал, неужели этот мальчик не такой плохой, раз добрый святые его воскресили?

Ответом пострелу была увесистая материнская оплеуха, а лакей, так и не пришедший в себя от страха, мог только выдохнуть: "И как... там?!"

— Черти... рожи корчили... — жалобно проговорил Александр. — И розгами грозили...

Последние слова мальчишки потонули во взрыве здорового простонародного хохота. Дворянин также изволил улыбнуться и швырнул фокуснику обещанную монету. Рассеянно скользнул взглядом по Александру. Посмотрел внимательнее — раз, второй, третий. Задумался. Поманил к себе Жерома. Небрежно уронил на землю пять ливров.

— Сегодня вечером приведешь брата в отель Сенс — получишь двадцать ливров.

Не дожидаясь ответа, вельможа откинулся на подушки и подал знак трогать. Толпа расходилась. Только Александр застыл на месте, с ненавистью глядя вслед носилкам.

— Да ладно тебе, — Жером ткнул друга в бок. — Хочешь, шепну нужным людям словечко — и они перережут ноги его лошадям?

— Лошадей жалко...

— Тогда... можно ему в отеле дымоходы забить, — предложил Жером новую проказу.

Глаза Александра загорелись. Подобная проделка и впрямь была великолепна!

— И вообще, хватит болтать. Смотри, сколько у тебя денег. Пять ливров его милости и итальянец дал шесть су. Что делать будем?

— Пирожки купим и Смиральде ленту, — немедленно предложил Александр.

— Пирожки мы и так возьмем, — снисходительно возразил Жером, — а ленту, так и быть... купим.

Пока друзья с аппетитом поглощали пирожки с требухой, а также пришедшиеся весьма кстати сыр и сидр, пока выбирали нарядную ленту, пока неугомонный Александр нырял с моста Менял и мальчишки искали Смиральду, тени удлинились чуть ли не вдвое. И Смиральда объявилась вовсе не там, где ее ожидали. Была у нее дурная привычка: появляться из ниоткуда и исчезать в никуда. При виде ленты девушка скорчила недовольную гримасу, уверяя, что только глупцы тратят деньги на подобные пустяки, однако пожелала украсить себя немедленно. Покрутилась перед друзьями, приняла кокетливую позу и, наконец, приготовилась выслушивать новости, которые Александр собирался на нее вывалить. Лишь когда мальчик запнулся и ни с того ни с сего замолчал, Смиральда, всегда подмечавшая подобные мелочи, нахмурилась:

— Ну, и что там случилось с этим дворянином? Носилки под ним что ли провалились?

— Ничего под ним не провалилось... — отозвался Жером. — Просто он посулил мне двадцать ливров, а из-за него, — короткий кивок на Александра, — я эти двадцать ливров потерял.

Смиральде не требовалось ничего разъяснять. Она осуждающе посмотрела на мальчишек и наконец фыркнула: "Ну и болваны!" Александр вскинул голову:

— А что же... что же я — идти должен был, да? Не желаю я! Это противно!

— Подумаешь, — девушка пожала плечами. — Противно ему... За деньги мог бы и потерпеть. Уж если этот вельможа Жерому двадцать ливров обещал — тебе бы еще больше дал...

— Я не шлюха!

— Ну спасибо, — Смиральда обиженно поджала губы. — Ты не шлюха, ты просто дурак. И вообще, чтобы шлюхой быть, надо еще уметь что-то.

Александр замолчал, чувствуя, что обидел Смиральду, и не зная, как загладить вину. Девушка тоже молчала. Однако в конце концов обида заставила ее заговорить.

— Тебе то хорошо — никакого риска, а я залететь могу.

— Как это? — не понял Александр.

— А так! — огрызнулась Смиральда. — Забеременеть. Думаешь приятно всякую гадость пить, да еще думать, подействует она или нет?! А ты все ленточки, сережки... И дал же Всевышний такую красоту идиоту! Нет, право, — девушка вскочила, — ты на себя посмотри. Тебя приодеть — так вообще загляденье будет!

Беглый паж только упрямо замотал головой.

— А что, что еще ты будешь делать? — горячилась Смиральда. — Думаешь, всю жизнь на шее мэтра Кабоша просидишь? Он, конечно, хороший человек, хоть и палач, но ведь и совесть знать надо...

— Я отработаю, — сквозь слезы прошептал Александр.

— Как? Пойдешь к мэтру в подручные? Так он тебя не возьмет — его за это вздернут. А вором станешь — сам на виселицу угодишь.

— Я дворянин! — вскинулся мальчик.

— Да кто это знает и кто тебе поверит? Только шкуру за самозванство спустят, а потом все равно — на перекладину. Нет, Александр, дороги у тебя две. Либо знатным господам в спальне угождать, либо на виселице болтаться.

Александр отвернулся.

— Я... я в комедианты пойду — у меня талант.

Шлюха выразительно постучала пальцем по лбу.

— Ну точно дурак — додумался... Да этих бродяг даже на кладбище не хоронят — как собак при дороге зарывают. И тоже, между прочим, по ночам знатных господ развлекают. А то не угодишь, так они палками отдубасят, а угодишь — жена или муж слуг с дубьем пришлют...

— Это только у нас так, а в Италии все по-другому! — заспорил Александр. — Там комедианты во дворцах живут, перед кардиналами и папами представления дают!

— Угу, — скептически протянула Смиральда. — А кто ночами тех же кардиналов развлекает? То-то все твердят о любви по-итальянски...

— Да что вы все об одном и том же... — попытался вставить словечко Жером. — Пошли лучше гулять...

Смиральда в упор смотрела на Александра, не обращая ни малейшего внимания на сына палача. Беглый паж опустил голову.

— Я в армию пойду...

— Ну и будешь спать с вонючими солдатами, — заключила шлюха. — Им, знаешь ли, тоже развлечения надобны. Нет, Александр, уж если быть чьей-то забавой, так забавой вельмож в Лувре. А то через пару месяцев Кривой Жан тебя сам к делу приставит, и на Жерома не посмотрит, и даже на мэтра. Просто спрячет тебя на недельку-другую и будешь ты на него работать. С Кривым Жаном не поспоришь. А если тебя стража заловит, так вот Жером и будет тебя пороть. Думаешь не выпорет? Выпорет-выпорет, не сомневайся. Он и меня выпорет.

Александр в потрясении уставился на друга. Жером взъерошил волосы.

— Ну что ты ко мне привязалась?! Что я виноват, что у меня ремесло такое?

— Не ной, — Смиральда была настроена решительно. — Ты лучше расскажи этому болвану, что ему еще кроме порки причитаться будет, коль скоро Кривой Жан на него лапу наложит.

Сын палача виновато отвел взгляд.

— У позорного столба выставят... и клеймо наложат...

— Но я же не хочу... не хочу этим заниматься... — возмутился Александр.

— Так что же им — Кривого Жана наказывать? Удумал... — шлюха даже руками всплеснула. — Тебе еще повезет, если Кривой Жан тебя какому-нибудь вельможе продаст. Только знаешь, лучше самому покровителя найти. Чего ради Кривого Жана кормить? Он и так упитан, дальше некуда.

Александр ткнулся лицом в сложенные на коленях руки и разрыдался. Жером укоризненно взглянул на Смиральду. Девушка передернула плечами.

— Хватит сырость разводить! Не маленький!

— Что же мне делать? — казалось, мальчик не слышит окрика подруги. — Что делать?!

— Как что? — Удивилась шлюха. — Учиться надо. Ты хоть и красивый — но ужас до чего неуклюжий! Поговорю я сегодня с нужным человеком, он тебя ремеслу обучит... Вернешься в Лувр... Главное, понаглее будь и деньги за все бери. Может, какая-нибудь дама возьмет тебя под свое покровительство, а, может, какой-нибудь шевалье. Знаешь, с мужчинами дело иметь гораздо лучше. Женщины — они что? — у них мужья, любовники, братья, куча других родственников. Возьмут и прирежут в темном закоулке. А мужчины — сами себе господа.

— Не хочу я с ними!

— А что ты хочешь?! — взвилась Смиральда. — В корзину свою дурацкую лазить? Так тебя там прирежут! Думаешь, почему твой драгоценный итальянец мальчишек у Кривого Жана покупает? Потому что они у него больше полугода не живут. Вылезет какой-нибудь пьяный офицер и ткнет шпагой. Очень весело — сдохнуть в корзине! А покровитель о тебе заботиться будет. Кормить, одевать, на охоту брать. Что в этом плохого?

— Это больно... — прошептал мальчик.

Девушка фыркнула:

— Потому что ты неуклюжий и ничего не умеешь. И вообще — можно подумать, твой итальянец тебя ни разу не ранил!

— Но... это же так — царапины, — начал оправдываться Александр. — Зато когда я вылезаю... Ты бы видела, как они на меня смотрят!

— И эти будут смотреть! — подхватила Смиральда. — Комедианты такие же шлюхи как мы, только хуже — ничего толком не умеют. Мы то представления устраиваем похлеще их. И наряды у них — сплошной обман, дешевка. А у тебя будут шелк и бархат, и шитье золотое, и кружева... Ты же дворянин! Чего ради тебе перед горожанами с крестьянами выламываться? Тебе с вельможами надо жить, благородных господ забавлять, а уж они для тебя ничего не пожалеют.

Рассказывая Александру об ожидающих его благах, Смиральда так воодушевилась, что ее глаза засияли. Это была тайная мечта всех шлюх, встретить богатого покровителя, который посадит красотку на коня и увезет далеко-далеко в свой сказочный замок. Смиральда даже себе не признавалась в подобных мечтах, в глубине души понимая их тщету, но Александр... Все-таки он был дворянином, и вполне мог получить от покровителя коня, дорогой перстень, цепь с рубинами.

— Ты, главное, меньше двадцати ливров ни с кого не бери, — наставительно вещала Смиральда, словно Александр уже на все согласился и прямо сейчас побежит в Лувр. — И на слово никому не верь, пусть вперед платят. Представляешь, ты сможешь комнату снять, а может, покровитель подарит тебе отель!

Александр недоверчиво уставился на подругу. После комнаты пажей, после тюфяка и козел в Шатле мысль о собственной комнате и собственной кровати казалась мальчику волшебной сказкой.

— У меня не получится, — пробормотал он.

— Получится, — обнадежила Смиральда. — Ты же самый красивый. Ты только сразу себя правильно поставь — и все будет хорошо. А теперь пошли. Мне еще с нужным человеком потолковать надо.

Сбитый с толку, почти убежденный, Александр поднялся. Трое друзей шли по улице в молчании: Смиральда, потому что обдумывала предстоящий разговор с нужным человеком, а также размышляла, как избежать слишком пристального внимания Кривого Жака; Жером, потому что досадовал на непонятную настырность подруги; а Александр, потому что пребывал во власти страхов. Беззаботная и безопасная жизнь на улицах Парижа больше не казалась ему такой уж беззаботной и безопасной. Лувр, почти что переставший пугать, коль скоро он жил не в нем, а в Шатле, вновь стал казаться мрачным и страшным. Неясные мечты об Италии и армии поблекли. Будущее виделось уродливым и хмурым.

— Эй, красотка, садись ко мне в седло, покатаемся!

Александр поднял голову. Должно быть, только глубокая задумчивость помешала ему видеть происходящее вокруг, иначе он заметил бы и высокого вороного коня, и восседавшего на нем дворянина. Впрочем, одного взгляда было достаточно, чтобы мальчик все понял. Смиральда почтительно присела перед рыжеволосым всадником, что-то сказала, дворянин рассмеялся и махнул рукой. Александр почувствовал, что краснеет. Ему еще ни разу не приходилось видеть, как ведутся подобные дела, и теперь он просто застыл на месте, не зная, что предпринять. Жером дернул друга за рукав, пробормотав, что Смиральде теперь не до них. Напрасно. Александр стоял столбом. Смиральда обернулась, процедила сквозь зубы "Да убирайтесь же вы, наконец!", но ее приказание подействовало на мальчишку не больше увещеваний Жерома. Дворянин хмыкнул и наклонился, протягивая к девушке руку. Смиральда растерянно оглянулась и тогда Александр вообразил, будто подруга нуждается в защите. Не помня себя, почти ничего не видя от слез, мальчик подхватил с земли камень и швырнул в дворянина.

Смиральда испуганно прижала ладони к щекам, когда камень угодил в вороного и возмущенный столь непочтительным обращением конь взвился в воздух. Не ждавший нападения дворянин чуть было не вывалился из седла, но каким-то чудом смог удержаться на спине ошалевшего от боли коня и даже направить его на мальчишку, твердо решив растоптать дерзкого щенка. Смиральда завизжала, да так, что оглушенный визгом вороной шарахнулся в сторону, и тогда воодушевленный предполагаемым отступлением врага Александр принялся забрасывать его кусками навоза, камнями и всем, что только попадалось под руки.

Дворянин понял, что более не может сдерживать натиск обнаглевшего простолюдина, и обратился в бегство, во все горло призывая стражу. Если бы речь шла о вооруженных браво, о ревнивом муже, взбешенном любовнике или брате, он мог бы до скончания века надрывать глотку, ибо городская стража раз и навсегда поклялась не сталкиваться со столь опасными людьми. Однако выяснив, что виновниками переполоха являются два мальчишки и девчонка, стражники приободрились, смело бросились на врага и без труда его одолели.

ГЛАВА 30

В которой Александр и Жером получают возможностью сравнить Консьержери и Шатле

Дворянин бушевал, сыпал отборной руганью, которой постеснялись бы даже портовые грузчики с Гревской площади, стучал кулаком по столу судьи и топал ногами. Мысль, что его, сеньора дю Гаста, полковника и приближенного дофина, обратил в бегство уличный мальчишка, приводила его в такое исступление, что он требовал примерно наказать виновного, спустить с него шкуру и отправить на виселицу. Старый судья с интересом внимал взбешенному дворянину, время от времени перемигиваясь с секретарем. Как и все горожане он не слишком любил заносчивых и наглых придворных и теперь с нескрываемым удовольствием разглядывал помятый наряд дворянина, темнеющий у него под глазом синяк, лохматую рыжеватую голову, лишившуюся в суматохе шляпы. Но больше всего судью и секретаря радовал тяжелый запах навоза, шедший от костюма и волос придворного, и они заранее предвкушали, какими забавными рассказами порадуют членов славной корпорации судейских.

Утомившись от гнева, полковник на мгновение умолк, и тогда раздался дрожащий голос Смиральды:

— Но, ваша милость, я же говорила, что он дурачок... Что его надо за угол завести... Его лошадь копытом ударила... по лбу — он и помешался. Теперь как завидит такую, кидаться начинает... себя не помнит...

— Так и держала бы своего помешанного взаперти! — рявкнул дю Гаст. — Дура!

Смиральда вздохнула:

— Так, ваша милость... как его запрешь — он же все крушит! — Девушка сочла необходимым пару раз всхлипнуть.

Любимец дофина набрал в грудь побольше воздуха, собираясь разразиться новыми проклятиями, и... умолк. Он вдруг заметил ехидные усмешки судейских, услышал приглушенные смешки стражников и задумался, представив, какие истории начнут рассказывать при дворе его враги. Даже когда мальчишку повесят... Проклятье! Если его повесят, сообразил вдруг дю Гаст, вспомнив о неприязненном отношении к себе короля Карла IX... весь двор съедется на Гревскую площадь дабы полюбоваться на щенка, обратившего в бегство неустрашимого дю Гаста. "А что скажет его светлость герцог Анжуйский?" — со все возрастающей тревогой думал полковник. Служба у дофина была не слишком обременительной и дю Гаст вовсе не жаждал с ней расставаться.

— Отдала бы дурака монахам! — проворчал полковник, несколько сбавив тон.

— Ваша милость, так у нас же денег нет! — пожаловалась Смиральда и разрыдалась.

— Вы подтверждаете жалобу, ваша милость? — самым елейным тоном осведомился судья.

Полковник мрачно уставился на судью, поднял было руку к глазам и в ярости оборвал манжет, заметив на нем следы навоза.

— Выдрать бездельников и пусть катятся ко всем чертям! И пусть благодарят Всевышнего, что я добрый...

Судья уже откровенно усмехнулся и всплеснул руками.

— Так ведь все уже записано, ваша милость. Записано, подписано и подшито. Непорядок получается.

Дю Гаст скрипнул зубами. Отцепил от пояса кошелек.

— Надеюсь, ста ливров будет достаточно, чтобы исправить этот... непорядок?

Старый крючкотвор закатил глаза:

— Сейчас подсчитаем. Бумага, чернила, труд секретаря... опять же свидетели... Нет, ваша милость, — радостно заключил он, — ста ливров будет недостаточно.

Полковник вторично скрипнул зубами, но вовремя вспомнил, сколь гибельной для его карьеры может оказаться болтливость этих людей. С тяжким вздохом выложил на стол двести ливров, потом добавил еще пятьдесят. Судья не двигался и по-прежнему улыбался. Дю Гаст выругался и положил перед ним еще пятьдесят монет.

Не сказав ни слова, старик смял заполненный секретарем лист и швырнул его в камин. Бумага съежилась и через пару мгновений обратилась в пепел.

Полковник с облегчением перевел дух.

— Только пусть с них шкуру спустят! — потребовал он.

— Непременно, — успокоил придворного судья. — Все три и спустят...

Дю Гаст собрался уже уходить, когда вспомнил, что купил молчание далеко не всех. Небрежно швырнул к ногам Смиральды два ливра: "Держи, дура, отдашь монахам за своего дурака" и, наконец, удалился.

Судья и секретарь дружно расхохотались. Смиральда вытерла слезы. Жером шумно вздохнул. Александр с удивлением наблюдал, как судейские делят деньги. Когда дележ трехсот ливров закончился, старый крючкотвор довольно потер руки и повернулся к Смиральде.

— Так как, милочка, тебя зовут?

— Колетта, господин судья, а это мои братья — Тома и Ноэль, бедный дурачок.

— А ты бы пристроила дурака к какому-нибудь вельможе, — живо посоветовал судья. — Он у тебя хорошенький, хоть и дурак. А с другой стороны, это даже хорошо, что дурак. Послушнее будет. Ну ладно, дружок, пиши, — обратился судья к секретарю. — Братья Тома и Ноэль, и сестра их Николь, взяты под стражу за бродяжничество и нищенство. Двадцать пять ударов плетью каждому. Все, дети мои, сейчас вас выдерут и отпустят.

Однако выдрать друзей сразу не удалось. Слишком уж долго бушевал перед судейскими сьер дю Гаст, так долго, что день сменился вечером, подручный мэтра успел покинуть Консьержери, а приунывших виновников переполоха пришлось отправлять в тюремную камеру. И на следующий день провинившиеся не были наказаны, так много шлюх, нищих и бродяг томилось в огромной камере, ожидая порки. Смиральда ворчала, ругалась с товарками, Жером мрачнел, со страхом представляя встречу с отцом, а Александр в ошеломлении смотрел на эту толпу, где люди смеялись, играли в карты и кости, ругались, дрались, плакали, пели, плясали, спали, жрали, мочились на стены и совокуплялись, не обращая внимания на тюремщиков, стражу и друг друга. В Шатле подобного беспорядка не было никогда. Неожиданно мальчик подумал, что все это очень напоминает королевский двор, пусть и в странно искаженном виде. Так что укладываясь спать на вторую ночь, Александр постарался лечь поближе к стене и в своих опасениях был совершенно прав, ибо какой-то бродяга попытался было пристроиться к чумазому ангелочку, но тяжелый кулак Жерома вовремя охладил его пыл.

Когда на следующее утро вместе с тремя десятками бродяг, шлюх и нищих Жером, Александр и Смиральда были выведены во двор, чтобы получить свою порцию плетей, Александр вздохнул с облегчением, а Жером побледнел. Юный подмастерье, которому предстояло пороть осужденных, а кое-кого и стричь, хмуро оглядел галдящую толпу и радостно ухмыльнулся, заметив Жерома. Поманил его пальцем и Жером обреченно поплелся к приятелю, одной рукой держась за штаны, а другой почесывая в затылке. Александр и Смиральда на всякий случай двинулись за ним. Толпа загудела, предвкушая забаву и радуясь, что первыми шкуру спустят не с них, а с кого-то другого, а обиженная Смиральдой шлюха на весь двор советовала ей снять юбку и замотать ею голову, раз скоро она станет голой как зад.

— Ну что, Жером, попался? — с легкой ехидцей в голосе поинтересовался парень, поигрывая плетью. — За что тебя?

— Так. С одним индюком улицу не поделил... — мрачно отозвался Жером, вытаскивая из штанов рубаху.

— Да подожди ты! — отмахнулся подмастерье, увидев, что мальчишка собирается раздеться. — Кто это с тобой?

— Подружка... и родич мой... — с той же мрачной обреченностью отвечал сын палача. — Слушай, Кола, не бей его, ладно? Он у нас слабенький... и болел недавно.

— Да, слабоват, — с непонятным сожалением согласился подмастерье и вздохнул.

Жером с тоской оглянулся на оборванцев, посмотрел на плеть и скамью, махнул рукой:

— Ладно, чего уж там. Секи побыстрей. Только отцу не говори, что мы здесь были, ладно?

Кола расхохотался.

— Я, значит, тебя высеку, ты гулять пойдешь, а мне здесь отдуваться? Нет, приятель, так не пойдет. Я твоему отцу нажалуюсь, он тебя по своему проучит.

На глазах Жерома выступили слезы.

— Я... я тебе пять ливров дам...

Подмастерье презрительно фыркнул.

— Плевать... Я за волосы шесть ливров выручу... или семь... Так что выбирай, либо я вас троих так отделаю, что вы света не взвидите, да еще отцу твоему все расскажу, либо ты мне поможешь. Тогда, так и быть, я молчу и даже сечь вас не буду. Идет?

— Идет, — со вздохом согласился Жером и хлопнул Кола по руке.

— Полтора десятка голов на нос... Это уже ничего... А родич твой пускай шлюх стрижет. Эй, малый, чего глаза вылупил?! — прикрикнул на Александра Кола. — Бери ножницы и работай!

Александр послушно взял в руки ножницы и в растерянности остановился, не зная, с кого и с чего начинать. Кола нахмурился.

— Он у тебя что, совсем к делу не приучен? — проворчал подмастерье. — И куда только мэтр смотрит...

— Почему не приучен? — обиделся Жером. — Он инструмент чистит, а еще моет. А к другому делу его пока рано приставлять — не окреп еще.

— Все равно придется, — пожал плечами Кола. — Ладно, малый, смотри. Берешь девку за волосы, — с этими словами подмастерье выловил из толпы первую попавшуюся шлюху, одним грубым толчком усадил ее на табурет, ухватил прядь волос, — и стрижешь под самый корень. А потом складываешь волосы по цветам. Только смотри, не перепутай и не рассыпай.

Александр несмело приблизился к сидящей женщине, робко сжал в кулаке волосы, щелкнул ножницами. Посмотрел на дело рук своих, аккуратно положил на разложенное полотно светлую прядь. Вскоре голова молодой женщины стала напоминать покрытое щетиной колено, и Александр даже испугался, как бедняжка пойдет по Парижу со стриженой головой и в рваной рубашке. Однако вслед за первой шлюхой перед Александром появилась вторая, вслед за второй третья, а после третьей мальчику пришлось выбирать сразу из четырех, так что на жалость времени не оставалось.

На четвертой голове Александру показалось, что ножницы потяжелели. На пятой — что пальцы невозможно согнуть и разогнуть. На шестой — Александр пожалел о порке, размышляя, что двадцать пять ударов плетью — не так уж и много, и все его муки уже давно бы кончились, и им позволили бы идти домой. На седьмой голове мальчику стало до того жалко свои пальцы, готовые отвалиться от усталости, что на глазах навернулись слезы.

Наконец, во дворе осталась лишь одна нестриженная девчонка и Александр бездумно ухватил ее за волосы. Смиральда взвизгнула, мальчишка выронил ножницы и, сообразив, наконец, кто сидит перед ним, забормотал извинения.

— Да ладно, — Смиральда снисходительно махнула рукой. Кола и Жером сложили плети и тогда Александр указал подмастерью на четыре аккуратные кучки волос, для надежности перевязанные тесемками. Тесемки Александр позаимствовал с рубах шлюх, справедливо рассудив, что коль скоро Жером и Кола разорвали их наряды в клочья, хуже бедняжкам уже не будет. Несколько ошалев от подобной предусмотрительности, Кола с уважением взглянул на Александра, сообщил Жерому, что его родич далеко пойдет, и даже сунул мальчику су за работу.

У ворот Консьержери Смиральда по обыкновению растаяла, Жером утомленно вытер рукавом влажный лоб и Александр с удивлением заметил, что рубаха и куртка друга насквозь пропитались потом.

— А все-таки, я как следует отходил того гада! — гордо сообщил Жером, лихорадочно расчесывая пятерней зудящую голову. — Ну того, что к тебе приставал...

Александр благодарно улыбнулся и принялся чесаться с не меньшим остервенением. Спеша как можно скорее забыть о своем пребывании в Консьержери, друзья чуть ли не бегом направились к мосту Менял, однако чем ближе они подходили к Шатле, тем чаще спотыкался Жером. Наконец мальчишка и вовсе остановился.

— Слушай, Александр, ты дома помалкивай, ладно? Я отцу скажу, мы в деревне у тетки задержались.

Александр, уже усвоивший, что дружба важнее пресловутой дворянской чести, с готовностью кивнул. Несколько повеселевший Жером ускорил шаг, а когда перед друзьями показались башни Шатле, мальчишки помчались к воротам чуть ли не наперегонки. При виде друзей расхаживающий перед воротами часовой остановился, расплылся в улыбке и наверняка всплеснул бы руками, если бы не мешавшая ему алебарда:

— Объявились, проказники... Слава тебе, Господи... живые...

Александр заулыбался — все-таки приятно, когда о тебе волнуются, когда тебя любят и ждут. Однако следующие слова часового заставили мальчишек встревожиться:

— Ну и задаст вам мэтр! Ей-Богу задаст. Уж вы у него взвоете. Виданное ли дело, две ночи Бог знает где шлялись!

Жером побледнел и принялся объяснять, что они с Александром задержались в деревне. Часовой отмахнулся:

— Это ты отцу будешь говорить, а сейчас иди, нечего у порога мяться. О, святой отец, — повернулся часовой к выходящему из калитки священнику, — вы только взгляните — пропащие нашлись. Живые и здоровые!

Священник всплеснул руками, споро ухватил мальчишек за воротники и чуть ли не потащил в открывшуюся калитку. С первых же шагов по крепости, приятно поразившей Александра порядком и чистотой, друзья узнали, что святой отец не зря две ночи и один день молился, а теперь помолится еще, дабы возблагодарить Всевышнего за спасение неразумных отроков. На прощание священник посоветовал друзьям перенести предстоящее им наказание с истинно христианским смирением, пообещал принять у них на досуге исповедь и, в конце концов, унесся прочь, сообщая всем встречным и поперечным радостную новость о нашедшихся озорниках.

Едва мальчишки вышли во двор Шатле, как солдаты, тюремщики и даже арестанты наперебой принялись обещать им хорошую порку, черствый хлеб и воду и еще что-то, что за общим гвалтом Александр не разобрал. Всех доброжелателей переплюнул капитан де Бон, громко сообщивший, что будь провинившиеся его внуками, он не только приказал бы спустить с них шкуру, но и запер бы в каком-нибудь карцере, дабы тамошняя прохлада остудила их легкомысленные головы.

Обещание седовласого капитана не на шутку напугало Жерома, а когда он увидел матушку, его и вовсе обуял ужас. Бедная женщина с громким воплем бросилась к мальчишкам. Изо всех сил прижала их к своей груди, чуть было не задушив. Расцеловала — сначала Александра, затем Жерома. Наградила тяжелыми подзатыльниками — сначала Жерома, потом Александра. Вновь прижала к груди — обоих разом. Еще раз отвесила по подзатыльнику. Наконец, разрыдалась. Александр, даже не подозревавший о силе чувств матушки Кабош, остолбенел, а когда пришел в себя и захотел обнять добрую женщину, чьи то железные пальцы ухватили его за ухо и потянули вверх. Александр вскрикнул и услышал такой же крик Жерома, попытался повернуть голову — лучше бы он этого не делал! Неумолимые пальцы мэтра Кабоша тащили его вперед и вверх, и мальчишке пришлось чуть ли не на цыпочках бежать по тюремному двору среди внезапно наступившей тишины.

— Эй, мэтр, не горячитесь, — крикнул вдогонку палачу капитан де Бон. — Щенки больше не будут...

— Как выдеру — так и не будут, — даже не замедлив шага откликнулся мэтр.

Яркое солнце сменилось сумраком коридора и Александр споткнулся о лестницу. Вскрикнул. Чуть не ослеп от слез. Мэтр Кабош продолжал волочить провинившихся за собой, не отвечая на причитания жены.

— Скамью, розги, живо! — отрывисто приказал палач, и младшие сыновья Кабоша унеслись прочь, стремясь как можно скорее выполнить приказ. Как только требуемые предметы предстали пред очами виновников переполоха, палач разжал пальцы, и Александр поспешил убедиться, что его многострадальное ухо не оторвалось.

— Раздевайтесь, — приказал мэтр и мальчишки, более не надеясь на снисхождение, принялись торопливо стаскивать куртки и рубашки. — Штаны тоже, — неумолимо добавил Кабош. Оглядев провинившихся, бледных, перепуганных, с пунцовыми припухшими ушами — у одного правым, у другого левым — дрожащих без рубашек и робко придерживавших развязанные штаны, мэтр взял в руки внушительный пучок розог и подтолкнул Александра к скамье. — Ваша милость первый...

Мальчишка обреченно спустил штаны и лег. Нельзя сказать, чтобы прежде беглого пажа никогда не секли. Нет, как и всякому проказнику-мальчишке ему не раз приходилось подвергаться этой неприятной процедуре. Однако после первого же удара Кабоша Александр догадался, что всякая порка, испытанная им прежде, была не более, чем лаской, мягким внушением, даже отдаленно не напоминавшим воспитательную методу мэтра. Александр чуть не охрип, прославляя означенную методу, а когда добрый Кабош покончил с обязанностями приемного отца, мальчик с трудом сполз со скамьи и мог бы упасть, не подхвати его на руки матушка Кабош.

Пока заботливая женщина как можно удобнее устраивала всхлипывающего мальчишку на тюфяке, пока смазывала его раны какими-то густыми и вонючими мазями, Кабош толкнул на скамью старшего сына и вновь взялся за розги. Александр даже всхлипывать перестал, пораженный дикими воплями, вырывавшимися из глотки друга, и в удивлении спрашивал себя, неужели он кричал так же громко. Наконец Жером плюхнулся на тюфяк рядом с ним и матушка Кабош продолжила свои хлопоты, время от времени подсовывая мальчишкам горячую лепешку или кусочек сыра. К удивлению наказанных их аппетит куда то улетучился и они отворачивались от тех самых лакомств, о которых еще недавно мечтали.

Бедная женщина только сокрушенно качала головой и беспрестанно охала. Отчаявшись накормить мальчишек хлебом, сыром и яичницей, матушка Кабош принялась поить их бульоном, не обращая внимание на ворчание мужа, который привычно твердил, будто сорванцы вводят его в расход.

Первые два дня после отеческого внушения Кабоша Александр и Жером плашмя пролежали на своем тюфяке, не в силах подняться и даже двигаться. Матушка Кабош сочла подобную неподвижность весьма кстати, ибо пребывание друзей в Консьержери не осталось без последствий и мальчишки завшивели. Без сожаления обкорнав лохматую голову Жерома и собираясь так же состричь выцветшие волосы Александра, матушка Кабош в последний момент пожалела кудри мальчика и уселась рядом, терпеливо вычесывая его голову, смазывая ее дурно-пахнущими снадобьями, моя и вычесывая вновь. Александр молча блаженствовал, чувствуя, как утихает нестерпимый зуд. На третий день после порки мальчишки попытались ненадолго сесть, а на четвертый — сидели почти не морщась. Когда на пятый день Жером и Александр вышли на короткую прогулку во двор Шатле, их встретили громкие приветственные крики, а капитан де Бон даже подарил Александру простенького деревянного часового, вырезанного за эти дни одним из солдат.

Через десять дней, бодрые и веселые, Жером и Александр вышли из крепостных ворот Шатле, рассчитывая вновь окунуться в полный приключений мир Парижа. Прежде всего сорванцы собирались полюбоваться на трех фальшивомонетчиков, которых должен был вздернуть мэтр Кабош (как болтали в Шатле, столь мягкий приговор был выхлопотан у короля ее величеством королевой-матерью), вместе с итальянцем устроить небольшое представление для щедрых парижских зевак, насладиться балаганами Сен-Лоранской ярмарки, искупаться в Сене, забраться на самую вершину заброшенной башни Нель и, наконец, подразнить влюбленных, имевших привычку встречаться на кладбище Невинноубиенных младенцев.

Впрочем, осуществить эти планы мальчишкам было не суждено. Не успели друзья добраться до Гревской площади, куда с раннего утра начал стекаться парижский люд, как столкнулись с невесть откуда взявшейся Смиральдой. Девушка была серьезна словно монах, только что принявший исповедь у фальшивомонетчиков, и сердита, как судья, которого оторвали от обеда. Даже не подумав ответить на приветствие мальчишек и отказавшись разделить с ними забаву, Смиральда недовольно заявила, что только лентяи и неженки могут валяться десять дней в постели после какой-то жалкой порки. Напрасно Жером и Александр живописали свои страдания и похвалялись своими ранами. Напрасно Александр обещал снять рубаху, а Жером штаны — Смиральда только презрительно пожимала плечами и кривила губы. Наконец, когда Жером в третий раз начал доказывать подруге, что подобного мастерства, как у его отца, нет и не было ни у одного палача Парижа, шлюха досадливо отмахнулась:

— Хватит болтать чепуху! — Девушка отодвинула Жерома в сторону и взяла Александра за руку. — Пошли. Я уже обо всем договорилась.

Александр, за десять дней успевший забыть о наставлениях Смиральды и своем решении, приуныл.

— Может быть, не сегодня? — залепетал он. — Может быть, в другой раз?

— Про свою корзину ты не говоришь "в другой раз"! — в запальчивости отвечала Смиральда. — И про купание тоже. А, впрочем, если у тебя есть тридцать ливров — можешь идти на все четыре стороны. Я уже за тебя заплатила. Тебя ждут.

Беглый паж опустил голову. Тридцать ливров... Александр не мог даже представить подобных денег, не говоря уж о том, чтобы вернуть их подруге.

— И ты тоже пойдешь, — с прежней бесцеремонностью велела Жерому Смиральда. — Провожать и встречать его будешь. Пока Кривой Жан ничего не прознал.

Друзья потерянно переглянулись и послушно кивнули. Беззаботная жизнь закончилась, так и не начавшись. Это понял даже Жером.

ГЛАВА 31

Как трудно бывает людям понять друг друга

Через несколько месяцев после достопамятной беседы Александра со Смиральдой королевский двор так же кипел жизнью, как и до бегства пажа из Лувра. Впрочем, внимательный наблюдатель без труда обнаружил бы в королевском замке немало вчерашних провинциалов, да и в обычаях двора появилось нечто новое.

— Эй, малый! — юноша в синем берете с алым пером обернулся и окинул презрительным взглядом дворянина, разряженного с крикливой пышностью. Молодой человек уже готов был обронить что-то язвительное, но сдержался.

— К вашим услугам, сударь, — без всякого намека на иронию отозвался паж.

— Отдашь это милашке де Люс, — громко заявил шевалье, протягивая юноше записку и пару монет.

— Рад служить вам, шевалье, — вновь поклонился паж, зажимая записку в кулак.

Шевалье в дорогом костюме картинно оперся о колонну и довольно хмыкнул. Мальчишка попался понятливый. И кто сказал, что пажи заносчивы? Дворянин был бы весьма удивлен мыслям юноши.

"Недурно... Этот петушок стоит того, чтоб его ощипать", — размышлял молодой человек, подкидывая монеты на ладони. Мгновение спустя он швырнул деньги лакеям, а спустя еще минут пять — откинул портьеру.

— Привет, Диана, — девушка у туалетного столика слегка вздрогнула. Молодой человек забрал у мадмуазель де Меридор серебряную щетку и сам начал расчесывать ей волосы. — Читай, — сунул в руку записку. — Здорово, да?

— Он толстый и противный, — скривилась мадмуазель. Одним резким движением паж намотал на руку волосы мадмуазель Дианы и дернул. Фрейлина вздрогнула, ощутив прикосновение кинжала.

— Мне отдашь половину, — резко бросил молодой человек, не опуская кинжал.

— Но ты же всегда брал треть! — хлюпнула носом мадмуазель.

— А ты всегда была покладистой, — не смягчился паж. — Ну что? — продолжил он, вновь рванув пучок волос.

— Ой... не надо... больно... Я все сделаю, — мадмуазель де Меридор баронесса де Люс вновь всхлипнула. Молодой человек убрал кинжал и вновь взял в руку щетку. — Ты злой мальчишка, Александр, — укоризненно покачала головой юная дама.

Молодой человек в последний раз провел щеткой по волосам мадмуазель, аккуратно расправил локоны и обошел Диану, так что оказался напротив. Взяв в руки кружевной платок, он бережно поправил макияж и отступил на шаг. Полюбовавшись минуту на дело рук своих, он неожиданно резко ударил даму по щеке.

— Шевалье Александр, мадмуазель, — отчеканил паж. — И не надо, не надо предаваться несбыточным мечтам. Я сам готовлю себе яичницу. Не то, что твой покойный муж, — добавил шевалье, покидая комнату фрейлин.

— Мерзавец, — прошептала мадмуазель, пряча записку за корсаж.

"Шлюха, ненавижу..." — с тоской подумал юноша, направляясь к лестнице.

— Шевалье Александр, — томный женский голос остановил молодого человека. — Вы можете уделить мне время?

— Время, мадам? — смесь почтительности, дерзости и иронии прозвучала в ответе юноши. Берет в руке. — Вы говорите о времени?

— Не придирайтесь к словам, злой мальчишка, — перья веера скользнули по щеке. — Конечно, не на время...

— Следующая ночь, мадам, — юноша коснулся кончиков пальцев дамы. — Если вы...

— Хорошо, милый, в моем отеле... Ты знаешь, что мне нужно...

— Мадам, — юноша отвесил почтительный поклон. Развернулся. Дама исчезла как тень.

"Впрочем, шлюхи — намного честнее, чем эти разряженные твари..." Молодой человек оглянулся вокруг. Никого... И лихо съехал по перилам.

— Фу, Рене, вечно вы появляетесь как ниоткуда, — парфюмер ее величества улыбнулся. Шевалье Александр, наконец, улыбнулся в ответ. — Ты принес, что я просил?

— Конечно! — Рене Флорентиец протянул юноше серебряную коробочку. Молодой человек открыл крышечку, вздохнул запах и даже зажмурился от удовольствия.

— Ты волшебник, Рене, — объявил он громко, вынимая деньги. Парфюмер благосклонно принял плату.

— Вами недовольны, шевалье, — добавил он неожиданно одними губами.

— Ничего, скоро будут довольны, — не смутился паж, передавая парфюмеру вышитый платок, завязанный двумя узлами. Рене улыбнулся. Мальчишка ему нравился. — А это тебе. То, что просил, — юноша достал сверток, плотно обмотанный тканью. Парфюмер начал было доставать деньги, но паж покачал головой. — Не стоит, ерунда...

— Как знаете, шевалье.

И господа разошлись весьма довольные собой.

Шевалье Александр остановился еще раз, изучая содержимое баночки. "Все, сегодня еду к Сми... Она обрадуется... К черту Лувр! Ночью... Нет. Ночью я буду спать один", — мальчишка тряхнул головой. "А то завтра день тяжелый... В Шатле придется тащиться... Не прийти — Жером обидится... Скажет — все обещаешь прийти посмотреть, как я работаю..."

Александра передернуло. Жером искренне не понимал, почему шевалье де Бретей не горит желанием наблюдать то, за что многие готовы платить звонкой монетой. Не втолковывать же другу, что человек, хоть раз побывавший в руках палача не горит желанием вновь оказаться в камере пыток... в любом качестве... Но кто ж его, Александра, спросит — чего он желает, а чего нет. Идти придется, хотя бы для того, чтобы было что рассказывать его величеству... и этой титулованной стерве!.. Да и друзей обижать нельзя. А друзей у шевалье Александра по прежнему было двое — шлюха Смиральда и сын палача Жером. И господин де Бретей твердо решил посвятить им два свободных от дежурств дня.

* * *

В то самое время, когда мадмуазель де Меридор готовилась к встрече с провинциальным ухажером, граф де Лош и де Бар разгуливал по Лувру, выискивая подходящую модель для своей новой картины. Желание создать бессмертное полотно посещало шевалье с завидной регулярностью, и в ожидании подходящего сюжета благородный дворянин готов был переносить на бумагу все, что попадалось ему на глаза. Лишь малая часть рисунков графа приобретала законченный вид, да и то, благодаря стараниям полудюжины художников, кормящихся щедротами шевалье, однако Жорж-Мишель продолжал лихорадочно рисовать в преддверии того дня, когда сам возьмется за кисти.

Граф де Лош шел по галерее Лувра, несколько опередив двух пажей, один из которых уныло тащил за ним пачку рисовальной бумаги и карандаши, а другой гордо нес шпагу, и перебирал в памяти добрый десяток сюжетов, чем-то напоминая самому себе Буриданова осла. Муки творчества в этот день особенно сильно одолевали шевалье, а шевалье, как и любой разумный человек, не любил мучиться. Благородный дворянин пообещал себе запечатлеть на бумаге первую же красивую модель, которая встретится ему на пути, а уже потом решать, к какому из задуманных сюжетов ее приспособить. Сюжетов в памяти шевалье было немало, и потому он смело мог рисовать мужчин, женщин, стариков и детей, будучи уверен, что так или иначе, но его старания не пропадут даром. Как на грех за те три четверти часа, что Жорж-Мишель прогуливался по Лувру, ему на глаза не попалось ничего (точнее, никого) достойного внимания художника, а шевалье еще не дошел до той степени одержимости, чтобы, сидя на диванчике, увлечено заниматься штудиями луврских драпировок. Граф де Лош рассеянно завернул за угол коридора и остановился, пораженный открывшимся перед ним видом.

В амбразуре окна, обрамленного, как картина рамой, распахнутыми резными ставнями, четверо королевских пажей и еще двое в цветах дофина взахлеб рассказывали что-то седьмому пажу. Принадлежность последнего к пажеской корпорации подтверждалась лишь отсутствием у мальчишки шпаги, традиционным для служителей французского королевского дома синим цветом наряда, да пажеским беретом. Мальчишке... нет, скорее, молодому человеку можно было дать лет шестнадцать-семнадцать и покрой его платья, на котором были почти незаметны форменные красно-белые галуны, более подходил для вельможи, чем для пажа. Стоя в позе владетельного сеньора, юноша снисходительно слушал рассказ своих приятелей, лишь время от времени вставляя в разговор короткие замечания, и его спокойствие составляло разительный контраст с возбуждением остальных пажей.

Онемев от изумления, вытаращив глаза и чуть ли не разинув рот, Жорж-Мишель наблюдал за этим чудом природы. Фидий и Донателло, Челлини и Микеланджело создали бы гораздо больше великих творений, доведись им заиметь подобную модель, однако как художник граф де Лош был до глубины души потрясен лицом мальчишки. Паж был фантастически, до неправдоподобия красив.

На какое-то мгновение Жорж-Мишель пожалел, что никогда не увлекался искусством чеканки медалей, а затем ощутил непреодолимый творческий зуд. Мифологические сюжеты, сюжеты из истории Греции и Рима ни с того ни с сего показались шевалье мелкими и пошлыми, а в памяти одна за другой стали всплывать истории Священного Писания: Благовещение, Изгнание из Рая, Трое отроков в печи огненной, Явление ангела у гробницы...

Граф де Лош решительно тряхнул головой, выходя из оцепенения, и щелкнул пальцами. Хватит рассуждать, оборвал сам себя шевалье, пора от слов переходить к делу.

— Эй, малый! — Все семь пажей обернулись одновременно. — Ты, да-да, именно ты, — граф ткнул пальцем в юного архангела и поманил его к себе.

На лице пажа тенью промелькнули легкое неудовольствие, удивление, радостное оживление, но через несколько мгновений все эти чувства растворилось в безмятежности и почтительности. Юноша небрежно махнул рукой, и мальчишек как ветром сдуло. Впрочем, Жорж-Мишель не сомневался, что пажи прячутся где-то поблизости, возможно, подглядывают из-за портьеры, умирая от желания узнать, что понадобилось от их приятеля другу дофина.

— К вашим услугам, ваше сиятельство, — паж остановился перед графом, ожидая распоряжений.

Жорж-Мишель несколько раз обошел вокруг мальчишки, неожиданно ощутил его тревогу, усмехнулся, вообразив, будто правильно ее понял.

— Луи, бумагу и карандаш, — короткое распоряжение через плечо. Удивленный взгляд модели. — Садись на табурет и не двигайся. Ах да... и сними берет.

Молодой человек на пару мгновений задумался, затем небрежно отбросил берет и сел, как ему велел сиятельный художник. Повернул голову. Жорж-Мишель еще раз обошел вокруг модели и неожиданно понял, что ему мешает. Воротник! Графу еще ни разу не приходилось видеть архангелов в плоеных воротничках, поэтому шевалье стремительно шагнул к пажу и протянул руку к ненужной ему детали одежды.

Мальчишка отшатнулся.

Раздосадованный непониманием пажа, Жорж-Мишель ухватил юношу за плечо и замер, ощутив под рукой что-то твердое. Мальчишка вздрогнул, чуть ли не с испугом глядя на шевалье снизу вверх.

— Сними воротник и смотри в окно, — распорядился граф и отпустил плечо юноши, не желая его смущать. Сбитый с толку паж послушно отстегнул кружевной воротник, и шевалье Жорж-Мишель в удивлении заметил у него под дублетом хорошую гибкую кольчугу.

Страх перед его величеством? Хвастовство мальчишки? Семейная вражда? Граф де Лош в недоумении пожал плечами, пообещав себе прояснить это обстоятельство как-нибудь на досуге, и взялся за карандаш. В конце концов, ангелы в кольчугах смотрятся гораздо естественнее, чем ангелы в кружевах.

Через час напряженной работы Жорж-Мишель с удовольствием взглянул на готовый эскиз, наконец то сообразив, для какой картины его использовать. Чистая красота юного лица, золотистые волосы, легкая меланхолия ярко-синих глаз идеально подходили для картины Благовещения. Граф де Лош тщательно поправил пару штрихов и довольно взглянул на мальчишку.

— Как тебя зовут и сколько ты хочешь за работу?

Молодой человек встал, неожиданно побледнев. С вызовом вскинул голову.

— Я беру дорого — триста ливров... — Жорж-Мишель удивленно свистнул, — а зовут меня шевалье Александр.

Граф де Лош молча отстегнул кошелек и презрительно швырнул мальчишке. В кошельке было не менее семисот ливров, но граф не собирался считаться. Он испытывал разочарование, почти что негодование, что Всевышний даровал подобную красоту самой знаменитой шлюхе двора. Жорж-Мишель небрежно поставил на листе дату и имя юного пакостника. Бросил через плечо:

— Подойдешь для аллегории Порока и Добродетели...

— И... кем же вы собираетесь меня писать, ваше сиятельство? — голос пажа прозвучал неожиданно напряженно.

— Конечно, Добродетели, — съязвил Жорж-Мишель, не успев удивиться тому, что паж осмелился задать ему вопрос.

— Я за добродетель не беру, — отрезал юноша и швырнул кошелек на табурет, стоящий между ним и графом.

— Что такое?! — надменно переспросил шевалье и шагнул к обнаглевшему щенку. Пренебрежительно приподнял его подбородок. Повернул лицо к свету. И неожиданно остановился.

Стервец стоял неподвижно, закусив губу и изо всех сил борясь с подступавшими слезами. Жорж-Мишель вдруг понял, что паж сейчас разрыдается. Быстро убрал руку.

— Ну, что ж, шевалье, — ровно произнес граф, не глядя на пажа и лихорадочно соображая, какой из своих перстней отдать юнцу за труд. — Коль скоро вы не хотите брать деньги, отдайте их своим товарищам...

Юноша схватил кошелек и жестом принца швырнул его за портьеру.

— Поделить! — отрывисто бросил он, сдержанно поклонился графу и пошел прочь, гордо вскинув голову и неестественно выпрямив спину, словно боялся сгорбиться.

Жорж-Мишель ошеломлено посмотрел юноше вслед, пару мгновений прислушивался к его шагам, с удивлением понял, что мальчишка почти побежал.

— Помилуй Бог, — прошептал он. — Кто бы мог подумать! Я не на шутку расстроил его... Этакого поганца!..

Шевалье оглянулся и только теперь заметил забытые молодым человеком воротник и берет. По знаку графа Луи торопливо подал хозяину оставленные пажом вещи и шевалье Жорж-Мишель вновь не сдержал удивленного свиста. Лучшие брюссельские кружева, изысканное шитье, изящная пряжка с сапфиром, крепившая перо, элегантная вышивка — все это выдавало немалый вкус владельца и должно было стоить не менее пятисот ливров, однако юноша все бросил, словно вещи не имели в его глазах никакой цены.

"Неужели ему не нравится то, чем он занимается?" — поразился граф. "Тогда зачем он этим занимается?!" Шевалье Жорж-Мишель никогда или почти никогда не делал того, что ему не нравилось и теперь пребывал в искреннем недоумении.

— Эй, вы там, кто-нибудь! — позвал Жорж-Мишель. За портьерой послышалось шушуканье и к графу подбежал один из королевских пажей. — Отдашь хозяину, — приказал шевалье и порылся в карманах. Конечно, мальчишки уже получили более ста ливров каждый, но шевалье было стыдно не заплатить за услугу.

Паж умчался выполнять поручение, и граф де Лош вновь присел на табурет. Внимательно вгляделся в портрет. Господи, ничего не понимаю! — подумал он. В глазах нарисованного пажа была не меланхолия, а такая тоска, что сердце шевалье сжалось. А все-таки, я хороший художник, не забыл похвалить себя Жорж-Мишель, но похвала не вернула ему душевного равновесия.

— И что же со всем эти делать? — шептал шевалье. — А почему я должен что-то делать?! — ни с того ни с сего рассердился граф. — И вообще, на кого я потратил четверть часа своих переживаний? На шлюху, которая за триста ливров ляжет в постель к любому, хотя бы и ко мне?!

Жоржа-Мишеля передернуло. Никогда в жизни он не думал о мальчиках, тем более не станет думать о таком... Жорж-Мишель напомнил себе о регулярных походах наглого щенка в Шатле, о его злобных выходках и решительно тряхнул головой. Хватит! Он не позволит портить себе настроение только потому, что у испорченного юнца оказались печальные глаза. И что значит печальные?! У его собак глаза не менее печальны, особенно когда они пытаются выклянчить кусок пожирней.

Граф де Лош встал с табурета, составляя план действий по спасению своего доброго настроения. Прежде всего следует убрать этот портрет с глаз долой... и как можно дальше. Затем отыскать самую красивую фрейлину двора и нарисовать ее в образе Психеи. А, может быть, не стоит рисовать фрейлин? Может быть, стоит нарисовать жену? Жорж-Мишель понял, что за пару прошедших месяцев успел стосковаться по Аньес. Два дня в седле — чепуха! Шевалье всегда был готов проскакать сотню другую лье, танцевать пять часов кряду на балу, провести полную безумств ночь, а утром драться на дуэли.

Итак, решено, он немедленно едет в Лош.

Через два часа Жорж де Лоррен спешно покинул Париж.

* * *

— Он меня даже не узнал, — через два часа после сеанса жаловался шлюхе Смиральде шевалье Александр. — Не снизошел...

— И ты ему надерзил, — обвиняюще произнесла Сми.

— А что еще я мог сделать?

— Болван! — сквозь зубы процедила девушка. — Ты бы сначала думал, а уже потом говорил. Мог бы поклониться пониже. Сказать "К вашим услугам". Поблагодарить за щедрость. Что у тебя, спина бы переломилась? Или, может быть, отвалился бы язык?

Паж вздохнул и отвернулся от подруги, делая вид, что разглядывает сухую травинку. Смиральда помолчала, исподтишка наблюдая за молодым человеком.

— Придумал тоже, — вполголоса проворчала она, — деньгами кидаться. И кремы твои, притирания... Спасибо, конечно, Александр, только все это баловство!

— Ты же сама... жаловалась... на морщинки... — попытался оправдаться шевалье.

— Ну и что?! — несколько непоследовательно отрезала девушка. — Мало ли, на что я жалуюсь? Ты бы лучше пошел к его сиятельству и извинился. Был бы поуслужливей. Придержал бы пару раз его стремя... подал оброненный платок... Может, тебе бы повезло, и он взял бы тебя на службу...

— Да не хочу я быть его слугой! — с неожиданным отчаянием воскликнул молодой человек, бросаясь на траву. — Я хочу... Хочу быть его другом! — выговорил шевалье де Бретей уже сквозь слезы.

Ответом ему был смех, неожиданно грубый и наглый. Смиральда смеялась, хохотала от души, как хохочут над сальной шуткой торговки на рынке.

— Ты?! Другом?! — будь Александр де Бретей чуть старше, он, конечно же, обратил бы внимание и на внезапную дрожь в голосе, и на тревогу в глазах. Но шевалье Александр несмотря ни на что оставался всего лишь мальчишкой тринадцати лет от роду, так что уловил в словах подруги лишь жестокую насмешку. Он резко сел.

— Да, другом. А что тут такого?

— Ни-че-го! — голос девушки был полон злой иронии. — Ни-че-го... Конечно. При твоих талантах и внешности ты вполне можешь лечь к нему в постель... И другом стать — на целую ночь... За хорошие деньги, кстати, — голос Смиральды сорвался почти на крик. — Хотя... Ты же лучший в нашем ремесле! Так что вполне сможешь заделаться его "братцем" — ни забот, ни тревог!

Смиральда вытянулась как струна, глубоко вдохнула — неужели... дура... влюбилась в этого мальчишку! Девушка закрыла глаза. Ревность гасила все чувства и доводы рассудка. Хоть бы это была женщина, нет же — граф де Лош! Стервец!!! — непонятно к кому относилась последняя мысль девушки, поскольку вслух она бросила совсем другое:

— Впрочем, можешь попытаться забраться повыше — может, дофина соблазнишь?!

Шевалье Александр вскочил.

— Ты... Ты... Сумасшедшая! Он такой же дворянин, как я... И мой род...

Смиральда вновь расхохоталась — злой, короткий смешок.

— Твой род?! Да что в тебе от дворянина?! Имя?! Много ж оно тебе дало! Да ты просто шлюха, как я! И, кстати, это ремесло тебя спасло... и исправно кормит, поит и одевает! И ты — друг шлюхи!

Александр де Бретей почувствовал, что сходит с ума.

— Я — дворянин, — процедил он сквозь зубы, подхватывая с земли хлыст.

— Что ж! — девушка сжала кулаки, глаза ее сверкнули. — Ударь меня! Это ведь тоже привилегия дворянина!

Александр де Бретей отшвырнул хлыст... Безумно захотелось разрыдаться... Или убить... или броситься в Сену...

— Я дворянин! — вновь крикнул он уже на бегу. — Дворянин не может быть другом шлюхи!! — нащупал повод... стремя... взлетел в седло и пустил коня в карьер.

— Ты сам сказал!!! — закричала вслед Смиральда, но шевалье де Бретей почти не слышал ее слов. И уж точно не видел, как девушка в рыданиях бросилась в траву.

Смиральда еще пару минут слышала стук копыт. Затем все стихло. Девушка села и уставилась на реку. Дура! С ума сошла!.. Где ты теперь отыщешь такого покровителя? Она попыталась успокоить себя, найдя причину в этом... Тщетно. Спустя еще несколько мгновений шлюха поняла, что уже давно влюблена в этого безумно красивого мальчишку.

Вновь стук копыт... Александр де Бретей. Без шляпы. Плащ небрежно откинут в сторону.

— Вернулся за этим? — девушка легко поднялась, протягивая молодому человеку хлыст. — Неловко без него?

"Господи, ударил бы он меня, что ли?" — вдруг с тоской подумала Смиральда. Лицо шевалье де Бретея не выражало никаких чувств. Молодой человек, не говоря ни слова, протянул руку, схватил девушку за запястье и легко поднял в седло.

— Едем, — за всю дорогу они не произнесли ни слова более и расстались на грязной парижской улице так и не сказав друг другу привычных прощальных слов.

ГЛАВА 32

В которой тринадцатилетний Александр обзаводится одиннадцатилетним воспитанником

Когда на следующий день после ссоры со Смиральдой шевалье Александр явился в Лувр, обстановка в королевской резиденции вполне соответствовала его настроению. Лакеи старательно пытались вжаться в стены. Придворные переговаривались испуганным шепотом. Капитан де Нанси, узнавший от его величества много нового и интересного о собственной особе, был зол и хмур. Пажи дрожали от ужаса. Если бы не долг службы, если бы не честолюбие, если бы не смутные надежды и страх перед наказанием, все эти люди могли бы разбежаться кто куда, лишь бы не видеть взмыленного короля и не слышать его ругательств.

Причиной приступа Карла оказалась любимая сука его величества, посмевшая ощениться прямо в постели короля. Прекрасная Геба возлежала на королевской кровати, не обращая внимания на беснующегося Карла, умильно наблюдала за девятью крепенькими щенками, бодро сосущими молоко, и время от времени угрожающе приподымала кончики губ, когда лакеи пытались подобраться к ее потомству поближе — большая корзина, устланная атласным одеялом, явно не казалась Гебе достойным убежищем для щенков. Пребывай Александр в ином расположении духа, он непременно посмеялся бы над нахальством борзой, над боязливыми стараниями лакеев и в конце концов рассмешил бы короля какой-нибудь "забавной" историей из жизни Шатле, положив тем самым конец всеобщей тоске и страху.

Увы, настроение юного шевалье не располагало к шуткам, и Александр равнодушно внимал разгневанному королю, безучастно дожидаясь того момента, когда его величество вспомнит и о нем. И дождался. Карл устремил на пажа полубезумный взор и закричал:

— А вот и вы, Александр! Хорошенькие же истории мне о вас рассказывают, нечего сказать!

Королевский паж вышел вперед и склонился перед королем, словно собирался сказать "Да будет воля Твоя". Даже размышления о том, отправит ли его Карл к надзирателю за пажами или дело дойдет до Шатле, не слишком занимали королевского пажа. Так или иначе, Александр полагал, что порка ему обеспечена, и ему хотелось лишь одного, чтобы все закончилось, как можно скорее.

К сожалению, король Карл не принадлежал к людям, способным выполнять чужие прихоти.

— Я научу вас с уважением относиться к благородным дамам! — вопил король, размахивая хлыстом чуть ли не перед самым носом любимчика. — Да я с вас шкуру спущу за наглость! Как вы посмели задрать юбку даме де Кюртон?!

Александр вскинул голову. Так, оказывается, не все стервы поняли, что за бесплатно он ни с кем спать не станет. Придется преподать мерзавке урок.

— Простите мою шутку, сир, я раскаиваюсь, — королевский паж с самым сокрушенным видом преклонил перед его величеством колено.

— Вот как, раскаиваетесь... — король с издевкой развел руками. — И что же навело вас на раскаяние? Должно быть, хлыст?!

Александр взглянул прямо в глаза Карла и постарался ответить ясно и четко, чтобы его было слышно в самом дальнем углу королевской спальни.

— Нет, сир, просто смотреть под юбкой было не на что.

Хохот придворных, лакеев и пажей был таким громким, что встревоженная Геба вскочила и истерично залаяла. Александр удовлетворенно кивнул. Пусть теперь эта Кюртон хоть на стены лезет без мужчин!..

— Ну, проказник, ну наглец!.. — хохотал Карл, вытирая с ресниц слезы. Придворные, обнадеженные королевским смехом, постепенно смелели и принимали более непринужденные позы. — Рассказывайте, Александр, рассказывайте. И поподробней.

— Во-первых, ваше величество, — юный шевалье важно загнул палец, — у дамы де Кюртон вовсе нет зада.

Кто-то из лакеев, не в силах более смеяться, застонал.

— Во-вторых, у нее кривые ноги. — Пажи тоненько повизгивали, и Геба предпочла на всякий случай прикрыть щенков от разом спятивших двуногих. — В третьих, кожа у нее морщинистая как пергамент и такая же желтая. Я полагаю, сир, бедняжка слишком много крема намазывает на лицо, а на то, что под юбкой денег уже не остается, — с самым простодушным видом заключил шевалье Александр.

От хохота Карл IX упал в кресло.

— Прошу вас, сир, запретите придворным дамам носить фижмы и корсеты, а также краситься, — с еще более простодушным видом попросил паж. — Они только и занимаются тем, что обманывают шевалье. Обещают блаженство, а стоит заглянуть к ним под юбку, так это сплошное разочарование — либо сушеные мощи, либо свиные окорока! А я, ваше величество, не любитель ни того, ни другого...

— Вы известный ценитель, — фыркнул король.

— Да, сир, — с притворной скромностью подтвердил шевалье де Бретей.

— Однако теперь, хватит! — строго приказал Карл. — Вы слышите, шевалье? Благородных дам надо уважать... даже если у них нет зада!

— Как прикажете, сир, — потупился Александр.

— А чтобы вы это запомнили, вы будете наказаны. Нанси, отведите шевалье Александра к надзирателю за пажами и скажите, чтобы его высекли, — распорядился Карл.

— Ваше величество, — капитан в негодовании сделал шаг вперед, — шевалье Александр не принц, чтобы я...

— Делайте, что вам сказано! — заорал Карл.

Обиженный Нанси ухватил Александра за локоть и рывком поднял с колен. Стремительно шагнул к двери. Чуть ли не волоком протащил пажа через королевскую прихожую, затем вниз по лестнице. Широким шагом преодолел галерею и еще одну лестницу и, наконец, остановился, чтобы перевести дух. Шевалье Александр стоял молча, лишь закусил губу в попытке сдержать вскрик — в порыве ярости капитан чуть было не вывернул мальчишке руку.

— Ну, шевалье, что же вы не сказали его величеству, что дама де Кюртон лжет? — язвительно поинтересовался барон.

— Зачем? — Александр упрямо задрал подбородок. — Может быть, я и турчонок, господин капитан, но мое слово кое-что значит в Лувре. Она еще пожалеет, что солгала.

— Вот как... — неопределенно проговорил Нанси и уже более мирно взял пажа за локоть. — Идемте, шевалье, я не собираюсь возиться с вами до обеда.

Лакеи надзирателя за пажами старались быть как можно более предупредительными с королевским любимчиком и причинить ему как можно меньше неудобств, но настроение юного шевалье от этого не улучшилось. Александр привычно ворчал, что до мэтра Кабоша лакеям далеко, и это было чистой правдой. После порки спина пажа горела и он с тоской размышлял, что в Шатле ему было бы много лучше, во всяком случае плетей Жерома он бы точно не почувствовал. В довершении неприятностей стоило Александру вернуться в королевскую прихожую, дабы заступить на дежурство, как на него налетела еще одна придворная дама мадам Марго.

Госпожа Дюра была взволнована и потому заговорила с Александром тоном, от которого за последние месяцы паж успел отвыкнуть. Дама требовала, чтобы шевалье Александр немедленно все бросил и мчался с запиской к графу де Буасе. Юного шевалье так и подмывало послать даму к самому графу и даже дальше, но вместо этого он только молча поклонился и взял записку. Неспешно прочел ее, когда госпожа Дюра покинула прихожую короля, и пренебрежительно фыркнул: любовница его сиятельства отменяла свидание — третий раз за неделю. Вот простофиля, промелькнуло в голове Александра, заваливает подарками стерву, а та в благодарность растит ему ветвистые рога.

— Эй, Мотвиль, — понимая, что за такое известие вряд ли можно рассчитывать на щедрую награду, шевалье Александр поймал за ухо ближайшего пажа, сунул в руки бумажку и пару су, — снесешь записку графу де Буасе! Живо!

Мальчишка стремглав выскочил за дверь, а Александр со вздохом вернулся к своим обязанностям.

* * *

На следующий день, увидев в сумраке перехода одинокую фигуру, юный шевалье не удивился: дела господина де Бретей были таковы, что требовали обычно темноты, покоя и уединения. Привычное движение левой руки — и в ладони прекрасный метательный нож. На всякий случай.

— Ты... — голос долговязого юноши при шпаге был полон презрения.

— К услугам вашего сиятельства, — шевалье Александр склонил голову, однако почтительность жеста лишь подчеркнула ироничность тона.

Чувства двух юных шевалье были взаимны.

Шевалье Александр де Бретей с презрением, если не сказать "с ненавистью", относился к Эммануэлю де Лоррену, виконту де Водемон. "Золотой мальчик" также числился в пажах его величества. Последнее заключалось в том, что благородный шевалье два-три раза в месяц облачался в синее, дабы поучаствовать в королевском выходе. Спустя пару часов он уже шатался по Лувру под надежной опекой какого-нибудь кузена, воспитателя и пары слуг. "Мой кузен Водемон", — небрежно брошенные слова заставляли окружающих почтительно приветствовать юного вельможу. И уж точно никто не обращался к его сиятельству "Эй, малый!" Обо всем этом шевалье Александр подумал за каких-то пару мгновений. Эммануэль де Лоррен подал в отставку около месяца назад и теперь щеголял новенькой шпагой.

Сказать по правде, виконт де Водемон был так взволнован случайной встречей, что ни о чем таком не думал. А вообще-то о шевалье Александре он думал раньше и много. И если шевалье Александр завидовал многочисленным родственным связям его сиятельства, ставящим юношу в особое положение (с ним-то, шевалье Александром никто ни в мяч не играл, ни фехтовал), виконт де Водемон завидовал пажу. Внешности шевалье де Бретея, его манерам, независимости... И тому, что никто постоянно не твердил этому стервецу — что такое хорошо и что такое плохо. И вот теперь у виконта появился повод презирать шевалье Александра и даже ненавидеть его.

Несколько минут шевалье и паж хранили молчание.

— Ваше сиятельство? — повторил Александр уже более настойчиво. Возможно, прыщавый юнец наступил на свою гордость и хочет, чтобы шевалье де Бретей стал его посредником. Интересно, на кого запал его сиятельство... Что ж... Если кандидатка совсем уж неприступна, придется, пожалуй, предложить ему на выбор пару примерных вдовушек. Их-то не смущают ни угловатость, ни неуклюжесть... По себе знаю, — усмехнулся паж.

— Вы негодяй и мерзавец, — выпалил вдруг виконт.

Шевалье Александр отшатнулся. Неужели какая-то мерзавка его окрутила? Убью стерву, — подумал он, украдкой озираясь по сторонам. Как раз у такого-то юнца хватит глупости заколоть его среди Лувра... И что самое неприятное — практически безнаказанно. Конечно, он расстроится, расплачется, к кузену побежит, тот — к его величеству. И никто не докажет, что его сиятельству не было нужды защищаться. Кажется, к счастью, он один.

— Конечно, ваше сиятельство, я негодяй и мерзавец, — стараясь сохранить небрежный тон, проговорил шевалье де Бретей. — А как тогда называть человека, угрожающего шпагой безоружному?

Водемон вспыхнул.

— Я не угрожаю!

— Вот как? — к шевалье де Бретею вернулось душевное равновесие. — Ты стоишь в темном переходе со шпагой, называешь меня негодяем и мерзавцем. А я даже ответить не могу. Вдруг — шпагу выхватишь и убьешь.

Виконт покраснел еще больше и начал снимать перевязь.

— Я и без шпаги могу сказать все, что о тебе думаю! — в запальчивости выкрикнул он.

"А это ты зря", — холодно подумал шевалье де Бретей. "Без шпаги я тебя одной рукой сделаю". Подумал и нож убрал. От греха. Все же убивать ему еще не приходилось. Впрочем, драка с его сиятельством также не входила в планы шевалье. Синяк или царапина слишком дорого обходились пажу его величества в прямом смысле этого слова, а уж разбитая губа... Конечно, Водемон не производил впечатление человека, способного на такой подвох. Но... от нелепых случайностей не застрахован никто, так что шевалье Александр старался не искушать судьбу.

— Что ж, сударь, — голос пажа звучал ровно и даже слегка устало, — прежде чем мы устроим здесь драку на манер дворцовой прислуги...

Виконт вспыхнул:

— Что за нелепость! — Мысль о том, что его сравнили с лакеями, заставила шевалье забыть о кровожадных планах.

— Прекрасно. Значит, мы все же будем вести себя как подобает людям благородным и вы, ваше сиятельство, дадите мне возможность объясниться.

— Благородный человек? Это ты то? Шлюха! — презрительно бросил юный Лоррен.

— А ты мне платил? — огрызнулся паж. — Впрочем, — добавил он, возвращаясь к обычному тону, — если вашему сиятельству угодно обратиться ко мне... Что ж... Полторы тысячи ливров — и я в вашем полном распоряжении. Где угодно и как угодно... и сколько. Правда, — шевалье Александр остановился, — это плата за одну ночь.

Услышав сумму, юноша только открыл и закрыл рот. И замер. Это было содержание виконта за два месяца. Удовлетворившись произведенным эффектом, Александр решил было покинуть общество юного вельможи, но не тут-то было.

— Сам шлюха и других заставляешь этим заниматься! — выкрикнул Водемон.

— И что? — не смутился паж. — Какое у тебя право попрекать меня этим? Ты даже заплатить не можешь... А эти... фрейлины... Ты что думаешь, их батюшки и матушки, дядюшки, тетушки, кузены и все прочие не знают, зачем они при дворе? И думаешь, ты их своим обаянием покоряешь? Или прыщами? Между нами, любовник ты тоже — так себе...

Водемон во второй раз открыл и закрыл рот.

— Твои кузены наверняка хорошо благодарят девочек за их услуги...

— Ты.. — Водемон, наконец, обрел дар речи и постарался вернуть себе презрительный и важный тон. — Да что с тобой разговаривать, ты же кроме денег ничего не видишь! Ты не дворянин, а обычный парижский бродяга, который только и может, что торговать детьми...

— Что ты несешь? — недоуменно и даже с некоторой растерянностью проговорил шевалье Александр. — Это кем я торгую?

— Королевскими пажами, вот кем! — с ненавистью и презрением выкрикнул Водемон.

— Да они просто записки носят... что в этом такого?

— "Записки"... — ядовито повторил виконт. — Значит, это у тебя называется "носить записки"... То-то от записок графу де Буасе Мотвиль топиться хочет! А, впрочем, тебе этого не понять... По тебе давно палки плачут... Ну, чего встал?! Прочь с дороги!

Александр ошеломлено уставился вслед юному вельможе и попытался сообразить, о чем говорил виконт де Водемон. Прежде королевскому пажу и в голову не приходило, будто "золотой мальчик" мог что-то знать о процветающей в Париже торговле людьми. Но даже если его сиятельство что-то проведал, то почему он обвиняет в этом его? И при чем тут граф де Буасе? Его сиятельство не интересовался мальчишками — уж это королевский паж знал точно. И в записках графу речь шла о свидании с дамой... точнее о том, что свидания придется отложить. Александр недоуменно пожал плечами и вдруг понял. Понял и сорвался с места.

— Это правда? — шевалье де Бретей ворвался в комнату пажей и схватил юного Мотвиля за плечо. — Что ты и граф де Буасе...

Королевский паж промычал что-то невнятное и Александр сообразил, что мальчишка в стельку пьян. Еще трое пажей валялись неподалеку в обнимку с пустыми бутылками, в комнате витали винные пары, и потрясенный шевалье понял, что Водемон не солгал!..

По собственному опыту Александр знал, что после случившегося можно желать только одного — если не утопиться, то напиться. Правда, в те времена, когда Александр мечтал утопить свое горе в вине, у королевского пажа не было на это средств, когда же средства появились, то появилась и возможность отплатить обидчикам, так что нужда в забвении отпала сама собой. На какие же деньги мог напиваться нищий Мотвиль, шевалье де Бретей и вовсе не думал — юноша приказывал лакеям собирать несчастного, твердо решив взять пажа под свою опеку и покарать негодяя.

* * *

Какие бы картины грядущего благополучия не рисовала Смиральда перед Александром, реальность превзошла все обещания шлюхи. Александр смог не только избавиться от холода и голода, приодеться, купить коня, дом и слугу, но даже регулярно посылать немалые средства на содержание отца в монастыре, справедливо рассудив, что деньги нужны даже в святой обители, а состоятельного насельника монастыря никто не заставит мести келью или копаться в огороде, словно какого-нибудь крестьянина.

Лишь об одном Смиральда не предупредила Александра: о тоске, которая станет мучить шевалье из-за позорного ремесла — порядочные люди обходили королевского пажа стороной, а тех, кто обращался к нему за услугами, Александр презирал и ненавидел. Чувства эти были столь сильны, что мальчишка не желал придавать своему ремеслу ни малейшего оттенка благопристойности. Не принимал подарки — только деньги, всегда брал плату вперед, не без основания подозревая придворных в обмане, и вообще вел себя так, словно намеревался плюнуть негодяям в лицо.

Дамы и господа смутно ощущали презрение Александра, но это лишь сильнее разжигало их любопытство и желания. И если юный шевалье наивно надеялся грубостью и пренебрежением оттолкнуть надоедливых придворных, то этим надеждам не суждено было сбыться. В Лувре было достаточно сладкоголосых красавчиков-пажей с лютнями, но красавчиков грубых, способных самым сладким голосом распевать самые похабные песни, более не наблюдалось, и придворные, придя в восторг от подобной новизны, готовы были на все, лишь бы провести с наглым пажом пару часов наедине. Это не означало, что при дворе не было людей, именующих Александра продажной девкой, мерзавцем и стервецом, но обличать королевского любимчика придворные предпочитали втихомолку, ибо с людьми, посмевшими открыто задеть шевалье Александра, неизменно случались какие-нибудь неприятности: кавалер мог свалиться с лестницы и покалечиться из-за того, что какой-то слуга "по оплошности" разлил на ступенях масло, на даму, отправлявшуюся на аудиенцию к королеве-матери, могли "случайно" вылить содержимое ночного горшка, а временами обидчики попадали и в худшие переделки. Поговаривали, будто шевалье Александр свел знакомство с самыми опасными парижскими браво и, значит, обращаться с ним следовало как с тухлым яйцом — бережно и осторожно.

Об этом шевалье размышлял, подыскивая наилучший способ наказания графа де Буасе, но в конце концов понял, что прежние проделки не принесут желаемого результата и, значит, нужно избрать иной способ раз и навсегда отучить придворных от поиска турчат. Пока слуга снимал с лошади пьяного Мотвиля, пока раздевал мальчишку и укладывал спать, шевалье де Бретей решился на неслыханное дело и желал лишь посоветоваться со слугой, в котором обнаружил немало замечательных качеств, в частности — умение дать дельный совет.

Как и все, что делал или задумывал шевалье Александр, наем лакея был осуществлен молодым человеком совершенно нетрадиционным способом. Юный паж попросту выкупил проигравшегося солдата как раз в тот момент, когда разгневанные его попыткой удрать, шулера собирались столкнуть должника в Сену с камнем на шее. Александр полагал, что простофиля-провинциал сможет подогреть воду или подать рубашку не хуже пройдохи парижанина и оказался совершенно прав. Как и всякий солдат, Пьер неплохо готовил, знал толк в оружии и лошадях, умел обращаться с веником, тряпкой и иглой и вообще чудесно вести хозяйство. Последнее Александр обнаружил где-то через неделю после покупки. А еще Пьер не стоил шевалье ни одного денье, так как на просьбу слуги назначить ему жалование Александр наотрез отказался это делать и действительно никогда ничего не платил. Зато все деньги Александра очень быстро оказались в рачительных руках Пьера. Когда бывший солдат первый раз взял в руки две сотни ливров, у него появилось искушение сбежать, но слугу остановило то обстоятельство, что бежать было некуда. Родных Пьер отродясь не знал, жениться было поздно, да и не хотелось. В результате бывший солдат пришел к тому же выводу, что и многие люди до него — вознамерился бросить якорь в тихой гавани, пусть эта гавань временами и становилась жертвой штормов. Приняв решение, Пьер незаметно для самого себя привязался к странному мальчишке и потому едва не упал, когда королевский паж сообщил, что намерен драться на дуэли с графом де Буасе.

Непослушными руками Пьер нащупал табурет и сел. Попросил господина рассказать все подробнее. Задумался. Никогда прежде бедняга не чувствовал такого холода в груди и такого ужаса в душе. Ни тогда, когда обнаружил себя брошенным под горой трупов на поле боя. Ни тогда, когда поддавшись странному наваждению проиграл куртку, рубаху, штаны и, наконец, самого себя. Ни даже тогда, когда его собирались топить. Как человек, довольно часто появлявшийся вместе с господином в Лувре, Пьер был осведомлен о грозной репутации графа де Буасе, и потому не мог назвать дуэль с его сиятельством иначе, чем безумием.

И все же свернуть шевалье де Бретея с выбранного пути было нелегко. Напрасно Пьер твердил господину о лакеях, привратниках и пажах, которые за умеренное вознаграждение могли натянуть на пути графа бечевку или разлить на ступенях масло. Напрасно напоминал о браво, способных нанизать негодяя на шпагу или попросту утопить в реке. Александр полагал, что все эти деяния будут бессмысленны, если придворные не поймут, за что пострадал мерзавец. Только дуэль могла устрашить придворных бездельников, и только публичным обвинением можно было отомстить за Мотвиля.

Лишь сам Мотвиль не догадывался, что за него надо мстить. Не получив, в отличие от Александра, какого-либо воспитания, маленький Жиль рос у бабушки как трава, не имея ни малейшего представления о том, что такое "хорошо" и что такое "плохо". Конечно, став невольным любовником Буасе, маленький паж горько плакал, но его обида была вызвана не столько болью и страхом, сколько насмешками других пажей и отсутствием какого-либо подарка от графа.

— Ну почему, — жаловался Жиль случайно оказавшемуся рядом виконту де Водемон, — как порка — так мне, как пинок — так тоже мне, и удар хлыстом... а подарки получают другие?

Юный вельможа рассеянно посочувствовал маленькому пажу и пошел прочь, с удовольствием размышляя, как хорошо быть Лорреном и ни от кого не зависеть. Мотвиль остался лить слезы и как раз в этот миг его жизнь круто изменилась, как менялась в волшебных сказках, которые некогда рассказывала мальчику на ночь деревенская кормилица.

Сначала в комнате пажей появился лакей графа де Буасе с золотой пряжкой для берета и корзиной, в которой находились несколько бутылок вина, — это был подарок его сиятельства. Потом заявилась служанка с корзиной, полной сластей, — это был подарок ее сиятельства. Мотвиль не понимал, к чему жене графа де Буасе было радовать его подарками, но у графини был свой резон. Как полагала ее сиятельство, мальчишка-паж был не в состоянии вытянуть из ее супруга столько денег, сколько тянули придворные красотки и, значит, внимания мужа к пажу можно было только приветствовать.

Мотвиль был счастлив, и счастье его было тем полней, что пажи, сраженные щедростью покровителей Жиля, перестали дразнить мальчишку и даже начали поглядывать на него с уважением. Это уважение, а также желание Мотвиля похвастать удачей, заставило пажа закатить пирушку для приятелей, конец которой положил шевалье Александр.

Когда на следующий день после попойки юный Жиль пришел в себя, он не понял, куда и как попал. Зато, увидев Александра, обрадовался, что у него появился еще один покровитель, и значит, ему больше нечего желать. Господа де Буасе прислали ему подарки, шевалье Александр взял к себе — маленький паж не мог решить, кто из покровителей был лучше. Лишь намерение шевалье де Бретея драться на дуэли с графом де Буасе поначалу удивило Жиля, но мальчишка быстро нашел объяснение поединку: не случайно благородные шевалье дерутся из-за женщин, теперь же дуэль должна была состояться из-за него. Юный паж гордился соперничеством двух столь важных людей и потому ничем не помог Пьеру остановить безумный поединок. Если бы это было возможно, Жиль напропалую хвастал бы своим счастьем, а так лишь молча радовался, что ему не придется выбирать между покровителями. Выбор должна была сделать шпага, как и полагалось среди благородных людей.

ГЛАВА 33

Дуэль

Как бы не пытался Пьер найти причины, дававшие основания отложить задуманную пажом дуэль, роковой день наступил. Накануне шевалье Александр провел пару часов у нотариуса, составив и утвердив некий весьма важный документ, исповедовался и причастился в церкви Сен-Жюльен, посетил монахов отеля Клюни и монастыря святой Женевьевы, оставив в каждом из этих мест довольно крупную сумму денег, и в конце концов, уладив дела мирские и духовные, в восемь часов вечера отправился спать, дабы наутро, свежим и бодрым явиться в Лувр.

Когда в девять часов утра шевалье Александр появился в зале кариатид, его появление не привлекло внимания собравшихся, но юноша знал, что через пару минут все присутствующие будут смотреть только на него и на графа де Буасе, так что постарался выпрямиться и как можно выше задрать подбородок. Обвел взглядом придворных, от души надеясь, что им не заметны его дрожь и бледность, отыскал глазами врага и двинулся прямо на него, не сворачивая и не обходя препятствий — благородные господа сами спешили освободить дорогу любимцу его величества.

Молодой человек видел удивление на лицах придворных, слышал недовольные перешептывания, нарастающий ропот, возмущенный возглас "Щенок обнаглел!" — ну вот, и Крийон туда же — крепче сжал эфес шпаги, ставшей причиной всеобщего негодования, остановился. Неожиданно на зал обрушилась тишина — собравшиеся поняли, что любимый паж Карла IX достиг цели. Буасе обернулся, пораженный этой нежданной тишиной, и тогда в лицо ему полетела смятая шелковая перчатка.

— Вы подлец, я требую удовлетворения!

Придворные ахнули, на мгновение отшатнулись, затем сомкнулись тесным кругом. Буасе изумленно моргнул.

— Проклятие! Выдрать щенка и дело с концом! — Снова Крийон. И смех вокруг. И Буасе тоже смеется:

— Я не дерусь со шлюхами...

— Где ты видишь шлюху, мерзавец? — тотчас парировал шевалье Александр. Двинулся по кругу, вглядываясь в лица придворных, резко обернулся к врагу, широким жестом, как некогда учил старик-итальянец, указал на собравшихся. — Разве ты платил кому-либо из присутствующих здесь? Мне-то ты точно не платил ни одного су, ни одного денье! Ах да, должно быть, у тебя нет денег. И потому ты силой берешь то, на что у тебя нет никаких прав!

Придворные зароптали, недоверчиво уставившись на Буасе. Граф растерянно оглянулся, ища поддержки.

— Не понимаю, что он несет... Уберите его от меня! — Чья-то рука легла на плечо Александра. — Я не дерусь со щенками...

— Конечно! Ведь щенок может укусить! — резким движением паж сбрасывает руку со своего плеча. — И потому ты предпочитаешь иметь дело с сосунками!.. Которые не способны сопротивляться!.. Но я требую от тебя удовлетворения! Дерись, трус!

Вторая перчатка летит в лицо его сиятельству. Круг придворных делается еще тесней. Какая-то дама с остервенением базарной торговки расталкивает благородных господ и пробивается в первый ряд. Его сиятельство граф де Буасе дрожит от ярости.

— Проклятие, я не дерусь со шлюхами и щенками! Драться можно лишь с равным...

— Значит, придется слегка уровнять положение...

Стремительный шаг вперед. Рука Александра взлетает вверх. Дама ахает, догадавшись, что именно собирается сделать паж. Пятерня юноши с силой впечатывается в щеку графа...

На мгновение придворные замерли в оцепенении, и даже сам граф де Буасе в остолбенении застыл на месте. Но мгновения коротки, и не успело мгновение унестись прочь, как опозоренный вельможа с рычанием бросился на мальчишку.

Дама пронзительно закричала. Придворные вздрогнули и попятились, борясь с искушением заткнуть уши. Паж ловко увернулся от врага, подставил ногу, и тогда Буасе во весь рост рухнул на пол. Крики, ропот, ругательства...

Молодой человек бросился на колено перед распростертым на полу вельможей, крикнул чуть ли не в самое ухо:

— Давай-давай, называй меня, как тебе угодно, тебя будут называть — Буасе с пощечиной!

Граф поднялся на четвереньки, попытался ухватить своего врага, но юноша вновь ушел от смертельной хватки взбешенного дворянина. Живо поднялся на ноги, с вызовом взглянул на придворных, на самого Крийона, шагнул прочь.

— Сзади, Александр!.. — истошный женский вопль заставил пажа обернуться. Граф де Буасе шел на него, сжимая кинжал. Сразу несколько придворных бросились вельможе наперерез, ухватили за руки, за плечи, попытались вырвать обнаженный клинок.

— В спину, мерзавец?! — все-таки Крийон. Кинжал зазвенел по плитам, выпав из посиневших пальцев. Буасе продолжал рваться из держащих его рук.

— Убью сволочь!

— Остановитесь, Буасе, мы же в Лувре!..

— Подождите до вечера!..

— Обратитесь с жалобой к королю!..

— Да-да, иди к королю, трус! — во всю силу своих легких закричал пришедший в себя Александр. — Принеси ему жалобу! Может быть, он прикажет меня высечь, может быть, заключит в тюрьму! А если будешь очень просить, отправит на эшафот! Но как бы меня не наказали, это не сотрет моей пощечины с твоей щеки!

Граф рванулся, волоча по каменным плитам шестерых держащих его мужчин.

— Пустите! Отпустите меня, идиоты! Я буду драться!

Придворные ошарашено переглянулись. Их пальцы сами собой разжались. Буасе высвободился от держащих его рук. Встряхнулся, пытаясь привести себя в порядок. С досадой отшвырнул порванный воротник.

— Я буду драться, — дрожащим от ярости голосом произнес его сиятельство во внезапно наступившей тишине. Поискал глазами кинжал. — Я буду драться... если этот шевалье сможет найти себе секунданта.

Лица дворян затуманились. Тесный круг распался. Крийон пожал плечами и отвернулся.

— А зачем нам секунданты? — заговорил шевалье Александр, вновь стараясь завладеть вниманием придворных. — Вызов был брошен при всех, и весь Лувр может стать свидетелем дуэли...

— Это против правил, — презрительно возразил граф.

— Постойте, Буасе, — оборвал его сиятельство Крийон. — Щенок прав. Мы можем сами проследить за честностью поединка. И ей Богу, господа, — Крийон довольно обратился к придворным, — нам предстоит забавное зрелище: шлюха против насильника... Никогда такого не видел! — барон шумно расхохотался.

— Если бы я был свободен... если бы не мое обязательство, — Буасе скрипнул зубами.

— Ну что ж, когда вы покончите с вашим обязательством, я в вашем полном распоряжении...

— Я убил девять человек! Даст Бог, убью и одиннадцатого! — угрожающе заметил Буасе.

— Здорово же вам придется для этого потрудиться, — продолжал веселиться Крийон.

Шевалье Александр слушал перепалку вельмож равнодушно. Судя по всему никто не сомневался в исходе поединка и молодой человек точно так же в нем не сомневался. Впрочем, свое дело он сделал. Мотвиль будет отомщен, даже если он, шевалье де Бретей, этого не увидит. А смерть... Что смерть? За последнее время он так часто думал о ней, что почти сроднился. И в любом случае смерть со шпагой в руке была лучшим, что могло с ним случиться.

— Барон... прошу вас... сделайте что-нибудь! — дама вцепилась в Крийона, заглянула в глаза. — Граф же убьет его!

— Ну и что? — искренне удивился неисправимый забияка. — Стервец сам напросился...

— Шевалье! — дама метнулась к Александру. — Скажите, что вы пошутили! Попросите прощение! Остановитесь... пока не поздно!..

— Мадам, я ценю вашу заботу, — легкая ирония в голосе пажа. Насмешливый поклон. — Однако я не шутил. Я вызвал на дуэль подлеца и буду драться насмерть.

— Злой... упрямый мальчишка! — дама всхлипнула и так сильно сжала веер, что хрупкая безделушка разлетелась на тысячу кусков. — Зачем вам это? У вас даже секунданта нет!..

— Господа, пропустите... Шевалье Александр!.. Я хочу... я буду вашим секундантом!

Молодой человек обернулся. Юный Водемон, бледный чуть ли не до синевы, но при этом решительный, пробивался вперед. Кто-то из придворных попытался задержать его, кто-то громко произнес "Но ваш батюшка..." — юноша не замечал ничего. Ошарашенный паж молча наблюдал, как кузен герцога Лотарингского выбрался из толпы и пошел к нему, протягивая руку.

— Шевалье, прошу вас, — с некотором смущением проговорил Эммануэль, — примите мои услуги. Это большая честь для меня.

Шевалье Александр только кивнул, не зная хорошенько, что ответить на неожиданное предложение. Придворные в замешательстве переглянулись. Граф де Буасе первый пришел в себя.

— Вот, значит, как?! — раздражено воскликнул он. — Ну что ж! Рошпо, будьте моим секундантом!

— Но я же не могу, кузен... не могу скрестить шпагу с ребенком... — потерянно проговорил сорокатрехлетний придворный.

Шевалье де Лоррен гордо вскинул голову, лихорадочно стараясь придумать какой-нибудь язвительно-уничтожительный ответ. Но в этот момент Крийон вновь вышел вперед, радуясь тому, что ни одно дело чести не может обойтись без его совета.

— Рошпо и Водемон? Прекрасно! — сообщил он присутствующим. — На этот раз секунданты не будут драться, а будут только свидетелями поединка. Я так решил, и если кто-то не согласен с этим — будет иметь дело со мной!

Граф де Рошпо с облегчением перевел дух, придворные замолчали. Водемон попытался было возмутиться и доказать, что возраст вовсе не основание считать его ребенком, однако вид стольких благородных дворян, беспрекословно подчинившихся решению Крийона, убедил его на некоторое время забыть о недовольстве.

— А теперь, господа, договаривайтесь об условиях поединка, — распорядился барон, чувствующий себя на любых дуэлях, в стычках и сражениях так же естественно как саламандра в огне.

— Рошпо, скажите этому стервецу, что я желаю драться немедленно, за рвами Лувра. Без дублетов и без рубашек — грудь обнажена, сердце открыто... И пусть не надеется на снисхождение. Я его не просто убью — на куски изрублю!

— Господин виконт, — голос пажа был холоден и невыразителен, словно угроза графа его не касалась, — передайте секунданту его сиятельства, что мне безразлично где, когда и как драться. Что касается рубашки, то я снимаю ее только в спальне и не намерен раздеваться при всех, да к тому же бесплатно.

Виконт покраснел. Буасе побагровел. Крийон свистнул. Кто-то из придворных насмешливо предложил сложиться для шевалье Александра, на что другой резонно заметил, что на тот свет деньги не унесешь.

Граф де Рошпо расстроено вздохнул, недовольно оглянувшись на толпу. Принялся что-то вполголоса доказывать кузену. Водемон то краснел, то бледнел, не зная, как вести себя под взглядами стольких придворных. Сделал шаг к Александру, но в смущении остановился, не представляя, как пробить его каменную неприступность. Оглянулся на Рошпо и Буасе.

Тем временем Крийону надоели затянувшиеся переговоры.

— Сколько можно совещаться, Буасе?! Не забудьте, я с нетерпением жду своей очереди!

Его сиятельство бросил на говорившего злобный взгляд.

— Я готов, шевалье, но сначала пусть этот стервец сменит шпагу, она может быть отравленной!

Придворные ахнули, когда Александр выхватил клинок. Полоснул по руке.

— Ты доволен, мерзавец? — холодно осведомился паж.

— Однако... — пробормотал Крийон, с некоторым недоумением глядя на юношу. Тряхнул головой, отгоняя наваждение. — Ну что ж, господа, — громко заговорил барон, как только его душевное равновесие было восстановлено, — коль скоро все формальности улажены, нам остается только покинуть Лувр.

Придворные шумной толпой направились за дворцовые рвы, облюбовав для поединка пустырь, весьма часто служивший местом встреч дуэлянтов, когда они по той или иной причине не желали или не имели времени переправляться через Сену. Враги скинули дублеты и встали в позицию.

— An garde! — скомандовал Крийон.

После первых же выпадов Александр убедился, сколь безнадежно его положение. Против него были опыт и сила тридцатилетнего врага, его высокий рост, более длинная и тяжелая шпага. Молодой человек пытался пустить в ход все, чему обучали королевских пажей на уроках фехтования, а также то, чему он сам выучился во время вольной жизни в Париже и перенял от Пьера. Тщетно. Граф де Буасе был недосягаем. Хуже того. Озлобленный публичным унижением вельможа постарался как можно лучше выполнить свое обещание. Ловко проведенным приемом заставил Александра повернуться лицом к солнцу, окружил себя сверкающим стальным кольцом, не дающим пажу ни на шаг, ни на полшага приблизиться к своей драгоценной особе. И при этом стоило самому графу хоть немного вытянуть руку, сделать хотя бы крохотный шажок вперед, как его шпага со злой методичностью наносила юноше то укол, то длинную кровоточащую рану.

Пот заливал лицо шевалье Александра. Рубашка окрасилась кровью. Все силы, все внимание пажа сосредоточились на схватке и потому он не видел, как зажмурился Водемон, как хмурится Крийон, переглядываются придворные, как пожимает плечами Рошпо, как странный румянец красит щеки дамы и она следит за поединком почти что со сладострастным вниманием.

Буасе нанес новый удар, паж парировал, но граф, казалось, только этого и ждал. Он ударил по клинку врага с такой силой, что молодой человек пошатнулся, а его шпага вылетела из руки, отскочив шагов на десять. Придворные вскрикнули, Водемон от неожиданности открыл глаза, судорожно вздохнул, будто всхлипнул, отвернулся. Буасе размахнулся и ударил юного противника эфесом шпаги по лицу. В последний момент пажу удалось уклониться от оплеухи, однако даже пришедшийся по касательной удар оказался достаточным, чтобы юноша отлетел в сторону и упал, проехав боком по земле.

— Что, щенок, решил отдохнуть? — с издевкой поинтересовался Буасе, неспешно направляясь к молодому человеку. — Давай, поднимайся, я еще недостаточно натешился.

Александр слепо нащупал эфес шпаги, судорожно сжал пальцы, поднялся на ноги, ожидая своего врага с оружием в руках. На этот раз солнечные лучи светили обоим противникам сбоку, но граф с какой-то утонченной жестокостью заставил юношу вновь повернуться лицом к солнцу. Бой возобновился.

Время молодого человека остановилось, превратившись в какую-то мешанину из выпадов, ударов, блоков, прыжков, отскоков, приседаний, перебежек, попыток пробиться через стальную защиту врага и уйти от слепящих лучей солнца. На рубашке юного шевалье расплылось еще одно кровавое пятно. Грязная сорочка прилипла к телу. Паж запнулся, невольно отведя шпагу, и тогда граф вплотную подошел к юному шевалье, подставил ногу, и Александр вновь упал, выронив клинок.

— Что же ты все время ложишься, шлюха? Это тебе не спальня! — голос Буасе прозвучал глумливо, когда он склонился к пажу, не забыв при этом угрожать ему острием своей шпаги. Александр провел рукой по земле и неожиданно резким движением швырнул в глаза его сиятельству горсть песка.

Граф с проклятиями отскочил прочь. Шевалье Александр схватил шпагу и поднялся; под изумленными взглядами зрителей остановился, дожидаясь, пока Буасе проморгается.

Его сиятельство протер глаза, с ненавистью глянул на юношу, процедил: "Ты мне за это заплатишь, мерзавец", шагнул вперед. Паж ожидал своего врага, изготовившись к бою, но на этот раз на него обрушился целый ураган из свиста и молний. Каким-то чудом мальчишке удалось отвести направленные против него удары, однако безжалостная воля графа заставила его занять прежнюю невыгодную позицию. Буасе изготовился к удару, начало которого Александру помешало разглядеть солнце, а окончание — резкая боль, когда шпага графа пропорола ему руку. Его сиятельство довольно улыбнулся, заметив отражение боли на лице врага, занес клинок над головой почти что обезоруженного противника... Свидетели поединка дружно вздохнули, ожидая неминуемого удара... И дождались. Прямого, неотвратимого как молния. В последний миг, неожиданно для всех и прежде всего для себя, Александр перехватил падающую шпагу левой рукой. Отвод... встречное движение... Зрители охнули. Со странным звуком шпага воткнулась во что-то мягкое. Буасе зашатался и, даже не вскрикнув, повалился на землю, увлекая за собой Александра.

Несколько мгновений над полем битвы висела мертвая тишина. Затем раздались шаги Крийона и знаменитый забияка остановился рядом с окровавленными телами.

— Подумать только, если бы стервец не играл с мальчишкой как терьер с мышью, он остался бы жив. Ненадолго, правда, — поправился барон. — Ну что ж, шевалье, — с насмешкой произнес Крийон, — поднимайтесь, вас ждет победа и ликование дам.

Полуоглушенный, измученный, Александр пытался встать, почти не осознавая, что граф де Рошпо стащил с него тело Буасе; поднялся на ноги; пошатнулся; и почти сразу же ощутил поддержу чьих-то рук — виконт де Водемон стоял рядом, полуобняв его за плечи.

— Здорово, Александр! Смотри, твоя новая шпага!

Паж безучастно скользнул взглядом по великолепному клинку из Толедо, устало оперся на него, словно это была палка, с трудом шагнул прочь. Водемон что-то без умолку болтал, тянул Александра за собой и паж вновь чуть не упал, не в силах удержать равновесие. Лакеи виконта осторожно подхватили молодого человека под руки, и Александр сам не понял, как очутился в нарядных носилках с гербом Водемонов.

— Едем ко мне... Ой, осторожно, подушку не испачкай... Я тебе мэтра Паре позову, — возбужденно трещал виконт.

— Не надо... Я домой хочу, — пробормотал Александр.

— А разве у тебя есть дом? — удивился Эммануэль.

— Есть... — еле слышно отозвался паж.

Появление израненного Александра произвело на соседей юноши примерно такое же впечатление, как и его уход вместе с отпрыском Лорренов на придворных — иными словами, неизгладимое. Пока обессиленный паж с трудом выбирался из носилок, ковылял к калитке и ждал, чтобы отворили дверь, сердобольные кумушки охали, прижимали ладони к щекам, во всех подробностях обсуждали молодого вельможу, доставившего их соседа домой, и дружно хулили городскую стражу, совершенно не обращавшую внимание на грабителей. В общем, как и при дворе, разговоры о шевалье Александре должны были занимать сплетников не менее недели.

Слишком уставший, чтобы обращать внимание на пересуды соседей, Александр ввалился в уютную прихожую, и бледный от переживаний Пьер сразу же подхватил господина, не давая ему сесть на пол. Мотвиль, которого виконт никак не ожидал встретить в доме шевалье де Бретея, с грохотом скатился с лестницы, стремительно бросился к ногам Александра и разревелся.

— Все... его... нет... — успокаивающе пробормотал израненный паж. — Только я... нечаянно...

Пьер, не желая дожидаться, пока один мальчишка все объяснит, а другой наревется, прикрикнул на обоих и чуть ли не на руках потащил Александра наверх. Мотвиль утер слезы и, не переставая всхлипывать, полез за юным покровителем.

Эммануэль одиноко стоял в прихожей, чувствуя себя никому не нужным и заброшенным. Из верхних комнат до него доносились чьи-то охи, причитания, всхлипывания, сердитые выговоры, топот ног. А еще через пару минут Мотвиль чуть ли не кубарем скатился с лестницы, налетел на Водемона, торопливо извинился и стремглав выскочил за дверь.

Юный виконт уже хотел самым действенным способом напомнить о своем существовании, однако стоило ему подойти к лестнице, как новая и весьма тревожная мысль заставила юношу остановиться. Водемон решил, будто Александр умирает, а Мотвиль побежал за священником, дабы в последний миг исповедовать и причастить грешника. Воображение юноши разыгралось, и он одну за другой представлял жуткие и, вместе с тем, трогательные картины. Смертельно бледный, кающийся в многочисленных прегрешениях Александр. Добрый морщинистый священник, в сокрушении качающий головой при каждом новом признании умирающего. Скромные похороны и простое распятие над могилой.

Водемон всхлипнул и подумал, что как ни жалко ему было нового друга, смерть была лучшим, что могло случиться с шевалье Александром.

ГЛАВА 34

Как господин де Нанси выполнял приказы его величества

Александр открыл глаза и в испуге попытался вскочить — сквозь неплотно прикрытые ставни пробивались лучи солнца. Задремавший прямо на табурете Пьер оторвал голову от столба кровати, а свернувшийся в ногах старшего товарища Мотвиль встрепенулся и с собачьей преданностью уставился на юного покровителя.

— Смерть Христова! — шевалье Александр выбирался из-под одеяла, кривясь при каждом движении и слегка пошатываясь. — Я опаздываю!..

— Ваша милость, да куда?! — воскликнул бывший солдат и постарался вернуть пажа в постель. — Вам бы лежать!

— У меня дежурство, — молодой человек высвободился из хватки слуги и встал. Впрочем, Пьер, боясь причинить раненному боль, держал юношу мягко и осторожно. — Пьер, ну скорее, воду, одежду!..

Мотвиль выскочил из кровати и затопал по лестнице, желая услужить покровителю. Пьер опустился на табурет.

— А вчера-то вы о чем думали, ваша милость? А?

— Но я же не знал... что останусь жив... — совершенно по детски попытался оправдаться шевалье.

Пьер только вздохнул, с укором глядя на юного господина, затем, не переставая ворчать и качать головой, принял у Мотвиля тазик с водой. Как ни просил и даже не приказывал Александр поспешить, Пьер действовал с осторожной неторопливостью, призванной не бередить раны юноши. Мотвиль беспрестанно шмыгал носом, видя, как Александр кусает губы, но молчал, на лету ловя приказы Пьера, из всех сил стараясь поддержать, подтащить, подставить, подвязать, подтянуть... Несколько раз, видя как паж бледнеет, слуга подносил к носу юноши флакон с нюхательной солью, а когда туалет Александра был завершен, молодой человек почувствовал такую усталость, словно успел отдежурить целую неделю без минуты отдыха. Паж в изнеможении опустился на табурет у туалетного столика, привычно взглянул в зеркало и охнул.

Нет, небольшая ссадина на лбу, искусанные губы — с этим еще можно было что-то сделать... Но как прикажете поступить с багровым синяком в пол лица — результатом вчерашней оплеухи?

— Не ходить бы вам сегодня... — вновь повторил Пьер и выразительно кивнул на кровать. — Отлежитесь, поспите... Мэтра опять же позовем... А через неделю, как поправитесь, глядишь, и шум уляжется.

Александр продолжал перебирать баночки с кремами, пудрами, румянами и помадами, от души жалея, что в присутствии короля нельзя спрятать лицо под маску.

— Да что вас, заменить некому? — продолжал увещевания Пьер. — Малыш в один миг с запиской обернется...

— Ну, как ты не понимаешь? — голос юного шевалье дрогнул. Он отвернулся от зеркала и почти с отчаянием уставился на слугу. — Король ведь спросит, где я, а он...

— Я не скажу! — выкрикнул Мотвиль, вытягиваясь в струну. — Пусть меня хоть на куски режут!

Пьер и Александр переглянулись, одинаково вздохнули, а затем Пьер сам протянул молодому человеку баночку с кремом. Жиль обиженно шмыгнул носом.

— Я правда тебя не выдам!!

Слуга и господин смотрели на маленького пажа с той жалостью, с которой взрослые часто смотрят на наивных детей, потому что знают нечто такое, чего детям знать не полагается.

— Вот именно, — почти что в один голос пробормотали они, и более к этому не возвращались.

Когда шевалье Александр отвернулся от зеркала, Пьер неуверенно кивнул. Толстый слой крема, пудры и румян, подведенные глаза и накрашенные губы как никогда раньше выдавали ремесло шевалье де Бретея. Впрочем, решил слуга, все лучше, чем уродовавший мальчика синяк.

— Вам бы лицо прикрыть... хотя бы до Лувра, — вполголоса посоветовал Пьер.

Александр повертел в руках пажеский берет, попробовал водрузить его на голову так и эдак и в конце концов заново прикрепил перья, чтобы тень от них падала на лицо. Пьер с облегчением вздохнул. Сейчас юноша выглядел почти обыкновенно и мог бы отправиться в дорогу... если, конечно, ему удастся подняться в седло.

Ему не удалось. Стиснув зубы, мысленно повторяя все отборные ругательства, которые так любил король Карл, и от души жалея, что теперь, когда он привел в порядок лицо, ему нельзя кусать губы, шевалье Александр стоял перед своим Буцефалом и чуть не плакал. Пьер наблюдал за тщетными попытками господина с растущей надеждой и почти уверил себя в том, что все обойдется, когда шевалье прошептал:

— Пьер, помоги....

Слуга вздохнул, но спорить не стал. Подчиняясь кивку солдата, Мотвиль ухватил коня под уздцы. Пьер приблизился к юноше, наклонился и сильным толчком забросил его в седло.

Молодой человек сгорбился и вцепился в луку седла. Перед тем, как пустить коня в галоп, следовало немного передохнуть, ибо рыси Александр точно бы не перенес, а на шагу неминуемо опоздал бы на дежурство. Однако как Александр ни старался, как ни морщил от боли нос и не стискивал зубы, прибыть на дежурство в срок ему не удалось. Удивленные взгляды конюхов, ровный гул голосов многих и многих людей доказывали это не хуже выговора надзирателя за пажами. Александр постарался ускорить шаг, но почти сразу же остановился и уцепился за стену, пытаясь перевести дух. Festia lente*, — пробормотал паж. Что ж, придется признать, что он опоздал и тем самым уже заработал очередную трепку, так что может с чистой совестью не спешить и поберечь тело для более серьезных испытаний. Или теперь, когда он опоясался шпагой, — с робкой надеждой подумал Александр, — его уже не будут сечь?

* Торопись медленно (лат.)

— Вот и вы, шевалье Александр, доброе утро, — молодой человек остановился как вкопанный. На лестнице поджидал капитан де Нанси. — Опаздываете на дежурство? Нехорошо...

— Если вы пропустите меня, господин капитан, у меня будет шанс опоздать не слишком сильно, — вежливо проговорил паж.

— А, впрочем, шевалье, что я несу? — хлопнул себя по лбу капитан, не сдвигаясь с места. — Вы же сегодня не дежурите. После ваших вчерашних подвигов его величество навестила госпожа де Буасе — где-то через час, после того, как вы отбыли с виконтом де Водемоном — и в результате его величество приказал не ставить вас на дежурство... как минимум ближайшие полгода.

— Я понял, господин капитан, — молодой человек выпрямился и вскинул голову. — Я должен вручить вам шпагу?

— А на кой черт мне ваша шпага? — удивился Нанси. — Все-таки это вы паж, а не я, и я не намерен таскать за вами оружие. Кстати, шевалье, у вас есть деньги? Если нет, я готов одолжить вам шестьдесят экю.

— Но... — паж в растерянности отступил.

— Полноте, молодой человек, в тюрьме, тем более, в Бастилии, — шевалье Александр вздрогнул, — деньги не помешают. Берите, не стесняйтесь.

— Но у меня с собой двести пятьдесят ливров.

— Значит, будет четыреста тридцать.

Шевалье Александр озадаченно посмотрел на барона, тряхнул головой.

— Но... я не понимаю... Как вы в конце то концов ко мне относитесь, господин капитан?

Нанси усмехнулся.

— Вам не приходило в голову, шевалье, что я мог арестовать вас еще до дуэли?

— Но это же ничего не значит! — воскликнул молодой человек.

— Ай-ай-ай, — укоризненно покачал головой капитан. — А я то полагал, шевалье Александр решил вести себя как дворянин.

Паж отшатнулся.

— Ну-ну, не надо принимать все так близко к сердцу. Вчера вы неплохо держались, но речь сейчас не об этом. Вы берете деньги или нет?

Даже толстый слой крема и пудры не мог скрыть краску на щеках шевалье Александра.

— Но... господин капитан... я... никогда... Я не беру даровые деньги!..

Нанси негромко рассмеялся.

— Знаете, шевалье, у вас какое-то странное представление о щепетильности. И поскольку я старше вас... во всех отношениях... я позволю себе дать вам небольшое наставление. Деньги дают и получают не только за выполнение каких-либо поручений... или услуг. Деньги можно взять в долг и, что еще важнее, получить как знак дружеского участия. Истинный дворянин должен уметь не только давать — без расчета получить назад — но также и принимать деньги. Так что, довольно спорить. Берите свои экю и пошли.

Шевалье Александр в полном остолбенении принял от капитана кошелек и пристегнул его к поясу. Барон де Нанси неторопливо начал спускаться по лестнице, насвистывая какую-то легкомысленную песенку и даже не подумав убедиться, что паж следует за ним. Пару мгновений Александр смотрел ему вслед, затем попытался догнать.

— Господин де Нанси... разве вы сами отправите меня в Бастилию? Я ведь не принц и не маршал...

Капитан остановился.

— Право, шевалье, даже не знаю, чего в вас больше, наивности или самомнения, — ворчливо заметил Нанси. — Лично отправлять вас в Бастилию!.. Как вы справедливо заметили, вы не принц и не маршал. Нет, я не отрицаю, без вас Лувр был бы скучен и тосклив, однако арестовывать вас после ваших милых шуток мне уже надоело.

Александр вздохнул.

— И не надо так печально вздыхать. Лувр надоел мне гораздо больше, чем обязанность брать вас под стражу, так что мне взбрела охота проехаться верхом... хотя бы и до Бастилии. И если вы дадите слово, что не попытаетесь бежать, я распоряжусь седлать вашего коня.

— Бежать? — молодой человек задумчиво пожал плечами. — Мне и бежать то некуда.

— Некуда бежать или даете слово? — с насмешкой уточнил Нанси.

— Даю слово, — покраснел шевалье Александр.

— И кстати, шевалье, вы не хотите написать домой? — поинтересовался капитан, небрежно отдав приказ подскочившему лакею. — Ага, вижу, что хотите, — Нанси не собирался дожидаться ответа растерявшегося юнца, искренне полагая, что лучше пажа знает ответ.

Покои барона де Нанси в Лувре не блистали роскошью. Крохотная комнатенка, в которой едва можно было повернуться, и такая же прихожая, зато на столе красовалась стопка бумаги, пузырек с чернилами и внушительных размеров перо. Если бы Александр имел силы на размышления, он бы признал, что капитан прекрасно подготовился к аресту. К сожалению, паж был слишком измучен, чтобы думать, так что подчиняясь указующему жесту барона, послушно уселся за стол, набросал несколько строк и остановился в явном затруднении.

— Отправляетесь с королевским поручением? — удивленно переспросил Нанси, заглядывая в письмо через плечо Александра. — Богатое же у вас воображение, шевалье!

Александр смутился, виновато глядя на барона:

— Но не могу же я написать, что сажусь в Бастилию!

Капитан пристально вгляделся в молодого человека, и паж окончательно растерялся, не зная, как себя вести. Неожиданно Нанси хмыкнул. Сколько придворных готовы были лишиться правой руки, лишь бы только стереть с лица шевалье Александра выражение непоколебимой уверенности. И без всякого успеха. А вот он уже который раз доводит мальчишку до состояния полной растерянности, не прилагая к этому ни малейших усилий.

— Так в чем же ваши трудности, шевалье? Вы не знаете, куда именно вас отправляют с поручением?

Молодой человек кивнул.

— Действительно... беда, — согласился капитан. — Ну что ж, Англия — слишком близка, Италия — тоже... Пишите, что едете в Польшу. За год как раз обернетесь.

Даже не вздрогнув от этого нового подтверждения своего неизбежно длительного пребывания в Бастилии, шевалье Александр дописал письмо отцу и передал капитану сложенный и подписанный лист.

— Как, шевалье, неужели это все? — удивился барон, вертя письмо в руках. — Неужели вы не хотите написать кому-нибудь еще?

Александр заколебался.

— А можно... можно я напишу своему... воспитателю? — после краткой паузы докончил паж. Юноша подумал, что капитан может оскорбиться, попроси он его доставить письмо простому лакею, но с другой стороны разве Пьер был для него только слугой?

— Бога ради, шевалье, пишите, — усмехнулся Нанси, без труда угадав мысли пажа. — Бумаги здесь достаточно, чернил тоже.

На этот раз молодой человек не стал излагать сказку о дипломатической миссии в Польше, а чистосердечно написал все, как есть, дал Пьеру необходимые распоряжения касательно денег, Мотвиля и некоторых других дел, так что письмо получилось гораздо длиннее предыдущего. Капитан с безграничным терпением истинного солдата наблюдал, как на бумагу ложится строка за строкой. Но когда юноша аккуратно сложил второе послание и написал "Угол улицы Нуайе, рядом с площадью Мобер", барон повторил свой прежний вопрос:

— Как? И это все?

Александр кивнул.

— Вы не хотите написать кому-нибудь еще? — продолжал допытываться Нанси. В голосе капитана не было навязчивости, но была такая убедительная откровенность, что любой человек немедленно бы уцепился за предложение барона. Юный шевалье лишь покачал головой.

— Вы не хотите написать даже вашему другу? — не отступал Нанси. — Я имею в виду виконта де Водемон, — уточнил капитан.

Искреннее изумление во взгляде пажа лучше всего подсказало барону, что думать о Водемоне как о друге у шевалье Александра не получилось бы даже в горячечном бреду.

— Ведь он был вашим секундантом, — продолжал настаивать Нанси. — Было бы невежливо не написать ему хотя бы пару строк. И кстати, сегодня вечером виконт как раз играет в карты у короля.

Сбитый с толку всем происходящим шевалье Александр взял еще один лист и старательно вывел:

"Ваше сиятельство,

Спешу сообщить Вам, что по воле нашего доброго короля Карла я должен совершить небольшую прогулку в сторону Сент-Антуанского предместья и потому буду лишен возможности служить Вам в ближайшие месяцы.

Ваш покорный слуга

шевалье Александр де Бретей"

Нанси с досадой тряхнул головой — мальчишка решительно не желал его понимать. Ладно, к любой цели можно прийти разными путями.

— Ну что ж, шевалье, коль скоро вы написали всем, кому хотели, — голос офицера выражал серьезное сомнение в том, что эпистолярные труды пажа подошли к концу, — то нам пора. Идемте.

Молодой человек поднялся и Нанси вдруг со всей очевидностью увидел, что перед ним стоит обычный мальчишка, пусть и разодетый в пух и прах словно какой-то вельможа, пусть и размалеванный словно самая дешевая уличная шлюха, пусть и пытающийся показать, будто ему даже Бастилия ни по чем, однако всего на всего тринадцатилетний щенок... испуганный, растерянный и к тому же раненный... Настроение Нанси стремительно портилось.

— Идемте, шевалье, — с неожиданной суровостью проговорил капитан и до самого двора не произносил более ни слова.

Шевалье Александр поежился и плотнее запахнул плащ. Осеннее солнце казалось по-зимнему прохладным, а слабый ветерок пробирал до костей. Голова болела от холода и мельтешащих разноцветных ливрей, от настырных голосов и стука копыт. Молодой человек даже не заметил, как оказался рядом со своим конем, и только рассеяно подумал, что без посторонней помощи ему не обойтись. Нанси в один миг взлетел в седло и оглянулся на замешкавшегося пажа, заметил, как тот неуверенно собрал в руке поводья, как потерянно посмотрел на стремя, на седло — просить мальчишка явно не умел.

Капитан кивнул ближайшему к пажу солдату, и Александр не успел опомниться, как очутился в седле. Еще четверо солдат поднялись в седла, заняли свои места в кавалькаде — двое спереди, двое сзади — и ворота открылись.

Александр ехал рядом с капитаном, вяло радуясь тому, что Нанси не отдает приказ перейти на рысь. Мысли шевалье путались, его знобило, так что молодой человек ехал молча, не поднимая головы и не глядя вокруг. Впрочем, через десяток-другой шагов Бастилия стала казаться пажу почти что землей обетованной. Он думал о том, что в камерах крепости наверняка найдется кровать или тюфяк, или, на худой конец, охапка соломы. Но самое главное в Бастилии ему не придется видеть придворных, и он сможет, наконец, отдохнуть.

Кони свернули за угол, Александр непроизвольно поднял голову и в растерянности уставился на офицера.

— Но... мы же едем в другую сторону, господин капитан...

Как ни странно, но удивленный возглас мальчишки вернул Нанси доброе расположение духа.

— Не знаю, как вы, шевалье, а лично я сегодня еще не завтракал, — ворчливо заявил капитан. — Еще парочка таких пажей, как вы — и я рискую умереть с голоду. Все, слезайте, приехали, — объявил барон, останавливаясь перед нарядной вывеской, занимающей чуть ли не весь фасад двухэтажного дома. "Коронованный павлин", — прочитал Александр и сполз наземь.

Должно быть, Нанси был частым завсегдатаем "Павлина", ибо при виде бравого капитана хозяин трактира спешно передал вертел слуге и помчался навстречу гостю, сметая на своем пути скамьи и табуреты, и беспрестанно кланяясь.

— Вино, еду, живо! — властно приказал Нанси, небрежно отмахиваясь от трактирщика, словно тот был надоедливой мухой. — И найди нам укромное местечко, где два благородных человека могли бы позавтракать, не натыкаясь на мерзкие рожи.

Хозяина смело будто вихрем, и через пару минут Александр сидел за столом, на котором последовательно появились жаркое, две бутылки вина, пирог, яичница с петушиными гребешками и фаршированные свиные ушки. Изголодавшийся Нанси волком накинулся на выставленные трактирщиком яства, но, утолив самый жестокий голод, недовольно уставился на пажа.

— В чем дело, шевалье, вы чего-то ждете?

Александр непроизвольно потер виски.

— Я... мне не хочется, господин капитан...

— Что значит "не хочется"? — передернул плечами офицер. — Мало мне ваших проказ, от которых и так нет ни минуты покоя, так вы еще и позавтракать не даете. Смерть Христова, шевалье, я не привык завтракать в одиночестве!

Молодой человек виновато опустил голову, под требовательным взглядом Нанси с тоской посмотрел на пирог, жаркое и яичницу, но в конце концов покачал головой:

— Но я правда... не хочу...

— Начните с вина, — распорядился капитан тоном, которым во время учений отчитывал нерадивых солдат. — А потом попробуйте яичницу. Ешьте, шевалье, ешьте. Пост еще никого не излечивал от ран.

Шевалье Александр открыл было рот, чтобы пробормотать какое-то возражение, когда обнаружил у своих губ кружку с вином, ибо господин де Нанси не любил сотрясать воздух понапрасну. Королевский паж постарался отодвинуться от этого недвусмысленного напоминания барона, но за спиной шевалье расположилась дощатая перегородка, Нанси угрожающе хмурился, кружка накренялась, и шевалье ничего не оставалось, как сделать глоток. Следующий глоток Александр предпочел совершить уже без деликатных напоминаний капитана. Как ни плохо было юному шевалье, он все же догадался, что послушание самым благотворным образом скажется на чистоте его воротника-фрезе — тем более, когда дело касается красного вина и омлета (потому что омлет шевалье также пришлось отведать). Пару минут понаблюдав за попытками пажа его величества проглотить кусок пирога, Нанси наконец-то сжалился над юным шевалье и потребовал от трактирщика бульон. Бульон, омлет, вино и опять бульон — отступать и тем более покидать трактир, пока юнец не насытится, капитан не собирался.

Паж ел, трактирщик таскал бутылки, кружки и миски, а Нанси смотрел на вяло ковырявшегося в омлете шевалье Александра и довольно улыбался. Роль няньки, несколько странная для капитана стражи его величества, ему решительно нравилась. Как хорошо, как приятно о ком-то заботиться, кормить его, наставлять, тревожиться о нем, волноваться... И делать это не по велению службы, а по... Барон решительно прикусил язык и почти что с испугом спросил себя, что именно хотел сказать. С ранней юности он любил женщин и теперь не мог понять, как могло случиться, что на тридцать втором году жизни все его мысли были заняты мальчишкой, почти что ребенком, сколько бы тот не пытался корчить из себя взрослого шевалье.

Капитан в недоумении уставился на пажа, на свою кружку, на суетящегося по залу трактирщика и, в конце концов, чуть было не хлопнул себя по лбу. Смерть Христова! Да в нем просто проснулись отцовские чувства, сообразил Нанси. В тридцать один год это было более чем естественно. А, может, стоит жениться? — задумался Нанси, благодушно глядя на юного шевалье. Жениться, завести детей... нет, не детей — сына... учить его ездить верхом, стрелять, фехтовать, сделать из него образцового дворянина... И в один прекрасный день с гордостью вручить ему шпагу.

"А что еще, кроме шпаги, ты ему вручишь?" — возразил размечтавшемуся барону голос здравого смысла, голос весьма неприятный и ехидный, но мудрый. "Свою службу? Или, может быть, службу Мейнвилей при Гизе? Хочешь, чтобы твой сын вечно таскал шпагу по передним или — не дай то Бог! — добывал средства на пропитание, как шевалье Александр?"

Капитана передернуло. Ни за что на свете он не пожелал бы своему сыну участи шевалье де Бретея. Нет-нет, иметь ребенка в его положении было сущим безумием. Нищих дворян и без его детей предостаточно. Но с другой стороны, стоит только разбогатеть, стоит только жениться на богатой наследнице... В конце концов, он недурен собой, занимает неплохое положение при дворе и носит не последнее имя во Франции. Надо только дождаться, пока его внешность и положение привлекут внимание какой-нибудь богатой наследницы, а затем завести трех очаровательных мальчуганов. Старшего он сделает таким же важным вельможей, как Гиз. Второго — таким же дамским угодником и придворным, как Жорж. А третьего — таким же бравым военным, как он сам.

На лицо Нанси вернулась улыбка, и он подумал, что при дворе не составит труда отыскать богатую невесту. Бог ты мой, да Лувр просто кишит богатыми стервами!..

"А тебе нужна стерва?" — возразил умолкнувший было голос мудрости. "Да ты прирежешь ее на следующий же день после свадьбы!"

"Ну, уж нет!" — возразил сам себе Нанси. "Пусть сначала родит мне сына..."

"И ты так уверен, что это будет именно твой сын?"

Нанси закусил губу. Он слишком хорошо знал фрейлин и придворных дам, чтобы обольщаться их добродетелью. Ну что ж, решено, он не женится. А дети... Что дети? И с чего он вообразил, будто у него нет детей?

А все-таки, взгрустнулось капитану, приятно быть женатым человеком, вот как, к примеру, Брионн. Нашел чистую невинную девушку... "Ну не девушку, — вмешался все тот же ехидный голос, — а вдову"... "Все равно невинную", заупрямился Нанси. "И без гроша в кармане", — не пожелал униматься голос мудрости и здравого смысла.

Хорошо быть Брионном, вздохнул капитан, запивая печаль вином. Или графом де Лош... Нет, о Жорже я думать не буду. О Жорже и, в особенности, о его жене. Пусть делают, что хотят. Пусть живут, как хотят. И развлекаются тоже. Я вмешиваться не буду...

Ха! — хмыкнул Нанси. Сколько раз он собирался ни во что не вмешиваться — и вмешивался. Хотел не думать — и думал. Решил не жениться... И не женюсь! — стукнул кулаком по столу капитан.

Услышав стук и дребезжание мисок, шевалье Александр с трудом поднял голову, а трактирщик подскочил к знатному посетителю.

— Пирог, сыр, бутылку вина и ветчину! — приказал Нанси, поднимаясь с места. — В корзину, живо!

Паж встал из-за стола, неестественно выпрямил спину, вскинул голову. Мальчик явно не догадывался, что он задумал. Раны, усталость, лихорадка и выпитое вино делали свое дело.

— Будешь поставлять обеды в Бастилию для шевалье Александра, — вполголоса распорядился капитан, когда трактирщик подал корзину одному из солдат. — А это — задаток.

Ну что ж, подумал капитан, одно дело сделано. Оставалось совершить второе.

ГЛАВА 35

Каким человеком оказался господин Лоран Тестю

Господин Тестю, комендант первой тюрьмы Франции, пребывал в некотором затруднении. Дело было не в том, что камеры и карцеры вверенной ему тюрьмы уже давно требовали ремонта, и не в том, что в хозяйстве Бастилии обнаружилась крупная недостача, и даже не в том, что кто-то из узников крепости предпринял попытку бежать — стены Бастилии были по прежнему крепки, солдаты и офицеры дисциплинированы и бдительны, тюремные правила просты и суровы. Дело было в одном единственном узнике, переданном на его попечение лично капитаном стражи его величества бароном де Нанси.

Вполне понятное беспокойство овладело комендантом уже при первом взгляде на юного шевалье, разодетого с роскошью принца крови. Этот надменный взгляд из-под полуприкрытых век, эта величественная осанка, эта небрежность, с которой юнец принимал явную почтительность капитана де Нанси, а также два кошелька с золотом способны были смутить даже коменданта Бастилии... Когда же господин Тестю взглянул на письменный приказ, переданный капитаном, его смутное беспокойство переросло в неподдельную тревогу. В приказе, от начало и до конца написанным рукою короля, не значилось никакой фамилии арестованного — только имя. "Приказываю капитану де Нанси взять под стражу шевалье Александра и доставить его в мою крепость Бастилию, где он будет содержаться, пока мне это будет угодно". По такому приказу узник мог провести в Бастилии и два часа и всю оставшуюся жизнь — что не слишком беспокоило Лорана Тестю. Но обращение с арестованным, но его содержание — камера, средства, сношение с внешним миром — с этим-то как прикажете быть?

Когда под предлогом выполнения необходимых формальностей Тестю постарался выяснить у самого арестанта его, несомненно, благородное имя, он немедленно получил суровую отповедь от барона де Нанси.

— Не ваше дело, комендант! — отрезал капитан прежде, чем юный шевалье успел открыть рот. — Если бы его величество желал огласить имя шевалье, он бы так и сделал. Но, к счастью, наш великодушный король бережет доброе имя своих подданных, — многозначительно закончил Нанси.

Еще больше встревожившись от совершенно не свойственной его величеству деликатности, Тестю внимательно посмотрел на юнца и испуганно прикрыл рот. Только сейчас до него дошло, что юный шевалье был одет в цвета французского королевского дома.

Теперь коменданту стала понятна и невероятная надменность молодого человека, и утонченная роскошь и великолепие его одежд, и необычная почтительность капитана королевской стражи, и редкое умолчание фамилии арестованного вельможи. В самом деле, не мог же его величество написать в приказе фамилию "Валуа"? Подобное могло бы вызвать совершенно ненужные слухи и домыслы. Лорану Тестю как-то приходилось видеть двоих признанных незаконных отпрысков покойного короля Генриха II, но он знал о существовании и других его незаконных детей, пусть и не успевших получить официальное признание короля. Судя по всему, шевалье Александр и был одним из таких бастардов и, следовательно, заслуживал самого почтительного к себе отношения.

— И, кстати, комендант, — словно угадав мысли Тестю, проговорил капитан де Нанси. — Сегодня его величество гневается на шевалье Александра, а завтра... ну, в крайнем случае, через месяц... вновь вернет ему свое расположение.

Тестю понял прозрачный намек. От своего предшественника, да и из собственного опыта комендант немало узнал о последствиях недостаточной почтительности тюремщиков к иным заключенным. Бывало вельможа сидит в тюрьме и год, и два, и десять, а на одиннадцатый год выходит на свободу, возвращает себе привязанность короля, да еще жестоко мстит за себя ни в чем не повинному коменданту.

Нет уж, увольте! За годы главенства в Бастилии Тестю успел понять, какой доход умный человек может извлечь из этой должности, и потому не желал ее терять.

— Я назначу... его светлости... тридцать ливров содержания, как генералам, — неуверенно сообщил комендант капитану королевской стражи.

Нанси одобрительно кивнул.

— И выделю ему лучшую камеру, — добавил Тестю.

На этот раз на губах капитана появилась покровительственная улыбка.

— И вот что еще, комендант, — важно заговорил Нанси. — Сегодня днем к услугам шевалье явятся его лакей и паж. Не препятствуйте им служить шевалье.

Тестю торопливо кивнул.

— И каждый день шевалье Александр будет получать заказанный для него обед, — тем же тоном сообщил капитан. — А то, боюсь, в вашей дыре не сыщешь приличной еды.

— Что вы, ваша милость, — в испуге возразил Тестю. — Кухня Бастилии содержится в полном порядке, а для его светлости я буду подавать еду с собственного стола!

— Ну что же, рискните, — посоветовал капитан. — Однако, — голос Нанси вновь сделался строг, — я должен сделать вам замечание. Не надо называть... шевалье, — капитан словно бы запнулся, как будто обращение "шевалье" по отношению к юному вельможе было для него непривычно, — "его светлостью". Он не "светлость".

Тестю побледнел. Конечно, брат короля не может быть "светлостью". Он — "высочество".

— Но как... как же мне называть...

— У вас есть королевский приказ. Там все написано. Называйте... шевалье, — Нанси вновь сделал небольшую, но весьма многозначительную паузу, — просто "шевалье Александром". Этого достаточно.

Комендант почтительно склонил голову, с тоской размышляя, как тяжко для должностных лиц, когда его величество изволит гневаться на своих родственников. Ну что ж, стоит заручиться благосклонностью "шевалье Александра" на случай, если впоследствии его величество пожелает узнать, не обижал ли кто-нибудь его сводного брата в Бастилии.

О том, что "шевалье Александр" королевский сын, господин Тестю убедился через три часа, когда в крепости появились обещанные капитаном де Нанси лакей и паж. Означенные лица заявились в Бастилию не просто так, а вместе с вьючной лошадью, на которой были доставлены два ковра, белье и гардероб узника, его посуда, с десяток книг, несколько связок дорогих зеленых и розовых свечей, клетка со скворцом, лютня, бесчисленные баночки с кремами, пудрами и притираниями, флаконы духов и еще какие-то мелочи, назначение которых комендант даже не пытался узнать.

Восхитившись подобным размахом, господин Лоран Тестю распорядился поставить лошадь в конюшню Бастилии, почтительно заверив слугу, что будет содержать ее из своих личных средств — лишь бы "шевалье Александр" остался доволен. Вид новых обитателей крепости заставил коменданта отнестись к "шевалье Александру" с неподдельным подобострастием. Юный паж, носящий цвета французского королевского дома, так называемый "лакей", в котором за целое лье можно было разглядеть военного и, судя по всему, не простого... О том, что назвавшийся "Пьером" господин принадлежит к дворянскому сословию, Тестю догадался из подслушанного разговора фальшивого лакея и пажа, ибо ни за какие блага в мире не смог бы поверить, что какой-то слуга осмелится называть королевского пажа просто "Мотвиль", "Жиль" или "малый", а знатный дворянин будет не только подобное обращение терпеть, но и подчиняться распоряжениям простолюдина. Вывод из подслушанного разговора напрашивался сам собой. Как бы ни гневался его величество на сводного брата, он не оставлял его заботой, приставив к его высочеству собственного пажа и надежного телохранителя-дворянина.

Ближе к вечеру, решив, что все хлопоты, связанные с обустройством "шевалье Александра" завершились, господин Тестю осмелился навестить узника, дабы осведомиться, не нуждается ли тот в чем-нибудь. Сняв по этикету шляпу и подобострастно изогнув туловище, комендант шагнул в камеру принца и в первый миг ее не узнал. На каменном полу по обеим сторонам кровати лежали ковры. В камине горели поленья, придавая еще недавно мрачному помещению домашний уют. Кривоногий стол украшала вышитая скатерть, а многочисленные свечи в серебряных подсвечниках освещали просторную камеру мягким светом. Господин Тестю обратил внимание и на один из табуретов, превращенный стараниями пажа в туалетный столик; и на казенное саржевое одеяло, теперь снятое с кровати, аккуратно свернутое и изображающее пуфик; и на глиняную тюремную миску, в которую шевалье де Мотвиль высыпал зерно для скворца; и на то, что ночной горшок, обязанный в соответствии с тюремными правилами стоять в углу камеры, был куда-то спрятан, видимо под кровать, дабы своим низменным видом не оскорблять взор вельможного узника.

"Шевалье Александр" возлежал на кровати под атласным стеганым одеялом, в настоящий момент откинутым прочь, дабы не мешать слуге врачевать раны господина. Батистовая рубашка вельможи была распахнута на груди, кисти рук тонули в пене великолепных брюссельских кружев. Верный паж принца стоял в ногах узника с книгой в руках и, видимо, только что получил выговор от господина Пьера, так как вид мальчика выражал искреннее смущение и раскаяние, преданный дворянин хмурился, а, входя, господин Тестю уловил негромкий голос принца: "Пусть его, он мне не мешает".

Никогда прежде не отличавшийся чувствительностью, Лоран Тестю умилился. Что поделать, но молодость, красота, знатность и богатство обладают притягательной силой. Тем более, если все эти блистательные качества проявляются перед лицом тяжких испытаний.

Тестю почтительно поклонился и с неожиданной робостью осведомился у "принца", нет ли у того каких-либо приказаний. Александр молчал, вяло пытаясь сообразить, чего хочет комендант. Однако не успел юноша что-либо понять, а Пьер дать необходимые разъяснения, как Мотвиль вспомнил пажеские обязанности и затараторил:

— Его милости нужна горячая вода для умывания — каждый день, а еще ширма, и стульчик, и три раза в день нужно выносить горшок...

Мальчишка деловито загибал пальцы, и с каждым новым требованием пажа Тестю убеждался, какая великая честь оказана ему королем. Ведь не в Венсенн отправил Карл IX сводного брата и не в Амбуаз, а к нему, в Бастилию. Камеру принца счастливый комендант покидал пятясь, а потом еще полтора часа советовался с женой, стараясь отыскать наилучший способ понравиться его высочеству. Результатом совещания супругов стало решение госпожи Тестю каждый день приносить на стол принца цветы из замковой оранжереи и распоряжение господина Тестю поставить в камере его высочества походную кровать для Пьера. Ибо если юный Мотвиль вполне мог спать в ногах своего сеньора, рассуждали супруги, то заставлять спать на полу благородного телохранителя было просто немыслимо. В общем, если бы капитан де Нанси мог видеть, какая суета поднялась в Бастилии после появления там шевалье Александра, он был бы доволен.

Шевалье де Бретей оставался равнодушным к поднявшейся вокруг суете, слишком измученный лихорадкой, чтобы что-либо замечать. Тревога Пьера, слезы Мотвиля, испуг коменданта, уже представлявшего себя последствия неистового гнева короля, проходили мимо сознания пажа его величества.

И все-таки на пятый день после ранения лихорадка оставила юношу, и Александр впервые сел. С некоторым удивлением обнаружил, что стал слаб, как котенок. С еще большим удивлением принялся рассматривать окружавшую его роскошь и, наконец, поинтересовался, как могло случиться, что Пьер и Мотвиль разделили его заключение — являться в тюрьму с собственной обстановкой, слугой и даже пажом шевалье Александру еще не приходилось.

Разъяснения Пьера, сопровождаемые ссылками на господина де Нанси, поразили шевалье в самое сердце, но молодой человек быстро убедился, что бывший солдат не шутил. Господин Тестю, осчастливленный начавшимся выздоровлением "его высочества", готов был предвосхищать малейшую прихоть вельможного узника, заливался соловьем, восхваляя его величество, деликатно просил шевалье Александра ходатайствовать за него перед королем и содействовать увеличению гарнизона Бастилии. Александр выслушивал длинные сетования коменданта на нехватку в крепости пороха и пушечных ядер, рассуждения госпожи комендантши о достоинстве и благородстве принцев, целыми днями то гулял в бастильской оранжерее, то рассеянно перебирал струны лютни, листал страницы рыцарских романов или же учил скворца говорить.

Через три с половиной месяца подобного времяпровождения заточение Александра подошло к концу, но королевский паж не радовался свободе. Обитатели Лувра не спрашивали юношу, где он пропадал все это время, так что покров тайны, окутывавший Александра, стал еще более плотным, но эта тайна так же, как раньше грубость и злые выходки шевалье все больше и больше очаровывали придворных. При дворе мало нашлось бы людей, поступки которых невозможно было предугадать, и потому дамы и кавалеры наперебой призывали загадочного красавца для услуг, король жаждал возобновления рассказов об ужасах и пытках, а Александр с тоской вспоминал Бастилию. Капитан де Нанси, казалось, потерял всякий интерес к молодому человеку, небрежно отмахнулся от его благодарности и больше не перемолвился с юношей и парой слов. К величайшему сожалению Александра сказать то же самое о виконте де Водемон было нельзя. Восторженный Эммануэль беспрестанно досаждал королевскому пажу своим обществом, безостановочно трещал об отце, мачехе, сестрах и братьях, кузенах и прочих близких и дальних родственниках, так что через пару недель Александр выучил родословную Лорренов наизусть и мог без запинки перечислить всех представителей этого дома, даже если бы его разбудили среди ночи. Шевалье стискивал зубы, но терпел излияния вельможи в надежде, что когда-нибудь виконт заговорит еще об одной родственнице, но Эммануэль ни разу не упомянул жену графа де Лош. Шевалье Александр вздыхал, но расспрашивать о доброй принцессе не решался. Вот она, насмешка судьбы, с горькой улыбкой размышлял вечерами шевалье де Бретей. Когда он еще мог предстать перед мадам Аньес с чистой совестью и незапятнанной душой, у него не было на это ни сил, ни средств. Теперь же, когда он мог доскакать до Лоша за пару дней, он не смел даже смотреть в сторону владений ее высочества.

ГЛАВА 36

Каким нашел Лувр шевалье Жорж-Мишель после полугодового отсутствия

К воротам Лувра граф де Лош и герцог де Гиз подъехали почти одновременно. Многочисленные свиты лотарингских вельмож красовалась богатыми нарядами, блеском драгоценностей, золотого и серебряного шитья, пышными перьями на шляпах и великолепными шпагами. Все-таки Жорж де Лош и Генрих де Гиз не имели привычки являться в Лувр покрытыми с ног до головы дорожной грязью, в сопровождении одного единственного скромного слуги. Как бы ни жаждал граф де Лош окунуться в пьянящую атмосферу королевского двора, как бы не спешил герцог де Гиз предстать пред очами мадам Маргариты, молодые люди не поленились заехать в отель Лошей и отель Клиссон, в последнее время все чаще именуемый отелем Гизов, чтобы привести в порядок себя и свои свиты и появиться в Лувре во всем блеске и великолепии.

— Эй, Жорж, стой! Да подожди же меня! — вопил во всю силу своих легких Генрих де Гиз, обнаружив, что кузен намеревается первым проехать в ворота. — Что поделывает Париж? Двор? Маргарита?

— Бог мой, Анри, неужели тебя тоже не было в Париже? — засмеялся Жорж-Мишель. — Ну, знаешь, ты был не прав. Марго не такая женщина, чтобы оставлять ее без присмотра.

— Пустяки, — самодовольно усмехнулся Генрих. — Она писала мне каждый день, а иногда даже по два раза в день. Ну что, выразим почтение королю и пойдем развлекаться?

Как и предполагали молодые люди, аудиенция у его величества не затянулась. Совсем юный паж доложил королю Карлу о приходе лотарингских вельмож, его величество раздражено отошел от наковальни, по дороге огрев плетью свою любимую борзую, искоса глянул на герцога де Гиза, а затем на графа де Лош, пробормотал что-то вроде "Сгинь, сгинь, нечистая сила!" и через пару минут досадливо кивнул, давая понять, что аудиенция окончена. Довольные лотарингцы вывалились в прихожую, где дворяне их свит уже минут пять шумно обменивались новостями.

— Так куда мы пойдем развлекаться? — с улыбкой поинтересовался у кузена граф де Лош, когда паж опустил за ними портьеру и прикрыл дверь. Генрих де Гиз крутился перед зеркалом, принимая позы одну импозантнее другой.

— Вообще-то, меня ждут, — с самым фатовским видом сообщил Генрих. — Увидимся завтра. Вечером...

Прекрасно понимая, что раньше завтрашнего вечера Генрих и правда вряд ли освободится, шевалье Жорж-Мишель не стал настаивать, тем более, что для развлечений в Лувре кузен был ему не нужен. Его сиятельство привычно оглядел прихожую, отмечая знакомые и незнакомые лица, рассеянно скользнул взглядом по привалившемуся к дверному косяку пажу, с недоумением заметил у него на боку длиннющую боевую шпагу. "Смерть Христова!" — мысленно выругался граф де Лош. "Это что-то новенькое в придворных нравах. Надо же, стоит покинуть двор, как он становится совершенно неузнаваем!"

Впрочем, через четверть часа Жорж-Мишель забыл и о странном паже, и о своем не менее странном выводе. Что за чушь! Лувр не менялся никогда. Приветствия, комплименты и остроты сыпались из уст Жоржа-Мишеля как из рога изобилия. После долгого отсутствия при дворе шевалье чувствовал себя в ударе. Лувр был прекрасен и Жорж-Мишель поклялся, что больше не поддастся на уговоры Генриха Анжуйского и этим летом предоставит воевать другим.

— Шевалье Александр нынче разошелся, — заметил вдруг один из придворных, глядя куда-то в сторону. Граф де Лош обернулся. В другом конце зала давешний паж со шпагой обменялся парой слов с каким-то шевалье, невозмутимо принял от него тугой кошелек и скрылся за углом.

— Кстати, господа, — вспомнил позабытый было вопрос Жорж-Мишель. — С каких это пор пажи разгуливают по Лувру с боевыми клинками?

Придворные как один повернулись к его сиятельству.

— Так вы ничего не знаете, Жорж! — с нескрываемой радостью воскликнул маркиз де Нуармутье. — У нас здесь такое творилось!..

— Как? Неужели гугеноты пытались штурмовать Лувр? — с нескрываемой иронией поинтересовался Жорж-Мишель.

— Вы все смеетесь, друг мой, — вступил в разговор господин д'Обюссон, — а этот шевалье убил на дуэли графа де Буасе. Смерть Христова! Вы бы видели бой! Щенок играл с беднягой Буасе, словно терьер с мышью.

— Но... позвольте, господа, вы верно шутите? Буасе был прекрасным фехтовальщиком... Да он убил девятерых!

— Так что? На этот раз он наскочил на фехтовальщика превосходящего его, — пожал плечами господин де Бризамбур.

— А вот я, господа, на шевалье Александра не в обиде. Я был должен Буасе сто экю под честное слово, но теперь он никогда не стребует с меня этот долг, — вступил в разговор Бюсси.

— Браво, граф! Прекрасная эпитафия! — воскликнули придворные, разражаясь хохотом. — Умри, а лучше не скажешь...

Жорж-Мишель с нескрываемым удивлением слушал благородных господ и в конце концов пожал плечами.

— Ничего не понимаю, господа... Буасе что, сошел с ума?! Драться с пажом — это же нелепо!

— Но шевалье Александр не оставил ему выбора! — наперебой заговорили придворные.

— Оскорбление словом и действием...

— Публичная пощечина...

— Подножка...

— Что еще оставалось бедняге, как не поединок?!

Граф де Лош молча разглядывал обитателей королевского двора, размышляя, не сошли ли присутствующие с ума. Конечно, нравы в Лувре всегда были весьма вольные, однако представить себе пажа, поднявшего руку на графа (если, конечно, этот паж не был герцогом и принцем крови), было для Жоржа-Мишеля столь же немыслимо, как вообразить брыкающийся табурет или разговаривающий буфет.

— А кто он такой — этот шевалье Александр? — раздался чей-то робкий голос.

Блестящее собрание онемело и повернулось к вопрошавшему с тем осуждением, с которым достойные люди смотрят на невежу, сказавшего что-то ужасно неприличное в самом приличном обществе.

— Откуда вы взялись, сударь? — презрительно поинтересовался Бюсси, обретя, наконец, дар речи. — Должно быть, из провинции?

Молодой человек смущенно кивнул.

— Я из Сентожа, господа...

— Оно и видно, — пренебрежительно заметил господин Дормель. Однако, обрадованный тем, что нашелся хоть один человек, ничего не знающий о шевалье Александре, сменил гнев на милость, набрал в грудь побольше воздуха и в конце концов восторженно изрек: — Шевалье Александр это — шевалье Александр!

— Весьма полезный молодой человек, — заметил Нуармутье.

— И самый лучший любовник Парижа, — откровенно добавила дама де Бетюн.

— Боже, графиня, — в один голос запротестовали Бюсси и Лош, — если вы позволите, я берусь доказать, что вы ошибаетесь.

— Оставьте, господа, не трудитесь, — придворная дама мадам Маргариты смеялась. — Я не люблю никаких сложностей и потому предпочитаю заплатить триста ливров и получить сполна все, что хочу...

— То есть как?! — потрясено выдохнул юный провинциал.

— А вот так! — насмешливо передразнил молодого человека господин де Бризамбур. — Бесплатно шевалье Александр не пошевелит даже пальцем, какие бы красавицы не рыдали у его ног. Зато за триста ливров он ваш на целую ночь. Кстати, шевалье, у вас нет трехсот ливров?

Глаза уроженца Сентожа начали медленно выползать из орбит. При чем было непонятно, поразил ли провинциала сам факт получения шевалье Александром денег, требуемые им суммы, то и другое одновременно, или же предположение, будто бы он, благородный шевалье, может воспользоваться услугами другого... гм-гм... как же его назвать-то?... шевалье. В свою очередь и Жорж-Мишель, наконец, понял, о ком идет речь.

— Как, господа, Буасе дрался с... этим?! — воскликнул он.

— Ну конечно, с шевалье Александром! — с редким единодушием подтвердили господа.

— Но почему?!

Господин де Дормель лукаво улыбнулся.

— Не "почему", а "из-за кого", — многозначительно поправил он графа. — Шевалье Александр приглядел себе очаровательного мальчишку — просто ангелочка — а бедняга Буасе ухитрился затащить сосунка в постель раньше, чем шевалье. Что вы хотите? Шевалье Александр осерчал.

Жорж-Мишель поперхнулся. Он чуть было не заявил, что всегда полагал графа де Буасе порядочным человеком, но вовремя прикусил язык, не желая выглядеть простаком.

— И что, эта дуэль осталась без последствий? Знаете, господа, я никогда не поверю, будто госпожа де Буасе не попыталась отомстить.

Бюсси пожал плечами.

— Конечно, пыталась. Но, во-первых, его величество спрятал шевалье Александра от этой фурии в Венсенн...

— Полноте, граф, какой Венсенн? Шевалье Александр отдыхал в Сен-Жермене... — с горячностью возразил маркиз де Нуармутье.

— Вы бы еще сказали "в Амбуазе", — недовольно проворчал Дормель. — Я совершенно точно знаю, что шевалье наслаждался красотами Фонтенбло!

— Вообще то, шевалье Александр ездил с одним деликатным поручением в Польшу, — вполголоса сообщил господин де Виллекье, решивший на правах бывшего воспитателя просветить шевалье Жоржа-Мишеля касательно истории двора. — Его величество жаждет добыть там корону для дофина.

— Боже мой, шевалье, что вы несете?!

— Это же государственная тайна! — всполошились придворные.

Граф де Лош мысленно схватился за голову. Смерть Христова! Стоит на полгода покинуть двор, как его друзья оказываются под угрозой. Бедный Генрих... Воюет во славу своего брата и короля, а этот самый брат и король стремится сослать его к каким-то диким сарматам...

— Ну, хорошо, господа, будем считать, что шевалье Александр четыре месяца сидел в Венсенне, — с самым покладистым видом пожал плечами Виллекье. — Хотя, согласитесь, если бы он и вправду там сидел, его величество вряд ли даровал бы ему право разгуливать по Лувру со шпагой на боку.

— Должно быть, он решил защитить его от мести госпожи де Буасе, — меланхолично заметил Жорж-Мишель.

— Бросьте, Жорж, какая месть? — рассмеялся д'Обюссон. — Бедняжка с горя удалилась в монастырь. В конце концов, даже ей пришлось признать, что дуэль была проведена по всем правилам — вызов, секунданты...

— Секунданты?! — потрясено выдохнул граф де Лош. — Да кто мог пойти секундантом к шевалье Александру? Он что ему — заплатил?!

— А вот это, друг мой, самая забавная сторона дела, — с нескрываемым удовольствием сообщил Дормель. — Вы не поверите, Жорж, но секундантом шевалье Александра вызвался быть юный Водемон.

Странно, но услышав столь ошеломляющую новость, шевалье Жорж-Мишель не пошатнулся, не стал доказывать, будто Дормель лжет или же недостаточно информирован. Граф де Лош не покраснел и не побледнел, а просто на пару мгновений превратился в каменную статую. Этих нескольких мгновений оказалось достаточно, чтобы Дормель вспомнил, кем приходится Жоржу-Мишелю юный виконт де Водемон. Так что если цвет лица графа де Лош ничуть не изменился, то лицо его собеседника начало последовательно принимать самые разные оттенки — от пунцового до бледно-зеленого.

— Так значит, шевалье, — ледяным тоном заговорил Жорж-Мишель, — поведение моего кузена кажется вам забавным?

Господин де Дормель молчал, мучительно подыскивая ответ.

— Что ж, сегодня вечером вас навестит мой друг, — объявил граф. — Мне тоже пришла охота позабавиться. Надеюсь завтра, шевалье, у вас найдется еще одна пара штанов?

Несчастный шевалье содрогнулся, вспомнив неподражаемую манеру графа де Лош драться на дуэлях. Удовлетворенный произведенным эффектом, Жорж-Мишель круто развернулся и пошел прочь. В его душе выли все демоны ада. Он вспоминал французские, итальянские, испанские, фламандские и немецкие ругательства, кары, которые можно обрушить на голову глупого мальчишки (глупым мальчишкой шевалье Жорж-Мишель называл юного кузена) — розги, оттасканные уши, лишение провинившегося обеда и сладкого, и потому даже не догадывался, какое веселье воцарилось в зале с его уходом.

— Не печальтесь, Дормель, Жорж покладистый малый — он вас не убьет, — с притворным сочувствием говорил господин д'Обюссон. — Ну что вам — штанов жалко?

— Пригласите на дуэль дам, — посоветовал Виллекье. — Вы предстанете перед ними в самом выгодном свете...

— При оружии, — расхохотался Бюсси.

— В конце концов, шевалье, ну что вам скрывать?! — веселился Нуармутье.

Жорж-Мишель не слышал этих милых шуток и потому продолжал мысленно бушевать. Однако в десятый раз пообещав отодрать Водемону уши и оставить его без сладкого, шевалье заметил, что начал повторяться. "Ну, хватит, довольно безумств", — сказал себе Жорж-Мишель, направляясь в сторону покоев мадам Маргариты. "В конце-концов малыш не так уж и виноват. Если разобрать дело беспристрастно, то обвинять следовало бы нас с Анри — оставили Эммануэля одного на целых полгода. Ему же всего шестнадцать — не удивительно, что мальчик наделал глупостей". Граф де Лош попытался припомнить себя в благословенном возрасте шестнадцати лет и с немалым удовольствием припомнил пять или шесть случаев собственной опрометчивости, в особенности недельное пребывание в учениках недоучки-браво. Забавные воспоминания окончательно успокоили графа и его мысли плавно перетекли на шевалье Александра. Этот стервец не представлял для Жоржа-Мишеля ни малейшей тайны, и он не сомневался, каким образом достойный любимчик короля Карла ухитрился втянуть Водемона в сомнительную дуэль. Шантаж — что же иное? Конечно, графу де Лош и в голову не приходило подозревать кузена в чем-либо недостойном. Какая-нибудь невинная детская шалость, и лишь такой негодяй, как шевалье Александр, мог внушить мальчику, будто он страшный преступник. Жорж-Мишель не сомневался, что стоит кузену услышать, что они с Анри вернулись в Париж, как мальчик прибежит к ним за защитой и помощью. Что ж, оказать покровительство слабому — долг каждого благородного человека, тем более, если этот слабый твой близкий родственник. "А шевалье Александр?.. Шевалье Александр свое получит", — пообещал себе граф де Лош. Выловить стервеца в темном закоулке и как следует отходить палками. Дабы другим неповадно было.

— Ты слышал, Жорж? Слышал?! — возбужденный голос Генриха де Гиза и звон шпор его свиты оторвали графа де Лош от раздумий. Герцог стремительно шагал по коридору, закусив губу и нахмурив лоб. — Проклятье! Натворил Водемон дел!.. Ни на день нельзя оставить мальчишку!.. Нет, Жорж, ты только подумай! Братья уже который месяц просятся ко двору и я хотел было их представить, но теперь — ни за что! Щенкам не место в Лувре...

— Полно, Анри, не волнуйся, — успокаивающе поднял руку шевалье Жорж-Мишель. — Ничего страшного пока не случилось...

Герцог де Гиз возмущенно затряс головой:

— Ничего себе "не случилось"... Ты можешь представить себе дуэль, о которой болтали бы пятый месяц подряд?!

Жорж-Мишель пожал плечами.

— Ну... если мальчик уедет, все сплетни утихнут сами собой.

— Решено, пусть отправляется домой, — подхватил Гиз. — Только сначала не мешало бы мальчишку высечь!

Граф де Лош тяжко вздохнул. Судя по всему, его кузен пребывал на той стадии раздумий, которую шевалье Жорж-Мишель благополучно миновал. Так что граф счел необходимым напомнить кузену, что в шестнадцать лет тот тоже вряд ли был образцом благоразумия и осмотрительности.

Гиз побагровел. Нет, не от гнева, что кузен воскресил в его памяти события, воспоминания о которых всегда вызывали у него чувство неловкости и смущения. Генрих краснел от стыда. Память безжалостно припоминала ему сотни и тысячи глупостей, выставляя их в самом смешном и нелепом виде. Хуже всего его светлости стало при воспоминаниях о том, как на балу у князя-архиепископа Меца он не только не узнал принцессу Релинген, но и посмел ей надерзить, и о том, как жестоко принцесса отомстила ему за дерзость. Жорж-Мишель с нескрываемым интересом наблюдал за приливами и отливами крови на лице кузена, и, в конце концов, довольно кивнул.

— Вот и я о том же... Думаю, ты о многом мог бы рассказать... И поскольку Водемон, в отличие от нас с тобой, не учился в Сорбонне и не торчал с юных лет при дворе, полагаю, он заслуживает помилования. А дуэль... Что ж, будем радоваться, что мальчик вел себя доблестно, не бежал с поля боя и вообще оказался на победившей стороне.

— Но... Господи, Жорж, ты же ничего не знаешь! Он не только был секундантом этого мерзавца — они друзья!

Жорж-Мишель замер.

— В каком смысле? — осторожно поинтересовался шевалье.

— Забыл, чем промышляет этот стервец?! — с отвращением выговорил Генрих. — Так вот, фрейлины Марго мне уже все уши прожужжали об этой... дружбе. И поверь — слово "дружба" было самым деликатным словом в их речах.

— Смерть Христова... — ошарашено пробормотал Жорж-Мишель.

Молодые люди уставились друг на друга в полной растерянности, но через пару мгновений Жорж-Мишель тряхнул головой.

— Нет. Не могу в это поверить.

— Да об этом все говорят!

— А вот мне никто ничего не говорил, — возразил шевалье. — Хотя... Знаешь, я тут вызвал одного на дуэль... как раз из-за Водемона... и, вполне возможно, мне просто побоялись что-либо сказать. Но все равно, Анри, я не верю этим сплетням. Ты же знаешь фрейлин Марго. Стоит нескольким людям уединиться, как эти дурочки готовы навоображать Бог знает что...

— Скорее уж черт знает что! — вставил слово Гиз.

— ...не смотря на пол, возраст и родственные связи этих самых людей, — договорил Жорж-Мишель. — Бог мой, да им никогда не понять, что люди могут просто разговаривать, музицировать, играть в шахматы... Да в конце концов рассматривать гравюры! Но вообще-то я полагаю, что в данном случае — дело даже не в этом.

— А в чем?

— Уверен — мерзавец подловил мальчика на какой-то детской проказе и принялся его шантажировать...

— Убить тварь!..

— А вот это не надо, — многозначительно произнес граф де Лош. — Шевалье Александра я беру на себя. Нет-нет, Анри, не стоит, чтобы твое имя даже случайно упоминалось в связи со скандалами. А то, боюсь, Марго будет для тебя потеряна, а наши дядюшки рассердятся...

— При чем тут дядюшки? — покраснел Генрих де Гиз. — Я люблю Марго!

— Ну, вот видишь! Нет, Анри, пусть прежде уедет Водемон и затихнет шум. А недели через три или четыре я посмотрю, что можно сделать.

— Значит, сначала надо найти Водемона...

— А чего его искать? — удивился Жорж-Мишель. — Как только малыш услышит о нашем приезде, он сам начнет нас разыскивать. А мы с тобой так нашумели, что о нашем приезде наверняка уже знает весь Лувр и весь Париж.

Молодые люди вышли на галерею и через четверть часа действительно столкнулись с виконтом. Как и предсказывал Жорж-Мишель, едва только заслышав о появлении в Лувре старших кузенов, Водемон поспешил в их объятия.

Юноша вовсе не жаждал расставаться со свободой — вольная жизнь в Лувре пришлась его сиятельству по душе. Не собирался он и жаловаться на кого-либо из обитателей королевского двора — придворные его величества относились к кузену герцога Лотарингского с должным вниманием и почтением. Однако молодого человека так и распирало от желания похвастать перед родственниками своими победами и успехами при дворе. Первая дуэль, замечательный друг, внимание дам и фрейлин — юный виконт спешил вывалить на своих кузенов все новости сразу, не разбирая среди них главного и второстепенного.

Так уж получилось, но за месяцы, минувшие со дня поединка, молодой человек успел позабыть о своем более чем скромном участии в дуэли, с каждым днем рисуя себе все более и более героические картины. Уже после первого месяца пребывания Александра в заключении Эммануэль твердо уверился, будто именно его забота и попечение спасли израненному другу жизнь. После второго месяца отсутствия королевского пажа при дворе виконт де Водемон смог припомнить свой удачный удар шпагой. Третий месяц и вовсе ознаменовался существенной помощью его сиятельства Александру. До победы над Буасе Водемон дойти не успел — шевалье де Бретея наконец-то выпустили из заключения, и долгожданный выход пажа на свободу привел юного виконта в такой восторг, что он совершенно не заметил попыток шевалье уклониться от навязанной ему дружбы.

Виконт де Водемон жаждал поделиться с кузенами своими победами, ибо все прочие обитатели Лувра о них уже знали. Рассчитывал он и на подарки. В силу некоторых причин — причин, бесспорно, уважительных, но от этого не становящихся менее досадными — граф де Водемон был лишен возможности быть щедрым к сыну. Зато кузены Эммануэля никогда не забывали родственника, то и дело преподнося ему подарки: нарядную шпагу или кинжал, кружева из Брюсселя, вышитые воротники из Бреды, перья самых модных цветов, дорогие безделушки, даже горячего андалузского коня, не говоря уж о сотне-другой ливров. Благодаря этим подаркам Жорж де Лош и Генрих де Гиз были самыми любимыми из кузенов Эммануэля, и виконт бросился в объятия родственников с искренней радостью и непосредственностью мальчишки.

— Ну, здравствуй, малыш... Да ты вырос! — с улыбкой приветствовали Водемона родственники.

— Ты не хочешь нам ничего рассказать? — мягко поинтересовался Генрих де Гиз, когда мальчик гордо напыжился.

— Может быть, попросить? — еще мягче подсказал Жорж-Мишель.

Просить виконту хотелось о многом. И еще о большем ему хотелось рассказать.

— У меня денег нет... ну, почти нет... — как честный человек поправился Водемон.

Жорж-Мишель и Генрих переглянулись.

— И я дрался на дуэли... В первый раз! — гордо добавил юноша.

Молодые люди кивнули.

— Ну что ж, малыш, это... замечательно, — неискренне похвалил кузена Жорж-Мишель. — Дела чести — святая обязанность каждого дворянина. И все же, малыш... Ты не подумал, что секундировал не тому шевалье?

Виконт де Водемон уставился на Жоржа-Мишеля в искреннем недоумении.

— Так не Буасе же мне было секундировать? — пожал плечами Эммануэль. — Вы не представляете, кузен, какой это был мерзавец! А Александр самый благородный человек, которого я знаю! — с горячностью произнес юноша.

Граф де Лош терпеливо кивнул. Герцог де Гиз нервно сжал кулаки.

— Но, дружок, у этого... шевалье... — последнее слово с трудом слетело с уст Жоржа-Мишеля, однако он заставил себя его произнести, — не очень хорошая репутация и дворянин твоего происхождения не может подвергать опасности свое имя, положение своего отца, родственников, ручаясь честью за поведение подобного господина.

Эммануэль обиженно насупился.

— Александр дрался честно... как рыцарь Карла Великого! — выпалил он. — И вообще, мы с ним друзья.

Жорж-Мишель встретил удар, не моргнув глазом. Генрих побледнел.

— Дружба — это великолепно, — согласился граф де Лош, мысленно поминая Всевышнего, всех его ангелов и святых. — Однако... малыш, при твоем имени ты бы мог найти при дворе друзей твоего возраста... и равного с тобой положения... которые могли бы разделить твои вкусы и пристрастия... Для этого вовсе не обязательно обращаться к... как бы это тебе объяснить...

Жорж-Мишель смутился. Водемон удивленно посмотрел на старшего родственника и неожиданно покраснел.

— Да вы что, кузен? Мы с Александром просто друзья!!

— Со шлюхой?! — не выдержал Гиз.

— Это его личное дело! — вскинул голову виконт.

Генрих застыл, в очередной раз лишившись дара речи. Жорж-Мишель с облегчением перевел дух. Все-таки кое-что мальчик понимал, пусть и не так как следовало бы, в самом худшем был неповинен — а все остальное шевалье намеревался ему объяснить.

— Послушай, малыш... в конце концов ты уже взрослый и должен дорожить честью семьи. Этот молодой человек не может быть твоим другом... Нет, я не отрицаю, галантные приключения вовсе не запретны для благородных дворян. И я понимаю, когда влюбленные обмениваются подарками... любовными залогами — это естественно. Но этот... шевалье... он берет деньги...

— Ну и что? — строптиво возразил Водемон. — Здесь многие живут за счет любовниц. Так какая разница — одна или десяток?

— Такая, что он превратил это в ремесло! — взорвался Гиз. — И ведет себя как уличная девка!..

— Эммануэль, мальчик, — произнес граф де Лош, встав между кипящим Генрихом и обиженным Водемоном. — Генрих прав. Если этот... шевалье... не имел достаточно средств, он мог поступить на службу в могущественный дом. Можно продавать шпагу, но не самого себя.

— Тем более, что шпагой мерзавец владеет отлично! — выкрикнул разгневанный Генрих.

— Вот именно, — подтвердил Жорж-Мишель. — Но вместо дороги доблести и чести, вместо подвигов на поле брани этот молодой человек предпочел постельные подвиги. Конечно, это гораздо приятнее, а главное — безопаснее...

— Александр дрался на дуэли, и он благородный человек, — упрямо твердил виконт.

— Благородный человек? Это он то? — Генрих де Гиз чуть не задохнулся от негодования. — Нет, с меня довольно, если этот щенок не понимает, что стал посмешищем всего двора, то нечего с ним и разговаривать!

Жорж-Мишель положил руку на плечо кузена.

— Отстань, Жорж, этому пора положить конец! — недовольно высвободился из дружеских объятий герцог де Гиз. — А вы, виконт, немедленно отправляйтесь домой. И сидите дома, коль скоро так и не научились отличать шлюху от дворянина!

— Это еще почему? — обиженно засопел Водемон.

— Мне трудно судить, кузен, почему в вашем возрасте вы все еще не понимаете самых простых вещей, — сухо ответил шевалье Жорж-Мишель. — И как вы могли назвать себя другом человека, который за триста ливров готов отдаться первому встречному. Нет-нет, виконт, не надо споров, Генрих дал вам прекрасный совет. Через три месяца шум уляжется и при дворе забудут, что вы одарили своим вниманием недостойного. Смерть Христова, кузен, вы поручились честью за человека, пойти в секунданты к которому побрезговали даже мошенники из тех, что передергивают в карты в королевской прихожей!..

— Зато они не брезгуют ему низко кланяться, — съязвил Водемон.

— Благоразумный человек имеет право обезопасить себя от злых выходок негодяя, — отрезал Жорж-Мишель. — Но речь сейчас не о них, а о вас. Так что собирайтесь. Мы хотим, чтобы через два часа вы покинули Париж.

— А по какому праву вы мною командуете? — возмутился виконт.

— По праву ваших родственников! — вновь вспылил Генрих де Гиз. — Ваших старших родственников, — добавил он.

— Мой старший родственник — герцог Лотарингский, — гордо вскинул голову юный виконт. — Я принадлежу к старшей ветви нашего рода, а вы — к младшей!

Жорж-Мишель почувствовал, как кровь бросилась ему в голову. Герцог де Гиз стремительно шагнул вперед.

— Значит, к старшей ветви?! — угрожающе повторил он. — Ну что ж, виконт, сейчас мы все вместе отправимся к нашему кузену и спросим его, как ему нравится ваше поведение. И не надейтесь, что вас отправят в Венсенн. Нет, кузен подыщет для вас более подходящее место заточения... где-нибудь в Нанси... или в монастыре... где вы сможете вдоволь пить воду и глодать черствый хлеб!

— За что? Что я такого сделал?! — глаза Водемона наполнились слезами. Он повернулся к Жоржу-Мишелю и просительно заглянул в глаза. — Кузен, это несправедливо! Заступитесь же за меня!

Граф де Лош высвободил руку.

— Ну что вы, виконт, никто не собирается отправлять вас в заключение, — ответил он без всякого выражения. Генрих де Гиз с недоумением воззрился на друга и родственника, но промолчал. — Скажу даже больше, я вовсе не настаиваю, чтобы вы немедленно покинули Париж. Полагаю, в настоящее время это было бы даже вредно. Как бы хорошо вы не разбирались в вопросах генеалогии, в вашем образовании я вижу существенный пробел. Впрочем, это беде легко помочь. Анри, — обратился шевалье к кузену, — ты готов на маленькое приключение?

— Какое еще приключение? — удивился Гиз. — Сейчас не время для приключений.

— Галантное, Анри, галантное, — усмехнулся Жорж-Мишель. — Полагаю, нашему кузену будет любопытно узнать, на какие подвиги способен его лучший друг, если посулить ему деньги.

Генрих де Гиз улыбнулся, начиная понимать идею друга. Виконт побледнел.

— Правда, я никогда не испытывал склонности к любви на итальянский лад, — признался шевалье, — но на какие жертвы не пойдешь ради родственника. Ради старшего родственника, — с нескрываемым сарказмом добавил Жорж-Мишель. — А с другой стороны, мы достаточно времени провели вдали от двора и имеем право на развлечения...

— Прямо здесь и сейчас, — мстительно вставил Генрих.

— Прямо здесь и сейчас, — согласился Жорж-Мишель. — Луи, — в наступившей тишине голос графа де Лош прозвучал особенно властно и юный паж с готовностью выскочил из-за спины господина. — Разыщи шевалье Александра и приведи его сюда. И побыстрей.

Водемон заступил мальчику дорогу.

— Кузен... пожалуйста, не надо, — голос Эммануэля дрожал. — Я уеду... прямо сейчас...

— Вы можете ехать, виконт, можете не ехать, меня это не интересует, — не меняя тона ответил шевалье Жорж-Мишель. — Но, в любом случае, мы с Генрихом намерены позабавиться.

— Но... — юный виконт повернулся к Гизу. — Я прошу вас... это же гадко!

— Почему? — удивился Генрих де Гиз. — Стервец сам выбрал ремесло — добровольно. И если это не смущает его, нас тем более ничто не должно смущать.

Водемон всхлипнул.

— Но... Он под моим покровительством...

— Прекрасно, виконт. Значит, мы заплатим ему больше, чем он привык получать за свои услуги, — усмехнулся Жорж-Мишель. — А как иначе можно покровительствовать шлюхе? Полагаю, трех тысяч будет более, чем достаточно, и за такие деньги он сможет порадовать нас всех троих. Проклятье! Годовое жалованье лейтенанта за плевое дело... Ну, чего вы ждете, Луи?

— Кузен... я вас прошу, я умоляю... — виконт де Водемон разрыдался и упал на грудь шевалье Жоржу-Мишелю. — Только не здесь... не сейчас!

Граф де Лош оттолкнул кузена.

— Уймитесь, виконт, мне надоели ваши тошнотворные жалобы, — отрезал он.

— Позвольте... мне... уйти, — захлебывался плачем Водемон.

— Еще чего! — герцог де Гиз ухватил кузена за шиворот и почти швырнул на ближайшую скамью. — Сиди здесь и смотри, как твой дружок будет стараться.

— Но... Жорж!.. По... по... по... жалуйста... Александр... придет... вечером... в отель... Лошей... когда... я... уеду... Надо мной же... смеяться... будут...

— А вот это, виконт, будет вам уроком, — сурово ответил граф де Лош, — и вы научитесь разбираться в людях. А теперь довольно, помолчите, вы и так слишком много наговорили. Луи! Нам еще долго ждать?!

Мальчишка-паж сорвался с места, бегом пересек галерею и затопал по лестнице. Вперед его гнал не столько сердитый голос сеньора, сколько страстное желание проучить зарвавшегося наглеца. Даже по прошествии нескольких месяцев Луи де Можирон не мог забыть вызывающего поведения королевского пажа. Тоже — принц выискался! Юный шевалье с нетерпением предвкушал предстоящую забаву и даже постарался сочинить обидную дразнилку, однако сочинительство никогда не было сильной стороной тринадцатилетнего Луи, так что все рвение мальчика выразилось лишь в резвости его ног.

В галерее на мгновение воцарилась тишина. Юный виконт де Мейнвиль замер на месте, с искреннем недоумением глядя на сеньора и его кузена. Прежде ему не приходилось бывать при дворе и теперь молодой человек в смятении спрашивал себя, действительно ли он виконт де Мейнвиль, действительно ли это королевский двор, действительно ли все это происходит наяву и не стал ли он участником чьего-то ночного кошмара. Молодой человек даже ущипнул себя, пытаясь очнуться от дурного сна. Его сиятельство граф, ведущий себя так, словно он был принцем (причем принцем турецким), виконт де Водемон, утирающий нос рукавом, будто он принадлежал не к славному Лотарингскому дому, а к жалкой корпорации студентов, незнакомый шевалье, которого его светлость почему-то называл шлюхой, и сам его светлость, забавлявшийся тем, чем ни один дворянин забавляться не может, — все казалось виконту настолько диким, что он совершенно потерялся. Будучи дворянином хорошего, пусть и давно обнищавшего рода, юноша не сомневался, что ни один шевалье не примет предложение его сиятельства ни за три, ни за пять, ни даже за десять тысяч ливров. И раз так — неужели ему прикажут?..

Молодой человек вздрогнул, потерянно огляделся вокруг, желая по лицам окружающих понять, как быть, но увиденное не утешило виконта. Телохранителю его светлости Бему были глубоко безразличны сомнения и какие-либо переживания. Он не признавал ничьей власти, кроме власти своего обожаемого герцога, и не способен был задумываться ни о чем, кроме того, как наилучшим способом выполнять его приказы. А, впрочем, чего еще ждать от какого-то богемца? Правда другие три дворянина герцога де Гиза также стояли с каменными физиономиями, будто все происходящее не имело к ним никакого отношения, да и офицеры его сиятельства не казались сколько-нибудь смущенными, а уж прятавшиеся за спинами вельмож пажи — те просто пританцовывали на месте от любопытства и нетерпения, тихонько хихикали, возбужденно перешептывались, украдкой поглядывали на лестницу в конце галереи и то и дело делали пальцами жесты, понять которые не составляло труда даже для такого провинциала как Мейнвиль.

Еще раз оглядев дворян графа де Лош молодой человек понял, что если смущаться они способны не больше тупицы Бема, то выполнять приказы жаждут ничуть не меньше его. Их глаза, казалось, служили лишь для того, чтобы подмечать, не гневается ли на кого-нибудь их господин, а руки — чтобы разить неугодного. Сдвинутые брови одного, улыбка другого, рука на эфесе шпаги третьего были выразительнее, чем самые пылкие речи. Мейнвиля даже замутило, и он вновь спросил себя, как быть. Благороднее всего было бы сломать собственную шпагу при первой же попытке лотарингских принцев приказать ему совершить что-либо несовместимое с честью. Однако... на что он тогда будет жить? Молодой человек с тоской припомнил родовое гнездо, убогое и холодное, поросший кустарником пролом в стене, который не могли заделать уже четыре поколения его предков, опустошенную голубятню, протекавшую крышу, жалкие трапезы, превратившие владение Мейнвилей в настоящую обитель голода, и печально вздохнул. Хотя, с другой стороны, если он будет содействовать позорной прихоти графа де Лош, как он вообще сможет жить?

Размышляя об офицерах графа де Лош, Мейнвиль заблуждался, во всяком случае — частично. Действительно, верный данной некогда клятве, д'Англере не видел ничего предосудительного в странной прихоти сеньора, и конечно, без колебания пустил бы в ход силу, вздумайся шевалье Александру проявить неповиновение. Однако второй дворянин графа — Готье де Шатнуа — не разделял мнения д'Англере. Услышав приказ сеньора, бравый офицер почувствовал себя ничуть не лучше Мейнвиля. Молодой человек знал, что его сиятельству случалось терять голову от гнева, и еще не успел забыть, как сеньор собирался отправить на виселицу его самого. Положа руку на сердце, шевалье никогда не упрекал сеньора за подобную несдержанность, искренне полагая, что попытка сломать нос господину заслуживает смерти. Вот только нынешний приступ ярости графа превосходил все, когда-либо виденное офицером. Какое бы ремесло не избрал для себя шевалье Александр, Шатнуа не сомневался, что юноша откажется выполнить прихоть его сиятельства, и заранее трепетал, представляя, чем все это может закончиться.

Жорж-Мишель с гневным нетерпением оглянулся на лестницу, и сердце офицера сжалось. Он был обязан этому человеку всем, но какую бы преданность и благодарность молодой человек не испытывал к сеньору, какое бы презрение не питал к шевалье Александру, силой принудить юного стервеца к повиновению он был не способен. Офицер следил за малейшим душевным движением его сиятельства, даже не подозревая, что в этот же самый миг другая пара глаз испуганно ловит каждый его жест, и в отчаянии спрашивал себя, должен ли он броситься перед графом на колени, умоляя опомниться, или швырнуть ему под ноги шпагу, или проделать то и другое одновременно, или пронзить свою грудь клинком, погубив и тело свое, и душу?

Мейнвиль зажмурился, пораженный свирепостью, с которой шевалье де Шатнуа сжимал эфес шпаги и пожирал глазами лицо сеньора. А когда наконец-то решился разомкнуть веки, его внимание привлек еще один офицер из людей графа де Лош.

Лицо шевалье де Ликура демонстрировало смену настроений. Вначале — выражение удивления, затем — некоторой растерянности и озадаченности, а после — полнейшего довольства собой и окружающими. Последнее проявилось мягкой, мечтательной улыбкой, более всего испугавшей шевалье де Мейнвиля. Однако виконт и на этот раз ошибался. Господин де Ликур улыбался не от предвкушения забавы. Отнюдь. Просто, наконец, господин де Ликур искренне зауважал графа де Лош.

За десять лет службы достойный шевалье давно позабыл некогда данную клятву, но это ничуть не мешало ему относиться к своим обязанностям с абсолютной серьезностью и никогда не давать повода усомниться в преданности Лошам. Однако все эти годы офицер искренне полагал графа человеком ветреным, легкомысленным и неспособным на сколь-нибудь серьезные чувства. В то, что граф де Лош до сих пор влюблен в свою жену, шевалье де Ликур не верил. Он полагал женщин — всех, без исключения — существами непостоянными, и считал, что испытывать постоянную привязанность к столь переменчивым созданиям просто немыслимо. Легкомыслие графа, таким образом, было единственным качеством, не устраивавшим шевалье де Ликура в своем сеньоре. Во всех остальных отношениях граф де Лош был дворянином воистину безупречным. И вот — о радость! — оказывается, шевалье Жорж-Мишель не просто безупречный дворянин. Он образец всех дворянских добродетелей.

Конечно, разве мог шевалье с тонким вкусом, прекрасным происхождение и великолепными манерами не обратить внимание на милого мальчика? И как только граф решился оставить малыша одного на целых полгода? Конечно, этот мерзавец подловил ангелочка на какой-нибудь детской шалости. Мерзавцем и ангелочком шевалье де Ликур считал соответственно виконта де Водемон и пажа, ибо почти единственным при дворе не обманывался насчет истинного возраста шевалье Александра. Равно как и любого другого юного шевалье. Ведь только истинная мужская дружба и привязанность представлялись в глазах господина де Ликура чем-то незыблемым и достойным уважения. По разумению господина де Ликура, если кто-то из молодых людей и заслуживал серьезного наказания — так это виконт де Водемон. Что же касается любимого сеньора, так в порыве ревности люди совершали и более жуткие вещи. По крайней мере, граф де Лош не собирался всаживать в грудь милого мальчика кинжал или уродовать его лицо. А что касается слов... Во-первых шевалье де Ликур искренне полагал, что одного взгляда малыша будет достаточно, чтобы суровость графа растаяла, как снег под лучами весеннего солнца, в ином же случае, он, шевалье де Ликур, возьмет на себя миссию парламентера. Офицер не сомневался, что его красноречие убедит сеньора простить опрометчивый поступок мальчика. Ибо в противном случае его любимый сеньор неизбежно будет страдать. А заставлять страдать такого прекрасного человека... Нет, это было выше сил господина де Ликура.

Так что шевалье твердо решил вмешаться и помочь. Вот тогда-то на его лице и появилась мечтательная улыбка, столь напугавшая виконта де Мейнвиля.

Мгновения бежали за мгновениями, и постепенно для всех участников сцены ожидание стало непереносимым. Мальчишки-пажи перестали хихикать и принялись грызть пальцы. Придворные и лакеи, привлеченные в галерею громкими голосами лотарингцев, застыли на месте, изображая статуи любопытства и нетерпения. На лице тупицы Бема промелькнуло нечто похожее на интерес, и он соизволил повернуть голову к лестнице. Даже виконт де Водемон перестал всхлипывать, неподвижно уставившись в конец галереи. Именно нетерпение и установившаяся из-за него тишина позволили господам и слугам без труда различить легкие и быстрые шаги двух пажей.

Когда шевалье Александр появился на верхней ступени лестницы, два офицера чуть было не хлопнули себя по лбу. "Смерть Христова! — пронеслось в головах Мейнвиля и Шатнуа. "Да этот шевалье... этот стервец... он же моложе виконта де Водемон!"

Александр резко остановился, заметив в галерее множество людей. Разглядел их нахмуренные брови, сжатые губы, руки, лежащие на эфесах шпаг. Оглянулся на следовавшего за ним Можирона, уловил его насмешливый и торжествующий взгляд, непроизвольно вцепился в свою шпагу, хотя и понимал, что она не поможет против стольких шпаг и кинжалов.

Самым разумным, — лихорадочно размышлял мальчик, — было бы бежать, оттолкнув завлекшего его в ловушку пажа и нырнув в ближайший потайной ход, каковых он во множестве обнаружил в Лувре. Поскорее собрать все имеющиеся в его распоряжении деньги и удрать... например, в Англию... или во Фландрию... куда-нибудь, где все время воюют...

Шевалье Александр собирался было уже отшвырнуть стоявшего у него на пути Луи, когда его взгляд случайно упал на мраморные плиты ступеней. Видение наглого пажа, лежащего у подножия лестницы со сломанной шеей и раскроенной головой, показалось Александру настолько ярким, что он на мгновение зажмурился. "Проклятие!" — юный шевалье еще сильнее стиснул эфес шпаги, так что пальцы побелели. Один раз ему уже пришлось убить человека, но это был заведомый негодяй и подлец, а этот мальчишка... он просто дурак, — с отчаянием понял юноша.

— Ну? Что уставился? — насмешливо обронил Луи, даже не догадываясь, какая опасность только что пронеслась над его головой. — Давай, пошевеливайся! Его сиятельство ждет.

Шевалье де Бретей медленно отвернулся, сделал шаг, другой... Два дворянина герцога де Гиза неспешно отделились от стены и заступили ему за спину, отрезая путь к отступлению. Александр слышал их шаги, спиной чувствовал их взгляды, но не оглядывался, как зачарованный приближаясь к графу де Лош, в котором безошибочным инстинктом испуганного звереныша распознал главного в этом собрании врагов.

Жорж-Мишель хмурил брови, глядя на приближавшегося пажа. Нечто странное было в его взгляде, странное и вместе с тем знакомое. Шевалье Александр шел медленно, наплевав на все требования этикета, неотрывно глядя в глаза графа, так что недовольный шевалье усмотрел в этом вызов. Неожиданно Жорж-Мишель понял, где видел подобные же широко распахнутые глаза, ту же отрешенность во взгляде и мертвенную неподвижность лица. Такие взгляды ему приходилось видеть у солдат, твердо решивших умереть и озабоченных лишь тем, чтобы как можно дороже продать свои жизни, или, скорее, у приговоренных к смерти, потерявших всякую надежду на помилование.

"Да в конце-то концов, — раздражено подумал его сиятельство, — я же не собираюсь его убивать! Только дам небольшой урок Водемону и укажу этому стервецу его истинное место..."

Шевалье Александр приблизился еще на два шага и граф де Лош ясно увидел его побелевшие пальцы, нервно стискивающие эфес. "И чего он вцепился в эту дурацкую шпагу? Как будто она ему поможет!.."

Жаркая волна крови прилила к щекам шевалье Жоржа-Мишеля, и он с недоумением огляделся вокруг. Пять человек при нем, восемь с Гизом, какие-то совсем посторонние шевалье, пажи и лакеи... — целая толпа, сбежавшаяся на невиданное представление.

"Что я несу? — потеряно думал граф. — И что я делаю? Я же не оставляю ему выбора!.."

Королевский паж сделал еще шаг и Жорж-Мишель постарался утешить себя, заметив у пояса стервеца два тугих кошелька:

"А, с другой стороны, что здесь такого? Это его ремесло и час назад я сам видел, как он принял кошелек от какого-то шевалье. Может быть, как раз один из этих... Смерть Христова! Стервецу не привыкать... Поблагодарит за щедрость и пойдет..."

Молодой человек остановился перед графом, поднял на него глаза и Жорж-Мишель окончательно вспомнил этот взгляд. Точно так же смотрел маленький паж из Блуа, тот несчастный калека, которого Аньес вырвала из рук пьяных насильников. "Господи Боже! — прошептал потрясенный шевалье. — Те мерзавцы были по крайней мере пьяны... Ну а я то, я? Что происходит со мной?!"

Королевский паж стоял неподвижно, не произнося положенных "К вашим услугам, ваше сиятельство" или же "Ваш покорный слуга", и шевалье Жорж-Мишель почувствовал, что больше не в силах выносить этот взгляд. "Он не трус, — думал граф, отвернувшись к стене. — Негодяй, пройдоха и шлюха, но не трус... И он даже не кланяется... Конечно, разве приговоренный кланяется палачу?!"

Жорж-Мишель мрачно изучал каменную стену, но в конце концов понял, что молчать далее нельзя. Глубоко вздохнул и заговорил, четко выделяя каждое слово:

— Шевалье, мне не нравится ваше внимание к членам моей семьи. Постарайтесь впредь не досаждать своим обществом ни виконту де Водемон, ни кому-либо другому из моих родственников, иначе мне придется принять меры, которые навсегда избавят моих близких от вашей навязчивости. Все, шевалье, можете идти, я вас более не держу.

Граф де Лош бросил беглый взгляд на пажа, но почти сразу же отвернулся. Шевалье Александр стоял перед ним растерянный, оглушенный случившимся, потерявший способность двигаться и соображать. Удивление на лице Генриха де Гиза, разочарованные взгляды иных офицеров и пажей подсказали мальчишке, что все они ждали чего-то иного, чего-то гораздо худшего, чем даже этот злой и несправедливый выговор.

— Ну, чего ждешь? — раздражено поинтересовался герцог де Гиз, раздосадованный тем, что кузен отказался от забавной шутки. — Ах да, денег...

Генрих высыпал на руку пригоршню золотых и с размаху швырнул их на пол. Сверкающий дождь обрушился на плиты королевской галереи и шевалье Александр вздрогнул, словно его ударили.

— Подбери! — холодно приказал герцог. Паж посмотрел на Генриха де Гиза, на его вооруженных до зубов офицеров и слуг и наклонился к ближайшей монете. Жорж-Мишель поморщился. Каким бы негодяем и мерзавцем не был этот молодой шевалье, Генриху не стоило его позорить. Смерть Христова! Благороднее убить стервеца, чем подвергать подобному унижению...

Шевалье Александр вновь и вновь наклонялся к разбросанным по полу монетам, ползая чуть ли не у самых ног лотарингских принцев. Виконт де Водемон прикрывал руками пылавшие от стыда щеки. Подобрав с пола все деньги, королевский паж выпрямился, с неожиданной гордостью посмотрел на Генриха де Гиза, отстегнул от пояса кошелек, но вместо того, чтобы ссыпать в него подобранные монеты, высыпал на руку еще с десяток золотых. Затем тем же жестом, что и герцог за четверть часа до этого, юный шевалье швырнул горсть монет под ноги лакеев Гиза.

— Выпейте за здоровье вашего господина! — четко произнес Александр и, высоко вскинув голову, направился к лестнице.

"Гордец!" — с невольным восхищением пробормотал граф де Лош. Зеваки-придворные один за другим растворялись в дворцовых переходах, предпочитая не привлекать к себе внимание лотарингских вельмож. Вконец раздосадованный Генрих обратился к кузену, собираясь было потребовать отчет за сорвавшуюся шутку, но шевалье Жорж-Мишель отмахнулся:

— Потом, Генрих, все потом... А вы, — короткий жест в сторону офицеров, — до завтра вы мне не нужны. Развлекайтесь.

Граф де Лош коротко кивнул родственнику и пошел прочь. Ему никого не хотелось видеть — ни Генриха, ни своих дворян, ни пажей, ни лакеев, ни даже самых прекрасных дам двора. Его гнал прочь жгучий стыд и непереносимое ощущение, будто он совершил гадость.

ГЛАВА 37

Как виконт де Водемон позаботился о шевалье де Мотвиле

Шевалье Александр стоял перед зеркалом и изучал свое отражение. Стоять перед зеркалом лучше, чем плакать где-нибудь в закутке, а молодому человеку опять хотелось лить слезы. Они притаились где-то поблизости, и паж боялся, что стоит ему произнести хотя бы слово, как слезы вырвутся на свободу к немалому веселью толпящихся по коридорам придворных.

"В первый раз он выставил меня из своей спальни, во второй — нарисовал, в третий — отчитал. Должно быть, в четвертый раз он меня убьет", — размышлял шевалье Александр. "А, впрочем, как раз это и не страшно..." Юноша вспомнил пренебрежительную усмешку пажа графа, зареванного Водемона, попытался догадаться, о чем говорили лотарингцы до его прихода. "Нет, я не буду об этом думать!" — вскинул голову шевалье Александр, решительно отвернулся от зеркала и почти столкнулся с виконтом де Водемон.

— Александр!

— А-а-а... Это ты... — с трудом подавил досаду паж. Незаметно оглянулся и отступил в амбразуру окна.

— Я уезжаю... Меня отсылают домой... — пожаловался виконт.

— Я уже понял, — голос Александра звучал ровно и обыденно, хотя сам по себе отъезд юного вельможи не мог не радовать шевалье.

— Мерзавцы!!

— Ну что ты... Просто — принцы, — возразил паж.

Водемон всхлипнул:

— Но это же гадко! И несправедливо!.. Они не имели права!...

— В том-то и дело, что имели, — вздохнул Александр.

— Ты не понимаешь! — в запальчивости выпалил юный виконт. — В конце-концов это я принадлежу к старшей ветви Лотарингского дома, а вовсе не они! Они не имели права мной командовать!

Шевалье Александр бросил на его сиятельство косой взгляд и нахмурился.

— А они... они пообещали нажаловаться кузену... герцогу Лотарингскому...

— Вот, значит, как... — тон королевского пажа похолодел.

— И теперь... через два часа... я должен покинуть Париж, — упавшим голосом сообщил Эммануэль. — И я ничего не могу сделать! — с отчаянием закончил он и расплакался.

Шевалье Александр смотрел на "золотого мальчика" остановившимся взором, чувствуя, как в груди закипает раздражение и гнев.

— Прекрати, — процедил он сквозь зубы. — Увидят.

— А... плевать... — всхлипнул Водемон.

— Проклятие! — уже не скрывая раздражения, проговорил паж. — В конце концов — ты мужчина!..

При всей серьезности данное внушение не произвело на юного виконта ни малейшего впечатления. Его сиятельство плакал как самый обыкновенный уличный мальчишка. Шевалье де Бретей вздохнул и переменил диспозицию, стараясь заслонить всхлипывающего Эммануэля от любопытных глаз. Особым успехом его усилия не увенчались, так как даже согнувшись от рыданий виконт де Водемон был крупнее и выше королевского пажа.

— И что в этом такого ужасного? — возобновил уговоры Александр, тревожно оглядываясь — не дай Бог кто-нибудь заметит плачущего виконта! Шевалье не сомневался, что при дворе найдется достаточно доброхотов, способных довести до сведения лотарингцев, будто его сиятельство расстроился именно из-за него. — Съездишь домой, повидаешься с отцом, с братьями-сестрами... Тебе можно только позавидовать...

Водемон хлюпнул носом и попытался вытереть его рукавом. Александра передернуло. Он еще мог понять парижских оборванцев, не имеющих под рукой платков. Но вид знатного вельможи, приспособившего под платок собственный рукав, вызывал у шевалье естественное чувство брезгливости.

— У тебя что — нет платка?!

— Камердинер забыл... в карман положить... Сволочь... — всхлипнул виконт.

Александр раздражено швырнул виконту собственный платок.

— На... Вытри нос...

Его сиятельство послушно высморкался, пару раз всхлипнул, утер струящиеся по лицу слезы, спрятал платок в карман.

— Тебе бы тоже лучше куда-нибудь убраться, — проговорил виконт неожиданно спокойным тоном. — По-моему, Жорж и Анри решили тебя прикончить...

Александр замер. Четвертый раз настал быстро. Гораздо быстрее, чем он предполагал.

— Куда же я... "уберусь"? — растерянно проговорил паж. — Мне некуда... "убраться"...

— Как знаешь, — в голосе Водемона послышалось раздражение. — Мое дело предупредить, а уж ты... — виконт резко замолчал, будто прикусил язык. Отвернулся. Впрочем, быстрый взгляд, брошенный им на шевалье Александра, и так был достаточно красноречив: "Кузены были правы, — размышлял юный вельможа. — Шлюха шлюха и есть. Никогда не откажется от своего ремесла, что бы ему не втолковывали... Скотина неблагодарная!"

Шевалье де Бретей вспыхнул от гнева, стыда и беспомощности. "Да что же ты со мной делаешь, стервец?!" — чуть было не закричал он. "Навязался на мою голову..."

— Ты еще не знаешь, с кем связался, — заметил Эммануэль, вновь вытаскивая платок и сморкаясь. — Им человека убить, все равно, что муху прихлопнуть... И вообще, если бы не я... Знаешь, они хотели, чтобы ты за три тысячи прямо там их обоих...

— Довольно! — шевалье Александр вскинул голову с тем гордым и властным видом, который так восхищал господина Тестю, забавлял барона де Нанси, бесил герцога де Гиза, то удивлял, то раздражал графа де Лош. — Довольно, — повторил юноша, — я не желаю об этом слышать.

— Ну... как знаешь, — смешался виконт.

Александр на миг прикрыл глаза, глубоко вздохнул. Так вот зачем его звали. Вот почему пажи и дворяне лотарингских принцев смотрели на него с таким любопытством и... брезгливостью. Конечно, кто он для них? Шлюха и только. "Дворянин не может быть другом шлюхи", — с отчаянием вспомнил шевалье собственные слова.

Виконт де Водемон стоял перед Александром в полной растерянности. Что-то злое и неправильное происходило на его глазах, что-то странное и противоестественное, но его сиятельство был слишком юн, чтобы догадаться, что именно его мучит. Со свойственным большинству принцев тщеславием шестнадцатилетний виконт счел, что причина его смутного беспокойства таится в той досаде, которую каждый благородный человек обязан испытывать, обнаружив, что одарил своим вниманием недостойного. "Конечно, три тысячи ливров на дороге не валяются, — со вздохом признал Эммануэль. — Александр злится на меня из-за этих денег. Вон даже в лице переменился. Конечно..." Шевалье де Бретей поднял голову и виконт отшатнулся, столько горя было в глазах королевского пажа. "Господи, да как он не понимает, что, приняв деньги от моих родственников, он бы меня опозорил?! Шлюха! Шлюха! Шлюха!" — отчаянно шептал юноша, беспрестанно всхлипывая.

Александр порылся в кармане, вспомнил, что отдал платок Водемону, постарался сдержать слезы. Неужели его пощадили только из-за сиятельного юнца? Ну, конечно, пожалели кузена. Они ведь не знали, что Водемон ревет вовсе не из-за шевалье Александра.

Молодой человек покачал головой. Нет, чепуха, он же все видел. Они не собирались щадить ни его, ни Водемона — никого. И Гиз был разочарован, когда граф де Лош заговорил о другом. Его пожалел Лош. Интересно, почему? Может быть, потому, что заботился о нем тогда... в Блуа? Что ж, его сиятельство проявлял к нему доброту трижды, а это гораздо больше, чем можно ожидать от любого принца. Но теперь время доброты миновало и его попросту прирежут, да еще ни за что, ни про что. Ну и пусть! Что такого в этой жизни, чтобы цепляться за нее, таскать на себе кольчугу, выкупать свою жизнь у парижских браво, скрывать от всего света свой дом? Завещание у него уже есть и менять там нечего. Пьер? Пьер не пропадет. С деньгами в этой жизни еще никто не пропадал... или почти никто. Вот только Мотвиль... С Мотвилем то что будет?!

— Я пойду, — прошептал Водемон, чувствуя все большую неловкость от своего нахождения в обществе недостойного. — Мне надо собираться.

Александр поднял взгляд на его сиятельство. Два мальчишки — тринадцати и шестнадцати лет — стояли друг против друга, не зная, что сказать на прощание, и стоит ли вообще что-либо говорить. Наконец, виконт прервал молчание:

— Мне пора... Пусти...

Шевалье де Бретей безропотно посторонился и его сиятельство сделал шаг, другой. Неуверенно оглянулся и почти сразу же отвернулся.

— Эммануэль! Подожди, не уходи! — торопливо позвал юный шевалье.

— Ну? Чего тебе? — проворчал, останавливаясь, виконт.

— Ты можешь мне помочь?

Его сиятельство уставился на пажа, не веря собственным ушам. Шевалье Александр никогда никого ни о чем не просил, и виконт совершенно потерялся.

— Не знаю, — пожал плечами "золотой мальчик".

Александр покраснел, побледнел, провел дрожащей рукой по лбу.

— Нет, ты не думай, мне ничего от тебя не нужно... Но как же Мотвиль?

— Какой такой Мотвиль? — удивился Эммануэль.

— Тот мальчик... паж короля... за которого ты заступился... — прошептал Александр.

— А что с ним такого? — не понял шевалье де Водемон.

Александр сглотнул. Прежде он жил сам по себе и потому не умел просить, и даже не пытался учиться этой науке. Но сейчас у него на руках был Мотвиль и он должен был заботиться о нем, должен был просить за него, умолять, даже если его просьбы и мольбы окажутся напрасными.

— Он ведь маленький... его любой обидеть может, — пояснил паж. Водемон молчал и Александр заторопился, боясь, что сейчас виконт развернется и уйдет: — Ему нельзя оставаться при дворе... Он не сможет себя защитить... А ты уезжаешь. Возьми его с собой... пожалуйста. У тебя же может быть свой паж... или у твоего отца, — несмело предложил Александр. Щеки, уши и даже лоб шевалье де Бретея пылали. Он ненавидел и презирал себя за почтительный и просительный тон, за дрожащие руки, за выступившую на лбу испарину. Но другого выхода не было. Только виконт де Водемон мог помочь Жилю.

— Мотвиль послушный мальчик, правда, — и все умеет, что надо уметь пажу. И он очень хорошего рода... — продолжил сбивчивые уговоры Александр.

— Но он на службе, — возразил Водемон.

— Он подаст в отставку, королю плевать, он отпустит его! — торопливо проговорил паж. — Ты что думаешь, Карл помнит всех своих пажей по именам? Да он их даже в лицо не запоминает, ей Богу!

— А что скажет мой отец? — с некоторой опаской поинтересовался его сиятельство.

Александр умолк. Если граф де Водемон хотя бы немного походил на Генриха де Гиза, Мотвиль вряд ли мог рассчитывать на сочувствие дяди герцога Лотарингского. Может быть, обратиться за помощью к господину де Нанси? А смысл? — вздохнул паж. Капитан королевской стражи был слишком занятым человеком, чтобы уделять внимание какому-то мальчишке, и был слишком тесно связан с королевским двором, чтобы найти Мотвилю место за пределами Парижа. Ну куда он сможет его спрятать? В армию? Так для армии Мотвиль слишком мал.

— Жиль не виноват... Буасе принудил его... силой, — пробормотал юноша. — И, ей Богу, Мотвиль не опозорит твою семью... Да он всю жизнь будет вам благодарен! А твой отец... Скажи ему правду, расскажи все, как есть... Что ты спас мальчика... Что без тебя он бы пропал... Ну неужели ты не можешь ничего для него сделать?! Неужели тебе на него плевать?!!

— Шевалье! — виконт де Водемон возмущенно топнул ногой. — Вы забываете, с кем разговариваете!

Глаза пажа широко распахнулись, затем он виновато опустил голову и незаметно смахнул с ресниц слезы.

— Ради Бога, ваше сиятельство, простите, я не хотел вас оскорбить, — проговорил шевалье де Бретей, судорожно сжимая в руке берет.

Виконт приоткрыл рот, недоверчиво уставившись на Александра. Все это настолько не походило на обычное поведение шевалье, что Водемон заподозрил какой-то розыгрыш всегда готового на насмешку пажа. Впрочем, ни тон, ни поза шевалье Александра, в которых даже самый придирчивый наблюдатель не смог бы разглядеть и тени иронии, не давали юному вельможе оснований для подозрений. Виконт приосанился. Хотя он чуть ли не на голову возвышался над шевалье де Бретеем, временами у Эммануэля возникало неприятное ощущение, будто разбойник смотрит на него сверху вниз. Однако сейчас никто не смог бы ошибиться, кто из молодых людей был выше — во всех отношениях.

— Я прощаю вас, шевалье, продолжайте. Но не затягивайте этот разговор — я спешу, — холодно произнес виконт.

— Я не задержу вас, ваше сиятельство, поверьте. Я только хочу сказать, что кроме вас никто не сможет помочь Мотвилю. Вы так много для него сделали... Вы спасли больше, чем его жизнь — вы спасли его честь. Прошу вас, ваше сиятельство... окажите ему покровительство... и в дальнейшем...

"А все-таки кузены были правы", — с растущим удовольствием размышлял Эммануэль. "Стоило только прикрикнуть на стервеца, стоило только заговорить с ним строгим тоном и он сразу понял, где его место. А я-то, дурак, относился к нему, как к равному", — пожал плечами юный вельможа.

— Ну что ж, шевалье, если вы успеете уладить все формальности за два часа, я приму шевалье де Мотвиля под свое покровительство, — величественно произнес виконт. — Но поторопитесь, я не намерен вас ждать.

— Благодарю вас, ваше сиятельство, — по всем правилам этикета поклонился паж. — Через час шевалье де Мотвиль явится в отель Водемонов.

Небрежно кивнув на поклон Александра, юный вельможа прошел мимо королевского любимца. Настроение лотарингского принца неуклонно повышалось. Ему казалось, что с его плеч свалился тяжкий груз. Водемона так и подмывало перепрыгнуть через ступеньку или подняться на самый верх лестницы и съехать вниз по перилам, однако гордый одержанной победой, виконт шел важно и неторопливо, откинув назад голову и выпрямив спину.

А все-таки, хорошо, что он уезжает. За те несколько месяцев, что он проведет дома, при дворе успеют забыть и про его дурацкую дуэль, и про его не менее дурацкую дружбу с шевалье Александром. И как он мог быть так глуп, чтобы принять шлюху за благородного человека? Если бы не кузены — страшно подумать, чем бы это могло закончиться. Нет, хорошо иметь родственников, которые любят тебя и заботятся о тебе. И угораздило его им надерзить! Да они просто святые, раз после этого не нажаловались на него герцогу Лотарингскому или его отцу.

Водемон вышел во двор Лувра и с непривычным высокомерием отдал конюху приказ вывести к нему коня. Ничего! В следующий раз он будет умнее. Но жаль, ей Богу, жаль, что Жорж и Анри не видели, как он разговаривал со стервецом. Тогда они непременно бы признали, что он уже взрослый и ему нет нужды покидать Париж, а он бы гордо объявил им, что сам хочет отправиться домой, дабы загладить последствия своей опрометчивости.

Виконт де Водемон рысью выехал за ворота Лувра. Апрельское солнце было по летнему жарким, небо над Парижем весело голубело, так что юноша не удержался и на целый час застрял на мосту Менял, глазея на уличных мальчишек, которые лихо ныряли с моста в Сену. Увлекательное зрелище окончательно излечило шевалье от несвойственной ему печали и юный вельможа вскоре забыл о кузенах, Мотвиле, Александре и даже о своих недавних слезах.

Правда, и кузены, и Мотвиль не замедлили напомнить о себе его сиятельству. Первый, кого увидел виконт по возвращению в отель Водемонов, был его новый паж, уже успевший снять пажеский наряд с цветами короля Карла и облачиться в простую дорожную одежду, на удивление маленький, тихий, растерянный и очень, очень почтительный. Но самое главное — Эммануэля ожидали два кошелька с вышитыми гербами Лорренов. В одном, украшенном гербом герцога де Гиза, обрадованный виконт обнаружил сорок тяжелых монет по десять ливров каждая, а в другом — с гербом графа де Лош и де Бар — с еще большим восторгом нашел двести новеньких золотых экю. Нежданный подарок и скорое прощение рассерженных кузенов так обрадовали юного вельможу, что, расщедрившись, он вручил растерявшемуся Мотвилю десять ливров, даже не догадываясь, что благодаря заботам шевалье де Бретея кошелек пажа не многим уступал кошелькам лотарингских принцев.

Уже вовсе не жалея об отъезде из Парижа, виконт де Водемон отдал приказал собираться. Его ждала дорога, приключения, свобода и долгожданная встреча с отцом.

Жизнь была прекрасна.

ГЛАВА 38

Как барону де Нанси трижды наступили на ногу, а он при этом никого не убил

Среди обязанностей капитана королевской стражи не последнее место занимает обязанность все знать, поэтому о прибытие в Лувр графа де Лош Нанси узнал одним из первых. Верный слову держаться как можно дальше от родственника, капитан рассудил, что его положение при дворе и отсутствие зависимости от его сиятельства освобождают его от необходимости спешить к новоприбывшему с изъявлением почтения, а весьма дальнее родство с графом не предполагает обязательного пожелания ему доброго утра. Так что барон постарался занять себя какими-нибудь делами в той части Лувра, которую шевалье Жорж-Мишель не собирался посещать.

Некоторая загвоздка возникала лишь в определении этого места. В отличие от Генриха де Гиза, прибывшего в Лувр одновременно с кузеном и теперь непременно шатающегося где-то поблизости от покоев мадам Маргариты, граф де Лош был человеком непредсказуемым и мог оказаться, где угодно. К счастью, Нанси не принадлежал к людям, легко впадающим в растерянность. Хотя дежурство при дворе и не позволяло ему покинуть королевский замок и самым надежным способом избавиться от общества графа де Лош, то же дежурство давало редкую возможность взвалить на себя такое бремя забот, что даже при нежеланной встрече с его сиятельством капитан всегда смог бы уклониться от общения с родственником, сославшись на служебные обязанности.

Старания капитана королевской стражи, столь странно совпавшие с прибытием в Лувр лотарингских вельмож, не остались незамеченными. Взволнованные придворные наперебой рассуждали, что молодой герцог де Гиз, следуя примеру своего великого отца, решил предъявить претензии на тот прекрасный пирог, что называется Францией. Кто-то даже рискнул предположить, будто юный Генрих счел выгодным поменять веру, перехватив главенство над одной из лучших армий Европы у старого адмирала, и подобное мнение показалась придворным настолько убедительным, что сама королева-мать задумалась, кому из фрейлин "летучего отряда" поручить проверить этот слух.

Среди общего смятения лишь барон де Нанси сохранял спокойствие. Если придворным было угодно нести чепуху — это было их личное дело, и капитан не собирался указывать господам на их ошибку и тем более разъяснять причины своих поступков. Нанси проверял посты, усиливал охрану, устраивал смотр оружию и вообще выглядел человеком настолько занятым, что осторожные придворные предпочитали не лезть к капитану с вопросами, на цыпочках обходя его стороной.

И все-таки, какие бы меры предосторожности не предпринимал барон, ему не удалось оградить себя от неожиданных встреч. Некий шевалье, выскочивший из-за поворота, всем телом налетел на капитана королевской стражи, испуганно отшатнулся, шарахнулся в одну сторону, в другую, запутался в перевязи его милости, и в конце концов, совершенно потеряв ориентацию, замер на месте. Господин де Нанси уже собрался поинтересоваться у неловкого шевалье, не забыл ли он дома глаза, когда хорошенько приглядевшись к провинившемуся узнал шевалье Александра. Но, Боже, в каком виде!... Несмотря на румяна лицо королевского пажа было смертельно бледно, глаза блуждали, губы нервно подрагивали, дыхание было частым и прерывистым, словно молодому человеку не хватало воздуха. Нанси даже показалось, будто мальчишка едва осознает, где он и что с ним происходит.

Подобное состояние было настолько непривычно для юного шевалье, что капитан слегка встревожился и попытался свести все к шутке:

— Ну-ну, шевалье, — с наигранным смехом произнес он, — куда это вы несетесь сломя голову?

Молодой человек молчал, словно проглотил язык.

— Счастье еще, что я крепко стою на ногах, — тем же тоном продолжал капитан. — Может быть, вы и не слишком дорожите своей репутацией, но я то дорожу остатками своей, и мне бы не хотелось объяснять господам придворным, что мы делаем на полу в объятиях друг друга.

Александр де Бретей не ответил на шутку барона, продолжая оставаться глухим, немым и, как показалось капитану, даже слепым, так что легкое беспокойство Нанси переросло в неподдельную тревогу. Сообразив, что пора переходить к более решительным мерам, капитан взял мальчика за плечи и слегка встряхнул.

— Эй, шевалье, придите в себя — вы на службе, — с настойчивостью произнес барон и с радостью обнаружил, что в глазах юного шевалье появилось осмысленное выражение. — Его величество не любит рассеянности своих людей, а вы слишком недавно вышли из заточения, чтобы вновь вызывать неудовольствие короля.

Упоминание о тюрьме окончательно привело пажа в себя. Молодой человек со смятением обнаружил, что стоит на ноге капитана королевской стражи, испуганно шарахнулся и непременно бы упал, если бы Нанси не удержал его за плечо.

— Да бросьте, шевалье, что за чепуха, — отмахнулся от бессвязных извинений пажа капитан. — Лучше скажите, что случилось и куда вы несетесь с риском свернуть себе шею?..

Александр вымучено улыбнулся.

— Все хорошо, господин капитан, простите... Я... я спешу на свой пост...

Воспользовавшись тем, что барон выпустил его плечо, паж почтительно поклонился и исчез. Нанси покачал головой: "И какой мерзавец ухитрился расстроить мальчишку?" Барону хотелось верить, что обида юного шевалье не была серьезной и не успела стать достоянием двора, чувствуя, что в противном случае мальчику не удастся справиться с неприятностями собственными силами.

Капитан как раз задумался о возможных шагах, призванных восстановить репутацию шевалье Александра, когда новый толчок вырвал его из глубин раздумий. Должно быть, размышления капитана и впрямь были очень глубоки или же второй толчок оказался сильнее первого, но на этот раз барон пошатнулся.

— Где?.. Где он?! — отчаянно рвался из рук капитана виконт де Водемон, даже не подумав извиниться.

— Кто? — холодно осведомился Нанси, на этот раз не склонный проявлять снисходительность.

— Шевалье Александр! — выпалил юный вельможа.

Барон де Нанси вообразил, будто начал что-то понимать. Недовольно сдвинул брови.

— Прежде всего, виконт, потрудитесь сойти с моей ноги, — ледяным тоном распорядился капитан и постарался отодвинуть от себя молодого человека. — Не знаю, кто учил вас манерам, но разрази меня Господь, если ваш батюшка не зря тратил деньги на ваших наставников.

Водемон попытался было открыть рот — напрасно. Капитан не собирался давать юноше слово.

— Что же касается шевалье Александра, равно как и любого другого пажа его величества, так с вопросами о них вам следует обращаться к надзирателю за пажами. Впрочем, отвлекать от обязанностей находящихся на службе дворян недостойно благородного шевалье, а при вашем то виде, молодой человек, неприлично даже разгуливать по королевскому дворцу, не то что с кем-либо разговаривать, — недовольно изрек Нанси. — Так что отправляйтесь домой и потрудитесь привести себя в пристойный вид, — распорядился капитан.

Ошарашенный виконт, заработавший за утро уже второй выговор, принялся тихонько пятиться от разгневанного барона. А припомнив, что кузен Жорж как-то уверял, будто господин де Нанси является пусть и весьма дальним, но все же родственником, и вовсе ужаснулся, впервые в жизни подумав, что три родственника за одно утро — это уже слишком.

Капитан хмуро принял сбивчивые извинения юного вельможи, небрежно кивнул на его почтительный поклон, но когда мальчишка, наконец-то, скрылся из вида, задумался. Судя по всему, виконт де Водемон все же допек шевалье Александра своей "дружбой". Барон никогда не сомневался, что рано или поздно это произойдет, но сейчас с сожалением подумал, что все произошло слишком быстро. В первый раз вмешательство виконта привело шевалье Александра в Бастилию и чуть было не довело до гибели. Во второй... Нанси боялся, что если он не положит конец противоестественной дружбе, Бастилия может показаться пажу раем. "Жорж или Генрих?" — размышлял капитан, прекрасно понимая, что ему стоит обратиться за помощью к более близким родственником виконта. К сожалению, в ближайшие три дня Генрих де Гиз вряд ли пожелал бы выбраться из покоев мадам Маргариты, да и позднее скорее всего забыл бы обо все ему сказанном уже через четверть часа после беседы, а если бы даже и не забыл — вполне мог свалить ответственность за случившееся на голову бедняги-пажа.

Нанси вздохнул. Его клятве не иметь никаких дел с графом де Лош явно не суждено было осуществиться. Что ж, при всем своем кажущимся легкомыслии, Жорж был умнее и терпимее Гиза. Если бы не принцесса Релинген, эти качества могли бы дать блестящий результат. К счастью, на этот раз кузен явился ко двору без жены.

Как всегда, приняв решение, капитан не стал откладывать его осуществление на потом. Однако собрав необходимые сведения о местонахождении родственника и прослышав о разыгравшейся в галерее сцене, Нанси понял, что разговаривать с кузеном о шевалье Александре не только бесполезно, но даже вредно. Уж если Жорж сошел с ума, вряд ли стоило ожидать, что он раскроет пажу объятия или хотя бы проявит по отношению к мальчику понимание и снисходительность. В глубине души капитан искренне жалел, что еще несколько месяцев назад не оттаскал Водемона за уши. Даже нежданный отъезд юноши из Парижа не слишком обрадовал Нанси, ибо вместо одного Лоррена, досаждавшего шевалье Александру по недомыслию, на голову королевского пажа свалились еще двое, преисполненные сил, энергии и ожесточения.

Капитану очень хотелось верить, что в конце концов Жорж опомнится и начнет соображать, что он уже начал соображать, коль скоро так и не довел до конца свою ужасную шутку. Однако еще раз перебрав в памяти события прошедшего утра, Нанси вынужден был признать, что обращенные к шевалье Александру слова кузена являлись ничем не прикрытой угрозой.

Конечно, барон не сомневался, что у пажа хватит здравого смысла и сообразительности держаться как можно дальше от вспыльчивых Лорренов. Но кто мог поручиться, что обезумевший от гнева Жорж не постарается поторопить события? Не для того Нанси проявлял чудеса находчивости и изворотливости, чтобы теперь, когда шевалье Александр вновь оказался под угрозой, бросить мальчишку на произвол судьбы.

Твердо решив на время спрятать пажа от своих обезумевших родственников, капитан размышлял лишь о том, куда лучше всего отправить юного шевалье. Поездки Александра де Бретей в Англию, Савойю или же Польшу могли занять слишком много времени, а барон справедливо полагал, что долгое отсутствие при дворе может оказаться для мальчика не менее опасным, чем слишком скорое возвращение. Правда, можно было спрятать пажа на пару месяцев в Амбуаз, но Нанси вовремя вспомнил, что чуть более года назад граф де Лош просил предоставить место в тамошнем гарнизоне кому-то из своих людей и, что еще важнее, желанное место получил. Нет, самым лучшим и безопасным выходом в данной ситуации должна была стать армия. Капитан без труда припомнил трех или четырех дворян, на порядочность и благодарность которых мог рассчитывать, и которые вполне могли взять Александра с собой, не слишком обременяя службой и не подвергая превратностям войны.

Размышляя подобным образом, капитан неспешно шагал по переходам Лувра, когда в одном из коридоров заметил человека, водящего карандашом по большому листу бумаги с одержимостью истинного художника. Стены Лувра, еще не успевшие забыть итальянцев Россо и Приматиччо, а также благополучно здравствующего француза Клуэ, вряд ли могли удивиться трудам художника, но наряд усердствующего мэтра никак не мог принадлежать члену гильдии маляров. Как следует приглядевшись к разодетому рисовальщику, Нанси с досадой признал в нем графа де Лош. "Накликал..." — подумал капитан. Если бы Жорж был один, Нанси постарался бы тихонько удалиться, не привлекая к себе внимания родственника, но рядом с вдохновенно рисующим графом тосковал его паж. И ладно бы просто тосковал, то и дело зевая, так что со стороны могло показаться, будто мальчишка рискует вывернуться наизнанку. Юный Можирон беспрестанно крутил головой и потому сразу заметил капитана королевской стражи и даже отвесил ему почтительный поклон.

Нанси тяжко вздохнул и направился к графу, намереваясь приветствовать родственника. Как на грех в тот самый момент, когда капитан делал два шага вперед, шевалье Жорж-Мишель, выбиравший наиболее подходящую позицию для своих трудов, отскочил на три шага назад. Каблук графа с размаху опустился на носок сапога Нанси. Барон охнул. Слава Богу, — промелькнуло в голове капитана, — в руках Жоржа нет кинжала!..

— Вы?! Ради Бога, Гаспар, простите, я вас не заметил! — с искреннем раскаянием произнес Жорж-Мишель. Нанси слегка кашлянул. — То есть... — заторопился граф, — я хотел сказать, что не смотрел по сторонам... Бог мой, не обращайте внимание на мои слова. Сегодня я все говорю и делаю невпопад. Но что вы хотите, друг мой? Я одичал на войне, позабыл о манерах, приличиях... Я сам себя не узнаю...

Пока граф де Лош пытался объясниться, капитан лихорадочно соображал, стоит ли ему просто принять извинения родственника и удалиться, или все-таки рискнуть и заступиться за шевалье Александра. После некоторых раздумий барон решил рискнуть. Шевалье Жорж-Мишель, даже не подозревавший о природе мучивших кузена сомнений и искренне полагавший, будто сдвинутые брови родственника знак еще не прошедшей обиды, продолжал сетовать на тяжкую участь солдата.

— Эти кошмарные сапоги... Эта мерзкая кираса... Если бы вы знали, какая тоска — быть офицером!.. Ой, — его сиятельство с самым сокрушенным видов хлопнул себя по лбу, — простите, друг мой, я совсем обезумел...

— Ну что вы, ваше сиятельство, — со всей возможной любезностью отвечал капитан.

Лицо Жоржа-Мишеля вытянулось.

— Смерть Христова, Гаспар, неужели вы так на меня рассердились, что даже не хотите обращаться ко мне по имени?! Ну да, я одичал, покрылся ржавчиной, но в конце концов нет такой обиды, которая бы не прошла после пары-тройки ударов шпаги. Если вам это непременно нужно — пойдемте за рвы Лувра и уладим это дело.

— Как вы могли заметить по моей кирасе и сапогам... — Шевалье Жорж-Мишель покраснел, — я на дежурстве. К тому же в моем гардеробе нет лишних дублетов, а также лишних рубашек и штанов, — не удержался от язвительности Нанси.

Граф де Лош грустно опустил голову. Вздохнул.

— Да что с вами, Гаспар? Вы же мой друг... Ладно, если вы не хотите скрестить со мной шпагу, я знаю другое средство против любых обид. Давайте разопьем бутылочку-другою вина. Ей-Богу, это средство даже лучше шпаги, — оживился шевалье. — Я понял это в армии. Вы не поверите, друг мой, но война так огрубляет, что люди дичают и совершенно теряют голову. Возьмем, к примеру, Строцци...

Нанси с некоторым недоумением уставился на его сиятельство. Судя по всему мысли родственника унеслись столь далеко, что капитан решительно не представлял, каким образом перевести разговор на шевалье Александра.

— Утопить в Луаре несколько сот гугеноток, только потому, что его солдаты слишком увлеклись бедняжками и не спешили с маршем по осенним дорогам, — с искренним негодованием, смешанным с не менее искренним изумлением сообщил Жорж-Мишель. — И это сделал человек, рожденный в Италии... В стране художников и поэтов... — Мысли о стране искусств вызвали на лице графа мечтательное выражение. Он вздыхал. Он улыбался. Он грезил на яву. Однако через несколько мгновений шевалье Жорж-Мишель все-таки вспомнил о своем собеседнике, тряхнул головой, отгоняя сладостные мечты, и продолжил рассказ: — Когда я говорил своим людям, чтобы они щадили французов, меня не понимали... Слава Богу, корнет решил, будто я хлопочу о выкупе. Вы не представляете, как я благодарен этому мальчику. Он растрезвонил о выкупе по всему лагерю. И мои люди раздумали штурмовать палатки с пленными и раненными. Хотя, признаюсь, пленные тоже были совершенно безумны — вопили свои псалмы так, что я боялся оглохнуть. Хорошо, хоть, когда до них дошло, что надо просто заплатить выкуп, они не стали корчить из себя мучеников, прекратили вопить и без лишних споров послали за деньгами. Только наш лагерь это все равно не спасло... — шевалье вздохнул.

— Что же с вами приключилось? — против собственной воли Нанси почувствовал, что начал увлекаться рассказом графа.

— Бог мой, да самая простая вещь! Выкуп за этих шевалье прибыл и немалый выкуп, уж вы мне поверьте. Гугеноты только одеваются скромно, а людей состоятельных среди них довольно много. И вот мои люди начали праздновать победу — есть, пить и петь, особенно, конечно, пить. А затем им пришло в голову пригласить к застолью наших пленных...

— И они согласились? — удивился капитан.

— Еще как согласились! — подтвердил Жорж-Мишель. — А через несколько дней пленники вздумали позвать к нам своих товарищей из гугенотского лагеря. Смерть Христова, Гаспар! Вы бы видели, что у нас творилось!.. Где-то через неделю ко мне пожаловал господин де Муи... Вдвоем мы пошли по нашему лагерю, но знаете, разобрать, кто католик, а кто гугенот оказалось невозможно. Все были одинаково пьяны, веселы, все говорили по-французски...

— А как же белые шарфы гугенотов?

— Какие шарфы?! — граф только махнул рукой. — После стольких дней общей пьянки, после игры в карты и кости?.. Шарфы! — фыркнул шевалье. — Когда я увидел белый шарф на своем лучшем капитане, я сначала не понял, то ли он решил перейти к гугенотам, то ли выиграл этот шарф в кости... Оказалось — ни то, ни другое. Его приятелю-гугеноту так приглянулась его шляпа, что они решили обменяться... Юнцы — что вы хотите? Перья, кружева, галуны, банты... — мальчишки просто без ума от подобных мелочей! Признаться, мне самому захотелось плюнуть на все приказы и распить с господином де Муи бутылочку-другую...

— И что же вам помешало? — засмеялся капитан.

— Да ничего, — пожал плечами молодой человек. — Наши люди все равно не держались на ногах, вот мы и решили, что те развалины... ну, которые нам с де Муи приказали взять... ни ему, ни мне не нужны. Так что посидели мы... душевно посидели... с полдюжины бутылок осушили... на каждого... и разошлись. Кстати, как вы думаете, Гаспар, может, предложить этот способ мадам Екатерине?! Нет, право, — воодушевился Жорж-Мишель, — почему не попробовать? Собрать всех на какой-нибудь праздник — и католиков, и гугенотов — как следует накормить, напоить, спать опять же уложить с красотками мадам Екатерины — и все... Перед такими аргументами не устоит даже старик Колиньи!

— Что за странная мысль, — пожал плечами Нанси.

— Почему странная? — немедленно возразил шевалье. — А вдруг получится?

— Да зачем вам это? — в недоумении вопросил капитан, окончательно убедившись, что граф де Лош и де Бар сумасброд, каких поискать. — Чем вам не по душе война? Кроме, конечно, надоевших вам кирасы и сапог?

— Смерть Христова, Гаспар, да у меня половина родственников воюет на той стороне, — пожаловался Жорж-Мишель. — Знаете, как я боялся, что тетушку Альбре угораздит отправить Наваррского как раз туда, где сражался я? Думаете, приятно по ошибке угостить пулей собственного двоюродного брата? Или получить такой же подарочек от него?

— Об этом я как-то не думал, — признал Нанси. — Все мои родственники, по крайней мере близкие, служат его величеству.

— Везет вам, — позавидовал шевалье. — А вот мне все время приходится думать, как бы так извернуться, чтобы мои родичи друг друга не истребили. И ладно бы только на войне, так ведь и здесь норовят учудить. Слышали, что Водемон натворил? Сговорились они, что ли? Я уже боялся, Анри его в монастырь упрячет и даже герцога Лотарингского спрашивать не будет.

— Стоило бы, — проворчал капитан, даже не успев обрадоваться удачному повороту в разговоре.

— Ну, знаете! — обиделся Жорж-Мишель. — Мальчик еще слишком молод, чтобы разбираться в людях. Да и в любом случае, если бы мы были здесь, а не торчали на этой проклятой войне, Водемон никогда бы не вляпался.

Выслушивать новые сетования родственника на бесконечную гражданскую войну не входило в планы капитана, но отыскать в речи графа хотя бы краткую паузу, дабы заговорить о шевалье Александре, также не удавалось. В конце концов Нанси решил последовать примеру великого тезки королевского пажа и одним ударом разрубить злополучный узел.

— Оставьте мальчишку в покое, Жорж.

— А я то что по-вашему сделал? — удивился граф де Лош. — В конце концов, когда Водемон уедет, разговоры утихнут сами собой...

— Я имел в виду другого мальчишку, — возразил Нанси, — шевалье Александра.

Жорж-Мишель остановился. Взглянул родственнику в лицо. Задумался.

— Поверьте, Жорж, он еще ребенок... Наивный... доверчивый...

Граф де Лош очнулся от задумчивости. По его губам скользнула ироничная усмешка.

— Смерть Христова, Гаспар, я люблю слушать захватывающие истории, но постарайтесь придумать что-нибудь более правдоподобное. Скажите прямо, что стервец вам нужен, но не рассказывайте сказки о доверчивом шевалье Александре — эта роль ему не идет.

— Вы не так меня поняли, — запротестовал капитан.

— Почему же? Я все понял правильно, — вторично усмехнулся Жорж-Мишель. — Возможно, девять из десяти придворных и решили бы, что у вас поменялись вкусы и пристрастия, но не я. Вы что-то задумали, Гаспар. Какую-то интригу. Что ж, что бы вы ни говорили о своих кирасе и сапогах — вы всегда были больше придворным, чем солдатом.

— Вы слишком быстро забыли Блуа, Жорж, — жестко произнес Нанси. Впрочем, если капитан полагал, что при этих словах родственник вспомнит о мальчишке-паже, вырванном принцессой Релинген из рук пьяных насильников, то он заблуждался.

— Значит, он вам очень нужен... — вполголоса произнес граф де Лош. Вскинул голову: — Но в одном вы ошиблись, капитан, я всегда помню об оказанных мне услугах и всегда за них плачу. И коль скоро вы решили приравнять мою жизнь к жизни какого-то мерзавца, — холодно и очень четко проговорил молодой человек, — пусть будет по-вашему. Или вам нужно мое слово?

Нанси почувствовал, как на лбу выступила испарина. Влип...

— Что ж, — пожал плечами Жорж-Мишель, — даю вам слово чести не трогать стервеца, но кроме того клянусь, капитан, — продолжал его сиятельство, — что непременно выясню, для чего вам понадобился этот... шевалье.

В знак прощания граф церемонно склонил голову и быстро пошел прочь.

— А вы знаете, что шевалье Александру пришлось вступиться за честь Лорренов? — в спину родственнику произнес Нанси.

Жорж-Мишель остановился.

— Что вы хотите этим сказать? — поинтересовался он через плечо.

— Водемон поручился за шевалье Александра и не смотря на это Буасе публично обвинил мальчика в том, что его шпага отравлена.

— И что Водемон? — голос графа был ровен и невыразителен.

— Водемон промолчал. А вот шевалье Александр выхватил шпагу и нанес себе рану... дабы доказать, что клинок чист.

Некоторое время Жорж-Мишель обдумывал новость, затем кивнул:

— Благодарю вас, капитан, эти сведения будут мне полезны. И, кстати, кто был секундантом Буасе?

— Граф де Рошпо, — так же ровно ответил Нанси.

— Еще раз благодарю, — поклонился граф де Лош. — Этой услуги я также не забуду.

Рваться спасать тебе жизнь, когда об этом никто не просит, а потом требовать за услугу Бог знает какую награду... — негодовал Жорж-Мишель, спускаясь по лестнице. Как-то это некрасиво... А с другой стороны он сам во всем виноват — вляпался в дурацкую историю, словно несмышленый щенок. А ведь у него есть люди, в чьи обязанности входит забота о его безопасности. А еще у него есть голова. Что касается непрошенных услуг... К черту! В конце концов это честь — быть полезным принцу. И впредь он не признает никаких долгов. Или станет оплачивать их немедленно...

Попрекнуть благодеянием — значит, оскорбить, расстроено думал капитан де Нанси, направляясь к королевской прихожей. И хотя ему даже в голову не приходило попрекать родственника, сейчас барон думал, что свалял дурака, обменяв услугу, которую задолжал ему Жорж, на мальчишку. Если же вспомнить, что обиженный родственник теперь не спустит с него глаз...

Капитан вздохнул и мысленно пожелал шевалье Александру провалиться к антиподам. Оставалась единственная надежда, что Жорж займется бедолагой Рошпо. На счастье Нанси, граф де Лош обожал драться на дуэлях. Как мальчишка.

ГЛАВА 39

В которой доказывается, что и простой паж способен положить конец счастью принца

Граф де Лош не был злопамятным; просто у него была хорошая память. Граф де Бар не был обидчивым; просто он был горд. Едва разочарование Жоржа-Мишеля, вызванное требованием Нанси, улеглось, как молодой человек пришел в свое обычное беззаботное расположение духа и даже восхитился той ловкостью, с которой капитан королевской стражи постарался перевести его внимание на Рошпо.

К тому же, вынужден был признать шевалье, барон вновь оказал ему услугу. Может быть, покойный граф де Буасе и имел основания сомневаться в честности шевалье Александра, но сомневаться в поручительстве одного из Лорренов было более, чем дерзко. К сожалению, требовать удовлетворения с самого Буасе было поздно, но его секундант никуда же не делся! Жорж-Мишель лишь жалел, что не имеет возможности заняться Рошпо лично. Во-первых, его сиятельство не хотел слишком быстро успокаивать Нанси, перенося свое внимание на кого-либо другого. Во-вторых, уже принял на себя одно обязательство, а затевать новое дело чести не покончив со старым — было недостойно истинного шевалье. Но главное Жоржа де Лош словно старую кумушку разбирало любопытство. Молодой человек не менее часа размышлял, кто должен стать жертвой злых шуток шевалье Александра. В не меньшей степени графа занимало и то, будет ли шутка пажа задумана лично Нанси или же капитан старался для короля или королевы-матери. В общем, если после беседы с родственником барон де Нанси не мог найти себе места от беспокойства, то он имел на это все основания.

И еще один человек в Лувре вспоминал в этот час шевалье Александра. Ее величество королева-мать в очередной раз старалась распутать весьма запутанный узел интриг, но ее положение было во много раз сложнее положения капитана. Лоррены, Шатильоны, католики и гугеноты, король Карл и любимый сын Генрих, а также безалаберная дочь Марго кого угодно могли довести до отчаяния. Шумный приезд Гиза в Париж, его по-хозяйски уверенное поведение в покоях Маргариты и растущая заносчивость заставили Екатерину по-новому взглянуть на давние уверения любимого сына, будто взбалмошная девчонка выбалтывает Гизу секреты короны.

Нет, размышляла взволнованная медичиянка, дальнейшее возвышение младших лотарингцев может оказаться для Валуа роковым. Екатерина уже не раз думала, каким способом положить конец тревожащей ее связи, все с большей охотой вчитывалась в письма адмирала де Колиньи, в которых несгибаемый протестант предлагал в мужья Маргарите юного принца Беарнского, и все чаще вела об этом разговоры с сыном Карлом. Хотя Генрих де Бурбон не был блестящей партией для дочери Франции, зато мог стать ключом к примирению католиков и протестантов. Лишь одно тревожило королеву-мать — доказательства излишней болтливости дочери. Если бы дело касалось только ее, Екатерина не стала бы колебаться, но Карл — обыкновенно грубый и несносный мальчишка — становился кроток как ягненок, когда разговор заходил о любимой сестричке Марго, выполнял все ее прихоти, потакал всем капризам и всегда сквозь пальцы смотрел на скандальное поведение сестры.

Конечно, раздобыть послания Гиза и черновики писем Марго мог шевалье дю Гаст. Королева-мать не сомневалась, что ненавистник Маргариты сделает это с радостью, однако заботливая мать не желала подвергать опасности жизнь преданного слуги своего любимого сына. Граф де Лош и де Бар также мог добыть нужные бумаги, причем без всякого риска для своей жизни, но Екатерина не хотела ставить племянника в положение тяжкого выбора между родственниками. Ее величество начала даже думать, не устроить ли в покоях Маргариты обыск, но в конце концов была вынуждена отказаться и от этой затеи. Пусть в своей любви дочь крайне редко была умна, зато никогда не страдала от отсутствия решительности и хитрости, может быть, и примитивной, но от этого не менее действенной. Екатерина не сомневалась, что Марго или ее фрейлины найдут способ уничтожить опасные бумаги, хотя бы и у нее на глазах.

И вот, перебрав в памяти все возможности и отвергнув их одну за другой, ее величество вспомнила о шевалье Александре — мальчике красивом, ловком и услужливым. Благодаря целой армии камеристок, лакеев, истопников, привратников и других внешне неприметных, но при этом весьма ценных людей королева-мать знала обо всем, что происходит в Лувре, и не сомневалась, что королевский паж не имел оснований жаловать герцога де Гиза и, строго говоря, ничем не рисковал — ибо его жизнь ему уже не принадлежала.

На какое-то мгновение Екатерина даже пожалела обреченного, но это чувство быстро прошло. Здравый смысл и врожденная практичность отпрыска флорентийских банкиров давно убедили королеву-мать, что из всех орудий наиболее надежны те, что выполняют приказы с охотой и удовольствием, а не под влиянием страха или угроз. А, получив указание действовать против Гиза, шевалье Александр должен был преисполниться не только радости, но и благодарности, или она ничего не понимала в людях.

И правда, узнав о поручении Екатерины и выслушав обещание щедро его наградить, королевский паж вспыхнул от радости, упал на колени и с жаром объявил, что не желает иной награды, кроме счастья служить великой королеве. Екатерина улыбнулась.

— Я знаю, шевалье, вы верный слуга короны и в своем рвении не раз оказывали услуги мне и его величеству. Но вот что меня тревожит. Что, если вы попадетесь? Я не хочу, чтобы кто-либо думал, будто вы выполняете мои поручения.

— Если я попадусь... — паж на мгновение задумался, — я скажу, что действовал из неприязни к его светлости герцогу де Гизу.

— А если вас будут расспрашивать? — настаивала королева. — Очень упорно расспрашивать?

— Я скорее умру, чем произнесу хоть слово! — с неподдельным юношеским пылом отвечал шевалье.

Екатерина удовлетворенно кивнула.

— Ну что ж, молодой человек, ступайте. Сегодня я буду молиться за ваш успех. Нанси, подите сюда, — позвала королева-мать. — Завтра, часам к семи, проводите ко мне в молельню шевалье Александра.

Капитан поклонился, изо всех сил стараясь скрыть смятение. Удивительная осведомленность графа де Лош, сияющее лицо мальчишки хоть кого могли сбить с толку. Каким образом Жорж ухитрился что-то узнать раньше его самого и что именно ее величество поручила шевалье Александру? Барон задумался и в конце концов тряхнул головой, признавая поражение. "Меньше знаешь — крепче спишь, реже общаешься с Жоржем — дольше живешь", — справедливо рассудил капитан и более не терзал себя бессмысленными предположениями.

* * *

Молитвы ли мадам Екатерины были тому причиной или природная сообразительность шевалье де Бретея, но план действий королевский паж разработал быстро. Лазанье по карнизам, слежка за мадам Маргаритой, кража, подкуп, лесть и соблазнение сразу были отвергнуты Александром как предприятия нелепые, требующие немалого времени и ко всему прочему не гарантирующие успех.

Удивительное дело, но шевалье Александр успел прийти к тому же выводу, что и мадам Екатерина. Уж если вы решили кого-то использовать, будет лучше, если этот кто-то будет стремиться к той же цели, что и вы. А кто из людей Маргариты не имел оснований радоваться возвышению Генриха де Гиза и его браку с мадам Марго? Ответ напрашивался сам собой. Возможно, Жийона де Ториньи, дочь маршала де Матиньона и любимая фрейлина Маргариты, и не успела об этом догадаться, но для нее женитьба герцога была равносильна смертному приговору. Именно это Александр и постарался Жийоне объяснить. Самоуверенная девица рассмеялась ему в лицо.

— Все не можешь прийти в себя после того, как у ног герцога деньги собирал? — с насмешкой поинтересовалась Жийона. — Смотри, пожалуюсь его светлости, он и не так тебя проучит.

— Пожалуйтесь, ваше сиятельство, пожалуйтесь, — не стал спорить юный шевалье. — Думаете, я и так не знаю, что Гиз велит меня прирезать? Или даже уже велел?

Мадмуазель де Ториньи смутилась.

— Да, ладно, Жийона, во всем Лувре не найдется человека, который дал бы за мою жизнь хотя бы су. Что я Гиза не знаю?

— Его светлость благородный человек, — возразила фрейлина.

— Особенно когда при нем пять вооруженных до зубов офицеров, дюжие лакеи и господин Бем в придачу, — с иронией подтвердил Александр. — А, впрочем, что такое моя жизнь для его светлости герцога де Гиза? Безделица! Но вот ваша жизнь, Жийона, продлится не многим дольше моей... В конце концов перерезать девушке горло или утопить ее в Сене не Бог весть какая трудная задача!

— Наглец! Ты еще смеешь мне угрожать! — вскинула голову мадмуазель.

Александр снисходительно вздохнул:

— Я вам не угрожаю, Жийона, я вас спасаю. Как вы полагаете, долго мадам Марго, став герцогиней де Гиз, будет верна супругу?

— Столько, сколько ей будет угодно, — отрезала Жийона.

— Значит, недолго, — подвел итог паж. — Вот только его светлость вряд ли согласится терпеть измены.

Жийона взглянула на юношу с изумлением.

— Да что он сделает дочери Франции?!

— Не знаю, — равнодушно пожал плечами Александр. — Может, побьет. Может, посадит под замок. Может, сошлет в Жуанвиль. Дело не в этом. Дело в том, что мадам Марго непременно примется наставлять Гизу рога, а вы станете ей в этом помогать. А уж кому, как не его светлости знать о ваших талантах? Так что после свадьбы жить вам предстоит ровно столько, сколько нужно времени для несения шлейфа ее высочества. А бала вы уже не увидите — Гиз шутить не любит.

Фрейлина Марго испуганно отшатнулась.

— Но он не может так со мной поступить, — прошептала Жийона. — Я ведь не ты. Мой отец маршал!

Александр не счел нужным обижаться.

— Жийона, милая, — паж погладил фрейлину по щеке, словно она была маленьким ребенком. — Ну, припомните, когда это Гиз обращался с вами как со знатной дамой? "Жийона, посторожите на лестнице! Жийона, отнесите записку! Жийона, подайте плащ!" — передразнил Гиза юный шевалье. — Он обращается с вами как с камеристкой! Вспомните, вспомните хорошенько...

Мадмуазель де Ториньи всхлипнула — раз, другой, третий — и залилась слезами. Шевалье Александр вытащил платок и принялся вытирать фрейлине лицо.

— Ну, хватит, дурочка, успокойся. Вот помешаем Гизу жениться на мадам Маргарите — и все будет хорошо. Тогда хоть целый полк к ней води!

— Думаешь, мне это нравится? — Жийона вцепилась в платок Александра. — Просто я... с детства при ней... фрейлиной... А она... никакого удержу не знает... А придворные... проходу не дают...

Девушка расплакалась, и Александр в некотором остолбенении отпустил платок. Раньше ему и в голову не приходило, что заносчивая Жийона де Ториньи может рыдать из-за тех вольностей, что позволяют себе благородные господа.

— Что же ты Марго не пожалуешься? — полюбопытствовал, наконец, паж. — Она их живо в Бастилию отправит.

— Не отправит, — вздохнула Жийона. — Она только смеется... говорит... я жестокая... А я... замуж хочу... — пожаловалась фрейлина, — только Марго меня... не пустит... ей наперсница нужна... А эти... любовники... — глаза девушки сверкнули ненавистью, — Марго обожают, а сами норовят меня ущипнуть... Походя, даже не замечая!

Александр задумался.

— А хочешь, король заставит Гиза на тебе жениться? — вдохновенно предложил паж.

Фрейлина замотала головой.

— Он мне с Марго изменять будет...

— Тоже верно, — согласился Александр. — Тогда давай просто сорвем ему свадьбу.

— Но как?! — Жийона всплеснула руками. — Хотя... я вспомнила! Гиз все время говорит, что когда станет мужем мадам Маргариты, то как зять короля добьется от его величества должности наместника королевства вместо герцога Анжуйского...

"Ничего себе аппетит!" — промелькнуло в голове шевалье де Бретея. "Этого мадам Екатерина ему точно не простит!" Однако вслух сказал иное.

— Но, Жийона, кто же в это поверит?!

— Я могу достать их письма! — с жаром принялась настаивать фрейлина. — Мадам Маргарита писала Гизу обо всем, что выведывала у короля, а Гиз клялся сделать ее почти королевой. Как ты думаешь, ведь мадам Екатерине это не понравится?

— Ей не понравится, если мы сунемся в это дело, — живо возразил Александр, вовремя вспомнив предупреждение королевы-матери о тайне. — Знаешь, ее величество очень дорожит союзом с Лорренами. Она скорее сожжет эти письма, а нас с тобой в Бастилию отправит, лишь бы только с Гизами не ссориться. А король — король герцога терпеть не может. Вот ему письма и отдадим.

Жийона де Ториньи поежилась.

— Я короля боюсь, — доверчиво сообщила девушка. — Может, ты сам с ним переговоришь? Он тебя любит...

— Ну, хорошо, — великодушно согласился паж. — Давай письма.

Фрейлина просияла, чмокнула Александра в щеку и мгновенно скрылась за портьерой. Александр пожал плечами.

— Вот, — Жийона протянула юноше толстый пакет. — Здесь все письма Гиза и даже черновики писем Марго. Как ты думаешь, Александр, — смущенно вопросила фрейлина, когда паж деловито просмотрел бумаги, — Гиз тебя точно убьет?

— Наверное, — вздохнул Александр, с тоской осознав, что жизнь не так ужасна, как кажется. — Да ты не бойся — я тебя не выдам.

— Я не об этом, — еще больше смутилась фрейлина, и юный шевалье в очередной раз не поверил своим глазам. Чтобы Жийона де Ториньи, любимая фрейлина Марго умела краснеть? — Ты спас мне жизнь, а сам... — Жийона не знала, куда деваться от смущения. — Я же должна тебя отблагодарить... как женщина...

Александр молчал, не зная, смеяться ему или плакать. Жийона нервно крутила перстень с печаткой, не смея поднять глаз. Вот ведь дура, — с неожиданным умилением подумал паж. Как будто ему делать нечего!

— Ты мне, конечно, нравишься, Жийона, — с непривычной мягкостью произнес шевалье, — но ты мне ничего не должна. Я спас тебе жизнь, ты помогла мне наказать Гиза — мы квиты. Представляешь, какое лицо будет у его светлости, когда я скажу ему, что это я выкрал письма? Да он меня до гроба не забудет!

Александр рассмеялся, но почти сразу же оборвал смех, боясь расплакаться. Поручение было выполнено. Гиз будет наказан. Вот только жить ему оставалось всего ничего...

ГЛАВА 40

В которой шевалье Александр решил судьбу принца,

а принц решил судьбу шевалье Александра

Герцог Анжуйский был прав. Мадам Екатерина была права. Влюбленная Марго беззастенчиво выбалтывала Гизу государственные секреты, нимало не заботясь о последствиях своей откровенности. Планы военных компаний против протестантов, намерения короля Карла касательно Гизов, переговоры с Испанией и мятежными Нидерландами, взаимные клятвы любовников возвысить друг друга превыше всех во Франции занимали в письмах даже больше места, чем обычная для Марго любовная белиберда. Королева-мать вздыхала, но сердиться на дочь не могла. Однако излишняя откровенность короля не на шутку разгневала Екатерину, и ее величество не поленилась зачитать сыну избранные места из писем Маргариты и Гиза.

Последствия прозрения короля оказались столь грандиозными, что даже Екатерина испугалась. Перво-наперво разъяренный Карл схватил хлыст, дабы проучить болтливую сестру тем способом, каким привык усмирять течных сук. Королева-мать с трудом вырвала обезумившую от боли Марго из рук сына, а потом еще целый час приводила рыдавшую дочь в пристойный вид. Однако второе деяние коронованного безумца заставило Екатерину и вовсе схватиться за голову. Нет, согласие Карла выдать любимую сестричку замуж за принца Беарнского несказанно порадовало королеву, но когда его величество объявил, что накажет герцога де Гиза за излишнюю самоуверенность и наказанием станет смерть, медичиянка ужаснулась. Вся политика старой королевы заключалась в балансировании между двумя враждебными лагерями, и Екатерина ни за что не согласилась бы слишком усилить или ослабить один из лагерей. Война же с Лорренами и вовсе не входила в планы итальянки. Воспоминания о полководческом таланте покойного Франсуа де Гиза, размышления о проповедческом неистовстве кардинала Лотарингского, мысли о многочисленных дядьях, кузенах и прочих родственниках Генриха де Гиза, а также о тех армиях, которыми эти родственники командовали, больше, чем мольбы дочери убеждали королеву-мать спасти жизнь юного герцога.

После некоторых раздумий Екатерина нашла способ избежать ненужных осложнений. В переданном через графа де Лош приказе герцогу де Гизу было предписано срочно жениться на Екатерине Клевской, дочери герцога де Невера, вдове принца Порсиан и двоюродной сестре принца Беарнского.

Имя будущей жены герцога было выбрано Екатериной весьма хитро. Хотя предложенное Гизу супружество и не было мезальянсом, оно не приносило младшему Лоррену ни славы, ни выгоды. Дочь мелкого немецкого князя и вдова протестантского принца Екатерина де Клев могла похвастаться лишь миловидным лицом, да тесным знакомством с постелью Генриха, однако не на шутку перепуганный гневом короля Гиз безропотно подчинился приказу королевы-матери и свершил брак с такой скоростью, которую даже мелкопоместные дворянчики сочли бы для себя унизительной.

Увидев, с какой робостью Генрих де Гиз просит у короля разрешение представить ко двору молодую жену, шевалье Александр почувствовал себя отмщенным. Даже то обстоятельство, что герцог довольно легко отделался от неприятностей, не расстраивало пажа. Гиз познал страх, склонился перед чужой волей — о большем мальчишка не смел даже мечтать.

Его величество Карл IX был так доволен поражением лотарингского родственника, что даже позволил себе проявить к поверженному великодушие. Богатые подарки молодоженам, придворные балы и представления, праздничные охоты и карусель — молодой король не скупился на выражение радости. Заботами его величества придворным целую неделю предстояло выделывать всевозможные па, а музыкантам — надрываться от желания им угодить. Если бы не бдительность Екатерины король мог бы подарить новобрачному какое-нибудь доходное аббатство или же полк, но даже вмешательство королевы-матери не способно было удержать ее сына от бесконечных подтруниваний над герцогом, многозначительных намеков, двусмысленных похвал мадам де Гиз и длинных рассуждений о браке сестрички Марго.

В общем, если не считать новобрачного, герцогский брак удовлетворил всех. Екатерину де Клев, которая, наконец, смогла избавиться от траурных одежд. Марго, полагавшую, будто она отстояла возлюбленного. Королеву-мать, избежавшую междоусобицы. Короля, одержавшего победу над Лорреном. Герцога Анжуйского, проучившего сестру за измену. Шевалье Александра, отплатившего Гизу за жестокую обиду. И, конечно, придворных, никогда не отказывавшихся попировать за чужой счет.

Даже граф де Лош и де Бар был доволен скоропалительным браком двоюродного брата. Жорж-Мишель давно понял, что его лотарингский кузен невыносим, однако теперь Анри хотя бы не строил из себя принца крови. В глубине души шевалье никогда не считал себя ниже родственника, пусть и принадлежал к самой младшей ветви дома Лорренов. Все-таки по матери он был Валуа, а по жене — независимым государем, что бы там ни думали об этом император Максимилиан, король Карл и герцог Гиз. Так что торжества, устроенные королем в честь свадьбы лотарингского родича, доставляли шевалье искреннюю радость. Жорж-Мишель не пропускал ни одной вольты, гальярды или бержеретты, ни одного бранля*. Счастье шевалье было тем полнее, что рядом находилась жена, и в ближайшие три-четыре месяца никакие заботы супругам де Лош не грозили. Конечно, за свадьбой Генриха должна была последовать свадьба мадам Маргариты, и именно граф де Лош, как родной племянник Жанны д'Альбре, должен был вести переговоры о женитьбе беарнского кузена. Однако переговорам должна была предшествовать длительная переписка между августейшими сторонами, а переписке — бесчисленные заседания королевского совета. Для Жоржа-Мишеля подобные приготовления означали блаженное ничегонеделание, проказы, розыгрыши и любовь. Все то, без чего граф не мыслил своей жизни.

* Вольта, гальярда, бержеретта, бранль — придворные танцы XVI века.

Должно быть, именно благодушная расслабленность помешала Жоржу-Мишелю заметить, что не все участники бала веселы и довольны. Одна дама, юная, как Весна на картинах Боттичелли, но при этом гораздо более красивая, пребывала в печали, не свойственной ее возрасту и красоте. Анриетта де Невер, двоюродная сестра Беарнца и родная сестра новоявленной герцогини де Гиз, впервые переживала страдания покинутой возлюбленной, страдания мучительные, ибо юная принцесса не могла понять, как можно было предпочесть ей простую баронессу.

Сначала восемнадцатилетняя красавица, чье самолюбие было задето даже больше чем сердце, долго плакала, потом стала уверять камеристок, будто умрет от горя и тоски, а закончила тем, что решила заставить ветреного шевалье страдать от ревности. К несчастью, красавица не могла решить, на кого из присутствующих на балу мужчин обратить внимание. Герцог де Гиз уже три дня был ее братом, так что ревновать к нему ее никто бы не стал. Дофин и так был окружен толпою красавиц, и Анриетта не желала к ним присоединяться. Сеньор дю Гаст во всю ухаживал за госпожой д'Эстре, а граф де Лош за собственной женой. Бароны де Роклор и де Крийон были ей не по вкусу. Маршал де Савуа был слишком стар.

Отчаявшись найти достойного соперника шевалье де Рабоданжа, герцогиня де Невер собралась было отправиться на поиски мужа, когда у выхода из зала заметила красивого молодого человека, непринужденно прислонившегося к стене. Анриетта внимательно пригляделась к незнакомцу и вынуждена была признать, что не только Рабоданж, но и Гиз, и дофин не могли соперничать с шевалье красотой. Герцогиня лишь удивлялась, как дворянин с такой внешностью мог тосковать в одиночестве в самом конце бальной залы, а не блистать в центре нарядной толпы под восторженными взорами дам. Поведение шевалье было тем удивительнее, что ни в его манерах, ни в наряде никто не смог бы подметить и следа провинциальности.

Синий, под цвет глаз незнакомца, вамс шевалье был расшит золотом; бархатный берет придавал молодому человеку горделивый вид; пышные перья элегантно спадали на левое плечо юноши, а коротенькие шоссы открывали обтянутые шелковыми чулками ноги. В один миг Анриетта разглядела и витую золотую цепь на груди шевалье, и изящную вышивку на его чулках, и необычную кружевную подвязку под правым коленом, и банты в форме роз на шпаге и туфлях молодого человека, и шелковые перчатки, которые шевалье небрежно держал в левой руке. Возможно, наряд незнакомца можно было счесть несколько вызывающим, но в этом вызове не были ничего противного хорошему вкусу и тону. К тому же юная герцогиня полагала, что красота имеет право представить себя в самом выгодном свете.

В общем, разглядывая шевалье Александра, Анриетта впала в то же состояние, в которое до нее впадали многие дамы и шевалье, но, ничего не зная о ремесле юноши, сделала весьма странный вывод из его одинокого бдения у дверей бальной залы. Герцогиня вообразила, будто незнакомый шевалье как и она страдает от измены возлюбленной. Конечно, рассуждала Анриетта де Невер, терпеть любопытные взгляды придворных, их перешептывания, может быть, насмешки, было невыносимо для благородного человека. Горе требует уединения. Однако же и не прийти на бал придворный также не мог. Видя, с каким мужеством юный шевалье переносит свое несчастье, Анриетта поняла, с кем будет танцевать вольту, и порадовалась, что поможет такому красавцу наказать изменницу.

Когда королевский паж увидел, что за дама желает с ним танцевать, он понял, что опять влип. Зеленое пламя в глазах герцогини лучше всяких слов доказывало Александру, что напоминать даме о ее супруге, герцоге де Гизе и прочих родственниках так же бессмысленно, как говорить о короле, этикете и деньгах — Анриетта де Невер его не поймет. С другой стороны, размышлял шевалье, раз в жизни можно было наплевать на принципы. У королевского пажа не было оснований думать, будто герцог де Гиз забыл о его существовании, и если он до сих пор был жив, это еще не означало, будто он доживет до конца празднеств. Александр подумал, что было бы грустно умереть, не испытав ничего из того, чем так богата жизнь других шевалье. А раз так, то умирать лучше с музыкой. Дуэль у него уже была, пусть будет и любовное приключение, с неожиданной бесшабашностью решил шевалье де Бретей. Молча передав шпагу на хранение какому-то пажу, Александр отвесил Анриетте положенный поклон и вывел даму к шеренге пар.

На какой-то миг в зале воцарилась тишина. Тишина на балу среди сотен возбужденных гостей явление не просто редкое — немыслимое. Как один дамы и господа принялись оглядываться по сторонам, желая узнать, что же так потрясло их соседей. Однако не успели придворные что-либо понять, как тишину разорвал бой барабана, затем в игру вступили гобои и флейты, скрипки и лютни — танцоры сорвались с места.

При виде Анриетты де Невер в паре с шевалье Александром его величество Карл IX расплылся в улыбке, шевалье де Рабоданж закусил губу, Гиз побагровел, герцогиня де Гиз побледнела, граф де Лош покачал головой, а барон де Нанси прикрыл глаза. Больше всего на свете капитану королевской стражи хотелось оттаскать мальчишку за уши, и желание это было таким сильным, что Нанси отвернулся от танцующих и принялся сосредоточенно изучать стоящие в нишах статуи. Генрих де Гиз ухватил Жоржа де Лош за руку.

— Ты видел? Видел?! — возмущенно воскликнул герцог. — Надо что-то делать!

— Прямо сейчас? — пожал плечами Жорж-Мишель. — Знаешь, если бы ты смотрел не только на стервеца, но и на его величество, ты бы понял, что наглец выполняет его приказ. Ладно, Анри, оставь в покое мою руку, а то чего доброго оторвешь. Анриетта слишком недавно стала твоей сестрой, чтобы так волноваться.

— Он мне надоел! — буркнул Генрих, все-таки отпуская руку родственника. — Какого Дьявола, Жорж, ты же обещал решить эту проблему раз и навсегда!

— Ничего я тебе не обещал, — терпеливо напомнил кузену шевалье. — Я только хотел что-нибудь придумать. А теперь не могу сделать даже этого.

— Это еще почему? — возмутился лотарингский вельможа.

— Потому что один дворянин, которому я обязан такой мелочью, как жизнь — моя жизнь, — любезно пояснил шевалье Жорж-Мишель, — взял с меня слово не трогать наглеца.

— Как-то это не очень красиво, — проворчал герцог.

— Зато действенно, — усмехнулся Жорж-Мишель. — Так что решай свои дела с шевалье Александром сам. Могу только посоветовать обратиться за помощью к Виллекье. Да вот, кстати, и он.

Господин де Виллекье выслушал герцога де Гиза с самым серьезным видом. Озабочено покачал головой. Желание его светлости покончить с наглостью королевского любимчика не могло не встретить полного понимания со стороны воспитателя дофина, тем не менее природная осторожность заставила Виллекье обратить внимание и на опасные стороны дела. Непременная огласка, как следствие — неистовый гнев короля, опала, изгнание, заключение в Бастилию были не теми событиями, о которых придворный мог забыть. Конечно, господин де Виллекье не утверждал, будто жизнь испорченного юнца значит для короля больше, чем имя герцога де Гиза. Но коль скоро стервец выполнял волю его величества, стоило подождать хотя бы неделю, дабы кончина негодяя не могла быть связана королем с возложенным на пажа поручением.

Пока Генрих де Гиз раздумывал над справедливостью данного утверждения, вышеупомянутый негодяй, следуя фигурам танца, ловко перевернул Анриетту де Невер через голову, так что на какой-то миг перед придворными сверкнули алые чулки принцессы и ее белые подвязки. Жорж-Мишель улыбнулся и небрежно заметил, что негодяй умрет счастливым.

— Ради всего святого, герцог, — поспешил предупредить Гиза Виллекье, заметив, что новобрачный вновь нахмурился, — не поручайте это дело вашим людям. В Париже довольно браво, которые не вызовут ни малейшего подозрения короля...

— ...и которые стоят недорого, — закончил за воспитателя Жорж-Мишель.

Виллекье поджал губы.

— К сожалению, молодой человек, шевалье Александр стоит очень дорого, никак не менее двух тысяч...

— Он что — принц?! — надменно вскинул голову герцог.

— Ах, ваша светлость, иногда мне кажется, что стервец вовсе не дворянин, — вздохнул Виллекье. — Поверите ли, господа, но наглец совершенно развратил парижских "браво". Стоит кому-либо при дворе пожелать мерзавцу скорейшей кончины, как "браво" отправляются к нему и предлагают выкупить жизнь. Если он платит столько же и еще половину — заказ отменяется, если вдвое — заказчик сам становится жертвой.

— А меня уверяли, будто браво заказчиков не выдают, — удивился Жорж-Мишель.

— Так и есть, ваше сиятельство. Однако теперь они не мешают наглецу откупаться. Так что платить надо много, дабы он не смог...

— Я понял, — оборвал воспитателя Гиз. — Даю три тысячи ливров. Сколько дашь ты? — обернулся Генрих к кузену.

— Нисколько, — с самой очаровательной улыбкой отвечал шевалье. — Но эпитафию на стервеца сочинить могу. Экспромтом:

Усладой жен был и мужей,

Теперь он радует червей, — продекламировал Жорж-Мишель.

Виллекье вежливо улыбнулся, Гиз захохотал.

— Над чем смеетесь, господа? — к собеседникам присоединился герцог Анжуйский.

— Сочиняем эпитафию на шевалье Александра, — весело сообщил граф де Лош.

— А что, есть надежда, что он сдохнет? — оживился дофин и, прищурившись, посмотрел на королевского любимца.

— Уверенность, — коротко бросил Гиз.

— И поделом! — заключил Анжу. Граф де Лош вопросительно приподнял бровь. — Вообразите, красотка Сов только что заявила, будто шевалье Александр самый красивый мужчина в этом зале...

— Мужчина? — фыркнул Жорж-Мишель.

— ...при том, что самый красивый мужчина здесь я, — докончил дофин.

— Ты хотел сказать, я? — возразил Гиз.

— Не подеритесь, — засмеялся Лош. — Или вам обоим вручить по яблочку? Нет, право, дело не в споре между вами, а в стервеце.

Гиз и Анжу взволнованно переглянулись.

— Но, Жорж, посмотри на нас внимательнее, — голос дофина дрогнул. — Сравни нас и его. Неужели ты хочешь сказать, что он... — Генрих де Валуа запнулся. — Скажи правду, кто из нас красивее.

— Честно? — граф де Лош забавлялся.

— Конечно, честно, — подтвердил Гиз.

— Тогда он.

Оба Генриха скрипнули зубами.

— Ничего, — после краткой паузы процедил герцог. — Красавчику недолго ходить по земле.

— Я с тобой в доле, — так же мрачно сообщил Анжу. — Кстати, Виллекье, говорят, наглец убил самого Буасе?

— Не беспокойтесь, ваше высочество, — успокоил придворный бывшего ученика. — Шевалье Александром займется лучший мастер клинка.

Королевский паж последний раз крутанул партнершу и Анриетта запрыгнула ему на руки — танец кончился. Жорж-Мишель с минуту наблюдал за юными танцорами, а затем, улучив момент, когда успокоенные Генрихи принялись обсуждать несносный характер короля Карла, подошел к красавице Невер.

— Мне кажется, кузина, вы не совсем понимаете, с какой семьей породнились, — мягко попенял Анриетте Жорж-Мишель. Герцогиня изумленно подняла на шевалье изумрудные глаза. — Репутация шевалье Александра не такова, чтобы на него могла обратить внимание благородная дама, — произнес граф и сразу же пожалел о своих словах. Дурная репутация мужчин привлекает внимание самых добродетельных женщин, а кузина никогда не была паинькой. С другой стороны, шевалье почудилось, будто Анриетта расстроилась. — А, впрочем, неважно, — отмахнулся граф, всем своим видом желая успокоить даму. — Лучше объясните, что заставило вас броситься в объятия простого пажа. Как я слышал, у вас уже есть поклонник.

В глазах герцогини блеснули слезы.

— Я так несчастна, — прошептала восемнадцатилетняя красавица. — Шевалье де Рабоданж меня бросил.

Граф де Лош невольно улыбнулся.

— Так почему же вы сразу не обратились ко мне за помощью? — еще мягче произнес он. — Я бы вызвал глупца на дуэль.

— И вы это сделаете?! — лицо Анриетты просветлело.

— Нет, — шевалье Жорж-Мишель смягчил отказ еще одной улыбкой. — У меня слишком хорошее настроение, чтобы обсуждать бой на шпагах...

Герцогиня всхлипнула.

— Ну, же, кузина, утрите свои прекрасные глазки. Над шевалье де Рабоданжем будет потешаться весь двор. Обещаю.

Граф де Лош запечатлел на щеке дамы братский поцелуй и отправился танцевать с Аньес двойной бранль. Его сиятельство был доволен собой. Ему удалось утереть нос Гизу, сдержать данное Нанси слово, избавиться от обнаглевшего стервеца и придумать шутку, над которой будет хохотать весь двор.

День был прожит не зря.

ГЛАВА 41

Ночью все кошки серы

Шевалье Александр шел на свидание с принцессой. Непризнанный принц Релинген возвращался со свидания со шлюхой. Мир перевернулся, но, к счастью, ни один шевалье, ни второй об этом не догадывались.

За два дня, миновавших со знаменитого бала, и за одну ночь, которой Анриетта де Невер одарила Александра, королевский паж понял, что если бы не происхождение и титул, прекрасную герцогиню вполне можно было назвать простушкой. К удивлению и почти что восхищению шевалье Анриетта не желала слушать рассказы о Шатле, пытках и казнях, не испытывала ни малейшего пристрастия к слишком уж изощренным любовным играм и вообще не была жестокой. Королевский паж, прежде даже не подозревавший, что среди придворных дам можно обнаружить подобное чудо, вообразил себя влюбленным и даже с некоторой опаской начал прислушиваться к собственному сердцу, не собирается ли оно выскочить из груди.

К счастью, сердце шевалье было крепким и никакими неприятностями Александру не грозило. Зато, приглядевшись к любовным безумствам иных дворян, шевалье де Бретей постарался вести себя как подобает благородному человеку. Прежде всего королевский паж сочинил блазон* в честь зеленых глаз герцогини. Затем решил преподнести ей подарок. Наконец, начал мечтать о подвигах, которые обессмертили бы имя возлюбленной. На этих мечтах шевалье каждый раз останавливался. Его подвиги в Лувре носили какой-то односторонний характер и вряд ли могли сделать кому-либо честь. Александр не переставал удивляться, что принцесса ни словом, ни жестом, ни взглядом не напоминала ему о позорном ремесле. Пажу даже казалось, будто герцогиня вовсе не интересуется его жизнью, и это переполняло его признательностью.

* Стихотворение, воспевающее красоту возлюбленной.

Честно говоря, шевалье Александр был не совсем прав. Слова графа де Лош о дурной репутации королевского пажа так сильно подействовали на воображение принцессы, что Анриетта не поленилась расспросить о нем знающих людей. Полученные сведения привели юную герцогиню в восторг. Так графиня де Бетюн сообщила Анриетте, что шевалье Александр лучший любовник Парижа, и это было замечательно. Господин Дормель ворчал, что он наглец, и это было восхитительно. Жийона де Ториньи уверяла, будто королевский паж всегда готов рисковать жизнью ради дамы, и это было прекрасно. А господин д'Обюссон рассказывал, какой он отчаянный дуэлянт, и это было бесподобно. В том, что Александр самый красивый шевалье двора, герцогиню не требовалось убеждать, а рассказы о том, что королевский паж берет деньги, и вовсе не произвели на Анриетту никакого впечатления. Юная красавица никогда не понимала разницы между драгоценностями и деньгами. Заказывая мессу в церкви, она могла швырнуть священнику драгоценный перстень, а желая порадовать возлюбленного — сунуть ему в карман туго набитый кошелек.

В общем, впервые в жизни Анриетта ощущала полное и безграничное счастье, и впервые в жизни скрывала его. Красавица-герцогиня очень боялась, как бы какая-нибудь завистница не украла ее радость, и потому назначала свидания Александру с неслыханными ранее предосторожностями, перенеся их из особняка Неверов в прелестный маленький домик на улице Сент-Катрин.

В отличие от пажа граф де Лош даже и не думал о безумствах любви. Во-первых, его сиятельство не собирался искать любовниц среди уличных шлюх, а во-вторых, вообще не нуждался в возлюбленных, коль скоро жена была рядом. Жорж-Мишель готовил шутку, которая не менее месяца должна была веселить королевский двор. Шутка графа мало чем отличалась от злых проказ шевалье Александра, однако quod licet Jovi, non licet bovi*. Жорж-Мишель надеялся, что его розыгрыш утешит бедняжку Анриетту, выставит на посмеяние Рабоданжа, а ему самому принесет славу самого остроумного человека двора. Граф де Лош, ни мало, ни много, намеревался выдать шлюху за знатную даму. Шевалье вовсе не считал подобное предприятие невозможным. Уж если знатные дамы с успехом изображали шлюх, что мешало совершить обратное превращение? Трудность Жорж-Мишель видел лишь в одном — необходимо было найти красивую и умную уличную девку, которая, к тому же, была бы достаточно юна, чтобы не хранить на теле следы многотрудного ремесла.

* Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку (лат.).

Шагая по ночным улица Парижа, граф де Лош и де Бар размышлял о превратностях судьбы. Вот он, Лоррен и почти что принц, только что изображал из себя Париса и перед кем? Перед шлюхами. К удивлению Жоржа-Мишеля Себастьен Мало, которому он временами подкидывал то или иное поручение, отыскал не одну, а сразу трех девиц, и своим выбором доказал, что умеет очень точно выполнять приказы.

Первая девчонка не понравилась шевалье своими ногами, вторая — руками, третья была совершенством. Граф де Лош подумал, что ежели как следует отмыть и одеть красотку, из нее получится неплохая дама. Впрочем, Жорж-Мишель не собирался долго возиться с девчонками. Дав каждой по пятьдесят ливров и выпроводив непонравившихся ему шлюх, граф де Лош пообещал оставшейся девке красивые наряды, несколько месяцев жизни при дворе, порку у позорного столба и две тысячи ливров награды в конце (если она примет его предложение) или порку немедленно (если она его отвергнет). Шлюха оказалась понятливой и предложение приняла.

Правда, дальнейшая беседа с красоткой пошла не так, как ожидал шевалье. Оказалось, шлюха носит не имя, а какую-то собачью кличку, и при этом даже не знает, крещена она или нет. "Цыганка", — догадался граф и решил, что от этого шутка станет еще забавнее. Правда, прозвище девчонки совершенно не подходило к планам шевалье, а придумывать фальшивое имя граф де Лош не хотел. По некоторым причинам Жорж-Мишель желал, чтобы личное имя шлюхи было настоящим.

После раздумий графа, оказавшихся, впрочем, не очень долгими, ошеломленный Себастьен получил новое задание — окрестить красотку. Затем приодеть ее — не слишком роскошно, но так, как должна быть одета провинциальная вдова благородного происхождения, пустившаяся в дорогу; и, наконец, доставить в носилках в отель графа на улице Бетези. Этот отель, сохранившийся у шевалье со времен шестнадцатилетия, был предметом особой гордости графа и зависти со стороны Гиза и Анжу. Хотя принцы могли приобрести для своих нужд хоть десяток домиков, это вызвало бы ненужные пересуды о любовных или политических интригах, и в конце концов свело бы на нет все усилия молодых людей по сохранению тайны.

Жорж-Мишель мог не бояться ничего. Женившись на принцессе Релинген и став отцом семейства, его сиятельство приобрел в Париже огромный отель, более напоминавший дворец. Слава и гостеприимство этого отеля так быстро затмили скромный домик на улице Бетези, что уже через полгода после переселения графа придворные и думать забыли о его прежнем обиталище. Таким образом отель Бетези уже не раз служил Жоржу-Мишелю для шуток, розыгрышей и тайных встреч. Впрочем, при всей своей скромности домик графа мог показаться дворцом по сравнению с трактиром, в котором проходили смотрины. Так что покончив с делами и вручив Мало четыреста ливров на крестины и одежду для девчонки, шевалье Жорж-Мишель поспешил восвояси.

Дорога домой по ночному Парижу была непривычной только для Готье де Шатнуа. Остальные уделяли изредка мелькавшим теням прохожих ровно столько внимания, сколько те заслуживали. Шатнуа не мог пока понять, почему в одних случаях Ликур и д'Англере равнодушно приходили мимо, а в других отбрасывали плащи, дабы продемонстрировать боевую готовность, прибавляли шаг и при этом не поворачивались к встречным спиной. Шатнуа добросовестно копировал действия спутников и наблюдал при этом за графом. Тот, казалось, вообще не обращал внимания ни на кого и ни на что, то ли доверяя своим людям, то ли зная, что мало кто решится напасть на четверых хорошо вооруженных мужчин, даже когда все жители домов спят или добросовестно делают вид, что покоятся в объятиях Морфея.

Если бы Готье де Шатнуа знал, что причиной равнодушия графа была отчаянная борьба его сиятельства со сном, он бы очень удивился. Шевалье Жорж-Мишель мысленно ругал себя, Мало, шевалье де Рабоданжа, а также девчонку с ее кличкой за то, что слишком долго задержался в грязном кабаке. Если бы он отправился в дорогу часом раньше или, по крайней мере, взял бы с собой носилки. И чего ради ему понадобилось разгуливать по ночному Парижу пешком?

Неожиданно граф де Лош остановился как вкопанный и, обернувшись к спутникам, вполголоса бросил какую-то короткую фразу. Д'Англере и Ликур обнажили шпаги, а в руках Жоржа-Мишеля блеснул еще и кинжал. Только тогда Готье де Шатнуа различил отдаленный звон железа о железо.

— Обойдем или посмотрим? — обратился граф к своей свите. Ликур хищно ухмыльнулся, д'Англере по примеру графа вынул из-за спины кинжал, и шевалье Жорж-Мишель с ликованием понял, что теперь точно не уснет.

— Шатнуа? — обратился к шевалье граф, заметив, как тот копирует его. — Это, конечно, не дуэль, но и не бой за редут. Маску, сударь, вы же не хотите, чтобы вас знали в лицо все подонки Парижа.

Сражение оказалось достаточно близким: поворот и тупик.

Оборонявшихся было двое, нападавших четверо. Еще один оборванец корчился на земле. Судя по одежде, защищавшиеся были дворянином откуда-то из провинции и его слугой. Слуга неплохо владел оружием, однако задача его осложнялась тем, что ему приходилось помогать господину. Тот, по виду почти мальчик, парировал удары решительно, но довольно бестолково.

Все это шевалье де Шатнуа оценил в одно мгновение, в то время как граф де Лош вновь бросил офицерам какую-то энергичную фразу.

— А вы куда, Готье? — чуть насмешливо добавил он, когда новичок также бросился в атаку. — Думаете, без нас не справятся? Впрочем, мальчику можно было бы и помочь, — зевнул граф. — Боже, какая скука, — добавил он, точным броском отправляя метательный нож в спину одного из нападавших. — Везде одно и то же — кровь, насилие, жестокость. Да, Шатнуа, мы живем в несовершенном мире.

Меж тем сражение закончилось так, как должно было. Трое из нападавших были убиты, один удрал.

Однако спасенные, казалось, не спешили броситься в объятия нежданным спасителям. И оружие они не убрали. Было ясно, что ночные путники не намерены представляться четверым хорошо вооруженным мужчинам, как это следовало бы сделать по правилам этикета. Но какой уж этикет на улицах ночного Парижа, когда кругом валяются трупы? Шевалье Жорж-Мишель снял маску, повернувшись так, что в свете луны можно было рассмотреть его лицо, и учтиво представился. Ответ последовал незамедлительно. Молодой человек опустил шпагу, всем своим видом демонстрируя растерянность, слуга вздрогнул. Граф де Лош улыбнулся — чего еще ждать от провинциалов?

— Какая неосторожность, молодой человек, — с легкой снисходительностью столичного жителя укорил юного дворянина Жорж-Мишель. — Парижские улицы — это вам не провинциальная Аркадия. Здесь надо держать ухо востро, а глаза на затылке, и ни в коем случае не выходить ночью из дома без трех-четырех до зубов вооруженных слуг. Особенно если вы идете на свидание с возлюбленной, — наставительно поднял палец шевалье. — Хотя запомните, юноша, во всем Париже найдется только три женщины, ради которых стоило бы рисковать жизнью — во-первых, королева Екатерина, — при этих словах молодой человек в замешательстве прислонился к каменной стене, — во-вторых, королева Елизавета и моя жена, — как ни в чем не бывало договорил граф, — но поскольку я уверен, что ни одна из этих дам не могла назначить вам свидание, ваш риск и вовсе ничем неоправдан. И еще, молодой человек, подберите шпагу по руке, эта станет вам впору лет через пять-шесть, не раньше. Конечно, прекрасно, что вы с таким почтением относитесь к отцовскому оружию, однако сыновняя почтительность не должна затмевать доводы рассудка и стоить жизни.

На протяжении всей этой прочувственной речи молодой человек стоял столбом, не делая попыток снять маску или по крайней мере проговорить несколько слов благодарности. Жорж-Мишель не обижался, в конце концов не каждому провинциальному дворянину выпадает счастье быть спасенным принцем. Желая ободрить молодого человека и перевести разговор со своей драгоценной персоны на что-нибудь иное, граф де Лош подошел к одному из убитых и удивленно присвистнул:

— Однако, юноша, вас можно поздравить. Уложить самого Ле Нуази! При таких талантах ваша будущее в Париже обеспечено — столица любит везунчиков. Приходите в отель Лошей и, ей Богу, я устрою вашу судьбу.

Шевалье Александр молчал. Он уже понял, что, спася ему жизнь, граф де Лош не станет его убивать, если ему вздумается снять маску. Но мысль о том, что при виде его лица шевалье Жорж-Мишель скривит презрительную мину и отвернется, приводила мальчишку в отчаяние. Нет, пусть его сиятельство считает его неотесанным провинциалом, пусть наставляет со снисходительностью и легкой иронией принца — он имеет на это право — но пусть говорит с ним как с человеком, достойным благородного обхождения.

Маска пажа стремительно намокала.

Наконец, граф де Лош решил оставить в покое растерянного "провинциала" и удалиться. Александр с тоской смотрел вслед его сиятельству и чувствовал, что не хочет больше ничего. Даже свидание с Анриеттой потеряло для юноши всякую привлекательность. Пока Пьер, верный долгу и солдатским привычкам, деловито обыскивал убитых, паж потерянно размышлял, как хорошо было бы вернуться домой и тихонько выплакаться. Впервые за два дня, в течение которых юный шевалье был влюблен, или же полагал себя таковым, Александр подумал, что зря связался с герцогиней. Однако вызывать гнев еще и этой принцессы паж не мог. Принцы — они такие... Мертвый Ле Нуази свидетельствовал об этом лучше кого бы то ни было.

Александр вздохнул. Следовало как можно скорее вспомнить свое ремесло и забыть глупые мечты о любви. Это роскошь была не про него.

ГЛАВА 42

О придворных и добродетели

Господин де Виллекье хорошо знал двор в целом и его величество в частности, и весьма точно предсказал последствия нападения на шевалье Александра — Карл впал в ярость. Королю не потребовалось много времени, чтобы отыскать виновника неудачного покушения. Его величество вспомнил знаменитый бал и шутку Александра, когда паж так удачно уколол Генриха де Гиза, и без труда сложил два и два. Может быть, привязанность короля к пажу мало чем отличалась от его привязанности к любимым собакам, которых Карл одинаково готов был угостить куском мяса или же огреть хлыстом, однако его величество полагал, что имеет исключительное право наказывать Александра.

Срочно вызванный к королю, герцог де Гиз второй раз за неделю испугался. В гневе его величество был страшен и, видя как рука Карла судорожно сжимает кинжал, герцог с ужасом представлял, как клинок вонзается ему в грудь. Наконец, устав от крика, король вяло отослал герцога прочь, на прощание присовокупив, что в следующий раз отправит Гиза в Венсенн.

Перепуганный и разобиженный, Генрих бросился за помощью к дофину. Со дня свадьбы герцога принц перестал дуться на друга детства, но узнав о гневе старшего брата, приуныл и посоветовал Гизу не перечить королю и вообще забыть о существовании пажа. Господин де Виллекье где-то прятался. Принцесса Маргарита просила возлюбленного не расстраивать Анриетту де Невер и заняться пажом лишь после того, как Александр герцогине надоест. От последнего совета Генрих чуть не обезумел и помчался с жалобами к двоюродному брату. Выслушав родственника, граф де Лош остолбенел.

— Но откуда король узнал о твоих планах? — изумленно вопросил Жорж-Мишель. — Неужели Виллекье проболтался?

— Да нет! — с досадой передернул плечами Гиз. — Просто покушение сорвалось.

— Сорвалось? — с еще большим недоумением повторил шевалье. — Но Виллекье советовал...

— Буду я ждать, как же! — возмутился герцог. — Все случилось вчера. Только какой-то идиот, какой-то провинциал вообразил себя паладином Карла Великого и все испортил! Тоже мне — Роланд! Ланселот Озерный! Рыцарь без страха и упрека! Прикончить самого Ле Нуази!

Граф де Лош несколько мгновений остолбенело смотрел на кузена, затем расхохотался.

— Этот идиот, — с трудом проговорил Жорж-Мишель, — этот провинциал, — непризнанный принц Релинген просто сгибался от хохота, — это был я!

Герцог де Гиз в растерянности сел:

— Зачем тебе это понадобилось?

— Так я же не знал, что это он! — после очередного взрыва хохота простонал граф де Лош и вытер слезы. Помолчал, успокаиваясь.

— Посуди сам, какие-то оборванцы напали на благородного человека — разве я мог не вмешаться? — продолжил беседу Жорж-Мишель. — Представляешь, как это выглядело со стороны? Нет, если бы ты предупредил меня заранее, я обошел бы эту улицу стороной. А так... Что бы ты сделал на моем месте?

— Не знаю, — в замешательстве пожал плечами Генрих.

— Уж если ты не знаешь, что же тогда говорить обо мне? — улыбнулся Жорж-Мишель. — Но все-таки удивительно, почему меня все время сталкивает со стервецом? Сходить что ли к Рене, заказать его гороскоп?

— Да ну тебя! — отмахнулся Гиз. — Сам же говорил, что все астрологи — шарлатаны. Лучше скажи, что делать мне.

— Ждать, Анри, только ждать, — граф де Лош зевнул. — Месяц, два, три — пока все не забудется. А потом, когда шумиха уляжется, наймешь других браво, получше. Представляешь, Ле Нуази он уложил сам!

Озадаченный, но не убежденный, герцог де Гиз отправился домой, а шевалье Жорж-Мишель к Рене. Нельзя сказать, будто обращение к шарлатану не смущало графа, однако противиться любопытству шевалье не мог. Заказ на двойной гороскоп Рене принял с той же невозмутимостью, с которой принимал заказы на духи или особо хитроумные яды, но полученный результат оказался столь странным, что менее искушенный астролог мог бы навеки лишиться веры в науку. Никогда еще флорентиец не получал столь четких, но при этом столь загадочных ответов. Никогда не видел, чтобы жизнь и смерть двух совершенно чужих людей была так тесно связана.

Флорентиец был наслышан о покушении Гиза, но теперь точно знал, что смерть пажа неизменно приведет к насильственной смерти графа де Лош: через десять месяцев при самом благоприятном исходе дела, через четверть часа — при наихудшем. Рене так и подмывало посоветовать графу отступиться от мальчишки, но астролог слишком хорошо знал графа де Лош, чтобы верить, будто взбалмошный молодой человек может прислушаться к свидетельству великой науки. Скорее граф способен был поступить наоборот, лишь бы доказать, что звезды ему не указ.

Рене вообразил последствия гибели графа, и ему стало не по себе. Следовало что-то предпринять, но астролог не знал что. Предупреждать графа о роке было бессмысленно, как бессмысленно было рассказывать его сиятельству о том, что кроме смерти роднит его с шевалье Александром — мече мертвого, королевской короне и чужой могиле. Во-первых, Рене сам не знал, что все это значит, во-вторых, представлял, сколько насмешек вызовет предсказание у графа.

В конце концов флорентиец совершил то, что делал уже не раз — спрятал загадочный гороскоп и заменил его фальшивым, таким, что опровергая его даже граф де Лош не смог бы натворить бед. Бросив небрежный взгляд на творение мэтра и выслушав его пояснения, Жорж-Мишель пренебрежительно заметил, что всегда почитал астрологию чепухой и ушел, не забыв посоветовать кузену забыть о таком ничтожестве, как шевалье Александр.

Придворные не обольщались снисходительностью графа, и слух о том, что шевалье Александр доживает последние дни, не на шутку взбудоражил дам и господ. Никогда еще спрос на королевского пажа не был столь велик. Боясь, как бы их не заподозрили в провинциальности, бедности или же отсутствии изысканности, придворные готовы были платить бешеные деньги за пару часов, проведенных в обществе Александра. Подробности этих часов обсуждали даже самые добродетельные дамы и даже те шевалье, что никогда не испытывали пристрастия к любви на итальянский лад.

Королевский паж готов был на стены лезть от тоски и бежать от ошалевших поклонников куда угодно — в деревню, в монастырь, в армию. Лишь опасение, что придворные сочтут его трусом, удерживало шевалье де Бретея от бегства. Конечно, трудно назвать трусом человека, собравшегося на войну, но можно ли ждать логики от мальчишки, которому не исполнилось и четырнадцати лет?

За три дня, прошедшие после неудачного покушения, шевалье Александр три раза поднимал плату за свои услуги, но это ничуть не помогло ему избавиться от жаждущих наслаждений придворных. Юноша быстро убедился, что дамы оказались много беднее шевалье, так что вскоре были вынуждены оставить мечты о королевском паже, полностью уступив место кавалерам.

К потрясению Александра Анриетта де Невер весьма странно восприняла происходящее. С наивностью и самомнением принцессы герцогиня вообразила, будто юноша разогнал всех любовниц, дабы доставить удовольствие ей, и, на радостях забыв об осторожности, принялась хвастать своим счастьем Марго, графине де Коэтиви, баронессе де Сов и прочим красавицам (к придворным кавалерам Анриетта пажа не ревновала). Слыша похвальбу родственницы, Генрих де Гиз кусал губы и громогласно клялся как можно скорее прирезать стервеца, а придворные старались как можно дальше спрятаться от разгневанного вельможи, чтобы без помех посмеяться над злоключениями лотарингца.

Король также не сомневался, что любимчику осталось недолго разгуливать по земле, но желание подразнить Гиза и прочих Лорренов было сильнее в короле, чем привязанность к юноше. Да и в любом случае, рассуждал Карл, разве преданность королю не являлась первейшей обязанностью его пажей? И если из-за этой преданности кому-либо из них придется сложить голову, значит, так тому и быть. Цепями к Лувру шевалье Александра никто не приковывал, напоминал себе король, а отомстить за любимчика он всегда отомстит — Гревской площадью и колесом людям герцога, недельным заключением в Венсенне самому Гизу.

Пока же его величество не мог отказать себе в удовольствии в присутствии герцога давать Александру советы касательно новоявленной сестры Генриха или же вновь и вновь требовать, чтобы паж рассказывал о кончине Ле Нуази. Впрочем, перекошенное от ярости лицо Генриха де Гиза очень быстро наскучило его величеству и король решил позлить дворянина, которого ненавидел много больше герцога или кардинала Лотарингского.

Граф де Лош и де Бар вызывал в короле жгучее чувство ревности успехом у дам, дружбой с дофином и благосклонным отношением Екатерины. К тому же его величество не успел забыть, что именно этот нахал отнял у него невесту. Вообще то, графиня-принцесса более не вызывала восторгов Карла, и его величество даже убедил себя, будто Аньес непроходимо тупа, ибо кто кроме деревенской дурочки мог отказаться от короны Франции? Однако дура дурой, а самолюбие самолюбием, так что прощать графа король не собирался.

И все-таки подлинной причиной неприязни Карла к Жоржу-Мишелю были вовсе не жена или друзья, не дамы и не королева Екатерина, а то, что его сиятельство не был королем и, следовательно, мог ездить на охоту, когда ему заблагорассудится.

Обо всем этом Александр де Бретей размышлял, разыскивая графа де Лош в его парижском отеле. Письмо, с которым Карл срочно отправил Александра к графу, было пустяковым, отель более походил на дворец, и найти фехтовальный зал оказалось делом не простым. Королевский паж готов был часами бродить по резиденции Лошей, желая как можно дальше отодвинуть тот миг, когда лицо графа исказится гневом, презрением или брезгливость, но, как известно, кто ищет, тот, рано или поздно, находит. Шевалье Александр открыл дверь и застыл. Резко вздохнул, выдохнул. Один раз, потом другой.

Граф де Лош был занят. Он занимался фехтованием со своими пажами. Александр почувствовал, что еще миг — и он заплачет. Ну почему все так несправедливо?! Он ничем не хуже этих мальчишек. Даже лучше. Шпага у него на боку настоящая, взрослая. Однако, зачем ему шпага? Шевалье Александр знал, что фехтует отвратительно. Из рук вон плохо. Случайные победы над Буасе и Ле Нуази хранили юношу от опасности до поры до времени. Однако еще месяц — и все. Все узнают, что он, шевалье де Бретей — неумеха. Домашние уроки, преподанные Пьером... Смешно. Для того, чтобы научиться — нужен учитель. А шевалье Александра никто не хотел учить. Даже за десять тысяч ливров.

— Эй, ты, — шевалье Александр решил, что за сегодняшнее утро слишком много думает. — Возьми шпагу.

Александр де Бретей вздрогнул. Неужели его мечта сбылась?

— У меня своя, можно? — робко попросил он. Граф не удостоил юношу ответом.

— Сейчас я еще раз покажу вам этот прием, — обратился он к пажам, — смотрите внимательней. Все же живой человек лучше манекена. Что касается вас, шевалье, — бросил через плечо Жорж-Мишель, — то коль скоро вы победитель Ле Нуази и Буасе, — в голосе графа было столько яда, что обладай голос способностью убивать, королевский паж пал бы мертвым, — так постарайтесь хотя бы немного двигаться и держать шпагу как оружие, а не как вертел.

Шевалье Александр подавил слезы. У него был шанс чему-то научиться. Все остальное казалось неважным.

Граф де Лош показал не один прием, а, по-меньшей мере, шесть. И каждый раз шпага молодого человека отлетала далеко в сторону. Александр старался изо всех сил, однако ничего не получалось. Обиднее всего было то, что некоторые удары граф де Лош проводил неспешно, не так как в обычном бою, давая возможность мальчишкам вдоволь насмотреться. Правда и шевалье Александру удавалось улавливать движения. Но попытки повторить натыкались на более хитроумные комбинации. В порыве гнева граф, сам того не замечая, раскрывал перед пажом высшие секреты фехтовального мастерства, для осознания которых у Александра было слишком мало опыта.

Резкая боль в кисти заставила юношу разжать руку. Он невольно вскрикнул. Шпага не отлетела, а со звоном упала рядом. Оказывается, граф де Лош хлестнул юношу по руке. И тотчас повернулся к своим пажам:

— Вот так вы можете оставить соперника без руки. Если убивать вам не хочется, — в последний миг его сиятельство все же повернул шпагу плашмя.

Шевалье Александр потянулся за шпагой, понял, что не может сжать пальцы. Растерянно потер руку.

— Не пытайтесь, шевалье. В ближайшие пару дней фехтовать вам не придется. — Жорж-Мишель, наконец, обратил внимание на юношу.

— Я лучше фехтую левой рукой, — покраснев пробормотал паж короля.

— Лучше? — искреннее удивление в голосе графа де Лош заставило шевалье Александра упрямо кивнуть.

— Что ж, придется тогда дать вам урок, а то еще решат, будто у меня было преимущество.

Его сиятельство вновь взялся за шпагу. Несмотря на явно пренебрежительное, если не сказать презрительное отношение графа, шевалье Александр был готов умолять надменного вельможу продолжить урок. Отсалютовав, шевалье Жорж-Мишель нанес первый удар. Юноша понял сразу — шансов у него никаких. Спустя пару минут рубашка королевского пажа превратилась в лохмотья. Еще спустя несколько мгновений молодой человек остался в одних чулках, так и не разобравшись, каким образом его ухитрились раздеть.

— Держу пари, так вам раздеваться еще не приходилось, — усмехнулся граф, чувствуя, что гнев и раздражение отступают. Шевалье Александр понял, что краснеет. Впервые за последний год.

— Этьен, Луи, принесите что-нибудь для шевалье, — граф все же не был настолько жесток, чтобы отправлять юношу домой в чем мать родила. Спустя мгновение шевалье Жорж-Мишель полностью погрузился в послание короля, забыв о королевском паже. И оторвался лишь уловив попытку молодого человека соорудить из остатков одежды что-то вроде набедренной повязки.

— Никогда бы не заподозрил шевалье Александра в стеснительности, — искренне удивился Лош, наблюдая за тщетными попытками пажа собрать рассыпающиеся ленточки. — Да не волнуйтесь вы так, шевалье, учитывая ваши занятия, ваш вид никого не удивит. Даже мою жену. И не переживайте, она не принцесса Маргарита, чтобы отбирать любовников у малышки Анриетты.

Александр де Бретей понял, что граф де Лош в очередной раз довел его до слез. Не дождется! Вскинул голову: "Мадам Аньес не такая!" — с яростью выпалил он, лишь бы не дать волю слезам. И тут же пошатнулся от резкого удара.

— Если ты еще раз посмеешь произнести имя моей жены, я с тебя шкуру велю спустить, будь ты хоть трижды паж короля, — шевалье Жорж-Мишель не владел собой.

Александр провел рукой по лицу, осторожно прикоснулся к зубу — вроде не шатается, только губа рассечена. Всхлипнул. Раз, другой. Понял, что больше не может сдерживаться. Сел прямо на пол и разрыдался.

Граф де Лош, собиравшийся произнести еще что-нибудь резкое и злое, в растерянности остановился. "Боже, я его не только смутил, я его до слез довел", — подумал вельможа с каким-то непонятным для себя чувством. Он вспомнил, что однажды уже чувствовал нечто похожее и тоже при общении с шевалье Александром. Понял, что должен что-то сказать.

— Ладно, я тебя прощаю, — совершенно искренне обронил граф, доставая свой платок.

Юноша прижал батист к губе, останавливая кровотечение. Подумал, что неплохо было бы найти еще кусок льда. Забота о внешности настолько въелась в привычки, что мысль о необходимости что-то делать с разбитой губой разом осушила слезы.

Жорж-Мишель нахмурился. Конечно, справился... напугал юнца до полусмерти. Но тот и сам хорош — как он посмел заговорить о моей жене?! Или это я заговорил? И вообще, что он сказал?

Неожиданно граф сообразил, что гадость о ее высочестве обронил именно он. А этот ... шевалье, берущий деньги... Да, хорошо, что котеночек не узнает.

— Ну и что вы принесли?! — с несвойственной для себя резкостью обратился Жорж-Мишель к пажам, притащившим ливрейные штаны и куртку. — Вы что не знаете, как одеваются благородные люди?

Можирон виновато опустил голову. Это была его идея — попытаться еще сильнее унизить шевалье Александра.

— Хотите меня опозорить? — продолжал меж тем граф. — Бегом за моей одеждой, а то заработаете порку.

Александр де Бретей в недоумении уставился на вельможу, тщетно пытаясь разгадать ход его мыслей. В довершении всего граф велел пажам помочь шевалье Александру одеться, и вышел, не попрощавшись, будто королевский паж был пустым местом.

ГЛАВА 43

Как раскаиваются вельможи

Барон де Нанси не знал, что и думать (о том, чтобы что-то делать, речь уже не шла). Первоначальные предположения капитана, будто именно шевалье де Бретей раздобыл письма мадам Маргариты, не подтвердились, ибо какой же безумец, ставший на пути герцога де Гиза, мог так глупо злить лотарингских вельмож? Даже он сам, капитан стражи его величества, должен был как следует поразмыслить прежде чем рисковать, отнимая у Гиза законную добычу.

Если бы королевский паж догадался покинуть двор и укрыться от разгневанного вельможи где-нибудь в армии или даже в монастыре, барон готов был оказать ему содействие. К несчастью, мальчишка ухитрился по уши влюбиться в красотку Невер и от этой любви совершенно утратил чувство самосохранения. Капитану оставалось лишь предоставить беднягу его судьбе, а потом помолиться за упокой души несчастного, но так уж получилось, что увидев перевязанное запястье пажа и его разбитую губу, барон забыл о благих намерениях.

— Что это? — недовольно поинтересовался Нанси, разворачивая мальчишку к свету. — В какую еще авантюру вы умудрились влезть?

— Ни в какую, — попытался высвободиться из жесткой хватки барона королевский паж. — Это совсем не то, что вы думаете, господин де Нанси...

Если Александр полагал, будто в беседе с капитаном королевской стражи сможет отделаться общими словами, то он ошибался. Через несколько минут Нанси знал почти все о злосчастном уроке фехтования (о пощечине Александр все же умолчал), а также о том, кто этот урок пажу преподал. Узнал и разозлился.

— Послушайте, шевалье, — еле сдерживаясь проговорил барон. — Вы так глупы или самонадеянны? Вам ведь сказали, не лезть к Лорренам. Так какого рожна вы отправились в отель Лошей?!

— Мне король приказал, — попытался оправдаться юный шевалье.

— А танцевать с герцогиней де Невер вам тоже приказал король? — съязвил капитан.

— Она сама захотела... — пролепетал паж.

Нанси стукнул кулаком по стене. Александр вздрогнул.

— Зачем вы вообще согласились на это дурацкое фехтование? Почему вы не ограничились поручением короля?

— Я хотел научиться...

— Так учитесь! — взорвался Нанси. — В Париже достаточно учителей.

— Меня учить не хотят... — прошептал шевалье де Бретей и опустил голову.

— Что ж, — буркнул капитан тоном человека, убедившегося, что его собеседник не стоит того, чтобы ему что-либо разъяснять. — Если вам не хватает ума понять, что вам надлежит сидеть дома и не лезть благородным людям на глаза, так пора посадить вас под замок — на неделю, дабы охладить вашу голову и вбить в нее хотя бы немного здравого смысла. Лейтенант! — возвысил голос Нанси.

— Но, господин капитан, я же не сделал ничего дурного... — пробормотал паж.

— Вы что, не понимаете, что после ваших выходок граф де Лош имел полное право отходить вас палкой, покалечить или даже убить, и сам король не сказал бы ему ни слова упрека?! — раздражено бросил Нанси, жестом поторапливая офицера.

— Но ведь завтра собирается Академия! — чуть не плача проговорил Александр.

— Что с того?

— Господин де Ронсар будет читать и разбирать мои стихи, — сообщил паж.

Нанси остолбенел. Не веря собственным ушам уставился на мальчишку. Подавил искушение протереть глаза.

— Хватит! — выговорил, наконец, барон. — Хватит танцев, стихов, ваших выходок и шуток. Не умеете себя вести при дворе, так сидите под арестом!

— Но господин капитан... — взмолился Александр.

— Еще одно слово, — пригрозил Нанси, — и я вас в монастырскую тюрьму отправлю — до совершеннолетия. Лейтенант, — приказал капитан подошедшему офицеру, — заберите у шевалье Александра шпагу и отправьте его на гауптвахту. Да, и не допускайте к нему ни кавалеров, ни дам — никого. Выполняйте.

Может показаться странным, но впервые за последние дни барон понимал графа де Лош. Хотя нет. Он его совершенно не понимал. Подобное долготерпение, подобная снисходительность были настолько не свойственны родственнику, что Нанси не знал, что и думать. Любой другой шевалье проучил бы мальчишку так, что об этом судачили бы неделю, а кузен не совершил ничего такого, что нельзя было бы исправить — в конце концов ушиб заживет, синяк сойдет и шевалье Александр начнет дурить пуще прежнего, пока Гиз или какой-либо другой придворный не велят перерезать ему горло. Нет, право, и как его угораздило связаться с глупцом?

Капитан рассеянно скользнул взглядом по шеренге стражников и неожиданно сообразил, что не только жизнь щенка, но и его собственная репутация висят на волоске. Барон не помнил, кто распустил нелепый слух, однако последний месяц придворные болтали, будто именно он, капитан королевской стражи, является покровителем шевалье Александра. Что станут говорить при дворе о его влиянии и весе, если с пажом что-нибудь случится, задумался Нанси. Ничего хорошего, признал капитан. Если же он примется доказывать, что не имеет к пажу никакого отношения, придворные решат, будто он испугался.

Что ж, они будут не так уж и не правы, вздохнул Нанси. Уж если сама королева-мать опасается Лорренов, что говорить о нем, простом бароне? И все-таки его репутация создавалась не для того, чтобы пускать ее на ветер из-за какого-то щенка. Следовало как можно скорее удалить шевалье Александра от двора. За ту неделю, что мальчишка проведет под замком, он успеет выправить ему патент капитана и подыскать подходящий полк подальше от Парижа. А из заключения юнец отправится прямиком к месту службы. Надо только отрядить надежных людей для присмотра за щенком. Смерть Христова! Сколько хлопот... Зря он связался с шевалье Александром!

Граф де Лош думал о том же. Зря он связался с шевалье Александром. Весь прошедший день воспоминания о злосчастном уроке беспокоили Жоржа-Мишеля словно заноза под ногтем. Взгляд стервеца, его слезы вызывали у графа жгучее неудовольствие собственным поведением. Он, сын принцессы, муж принцессы и сам почти что принц одержал победу над юнцом, который и шпагу то держать не умеет. Нашел, на ком упражняться в мастерстве... Хотя девять из десяти придворных и могли решить, будто он проявил ангельское терпение по отношению к наглому пажу, подобное соображение почему-то не утешало шевалье. К тому же, вынужден был признать граф, щенок не причинил ему никакого зла. Визит пажа в отель Лошей — так его послал король. Танец с Анриеттой — наверняка кузина вздумала позлить шевалье де Рабоданжа. А уж обида Гиза на красоту юного стервеца была и вовсе нелепой. Если же вспомнить еще и о слове, данном Нанси...

Конечно, можно было поспорить, что именно имел в виду Гаспар, прося не трогать юнца. Однако французский язык давал не так уж и много вариантов значения этого слова. "Не трогать" означало — не трогать. Не выставлять на посмешище, не бить по рукам и уж тем более по лицу, короче — не замечать, как табурет или дерево. И вот, поди ж ты, он, шевалье Жорж-Мишель сделал все как раз наоборот. Нет, зря он связался с шевалье Александром...

Как назло, придя к столь неутешительному выводу, граф де Лош наткнулся как раз на того человека, вид которого в этот день был ему особенно неприятен — на капитана де Нанси. Шевалье Жорж-Мишель собирался было развернуться и уйти, даже не подумав, что подобное поведение слишком походило бы на бегство, но капитан королевской стражи не дал ему такой возможности.

— Ваше сиятельство! — воскликнул барон, обрадовавшись, что может решить все проблемы зараз. — Позвольте поблагодарить вас за снисходительность к шевалье Александру. Я понимаю ваше неудовольствие, мальчишка совершенно отбился от рук, но я уже принял необходимые меры, и он более не будет вам досаждать. Сейчас шевалье находится под арестом, а через неделю отправится в армию.

— Ну зачем же в армию? — процедил граф, подозревая, что над ним издеваются. — Отправьте лучше стервеца в монастырь — там ему самое место.

— В монастырь? — в недоумении переспросил Нанси, и Жорж-Мишель удовлетворенно кивнул. От него не укрылось замешательство родственника, так что на душе полегчало.

— Да, в монастырь, — уже более твердо повторил шевалье. — В какую-нибудь тихую обитель, к четкам, молебнам и медоречивым аббатам. Ей-Богу, вы окажете стервецу большую услугу. Здесь его непременно прирежут, а там через год другой будет у нас очередной надушенный аббатик, а если повезет — так дело и до епископской митры дойдет. Блестящая карьера! Как раз для таких красавчиков.

Нанси задумался. Прежде он не планировал столь резких изменений в судьбе мальчишки, но сейчас вынужден был признать, что в словах родственника был смысл. Пустой кошелек и отсутствие покровителей вряд ли могли способствовать карьере шевалье Александра в армии или при дворе, но церковь открывала перед молодым человеком такие блестящие возможности, что ими грех было не воспользоваться. Барон представил, как хорошо было бы иметь во всем обязанного ему епископа, епископа, который всегда был бы к нему снисходителен и мог бы отпустить любой грех. Конечно, многолетняя служба при дворе излечила капитана от излишней доверчивости, и он давно не верил в человеческую благодарность, но мечты о будущей выгоде казались барону столь блистательными, что отказаться от них было выше его сил.

— Нет, в самом деле, — продолжал граф де Лош, заметив задумчивость капитана и желая оттеснить его на самый дальний рубеж обороны. — Ну что шевалье Александр будет делать в армии?! Я видел его в деле. Ему не то, что шпагу, веретено в руки нельзя дать — еще уколется! Вы уверены, что он дворянин?

— Господь с вами, Жорж! — Нанси недоуменно воззрился на собеседника. — Шевалье Александр очень хорошего рода.

— Да, видно, только с одного бока, — фыркнул граф. — В его годы и не владеть шпагой! Интересно, кто из наших придворных осчастливил смазливую горожанку?

Капитан очнулся от размышлений.

— Вы ошибаетесь, граф, — сухо заметил он. — Возможно, шевалье Александр и не отличается мастерством во владении клинком, но лишь потому, что никто не желает его учить...

— Правильно! — подхватил Жорж-Мишель. — Учить бездаря — напрасный труд!

— Шевалье Александр не бездарь, — с растущим раздражением возразил Нанси. Капитан в очередной раз понял, что у дальнего родственника отвратительный характер и он способен вывести из равновесия даже святого. Чувство благодарности, неизменная осторожность и благоразумие Нанси испарялись с поразительной быстротой, и капитану захотелось уколоть графа. — Во-всяком случае вчерашний урок он усвоил много лучше ваших пажей и если бы...

— Так вы что же — пари предлагаете? — перебил капитана граф де Лош. — По рукам! Если через три месяца шевалье Александр сможет выдержать хотя бы одну схватку со мной, я отдам вам Аретино*.

* Книга "Позы" с гравюрами Джулио Романо, ученика Рафаэля, и сонетами Пьетро Аретино.

— Но... — Нанси покраснел от необходимости делать неприятное признание: — Это слишком дорогой залог. Я не смогу выставить равноценный.

— Значит, вы поставите свой патент, — твердо заявил шевалье Жорж-Мишель. — Или вы боитесь?!

Барон вскинул голову.

— Я ничего не боюсь. Через три месяца вы сами увидите, на что способен победитель Буасе и Ле Нуази.

— А я не так смешлив, как они, — немедленно парировал его сиятельство. — Так что, не волнуйтесь, от смеха не умру.

Жорж-Мишель отвесил барону почти что шутовской поклон и пошел прочь. Шевалье сам не знал, зачем ему понадобились пари и капитанский патент в придачу, однако через некоторое время убедил себя, будто Нанси необходимо дать урок. Пусть усвоит, что с принцами не спорят. Жорж-Мишель представлял, как после неизбежного выигрыша великодушно вернет родственнику утраченный им патент, присовокупив приличествующую случаю фразу, и ощущал полнейшее довольство собой и жизнью. Лишь вмешательство Гиза, решившего вторично попытать счастья и избавиться от наглеца-пажа, чуть было не испортило настроение графа.

— Ты с ума сошел! — возмутился Лош, даже не дослушав кузена. — Не хватало еще, чтобы из-за тебя я проиграл пари. Подождешь три месяца...

Совершенно сбитый с толку подобным напором, Гиз только согласно кивнул, и успокоенный Жорж-Мишель вновь отдался сладостным мечтам. Лишь Нанси был недоволен исходом дела. Зря он связался с шевалье Александром, в сотый раз за день повторил барон. Перспектива потери должности при дворе казалась Нанси столь ужасной, что он решил не рисковать и лично преподать королевскому пажу благородное искусство фехтования. Конечно, утешал себя барон, в случае проигрыша его величество никогда не утвердит передачу одному из Лорренов капитанской должности при собственной особе, но даже заступничество короля не спасет проигравшего от насмешек придворных и необходимости подать в отставку или, в лучшем случае, отправиться на войну. Нанси представил себе размытую дорогу, покрытые грязью сапоги, тяжелые доспехи, сырые палатки, бескормицу, безденежье, нескончаемую тоску вдали от Парижа и поморщился. Должно быть, Жорж был прав — он всегда был больше придворным, чем военным и, следовательно, не должен был проиграть. К счастью, шевалье Александр не был бездарем, а он сам был одним из лучших фехтовальщиков Франции.

Лишь одна мысль изрядно беспокоила капитана. Он никак не мог решить, стоило ли ему припугнуть мальчишку, посулить ему награду, или же сделать то и другое одновременно, дабы заставить юнца как можно серьезнее отнестись к пари. В конце концов капитан остановился на последнем варианте и это доказывало, что он очень плохо знает шевалье Александра.

ГЛАВА 44

О пользе пари

Что бы ни воображал Жорж де Лош, через три месяца он проиграл пари. Как обнаружил капитан де Нанси, шевалье де Бретея не требовалось поощрять или наказывать, дабы заставить учиться. Стоило барону сообщить пажу, что целых три месяца он будет заниматься с ним фехтованием, как мальчишка пришел в такой восторг и с таким рвением взялся за дело, что Нанси не мог найти ни малейшего основания для неудовольствия. Более того, очень скоро капитан понял, что Александра следовало не поощрять, а сдерживать, иначе мальчишка рисковал довести себя до полного изнеможения.

Граф де Лош и де Бар также не мог прийти в себя от изумления. Возможно, окажись на его месте другой человек, он бы без зазрения совести объявил, будто умения пажа недостаточны для признания победы Нанси, однако Жорж-Мишель был человеком чести и не мог отрицать, что стервец выдержал испытание. Барон с нескрываемым удовольствием принял книгу Аретино, и этого удовольствия оказалось достаточным, чтобы вывести графа из себя. Жорж-Мишель выпрямился и заговорил с капитаном тоном, обычно являвшимся прелюдией к поединку.

Перво-наперво лотарингский вельможа заявил, что хотя шевалье Александр и оказался небесталанным, от капитана королевской стражи он ожидал большего. Придворный офицер нахмурился, но это не остановило шевалье. Раздосадованного проигрышем графа несло как корабль без руля и без ветрил. Тоном, становящимся все более и более язвительным, Жорж-Мишель сообщил, что если бы с королевским пажом занимался лично он, капитан никогда бы не смог выбить у него из рук шпагу, и уж трех месяцев на обучение ему бы не понадобилось — он с успехом управился бы и за один.

Усилия, с которыми барон подавил приступ ярости, можно было счесть почти героическими — во всяком случае Нанси побагровел так, что Александр испугался, как бы капитана не хватил удар. Однако придя в себя и решив не швырять перчатку графу в лицо, барон все же не смог отказать себе в удовольствии бросить Жоржу-Мишелю перчатку в переносном смысле этого слова.

— Так вы что же — пари предлагаете? — почти тем же тоном, что и граф де Лош за три месяца до того произнес Нанси. — Что ж, по рукам. Кто я, чтобы не дать вам возможности отыграться?

На этот раз побагровел Жорж-Мишель, но отступать было поздно. Весьма недовольные друг другом родственники расстались, даже не взглянув на королевского пажа. Раздражение и неудовольствие вельмож было столь велики, что они попросту забыли о мальчишке. Даже капитан де Нанси, каких-нибудь три месяца назад суливший Александру пусть и не золотые горы, но чудесный испанский кинжал — предмет зависти многих придворных, — позабыл о своем обещании, а королевский паж, растерявшийся из-за внезапной ссоры родственников, не решился об этом напомнить.

Зато о шевалье Александре не забыл герцог де Гиз. Прослышав о нежданном проигрыше кузена и обрадовавшись, что одним махом сможет отплатить стервецу и за шутку на балу, и за неудачу Жоржа, Генрих поспешил порадовать двоюродного брата сообщением, что почти нашел браво, которым не составит труда перерезать королевскому любимчику горло. К удивлению герцога кузен не обрадовался, а еще больше рассвирепел:

— Хочешь, чтобы я проиграл и это пари?! — возмутился Жорж-Мишель. — Ждал три месяца — подождешь и еще один! И вообще, оставь юнца в покое!

Гиз чуть не до крови закусил губу и взглянул на родственника с непривычной задумчивостью.

— Сначала одно пари, теперь другое, что ты придумаешь через месяц, Жорж? — проговорил, наконец, герцог. — Скажешь, будто дал ему поручение в Релингене, да? Знаешь, я не люблю, когда из меня делают дурака. Если этот стервец так тебе приглянулся, мог бы и сказать.

— Ты о чем? — в недоумении проговорил граф де Лош.

— О том! — вспылил Гиз. — Я не себялюбец и не собираюсь мешать твоей интрижке. Только вот, что я тебе скажу, Жорж, если ты воображаешь, будто мерзавец спит только с тобой, так ты дурак.

Жорж-Мишель остолбенело уставился на кузена. Предположения двоюродного брата были столь абсурдны, что шевалье не знал, что и сказать. Лишь когда Генрих пожал плечами и собрался уходить, граф схватил его за руку.

— Подожди, Анри, подожди! — потребовал Жорж-Мишель. — Ты сказал слишком много или слишком мало, чтобы так просто уйти. Объяснимся.

— Отстань, Жорж, я не Нанси! — герцог вырвал руку. — Хочешь развлекаться со стервецом — развлекайся. Только не забудь сообщить, когда он тебе надоест.

Несколько мгновений граф де Лош смотрел вслед кузену, чуть ли не разинув рот, затем огляделся, словно надеялся, что вид привычных вещей вернет ему душевное равновесие. Юный Можирон ковырял носком башмака каменный пол, делая вид, будто ничего не видит и не слышит, и Жорж-Мишель, наконец, опомнился.

Отправить пажа к шевалье Александру с приказом явиться наутро для занятий в отель Лошей. Передать слугам, чтобы приготовили к уроку внушительный пучок розог, на случай, если стервец вздумает лениться. И, наконец, закатить роскошный обед, дабы залить горечь поражения вином. Жорж-Мишель поклялся, что как следует проучит стервеца, из-за которого в последнее время на него так и сыплются неприятности, и спустит с наглеца шкуру, коль скоро он посмеет проиграть пари.

* * *

— Вы его убьете, Жорж, — в очередной раз капитан королевской стражи пытался увещевать родственника. Шевалье Александр явно хромал. И хотя его величество, увлеченный необычным пари, дал шевалье де Бретею месячный отпуск, юноша неизменно приходил к утреннему выходу короля. Двор нельзя было оставлять без присмотра. Правда теперь шевалье Александр появлялся в Лувре то с рукой на перевязи, то с замазанным синяком в пол-лица — и вот, на тебе — хромой.

Граф де Лош оглядел безупречно одетого юношу с ног до головы.

— Я никого не принуждаю. Шевалье волен отказаться. Ну... проиграю пари. Ладно. В конце концов — выкуплю у вас Аретино, только и всего.

— Я не отказываюсь, я буду заниматься, я хочу заниматься, господин де Нанси, — голос юноши слегка дрогнул, но он твердо решил отказаться от помощи.

Шевалье Александр вполне понимал, что занятия с ним для графа не более чем очередное развлечение, вроде военной кампании или любовной интриги. Просто его сиятельство хочет выиграть пари. Просто его сиятельство не любит проигрывать. Так что с королевским пажом он обращался не лучше, чем если бы натаскивал пса или объезжал лошадь. В общем-то разницы не было никакой. И когда Александр падал в изнеможении, граф просто поднимал его ударом шпаги плашмя или брал за шиворот как котенка. Правда, больше ни разу шевалье Жорж-Мишель не ударил его рукой. Но Александру было все равно. Даже если бы граф велел его высечь... или ... "спустить шкуру". Главное, его сиятельство объяснял каждый жест, каждый шаг, каждый поворот. И это был один из сильнейших фехтовальщиков Франции. Паж терпел боль, пренебрежение и даже капризы Анриетты. После занятий у молодого человека оставалось не очень уж много сил.

Шевалье Жорж-Мишель еще раз внимательно посмотрел на юношу:

— Сегодня и завтра не приходите. Я пришлю своего врача. А то еще сляжет и я пари проиграю, — обернулся он к Нанси.

Капитан нахмурился. Но что он мог сделать? Похоже, граф де Лош и шевалье Александр стоили друг друга.

Прошла еще неделя, и шевалье Жорж-Мишель с удивлением заметил, что начинает получать удовольствие от уроков для шевалье Александра. Два занятия — пари и сюрприз для Анриетты — настолько увлекли графа, что он понял, что в очередной раз счастлив. Уроки не стали более легкими, однако теперь для того чтобы поднять юношу с пола, шевалье Жорж-Мишель перекладывал шпагу. Или просто, если фехтовал левой, протягивал правую.

Как-то, оставив молодого человека в очередной раз без штанов, обошел его со всех сторон и задумчиво сообщил, что тот не красавец — одна кожа да кости, и он не понимает, отчего двор так сходит с ума по "шевалье Александру". В результате, шевалье де Бретей начал регулярно обедать и ужинать в обществе его сиятельства, старательно копируя непринужденные манеры графа. Александр никогда не упускал возможности научиться чему-нибудь полезному.

Потом в фехтовальном зале появился лед, потом цирюльник каждый день растирал израненную руку шевалье Александра разными мазями и прикладывал компрессы на ночь. Анриетта фыркала — компрессы воняли и мешали. Но прощала. Все же она была влюблена — так все вокруг говорили, а герцогиня пока еще прислушивалась к мнению света.

Поединок между бароном де Нанси и шевалье Александром собрал почти весь двор. Даже его величество, отмахнувшись от мудрых советов, "случайно" появился в фехтовальном зале. Его величество попал в двусмысленное положение. Его любимчик оказывался учеником этого мерзкого кузена. "Надо будет, пожалуй, тоже поучить мальчика чему-нибудь, а хотя бы и стихосложению". К счастью для себя паж не знал о кошмарных планах его величества.

Как и предсказывал шевалье Жорж-Мишель, капитану де Нанси так и не удалось выбить шпагу из руки юноши. Мальчишка вцепился в нее так, как будто жизнь его сосредоточилась в этом куске стали. Строго говоря так оно и было. "Жизнь дворянина — его шпага", — всякий раз повторял граф де Лош, выбивая клинок из руки мальчишки. Иногда подкрепляя слова ударом шпаги. Хорошо ли, дурно ли поступал шевалье Жорж-Мишель, паж не думал. Главное — граф своего добился. Барону не удалось обезоружить юношу. Он "погиб", так и сжимая в руках шпагу. Согнулся, закашлялся, схватился рукой за грудь. Удар был силен. Не настолько, правда, чтобы сбить его с ног. Все же капитан щадил мальчика, в отличие от его сиятельства. Так что тут же схватил шевалье Александра за плечо.

— Вы что, были без нагрудника?

— А зачем? — совершенно искренне удивился Александр де Бретей, когда ему все-таки удалось откашляться.

Барон де Нанси укоризненно взглянул на графа де Лош.

Тот ничуть не смутился.

— Выигрыш — мой.

— Я уже принес книгу, — холодно отозвался барон. Граф де Лош небрежно сунул томик пажу.

— Идемте, шевалье, — Нанси протянул Александру де Бретей руку.

— Куда это вы собрались, капитан? Его величество здесь, — граф де Лош улыбался. — А шевалье фехтует со мной. Надо же посмотреть, чему он научился.

Нанси остановился.

— Ваше величество, мне необходимо проверить посты, — безукоризненный поклон.

— Конечно, идите, — король пребывал в благодушном настроении. Во-первых его любимец выиграл пари. Во-вторых — родственники опять поссорились.

Александр остановился. Впервые за долгие месяцы он не знал, как поступить. Кто-то взялся за эфес его шпаги. Юноша инстинктивно отпрянул, сжимая руку. Граф де Лош вновь улыбнулся.

— Сними защиту.

Шевалье Александр побледнел.

— Штаны я тебе оставлю, — шепнул шевалье Жорж-Мишель, предваряя волнения юноши.

И тут Александр де Бретей понял: он ненавидит этого человека. Не так как Буасе — по другому. И бросаться в бой очертя голову, размахивая шпагой как дубиной, он не будет.

Изысканное приветствие. Первое касание клинков. Юноша сосредоточился только на одном — как достать врага. Он не обращал внимания на треск ткани, мелкие царапины, ему было абсолютно все равно, останется ли он одетым или нет. "Достать" — стало смыслом его жизни.

И шевалье Александр "достал". Испуганно отшатнулся при виде алой полосы на рубашке его сиятельства. Граф резким движением выбил клинок из руки пажа. Усмехнулся: "Этого приема вы пока не знаете". Потребовал платок, прижал к ране. Тотчас отбросил. Александр де Бретей стоял в оцепенении. Как и во время первой дуэли он не знал, что делать. И хотя с тех пор не было ни дня, чтобы он не занимался, он до сих пор не мог поверить, что смог это сделать. Достать графа де Лош, сильнейшего фехтовальщика Франции, ну за исключением еще пары-тройки дворян. Зацепил не случайно, не благодаря улыбке фортуны. Нет. Удар был нанесен по всем правилам — как его учили. Оставалось ждать, что скажет его сиятельство.

Шевалье Жорж-Мишель еще раз провел рукой по царапине, еще раз убеждаясь, что все происходит наяву и у него на руке действительно кровь. Затем отдал шпагу пажу, шагнул к Александру, сжал его в объятиях и расцеловал от души. Юноша подумал было, что это очередная насмешка. Но шевалье Жорж-Мишель был искренен.

— Я же говорил, что лучше смогу натаскать мальчишку, чем Нанси.

Александр молчал. Одежда его была цела, хотя паж и понимал, что будь у его сиятельства желание выставить его на посмешище, он бы так и сделал. Граф отхлебнул из принесенной кем-то бутылки, осведомился, где барон де Нанси. Громогласно объявил, что тотчас пойдет искать кузена. Паж понял, что шевалье уже забыл о нем. Он только что ненавидел графа, но... Разве у него были шансы научиться чему-либо, кроме уроков его сиятельства?

— Ваше сиятельство, а вы еще будете фехтовать со мной? — обратился он к шевалье Жоржу-Мишелю.

— А на кой мне это сдалось? — с той же искренней непосредственностью, с какой он только что радовался победе юноши, отозвался его сиятельство. — Пари я выиграл. Так что все, шевалье. С чего это вы вдруг вообразили меня учителем фехтования?

Александр выпрямился. На него в упор смотрел король. Придворные шушукались, переговаривались, посмеивались, разве что пальцем не показывали.

Что ж. Он забылся. Размечтался. И вот результат. Ничего. Придется напомнить этой мрази о себе.

— Благодарю ваше сиятельство за оказанную честь и возможность доставить вам удовольствие.

Граф де Лош опустил бутылку и внимательно посмотрел на пажа.

— Однако благодарю вас и за то, что вы напомнили мне о моей первейшей обязанности — служить его величеству, — с той же непоколебимой учтивостью продолжил шевалье. Обвел присутствующих взглядом и все поняли. "Стервец вернулся. Бог знает, что у него на уме и зачем он ввязался в это пари, но никому от этого лучше не станет. Шевалье Александр не меняется".

— На сегодня вы свободны, Александр, — великодушно распорядился король, обрадованный возвращением любимца. Снял с руки перстень и отдал молодому человеку. Его забавляла внезапная тревога приближенных и надменные манеры мальчишки.

— Мы разрешаем вам носить шпагу. Сегодня вы показали, что прекрасно владеете оружием. Однако мы видим существенные пробелы в вашем образовании и намерены заняться с вами охотой.

Паж склонился перед его величеством. Король махнул рукой, свистнул борзую и вышел. Граф де Лош, наблюдавший за этой сценой с некоторым интересом, вновь отпил из бутылки. Придворные начали расходиться, стараясь не привлекать внимания юного пакостника.

И тут его сиятельство, покидавший зал последним, с удивлением заметил, что шевалье Александр едва сдерживает слезы. Граф недоумевал. Только что обласканный королем, мальчишка должен был сиять от счастья. Однако юный шевалье, оглядевшись по сторонам и убедившись, что остался один, опустился, нет — рухнул на скамью и разрыдался. Шевалье Жорж-Мишель остановился. Что-то было не так. Но что? Кто довел мальчишку до слез? Он, кажется, не ранил щенка и даже пощадил его самолюбие. Нет, он все сделал правильно... И все же. Уже знакомое и не раз испытанное при общении с шевалье Александром чувство заставило его остановиться.

Второй раз в жизни его сиятельство наблюдал редкостное зрелище — рыдающего шевалье Александра.

— Меня учить не хотят, — паж забыл, что граф де Лош его враг, что еще вчера он просто издевался над "наглым щенком". И теперь в совершенно несвойственной для себя манере мальчишка поведал, что никто, ни один нормальный учитель в Париже не хочет с ним заниматься. Даже за баснословные гонорары.

Жорж-Мишель задумался. Отчего-то он испытывал расположение к разряженному и размалеванному щенку, занимающемуся делом для дворянина столь постыдным, что даже сидеть и разговаривать с ним для человека чести — уже подвиг. И все же что-то с этим пажом было не так. Что-то неправильно. Эта забота Гаспара... Эти слезы... Граф де Лош неожиданно подумал, что не знает даже имени мальчишки и никогда не слышал о родственниках шевалье Александра.

— Ну, перестань ныть! — Резкостью тона шевалье попытался скрыть смущение. — Будешь ты учиться. С моими пажами. Нет, право, что за самомнение! Мне что, заняться больше нечем, шевалье?!

Выражение лица юноши было таким горестным, что граф смутился еще больше. Что бы такого сказать, чтобы успокоить мальчишку?

— А когда-нибудь я еще, может, и в секунданты к вам пойду, если научитесь фехтовать прилично, — легкая насмешка в тоне говорила о том, что это обещание вряд ли стоит принимать всерьез. Однако королевский паж успокоился, перестал всхлипывать и даже достал небольшое зеркальце. Бесполезно. Краска смылась, местами размазалась. Да еще слезы. Шевалье Александр, сколь было возможно, вытер лицо, а когда вновь открыл глаза — граф уже исчез.

ГЛАВА 45

Ахилл и Гектор

Ни лакеи, ни придворные так ничего и не узнали о беседе графа де Лош с шевалье Александром. Вместе с ними в неведении остался и капитан де Нанси. Правда, барон и не желал ничего слышать о родственнике. Капитан не понимал, что привело его в исступление — проигранное пари, потеря Аретино или нечто иное, но Нанси чувствовал, что произошло непоправимое, и виноват в этом граф де Лош. К сожалению простому дворянину нечего было и думать о вражде с другом и родственником дофина, и барон принялся восстанавливать душевное равновесие привычным и давно испытанным способом — занимаясь служебными делами. За этим увлекательным занятием и застал капитана граф.

Жорж-Мишель пребывал в том великолепном расположении духа, когда человека так и подмывает поделиться радостью с окружающими. Смутно догадываясь, что Нанси на него обижен, шевалье хотел помириться с родственником, предложить ему парадный ужин или веселую холостяцкую пирушку, охоту, поход по злачным местам Парижа или партию игры в мяч. Но больше всего шевалье жаждал похвастать своим мастерством, рассказать капитану о поединке с шевалье Александром и даже побахвалиться полученной от королевского пажа царапиной.

— ... Видели бы вы юнца! — взахлеб делился впечатлениями шевалье Жорж-Мишель. — Щеки горят, глаза мечут молнии, шпага жалит как змея!.. Я даже засмотрелся... — простодушно признал граф.

— А вы бы меньше глазели, — съязвил Нанси, — были бы целей. А то смотрите, в следующий раз он вас и вовсе убьет.

— Вы скажете, Гаспар, — рассмеялся граф. — Я же его учитель! И потом мальчишка нанес мне удар вовсе не потому, что я зевал, а потому, что я хорошо его обучил. Ну, признайте, что мое мастерство выше вашего, а потом пойдемте и отпразднуем это событие бутылочкой другой вина.

— Ваше мастерство? — вскинулся Нанси. — И это вы называете мастерством?!

— А чем же еще? — пожал плечами Жорж-Мишель. — Вы ведь так и не смогли обезоружить юнца, верно? А все потому, что я хороший учитель...

— Вы не учитель, а дикарь. Варвар, которого близко нельзя подпускать к благородному искусству фехтования. Все ваше мастерство не стоит даже денье! — взорвался капитан.

— Смерть Христова, Нанси, вы забываетесь! — в свою очередь вспылил граф де Лош. — Благодарите Бога и мое долготерпение...

— Да плевать мне на вас и ваше терпение, — в раздражении бросил барон. — Если бы полковой учитель фехтования посмел заниматься с моими людьми подобным образом, я бы выгнал его ко всем чертям, пока он не перекалечил бы мне солдат, а до этого бы вздул шпагой плашмя...

— Довольно! — рявкнул шевалье Жорж-Мишель. — Я вобью вам эти слова в глотку!

— Буду с нетерпением ждать ваших секундантов, — издевательски раскланялся капитан.

— К черту секундантов! К черту правила! — почти прорычал граф. — Идемте сейчас же за рвы Лувра, и я выбью пыль из вашего вамса и преподам вам урок хороших манер.

— Я вам тоже кое-что преподам, — не остался в долгу барон. — Вам понравится.

Слух о том, что Жорж де Лош и Гаспар де Нанси схватились в поединке словно Ахилл с Гектором, в мгновение ока облетел Лувр, и придворные облепили выходящие на берег Сены окна. Александр также подошел к окну и беззвучно ахнул. За время своих занятий королевский паж ни разу не видел ничего, хотя бы отдаленно напоминающего этот поединок и вообще не мог припомнить ни одну столь же ожесточенную дуэль. Каждое мгновение господа ухитрялись нарушить все, что внушали Александру в течении четырех месяцев обучения, пускали в ход приемы, вполне уместные между наемниками-браво, но никак не между благородными шевалье, и при этом проявляли такое мастерство, что пажу оставалось лишь оплакивать собственную немощь. Кошачья ловкость и изворотливость, точность и сила каждого удара, стремительность движений противников завораживали, казались почти откровением. Если бы дело касалось других людей, Александр бы не наблюдал — пожирал бой глазами; запоминал бы каждое движение, шаг и жест. Но сейчас, став свидетелем поединка наставников, шевалье де Бретей мог только судорожно вцепиться в ставню и от души молиться, чтобы противники не убили друг друга.

Ставки придворных на дуэлянтов были не менее безумными, чем сам поединок, но Александр не замечал ничего. Паж не видел ни довольного короля, ни взбешенного Гиза, не слышал предположений придворных о причинах дуэли и постоянных упоминаний собственного имени. Со смятением и ужасом мальчишка понял, что может потерять единственных людей при дворе, которые заботились о нем, учили его и испытывали к нему пусть и слабое, но все же сочувствие. Возможно, забота и сочувствие вельмож были непостоянными и более всего напоминали лихорадку, которая то захватит больного, то отпустит его, начисто забыв о его существовании. Возможно, временами обращение благородных господ заставляло Александра плакать от обиды, и все же паж готов был вытерпеть даже порку, лишь бы не лишаться этого редкого проявления человеческого участия.

Поединок затягивался. Придворные заскучали, и даже очередное обещание Гиза проучить щенка, если с кузеном что-нибудь случится, не могло вызвать оживления зевак. Наконец, дуэлянты начали спотыкаться и зрители обрадовались, предчувствуя скорое окончание схватки. Должно быть противники также ощутили усталость и потому из последних сил постарались завершить поединок каждый в свою пользу. Два выпада... два одинаково безупречно выполненных приема... В следующее мгновение шпаги вылетели из держащих их рук, а обезоруженные соперники обессилено опустились на землю.

— И... что вы так на меня набросились, Гаспар? — вопросил граф де Лош, когда ему удалось восстановить дыхание.

— Я? — так же утомленно удивился капитан. — А разве... разве не вы пытались меня убить?

Жорж-Мишель ошарашено покачал головой.

— Нет... я полагал... Какая муха вас укусила?

Родственники помолчали, не испытывая ни малейшего желания двигаться, разговаривать и даже думать.

— Не понимаю, — вновь заговорил Нанси. — Я ведь просил вас не трогать мальчишку. И зачем вам все это понадобилось?!

— Вы же сами предложили пари, — напомнил Жорж-Мишель. — И в любом случае, что я такого сделал?

— Вы вызвали его ненависть... Сегодня он ранил вас, завтра — убьет...

— Бросьте, — его сиятельство пожал плечами и сразу же поморщился — все тело болело. — Во-первых, он еще щенок, во-вторых, меня все любят, а в третьих — хотите пари, что не пройдет и полугода, как стервец будет меня обожать?

— Не хочу...

— Боитесь?

— При чем тут страх? — утомленно вздохнул капитан. — Я только хочу знать, что случится потом, через полгода. Положим, вам удастся очаровать мальчишку, в конце концов он глуп, как и все юнцы. И что тогда? Вы скажете, что игра окончена и он может убираться ко всем чертям?

— За кого вы меня принимаете? — возмутился Жорж-Мишель. — Если я беру кого-то под свое покровительство, я его не бросаю. Мои люди служат мне с радостью...

— Он не д'Англере... И не Ликур...

— Уж не хотите ли вы сказать, будто он лучше их?

— Я не знаю ваших людей, но уверен, что шевалье Александр никогда не смирится с местом в вашей передней. Да стоит вам произнести об этом хоть слово, и он всадит кинжал вам в сердце, а потом пойдет на эшафот и будет уверен, что отомстил!

— Полноте. Он показался мне вполне разумным молодым человеком. В его возрасте...

— Да в каком возрасте?! Ему и четырнадцати нет, — возразил капитан. Жорж-Мишель недоверчиво покачал головой. — Он мальчишка... такой же глупый, наивный и обидчивый как и все они... Оставьте его в покое, Жорж... Это будет лучше и для вас, и для него. Волчонка не превратить в болонку.

— Не могу, — упрямо произнес граф де Лош. — Я дал слово.

Барон непонимающе уставился на его сиятельство.

— Я дал слово стервецу, что он будет учиться с моими пажами.

— Но он не ваш человек — зачем вам это?

— Зачем-зачем? Чтобы развлечься! — заявил Жорж-Мишель, не желая признавать, что купился на слезы мальчишки.

Нанси с трудом поднялся, отыскал глазами шпагу, сморщившись, подобрал клинок и швырнул оружие в ножны.

— Между прочим, Гаспар, я все время хотел вас спросить, — Жорж-Мишель также поднялся, — вы не знаете, откуда у юнца такие шрамы?

— Спросите у его величества, — буркнул Нанси, разом потемнев лицом.

— Ну, если король так с ним обращается, меня он точно будет любить, — самодовольно изрек граф.

— Делайте, что хотите, развлекайтесь, как хотите — я умываю руки... — с досадой произнес капитан. — Только потом не спрашивайте, за что он вас убьет. Я вас предупредил...

С трудом накинув на плечи плащ, капитан побрел к Лувру.

— Подождите, Гаспар, — удивленно окликнул родственника шевалье Жорж-Мишель. — А как же пирушка? — Барон только махнул рукой.

В жесте Нанси не было ничего, что свидетельствовало бы о признании поражения. Если бы подобный жест сделал граф де Лош, наблюдатели непременно догадались бы, что его сиятельству надоели бесконечные пари с бароном, возомнившим себя вельможей и потому с редкой навязчивостью досаждавшим принцам. Однако коль скоро рукой махнул Гаспар де Нанси, придворные сделали иной вывод. Общие чувства выразил господин де Виллекье, громогласно объявивший, будто капитан королевской стражи капитулировал. Еще один, гораздо более важный вывод, был сделан дамами и господами втихомолку: их развлечениям с шевалье Александром не суждено было возобновиться — граф де Лош и де Бар не терпел соперников.

ГЛАВА 46

В которой шевалье Александр попадает в Чистилище и Рай

Утро веселит сердце человеческое. Даже удивительно, что никто из древних не сказал об этом ни слова. А еще утро просветляет голову и позволяет видеть вещи в их истинном свете, о чем шевалье Жорж-Мишель убедился, как только открыл глаза. Умывшись и со вкусом позавтракав, его сиятельство сообразил, что нечего и думать об учебе королевского любимчика вместе с его пажами. Прежде всего его пажи были отпрысками благородных семей и потому вряд ли заслуживали тесного общения с подобным... хм-хм... шевалье. К тому же дела службы и не позволяли мальчишкам учиться вместе. Однако в чем был смысл данного пажу обещания, спрашивал себя Жорж-Мишель — в обеспечении его изысканным обществом или же в возможности учиться? Рассеянно перелистав "Диалоги о воспитании" покойного шевалье де Броссара и вспомнив собственное обучение в колледже святого Людовика, граф де Лош составил план действий.

Господин де Ла Раме, более известный под именем Рамус, не знал, что и сказать, когда в сопровождении королевского пажа в его дом вихрем ворвался друг и родственник дофина. Наскоро поздоровавшись и не подумав даже извиниться за то, что оторвал почтенного профессора от научных трудов, Жорж-Мишель сообщил, что во-первых, хотел бы, чтобы мэтр Рамус занялся обучением шевалье Александра, во-вторых, учел бы, что королевский паж ленив и невежественен словно осленок, в третьих, не скупился бы на наказания, если щенок будет недостаточно усидчив, а в четвертых, нанял бы для пажа столько учителей, сколько потребуется. При этих словах на столе перед философом появился увесистый кошелек, а граф де Лош и де Бар принялся объяснять, что именно следует преподать мальчишке: логику, философию, математику, богословие, историю и право, латынь, древнегреческий, испанский, итальянский и немецкий языки, а также все то, что мэтр сочтет необходимым, дабы из осла сделать человека.

Королевский философ и логик даже глазом не успел моргнуть, как шевалье Жорж-Мишель покинул его обитель. Только юный паж и кошелек с золотом убеждали мэтра, что случившееся не сон и не видение, о которых так любил рассуждать Платон. Рамус сокрушенно покачал головой. Последний раз он виделся с его сиятельством лет шесть назад, когда заканчивал обучение тогда еще юного графа логике, но сейчас вынужден был признать, что молодой человек сильно изменился. Прежде мэтру и в голову не приходило, чтобы его сиятельство мог говорить о ком-либо с таким пренебрежением. Однако по зрелым размышлениям Рамус счел возможным оправдать бывшего ученика. По всей видимости, рассуждал философ, мальчишка изрядно напроказил, причем красота королевского пажа не оставляла сомнений, в чем именно проказы юнца заключались. А раз так, стоило ли удивляться, что граф де Лош и де Бар решил проучить сорванца, засадив красавчика за книжки, и тем самым спасти невинных девиц от соблазнителя?

Впрочем через час общения с юным шевалье Рамус вынужден был отказаться от первоначальной теории. Как показалось мэтру, мальчишка ничуть не страдал от необходимости оставить привычные забавы и даже мечтал приступить к занятиям как можно скорей. Более того, философ выяснил, что паж был не так невежественен, как пытался уверить его граф. Мальчишка довольно бегло разговаривал на древних и новых языках, имел некоторые представления о римской и французской истории, правах сеньоров и их вассалов, знал имена Платона и Аристотеля, а также умел складно и последовательно выражать мысли на родном языке. Эти познания, а также природная живость ума и рассудительность юноши приятно удивили философа и он нашел лишь один зияющий пробел в образовании пажа — математика. Впрочем придворные вовсе не увидели бы здесь какого-либо изъяна. Шевалье Александр умел складывать и вычитать, умножать и делить, причем делал это в уме и с такой скоростью, что мог порадовать любого счетовода. Рамус знал, что подавляющее большинство дворян не могли похвастаться подобными же познаниями в любимой им науке, но, очарованный умом мальчишки и его любознательностью, не мог допустить, чтобы в образовании юного шевалье оставался хотя бы малейший изъян. Если бы у мэтра было на то время, он бы лично занялся обучением пажа, однако верный долгу перед наукой и нанимателем Рамус обратился за помощью к другому математику — еще молодому, но уже знаменитому Франсуа Виету.

Шевалье Жорж-Мишель не вмешивался в труды мэтра. Утвердив список учителей королевского пажа и пообещав профессору дополнительную награду, если прежняя покажется философу недостаточной, граф небрежно сообщил мальчишке, что его библиотека находится в полном распоряжении юнца, после чего отдался новой забаве. Жорж-Мишель вспомнил, что уже давно обещал Анриетте де Невер посчитаться с шевалье де Рабоданжем, но увлекшись бесконечным соперничеством с капитаном де Нанси, об обещании забыл. С некоторым раскаянием его сиятельство вспомнил взгляды кузины, с каждым днем становящиеся все более и более недовольными, поведение Рабоданжа, преисполнявшегося все большим и большим самодовольством, и понял, что пора действовать. К счастью, уличная девчонка, выбранная графом на роль Немезиды, успела освоиться с предписанными этикетом платьями, затвердить принятые при дворе обычаи и запомнить свое новое имя. Большего Жорж-Мишель не требовал, справедливо возлагая надежды на внешность, сообразительность и мифическое богатство самозваной вдовы.

Таким образом шевалье Александр оказался предоставленным самому себе. Занятия и книги так увлекли пажа, что он позабыл обо всем на свете. Если бы не уроки и дежурства при короле Александр мог бы вовсе не вылезать из библиотеки. Юному шевалье казалось, будто перед ним открылась волшебная страна, даже и не страна, а целая Вселенная. Если бы это зависело только от него, Александр немедленно вскочил бы в седло или же поднялся на палубу первого попавшегося корабля и отправился куда глаза глядят открывать неизведанные земли. Пока же шевалье де Бретей с жадностью зарывался в книги, прячась от опостылевшей действительности в иллюзорном мире наук и искусств, и прерывался лишь на уроки, дежурства, сон или еду. Впрочем, о еде паж частенько забывал. Видя, как юный шевалье худеет и бледнеет, забывает краситься, завиваться и наряжаться, все больше теряя вид искушенного царедворца и все чаще напоминая обычного мальчишку, Нанси хмурился, но молчал. Если бы придворные, устрашенные дуэлью графа и капитана, не оставили юнца в покое, королевский паж мог бы оказаться в весьма затруднительном положении, говорил себе Нанси. И все-таки тучи над головой шевалье сгущались, ибо король все чаще раздражался, замечая рассеянность любимца, а надзиратель за пажами лишь из почтения к его сиятельству удерживался от наказания, заставая во время дежурств спящего в королевской прихожей Александра. Если же вспомнить еще и Анриетту де Невер, в отчаянии готовую по пятам бегать за возлюбленным, то необходимо было признать, что королевский паж рисковал вызвать гнев весьма важных персон.

Граф де Лош был слишком занят подготовкой розыгрыша, чтобы замечать подобные мелочи. Лишь на исходе второй недели, когда Жорж-Мишель наткнулся на спящего в библиотеке пажа, ему пришлось спуститься с небес на землю и заняться делами невольного подопечного.

Шевалье Александр спал на полу в обнимку с томом "Сравнительных жизнеописаний" Плутарха. Господин де Бретей не первый раз засыпал в подобном положении, однако слуги, помня приказ графа предоставить библиотеку в полное распоряжение юного шевалье, ни разу не пеняли на это пажу и не жаловались господину. Граф де Лош и де Бар в недоумении склонился над мальчишкой и неожиданно заметил темные круги под глазами юнца, его осунувшееся лицо и источившуюся фигуру. Прежде Жорж-Мишель не давал себе труда задуматься, где живет и чем питается шевалье Александр, искренне полагая, что в Париже достаточно спален, а получаемых пажом кошельков хватит на любую прихоть мальчишки. И вот теперь, глядя на спящего юнца, граф неожиданно догадался, что после дуэли с Нанси, а главное, после дурацких сплетен, распускаемых Гизом, все эти спальни закрылись для пажа, а кошельков не стало вовсе.

Неожиданно ярко его сиятельство представил, как юнец умирает от истощения в каком-нибудь жалком монастырском приюте, словно наяву услышал шушуканье придворных за спиной, представил ехидную ухмылку Нанси, и всех этих картин оказалось достаточно, чтобы Жорж-Мишель разозлился. Разозлился на пажа, в глупой гордыне не подумавшего обратиться к нему со своими нуждами. Весьма неласково растолкав мальчишку, граф де Лош раздражено сообщил юному шевалье, что его библиотека не предназначена для сна, и коль скоро шевалье Александр живет в его отеле, так ему надлежит спать там, где спят все нормальные люди — иными словами, в спальне. На робкую попытку пажа возразить, будто он вовсе не живет в отеле Лошей, его сиятельство не счел нужным отвечать. Он только схватил свисток и призвал лакеев, распорядившись немедленно позаботиться о юнце.

Первые дни проживания на новом месте Александр вздрагивал от любого шороха, однако дни шли за днями, а в жизни королевского пажа ничего не менялось. Наконец, шевалье уверился, будто графу вовсе не было до него дела. Подобный вывод успокоил пажа и он перестал путаться в самых простых задачах, вызывая тем самым недоумение и неудовольствие мэтра Виета.

Его сиятельство и паж одинаково заблуждались касательно намерений друг друга. Шевалье Жорж-Мишель напрасно сетовал, что не успевает заниматься двумя делами одновременно — просмеянием Рабоданжа и обаянием шевалье Александра. И уж совсем напрасно спрашивал себя, не означает ли это приближение старости. Предоставленный самому себе и учителям шевалье Александр преисполнился такой благодарности к графу, что его сиятельству уже не требовалось что-либо делать, дабы мальчишка согласился признать его даже Богом. В самом деле, видя, что граф де Лош не пытается ластиться к нему или просто касаться, видя, что он не дает себе труда даже разговаривать с ним, королевский паж уверился, будто его сиятельство заботится о нем совершенно бескорыстно и понял, что он — само совершенство. В этом шевалье де Бретей ошибался. Жорж-Мишель вовсе не забыл о заключенном пари, а похвалы Виета и других нанятых Рамусом учителей возбуждали любопытство графа, побуждая к действию. К несчастью его сиятельство не знал, с чего начать завоевательную компанию. Если бы ему требовалось обаять и сделать другом ровесника, шевалье Жорж-Мишель знал бы как взяться за дело. Не составляло для графа труда очаровать женщину и даже маленького ребенка — у Жоржа-Мишеля было четверо воспитанников и он успел понять, как дети любят подарки. Но что делать с юнцом в странном возрасте шестнадцати лет?

В ожидании того момента, когда его посетит дельная мысль, Жорж-Мишель решил внести некоторую систему в беспорядочное чтение пажа, запретил ему проводить все свободное время в библиотеке, ввел в распорядок дня мальчишки обязательные верховые прогулки, игры в мяч, уроки танцев и музыки, а также возобновившиеся уроки фехтования. Другу и родственнику дофина не составляло труда склонить любого фехтмейстера к тому, в чем они отказывали шевалье Александру — так что к услугам мальчишки вскоре оказался лучший в Париже учитель фехтования, а потом, к удивлению его сиятельства, уроки юнцу вызвался преподать даже верный Карл.

Впервые за последние два года Александр ощутил себя тем, кем и был по праву рождения — отпрыском древнего и знатного рода, защищенным богатым и влиятельным покровителем. Впервые осознал, что королевский двор может быть Раем, а не местом безжалостной войны всех против всех. Впервые являлся в Лувр не хищником, готовым зубами и когтями отстаивать место под солнцем, а веселым и беззаботным шевалье. Впервые смотрел на придворных дам так, как смотрят на них все прочие молодые люди; непринужденно, как с равными, раскланивался с придворными кавалерами; шутил и смеялся, и так трогательно ухаживал за Анриеттой де Невер, что в конце концов убедил завсегдатаев двора, что шевалье Александр — образцовый дворянин.

Надзиратель за пажами раньше всех понял, что означают подобные перемены, и потому постарался не загружать юного шевалье службой и уж вовсе перестал ставить на тяжкие часы ночных дежурств. Таким образом служба не изнуряла пажа, светские обязанности были легки и приятны, занятия не утомляли. Даже его величество Карл IX, первое время дувшийся из-за "измены" любимца, обнаружил немало положительных качеств в новом Александре. Юный шевалье более не веселил короля историями из жизни Шатле, зато с интересом слушал рассказы Карла об охоте, и его величество, придя в восторг от подобного внимания, принялся наставлять пажа в тонкостях травли, выращивании и обучении охотничьих собак и птиц, а потом, окончательно разоткровенничавшись, даже признался, что начал писать книгу о привычках оленей, в доказательство чего прочитал пажу несколько глав. Осчастливленный доверием короля Александр не мог не ответить Карлу подобным же доверием и в свою очередь поведал его величеству, что видел в библиотеке графа де Лош целую поэму о времяпровождении собак и птиц. Его сиятельство немедленно был призван в кабинет короля, и после полуторачасовой беседы о книгах, охоте, оленях, собаках и кабанах кузены с удивлением обнаружили, что их собеседник не так плох, как им казалось. А еще через пару дней после нежданно обнаружившегося понимания шевалье Александр поразил Карла IX и графа де Лош очаровательным сонетом собственного сочинения о достоинствах охотников.

Ее величество королева-мать была в восторге от этого тройственного союза. Занятия охотой и поэзией в компании с графом де Лош и шевалье Александром настолько умиротворили короля, что он перестал следить за дофином ненавидящим взглядом, перестал хмуриться и несколько раз сказал брату пару милостивых слов. Даже приступы ярости Карла, наводившие ужас на окружающих, почти исчезли. Радость Екатерины была столь велика, что придворные во все голоса принялись восхвалять государственную мудрость графа де Лош, так ловко сумевшего подобрать ключик к сердцу короля и тем самым внести мир в королевский дом.

Только три человека в Лувре были недовольны воцарившейся при дворе идиллией. Генрих де Валуа досадовал из-за внезапно вспыхнувшей дружбы кузена и старшего брата. Генрих де Гиз злился из-за того, как коварно шевалье Александр смог втереться в доверие к Жоржу. А барон де Нанси готов был рвать волосы от отчаяния, видя, с какой легкостью граф де Лош морочит голову глупому юнцу. Попытка капитана предупредить мальчишку закончилась неудачей. Со смущенном видом выслушав барона, шевалье Александр заявил, будто его милость заблуждается, а граф де Лош и де Бар человек добрый и великодушный. При этом взгляд пажа напоминал взгляд ребенка, на глазах которого взрослые делают что-то не то. Нанси побагровел.

— Да поймите же, шевалье, — принялся втолковывать он мальчишке, — граф де Лош просто развлекается за ваш счет!

— Что вы, господин капитан, — с еще большим смущением проговорил юный шевалье и покраснел. — О развлечениях я знаю все. Так не развлекаются...

Капитан на мгновение застыл, а затем молча пошел прочь. В голове барона промелькнула мысль, что он сделал все, что мог, и если теперь из-за глупой прихоти граф отправится на тот свет, а королевский паж на эшафот, он, капитан де Нанси, может только умыть руки.

Александр не думал о предостережении Нанси, он был слишком счастлив. Если бы граф де Лош видел, какими глазами смотрит на него мальчишка, возможно, даже он, привычный ко всеобщему преклонению и обожанию, был бы смущен этой безграничной преданностью. Королевского пажа не мучили ночные кошмары, но временами, проезжая вместе с графом по парижским улицам, юноша с ужасом вспоминал, какой образ жизни вел совсем недавно и кого считал своими друзьями. Александр надеялся, что у Жерома и Смиральды хватит ума не бросаться ему в объятия, если случай столкнет их на улице. Однако предосторожность никогда не помешает и юный шевалье не раз и не два репетировал перед зеркалом, что и как будет говорить при подобной встрече. И все же сколько бы паж не думал о пугающей возможности, к встрече со Смиральдой Александр оказался не готов.

ГЛАВА 47

В которой шевалье Александр и шевалье Жорж-Мишель совершают открытия

Балы при дворе наихристианнейшего короля событие для придворных, хотя никто не мог бы сказать, будто эти события в их жизни редки. Возможность размять ноги в танце придворные получали каждый вечер, к тому же не менее раза в неделю в Лувре проходили большие балы, а по праздникам — они были просто грандиозны. Не только любовь к танцам и развлечениям притягивала на эти торжества толпы дворян. Возможность отыскать свою вторую половину и сделать хорошую партию привлекала благородных господ больше танцев. Если бы Александр не был так сильно занят математикой, книгами, охотой и Анриеттой, он бы непременно узнал, как много новых лиц появилось при дворе, как много надежд на выгодные браки было возбуждено, как много сердец разбито.

Далеко не все дамы и шевалье, посещавшие балы, были официально представлены ко двору, еще меньше счастливцев имели при дворе должности, и, однако же, все они с редким постоянством являлись в Лувр в расчете на богатство и почести, которые в один прекрасный день обрушит на них Судьба. Последние месяцы благородные шевалье с восторгом и надеждой твердили одно имя — имя Анжелики де Воброт, юной вдовы престарелого маркиза де Воброт. Дама была молода и хороша собой, но будь даже иначе, богатство старого маркиза, четыре раза налагавшего на себя узы брака, было столь велико, что способно было удовлетворить самого требовательного шевалье.

Когда в бело-черных одеждах траура прекрасная Анжелика появлялась в галереях и залах Лувра, вокруг нее немедленно собирался кружок поклонников, однако в последний месяц господа с сожалением заметили, что вдова явно отдала предпочтение господину де Рабоданжу. При виде шевалье взгляд дамы становился нежным, рука судорожно цеплялась за распятие, словно в надежде защитить сердце от внезапно подкравшегося чувства, а голос начинал дрожать. Подобные признаки несказанно радовали Рабоданжа, и он начинал мечтать о том дне, когда доберется до золота покойного маркиза. Увы! Склонить даму к повторному браку оказалось нелегко. Рабоданж из кожи вон лез, стараясь избавить красавицу от страха перед замужеством. Со стремительностью, крайне обидной для любой женщины, расстался со своей прежней любовницей — той самой, которую некогда предпочел Анриетте не Невер, ни на шаг не отходил от прекрасной вдовы и основательно влез в долги, надеясь дорогими подарками и роскошью нарядов внушить даме уверенность в своем благополучии. В общем, при дворе твердили, будто Рабоданж пал жертвой неодолимой страсти, и даже заключали пари на удачу или неудачу шевалье.

Александр де Бретей не обращал внимание на сплетни и уж тем более не пытался искать внимания прекрасной вдовы — с него и Анриетты было достаточно. Но что прикажете делать, если вас угораздит столкнуться нос к носу с дамой?! Только извиняться. Королевский паж склонился перед вдовствующей маркизой, а когда поднял голову, то остолбенел — перед ним стояла либо сама Смиральда, либо ее призрак.

Юноша побледнел и принялся часто креститься, но цыганка даже и не думала исчезать. Вскинув голову и насмешливо скривив губы, шлюха произнесла:

— Чего встал? Пропусти.

Александр вспыхнул. Смиральда в Лувре... Ну за что ему такая напасть и почему прошлое не желает оставлять его в покое?! Королевский паж быстро огляделся и нервно сжал кулаки.

— Что тебе от меня надо? — спросил он, лихорадочно соображая, где можно было бы раздобыть деньги.

Цыганка презрительно фыркнула.

— Много о себе мнишь! Или ты думаешь, в Лувр можно попасть просто так? У меня здесь дело, так что не путайся под ногами.

— Дело? — Александр остолбенел. — Какое еще дело?!

Только сейчас молодой человек со смятением вспомнил, что Смиральда одета как благородная дама: сдержанно, элегантно и очень-очень дорого. Ее вполне можно было принять за богатую титулованную вдову, да и держалась она уверено и даже высокомерно.

— Ты что, за дворянку себя выдаешь? — догадался, наконец, паж. — Дура, тебя же повесят!

— Скорее тебя в Шатле забудут, чем с меня упадет хотя бы волос, — не осталась в долгу Смиральда. — У меня покровитель не чета тебе.

— Да это кем надо быть, чтобы за такое от виселицы отмазать! — попытался возразить юный шевалье.

— Тебя не касается, — обозлилась Смиральда. — И смотри, если не хочешь сдохнуть в канаве, так не лезть, куда не просят — мой покровитель не имеет привычки прощать тех, кто стоит у него на пути.

Королевский паж чуть не задохнулся от возмущения. У него даже руки зачесались от желания схватит нахалку за плечи и как следует встряхнуть.

— Когда тебя отправят на виселицу, обязательно приду полюбоваться! — наконец то выпалил паж.

— Размечтался, — протянула цыганка. — Смотри сам голову сохрани.

Александр стиснул зубы и пошел прочь, но, не пройдя и пяти шагов, вернулся. Смиральда не двигалась, глядя вслед юноше.

— Послушай, Сми, — почти просительным тоном проговорил шевалье де Бретей, — уходи отсюда. Мало ли, что тебе обещали. Для этих людей ты никто, ты грязь под ногами и даже меньше. Да они прихлопнут тебя и не заметят. Уходи. Прямо сейчас.

Шлюха вырвала руку.

— Я всегда знала, что ты дурак, но не знала, что до такой степени, — процедила она. — Ты хоть понимаешь, что мне уже восемнадцать? А, — Смиральда махнула рукой, — что с тобой разговаривать! Такие как ты никогда не думают о будущем...

— Слава Богу, шевалье, я вас нашел, — человек графа де Лош, с недавних пор приставленный к Александру в качестве слуги и воспитателя, приблизился к беседующим. — Ради всего святого, мадам, простите, но я вынужден похитить у вас шевалье, — почтительно склонился перед переодетой цыганкой лакей.

— О чем вы думаете, сударь? — донесся до Смиральды укоризненный голос немолодого слуги. — Вам уже час как надлежит спать. Надеюсь, вы не забыли, что завтра занятия начинаются с утра?

Шлюха с немалым потрясением вслушивалась в удалявшиеся голоса и постепенно ее губы искривила презрительная усмешка. Быть лучшим в их ремесле и в результате превратиться в щенка, которого как маленького отправляют в постель. Глупо... Если бы Смиральда знала, что думал об этом Александр, она бы и вовсе решила, что паж спятил. Но мальчишка слишком натерпелся от той, прежней жизни, чтобы не ценить нынешнюю, так что презрительной усмешки бывшей подруги не заметил. И все-таки пребывание Смиральды при дворе было темным пятном на сияющем горизонте пажа, досаждающим камешком в туфле, но в конце концов Александр сообразил, что цыганка не заинтересована в раскрытии истины и, следовательно, с этой стороны опасаться ему нечего. Королевский паж успокоился и его жизнь продолжила движение по установленному графом де Лош порядку.

Жорж-Мишель был доволен — Рабоданж безнадежно запутался в расставленных сетях и шевалье не сомневался, что развязка близка. Переодетая шлюха получила приказ более не затягивать дело, и лотарингский вельможа решил заняться мальчишкой. Его сиятельство сам себя не узнавал, однако ему хотелось как можно дальше оттянуть окончание пари. Трогательные старания щенка, непонятная снисходительность верного Карла возбуждали в Жорже-Мишеле столь же непонятную симпатию к пажу. Шевалье чувствовал себя почти что Творцом, вылепившим из грубой глины человека, и это ощущение, это довольство собой заставили графа задуматься о том, о чем прежде он не собирался думать — его сиятельство принялся размышлять о будущем шевалье Александра.

Прежде всего Жорж-Мишель решил определить склонности мальчишки, но это оказалось не так-то просто. Нельзя сказать, будто королевский паж не умел поддерживать разговор — Александр умел говорить на любые темы и любым тоном — но разобраться, что в действительности было интересно для юнца, а что было данью светским условностям, не представлялось возможным. Только трижды его сиятельство замечал, что королевский паж начинает рассуждать с большим жаром, чем это позволяют приличия, но темы, поднятые шевалье, так далеко отстояли друг от друга, что граф так и не понял, было ли дело в неподдельном интересе мальчишки или же в обычной юношеской несдержанности. Наконец, граф де Лош решил заняться тем, с чего следовало начать — принялся выяснять происхождение юнца, имена его родителей и родственников. Однако за сведениями о шевалье Александре не к шевалье же Александру обращаться! Не было у Жоржа-Мишеля и желания разговаривать с капитаном де Нанси, лакеями или даже королем. К счастью, шевалье вовремя вспомнил, что необходимые сведения есть у надзирателя за пажами, а незавидное положение этого придворного при короле должно было удержать его от возможной нескромности.

— Шевалье де Бретей? — переспросил надзиратель, польщенный вниманием такого большого вельможи. — О, не беспокойтесь, ваше сиятельство, юноша круглый сирота и нищий, и, бесспорно, принадлежит тому, кто его подобрал.

— О каком шевалье де Бретее вы говорите? — недоуменно вопросил Жорж-Мишель, даже не заметив двусмысленности в словах придворного. — Надеюсь, эта безделица поможет вам освежить память?

Надзиратель за пажами торопливо подхватил графский кошелек и с таинственным видом приблизил губы к уху лотарингского вельможи.

— О шевалье Александре, ваше сиятельство, о ком же еще? Очаровательный мальчик, просто ангел...

— Я знавал одного Бретея, — проговорил Жорж-Мишель, отстранившись и смерив придворного ледяным взглядом. — Огюста де Бретея из Пикардии. Кто он ему — кузен, дядя?..

— Отец, — торопливо подсказал дворянин.

— Бросьте! — нахмурился граф. — Шевалье де Бретей богат...

— Возможно, — подтвердил придворный. — Но несколько лет назад ходили слухи о какой-то тяжбе и о том, что господин де Бретей разорился. А потом он вроде бы умер. Уж не знаю, что там стряслось, но ко двору мальчишку определял совсем другой человек.

— Кто?

Придворный пожал плечами:

— Это было до меня, ваше сиятельство, я купил должность уже после того, как шевалье Александра представили ко двору. Мой предшественник просил приглядывать за мальчишкой, но... — надзиратель за пажами заколебался, — поймите, ваше сиятельство, у меня слишком много обязанностей, чтобы тратить время на какого-то юнца! В конце концов с шевалье Александром не случилось ничего дурного. Ну, возможно, господа слегка помяли мальчишку, но ведь это происходит почти с каждым из них.

Под взглядом графа язык придворного начал понемногу заплетаться, а потом надзиратель окончательно замолчал, усиленно пытаясь сообразить, что он сказал не так. Жорж-Мишель мрачно наблюдал, как лоб придворного покрывается испариной.

— Кто был надзирателем за пажами до вас? — не глядя на придворного, поинтересовался шевалье.

— Господин де Транкур, но он умер вскоре после отставки, — пролепетал надзиратель.

— Знаете, сударь, мне кажется, вы лжете, — прежним ледяным тоном проговорил Жорж-Мишель. — Господин де Бретей был уроженцем Пикардии, а у шевалье Александра чистейшая речь уроженца Турени...

— Клянусь, ваше сиятельство, он и вправду сын Бретея! — чуть не завопил надзиратель за пажами. — Я видел его пажеский патент! А что до речи, так возможно, после разорения и смерти отца он жил у какого-нибудь бедного родственника в Турени и только потом попал ко двору. И поверьте, ваше сиятельство, я всегда испытывал искреннее расположение к шевалье Александру. Я даже...

— Через два часа, — безразличным тоном перебил придворного граф де Лош, — вы продадите вашу должность и покинете Париж...

— Но... — надзиратель за пажами растеряно прижал руки к груди, — два часа слишком малый срок.

— Или ваша должность вам более не понадобится, — договорил Жорж-Мишель.

Придворный побледнел и молча поклонился.

— И кстати, — произнес его сиятельство через плечо, останавливаясь уже у дверей, — кошелек можете оставить себе.

Бывший надзиратель за пажами покинул Париж не через два часа, а через час, проявив редкую расторопность и предусмотрительность, и этот отъезд внес умиротворение в душу графа де Лош. Он более не повторял слова "мерзавец" и "мразь", более не ругал нищих провинциальных дворянчиков, не нашедших ничего лучшего, как отправить ребенка ко двору без протекции, денег и рекомендательного письма. В самом деле, много ли провинциалы понимают в придворной жизни, пожимал плечами Жорж-Мишель. И можно ли ждать разумных поступков от дворян, которые сами недалеко ушли от провонявших навозом крестьян?

Теперь его сиятельство понимал, что тянуло его к шевалье Александру. Инстинкт и Судьба, что же еще? В глубине души он всегда чувствовал, что мальчишка ему не чужой, и даже шарлатан-астролог не смог его в этом разубедить. За какие-то пару мгновений Жорж-Мишель уверился, будто покойный шевалье Огюст был его лучшим другом, и даже смог "припомнить" среди роскоши замка Бретей белокурого малыша. "Воспоминания" настроили графа сначала на лирический, а затем на деловой лад, и его сиятельство пообещал себе получить права опеки над Александром, забрать его от двора, дабы мальчик мог прийти в себя от пережитого, навести справки о давней тяжбе его отца и, конечно, покарать виновников разорения семейства, поскольку граф не мог поверить, что такой богатый человек, как господин де Бретей, мог утратить состояние без участия чьей-либо злой воли.

Неизвестным злоумышленникам Жорж-Мишель заранее не завидовал, но поскольку в их участи не было никакой загадки, не собирался тратить на размышления о врагах много времени. Шевалье думал, как удачно все складывается. Через пару, ну самое большее через пять дней он завершит шутку, а потом отправится с мальчиком в Наварру договариваться о свадьбе кузена. Жорж-Мишель полагал, что за время путешествия при дворе утихнут все сплетни об Александре, а он сам непременно придумает, каким образом вернуть воспитаннику состояние. Теперь, когда все загадки благополучно разрешились, исправить прошлые ошибки не представляло труда.

Нужно было только выждать пять дней.

ГЛАВА 48

Помолвка шевалье де Рабоданжа

Известие о согласии Анжелики де Воброт на брак с шевалье де Рабоданжем повергло в траур всех искателей счастья и приданного. Анриетта де Невер тоже приуныла. Хотя за последние месяцы красавица-герцогиня основательно подзабыла неверного любовника, слух, что обидевший ее шевалье может разбогатеть, не на шутку расстроил бедняжку. Переживания принцессы усугублялись тем, что кузен Жорж собирался отнять у нее и оставшегося возлюбленного, увезя шевалье Александра в далекую Наварру.

Вообще-то последний месяц Анриетта находила, что ее отношения с Александром приобрели излишне добродетельный характер, и даже стала подумывать, не стоит ли подыскать шевалье замену. Но одно дело, когда ты сама решаешь покинуть возлюбленного, и совсем другое, когда его у тебя хотят отобрать. Напрасно Жорж-Мишель уверял красавицу, что вскоре она будет отомщена, напрасно твердил, что шевалье Александру негоже вечно сидеть у ее юбки и ему пора повидать свет — герцогиня продолжала дуться. Наварра и тетушка Альбре вызывали у принцессы не самые приятные воспоминания и Анриетта заранее негодовала, представляя, что может наговорить на нее Александру королева Наваррская.

Так уж получилось, но герцогиня не любила тетю и знала, что это чувство взаимно. По мнению Анриетты Жанна д'Альбре была скучна, занудлива и несносна, как все Лукреции, Порции, Корнелии и прочие добродетельные римские матроны вместе взятые, а королева Наваррская считала племянницу гадкой испорченной девчонкой. Никогда не забывая о чувствах тетушки, Анриетта согласна была отпустить королевского пажа куда угодно, но только не в Наварру, и в своей обиде за один день успела произнести перед Александром столько обличительных речей, что шевалье де Бретей не знал, какому святому молиться.

Впрочем весть о предстоящей помолвке Смиральды сразила пажа больше жалоб герцогини. Временами Александру казалось, что цыганка обнаглела настолько, что решила обманом втереться в благородную дворянскую семью, а уже через мгновение королевский паж тешил себя предположениями, будто обезумивший от любви Рабоданж разыграл комедию, дабы обмануть короля, двор и семью и жениться на понравившейся ему уличной девке. Последнее предположение было не таким уж и безумным, и после некоторых колебаний Александр решил посетить праздник. Да и мог ли любимый паж короля и подопечный графа де Лош пропустить главное событие двора?

Подписание необходимых документов проходило с должной торжественностью и благопристойностью, а в поздравлениях гостей сквозила неприкрытая зависть — к Смиральде, если поздравительницей была дама, и к Рабоданжу, если поздравителем был шевалье. Впервые сняв траурное платье, цыганка была чудо как хороша, и ни один шевалье с вожделением пожирал красавицу взглядом, недоумевая, почему счастье досталось не ему, а другому. Пожалуй, невесту можно было упрекнуть лишь в одном, и Анриетта не поленилась громким шепотом сообщить Александру, что у "этой Воброт" слишком смуглая кожа. Удовлетворив таким образом свое самолюбие, герцогиня уже собиралась поздравить чету, когда граф де Лош остановил кузину.

С неопределенной улыбкой окинув взглядом самозванку, Жорж-Мишель сердечно поздравил шевалье, а затем посочувствовал жениху, так и не успевшему познакомиться с будущей тещей и падчерицей. Александр побледнел, неожиданно угадав, что должно последовать дальше. По лицу Рабоданжа скользнула тень, но через пару мгновений морщины на лбу жениха разгладились, а лицо просветлело. Рабоданж сообразил, что иметь падчерицу много лучше, чем пасынка, и в любом случае именно он будет распоряжаться рукой и приданым девчонки. Лицо шевалье расплылось в улыбке и с простодушием, вполне способным поспорить с сердечностью графа де Лош, Рабоданж сообщил присутствующим, что с нетерпением ожидает того момента, когда сможет прижать к груди будущую матушку и дочь. Жорж-Мишель кивнул.

— Я угадал ваше желание и счастлив, что могу преподнести вам подарок, — любезно сообщил граф. — Столь дорогие для вашего сердца особы здесь. Впустите, — возвысил голос шевалье. И что-то такое было в его тоне, что головы всех гостей разом повернулись к дверям.

В гостиную вошла... назвать эту особу "дамой" ни у кого не повернулся бы язык. Размалеванная, увешанная поверх рваного платья побрякушками, убогость и вульгарность которых была ясна даже провинциалам, стриженная чуть ли не под корень, между гостей вихляющей походкой уличной шлюхи двигалась какая-то мегера. Рабоданж ошалело смотрел на приближавшуюся "матушку", на улыбавшегося графа и тщетно силился понять, что это значит. Потрясение бедняги было столь велико, что шевалье даже не заметил девчушку лет трех, пугливо цеплявшуюся за грязную юбку старухи. Зато малышку жадно рассматривали гости, выискивая в личике крохи черты сходства со "вдовствующей маркизой". Наконец, взгляды всех гостей сосредоточились на довольном лице графа де Лош, а Рабоданж смог хрипло пробормотать:

— Кто... что?

— Вижу, сударь, вы вне себя от счастья, — произнес шевалье Жорж-Мишель. — Понимаю. Вам досталось сокровище — лучшая шлюха Латинского квартала. Скоро вы узнаете, как вам повезло...

— Вы говорите... о маркизе де Воброт... — хрипло проговорил шевалье.

— Судя по всему, кузина была права, — с притворным сожалением покачал головой его сиятельство и сделал еле заметный знак своим людям, дабы они быстренько выставили странную пару за дверь, пока малышка не разревелась и не испортила представление. — Видите ли, сударь, когда несколько месяцев назад до меня дошли слухи о вашей неотесанности, я решил провести небольшой эксперимент. Я подобрал на улице эту красотку, велел ее приодеть и представил вам. И что же? Она прекрасно справилась с поручением... Кстати, чуть не забыл, вот и плата за труд...

Жорж-Мишель демонстративно взвесил в руке кошелек и уронил его на пол у ног "маркизы". Глаза Рабоданжа округлились, ибо прекрасная Анжелика не стала возмущаться или падать в обморок, а, вульгарно подобрав юбки, радостно принялась собирать рассыпавшиеся монеты. Граф де Лош умильно наблюдал за цыганкой, а затем с насмешкой повернулся к жениху.

— Но вы, сударь, вы меня разочаровали, — сообщил он. — Принять девку за знатную даму? Откуда вы явились? Должно быть от антиподов?

Среди гостей послышались смешки. Они становились все громче и громче, пока стены не задрожали от хохота.

— Вы хотя бы успели воспользоваться случаем? — среди общего веселья продолжал допытываться шевалье Жорж-Мишель. — А то в постели с вашей невестой не сравнятся даже фрейлины мадам Екатерины!

Веселье гостей грозило перейти все границы. Особенно веселились неудачливые соперники Рабоданжа, а также те дамы, что еще недавно завидовали красоте и богатству "маркизы де Воброт".

— А он, ваше сиятельство, все стишками меня донимал, — с самым грубым базарным выговором сообщила Смиральда. — Если бы не это, — шлюха выразительно звякнула кошельком, — я бы точно удавилась!

Придворные грохнули от хохота. Рабоданж схватился за кинжал. Александр зажмурился. Если бы не ужас, если бы не смятение, мальчишка непременно заметил бы и напряжение двух дворян графа де Лош, будто случайно оказавшихся между женихом и невестой, и вопросительный взгляд Смиральды, и ответный взгляд шевалье Жоржа-Мишеля, заметил бы и задумался. К несчастью, Александр был не в том состоянии, чтобы что-либо понимать. Только следующие слова графа заставили мальчишку открыть глаза.

— Нет-нет, сударь, оставьте ваш кинжал в покое, вы пока не муж. Вот женитесь, тогда и будете распоряжаться женой, как вам заблагорассудится. Между нами, с такой супругой вы быстро поправите дела, главное — не мешайте госпоже де Рабоданж промышлять ее ремеслом...

Анриетта звонко рассмеялась. Вид бывшего любовника был таким глупым, а шутка кузена такой забавной, что герцогиня готова была как ребенок хлопать в ладоши и прыгать на одной ножке.

— Я... требую... — Рабоданж задыхался, — я требую правосудия! Пусть ее вздернут, эту девку... На Гревской площади... Прямо сейчас!...

— Фи, вешать такую красотку, — с насмешливым пренебрежением протянул Жорж-Мишель. — Нет, сударь, вы лучше женитесь, тогда никакое правосудие вам не понадобится. Вы сможете все сделать сами. Может, позвать священника?

— Пусть ее повесят! — заорал обманутый жених. — Пусть позовут судей!

Жорж-Мишель пожал плечами.

— Ну зачем же кого-то звать? Судья и стража ждут на улице, достаточно дать им знак. И если вам непременно хочется завершить это дело на Гревской площади, не могу отказать вам в этом маленьком удовольствии. Кто я, чтобы мешать вам выяснять отношения с невестой?

* * *

Следующий день после помолвки, окончившийся водворением "маркизы де Воброт" в Шатле, начался для Жоржа-Мишеля триумфом. Его величество раз двадцать выспрашивал у шевалье подробности замечательной шутки, от души хохотал над рассказом, продекламировал в честь графа двустишие, а по окончании беседы пообещал кузену выполнить любое его желание. "Если только матушка не будет против", — с некоторым смущением добавил король. Граф кивнул.

— Не думаю, чтобы ее величество стала возражать, — проговорил шевалье. — И разве вам, сир, не хотелось бы сыграть с Рабоданжем еще одну шутку?

Карл IX с интересом воззрился на родственника.

— Как вы знаете, сир, девчонку приговорят к повешению, — начал Жорж-Мишель, — но ведь Рабоданжу только это и надо. Он избавится от невесты, найдет какую-нибудь богатую провинциальную дурочку, заживет в свое удовольствие и опять начнет болтать, будто ваша Геба грязная надоедливая псина.

— Он так говорил?! — вскинулся король.

— Именно так, — подтвердил Жорж-Мишель. Так уж получилось, что придворных, пажей и слуг периодически посещала мысль, что королевские собаки совершенно несносные существа, но именно Рабоданжу предстояло пострадать за всех. — А раз так, зачем выполнять прихоти этого субъекта?

— Но что же вы предлагаете, кузен? — озадачился Карл.

— Я прошу вас, сир, помиловать девчонку и ограничить правосудие поркой у позорного столба, — проговорил Жорж-Мишель. — А еще я предлагаю отправиться на Гревскую площадь всем двором и господину де Рабоданжу также предписать быть там. Представляете, сир, каким глупцом будет выглядеть этот субъект и как трудно ему будет доказать, что помолвка недействительна?

Король расхохотался. С каждым днем, с каждым часом он находил все больше и больше приятного в дружбе с родственником. Порешив до поры до времени сохранять помилование в тайне, кузены расстались. Жоржу-Мишелю надо было готовиться к скорой дороге, а его величество жаждал выразить соболезнования господину де Рабоданжу, которому вскоре предстояло овдоветь. Двор был в восторге и от шутки Жоржа-Мишеля, и от притворного сочувствия короля, и лишь Александр не разделял общего веселья.

Всю ночь после знаменитой помолвки мальчишка не сомкнул глаз. На пажа навалилось странное оцепенение, и он мог лишь тупо пялиться в темноту, вновь и вновь вспоминая сказанные в запальчивости слова "Когда тебя отправят на виселицу, обязательно приду полюбоваться!" Александру казалось, будто именно он накликал на Смиральду беду, и от этих мыслей мальчишка кусал губы и пальцы, стараясь сдержать слезы. Разум шевалье кипел и он проклинал себя, графа де Лош, Анриетту, Смиральду и законы французского королевства. Александр не знал, куда идти и что делать, и вновь ощутил ту беспомощность, от которой за последнее время успел отвыкнуть.

В отличие от королевского пажа Смиральда ни о чем не волновалась. Хотя нет. Кое-что в ее нынешнем положении вызывало неподдельную досаду шлюхи. За последние месяцы цыганка так привыкла к удобству отеля на улице Бетези, что не смогла сдержать презрительной гримасы при виде любимой камеры Александра. Особенно раздражала Смиральду узкая и жесткая постель и неуклюжее кресло. Жером подметил недовольство подруги и решился.

— Выходи за меня замуж, — просительно проговорил он, — тогда тебе ничего не будет.

— Дурень, — цыганка пожала плечами. — Хуже Александра, право. Думаешь, меня его сиятельство для чего нанимал, чтобы я его обманула? И потом я помолвлена.

— Но тебя же вздернут, Сми! — попытался вразумить подругу сын палача. — И мне же тебя вешать придется! Не дури, а? Я для тебя все сделаю — и дочку твою возьму, и о матушке заботиться буду.

— Так ты что, и правда поверил, будто старуха Като с малявкой мне родные? — развеселилась Смиральда. — Да их господин граф нанял, чтобы смешнее было! Чем чепуху молоть, лучше платье мне расстегни, заодно и поупражняешься, а то смотри, господа разозлятся, если ты и на площади медлить будешь!

Как всегда бывало прежде, Жером склонился перед волей подруги, а через пару дней убедился, что Смиральда опять оказалась права. Может быть, господин де Рабоданж и был счастлив, выслушав смертный приговор самозванке, но его величество Карл IX не собирался потакать шевалье, посмевшему обидеть его любимую борзую. Жером только рот разинул, когда из Лувра пришло помилование, а потом и вовсе онемел, когда неизвестный дворянин в маске передал туго набитый кошелек, дабы он не слишком сильно бил красотку.

В день экзекуции Гревская площадь шумела так, словно на ней собрался весь Париж, однако на самом деле вокруг помоста с позорным столбом собралось лишь избранное общество Парижа, иными словами придворные наихристианнейшего монарха во главе с королем. Должно быть, только старые и больные обитатели Лувра вынуждены были отказаться от поездки на Гревскую площадь, а также несчастные стражники, прикованные к королевской резиденции долгом службы. Последние проклинали свою несчастливую звезду и от души завидовали везунчикам, кого та же служба призвала на Гревскую площадь охранять короля.

Среди смеха и славословий граф де Лош и де Бар чувствовал себя как рыба в воде, а шевалье де Рабоданж мечтал провалиться сквозь землю. С того момента, когда он узнал о помиловании самозванки и получил предписание короля отправиться на площадь вместе со всем двором, Рабоданж понял, что его положение при дворе окончательно рухнуло, а долги ничем нельзя покрыть. Шевалье не успевал огрызаться на бесчисленные насмешки придворных, а Жорж-Мишель расцветал от каждой новой шутки приятелей.

— Нет-нет, господа, — говорил граф, пока помощники палача привязывали красотку к столбу, а Жером распускал шнуровку платья, дабы обнажить спину, — малышка — лучший цветок Латинского квартала, можете мне поверить, и господину де Рабоданжу не на что жаловаться — он мог вдоволь насладиться прелестями девки. Кто же виноват, что он не догадался этого сделать?

Придворные кавалеры расхохотались. Нет, это был не хохот, а ржание лучших жеребцов королевской конюшни, увидевших кобылу. Мэтр Кабош кивнул сыну и Жером взялся за плеть. Александр судорожно сжал кулаки.

— Я понял, — произнес вдруг дофин, радостно хлопнув себя по лбу. — Это и правда забавно! Но знаешь, выдать шлюху замуж за дворянина будет еще забавнее.

Жорж-Мишель с веселым недоумением взглянул на принца.

— Тебе то чем не угодил Рабоданж? — поинтересовался он.

— При чем тут глупец, я про Марго и Наваррского! Шлюха и гугенот, что может быть смешнее?

— Наваррского не жалко? — удивился граф.

— Чего его жалеть! — пожал плечами дофин. — Поди умирает с тоски в своем Беарне и мечтает как можно скорее приехать в Париж. И потом, его же не заставляют хранить верность жене — в Лувре полно красоток, которые ничуть не уступят Марго.

— Эта девка тоже не уступит, — отозвался король Карл. — Хороша. Ей Богу, поставь рядом с ней фрейлин матушки, неизвестно, кто победит...

— Не берусь судить, сир, но каждый хорош на своем месте, — отозвался Жорж-Мишель. — Дамы — в Лувре, шлюхи — в канаве или вон там, на помосте. Кто я, чтобы менять закон жизни?

— Разве ты ей не покровительствуешь? — небрежно спросил дофин.

— Покровительствую?! — рассмеялся Лош. — Шлюхам не покровительствуют, шлюхами пользуются. И я не святой Мартин, чтобы вытаскивать кого-то из канавы, хотя бы и золотой...

— А как же он? — поинтересовался Генрих де Валуа, кивая на Александра. Королевский паж замер.

— А это, Анри, совсем другая история, — нахмурился Жорж-Мишель. — Я тебе как-нибудь потом расскажу.

— Нанси говорит...

— Нанси как всегда попал пальцем в небо, — с досадой возразил граф. — И хватит об этом. Лучше полюбуйся на девчонку, такая талия, такой зад!..

— Отсюда не видно, — отмахнулся дофин.

— Эй ты, раздевай шлюху, — заорал король, приподнимаясь с места и швыряя на помост кошелек. — Живо!

— Раздевай, раздевай! — на разные голоса подхватили придворные и подались вперед. На помост полетели золотые монеты, пряжки с драгоценностями и тяжелые кошельки. — Раздева-а-ай!

Александр вытер со лба пот. Рабоданжа передернуло от ярости. Анриетта хохотала, глядя на бессильный гнев изменника. Жером в растерянности оглянулся на отца.

— Ну, раздевай, коли его величество желает, — пожал плечами Кабош и Жером торопливо принялся освобождать подругу от платья.

Смиральда запрокинула голову, повела плечом, изогнулась как кошка. Это был день ее триумфа, день, когда золото посыпалось с небес, а все благородные господа разом угодили в ее сети. Даже утром она еще не мечтала о такой удаче, и сейчас старалась, старалась изо всех сил, вытворяя у столба такое, что лучшие комедианты Италии должны были скончаться от зависти.

Господа вопили от восторга, враз утратив облик утонченных придворных, а Александр смотрел на герцогиню де Невер и графа де Лош и думал, что они такие же как все. Королевский паж вскинул голову, стараясь сдержать слезы. Он вдруг понял, что не любит Анриетту и никогда ее не любил. Его передергивало от ее звонкого безжалостного смеха, от зеленых и хищных словно у кошки глаз. И граф де Лош... В памяти сами собой всплыли слова капитана де Нанси "Он развлекается за ваш счет..." и на этот раз шевалье вынужден был согласиться с бароном. Что он для его сиятельства? Мальчик для забав? Королевский паж прикинул, что на его обучение граф де Лош потратил ничуть не меньше денег, чем на историю с Рабоданжем и, наверное, рассчитывает на такой же развеселый результат. Но он не доставит графу такого удовольствия. Он уедет. Куда угодно. Домой. В монастырь. В армию.

На какой-то миг граф де Лош перехватил взгляд воспитанника и перестал смеяться. Глаза мальчишки были полны слез. Жорж-Мишель встревожился, но уже в следующее мгновение утешил себя предположением, будто паж поссорился с Анриеттой и теперь страдает из-за разрыва с возлюбленной. Шевалье с облегчением перевел дух. В последнее время затянувшаяся связь Александра с герцогиней не на шутку беспокоила графа. От Анриетты можно было ждать только неприятностей и бедняга Рабоданж мог это подтвердить, несколько непоследовательно рассудил граф. И значит, все случившееся к лучшему. Конечно, некоторое время мальчик будет переживать, потом сочинит сонет, элегию или балладу, а через несколько дней они уедут в Наварру и все страдания забудутся. Ничего страшного.

— Держу пари, красотки ее величества душу готовы запродать, лишь бы оказаться на месте девки, — шепнул Жорж-Мишель дофину и зевнул. — Пошли, а то становится скучно...

Приятели незаметно выбрались из толпы придворных и неспешно поехали к Лувру.

— Так что у тебя с этим щенком? — полюбопытствовал Генрих.

— Давай договоримся, Анри, Александр де Бретей не щенок, а мой воспитанник, — поправил Жорж-Мишель. — Или ты наслушался придворных сплетников? Зря. Если хочешь знать, я был дружен с отцом Александра и обещал ему заботиться о мальчике. Только... — шевалье поморщился, но все же договорил, — я лишь недавно выяснил, кто он. Что поделать? Я не идеален. Признаю.

— Он очень красив, — с некоторым сомнением в словах друга проговорил дофин.

— Я заметил, — насмешливо подтвердил граф. — Если бы он был уродом, вы с Генрихом все бы поняли правильно, а так навоображали себе Бог знает что. Пойми, Анри, я испытываю к мальчику отеческие чувства, ничего больше. Так что не стоит на него коситься. И Гиза тоже предупреди. Хотя нет, с Гизом я переговорю сам.

Родственники замолчали. Дофин, озадаченный непривычной серьезностью друга, пытался уместить в голове полученные сведения. Граф де Лош и де Бар строил планы один грандиознее другого. К сожалению, догадавшись поговорить с кузеном, Жорж-Мишель не догадался объясниться с самыми заинтересованными в этом деле людьми — с женой и с шевалье Александром. И уж совсем не подумал, что за время своей безнадзорной жизни королевский паж научился принимать решения сам.

ГЛАВА 49

В которой шевалье Александр покидает Париж

Через два дня граф вместе с супругой уехал из столицы. Как справедливо рассудил Жорж-Мишель, без него Аньес нечего было делать в Париже, а он мог потратить несколько дней, чтобы проводить жену до Лоша.

Все дни после "наказания" Смиральды шевалье Александр был тих и покладист, а граф был слишком занят приготовлениями, чтобы встревожиться из-за этой тишины. Решение было принято и юноша трудился над его претворением в жизнь. Без единого возражения написал прошение об отставке — по некоторым причинам Александр предпочитал, чтобы с королем объяснялся шевалье Жорж-Мишель, а не он сам. Выслушал распоряжение графа готовиться к экзамену и отъезду. Распрощался с Анриеттой и стал ждать.

В ночь перед уходом из отеля Лошей Александр вновь не спал. Потеряно листал подаренные графом книги, перебирал безделушки, любовался роскошной придворной шпагой — еще одним подарком его сиятельства, рассеянно водил рукой по тканям сшитых для него костюмов. Все это великолепие он оставит здесь. Ему ничего не нужно. И уедет он на своем коне, а не на том чудесном испанском жеребце, что подарил ему граф. Последние дни Александр думал так много, что окончательно запутался и уверился, будто шевалье Жорж-Мишель решил сыграть с ним злую шутку, возможно, узнав, что именно он раздобыл письма Гиза и мадам Маргариты, или просто решив дать еще один урок вернувшемуся ко двору Водемону.

Молодой человек не собирался ждать, пока его сиятельство примется упражнять на нем остроумие, потому что знал — он убьет человека, посмевшего так жестоко посмеялся над его чувствами. Но убивать того, кто научил тебя держать шпагу, было очень дурно. Александр не мог мстить графу де Лош и потому решил уехать далеко-далеко — в армию. Юный шевалье был уверен, что совершит подвиг, возможно, даже погибнет, и тогда его сиятельство поймет, как жесток был и несправедлив! Александр вытер слезы и прижал к груди "Историю жизни императора Карла Пятого" Альфонсо Улло. Очень хотелось взять с собой хоть что-то из подарков графа, но юношеская гордость заставила шевалье подавить это желание.

Для Пьера прошедшие месяцы также были нелегкими, но вовсе не из-за обилия хлопот. С того дня, как шевалье Александр перебрался в отель его сиятельства, на бывшего солдата навалилась пустота, и он раз двадцать говорил себе, что пора потребовать от его милости взять его с собой — в отель Лошей, в Наварру или в любое другое место, куда пожелает господин. К несчастью, визиты пажа в домик на улице Нуайе были редкими и краткими и не давали Пьеру возможности как следует выговориться. На этот раз при появлении шевалье слуга не стал дожидаться подходящего момента, а заговорил сразу, как только господин вошел в прихожую. Губы Александра задрожали:

— Я уезжаю, Пьер, насовсем... На войну...

— И его сиятельство разрешил? — удивился Пьер, но сразу же замолчал, увидев, что господин замотал головой и принялся утирать слезы. Еще через полчаса, когда шевалье успокоился, а слуга выяснил все, что хотел, начались сборы.

По мнению бывшего солдата ни одежда, ни конь, ни оружие господина не годились для длительного похода и уж тем более для войны. Лишь тяжелая длинная шпага, доставшаяся Александру от графа де Буасе, не вызывала нареканий Пьера, зато остальное он посоветовал продать. В кружевах и шелках много не навоюешь, наставлял бывший солдат, а уж из пистолетов его милости только сорок гонять. Но главное, вопрошал Пьер, каким образом его милость собирается попасть на войну? Не солдатом же в самом деле, а офицерские патенты бесплатно не раздают.

При этих словах Александр начинал вздыхать и безнадежно встряхивать тощий кошелек. Денег не было, а зарабатывать их прежним способом шевалье не желал. К счастью, одежду, драгоценности, безделушки и прочие мелочи было легко обменять на золотые, да и лошадка будущего офицера что-то да стоила, не говоря уж о доме со всей его обстановкой. Но странное дело, беззаботная жизнь под покровительством графа де Лош ослабила молодого человека, пробудила в нем неведомые чувства и сомнения. Он с удивлением обнаружил, что сгорает от стыда, вынужденно распродавая имущество, словно какой-то несостоятельный должник. Лишь визит к ювелиру слегка смягчил чувство неловкости шевалье.

Старый Моисей, один из лучших и богатейших ювелиров Парижа как всегда обрадовался визиту господина де Бретея. По мнению старика юный шевалье обладал безупречным вкусом, удивительной для его возраста рассудительностью и редкой для дворянина доброжелательностью, так что беседы с ним доставляли ювелиру неподдельное удовольствие. Но когда золотых дел мастер разложил перед юношей товар, молодой человек лишь покачал головой.

— Я пришел продать драгоценности, — возразил бывший паж и покраснел.

— Чудесно, — согласился старик, — но это не основание не смотреть новые. Взгляните, — Моисей протянул изящный перстень с сапфиром, чтобы юноша мог полюбоваться на глубокую синеву камня. — Возможно, сапфир и не слишком велик, зато его чистота и цвет в точности подходят к вашим глазам. Вы непременно должны примерить...

— Но я не смогу заплатить, — смутился Александр, — я... уезжаю.

— Значит, вы купите его по возвращении, — успокоил молодого человека ювелир. — Я подобрал этот камень специально для вас.

— Но я уезжаю на войну... Может быть, меня убьют...

— Я буду ждать десять лет, — решил старик. — Если вы вернетесь до истечении этого срока — перстень ваш. Если нет, что ж, я выставлю его на продажу. Теперь давайте посмотрим, что вы принесли.

Успокоенный проникновенным голосом ювелира и в не меньшей степени тяжелым кошельком, который тот вручил, Александр смог продолжить сборы. Впрочем, желание шевалье как можно лучше обеспечить отца привело к тому, что на долю юноши пришлось не так уж и много денег. В результате экипировка шевалье была едва достаточной для того, чтобы выглядеть как подобает офицеру, а патент был самым дешевым из всех, что можно было купить. Лишь оружие и конь новоявленного лейтенанта — Пьер выбрал для себя крепкого и резвого мула — были выше всяких похвал, хотя заслуга в этом принадлежала не столько офицеру, сколько солдату, убедившему господина, что оружие и конь не те вещи, на которых стоит экономить.

Теперь у Александра не осталось в Париже ни крыши над головой, ни друзей, ни привязанностей. Хотя нет, был человек, с которым шевалье хотел попрощаться. Капитан де Нанси не поверил собственным глазам, когда увидел шевалье Александра в коже, сукне и высоких сапогах, без единой драгоценности на одежде, без бантов и кружев.

— Что это значит, шевалье? — вопросил барон, откладывая в сторону недавно приобретенные пистолеты. — Куда это вы так странно вырядились?

— Я уезжаю в армию, господин де Нанси.

— Это что — ваша новая шутка? — нахмурился барон.

Александр закусил губу.

— Я не шучу, господин капитан, я действительно отправляюсь в армию. Я офицер, — гордо вскинул голову шевалье де Бретей, — лейтенант пехотного полка...

Нанси слушал молодого человека чуть не открыв рот. В какой-то миг ему захотелось остановить юнца и заявить, что все это глупости и попросту блажь. Однако Нанси не сказал ни слова. Он вообразил, будто понял причину нежданного бегства мальчишки. Должно быть связь шевалье де Бретея с герцогиней де Невер принесла плоды, и теперь паж, опасаясь гнева родственников Анриетты, решил исчезнуть.

— Ну что ж, лейтенант, — медленно произнес капитан, — в вашем решении есть резон, вам и впрямь лучше скрыться. Впрочем... его сиятельство скоро отправится в Наварру и ему будет не до вас. А через три-четыре месяца, когда его сиятельство приобретет дюжину новых врагов и друзей, он и вовсе вас простит — граф отходчив...

— Я не нуждаюсь в его снисхождении! — ощетинился было Александр, но Нанси только махнул рукой.

— Оставьте, лейтенант, что за глупости? — сейчас, когда мальчишка обнаружил странное ожесточение против графа де Лош, барон мог позволить себе быть справедливым к дальнему родственнику. — Его сиятельство много сделал для вас, он один из самых влиятельных людей при дворе и его мнением не стоит пренебрегать. Отправляйтесь в армию, а потом, скажем, через полгода или год, возвращайтесь. Уверен, к тому времени гроза утихнет. Удачи.

Нанси кивнул, что можно было бы принять за прощание, и вновь взял в руки пистолет. Александр несколько мгновений ждал, что барон скажет еще хотя бы слово, но не дождавшись, резко, по-военному склонил голову, прошептал "Спасибо, господин капитан" и вышел. Впервые за время общения с бароном де Нанси он нарушил этикет. Впрочем, на офицеров все эти правила вряд ли распространялись.

* * *

Граф де Лош и де Бар никогда не задумывался, что чувствовали его домашние, когда он на целую неделю исчез из отеля на улице Бетези. Но когда после его возвращения из Лоша перепуганные слуги сообщили, что шевалье Александр, выехав шесть дней назад на обычную утреннюю прогулку, не вернулся домой, граф де Лош судорожно прижал руку к сердцу. В следующую минуту шевалье Жорж-Мишель с таким видом шагнул вперед, что ошалевшие от ужаса лакеи явственно ощутили, как на их шеях затягиваются веревки.

В комнате Александра все было как обычно и графу показалось, будто мальчишка только что вышел за дверь. На столе лежал раскрытый том жизнеописания Карла Пятого, на кровати — придворный костюм, который Александр, видимо, собирался надеть после прогулки. На какой-то миг граф вообразил, будто неизвестный мерзавец решил воспользоваться его отсутствием и свести с мальчишкой счеты, но подобное было немыслимо. Кто бы посмел вызвать гнев Лоррена, друга короля и дофина, почти что принца? Впрочем, Александр мог упасть с лошади и покалечиться, мог заблудиться или стать жертвой парижских грабителей, сообразил Жорж-Мишель. От этих предположений графу стало совсем худо. Если бы можно было повернуть время вспять, Жорж-Мишель ни за что не оставил бы Александра одного. К сожалению, ошибка была совершена, и хотя шевалье и думать не желал о худшем, он велел слугам осмотреть все сточные канавы Парижа, рвы Бастилии, заброшенные каменоломни и даже натянутые поперек течений Сены и Бьевры рыбацкие сети.

Как только распоряжения были отданы, а слуги спешно разбрелись по Парижу, Жорж-Мишель вспомнил, что упустил еще одну возможность. Кузина де Невер отличалась редкой взбалмошностью и вполне могла захватить Александра в плен. Граф припомнил все жалобы Анриетты на их скорый отъезд в Наварру и уверился, что стоит на правильном пути. К удивлению шевалье кузина встретила его слезами и сразу же сообщила, что очень несчастна. По лицу Жоржа-Мишеля скользнула тень.

— Кузина, эта роль вам не идет, — проговорил граф. — Признавайтесь, куда вы дели Александра?

— Он меня бросил...

— Что вы такое говорите? — Жорж-Мишель окинул родственницу быстрым взглядом. Ему чудится или Анриетта действительно пополнела? А если так... — Что вы наболтали Александру? — совсем другим, жестким тоном спросил шевалье. — Послушайте, кузина, не вмешивайте моего воспитанника в свои страсти. Если вы были неосторожны, так это ваша вина, а не его. Вам ведь не привыкать, не так ли?

— Вы ошибаетесь, — всхлипнула юная герцогиня.

— Довольно, кузина, не пытайтесь пробовать на мне свои чары, это бесполезно. Запомните, если с моим воспитанником, не дай то Бог, что-нибудь случится, вы за это поплатитесь!

Жорж-Мишель вышел, хлопнув дверью, не обращая внимания на ударивший в спину плач. Шевалье был вне себя. Глупый мальчишка! Даже если бы Анриетта не была замужем, он смог бы уладить недоразумение, а уж в этом то случае беспокоиться было и вовсе не о чем. Ну кто удивится, если замужняя дама родит ребенка?! Шевалье поклялся было как следует оттаскать мальчишку за уши, но через пару мгновений напомнил себе, что для учинения расправы воспитанника надо еще отыскать. Жорж-Мишель не представлял, каким образом будет искать сбежавшего пажа, но на всякий случай решил получить у Карла IX права опеки над мальчиком. К раздражению графа в королевской прихожей его остановил капитан де Нанси.

— Мне к королю! — бросил граф.

— Его величество у королевы-матери, — спокойно ответил барон. — Обсуждает вашу поездку в Наварру.

Жорж-Мишель чуть не хлопнул себя по лбу. Еще и Наварра, как не вовремя! Помолчал, подавляя раздражение, и, наконец, решился.

— Послушайте, Нанси, — произнес его сиятельство почти мирным тоном, — вы не видели шевалье Александра?

— Видел, — с еще большим спокойствием ответил капитан.

— Когда? Где?! — вскинулся граф.

— Когда? — Нанси сделал вид, что задумался. — Кажется, дня три назад. Где? В Лувре. Шевалье был в коже, сукне и сапогах. Что вы хотите? Офицерам ни к лицу кружева.

Глаза Жоржа-Мишеля широко открылись.

— Что вы такое говорите? — в который раз за день вопросил он.

— Как что? Новости, хотя это уже давно не новость, — с нескрываемым удовольствием произнес Нанси. — Шевалье Александр лейтенант пехотного полка...

— Что за нелепость! — вырвалось у Жоржа-Мишель.

— Я уже заметил, граф, вы не любите людей в коже и сапогах, — невозмутимо продолжил капитан. — Но шевалье Александр придерживается иного мнения.

— Лейтенант пехотного полка... — повторил граф де Лош, — да ведь это худшее, что может быть... Если мальчик так хотел стать офицером, я бы... Почему вы не остановили его? — обвиняюще вопросил шевалье. — Не задержали? Да в конце концов просто не взяли под арест?!

— А зачем? — Нанси улыбался. — Шевалье Александр не нуждается в ваших милостях. Если бы я заключил с вами пари, то сказал бы, что вы проиграли.

Жорж-Мишель непонимающе уставился на дальнего родственника. Со времени своего открытия он успел забыть злосчастный спор, и сейчас никак не мог взять в толк, о чем говорит Гаспар.

— Куда отправился Александр? — наконец то выговорил граф.

— А мне откуда знать? — усмехнулся капитан. — Я не вмешиваюсь в чужие дела.

— Но его могут убить... — почти прошептал Жорж-Мишель.

— Что с того? — пожал плечами Нанси. — Это лучше, чем быть игрушкой скучающего вельможи.

Капитан продолжал что-то говорить, но Жорж-Мишель не слышал. Впервые в жизни граф не мог найти слов. Исчезновение Александра, насмешки родственника оглушили его, лишив даже возможности швырнуть в лицо барона перчатку. Граф де Лош молча выслушал издевательские советы капитана, потом так же молча повернулся к барону спиной и вышел из прихожей.

* * *

Когда через час в сопровождении Ликура, Шатнуа и нескольких лакеев граф де Лош и де Бар появился в каморке Себастьена Мало, бедный браво чуть не поперхнулся, потрясенный блистательным видом бывшего ученика. Хотя в намерения его сиятельства не входило пускать пыль в глаза обитателям Латинского квартала, выведенный из равновесия событиями дня, Жорж-Мишель вспомнил о необходимости переодеться лишь на улице Сен-Жак. Справедливо рассудив, что время забав кончилось, шевалье не стал возвращаться с полдороги. Когда же Ликур торжественно перечислил Себастьену все титулы обожаемого сеньора, несчастный Мало побледнел и попятился, некстати припомнив отдельные подробности обучения Сен-Жоржа. Затравленно оглядев вооруженных до зубов дворян и лакеев графа де Лош, Себастьен отрешенно подумал, что вряд ли успеет выскочить в окно, но уже через мгновение сообразил, что пожелай вельможа избавиться от него, он бы давно это сделал. Тяжелый кошелек, звякнувший о стол, подтвердил вывод браво.

— Это задаток, — мрачно произнес шевалье Жорж-Мишель. — Я хочу, чтобы ты разыскал Александра де Бретей.

Мало с готовностью кивнул.

— Чаще всего его называют просто шевалье Александром, — продолжал граф.

— Кажется, я знаю, о ком вы говорите, ваше сиятельство, — проговорил Себастьен. — Что я должен с ним сделать?

— Доставить в отель Лошей. Лучше всего связанного по рукам и ногам. Здесь две тысячи экю, если этого недостаточно, получишь еще, только не упусти мальчишку.

Отдав необходимые распоряжения, его сиятельство покинул бывшего наставника так же стремительно как и появился, и только Ликур ненадолго задержался в каморке Мало.

— Если не хочешь, чтобы граф зажарил тебя живьем, постарайся, чтобы с головы шевалье Александра не упал даже волос, понял?

Браво непонимающе замотал головой, затем на всякий случай кивнул.

— Он его любит, ясно? — Убедившись по вытаращенным глазам Себастьена, что наемник осознал всю серьезность ситуации, шевалье удовлетворенно кивнул и последовал за сеньором.

К моменту аудиенции у его величества шевалье Жорж-Мишель был почти спокоен. Он верил в находчивость Мало, силу золотых экю и собственную удачу. Воспользовавшись обуявшей Карла IX из-за отсутствия любимца скукой, граф де Лош решительно потребовал от короля разрешения проверить все выданные за последний месяц офицерские патенты и права опеки над исчезнувшим пажом. Первое желание графа было удовлетворено немедленно, второе вызвало некоторые сомнения его величества.

— Опекунство? — нахмурился Карл. — Должно быть, у Александра есть опекун, ведь кто-то же отправил его ко двору, — резонно заметил король.

— Сир, я не знаю этого человека, да и не желаю ничего о нем знать! — с горячностью возразил Жорж-Мишель. — Смерть Христова, этот человек не выполняет свои обязанности, если не сказать хуже. Если бы я не был уверен, что это отупевший от нищеты провинциал, я бы потребовал отправить его в Бастилию! — с ожесточением заявил шевалье. — Но коль скоро он не попался мне на глаза, что ж — пусть живет, как знает...

Его величество задумался, но в конце концов счел разумным удовлетворить просьбу кузена. Не в последнюю очередь на решение его величества повлияло обещание Жоржа-Мишеля перевернуть всю Францию, лишь бы отыскать сбежавшего пажа. Правда, его величество не заметил, что, пообещав найти Александра, граф де Лош воздержался от обещания вернуть мальчишку ко двору. Карл IX редко обращал внимание на мелочи, а Жорж-Мишель строил другие планы.

Шевалье не имел ни малейшего понятия, сколько лейтенантских патентов могло быть выдано за месяц, но не сомневался, что без труда отыщет нужный. В первый миг Жоржу-Мишелю и правда показалось, будто ему повезло — лейтенантских патентов в пехотные полки было выдано всего пять. Самый ранний из них был дарован Жану де Феррьеру, последний куплен Франсуа де Саше, но и на трех оставшихся имя Александра де Бретей не значилось. Вообразив, будто Нанси нарочно мог ввести его в заблуждение, граф де Лош решил навести справки обо всех новоявленных лейтенантах кавалерии, затем погрузился в пучину патентов корнетов и, наконец, принялся за патенты капитанские. Все было напрасно. Александр де Бретей как сквозь землю провалился.

Граф де Лош готов был на чем свет стоит проклинать лживость мальчишек, пока старый маршал де Таванн с усмешкой не заметил, что пажу вовсе не требовалось покупать патент непосредственно у кого-либо из маршалов.

— Это вы, молодой человек, получили патент из августейших рук, — втолковывал седой рубака. — А другие разживаются чинами, как придется. Добыть патент лейтенанта можно у любого заезжего офицерика, проигравшегося в кости. Или выиграть в карты. В этом случае вам вовек не сыскать юнца. Да и стоит ли? — пожал плечами маршал.

Жорж-Мишель понял, что может рассчитывать только на Мало. Но когда смущенный Себастьен предстал пред очами его сиятельства, шевалье догадался, что и эта надежда тщетна. Расстаравшийся браво смог найти и проданный Александром дом, и барышника, и портного, и ювелира... Смог даже выяснить, через какие ворота Парижа юный офицер покинул столицу, но вот что было потом... Все дороги ведут в Париж, это знает каждый, но куда ведут дороги из Парижа, не знает никто...

Молодой человек вынужден был признать, что более не может откладывать поездку в Наварру. Оставалось тешить себя надеждой, что в преддверии переговоров гражданская война почти прекратилась и значит воспитаннику вряд ли может что-либо угрожать. Правда, вздыхал Жорж-Мишель, были протестанты Сомюра, не подчинявшиеся даже адмиралу де Колиньи и тетушке д'Альбре; рубаки покойного дядюшки Франсуа, жаждущие на свой страх и риск отомстить за герцога; отряды рейтаров и диких албанцев, грабящие и режущие всех подряд; шайки дезертиров и озверевших от ужасов войны крестьян... Размышления об этих опасностях не способствовали успокоению и Жорж-Мишель вновь пообещал себе сделать все мыслимое и немыслимое, дабы как можно скорее установить мир.

Оставалось решить лишь одну проблему. Шевалье Жорж-Мишель повертел в руках заготовленный для Александра патент капитана — детям все игрушка! — и решительно вписал туда имя Мало.

— Держи, — буркнул он, передавая Себастьену драгоценную бумагу. — И... не желаю ничего слышать! — оборвал он попытку браво что-то сказать. — Отныне служить будешь мне, и жить тоже будешь у меня. И вообще, послезавтра мы уезжаем.

Себастьен молча поклонился. За последние годы он растерял пристрастие к вольной и голодной жизни парижских браво и теперь от души радовался обретению тихого приюта. Правда, некоторые замечания господина де Ликура заставили Мало усомниться, что этот приют будет тихим, но смерть на соломе Себастьену отныне не грозила.

ГЛАВА 50

О том, как шевалье Жорж-Мишель встретился с адмиралом де Колиньи,

и к чему это привело

Горы были высокими. Небо — ярко-синим. Воздух — свежим. Вино — терпким.

В Нераке Жорж-Мишель выяснил, что наваррский двор переехал в По, и теперь, стоя у окна самой южной королевской резиденции, восторгался величественным видом Пиренеев. Рядом с шевалье стоял веселый, загорелый и пьяный от счастья принц Беарнский. Жорж-Мишель и сам был вне себя от радости, искренне не понимая, как мог четыре года прожить без друга и кузена, и при этом не скучать. Когда все церемонии официального приема закончились, когда Жорж-Мишель торжественно вручил тетушке вверительные грамоты и в присутствии адмирала де Колиньи предложил Генриху де Бурбону руку Маргариты де Валуа, Жанна д'Альбре наконец-то оставила молодых людей в покое и двоюродные братья смогли обняться. Последний раз Жорж-Мишель видел Генриха, когда тому было четырнадцать. Сейчас, окинув взглядом восемнадцатилетнего кузена, шевалье догадался, что Анри стал мужчиной. Это было хорошо, иначе Жоржа-Мишеля замучили бы угрызения совести — брак шлюхи и невинного мальчика вовсе не казался графу хорошей шуткой.

Наконец, первые бессвязные приветствия закончились, кузены пришли в себя и разговор потек более спокойно. Жоржу-Мишелю казалось, будто вернулись старые добрые времена, когда у него не было ни забот, ни тревог, и сейчас, как раньше, распахнется дверь, и мэтр Бове напомнит, что пора спать.

Дверь открылась, и постаревший воспитатель с укором сообщил кузенам, что уже поздно. Жорж-Мишель в потрясении открыл рот. Генрих рассмеялся.

— Знаешь, лучше выслушивать упреки Бове, чем Колиньи. Скоро сам увидишь, — шепнул на ухо другу и родственнику принц Беарнский. — А вообще-то, у меня в спальне есть веревочная лестница.

На следующий день посол их величеств убедился, что разговаривать с адмиралом действительно сложно. Если бы мадам Екатерина не предусмотрела заранее требования вождя протестантов, Жорж-Мишель мог бы оказаться в трудном положении. Адмирал был так высокомерен и желал получить так много прав для своих единоверцев, что можно было подумать, будто не король Франции оказывает честь бедному родственнику, выдавая за него сестру, а королева Жанна снисходит к дому Валуа, разрешая сыну жениться на Маргарите. Жорж-Мишель не понимал, каким образом Анри может терпеть столь несговорчивого опекуна. На вопрос кузена Наваррский только вздохнул.

— Иногда сбегаю в горы, — признался он. — Там свобода, там жизнь, там веселье...

— Ничего себе, свобода и веселье, — пробормотал граф де Лош, с сомнением глядя на Пиренеи. По мнению шевалье, с тем же успехом свободу и веселье можно было искать в пустыне.

— Хочешь покажу? — оживился принц Беарнский и его глаза загорелись. — Там такая охота, а уж девушки!..

— Девушки в горах?! — не поверил шевалье. — Что им там делать?

— В горах есть пастухи, а у них сестры, дочери, внучки, племянницы... и все такие красавицы...

— Дочери и внучки пастухов?! — Граф де Лош расхохотался. — Анри, ты же принц и будущий король...

— Смейся-смейся, — улыбнулся Наваррский, — только таких девушек ты при дворе не найдешь! У горянок все по настоящему... Уж если губки алые, так они на самом деле алые, а не потому, что помада хорошая. И уж если любят, то взаправду — не из-за того, что им приказали.

— И все же тебе придется вернуться к красавицам двора. Не говоря уж о том, что тебя ждет Маргарита, — добродушно возразил Жорж-Мишель.

Генрих поморщился.

— Брось, Анри, — граф де Лош дружески ткнул кузена в плечо. — Это самый выгодный брак, который только можно представить. За Марго дают хорошее приданное и большие права для твоих единоверцев. Знаешь, свадьба лучше войны.

— Я понимаю, — кивнул юноша. — Колиньи мне уже сотни проповедей прочел, что принц должен приносить себя в жертву. И вообще, Марго лучше, чем Елизавета, представляешь, сколько той лет?!

— Тридцать восемь, — без запинки сообщил Жорж-Мишель. — А что, тебя и Елизаветой стращали?

— Если бы только стращали! Колиньи спал и видел, как бы устроить этот брак. Хорошо хоть матушка решила, что Елизавета слишком вольно обращается с мужчинами.

Жорж-Мишель вторично чуть было не рухнул от хохота.

— Представляю, что тетушка скажет о Маргарите.

— А что тут представлять? — улыбнулся и Наваррский. — Все то же и сказала. Только Колиньи заявил, что союз с Валуа слишком выгоден, чтобы от него отказываться. Кстати, с кем сейчас спит Марго?

— Проще было бы спросить, с кем она не спала, — возразил граф.

— С тобой тоже?

— Ну, я же не совсем бессовестный! — возмутился Жорж-Мишель. — Сейчас она влюблена в Гиза. Но, думаю, к твоему приезду Генрих окажется в прошлом.

— Удрать бы куда-нибудь подвиги совершать, — с тоской протянул Беарнец. — С маврами воевать... или с алжирскими пиратами...

— Что ты сказал, Анри? Повтори, — замирающим голосом проговорил Жорж-Мишель. — С маврами?

Наваррский отмахнулся:

— Да ладно, Жорж, я же знаю, что нельзя. Но помечтать то можно? То матушка, то опекун... не хватало еще чтобы ты проповеди о долге принца читал.

— Да ты... — его сиятельство не находил слов, — ты даже не знаешь, как мне помог! Как узнать, не проезжал ли один человек через Наварру? Я кое-кого ищу, а он, как и ты, вздумал геройствовать.

— Это опять — к Колиньи, — с сожалением сообщил Генрих де Бурбон. — Если, конечно, тебе очень надо. Я провожу, только дальше ты сам, ладно? А то если я сегодня вторично его увижу, мне целый месяц не захочется спускаться с гор, а там сейчас холодно... очень...

— Ничего, — бодро утешил кузена шевалье Жорж-Мишель, — как только женишься, сразу станешь совершеннолетним.

И все-таки, какую бы уверенность не питал граф де Лош, при виде адмирала она поколебалась. Заслышав вопрос молодого человека об Александре де Бретей, несгибаемый протестант нахмурился и тоном, обычным в беседе наставника с нерадивыми учениками, поинтересовался, к чему его сиятельству и родному племяннику самой добродетельной из королев понадобился юноша с такой дурной репутацией.

Жорж-Мишель смутился. Неприязненный и строгий взгляд гугенота не располагал к откровенности, однако читавшаяся во взоре адмирала непреклонность доказывала, что, не узнав правду, Колиньи не станет помогать.

— Господин адмирал, — заговорил шевалье, — Александр де Бретей благородный дворянин и он ни в чем не повинен. Он сын моего покойного друга. Незадолго до смерти мой друг утратил состояние, и его родственники... может быть, они не могли позаботиться о мальчике или просто не хотели, только они предпочли отправить его в пажи и даже меня не предупредили... А придворные... — Жорж-Мишель замялся. — Когда я узнал, что случилось, я взял мальчика под опеку, но он решил, что должен подвигами смыть пятно со своего имени... Я же говорю, у него благородные помыслы, как и подобает дворянину! — начал горячиться граф, все больше отчаиваясь пробить инквизиторскую непреклонность адмирала. — И вот теперь я его ищу, — уже тише докончил шевалье.

— Вот видите, молодой человек, что такое ваш католический двор, — наставительно изрек Колиньи. — Разврат, совращение невинных, безверие и цинизм! Если бы шевалье де Бретей был подданным королевы Наваррской, он получил бы достойного опекуна и был бы воспитан при дворе в духе христианской добродетели.

— Но, господин адмирал, — попытался возразить шевалье, — почему вы говорите только о протестантах? В Релингене о шевалье тоже бы позаботились...

— Так у вас в Релингене половина подданных протестанты! — отмахнулся Колиньи. — Но довольно об этом. Вы хотите, чтобы я помог вам отыскать несчастного молодого человека? Хорошо, я наведу справки. Я даже готов оказать покровительство юноше — наше учение не закрывает двери ни перед кем, а когда начнется война во Фландрии, я возьму шевалье с собой, и он получит возможность очистить свое имя от скверны.

Жорж-Мишель с удивлением поднял взгляд на протестантского вождя и адмирал неожиданно смутился. Граф де Лош сообразил, что Колиньи проболтался. Молодому человеку стало неловко. В комнате повисло напряженное молчание.

— Послушайте, граф, — неожиданно заговорил адмирал, — а вы знаете, как король Филипп хотел заточить вашу будущую жену в монастырь?

Шевалье в замешательстве покачал головой.

— Как? Вам не рассказали, почему ваш покойный тесть обратился в протестантизм? — продолжал допытываться Колиньи.

— Вы ошибаетесь, господин адмирал, принц Релинген был католиком, — проговорил Жорж-Мишель.

Колиньи с сожалением пожал плечами.

— Да, молодой человек, принц Оранский был прав — у князя-архиепископа не хватило мужества следовать дорогой славы. Что ж, в таком случае я поведаю вам, что произошло в Релингене перед вашей женитьбой. Надеюсь, о замужестве вашей будущей жены и покойного дона Карлоса вы наслышаны? Прекрасно, значит, мой рассказ не займет много времени. Так вот, юноша, все просто. Релинген занимает столь выгодное положение, что вызывает зависть многих, и Габсбурги не являются исключением. Первую партию в этой игре выиграл король Филипп — он женил инфанта, эту кару Господнюю на дом испанских монархов, на наследнице Релингена. К счастью, Всевышний не пожелал добавить к венцу Филиппа еще одну жемчужину и умертвил дона Карлоса. Тогда испанский Навуходоносор решил завладеть Релингеном, заперев свою невестку в монастырь. Вам все еще не хочется отослать обратно свой орден?

Жорж-Мишель молчал.

— Я продолжаю, — удовлетворенно кивнул Колиньи. — Принц Релинген был истинным государем. Он заключил союз с принцем Оранским, списался со мной и Теодором де Безой и в результате сам обратился в протестантизм и приказал сделать то же самое брату. Таким образом Филипп не выиграл ровным счетом ничего. И тогда Ирод вынужден был отпустить вашу будущую жену восвояси. Однако он все же свершил злодейство. Принц Релинген был отравлен, а его младший брат в испуге поспешил вернуться в объятия римской блудницы.

Граф де Лош мысленно усмехнулся. Хотя известие об обращении в протестантизм тестя и чуть было не состоявшемся монашестве Аньес оказалось неожиданностью для молодого человека, в рассуждениях Колиньи о Филиппе II ничего нового не было. Если бы Жорж-Мишель был моложе, он непременно постарался бы оспорить утверждения адмирала об испанском дядюшке и римско-католической церкви. Однако его сиятельство давно вышел из мальчишеского возраста, помнил об обязанности посла быть осмотрительным и желал получить помощь неистового протестанта в поисках Александра. Поэтому, отбросив вопросы о причинах столь пристального внимания Колиньи к истории его семьи, граф де Лош предпочел занять свой ум чем-то, что помешало бы ему проявить несдержанность. К примеру, чтением про себя католических молитв или сочинением стихов. Шевалье Жорж-Мишель уже погрузился в пучины сочинительства, когда три слова заставили его встрепенуться. Этими словами были "ваше высочество" и "Нидерланды".

Прежде всего граф де Лош оглянулся, стараясь сообразить, к кому обращается адмирал. Посторонних в комнате не было и его сиятельство, наконец, догадался, что столь странное обращение относилось к нему самому. Молодой человек вскинул голову. Нельзя сказать, чтобы прежде его никогда не именовали принцем, но обращение "ваше высочество" по-фламандски и немецки звучит совсем иначе, чем по-французски. Опять-таки, если бы граф де Лош был моложе, он не удержался бы от вопросов, но посол их величеств ограничился вопросительным взглядом, который ни к чему не обязывал и мог означать, что угодно. Адмирал был опытным человеком и совершенно верно истолковал вопрос в глазах собеседника.

— Ну, конечно, принц, кто более вас имеет право возжелать и получить Нидерланды? Вы принц по праву рождения и женитьбы. Вы правитель Релингена, княжества родственного фламандцам. Даже король Филипп не сможет вас попрекнуть, в конце концов провинции достанутся мужу его родной племянницы. А вы — вы станете вровень с самыми могущественными государями Европы...

Каждый молодой человек мечтает о короне. Только для одних пределом мечтаний является скромная корона барона, другие стремятся завладеть графским венцом, а третьи мечтают о короне герцога. Герцоги желают стать пэрами, а пэры внимательно оглядывают окрестные земли в поисках незамужних принцесс, способных принести им в приданное корону. Ну а принцы... плох тот принц, что не желает стать императором или, на худой конец, королем. Внимая Колиньи, Жорж-Мишель раскраснелся. Однако простой здравый смысл заставил его разглядеть серьезное препятствие на пути осуществления столь блистательной идеи.

— А как же принц Оранский? — поинтересовался шевалье.

Колиньи скривил губы, что должно было означать улыбку.

— А разве вы, молодой человек, рассчитываете отправиться в Нидерланды со мной вдвоем, в сопровождении пары лакеев и камердинера? Испанскую армию требуется прежде всего разбить и уж тут принц Оранский будет кстати. В благодарность вы сможете отдать принцу Лимбург или лучше Гельдерн — Нидерландов хватит на всех. Его величество король Карл также не откажется поддержать вас в обмен на Артуа и возможность покрыть себя неувядаемой славой. К тому же в нашу армию будет стекаться множество молодых людей, жаждущих разбогатеть за счет Испании, и тогда в нашем многострадальном отечестве воцарится мир и благоденствие...

Пение сирен не могло так околдовать Одиссея, как резкий голос вождя протестантов будущего государя. И все же одна мысль омрачала мечты графа — в рассуждениях Колиньи он не находил ни одного, даже самого скромного местечка для принца Беарнского.

— Принц Беарнский? — удивленно вскинул бровь адмирал. — А зачем ему что-либо предлагать? Генрих де Бурбон имеет достаточно владений во Франции и к тому же рано или поздно унаследует Наварру. Или вы хотите, чтобы я вытащил вашего кузена из брачной постели и отправил на войну? Полноте, молодой человек, принц Беарнский должен обеспечить Наварру наследниками, хотя... насколько мне известно, он уже сделал это. Да и в любом случае, войн на его век хватит. После того как вы отнимите у Филиппа Нидерланды, принц Беарнский сможет попытать счастья с испанской Наваррой.

— А что хотите вы? — прямо поинтересовался Жорж-Мишель.

На этот раз Колиньи улыбнулся по настоящему. Приятно было видеть, что они с графом говорят на одном языке.

— У вас есть сын, принц, а моя дочь недавно вышла замуж. Полагаю, она еще порадует меня внучками. Наши потомки — наши общие потомки, молодой человек — будут править Нидерландами. Ради этого стоит постараться, не так ли? Конечно, вы можете вспомнить, что ваш сын обручен, но, слава Богу, дети в таком возрасте, что у вас достаточно времени, чтобы передумать. Вот если бы Филипп предложил вашему сыну инфанту и Нидерланды в качестве приданного — было бы глупо отказываться от союза. А так Нидерланды вы возьмете сами, а невесту для вашего наследника дам вам я.

На первый раз адмирал решил не говорить, что для удачи предприятия полагает необходимым обращение графа де Лош в протестантизм. По мнению Колиньи молодой человек мог и сам об этом догадаться.

— А теперь идите, принц, я не требую от вас немедленного ответа, — уверено провозгласил адмирал. — Что касается меня, то я постараюсь разузнать что-нибудь о шевалье де Бретее. Впрочем, даже если он и не проезжал через Наварру, стоит ему услышать о войне в Нидерландах, как юноша немедленно явится на поле брани — вскоре туда отправятся все люди доблести и чести. Уж там то вы его не упустите...

* * *

Адмирал сделал больше, чем обещал. Во-первых, как человек, безраздельно правящий в Наварре, он обладал такой властью, о которой Жорж-Мишель даже не догадывался. Во-вторых, видел и другие возможности для Александра по сравнению с теми, что навоображал граф. В самом деле, размышлял адмирал, к чему отправляться к черту на рога, сражаться с маврами и алжирскими пиратами, когда юный шевалье мог последовать примеру шевалье де Рабоданжа — иными словами перейти в лагерь протестантов? В силу этого приказ адмирала был прост — сообщить ему обо всех белокурых и синеглазых офицерах в возрасте между тринадцатью и шестнадцатью годами, перешедшими к протестантам за последний месяц. Поиски пока не дали результатов, но Колиньи не сомневался в успехе.

Шевалье Жорж-Мишель также не разочаровал адмирала. На следующий день после увлекательной беседы граф де Лош сообразил, что в протестантских Нидерландах и правитель должен быть протестантом.

Нельзя сказать, будто необходимость обращения очень расстроила графа. В конце концов даже Гизы чуть было не поменяли веру лет десять назад. Нет, само по себе обращение не смущало шевалье. Жоржа-Мишеля смущало то же, что и князя-архиепископа Меца до него — унылое сукно, шерстяные чулки, отсутствие галунов, вышивок и кружев, грубые башмаки без пряжек и темный цвет одежд. Вообразить же Аньес в безобразном полотняном чепце шевалье и вовсе не мог.

Не на шутку встревоженный возникшим препятствием, Жорж-Мишель поспешил к Колиньи. Суровый протестант пожал плечами:

— А почему, принц, вы говорите об обращении, а не о возвращении в истинную веру? Ваша матушка протестантка, точно так же как и ваша тетушка, и бабка. Все эти строгости необходимы для проверки искренности веры прозелитов, но вы то к ним не относитесь. Для вас речь идет не о смене веры, что и правда выглядит не слишком достойно, а о возвращение в лоно материнской веры. Или вас смущает необходимость посещать проповеди пасторов? Полноте, молодой человек, это паписты сочиняют о наших проповедниках всяческий вздор. Пойдемте со мной и вы сами увидите, где правда.

Все еще с сомнением качая головой, Жорж-Мишель принял приглашение адмирала и с удивлением обнаружил, что протестантское богослужение оказалась много занимательнее, чем он предполагал. Интересу графа способствовала тема проповеди: богоизбранность князей, призванных одержать победу над Злом, и получить в награду Землю Обетованную, текущую молоком и медом. Жоржу-Мишелю казалось, будто устами проповедника с ним беседует сам Господь Бог, и подобное внимание Всевышнего было очень лестно. Когда же Колиньи между делом сообщил, что хотя у гугенотов и нет святой воды, которую можно подавать хорошеньким прихожанкам, зато они не мешают своим дочерям посещать религиозные диспуты, Жорж-Мишель пожелал немедленно посетить один из таких вечеров. Результат превзошел все ожидания графа. Возможно, переговоры о свадьбе принцессы Маргариты и принца Беарнского шли не слишком активно, зато обсуждения будущего похода в Нидерланды проходили между Колиньи и графом де Лош чуть ли не каждый день. Адмирал расспрашивал Жоржа-Мишеля о характере короля Карла и его ближайших советников, познакомил со своим зятем Телиньи, с которым шевалье быстро свел дружбу, представил всем видным протестантским полководцам и вельможам, и всем самым уважаемым пасторам.

Граф де Лош редко посещал проповеди, зато не пропускал ни одного религиозного диспута. В результате подобного усердия королева Жанна стала все чаще улыбаться племяннику, пасторы считали его образцовым дворянином-гугенотом и постоянно ставили в пример принцу Беарнскому, а Колиньи дошел до того, что как-то назвал своим возлюбленным сыном.

Только Генрих де Бурбон с возрастающим ужасом следил за двоюродным братом, который, по его мнению, говорил, действовал и даже думал в точности, как адмирал де Колиньи. Принц Беарнский не знал, как пробудить кузена от странного забытья, а еще юноше хотелось в Париж и он с испугом размышлял, не забыл ли Жорж о главной цели приезда — ведении переговоров о предстоящем браке с мадам Маргаритой. К сожалению, кузен почти все время проводил с адмиралом или его зятем, а матушка никак не могла дать твердый ответ, согласна она на брак или нет.

Наконец, ни сказав ни "да", ни "нет", королева Наваррская принялась расспрашивать племянника о парижских модах, ибо не могла дать согласие на брак, не будучи уверенной, что сможет предстать перед французским двором во всем великолепии государыни. Жорж-Мишель с радостью принялся просвещать тетушку и неожиданно помрачнел. Моды, о которых рассуждал шевалье, были трехмесячной давности. Его сиятельство вспомнил о переговорах, об инструкциях мадам Екатерины и почтительно поинтересовался у королевы, когда она намерена дать ответ. По прошествии еще двух недель ответ был получен и довольный успехом Жорж-Мишель начал собираться в дорогу.

Настроение молодого человека было отличным. Королева Жанна почтила его своим благословением. Адмирал де Колиньи дал множество полезных советов, а также снабдил будущего правителя Нидерландов адресами пасторов в Париже, Лоше и Барруа. Телиньи обещал продолжить дружбу в Париже, а Анри просто от души обнял. Графа де Лош ждала Франция, а потом — Нидерланды. Поход за корону начался.

ГЛАВА 51

"И ты, Брут..."

Королева-мать была счастлива. Успех в Наварре и прекращение гражданской войны вскоре дополнились новой радостью: буйные поляки, не так давно лишившиеся короля, предложили трон ее любимому сыну. Королева плакала от счастья, и в своей радости не заметила, какие перемены произошли с графом де Лош.

Гаспар де Колиньи не зря часами беседовал с шевалье, не зря соблазнял богатством Нидерландов и королевским венцом. Вернувшись в Париж, молодой человек покорил короля Карла рассказами о доблести его недавнего врага и очаровал речами о подвигах и славе. Его величество заранее боготворил Колиньи и мечтал об освобождении от материнской опеки. Желая сделать приятное адмиралу, Карл отдал тайный приказ набирать войска и оснащать галеры, согласился принять депутацию от мятежных нидерландских провинций и даже отправить к принцу Оранскому тайного посла. Молодые люди были счастливы, и это чувство было столь непривычно для французского короля, что его величество готов был перевернуть небо и землю, лишь бы только не вызвать неудовольствие вчерашнего врага.

Екатерина не подозревала о замыслах сына, погрузившись в предсвадебные заботы. Тревожное молчание папы римского, упорно не желавшего присылать разрешение на брак католички и гугенота, хлопоты с портными, вышивальщиками, ювелирами, поэтами, музыкантами, архитекторами, садовниками и певцами кого угодно могли довести до изнеможения. Королева-мать желала, чтобы свадьба дочери стала образцом для всех христианских принцесс и заставила позеленеть от зависти королевские дома Европы. Еще никогда Екатерина не проводила так много времени у астрологов, предписывая им выбрать самый благоприятный день для сочетания молодых. Никогда так не заботилась о применении симпатической магии, призванной уничтожить всякое вредоносное влияние на свадьбу и сделать брак дочери удачным и спасительным для Франции.

К счастью, астрологи и гороскопы обнадеживали, но королева не хотела упускать ни одной возможности для усиления благотворного влияния на судьбу. Прослышав, что некоторые обряды лучше всего совершать в строго определенных местах, Екатерина потащила весь двор в Блуа, дабы там встретить протестантов и обручить дочь и принца Беарнского.

В Блуа королеву-мать поджидали первые неприятности. Колиньи был так заносчив и высокомерен, словно только что штурмом взял Париж. Жених и невеста смотрели друг на друга с полным равнодушием, словно и не провели вместе несколько детских лет. Королева Жанна так сильно кашляла и казалось такой уставшей, что Екатерина всерьез испугалась, как бы болезнь королевы Наваррской не испортила торжество. Но самый неприятный сюрприз преподнес флорентийке родной сын Карл, с восторгом встречавший каждое слово недавнего врага и даже называвший его "отцом", словно не адмирал собирался некогда похитить юного государя и словно не он жег парижские предместья и наводнял Францию рейтарами.

А потом прозвучало слово "Нидерланды".

Королева-мать ужаснулась. Война с Испанией вовсе не входила в планы медичиянки. Ее величество представила второй Сен-Кантен и испанские войска под Парижем и решила серьезно поговорить с сыном. Разговор не принес желанного умиротворения. С растущим смятением Екатерина обнаружила, что среди танцев, чтения стансов в честь жениха и невесты, каруселей и фейерверков идет планомерная подготовка к войне с его католическим величеством. Блуа заполнялось усатыми и шумными гасконцами, хмурыми овернцами, лихими корсарами из Ла-Рошели и рослыми валлонами, осаждавшими короля требованиями вести их в бой против душителя Европы.

Королева-мать попробовала побеседовать с графом де Лош, надеясь, что благодаря жене весьма тесно связанный с испанским королем, племянник разъяснит Карлу всю пагубность ведения войны с его католическим величеством. И тут Екатерину ждало новое потрясение. С убежденностью, которую королева-мать даже не подозревала в легкомысленном молодом человеке, граф де Лош и де Бар заявил, что Нидерланды скоро сами упадут в подставленные ладони решительного предводителя, и долг христианнейшего короля заключается в том, чтобы не оказаться в стороне от славного деяния.

Вдовствующая королева посмотрела на племянника тем взглядом, каким за шестнадцать веков до этого лицезрел Брута умирающий Цезарь. Жорж-Мишель не смутился. Решительно и вдохновенно молодой человек заговорил о славе французского оружия, богатстве семнадцати провинций, бесчисленных глупостях, сотворенных Филиппом Испанским в Нидерландах, и умиротворении Франции, к которому приведет победоносная война. Короче, повторил все то, что часами обсуждал с Колиньи.

Екатерина бросилась к Жанне д'Альбре, однако кальвинистская Дебора была слишком озабочена пристрастием будущей невестки к косметике и открытым платьям, поэтому, начавшись довольно мирно, беседа двух королев закончилась грандиозной ссорой и новым приступом королевы Наваррской.

Отчаявшись договориться с Карлом, королева-мать обратилась к тому, кто завладел всеми помыслами ее сына. Однако адмирал де Колиньи лишь презрительно отмахнулся от бабьих страхов и обрушил на королеву сотни упреков, обвиняя в том, что она не желает установления во Франции мира.

— Вы отказываетесь начать войну, мадам! Дай Бог, чтобы не вспыхнула другая, уйти от которой будет не в вашей власти! — бушевал адмирал.

Королева-мать не знала, за что браться раньше. За попытки возбудить любовь в будущих супругах, положить конец приготовлениям к войне или найти врачей для королевы Жанны? После некоторых размышлений Екатерина решила заняться всем одновременно. Однако Жанна д'Альбре продолжала болеть и, в конце концов, покинула этот мир, дав жизнь самым нелепым слухам. Молодой король Наваррский принялся уверять, будто негоже устраивать свадьбу сразу после похорон, и сыновней преданностью мог бы сорвать с таким трудом установленный мир, если бы не адмирал де Колиньи, громогласно потребовавший от юноши принести свою скорбь в жертву благополучию двух королевств.

И все-таки, хотя помолвка состоялась, а свадьба приближалась с каждым днем, Генрих и Маргарита продолжали смотреть в разные стороны. Напрасно по приказу госпожи фрейлины королевы-матери каждую ночь дарили любовь дворянам короля Наваррского — Маргарита де Валуа и Генрих де Бурбон оставались нечувствительными к любовной магии. Напрасно Екатерина приказала пригласить в Блуа всех супругов, некогда переступивших через пропасть религиозной розни. Напрасно велела отслужить как можно больше месс во славу мира и благоденствия. Колиньи, Карл и Жорж-Мишель чуть ли не открыто набирали людей для нидерландского похода, а испанский посол каждый день заявлял королеве-матери новый протест.

Наконец, решив, что переезд в Париж поможет умиротворению, Екатерина приказала отправляться в дорогу. Увы, черные траурные одежды протестантских дворян сразу же вызвали неприязнь парижан, а заносчивость гасконцев с одной стороны и пламенные проповеди католических священников с другой превратили эту неприязнь в плохо сдерживаемую ярость. Каждый день в Париже проходило не менее полудюжины дуэлей, и среди этой неразберихи, среди глухих угроз и бряцания оружием словно саламандра в огне сновал граф де Лош, убеждая, уламывая, очаровывая, покупая, вербуя и шаг за шагом собирая армию.

Жорж-Мишель гордился собой. По приезде из Наварры он немедленно поделился новостями с женой, и принцесса Релинген с восторгом встретила возможность пощипать дядю Филиппа. Граф де Лош произносил речи, заключал союзы, мирил врагов и ссорил друзей, поддерживал твердость короля Карла, высмеивал колеблющихся, злил герцога де Гиза, дрался на дуэлях и выполнял поручения Колиньи. Генрих де Валуа метался между родственниками, не зная, чью сторону принять, а Генрих де Бурбон с трудом сдерживал протестантских вельмож, требовавших немедленно выступить в поход против короля Филиппа.

Его сиятельство не смущали споры и он не собирался останавливаться на полпути. Короля Наваррского Жорж-Мишель уверял, будто война в Нидерландах принесет Франции долгожданный мир. Герцога Анжуйского просил помнить, что скоро у него будет две короны и, следовательно, он должен успокоиться и не мешать другу завоевывать свою. Когда же Генрих непонимающе уставился на кузена, шевалье пояснил, что по сообщениям Мирона король Карл кашляет кровью и, значит, вряд ли долго заживется на этом свете. А герцога де Гиза Жорж-Мишель и вовсе послал к черту, коль скоро у того не хватало ума присоединиться к походу и округлить свои владения за счет испанского короля.

ГЛАВА 52

В которой Соланж де Сен-Жиль, сама того не зная,

обретает покровителя при французском королевском дворе

Вряд ли стоит удивляться, что подготовка к Нидерландской компании отнимала у Жоржа-Мишеля так много времени, что он упустил появление при дворе новой звезды, точнее, первоначально не счел нужным обращать на нее внимание. Причин для подобного равнодушия было две. Первой и главной стала досада шевалье, не заметившего появление очаровательного цветка по соседству с собственными владениями. Второй — придворная молва, упорно твердившая, будто Соланж де Сен-Жиль из Азе-ле-Ридо хороша собой, но на редкость глупа. Правда Анри де Бурбон говорил о кузине с нескрываемым восхищением, но граф де Лош отнес это за счет пристрастия двоюродного брата к пастушкам, которых, судя по всему, и напомнила принцу провинциалка.

Очаровывать пастушек, полагал шевалье Жорж-Мишель, дело простое и потому скучное. Да и расстраивать кузена, отнимая у него подружку, было нехорошо. Впрочем через пару недель после начала празднеств, его сиятельство сообразил, что был не совсем прав, а кузен с малышкой оказались еще более бесхитростными, чем можно было предполагать — во всяком случае прежде шевалье не приходилось встречать при дворе невинных девочек.

Соланж де Сен-Жиль, о которой так много судачили при дворе, было четырнадцать лет и она только что покинула монастырь. Господин де Сен-Жиль немало передумал, прежде чем отправить девочку в обитель. Так уж сложились обстоятельства, но ни Антуан, ни его супруга не получили сколько-нибудь приличного образования и потому желали дать своей дочери все то, чего сами были лишены. Но даже не это соображение заставило полковника отослать Соланж из дома. Гражданская война то и дело подходила к берегам Луары и Эндра, а господин де Сен-Жиль был слишком опытным военным, чтобы не понять, что Азе-ле-Ридо является не очень надежной защитой от боевых действий.

Монастырь сестер-августинок в Шиноне был знаменит на всю Турень не только школой для девочек из благородных семей, но и надежными стенами, превосходящими даже стены первого монастыря Франции Фонтевро и способными выдержать самый жестокий штурм. А уж расположение Шинона и его укрепления делали для армий бессмысленной даже попытку приблизиться к городу.

Когда полковник первый раз явился в монастырь для свидания с дочерью, он был поражен, обнаружив, что должен разговаривать с девятилетней девочкой через две толстенные решетки, но досада, что ему не удастся обнять дочь, быстро прошла, когда почтенный дворянин сообразил, что и врагам не добраться для его сокровища. Таким образом маленькая Соланж осталась в монастыре, не покидая его даже на время каникул, и могла видеть родителей лишь два раза в году, как предписывал устав монастырской школы.

В делах воспитания благородных девиц сестры-августинки придерживались строгих правил, и девочек с утра до вечера учили хорошим манерам, умению вести хозяйство, врачевать раны, молиться и вышивать. К счастью для воспитанниц, монахини никогда не забывали, что девочкам предстоит вести светский образ жизни, поэтому немало времени отводили на обучение пансионерок танцам, французской истории, новым и древним языкам, пению и умению играть на лютне и спинете. А еще девочкам внушали страх и почтение к их будущим мужьям.

— Долг каждой девицы, — строго вещала сестра Ада, долговязая горбоносая монахиня, которой по мнению девочек с самого рождения было полсотни лет, — выйти замуж. Долг каждой дамы — подарить супругу не менее трех детей! И запомните, Всевышний создал Еву из самой незначительной кости Адама, дабы жена была покорной служанкой мужа. Обязанность жены — подчиняться супругу и выполнять любые его прихоти! Вы слышите, негодные девчонки? Любые!

"Негодные девчонки" были бы рады посмеяться над наставлениями сестры Ады, но предпочитали делать это, когда монахини не было рядом — в гневе главная школьная наставница была воистину страшна. Ходили слухи, что когда-то она не смогла выйти замуж и с горя удалилась в монастырь. Ученицы не видели в этом ничего странного. Сутулая, с маленькими желтыми глазками, большим кривым ртом, горбатым носом и привычкой при ходьбе выставлять вперед одно плечо и ставить носки внутрь наставница вряд ли могла вызвать симпатию. Говорили, будто даже знатное происхождение и огромное приданное не помогли несчастной, и потому сестра Ада испытывала неприязнь к ученицам, обладавшим хоть какой-то миловидностью, и ненавидела всех, кто уже был обручен.

Как и другие воспитанницы Соланж быстро поняла, что от сестры Ады надо держаться как можно дальше и тогда жизнь в школе будет сносной. А потом у юной мадмуазель появились подруги и она вовсе перестала думать о строгой наставнице. Девочки учились, играли в монастырском саду, потихоньку от сестры Ады читали стихи и рыцарские романы, которые им тайком передавали послушницы, и придумывали тысячи проказ. Соланж даже опомниться не успела, как минуло пять лет, а потом родители забрали девочку из монастыря, сообщив, что ей предстоит отправиться ко двору.

Господа де Сен-Жиль не знали, кому именно пришло в голову, что они и в особенности их дочь Соланж являются символом единения католического севера и протестантского Юга, но прослышали, что идея очень понравилась королю. Что еще больше привлекало Карла IX, так это то, что в счастливой судьбе сеньоров Азе-ле-Ридо важную роль играли как бабка жениха, так и дед невесты, и потому присутствие Соланж на свадебных торжествах должно было напоминать, сколь удачным бывает супружеское единение представителей двух враждебных религиозных лагерей. А прославление прекрасной и высокоученой сестры Франциска I Маргариты, отданной в свое время за наваррского короля, должно было прославлять нынешнюю Маргариту, не менее прекрасную, не менее образованную, точно так же увлекавшуюся литературой, и которой точно так же предстояло вступить на наваррский престол.

В общем, приказ короля, а главное, королевы-матери был ясен, и супруги де Сен-Жиль с дочерью отправились в Блуа, где должны были начаться свадебные торжества, и где Соланж предстояло изображать античную нимфу и читать в присутствии двора, жениха и невесты латинские и французские стихи, восхвалявшие августейшую чету. Облаченная в странное платье, оставлявшее открытыми руки и ноги ниже колен, Соланж испытывала страшную неловкость под взглядами сотен и сотен гостей. Когда же девочка произнесла стансы, превозносившие целомудрие и чистоту невесты, среди придворных послышались громкие смешки, а Соланж совсем смутилась, не понимая, что она сделала не так.

Нет, двор оказался не похож на то, что было написано в романах. Да и монахини рассказывали о придворной жизни по-другому. Соланж помнила, как проникновенно сестры-наставницы повествовали о церемониях французского двора, говорили об изысканном поведении кавалеров и дам, внушали ученицам почтение к королю и принцам крови. И вот кавалеры хватали дам за руки и бессовестно задирали им юбки, дамы даже и не думали возмущаться подобной грубостью, а вместо этого сами норовили оседлать шевалье, словно крестьянки на деревенском празднике, благородные вельможи позволяли себе кричать друг на друга, принцев крови и самого короля, а неожиданная смерть королевы Наваррской ни на миг не остановила всеобщее веселье. Соланж даже растерялась, видя, что все траурные церемонии свелись к тому, что двор покинул Блуа, где случилось несчастье, и переехал в Париж, где как ни в чем не бывало продолжил праздники.

Соланж наблюдала за придворными широко открытыми от изумления глазами. Вид короля Карла и его братьев, испепелявших друг друга ненавидящими взглядами, фрейлин королевы-матери, предающихся наслаждениям с каким-то истеричным весельем, разряженных придворных, готовых абсолютно на все и, возможно даже, в виде исключения, на порядочный поступок, способен был напугать любого человека, и девочка была напугана. Однако дочь полковника де Сен-Жиль только гордо вскидывала голову, делая вид, будто вовсе не способна чего-то бояться, и строила планы избавления от навязчивых поклонников.

Еще в Блуа Соланж узнала, что привлекает внимание очень многих господ. Слухи о состоянии ее отца, полку и особом благоволении королей династии Валуа делали девушку желанной невестой не только для знатных, но промотавшихся дворян, но даже и для тех, кто не был обижен Фортуной. О том, что благородных господ привлекает не только богатство, но и она сама, Соланж пока не догадывалась. Большие наивные глаза, в глубине которых плясали чертенята, пухлые губы, которые, казалось, с наслаждением пьют нектар жизни, то смущенная, то радостная улыбка, опьяняли не только возможных женихов, но и давно женатых шевалье, не смущавшихся даже детской угловатостью мадмуазель. Ухаживания придворных не на шутку расстраивали девочку. Воспитанная в строгости монастыря Соланж считала невозможным для невесты не только увлекаться речами поклонников, но даже и слушать их. Но как, скажите на милость, объяснить все это шевалье? Соланж быстро убедилась, что господа вовсе не собирались прислушиваться к ее словам, слыша только себя и свои желания.

И тут на помощь девочке пришли школьные проказы.

Прежде всего Соланж принялась делать вид, будто не понимает страстных взоров и не менее страстных речей кавалеров. Во-вторых, заимела привычку в самый неподходящий момент прерывать затейливые объяснения какого-нибудь придворного вопросом вроде следующего: "Ах, сударь, мне и правда необходима ваша помощь. Не могли бы вы разъяснить, почему в латыни существительное "голова" относится к среднему роду, тогда как совершенно очевидно, что это противоречит здравому смыслу?" или же "Ах, господин маркиз, разрешите для меня эту загадку: как вы думаете, к какому галльскому племени принадлежал противник Цезаря Адбукилл?"

В первый миг после такого вопроса пострадавший буквально столбенел, во второй с извинениями отходил прочь. Соланж старалась говорить как можно больше о вещах, наименее интересных для поклонников, и вскоре заслужила репутацию девушки очень милой, но, к сожалению, на редкость глупой. Полковник де Сен-Жиль, не без основания гордившийся умом дочери, был немало обескуражен подобной молвой, но как следует приглядевшись к поведению Соланж, без труда разгадал плутни девочки и умилился. Правда, раньше Антуан не замечал за дочерью склонности к притворству, но сейчас отнес это за счет издержек монастырского воспитания.

Наивное притворство Соланж оказалось полезным, и пока господин де Сен-Жиль, отвергший предложение мадам Екатерины отдать девочку ей во фрейлины, раздумывал, каким образом отказать и мадам Маргарите, Соланж благополучно избавилась от внимания королевы Наваррской. Как и в остальных случаях, сделано это было не совсем обычным способом: в разгар полуторачасовой беседы с королевой Соланж сделала несколько грубых ошибок в латинском языке, умудрилась перепутать стихи Ронсара и Клемана Маро и так фальшивить, аккомпанируя на лютне Жийоне де Ториньи, что разочарованная Маргарита оставила желание заполучить юную девицу в свою свиту. Конечно, Соланж признавала, что лгать, тем более особе королевской крови, нехорошо, но ее настолько поразили слухи, ходившие о любимой фрейлине Маргариты, что девочка поклялась держаться как можно дальше от двора королевы Наваррской.

"Держаться подальше" было трудно. Несмотря на то, что двор его христианнейшего величества мало походил на воображаемый, Соланж де Сен-Жиль довольно быстро при нем освоилась и поняла, что общаться с дамами много безопаснее, чем с шевалье. К тому же, утешала себя Соланж, должна же она с кем-то разговаривать, а то беседовать с поклонниками она опасалась, а узнать, что за люди собрались при дворе, хотела.

К удивлению Соланж одна дама взялась просвещать ее, сыпала множеством имен, подробностей и советов, так что у девочки кругом шла голова. Луиза де Коэтиви была очень красива и одевалась с роскошью, не уступавшей роскоши королевы Маргариты. Соланж не понимала, что заинтересовало в ней фрейлину королевы-матери, но графиня полагала, что соседство с юной провинциалкой так выгодно оттеняет ее достоинства, что этим глупо было бы не воспользоваться.

Разговоры графини и ее подруг были столь странными, что Соланж не требовалось претворяться, будто она ничего не понимает. Понимала девочка немногое, но с усердием слушала, стараясь разобраться в странном придворном мире.

— Ох уж эта свадьба, она совсем меня разорила. А у господ гугенотов в карманах ветер гуляет, — томно вздыхала Шарлотта де Сов, обмахиваясь платком после очередной вольты.

— Ну почему только гугеноты, дорогая, — пожала плечами Диана де Меридор, баронесса де Люс, — граф, к примеру, приехал без жены.

Соланж покраснела, сообразив, каким образом фрейлина собирается поправить свои дела.

— Говорят, он раздал по десять тысяч ливров своим офицерам, и даже пажам сделал подарки, — вмешалась в разговор дама де Бетюн.

Диана смахнула несуществующую соринку с корсажа и потянулась как кошка.

— Ага, получишь кошелек с золотом от его сиятельства и стилет в спину от ее высочества, — ехидно заметила красавица Шарлотта.

— Смотри, не позеленей от зависти, — огрызнулась Диана. — Да будь она даже ревнива как все испанки вместе взятые, все равно она сюда не явится.

Соланж вертела головой по сторонам, тщетно пытаясь разглядеть таинственного графа, внимания которого добивалась Диана. Кроме того она не могла понять, о какой принцессе идет речь и почему эта отсутствующая принцесса должна приревновать графа к фрейлине ее величества. Увы, среди кавалеров, находящихся в зале, только один был незнаком мадмуазель де Сен-Жиль. Однако вряд ли он мог быть этим самым графом. В черном, сплошь затканном золотом одеянии, шевалье более всего походил на испанского гранда, тем паче что среди нескольких золотых цепей на груди незнакомца сверкал рубинами орден Золотого Руна. Свита вельможи — несколько дворян и полдюжины пажей — были одеты столь же роскошно. Вряд ли кто-либо из подданных короля Карла мог столь дерзко нарушать эдикты против роскоши. "Гранд" держался столь надменно, что казалось, будто он делает величайшее одолжение присутствующим, находясь рядом с ними. Мадмуазель де Сен-Жиль подумала, что если бы не надутый вид незнакомца, он выглядел бы довольно привлекательно. Тем временем фрейлины продолжали обмениваться колкостями.

— Диана права, — насмешливо заметила графиня де Коэтиви, бросив взгляд в ту же сторону, что и Соланж. — Чтобы ее высочество принцесса Релинген почтила своим вниманием свадьбу какого-то гугенота — да никогда в жизни!

— Это ты злишься из-за того, что гугенот достался мне, а не тебе, — молниеносно отозвалась Шарлотта. — Бедняжка, тебе приходится довольствоваться Алансоном.

— Ну не я же любимая фрейлина ее величества, — фыркнула Луиза. — Зато мне не придется спать с ювелиром.

— И что?! — вскинула голову любовница короля Наваррского. — Зато я встречаюсь с мужчиной, а не с каким то недомерком. И, кстати, соблазнить графа тебе тоже не светит.

— Никогда не собиралась, мы с принцем в слишком близком родстве, — язвительно парировала Луиза де Коэтиви.

Соланж окончательно запуталась, о ком идет речь. Несмотря на монастырское воспитание она уже поняла, почему Шарлотта де Сов со дня свадьбы бросала томные взгляды на короля Наваррского, и знала, что Луиза де Коэтиви все вечера прогуливается под руку с герцогом Алансонским. Но о ком спорили дамы, и что это за таинственный шевалье, которого называли то графом, то принцем, и который награждал своих людей с королевской щедростью?

— Мой кузен, — продолжала меж тем Луиза де Коэтиви с таким видом, будто она сама вывела кузена в свет, — самый блистательный кавалер двора. Ну, скажите, кто еще с таким достоинством умеет носить траур?

В некотором замешательстве Соланж поняла, что графиня указывает прямо на "испанца".

— Герцог де Гиз к примеру, — не замедлила парировать Шарлотта. — Вчера он тоже явился в трауре по своей любимой собачке.

— Ага, — убирая помаду, хихикнула Диана де Меридор, — только сегодня, после разговора с графом он оделся обычно, зато граф за одну ночь переодел всю свиту в траур, все-таки у него тетушка скончалась.

Тут Соланж не выдержала:

— Но почему он тогда не удалился от двора? — с простодушием монастырской воспитанницы вмешалась она в разговор фрейлин.

Вопрос Соланж произвел на ссорящихся дам впечатление, сходное с появлением среди них маленького неуклюжего щеночка. Дамы дружно захихикали, но уже добродушно.

— Ну, милочка, как же принц Релинген может удалиться от двора, если он эту свадьбу и устроил, — снизошла до провинциалки Луиза. — Конечно, покойная королева Наваррская была его родной тетушкой, но она вряд ли хотела бы, чтобы свадьба расстроилась. И кто бы тогда был шафером жениха?

— Значит, он теперь вдрызг рассорился с Гизом, — видимо, Шарлота де Сов решила превзойти себя в стремлении уязвить Луизу де Коэтиви.

— Да ладно, Анжу их помирит, — беззаботно махнула рукой Диана, кивая на парочку принцев, направлявшихся к таинственному графу.

— После того, как граф де Лош увел у герцога двух принцесс из-под носа? — усомнилась Шарлотта.

— Что с того? — с превосходством глядя на баронессу, бросила Луиза. — Не будет же Гиз ссориться с королем Филиппом и его святейшеством.

Уловив недоуменный взгляд Соланж, графиня продолжили тоном уже более мирным, но столь же снисходительным.

— Да-да, мой кузен племянник его католического величества и крестник самого папы.

Нет, все это было настолько странно, что Соланж предпочла бы вернуться домой, но если Антуану и удалось испросить для жены разрешение удалиться в Азе-ле-Ридо, то ему самому и Соланж предписано было оставаться в Париже. В столице Сен-Жили поселились в небольшом отеле, заблаговременно купленном полковником, и потому могли позволить себе появляться не на каждом празднике, а через один, и наслаждаться визитами приятных им людей, а именно: двух кузенов Монтескью и короля Наваррского, частенько приходившего поговорить с дядей Сен-Жилем, а также поприветствовать "кузиночку".

Кузен Наваррский нравился Соланж много больше кузенов де Монтескью, хотя бы потому, что не смотрел на девочку свысока и с удовольствием болтал с ней обо всем на свете. Рассказы о Наварре и Азе-ле-Ридо, о Сорбонне и шинонском монастыре, об охоте и танцах доставляли родственникам неподдельное удовольствие. А уж когда Соланж призналась кузену, каким образом избавилась от внимания его супруги, юный король и вовсе пришел в восторг.

Разговоры короля с господином де Сен-Жиль были гораздо серьезнее и касались дальнейшей политики Генриха де Бурбона. По мнению Антуана племяннику следовало как можно скорее покинуть Париж, поскольку угар свадебных торжеств мог не только помирить недавних врагов, но и рассорить их пуще прежнего. Как утверждал полковник, для ссоры требовалось немногое — несколько лишних бутылок вина, некстати вспыхнувшие воспоминания, вздорное поведение какой-нибудь фрейлины или проигрыш безобидного пари.

Господин де Сен-Жиль вообще был недоволен королевским двором, находя, что он сильно изменился со времени его последнего посещения, причем не в лучшую сторону. Еще в Блуа полковник нечаянно столкнулся с графом де Лош и де Бар и пара минут ничего не значащей беседы оставила отвратительные впечатления у обоих собеседников. Как это было ни удивительно для двух столь несхожих людей, но шевалье и граф размышляли об одном и том же. Весьма редко появляясь в Турени, его сиятельство тем не менее досадовал, что в нарушении всех правил элементарной вежливости шевалье де Сен-Жиль не явился к нему в Лош, дабы представиться самому знатному вельможе провинции. Почтенный же дворянин, уже давно ставший самым уважаемым и влиятельным обитателем Турени и признанным арбитром во всех разногласиях местного дворянства, искренне недоумевал, как мог этот юноша вопреки всем правилам вежливости и хорошего тона не явился к нему в Азе-ле-Ридо дабы по всей форме представиться самому почтенному и знатному дворянину края.

"Самовлюбленный павлин," — мысленно вынес приговор полковник де Сен-Жиль, когда граф небрежно кивнул на прощание. По мнению старого дворянина, за двенадцать лет, минувших после встречи с юным шевалье, его сиятельство ничуть не изменился, был столь же вздорен, хвастлив и самонадеян.

"Надменный медведь", — недовольно бормотал Жорж-Мишель, с трудом сдерживая раздражение. В отличие от полковника он не узнал давнего знакомого и теперь от души удивлялся, как при такой спеси и ригоризме полковник не присоединился к протестантам и почему он не спешит укрепить его армию своим полком.

Господин де Сен-Жиль не имел пристрастия к авантюрам и потому больше интересовался делами семьи и друзей, чем планами графа де Лош и адмирала де Колиньи. В Париже старый дворянин попытался отыскать Александра, но оказалось, что найти воспитанника было ничуть не легче, чем иголку в печи для хлеба. Прежде всего благородные дамы и господа не могли вспомнить шевалье де Бретея, однако простое именование "шевалье Александр" было им явно знакомо. К сожалению, на расспросы полковника придворные только многозначительно переглядывались, а редкие ответы были столь странными и уклончивыми, что Антуан не знал, что и думать. В одном случае господа уверяли, будто столь почтенному и умудренному сединами старцу не пристало интересоваться шевалье Александром. В другом — что и вельможи познатнее полковника не могли напасть на след молодого человека.

Единственная причина, по которой полковник не швырял собеседникам перчатку в лицо, заключалась не в его преклонном возрасте, а в том, что почтенный дворянин не мог уловить скрытого смысла в речах придворных. К тому же господин де Сен-Жиль не понимал, какое семейство при дворе может оказаться знатнее его. Наконец, после многих бесполезных разговоров и не менее бесполезных трат старый дворянин напал на след воспитанника. Как оказалось, шевалье Александр возжаждал подвигов и отправился на войну. Антуан был не в восторге от подобного решения, но не мог сердиться на мальчика, поддавшегося порыву возвышенных чувств.

Однако какие бы чувства не обуревали воспитанника, полковник полагал, что чем скорее отыщет Александра, тем будет лучше. Зная, что в последнее время всеми военными делами в королевстве заправляет адмирал де Колиньи, Антуан попросил короля Наваррского устроить ему аудиенцию у несгибаемого протестанта, дабы просить помощи в розысках юного шевалье.

Когда почтенный дворянин изложил Шатильону просьбу, адмирал с раздражением поинтересовался, зачем полковнику понадобился какой-то лейтенант. Снизойдя к просьбе короля Наваррского, вождь протестантов был убежден, что господин де Сен-Жиль сложит к его ногам шпагу и предложит себя и свой полк великому делу войны в Нидерландах. И вот, пожалуйста, вместо волонтера Генрих де Бурбон обременил его просителем.

— Александр де Бретей сын моего друга, — спокойно пояснил полковник, твердо решив, не обращать внимание на дурное настроение адмирала. — И я хочу его найти.

Колиньи было нахмурился, но вовремя вспомнил просьбу графа де Лош. Поиски юного шевалье пока не давали результатов, но в любом случае прошение полковника не добавляло ему новых хлопот.

— Хорошо, — буркнул адмирал, — я постараюсь выяснить, что смогу. Однако советую вам, полковник, присоединиться ко мне. Ваш опыт и полк будут весьма кстати в Нидерландах.

Антуану немало хотелось сказать о Нидерландском походе, но он благоразумно оставил это мнение при себе. Безумцам, полагал шевалье, бессмысленно доказывать, что они безумцы — проще объяснить слепому, что такое "свет", и глухому, что такое "звук". Временами полковнику казалось, будто весь двор сошел с ума, и он вновь и вновь приходил к выводу, что дочь надо как можно скорее увезти в Азе-ле-Ридо. К сожалению, получить разрешение короля на отъезд не удавалось. То его величество давал тайную аудиенцию младшему брату Вильгельма Оранского, о которой знал весь двор, и принимал титул протектора Нидерландов, то вел споры о войне с королевой-матерью, устраивал смотр нового полка, проверял отчеты интендантов, отчитывал короля Польского или вел важные разговоры с Колиньи и Плесси-Морне. Добиться долгожданной аудиенции полковнику удалось только в середине августа, однако аудиенция окончилась ничем. Выслушав просьбу подданного, его величество нахмурился.

— Как, полковник, вы хотите меня покинуть? — с величием, которое он умел иногда на себя напускать, вопросил Карл. — Я рассчитывал, что вы примете участие в походе.

— Сир, я слишком стар для войны, — со вздохом произнес господин де Сен-Жиль, решив не вдаваться в подробности. — Все, что мне теперь нужно — это покой.

— Глупости, — молодой король пожал плечами, окинув полковника тем взглядом, каким мог бы осматривать старого боевого коня. — Вы еще достаточно крепки, а ваш опыт будет незаменим. Я наслышан о ваших подвигах и уверен, что в этой войне вы превзойдете их. Вы знаете испанцев, и знаете, что они наши естественные враги. Франция не может жить спокойно, пока с Испанией не будет покончено, — важно добавил его величество.

Полковник де Сен-Жиль обреченно внимал разглагольствованиям короля, размышляя лишь о том, каким образом отыскать в речи его величества брешь. Однако на просьбу шевалье разрешить покинуть двор хотя бы Соланж, Карл IX ответил отказом. Как понял полковник, вера двора в гороскопы и магию была столь сильна, что рассчитывать на здравый смысл их величеств было бессмысленно. Антуан покинул Карла в самом мрачном расположении духа.

К несчастью, на этом неприятности шевалье не закончились. В нескольких шагах от королевской прихожей полковник со смятением обнаружил пьяных вдрызг герцога Анжуйского и герцога де Гиза. Наряд польского короля представлял из себя нечто среднее между мужским и женским платьем, в руках Генриха де Гиза опасно сверкала обнаженная шпага, и оба молодых человека что-то яростно кричали на двух других молодых людей, в которых Антуан узнал зятя адмирала Телиньи и полковника де Пардальяна. Протестанты были относительно трезвы, что ничуть не смягчало их ожесточения. Ошалевший от подобного безобразия капитан де Нанси тщетно пытался угомонить спорщиков и в конце концов рявкнул на всех четверых, потребовав от них продолжить дискуссию где-нибудь в другом месте.

Полковник устало покачал головой и пошел прочь, везде подмечая признаки смятения и разлада. Перепуганные фрейлины жались к королеве-матери, а сама Екатерина нервно стискивала пальцы, кусала губы и то и дело посылала кого-нибудь из придворных выяснить, чем закончилась ссора молодых людей.

Еще через пару десятков шагов почтенный дворянин наткнулся на влюбленную парочку, примостившуюся прямо у стены. Впрочем, дама и шевалье напоминали полковнику не столько влюбленных, сколько двух животных в момент случки, так что Антуан с отвращением сплюнул и отвернулся.

На лестнице пажи обсуждали добычу, которую возьмут в Нидерландах. Стражники у дверей ворчали из-за вызывающего поведения гугенотов. Во дворе Лувра около дюжины протестантов хором славили адмирала де Колиньи и выкрикивали оскорбления Гизам.

И тут терпение полковника лопнуло. Почтенный дворянин несколько мгновений смотрел на беснующихся юнцов, потом повернул назад. Антуану хотелось найти племянника и высказать королю Наваррскому все, что он думает о Лувре, свадьбе, нидерландском походе и поведении его людей.

Генриха де Бурбона в принадлежащих ему покоях не было, однако юный паж, хорошо знавший господина де Сен-Жиль, воровато огляделся и шепотом предложил полковнику следовать за собой. Антуан шагал по коридорам, не глядя по сторонам, и в его груди клокотал гнев, способный сокрушить все на своем пути. Вслед за мальчишкой полковник вошел в какие-то покои, разглядел склонившегося над книгой племянника и сходу заговорил, не обращая внимания на попытки Беарнца остановить его...

...Граф де Лош и де Бар прятался. Нельзя сказать, будто другу и родственнику королей могло что-либо угрожать, но в ходе свадебных торжеств и подготовки к военной компании шевалье Жорж-Мишель с удивлением обнаружил, что не может отыскать даже угла, где он мог бы отдохнуть и побыть наедине с собой. Прежде его сиятельство не догадывался, что имеет так много родственников, и теперь со смятением видел, как они заполонили сначала домик на улице Бетези, а потом отель Лошей.

Примерно через месяц после нашествия родни шевалье Жорж-Мишель вспомнил о некогда принадлежащих ему в Лувре апартаментах и попросил короля Карла на время вернуть ему эти покои. Тесная комнатенка с крохотной прихожей показалась графу Землей Обетованной, и он то и дело удалялся в эту обитель, прячась от шума и сутолоки праздника.

Генрих де Бурбон также оценил убежище кузена. В отличие от графа де Лош юный король располагал только теми покоями, что были дарованы ему в Лувре. Приданное молодожену пока еще не было выплачено, а собственных средств не хватило бы, чтобы купить даже самый скромный парижский дом. Конечно, временами Беарнец прятался от настырных подданных в отеле дядюшки де Сен-Жиля, но парочка выговоров, полученных от адмирала де Колиньи, убедила молодого человека, что покидать королевский замок можно далеко не всегда. Луврские апартаменты графа казались королю Наваррскому Раем земным и юноша впервые проявил королевскую волю — попросил кузена о гостеприимстве.

И вот, молодые люди наслаждались тишиной и покоем, занимаясь каждый своим делом. Шевалье Жорж-Мишель изучал счета и раздумывал, каким образом вытянуть из короля Карла еще полмиллиона ливров на войну, а Анри де Бурбон изучал книгу "Галатео" — трактат о манерах архиепископа делла Каза. По мнению Беарнца, пять лет вдали от Парижа не лучшим образом сказались на его манерах, и юноша изо всех сил старался избавиться от налета провинциальности.

И в этот миг идиллии родственников пришел конец.

... Господин де Сен-Жиль был слишком разгневан увиденным при дворе, чтобы тратить время на приветствия, расшаркивания и прочие глупости. А уж графа де Лош он и вовсе не заметил. Его сиятельство с некоторым остолбенением воззрился на незваного гостя, но полковника несло, словно прорвавший запруду поток.

Прежде всего шевалье посоветовал племяннику забрать жену и ехать в Наварру. Затем приструнить своих людей и не верить графу де Лош.

— Да-да, молодой человек, — отмахнулся полковник от попыток племянника остановить его поток красноречия, — я готов признать, что ваш взбалмошный кузен питает к вам теплые чувства, но это не мешает графу де Лош и адмиралу де Колиньи тащить вас на дно. А они сами, чем они рискуют?! Да ничем!

Шевалье Жорж-Мишель отложил бумаги и с интересом поднял взгляд на кипящего шевалье. Наваррский в смятении посмотрел на дядю, на кузена и окончательно растерялся, не зная, как остановить полковника. С тем же успехом можно было останавливать ветряную мельницу, на которую бешеной жестикуляцией и походил обычно сдержанный шевалье.

— И не надо так на меня смотреть, племянник! Их, конечно, разобьют, в этом нет сомнения, но ничем страшным для них это не грозит. Ну, покается ваш кузен перед испанским дядюшкой. Ну, попросит заступничества папы. Ничего страшного, где-нибудь через месяц-другой получит прощение и еще один орден. Ваш опекун тоже потеряет немногое, разве что жизнь — но для адмирала это нормально. Он умрет, оплаканный родственниками, сторонниками и даже врагами, потому что оплакивая его, они будут восхвалять себя и свою победу. А вот вы... вы потеряете все. Ваши сторонники полягут в Нидерландах, а в ваши владения хлынут испанцы. И что вы тогда будете делать? Просить короля Карла дать вам войска? Так он не даст, потому что ему самому придется обороняться. Броситесь на испанцев в одиночку, как Роланд на мавров? Будьте уверены, его католическое величество с радостью возьмет вас в плен. Чтобы устроить пышное аутодафе. И добавить к своим коронам двадцать четвертый венец. Нет-нет, я не спорю, ваш взбалмошный кузен наверняка избавит вас от костра и даже поможет стать добрым католиком, но с Наваррой и даже со свободой вам придется распрощаться навеки! Неужели вы этого хотите?! Нет, молодой человек, потребуйте, чтобы вам немедленно выплатили приданное, запретите своим людям участвовать в нидерландском походе, отправляйтесь в Наварру и, главное, укрепляйте границу с Испанией...

Жорж-Мишель нахмурился. Выслушивать оскорбления было не в его правилах. И от кого? От какого-то провинциального дворянчика. И где? В собственных покоях. Требовалось срочно что-то предпринять.

Господин де Сен-Жиль продолжал говорить, как вдруг ему почудилось, будто неугомонный граф де Лош и де Бар не дает ему покоя даже здесь, в тайном убежище племянника. Почтенному шевалье казалось, будто какой-то призрак назойливо маячит перед его глазами, и полковник попытался проморгаться. Антуан провел рукой по глазам, словно желая отогнать видение, и вдруг в потрясении сообразил, что перед ним не призрак и не видение, а граф де Лош и де Бар собственной персоной.

На какой-то миг в комнате воцарилась напряженная тишина. Господин де Сен-Жиль с досадой понял, что настолько потерял голову от ярости, что не обратил внимания ни на знаки племянника, ни на присутствие в комнате еще одного человека. Шевалье не боялся графа де Лош и при необходимости повторил бы все свои слова его сиятельству в лицо, но сейчас жалел, что своей несдержанностью поставил под удар юного короля.

— Ох уж эти провинциалы, — со снисходительным презрением заговорил Жорж-Мишель, обращаясь к кузену. — Вечно пытаются рассуждать о том, что выше их понимания. Ей-Богу, Анри, я тебе сочувствую — терпеть этих несносных старцев...

Господин де Сен-Жиль вскинул голову.

— Что ж, юноша, — с сарказмом произнес он, — вам еще предстоит узнать, что старцы знают жизнь. А пока оставляю вас наедине с вашей совестью.

Полковник коротко кивнул и вышел прочь. Некоторое время его сиятельство размышлял, что делать с наглецом, но, заметив встревоженный взгляд кузена, рассмеялся и хлопнул юного короля по плечу.

— Да, ладно, Анри, не переживай. Раз господин де Сен-Жиль находится под твоим покровительством, ничего я ему не сделаю. Но ты все-таки приструни его, а то представляешь, что будет, если он начнет поучать тебя на людях? Ты король...

— Да он раньше никогда так не делал, — в смущении проговорил Анри.

— Все когда-то происходит впервые, — философски заметил шевалье. — И потом, много ли ты с ним общался?

Генрих Наваррский неопределенно пожал плечами и Жорж-Мишель вновь улыбнулся.

— Вот и я о том же. Ох уж эти старики... Полагают, что если сами уже ни на что не годны, так и другим нельзя искать славы. Никак не поймут, что мы вежливы с ними только ради их хорошеньких дочек.

Об этой дочке шевалье Жорж-Мишель и размышлял в то время, когда дамы обсуждали кавалеров. По мнению его сиятельства Соланж де Сен-Жиль была очень мила, но слишком простодушна, чтобы увлечь истинного ценителя. Право слово, отправлять такую красотку в монастырь было варварством, и шевалье согласился с протестантами, упразднившими монастыри. Бедная, бедная малышка. Хотя почему "бедная"? — пожал плечами граф. Девушка была богата и должна была стать еще богаче после смерти отца. Жорж-Мишель не мог не признать, что богатство и невинность делали девушку завидной невестой даже в большей степени, чем ее еще не расцветшая красота. Интересно, размышлял Жорж-Мишель, кому из этих господ повезет?

А почему собственно повезти должно кому-то? — опомнился молодой человек. Повезет мне! Выдать девочку за воспитанника, вернув тем самым Александру состояние и дав ему этот дурацкий полк. Устроить все дела воспитанника, не потратив при этом ни су! И заодно сыграть шутку с господином де Сен-Жиль, отдав самую добродетельную невесту Турени за самого большого шалопая двора.

Идея была столь удачной, что Жорж-Мишель решил немедленно отправиться к королю и получить у него приказ для господина де Сен-Жиль выдать дочь замуж за шевалье де Бретея. Вообразив, будто испрашивая подобный документ, граф де Лош и де Бар почти нашел беглеца, его величество без лишних расспросов подписал требуемую бумагу и даже пообещал кузену даровать молодоженам какой-нибудь замок.

Обремененный бумагами и обещаниями, его сиятельство вовремя вспомнил еще одно маленькое дело. Невинные девочки могли стать легкой добычей придворных вертопрахов, а шевалье был слишком обеспокоен благополучием воспитанника, чтобы не позаботиться о его невесте. Без лишних раздумий граф вызвал к себе д'Англере и приказал ему оберегать мадмуазель де Сен-Жиль от навязчивости и нескромности придворных, а с нахалами обращаться так, как принято обращаться с браконьерами.

К сожалению, его сиятельство так и не успел насладиться собственной находчивостью и полюбоваться на лицо полковника де Сен-Жиль, вынужденного подчиниться его воле. Через день после столкновения Жорж-Мишель решил выступить перед королевским советом, и это решение стало последней каплей, переполнившей чашу терпения королевы Екатерины. Уразумев, что Лоррены не в состоянии справится с родственником, а сам племянник вряд ли угомонится, Екатерина решила действовать собственными силами. Накануне дебатов королева-мать пригласила графа в Тюильри. В прихожей распоряжений Екатерины дожидался капитан де Нанси, а у подъезда — десяток солдат маршала де Монморанси во главе с офицером.

Жорж-Мишель слишком привык к ласковому обращению и снисходительности Екатерины, так что искренне удивился, когда королева-мать обрушила на него град упреков. Разве графу де Лош безразлично благополучие его друга короля Карла? — вопрошала Екатерина. — Или он хочет оставить без королевства ее дочь Маргариту? А, может быть, племяннику надоело править Релингеном, и он решил отдать княжество испанцам и тем самым обездолить себя, жену и своих детей?

— Я знала, племянник, что вы легкомысленны, но не представляла, что настолько, — говорила итальянка. — Что бы ни сулил вам Колиньи, эти обещания невозможно выполнить. Я сотни раз слышала о восставших фламандцах, но фламандцы восстают уже тридцать лет, а Испания по-прежнему владеет провинциями. Где вы найдете силу, способную сломить гений Альбы? Вы что же, надеетесь на Колиньи? Тогда вспомните, сколько раз вашего хваленого адмирала били, и оставьте надежды. Или вы рассчитываете на принца Оранского? Так это еще нелепей. Принц Оранский уже несколько лет только и предлагает Нидерланды всем подряд: королеве Елизавете, императору Максимилиану, моему сыну, шведскому королю... И под эти обещания клянчит деньги, а потом тратит их на наемников, которые бросают его в первом же бою. Нет, граф, нам не под силу свалить этот колосс.

— Маршал Таванн ничуть не хуже Альбы, — попытался возразить шевалье Жорж-Мишель.

— Таванн стар и не верит в вашу авантюру, — отрезала королева. — Точно так же как Савуа и Монлюк. Боже мой, племянник, ваши родственники сделали все, чтобы обеспечить вас достойными владениями, но ваше легкомыслие может дать повод испанцам проглотить Релинген словно мятную пастилку. А потом они пойдут на Париж! Или, может быть, вы сможете остановить Альбу?

Королева-мать в волнении прошла по комнате.

— Насколько я помню, вы сбегаете на войну только от скуки... или для того, чтобы положить конец надоевшей интрижке! И вы... вы надеетесь одержать верх над королем Филиппом?! Не смешите меня, племянник, я не в том настроении, чтобы предаваться веселью. За последние месяцы вы сделали все, чтобы погубить Францию и короля, и я намерена положить этому конец. Сейчас господин де Нанси проводит вас до отеля Лошей, а через час вы покинете столицу, и капитан проследит, чтобы вы не задерживались.

— Но, ваше величество, — пролепетал Жорж-Мишель, неожиданно ощутив себя провинившимся мальчишкой-школяром, — а как же свадьба?

— Вы не король Наваррский, чтобы ваше присутствие было необходимым.

— Я уже вызвал в Париж жену, — попытался возразить граф.

— Значит, своим возвращением вы избавите принцессу от дальней дороги. Довольно, племянник, вы и так отняли у меня слишком много времени. Отправляйтесь.

Жорж-Мишель растерянно посмотрел на королеву, оглянулся на дверь и понял, что выхода нет и отправляться в ссылку придется.

— Но что я скажу его величеству? — спросил он.

— А вам не надо ничего говорить, племянник, я сама все объясню королю. Вы ведь, кажется, ранены? — ехидно поинтересовалась Екатерина. Граф де Лош густо покраснел. Пустяковая ссора с маркизом де Лаварденом привела к дуэли, а поединок закончился не так, как рассчитывал шевалье. Его сиятельство искренне надеялся, что его поражение не станет достоянием двора, и вот, поди ж ты, мадам Екатерина все знала.

— Врачуйте свою рану, племянник, может быть, от этого будет хоть какая-то польза Франции.

Граф де Лош опустил голову. Он вполне созрел для Нидерландов, а вот для мятежа — еще нет.

ГЛАВА 53

Планы компании

Через несколько дней после высылки из Парижа граф де Лош въехал в свой город. В дороге молодого человека не оставляло неприятное ощущение, будто Колиньи основательно его подвел. В самом деле, он, граф де Лош и де Бар, произносил речи, набирал армию, ссорился с друзьями и родственниками, вызвал неудовольствие мадам Екатерины, получил жесточайший выговор и отправился в ссылку, а армия вместе с прочими плодами его трудов досталась адмиралу. Его сиятельству не нравилась роль пешки в чужой игре и шевалье в который раз спрашивал себя, с чего он решил, будто для завоевания Нидерландов ему так уж нужен Колиньи?

Новый взгляд на проблему постепенно успокоил шевалье и даже доставшаяся Колиньи армия перестала расстраивать графа. Армию можно создать и другую, говорил себе Жорж-Мишель. Да и уверения королевы-матери будто никому не под силу восторжествовать над гением Альбы, более не казались шевалье убедительными. Молодой человек вспомнил, что прославленный полководец стар, и потому вряд ли будет достойным противником. К тому же графа не оставляли надежды, что через пару-тройку лет герцог и вовсе покинет этот свет, оставив Нидерланды первому встречному.

Не только шевалье Жорж-Мишель размышлял о короне. Принцесса Релинген все свободное время посвятила тем же мечтам. Размышления Аньес были столь интересны, что когда Жорж-Мишель прибыл в Лош, молодая женщина спросила мужа, действительно ли для завоевания Нидерландов им нужен Колиньи.

Шевалье просиял и сообщил Аньес, что у них идеальный брак — они даже думают одинаково.

— Ведь это не нам нужен Колиньи, а мы ему, — с некоторым даже удивлением, что не додумался до этого раньше, говорил Жорж-Мишель. — Адмирал не может стать королем, а мы можем! Кому еще должна принадлежать корона Нидерландов, как не потомкам Габсбургов и Валуа? — задал риторический вопрос шевалье. — Беда лишь в том, что я таскал каштаны из огня для другого, — признался Жорж-Мишель и рассказал жене о своей высылке из столицы.

— Жалко, — вздохнула принцесса Релинген. — Теперь, все наши надежды рухнут...

— Да вовсе нет, — сообразил шевалье. — Просто мы перестанем быть пешками в чужой игре и сможем начать собственную. Я создам другую армию, а договориться с протестантами мне поможет матушка.

— Среди моих родственников тоже есть протестанты, — напомнила Аньес. — И с ними тоже можно договориться. А уж дядю Филиппа они не любят еще больше Колиньи, — с нескрываемым удовольствием сообщила принцесса. — Когда вы поедите в Релинген? — поинтересовалась Аньес.

— В Релинген потом, — возразил граф. — Сначала в Барруа. Это привлечет меньше внимания...

Супруги были довольны собой. По мнению молодых людей разговаривать с Колиньи можно было только с позиции силы. И тут Жорж-Мишель вспомнил о собственном полку, стоящем в Лудене, и отправил туда гонца с приказом перебазироваться в Лош. А принцесса напомнила мужу, что как сеньор Лоша и Барруа он имеет право созывать ополчение, да и Релинген мог дать солдат.

Через пять дней после прибытия в Лош Жорж-Мишель начал собираться в дорогу. Свита молодого человека уже успела подняться в седла, а сам Жорж-Мишель попрощаться с женой, когда ко дворцу Лошей на взмыленных лошадях примчались четверо всадников. Конь одного из них рухнул замертво, всадник с трудом поднялся на ноги, шатаясь приблизился к шевалье, и граф де Лош в потрясении узнал в этом заморенном, с ног до головы покрытым потом и грязью человеке Генриха де Гиза.

Герцог обессилено повалился на кузена, так что удержать его на ногах шевалье удалось только с помощью слуг, и пробормотал:

— Мне нужна твоя помощь, Жорж, я вне закона...

Глад, мор, наводнение или землетрясение произвели бы на графа меньшее впечатление, чем подобная новость. Жорж-Мишель недоверчиво уставился на кузена, спрашивая себя, не сошел ли Генрих с ума. Впрочем, задавать подобные вопросы посреди двух десятков людей было неразумно. Шевалье приказал свите спешиться и отвести герцога во дворец, где он мог прийти в себя и принять божеский вид.

Через два часа, когда Генрих вновь стал напоминать отпрыска знатного рода, Жорж-Мишель согласился выслушать кузена, однако сумбурный рассказ Гиза не слишком помогал разобраться в ситуации. Генрих то проклинал гугенотов и короля Карла, то говорил о каких то пистолетах, то клялся, что отомстит. Единственное, что понял граф из сетований двоюродного брата, так это то, что поездку в Барруа придется отложить. Остальное требовало прояснения и Жорж-Мишель не выдержал:

— Какие пистолеты? Какой промах? Кто и что требует?

— Гугеноты! Моей головы! — выкрикнул Гиз, ухватившись за последний вопрос. — Правда, они пока не знают, что это был я, но говорят, кто-то узнал мои пистолеты!

— Ты кого-то убил? — догадался шевалье.

— Я должен был отомстить Колиньи! — вспыхнул Генрих. — Только ничего не вышло. Этот идиот Морвель промахнулся из моих лучших пистолетов и лишь отстрелил мерзавцу палец... А гугеноты совсем обнаглели... требуют провести расследование...

Жорж-Мишель меланхолично внимал родственнику и думал, что Анри никогда не научится обделывать подобные делишки. Шевалье вспомнил, как некогда избавился от принца Конде, и решил, что для первого раза неплохо справился с поручением. Несмотря на некоторые ошибки и шероховатости в исполнении никто и поныне не мог вообразить, что смерть неугомонного коротышки была его рук делом. А кузен вечно сначала делает, а потом удивляется последствиям своих поступков.

— Из пистолетов, значит, стрелял? Как по голубям? — усмехнулся Жорж-Мишель. — Ты бы еще ракетку взял и запустил в Колиньи мяч — то-то было бы смеху! А еще можно хлебными шариками кидаться. Устраивать покушение сейчас, когда в Париже полно гугенотов и когда каждая парижская собака, крыса и даже муха знают, что в этом покушении заинтересован ты, может только болван. Но уж если ты решился на безумство, что тебе помешало дать Морвелю не пистолеты, а аркебуз? И поставить на пути Колиньи не одного стрелка, а пятерых, и заодно пристрелить еще пять-шесть гугенотских вождей, вхожих к королю? От этого было бы больше проку, во всяком случае, ты бы обезглавил гугенотскую партию. А сейчас ты начал войну, надеюсь, это ты понимаешь? И у тебя нет ни малейшего шанса победить. Да, Колиньи частенько проигрывает сражения, но он не проигрывает войн. Уж поверь, я это знаю. Пока ты расточал обаяние перед Марго и прочими дамами, я вдоволь навоевался, и у меня нет желания вновь участвовать в гражданской войне.

— Ты так говоришь, потому что Колиньи нужен тебе для Нидерландов, — обиделся Гиз.

— Да плевать мне на Колиньи, — отрезал граф. — Мне он не нужен, но ты все равно зря влез в это дело. Теперь у тебя одна дорога — удрать в Лотарингию и сидеть там тихо-тихо. И молить Всевышнего, чтобы о тебе забыли.

— Я еще отомщу! — вспыхнул Генрих.

Жорж-Мишель пожал плечами.

— Да что ты можешь? Угодить под суд? Нечего сказать, хорошо придумано. Нет, Анри, отправляйся домой и жди лучших времен. Где-нибудь через год все забудется, и ты сможешь вернуться в Париж.

Герцог сник. Жорж-Мишель успокоился. После некоторых раздумий молодой человек решил, что неудача Генриха пришлась кстати. Вынужденный безвылазно сидеть в Нанси или Жуанвиле, кузен вряд ли сможет ставить ему палки в колеса, да и с Колиньи будет сбита спесь. Шевалье Жорж-Мишель уже вернулся к мыслям о Нидерландах, когда ему в спину ударил неожиданный вопрос:

— А как же матушка и Катрин? Они остались в Париже...

Жорж-Мишель резко обернулся.

— То есть как? — переспросил шевалье. — Ты бросил мать и сестру?!

— Но как... как бы я их вывез?.. — попытался оправдаться Генрих. — Гугеноты окружили отель... бьют стекла... грозятся нас истребить...

Граф де Лош сжал пальцами виски. На мгновение задумался.

— Хорошо, я дам тебе двадцать человек под командованием д'Англере. Как можно скорей забирай мать и сестру и отправляйся в Лотарингию. Отправляйся прямо сейчас, люди ждут.

"И постарайся не ввязываться ни в какие авантюры", — мысленно добавил Жорж-Мишель.

Гиз послушно кивнул, а д'Англере с таким рвением бросился отдавать распоряжения, что на душе графа де Лош полегчало.

"Господи, — прошептал он, — пусть Генриху повезет!"

Шевалье Жорж-Мишель еще не знал, что больше слез проливается о молитвах услышанных.

ГЛАВА 54

О том, как шевалье Александра встретили в Париже и Лувре

"Неужели все же Фландрия?" — шевалье де Бретей пробежал глазами предписание. Ему вместе со взводом солдат надлежало прибыть в Париж до 24 августа. Суматоха, связанная со свадьбой Генриха Наваррского и мадам Маргариты совершенно не коснулась армии маршала де Бриссака. Слухи о войне будоражили сердца молодых офицеров, мечтавших покрыть себя немеркнущей славой на поле брани.

Шевалье Александр предпочитал не вступать в эти разговоры, ибо, во-первых, был осторожен, а во-вторых, за долгие месяцы службы успел понять, что для того чтобы дожить до чина хотя бы полковника простому шевалье без средств и связей надо весьма и весьма постараться. И хотя воинская наука давалась молодому человеку на удивление легко, он довольно часто сожалел о том, что не сделался сразу капитаном. Шевалье возлагал большие надежды на королевский брак и даже приложил в свое время некоторые усилия для его осуществления. Но, видимо, зря. Война гражданская грозила плавно перейти в затяжную баталию с его католическим величеством.

Лейтенант де Бретей не слишком удивился тому, что караульный офицер у ворот поинтересовался его вероисповеданием. В конце концов мир был еще слишком хрупок и непрочен, чтобы размещать недавних врагов бок о бок. Более удивило предписание следовать в гостиницу "Кошка с клубком" на улице Фосе-Сен-Жермен-л'Оксеруа, что рядом с Лувром. Шевалье подумал о числе свадебных гостей. По его предположениям, не только гостиницы, но и места под мостами должны были быть заняты. Но приказы не обсуждают. Шевалье уверено повел свой небольшой отряд по парижским улицам, мимоходом отмечая необычное мельтешение. Горожане... оборванцы... военные... шевалье... Многие с оружием. Слишком многие. А впрочем... Свадьба есть свадьба. Кто их знает, эти торжества...

— Слава Богу! — искренне воскликнул капитан, прочитав бумаги. В гостинице на первый взгляд царили Содом и Гоморра. На второй...

— Наконец-то! — продолжил капитан. — Настоящие военные. А то... — он понизил голос, — эти вояки... Однако в тыловом обеспечении им не откажешь, — несколько невпопад добавил капитан, а лейтенант с удивлением обнаружил своих людей с едой и вином. — За счет городских старшин, — успокаивающе кивнул старший офицер. — Но, шевалье, ближе к делу. Сейчас я представлю вас одному... очень знатному человеку. Возможно, он не захочет открыть своего имени. Но вам надлежит выполнять все его приказы. Знаете, это большая удача.

— Ваше сиятельство...

Вельможа повернулся к лейтенанту, прищурился и рассмеялся.

— Ба! Шевалье Александр в кожаной куртке и сапогах!

— И без банта на шпаге! — подхватил юноша ни на минуту не смутившись. — А что Луи де Клермон делает среди этого сброда?

Граф де Бюсси вновь улыбнулся, шагнул к юноше и положил руку ему на плечо.

— Тише, мой юный друг, — предупредил граф, понизив голос до шепота. — Конечно, это сброд, но не стоит, чтобы они об этом знали. Капитан, — уже другим тоном, повелительным и надменным, произнес Бюсси, — ужин — наверх! Мне нужно побеседовать с шевалье Александром наедине.

Капитан смутился. По-видимому он стал свидетелем встречи старых знакомцев. Но имя... В предписании... А, впрочем, кто их разберет, этих вельмож?

Луи де Клермон начал говорить, как только закрылась дверь. Шевалье де Бретей решительно пошел на штурм жареного цыпленка.

— Понятно, куда вы пропали, — с прежней улыбкой проговорил граф. — Что ж, разумно... Жорж, то есть граф де Лош, два месяца вас искал... Скажу, в такой ярости я его впервые видел. Но знаете, он уже вряд ли сердится. Коль скоро Анриетте удалось избавиться от ребенка.

— Граф, никакого ребенка не было, — шевалье Александр от удивления даже жевать перестал.

— Конечно, вы, как и любой шевалье будете все отрицать. Благородно, не спорю. Но сейчас это неважно. Тут у нас такое намечается... — голос графа вновь сделался ниже. Он прошел по комнате. Выглянул в окно.

— А все же вы счастливчик. Прибыть как раз вовремя, имея под рукой десяток солдат... Мне вот приходится платить звонкой монетой.

— Ваше сиятельство? — шевалье Александр поднялся, сжимая в руке цыплячью ножку. — Я не понимаю...

— А что тут понимать? — пожал плечами Бюсси, берясь за бутылку. — У вас есть родственники, которых вы не слишком любите? И которым могли бы наследовать? Лично я собираюсь получить дюжину замков в эту ночь... и маркизат.

Шевалье Александр задумался. Кроме Сен-Жилей — никого. Но их нет в Париже. И к чему клонит граф? Юный лейтенант покачал головой.

— Жаль, — вздохнул граф де Бюсси, проверяя пистолеты. — А то я пригласил бы вас с собой. В конце концов к взаимной выгоде. Что ж... Тогда, шевалье, думаю, вам лучше пойти в Лувр. Нанси вам благоволит. От него все и узнаете. Все-таки везет же вам... Ладно, мне пора, — кивнул граф, одновременно натягивая перчатки, запахиваясь в плащ и называя пароль. Сбегая по лестнице, Бюсси подумал, что при всей везучести шевалье Александра иметь дюжину богатых родственников все же лучше, чем десяток солдат.

* * *

Даже привычный ко всему шевалье Александр едва не присвистнул, вступив в королевскую резиденцию. Трупы в коридорах... испачканные стены... залитые кровью полы... И среди этого снующие взад и вперед слуги, пажи, солдаты. Ведра с водой, обнаженные шпаги и кинжалы, пики и аркебузы.

"Господи, неужто гугеноты решили повторить амбуазскую попытку?" — подумал шевалье де Бретей, первое, что пришло на ум.

— Осторожно, сударь, — услышал он неожиданно вместе со звуком выстрела. Один из лежащих на полу попытался подняться, сжимая шпагу. Дворянин с ног до головы покрытый кровью подошел к молодому человеку, сжимая в руке пистолет, раскланялся учтиво и вдруг расцвел в улыбке:

— Шевалье Александр!

"Вот уж не думал, что здесь меня так любят", — озадаченно подумал молодой офицер, однако счел разумным ответить вежливо. Он хотел знать, что происходит и найти господина де Нанси. Шевалье де Бретей всегда умел различать главное и второстепенное.

— Будьте осторожны, — наставительно произнес "спаситель".

— Осторожен?! Боже! Да это же был наполовину покойник! Хотя, конечно, еще раз благодарю, — Александр де Бретей сообразил вдруг, что может выглядеть неучтивым.

— Ну не скажите, мы так двоих потеряли с этими гугенотами, чтоб им в аду гореть! И надо ж, его величество сказал "убивать всех". Господи, шевалье, да я в жизни так не трудился, как сегодня, — с некоторой досадой продолжал дворянин. — Везет вам, столько человек под началом, — с некоторой завистью заметил шевалье.

— Но ... — Александр осекся. Все же он провел при дворе довольно, чтобы понять — лучше делать вид, что тебе все известно. — И что, никто не сопротивлялся?

Дворянин самодовольно усмехнулся:

— Да нас было впятеро больше. А, впрочем, удивительно, как вы верно подметили, они даже и не пытались — шли как бараны на бойню.

Шевалье Александр передернул плечами. Убийство безоружных ему претило.

— И все католики...

— Ну, — презрительным тоном отозвался придворный, — была двойка-тройка идиотов... А впрочем, вот пожалуйста — мне их и стеречь. И что с того? Ни славы, ни денег. Да достаточно было бы пары солдат. Что, господин де Сен-Жиль за пику возьмется?

— А он то здесь чего потерял? — непроизвольно спросил шевалье Александр, ибо хотя и не любил господина де Сен-Жиль, все же отдавал должное его уму. Старый лис ни за что не сунулся бы в это осиное гнездо, особенно учитывая его родню.

— Потерял? Ну вы скажете, друг мой... Впрочем, он действительно по-моему занимался поисками. Жениха для своей красотки-дочки, — шевалье мечтательно поднял глаза в потолок. — Конечно, единственная наследница.

Шевалье Александр почувствовал, что в глазах у него темнеет.

— А что дама? — голос юного офицера прозвучал почти ровно.

— Ну, — протянул скучающий шевалье, — она либо тупа невыразимо, хотя и красива, либо — законченная стерва и высоко метит. А впрочем, что ей не метить высоко? Вокруг — куда не ткни — одни графы да маркизы. Титул есть — в кармане не шиша. А здесь — Азе-ле-Ридо и полк... — Приятель бывшего пажа вновь мечтательно поднял взгляд. — Да... но если она такая стерва — не завидую ее будущему мужу.

— И господин де Сен-Жиль ничего не говорил о женихе мадам Соланж? — столь же ровно осведомился шевалье де Бретей.

Придворный вздрогнул. Когда шевалье Александр начинает говорить таким тоном... И имя дамы он господину де Бретей не называл.

Александр закусил губу. Понятно. Сперва избавился от меня, потом решил пристроить дочку. Хитро. Мерзавец! Неожиданно вспомнились слова Бюсси: "У вас есть родственники, которых вы не слишком любите?". Забавно, он сразу же подумал о Сен-Жилях. Хотя еще не знал о предательстве. Да... Что там еще говорил вельможа? "И которым вы могли бы наследовать...". Ладно. По-крайней мере старый негодяй никому не сказал о разрыве. Шевалье Александр улыбнулся и развернулся к приятелю. При виде улыбающегося шевалье де Бретея придворный побледнел.

— Кстати, ее жених — это я, — продолжая улыбаться, объявил шевалье Александр.

Дворянин закивал головой.

— Понятно, шевалье, тесть вам не нужен. А на что ему жаловаться? Цели своей он достигнет — дочку пристроит... Две тысячи — и я отвернусь... шальная пуля, бывает... А если дадите пять, — в глазах придворного зажглось вдохновение, — скажу, что все эти мерзавцы решили сбежать...

Шевалье Александр неожиданно рассмеялся:

— Ты что, считаешь меня идиотом? Сегодня пять за то, что будешь слеп и глух, завтра — сто тысяч за то, что будешь нем? Знаешь, с моим отрядом мне не нужно просить у тебя разрешения пройти... Я могу сказать, что мерзавцы решили сбежать... А тебе не повезло — шальная пуля...

Придворный вжался в стену, с ужасом глядя на юношу.

— Впрочем, сегодня ты спас мне жизнь, так что можешь считать, что тебе повезло, — шевалье де Бретей встряхнул головой как собака после дождя. — В первый раз я столько заплачу за бумагу и чернила, — продолжил он весело. — Ну не дрожи, найди мне письменные принадлежности — получишь две тысячи. Я решил подправить некоторые статьи брачного контракта, — любезно пояснил он свои действия.

Когда шевалье Александр, в сопровождении четверки солдат зашел в комнату, находившиеся там дворяне повели себя по-разному. Четверо отшатнулись, вжимаясь в стены, а один бросился навстречу:

— Александр!

Шевалье де Бретей взвел курок:

— Назад!

Господин де Сен-Жиль остановился, как человек вполне понимающий значение слов и жеста молодого командира. Но даже в неверном свете факела видно было, что достойный дворянин безмерно удивлен и даже растерян.

— Мальчик мой, — пробормотал он, все еще не веря, что пистолет, направленный в его грудь, находится в руке Александра де Бретея.

— "Мальчик", — усмехнулся лейтенант. — Мальчиком я перестал быть вот уже года четыре и, кстати, обычно меня зовут "шевалье Александр".

Офицер выразительно оглядел дворян у стены:

— Не так ли, господа? — Голос юноши прозвучал одновременно иронично и зло.

— Шевалье Александр, — нестройный квартет голосов от стены удивил господина де Сен-Жиль не менее, чем оружие в руках будущего зятя. — Скажите их величествам, пожалуйста... Мы готовы выполнить любые приказы.

— Я подумаю, — пренебрежительно бросил господин де Бретей. Взгляды, брошенные из четырех углов комнаты могли бы легко убить господина де Сен-Жиль, но к счастью не обладали свойствами пуль.

Полковник вскинул голову:

— Смерть Христова, шевалье, что вы себе позволяете? — возмутился достойный дворянин. Он уже понял, что шевалье Александр направил на него пистолет не из-за того, что в комнате было темно и он не узнал родственника.

— Кажется, меня начинают понимать, — все с той же странной интонацией протянул юный офицер. — "Позволяю", дорогой родственник, говорите вы? Не более, чем некий господин де Сен-Жиль, который пять лет назад решил избавиться от нежеланной помолвки. Вы что, всерьез решили, что здесь мне не выжить? Очень глупо. Конечно, пришлось постараться, но поверьте, я оказался способным юношей, так что имя "шевалье Александр" кое-что значит в Лувре.

— Шевалье, а... — один из дворян, стоящих по углам, решил напомнить о себе.

— Заткнись. Не видишь, я занят, — господин де Бретей не удостоил говорившего даже взглядом. Дворянин медленно опустился на пол.

Господин де Сен-Жиль почувствовал, что ему не хватает воздуха.

— А потом — еще одна глупость, — продолжил меж тем молодой человек, — ты решил, что меня, наконец, убили и можно представить ко двору малышку Соланж... не боясь, что я появлюсь в церкви в момент венчания...

Господин де Сен-Жиль молчал. Он просто не знал, что ответить на эти злые и несправедливые слова. Не знал еще и потому, что даже представить себе не мог, что такого случилось с его мальчиком при дворе.

Шевалье Александр сделал несколько шагов по комнате. "Приятель" нашел перо и чернила и с готовностью водрузил их на конторку.

— Сейчас ты напишешь разрешение на нашу свадьбу с мадам Соланж... И мы составим новый брачный контракт — очень простой: все свое имущество ты передаешь мне. И, — офицер улыбнулся, — письмо к любимой дочери, где изъявишь свою волю — немедля выйти замуж за шевалье Александра де Бретей. И лучше вам поторопиться, пока меня не опередили. Знаете, это в ваших интересах. Как в интересах мадам Соланж проявить дочернюю покорность.

Шевалье де Бретей вскинул голову. Он плохо помнил невесту, но свято верил известной пословице про яблоню и яблоко.

— А то придется, пожалуй, обойтись с ней, как со строптивой лошадкой.

Шевалье де Сен-Жиль побагровел, судорожно вздохнул, сделал шаг вперед. Солдаты равнодушно наблюдали, ожидая приказа командира, четверо узников со страхом ожидали, что будет дальше, и лишь шевалье де Бризамбур с неподдельным интересом следил за разворачивающимся действом, сожалея лишь о том, что никому нельзя будет рассказать об этом.

— Мерзавец! — выдохнул господин де Сен-Жиль. — Ничего у тебя не выйдет, пока я еще твой опекун.

Шевалье де Бретей опустил руку. Опустил и тотчас поднял ее вновь. Сейчас было не время проявлять слабость или растерянность. Значит, Смиральда была права, значит, он — нищий и даже эта малость, что оставалась у его семьи — дом его родителей — ему не принадлежит? И как старый негодяй умудрился провернуть такое дельце?

— Опекун? Забавно... — протянул молодой человек. — Знаешь, я думал меня уже вообще ничего не сможет удивить...

Тон офицера произвел странное действие на окружающих. Солдаты встрепенулись, как боевые лошади от звука трубы, страх на лицах заключенных сменился ужасом, а придворный подумал, что скорее всего зря влез в темные дела шевалье Александра. Только господин де Сен-Жиль оставался спокоен. Он читал все письма будущего зятя, обращенные к отцу, и до сих пор не мог поверить в происходящее.

— Ну что ж. Кажется, я зря теряю время на уговоры. — Шевалье де Бретей опустился на табурет и махнул рукой. — Вы все — к камину.

Господин де Сен-Жиль с нехорошим чувством увидел, как четверо благородных людей, не испугавшихся до этого королевского гнева, с покорностью овец становятся к свету.

— Думаю, такого мерзавца, — шевалье Александр выделил последнее слово, — ничто не сможет растрогать, — однако предлагаю еще раз — брачный контракт, два разрешения и адрес — всего четыре бумаги.

— Ни за что, я даже под пыткой не сделал бы это! — твердо заявил господин де Сен-Жиль, делая шаг к камину, дабы присоединиться к остальным.

Глаза молодого человека как-то странно сверкнули. Он улыбнулся.

— Говоришь, не сделал бы? Что ж, посмотрим... Сперва я назначу цену каждой из бумаг, — и шевалье Александр начал перечислять имена узников. — Одна бумага — одна жизнь, а если это не поможет... Что ж, тогда нам придется совершить небольшую прогулку — до Шатле. Там мои друзья позаботятся о том, чтобы я получил все необходимое. В общем-то мне нужно лишь, чтобы ты был в состоянии удержать перо и смог поставить свою подпись... И вспомнил адрес. Да не волнуйтесь вы так, господа, — усмехнулся шевалье де Бретей. — Вы то останетесь здесь. И окончите свои дни совершенно безболезненно, — слово дворянина.

Господин де Сен-Жиль оглянулся, словно вид обычных вещей мог вернуть ему душевное спокойствие, и доказал, что происходящее не более, чем ночной кошмар. Оглядел людей в комнате и вдруг понял — это не сон, не представление, и если даже Александр де Бретей и сошел с ума — остальные пребывают в полной уверенности, что лейтенант исполнит свои угрозы. Четыре взгляда, брошенные на господина де Сен-Жиль не просто просили, они умоляли выполнить все прихоти офицера.

Господин де Сен-Жиль взял перо, бумагу и начал писать.

— Берите, и будьте прокляты, — тесть юноши выполнил все условия, но не собирался скрывать свои чувства.

— Аминь, — небрежно обронил шевалье Александр, перечитывая документы. — Ну что ж, прекрасно. Нынче же ночью я сделаюсь мужем мадам Соланж, во всех смыслах, потом выкуплю Бретей или обменяю владения. А потом я получу полк — он ведь уже принадлежит мне, не так ли, дорогой тесть? Немного повоюю — в конце концов репутация победителя мне не повредит, потом — куплю себе отель в Блуа. Да, еще — Соланж будет жить в Бретее, ибо Париж я почитаю местом неподходящим для добропорядочных жен, а ты... в каком-нибудь монастыре близ Азе-ле-Ридо, как мой отец.

* * *

От господина де Сен-Жиль Александр вышел в самом воинственном настроении, и с каждым шагом шевалье охватывало все большее опьянение. Даже в армии юноша не испытывал подобных чувств. Шаги лейтенанта и солдат гулко отдавались от стен королевского замка, чем-то напоминая гром полковых барабанов, и Александра несло как на крыльях, словно сама богиня Победы указывала ему путь.

— Шевалье Александр, какая встреча! — произнес сакраментальную фразу барон де Нанси, когда лейтенант столкнулся с капитаном во дворе королевского замка. — Вы как всегда вовремя. Сколько у вас людей под началом? Ага, вижу. Что вы предпочитаете, мост Менял или окрестности Нельской башни? Выбирайте скорей, время дорого.

Александр непонимающе уставился на капитана.

— Его величество отдал приказ избавить его от гугенотов, — деловым тоном пояснил Нанси. — Лувр очищен, пора чистить Париж. Кстати, советую выбрать мост — там можно взять неплохой куш.

Юношу передернуло. Нанси усмехнулся.

— В чем дело, шевалье? Неужели в вас проснулась сентиментальность?! Вот уж не вовремя. Чувства не та роскошь, которую может позволить себе военный или придворный. Если сегодня вам удастся угодить королю, завтра вы устроите свою судьбу. Их величествам нужны верные люди и в Лувре даже больше чем в армии. За прошедшие часы его величество разбогател...

— Не только его величество, — заметил Александр, которому Сена была по колено. — Граф де Бюсси собирается округлить свои владения на дюжину замков...

— Не сомневаюсь, — отозвался Нанси. — Если бы у вас было столько же родственников сколько у его сиятельства, вы бы тоже смогли поправить свои дела. Но коль скоро вы лишены такого счастья, беритесь за мост и благодарите его величество.

— У меня есть родственник, — чуть было не обиделся Александр. — Один, — о маршале де Бриссаке шевалье по обыкновению забыл.

— Ах, вот оно что, — рассмеялся капитан. — Значит, вы просто раздумываете, что лучше, без затей прикончить вашего гугенота или взять с него выкуп. А я было испугался, что шевалье Александр впал в благодушие. Слава Богу, вы по прежнему в здравом уме и твердой памяти. Что ж, решайте и беритесь за дело. Полагаю, в вашем положении мост Менял будет не лишним.

— Вы не так меня поняли, господин капитан, — с достоинством возразил лейтенант. — Я лишь возвращаю свое, то, что у меня украли. Владения, состояние и невесту...

— Неплохо, — небрежно заметил Нанси. — Но что же мешает вам послужить его величеству в Париже?

— Мне надо как можно скорее осуществить брак, — проговорил Александр, не желая спорить с капитаном.

— Разумно, — согласился барон. — Так где расположены ваши владения?

— В Турени.

— Понимаю, вам и правда стоит поспешить, а то опередят. Судя по всему, вам нужен пропуск, не так ли? Вам повезло. Его величество дал мне полномочия выписывать пропуска. У вас есть бумага?

Лейтенант протянул капитану предписание. Не глядя на приказ, Нанси подошел к стене, приложил бумагу к шершавому камню и свинцовым карандашом накарябал на обратной стороне листа несколько слов. Размашистая подпись и условный знак довершали пропуск.

— Держите, будем считать, что я дал вам поручение в Турени. Когда покончите с делами, возвращайтесь в Париж. Лейтенант пехотного полка это хорошо, когда надо скрываться от врагов, но для придворного слишком мелко.

— У меня будет полк, — Александр вскинул голову. — Как только я женюсь.

— Я всегда был уверен, что вы умеете выбирать, — усмехнулся Нанси. — Что ж, надеюсь, полк не единственное достоинство вашей невесты, и она достаточно молода и хороша собой, чтобы вы могли получать от брака все возможные удовольствия. А, впрочем, неважно — при дворе достаточно красоток. Жду вас через месяц.

ГЛАВА 55

Праздник святого Варфоломея

В голове Александра победно гремел полковой марш, и в воображении он был даже великолепнее, чем на деле. Молодому человеку казалось, будто он одержал самую важную победу в жизни, и теперь никто не посмеет его оскорбить, да что оскорбить? — просто косо посмотреть вслед. Даже граф де Лош и де Бар должен был отказаться от желания повеселиться за его счет, хотя пока шевалье предпочел бы не встречаться с его сиятельством. Облик пехотного лейтенанта был слишком скромен для сеньора Азе-ле-Ридо, а молодой человек согласен был предстать пред графом только во всем блеске своего нового положения.

Элегантный отель, почтительность лакеев и шепот служанок приятно ласкали самолюбие шевалье и юноша пообещал себе быть добрым и снисходительным господином. Однако больше всего на свете Александру хотелось провести рукой по обивке стен, промчаться по всем комнатам и прокричать "Я здесь хозяин!".

Маленькая камеристка выскочила в прихожую, шевалье мимоходом потрепал ее по щеке, сунул в руки письмо господина де Сен-Жиль и важно произнес:

— Для твоей госпожи, милашка, поторопись.

Служанка как-то странно вздохнула и неожиданно возразила:

— Я вовсе не милашка...

Сраженный подобной скромностью, молодой человек недоуменно оглянулся и замер. Ему вдруг показалось, будто мир покачнулся. В голове зашумело, лицо обдало жаром, сердце подпрыгнуло к горлу. Забыв о письме и будущей жене, молодой человек шагнул к камеристке.

— Кто сказал тебе такую глупость, крошка? — заговорил Александр, чувствуя, что тонет в восторженном взгляде служанки. — Если твоя госпожа, так она тебе завидует. Не слушай ее и не бойся, теперь я твой господин и смогу защитить тебя от всех придирок. Как тебя зовут, милая?

— Вы меня не помните? — спросила служанка. — Совсем-совсем не помните?

— Теперь я ни за что тебя не забуду, — проговорил молодой человек, как говорили сотни и тысячи молодых людей до него. — Разве тебя можно забыть?! Ну же, улыбнись, милочка, и ты увидишь, что я совсем не страшный. Я буду так тебя любить, что тебе позавидует твоя госпожа!

— У меня нет госпожи, — возразила служанка, — мадам Маргарита меня не взяла...

Александр уставился на девочку и вдруг понял.

— Ты! — выкрикнул он и затряс невесту за плечи. — Идиотка! Зачем?!

— Чтобы... — Соланж испуганно всхлипнула, — чтобы меня не узнали... — и слабо махнула на окно.

Лейтенант оглянулся. Где-то за крышами разгорался пожар. Потом еще один и еще. Грянул далекий выстрел. Раздался пронзительный крик, непонятно — мужской ли, женский. Лицо Соланж было выбелено страхом.

— Дура! — бушевал Александр. — Ты хоть понимаешь, что бы с тобой сделали?! Хочешь, чтобы тебя бросили в круг?!

Лейтенант сыпал отвратительными подробностями, неожиданно перейдя на язык самых темных улиц Латинского квартала, и остановился только тогда, когда сообразил, что невеста не понимает ни слова. Тогда шевалье схватил девочку за руку и втащил в комнату.

— Да с твоих советчиц шкуры стоило бы спустить! — на ходу бросил он.

— Я сама все придумала... — попыталась оправдать служанок Соланж и расплакалась.

— Не ври! — рявкнул Александр.

— Вы говорите, чтобы я не боялась, а сами все время кричите... — рыдала девочка.

Лейтенант не слушал. Сдернул с головы невесты скромный чепчик служанки, кинжалом разрезал шнуровку на корсаже, чуть ли не вытряхнул из него мадмуазель, и, наконец, стащил с девочки юбку. Растерянная, перепуганная Соланж стояла в одной рубашке, тщетно пытаясь прикрыться руками, но Александр не обращал на нее внимания, лихорадочно перебирая платья невесты. Молодой человек разом забыл все искусство обольщения, но его руки помнили, как раздеть, а затем одеть женщину. Наконец, Соланж де Сен-Жиль приняла подобающий ее происхождению и положению облик, а Александр де Бретей занялся прической невесты. Еще через полчаса шевалье удовлетворенно отложил щетку и взглянул на девушку.

— Ну вот, — пробормотал шевалье, — теперь можно и ко двору.

— Я не хочу ко двору, — сквозь слезы проговорила невеста. — Они все там... — девочка остановилась, подыскивая слова, — злые!

Александр удивленно уставился на невесту, и Соланж вдруг заговорила, горячо и бессвязно рассказывая о королеве Маргарите, придворных дамах и кавалерах, пажах и слугах, обо всех тех нечистых страстях, что питают королевский двор и которые так напугали воспитанницу Шинонского монастыря. Молодой человек слушал невесту со все возрастающим удивлением и нежностью. "Бедная девочка, — размышлял он. — Бедная девочка и старый мерзавец!" Александр враз забыл народную мудрость о яблоке и яблоне, и мысленно поклялся показать Соланж двор таким, каким он предстает перед женами знатных и богатых людей, то есть раем. Представил, каким почетом будет окружена при дворе его жена и решил окончательно освободить ее от тирании негодяя-отца. Обитель близ Азе-ле-Ридо? Ну, уж нет! Он подыщет старому лису какой-нибудь монастырь построже и подальше, чтобы тот никому не смог отравлять жизнь. Молодой человек постарался утешить невесту, а потом отправился осматривать отель, намереваясь подготовиться к возможному нападению и обороне.

В одной из комнат юноша обнаружил двух храпящих дворян. Судя по траурным нарядам господ, шевалье были протестантами. Молодые люди спали, уронив головы на стол, а вокруг красовались пустые бутылки и наполовину опустошенные блюда, ножи и ложки, куча обглоданных костей и куски пирога. Скатерть была запачкана пролитым вином и мясным жиром. Александр стоял над пьяницами и сердито размышлял, какую пользу может извлечь из этих храпящих бревен. Если бы слуги не сообщили лейтенанту, что спящие являются кузенами госпожи, шевалье непременно использовал бы их тела при строительстве баррикады у ворот, дабы дать урок всем женихам Пенелопы поневоле. Лишь будущие родственные узы заставили Александра проявить к пьяным некоторую снисходительность, и он велел запереть кузенов невесты в подвале отеля, поставив рядом по ведру холодной воды и бутылку вина.

— А оружие? — весьма некстати осведомился один из лакеев.

— Еще не хватало! — возмутился Александр, давно усвоивший, что даже ложка в руках пьяного может привести к несчастью. — Как проспятся — скажешь.

Следующие пару часов отель лихорадило от спешной работы. По указанию Александра слуги сооружали баррикады у ворот и дверей особняка, укрепляли ставни, заряжали аркебузы и точили ножи. Шевалье расставлял часовых, проверял оружие, отдавал приказы... На какой-то миг в голове Александра промелькнула надежда, будто, готовясь к осаде, он напрасно пугает себя и окружающих, но воспоминания о Бюсси и Нанси, а еще более жуткий вид Лувра убедили лейтенанта, что эта надежда тщетна. К полуночи отель превратился в крепость и Александр счел, что сделал все возможное и теперь может немного отдохнуть.

— Разбудишь меня, только если случится что-нибудь страшное, — приказал шевалье Пьеру и почти сразу уснул.

В то время как шевалье де Бретей занимался укреплением отеля, Соланж де Сен-Жиль готовилась к самому важному событию в своей жизни. Письмо отца было прочитано, и Соланж печалилась лишь об одном, что, обязанная немедленно вступить в брак, не могла преподнести супругу оставленное в Азе-ле-Ридо приданное. О том, что для заключения брака нужен еще и священник, Соланж не думала — подобные дела были заботой жениха, да и батюшка писал, будто двенадцатилетней помолвки достаточно, чтобы уже считать себя женой шевалье де Бретея, а Соланж никогда не подвергала слова отца сомнению — монахини ее этому не учили. Кормилица невесты, не менее мадмуазель взволнованная предстоящей свадьбой, засыпала девочку градом советов, выбрала для невесты самую красивую рубашку, просторный и нарядный ночной роб, заплела волосы новобрачной в косу и основательно смутила, объяснив, в чем состоит брак.

Приготовления и наставления до того захватили невесту, что Соланж забыла обо всех страхах, боясь лишь одного — не угодить блистательному жениху. Конечно, принять бедно одетого, уставшего Александра за прекрасного принца могла только по уши влюбленная дурочка, но Соланж была от души благодарна батюшке за выбор супруга.

Сначала, следуя наставлениям монахинь, девочка терпеливо ждала Александра в своей спальне, но часы бежали за часами, а шевалье все не появлялся. Наконец, еще раз перечитав письмо отца, девочка осмелилась отправиться на поиски мужа.

Шевалье Александр видел сон, и этот сон был прекрасен: молодой человек вел к алтарю мадмуазель де Сен-Жиль. Свадьба почему-то происходила в Реймсе, а не в Туре, но юношу это ни коем образом не беспокоило — шевалье Александр был счастлив. И когда Пьер растолкал лейтенанта, шевалье де Бретей вскочил, вообразив было, что начался штурм, но тут же догадался, что продолжает спать. В сумраке кабинета перед ним предстало прекрасное видение. Это могла быть только она — его юная жена. Прижав руки к груди и восторженно глядя на молодого человека, его жена несвязно лепетала что-то о своем долге, о готовности немедленно подчиниться своему супругу и господину, говорила о том, что обязательно родит ему трех детей — двух мальчиков и одну девочку, а если он отвергнет ее — навеки затворится в монастыре. Все слова сестры Ады, пять лет вызывавшие смешки "гадких девчонок", неожиданно естественно и трогательно слетали с губ Соланж де Сен-Жиль.

Шевалье де Бретей протер глаза. То, что происходило в особняке Сен-Жилей, явно не было сном, но настолько превосходило самые смелые мечты Александра, что лейтенант не верил ни глазам своим, ни ушам. Шевалье неожиданно сообразил, что вряд ли сможет найти священника в горящем Париже, захотел было сказать, какой прекрасной будет их свадьба, но не смог. Впервые в жизни у шевалье Александра перехватило горло. Молодой человек закашлялся. Подумал, что где-то рядом должно быть вино или вода, что-то, что поможет ему вернуть голос.

И в этот момент ударил колокол. Потом отозвался еще один. И еще. Шевалье Александр очнулся от грез. Началось... Громко позвал Пьера. Поручил Соланж его заботам. И не обращая более внимания ни на слова, ни на слезы девочки отправился защищать свою самую большую драгоценность.

...Избиение продолжалось пять дней, и все это время в воздухе плыл тревожный набат, который вскоре перешел в праздничный перезвон "Te Deum". Квартал, где располагался особняк Сен-Жилей, оказался относительно спокойным, возможно, потому, что на соседней улице находился отель Гизов, но и здесь солдатам Александра и слугам Сен-Жилей трижды пришлось стрелять по погромщикам и отражать штурм.

Александр поспевал всюду, подбадривал или же распекал впадших в уныние слуг, парой вовремя сказанных слов вселял в людей уверенность и надежду, так что вскоре обитатели отеля уверились в непобедимость шевалье. Никогда еще Александр не отдавал столько сил бою. Никогда так остро не ощущал свою готовность отдать все и жизнь в придачу, лишь бы защитить ту, что стояла за его спиной. И никогда так страстно не хотел жить. Молодой человек благодарил Всевышнего за случайные встречи с Бюсси и полковником де Сен-Жиль, давшие ему возможность отыскать невесту, и проклинал отца Соланж, притащившего дочь в обезумевший город. Александр предусмотрительно укрыл девочку в самых дальних комнатах отеля, надеясь, что там она будет в безопасности, но понимал, что даже в самом глубоком подвале Соланж не сможет спрятаться от звуков выстрелов, от отчаянных воплей жертв и ликующего рева убийц.

А на шестой день вернулся господин де Сен-Жиль.

Трупы на улице, баррикада у ворот, вооруженные слуги уже сами по себе были достаточно красноречивыми свидетелями, чтобы полковник де Сен-Жиль о чем-либо спрашивал. В Лувре ему тоже пришлось немало увидеть, и ему точно так же не хотелось об этом говорить. И все же он говорил, устало перечисляя племянникам имена убитых:

— Колиньи... его зять... Конде... Конти с воспитателем... Ларошфуко... Бове... Антуан и Арман де Клермоны... Лаварден... Сегюр... Пардальян... дю Пон... Комон с сыновьями... младший Транкур... Марасэн... Иверни... Ла Форсы и Бог знает, сколько других... Король Наваррский жив, но под арестом, — после краткой паузы добавил полковник, отвечая на невысказанный вопрос родственников, — не думаю, что сейчас ему может что-либо угрожать.

Да, — размышлял господин де Сен-Жиль, — после отречения племянник был в безопасности, но вот дочь... Антуан спас четырех совершенно чужих для него людей и отдал Соланж на растерзание волку. Даже в ночном кошмаре полковнику не могло привидеться, что честь, благополучие и счастье его семьи будут зависеть от спятившего юнца. Впрочем, что было говорить о пятнадцатилетнем мальчишке, когда король, двор и вся столица лишились рассудка?! Старый дворянин предпочел бы немедленно покинуть истекающий кровью город, но теперь все зависело от прихоти неблагодарного юнца. Видя, какими глазами смотрят на стервеца слуги и дочь, Антуан утешал себя тем, что с Соланж негодяй был ласков и нежен и, судя по всему, действительно любил невесту, а уж в том, что Соланж видит в женихе Амадиса, Ланселота и всех рыцарей Круглого Стола, господин де Сен-Жиль не сомневался. Полковник уже не знал, должен ли он проклинать или благословлять мальчишку, ибо лишь появление Александра де Бретей спасло не только жизнь, но и честь Соланж. По мнению Антуана самый суровый, самый безумный муж был лучше того, что могло случиться с девочкой в озверевшей столице, и если бы Александр дал ему такую возможность, господин де Сен-Жиль от души поблагодарил бы воспитанника. И все же полковник трепетал за дочь и потому поклялся стерпеть все, отправиться в монастырь, в тюрьму, куда угодно, лишь бы только не вызвать раздражение Александра против Соланж.

Когда на следующий день Александр де Бретей и Сен-Жили покинули отель, увиденное на улицах Парижа было много хуже того, что им пришлось пережить в предыдущие дни. Если бы можно было ехать верхом вслепую, Александр всю дорогу до ворот проехал бы с закрытыми глазами, но так принужден был все видеть... слышать... обонять...

Восторженные толпы заполняли улицы, и тысячи людей, не обращая внимания на запах дыма, крови и горелой плоти, радостно кричали "Да здравствует Гиз! Бей еретиков!" или, но гораздо реже, "Да здравствует король Карл! Да здравствует Анжу! Да здравствует королева Екатерина!", махали шляпами, беретами, колпаками, цветущими ветками боярышника и... пели.

Мой боярышник лесной,

Ты весной

У реки расцвел студеной,

Будто сотней цепких рук

Весь вокруг

Виноградом оплетенный.

Александр смотрел на Париж и не узнавал город. Смотрел на парижан и не понимал их. Ни одно поле битвы не вызывало у молодого человека такой оторопи. Там, после боя, на земле оставались лежать тела солдат, но здесь в городе... в столице... Александр чуть не закричал, наткнувшись на повешенные тела своих учителей — доброго терпеливого Рамуса, вспыльчивого Гудимеля*. Судорожно прижал к груди Соланж, зашептал: "Не смотри... не смотри... не смотри!.."

* Клод Гудимель, французский композитор-гугенот. Автор псалмов, хоралов и светских песен.

Песня становилась все громче, время от времени прерываясь криками "Слава!", "Чудо!"* и "Бей!":

* 25 августа 1572 года на кладбище Невинноубиенных младенцев расцвел куст боярышника. Известие об этом вызвало взрыв религиозного фанатизма и способствовало ожесточению резни.

Корни полюбив твои,

Муравьи

Здесь живут гнездом веселым,

Твой обглодан ствол, но все ж

Ты даешь

В нем приют шумливым пчелам...

Каждый раз, слыша крики "Бей!", оба Монтескью стискивали зубы и старались надвинуть на лица поля шляп, но ливрея слуг надежно прятала их от любопытных глаз. Как и положено простолюдинам, пусть и поддельным, молодые люди не имели при себе шпаг, зато были вооружены аркебузами, а под сукном ливрей у них были припрятаны добрые клинки, которые они готовы были пустить в ход в случае опасности. Александр надеялся, что подобной необходимости не возникнет, что подписанный Нанси пропуск и, в еще большей степени, присутствие солдат будут надежной защитой в дороге. Впрочем, один раз его надежды чуть было не рухнули, и Александр даже решил, что из Парижа им не выбраться.

Это случилось, когда толпа так громко завопила "Гиз! Гиз! Гиз! Гиз!", что даже заглушила крики "Бей!" и звуки песни. На улице Бурдель появилась кавалькада блестящих всадников. Впереди на великолепном испанском жеребце, точь-в-точь полководец, вступающий в покоренный город, скакал Генрих де Гиз, уже без кирасы, без шлема, смывший чужую кровь и пороховую гарь, облаченный в серое с серебром, как всегда высокомерный, надменный, царственный. Свита герцога переливалась драгоценностями, хотя сам Генрих де Гиз обходился без всяких украшений. Разноцветные перья дрожали над шляпами дворян. Плащи хлопали за спинами как крылья. Толпа рыдала от восторга. Герцог скакал прямо на них, и Александр, желая избежать столкновения, отдал приказ посторониться. "Ги-и-из!" — неслось со всех сторон. "Ги-и-из!" — так что можно было подумать, будто даже стены вопят от восторга.

Александр натянул повод, и его конь сделал несколько шагов назад. Лейтенант повернул голову и... Проклятие! Монтескью!..

Кузен Соланж изучающе смотрел на герцога. Слегка приподнял аркебузу. Потом еще. И еще. Стук копыт неожиданно стал оглушающим. Кавалькада приближалась.

— Да здравствует Гиз!

Александр лихорадочно пытался нащупать седельную кобуру. Монтескью вновь слегка приподнял аркебузу. Мерзавец! Он погубит Соланж!.. Их сомнет толпа...

— Гиз!

Теперь Александр видел все как-то отрывочно, но необычайно ярко и почему-то замедленно. Красивое до уродства лицо Гиза... Руки идиота, поднимавшего аркебузу... Чья-то шпага, выхваченная из ножен... Разинутые в крике рты простонародья... Тугая кобура...

— Ги-из!!

Ближе... Еще ближе... И толпа кругом...

— Ги-и-из!!!

Под громовую дробь копыт кавалькада промчалась мимо, обдав отряд Александра ветром, пылью, запахом пота, крови и духов. Монтескью так и не выстрелил. Теперь его колотила нервная дрожь, но все было позади. И Гиз тоже был позади. Александр с облегчением оставил кобуру. Он надеялся, что когда-нибудь кто-нибудь еще попортит герцогу физиономию, а если повезет, то и саму шкуру, но не теперь. Теперь они будут жить.

Ворота Бурдель были так плотно увешены трупами, что Александр торопливо прикрыл глаза невесты ладонью и горячо зашептал: "Не смотри, не смотри, не смотри!". Офицер городской стражи лениво бросил взгляд на пропуск и махнул рукой. Заскрипели ворота. Стараясь не поднимать головы, молодой человек первым направил коня в открывшийся проход, а за спиной ширилась и крепла песня Ронсара:

Так живи, не увядай,

Расцветай, —

Да вовек ни гром небесный,

Ни гроза, ни дождь, ни град

Не сразят

Мой боярышник прелестный*.

* Перевод В.Левика.

ГЛАВА 56

Которая заканчивается разрывом помолвки, изгнанием и дорогой

Всю дорогу от Парижа господин де Сен-Жиль терзался тревогой за жену и Азе-ле-Ридо. Александр вел отряд с максимально возможной скоростью, и все же солдаты-пехотинцы не могли нестись вскачь подобно лошадям. Каждый раз, когда лейтенант командовал привал, старый дворянин готов был проклинать все на свете, и все же здравый смысл и справедливость заставляли полковника признавать, что приказы Александра были разумны, а командование небольшим отрядом — достойно всяческих похвал. К несчастью, эти соображения не могли избавить господина де Сен-Жиль от страха, и полковник мог только молить Создателя, чтобы в случае опасности жена успела укрыться в старинной городской башне, уцелевшей с прошедших веков, башне, которую он лет десять собирался снести, но, к счастью, так и не снес.

Какие бы тревоги не терзали достойного дворянина, какие бы страшные картины опустошения и смерти не всплывали в воображении полковника, замок предстал перед путниками целым и невредимым, а его обитатели живыми и здоровыми. Антуан горячо благодарил Всевышнего за милосердие, но вряд ли поверил бы, расскажи кто-нибудь, что спокойствием и благополучием обитатели Азе-ле-Ридо были обязаны самому вздорному и самодовольному вельможе Турени — графу де Лош.

В то время как Париж захлебывался кровью, граф де Лош и де Бар не находил себе места в ожидании вестей от Гиза или д'Англере, беспрестанно выглядывал в окна и отправлял на террасу перед дворцом кого-нибудь из слуг. И все же прибытие гонца короля застало молодого человека врасплох, а приказ его величества избавить королевство от гугенотов произвел впечатление разорвавшегося у ног пушечного ядра.

Шевалье Жорж-Мишель едва нашел в себе силы расспросить курьера, а затем отдал приказ взять гонца под арест. Если бы дело касалось только его, молодой человек мог бы ничего не бояться, но гонец уверял, будто подобные же послания были отправлены губернатору Турени и всем самым видным вельможам провинции. Распорядившись поднять по тревоге полк, граф де Лош и де Бар постарался здраво оценить ситуацию. Благодаря свадьбе мадам Марго большинство дворян Турени все еще отсутствовали в своих владениях и, следовательно, у шевалье не было основания опасаться их рвения в делах веры, а уж справиться с кучкой горожан или крестьян — если таковые найдутся — должен был его полк. Лишь губернатор провинции — человек недалекий, но беззаветно верный королю — вызывал понятные опасения графа, и шевалье Жорж-Мишель решил немедленно с ним переговорить.

Открытие, что лучший друг короля не только не желает выполнять его приказы, но и склоняет к неповиновению других, повергло губернатора сначала в состояние ступора, а затем — негодования. Однако смутить графа де Лош и де Бар было нелегко.

— Приказ короля? — с сарказмом повторил он. — Его величество отдает очень много разных приказов. Сегодня он хочет, чтобы вы избавили его от трети подданных, завтра, чтобы кто-то избавил его от вас. Уж не думаете ли вы, что во исполнение королевских бредней, я позволю убить принцессу Блуасскую?!

Губернатор осекся и побледнел.

— А, впрочем, я вас предупредил, — самым жестким тоном продолжал шевалье Жорж-Мишель. — В моем распоряжении полк, а ваши стариканы в ржавых кирасах способны только спать, да пьянствовать по кабакам. Если в Турени найдется хоть кто-то, кто посмеет схватиться за нож или прибрать к рукам чужое имущество, я покажу им, что такое резня!

Упоминание о полке убедило губернатора, что власть в Турени перешла в руки графа де Лош и ему остается только смириться с подобным состоянием дел. Даже спешный отъезд его сиятельства ничего не изменил в положении губернатора — поручив Турень шевалье де Шатнуа, граф де Лош и де Бар приказал офицеру самым решительным образом подавлять любые поползновения к резне и грабежам.

Пока губернатор размышлял, каким образом оправдаться перед его величеством, шевалье Жорж-Мишель в сопровождении Ликура и полусотни верховых мчался в Бар-сюр-Орнен. Его сиятельство загонял кровных лошадей, за баснословные деньги приобретал новых, обгонял слухи и королевских гонцов... И все же, не доскакав до Витри, шевалье Жорж-Мишель вынужден был остановиться. Молодой человек далеко не всегда был благоразумен, но страх за мать заставил его стать предусмотрительным и жестоким. Королевского гонца следовало перехватить, пока он не натворил бед, и шевалье Жорж-Мишель отдал приказ перекрыть близлежащие дороги и остановить гонца любой ценой, даже если для этого его придется пристрелить.

Когда Ликур подал графу сумку убитого, шевалье Жорж-Мишель только отер со лба пот и молча взломал печать.

Королевский приказ об избавлении Лотарингии и Барруа от еретиков был прост и ясен. Граф де Лош нервно скомкал бумажный лист. Высек огонь. С отвращением стряхнул пепел. Приказал продолжать путь.

Во Франции о случившемся никто не узнал. И гугеноты, и католики графского отряда твердо решили молчать. А уж полковник де Сен-Жиль и вовсе не мог предположить, что легкомысленный самовлюбленный юнец способен тревожиться о ком-либо, кроме своей драгоценной персоны. Мысленно поблагодарив губернатора Турени за царивший в провинции порядок, господин де Сен-Жиль задумался о будущем своей семьи.

Первоначальный вывод шевалье, будто Александр сошел с ума, по прибытии в Азе-ле-Ридо рассыпался прахом. Юноша мало чем отличался от ровесников и уж тем более не казался каким-то чудовищем. По зрелым размышлениям полковник склонен был предположить, что стал жертвой клеветы. Упреки Александра, уверенность юноши, будто он хотел разорвать помолвку, напомнили Сен-Жилю об обвинениях, лет пять назад брошенных ему в лицо старшим Бретеем. Монастырский сиделец уже давно не понимал, на каком свете находится, жил в мире странных и страшных грез, так что полковник не удивился бы, если бы молодой человек выложил в каком-нибудь письме к сыну все свои бредни.

Последний год письма Огюста были заполнены пророчествами о проклятиях, могилах и карающих мечах, и это совпадение с отбытием Александра в армию также показалось Сен-Жилю не случайным. Наверняка впавший в аскезу Огюст что-то накаркал сыну о королевском дворе и принудил мальчика бросить успешную карьеру и возможность поправить дела, лишь бы только угодить помешенному отцу. Никогда прежде полковник не видел, чтобы кто-либо с такой последовательностью препятствовал всем попыткам устроить счастье сына — шла ли речь о его женитьбе на богатой наследнице или карьере. И все же открывать Александру глаза на поведение его отца Антуан считал преждевременным и жестоким. Мальчик должен был сам понять, где правда, а где ложь, и потому полковник вознамерился на время покинуть Азе-ле-Ридо, дабы Александр мог успокоиться и начать рассуждать здраво. Жене и дочери Антуан объяснил свой отъезд необходимостью для молодых приучаться к самостоятельной жизни, а Александру сказал, будто уезжает в Тур во исполнение решения воспитанника.

Лейтенант ничего не ответил тестю, но и не отправил солдат для надзора за шевалье. Подобная наивность окончательно примирила полковника с воспитанником, и почтенный дворянин уехал в аббатство Мармутье, твердо уверенный, что вскоре шевалье призовет его назад.

По правде говоря, приготовления к свадьбе настолько утомили шевалье де Бретея, что юноша не подумал, что негодяй-тесть мог поехать куда-то в иное место, чем монастырь, мог подать на него жалобу непостоянному королю, добиться отмены вырванных угрозой обязательств и даже заточения воспитанника в тюрьму. Александр разбирал приходно-расходные книги и отчеты управляющих, с удивлением обнаружил, что его имущество не ограничивается замком Азе-ле-Ридо и полком, объезжал разбросанные по Турени, Першу и Мэну владения и отчаянно пытался разобраться в бесчисленных расписках, векселях, прошениях и закладных письмах. Нельзя сказать, что за время жизни в Париже Александру не приходилось видеть таких бумаг, но видеть и понимать оказалось далеко не одним и тем же. Скучавшие солдаты ничем не могли помочь шевалье, и через две недели после прибытия в Азе-ле-Ридо Александр предпочел отослать их с сержантом в полк. Формальное поручение Нанси позволяло лейтенанту действовать по собственному усмотрению, к кому же, уже полагая себя полковником, юноша не желал оставлять при свой особе видевших его нищим лейтенантом солдат. И все же, чувствуя, что финансовые дела затягивают его словно в болото, расстраиваясь, что из-за множества забот не успевает видеться с Соланж, Александр все чаще сожалел, что полковник уже покинул Азе-ле-Ридо. Хотя будущий тесть и постарался избавиться от нежеланной помолвки, из расходных книг молодой человек с удивлением уяснил, что все прошедшие годы опекун содержал дом его родителей и постоянно выделял средства на их жизнь. Даже погребение матушки было оплачено с доходов господина де Сен-Жиль, а вот с доходами от опекаемого Антуаном имения творилось нечто невообразимое.

Через два с половиной месяца бесконечных хлопот Александр взял себя в руки и решил поговорить с опекуном. Как всегда сборы молодого человека были недолгими, и он вознамерился совместить три дела за раз: договориться о венчании с Соланж в соборе Сен-Гатьен в Туре, разобраться с бумагами полковника и выяснить, что за человек господин де Сен-Жиль.

* * *

Никогда еще за последние семь лет шевалье Жорж-Мишель не проводил столько времени в Барруа. Страх за матушку заставил его пробыть в Бар-сюр-Орнен два с лишнем месяца. Лишь письмо Генриха де Валуа, в котором кузен и друг в беспорядке мешал жалобы на короля Карла с благодарностями графу за убитого Конде, заставило Жоржа-Мишеля отправиться в Париж. Дорога по осенней грязи ничем не напоминала стремительную скачку графа в конце августа. Частые привалы, вынужденные объезды, брошенные и сожженные деревни, разграбленные трактиры и озверевшие отряды католиков и гугенотов не способствовали быстрому пути.

Минуя одно лье за другим, Жорж-Мишель все больше впадал в тоску. Ему казалось, будто письмо короля Польского жжет душу, так что скоро на ее месте останется пепелище. Что нашло на короля Карла, на парижан, на всех французов, на Ланглере, собственноручно прирезавшего Конде и Ларошфуко?! Мысль, что его собственный офицер мог принять участие в резне, не укладывалась в голове, жгла шевалье как каленое железо, придавливала душу, заставляла судорожно тереть руки, словно на них осталась кровь. Каждая разоренная деревня казалась графу обвинением, каждое мертвое тело — приговором. Это было уже не войной, а безумием последних дней, и не в его силах было дать погребение всем убитым и утешение всем скорбящим.

И Париж... такой же растерзанный, как и мертвые тела на дорогах. Жорж-Мишель дернулся, увидев нарядную кавалькаду — веселые придворные казались оскорблением городу, кощунственной пляской на могиле. Это было немыслимо, но шевалье чудилось, будто он чувствует тошнотворный запах смерти на каждой улице. Его сиятельство задыхался и потому решил наскоро поговорить с дядюшкой Шарлем, встретиться с Генрихом де Валуа и покинуть Париж.

При виде племянника кардинал взволнованно вскочил:

— Что с вашей матушкой, Жорж?!

— С матушкой все в порядке, — тихо промолвил граф де Лош, устало опускаясь на табурет. — Просто я получил письмо короля Польского.

На лицо кардинала вернулась улыбка. Он любовался племянником, словно собирался сказать: "Ну и ловок же, стервец!".

— А вы знаете, Жорж, я горжусь, что вы мой любимый племянник, — неожиданно проговорил князь церкви.

В глазах Жоржа-Мишеля появился вялый интерес.

— Вы прекрасно провели свою игру — почти безупречно.

— Игру? — тупо переспросил шевалье Жорж-Мишель.

— Конечно, ваши надежды, что Колиньи принесет вам корону, были ошибкой — гугенотам нельзя верить. Но дальше вы действовали безупречно, — одобрительно кивнул кардинал. — Натравили на адмирала Гиза, лишили короля Карла половины подданных, а Анжу надежд на императорскую корону... Не иначе бережете ее для своего сына? — полюбопытствовал Шарль де Лоррен. — Оставьте это ребячество. В Германии выгоднее быть владетельным князем, чем императором. Подумайте об этом на досуге. Да, из всей этой истории вы не приобрели ничего лично для себя, зато показали всем, что обманывать вас смертельно опасно — а это прекрасная репутация. Поздравляю вас, племянник.

— Вы хотите сказать... что все это... — Жорж-Мишель махнул рукой за окно, — ... сделал я?!

— Да что с вами, Жорж?! На войне как на войне. Представьте себе, что вы взяли Париж штурмом и вам сразу полегчает. Если же вы расстраиваетесь из-за тех крайностей, к которым склонна чернь, так вас здесь не было и вы чисты как стекло. Зато ордена от папы и короля Филиппа получили вы, а не Гиз и не Карл Девятый, сколько бы еретиков они не прикончили. Подобные награды весьма дороги.

Жорж-Мишель закрыл лицо.

— Что с кузеном Наваррским? Он арестован?

— В пределах Лувра этот юноша пользуется полной свободой. Жаль, что вы не приехали неделей раньше, вы смогли бы насладиться его обращением, покаянием и принятием ордена Святого Михаила. Теперь по меткому выражению Бюсси, король Наваррский носит свои цепи с собой.

Графа де Лош передернуло. Он с отчаянием смотрел на дарованные ему ордена, тоскливо пробегал глазами письма крестного и испанского дяди: "За спасение души короля Наваррского... за ревность в делах Веры..." С такими формулировками не принять награды было нельзя, но и принять — также немыслимо. Ордена обвиняли, как и трупы на дорогах, как сожженные дома и опустевшие деревни, как лицо Ланглере, жизнерадостного, довольного и гордого собой...

Жорж-Мишель не имел сил смотреть на этого человека, он думал о матушке, которая всегда заботилась о его людях, и которую этот человек мог убить. О Наваррском, которого Ланглере знал с детства.

— С какой целью, господин Ланглере я отправил вас в Париж? — мрачно спросил граф де Лош.

Услышав почти забытое обращение "Ланглере" вместо "д'Англере", офицер вздрогнул и торопливо заговорил:

— Ваше сиятельство, я и герцог де Гиз выполнили все, что вы советовали его светлости.

Жорж-Мишель отшатнулся.

— Вашего сиятельства не было в Париже, но благодаря мне его величество не может на вас гневаться. Если я убил Конде и Ларошфуко, так это все равно, как если бы еретиков поразили вы. Король Польский вам очень благодарен. Я шпага в ваших руках и я...

— Шпага... топор... — пробормотал граф де Лош. — Уходите, Ланглере, я не желаю вас видеть.

— Я не понимаю...

— А орудию и не надо ничего понимать, — мрачно ответил Жорж-Мишель. — Вы больше не мой человек, Ланглере. Убирайтесь!

Когда растерянный офицер покинул комнату, граф де Лош и де Бар прислонился лбом к холодному оконному стеклу. Что ж, наслаждайся! Ты мечтал повелевать судьбами тысяч людей, и твоя мечта сбылась. Это твои небрежно брошенные слова стали для Гиза и Ланглере руководством к действию и теперь твои руки по локоть в крови. Ты победил. Как тебе — твоя победа?

Жорж-Мишель уже жалел, что откликнулся на письмо Анжу и приехал в столицу. Пусть Анри едет в Польшу, милуется с Марией Конде и женится на ней, пусть Гиз наслаждается местью, спит с Марго и считает себя защитником Веры, но он больше не может находиться в Париже. Не желает провести здесь даже ночь. Правда, покинуть столицу, не повидавшись с королем, было невозможно, и потому граф де Лош почти с радостью ухватился за приглашение Карла посетить Академию.

— Наконец-то и вы в Париже, Жорж! — Капитан де Нанси был так же бодр и доволен собой, как дядюшка Шарль или Ланглере. — Без вас двору недостает блеска — мадам Екатерина это всем твердит. Кстати, знаете новость? Шевалье Александр был здесь.

— Когда? — вопрос вырвался раньше, чем Жорж-Мишель успел его осознать.

— Накануне ночи святого Варфоломея. Я же говорил, Жорж, мальчишка в вас не нуждается. Наверняка стервец неплохо устроился, во всяком случае он отказался от такого лакомого кусочка как мост Менял. Так и уехал. Собирался вернуться через месяц, но почему-то не приехал. Должно быть, наслаждается жизнью в провинции...

Жорж-Мишель невидяще смотрел прямо перед собой. Александр де Бретей всегда был точен, и если мальчик до сих пор не вернулся в Париж, значит, его уже нет на этом свете. Шевалье Александр погиб, но неожиданно граф де Лош с болью понял, что это даже хорошо. Мальчик сохранил благородство, не запятнав руки убийствами и грабежами, не сравнялся со стервятниками, остался в его памяти честным и чистым. И мысль, что ему не удастся как следует оплакать воспитанника, только усилила боль шевалье — граф де Лош слишком хорошо помнил увиденное в дороге и потому знал, что никогда не найдет могилу юноши, если у него вообще есть могила. Нанси продолжал что-то говорить, и только слово "пари" вывело графа из оцепенения.

— Какое пари? — рассеянно переспросил шевалье Жорж-Мишель и Нанси опомнился.

Человеку, стоявшему перед ним, никакие пари предлагать было нельзя. С неожиданной ясностью барон понял, что если бы по странному капризу судьбы их отцы не стали приятелями и не пали в одном бою, никому и в голову не пришло бы вспоминать об их родстве. Капитан сообразил, что должен взять пример с тех дворянчиков, что считают себя потомками Фарамонда, Карла Великого или по меньшей мере Гуго Капета, но при этом, оказавшись при дворе, низко кланяются отпрыскам менее знатных, но более удачливых и могущественных родов.

Конечно, пять или шесть лет назад, когда Жорж был простым графом, его еще можно было называть кузеном, но сейчас обращаться так к принцу и победителю гугенотов мог только безумец. Нанси вспомнил, что именно граф де Лош и де Бар заманил в Париж протестантов и самого Колиньи. Именно Лош послал в Париж Гиза и дал ему людей. И, конечно, именно Лош получил благодарность папы и короля Филиппа. Нет, с этим человеком шутки и пари были неуместны.

Еще некоторое время Жорж-Мишель ждал ответ на свой вопрос, не дождался, пожал плечами и пошел прочь, так и не заметив почтительного поклона капитана королевской стражи.

* * *

Звуки лютни терзали слух шевалье, и Жорж-Мишель в недоумение оглядел собрание. Щеголеватый Бюсси, похваставший при встрече, что отныне он маркиз. Самодовольный Гиз, сообщивший, что в точности выполнил совет кузена. Заплаканная королева Елизавета. Сияющая Марго, появившаяся на заседании под руку со слащавым немолодым красавцем. Угрюмый Монморанси. Довольный Ангулем, как и многие в этом зале отличившийся в парижской резне — теперь Жорж-Мишель понял, почему всегда не выносил сводного брата короля. Хмурый Алансон. Веселая Луиза де Коэтиви. Разряженные дамы и шевалье. Музыканты. Король, какой-то сникший, подурневший, осунувшийся, казалось, не знавший, что он делает на заседании Академии. И молчаливый словно постаревший Генрих Наваррский в черном траурном наряде с цепью Святого Михаила на груди. "Свои цепи король Наваррский носит с собой" — вспомнил издевательскую шутку Бюсси граф де Лош и отвернулся от кузена, пряча краску стыда на щеках.

— Государь, — господин де Баиф поднялся с места и граф де Лош обреченно вздохнул — теперь еще и стихи. — Этот сонет родился в моей душе в тот миг, когда мне посчастливилось лицезреть труп адмирала на Монфоконе. Вернувшись домой, я записал экспромт, и теперь счастлив прочесть его перед вашим величеством. Итак, "Эпитафия (гугенотам, убитым в Варфоломеевскую ночь)", — нараспев провозгласил Баиф.

Жорж-Мишель стиснул подлокотники кресла. Говорить такое здесь и сейчас, при Наваррском! Оскорблять короля, пусть даже он сто раз в плену...

Граф де Лош оглянулся на Карла, на Генриха, бросил взгляд на усмехавшегося Гиза и улыбавшегося Бюсси. Принялся изучать висевшую прямо перед ним шпалеру.

— О тела, в коих пыл клокотал прихотливый,

Вы, былая гроза земнородных князей,

Вы, кто с небом боролся в гордыне своей,

Вероломны, круты, горячи, нечестивы,

Ныне тварям летучим вы стали поживой,

Мертвоедам ползучим, и ордам червей

Из смердящих отбросов, и нечести всей,

Что ползет в океан под водою бурливой...*

* Подлинные стихи Жана Антуана де Баифа. Перевод А.Парина.

Восторги собравшихся были не менее отвратительны, чем стихи, и потому шевалье вздрогнул, когда король неожиданно спросил:

— Кузен Лош, а вы почему молчите? Неужели вам не нравится этот очаровательный сонет?

Шевалье Жорж-Мишель поднялся с места.

— Да, сир, не нравится. И я не могу понять, как столь дрянные стишки могли быть представлены высокому собранию.

Баиф растерянно моргнул. Гиз пожал плечами. Марго что-то зашептала Ла Молю. Король дернул головой.

— И чем же вам не нравятся стихи, граф? — еще более недовольно вопросил Карл.

— Всем. Мыслями. Чувствами. Формой...

— Но это же экспромт, — постарался оправдаться Баиф. — Он родился у меня на Монфоконе...

— Какая жалость, что вы оттуда вернулись, — не удержался от сарказма Жорж-Мишель.

В глазах Карла сверкнула молния. Мысли его величества мало чем отличались от мыслей кардинала Лотарингского и капитана де Нанси, так что ответ шевалье вызвал раздражение:

— Что ж, граф, мне понятно, почему вы недовольны стихами, в которых воспевается королевское правосудие. Вы сами не удосужились не только выполнить мое распоряжение, но приложили все силы, чтобы воспрепятствовать его исполнению. Почему в ваших владениях не был истреблен ни один еретик?

Граф де Лош и де Бар молчал. Спорить с королем не хотелось. В конце концов он пришел на заседание Академии, чтобы получить разрешение удалиться, и сейчас жалел, что не сдержавшись, ввязался в спор из-за мерзких стишков. Молчание графа де Лош присутствующие расценили по-разному. Карл Девятый набирал в грудь воздух, чтобы продолжить распекать вероломного кузена. Кардинал Лотарингский и герцог де Гиз заговорили почти одновременно:

— Ваше величество, граф де Лош не успел получить ваш приказ. Поверьте, от Парижа до Бар-сюр-Орнена не один день пути.

— Сир, кузен Лош дал мне своих людей — они прекрасно проявили себя в Париже. Если бы не шевалье д'Англере, Ларошфуко и Конде удалось бы ускользнуть.

Упоминание имени Ланглере произвело на графа де Лош впечатление сравнимое с ушатом ледяной воды. Пока король собирался продолжить обличительную речь, молодой человек обвел взглядом придворных и громко объявил, обращаясь то ли к королю, то ли ко всем присутствующим:

— Господин Ланглере более не мой человек! А что касается приказа — я получил ваш приказ, сир. Но, объехав все свои владения, и встретив верных подданных, добрых католиков и хороших солдат, я не нашел среди них ни одного палача.

Кардинал Лотарингский опустился на свое место и закрыл лицо рукой. Гиз в обалдении воззрился на кузена, пытаясь понять, как случилось, что граф де Лош и де Бар не имеет в своих владениях палача. В конце концов в тюрьмах всегда достаточно висельников, готовых ради смягчения приговора взяться за любое дело. Дамы испуганно зашептались, однако их шепот был заглушен грохотом упавшего табурета. Сидевший рядом с королем Бюсси вскочил с места, судорожно нащупывая рукоять шпаги.

Граф де Лош и де Бар отвернулся от человека, за одну ночь получившего несколько замков и маркизат. Его величество наконец опомнился и разразился проклятиями. Ни на кого не глядя и не дожидаясь ничьего разрешения, шевалье Жорж-Мишель пошел к двери. Он шел, не замечая ни удивления Гиза, ни тревоги дядюшки Шарля, растерянности Луизы де Коэтиви, любопытства Марго, ужаса одних, ярости других, полных слез глаз короля Наваррского... Спустя еще несколько мгновений Карл сообразил, что произносит проклятия в пустоту.

— Все вон! — завопил король и впервые за время своих приступов лишился чувств. Придворные как листья, гонимые ветром, бросились выполнять приказ. Возле короля осталась лишь рыдавшая королева Елизавета и король Наваррский в трауре.

* * *

...Жорж-Мишель сидел в кабинете и гадал, куда податься. В Рим ехать не хотелось, в Испанию тем более, и граф де Лош подумал, что уже давно не бывал в Релингене. Молодой человек готов был оставаться в княжестве год или даже два — до бесконечности долго, лишь бы только забыть все и вся, но прибывший с капитаном де Нанси приказ его величества сделал бессмысленными все размышления шевалье. "В Польшу, так в Польшу..." — равнодушно произнес Жорж-Мишель и отдал своим людям приказ собираться.

...Александр де Бретей также собирался в дорогу. Выяснив всю правду о полковнике де Сен-Жиль, молодой человек в смятении мерил шагами комнату и со всем пылом юности размышлял, как исправить последствия своего заблуждения. Как хотел он когда-то вернуть состояние предков, и вот — его желание исполнилось. Хотел наказать врагов — и наказал. Мечтал о вечной любви — и встретил ее. И что ж? На душе шевалье было непереносимо тяжко. Наказанный враг оказался другом. Отвоеванное имущество было много ценнее всего того, о чем Александр смел мечтать, однако лейтенант не имел на него никаких прав. Соланж де Сен-Жиль была прекрасна и чиста, но Александр оказался недостойным ее.

Шевалье де Бретей прекратил бег по комнате, отыскал чернила, перо и бумагу и торопливо написал: "Господин де Сен-Жиль, я понимаю, что моему поведению нет прощения и оправдания..."

...Полковник де Сен-Жиль читал письмо зятя и с каждым прочитанным словом на душу Антуана ложился камень. Как он хотел, чтобы Александр узнал правду. И вот, его желание исполнилось — Александр все знал. Хотел, чтобы воспитанник раскаялся — и это также случилось. Но вместо радости и довольства от подобного оборота дел, шевалье сгибался от жгучего чувства стыда и боли. Читая письмо воспитанника, вглядываясь в неровные, запятнанные кляксами строки, словно взволнованный Александр сломал как минимум два пера, полковник начал понимать неясные намеки придворных и, наконец, догадался, что пришлось пережить его мальчику при дворе. Если бы это было возможно, шевалье де Сен-Жиль схватил бы Александра за руку и за другую Соланж, притащил бы молодых людей в первую попавшуюся церковь и потребовал немедленно обвенчать, даже если для свершения таинства пришлось бы вытаскивать священника из теплой постели. А потом, собрав все имеющиеся у него средства и использовав все связи, любой ценой постарался бы выцарапать из казны Бретей. Впрочем, полковник чувствовал, что ему надо спешить. Недавний опыт доказывал, что приняв решение, Александр выполнял его с непреклонностью и стремительностью редкой и у более зрелых людей.

...20 ноября 1572 года невдалеке от Даммартена два всадника отчаянно погоняли измученных лошадей, надеясь засветло попасть под защиту городских стен. Лишь раздраженные крики: "Дорогу королю Польскому!", шлепанье по лужам копыт многих и многих лошадей, скрип повозок большого обоза, да невнятный говор свиты польского короля заставили путников остановиться и даже съехать с дороги, пропуская поезд его величества.

Струи дождя хлестали уставших путников и Александр де Бретей думал, что королевский поезд имеет весьма жалкий вид. Промокшие, горбившиеся в седлах всадники, грязные кони, неуклюжие повозки... Только два человека в этой толпе казались юному лейтенанту вполне довольными своей участью: барон де Нанси наслаждался каждым мгновением службы, а граф де Лош и де Бар, казалось, не замечал никого и ничего вокруг. "Как всегда", — с горечью подумал юноша и постарался пониже опустить поля шляпы, боясь быть узнанным.

Шевалье Жорж-Мишель был доволен. Поздняя осень вполне соответствовала настроению графа, так что впервые за последние месяцы в душе его сиятельства воцарился покой. Молодость кончилась — его сиятельство это понимал, и нудный ноябрьский дождь лучше всего подходил к прощанию.

Некоторое время Александр де Бретей смотрел вслед королевскому поезду, затем снял шляпу и подставил лицо дождю. Лейтенанта ждали размытые дороги, армия, сырые палатки, походы, сражения, раны... Жизнь была кончена. Шевалье Александру шел шестнадцатый год.

КОНЕЦ

первого романа трилогии