Неживая вода. Часть 2. На перепутье

Часть 2. На перепутье.

Вьюга пела. И кололи снежные иглы. И душа леденела.

Ты запрокинула голову ввысь. Ты сказала: "Глядись, глядись,

Пока не забудешь того, что любишь"...

А.Блок

1.

Кружится, кружится снежное веретено.

Белой нитью обматывает покореженные стволы сосен, накидывает аркан на кладбищенские кресты, тянет разом, будто выдергивает больной зуб. Из земли вырастают могильные курганы, снег плотным саваном укрывает двух потерянных в тайге людей.

Нет никаких дорог, никаких ориентиров — только неистово пляшущая, белоглазая вьюга. Вот она встряхивает седыми космами, заливисто смеется, и смех ее вплетается в звон подрагивающих на морозе серебряных бус. Хрустко ломаются сосновые ветки, их в щепы размалывают метельные жернова. И нет уже ни земли, ни неба. И никакого спасения тоже нет.

— Погибнем...

Страшное слово соскользнуло с губ, льдинкой пропало в белой кутерьме.

— Не говори так! — осиплый женский голос был едва различим в реве непогоды. — Не для того нас Господь помиловал, чтобы теперь на страшную смерть обрекать!

Игнат попытался приоткрыть глаза. Ресницы были тяжелыми, склеенными налипшим на них снегом. Инеем подернулись и брови, и волосы, и пушок вокруг рта. Но холода Игнат не чувствовал — тело опоясывал изнуряющий жар.

— Погибнем, Марьян, — повторил Игнат. — Одни мы...

Он заморгал снова, утер лицо дрожащей ладонью. В полумраке фигура девушки казалась темной, неживой, мокрые пряди выбивались из-под шерстяного платка.

— Да что ты заладил! — прикрикнула на него Марьяна. — Не для того я рубаху на бинты извела, чтоб погибнуть! — она смахнула с лица налипшие волосы. — Не накликай лихо-то!

— Да что тут кликать. Когда вокруг такая круговерть. Не замерзнем, так волки придут.

— Волки по норам попрятались, — сердито ответила Марьяна. — Ничего. Выдюжим.

Она остановилась, повернувшись к бьющему ветру спиной. Буран закручивал вокруг пушистые вихри, словно обмахивал песцовым хвостом. Игнат уткнулся в ее плечо носом, вдохнул запах овчинного тулупа. Ноги казались сделанными из поролона, подгибались под весом тела, ставшего вдруг тяжелым и неповоротливым.

— Плохо все, — прохрипел Игнат. — С пути сбились

— Вот уж нет! — упрямо отозвалась Марьяна. — Сам говорил, зарубки к дороге выведут. А я только что их приметила. Да вот на той сосне!

Она мотнула головой, и отяжелевшая коса змеей обвила плечи. Игнат хотел проследить за ее жестом, но снежные хлопья назойливо лезли в глаза. Медленно переставляя ноги и увязая в снежных заносах, Игнат доковылял до ближайшей сосны, привалился плечом к ее шершавому боку.

— Плохо, Игнат? — рядом в мельтешащей пелене всплыло встревоженное лицо Марьяны.

— Не знаю, — пробормотал он. — Не чую...

"Боженька любит юродивых да страдальцев", — вспомнились слова бабки Стеши.

Наверное, Игнат тоже находился на каком-то особом счету у Всевышнего: когда лезвие ножа прочертило вдоль позвоночника первую борозду, Бог накрыл парнишку своей широкой ладонью, погрузив в милостивую тьму и беспамятство. Тогда Игнату привиделось, что он умер, а душа камнем рухнула вниз, сквозь толщи тектонических плит. И жидкое пламя плясало на его боках, обгладывая кожу и мышцы, полируя кости до того ослепительного, белого цвета, который всегда ассоциируется с зимой и смертью.

Потом Игнат очнулся и сквозь белесую мглу различил сгорбленную фигуру Марьяны — она сидела в сугробе подле него, и дрожащими пальцами разрывала рубаху на полосы.

— Где... навь? — первым делом спросил тогда Игнат. — Ушла ли?

Распухший язык с трудом ворочался во рту.

Услышав его голос, Марьяна вздрогнула, вскинула голову, и вдруг заревела — негромко, но надрывно, сглатывая слезы и первые, медленно падающие с неба снежинки. Плакала Марьяна недолго, бормотала что-то себе под нос, из чего Игнат мог понять только несколько слов вроде "слава Богу", "живой" и "прости". Проревевшись, Марьяна снова стала серьезной и сосредоточенной.

— Сейчас, Игнатушка, — забормотала она, с прежним рвением домучивая рубаху. — Сейчас помогу тебе... да ты лежи, лежи! — прикрикнула она на попытку Игната подняться.

Он подчинился. Руки дрожали, тело казалось чужим, отяжелевшим, будто кто-то медленно закачивал под кожу расплавленное олово.

— Помощь нужна, — прохрипел Игнат. — Где дядя Касьян?

— Где, где! — грубо передразнила девушка, и в ее голосе послышалась злоба. — Нету твоего Касьяна. Никого нету! Разбежались, как зайцы...

Она не договорила, сглотнула слюну. Ее плечи затряслись снова, но Марьяна сумела взять себя в руки. Усмехнулась в надвигающихся сумерках.

— Трусы они, Игнаш, — сказала она. — Сильные только с девчонкой связанной да с парнем безоружным. Ничего! Дай только к людям выбраться!

Ее чуть простуженный, но уверенный голос вселял надежду. Ее пальцы оказались горячими, невесомыми, и боли не было — по крайней мере, Игнат не чувствовал ничего, кроме изнуряющего жара. Он подозревал, что это не очень хороший знак, но старался не думать о возможных последствиях: перед ними теперь стояла другая, куда более важная задача — выжить. Выбраться к жилью и теплу, пока не началась метель.

После нескольких неудачных попыток Игнату все-таки удалось подняться на ноги.

— Надо будет — на горбу тебя потащу, — сказала ему Марьяна тихо и совершенно серьезно. — Не успела поблагодарить тебя за спасение, так благодарю теперь. Если выживем — вечно твоим должником буду.

Вклинившееся в эту фразу тревожное "если" совсем не понравилось Игнату. Но он попытался улыбнуться девушке и ответил:

— Дойти я и сам дойду. Нешто не мужик?

Так, в молчании, поддерживая друг друга, они покинули опушку, и по зарубкам Игнат указал направление — туда, где пролегала дорога, соединяющая кладбище, родную деревушку и соседские Малые Топи. Но до метели им успеть не удалось.

Взревел ветер, будто ударил в бубен, и нутряной гул прокатился над тайгой. Это снежная буря закружилась, заплясала над миром. Укутала белой шалью далекую, оставшуюся в прошлом Солонь, и тушу черного вепря на опушке, и деревянные кладбищенские кресты... Ничего этого больше не увидит Игнат, и снежное полотно, развернувшееся над миром, станет новой страницей его жизни.

Если только он переживет эту бурю.

— Ночь близится, Марьян, — хрипло проговорил Игнат, прижимаясь щекой к жесткой чешуе соснового ствола. — Темнеет уже.

— А я уверена, выйдем скоро! — упрямо возразила ему девушка. — Еще немного, Игнатушка... сможешь?

— Смогу, — согласился он. Снова обтерся тяжелой, трясущейся рукой. Где-то под лопаткой болезненно заныло, и кипящая вулканическая лава опять потекла по спине. К запаху сосновой коры тут же примешался другой — еле уловимый запах оцинкованного железа.

"Так пахло от нави", — подумал Игнат.

Он не мог обернуться назад — тело оказалось слишком неповоротливо, — но был даже рад этому, потому что и так знал причину этого металлического запаха. И метель аккуратно зачищала ластиком кровавую строчку, оставленную Игнатом.

— Я бы на дерево забрался, — сказал он. — Да только сил теперь нет... Да и не увидеть ничего.

— Не увидеть, — согласилась Марьяна. — В такую непогоду ничего не увидеть. Деревни далеко, а на дорогах фонарные столбы давно в негодность пришли. Это если правильно идем...

Голос девушки дрогнул. Она тряхнула головой, снежное крошево теперь покрывало ее темные волосы, будто седина. И ледяные бабочки страха защекотали Игната изнутри своими колючими крылышками.

— А если заблудились, — заговорил он хрипло. — Даже если заблудились — то под снег уйдем. Мне егерь Мирон рассказывал...

При упоминании имени одного из своих мучителей, Игнат осекся, сглотнул тяжелую слюну — вспомнил укус металла между лопаток, и перекошенные лица мужиков, и неподвижные фигуры на фоне чернеющего леса...

— ... рассказывал, как можно в непогоду укрыться, — продолжил Игнат. — Выкопаем снежную траншею, да и переждем ночь. Без огня только плохо... Замерзнем...

— Пока двигаемся — не замерзнем! — возразила Марьяна. — А про укрытие ты хорошо придумал. Так и сделаем, только давай еще немного пройдем? Совсем чуть-чуть... Дойдешь ли?

— Я-то дойду. Только вдруг блуждаем?

— А вот и нет! — заупрямилась Марьяна. — Чую, выйдем скоро.

— Ну, если чуешь, — улыбнулся в полумраке Игнат.

Он осторожно отлепился от сосны. Колени дрожали, руки дрожали тоже. Снежная пудра щедро просыпалась под одежду, которая теперь стала сырой и тяжелой, а это означало неминуемое переохлаждение организма.

"Навь никого не оставляет в живых", — понял Игнат.

Она лишь позабавилась со своими игрушками, сломала и выбросила на обочину жизни, как еще раньше выбросила Званку. И лучше бы убила быстро, чем обрекать на мучительную и страшную смерть от стужи и одиночества в этом неживом лесу.

Они брели медленно, чересчур медленно, то и дело останавливаясь передохнуть возле сосен, увязая в сугробах, становившихся с каждым шагом все рыхлее и выше. Невыносимая тяжесть пригибала Игната к земле, и мир вокруг вскоре слился в одну сплошную пелену из снега и мрака. Несколько раз они меняли направление, и тогда ветер то подстегивал их в спину, надувая тулупы парусами, будто поощрял двигаться в выбранном направлении; то наотмашь бил по лицу, и щеки горели от множественных ледяных укусов, но об обморожении Игнат больше не думал.

Смерть. Белая смерть окружала со всех сторон.

Силы покинули его, и новый порыв ветра сбил с ног с той же легкостью, с какой мальчишка сбивает прутом невесомые головки одуванчиков. Игнат попытался выставить руки, но те по локоть ушли в податливую плоть сугроба.

— Не могу, — только и сумел прохрипеть он. — Прости...

Собрав последние силы, Игнат все еще попытался бороться за жизнь. Он пополз по снегу, извиваясь, как придавленный сапогом червяк. В ушах раскатом звучал надсадный хохот вьюги — сегодня, так или иначе, смерть призовет их к себе.

Игнат подставил ветру свою израненную, больше не чувствительную к боли спину, крепко обхватил руками гладкий сосновый ствол. Снег давно замел все выступающие из земли корни, обломал нижние ветки, отполировав дерево до неестественной гладкости. Такими гладкими бывают только старые кости, долгое время пролежавшие под ветрами, стужей и летним зноем. Таким однажды станет и сам Игнат...

— Прощай, Марьяна, — прошептал он и прислонился к сосне щекой.

Сосна была холодной, выстуженной налипшим снегом, и вместо чешуек коры Игнат нащупал шершавую поверхность камня.

"Как странно", — подумал он и из последних сил поднял голову.

Ствол уходил вверх, высоко-высоко в ревущую мглу. И там, в вышине, переламывался надвое, склоняя над Игнатом круглую голову на тонкой железной шее. У основания шеи торчала покореженная жестянка, где желтой краской на белом фоне был нанесен ромб — знак главной дороги.

Тогда Игнат закричал — хрипло и почти беззвучно. Снег тотчас набился в рот и ноздри, но парень отплевывался и кричал снова. И замолчал только тогда, когда в глаза ему ударил ослепляющий свет, и что-то большое, тяжелое промчалось мимо, обдав Игната фонтаном снежного крошева. Протяжно заскрипели тормоза. Игнат снова попробовал закричать, но из ободранного горла выходило какие-то хрипы. И он только и мог, что слизывать с обветренных губ и глотать снег, ставший почему-то соленым.

2.

— А теперь расскажите мне основательно и спокойно, как же вы в лесу-то оказались?

Коренастый, заросший черной бородой Витольд разлил по жестяным кружкам кипяток, бросил в каждую немного сухих листьев и ягод, и по зимовью поплыл запах душистого отвара. Игнат поставил кружку в колени — ослабевшие пальцы слушались плохо, голова казалась наполненной туманом и сыростью, а еще его немного подташнивало. Впервые в своей жизни Игнат мучился похмельем — Витольд влил в него полбутылки водки перед тем, как взяться за штопальную иглу.

— На совесть располосовали, — сказал мужик, внимательно осмотрев Игнатову рану. — Твое счастье, что кожу не чулком содрали. Подлатать можно. Ничего, выправишься. На своей свадьбе плясать будешь.

Игнат не ответил — его голосовые связки были сорваны, и поэтому он не кричал, когда боль пронзила его от лопаток до поясницы. Но уже потом, проспав более двенадцати часов и проснувшись с ноющим телом и тяжелой головой, Игнат порадовался вновь обретенной чувствительности — легкое обморожение щек и рук у него все же случилось, но отмирания тканей не произошло.

Отставив кружку с отваром, он незаметно завел руку за спину, пытаясь нащупать швы. И зашипел, когда новая болевая вспышка заставила его передумать и отдернуть пальцы.

— А вот хвататься не надо! — прикрикнула на него Марьяна, тоже отдохнувшая, разрумянившаяся от тепла. — Еще не хватало всякую гадость в рану занести. Здесь и так с антибиотиками туго.

— Что верно, то верно, — со вздохом подтвердил Витольд. — Не думал я, что брошенных в лесу ребятишек спасать придется.

Говорил он спокойно и размеренно, с едва уловимым пришептывающим акцентом, присущим всем выходцам с юго-запада. В маленькой и тесной зимовке он казался совершенным медведем, настоящим хозяином тайги. Только никакого хозяйства у Витольда не было, и быть не могло — был он пришлым, чужаком. Незваным гостем обосновался в заброшенной зимовке, подальше от людских глаз, в надежде поживиться зверьем. И не спрашивал разрешения у местных егерей, а попросту браконьерствовал. Только не много дичи удалось ему раздобыть в солоньских лесах.

— Пустые места, гибельные, — доверительно поделился он своими соображениями. — Даром, что зимовка брошена — вроде бы и деревни рядом, а никто тут давно не бывал. Нехорошее поговаривают...

— Здешние земли навью отравлены, — еле слышно прохрипел Игнат.

— Это какой такой навью? — удивился Витольд.

Марьяна махнула рукой.

— Глупости, — сердито бросила она. — Дурацкие сказки местных селян. Отговорки, чтобы низость свою прикрыть.

— Да ведь ты сама видела... — начал Игнат.

— Ах, хотите знать, что я видела? — воскликнула девушка, сдвинув темные, почти сходящиеся на переносице брови. — Я видела, как солоньские мужики меня из-за стола волоком тащили! Видела, как бабы меня осматривали, будто кобылу на продажу! А тебя, Игнат, как поросенка освежевали! Только сами сбежали потом. Поняли, что грех на души приняли.

Ее глаза потемнели, сделались большими и влажными. Марьяна сцепила пальцы вокруг горячей кружки, словно не чувствовала жара.

— Не по своей воле они освежевали-то! — Игнат попытался выпрямиться, принять более удобное положение, но охнул — в позвоночник словно воткнули раскаленный прут.

— Не по своей, — повторил он. — Навь заставила.

— Да как ни назови, — зло выплюнула Марьяна. — Хоть навью, хоть душегубами, хоть самим дьяволом — суть от этого не изменится. Я не знаю, кто эти уроды, и откуда они появились, и куда ушли, но одно знаю точно — будет желание, найдется и на них управа. А если люди внутри с гнильцой, да натуру имеют лакейскую, то без разницы им, перед кем выслуживаться: перед чертями ли, перед бандитами... Такие только на фоне слабого и сильны. И только сила для них авторитет. А потому и бороться нужно их же методами — силой.

— Да куда вам бороться, — подал голос Витольд. — Вы для начала отогрейтесь да раны залечите. А ты, дочка, кружку-то отставь. Недолго ожог заработать.

Марьяна охнула, отдернула покрасневшие руки, будто только теперь почувствовала жжение, и принялась дуть на ладони.

— Все ты верно говоришь, — продолжил Витольд. — Не по-христиански с вами поступили. Не по-человечески. Но зла на них не держите, несчастные это люди. Они сами себе обуза и сами себя накажут. Вот только срок придет.

— Если б не вы, дядя Витольд, они бы и грех смертоубийства на себя приняли, — сказала Марьяна, и расплакалась снова.

— Главное, что мы живы теперь, — прошептал Игнат.

— Прости меня, — всхлипнула девушка, обтерла рукавом покрасневшие глаза. — Это из-за меня все случилось...

— Не Марьяна, так Ульяна, — повторил Игнат услышанные им ранее слова. — Не в Солони — так где-нибудь еще...

И нервно усмехнулся.

Она была права. Тот знакомый Игнату мир, где были добрые и отзывчивые люди, остался далеко позади. Раскрошился в мелкую труху, стал прахом, как давно умершая подруга. Тот мир остался погребен под слоем снега, и страха, и разочарования от предательства близких — и возвращаться туда у Игната не было ни сил, ни желания.

— Жаль, что лекарств достойных здесь нет, — сказала Марьяна, утерев последние слезы и несколько раз шмыгнув припухшим носом. — Без лекарств будет плохо. В больницу нам надо, дядя Витольд. Далеко ли до города будет?

— Далековато, — ответил тот. — До ближайшей деревушки полдня ехать, это если по хорошей дороге. А по бездорожью, да сугробам...

Он с сомнением покачал головой.

— Да я в порядке, Марьян, — Игнат поймал ее встревоженный взгляд и попробовал улыбнуться. — Отлежусь немного, как новенький буду.

— Бог даст, метель утихнет, тогда и попробуем к людям выбраться, — поддакнул Витольд.

Но метель не утихала. В последующие несколько дней непогода разыгралась пуще прежнего: снеговая лавина накрыла тайгу, обернула зимовку пуховой шалью. Каждый раз Витольду приходилось расчищать выход, чтобы выбраться за дровами и хворостом, и по возвращению дверь снова оказывалась подперта наметенным сугробом. В еде пока недостатка не было, да еще пару раз удавалось подстрелить глухаря, но ни о соболях, ни о более крупной добыче речь не шла. Витольд ругался на родном языке и проклинал гибельные места.

Игнат чувствовал вину перед своим спасителем, главным образом из-за того, что в зимовке стало на два рта больше, ведь запасы Витольда явно не были рассчитаны на троих. Двигаться еще было трудно — спина казалась тяжелой, словно черепаший панцирь. Марьяна несколько раз в день обрабатывала раны спиртом и мазала какой-то мазью, оказавшейся в аптечке Витольда. Но каждый раз, делая перевязку, задумчиво хмурилась и на все расспросы Игната только отмахивалась.

На пятый день буря начала утихать, и Игнат упросил Витольда взять его с собой, проверить капканы.

— Не могу я сиднем сидеть, — пояснил парень. — С детства не приучен. Да и расхаживаться мне надо.

— Ты только аккуратнее, чтоб швы не разошлись, — наставляла Марьяна.

Игнат обещал быть осторожным.

После задымленной, по-черному топившейся избы, морозный воздух показался Игнату резким, пьянящим. Повсюду, насколько хватало глаз, простиралось белое безмолвие — переломанные бураном сосны обрядились в длинные снежные кафтаны, поземка кружилась, осыпая Игнатов тулуп меловой пудрой, и где-то в недосягаемой вышине, над поседевшим миром, медленно текла молочная река.

"Это особое, зимнее молоко, — подумал Игнат. — Молоко, разбавленное неживой водой. Выпьешь его — и твое сердце превратится в лед..."

Он сморгнул выступившие на глазах слезы, и заковылял к поджидающему его Витольду.

— Как ты, парень? — участливо спросил мужик.

— Жить буду, — криво улыбнулся Игнат.

Больше вопросов Витольд не задавал. Он брел по сугробам медленно, останавливаясь, чтобы свернуть папироску или перекинуть ружье с одного плеча на другое. Но Игнат понимал, что все это делалось ради него — передвигаться по снегу оказалось делом затруднительным, швы тянули и разламывали спину. Но виду Игнат не подавал.

— Вы бы стрелять меня научили, дядя Витольд, — наконец, заговорил он, с любопытством оглядывая видавшее виды охотничье ружье.

— Смотри, какой шустрый! — присвистнул тот. — Первый день с печи слез, а уже на подвиги тянет!

Он рассмеялся густым, но добродушным смехом. И было видно, что просьба Игната приятна ему.

— Научу, — пообещал Витольд. — Вот окрепнешь немного, так на охоту тебя возьму. А ты, никак, охотничьем ремеслом заняться решил?

— Я на всякий случай, — серьезно ответил Игнат. — В тайге все-таки. Мало ли, зачем понадобится...

— Это ты верно говоришь, — поддакнул Витольд. — В лесу надо держать ухо востро, патрон в обойме, а палец на крючке. Я сам по беспечности однажды пострадал, на себе крепость волчьих укусов испробовал.

— Есть что-то и похуже волков, — задумчиво проговорил Игнат.

Витольд ухмыльнулся в бороду.

— Есть, не буду спорить. Земляки твои похуже волков будут. Даже навь честнее оказалась. Гляди-ка, не тронула вас.

— А вы, дядя Витольд, никак смеетесь надо мной? — буркнул Игнат.

Искоса глянул на браконьера, в глазах которого, и верно, плясали смешливые искры.

— Да Бог с тобой, — ответил тот. — Девушка вот твоя не верит. А я верю. На веку своем чего только видеть не пришлось. Да вот хоть взять волчий укус, — Витольд похлопал варежкой по правому боку, где под слоями ватника и вязаного свитера скрывались глубокие шрамы. — Не поверишь, если скажу, кто меня излечил. Самая настоящая лесная ведьма.

— А как вы ее отыскали? — заинтересовался Игнат.

— Сама меня нашла, как хворост собирала, — с охотой начал делиться байками Витольд. — Было это с два месяца назад. Ее изба дальше к северо-западу стоит — на сваях, будто на птичьих ногах. Вот, отварами да мазями она меня вылечила, а ведь уже обморожение да гангрена начались. Веришь?

— Верю, — кивнул лохматой головой Игнат. Подумал и спросил:

— А про живую и мертвую воду вы слыхали?

— Про что не слышал, про то не слышал, — развел руками Витольд. — А та ведьма, может, и знает. Она многое знает, даром, что с нечистым водится.

Игнат вздрогнул, поежился. Болью отозвались плечи.

— С навью? — осторожно спросил он.

— И этого я не знаю, — Витольд остановился, искоса поглядел на парня. Спросил:

— А ты, никак, поквитаться хочешь?

Игнат поджал губы, ответил:

— Поживем — тогда и увидим.

Витольд кивнул, скинул ружье с плеча.

— Так, — сказал он. — Ну, тогда нам медлить нечего. Как руки, двигаются ли?

Игнат снова повел плечами, поморщился, но ответил:

— Терпимо, дядя Витольд.

— Ну, держи тогда. Да покрепче, чтоб меня не подстрелить.

Он протянул ружье Игнату и засмеялся, довольный собственной шуткой. Игнат принял ружье осторожно, приклад был потемневшим от времени, отполированным касанием опытных пальцев.

— Давай-ка попробуем выцеливанием, — Витольд подошел, встал рядом. — Левую ногу вперед. Корпус наклонить. Приклад прижимай плотнее.

Игнат морщился, тяжесть ружья с непривычки оттягивала руки, но он старался не показать вида.

— Нажимаешь спуск плавно, не дергай ружье, — продолжал Витольд. — Дернешься — промахнешься. Видишь, сорока взлетела?

— Вижу, — отозвался Игнат.

В прицеле ружья птица казалась черным удаляющимся пятном.

— Целься вперед и чуть выше, — направлял Витольд, его руки легли поверх Игнатовых, повели стволом вверх. Парень стиснул зубы, от лопаток принялись разливаться болезненные волны.

— Жми, — скомандовал Витольд.

Игнат нажал спусковой крючок. Отдача толкнула его в плечо, отчего он вскрикнул, откачнулся назад, но Витольд не дал ему упасть. Ружье выскользнуло из ослабевших рук, и где-то вдали зашумела опавшая с веток хвоя.

Вспугнутая выстрелом, сорока сменила траекторию и быстро начала удаляться в направлении чащи.

— Ну, первый блин комом, — примирительно сказал Витольд, и помог Игнату подняться. — Не теперь, так в следующий раз получится. Сам-то в порядке?

— В... порядке, — выдохнул Игнат.

Он шумно дышал и стоял, скособочившись, мелко подрагивая всем телом, пытаясь усмирить бушующий внутри пожар.

— Ну и славно, — спокойно отозвался Витольд, отряхивая от снега свою двустволку. — Научишься со временем. Так что, когда будешь по нави палить, не промахнешься.

Игнат усмехнулся криво, потер плечо, куда его ударило прикладом.

— Мужики говорили, что убить ее нельзя...

— Поживем — увидим, — повторил его же слова Витольд.

3.

Через несколько дней, когда Игнат, казалось, окончательно пошел на поправку, у него вдруг начался жар.

С самого утра Игнат почувствовал недомогание. Страшно болела голова и спина казалась распухшей и тугой, как начиненная к празднику утка. Марьяна осмотрела его, и на этот раз смолчать не могла.

— Абсцесс, — кратко описала она ситуацию и добавила. — Этого и боялась.

Ее глаза влажно блеснули, но девушка не заплакала. Вместо этого снова напоила Игната отваром и привычно перевязала раны.

— Ничего, выдержу! — наигранно улыбнулся парень, хотя сердце заныло от плохого предчувствия.

Заражение крови — вот, чего опасались все.

— Будет воля Господа, скоро оттепель придет, — сказал Витольд. — А там можно попробовать и до людей добраться.

— Сами же говорили, далеко до города, — напомнила Марьяна.

— Что верно, то верно. Ближайшая деревушка — это ваша Солонь.

Марьяна бросила на Игната встревоженный взгляд. Тот насупился, покачал головой:

— Нет, туда нам ход заказан.

— От Солоньской станции можно будет до города добраться, но на это еще время уйдет, — с горечью произнесла Марьяна.

Она украдкой потерла покрасневшие уголки глаз, привычным жестом откинула за спину косу. Все понимали — снежная буря на время поймала их в капкан, отрезала от остального мира.

— Вот что, ребятки! — вдруг сказал Витольд, и в подтверждении своих слов хлопнул по коленям. — Выход я вижу только один. Помнишь, Игнат, как я тебе о ведьме рассказывал?

Марьяна скептически хмыкнула, и Витольд поднял широкую ладонь.

— Погоди! Будет еще время посмеяться. Так вот, выбора у вас нет. Или к мучителям вашим возвращаться, или к знахарке ехать.

— Да чем она лечить-то будет? — всплеснула руками Марьяна. — Лягушачьим отваром?

— Может, и отваром, — не стал спорить Витольд. — Да лишь бы результат был. Меня она быстро на ноги поставила, да и скольких еще до меня...

— Моя бабушка тоже знающей была, — сипло подтвердил Игнат. — Всегда людям помогала, перед тем, как...

"Перед тем, как умереть", — хотел сказать он. Но на самом деле в голове крутилось совсем другое: "перед тем, как отдать Званку на растерзание нави..."

Поэтому Игнат не окончил фразу и отвел глаза. Марьяна истолковала это по-своему, ласково погладила его по руке:

— Все будет хорошо, Игнаш. Все сделаю, чтобы тебя на ноги поднять, — и обернулась к Витольду. — Где, говорите, эта знахарка живет?

Охотник развернул потрепанную карту, всю сплошь усеянную чернильными пометками.

— Вот здесь весь мой маршрут указан. Тут я последний раз заправился, тут бивак разбил. Здесь на меня волки и напали...

Он ткнул карандашом в карту, и Игнат приподнялся на локтях, стараясь не обращать внимания на стреляющую боль в теле.

— А почему здесь такой крюк? — поинтересовался он.

На бумаге, действительно, черта из прямой превращалась в петлю, огибая какую-то невидимую на карте, но явно существующую преграду.

— Не проехать по прямой, — пояснил Витольд. — Валежник там. В некоторых местах чуть ли не на полторы сажени вверх поднимается.

Игнат почувствовал, как внутри у него похолодело, словно стужа подобралась к самому сердцу.

— Уж не тот ли это бурелом, что от Жуженьского бучила начинается? — спросил он.

— Верно, к болотам он и подступает, — подтвердил Витольд. — И, должен сказать, длинный же этот бурелом! На добрые мили тянется... Я многое повидал. Да только такого дива еще ни в жизни не встречал. Не знаешь ли, откуда взялся?

"Это вещая птица, — подумалось Игнату. — Птица с человечьей головой летела с востока, махнула крылом и потекла по земле вода живая..."

А вслух сказал:

— Не знаю...

Витольд вздохнул.

— То-то и оно. Поневоле задумаешься, что руками человека сделано. Потому что вот взгляни, — он поднял карту повыше, чтобы Игнату с топчана было лучше видно. Марьяна тоже с любопытством вытянула шею, следя за движением руки Витольда. — С одной стороны бурелом, как крепостная стена, тянется. С другой — болота подступают. Вот и получается, что ваша Солонь, да Малые Топи, да Живица и еще несколько деревенек будто в чаше лежат. От мира отрезаны. И подступиться к вам можно либо по железной дороге, либо с воздуха.

Он ухмыльнулся и развел руками, будто извиняясь: вот, мол, какая ерунда в голову приходит.

— Так вот, мы сейчас совсем недалеко от того места, где бурелом обогнуть можно, — продолжил Витольд. — А за ним будто дорога проложена, ровнехонько идет. Так если по ней дальше ехать, а миль через пятнадцать в тайгу углубиться и по компасу на север идти, то до знахарки недалеко будет.

— Из-за меня это все, — прошептала Марьяна и на этот раз не смогла сдержать слез. — Прости...

"И ты меня прости, — подумал Игнат. — Ведь не тебя — вернее, не только тебя, — бросился я тогда спасать. А душу свою... Не было мне покоя из-за вины, добровольно принятой. Да и теперь нет..."

Ближе к вечеру ему стало совсем плохо. Игната будто окунули с головой в кипящую смолу, и внутренний пожар, на время погасший, возродился с новой силой. Балансируя на зыбкой грани реальности и бреда, Игнат видел то склонившееся над ним встревоженное лицо Марьяны, то зыбкие, бесформенные тени, вырастающие возле изголовья. И по тайге прокатывался мертвящий хохот, а с еловых лап опадали снежные перины. Земля отзывалась дрожью, подбрасывала измученное тело Игната.

— Найди... воду, — бормотал он в бреду. — А мы, так и быть, вернем...

— Что ты, Игнатушка? Тебе пить надо?

Кто-то гладил его по щекам, в голосе слышалась тревога.

Он открыл глаза.

Влажная салфетка обтерла его губы, щеки, лоб. Игнат вздохнул, закашлялся. Тело мотнуло в сторону, и он ухватился за сидящую рядом Марьяну.

— Они обещали, — прохрипел Игнат. — Только я знаю, что мертвых не вернуть.

— Какие там мертвые, о живых думать надо! — отозвался из-за руля Витольд.

Машину снова тряхнуло на ухабах. Цепляясь за Марьяну, Игнат приподнялся на сиденье.

— Едем, что ли? — спросил он.

— Едем, едем, — басовито пророкотал Витольд. — Ты как, продержишься?

— Продержусь.

Игнат попробовал распрямиться, спину тотчас обожгло накатившей волной боли. Он закусил губу, стараясь удержаться в поминутно трясущейся и прыгающей на ухабах кабине, искоса глянул в окно. Из-под гусениц вездехода взметало снежные вихри, но сквозь белую пелену Игнат увидел тянущийся по обеим сторонам бурелом.

Он был сложен не из бревен даже — из цельных деревьев, и у основания можно было разглядеть сосны толщиной чуть ли не в полторы сажени. Чем выше, тем тоньше и моложе становились сосны, а на самом верху торчал острый частокол обломанных сучьев. Бурелом был неодинаковой высоты, кое-где обветшал и просел, а в некоторых местах и вовсе зияли прорехи. Но, увидев его воочию, Игнат ни на миг не усомнился — это было творение рук человеческих.

Давным-давно, возможно, еще в досумеречную эпоху, кто-то выложил эти крепостные стены, будто отгородил Игнатов мир от чего-то неведомого и страшного. И в памяти тотчас всплыли все слышанные раньше легенды о болотных чудовищах, о поросших мхом лесных людях, и о многом, многом другом.

"Не дошли чистильщики до бурелома, — сразу вспомнились слова деда Ермолки. — Даже до бучила не дошли... Не оттого ли, что дальше им ход заказан был? И не оттуда ли приходила навь?"

Игнат почувствовал, как на смену горячей волны пришла волна ледяного страха, и он инстинктивно сжал Марьянову руку. Та спросила взволнованно:

— Худо, Игнат?

Он неопределенно мотнул головой.

— Эх, ребятки, держитесь крепче! — подал голос Витольд. — Сейчас с дороги свернем.

Внедорожник качнуло, подбросило на очередном ухабе. Мелькнули и пропали в окне стены рукотворного бурелома, машина нырнула в густой ельник, и ветки принялись наотмашь хлестать по крыше и стеклам.

— Поторопился немного, — в сердцах произнес Витольд. — Раньше времени свернул, что ли. Ну да ничего. Сейчас на колею выйдем.

Двигатель взревел, гусеницы давили хрустящие сучья и вывороченный бурей молодняк. Игнат повалился на Марьяну, та ухватилась за него, и обоих мотало из стороны в сторону, как горошины в кипящем бульоне. Внедорожник упрямо перевалил через овраг, потом напоролся на особенно толстый и острый сук, и что-то с мучительным треском лопнуло под днищем машины. Ребят подбросило, и Игнат больно стукнулся макушкой о потолок. Потом, падая, ударился спиной о край сиденья. Ему показалось, что внутри разорвалась небольшая бомба. Ударная волна прокатилась по всему организму, разлетевшиеся осколки вонзились в легкие, и на какое-то время Игнат перестал дышать.Затем темная пелена перед глазами стала опадать, голова проясняться, но щеки почему-то горели страшно. И, разлепив ресницы, Игнат обнаружил, что это Марьяна натирает его лицо свежевыпавшим снегом.

— Что... это было? — слова с трудом вышли из пересохшего горла.

Он несколько раз сглотнул, потом попытался сесть и обнаружил, что сидит в сугробе. Вокруг, насколько хватало глаз, высились кряжистые ели, и на какое-то мгновение Игнату показалось, что не было никакой зимовки, ни отзывчивого браконьера, а все это время он провел в забытьи, и стоит только оглянуться — он увидит неподвижные серые фигуры и егеря, сжимающего в руке окровавленный нож.

Поэтому Игнат обернулся, стараясь не обращать внимания на вновь вспыхнувшую в спине боль, но увидел только поднятый на дыбы внедорожник. Витольд, проваливаясь в сугробы и пересыпая вздохи ругательствами, тащил конец троса к дереву.

— Ты как, Игнаша? — спросила Марьяна и шмыгнула носом.

— Терпимо, — он попробовал улыбнуться.

— Вот незадача... сколько бед на наши головы свалилось! Неужто на сук так неудачно напоролись?

Марьяна в сердцах ударила ладонью по снегу, и, кажется, готова была разреветься.

— Как бы не так! — подал голос Витольд.

Он обернул трос вокруг ствола, замыкая петлю, и теперь бежал обратно к вездеходу, чтобы остановить размотку лебедки.

— Я и не по такому бездорожью продирался, чтобы вдруг на каком-то паршивом сучке на брюхо лечь! — сплюнул он. — Говорил же, места тут проклятые. На противотанковую надолбу мы напоролись. Да и кроме этого сюрпризов хватает. Сами глядите!

Он швырнул Игнату под ноги перекрученный моток проволоки. Торчащие во все стороны шипы заржавели, но все еще выглядели угрожающе.

— Проволочные заграждения, — ухмыльнулся Витольд, и глаза из-под нависших бровей сверкнули мрачно и зло. — На колее их нет, дорога уже изъезженная. А вот в стороне еще остались. А чуть дальше, к оврагу, противотанковые надолбы попадаются. Что скажете?

Марьяна облизала губы и произнесла каким-то охрипшим, испуганным голосом:

— Здесь шли бои...

Игнат подумал, что проволочные сети и противотанковые надолбы действительно могли остаться от фортификационных сооружений времен войны. Если здесь действительно шли бои, немудрено, что вся местность перерыта оврагами, которые в далеком прошлом были ничем иным, как траншеями и окопами. Тогда и назначение рукотворного бурелома сразу становилось понятным.

Но если так, то почему военные не стали зачищать эту местность? Сколько еще сюрпризов таится здесь, на старом поле брани? Может, лежат тут под слоем хвои и снега истлевшие кости солдат. Может, где-то в стороне от основной дороги остались замаскированные минные поля. Или в очередном овраге запрятана капсула с вирусом бубонной чумы.

Игнат огляделся снова. Сосны, куда более старые, чем доводилось видеть ему в родных лесах, сплетались в вышине могучими ветвями, кора отливала медью. Не было ни ветерка, ни стрекота вездесущих сорок, и тишину лишь изредка нарушал шорох осыпавшейся хвои или упавшей шишки.

"Здесь прошла навь", — вдруг понял он, и опустил взгляд. Моток колючей проволоки ощерился шипами, как злобный металлический еж. Игната вдруг затрясло от омерзения.

Колени подгибались, но все же Игнат сумел доковылять до машины. Витольд тем временем включил лебедку на наматывание, и вездеход, скрежеща и постанывая, пополз вперед. Этот резкий звук, потревоживший тишину леса, отозвался из чащи хрустом ломаемых веток.

— Ну, вот и все, — Витольд обтер снегом перепачканные руки, оттер рукавом пот с покрасневшего лица. — Теперь аккуратнее надо. Слава Богу, мы на дороге уже.

Он ободряюще похлопал Марьяну по плечу, и та криво улыбнулась в ответ.

-Не собьемся снова-то? — спросила она.

Витольд покачал косматой головой.

— Не. Гляди-ка, — он отошел в сторону, приставил над глазами ладонь. — Просека. Стало быть, дорога проложена.

Его слова оборвал новый хруст подминаемого молодняка, и этот звук был теперь куда ближе. Люди замерли, прислушались.

"Это не ветер, — подумал Игнат, и его снова бросило в жар. — Там, где прошла навь, не бывает ветра..."

— Давайте в машину, — сказал Витольд, и голос его прозвучал отрывисто. — Живо.

Он распахнул двери. Подхватил спрятанные под сиденьями ружья.

— Руки действуют? — спросил он у парня. — Как учил, помнишь?

— Помню, — также коротко ответил Игнат, и обеими руками обхватил врученный ему двуствольный штуцер.

Треск повторился. Теперь трещали не только сучья — кажется, кто-то брел через чащу, подминая под себя молодую поросль и иссохшие покореженные стволы. В стороне упало вывороченное с корнями деревце.

Кто-то действительно продирался через чащобу.

— В машину, в машину живо! — закричал Витольд.

— Залезай, Игнат! — в страхе прокричала Марьяна.

— Сначала ты.

Он крепче обхватил приклад, сдвинул брови, всем своим видом показывая, что и в болезни остается мужиком, защитником. Дождем осыпалась хвоя. Качнулись и разошлись еловые лапы. И перед взглядом Игната наконец-то предстал тот, кто вовсе не являлся человеком. Хозяин заповедной чащобы. Лесное чудище Яг-Морт...

4.

"Он высок, как сосна, что в тайге растет.

Он черен, как уголь в печи.

Будешь плакать — Яг-Морт за тобою придет.

Так не плачь, дитя, замолчи..."

Эта детская колыбельная отчего-то сразу пришла Игнату на ум. Грудной голос бабки Стеши, будто наяву, пронесся в вымороженном воздухе, как дуновение ветра, как дыхание зверя, вылетающее из ощеренной пасти. Вспомнились долгие вечера, и потрескивание хвороста в печке, и не закрытые ставнями окна, за которыми не было ничего, кроме низко надвинутого неба и первозданной тьмы.

Эта тьма теперь клубилась в глазницах чудовища. И сколько Игнат ни силился, он не мог разглядеть зрачков в этих черных, будто неживых провалах.

"Не двигайся, — сказал себе Игнат. — Не двигайся ни в коем случае и не смотри в глаза. Иначе Яг-Морт довершит то, что не смогли сделать солоньские мужики".

Он хорошо помнил рассказы егеря Мирона (того Мирона, что остался в далеком и безоблачном прошлом, где нож для выделки звериных шкур еще не знал вкуса человеческой крови).

Говорил Мирон, что однажды видел вдалеке лесного хозяина — ростом чуть ли не в две сажени, по голосу и обличью — дикий зверь, одежда из невыделанной медвежьей шкуры. Рассказывал, что и гнездовье его находил, и следы — каждый вершков девять длиной.

— Единственное средство, это избегать встречи с Яг-Мортом, — так всегда подводил свой рассказ егерь. — Ну, а если вдруг попался на глаза — стой и не шевелись, иначе обдерет он всю шкуру и жилы с костей, выпьет всю кровь.

Поэтому Игнат стоял. Стояли рядом вытянутая в струнку Марьяна, и напряженный, весь подобравшийся Витольд — краем глаза Игнат видел, как ходили желваки под черной порослью бороды.

Чудовище также стояло напротив, на четырех лапах, как стоят звери. Круглая лобастая голова была наклонена, черные ноздри раздувались, обдавая морду клубами пара.

— Отходим... медленно...

Это сказал Витольд — его голос был совершенно тихим и бесцветным, так что до Игната не сразу дошел смысл сказанного. Но Марьяна поняла приказ, и медленно отставила ногу, перенося вес тела назад. Следом отклонился и охотник.

Яг-Морт продолжал переминаться с лапы на лапу, втягивая морозный воздух. Его темные, свалявшиеся шерстяные бока ходили ходуном, когти чертили в снегу глубокие борозды, и оставленные им следы (тут егерь Мирон был совершенно прав) были никак не меньше девяти вершков в длину.

Одним ударом такой лапищи можно проломить череп корове или перебить вепрю хребет.

Игнат крепче перехватил ружье.

— Не вздумай стрелять, — тем же серым голосом сквозь зубы произнес Витольд. — Только разозлишь...

Но сам отчаянно вцепился в карабин, будто хватался за последнюю соломинку.

Сзади что-то громыхнуло.

Игнат повернул голову и увидел, что это Марьяна споткнулась и налетела на распахнутую дверь внедорожника. Она ойкнула — негромко, скорее инстинктивно. Но это прозвучало, как сигнал.

Яг-Морт взревел.

Он поднялся во весь рост, передние руки, достающие до самой земли, взлетели в воздух. Тень заслонила собой полнеба (...он высок, как сосна, что в тайге растет...), и откуда-то сверху послышалось утробное ворчание, будто от работающего двигателя. Затем пасть открылась, и из-за частокола зубов вместе с могучим ревом пахнуло вонью прелой листвы, гнили, и болотной жижи — дыхание чудовища смахнуло с Игнатова лба прилипшие пряди волос.

Потом, будто вторя звериному рыку, над ухом истошно завизжала Марьяна.

— Быстрее, ну же! — закричал тогда и Витольд.

Уже не церемонясь, он толкнул Игната в бок. Тот не удержался на слабых ногах, повалился следом за девушкой на сиденье. Ружье ударило железным стволом в скулу, и, холодея, Игнат подумал: "Как повезло, что я не держал пальцы на спусковом крючке..."

В тот же миг тишину тайги вспороли два одновременно раздавшихся звука: выстрел и разъяренный рев зверя. Витольд едва успел нырнуть в спасительное нутро внедорожника, как сверху на крышу обрушился удар.

Заскрипели когти по жестяной обшивке, и Марьяна завизжала снова, потому что прямо над ее головой крыша прогнулась, и черная лапа скользнула по стеклу вниз, оставляя за собой разводы подтаявшего снега и грязи.

Стиснув зубы, Игнат попытался выпрямиться, вскинул наизготовку ружье. Витольд матерился на своем родном языке, сплевывая в бороду розоватую слюну. От плеча до груди его тулуп пересекали рваные полосы.

— Ранены, дядя Витольд? — испуганно выдавил Игнат.

— Жить буду, — кратко ответил охотник.

— Сами же говорили, что стрельба его только разозлит...

— Я в воздух стрелял, — Витольд оскалился по-звериному. — Напугать думал. Эх, зря петарды в зимовье оставил, да кто же знал... Проклятый шатун... Двери закрыли, что ли?

— Закрыли, — подтвердил Игнат и спросил. — А обшивка выдержит?

— Черт ее знает!

Витольд поспешно перезарядил карабин. Игнат отметил, как нервно подрагивают его пальцы.

— Держись теперь, — проговорил охотник.

Гневный рев раздался снова — едва ли не над самым ухом Игната. Он обернулся, старательно игнорируя болевые спазмы, до крови закусил губу и вместе с привкусом крови почувствовал привкус подступающей к горлу желчи.

"Не упасть бы в обморок..."

В заднем окне замаячила черная тень, перекрыла небо. Внедорожник просел на рессорах, накренился на бок, но выстоял.

— Заводите, что же вы? — провизжала насмерть перепуганная Марьяна.

Игнат слышал, как повернулся ключ в замке зажигания, как следом раздался мучительный скрежет неисправного мотора.

— Черт бы побрал все! — откликнулся Витольд. — Не запускается!

Машину закачало из стороны в сторону.

"Мы похожи на шпроты в консервной банке, — подумал Игнат. — Всего лишь консервы для лесного людоеда".

Исполинская меховая туша соскользнула с машины, когтистая лапа ударила в заднюю дверь. Затем в боковом стекле, прямо напротив Игнатова лица, появилась огромная голова.

"Будешь плакать — Яг-Морт за тобою придет..."

Игнат не плакал. Притихла и Марьяна за его спиной.

"Который по счету раз мы смотрим на смерть свою?" — пронеслось в голове.

Яг-Морт раздул круглые ноздри, принюхался. Стекло тут же обдало брызгами слюны и паром. Сквозь запотевшее окно Игнат видел, как заросшая черной шерстью башка медленно поводила из стороны в сторону. Грязными сосульками свисал мех вокруг могучей шеи, из пасти тянулись тонкие нити слюны.

Дрожащими руками Игнат вдавил приклад в плечо, черные дула штуцера теперь находились прямо напротив глазниц чудовища.

"Он черен, как уголь в печи..."

— Стреляй, Игнат! Стреляй! — выдохнула над ухом Марьяна.

Он перехватил ружье. Чудовище в окне распахнуло пасть, обнажив коричневые клыки. Стекло тут же запотело от его дыхания, и мир перед глазами Игната подернулся рябью и поплыл, как бывало в жарко натопленной бане.

Двигатель заскрежетал снова — Витольд не оставлял попыток завестись, но все еще безрезультатно.

— Стреляй, Игнат, — повторил он ровным голосом, и звук донесся издалека, будто из-под плотно набитой перьевой подушки. — Самый надежный выстрел — в голову. Между глаз. Сможешь?

Запотевшее стекло подмерзло, пошло белыми разводами. Из-за этого морда чудовища казалась призрачной, неживой, не принадлежащей этому миру.

"Он тоже пришел из мира нави, — понял Игнат. — Это страж лесной чащи, хранитель запретных тайн, чьи зубы могут перекусить твою руку, как щепку".

А вслух сказал:

— Смогу.

И взвел курок.

Дальнейшее произошло слишком быстро.

Будто поняв, что за участь ему уготована, чудовище взревело снова и наотмашь полоснуло когтями по стеклу. Оно не выдержало удара, лопнуло, обдав Игната веером колючих брызг. Он инстинктивно зажмурился, почувствовал на своей коже укусы осколков, что-то теплое потекло по щеке и лбу. Затем в ноздри ударил запах мокрой шерсти и гнили. Машину покачнуло, где-то за плечом истошно завопила Марьяна.

Приоткрыв один глаз, Игнат увидел прямо у своего лица оскаленную морду зверя — черные провалы глазниц вели в водоворот безумия, в пустоту небытия, из которого не было спасения. Но пальцы уже сами, что есть силы, вдавили спусковой крючок. Полыхнула белая молния, и следом за выстрелом раздался долгожданный рокот заведенного мотора.

— Ходу, ходу! — завизжала Марьяна.

Внедорожник рванул с места.

Игнат почувствовал удар: машина сбила с дороги что-то огромное и живое. Внедорожник занесло, но Витольд сумел справиться с управлением и теперь несся по проложенной колее, оставляя за собой снежную круговерть.

— Убил? — слово с трудом вышло из горла. Ноздри все еще разъедали запахи пороха и гари.

Игнату никто не ответил, а Марьяна вдруг упала ему на грудь, обвила руками за шею и разревелась в голос.

— Ну, будет там! Будет! — прикрикнул на нее Витольд. — Все позади теперь!

— Да как же... смерть снова отвели... — бессвязно причитала Марьяна, подняла на Игната раскрасневшееся, заплаканное лицо. — Осколками тебя поранило вот...

Она принялась оттирать ладонями его лицо. Игнат перехватил ее руки, улыбнулся криво:

— И правда, будет тебе. Не сильно ведь...

— Не сильно, — согласилась Марьяна. — Да только я за эти минуты всю жизнь свою вспомнила, как перед глазами пролетела, — она шмыгнула распухшим носом. — И маменьку свою вспомнила. И батюшку... И если б не ты, Игнат, то когда бы снова их увидела?

Она заревела опять и спрятала лохматую голову на его груди.

— Будешь плакать — Яг-Морт за тобою придет, — криво усмехнулся Игнат.

В ушах еще стоял звон бьющегося стекла и рев лесного чудовища.

— Вот он и пришел...

Марьяна возмущенно вскинула голову, пихнула его в грудь.

— Все бы шутить тебе! — она отсела на край и надулась.

— В нашем положении только и остается, что шутить, — отозвался Витольд. — Не каждый день от медведя живым уходишь.

— Думаете, медведь это был? — с сомнением произнес Игнат.

(... черные провалы глаз... силуэт, заслонивший собой полнеба... запах болота и гнили...)

— Стопроцентный шатун, — подтвердил охотник, но голос прозвучал неуверенно.

5.

Через пару миль они остановились по нужде, хотя Витольд грубовато шутил, что ему это уже без надобности: все добро перед медведем выложил. Но смеяться никому не хотелось.

Второе дыхание, открывшиеся у Игната, теперь покидало его. Раскаленный обруч снова сдавил голову, кипящая лава ходила под кожей волнами, но наружу не выплескивалась. Марьяна поддерживала, как могла, однако и у нее иссякали силы, подорванные встречей с лесным чудовищем.

— А ведь задел меня шатун, — мрачно проворчал Витольд, разглядывая пропитанный кровью свитер.

— Далеко нам еще? — спросил Игнат.

— Скоро, — коротко ответил охотник. — Были бы на месте, не случись такой неприятности.

Игнат вздохнул и закрыл глаза. Он уже привык к постоянной тряске и с головой укутался в тулуп, спасаясь от ветра, бьющего из разбитого окна. Весь дальнейший путь он провел в полудреме. Спала и Марьяна, свесив растрепанную голову на Игнатово плечо. Изредка пробуждаясь от дремоты, он заботливо обнимал ее свободной рукой и сквозь полуоткрытые веки следил, как мимо скачками проносились деревья, как облака над соснами то собирались в начиненные снегом упругие шары, то расползались сероватым туманом. Несколько раз Игнату казалось, что за бурыми стволами мелькали обвисшие нити проволочных заграждений, словно некий механический паук поставил свои сети на беду заплутавшим путникам.

"И мы едва не попались в эту паутину", — подумал Игнат, с дрожью припомнив оскаленные клыки лесного стража.

— Просыпайтесь-ка, ребята!

Негромкий голос Витольда вытряхнул Игната из задумчивости. Он обнаружил, что внедорожник остановился, и вместо тряски ощущалась лишь легкая вибрация работающего двигателя. Потом проснулась Марьяна. Увидела, что все это время проспала на плече Игната, покраснела, и неловко осведомилась:

— Приехали, да?

— Приехали... Вы не пугайтесь только.

Голос у Витольда был взволнованным

"Не пугаться чего?" — хотел спросить Игнат и глянул в окно. Увиденное заставило его внутренне сжаться и даже усомниться в реальности происходящего.

На какой-то миг ему подумалось, что этого не могло быть на самом деле. Это были очередные видения, мрачная игра больного сознания. Но рядом охнула пораженная Марьяна, и тогда Игнат понял — частокол действительно существовал.

Он притаился за соснами, в стороне от дороги, которая сворачивала вправо и уходила дальше, на запад. Частокол не был особенно высоким, и мог показаться вовсе безобидным, если б не нанизанные на шесты волчьи головы.

Сразу в памяти всплыл рассказ Мирона о туше черного вепря, оставленного, как сигнал о прибытии нави. Ее путь — это путь смерти и разрушения. И не о том ли предупреждали теперь мертвые хищники? Их оскаленные морды были повернуты в сторону дороги, остатки шкуры закручивались вокруг шеста рваными лохмотьями.

"Их убили не так давно, — подумал Игнат. — Возможно, в начале зимы, поэтому мороз не дал шкурам окончательно разложиться".

— Что это такое, а? — с дрожью в голосе произнесла Марьяна.

— Вы, ребятки, ничего не спрашивайте, — размеренно и тихо ответил Витольд. — Ничего не спрашивайте и ничему не удивляйтесь. А ты, Марьяна, — повернулся он к девушке, — лучше тут обожди. Игната я сам доведу, а как вопросы решим, так и вернемся.

— И верно, — сипло сказал Игнат. — Видишь сама, место какое...

Он снова поглядел в окно. Ощеренные волчьи морды казались черными в наступивших сумерках.

Марьяна выпрямилась, возмущенно вскинула голову.

— Да вы что? — начала она. — Вы что, думаете, раз я девушка, то испугаюсь? Вот уж дудки! — она уперла руки в бока, и ее голос стал звенящим от сдерживаемого гнева. — И не брошу я тебя, Игнат! Я тебе знаешь, чем обязана? Жизнью, вот чем!

Ее темные брови соединились на переносице, губы дрожали.

"А ведь и впрямь не бросит", — подумал Игнат, и на сердце отчего-то потеплело.

— Ну, как знаешь, — не стал спорить и Витольд.

Но все же передал Игнату тот самый штуцер, из которого паренек несколько часов назад подстрелил медведя, и они двинулись к частоколу.

Идти оказалось тяжело — каждый шаг отдавался болью, ноги дрожали от слабости и увязали в сугробах.

Конечно, частокол не был ни из человечьих, ни из каких-либо других костей. Опытным взглядом плотника Игнат отметил грубую обточку бревен и наспех сколоченную калитку. Все это могло бы показаться весьма хлипким заграждением, если бы не пущенная по всему периметру колючая проволока. Прямо над калиткой возвышалась на шесте волчья морда, оскаленная, будто в последнем смертельном реве. Из пасти черной змеей свисал погнивший язык, а глаз не было — их выклевали вороны. В сгустившихся сумерках провалы глазниц напоминали черные дыры колодцев.

Витольд тем временем взялся за длинный, вощеный шнур, свисающий из-под козырька над самыми воротами. Игнат внутренне подобрался, ожидая услышать низкий набатный звон, или стук дверного молотка по железу. Но вместо этого где-то далеко прозвучал мелодичный перезвон колокольчиков, и калитка с легким скрипом распахнулась, будто по волшебству.

Но это было не волшебство, а всего лишь хитроумная система шнуров, протянутых от частокола к дому. Кем бы ни был хозяин здешнего места — ведьмой или нечистым духом, — он больше имел склонность к инженерному ремеслу, нежели к плотническому.

— Заходим, что ли, — сказал Витольд.

И первым шагнул за калитку.

Игнат медлил. Опираясь о плечо Марьяны, он сжимал штуцер и во все глаза смотрел вперед, за частокол, где на четырех высоких столбах высилось мрачное жилище ведьмы.

Первое, что бросилось Игнату в глаза — у избы не было окон. Дверь была — от нее до земли спускалась прочная деревянная лестница. А окон не было вовсе. Толстые срубы стен оказались сработаны крепко и на совесть, и дом больше напоминал охотничий лабаз. О присутствии человека говорил только идущий из трубы дым.

— Как она выглядит? — шепотом спросила Марьяна.

— Увидишь, — кратко ответил Витольд и махнул рукой. — Заходите скорее!

Прижимаясь друг к другу, ребята опасливо перешагнули порог. Дверь тотчас захлопнулась за их спинами, будто только этого и ждала, лязгнул железный засов. Ветер налетел сзади, сырой ладонью взъерошил волосы на затылке. Марьяна вздрогнула и обернулась.

— Боишься? — вполголоса понимающе спросил Игнат.

— Немного, — она шмыгнула носом и доверительно шепнула ему на ухо:

— Мне почудилось, будто за нами кто-то следит...

Игнат тоже хотел обернуться, но не смог — спина тотчас отозвалась острой болью, и он судорожно вцепился в Марьянову руку, чтобы не упасть.

— Как же ты поднимешься на высоту такую? — озабоченно спросила она.

— Потихоньку да полегоньку, — отозвался через плечо шедший впереди Витольд. — Лестница тут крепкая, а что высоко поставлена — так это чтобы дикие звери да незваные гости в дом не сунулись.

Он подсадил сначала Марьяну, потом Игната, и тот судорожно вцепился в перила обеими руками. Но, как и обещал Витольд, взбираться было достаточно легко, и, в конце концов, лестница уперлась в широкую площадку, огороженную высокими перилами. Здесь Игнат позволил себе отдохнуть и оглядеться.

Сумерки сгустились совершенно, но на востоке облака истончились, пропустив сквозь свою завесу призрачный желтоватый отсвет луны. Частокол теперь казался хребтом какого-то древнего ящера, и насаженные на шесты волчьи головы отбрасывали на снег длинные тени. Несколько шестов пустовало.

"Это место для головы Яг-Морта, — подумал про себя Игнат. — Хороший подарок для лесной ведьмы".

Внутренний дворик был невелик. С правой стороны Игнат заметил аккуратно сложенную поленницу. Слева — что-то вроде крытого ангара, перед которым валялись куски жестяной обшивки, мотки проволоки и прочие мелкие детали. Тонкие шнуры, протянутые от калитки, заиндевели на морозе, словно серебряные струны. Стоит их тронуть — и над тайгой польется музыкальный звон.

Марьяна тем временем подняла руку, чтобы постучать в дверь, но Витольд остановил ее словами:

— Не нужно. Она знает о нашем прибытии.

Дверь отворилась мягко и медленно, пропуская полоску тусклого света. К запахам дерева примешался запах теплого молока и сушеных трав, и это удивило Игната.

"Разве так должно пахнуть в мертвом доме Бабы Ёмы?" — подумал он.

Но вслед за Витольдом переступил порог, и увиденное заставило удивиться еще больше.

Внутри не было ни кипящих котлов, ни косматых паутин, ни сов, что таращили бы свои желтые глаза из затемненных углов колдовской хижины. На какое-то время Игнату показалось, что он вернулся в детство — такая же выбеленная аккуратная печь стояла в его собственном доме, и был стол на резных ножках, а на столе — блюдо с только что испеченным пирогом и крынкой топленого молока. Развешенные под потолком сухие пучки трав также были Игнату знакомы — недаром его бабка слыла "знающей" по всей Солони.

Но молодая женщина, сидящая на дубовой скамье, меньше всего походила на знахарку или ведьму. Хрустальный ангел — вот, что первым делом пришло Игнату на ум. Такими украшали макушки праздничных елей, что устанавливали в селах и деревнях посреди площади и вешали на них стеклянные шары и гирлянды, которые сияли во тьме, словно мириады крохотных солнц. И ведьма была невесомой, светлой и прозрачной, так что, казалось, тронь ее неосторожно — и она тут же рассыплется на тысячу сверкающих осколков.

— Добро пожаловать, гости дорогие! — нараспев произнесла она с характерным акцентом, присущим всем коренным северянам.

— Спасибо за прием, — отозвался Витольд и слегка поклонился. — Не побеспокоили бы, кабы не нужда.

— Ко мне с нуждой и приходят, — мягко произнесла ведьма, и повернула к Игнату красивое светлое лицо. — Быстро ли добрались? Не испугали вас мои стражи верные?

"Стражи... это она о мертвых волках", — догадался Игнат, а вслух сказал:

— Не испугали. Не мужское это дело — мертвых бояться.

Ведьма хрустально зазвенела, засмеялась, отчего на ее щеках появились ямочки. Отбросила назад разметавшиеся по плечам светлые и легкие, как лен, волосы.

— Верно ты говоришь, — согласилась она. — Глупо тому мертвых бояться, за кем мертвые по пятам следуют.

Игнату вдруг показалось, что свет в избушке померк. Стены задрожали и стали зыбкими, текучими, как водяной поток. Поплыло и лицо ведьмы: ее белые волосы подернулись позолотой, скрутились в пшеничные жгуты.

— Откуда знаешь? — хрипло спросил Игнат.

— Чтобы знать, не нужны ни глаза, ни окна, — отозвалась ведьма, и голос ее донесся будто бы через многие слои воды и тумана. — К частоколу вы подошли вчетвером, но в калитку вошло только трое: а все потому, что волчьи головы мой двор от мертвых охраняют. Вот и навка твоя снаружи осталась, — ведьма наклонилась вперед и дотронулась до Игнатовой руки, будто обожгла каленым железом. — Ждет она тебя, мой болезный. Как верная собачонка, ждет.

6.

Горе похоже на океанскую волну: накатывает неожиданно, разбивает в щепки привычные устои и пустые надежды, опутывает водорослями, а когда легкие наполняются соленой водой, то человек цепенеет, камнем идет на дно. Потом наступает отлив, будто само время откатывается вспять. И кажется тогда, что ничего не случилось...

...Званка сидела на обочине дороги и плакала, придерживая разорванный свитер тонкими покрасневшими пальчиками.

Не слушая больше ни предупреждающих криков бабки Стеши, ни ругань Касьяна, Игнат бежал к девочке по обледенелой дороге, и в голове стучала только одна мысль: "Жива... жива..."

Она подняла на него заплаканные глаза, ставшие от слез еще голубее, шмыгнула покрасневшим носом.

— Я разбила коленку...

Игнат остановился, словно налетел на невидимую преграду. С шумом втянул в легкие воздух, наполненный запахами нагретого металла и гари, и спросил растерянно и глупо:

— Больно?

Она улыбнулась — привычной, немного снисходительной полуулыбкой, утерла рукавом измазанное слезами и сажей лицо.

— Немного... — потом вздохнула и попросила робко, будто боясь услышать от Игната отказ:

— Пойдем домой, Игнаша? Зябко мне... пойдем, а?

Он помог девочке подняться, и старался не смотреть туда, где в прорехи свитера белело ее голое тело. Званка одернула подол до середины бедер, подобрала с земли и натянула окончательно порвавшиеся пимы, вздохнула — до весенней ярмарки было далеко, а другой обуви у нее не было. Но это казалось совершенной мелочью по сравнению с главным — Званка осталась жива.

Она прихрамывала и опиралась на плечо Игната, и то и дело поправляла сползающий с плеча разодранный свитер. Мальчик и хотел, и боялся спросить, что произошло с ней в эти страшные часы, пока она находилась в лапах нави. А сама Званка не спешила раскрывать перед ним душу — всему свое время.

— Родители, должно быть, чертовски волнуются! — пожаловалась она. — Но я не могу идти к ним в таком виде. Ты должен найти мне новую одежду!

Игнат пообещал, а потом вспомнил, как горел Званкин дом и подумал: "Живы ли твои родители вообще?". Но про себя решил, что если девочка осталась сиротой, то он обязательно уговорит бабку Стешу взять ее к себе на воспитание.

Будто прочитав эти мысли, Званка прижалась к пареньку и спросила встревожено:

— А что скажет твоя бабушка? Вдруг прогонит?

— Ну что ты! — успокоил ее Игнат. — Бабуля добрая, не откажет.

Он одобряюще погладил девочку по плечу, и почувствовал, как дрожит ее тело. Дом был уже рядом — Игнат чувствовал запах пекущегося хлеба, слышал, как бабушка Стеша гремит посудой, накрывая на стол (ох, и работящая у него бабуся! Когда только успевает?), но Званка почему-то медлила.

— Что же ты? — спросил Игнат.

Она поежилась, зябко кутаясь в обрывки свитера, прошептала:

— Страшно мне, Игнаш... Чую, не рада мне будет твоя бабушка. Ох, не рада...

— Это еще почему? — удивился тот.

Званка переступила с ноги на ногу и ответила тихо:

— Живое к живому тянется. А мертвое — к мертвому.

Откуда-то налетел холодный северный ветер, забрался Игнату под ворот, надув его старенькую парку, будто парус. Но на Званке не шевельнулось ни волоса, только лицо омрачилось печалью.

— Вот и ты к Марьяне льнешь, — горько произнесла она. — Знаю я, как ты на нее смотрел. Знаю, как она к твоему плечу прижималась. Покинуть ты меня хочешь, Игнаш. Забыть.

— Откуда ты знаешь о Марьяне?

Разом потемнело вокруг, за спиной Званки все заволокло белесой пеленой, и земля под ногами начала покрываться ледяной коростой.

— Не покину я тебя, — попытался оправдаться парнишка. — И никогда не забуду!

Он протянул ладонь.

— Пойдем же! Ну? Холодно становится.

— Холодно-о... — на выдохе повторила Званка.

И от этого свистящего шепота по коже Игната градом рассыпались мурашки. Так и застыв с протянутой к Званке ладонью, он видел, как девочку словно кто-то толкнул в спину. Она с болезненным хрипом втянула воздух, ставший резким и колючим, и в горле ее что-то заклокотало, захлюпало, как хлюпает под подошвой сапога болотная водица. Верхняя часть Званкиного тела накренилась и начала сползать на бок, словно внутри нее сломался какой-то удерживающий стержень.

— Нельзя мне войти, — пожаловалась она. — Не пускают меня.

— Кто не пускает? — эхом отозвался Игнат.

И тогда он увидел волков.

Они проступали из тумана темными пятнами, будто тлен на саване мертвеца, и шли медленно, неуклюже припадая на лапы. Круглые головы казались слишком тяжелыми для их высохших тел, с которых клочьями слезала шкура. Из ощеренных пастей капала слюна, и там, куда падали капли, земля чернела и расползалась трупными пятнами. Волки не делали попытки приблизиться, но образовали за спиной Званки полукруг, и остановились, поблескивая угольками глаз.

— Не пройти мне, Игнат, — сказала девочка и заплакала. Ее лицо пошло трещинами, как на старом фотоснимке. — Не подойти к тебе. А так холодно... Холодно и страшно лежать одной в темноте...

Ее фигура надломилась снова, под свитером начали расплываться отчетливые кровавые пятна. Слезы текли по щекам, оставляя дорожки изъявленной плоти.

— Найди мертвую воду, — повторила она, и с почерневших губ сорвались багряные капли. — Мертвое — к мертвому.

Она стала отступать в клубящуюся мглу. Волки подняли высохшие узкие морды и завыли — горько, страшно, будто жалуясь на невыносимую стужу и вечный мрак. Высокий саднящий звук разносился в промозглом воздухе. Игнат протягивал руку, пытаясь ухватиться за расползающийся туманом подол Званкиного свитера...

...и открыл глаза.

Реальность нахлынула, будто новая волна, ударила наотмашь, и принесла с собой горечь и боль разочарования. Все повторилось снова — и покосившийся деревянный крест, и тени в лесу, и укус металла между лопатками, и ревущая за срубами стен вьюга.

Игнат хотел выглянуть в окно, где мололи метельные жернова, и снег заметал одинокую фигуру мертвой Званки, которая плакала где-то за воротами, умоляя впустить ее в дом. Но окон не было, и подле себя Игнат видел лишь строгое лицо Марьяны. Она подносила к его губам какой-то душистый отвар и ласково уговаривала его выпить.

— Еще совсем немного. Видишь, как он тебе помогает? Скоро совсем поправишься, только еще чуть-чуть...

Игнат оттолкнул ее руки, приподнялся на подушках. В спине остро кольнуло, будто хвойными иголочками, но прежней изнуряющей боли не было.

— Где...? — прошептал он.

Марьяна вздохнула и оставила варево, в ее глазах блеснули влажные искры.

— Нет здесь никого, — терпеливым тоном произнесла она, как, должно быть, не раз говорила своим прежним пациентам. — Ведьма эта, лекарница, за хворостом вышла. А Витольд уехал, к новолунию обещал вернуться, когда ты совсем на ноги встанешь.

— Где Званка? — хрипло повторил Игнат.

Он сделал попытку подняться. Марьяна обвила его за плечи мягкими руками, удержала на подушках.

— Тише, тише, — заговорила она. — Тебе лежать нужно.

— Званка...

— Нет никакой Званки.

— Она жива, понимаешь? — не сдавался Игнат. — Ждет меня там, за воротами... Почему ее никто не пустит?

— Нет никого за воротами, — жестко ответила Марьяна. — Нет и не было.

— Да как же? — Игнат посмотрел в ее глаза недоверчиво, с надеждой. Призрак, явившийся ему в бреду, еще маячил на краю реальности. — А ведьма сказала... Ведь видела она ее! — пальцами он вцепились в шерстяной плед, на лбу появилась испарина.

Марьяна поджала губы, выпрямилась, привычным жестом перекинув косу через плечо, после чего произнесла четко и уверенно:

— Никого она не видела, Игнат. Не может ведьма никого увидеть — слепая она.

— То есть как это? — начал он, и запнулся.

В ушах шумело, стонала за стенами призрачная девочка, или это вьюга жаловалась и скреблась под дверью.

— А вот так, — ответила Марьяна. — Потому и живет в лесу, и окон в ее избушке нет — зачем ей они? Но лекарница она хорошая, это правда, — Марьяна улыбнулась тепло и искренне. — Вот и ты быстро на поправку пошел. А в призраков да колдовство я не верю, — она наклонилась, погладила его по руке теплой ладонью, заговорила вновь своим терпеливым и мягким голосом. — Поняла я, Игнат, что в жизни у тебя произошло что-то плохое... Да только нельзя до конца дней прошлым жить! Понимаешь?

— Понимаю, — он опустил голову.

— Былого не воротишь. Так и не нужно терзаться. Оставь позади, переступи.

Игнат сдвинул брови, поглядел на девушку исподлобья.

— Прошлое, говоришь? — спросил он. — Почему же это прошлое по пятам за мной следует, покоя не дает? Видно, хочет чего-то?

— Чего же?

— Искупления, — твердо сказал Игнат. Подумал и добавил:

— Может, и мести...

Марьяна выпрямилась, выпустила Игнатову руку.

— Кому же ты мстить задумал? — с волнением спросила она.

Игнат молчал. Свечи оранжево подмигивали ему. Тени змеились по стенам, копошились в углах, текли к Игнатову изголовью, словно тьма пыталась проникнуть в рану, оставленную егерским ножом.

— Не по-христиански поступили твои односельчане, — тихо сказала Марьяна, и Игнат снова поднял на нее воспаленные глаза. — Да только поняла я, что зла на них держать не надо. Жизнь сама их накажет. Господь учил: все по вере воздастся да по заслугам.

Она вздохнула и перекрестилась. И эта покорность почему-то разозлила Игната.

'Ничего ты не поняла', — подумал он, и зло спросил:

— Значит, простишь? Переступишь через унижение? Забудешь, как тебя в жертву нави принести хотели? Как в лесу на смерть оставили?

'Также, как и Званку', — докончил он мысленно.

Их взгляды пересеклись: Игната — мрачный, бичующий, и Марьяны — болезненный, пугливый.

— На Бога надейся, а сам не плошай, — усмехнулся Игнат. — Да и от Бога помощи ждать бесполезно, коль здесь нечистая сила замешана.

'Найди мертвую воду. А мы, так и быть, вернем...' — вспомнилось отчего-то.

— Что ты такое говоришь? — пролепетала девушка.

— А то, — хмуро и решительно отчеканил Игнат. — Не ты ли говорила, что с теми, для кого сила авторитет, и бороться нужно силой?

Марьяна не ответила, только нервно комкала край одеяла, но Игнат ответа не ждал. В голове продолжали стучать последние Званкины слова:'Холодно и страшно лежать одной в темноте... Мертвое — к мертвому'

7.

Та вьюга, из которой приходила Званка, оказалась последней. Земля окончательно развернулась к солнцу промерзшим за зиму боком, и день начал потихоньку увеличиваться, а облака редеть. Но в душе Игната по-прежнему царила непроглядная ночь и стужа.

Это было похоже на заражение, словно в рану проникла некая инфекция, принявшаяся разлагать не столько тело, сколько душу. И то, что не могли сломать солоньские мужики, потихоньку доламывали и встреча с Яг-Мортом, и недавно виденный сон.

Игнат стал задумчив и неразговорчив, и, окрепнув, все чаще начал выходить к воротам, всматривался покрасневшими глазами в серый полумрак, словно силясь разглядеть знакомую фигуру. Но лес был пустынным и тихим, лишь изредка доносились резкие вороньи выкрики или с еловых лап тяжело ухала вниз снежная шапка. А Званки не было — скрылась ли она до поры, до времени в темном уголке потустороннего мира, или ее вовсе не существовало на свете? Игнат не знал, но продолжал регулярно наведываться к воротам, и вскоре это превратились в некий ритуал, который, к слову сказать, совсем не нравился Марьяне. Каждый раз, когда парень натягивал пимы и набрасывал на все еще саднящие плечи свою старенькую парку, Марьяна поджимала губы и провожала его мрачным, укоризненным взглядом исподлобья. Заговаривать на эту тему она больше не пыталась.

Но не только встречи с призраком мертвой подруги искал Игнат. Его внимание привлекал деревянный, обитый жестяными листами сарайчик, который притулился сбоку от ведьминой избы, и возле входа в который валялись запорошенные снегом детали каких-то механизмов. Тропа, проложенная в снегу, петляла от избушки к воротам, уходила в бок к низенькой и не слишком умело сложенной бане, да еще к поленнице дров. Но сарайчик она огибала по аккуратной дуге — здешняя хозяйка по какой-то неведомой причине не торопилась посещать этот уголок собственных владений. Даже когда Игнат окреп настолько, что смог худо-бедно держать в руках лопату и принялся потихоньку расчищать заметенный двор (без работы сидеть Игнат не привык, а в благодарность за лечение и этого казалось мало), ведьма пресекла все его попытки проложить к сарайчику дорогу.

— Не нужно этого, — сказала она, положив на Игнатово плечо свою узкую теплую ладонь.

В который раз парень удивился проницательности этой странной женщины.

Она действительно была слепой — ее большие миндалевидные глаза подернулись молочной пленкой и смотрели строго перед собой, но не видели ничего. По дому она передвигалась без посторонней помощи — видимо, каждый угол был знаком. С хозяйством она также управлялась резво, однако не стала отказываться от помощи Марьяны. Друг с другом эти женщины разговаривали мало, и между ними будто возникло некоторое напряжение, которое неизбежно возникает между двумя хозяйками в одном доме. Выйдя же на двор, ведьма брала припрятанную за лестницей тросточку, хотя Игнату временами казалось, что в своих владениях ведьма может обойтись и без нее. Всякий раз, когда он выходил к воротам и вслушивался в лесные звуки и шорохи, пытаясь уловить в них знакомый Званкин шепот, а в глубине двора появлялась стройная женская фигура, и, замирая, обращала в сторону Игната строгое лицо, ему казалось, что своими слепыми глазами ведьма видит его. Или что-то иное, скрытое за его спиной в первозданной мгле бытия.

Вот и теперь Игнат замер, испуганно глядя в неживые опалы ее глаз, сказал виновато:

— Я ведь от души хочу помочь... Верно, тяжело тебе одной с хозяйством справляться.

— Нелегко, — согласилась ведьма. — Да только люди добрые мне помогают, на добро своим добром отвечают. Витольд, охотник ваш, дичи мне обещал набить, да муки из деревни привезти. Много добрых людей на свете. Вот и ты тоже...

Она улыбнулась светло, погладила Игната ласковой ладонью, и парень смутился совершенно.

— Дай только мне с силами собраться, я и баню тебе покрою, — пообещал он. — Я ведь плотник, а банька у тебя, прямо скажем, спустя рукава сделана.

Ведьма рассмеялась, и серебряное монисто на ее шее зазвенело.

— Уж как смогли, — лукаво произнесла она. — Кто делал, тот плотницкому ремеслу не обучен. Да и за старание ему спасибо. А тебе — за добрые помыслы. Только не шибко усердствуй, и сарайчика этого сторонись.

— Что ж такого у тебя там спрятано, что ты к нему дорогу забыла? — спросил Игнат.

Ведьма усмехнулась снова.

— Много будешь знать, скоро состаришься. Не моя это тайна. Поэтому и тебе туда ход заказан.

"А чья?" — хотел спросить Игнат, но вовремя прикусил язык.

Вспомнились слова Витольда: "она многое знает, даром, что с нечистым водится..."

— Что ж ты больше не спрашиваешь у меня ничего? — словно прочитав его мысли, осведомилась ведьма. — Неужто не любопытно?

— Будет с меня, — спокойно ответил Игнат. — Чай, не девка, чтобы из-за праздного любопытства хозяйские запреты нарушать. Ведь в чужой монастырь со своим уставом не суются.

— И верно говоришь! — расхохоталась ведьма. — Не люблю я, чтобы из моей избы сор выносили. Но что за воротами видел — об этом спрашивать можешь.

Игнату показалось, словно по его позвоночнику от затылка до поясницы прокатилась горячая волна. Рубец на спине заныл, и, вторя ему, заныло и сердце.

— Хотел я кое о чем спросить, — медленно заговорил он, с трудом подбирая слова. — Да только не знаю, сказка ли это, а, может, правда...

Он вздохнул, пугливо оглянулся через плечо в сторону ворот — показалось, в пустых глазницах волчьих голов сверкнули красные уголья, а мертвые уши навострились, вслушиваясь в тихие Игнатовы слова.

— Слух о тебе идет, как о женщине знающей да мудрой, — продолжил он. — Так скажи мне, есть ли на свете такая живая вода, которая может мертвого воскресить? И есть ли вода мертвая, которая все телесные раны исцеляет, а мятежной душе покой дает?

Сказал — и затаил дыхание. И весь мир вокруг замер — даже ветер улегся, и хвойные иглы перестали осыпаться с высохших ветвей.

— Слыхала я о таком диве, — задумчиво ответила ведьма. — Да только в руках не держала, и где найти — мне неведомо.

Игнат вздохнул разочарованно, и лес отмер тоже — застрекотала вдалеке сорока, под крышей избы затренькали по жестянке первые весенние капли.

— Откуда ты об этом узнал, и для чего понадобилось? — в свою очередь поинтересовалась ведьма. — Никак, мертвых оживлять собрался?

— Может, и собрался, — осторожно ответил парень. — Обещали мне, что коли найду мертвую воду, вернут мою Званку...

— Кто ж обещал тебе такое?

— Навь, — опустив голову, прошептал Игнат. В глазах защипало, и он украдкой утер их варежкой.

На некоторое время воцарилось молчанье. Игнат стоял, понурив голову, обеими руками крепко сжимая лопату, которой до этого раскидывал подтаявший снег. Молчала и ведьма, задумчиво накручивая на пальцы льняные локоны.

— Не та ли навь, что на твоей спине метку оставила? — наконец, спросила она.

— Чужими руками это было сделано, но по ее наущению, — подтвердил парень.

Ведьма помолчала снова, подумала, потом сказала:

— С огнем ты играешь. Призываешь беду на свою голову. Понимаешь ли это?

— Понимаю...

— А раз понимаешь, то и не связывайся с тем, с чем справиться потом не сможешь, — строго ответила ведьма. — Вот тебе еще один мой запрет, он же и совет: не ходи к воротам, покуда положенное время не пройдет. Мало ли какой нечисти по лесу бродит да к чистым душам липнет. Не нужно тебе это. Забудь.

На это Игнат не нашелся, что сказать, и промолчал. Но к воротам ходить не перестал.

Не перестал он интересоваться и заброшенным сараем во дворе, несмотря на данное ведьме обещание. Какая-то неведомая сила, будто магнитом, тянула его туда. А, может, подталкивала его в спину призрачная Званка, и рубцы от ее прикосновений начинали зудеть и ныть.

Еще через несколько дней зима окончательно сдала свои позиции, и снег во дворе стал темным и рыхлым. Стягивающая его ледяная корочка таяла к обеду, и время от времени облака истончались настолько, что сквозь них просачивалось теплое золотистое свечение. Тогда весь лес наполнялся шорохом, темная хвоя приобретала насыщенный медный окрас, и ветер приносил с собой запахи прелости и тепла.

"Скоро полетит с востока вещая птица и приведет за собой весеннюю бурю", — подумал Игнат.

Марьяна тоже смотрела веселее, и уже не пожимала губы всякий раз, когда Игнату приходила нужда выйти во двор. Да и к ведьме она относилась куда теплее прежнего, может, привыкла, а, может, чуяла скорое расставание.

— Вот приедет Витольд, — говорила она, — и отвезет нас в ближайшую деревню. А там, Игнатка, заберу я тебя с собой, в Новую Плиску. Надо будет — помощи у родных попрошу. Да и хорошие плотники всюду востребованы, как-нибудь да проживем...

"Проживем", — именно так и говорила она, постреливая на Игната прежними лукавыми глазами. А он улыбался в ответ и со всем соглашался. Хорошая она была — Марьяна. Руки — заботливые да ловкие. Лицо — светлое, не замутненное тоской или гневом. Спокойствием и домашним уютом веяло от нее, и, помогая девушке составлять целебные мази или готовить отвары, Игнат думал:

'А, может, и впрямь уехать? Разрезал егерский нож мою жизнь, и ту, былую, запятнанную кровью и тьмой, забыть да бросить, да и начать с нового лоскута...'

Но червячок беспокойства продолжал время от времени подтачивать изнутри, пока не представился подходящий случай.

После полудня Игнат вышел за дровами — всю тяжелую работу он предпочитал делать теперь самостоятельно: швы со спины были давно сняты, а раны зарубцевались настолько, чтобы не бояться больше разрыва тканей. Уже подойдя к лестнице, Игнат услышал за спиной грохот и краем глаза смог уловить, как с крыши сарайчика соскользнула тяжелая снежная лавина, увлекая за собой добрый кусок жестянки.

"Хорошо, что никого там рядом не стояло, — подумал про себя Игнат, и аккуратно положил на землю нарубленные им чурочки. — Да только теперь у хозяйки работы прибавится, поди, крышу заново перекрывать придется".

Он шагнул в сторону сарайчика и опытным взглядом оценил возможный ущерб — крышу действительно продавило снегом, и сорванный кусок обшивки обнажил погнившие стропила и куски мокрого картона. С первым же дождем все ценное, что хранилось в сарае, наверняка придет в негодность.

"Надо бы сказать хозяйке", — решил про себя Игнат.

Но не сделал попытки вернуться в дом, а вместо этого медленно двинулся в сторону сарая — в нетронутом насте его следы казались черными струпьями. О запрете он почти позабыл, и только с любопытством осматривал валяющийся на земле хлам.

Что-то подобное Игнат прежде видел во дворе у Касьяна, который занимался починкой различного рода сельскохозяйственной техники. Тут были и бобины с накрученной на них проволокой, и старый генератор, и даже четырехлопастный винт, словом, такие вещи, который могли бы принадлежать скорее мужчине, нежели женщине. И это удивило Игната, но не слишком — мало ли, какие люди навещают ведьму в ее одинокой избушке.

Оторванный с крыши лист жести лежал тут же, подмяв под собой то, что могло быть ходовой частью автомобиля. Игнат задрал голову и снова придирчиво оглядел прохудившуюся крышу.

"Снег вполне мог попасть и внутрь, — промелькнула мысль. — Надо бы осмотреть все получше..."

Он подергал дверь, и та после некоторых усилий поддалась, обдав Игната запахами ржавого металла и пыли. Внутри сарайчика царил полумрак — серенький свет едва проникал сквозь сильно загрязненные окна, и, переступив порог, Игнат споткнулся сослепу о подкатившуюся под ноги деревянную чурочку — обломок стропил. Постоял немного, дав глазам привыкнуть к освещению, и разочарованно вздохнул.

Игнат сам не понимал толком, что же он ожидал здесь увидеть. Но явно не то, что теперь предстало его глазам. Рабочее место автомеханика — вот, что сразу пришло на ум.

Большую часть помещения занимали слесарные верстаки, поверху обитые кровельной сталью. Над ними по стенам были развешаны молотки, ножовки и гаечные ключи, расположенные строго по размеру и предназначению. Возле напольного стапеля, представляющего из себя конструкцию вмонтированных в пол рельсов, стоек и креплений, лежал сварочный аппарат.

А чуть дальше у стены стоял гроб.

Сердце в груди стукнуло тревожно и гулко. Игнат отступил, споткнулся все о ту же чурку, и тихонько выругался под нос.

На какое-то мгновение показалось, что все это привиделось ему, что никакого гроба здесь нет, да и быть не может. Игнат несколько раз моргнул, ущипнул себя за руку и даже осторожно перекрестился на всякий случай — гроб не исчез.

Игнат подумал, что тут бы ему и надлежит уйти. Закрыть за собой дверь, будто не случилось ничего, может, даже замести свои следы, чтобы никто не заметил его присутствия в этом странном месте, более подходящим для городской окраины, чем для лесного жилища одинокой ведуньи. Но призрачные ладони снова мягко толкнули его в спину, и чей-то голос словно шепнул ему в уши: "Иди и смотри".

Поэтому на негнущихся ногах Игнат пошел вперед, выставив ладони, будто и сам был слеп. Обогнул верстаки и стапель, неуклюже боднул головой болтающуюся на витом шнуре лампочку и подумал, насколько неуместно она выглядит тут — ведь электричества у ведьмы не было. Об этом говорили и обрывки проводов, и отсутствие на стене выключателя. Возможно, все это было в планах у доморощенного инженера, но думать об этом Игнату не хотелось — все его внимание приковывала к себе страшная находка.

Гроб был белым и матовым, с массивной полупрозрачной крышкой. И, осторожно заглянув через нее, у Игната отлегло от сердца — внутри было пусто. Но сейчас же почудилось рядом чье-то тихое хихиканье, и бесплотный голос шепнул в уши: "Дурашка ты, Игнашка..."

Он мгновенно обернулся вокруг своей оси, но никого не увидел. Кругом царило все то же запустение и тишина, прямоугольник распахнутой двери пропускал широкую полоску света, которая безжизненно падала на пол, словно гниющий язык мертвого чудища.

"Прекрати, — строго сказал себе Игнат. — Это всего лишь твое воображение".

И, подсунув пальцы под крышку, с натугой отбросил ее.

Вверх поднялись мелкие пылевые вихри, Игнат чихнул — раз, другой. Зажмурился, опасаясь увидеть явившегося перед ним неведомого монстра. Но ничего не случилось, гроб по-прежнему был пуст. Внутри он оказался обтянут клеенкой, бывшей некогда белой, а теперь посеревшей от времени. Внутри свернутыми змейками покоились пустые трубочки капельниц.

"Как странно", — подумал Игнат.

А потом он увидел маркировку.

Нанесенная на внутреннюю стенку, она изображала птицу с человеческой головой. Ту самую птицу, которую Игнат видел на вышивке Марьяны, и о которой говорил дед Ермола. Крылья птицы были распростерты в стороны, а на голове красовалась корона, в которую витиевато вписали латинскую заглавную "F".

Игнат со свистом втянул воздух сквозь сжатые зубы, и ему показалось, что пол под ногами начал шевелиться, и он уцепился пальцами за стенки гроба, чтобы сохранить равновесие. В тот же миг сзади послышались чьи-то легкие осторожные шаги, и знакомый голос строго произнес:

— Ослушался-таки...

8.

Ведьма стояла в дверном проеме, как строгий языческий бог — ее волосы были растрепаны ветром, прямая спина казалась натянутой струной, и тень на полу выросла вдвое, простерла к Игнату неживые щупальца.

Он отступил, и крышка гроба с грохотом захлопнулась за его спиной.

— Что же ты лгала мне, что не знаешь о мертвой воде? — хрипло спросил Игнат. — Почему скрыла?

— Я не лгала, — сдержанно ответила ведьма. — Я действительно мало что знаю.

— Тогда как ты объяснишь это? — закричал Игнат. В ушах все еще стоял звон упавшей крышки, а перед глазами маячил образ, увиденный им на внутренней стенке гроба. — Птицу с человечьей головой? Где она вьет свое гнездо, там с левой стороны бьет ключ живой воды, а с правой — мертвой! А если ты ничего не знаешь, то откуда у тебя тогда этот гроб? Чей он?

— Ти-хо! — негромко, но четко произнесла ведьма, и в голосе ее послышались холодные металлические нотки.

Игнат осекся.

Тогда она отодвинула тросточкой лежавшую у порога деревяшку, шагнула вперед, и тень ее придвинулась тоже, лизнув Игнатовы ботинки, будто собралась пожрать его за непослушание, утянуть за собой в мир мертвых душ, где уже давно поджидала Званка.

— Негоже в чужом доме свои порядки устанавливать, — медленно заговорила ведьма. — И что не предназначено для чужих глаз, таковым и должно оставаться.

Она помолчала, глядя в темноту своими незрячими глазами. Брови сдвинулись к переносице, и между ними пролегла вертикальная страдальческая складка.

— Прости, что ослушался, — выдавил из себя Игнат.

Ведьма подняла ладонь, пресекая все дальнейшие попытки оправдаться.

— Молчи уж, — сказала она. — Сделанного не воротишь. Видно, судьба у тебя такая. Душа мятежная, пропащая. Не будет тебе покоя, коли задуманного не сделаешь.

— Не будет, — эхом повторил Игнат.

Он ожидал теперь любого наказания — окрика, проклятия, заклинания, способного превратить его в болотную тварь. Но ведьма вдруг обмякла и вздохнула устало.

— Все вы такие, ищущие, — горько произнесла она. — Бежите, торопитесь... а куда? За счастьем своим? Только не видите, что счастье давно рядом с вами идет. Ну, да будь по-твоему. Не испугаешься ли?

— Не испугаюсь, — ответил Игнат. — Я навь видел. Низость человеческую на себе испытал. С лесным человеком Яг-Мортом сразился. Вот и к тебе пришел.

— Меня-то что бояться, — усмехнулась ведьма. — Живет себе в лесу слепая да одинокая женщина. Кому надо — помогаю советом или делом. Вот и тебе помочь хотела. Да только не слушаешь ты меня.

— Расскажи про воду, — попросил Игнат. — Расскажи, и вечно твоим должником буду.

Ведьма звонко расхохоталась, а потом сказала язвительно:

— Видно, недаром тебя в деревне дурачком называли. Слова в твои уши входят, а в голове не задерживаются. Сказала же: не знаю я про воду, ни про живую, ни про мертвую. Но помогу выведать у того, кто знает.

Игнат вздрогнул. Вернулось ощущение, будто под ним проваливается пол. Показалось даже, что между рассохшимися досками плеснуло огнем преисподней.

— Так правду люди говорят? — спросил он осиплым голосом. — Что ты с чертом знаешься?

— Может, и с чертом, — согласилась ведьма, и губы ее скривились в невеселой усмешке. — Потому и говорю, что опасное ты дело затеял. Еще не поздно отступиться. Бог тебя до этого хранил, сбережет и теперь.

— Только Званку мою он от смерти не уберег, — возразил Игнат. — А я не живу — мучаюсь. Во снах она ко мне приходит. За плечом стоит. Вот и пытку ради нее принял, — он поежился и потер пальцами вновь защипавшие глаза. — А если Бог от нас отвернулся, так куда мне идти еще? Только к черту и остается.

Снова воцарилось молчание. Тишина густела, речным потоком текла между двумя людьми, погрузившимися в собственные мысли. Игнат думал о том, как холодно и страшно лежать в одинокой могиле, силиться встать — и не мочь встать, хотеть любви — но не получить и этого, и не произнести важных и нежных слов, потому что язык давно уже высох в гортани. И только темная, тягучая тоска наваливается на грудь гробовой крышкой, и давит, так давит...

А ведьма... о чем думала она, вперив в пустоту свои незрячие глаза? Может, видела что-то, недоступное взору простого смертного. Может, вспоминала тоже свою любовь, которая обязательно должна случиться в жизни каждого живого существа, будь то человек ли, зверь ли.

— Будь по-твоему, — наконец произнесла ведьма. — Коли нужно к черту, так будет тебе черт.

Игнат поежился снова. Было ему немного странно и страшно слышат такие слова. Но все же он попытался отшутиться:

— Что ж, научишь меня, как до пекла добраться?

— Да нет в этом нужды, — вздохнула ведьма. — Выгнали из пекла черта моего. Сам он к тебе пожалует.

— То есть как выгнали? — удивился Игнат. — За провинности какие? Или дела добрые?

Ведьма засмеялась снова.

— Вот этого я тебе сказать не могу. Да и ты у него не спрашивай, коль с ним разговор держать придется. Только все же, надеюсь, сама все выведаю. Мало кто после встречи с ним в живых остается.

От этих слов по спине Игната снова поползли мурашки, но он не подал вида, спросил:

— Когда ждать мне его?

— Со дня на день, должно быть. Думала, что вы раньше уедете, чтобы беды не случилось. Да теперь это тебе не нужно, ты сам беду накликал. Чуешь? — она подняла подрагивающие пальцы. Игнат прислушался тоже, но не услышал ничего. Тишина по-прежнему плотно обволакивала их, будто одеяло. Только за стеной сарая мерно отсчитывала секунды весенняя капель.

— Нынче птицы со своих гнезд снялись, — сказала ведьма. — Скоро лунное затмение грядет. Тогда и жди его.

Потом потянулись долгие, напряженные дни ожидания.

Игнат еще больше замкнулся в себе, стал нервным, оглядывался на каждый шорох. Сны в эти ночи были тревожны и страшны. Снились ему языки подземного пламени, в которых корчились бесформенные тени — грешные души, отрекшиеся от истинной веры и заключившие сделку с нечистым духом. У некоторых из них были знакомые лица дядьки Касьяна и егеря Мирона. Была там и тетка Рада, собственноручно проверившая Марьяну на невинность, чтобы отдать ее в лапы нави. Была там и бабка Стеша... Выгнув горбом старушечью спину, она манила Игната сухим пальцем и бормотала под нос что-то неразборчивое, но от того не менее страшное.

"Что же ты, бабуль? — с горечью думал Игнат. — Хотела ты, видно, как лучше. Да только развязала руки нечестным людям. Открыла дорогу в сытую жизнь для подлецов и трусов. А душу безгрешную на заклание отправила. Вот теперь горишь в геенне огненной за грехи свои. И меня за собой тянешь..."

И просыпался в поту, задыхаясь, чувствуя кожей обжигающее прикосновение лавы. Тогда просыпалась и лежащая на соседней скамье Марьяна, тревожно шептала ему:

— Что ты, Игнаша? Плохо тебе опять?

Игнат молча качал головой и отворачивался к стене, но заснуть больше мог. Так и лежал в полудреме, ворочаясь с боку на бок, слушая, как шумит за стенами тайга, и как скребутся в ларе пронырливые мыши.

Его нервозное состояние передалось и Марьяне. И однажды, возвращаясь с нарубленными чурочками для печи, Игнат услышал, как она разговаривает с ведьмой.

— Я так радовалась, что Игнат поправился, — вполголоса говорила она. — Да только радость была преждевременная. Вижу, что снова начал он чахнуть. А причины не найду. Раны его затянулись, силы окрепли... с чего бы так, не знаешь?

— Тело его излечилась, а вот душа болит, — своим тягучим голосом отвечала лесная ведьма.

— Не по той ли, чье имя он в ночи выкрикивает? — озабоченно спрашивала Марьяна.

— Это тебе лучше знать, — по своему обыкновению усмехалась ведьма. — Да и не спрашивай того, о чем сама не хуже меня знаешь. Кровь у мужчин одинаковая, кипучая. Через край плещет, покоя душе не дает. Да сколько ни будут странствовать, сколько ни искать, а все к одному вернутся — к родному порогу. Ведь женская душа — очаг. Вот и ждем, и прощаем, и согреваем их, мятежных.

Марьяна вздыхала, теребила пальцами тяжелую косу.

— Хотела бы я ему помочь. Да только как — не знаю. Одна надежда — приедет Витольд и увезет нас к людям. А там...

Она умолкла, и разговор сам собой утих.

Игнат не подал виду, что слышал. Но ведьмины слова талой водой окатили его с головы до пят, так что он замер, словно отрезвел, и подумалось: 'Права ведьма. Сколько мне страдать попусту, когда счастье тут, рядом? Да и не мне солоньских мужиков судить, на все воля Божья...'

Но заворочались по углам черные тени, и далеко в тайге послышался призрачный вой — словно проклятая душа жаловалась на вечную муку и одиночество. Игнат вздрогнул и быстро шагнул на свет.

— Нехорошо воет, — сказал он, и голос прозвучал виновато. — Беду чует.

— Зима голодной была, вот и воет, — легко ответила ведьма и поднялась. — А на приметы да суеверия поменьше внимания обращай. Не все, что ожидается — то сбывается. И счастье или беда иной раз нежданно приходят.

Так настала очередная ночь.

Ведьма прошла по дому, погасила последние лучины, и тьма поглотила избу, куда не проникало ни искры света из внешней пустоты. Игнат укутался с головой, грея ноющие рубцы о теплый бок печки. Где-то рядом возилась уставшая за день Марьяна — ей, зрячей, пришлось немало потрудиться, чтобы надраить избу до блеска и приготовить целый противень пирогов, пока хозяйка дома варила в горшке свои снадобья.

— Со дня на день ожидаем гостей, — туманно сказала ведьма.

Тогда у Игната защемило сердце, но, сколько он не прислушивался — ничего пугающего не мог уловить в обычных ночных шорохах леса, да так и уснул, пригревшись под ватным одеялом. И никакие сны в эту ночь ему не снились.

В середине ночи его разбудил какой-то рокочущий звук, донесшийся с улицы. Приподнявшись на локте, Игнат встревожено вгляделся во мрак, но ничего не увидел.

— Что это, Игнат? — спросила следом проснувшаяся Марьяна.

— Не знаю, — шепотом ответил он. — Похоже на шум двигателя...

— Никак, Витольд приехал? — ахнула девушка.

И тихонько захлопала в ладоши от радости.

— Тихо...

Это сказала ведьма.

Игнат различил ее поднявшийся во весь рост напряженный силуэт и видел, как ведьма легко скользит по направлению к двери — ей, погруженной в вечную тьму, было безразлично, день ли на дворе, ночь ли. Тем временем звук снаружи нарастал, и вскоре превратился в глубокий раскатистый рев, от которого Игнату захотелось заткнуть уши и снова спрятаться под одеяло.

— Это же Витольд! — тем временем удивленно произнесла Марьяна. — Разве вы не слышите? У кого еще может быть такой мощный движок? Только у его внедорожника!

— Нет, — коротко сказала ведьма. — Это не он.

Звук оборвался на высокой визгливой ноте. Наступила тишина, такая, что Игнату казалось, будто удары его сердца отчетливо слышны в застывшем воздухе.

— Живее, — сказала вдруг ведьма не свойственным ей раньше командным тоном. — Лезьте на печь.

— Почему? — снова недоуменно начала Марьяна. — Там же...

— Живее!

Она почти кричала, и Игнат понял — дело серьезное. Помогая Марьяне взобраться на печь, он вдруг подумал, что вот так несколько лет назад прятались они со Званкой в погреб, и вспомнил низкий рокочущий звук, пришедший с воздуха, очень похожий на тот, что минуту назад прозвучал возле самого порога ведьминой избы.

Тем временем снаружи послышались шаги — кто-то медленно и неуклюже поднимался по лестнице. И сработанные на совесть дубовые ступени, выдержавшие вес двух мужчин, скрипели и прогибались, будто шедший по ним человек был тяжелее и Игната, и Витольда, и Марьяны вместе взятых.

Прижимая к себе перепуганную, но еще ничего не понимающую девушку, Игнат забился в самый угол, закутался в одеяло, как в кокон, а ведьма накинула поверх какую-то мешковину, скрывая своих постояльцев от глаз ночного гостя. Она успела в последний момент, когда дверь избы уже отворилась, скрипнув несмазанными петлями, и в помещение ворвался холодный ветер, но принес с собой не ночную свежесть, а запах грозы и медовой сладости. Запах, знакомый Игнату с детства, и узнанный им и теперь.

Наверное, узнала его и Марьяна. Коротко охнула, но тут же зажала рот ладонью и крепче прижалась к Игнату, будто в нем видела свое спасение.

"Но спасения нет, — подумал Игнат. — Однажды побывав в лапах нави, ты навсегда окажешься проклят".

Теперь ему больше не было страшно. Наверное, оттого, что он уже давно подготовил себя к новой встрече с нечистой силой, и ждал этого, как чего-то неизбежного. Потому он оттянул книзу краешек одеяла и нашел в мешковине прореху, через которую принялся наблюдать за происходящим.

Сначала он не видел ничего, и ничего не слышал. Только по-прежнему гулко пульсировала в висках кровь, и над ухом взволнованно дышала Марьяна. Запах озона и сладости не становился сильнее, но и не угасал, а это значило — навий находился в доме. И только тогда, присмотревшись, Игнат с замиранием сердца различил напротив двери силуэт, который был чернее и гуще всех прочих. А потом услышал голос...

Эту интонацию он узнал тоже, и ни с чем не спутал бы его — размеренный, лишенный эмоций и жизни, звук выходил из мертвых легких, принадлежавших не человеку, а существу, которое никогда не было и не могло быть человеком.

— Почему... темно? — сказал черт.

И тогда ведьма зажгла свечи.

9.

Он выглядел, как человек, и был одет, как человек. Но все же им не являлся.

Даже не будь специфического запаха — визитной карточки нави, — с одного взгляда на скособоченную неподвижную фигуру было понятно, что существо не принадлежит миру живых. В подрагивающем отблеске свечей его угловатый силуэт казался тенью какого-то причудливого насекомого, но эта неподвижность была обманчива, а свободно болтающиеся руки только казались безвольными. Игнат слишком хорошо знал, как быстро навь могла выпустить когти и распороть брюхо ничего не подозревающей жертве.

— Пахнет... чужой кровью, — утробно произнес черт.

Он наклонил голову, отчего вся левая сторона его головы погрузилась в густую тень. Игнату показалось даже: видит он перед собой не человеческое лицо, а одну из тех безглазых волчьих морд, что венчали частокол снаружи. И вздрогнул, когда в его плечо с коротким всхлипом уткнулась Марьяна. Игнат тихонько сжал ее руку своими дрожащими пальцами, но не произнес ни слова.

— Разные ко мне люди захаживают, будто сам не знаешь, — тем временем подала голос ведьма. — Как еще прожить одинокой слепой женщине, пока ты по лесам да селам счастья ищешь? — она усмехнулась нервно, и, не получив ответа, с укоризной добавила:

— Сам-то, поди, к очередной смазливой селянке заглянул, а на меня пеняешь. Иди лучше в баньке попарься, чужой дух с себя смой. А после поговорим.

— Не... теперь.

Темный силуэт качнулся в сторону, и Игнат вздрогнул в своем укрытии, подумал тревожно: "Заметил?". Но черт тяжело опустился на деревянный стул, отчего тот отозвалась протяжным скрипом, и сказал:

— Я голоден.

В молчании ведьма накрыла на стол. И, пока черт ел, присела на лавку рядышком, подперла ладонью щеку.

— Где же носило тебя? — спросила она своим хрустальным певучим голосом. — В каких землях скитался?

Черт в молчании допил из кувшина топленое молоко, утерся рушником, и только после этого ответил глухо:

— Будто не знаешь... дальше Опольского уезда мне ход заказан.

Ведьма вздохнула.

— Знаю. Надолго ли вернулся?

— До новолуния.

Игнат почувствовал, как Марьяна еще сильнее вцепилась в его руку, и понял ее волнение — в новолуние должен был приехать Витольд. И это могло быть опасно.

"Мало кто после встречи с ним в живых остается", — вспомнились слова ведьмы.

— А все же, — снова подал голос черт, — болезнью у тебя пахнет... и страхом.

Он медленно повернул голову, будто закосневшие мышцы повиновались ему с трудом. В темных провалах глазниц сверкнул одинокий болотный огонек зрачка.

"Он видит меня! — пронеслась в голове пугающая мысль. — Вот теперь он действительно увидел..."

Игнат в страхе отвел взгляд, хотел перекреститься, но руки почему-то одеревенели и не двигались. Марьяна уткнулась лицом в его плечо и дышала прерывисто, хрипло.

— Не будь таким мнительным, — словно откуда-то издалека послышался спокойный голос ведьмы. — Каждый раз одно и то же. Расскажи лучше, что видел? Скучал ли по мне?

С колотящимся сердцем Игнат снова глянул в прореху: черт сидел на месте, сгорбившись и низко опустив голову. За его спиной тени продолжали свой беспокойный танец, и в отблесках свечи лицо казалось искусственным, будто маска.

— Молчишь, — произнесла ведьма и горько усмехнулась. — Да я и сама знаю, что не скучал. Нет у черта души. Потому и человеческих чувств нет.

Она поднялась из-за стола, и тогда навий протянул длинные восковые пальцы, схватил ее за руку.

— По... годи.

Он поднялся тоже. Стул с грохотом откатился в сторону, доски под непосильной тяжестью прогнулись, заходили ходуном.

— Подарок... тебе...

На какой-то миг тень закрыла собой подрагивающий огонек свечи, и Игнат не мог различить ничего, кроме клубящегося мрака. Но тьма быстро отступила. Мерцающий свет снова наполнил собой избушку, и сотни сияющих искр рассыпались по стенам и полу, расходясь от драгоценного ожерелья, что огненным веером вспыхнуло на шее ведьмы. Она ощупала камни дрожащими пальцами, осведомилась строго:

— Откуда взял такое? Никак, царскую особу души лишил?

— Нет, — черт медленно качнул тяжелой головой. — Грабитель мне встретился. С добычей. В глухом селе хотел спастись. Не спасся.

Он вдруг засмеялся — низким, шелестящим смехом, похожим на ливень в осеннем лесу. Ведьма тоже усмехнулась и произнесла:

— Только мне эта красота без надобности — ни людям показать, ни самой полюбоваться. Но за заботу твою спасибо.

Она протянула руку и погладила его по груди, так нежно, как влюбленная девушка гладит своего избранника. Потом спросила встревожено:

— Да что тут у тебя? Никак, рана?

Тут только Игнат заметил, что справа на одежде черта расплывается мокрое и темное пятно и подумал: "А разве можно ранить того, кто уже мертв?"

— Вот оттого ты кровь и чуешь, — продолжила ведьма. — Да что же сразу не сказал?

— Пустяки.

— Какие там пустяки! — рассерженно прикрикнула ведьма. — Молодишься все да хорохоришься! А прежней силы у тебя-то и нет, раны по волшебству не затянутся! Так зачем на рожон лезешь?

Игнат в своем укрытии даже опешил от такой вспышки. Подобрался, ожидая ответной реакции, и отчего-то вспомнил, как навь своими стальными когтями распорола щеку дяди Егора, едва тот начал говорить наперекор. Но черт не сделал ничего, только процедил сквозь зубы:

— Придет время... найду... как силу вернуть.

— Найдешь, с этим не спорю, — согласилась ведьма, нашарила пальцами брошенный рушник, подала его черту. — На вот, приложи к ране, пока зелье целебное сварю.

Вздохнула и добавила:

— Да только один не справишься. Человека в помощь найти надо.

Игнат напрягся и даже дышать перестал, ожидая ответа. Навий не спешил. Прижал к ране скомканный рушник, с явным неудовольствием проследил, как белизна материи наливается липкой пунцовой влагой.

— Хватит с меня человеческой помощи, — наконец сказал он.

Игнат хрипло выдохнул, и тут же зажал рот ладонью.

— А все же, — не сдавалась ведьма, — если я скажу, что есть человек, который ищет такое средство, что раны заживляет и мертвых с того света возвращает? Душа светлая и чистая, которая через запретные земли может пройти и с мертвой водой вернуться? Нешто такого полезного помощника убьешь?

"Это она обо мне", — подумал Игнат.

И приник к прорехе, ловя каждое слово.

Черт молчал, продолжая механически промокать рану. Тени живыми спрутами сновали по стенам, будто находились не в лесной избе, а на глубине океанской впадины. Дрожали и переливались блики от драгоценного ожерелья.

— Не убью, — медленно, словно подбирая слова, произнес черт. — Разговор... будет.

Игнату показалось, словно с его души упала многопудовая гиря, и хотел вздохнуть от облегчения, как в самое ухо ему вдруг зашептала Марьяна:

— Игнаш... это ты меня сейчас за ногу трогал и в бок щекотал?

Он удивленно мотнул головой.

— А кто тогда? — прошептала Марьяна.

Она осторожно повернула голову, напряженно всматриваясь в духоту и тьму своего укрытия. Проследил за ее взглядом и Игнат. Где-то совсем рядом, на периферии зрения, мелькнуло чье-то маленькое сероватое тельце, блеснули темные бусины глаз.

"Мышь", — сразу понял Игнат.

И сразу же его мысли озвучила Марьяна, взвизгнув испуганно и тонко:

— Мышь!

Она подскочила, хлопнула ладонью там, где сидел грызун.

— Тише! — Игнат предупреждающе зашипел на нее сквозь зубы, потащил назад.

Но было уже поздно.

Одним рывком сдернули с них одеяло, еще громче и пронзительнее вскрикнула Марьяна, когда ее грубо схватили за косу и потянули вниз. Игнат кинулся следом, замахнулся, чтобы ударить, но его кулак быстро перехватила жесткая рука. В лицо пахнуло тошнотворной сладостью и гарью.

— Славно, — прошелестел хрипловатый насмешливый голос. — Две птички... в одном гнездышке...

Пальцы черта сжались на Игнатовом горле, так что сквозь разбежавшиеся перед глазами радужные пятна парень смог различить тонкие шрамы, и повязку на косом ремне, справа налево пересекающую мертвенно бледное лицо. Единственный уцелевший глаз поблескивал, как бутылочное стекло на дне лесного озера.

— Пусти, пусти! — визжала обезумевшая Марьяна и, словно кошка, молотила воздух скрюченными пальцами.

Навий молча встряхнул ее и разжал руку. Марьяна упала, ударившись плечом о печку, зашипела, подобралась для нового прыжка. Но следом налетела слепая ведьма. Она повисла на руках своего страшного гостя, заговорила сбивчиво:

— Будет тебе! Будет! Не горячись! Помнишь ли, как обещал не убивать того, кто тебе полезен окажется? Так вот он, здесь. Чистая душа да светлая. Сам в твои руки пришел. Так случаем пользуйся!

— Почему... не сказала? — через силу выдавил навий.

Его жесткие пальцы все еще давили на горло, но хватка немного ослабла.

— Как я могла сказать, коль ты горячий такой? Да кого ты казнить-то собрался? Парня деревенского да девчонку? Не враги они нам, нешто не видишь?

В это самое время Марьяна бросилась на своего мучителя, но навий ударил ее наотмашь, и девушка охнула, упала на скамейку, схватившись за лицо ладонью. Черт не повел и бровью, будто девушка меньше всего теперь занимала его.

— Ты мертвую воду ищешь? — словно ничего не случилось, спросил он у Игната.

Тот мог лишь согласно кивнуть. Тогда давление на горле ослабло окончательно, и парень повалился на пол, глотая ртом воздух и откашливаясь.

— Откуда... про нее знаешь? — проскрипел неживой голос.

Игнат поднял слезящиеся глаза. Навий стоял неподвижно, ссутулившись по своему обыкновению, но не казался теперь таким опасным.

"Может, он так долго прожил среди людей, — подумал Игнат, — что сам стал похож на человека".

А вслух сказал:

— Земля слухами полнится. Да только не знаю, правда это или миф. Может, ты мне об этом скажешь?

Лицо черта расколола хищная ухмылка, в трещине рта блеснули крупные сахарные зубы.

— У кого... спрашивать взялся... — ответил он, — если я сам — миф?

И засмеялся, будто с высохших елей посыпались шишки в опавшую хвою и пожухлую траву. А, отсмеявшись, сказал:

— Оставьте... меня с ним.

Краем глаза Игнат видел, как ведьма потянула за руку слабо упирающуюся Марьяну. Сам он тем временем поднялся на ноги, отряхнул колени от печной побелки. Сердце еще продолжало выстукивать в груди свои гулкие ритмы. Но теперь вместе с волнением пришла и надежда.

— Так ты за этим явился? — спросил навий, едва за женщинами закрылась дверь.

Он тяжело опустился на скамью, подобрав упавшее полотенце, снова прижал его к пульсирующей ране.

— За исцелением я пришел, — сдержанно ответил Игнат. — А уж дальше судьба распорядилась.

— Получил... исцеление?

— Тело-то подлатать не проблема. А вот душе покой вернуть — вот это тяжело.

— Кто же твой покой взял? — навий усмехнулся снова, качнул головой в сторону двери. — Женщина?

— Может, и женщина, — не стал спорить Игнат. — Да больше сородичи твои. Дважды был я навью отравлен. Теперь пришел новый черед...

Он смело поглядел прямо в единственный сверкающий глаз черта. Тот сидел неподвижно, бледные губы были растянуты в кривой усмешке.

— Значит, сородичи, — повторил навий. — И живым от них ушел?

— Живым ушел, а ремень со спины на память оставил, — Игнат сдвинул брови, пальцы сами собой сжались в кулаки. Спину будто снова обожгло холодным укусом железа.

— Знаю... кто любитель... подобных трофеев, — медленно протянул навий. — Только... если бы он сам за тебя взялся... то живого места не оставил.

— Это ты верно говоришь, — невесело усмехнулся Игнат. — Нечистая сила всегда зло чужими руками творит. Скажешь, не так?

— Так, — слово камнем упало с неживых губ. — Только любите вы... люди... во всем черта винить. Ограбил казну? Черт попутал. Убил человека? Снова черт. Предал? И опять черт виноват.

— Люди слабые, — возразил Игнат. — Их легко с пути сбить да обмануть. Только они и вправду зачастую добрые намерения имеют. И те, кто надо мной расправу учинил, за близких своих переживали. А навь солоньские земли отравила. Что же людям было делать, кроме как подчиниться и быт свой обустраивать?

— Это они любят — подчиняться, — ухмыльнулся черт. — Перед авторитетом... да силой... люди с радостью на колени падают. А ты их... оправдать хочешь?

— Нет, — Игнат молча покачал головой. — Какое тут оправдание... Ведь не Марьяна — так Ульяна. Не в Солони — так где-то еще...

— Мстить задумал?

— И это тоже нет, — Игнат еще ниже опустил голову, облизал отчего-то пересохшие губы. Близость нави давила на него, словно вытягивала жизненные силы.

— Не хочу я мстить... а вот исправить бы хотел.

Щеку обожгло горячей каплей — это слеза выкатилась из покрасневших глаз, и Игнат, не стесняясь черта, оттер ее рукавом.

— Навь обещала вернуть мне мою Званку, — хрипло произнес он. — Видел я на хрустальном гробе рисунок вещей птицы с человечьей головой. И где она махнет левым крылом — там потечет вода мертвая. А где взмахнет правым — живая. Так кому, как не тебе, научить меня, где ее найти? Когда ни надежды, ни помощи нет, одна дорога остается — идти к черту.

Навий молчал, думал. Свечи плакали восковыми слезами, оплывали в подставленных блюдцах, и тени стали гуще, контрастнее.

— А знаешь ты... что я раньше человеком был? — вдруг спросил черт.

Игнат удивленно вскинул голову, всмотрелся в неживое лицо, исчерченное шрамами — не шутит ли?

— Был, — повторил черт. — Были мечты... и надежды... только перечеркнула все навь.

— Навь? — эхом повторил Игнат.

Тот усмехнулся снова, отчего его лицо исказилось, словно в кривом зеркале.

— Чертом стать легко, — продолжил он. — Достаточно... переступить через свои идеалы... найти оправдание своим поступкам... любым... даже самым страшным...

— Добрыми намерениями дорога в пекло вымощена, — пробормотал Игнат.

— Вот и думай... не в пекло ли тебя... твоя дорога заводит?

Они замолчали снова. К запаху приторной сладости примешивался теперь тяжелый запах крови, которая продолжала впитываться в прижатый к раненному боку рушник. Этот запах напомнил Игнату страшный вечер в тайге, и алую строчку следов на снегу. Да ведь разве не решил он забыть все, как тяжелый сон? Разве не звала его Марьяна в жизнь новую и светлую?

Игнат обернулся, словно ожидал, что в дверь сейчас войдет Марьяна, возьмет его за руку и скажет: 'Довольно. Едем!'

Но никто не зашел. Извилистые языки теней припадали к ногам, лизали Игнатовы пимы, и что-то темное, зарождающееся под сердцем, толкнуло его в грудь, и он сказал — совсем не то, что хотел изначально. А, может, кто-то произнес это за него:

— А все-таки, не будет мне покоя, коли я дело не завершу, — упрямо сказал он. — Виноват я перед ней, что не смог спасти. А потому хоть после смерти попробовать должен.

— Что ж, — ответил черт. — Пусть будет... по-твоему. Только... и ты мне службу сослужи.

Игнат поежился.

— Что же ты от меня взамен захочешь? — спросил он.

Черт рассмеялся, словно опасения Игната были ему приятны.

— Не бойся... кожаного ремня у тебя не попрошу, — сказал он. — А обещай мне... если найдешь мертвую воду... принеси мне от нее семь капель... с навью у меня свой разговор есть... только слаб я... не справлюсь... принесешь до Навьей седмицы — я тебе пригожусь.

— Принесу, — пообещал Игнат. — Теперь расскажешь, как мне ее найти?

Черт довольно улыбнулся, поманил Игната ближе, и, понизив голос, проговорил:

— Слушай...

10.

Сосновец был из тех небольших, ничем не примечательных городков, что в большинстве своем раскиданы по всем северным землям, начиная от Хамарской гряды на востоке и заканчивая зараженными необжитыми территориями у полярного круга.

Дома здесь не вырастали выше трех этажей, а улочки с приходом весны становились непролазными, стирая грань между пешеходной и проезжей частью. Гостиница тут тоже была одна — в нее-то и заселились ребята с подачи бывалого Витольда и не без его материальной поддержки.

— Вы уж простите, что я вас дальше не повезу, — сказал он при расставании. — Нельзя мне тут слишком задерживаться, сами понимаете, — он подмигнул Марьяне и похлопал по охотничьей сумке. — Увидят пушнину, сразу упекут в каталажку. А мне это без надобности.

— А ты бы это дело бросил, — простодушно предложила Марьяна. — Попробовал раз, другой — и ладно. Ведь можно и честно на свете прожить.

— Честно-то можно, — не стал спорить Витольд. — Да только кто моих семерых по лавкам кормить будет? И у жены запросы растут. Вот я ей с этих соболей шубу новую сошью, а не принесешь добычу — и не поцелует сладко, и киселя не сготовит. Одно слово — бабы.

Он подмигнул снова, на этот раз Игнату. Мотай на ус, мол.

В заброшенную избушку ведьмы Витольд вернулся, как и обещал — к новолунию. Привез ей в благодарность немного дичи, да круп, да прочей хозяйственной мелочи. Более всех, конечно, его возвращению была рада Марьяна — ей давно опостылели и непроходимые безлюдные чащи, и трескучий мороз, и все ведьмы с чертями вместе взятые.

Что же касается черта, то о разговоре с ним Игнат не рассказал никому, как ни упрашивала его пытливая Марьяна. К воротам он больше не выходил, да и к сараю тоже не тянуло — там теперь обосновался страшный постоялец ведьмы. Изредка оттуда доносился стук железа по железу, а в немытых окнах мелькали бело-оранжевые искры сварки, и что там происходило — никому не было ведомо, но до самого своего отбытия черт никому не показывался на глаза. Не увидел его и Витольд, только рассказывал, как встретился ему по дороге снежный вихрь: "Видать, нечистый дух мимо пронесся".

На прощанье Витольд отдал Игнату свою дорожную карту и немного денег на расходы.

— Вам надо до дома добраться да свою жизнь обустраивать, — сказал он. — Сосновец — единственный городок в Опольском уезде, где железнодорожная станция есть. Поезда тут ходят нечасто, но с пересадками доберетесь. Вы, я так понял, в Новую Плиску собрались?

— Не в Солонь же! — хмыкнула Марьяна. — Дома и стены помогают, а на первое время Игнат может у нас пожить. Правда, Игнаш?

Она обратила к нему улыбчивое лицо, но парень промолчал. В кармане его парки притаилась скрученная в тугой рулон карта, а на шее на вощеном шнуре висел амулет — трехгранная металлическая пластина с вырезанным на ней причудливым вензелем. Подарок черта.

Попав в город, Марьяна повеселела и преобразилась — по-модному переплела косу, приоделась в новое шерстяное платье и удобные меховые сапожки. От тепла и сытости ее лицо покруглело и зарумянилось, а в глазах появились прежние озорные бесенята. Тогда Игнат будто впервые ее увидел, и удивился преображению.

"Да как же я мог позабыть, что она такая красавица?" — думал он, улыбаясь в ответ теплой и спокойной улыбкой, пока они вдвоем прогуливались до станции, чтобы узнать расписание поездов и приобрести билеты на Марьянову родину.

Именно в Сосновце, этом маленьком городке, наполненном гомоном детворы, перезвоном весенней капели и шумом проезжающих мимо автомобилей, сердце Игната начало потихоньку оттаивать. Будто бы не было ни страшных шрамов на спине, ни охотничьей заимки, ни ведьмы с ее страшным покровителем, чьи слова шелестом опавшей листвы втекали в Игнатовы уши и копились внутри, разлагая его душу и помыслы, будто змеиный яд.

Не было и призрачной Званки — не ждала она его подле ворот и не являлась в снах. Может, спугнула ее городская суматоха, или образ окончательно вытеснила из памяти похорошевшая Марьяна.

— У-у, только в конце недели, — огорченно произнесла девушка, отойдя от окошка диспетчера и недовольно надув порозовевшие губы. — И верно сказал Витольд, нечасто тут поезда проходят.

— Пусть нечасто, а все не тайга, — возразил Игнат.

Марьяна поглядела на него с прежней лукавинкой, с благодарностью положила теплую ладонь на плечо.

— Вот увидишь, как ты моим родителям понравишься, — сказала она. — Тем более, когда расскажу, что нам пережить пришлось, да как ты меня от смерти спас...

— Ну, уж и спас! — усмехнулся Игнат.

Но искренний порыв девушки был ему приятен.

Тайком от Марьяны он тоже изучил расписание поездов, но тех, что следуют с востока на запад по железнодорожной линии Заград — Преслава. Где-то там, чуть ли не на границе с Шуранскими землями, в глухой тайге да болотах, куда давно не ступала и нога человека, вила свое гнездо вещая птица. Но где именно находилась ее обитель, Игнату узнать не удалось, однако он не слишком удивился этому — если бы навь знала, то давно налетела бы на заповедные места черным вихрем.

От станции к гостинице они возвращались уже в сумерках: по пути Марьяна затащила парня на выставку картин оричского художника Кештыча. Его картины в основной своей массе представляли зимние пейзажи и были выполнены в серо-сиреневых тонах, что оставило в душе Игната какой-то тяжелый, неприятный осадок.

— Я больше люблю яркие цвета, — признался он. — Серости и так в жизни хватает.

Марьяна засмеялась и назвала Игната глупышом, а он не обиделся, только улыбнулся ей добродушно. Потом они постояли на мосту, глядя поверх перил, где над черепичными крышами сливовым соком наливалось небо. Игнат вдохнул свежий, немного кисловатый запах городской жизни. Кое-где уже зажигались огни, а изредка снующие по улицам машины смешивали снег и песок в однородную грязевую кашицу. В одном месте Игнату пришлось подхватить Марьяну на руки, чтобы она не запачкала новые сапожки в одной из широко разлившихся и запрудивших улицу луж. Девушка довольно захихикала и пропела:

— А силушка-то богатырская к тебе вернулась! Не зря, значит, у ведьмы в гостях побывали.

— Еще как не зря, — серьезно ответил Игнат.

И, опустив Марьяну на сухую мостовую, украдкой потрогал подаренный чертом амулет.

На миг у него появилось какое-то неприятное, гнетущее чувство, будто за ними кто-то следует по пятам. Игнат оглянулся, но не увидел никого — только мимо прошла компания хмельных парней, и, поравнявшись с Марьяной, один из них отпустил в ее адрес сальную шуточку. Девушка покраснела от возмущения, а парни загоготали. Игнат шагнул было следом, но Марьяна ухватила его за руку.

— Да брось, не связывайся! — громким шепотом упросила она. — Что с пьяных возьмешь? Нам тут не век проживать, авось, скоро уедем.

Игнат послушно остался на месте, но все же тяжелым взглядом проводил удаляющуюся компанию, пока та не скрылась за ближайшим поворотом.

— А все же, — угрюмо сказал он, — прошли те времена, когда из меня можно было дурачка делать.

Он покачал головой и повернулся к Марьяне. Та почему-то отступила, ее глаза округлились, уголки губ задрожали и поползли книзу.

— Иг... нат, — жалобно произнесла она, и голос ее надломился.

Он растерянно остановился, еще не понимая, чем вызвана такая реакция. А потом почувствовал, как на его плечо легла грубая ладонь, и в бок уткнулось что-то острое.

— Молчи, — произнес прокуренный голос.

До Игната долетел густой запах перегара и пота, он хотел обернуться, но чужая рука больно перехватила его за локоть.

— Ты лучше не дергайся, — посоветовал незнакомец. — А то сделаю дырку, потом не залатаешь.

Он хрипло засмеялся, и обратился уже к Марьяне:

— Ты, курва, давай сюда добро. Все, что есть. И не дергайся, иначе обоим не поздоровится.

— Какое... добро? — пролепетала она, отступая еще на шаг.

Игнат почувствовал, как незнакомец ослабил захват, но лишь для того, чтоб угрожающе махнуть ножом перед глазами Марьяны.

— Дуру из себя не строй, — прохрипел грабитель. — Деньги давай, да побрякушки. Да и шубейку свою не забудь! Тебя это тоже касается, — он встряхнул все еще оторопевшего Игната. — Давай-давай! Некогда тут рот разевать!

И смачно сплюнул в снег.

Дрожащими пальцами Марьяна принялась расстегивать свою шубу. Игнат слегка повернул голову и снова почуял тяжелое дыхание незнакомца, смесь табака и сивухи. Знакомый запах. Так пахло от Касьяна, когда лезвие ножа чертило первые борозды между лопатками.

— Куда собрался? — прорычал грабитель, встряхивая Игната за ворот, и добавил насмешливо. — Дурак!

Игнату показалось, будто ему дали пощечину. По спине прокатилась горячая волна, будто разом разошлись недавно затянувшиеся рубцы, и мир треснул. Узкие улочки слились в одну сплошную черную пелену, фонари выросли до неба, ощетинились ветками.

"Режь!" — утробно взревела навь.

Тогда Игнат отклонился и резким ударом локтя с разворота двинул под ребра. Грабитель зашипел от боли и злобы, его руки соскользнули с Игнатова плеча. Тот вывернулся из захвата, схватил мужчину за одежду, дернув на себя и вниз. Пытаясь удержать равновесие, грабитель уцепился за куртку Игната, но получил ударом колена в живот. Нож беззвучно повалился в снежную кашу, блеснул в тусклом фонарном свете, будто выпавшая металлическая коронка.

"Режь..." — прошелестел налетевший ветер.

Падая вслед за грабителем, Игнат ударил его кулаком в лицо. Под рукой хрустнул сминаемый хрящ носовой перегородки, и лицо мужчины перекосило, окрасилось в темный пурпур, как в щетину, и стало вдруг похожим на лицо дядьки Касьяна.

"Грешные мы, — плаксиво сказал он. — А ты между нами праведник".

Игнат сжал зубы и ударил снова. Лицо Касьяна смазалось и стало похожим на егеря Мирона. Ударил — и теперь это был не Мирон, а Егор. Ударил — и черты лица исчезли вовсе, осталась только хохочущая неживая маска, а в прорези рта сверкнули заостренные акульи зубы.

"Чертом стать легко! — прохрипел навий. — А ну-ка, ударь посильнее!"

И Игнат бил, и бил, и бил, обливаясь потом, будто вулканической лавой. И очнулся, только когда на его руках повисла плачущая Марьяна и принялась причитать:

— Хватит, Игнат! Ну, хватит! Остановись!

Он тяжело дышал. В ушах еще шумела заснеженная тайга, перед глазами расходился калейдоскоп пятен, саднили натруженные руки.

— Пойдем домой.

Он схватил Марьяну за руку, потащил за собой. Подальше от места, где в снегу корчился и стонал неудачливый грабитель.

Игнат шел по улице широкими решительными шагами, не оборачиваясь назад и не снижая темпа, хотя Марьяна едва поспевала за ним. Нарастающий жар в груди бушевал и требовал выхода. Ночь над головой густела, набухала черной кровью. И на руках Игната тоже была чужая кровь.

— Умыться бы тебе надо, — сказала Марьяна.

Вслед за Игнатом, она вошла в его комнату, и принялась доставать влажные салфетки.

— А все же, как ты его! — с невольным восхищением прошептала она. — Так ему и надо! Только я так испугалась... думала, убьешь. Видел бы ты себя в этот момент!

Она усмехнулась, и Игнат усмехнулся тоже. Зеркало ванной отразило его скуластое лицо с налипшими на лоб темными кудрями. Глаза смотрели жестко, решительно. Игнат включил воду и подставил руки под теплые струи, следя, как вода, стекая с его пальцев, приобретает розоватый оттенок.

— А я теперь никому себя в обиду не дам, — сказал он.

Вернулся в комнату, где на кровати сидела все еще взволнованная и немного испуганная Марьяна. Положил ей ладони на плечи.

— Веришь?

— Верю...

Ее сердце билось так гулко, что, кажется, Игнат отчетливо слышал это биение в застывшей тишине гостиничного номера. В широко распахнутых глазах дрожали капли росы. Она была красива, как лесная берегиня. И, наклонившись к ее лицу, Игнат почувствовал запах теплого молока и свежести, а мягкие губы раскрылись, как бутон цветка раскрывается навстречу первым солнечным лучам.

— Ты ведь уедешь со мной, Игнат, правда? — спросила Марьяна.

— Правда, — ответил он, и накрыл ее губы своими, увлекая на чистую, утром перестеленную кровать.

11.

Утром на перроне царило оживление, словно сюда стеклась половина города.

Пассажиры коротали время кто за беседой, кто за чтением свежих газет. Провожающие зевали, отмахивались от вездесущих голубей, косились на большие, висящие над платформой часы — времени до прибытия поезда еще было предостаточно. Этим пользовались торговцы всех мастей, которые предлагали свой товар, начиная от дешевого хрусталя и заканчивая семечками.

— А вот не хотите ли шоколада в дорогу? — подкатила к Игнату розовощекая, похожая на пышку пожилая женщина. Ее большая хозяйственная сумка трещала по швам от разнообразных лакомств.

— Не хотим, — лукаво отозвалась Марьяна и обвила Игната руками. — Нам и без шоколада сладко.

Она засмеялась, и Игнат последовал ее примеру. Торговка насупилась, отошла.

— А все же я так рада, что ты решил ехать со мной! — промурлыкала девушка, мягкой ладонью оглаживая Игната по спине, отчего ему становилось так хорошо и тепло, словно после долгих месяцев зимы и тьмы наконец-то выглянуло настоящее весеннее солнце.

— И ты только не смейся, — задумчиво продолжила она, — но я даже в чем-то благодарна... да-да! — она повысила голос, видя, как напрягся Игнат, — даже благодарна всему, что случилось! Ведь иначе я бы не познакомилась с тобой!

Она потянулась, чтобы поцеловать его, и Игнат ответил на ее поцелуй. От жара и сладости ее губ, от воспоминаний о прошедшей ночи (сладкой и душной, поднявшей его на доселе невиданную волну) в его животе снова начало зарождаться маленькое солнце.

— Глупая я, да? — выдохнула Марьяна.

Игнат засмеялся и щелкнул ее по носу.

— Есть немного.

Кто-то дернул его за рукав.

— Дя-яденька пан... — прогнусил несчастный ребячий голос.

Игнат опустил глаза. Рядом, задрав голову, стоял чумазый, неимоверно рыжий мальчишка в большом, не по росту, ватнике и протягивал что-то в маленькой немытой ладошке.

— Купи часы, дя-яденька пан, — жалостливо повторил пацан. — Крале своей купи!

— Вот я тебе сейчас покажу, какая я краля! — сдвинула брови Марьяна.

— А ну, дай посмотреть! — Игнат протянул ладонь.

Мальчишка отодвинулся и с неодобрением поглядел на парня.

— Ты сначала купи, — проворчал он. — А потом и рассматривай, сколько хошь.

Теперь рассмеялись оба — Игнат и Марьяна. Девушка прицокнула языком:

— Каков хитрец!

И, подобрев, спросила своим мягким голосом:

— Как тебя зовут-то?

— Сенькой кличут, — ответил мальчик.

Марьяна покопалась в кармане шубейки, достала липкую, завернутую в бумажку карамельку.

— Держи, Сенька.

— Спасибо, панна.

Он быстро засунул конфету в рот, будто боялся, что сейчас ее отнимут, огляделся воровато, но не ушел, а снова дернул Игната за рукав.

— Пан! А часы все равно купи! Смотри, какие блестючие!

Сенька поднял руку повыше, и часы завертелись, засияли на тонкой серебряной цепочке, как блесна на леске.

— Да что ж ты будешь делать! — всплеснул руками Игнат. — Репей какой... Они ж не женские!

— А ты для себя купи, — не сдавался Сенька. — Хорошие часы! Заграничные.

— Откуда у тебя такие?

— Так батя мой промышляет, — мальчик передвинул за щекой подаренную конфету, шмыгнул носом. — Обещался, что коль не продам — такого ремня всыплет... у-у! — он вздохнул и снова протянул тягучим голосом попрошайки:

— Купи, дя-яденька пан!

— Да купи ты эти часы, ради Бога! — не выдержала уже и Марьяна. — Вишь, чумазый какой... Поди ему и вправду дома несладко.

— Сколько просишь? — как заправский купец, рисуясь перед девушкой, осведомился Игнат.

— Три червонца всего, — обрадовался Сенька.

Игнат полез было за кошельком, но на полпути остановил руку.

— Три! — с возмущением воскликнул он.

— Дай ему два, — вмешалась Марьяна. — И хватит.

Игнат молча вынул из кошелька мятые бумажки, сунул в грязную ладошку.

— Держи, грабитель, — проворчал он. — Два червонца за часы, которые, поди, и подделка, и не ходят вовсе.

Принял от мальчика товар, покрутил, поднес к уху и услышал мерное потрескивание механизма.

— Обижаешь, пан, — по-взрослому протянул Сенька, быстро пряча купюры в карман. — Часам этим сноса не будет. Батя мой сказал, что откуда достал их, там много диковинок. А эти век ходили, и еще столько же будут.

Было видно, что он доволен сделкой, и, отбегая, помахал Марьяне худой ручонкой. Девушка улыбнулась и прижалась к Игнатовому плечу щекой.

— Хорошенький какой, — задумчиво проговорила она. — Хотела бы я такого же...

Окончание ее фразы потонуло в пронзительном свистке паровоза, который темно-зеленой гусеницей неспешно приближался к перрону. Игнат поспешно засунул часы в карман и перекинул через плечо сумку с припасами — личных вещей ни у него, ни у Марьяны не было, и в отличие от прочих пассажиров они путешествовали налегке.

"Неужели все закончилось? — подумал Игнат. — Сейчас мы сядем в поезд и навсегда уедем в новую жизнь. Может, это и к лучшему..."

Он вздохнул и снова потрогал висящий на шее амулет, но теперь все происшедшее казалось сном. Нехорошим сном, который следовало забыть.

Он подсадил Марьяну на высокий порожек вагона, шагнул за ней следом.

— Долго ли нам ехать?

— Сутки до Перевесенки, а там сделаем пересадку в направлении Гласова, еще денек — и дома.

— Далеко забрались, — улыбнулся Игнат.

Он прошел по узкому проходу вагона, сверяясь со своим билетом. Рядом в плацкарте оказалась пожилая чета, которая безуспешно пыталась забросить свои тюки на багажную полку.

— Позвольте, помогу!

Игнат поднял перевязанный ремнями куль, закинул его наверх и отодвинул подальше к стене для верности.

— Спасибо, сыночек, — разулыбалась старушка. — Ишь, богатырь какой!

Она подмигнула Марьяне.

— Твой?

Девушка зарделась и отвела глаза.

— Что ж мне ответить? — шепнула она Игнату.

Он засмеялся:

— Отвечай уж, как есть!

Они расселись по местам. Старики принялись распаковывать аккуратно уложенные в фольгу кусочки колбасы и вареную картошку в мундире. Марьяна тоже положила рядом бутерброды и упаковку чая.

— А все же мне не верится, — вслух сказала она. — Даже не верится, что мы вот так, вместе, сидим сейчас в поезде и едем домой. Может, это сон?

— Сон кончился, Марьян, — успокаивающе ответил ей Игнат. — Только сейчас началась реальность.

Он потрепал ее по плечу и поцеловал в теплый висок.

Старичок тем временем выглянул в окно и покачал головой.

— Уж два часа пополудни, а все не едем. Задерживаемся, что ли?

Игнат вспомнил, что у него тоже есть часы, и вынул их из кармана. Блеснула посеребренная крышка с причудливо выгравированным узором. Игнат откинул ее щелчком ногтя и уведомил всех:

— До двух еще пять минут, деда. Если, конечно, мои не врут...

И замолчал, застыл на месте, почувствовав, что в вагоне отчего-то стало на несколько градусов холоднее. В животе заныло, скрутило узлом внутренности от нахлынувшего страха. Потому что на крышке часов Игнат увидел другую гравировку — птицу с человечьей головой, увенчанную короной. То самое изображение, что встретилось ему в жилище ведьмы, и вензель с которого в точности повторял рисунок на металлическом амулете, подаренном чертом.

"Часам этим сноса не будет", — вспомнились Сенькины слова.

Руки Игната задрожали. Он не сразу почувствовал, как Марьяна настойчиво теребит его за плечо.

— Что с тобой, Игнаш? В порядке? — взволнованно спрашивала она.

Игнат сглотнул вставший в горле ком, согласно опустил отяжелевшую голову.

— В... порядке, — с запинкой ответил он.

И захлопнул крышку. В висках дробными молоточками стучал пульс.

Мимо прошла молоденькая проводница, с просьбой к провожающим освободить вагоны. Игнат отвернулся в окно, пытаясь справиться с внутренним волнением, и увидел, как мимо прошмыгнула знакомая рыжеволосая голова.

"Батя мой сказал, что откуда достал их, там много диковинок".

Игнат привстал со своего места, но в окне уже никого не было. Марьяна взяла его за руку, и, неправильно истолковав его порыв, произнесла мягко:

— Не волнуйся, теперь у нас с тобой все будет хорошо.

— Да, — сказал он, и выпростал свою руку. — Будет.

И шагнул в проход. Марьяна потянулась следом, крикнула:

— Куда ты?

— Я сейчас, — отозвался Игнат, продираясь через выставленные ноги и сваленные в кучу, еще не разобранные тюки. — Мне надо... догнать того мальчика.

— Какого мальчика? Поезд уже отходит!

Он остановился в проходе, растерянно оглянулся через плечо. Марьяна стояла, прижав к груди ладони, глядя на Игната широко распахнутыми, оторопевшими глазами, темная коса лежала на плечах мертвой змеей.

— Ты меня прости, Марьян, — мягко произнес он. — Виноват я перед тобой, только перед другой я виноват еще больше. Не могу я с тобой поехать сейчас...

— Как же так... — прошептала она, и застыла, воплощение растерянности и скорби.

Такой в последний раз и запомнил ее Игнат.

— Я тебя найду! — прокричал он, соскакивая на перрон. — Обязательно найду, слышишь? Прощай и не держи на меня зла!

Локомотив взревел, как раненый зверь. Ударил в небо крученый дымный столб, окутал Игната серым туманом. Туман поглотил и перрон, и поезд, уносящий в своем теплом нутре растерянную, застывшую статуей Марьяну. Все это казалось теперь неважным.

А важна была только она. Только вещая птица, распростершая свои крылья над зачарованным миром. И тот из людей, кто голос ее услышит, пленится песнями и забудет обо всем на свете. И до той поры будет скитаться, пока не упадет замертво.

Другие части романа:

Часть 1. Деревенский дурачок

Часть 3. Нет в сердце зла

Часть 4. Огонь очищающий

Часть 4 выложена не полностью! Окончание по запросу!