Неживая вода. Часть 3. Нет в сердце зла

Часть 3. Нет в сердце зла.

Я — пущенная стрела.

Нет зла в моем сердце, но

кто-то должен будет упасть все равно...

Э. Шклярский

1.

Все окунулось в дым. Все стало дымом — и проносящиеся мимо вагоны, и разбитое здание вокзала, и телеграфные столбы. Разлетелись дымными лоскутьями и провожающие, и торговки пирожками. Под ногами закачался и пошел трещинами старый перрон.

Поезд уходил, подбирая за собой волочащийся дымный шлейф. Игнат чихнул несколько раз, вытер рукавом слезящиеся глаза. Вот показалось: плеснуло в стороне рыжим сполохом — это ребячья пятерня взлохматила непослушные вихры.

— Эй, Сенька! — окликнул Игнат. — Стой!

Мальчонка обернулся. Некоторое время его глаза встревожено выискивали из толпы окликнувшего. Вот их взгляды пересеклись. А потом мальчик вдруг сорвался с места и кинулся прочь, ловко петляя между людьми.

— Да постой же!

Рыжая макушка нырнула и пропала в людском потоке. Потом появилась снова, но чуть дальше и левее. Не упустить бы!

Игнат бросился следом.

Сердце гулко отсчитывало удары, в боку закололо, и, прижимая ладонь к ребрам, Игнат чувствовал прикосновение металла к вспотевшей коже.

У него был ключ. Но у кого — замок?

Мальчик снова забрал влево, и стало понятно, что бежит он к зданию вокзала. Поэтому Игнат без колебаний нырнул в самую толпу, надеясь сократить путь. И со всего маху влетел в дородную пирожницу. Деревянный лоток в ее руках подскочил, ветром взметнуло салфетку, и Игната осыпало взвесью из ванили и сахарной пудры.

— Ах, ты! Черт безглазый! — завизжала тетка. — Гляди, куда летишь!

Игнат отпрянул, ладонью обтирая лицо, пробормотал что-то неразборчивое. Он попробовал обогнуть пирожницу по дуге, но та тяжело уронила на Игнатово плечо мясистую ладонь.

— Куды! А платить кто будет?

Игнат отчаянным взглядом окинул проходящих мимо людей. Кто-то замедлил шаг и бросал на него заинтересованные взгляды, и внутри тотчас свернулся колючим комом страх. А рыжий вихор уже тонул в пестром людском потоке, и пирожница открыла густо намазанные помадой губы, чтобы призвать в свидетели начавшую собираться толпу. Тогда Игнат дернулся, указал пальцем вперед и хрипло вскрикнул, стараясь перекрыть лязг уходящего состава:

— Вор, вор! Кошель украл!

И засвистел, как когда-то в далеком детстве, распугивая голубей.

Пирожница опешила и сразу же отпустила Игната. А он, почуяв свободу, рванулся с места, теперь уже без стеснения распихивая толпу локтями и продолжая выкрикивать:

— Держите вора! Вон тот, рыжий!

Мальчишка вильнул в сторону и припустил пуще прежнего, словно донесшийся до него крик хворостиной стегнул промеж лопаток. Еще немного — и пропадет, скроется в разбитом здании вокзала. А оттуда — через черный ход. Затеряется в городской суматохе или дернет к западу, нырнет в густую еловую посадку и навсегда унесет с собой ту страшную тайну, ради которой Игнат муки терпел, и душу нечистому продал, и предал верную свою Марьяну...

От отчаяния и злости на глазах выступили слезы. Игнат сжал кулаки, всей душой призывая на помощь могущественную, но темную силу, которой добровольно доверился в обмен на возможность прикоснуться к зловещей тайне. И сила откликнулась.

Наперерез мальчишке выступил сурового вида мужик в спецовке станционного смотрителя, растопырил руки, и беглец по инерции влетел в него, как плотва в расставленные сети. Забился в крепких объятиях, заголосил пронзительно:

— Дяденька! Ни в чем я не виноват, дяденька!

— Разбере-емся! — густо протянул смотритель и сощурил глаза.

Мальчик проследил за его взглядом, заметил приближающегося Игната и заревел в голос.

— Ну, будет! — мужик встряхнул его за ворот, как нашкодившего щенка. И сердце Игната, все еще тревожно колотящееся в груди, сжалось.

— Да пусти... чего уж там, — примирительно проговорил Игнат.

Смотритель хмыкнул в усы и ответил без злобы, но со знанием дела:

— Обыскать его надо, воришку. А потом в полицейский участок. И пусть там разбираются, кто таков и чего у добрых людей еще украл.

— Не вор я, дяденька! Ей богу не вор! — заревел Сенька.

— Там разберутся! — прикрикнул на него смотритель. — Знаю я вас, баламутов этаких! Чуть ли не каждый день поштучно на вокзале отлавливаю!

Он снова тряхнул парнишку, и Игнату вдруг стало совестно.

— Да я сам разберусь, правда. Может, и не он украл...

Смотритель некоторое время пялился на Игната, сдвинув щетинистые брови, потом сплюнул сквозь зубы и проворчал:

— Так сначала и разберись, вор это или не вор, чтобы добрых людей в заблуждение не вводить! А тебя, — он погрозил мальчишке темным от табака пальцем, — я еще раз здесь увижу, так метлой по спине отделаю, что надолго дорогу забудешь!

Встряхнув Сеньку в последний раз для острастки, смотритель разжал хватку, подобрал метлу и побрел прочь, все еще недовольно бурча под нос.

— Не вор я, дяденька пан! — в отчаянье повторил мальчик и протяжно шмыгнул носом. — Ты ведь мне сам за часы заплатил! Нешто теперь на попятную?

Он поднял чумазое лицо, по которому уже проредили дорожки слезы. На душе Игната снова заскребла совесть, и он попробовал улыбнуться примирительно и мягко.

— Успокойся, — потрепал Сеньку по рыжим вихрам. — Денег я у тебя не отберу. Заработал — владей.

— Как же, — проворчал мальчик. — Так мне батя их и отдаст. Поди, на брагу все спустит.

Он снова шмыгнул носом и утерся рукавом. Игнат с любопытством и жалостью вгляделся в его лицо — конопатое, не по годам серьезное. Такие лица он встречал в интернате. Рано повзрослевшие, эти дети уже были сиротами, даже имея живых родителей — те или спились, или отбывали наказания на каторге, или же вовсе отреклись от собственных отпрысков, как от ненужной обузы. И оттого доля таких детей была не менее горька, чем у полных сирот, вроде самого Игната. И оттого он снова протянул руку, чтобы ободряюще потрепать мальчишку по плечу.

— Так отведи меня к бате, — предложил Игнат. — Я сам с ним поговорю. Очень уж мне часы твои понравились. Я бы еще диковинок прикупил, если имеются.

Сенька недоверчиво поглядел исподлобья, словно проверяя, не врет ли этот странный молодой пан? Потом ответил:

— Да этого добра у нас навалом. Только расходится плохо. Уж больно затейливые штучки. А ты перепродавать, чай, возьмешься?

— Может, и возьмусь, — усмехнулся Игнат и протянул мальчику ладонь. — Если с батей договоримся. Так по рукам?

Сенька сопел, думал.

— Ты только вором меня не кличь больше, — буркнул он, не торопясь пожимать протянутую руку. — Я в жизни своей ничего не украл! Слышишь, пан? Не украл и не собираюсь!

Он вскинул подбородок, и теперь уже совершенно сухими глазами с вызовом глядел прямо в лихорадочно блестящие глаза Игната. Тот ждал, не опуская руки, и чувствовал невольное уважение к этому маленькому, рано повзрослевшему мужичку, а потому сказал серьезно и искренно:

— Прости меня, Сень. Виноват. Не буду больше на тебя поклеп возводить. Веришь?

Сенька вздохнул, а потом лицо его разгладилось, в уголках губ появились ямочки.

— Ладно уж, — проворчал он, будто нехотя. — Верю.

И только потом неторопливо, по-взрослому пожал протянутую ладонь.

По дороге они разговорились.

Сенька жил с отцом недалеко от станции, и время от времени бегал сюда продавать "затейливый штучки", как он сам называл привезенный отцом товар. Откуда они появлялись и что собой представляли вообще — мальчик не знал, только рассказывал, что в основном это были колбочки, подсвечники и часики "блестючие, как у тебя, пан". Именно их с наибольшим удовольствием разбирали заезжие гости, а прочее добро и вовсе спросом не пользовалось, так и лежало на заднем дворе грудой ненужного хлама.

— Так откуда, говоришь, их отец привозит? — с нескрываемым любопытством переспросил Игнат.

Сенька пожал острыми плечами.

— Чего не знаю, того не знаю, дяденька. Он мне не говорит, только уезжает далеко на север — каждую весну, когда снега сойдут. Бывает, по несколько месяцев пропадает. А потом приедет, покрутится и снова в путь. Это хорошо, если по приезду пьянствовать не начнет. А когда начнет... хоть святых выноси.

Сенька махнул чумазой ладошкой, будто говоря: "Чего уж там. Дело привычное".

— Что ж его мамка твоя не осадит? — спросил Игнат.

Он вспомнил, как бабка Агафья лупила рушником пьяного Ермолу, вспомнил своих земляков, и невесело усмехнулся. Спина тотчас отозвалась саднящей болью — не забыть об этом теперь, навсегда с Игнатом печать человеческой подлости.

— А нет у меня никакой мамки, — простодушно ответил Сенька, и пояснил. — Померла от болезни.

Болью кольнуло снова — на этот раз сердце.

"А ведь я так и не навестил родительские могилы, — подумал Игнат. — Навещу ли когда?"

А вслух сказал:

— Прости...

— Ничего, — с деланным равнодушием отозвался мальчик. — Давно это случилось. Тогда батя и выпивать начал. Жениться ему надо было, — тут Сенька вздохнул и покачал вихрастой головой. — Не женился. Да что теперь рассуждать...

"Я своих родителей и вовсе не помню, — подумал про себя Игнат. — Как тяжело..."

Показалось, что мальчик отвернулся — смахнуть непрошенную слезу. Защипало и у Игната в глазах, а потому он поспешил сменить тему:

— Так кто же за тобой присматривает, пока отца нет?

— Тетка Вилена присматривает, соседка, — с неохотой отозвался Сенька. — А лучше бы никто не присматривал. Я и сам уже взрослый, могу и кашу приготовить, и дров нарубить.

— Обижает она тебя?

Сенька снова пожал плечами.

— Что ей до меня? Одно слово — не родной, у самой трое, мал мала меньше. Так-то она меня и кормит, и много работы не задает. Только иногда Горским отродьем кличет. Да я не обижаюсь. Слово-то не обидное. Чуешь, как звучит? — мальчик прицокнул языком, пробуя слово на вкус. — От-рода. Род это мой — Горские мы. Так чего обижаться? Верно?

— Верно, — с улыбкой согласился Игнат.

Они подошли к полуразваленной хибаре. Болтающаяся на одной петле калитка старчески вздохнула и нижним краем прочертила в земле глубокую борозду. Сенька на правах хозяина первым вошел на захламленный двор, пнул подкатившуюся под ноги бутылку и виновато посмотрел на Игната.

— Пьет все... Уже и не лезет, а все пьет... — он поморгал рыжими ресницами и попросил:

— Ты уж, дяденька пан, его сильно не бей, ладно?

— С чего мне его бить? — удивился Игнат.

Сенька ухмыльнулся и пояснил:

— Хороший тумак только на пользу будет. Так тетка Вилена говорит.

На это Игнат не нашелся, что ответить, и проследовал за мальчиком к дому.

Из сеней дохнуло крепким сивушным запахом, прелью и табаком. Игнат закрылся рукавом, но поймал на себе серьезный взгляд Сеньки и опустил руку — мальчика обижать не хотелось.

— Сень-ка-аа!

Хриплый окрик, будто рев потревоженного в берлоге медведя, вспорол сонную тишину дома. Мальчик поежился, поднял худые плечи, и Игнат почему-то поежился тоже, словно был повинен во всех бедах этого паренька.

— Не бойся, — твердо сказал он и ободряюще потрепал Сеньку по макушке. — В обиду тебя не дам.

Мальчик слабо кивнул, но промолчал. Толкнул рассохшуюся дверь со следами белой, давно облупившейся краски, и Игнату захотелось прикрыться рукавом снова: запах перегара валил с ног.

— Сенька! Не чуешь, что зову?

Пересыпая слова крепкой деревенской руганью, с засаленной скамьи начал подниматься рыжий и тощий мужик. Не устояв на шатких ногах, он ухватился немытой серой лапой за колченогий стол, и тот пошатнулся тоже. На пол полетели пустые стаканы и бутылки, соскользнула к краю, но чудом удержалась тарелка с остатками пиршества — селедки и репчатого лука. Мужик выругался снова и сощурил воспаленные глаза, разглядывая вошедших.

— Где тебя черти носили? — пробормотал он, икнул.

Мальчик набычился и буркнул под нос:

— Вот. Пана тебе привел. Говорить с тобой хочет, а ты пьяный...

— Какого такого... пана, — мужик с трудом ворочал языком, и в голосе его слышалась неприкрытая агрессия. — Пусть убирается к черту! Я сам себе пан!

Он попытался подбочениться, но не удержался и повалился грудью на стол. Балансирующая на самом краю тарелка сверзилась вниз, разлетелась на глиняные осколки. Мужик снова забормотал под нос ругательства, проклиная и собственного сына, и пришлого пана, и все человечество до прародителя Адама.

Этого уже Игнат не мог стерпеть никак.

Сжав внушительные кулаки, он хмуро произнес:

— Довольно сквернословить! Пост скоро начнется. Какой пример вы сыну подаете?

Пьяница поднял голову и снова вперился в Игната остекленевшим взглядом вытащенного из озера карпа.

— Кто это в чужой монастырь со своим уставом суется? — прохрипел он и снова попытался принять вертикальное положение. — Было время, я таких умников на один ноготь сажал, а другим придавливал! Будет еще всякий дурак, у кого молоко на губах не обсохло, меня! Эрнеста Горского! В родном доме уму разуму учить! Тьфу!

Мужик отхаркался, сплюнул себе под ноги мутную слюну.

Игнат шагнул вперед, и пол отозвался протяжным скрипом.

— Это кто здесь дурак? — с вызовом начал он.

Но сделать ничего не успел.

Мужик раздул ноздри, будто принюхивался. А затем вдруг взвыл и повалился ничком, закрывая руками взъерошенную рыжую голову.

— Не губи, пан! — захныкал он. — Не признал!

Пошатываясь, подполз к Игнату на четвереньках, стукнул лбом в некрашеные доски, забормотал:

— Виноват я, пан. Так виноват! В заветное место сунулся, дозволения не спросив. Брал, что под руку подвернется. Да ведь знал, что однажды хозяева объявятся. Вот ты и пришел, — он утер дрожащей рукой слезы и сопли и добавил жалобно: — Ведь я не со зла мальцу пенял, где его, мол, черт носил. Не знал, что господин черт сам ко мне пожалует.

Мужик отлепился от пола и крикнул срывающимся голосом:

— Сенька! Чего стоишь, немытик? Принеси пану черту табурет!

Игнат отступил. Половицы заскрипели снова, вызвав в памяти тяжкий стон дубовой лестницы в ведьминой избе.

"Чертом стать легко", — вспомнился простуженный шепот, похожий на шелест опадающих листьев промозглой ночью. Под одежду скользнули окостенелые пальцы мертвеца, и Игнат судорожно прижал ладонь к груди, но это был всего лишь подаренный ключ.

— Какой я тебе черт! — прикрикнул Игнат, показной грубостью прикрывая неуместный сейчас страх. — Я плотник солоньский, Игнат Лесень. По делу пришел.

Из-за его спины тотчас высунулся ободренный поддержкой Сенька, заворчал:

— Батя, перед людьми не срамись! До чертей допился — так ложись себе спать! А на гостей не кидайся!

Мужик сел на корточки и снизу вверх угрюмо поглядел на Игната.

— Да уж теперь вижу, — буркнул он. — Что никакой ты не черт, а просто дурак деревенский.

— Но-но! — предупреждающе огрызнулся Игнат. — Ты говори — да не заговаривайся! Я у себя на родине кулаком гвозди забивал, так и дурь сивушную враз выбью!

Мужик скосил глаза, оценивая мощь продемонстрированных ему кулаков, засопел и начал подниматься на ноги.

— Да я ничего... Странно только... В пекарне ночевал, что ли? Очень уж ванилином от тебя прет. Оттого и почудилось мне...

Он поскользнулся на нетвердых ногах, но Игнат вовремя придержал его за ворот. Отчитываться перед пьянчугой он не собирался, а вместо этого сказал:

— Раз уж такое дело, то сначала проспись, а уж потом разговор держать будем. А это, — он указал на откатившуюся в сторону бутыль с мутным содержимым, — я сейчас же выкину за ворота. И если еще хоть раз замечу, что к этой дряни приложился, не обессудь: придется тебя с моей силушкой познакомить. Понял?

— Как не понять, — буркнул мужик, и аккуратно выпростался из богатырского захвата, оправляя свой кургузый пиджак, будто Игнатовы руки могли измять и засалить его сильнее.

— Вот тогда в сенях и ложись, а то весь дом провонял! — поддакнул Сенька. — А я пану у себя постелю, ведь он гость мой.

И вопрошающе поглядел на Игната: верно ли говорит?

— Верно, — вслух согласился тот и ободряюще улыбнулся. — Веди, хозяин.

Сенька с горделивым видом прошествовал мимо отца, явно довольный собой и отведенной ему ответственной ролью, подобрал не разбившуюся бутыль.

— Я лучше это в нужник вылью, — сказал он. — Коли выкину так — найдет.

2.

Званкин отец частенько приходил домой пьяным. Жену поколачивал, а дочь — не трогал. Отчетливо вспоминалось Игнату, как тот, обнимая покосившийся забор, доверчиво изливал душу рыжему и мордатому коту.

— Вот такие дела, Василич, — бормотал он, задумчиво покачивая головой. — Одна она у нас, кровиночка. И не нужен никакой наследник, что мне в наследство-то передавать? Вот разве что гармонь дедову да сапоги. А главное — любовь отцовская! — при этом он бил себя кулаком по широкой груди. — Тут она! В сердце огнем пышет! Ее и передаю всю, до капли. Веришь? Девка-то у меня огненная. Потому что любовью моей полнится.

Кот Василич щурил желтые глаза, надменно глядел мимо хозяина, и только прядал ухом, вслушиваясь в звон сковородок на кухне: не зазовет ли хозяйка на свежие куриные потроха?

Любил Званку отец. Может, и к лучшему, что до ее гибели не дожил. Спалил его огонь без остатка, и бойко вспыхнуло отцовское сердце, пропитанное любовью и спиртом, рассыпалось на искры в ревущем пламене пожара.

— Не спится?

От сиплого шепота Игнат подскочил на постели, вгляделся в ночной сумрак тревожными глазами. Но это был всего лишь Сенька, приподнявшийся со своего лежака на локте.

— Не спится, — признался Игнат.

— Вот и мне, — вздохнул мальчик и сказал без обиняков. — Думы покоя не дают. Ты ведь, пан, батю моего в тайгу зазвать хочешь?

— С чего решил?

— С того, — буркнул Сенька, и подтянул колени к подбородку. — Цацку я твою видал, что ты на шее носишь, да не снимаешь.

Первым делом Игнат хотел схватиться за ключ, но опомнился — чуял, что он и так тут, кожу холодило прикосновение металла.

— Очень уж хитрые на ней узоры, — продолжил Сенька. — В глаза бросаются. Точно такие же, как на часах. Да и на других безделицах. Видел?

Игнат не ответил. Да и что он мог сказать догадливому мальчишке?

Уложив отца отсыпаться, Сенька повел гостя на задний двор — любоваться сокровищами. Сделаны искусно, да только и вправду проку от этого мало. Если бы серебро, а то металл да стекло.

Игнат выгребал из кучи зеркальные рамы, подносы, пресс-папье и штативы с обломанными держателями. Каждый раз, вертя вещицу в руках, он внутренне замирал, ожидая увидеть изображение вещей птицы. Но видел только гравировку латиницей, и откладывал в сторону: чужого языка он не знал.

Потом, улегшись на застеленную маленьким хозяином кровать, Игнат не мог заснуть, а все ворочался, вспоминал...

Думалось, как раз в этот момент поезд увозил на восток плачущую Марьяну, и сердце Игната сжималось тревожно и горько. Встретятся ли они еще?

"Обязательно, — дал себе зарок Игнат. — Вот только воду мертвую добуду..."

И спросил вслух:

— Откуда же вещицы эти? Не из Загорья?

— Нет, — Сенька потряс лохматой головой. — Батя говорил, что границу не пересекал. Есть место заветное. А где — не знаю.

И, помолчав, попросил:

— Ты его надолго не забирай, ладно? Дел по горло. Скоро надо будет огород засевать, да и у тетки Вилены неохота мне жить.

— Не заберу надолго, — пообещал Игнат. — Если батя твой вообще со мной пойдет.

— Куда ему деваться. Кормиться надо, — вздохнул мальчик. — Теперь-то он ни на что не годен. А вот раньше на селе учителем был. Думаешь, отчего у него имя такое чудное — Эрнест?

— А откуда он про то место знает? — перебил Игнат.

Сенька пугливо огляделся по сторонам: не подслушивают ли? Но за окном лишь взад-вперед качался тусклый фонарь, отбрасывая на облупленную стену желтушные блики, да мягко скреблись о крышу ветви черешен.

— От деда узнал, — подавшись вперед, прошептал мальчик. — Стал быть, четыре поколения эту тайну храним. Только я мал еще, — он вздохнул. — Но вот вырасту — возьмет меня батя в заповедное место. А пока тебе скажу...

Сенька подался еще ближе и облизал губы: тайна жгла его, просилась наружу.

— Дед батин в чистильщиках служил, — доверился он Игнату. — По грязным зонам ходил и многое видел. Так однажды и клад нашел. Батя рассказывал, тогда диковинок еще больше было, а теперь одна труха осталась.

Сенька замолчал, и Игнат молчал тоже. Сердце билось тревожно и гулко, и в ушах звучал надтреснутый голос деда Ермолы: "Приходили чистильщики, все измеряли что-то, да по лесам шастали. Только не дошли они до бурелома..."

Вспомнились и уложенные в крепкую стену деревья, и проволочные заграждения, на которую напоролся Витольдов внедорожник.

"Должно быть, — размышлял Игнат, — там и начинаются места заповедные. Может, простираются они и дальше, до самых Шуранских земель. Только об этом и сама навь не знает. А знает, выходит, только бывший сельский учитель. Для тех мест и ключик предназначен. Доберусь ли туда?"

И призрачный голос Званки успокаивал:

"Доберее-ешься..."

Игнат улегся снова, до подбородка натянул побитое молью покрывало, и стал следить, как желтые пятна света скачут по стенам, словно отблески пламени. Так он и заснул, и сны в эту ночь его не тревожили.

Наутро Игнат не сразу сообразил, где находится, и долго лежал в кровати, вглядываясь сонными глазами в облупленный потолок. Казалось: вот-вот войдет к нему Марьяна, сядет в ноги и похлопает ладонью по его коленям, скажет насмешливо, но не зло: "Конец света не проспи, Игнасик!"

Но Марьяны не было: в эту самую минуту она, должно быть, выходила на платформу родной Новой Плиски. Вспоминала ли Игната? Добрым или худым словом?

Он почувствовал, как щеки начало прихватывать жаром стыда, и, вскочив с постели, побрел умываться во двор. Колонка уже работала вовсю: брызги обдавали скачущего с полотенцем Сеньку, а под тугой струей стоял раздетый до пояса Сенькин отец. Фыркая, поеживаясь от холода, он с остервенением драил лицо, плечи и руки, а потом, широко открыв рот, жадно глотал ледяную воду. Услышав скрип несмазанной двери, мужик распрямился и с неудовольствием посмотрел на Игната. Тот попробовал улыбнуться и сказал как можно дружелюбнее:

— Утро доброе, хозяева.

Сенька заулыбался в ответ, а вот отец сплюнул в кашу под ногами и буркнул что-то невразумительнее. Потом выхватил из рук сына полотенце и, тяжело переступая ноги, двинулся к дому. Поравнявшись с Игнатом, поднял на парня хмурые глаза.

— Мойся, пан, — с показной вежливостью сказал он и картинно поклонился. — А я пока чайник вскипячу. Горло так сухотой и обложило. Твоими стараниями.

Он покачнулся, толкнул Игната плечом и скрылся в доме. Тогда только Сенька позволил себе рассмеяться и подмигнул оторопевшему Игнату.

— Не обращай внимания, дяденька. Похмелиться ему нечем, вот и злится. Ничего. Отойдет.

Игнат молча принял из рук мальчика полотенце, подождал, пока тот скроется в доме, затем побрел к колонке. Ежился, поливая плечи и голову ледяной водой, будто пытаясь смыть с себя воспоминания о прошедших днях. Зябко. Свежо. Кожу покусывал утренний морозец. Но ему ли простуды бояться? Ведь на севере рожден, зимою в тайге выжил, оттого закалка богатырская имеется.

Игнат до красноты растер грудь засаленным полотенцем, но плечи и спину не тронул: еще слишком свежа была роспись его мучителей.

"Ответят они, Игнаш, — дохнуло в уши налетевшим ветром. — За каждый поступок надо ответ держать"

Он пугливо обернулся. Но не было рядом шепчущей Званки. Только с черных ветвей падали мутные, как брага, капли оттаявших сосулек.

К возвращению Игната рассохшийся стол стыдливо прикрылся клеенчатой скатертью, и немудреная снедь (баранки да мясная нарезка) были разложены по тарелкам.

— Не брезгуй, пан, чем бог послал. Не знал я, что гости ко мне пожалуют.

Рыжий Эрнест жестом указал Игнату на стул, и продолжил шумно прихлебывать чай из огромной и не очень чистой кружки.

— Нахлебником не буду, за постой заплачу, — спокойно ответил Игнат и подозвал крутившегося рядом Сеньку. — Возьми-ка червонец. До рынка сбегай, хлеба да круп купи.

Мальчишка аккуратно заправил бумажки в карман, играючи отдал честь и пробасил:

— Сделаю, дяденька пан!

— Вот правильно, — поддакнул Эрнест. — Нечего тут уши греть!

Подождав, пока сын скроется из виду, повернулся к Игнату и, отставив кружку, спросил:

— Так откуда, говоришь, ты в наш Сосновец пожаловал?

— Из Солони. Слыхал?

— Как не слыхать! — Эрнест недобро ухмыльнулся, показав желтые зубы. — Сразу надо было догадаться. Места у вас гиблые, а народ дрянной.

— Какой ни есть, а земляки, — сухо отозвался Игнат, и отвел взгляд, сделав вид, что занят размешиванием в кипятке сахара.

Эрнест усмехнулся снова.

— Да ты не обижайся. Я многое повидал, есть, с чем сравнивать. Солонь ваша не на хорошем счету. Поговаривают, нечисти недобитой там бродит много. Не встречал?

— Нет...

— А откуда амулет такой мудреный достал? — сощурился Эрнест. — Только не ври, что на распродаже у заезжего купца выкупил.

Игнат выдержал пытливый взгляд, ответил спокойно:

— Не на распродаже. От бабки мне в наследство перешел.

Эрнест еще какое-то время сверлил его недоверчивым взглядом, потом сдался и кивнул согласно.

— О том и говорю. Не ты, так бабка твоя с нечистым зналась. Только мне своей шкурой рисковать неохота. Случись чего, на кого сына оставлю?

— Так не в первый раз идешь, — перебил Игнат. — Доведи до места заповедного, а дальше я сам справлюсь. Большего не прошу.

— Тогда приезжай, парень, летом, — предложил Эрнест и наклонился над столом, зашептал доверительно. — Сейчас время недоброе, межсезонье. Тайга оживает, болота открываются, грань между мирами истончилась.

Игнат поежился, подумал:

"Видать, не зря такую пору Званка выбрала, да и черт велел к сроку успеть".

А вслух сказал:

— Некогда ждать. До Навьей седмицы поспеть надо.

— Аа... — протянул Эрнест и, осклабившись, откинулся на спинку стула, будто теперь все стало ему понятно. — Так бы сразу и сказал. Тогда не ври, что с чертями не знаешься. В Навью седмицу черти да ведьмы полную силу обретают. Немудрено, что им тайны заповедные к этому сроку понадобились.

— А ты, никак, сам с нечистым встречался? — не остался в долгу Игнат. — Больно уж осведомлен об их обычаях.

— Может, и встречался, — не стал спорить Эрнест.

Помолчал, размышляя. Потом спросил снова:

— Значит, не откажешься от задуманного?

— Не откажусь, — твердо ответил Игнат.

— И не боишься?

— Нет.

— Добро!

Эрнест хлопнул себя по коленям, поднялся из-за стола. И сердце Игната тревожно заколотилось, когда он понял: дело решенное.

— Значит, завтра поутру и отправимся, — сказал Эрнест. — Если, конечно, до того времени не передумаешь.

Он окинул насмешливым взглядом поднявшегося следом Игната, качнул головой.

— Только, боюсь, не передумаешь ты. Дед мой таким же был. Тоже по лесам бродил, искал чего-то, пока сам не сгинул. Такие, как вы, к голосу разума глухи. А сердце и вовсе слушать нечего, оно у вас тоской отравлено. Вижу, что не будет тебе, парень, покоя, если задумку свою не выполнишь. Ведь так?

Игнат не отвечал, молча глядел исподлобья. И чудилось ему, что не маятник отстукивает минуты, а мертвая Званка кивает головой, соглашаясь: "Так, так..."

Но больше на эту тему Эрнест не заговаривал: весь последующий остаток дня они потратили на сборы.

3.

В очередной раз Игнат столкнулся с девушкой, когда набирал кипяток для чая.

Протискиваясь в узком тамбуре, она стрельнула на парня лукавыми зелеными глазами, подпрыгнула одновременно с покачиванием вагона, и ее черные кудряшки подпрыгнули тоже. Игнат посторонился, пропуская девушку, но быстрым взглядом охватил ее ладную спортивную фигуру, пока она окончательно не скрылась за дверями туалета. Вздохнул, снова переводя взгляд на проржавевший снизу кран, из которого тонкой струйкой текла мутноватая водица.

Вторые сутки в пути — достаточно времени, чтобы привыкнуть к новому спутнику и желать как можно скорее сойти с постоянно качающегося состава на твердую землю приграничного Заграда. Именно оттуда (если верить Эрнесту) начинался путь в сердце тайги, в Шуранские земли, куда не ходили и сами пограничники, а только одни чистильщики. И уже в местах заповедных и непролазных предстоит им прикоснуться к тайне вековой давности, оставленной не то чужаками, не то потусторонней силой.

Весь первый день перед глазами Игната стоял образ провожавшего их Сеньки: рыжий мальчонка в безразмерной курточке. Взгляд сосредоточен, брови нахмурены, но губы так и дрожат. И рядом — соседка Вилена, женщина с рыбьими глазами, невыразительными и водянистыми. Голос ее был надтреснут и визглив, и как она не убеждала в том, что в отсутствие отца Сеньке будет житье, как сыру в масле, Игната эти слова не убедили. И он нарочно отвернулся от окна, пытаясь справиться с нахлынувшим чувством вины.

Эрнест в тот день был издерган, но молчалив, и больше не подтрунивал над парнем и не изводил его расспросами. Да и сам Игнат не навязывался тоже, отсыпался в тепле, с головой укрывшись верблюжьим одеялом и сжав в кулаке ключ. Не то, что он не доверял своему спутнику, но все же предпочитал держать с ним ухо востро.

Новые соседи по вагону появились в глубокой ночи.

Игнатов сон был чуток и беспокоен, а потому он сразу поднял голову от подушки, услышав шаги и возню. Но увидел соседей только утром.

Сползая с верхней полки, Игнат едва не полетел головой вниз, когда в купе внезапно просунулась круглая мордаха и сладкий голосок поинтересовался:

— А нет ли у вас, случайно, сахара?

Игнат тяжело спрыгнул на пол, ударился плечом о поручень, скривился и растеряно ответил:

— Сейчас поищу...

И принялся тормошить храпящего, как медведь в берлоге, соседа. Эрнест долго не мог проснуться, отмахивался, потом приоткрыл один глаз, выдохнул вместе с запахом нечистых зубов:

— Черта им, а не сахар!

Повернулся на другой бок и засопел снова. Игнат почувствовал, как его щеки наливаются жаром румянца.

— Фи, как некультурно! — прокомментировала девушка, сморщила курносый нос и хлопнула дверью купе. Должно быть, побрела к проводнику на поклон. Игнату осталось только смущенно улыбаться ей вслед.

Позже он узнал, что девушка путешествует не одна. Был с ней дед, моложавый и интеллигентный, в своем бессменном пенсне похожий не то на земского врача, не то на учителя. Он говорил мягким, каким-то кошачьим голосом, и часто наведывался в тамбур — покурить и перекинуться с проводником парой слов обо всем на свете, начиная политикой и заканчивая посевной. Было в этом старичке что-то теплое, простое, внушающее доверие. И Игнат подумал, что с большим удовольствием разделил бы купе с этими милыми людьми, чем с угрюмым и неприветливым Эрнестом.

От задумчивости очнулся, когда горячая вода перелилась через край и обожгла Игнату пальцы. Он отдернул руку и откачнулся назад. Тотчас же в спину удалил локоть. Толчок был несильным, но израненная спина отозвалась резкой болью, и стакан полетел из разжавшихся пальцев. Водой плеснуло на голые ноги. Игнат охнул и разразился короткой бранью. Но, повернув голову, встретился взглядом с расширенными зелеными глазами незнакомки.

— Прости, — растерянно пробормотала она. — Я такая неловкая...

Она перевела взгляд на откатившийся под ноги стакан, а затем быстро наклонилась за ним. Игнат сделал попытку наклониться тоже, но девушка оказалась проворнее.

— Возьми, — она со вздохом протянула оброненную вещь, щеки ее порозовели.

— Спасибо, — машинально поблагодарил Игнат и принял стакан из влажных после мытья пальцев.

Некоторое время они так и стояли, во все глаза глядя друг на друга. Девушка первой отвела взгляд, отчего на щеки упали густые тени ресниц, вздохнула снова и, пробормотав: — Дедуля ждет... — заспешила прочь, покачивая бедрами с каждой встряской вагона.

Напрочь забыв о чае, Игнат зачарованно двинулся следом, но девушка одарила его быстрым взглядом через плечо и скрылась за дверями купе. В последний раз мелькнула и пропала черная стружка волос.

— Ну и где кипяток-то?

Насмешливый голос Эрнеста вытряхнул Игната из очередной задумчивости. Парень отрешенным взглядом поглядел на пустой стакан в своей руке.

— Сейчас схожу, — он начал подниматься, но Эрнест хлопнул его по плечу.

— Сиди, ходок, — усмехнулся он и отобрал стакан. — Сам сделаю.

Игнат не стал перечить, отвернулся к окну, где в белесой пелене, насколько хватало глаз, простирались сосны. Колеса поезда тревожно отбивали ритм, и сердце Игната беспокоилось тоже. И он никак не мог понять, волновало ли его предстоящее путешествие или мягкое прикосновение девичьих пальцев, оставившее после себя память, будто ожог. Игнат посмотрел на свою руку и круговыми движениями потер ладонь.

"И почему я не спросил ее имени?" — обругал себя парень.

Грохнула, отворяясь, дверь.

— Посторонись-ка, парень! Дай место гостю дорогому!

В купе вальяжно ввалился Эрнест, смел к краю стола разложенную закуску. Следом за ним вошел уже знакомый старичок в пенсне, и сердце Игната екнуло.

"Это ее дед", — подумал он и не сдвинулся с места, будто вместе с дедом проникла некая сила, подмявшая волю и разум Игната.

— Вот тетеря! — засмеялся Эрнест.

И у парня не возникло сомнения, на чей счет было сделано столь нелестное замечание, поэтому он поспешил добавить:

— Присаживайтесь, конечно...

— Спасибо дорогим соседушкам, — наклонил голову старичок и сел напротив Игната. — В хорошей компании и время коротать приятно. Разрешите представиться — Прохор.

— Да и не просто Прохор! — многозначительно поднял палец Эрнест. — А Прохор Баев, доктор филологии аж из самой Преславы! Коллеги мы, чуешь, Игнат?

Он засмеялся снова, и парень вяло улыбнулся в ответ. Болью кольнуло висок, и грохот колес отозвался неприятным звоном в обоих ушах. Рябью подернулись лица попутчиков, и все происходящее вдруг почудилось нереальным, будто приснилось ему.

"Да что со мной?" — сказал себе Игнат, но не успел удивиться.

— А я не с пустыми руками, — Прохор вытащил из-за пазухи прозрачную бутыль, водрузил на середину стола. — Скрасим вечерок?

— Да ты, я гляжу, наш человек! — крякнул от удовольствия Эрнест и хлопнул старичка по плечу, отчего тот сощурился, как напившийся молока кот. — Игнашка, доставай стаканы!

— Вот только этого еще не хватало! — нахмурился Игнат. — Утром уже прибудем!

— Так до утра сам бог велел! — возразил Эрнест. — Да ты, никак, брезгуешь?

Он выставил на стол так и не наполненные чаем стаканы и начал аккуратно разворачивать нарезку.

— Не брезгуй, сынок, — заулыбался Прохор. — Водка хорошая, столичная. А ты уж за мое здоровье выпей, праздник у меня. Семьдесят лет стукнуло.

— Да как же за такое не выпить! — обрадовался Эрнест и мигом скрутил резную пробку. — Дай бог тебе еще здоровья, да и внучке твоей тоже!

В животе Игната поднялась щекочущая волна. Он облизал губы и сказал:

— С юбилеем. А что же вы в такую даль едете, а не дома с семьей отмечаете?

Старичок добродушно улыбнулся, показав белые, целые — без единой щербинки, — молодые зубы.

— Товарищи ждут, — с охотой пояснил он. — Однокашники. Фольклорный праздник в мою честь устроить хотят. Вот, Леле, внучке своей, науку передаю. Пусть посмотрит, как наши предки весеннее равноденствие встречали.

"Имя-то какое красивое, — подумал Игнат, — Леля..."

Сердце размякло, будто упало в пуховое облако.

— Так выпьем за здоровье наших учителей! — с воодушевлением произнес Эрнест и поднял наполненный стакан. — Долгая лета!

Он опрокинул содержимое стакана в глотку, привычно занюхал рукавом. Прохор последовал его примеру, поморщился, и Игнату показалось, что пить ему неприятно. Но тут же старичок улыбнулся с прежним добродушием и осведомился:

— А ты что же? Уважь старика.

— Давай-давай, парень! — подбодрил его и Эрнест и протянул кусок вареной колбасы. — На вот, закусишь сразу.

"Была не была", — решил Игнат и выплеснул водку в рот.

Горячая волна обожгла гортань. Игнат сделал судорожный вздох, закашлялся. Из глаз брызнули слезы, и он механически принял из рук Эрнеста кусок колбасы, быстро сунул в рот.

— Да что ты, в самом деле! В первый раз будто! — засмеялся Эрнест.

Игнат кивнул и, откашлявшись, глухо ответил:

— Да... в первый...

Поднял слезящиеся глаза: в пелене лицо Прохора показалось лоснящимся, сытым, округлым, а из-под пенсне недобро блеснули зеленые огоньки. Игнат утер лицо рукавом, и морок пропал. Дед как дед, разве что улыбался насмешливо.

— Ничего! — мягко произнес Прохор. — Спасибо, что уважил. А сами-то куда путь держите?

— В Заград путь держим, — в тон ему ответил Эрнест. — На этот... как его? Симпозиум.

Последнее слово он выговорил не сразу, словно достал из сундука памяти, куда не залезал уже давно. И горделиво обвел присутствующих взглядом, как бы говоря: "Видали? Есть еще порох в пороховницах!"

— Тогда второй тост, — сказал Прохор и наполнил стаканы снова. — За науку!

— За нее! — с готовностью подхватил Эрнест.

Игнат поднялся и удивился, почувствовав, как ослабли его колени. Но, тем не менее, сказал твердо:

— Нет. Что хотите делайте, а с меня хватит.

Мужики переглянулись.

— Твое право, — не стал спорить Прохор и поднял ладонь, жестом останавливая порывавшегося что-то сказать Эрнеста. — Все должно быть добровольно, верно? Раз не хочет, так пусть Лельке мой кисет отнесет. Отнесешь? — он снова повернул к Игнату добродушное лицо.

"Вот так удача!" — промелькнуло в мозгу. И даже руки задрожали, принимая кисет.

Прохор удовлетворенно улыбнулся и добавил:

— Да скажи, что дед ее в соседнем купе задержится. Посидим тут с коллегой, о жизни покалякаем. Так пусть не переживает.

Игнат согласно кивнул и вышел за дверь. Сердце билось взволнованно, сладко ныло в предчувствие встречи. Имя подтаявшим мармеладом перекатывалось на языке:

— Леля. Ле-ля...

Он коротко стукнул в двери и, помедлив для приличия, но так и не получив ответа, просунул голову в купе.

— Я это... от деда Прохора... вот...

Игнат осознал, что говорит совершеннейшую чушь и покраснел. Но слова по-прежнему не находились. Только и оставалось, что во все глаза пялиться на девушку, которая при появлении парня ойкнула и натянула покрывало до пояса. Но Игнат успел разглядеть алебастровые бедра, погруженные в кружево белья, будто в пену. И теплая волна снова окатила Игнатов живот.

— Прости... — только и смог вытолкнуть он из пересохшего рта.

Игнат был готов к чему угодно: к окрику, ругани, даже к призыву проводника на помощь. Но девушка подтянула колени к груди и улыбнулась лукаво:

— Входи уж, соседушка. Все ли увидел?

В ее голосе слышалась насмешка, но Игнат не обиделся и на вопрос не ответил, только вздохнул тяжко, положил на стол кисет.

— Дедушка твой передает. В нашем купе он сейчас.

— Никак, собутыльника нашел? — брови девушки сдвинулись, губки надулись и стали похожи на спелые ягоды. Игнат почувствовал, как на лбу выступила испарина.

"Сладкая булочка", — вспомнились чьи-то слова.

— А ты, значит, с ними не остался? — спросила девушка и подперла кулачком фарфоровую щеку.

Игнат мотнул головой.

— Не...

Она вздохнула, окатила запахом топленого молока.

— Может, тогда мне компанию составишь? Как зовут-то тебя?

— Игнат.

— Я Леля.

Она улыбнулась снова и похлопала ладонью рядом с собой.

— Садись уж, Игнат. В ногах правды нет.

Он плюхнулся, будто серпом колени подрубили. Голова плыла и казалась отяжелевшей, словно Игнат не стопку выпил, а бутылку водки разом осушил.

— А ты, значит, непьющий? — будто угадав его мысли, спросила девушка.

Игнат мотнул головой.

— Бабушка говорила, что пьяного человека черт за руку держит, до греха доводит. Зачем мне такое счастье?

— Верно говоришь, — засмеялась Леля, и смех ее показался Игнату чистым, мелодичным, как хрустальные подвески на люстре звякнули. — Ты деду моему это скажи. Может, и послушает. Поговорки он любит. Даром, что фольклорист. Ты сказки его читал?

Игнат наморщил лоб, вспоминая, но на ум ничего не приходило, а потому он снова качнул головой.

— Жаль, — вздохнула Леля и подалась вперед, положила на плечо Игната маленькую ладонь. — А хочешь, я тебе его книгу подарю? "Волшебные сказки Прохора Баева". С личным автографом! А?

От ее прикосновения веяло жаром, жар дошел до сердца, окутал негой, напитал сладостью. И тут же закружилась голова.

— А есть там сказка про волшебную птицу? — медленно, словно в бреду, проговорил Игнат. — Чей голос так сладок, что услышишь его и забудешь обо всем на свете...

— Всякие есть, — мурлыкнула Леля и придвинулась ближе, ее глаза стали ярче, зеленее, затягивали Игната в свои зачарованные топи. — И про птиц сладкоголосых, и про мавок, которые парней в болота заманивают. И про волшебного кота, что сидит на железном столбе в заколдованном лесу, где ни птицы не летают, ни звери не ходят, ведь кто сказки его услышит, на того мертвый сон найдет. Да только что тебе до них?

Она обвила его руками, заглянула в лицо, а показалось — в душу.

— Разве я не пленительней и птиц, и русалок? Разве мой голос не сладок тебе? А я — не хороша?

Губы, мягкие и желанные, коснулись онемевших губ парня.

— Скажи, — выдохнула томно, — нравлюсь тебе?

Сердце Игната болезненно сжалось. Вспомнился осенний лес, шевелящаяся тьма у горизонта и тихий Званкин голос: "Поцелуй меня? Поцелуй прямо сейчас..."

— Поцелуй, — повторила Леля.

И реальный мир рассыпался на осколки.

Словно не было долгих лет, отмеченных тоской. Не было ни пожаров, ни смерти. Девушка — вот, рядом. Теплая, желанная, живая. Игнат впивался в ее губы, будто пил из целебного источника. Сжимал в объятиях, будто боясь потерять. И сладкие волны накатывали, баюкали, вычищали сознание, как отлив очищает от песка и ракушек прибрежные валуны.

"Может, это и есть любовь? — подумал Игнат. — Та, что накатывает и сбивает с ног. Настоящая, какая и должна быть любовь к милой Званке..."

— Званка... — выдохнул он, лаская упругие груди.

Но пальцы, скользившие под рубахой Игната, наткнулись на холод металла. Раздалось шипение испуганной кошки. Знакомое лицо пошло рябью, исказилось, как в отражении кривого зеркала. Лунными плошками сверкнули глаза, загривок ощетинился черной шерстью. Онемение мигом оставило Игната.

— Сгинь, нечисть! — гаркнул парень и ударил наотмашь.

Утробное урчание раздалось снова и не девичья рука — когтистая лапа, — махнула перед лицом Игната. Он вскрикнул, откачнулся, ударился затылком о железный поручень. Тогда туман сгустился, и, набросив на парня черное покрывало, погрузил окончательно в пучину тяжелого сна, что подобен смерти.

Но сон длился недолго.

Очнулся Игнат от пронзительного свистка. Опора под ним качнулась, застучали колеса, постепенно набирая скорость. Гортань стянуло сухостью, и в затылке засела тупая саднящая боль.

Игнат приподнялся на локте, проморгался, помутившимся взглядом выхватывая пустое купе: ни людей, ни вещей. Наморщил лоб, вспоминая минувшие события. Тут ли сидела Званка? Или была это другая девушка с глазами зелеными, как болотные огни? Или все только померещилось ему?

Он завел руку назад, нащупал на затылке шишку. Видать, здорово приложился о поручень. Почему она оттолкнула его?

Чувствуя себя разбитым и таким усталым, будто несколько верст тащился по жаре, Игнат поднялся на ноги. Колени дрожали, но равновесия он не потерял. Отодвинув двери купе в стороны, высунул в вагон взлохмаченную голову, позвал негромко:

— Леля?

Ответа не было, лишь мерно постукивали колеса, да потрескивала лампа под потолком: за окном опустились сумерки.

С трудом переставляя ноги и хватаясь ладонями за стены, Игнат доковылял до своего купе, со второй попытки отворил непослушную дверь и замер на пороге.

На полу валялись вывернутые наизнанку тулупы. Дорожные сумки были раскрыты и немудреные вещи — теплые свитера, консервы, термос и прочая кладь, — были разбросаны по купе. Под ноги подкатилась пустая бутыль. А на нижней полке, уткнувшись лицом в подушку, храпел Эрнест.

Игнат метнулся к нему, затормошил, с усилием оторвал от матраса. Рыжая голова мотнулась, ресницы задрожали, но не поднялись. Зато открылся рот, из которого тотчас пахнуло свежим перегаром, и послал парня по матушке.

— Да вставай ты, пьянь! — вскричал Игнат.

Более не церемонясь, влепил Эрнесту затрещину. Тот охнул, мотнул головой и наконец-то открыл глаза.

— Где... Прохор? — едва ворочая языком, просипел мужик.

— Это ты мне скажи! Ты с ним тут в последний раз братался да за здоровье пил!

— Пил, — огрызнулся Эрнест. — Пока ты с его внучкой любовь крутил!

Он протер ладонью покрасневшие глаза, обвел осовелым взглядом царящий вокруг беспорядок.

— Что за...

Эрнест прибавил пару ругательств. С кряхтением упав на карачки, он принялся обшаривать разбросанные вещи.

— Кошель, — убитым голосом прохрипел Эрнест. — Где кошель?

Он обыскал все складки, но не было ни кожаного кошеля, ни бумажек, ни зашитых в холщовый мешочек серебряных монет. Холодея, Игнат схватился за висящий на шее шнур, но амулет оказался на месте. Вспомнилось звериное шипение, удар когтистой лапы...

"Она тянулась к ключу, — понял Игнат. — Но не смогла взять..."

И девушка уже не казалась ему ни соблазнительной, ни добродушной. Как не был добродушным ее расчетливый дед, опоивший водкой обоих мужчин. Все это был морок, наваждение. Умелые чары, чтобы усыпить бдительность доверчивых простаков. Подумалось: "А ведь я тоже пригубил из той бутыли. И кто знает, что там было намешано..."

Оставив в купе ругающегося на чем свет стоит Эрнеста, Игнат кинулся к проводнику. Ведь возможно, они еще были здесь. Возможно, их переселили в другой вагон. Но последняя надежда испарилась сразу после ответа проводника.

— Дед с внучкой? — переспросил он. — Да они сошли еще на прошлой станции.

И добавил, усмехнувшись:

— Тебе, никак, девица приглянулась, а адреса не спросил?

— Воры это, дяденька, — упавшим голосом ответил Игнат. — Воры...

И прислонился горячим лбом к засаленной панели вагона.

Колеса продолжали размеренно отсчитывать версты.

4.

— Ты черную кошку ударил. Быть беде.

Голос у юродивой попрошайки оказался гнусавым, плаксивым. Из-под низко надвинутого платка настороженно поблескивали влажные пуговки глаз.

— Откуда... знаешь? — через силу вытолкнул Игнат. Слова дались с трудом, воздух задрожал и начал уплотняться, забивая ему легкие.

Юродивая потопталась рядом, тронула за плечо сухой птичьей лапкой.

— А вот она, шерсть кошачья!

В цепких пальцах остался витой черный волос Лели.

— Хочешь беду отвести, — снова загнусавила попрошайка, — брось волос в огонь. На весеннее равноденствие надо от всего старого избавляться.

Игнат медленно поднялся со скамьи медленно, словно лунатик.

— Откуда про черную кошку знаешь? — холодея, повторил он. — Кто они?

Юродивая опасливо отступила.

— Грядет беда, — забормотала она и состроила плаксивую гримасу. — Черная кошка дорогу перешла, тьму накликала. А в твою душу тьме нетрудно попасть. Вот он, разлом.

Скрюченный палец прочертил в воздухе вертикальную борозду, и спина Игната отозвалась саднящей болью, будто снова ощутила прикосновение охотничьего ножа.

— А ну, пошла прочь, кликуша! Чего привязалась? Мы сами на мели, дать нечего!

Подоспевший Эрнест замахнулся на юродивую сцепленной парой лыж, и женщина побрела прочь, бубня под нос что-то неразборчивое. Зато плотная пелена, стягивающая голову Игната, растаяла стылым туманом, и воздух снова наполнился запахами дыма, нагретого металла, и горячей выпечки.

— Она что-то знала, — Игнат повернулся к Эрнесту и нахмурился. — Зачем прогнал?

Тот отхаркался, сплюнул в снег, после чего ответил спокойно:

— Не люблю их. Все бормочут, деньги выманивают да несчастья пророчат, — он усмехнулся, сощурил воспаленные глаза. — А тебе, гляжу, на воровок да попрошаек везет. Липнут к тебе. Видать, легкую добычу чуют.

— Но-но! — огрызнулся Игнат. — Не у меня кошели украли! Хорошо, что часы сохранил.

— Да что с них толку, — махнул рукой Эрнест. — Транспорта за них не выменяешь даже с моими старыми связями. Уж как смог с геологами договорился, довезут нас до приграничья. А там вот, — он встряхнул в руках таежные лыжи, — своим ходом придется. Умеешь?

Игнат кивнул.

— В детстве науку прошел. Да опыта не накопил.

— Опыт дело наживное. Ты только с геологами ухо востро держи, а язык за зубами, — наказал Эрнест. — Народ не злой, но знать о наших планах незачем. Слухи тут со скоростью паровоза бегут. Даром, что приграничье.

В сам Заград он ехать отказался. Сказал, что делать там нечего, а нужные вещи у старых знакомых на периферии найдет. Кроме лыж, раздобыл ружье с патронами, припасов в дорогу, спальные мешки да старую палатку. Все это с помощью Игната загрузил в кузов новенького грузовика.

— Браконьерствовать едете? — пошутил шофер, сворачивая самокрутку.

— Зачем браконьерствовать, — спокойно ответил Игнат, припомнив все рассказы охотника Витольда. — На беляков все еще сезон открыт, так до линьки успеть надо.

И поймал на себе уважительный взгляд Эрнеста: молодец, парень, складно врешь.

Геологи оказались ребятами шумными и веселыми. Ехали они на двух машинах, все с рюкзаками вполовину человечьего роста, с картами да ледорубами. Самый младший был ровесником Игната, но держался в компании по-свойски и лихо бряцал на гитаре, пока грузовики медленно переваливали через разбитую колею на грунтовку.

К полудню облака поредели, но проглянувшее тусклое солнце, похожее на вытертую монету, не грело. Здесь весна еще не вступила в свои права, затаилась до равноденствия, накапливая силы для последней схватки с зимой. Игнат порадовался, что воры не захватили его верхнюю одежду: ночами тут было морозно. А кто знает, сколько им предстоит пробыть в пути прежде, чем доберутся до заповедного места?

— Странное место вы для охоты выбрали, — подал голос серьезный черноусый мужчина. — Где высадить просите, там до Паучьих ворот рукой подать.

Игнат вздрогнул и вопросительно поглядел на Эрнеста: ничего подобного он раньше не слышал, а потому на душе стало тревожно и муторно. Эрнест его взгляд проигнорировал, ответил спокойно:

— Уж какой участок выделили, нешто я с егерями спорить буду?

— Верно, — закивал черноусый, и Игнат подумал, что вряд ли геологи осведомлены об охотничьих правилах да традициях, но блеф Эрнеста оценил.

— И все же аккуратнее будьте, — подал голос другой мужчина, который предпочитал больше отмалчиваться, и только улыбался да смолил папиросы. — Я слышал, что до зоны дичь еще нормальная попадается. А уж если за ворота перейти, то всякую дрянь встретить можно.

— К дряни нам не привыкать, — похвалился Эрнест. — Мы люди бывалые. Всякое повидали.

— А давайте страшные истории рассказывать! — весело подхватил Игнатов ровесник.

Его смуглые щеки раскраснелись, серые глаза загорались азартным блеском. Было в нем что-то открытое, пылкое, вовсе не присущее северянам, и Игнат подумал, что парень, должно быть, с юга.

— Сиди уж, воробей! — засмеялся черноусый.

— Нет, правда! — не сдавался парень. — Ведь слышали же, что с четвертой экспедицией случилось? Никто до сих пор не знает, почему все погибли.

— Предположим, погибли не все, — возразил ему курильщик.

— Не все, — согласился парень. — Но тот, кто выжил, мало что рассказал. Мол, не то лавина сошла, не то дикие звери напали. Только не лавина это и не звери. Слышал я, что у одного из исследователей ни глаз, ни языка не было. Думаешь, так зверь сделает?

— Враки это все, — отмахнулся черноусый. — Легенды для доверчивых простачков, вроде тебя.

Он усмехнулся и подмигнул Игнату, словно говоря: смотрите-ка, что молодежь заливает! Но вы ведь не верите в сказки? Игнат криво улыбнулся в ответ и покосился через плечо, где за грязным стеклом тянулась бесконечная стена тайги. У него не было желания переубеждать новых знакомых. Никто из них не лежал, окровавленный, перед страшными посланниками нави, не видел волчьих голов на частоколе, и не носил на вощеном шнуре чертов подарок.

— А еще говорят, — не сдавался говорливый парень, — далеко на севере есть гигантские термитники, высотой до неба. И живут там огромные муравьи. У них ядовитая слюна, а питаются они...

— ...любопытными геологами, — улыбаясь, докончил курильщик.

И все захохотали, а парнишка насупился и замолчал, и больше на эту тему не заговаривал. Но его байки поселили в сердце Игната тревогу. Видать, непросто мертвую воду добыть. Да и сам Эрнест говорил, что места опасные, а время неподходящее. И, закрывая глаза, Игнат взывал к мертвой подруге:

"С какими испытаниями меня еще судьба столкнет? Подай хоть знак, что не зря это..."

Но Званка молчала, да и разговор вскоре поутих. Так, в молчании, они достигли развилки, и грузовик затормозил.

— Ну, с Богом! — сказал Эрнест.

И трижды суеверно сплюнул через плечо. Геологи заулыбались и вразнобой начали желать охотникам хорошей добычи.

— Надеюсь, еще увидимся, — черноусый пожал руку сначала Эрнесту, потом Игнату. — Если хотите, выходите на это место через недельку. Как раз наши коллеги обратно поедут, вас подберут.

На этом и распрощались.

Грузовик натужно двинулся с места, обдал Игната выхлопами и снежной пылью. Подождав, пока геологи скроются за поворотом, Игнат спросил:

— А что это такое — Паучьи ворота?

Эрнест, с пыхтением закрепляющий на пимах лыжи, весело глянул на Игната снизу вверх.

— Запомнил, значит? — и ухмыльнулся. — Это ты сам должен увидеть. Поэтому поторопись, нам до сумерек половину пути пройти надо, а еще место выбрать для бивака.

— А хищники тут есть? — спросил Игнат и, сощурив глаза, всмотрелся в угрюмую глубь таежной чащи.

— Всего хватает, — туманно ответил Эрнест. — Хуже, что время теперь недоброе. Прокорма нет, после зимовки хищники злые да голодные ходят. Боишься?

— Не боюсь, — спокойно ответил Игнат. — Встречался уже.

Эрнест промолчал, но с уважением поглядел на юношу.

День клонился к закату. Солнце перевалило через наивысшую точку и, багровея, покатилось на запад, пока не застряло в сосновых ветках. Там его и накрыло облачной подушкой, и свет померк. Но это успокоило Игната: красные отблески закатного солнца, разлитые по оставленным Эрнестом следам, напоминали ему о собственной, пролитой в Солоньском лесу, крови. Следом за этим пришла память о Марьяне, и сердце кольнуло виной. Ведь вытащила она его, раненого, из дремучего леса, подлатала, отпоила отварами. Обнимала доверчиво и сладко, шепча на ухо нежные признанья. Где теперь его берегиня? Унеслась на родину, к звенящей весне, к новорожденному солнцу. Его же путь — во тьму и холод, и мертвое потянулось к мертвому, а измученная душа запросила покоя. За этим и шел Игнат. И близким казался конец его пути.

— Стой, — сказал Эрнест и остановился сам. — Привал делать будем.

— Где же твои ворота? — спросил Игнат, оглядываясь.

Но окружал его все тот же угрюмый пейзаж: сосны и кедры высились неприступным частоколом, безликие, молчаливые, неживые.

— Не дойдем до них засветло, — ответил Эрнест, который уже отстегнул лыжи и принялся скидывать рюкзак и чехол с палаткой. — Переночуем да с утра и двинем. Немного осталось.

— А у ворот нельзя переночевать? — спросил Игнат.

Эрнест хмыкнул и качнул головой.

— Отчего же. Да только не понравится тебе тамошняя ночевка. Лучше уж один раз в спокойном месте обождать, нервы свои поберечь. Да сам увидишь.

Игнат перечить не стал, а принялся собирать алюминиевые дуги, предназначенные для крепления палатки. Зафиксировав концы дуг завязками и натянув тент, Игнат побрел собирать подходящие бревна для костра. Тем временем на лес упала и стала уплотняться тьма и принесла с собой холод и тишину. В последний раз отбарабанил отходную ко сну дятел, затем где-то далеко-далеко раздался заунывный плач, переходящий в тоскливый вой и оборвавшийся всхлипом на высокой ноте.

"Волки?" — подумал Игнат и в груди сейчас же похолодело.

Спешно подобрав поленья, он вернулся в лагерь, где Эрнест окончательно разбил и закрепил палатку, а теперь прихлебывал что-то из алюминиевой фляги.

— На вот, согрейся.

Он протянул флягу Игнату, и в свете занявшегося костра показалось, что голова Эрнеста тоже осветилась огненным сполохом.

— Где взял? — насупился Игнат.

Эрнест усмехнулся.

— Не бойся, не отравлено. Геологи на прощанье подарили, чтобы ночью не замерзнуть. Пей смело!

Игнат вздохнул, но все же принял флягу из рук попутчика и сделал глоток. Спирт обжег и гортань, и внутренности, и сразу бросило в жар, так что Игнат заломил на затылок шапку и утер рукавом вспотевший лоб. Эрнест умело вскрыл консервным ножом тушенку, густо намазал ее на хлеб и протянул Игнату.

— Закуси.

Парень послушно принял бутерброд, потом спросил:

— Почудилось мне, что волки где-то воют. Ты не слыхал?

— Нет, — мотнул головой Эрнест. — Да не бойся, будем по очереди спать. У огня да с ружьем не страшно, — он ласково похлопал по деревянному прикладу. — Хочешь, я первым караул понесу?

Игнат не стал спорить. Молча кивнул, доел бутерброд и полез в палатку на разложенные верблюжьи одеяла.

От усталости прошедшего дня а, может, и от принятия на грудь, Игнат пригрелся и быстро уснул под мерное потрескивание мокрых поленьев. Но проспать ему довелось недолго. Сначала повеяло из-под полога стужей, мертвой ладонью взъерошило Игнатовы кудри. Он вздохнул во сне, заворочался, но не проснулся, только натянул на голову покрывало. Тогда кто-то вздохнул над ухом — раз, другой. Дунул на лоб, и на Игната повеяло запахом перегноя.

— Игнашш...

Он вздрогнул, заморгал ресницами, приоткрыл склеенные сном веки. Полог палатки оказался приподнят, и сквозь него пробивались рыжеватые сполохи костра. Игнат зевнул, потер глаза и пробормотал хрипло:

— Что, моя очередь уже?

И проснулся окончательно.

Но скособоченная тень, что стояла в его ногах, не принадлежала Эрнесту.

— Ты черную кошку ударил, быть беде, — услышал Игнат знакомые слова юродивой попрошайки, и снова ощутил дыхание земной утробы.

— О чем ты говоришь? Кто ты? — Игнат приподнялся на локте и напряженно вгляделся в неподвижный полумрак.

Тогда тень сдвинулась, будто надломилась посередине. Качнулись истлевшие косы, и с них упала и покатилась к ногам Игната искусственная роза.

— Спасайся, Игнаш, — выдохнула гнилая тьма. — По пятам страж идет. Междумирье охраняет... не пропустит...

Игнат подскочил, стряхнул с колен покрывало. Широкий шерстяной язык слизнул упавшую розу, стер вставшую у полога тень, и блики костра снова потянулись к Игнатовым ногам, как вертлявые змеи. Он вынырнул из палатки, жадно сглатывая морозный воздух пересохшим ртом, и замер.

Костер нодья горел по-прежнему неторопливо и ровно. Подле него на бревне, покрытом вторым одеялом, дремал Эрнест — ружье упиралось в подтаявший снег, лоб касался переплетенных на цевье рук.

А неподалеку от лагеря стоял волк.

Он находился в тени сосен, а его темную шерсть подсвечивали оранжевые сполохи. Волк не двигался, а только смотрел на человека поблескивающими маслинами глаз. Игнат тоже упал на четвереньки, словно в этот момент сам принадлежал животному миру, откуда вышли его древние предки, и от тепла его пальцев начал топиться снег.

Он вспомнил свою встречу с Яг-Мортом и вспомнил, как подействовал на чудовище испуганный вскрик, а потому стоял теперь тихо и во все глаза смотрел на хищника. На шее зверя перекрученными шнурами виднелись багровые рубцы — следы давней драки. И сейчас же в памяти возникла картина мертвых голов, что венчали частокол ведьмы.

"Не тот ли страж?" — промелькнула пугающая мысль.

Игнат сделал глубокий вдох. Показалось — Эрнест шевельнулся, удобнее перехватил ружье. И волк еще ниже наклонил голову, а верхняя губа его поднялась, обнажая крупные и желтые клыки, на которых тут же выступила белая полоса пены.

"Добраться бы до ружья", — подумал Игнат.

И очень медленно, стараясь не глядеть хищнику в глаза, перенес вес тела вперед. Волк переступил с лапы на лапу и приблизился тоже. Теперь он находился в каких-то нескольких саженях от Эрнеста, отделяемый от добычи лишь пирамидой костра. Игнат не был уверен, что это будет таким уж непреодолимым препятствием. Сквозь оскаленные зубы волка послышалось низкое утробное рычание.

"Нельзя медлить", — подумал Игнат, и окликнул вслух, стараясь, чтобы голос прозвучал негромко и ровно:

— Эрнест!

Тот вздрогнул и поднял голову. Со своего места Игнат увидел, как затрясся небритый подбородок, и руки Эрнеста еще крепче сжали цевье.

— Стреляй! — выдохнул Игнат.

Он медленно поднялся с четверенек, повторяя движение Эрнеста. Мускулы зверя тоже напряглись под изуродованной шкурой, и стало понятно — волк готовится к прыжку.

Эрнест вскинул ружье.

Белая молния взрезала тьму. Тишину леса разорвал оглушающий выстрел, а затем одновременно раздалось два звука: крик человека и рычание зверя. Черная тень сбила Эрнеста с ног, и он покатился по снегу, вскинул над головой ружье, защищаясь от волчьих укусов.

Игнат закричал тоже. Нагнувшись, он подхватил с земли одеяло, сунул в костер. Тряпье занялось мгновенно, и ноздри наполнились запахом паленой шерсти. Грохнул очередной выстрел. Повернувшись, Игнат увидел, как волчьи клыки вспороли рукав ватника Эрнеста. Тогда Игнат взмахнул над головой загоревшимся одеялом и со всего размаха хлестнул волка по тощей спине.

Зверь взвизгнул и отпрянул. От его боков повалил удушливый дым. Игнат взмахнул одеялом снова, но ударить не успел.

Волк подмял его под себя, как загнанного кролика. Игнат вцепился в мокрую шкуру и под пальцами ощутил бугрящиеся шрамы. На щеку капнула слюна. Затем не то когти, не то клыки вспороли на Игнатовой груди свитер. Парень стиснул зубы, из всех сил напрягая мускулы, чтобы сбросить с себя воняющую псиной и паленой шерстью тушу. Его рука соскользнула со шкуры, в прорехе свитера нащупала что-то острое и металлическое. Со всей силы Игнат рванул амулет с шеи. Лопнул и порвался вощеный шнур. Перехватив поудобнее амулет, Игнат размахнулся всадил его в облезлый волчий бок. Пальцы тотчас стали липкими и влажными от брызнувшей крови. Волк зарычал, задергался всем телом. Над ухом страшно клацнули смертоносные клыки. Потом прозвучал новый выстрел.

Будто воздушная волна отбросила зверя в сторону. Испустив визг, волк закрутился юлой, разбрызгивая темную масляную кровь. Игнат подскочил на ноги и заметил, как снова перезаряжает ружье Эрнест. Но стрелять ему больше не пришлось. Повизгивая и подволакивая ноги, зверь припустил в чащу, и еще долго до людей доносились его хрипы и обиженные подвывания.

Тяжело дыша, Эрнест вразвалку подошел к парню, грубо повернул его за плечо, осмотрел пытливо с головы до ног.

— Как ты? Ранен? — отрывисто спросил он.

Игнат шмыгнул носом и несколько раз провел пальцами по груди, поморщился.

— Оцарапал... Не страшно. А как ты?

— И я жить буду, только ватник жалко, — Эрнест сокрушенно покачал головой, осматривая рваную дыру. — Видел пену на клыках? Бешеный он был, что ли. Больной. Нормальные волки просто так на людей не бросаются.

— По пятам страж идет, — пробормотал Игнат, вспомнив недавнее видение, и криво усмехнулся в ответ на недоуменный взгляд Эрнеста, добавил:

— Значит, в самом деле нам попрошайка беду напророчила. А ты говорил, что в спокойном месте переночуем.

— И на старуху бывает проруха, — развел руками Эрнест.

Игнат согласно кивнул и принялся заново связывать концы шнура, чтобы вернуть чертов подарок на законное место. На остром конце амулета все еще темнела кровь, но Игнат был слишком утомлен, чтобы очистить ее. Зато Эрнест бросил на амулет полный любопытства взгляд, но промолчал.

Всю оставшуюся часть ночи путники просидели у костра, прижавшись друг к другу спинами и попеременно хватаясь за ружье в ответ на каждый шорох потревоженных веток.

5.

— Черт тебя охраняет, что ли?

Игнат вздрогнул от неожиданности, искоса глянул на Эрнеста. Воспаленные глаза бывшего сельского учителя блестели от любопытства и новых возлияний.

— Подумаешь, ограбили, — продолжил Эрнест, тяжело передвигая лыжи по спрессованному снегу. — Зато жизни не лишили. Да и геологи нам вовремя попались. И это я уже не говорю про вчерашнюю ночь, — он задумчиво поскреб ногтями заросший подбородок.

— Повезло нам, — буркнул Игнат, перекидывая рюкзак с одного плеча на другое, и слегка поморщился — спина еще давала о себе знать, да и грудь саднило от волчьих когтей.

— Вот и я говорю, — поддакнул Эрнест. — Сколько в эти места ходил, а с волками ни разу не сталкивался. Хоть и везет тебе в итоге, парень, а все же беда за тобой по пятам следует. Не расскажешь, какие чудеса отыскать надеешься?

— Дело одно завершить надо...

Эрнест вздохнул.

— Не скажешь, значит... Твое право. А хочешь, я расскажу?

Игнат промолчал, но Эрнест не ждал ответа.

— После войны мой дед в чистильщиках служил, — заговорил он. — Много грязи в наших местах осело, много боевой техники и мин осталось. Все это надо обезвредить, вывезти весь мусор, чтобы земли для будущего заселения подготовить. Только кроме мин что-то и похуже находили. Слышал про эпидемию в Чертовом Котле?

Игнат искоса глянул на своего спутника и отрицательно качнул головой. Эрнест усмехнулся.

— Оно и понятно, о таком в учебниках не напишут. Информацию засекретили, трупы вывезли да сожгли, а о живых теперь кто вспомнит... Я только от деда и знаю. Чертов Котел — так его жители прозвали. Земля там вся бомбежкой изъедена да окопами перерыта. Дед рассказывал, ступишь в такую яму — а земля под ногами трескается и жаром таким обдает, будто на адской сковородке стоишь. Люди там не жили, и ходить побаивались. Но иногда совались в Чертов Котел сорвиголовы, а точнее сказать — дураки. То ли клады искали, то ли просто приключений. Вот такими дураками те ребята и оказался.

Эрнест остановился, прищурил глаза, вглядываясь в густую пелену на горизонте: с утра поднялся туман, и путники шли по компасу на северо-запад. Звери на их пути больше не попадались, птицы умолкли, и медный пятак солнца тускло поблескивал сквозь молочную взвесь — безжизненное светило в безжизненном и молчаливом мире.

— Сейчас не увидим, — сказал Эрнест, — даст бог, все сложится, на обратном пути покажу. При хорошей погоде можно увидеть маковку ставкирки — только это новодел. Ту, старую, куда трупы складывали, чистильщики сожгли. А иначе нельзя было.

Он вздохнул, подтянул туже лямки рюкзака и возобновил путь. Игнат потянулся следом, но на какой-то миг почудилось: туманная пелена истончилась, и сверкнул между соснами огонек — так мог блеснуть венчающий храм позолоченный крест.

— Так вот, — продолжил Эрнест, — парнишки сами из Полесья были, а какого черта их в Котел потянуло — того уже никто не вспомнит. Может, на спор да по глупости удаль свою показать решили. Только у одного из них к вечеру температура поднялась. Приехал земский врач, осмотрел, диагностировал пневмонию. Лечить паренька начали, да только не вылечили. Рвота у него открылась, горячка началась, так и умер буквально на третий день. Только вот когда стали обмывать тело — тогда и увидели. В паху у него уплотнения были, а на животе струпья...

Игнат вздрогнул, поднял на своего попутчика круглые глаза. Эрнест перехватил его взгляд, усмехнулся.

— Понял, что за напасть в Полесье пришла? — спросил он и, не дожидаясь ответа, сказал сам:

— Чума это была, брат. Тогда и второй парнишка слег, и сомнений не осталось: у того, второго, все признаки сразу проявились, и угас он еще быстрее первого. Только все же успел рассказать, что в Чертовом Котле они с другом не то снаряд нашли, не то колбу. По глупости решили разбить да посмотреть, что получится. Вот и разбили на свою голову да на беду своих же односельчан. Ведь на этих землях последние бои шли. И когда враги отступали — оставили на память подарочек.

Игнат поежился. Вспомнился ему бурелом, взявший в оцепление Солонь, до которого не дошли и сами чистильщики. Вспомнил противотанковые надолбы, и мотки колючей проволоки под ногами. Что было спрятано там, на покинутой родине? Носила ли изможденная земля в своей утробе вирус чумы или сибирской язвы? Или что похуже?

"Да зачем нам чума и язва, когда есть навь? — ответил сам себе Игнат. — Вот наше проклятие и наша болезнь. И я тоже ей заражен: тьма через разлом просочилась. Но я найду лекарство, и излечусь сам, и оживлю милую Званку, и родную землю спасу тоже. Ведь сказала ведьма, что только душа чистая да светлая неживую воду добудет. А в моем сердце нет зла..."

А вслух спросил:

— Так остановили эпидемию-то?

— Конечно, иначе бы я тут с тобой не болтал, — ответил Эрнест. — Дед мой пришел, когда третью часть Полесья, да и других деревенек вокруг Чертова Котла, будто косой, выкосило. В храме том, в ставкирке, лазарет устроили. Только не все живыми до него добирались. Врачи-эпидемиологи сутками работали, а дед и его сослуживцы весь Чертов Котел прочесали и еще несколько запрятанных колб со штаммом вируса нашли. Так вот к чему я это все веду, — Эрнест со значением поглядел на Игната, — можно сказать, эпидемия эта путь к другим чудесам открыла. И не будь Чертова Котла, не поставили бы чистильщики и Паучьи ворота.

Игнат поежился: сырость проникала под ворот, в прорехи разорванного свитера. Туман и не думал рассеиваться, а, наоборот, густел, будто кто-то все подливал и подливал в земную крынку небесное молоко, и оно лилось через края, закрывая выцветшим полотном и небо, и деревья, и двух бредущих по снегу людей. Но и в этой почти осязаемой плотной пелене Игнат сумел разглядеть тусклый металлический отблеск, и, тронув проводника за рукав, остановился.

— Глянь-ка!

Эрнест остановился тоже и сощурил воспаленные глаза, вглядываясь туда, куда указывал Игнат.

— А-а... — протянул он и скривил губы в усмешке. — Заметил? Мы пару верст уже параллельно идем.

— Что это? — спросил Игнат и напряженно вгляделся в туман.

Словно отвечая на его вопрос, чья-то невидимая ладонь вытерла с горизонта белесую хмарь, как меловой след с грифельной доски, и перед взволнованным взором Игната предстала изгородь.

Не было ей конца и не было края, и, змеясь между соснами, она выныривала из туманной мглы и уходила в нее же. Высотой забор превосходил два человечьих роста, а поверху парными кольцами была протянула колючая проволока — совсем как та, на которую напоролся Витольдов внедорожник.

— Вот тут и начинаются запретные земли, — с привычной усмешкой пояснил Эрнест. — Эта стеночка от таких, как мы с тобой, полвека назад выстроена. Только не охраняется давно. Да и что там охранять? Теперь-то от базы одни развалины остались...

— От какой такой базы? — спросил Игнат.

— Военной, — ответил Эрнест, подумал и добавил, — а, может, научной. Кто знает? В любом случае, сейчас там ничего интересного нет. Что было — то давно чистильщики вывезли. Но ходят легенды, что кое-что осталось. И окончание эпидемии чумы было тому подтверждением.

Туман начал сгущаться снова. Рыбья чешуя изгороди поблекла, пошла акварельными разводами, и вскоре скрылась за уплотнившимся туманом.

— В отчетах, конечно, писали о том, что стараниями эпидемиологов был погашен очаг, — продолжил Эрнест. — Чистильщики, в том числе и мой дед, были представлены к наградам. Да только правду знали единицы. Знали и молчали. Потому что о таком не расскажешь. Да и как сказать, подумай сам? Мол, пришел из тайги немытый шаман, нашептал на воду и всю заразу как рукой сняло? А ведь так оно и было, если верить моему деду.

— Какой такой шаман? — переспросил Игнат, а сам оглянулся через плечо, где в тумане еле просвечивали тугие кольца проволоки, как тело гигантского полоза.

— Самый натуральный, — осклабился Эрнест. — Вроде, местные жители слыхали о нем, будто живет глубоко в тайге колдун, который будущее видит и любую болезнь лечит. И лет ему столько, что, наверное, он самое начало первой войны помнил. Вот и пришел в Полесье. А к тому времени дед сам заразу подхватил и уже не надеялся, что выживет. Говорит, что в бреду лежал, рядом с такими же зачумленными, в той самой ставкирке, как на погосте. И вошел человечек — сам сухонький, сморщенный, едва мхом не поросший. И начал в бубен свой бить, песни петь да подпрыгивать — камлать, значит. А потом над дедом склонился, и чем-то сбрызнул его, в рот влил, а потом сверху какой-то пылью посыпал. И тоже самое с каждым проделал. Да и не только с живыми — а и с теми, кто день как умер. И знаешь, что? — Эрнест метнул на Игната хитрый взгляд, будто приглашая его приобщиться к некой тайне. — В тот же вечер дед мой выздоровел. И все другие выздоровели. И это еще не самое удивительное: чудеса начались, когда мертвые встали.

Игнат вздрогнул. Под ногу ему подвернулся торчащий из снега корень, и парень оступился, взмахнул руками, но не упал — Эрнест придержал его за локоть.

— А говоришь, на лыжах с детства стоишь! — поддразнил мужик. — Что ж ты под ноги-то не смотришь?

— В таком тумане дальше носа ничего не увидишь, — огрызнулся Игнат, поправил свалившийся со спины рюкзак. — А с твоими историями как не зазеваться.

— Верно! — Эрнест рассмеялся, и было видно, что он доволен этим признанием. — Помню, меня тоже впечатлил рассказ, как мертвые ожили. Не поверил даже.

— А сейчас веришь?

— Верю, — лицо Эрнеста сразу же посерьезнело. — Дед мой приукрасить мог, но соврать — никогда. Да и последствия я своими глазами видел.

— Это какие, к примеру?

— А такие. Что дед мой с тех пор ни разу ничем не болел. И до сих пор жил бы, если бы не пропал без вести. А Полесье по сию пору родиной долгожителей считается. Легенда гласит, что шаман всех жителей живой водой окропил и беду на многие годы отвел. До сих пор полесский родник целебным считают, паломники сюда едут, а в ставкирке молятся. Хочешь, покажу потом?

— Покажешь, — согласился Игнат.

А сердце его застучало быстро-быстро, будто волновалось: неужто цель близка?

— А куда потом этот шаман делся? — спросил он.

Эрнест развел руками.

— Кто его знает... Их братия — птицы вольные, перелетные. Но слышал я, что не сам ушел. А от греха подальше его сами чистильщики и убрали. Только под конец допытались, откуда он явился и где лекарство добыл. Вот так и вышли они на базу.

— Значит, веришь, что целебная вода существует?

— А что ж не верить? — спокойно ответил Эрнест. — В войну какие только эксперименты не велись. Штамм вируса чумы тоже искусственным путем выведен. Биологическое оружие это. Слыхал о таком?

— Я в школе учился, — парировал Игнат. — Не совсем уж деревенщина.

Эрнест заулыбался неприятно, как было всегда, когда ему удавалось поддеть своего спутника.

— Тогда считай, что в руках у этого шамана панацея оказалась. А каким чудом — он тоже не сказал. Только велел, чтобы от дурных глаз да рук берегли. Мол, много охотников пожелает это лекарство заполучить.

Игнат вздрогнул снова. Почудилось, что в налетевшем ниоткуда ветре послышался шепот самой нави: "Найди мертвую воду... А мы вернем..."

— А были еще случаи, чтобы мертвые воскресали? — спросил он, отмахиваясь от наваждения.

Эрнест хмыкнул и отвернулся, буркнул:

— Не знаю. Но в этих местах чего только не случалось и какой только дряни не ошивается. Поэтому и ты смотри в оба и рот больше не разевай. Пришли мы.

"Куда?" — хотел спросить Игнат.

И не спросил.

Туман раздвинулся, торжественно и плавно, словно театральные кулисы. Гигантский полоз изгороди вновь сверкнул под тусклым солнцем сталью чешуи и замкнул кольцо перед вставшими путниками. Игнат перестал даже дышать, а только во все глаза смотрел на исполинские ворота, которые возникли перед ним из белесой хмари прямо посреди дремучей чащобы. И если бы туман не развеялся, Игнат шел бы до тех пор, пока не уперся лбом в проржавленный и промятый бок одной из створок, на который черной краской кто-то нанес изображение паука.

Маленькое безголовое тельце, заключенное в окружность. Три пары лапок, каждая из которых в свою очередь образовывала круг. Остатки оранжевой краски и ржавчины изломанными лучами разбегались в стороны, словно причудливая паутина.

Краем уха Игнат уловил тонкий еле слышимый свист и не сразу понял, что это воздух выходит из его приоткрытого рта. Поэтому он сглотнул, облизал губы и, повернувшись в сторону Эрнеста, хрипло сказал:

— Вот значит, какие они... Паучьи ворота... только какое отношение к живой и мертвой воде имеет паук? Для чего тут нарисован?

Эрнест поднял бровь и посмотрел на Игната с сомнением, словно впервые его увидел.

— Парень, да ты и впрямь дурак! — будто делая для себя открытие, сказал он. — Для чего я тебе всю дорогу про вирус да про чистильщиков рассказывал? Ты глаза-то разуй! Какой это, к чертям собачьим, паук? Это же знак биологической угрозы!

6.

Открыть ворота оказалось делом непосильным: створки намертво примерзли, приржавели друг к другу. А потому Эрнест повел Игната окольным путем — через пролом в заборе.

Это напомнило Игнату, как он вместе со Званкой лазал за яблоками к дядьке Касьяну. Вернее, сам Игнат стоял на страже и при появлении опасности должен был заухать совой. А Званка в это время набирала в холщовый мешок спелые и красные, с два кулака величиной, плоды. Половину добычи Званкина мать пускала на пироги и варенье, а из другой отец варил крепкий сидр. Даже если Званкины родители и знали, что яблоки добываются незаконным путем, то до поры, до времени молчали — жила семья Добушей небогато, и, по-видимому, ничего зазорного в краже такой мелочи, как яблоки, не видела.

Но Званкино счастье длилось недолго.

В тот вечер Игнат то ли замешкался, то ли действительно не увидел приближения дядьки Касьяна. Только очнулся, когда на его ухе сомкнулись крепкие заскорузлые пальцы и прокуренный голос грозно произнес:

— А вот я тебе щас таких лещей всыплю, сученок!

От боли Игнат взвыл, и попытался вывернуться из захвата, но Касьян держал его крепко. Зато Званка, заслышав Игнатов вой, кошкой спрыгнула с дерева и дунула вниз по улице, по пути теряя награбленную добычу.

— Вот стерва! — сплюнул Касьян и погрозил вдогонку кулаком. — Ничего, разберусь с тобой еще!

А Игната поволок к бабке Стеше и швырнул в избу, будто куль с картошкой. От боли и обиды на глаза мальчика навернулись слезы, но хныкать он не стал, только закусил губу. По ее суровому виду заметно было: наказание не заставит себя долго ждать, и ремень бабки еще не раз пройдется по его спине.

— Вот какого помощничка я себе воспитала! — причитала бабка Стеша. — Были бы живы родители — со стыда сгорели! Где же видано, чтоб мой внук по чужим садам как по собственной хате разгуливал? Да с кого ты пример берешь? С оборванки этой?

Игнат насуплено молчал, грыз ноготь.

— У Добушей бандитка растет, а ты ей в рот заглядываешь, будто завороженный! — продолжала бабка и всплескивала руками. — Своего-то ума нету! Только ничему хорошему она тебя, дурака, не научит. С пути собьет да на смех подымет. Да и саму, паршивку этакую, еще Господь накажет. Вот уж судьба свела с соседушками...

Она еще много чего говорила, злилась и плакала, хлестала Игната ремнем — но не больно, скорее, для острастки. А он все также молчал и думал, что теперь Званка останется без варенья на зиму и дома ее наверняка накажут тоже. И было обидно до слез, что родная бабка клеймит его дураком.

Теперь засела в нем обида на Эрнеста, но и в этот раз Игнат промолчал. Только почувствовал, как провели по его горячей щеке стылой ладонью и тихий голос шепнул: "Ничего, Игнаша... за обиду они ответят..."

— Ты от меня далеко не уходи, — между тем велел Эрнест. — Даже по большой нужде. Я могу и отвернуться, не барин. А вот жизнью рисковать не хотелось бы.

Игнат угрюмо кивнул, но вопреки всем запугиваниям Эрнеста, за Паучьими воротами ничего не изменилось. Все так же текла густая туманная река, все той же настороженной тишиной встречал их лес. Но чем дальше путники углублялись в чащу, тем ниже и кряжистее становились деревья. Солнце совершено заволокло туманной дымкой, блестящая чешуя изгороди осталась позади, и мир стал однородно матовым и белым, как шар из дутого стекла.

— Делаем последний привал, — сказал Эрнест, останавливаясь снова и с видимым облегчением опуская на землю тяжелый рюкзак и чехол с палаткой.

— Так не ночь еще, — возразил Игнат.

— Делай, что говорю! — прикрикнул на него Эрнест. И, заметив, как набычился парень, добавил, уже смягчаясь:

— Не обижайся. Я ведь тут не впервой хожу. Еще пару миль — и болота начнутся. А на болотах ночевать нам вовсе не с руки.

Игнат спорить не стал и принялся устанавливать палатку, что было для него уже привычным делом.

— Надеюсь, ни волки, ни медведи нам сегодня сон не испортят, — буркнул он.

Эрнест усмехнулся и ответил:

— Волки сюда не суются, стороной обходят. Места гиблые.

— Ладно, не пугай, — отмахнулся Игнат. — Будто раньше по другим ходили.

Тьма подкралась незаметно, на цыпочках, обернула лес темной шалью, погасила последние проблески дня. Игнат запалил костер, и оранжевые язычки выхватили из сумрака изломанные силуэты елей, которые, словно сказочные горбуны, обступили лагерь путников и замерли в ожидании, прислушались к разговору.

— Если места гиблые, то почему теперь не охраняются? — спросил Игнат.

Эрнест пожал плечами.

— А чем тут поживиться? Только утварь для коллекционеров и можно найти. Самое ценное враги сожгли при отступлении, а чистильщики что могли спасти — то вывезли и грифом "секретно" припечатали. До остального никому дела нет. Вот ворота и стоят без надобности, ориентиром служат да напоминают, что опасно сюда неподготовленным людям соваться. Зверья здесь нет, ягода не родится.

"Совсем как в Солони", — подумал Игнат.

Он первым вызвался нести дозор, и, отправив Эрнеста спать, придвинулся к огню, плотнее завернулся в теплый овчинный тулуп. Ружье Игнат поставил между колен и смотрел, как играет, потрескивает пламя, время от времени выплевывая в небо горячие искры. Огонь успокаивал, отвлекал от тяжелых мыслей, что продолжали разъедать душу Игната. И на каждый шорох еловых лап он вздрагивал, словно не ветер ерошил мех на вороте тулупа, а мертвячка гладила бесплотной рукой.

Вот сейчас обнимет она сзади. Вот шепнет в уши: "Игнашша..."

Парень очнулся от дремоты, выпрямился и огляделся.

Туман стлался теперь у самой земли, грязным бинтом стягивал изломанные кости деревьев. Где-то раздавались сырые чавкающие звуки, словно кто-то, причмокивая, пил из крынки топленое молоко. Потом послышался тяжкий и глубокий вздох.

Игнат подскочил, спросил негромко:

— Кто здесь?

Голос прозвучал глухо и сорвано, пальцы судорожно вцепились в приклад.

Тишина.

Ветер улегся. Деревья гнули к земле уродливые макушки, будто кланялись Игнату в пояс: не гневайся, пан, пугать тебя не собираемся. За ближайшей елью почудилось движенье.

Облизав губы, Игнат вытолкнул из горла сакральное имя:

— Званка?

И замолчал, ожидая ответа, всмотрелся напряженными глазами в клубящийся, будто подсвеченный изнутри, туман.

Но это была не она.

От ближайшей ели отделилась фигура: шаль соскользнула с головы, плетью упала за спину темная коса.

— Марьяна?

Кинуло в жар. Из-под шапки на лоб выкатились крупные градины пота.

— Холодно-то как, — жалобно прошептала Марьяна и зябко охватила себя за плечи.

Это не могло быть реальностью. Разве не уехала она на родину, провожая предавшего ее Игната взглядом растерянным и скорбящим? Сколько с той поры времени утекло, сколько дорог исхожено. Ждали впереди гнездо вещей птицы и потаенный родник с мертвой и живой водой, в который всей душой верил Игнат, а не верила одна только Марьяна.

Но теперь она была здесь — озябшая на морозе, растерянная, живая...

— Не могла я уехать, Игнаша, — тихо сказала девушка и заплакала. — Ведь люблю я тебя! Полюбила сразу, как только увидела. А ты — оставил. И ради чего? Ради костей, давно истлевших? Ради дурацкой фантазии?

Сердце заныло, сжалось от нахлынувшей вины. Ружье выпало из ослабевших пальцев, глухо ударилось о землю.

— Прости, — выдохнул Игнат и шагнул навстречу.

Марьяна отступила.

— А если не любишь, — сглотнула она злые слезы, — зачем обещал мне? Зачем обесчестил? Опозорил перед добрыми людьми. На смех поднял.

Она вытерла ладонью лицо, и отступила еще дальше, в туман. Игнат потянулся следом. Волны вины окатывали его с головы до ног. В ушах шумела, пульсировала кровь.

— А если любишь — то докажи! — продолжала Марьяна. — Докажи прямо сейчас! Обними меня, Игнат!

Она остановилась — дрожащая осинка на промозглом ветру.

Игнат подошел решительно, взял за руку и удивился, обжегшись о ледяное прикосновении.

— Да ты совсем замерзла! — сказал он.

Поднес ко рту ее маленькую и узкую ладонь, подышал на пальцы. Марьяна прижалась к нему продрогшим телом. Глаза — круглые, серые, подернутые весенним подтаявшим ледком, — смотрели строго и требовательно.

— Любишь? — просящее выдохнула она.

— Люблю, — в ответ шепнул Игнат.

И потянулся, чтобы поцеловать. В последний момент ноздри защекотал болотный гнилостный запах, но Марьяна уже крепко обвила Игната руками, прижимаясь все теснее, словно хотела раствориться в нем без остатка. Пила поцелуй долго, сладко, и воздуха уже не хватало.

Игнат попытался отстраниться. От нехватки кислорода больно кололо в легких.

Пальцы уперлись в мягкую Марьянову грудь, и, не встречая сопротивления, погрузились в плоть, будто в тесто. Волна панического страха захлестнула с головой. Продолжая давить ладонями в эту кисельную податливую жижу, Игнат сделал над собой усилие и рванулся, как раненый зверь из силка. Раз, другой...

Чавкнула, облизнувшись, текучая мгла. Игнат жадно глотнул воздуха, но вместо морозной свежести ощутил заполнивший ноздри и легкие гнилостный смрад болота. Он закашлялся, открыл слезящиеся глаза.

И не узнал своей Марьяны.

Ее голова вспучилась волдырями, расплылась, теряя последние очертания милого лица. Тело раздулось, как пузырь, наполненный газами и гнилью. Из-за ее спины выхлестнула черная коса — струя спрессованной грязи, — закрутилась вокруг Игната, сдавила грудь. Он попробовал рвануться снова, но лишь глубже провалился в трясину. Тогда существо, что было некогда Марьяной, улыбнулось, отчего пузырь лица раскололся надвое.

— Игнашш... — имя вышло из трещины рта вместе с вонью прелого болота.

И голова существа лопнула.

Игната обдало сгустками разлетевшейся жижи. Он зажмурился, попытался закричать, но рот плотно забило тиной — словно на лицо опустили сырую и плотную грязевую подушку. Игнат снова начал задыхаться. Боль в легких стала столь невыносима, что казалось, они сейчас лопнут, как перекаченные гелием шары.

И тотчас где-то совсем рядом громыхнул выстрел.

Уши Игната заложило, и будто сквозь вату, он слышал шипение и свист, который мог бы исходить из проколотого колеса. Грязевая подушка скользнула с лица, позволяя Игнату дышать снова. Он сделал несколько судорожных глотков, закашлялся, подавившись болотной тиной. Выстрел повторился.

Игнату показалось, что его толкнули в грудь. Он качнулся, но не упал — колени все еще плотно держало кольцо болота.

— Эй, парень! — послышался знакомый голос. — Ты в порядке?

Игнат отплевался от грязи, свободной рукой оттер лицо.

В беспросветной мгле он едва разглядел склонившуюся фигуру Эрнеста, но близко тот отчего-то не подходил и, держа в одной руке ружье, другой хватался за сухую корягу.

— Что это было? — прошептал Игнат, словно только что от сна очнулся

Он хотел шагнуть навстречу Эрнесту, но сытно чавкнула под ногами трясина, и ноги провалились теперь по бедра. Рядом вскипали и лопались жирные пузыри, вонь стала еще более едкой, удушливой.

— Стой, где стоишь! — предупредил Эрнест.

Его силуэт качнулся — медленно, будто прощупывая почву. Рука перехватила склоненную над низиной еловую ветку.

— Говорил же тебе, не уходи далеко! — снова донесся сердитый голос Эрнеста. — Сожрали бы тебя за милую душу!

— Кто? — рассеянно спросил Игнат.

В ушах все еще стоял булькающий звук и тихий свистящий шепот.

— Болотницы, конечно!

Эрнест присел на корточки. Должно быть, вглядывался в туман и шевелящуюся жижу, в которой намертво застрял Игнат.

— Хорошо, что я ружье перезарядил, — продолжил Эрнест. — Соль их, как слизней, разъедает. Как же она тебя заманила-то? Кем перекинулась?

Топь под ногами чавкнула снова, и, холодея, Игнат почувствовал, как жижа поднялась до самого его пояса.

— Эрнест! — в страхе выкрикнул он и подался вперед, потянулся руками к спасительному берегу.

Под рукой надулся и лопнул пузырь, окатил Игната зеленой тухлой водицей. Он вздохнул, закашлялся и с ужасом почувствовал, как провалился в трясину еще на ладонь.

— Помоги!

Бывший сельский учитель не спешил. Вздохнул, оперся ружьем о кочку.

— Знаешь, парень, — заговорил он спокойно, — а я ведь в этом сезоне на промысел идти не собирался. Думал, наконец, огородом заняться. Лето бы пережили, а к зиме бы разнорабочим устроился. Сенька давно меня просит с этим делом завязать... С пьянством то есть. А как завяжу — так и работу хорошую найду. Верно ведь?

Игнат закрылся рукой от нового лопнувшего почти у самого лица пузыря. На вязкой каше осели и принялись растворяться белые соленые крупинки.

— Если бы не ты, парень, — продолжил Эрнест, — сидел бы я сейчас дома, и сын под моим присмотром был, а не у этой змеи Вилены.

Он покачал головой и трубно высморкался.

— Тут того и гляди, заболеешь. Или на зуб волкам попадешь, или болотникам. Предупреждал ведь, что места гиблые. Вот теперь ты на своей шкуре испытал.

Игнат старался сохранять спокойствие, насколько это было возможно в его положении. От гнилостной вони кружилась голова, и он дышал через рот, одновременно напрягая мышцы ног, пытаясь найти под собой опору. Но опоры не было.

— Эрнест, — как можно спокойнее заговорил он. — Прости, что втянул тебя в это против воли. Прости, что не слушался, за это теперь расплачиваюсь. Только обещаю, что если вытащишь меня, все, что найдешь — твоим будет.

— Так уж и все? — хмыкнул Эрнест. — А что же себе оставишь?

Игнат заколебался. Но трясина вновь облизнула его ноги, обняла рыхлыми руками, потянула вниз.

— Мне ничего не надо, — поспешно сказал Игнат. — Только мертвую воду добыть. За этим иду.

— Вот оно что, — протянул Эрнест.

И в голосе его снова послышалась насмешка.

Игнат заволновался. Болото засасывало все глубже, грудь снова сводило спазмами, в висках стучало.

— Сделку я заключил, — торопливо продолжил Игнат. — Коли добуду мертвую воду, вернут мне мою Званку. Не смог я ее спасти, так теперь оживить хочу.

— Эва замахнулся! — присвистнул Эрнест, и Игнату показалось, что в туманной мгле его глаза сверкнули не по-доброму. — Кто же обещал тебе такое?

Игнат сглотнул вставший в горле ком, вытолкнул тяжелое слово:

— Навь...

Эрнест будто этого и ждал, крякнул даже от удовольствия.

— Так. А ведь я сразу тебя признал. Что же врал, что с чертом не знаешься?

Игнат молчал. Хлюпала и чавкала вокруг пузырящаяся хлябь, водица подбиралась к груди.

— Как же я могу после этого верить тебе? — продолжил Эрнест. — Черти обманом да хитростью славятся.

— Я ведь тебя от волка спас! — мучительно выкрикнул Игнат.

Закружило туманом голову, сердце тревожно бухнуло в грудь.

"Погибну", — в отчаянии подумал он, и мир перед глазами треснул, как раньше треснуло раздутое лицо Марьяны.

— Ты же его и накликал, — ухмыльнулся Эрнест. — Черная кошка тебе дорогу перешла. Беды как из котомки сыплются.

— Чем же мне свободу свою выкупить? — одними губами тихо произнес Игнат.

И вспомнил вкрадчивый шепот нави: "Выкроите ремень из его спины..."

Между лопатками тотчас кольнуло болью.

— Видел я, чем ты волка под ребра пырнул, — между тем послышался взволнованный голос Эрнеста. — Узор на этом амулете уж больно знакомый. Не нашими мастерами вырезанный. Отдай его мне на хранение — тогда поверю, что каверзу против меня не замышляешь.

Игнат облизал пересохшие губы, спросил:

— А мне-то как в твою честность теперь верить?

Эрнест развел руками.

— А у тебя, парень, выбора нет. Или доверяешься мне, или друзей своих, чертей, дожидаешься. Ну, по рукам, что ли?

— По... рукам, — выдохнул Игнат.

И почувствовал, как внутри с хрустом будто надломилось что-то, а потом стало безразлично и холодно, и ключ, коснувшись груди, пристыл к его коже, льдистой иглой достал до сердца.

— Тогда держись, чертенок! — тем временем радостно проговорил Эрнест и протянул ему ружье.

Игнат выпростал начавшие коченеть руки, в последнем усилии ухватился за приклад. Эрнест потянул. С жадным всхлипом, нехотя отпуская свою добычу, болото раскрыло свою гнилую утробу, поднатужилось и изрыгнуло Игната, обдав его напоследок дождем из стоялой воды и грязи. Игнат повалился Эрнесту в руки, уперся лбом в тощее плечо.

— Спасибо... спасибо, — забормотал парень, всхлипывая и цепляясь скрюченными пальцами в теплый тулуп.

Эрнест ободряюще хлопнул его по спине, произнес, осклабившись:

— Долг платежом красен.

И протянул заскорузлую ладонь.

7.

Пимы Игнат потерял бы, не будь они крепко-накрепко прихвачены к лодыжкам сдвоенной бечевой. На что Эрнест не преминул заметить:

— Смотри-ка, и тут как в воду глядел! Хитрый чертенок!

— Что ты меня все в черти рядишь? — огрызнулся Игнат.

Он обсыхал у костра, но тепла не чувствовал: зябко было плечам, зябко было и на сердце.

— Обиделся, значит? — ухмыльнулся Эрнест и протянул парню флягу. — Вот, согрейся и зла на меня не держи. Ведь я каждый кустик знаю, а вот ты чуть зазевался — в болото угодил. У меня амулет целее будет.

Он довольно похлопал себя по груди. Игнат проглотил обиду и отвернулся, чуть пригубил из предложенной фляги. Горло свело горечью и жаром, только в груди не потеплело. Но Игнат не подал виду, поморщился, вернул флягу Эрнесту и сказал, будто ничего не случилось:

— Слышал я про болотниц. Откуда только такая погань берется?

Эрнест пожал плечами.

— Оттуда, откуда все черти и прочая нечисть, вестимо. Хочешь — думай, что это потусторонняя сила. А хочешь — что научный эксперимент. И так будешь прав, и этак.

— Знающие люди говорили, болотные девушки лишь в мертвяков перекидываются.

— А ты живого видел?

Взгляд бывшего учителя был внимательным и заинтересованным, словно говорил: 'Все я про тебя, парень, ведаю. Дай только в догадках удостоверюсь...'

Поэтому Игнат буркнул недружелюбно:

— Не знаю...

Но сердце кольнула иголочка беспокойства. Как давно он расстался с Марьяной? Дни перемешались, слились в сплошную туманную мглу. Безвозвратно сгинула в ней и лекарница, как все дорогие Игнату люди. А если она не стерпела такого унижения? Если наложила на себя руки?

Костер выстрелил кверху облачком искр и пепла, а Игнату почудилось, что это внутри его головы надулся и лопнул наполненный жидким пламенем волдырь. Огненная волна омыла Игната, и все прочие мысли осыпались золой, оставив лишь одну отчаянную:

'Этого не может быть... этого не может быть! Она ведь жива...'

— Обидел ты ее, — голос Эрнеста упал в пустоту, будто веревочная лестница в колодец. И Игнат в надежде ухватился за нее, переспросил растерянно:

— Обидел?

— Болотницы вину да тоску на сердце чуют, — со знанием дела пояснил Эрнест. — А в мертвых чаще всего оборачиваются потому, что живые перед мертвыми всегда виноваты. Но уж если увидел, что перед тобой живая явилась — значит, обидел ты эту женщину, а теперь совесть гложет.

'Значит, все-таки жива?' — подумал Игнат, и мир снова обрел целостность. Но следом за облегчением пришла обида.

— А ты меня не осуждай! — хмуро сказал он. — Ты невинного человека едва на смерть не отправил. Не отдай я ключ — бросил бы погибать?

— Злопамятный какой! — Эрнест криво ухмыльнулся и взгляд его потускнел. — Что ж, мне теперь при себе ружье или нож держать? Вдруг в ночи зарежешь?Слова ударили, будто пощечина. Игнат вскинул голову, ответил жестко:

— Я свои руки кровью не марал и не замараю. Пусть твой поступок на твоей совести будет. Видно, есть у тебя темная думка, которая на подлости толкает.

— Да будто у тебя нет? — насмешливо отозвался Эрнест. — Все мы, люди, грешники по своей природе. И тебя предают, и ты предаешь. И решения приходится принимать зачастую такие, что ради мечты через свои принципы и через собственную душу переступаешь.

Раненая спина заныла, будто слова Эрнеста обрели остроту и твердость егерского ножа, и, кольнув, достали до сердца.

'Все мы грешные, Игнатушка...'

Как легко можно оправдать любой свой поступок! Неважно — таить ли черные мысли, или не подать милостыню нищенке, или убить человека.— Грех греху рознь, — произнес Игнат и заметил, что голос его дрожит. — Оставить человека в беде — все равно, что предать или убить. Ты не его самого убиваешь. Ты надежду в нем убиваешь. Веру во все лучшее, в хороших людей. А если потом он и с жизнью попрощается — то вся вина на тебе. Это ты оставил страждущего в трудную минуту.— Ладно, помолчи уж! — прикрикнул Эрнест и вскочил на ноги. — Знаю все и свой груз вины на плечах несу. А с тобой я квитаться не собирался. С тебя и взять нечего. За душой-то ни гроша, одни фантазии да думки. Был ключ заветный — так и тот теперь у меня. Только я мужик не злой. Не корыстные цели преследую, а о сыне думаю. Коли сгину — кто его на ноги поднимет?

— О сыне раньше думать надо было, — жестко сказал Игнат и следом рывком поднялся с бревнышка, служившего ему лавкой. — Вот его-то ты в первую очередь и предаешь. Оставил мальца сиротой при живом родителе, а сам брагу хлещешь.

— Смотри, какой настоятель выискался, — Эрнест со злой насмешкой поглядел на Игната. — Тебе бы рясу да крест во все пузо — горазд будешь бабьи уши нравоучениями заливать. А уж как вешаться на тебя будут — куда там болотницам! — Эрнест засмеялся обидно и прибавил:

— Головушка буйная, душа мятежная, кулаки по пуду. Даром, что черт!

С еловых лап ухнула снежная шапка, и сердце Игната тоже ухнуло вниз. Обида и гнев захлестнули его с головой.

'Режь', — шепнул бесплотный голос.

Игнат сжал кулак. Он подался вперед, и перед внутренним взором возникло окрашенное кровью лицо грабителя в Сосновце. Парень видел, как нервно подрагивают и веснушчатые пальцы бывшего учителя.

Воздух между ними стал хрустким, как стекло. Ударишь — весь мир посыплется.Игнат не ударил.

Втянул сухой воздух сквозь сжатые зубы, и выжженная пустота в груди снова начала покрываться тонкой коростой льда.

Не время и не место выяснять отношения на кулаках: едва смерти избежал, а вокруг — недружелюбные болота с темными чудовищами, затаившимися глубоко в торфяных хлябях. И потому Игнат отступил первым.

— Спать надо, — сдержанно проговорил он. — Сил накопить.

А про себя подумал: 'Какая разница, у кого теперь ключ? Главное, донести его до заповедного места и открыть замок. А там... а там...'

Дальше слова не шли, и рядом не было верной Званки. Ее призрачный голос потонул в тоскливых ночных звуках, и оттого Игнат будто оглох и потерялся во тьме. Она заключила его в стылые объятья, вложила в разлом на спине зерно ожесточения. И оно начало вспухать, острым ростком прорывать рыхлый чернозем души. Прав был изгнанный из пекла навий: чертом стать легко. Греясь в спальном мешке, Игнат сжимал скрюченными пальцами грудь, где раньше висел ключ, но не хватало тепла и вымораживало сердце.

А ночь текла глухая, беспросветная.

Следующим утром они не разговаривали. Игнат теперь выглядел под стать Эрнесту: был угрюм и запущен, оброс щетиной и, несмотря на все попытки очистить и высушить одежду, все же основательно испачкался и провонял тиной. Глаза Эрнеста и вовсе ввалились, украсились красноватой паутиной капилляров. Фляга почти опустела, и Эрнест смотрел волком, а в его движениях появилась нервозность. Но все же по своей природе он был общителен, а потому не выдержал первым.

— Вот ты говоришь, что я сына своего предаю, — заговорил Эрнест. — Может, оно и так. Только думаешь, отчего я по таким местам шатаюсь, жизнью рискую да со всякой нечистью, вроде тебя, связываюсь?

Игнат хмуро глянул из-под надвинутых бровей. Затевать ссору с провожатым ему не хотелось. Путники сошли на гать и сняли лыжи, и деревянный настил слегка пружинил под ногами. Кое-где бревна оказались расшатаны, и приходилось идти медленно, чтобы не угодить в очередную прореху. По низу стлался туман, и ниже колен рассмотреть что-либо было совершенно невозможно. Игнат только надеялся, что топи здесь были неглубокими и замерзшими, а болотные твари успокоились до следующей ночи.

Не дождавшись от Игната ответа, Эрнест продолжил:

— Скажет кто-то: совсем пропащий человек этот Горский. Работать не хочет, сына на чужих людей оставляет. И прав будет, если поверхностно смотреть. Только верно ты угадал, есть у меня темная думка. А, может, не думка это, а последняя моя надежда. Помнишь, я рассказывал, что прадед мой в чистильщиках служил, а потом от чумы едва не помер?

Он замолчал, выжидая ответ. Игнат кивнул и буркнул под нос:

— Помню. А еще говорил, что шаман мертвых воскресил.

Эрнест засмеялся сухим лающим смешком, протянул:

— Запо-омнил! Оно и хорошо. Значит, и дальше мои слова на ус намотаешь, не такой уж ты дурак. Поглядишь — вылитый прадед Феофил в молодости. Таким же богатырем был, коли на печи сидел — печь под ним проминалась. Кулаком поленницу выбивал. А сердце — доброе да податливое. Мухи не мог обидеть. Потому, наверное, темные думки его и сгубили. Только я его заветы исполню, на сей раз победа за мною будет.

— Кого же ты победить хочешь? — угрюмо спросил парень.

— Болезни, — быстро ответил Эрнес и добавил тише. — А, может, и смерть саму.

Вдохнул, поправил рюкзак, сверился с компасом — стрелка дрожала, указывала дорогу, словно сказочный клубочек. Но Игнат сейчас же пресек несерьезные мысли: хватит с него сказок.

— В этом мы с тобой похожи, верно? — между делом продолжил Эрнест. — Не знаю, кем тебе приходится эта Званка и что за беда с ней приключилась, только ведь и у меня была подруга сердца. Любил я жену свою. А она, как свечка на ветру, истаяла. Из хорошей семьи была, из интеллигентной. Наукой занимались и отец ее, и мать. А мои — учителями были. С чистильщиками дружбу водили, так и нас познакомили. Вот я и говорю — проклятие этих земель нашу семью задело, — Эрнест покачал головой, сгорбился еще больше, отвернулся. — Чуму-то мой прадед одолел, а вот женина семья беды не миновала. Нахватали ее родные радиоактивной дряни. И сами рано убрались, и дочку лейкозом наградили. Знаешь, что это такое?

Он по-прежнему не смотрел на Игната, и, видимо, не ожидал от него ответа.

— Белокровие по-нашему. И спасти не смогли, — голос Эрнеста теперь упал до хриплого шепота. — А самое страшное, что это по наследству передаться может. Только денег на обследование нет, и не знаю, добрался ли этот недуг и до моего Сеньки...

Игнат споткнулся, кинул быстрый взгляд на Эрнеста. Тот, наконец, повернул к парню заросшее лицо.

Глаза казались еще краснее обычного и влажно поблескивали в обрамлении опущенных рыжих ресниц. Вспомнился Игнату растерянный взгляд мальчика, когда он провожал отца в долгую поездку за добычей и соседку Вилену, чья рука давила на худенькое плечо, как надгробный камень. Вспомнился печальный голос Сеньки:

'Что ей до меня? Одно слово — не родной...'

И сердце смягчилось.

— Неужто фельдшеров во всем Опольском уезде не сыскать? — спросил Игнат.Эрнест пожал плечами, ответил уже спокойно, словно справившись с минутной слабостью:

— Почему же... Есть. Только оборудование не то. Надо в город везти. А лучше — в столицу. Да только кто повезет? Вот я деньги и коплю, помаленьку дело движется, но ты мне, брат, надежду дал. Хоть и чертенок, да все равно в сердце у тебя нету зла. А говорят, что только чистые да наивные души могут в заветное место попасть.

'А ведь едва меня в болоте не утопил', — мысленно попенял Игнат, но ничего не сказал. Только хмыкнул и перебросил рюкзак на другое плечо.

Туман теперь развеялся, и горизонт стал чистым и прозрачным, но пейзаж не поменялся. Заросли сухого камыша тянулись по обеим сторонам гати, искореженные чахлые ели, будто согнутые годами старухи, едва доставали Игнату до плеча. И вокруг — такая тишина, что кажется, тронь пальцем прозрачный воздух, и над землей прольется тонкий серебряный перезвон, какой бывает, если тронуть нити колокольчиков. А деревянный настил все бежал и бежал вперед, ни конца ему не было, ни края.

— Долго ли еще? — спросил Игнат.

— Скоро, — успокоил Эрнест. — Сейчас с гати сойдем, а там сам увидишь.

Через несколько саженей от бревенчатого настила действительно был сход на ровную каменистую тропу. Она оказалась достаточной твердой, чтобы выдержать вес взрослого человека, или же болота тут пересохли совсем, а потому ступать можно было без боязни. Но сколько путники ни шли, не было ни намека на военную базу. Все те же перекрученные деревья, все тот же пустой и прозрачный воздух, все та же звенящая тишина.

— Да где же? — вновь не выдержал Игнат и остановился.

Эрнест по инерции прошел вперед и только потом притормозил. С видимым неудовольствием глянул на парня, покачал головой.

— Экий нетерпеливый ты да не сметливый, — устало произнес он. — А ну-ка, послушай!Он притопнул сапогом, и из-под каблука донесся глухой гул, будто внизу под тропою не было ни воды, ни глины, а только пустота.

— Думаешь, враги наши дураками были, чтобы под бомбы убежище подставлять? — сказал Эрнест.

И замолчал, но Игнат не стал спрашивать снова, где секретная база. И так уже понял, что стоит прямо над ней.

8.

Будь Игнат один — прошел бы мимо, не заметил. Да и как заметить, когда вокруг — болота да пустоши, под ногами — сухая трава и камни, а сам вход — обычный канализационный люк, такого добра в любом селе на дорогах хватает. Только, наклонившись, Игнат разглядел знакомую уже гравировку: птицу с человечьей головой и сердце екнуло. Подумалось:

"Вот, где ее гнездо... Не на высоких дубах покоится, а под землей скрыто. Да и может ли быть по-другому? Темная тайна здесь хранится..."

Рядом с гравировкой виднелось отверстие. Эрнест поддел его пальцами, и люк откинулся, а до Игната донесся лязг проржавевших петель.

— Прошу, гость дорогой! — расшаркался Эрнест.

Игнат вытянул шею и с опаской вгляделся в открытый зев колодца — от самого края вниз уходили железные скобы, но дна было не разглядеть, и парень отрицательно мотнул головой.

— Сначала ты.

Эрнест усмехнулся, но спорить не стал, полез первым. Игнат подождал, пока рыжая макушка не скроется в черноте провала и тоже перевалился через каменистый край. В последний раз мелькнула над головою серая проплешина неба.

А потом люк захлопнулся, будто гробовая крышка, и навалилась чернота.

Игната обдало пылью и каменной крошкой, пахнуло затхлостью. Время вдруг повернулось вспять, и почудилось — он снова находится в бабкином подвале, а за стеной бушует, ревет пламя, и черные тени у плетня требуют свой страшный выкуп.

Игнат замер, судорожно вцепился в ржавые скобы и прислушался к шорохам, что доносились снизу. Позвал слабо в темноту:

— Эрнест?

Но никто ему не ответил. Кругом царила звенящая тишина, от которой закладывало уши и сердце начинало учащенно биться.

Игнат протянул дрожащую руку, и его пальцы тут же уперлись в каменную кладку. Ощупал — камень казался оледенелым, должно быть, сюда время от времени просачивалась вода. Игнат с отвращением вытер пальцы о тулуп. Почему-то подумалось о сырых подземных пустотах, где копошатся жуки и безглазые черви.

— Эрнест! — повторил он чуть громче и замер, прислушиваясь.

На этот раз снизу раздалась знакомая ругань и до Игната долетели слова:

— Чего пищишь, как баба? Спускайся живее, не до второго же пришествия тебя ждать!

Голос Эрнеста прозвучал глухо, но это сразу успокоило Игната. Дышать стало легче, страх отступил. Вслепую ощупывая ногой скобы, Игнат начал спуск.

Чем ниже он опускался, тем холоднее становилось вокруг и тем более спертым делался воздух. От соприкосновения с обледенелым железом судорогой сводило пальцы. Игнат то и дело останавливался, чтобы подышать на окоченевшие руки: варежки он потерял на болотах. И когда подошвы, наконец, уперлись в твердый грунт, Игнат замер, не в силах поверить, что спуск закончился и, все еще держась обеими руками за скобы, ощупывал ногой каменный пол.

— Спустился? — послышался рядом глухой голос Эрнеста.

Игнат судорожно сглотнул и разжал пальцы. Напряженные руки дрожали на весу, и во рту было сухо, но он нашел в себе силы ответить:

— Кажется...

— Ну, раз кажется — перекрестись!

Белая вспышка ударила Игната по глазам. Он вскинул руку, зажмурился: после кромешной тьмы луч карманного фонарика показался нестерпимо ярким.

— Свой-то фонарик не потерял? — спросил Эрнест. — Электричества тут нет, все генераторы давно из строя вышли.

Игнат кивнул и принялся шарить в рюкзаке окоченевшими руками. Он старался дышать через рот, чтобы привыкнуть к смешанному запаху прелых тряпок, пыли и перегоревшей проводки. Темнота давила, от затхлости першило в горле, и потому Игнату чудилось, что он находится не на заброшенной военной базе, а в могильном склепе. Дрожащими пальцами он едва сумел нажать кнопку карманного фонарика, и тонкий луч света выстрелил, ударил в стену. Невесть откуда налетевший сквозняк взметнул с пола истлевшие бумажные листы, и они рассыпались в прах, осели пылью на каменных плитах. Стоявший рядом Эрнест чихнул раз, другой, обтер рукавом лицо.

— Люк не закрыл, что ли? — прокашлявшись, спросил он. — На обратном пути уж постарайся ворон не считать, нельзя герметизацию нарушать: весна грядет, талыми водами все затопит.

Игнат вспомнил, как хищно захлопнулась железная крышка люка, как его пальцы обшарили потолок, но так и не смогли зацепиться за хоть маломальскую прореху и открыл было рот, чтобы возразить своему спутнику. Но ледяная ладонь сдавила его шею сзади, на миг перекрывая дыхание, над ухом пронесся призрачный вздох. Игнат развернулся на пятках, осветил фонариком противоположную стену. Показалось — в свете белесого луча кто-то ухмыльнулся черным щербатым ртом. Но не было никого. Только облупившаяся плитка да облезшая краска, только пустота и тишина заброшенного подвала. Да еще железная дверь, кем-то приоткрытая на ладонь.

— Ты не бойся, привидений тут нет, — засмеялся рядом Эрнест. — Если и были, давно со скуки передохли. Таких любителей подземелий, вроде нас с тобой, здесь не густо.

— Значит, об этом месте еще кто-то знает? — спросил Игнат.

— Может, и знают, только наши пути не пересекались. А вот следы я не один раз видел. Только не знаю, чьи...

И добавил лукаво:

— Думаешь, черти?

— Ничего я не думаю, — буркнул Игнат и отвернулся.

По полу еще гулял сквозняк, носки пим обдувало пылью. Один из истлевших листов подкатился Игнату под ноги. Он наклонился, поднял его с пола — бумага истончилась от времени, порыжела, но все еще можно было разобрать отпечатанные на машинке слова: "Осторожно: животные инфицированы".

— Ты ничего не трогай без моего ведома, — предупредил Эрнест.

— Это же простая бумага, — возразил Игнат.

Он все еще всматривался в угловатый шрифт столетней давности — таким, верно, писали его прадеды. Но надпись отчего-то казалась ему странной.

— Скажу тебе как на духу, парень, — тем временем продолжил Эрнест. — Коридоры эти да комнаты я вдоль и поперек исходил. Ничего опасного здесь и правда нет — как говорится, сплошная пыль веков. Да всякие безделицы, вроде тех, что я домой привожу. Но только не уверен, что база одним ярусом ограничивается.

— Это как? — рассеянно переспросил Игнат и машинально сунул находку в карман.

— А помнишь, как я для тебя базу открыл? Ты бы и не заметил, кабы не пустота под ногами. Так послушай и теперь.

Эрнест топнул несколько раз, отчего пыль взвилась и покрыла его сапоги ровным грязно-серым слоем. Гулко раскатилось эхо и пошло гулять по комнате, отражаясь от обшарпанных стен.

— Под бетоном этим пустота тоже, — сказал Эрнест. — Значит, есть под нами и другие ярусы. Только я там не был, и один Бог знает, на какую глубину они уходят и что в себе таят.

"Яд... яд..." — откликнулось эхо, и призрачная ладонь снова взъерошила Игнатовы волосы.

Парень сглотнул, борясь с желанием оглянуться снова, хотя теперь отчетливо понимал, что сквозняком тянет от приоткрытой железной двери.

— Так пошли, что ли, — буркнул он, за нарочитой грубостью скрывая страх. — Не вечно же здесь стоять. Был бы ключ — а замок найдется.

Эрнест согласно кивнул, и, свалив у стены свернутую палатку и одеяла, пояснил:

— На обратном пути заберем, а сейчас все равно не пригодятся.

Выключив фонарик, сунул его в карман, а сам уперся руками и плечом в проржавевшую дверь. Петли заскрипели, но не поддались.

— Ну-ка, подсоби!

Игнат навалился следом, под ладонями принялась струпьями осыпаться ржавчина. Петли вздохнули, закряхтели, будто нехотя проворачиваясь в своих закосневших пазах. Сверху посыпалась чудом сохранившаяся побелка, пылью запорошило и глаза, и ноздри. В горло будто насыпали песка, и Игнат почувствовал, как изнутри рвется неудержимый кашель. Едва ли не сгибаясь пополам, он принялся отплевываться от попавшей в рот и ноздри пыли, растирая по лицу грязь и ржавчину. И слышал, как рядом так же натужно кашляет и задыхается Эрнест.

— Вот ведь, проклятое место! — осиплым голосом, наконец, произнес бывший учитель. — С каждым годом все хуже. Да неудивительно — никто за этим местом не следит. Может, и я в последний раз тут хожу, а больше не придется...

Он трубно высморкался, а потом тьму снова проредил луч карманного фонарика. В подрагивающем искусственном свете лицо Эрнеста, перепачканное побелкой и бурыми разводами, казалось лицом глиняной статуи. Должно быть, и сам Игнат выглядел не лучше. Потому что Эрнест ощерил в улыбке желтые зубы и сказал насмешливо:

— Рожа-то у тебя, как из пекла вылез. Ну да ничего, девушки румяные тут не бродят, красоваться не перед кем.

Игнат не ответил, но тоже зажег фонарик и направил его сквозь открывшийся дверной проем: луч осветил облицованные плиткой стены, а потом затерялся во мраке — столь далеко простирался открывшийся путникам коридор. Эрнест, как водится, пошел первым. Игнат потянулся следом. Да споткнулся на пороге — под ногу подвернулась покореженная жестяная табличка. Он поддел ее носком, и жестянка перевернулась, выгнулась горбом, явив бурую спинку с нанесенным на нее узором, уже ставшим Игнату знакомым.

— Погляди-ка! Снова тот "паук"...

Он направил на табличку луч фонарика, но Эрнест лишь мельком скользнул по ней взглядом, бросил через плечо:

— Да, биологическая опасность. Здесь наши враги исследования проводили, отсюда, видимо, вирус чумы в Чертов котел закинули. Ты лучше руками не трожь, пусть себе лежит.

Игнат и не собирался. Обогнув жестянку, он поспешил вслед за Эрнестом, который и не думал сбавлять шага, а продвигался по безлюдным тоннелям столь уверенно, что Игнат почувствовал невольное уважение к бывшему учителю. Пьяница или нет, а дело он свое знал. Вот только ключ... Ключ не давал Игнату покоя, и мысли крутились в голове одна беспокойнее другой: вдруг обронил при спуске? Вдруг не отдаст? Или еще хуже — бросит Игната одного в этой могильной тишине и холоде, а сам скроется в потайном тоннеле и уже один, без чужой помощи, отопрет заветную дверь. Поэтому Игнат старался не отставать, но одновременно примечал все повороты и комнаты, куда заглядывал вместе с Эрнестом.

Там царили запустение и тьма.

"Кладбище", — вот, что первым пришло Игнату на ум.

Кладбище прошлой жизни, кладбище воспоминаний и вещей, оставшихся от тех, ушедших

Здесь еще высились железные стеллажи, заставленные книгами, от которых уцелели только выцветшие корешки. Под толстым слоем пыли деревянный стол бережно хранил пятна разлитого чая. Надгробием высилась чугунная плита. Массивная коробка телефона глядела на новоприбывших единственным ослепшим зрачком диска, а рядом валялась сдернутая с рычажков трубка. Может, кто-то в последний раз отдавал в нее приказы перед тем, как окончательно покинуть атакованный войсками Южноуделья объект. Может, кто-то прощался с любимой... Игнат наклонился, прислушался, но гудков не было.

"Где теперь все эти люди? — подумал Игнат. — Где суровые военные, чьи руки не дрогнули бы и перед лесным чудищем Яг-Мортом? Где медсестры в аккуратных белых шапочках, фотографии которых я видел в старинных газетах? Смогли бы они, как Марьяна, протащить своих раненых по заснеженному лесу? Где ученые, что делали записи в пухлых тетрадях на чужом для нас языке? Что искали они? О чем мечтали? Все окостенели ныне, рассыпались пеплом. И не помогла им ни вода мертвая, ни вода живая. А там, где кипела их жизнь, идем теперь мы — вороны, пирующие на чужих останках. И не вспомним уже ни имен, ни лиц. Земля к земле, прах к праху..."

— Как называлось это место? — вслух спросил Игнат, и в застоявшейся тишине его голос прозвучал чересчур громко и резко. Эхо подхватило последнее слово и отразило его от пустых стен, словно от поверхности кривого зеркала, вопрошая загадочно: "...что? ...что?"

— Форсса, — ответил Эрнест, и эхо зловеще шепнуло за ним:

"...оса..."

Игнат вздрогнул, поежился, снова почувствовав на шее прикосновение ледяных пальцев. И, понизив голос, осторожно сказал:

— Никогда не слышал о таком.

— Да куда тебе, — по-своему обыкновению насмешливо ответил Эрнест. — Солонь ваша где? На окраине. Богом забыта, навью отравлена. Но надо отдать должное, весь Опольский уезд таков: если в столице гром грянет — к нам эхо через годы дойдет.

— Все это так, — не стал спорить Игнат. — Тогда ты откуда знаешь?

— И я бы не знал, кабы не был внуком чистильщика, — осклабился Эрнест. — Рассказывали мне, что "Форсса" в начале прошлого века был крупнейшим военно-промышленным комплексом в Эгерском королевстве и назывался так по имени его владельца. А со временем превратился в Институт научных исследований целевого военного значения. Также под его эгидой велись разработки в различных областях науки, в том числе по созданию новых видов оружия массового поражения. Сам я многого не знаю, записей не сохранилось никаких — чистильщики в свое время постарались. Слышал только, что этот комплекс действует и до сих пор.

— И у нас тоже? — осторожно спросил Игнат.

— А кто его знает. Хотя война давно прошла, от шпионажа еще ни одно государство не отказалось.

Коридор теперь повернул вправо. Комнат тут не было, зато вдоль стен тянулись сваленные друг на друга клетки.

"Осторожно: животные инфицированы", — вспомнил Игнат и сунул руку в карман, где в сложенном виде покоилась подобранная на входе бумага.

На некоторых клетках стояла маркировка: восьмизначный номер и птица с человечьим лицом. На голове птицы красовалась корона с вписанной в нее заглавной "F".

"Так вот, почему это изображение встречалось на всех привезенных Эрнестом вещах, — подумал Игнат. — Это герб военного комплекса. Здесь появился вирус чумы, умертвивший столько людей в Полесье. Здесь же и взяли лекарство, чтобы оживить зараженных и воскресить мертвых".

Словно прочитав его мысли, Эрнест осветил фонариком изображение вещей птицы и сказал:

— Не зря они этот символ выбрали. Птица с головой человека — символ мудрости и тайны. Символ скрытого знания, которого никогда не должен коснуться человек. Ведь тот, кто эту тайну откроет — потеряет навеки покой и жизнью поплатится. Вот они и поплатились... — и, помолчав, подытожил, — нехорошие дела здесь творились. Темные.

— А если творятся и по сей день? — отчего-то шепотом спросил Игнат и огляделся, словно опасаясь, что сейчас из-за сваленных ящиков вырастут худые серые тени, похожие на сбежавших с соседского огорода соломенных чучел. Протянут когтистую лапу и скажут голосом утробным и мертвым: "Что дашь взамен? Чем отплатишь за тайну? Не рукой, так ремнем со спины. Не ремнем, так собственной жизнью..."

— Если что-то, однажды родившееся здесь, все еще живо и только ждет своего часа, как тот вирус чумы? — упавшим голосом продолжил Игнат. — Если есть те, кто знает, что творится в наших деревнях? В Солони, в Малых топях? Да во всем Опольском уезде? Кто-то, для кого не является тайной ни навь, ни болотницы, ни мертвая вода?

Эрнест усмехнулся снисходительно, качнул рыжей гривой.

— Ох, и фантазер же ты. Если и есть — то не в этом месте. Сам видишь, — он пнул торчащий из бетона кусок арматуры. — Скоро опоры разрушатся, останутся камни да труха. Даже если и был кто — давно в новое место перебрался. Да и опять же, посуди сам. Мы-то с тобой в Южноудельных землях обитаем. А Эгерское королевство эвон где, — он махнул рукой, — на западе. Да и граница на замке.

— Граница-то на замке, — повторил Игнат и достал из кармана свернутый листок. — Только, видно, поздно замок-то навесили. Чужая зараза давно к нам просочилась и здесь, под нашими землями, себе гнездо свила, — он развернул бумагу, протянул ее Эрнесту. — Читай.

Тот глянул мельком, презрительно скривил губы, процедил:

— Ты, парень, и верно дуралей. Сказкам веришь, а простым вещам удивляешься. Сказано тебе: секретные разработки тут велись, опыты ставили. А что написано старым шрифтом, так времени, поди, больше века прошло.

— Не в шрифте дело, — сказал Игнат и хлопнул листком о стену. — Прежде, чем меня в дураки рядить, подумай сам. В Эгерском королевстве латиница в ходу. А этот текст и ты, и я можем спокойно прочитать. Потому что он на нашей родной кириллице написан. Вот и скажи, кто после этого из нас дурак?

9.

Некоторое время Эрнест молчал, медленно моргал рыжими ресницами. Луч фонарика дрожал и метался по бумаге, рассыпаясь в пыль, как рассыпался прежде знакомый и понятный Игнату мир. Это ли надеялся он отыскать в заповедных землях? Ради этого оставил любящую Марьяну? Что теперь открылось ему? Только герб вражеской страны да затхлость заброшенного подземелья.

— Подумать только, — сказал, наконец, Эрнест. — А ведь сколько ходил — ни разу мне на глаза подобные надписи не попадались. Только на чужом языке. Или не замечал я... Удачливый ты, чертенок, — помолчал и добавил. — Может, шутка это?

— Может, — эхом отозвался Игнат и убрал руку. Бумага, кружась, полетела вниз, как сорванный октябрьским ветром листок. — Ведь если не шутка, то значит одно: наши земляки на вражеское государство работали. Но зачем?

— Предатели всегда были, — ответил Эрнест и вытер рукавом взмокший, испачканный сажей лоб. — Дай дух перевести, так в жар и кинуло. Выпить бы сейчас не помешало... Да нечего.

Он с кряхтеньем опустился на приваленный к стене ящик. Но прогнившие доски треснули под ним, обломились, и Эрнест с руганью провалился в образовавшуюся щель. Из-под тулупа взметнулось серое облако трухи и пыли. Ругаясь на чем свет стоит, Эрнест сучил ногами, с кряхтением хватался за стены. В таком положении он походил на опрокинутого на спину жука, который только беспорядочно шевелит лапками, да так и не может перевернуться. Глядя на него, Игната разобрал смех.

— Да что ты рот разинул? Помог бы лучше! — завопил Эрнест и изверг новый поток ругани. Но уже и сам приловчился, оперся ладонями о поваленные клетки и рывком поднялся на ноги. Доски треснули, будто нехотя выпуская его из коварного плена, и рассыпались в щепы окончательно.

— Вам, чертям, только и зубоскалить! — набросился Эрнест на парня. — Смотри, живот не надорви. Забыл, как сам в болотах застрял?

— Я-то на болотах, — хохоча, ответил Игнат. — А ты в гнилом ящике. Тоже мне — искатель сокровищ! Всю тайгу прошел, а в гнилушку попался!

Некоторое время Эрнест угрюмо глядел на Игната, а потом прислонился спиной к стене и захохотал тоже.

— Правда твоя! У-у, проклятая гнилушка!

Эрнест с досады пнул ящик, и тот с грохотом откатился в сторону, подняв новое облако трухи.

— Скажу тебе парень, — продолжил он, — здесь и правда без нечисти не обошлось. Любят они честных христиан с пути сбивать да на смех поднимать.

— Постой-ка, — перебил его Игнат. — Погляди лучше сюда.

Он присел на корточки и принялся разбирать наваленные доски и щепы. Эрнест между тем вытряхивал тулуп от попавшей за ворот пыли, а потому на парня не посмотрел, только буркнул весело:

— Что там, очередная гнилушка или письмо из прошлого?

— Нет, — ответил Игнат. — Это люк.

Вернее, это был не люк даже, а прямоугольное широкое отверстие в стене, на уровне чуть выше щиколотки, прикрытое решеткой. Эрнест подошел, присел рядом.

— Я гляжу, тебя черт не просто охраняет, а за руку ведет, — хрипло проговорил он. — Ведь сколько раз мимо ходил, а никакой решетки здесь не было. Значит, нечистый мне глаза отводил, голову морочил. А тебе открылся.

"Водка тебе глаза отводила", — подумал Игнат.

Он опасливо заглянул в решетку, подсветил фонариком: в тонкой дорожке света пылинки кружились и оседали снежной крупой. Луч уперся в квадратные бока тоннеля. На одной из сторон виднелись уже знакомые Игнату железные скобы.

— Похоже на трубу воздуховода, — сказал Эрнест. — Сейчас посмотрим, не эту ли дверцу наш ключик открывает.

Он придирчиво осмотрел поверхность решетки, ковырнул струпья ржавчины и покачал головой.

— Нет здесь никакого замка.

— Значит, попробуем открыть так, — ответил Игнат и подцепил решетку пальцами.

— Сейчас помогу, — Эрнест подобрал валяющийся неподалеку железный прут, просунул в щель и налег на него, как на рычаг. — Теперь тяни.

Игнат дернул. Еще. И еще...

С натужным грохотом и лязгом решетка откинулась, загрохотала по бетонным плитам пола. Из распахнутого зева тотчас потянуло сыростью и гнилью.

"Как из раскрытой могилы", — подумалось Игнату.

— То-то я и думал, неспроста сквозняк гуляет... — пробормотал Эрнест. Он отбросил в сторону прут и теперь, вытянув шею, смотрел через плечо Игната в разверстую утробу тоннеля. — Протиснемся?

— Должны, — рассеянно ответил Игнат и добавил задумчиво. — Раз скобы приварены, значит, кто-то эти тоннели обслуживал. А если это и вправду воздуховод, то выход на поверхность должен быть не один.

— Правду говоришь, — поддакнул Эрнест. — Может, и еще где-то под завалами подобные люки скрыты. Может, находил их кто-то до нас...

— Может, — эхом отозвался Игнат и вопросительно поглядел на Эрнеста.

Тот усмехнулся немного нервно, сказал:

— Так уж и быть. Полезу первым.

Зажал фонарик в зубах и, перевернувшись на спину, руками ухватился за верхний край, а затем ловко протиснулся в тоннель. Послышался призрачный: "..шу-ух!", раздавшийся будто бы за спиной. Игнат вздрогнул и обернулся, обвел коридор белесым лучом фонарика, но ничего не увидел: не было ни единого движения в застывшем затхлом воздухе. Только маленькое облачко пыли крутанулось у одной из сваленных клеток.

"Сквозняк", — подумал Игнат.

И полез следом.

Комплекцией он был плотнее Эрнеста, а ватный тулуп только прибавлял объема, поэтому Игнат обтер боками все ржавые стены тоннеля. Тот плавно шел на снижении и, наконец, оборвался почти отвесной и непроглядной бездной. Только белое пятно Эрнестова фонарика, маячившее внизу, будто отросток глубоководного удильщика, манил в потаенные глубины и говорил о том, что и там, на дне, есть жизнь.

— Здесь тоже решетка, — донесся снизу голос Эрнеста.

— Можно открыть? — спросил Игнат.

— Попробую.

Послышались гулкие удары, как если бы кто-то бил сапогом о железные прутья. Затем раздался оглушительный грохот и отборная матерная ругань. Игнат заторопился, принялся ловчее перебирать руками и ногами и вскоре нащупал под собой не очередные скобы, а только пустоту. Протиснувшись в отверстие, он спрыгнул на пол и снова зажег фонарик. И сразу же увидел согнутого в три погибели Эрнеста, потирающего то отбитый копчик, то ушибленное колено.

— В следующий раз сам первым полезешь, — буркнул тот. — Зад у меня не казенный, в этих местах мне еще бывать не приходилось, а с тобой не в одну, так в другую историю обязательно вляпаешься.

Игнат не стал спорить, промолчал и обвел фонариком помещение — небольшое и квадратное, с прямоугольными железными шкафами вдоль стен. Эрнест подошел к одному, поддел пальцами покосившуюся дверку — та сразу же поддалась с визгливым скрипом. Внутри оказалось нагромождение щитков и проводов.

— Трансформаторная подстанция, — прокомментировал Эрнест. — Таких и наверху полно. Да только проку никакого.

Он несколько раз пощелкал тумблерами, но ничего не случилось.

"Уж не ошибся ли изгнанный из пекла черт? — с разочарованием подумал Игнат. — Никаких тебе чудес: ни мертвой воды, ни тайников. Лишь труха и запустение".

— Ладно, идем дальше, — словно прочитав его мысли, сказал Эрнест и двинулся к выходу. — Посмотрим, будет ли применение нашему ключику на этом ярусе.

Он потянул ручку на себя, и дверь нехотя распахнулась — кряхтя и постанывая, словно жалуясь на людей, осмелившихся потревожить ее вековой покой. Что-то упало с глухим стуком, как падает молодое, подрубленное топором деревце, и последующий за этим дробный стук вызывал в памяти Игната звук осыпавшихся яблок — так ребенком он обтрясал склоненные ветви, и округлые красно-желтые шары скакали и подкатывались под ноги. Уже спелые, уже надтреснутые от удара. Бери и ешь.

Только теперь это были не яблоки.

Игнат отступил, налетел спиной на трансформатор и застыл, опутанный страхом, как невидимой паутиной. Рядом вздохнул и тихо выругался Эрнест. Луч фонарика выхватил из мрака россыпь желтоватых костей. У самой двери юлой крутанулся череп, опрокинулся, приоткрыл в усмешке черную трещину рта и уставился на Игната провалами ослепших глазниц.

— Зараза, — пробормотал Эрнест.

Фонарик заплясал в его дрогнувшей руке.

Игнат сделал глубокий вдох и подумал:

"Это только кости. Старые кости, которые теперь никому не причинят вреда"

Он отлепился от врезавшегося в бок металлической коробки трансформатора и суеверно переступил через подкатившуюся под ноги лучевую кость. Но, в отличие от парня, Эрнест не питал уважения к почившим. Досадливо наподдав череп носком сапога, он выругался снова и вдруг наклонился и поднял что-то, лежащее у самого порога.

— Маузер, — прокомментировал он и со значением глянул на спутника. — Чуешь?

Игнат крепче перехватил фонарик, скользнул лучом по полу, стенам, по двери, испещренной мелкими оспинами, которые Игнат сначала принял за ржавчину, а теперь ясно понял — это следы от пуль.

— Здесь шла перестрелка, — сказал он вслух.

Эрнест мрачно кивнул. Покрутил маузер в руках, несколько раз щелкнул спусковым крючком, но патронов в магазине не оказалось, да и ржавчина постаралась привести оружие в негодность — время не щадило ни людей, ни вещи. И Эрнест вскоре отбросил пистолет, вытер испачканные ладони о тулуп.

— Немудрено, — сказал он. — Когда Эгерских солдат с насиженного места гнали, те бежали, что зайцы. А этот, видать, не добежал...

Он ухмыльнулся, перешагнул через окаменевшие кости и окликнул Игната:

— Ну, долго на мертвяков любоваться решил? Может, впереди еще сотня таких поджидает, а если у каждого рот разевать — до второго Апокалипсиса блуждать будем.

Игнат шагнул следом, лишь на миг задержался возле скелета. В его ребрах запутались истлевшие тряпки — не то военная форма, не то медицинский халат. Теперь уже и не разберешь. Шейные позвонки оказались сломанными.

"От удара Эрнеста", — решил Игнат, следом за проводником протискиваясь в дверной проем. И сердце сжалось от дурного предчувствия.

Это был тот самый первобытный страх, появившийся однажды в глубокой древности и засевший в генетической памяти человека — страх тьмы, из которой приходит опасность. Страх неизведанного, страх смерти.

Это тянущее чувство появилось сразу, как Игнат почуял запах.

К уже знакомому тяжелому духу прелости и пыли теперь примешивался еще один — резкая вонь медикаментов и химических реактивов. Так пахло в маленькой лаборатории, оборудованной Марьяной для смешивания различных фармакологических препаратов. Но здесь запах был увеличен многократно, он был почти физически ощутим, так что казалось — через некоторое время им пропитаются и волосы, и одежда, и сама кожа вберет его, как губка вбирает остатки пролитого на столешницу чая.

Рядом мучительно закашлялся Эрнест, но Игнат не смотрел на него. Втягивая пропитанный химической вонью воздух, парень стоял как вкопанный и только во все глаза глядел в большое возникшее на пути зеркало — и не узнавал себя.

"Чертом стать легко..." — пришло на ум.

И ни кто иной, как черт собственной персоной, смотрел на Игната из зеркального отражения.

Сморщенное лицо с проваленным носом. Губы — оплывший свечной огарок, — приоткрывали кривые заостренные зубы, столь же частые, как забор в родной Солони. Глаз был только один — остекленевший, мутный, подернутый болотной ряской и мелкой сеткой лопнувших капилляров. Второй же скрывался за наплывшим уродливым веком, которое свисало на щеку, будто оборванная штора в давно покинутом доме. Вместо волос всю поверхность черепа покрывали бугры и наросты, похожие на рога.

Игнат покачнулся и отступил. Фонарик задрожал в ослабевшей разом руке и только чудом не выпал. Луч света скользнул вбок, на мгновенье ослепив Игната бликами, отраженными от стеклянной поверхности. И тогда он понял — перед ним не зеркало, а большая, в человеческий рост, колба.

Она стояла на металлическом постаменте и была доверху наполнена желтоватой жидкостью, в которой плавало существо, принятое Игнатом за собственное отражение и так напугавшее его поначалу. Оно было мертво. Мертво и заспиртовано — подобных ему уродцев Игнат видел в естественнонаучном музее, куда выезжал от интерната с экскурсией. Всего лишь экспонат, выставленный на потеху публики.

— Значит, правду чистильщики сказывали, — раздался над ухом хриплый голос Эрнеста. — "Форсса" запрещенные эксперименты ставила. Нехорошие эксперименты: евгеникой да генетикой занимались, — он помолчал и, хмыкнув, добавил, — да и что ж хорошего, когда такая рожа.

Фонарик снова осветил скрюченное тело уродца и скользнул дальше. Веером рассыпались блики, запрыгали по комнате, отбросили на стены бесформенные тени. Игнат вздохнул, набрал полные легкие резкого, наполненного химикатами воздуха, и закашлялся, сплюнул на пол кисловатую слюну.

— Говоришь, впереди еще сотня таких поджидает? — осиплым голосом спросил он. — Да здесь их не сотня, а целый легион!

Зажав фонарик в нетвердой руке, Игнат медленно побрел мимо рядами выстроенных колб — разбитых и целых, маленьких и больших, наполненных и желтоватой, и белесой, и подкрашенной синькой жидкостью. Внутри плавали эмбрионы — лишенные жизни и разума сгустки изуродованной плоти. Словно некий безумный скульптор впопыхах соединил комья раскисшей глины, рассеянно наметил глаза и рот, да так и оставил, махнув рукой "сойдет!". И оставил полчища своих Адамов гнить на неизмеримой глубине, где ни одна живая душа не найдет их и не познает всю неприглядность созданной наспех жизни. А увидит только деревенский дурачок, но никогда не расскажет об увиденном — кто дураку поверит?

И уродцы мертво улыбались Игнату немыми ртами, так напоминающими акулий оскал нави. Позеленевшие купола высились над каждой колбой, будто надгробия, и все они соединялись между собой сплетением проводов и труб, и на каждой — будто насмешка над Игнатовой верой, — был выгравирован символ корпорации "Форсса" — птица с человечьей головой. А над всем этим языческим капищем, над мраком и запустением, тускло поблескивая патинированной медью, через весь купол шла витая надпись:

— Bo-na men-te, — по слогам прочитал Игнат вслух.

— С добрыми намерениями, — эхом отозвался вставший рядом Эрнест. — Это на латыни, еще со школы помню. Наверное, их девиз.

— Добрыми намерениями дорога в пекло вымощена, — пробормотал Игнат и двинулся дальше.

Ряды с колбами теперь закончились, и темная зала превратилась в перегороженный металлическими шкафами лабиринт. Здесь также, как и на верхнем ярусе, скрипела под ногами обвалившаяся побелка, подошвы давили мозаичное крошево стекла — не то от разбитых витражей, не то от обрушенных в спешке колб. То тут, то там по стенам и шкафам виднелись пулевые отверстия, и Игнат не был уверен, ржавчина ли это украшает выщербленные стены или чья-то засохшая кровь.

Повернув направо, Игнат понял, что попал в тупик — дорогу преграждал поставленный на попа стол. Подле него лежал еще один скелет со сломанной шеей — позвонки оказались фактически раздроблены, будто некий великан сжал свой многопудовый кулак вокруг горла несчастного и свернул ему голову, как новорожденному котенку. И не спас его верный маузер, валяющийся теперь в грязи и пыли как никому не нужная использованная ветошь.

"Что произошло здесь? — подумал Игнат. — Если шли бои, то почему люди умирали вот так..."

Он посветил фонариком вниз, разворошил ногой кипу полуистлевших бумаг, чернильницу и выполненное в виде спящего тигра пресс-папье — словом, то, что было сметено со стола, когда его использовали, как щит от какой-то таинственной и сокрушительной силы. И заметил кое-что еще, чего не разглядел раньше: тетрадь в твердом переплете.

На лицевой части было выведено кириллицей: "Начато: июль 2801 года"

А ниже: "Окончено..." — и больше не написано ничего.

Игнат поднял тетрадь с пола, обтер рукавом от пыли и пролистал — она был заполненным на две трети. Последние листы оказались выдраны с корнем, а там, где виднелась последняя запись, засохло большое бурое пятно. Но Игнат все равно сумел прочесть слова, выведенные размашистым и не очень аккуратным, но все равно различимым почерком:

"Простите нас, погибшие. Простите, выжившие. Добрыми намерениями вымощена дорога в ад, и мы заблуждались. И в заблуждении своем сделали работу за дьявола".

10.

Потом время исчезло.

Вернее, Игнат не мог сказать, сколько часов провел в этой безмолвной и неуютной зале, заставленной рядами мертвых кадавров, закосневших в своих колбах, будто в коконах. Не торопил его и Эрнест, подсевший рядом и воспаленными глазами следящий, как пятна света ползут по выцветшим чернилам, словно жуки по останкам некогда живой, а теперь давно сгнившей плоти.

Добрая половина тетради была исписана латиницей, перемежающейся непонятными значками и формулами. И Эрнест предположил, что это скрупулезное и пошаговое описание проводившихся тут экспериментов.

— На золотую жилу ты напал, парень, — говорил он, и руки его подрагивали, словно не терпелось поскорее заполучить этот по счастливой случайности найденный артефакт. — Отыщем переводчика, обнародуем записи... На сколько тайн эта тетрадочка свет прольет! Да и мы озолотимся, известными станем. Тогда-то наши грехи и спишут. Видать, покойный дед Феофил подарок мне оставил.

"Или вовсе сюда не дошел, — подумал Игнат и прибавил, — вот только почему?"

Кириллицей оказались исписаны лишь последние несколько страниц. И почерк в отличие от первых записей был здесь неряшливым, словно писавший торопился излить свою душу, очистить совесть перед неизбежным концом — так великий грешник исповедуется впопыхах на смертном одре, но умирает, не дождавшись отпущения.

"Кто теперь спишет мои грехи? — так начинался текст. — Перед кем мне оправдать свои деяния и свое предательство? Кто скажет — за золото. Кто скажет — за славу. И будет прав. Тяжкие это грехи — предательство и гордыня. Но есть и куда более страшный грех, и имя ему — глупость..."

Тут Игнат вздрогнул и быстро, исподлобья глянул на Эрнеста. Вспомнились обидные слова соседских мальчишек: "Дурак... дурак пошел!" Вздохнув и удостоверившись, что бывший сельский учитель полностью поглощен записями, Игнат вернулся к тетради и принялся читать дальше:

"Глупость — это не отсутствие ума. Глупость — это другими словами наивность, простодушие. Слепая вера в собственную правоту, в то, что любые деяния можно оправдать "bona mente" — добрыми намерениями: двумя хлебцами накормить голодных, двумя каплями исцелить немощных, подарить людям жизнь вечную...

Но любое заблуждение неминуемо разбивается о реальность, и приходит расплата. И чем страшней заблуждение — тем жесточе расплата. Как Господь стер с лица земли Содом и Гоморру, так и наше прибежище опалил огонь справедливого возмездия.

"...из дыма вышла саранча на землю, и сказано было ей, чтобы не делала вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям, которые не имеют печати Божией на челах своих..."

А на наших челах больше нет Божьей печати, и души прокляты. Ведь "саранча", вышедшая из бездны, создана не Господом, но руками человека в слепой его гордыне и глупости. Что было положено Господом от сотворения мира — должно остаться для человека тайной, ибо единые законы творят всю жизнь нашу, а если мы отойдем от них — то будет смерть. Наша явь — это текущее, сотворенное Господом. Все, что после неё, и до неё — есть навь. Вызванная из небытия — в небытие ввергнет род людской..."

Игнат прервался снова, сердце его стучало тревожно и гулко. Луч фонарика соскользнул со страницы, осветил опрокинутую мебель, стеклянное крошево на полу, сломанные шейные позвонки скелета.

Выходит, прав он был, когда говорил, что не нужно Солоньским землям ни чумы, ни язвы. Навь, как вышедшая из бездны саранча, пожирала все, до чего касалась, ломала и отравляла темным отчаянием человеческие жизни.

— Значит, здесь их колыбель, — словно прочитав его мысли, нарушил молчание Эрнест. Его голос прозвучал глухо в спертом, пропитанном химикатами воздухе.

— Здесь, — слабо откликнулся Игнат. — Думаешь, это они спят... ну, там...

Он указал назад, где за спинами высились колбы с мертвыми эмбрионами.

— Они, — твердо ответил Эрнест. — По крайней мере, пробные образцы. И чем бы ни занималась "Форсса", должен признать — итог получился впечатляющим.

— Армия мертвецов, — пробормотал Игнат.

Легионы существ, что не боятся смерти, потому что сами являются ее частью. А если кто-то смог оживить их, если восстали мертвые в зачумленном Полесье — то ведь можно будет вернуть и Званку. Вот только бы понять — как.

"Пойме-ешь..." — вздохнуло рядом, как сквозняком по полу потянуло. Подхватило и закружило в воздухе белесую пыль и бумажную труху. Игнат поежился, поднял ворот тулупа, словно опасаясь, что к коже снова пристынут безжизненные ладони.

"Теперь они пытаются прорвать нашу оборону", — писал дальше ныне мертвый автор, и на этих словах чернила расплывались и делали текст совершенно нечитабельным, так что лишь спустя несколько строк можно было вновь разобрать написанное:

"...обвал в отделе экспериментальной и эволюционной генетики, — заканчивалась фраза. — Сверху идет точечная бомбардировка авиацией Южноуделья — град и огонь, смешанные с кровью. А все четыре нижних круга отошли нави, и все люди приняли мучительную смерть. Ирония горька и стара, как мир — бунт созданий против своего создателя. Теперь нам только и остается, что до последнего держать позиции, стараться не выпустить саранчу на землю. Но эти твари не знают ни страха, ни сострадания, а только слепую ярость и жажду разрушения — как и положено оружию, не обремененному разумом, которым можно лишь управлять. Но мы в гордыне своей и слепоте своей не смогли осуществить и этого. Пытаясь стать равными Богу, мы возвысились над смертью. И приручили ее. И теперь распространяем ее по свету, как вирус.

Простите нас, погибшие. Простите, выжившие..."

Текст заканчивался уже знакомой Игнату фразой, и он опустил фонарик, скорбно застыв над раскрытой тетрадью, как над чужой могилой, и слышал только биение собственного сердца, да мягкий шелест бумаг, подхваченных сквозняком.

— Вот что, парень, — подал голос Эрнест, и его широкая ладонь легла на открытую тетрадь, захлопнув ее, как медвежий капкан. — Давай-ка ее мне. Ценные вещи надо сразу подбирать и ближе к сердцу держать, — он проворно сунул тетрадь под тулуп. — Может, другой дорогой возвращаться придется. Или, не ровен час, кто по пятам пойдет. Как бы ни пришлось добром делиться.

Эрнест засмеялся, довольный своей шуткой. Но Игнату смеяться не хотелось — от одной мысли об оставленных позади мертвецах морозным страхом сводило сердце.

— Почему никто не обнаружил это подземелье раньше? — задал он мучавший его вопрос.

— Кто знает, — откликнулся Эрнест. — Может, приказа такого не было. Или помешал обвал, или случай помешал.

Они замолчали. Пятна света подрагивали, терялись в океане кромешного мрака и тишины, и черные тени начали подниматься из глубины, разрезая отравленный воздух искривленными плавниками.

— Вот что, парень, — наконец, сипло проговорил Эрнест. — Давай-ка убираться отсюда поскорее, пока чего худого не случилось. Вот, кое-что уже на руках имеется, — он похлопал ладонью по животу, куда спрятал найденную тетрадь, и голос его задрожал от возбуждения. — Осталось только потаенную дверку отыскать, которую ключик отпирает. Чую, совсем рядом мы.

Игнат медлил. Следил, как горбатые тени акулами ходят по кругу. А, может, и не тени это были, а призраки минувшего — вот шевельнется сейчас мертвец, поднимет слишком тяжелую для раздробленных позвонков голову, клацнет костяными челюстями, пытаясь донести до незваных гостей свое последнее предупреждение: "Благими намерениями дорога в пекло вымощена". И завздыхают, заворочаются мертвые уродцы в своих прозрачных колбах, жалуясь на холод и вечную тоску.

— Да что же ты? — усмехнулся Эрнест. — Никак, испугался?

Игнат моргнул, тряхнул лохматой головой.

— Нет... Не то совсем. Думаю, не по-христиански это. Правильно написал тот человек: единые законы творят весь наш мир, а если отойти от них на темную дорожку — то поплатишься жизнью или еще хуже — добрым своим именем и бессмертной душой.

— Дурак ты, как есть! — в сердцах сплюнул Эрнест. — Ведь ни золото, ни слава нами не движет. Не с корыстными целями мы сюда пришли, а с чистыми помыслами.

— Эти вон, — Игнат кивнул на окостеневший скелет, — тоже чистыми помыслами прикрывались. Тоже в Бога играли.

— Ну, как знаешь, — Эрнест поднял с земли рюкзак, водрузил его на спину. — Только не в моих привычках от цели отказываться, когда она уже перед носом маячит. Пусть сам сгину, а сына на ноги поставлю. А ты вот о чем подумай. Выходит, зря ты своей душой рисковал, от нави муки терпел. И кто, как не ты, деревню от напасти спасет? Не давши слово — крепись, а давши — держись. Так-то, чертенок.

Ухмыльнувшись, Эрнест обошел Игната и пошагал к завалу. И показалось — потекла за ним горбатая тень, чернее и уродливее прочих, будто идущая по пятам тьма наконец-то настигла их и пометила чело — но не Божьей благодатью, а проклятьем.

"А я уже давно проклят, — подумал Игнат. — Бабка моя в земле лежит. Земляки предали. Марьяну я сам от себя оттолкнул. Одна только темная думка и осталась. Так чего мне терять? Так?"

"Так", — улыбнулась тьма, огладила его щеку бестелесной рукой. И Игнат вздрогнул, подхватил рюкзак и поспешил за Эрнестом.

— Давай, помогу, — буркнул он. — Чай, посильнее тебя буду.

Вдвоем они оттащили с прохода стол и сдвинутые друг к другу шкафы — обратная их сторона оказалась размочаленной в клочья, словно кто-то прорывался к осажденным, царапая фанеру и металл острыми, как хирургический скальпель, когтями.

Они миновали лабиринт из баррикад, обогнули причудливые железные столбы, упирающиеся своими макушками под самый купол, и теперь Игнат не смотрел по сторонам, хотя каждый раз вздрагивал, когда подошвы пим с хрустом давили осколки стекла и целые куски обвалившейся побелки (или костей незадачливых экспериментаторов — услужливо подсказывало сознание).

— Приехали, — вдруг сказал Эрнест.

Он остановился и вытер взмокший лоб рукавом. Игнат остановился тоже, и сердце его ухнуло вниз. Будто тропинка, что все время весело бежала впереди и манила путников обещанием счастья, оборвалась бездонным провалом, так оборвался и путь Игната. Но не черная бездна отворилась перед ним, а нагромождение породы, обломков арматуры и разбитых коммуникаций.

— Завал, — устало прокомментировал Эрнест и опустился на ближайший к нему камень. — Дальше хода нет.

"Обвал в отделе генетики", — вспомнилось Игнату.

Вероятно, именно об этом говорил автор дневника. И все четыре нижних яруса отошли нави, и ни одна живая душа больше не проникнет в тайное подземелье.

— Можно динамитом взорвать, — сказал Эрнест. — Только нет у нас такого добра, да и опасно — вся конструкция просядет. Видно, не зря черти обманом славятся. И над тобой насмеялись.

Игнат молчал, оглядывал осевшую породу, что занимала собой всю стену, в которую и уперлись путники.

"С навью у меня свой разговор..." — так сказал изгнанный из пекла черт. А, значит, был и у него свой расчет. Надеялся он на Игната. Потому и ключ передал.

— Нет, — покачал головой парень. — Видать, плохо мы искали. Сердцем чую, что здесь заветная дверца.

— Ну, если чуешь, — усмехнулся Эрнест. — В такой вони, как здесь, только сердцем и можно чуять. Неровен час, наглотаемся дряни.

Он махнул рукой, и вдруг замер. Потянул носом воздух и тут же закашлялся. Заслонился рукавом.

— Показалось, — пробормотал он.

Поймал удивленный взгляд Игната и, усмехнувшись, пояснил:

— Почудилось, что ванилью со стороны пахнуло. Вот как от тебя, когда за черта принял.

Новый порыв сквозняка забрался под ворот, пробежал мятным холодком по коже. Запах гари и сладости — шлейф, всегда сопровождающий навь. Игнат попробовал принюхаться тоже, но резкая вонь химикатов обожгла слизистую, и парень опустил нос в ворот тулупа.

— Откуда же? — сипло проговорил он.

Эрнест привстал, потянулся вправо.

— Может, и нет... Только у меня с детства нюх, как у собаки. А ну...

Склонив набок голову, как заправская легавая, он пошел вдоль стены, попеременно закрываясь то одним рукавом, то другим, но, наконец, остановился возле самого края завала.

— Здесь. Подойди-ка!

Игнат подошел. Действительно, даже сквозь химическую вонь ощущался легкий и сладковатый запах ванилина.

— Как странно, — пробормотал Эрнест.

— Погоди.

Игнат подошел к завалу. Из-под обваленной штукатурки торчал край металлической створки, отступающий от стены на два пальца.

— Никак, дверь.

От волнения сердце забилось быстро и гулко. Игнат попробовал подцепить пальцами кусок штукатурки, но мешали обломки арматуры и спрессованная порода.

— Давай-ка я попробую, — пришел на помощь Эрнест.

Он подобрал с пола плоский и твердый камень и, используя его, как мастерок, принялся счищать сверху прилипшую породу. Она принялась осыпаться целыми пластами, открыв под собой петли и двойные створки. Теперь запах ванили стал сильнее, и это еще больше воодушевило Игната. Растаскивая валуны голыми руками, ему казалось, что и мертвая Званка помогает ему, и дело шло на лад, и камни с грохотом осыпались вниз. Наконец, Игнат остановился.

— Ну что же ты? — с придыханием произнес Эрнест. — Открывай!

— А ключ? — растерянно отозвался Игнат.

Эрнест отмахнулся. Не церемонясь больше, он ударил кулаком по перекошенной двери. И они скрипнули, соскочили с петель, приоткрыв полную пыли и прелости утробу. Эрнест разочарованно сплюнул.

— Очередная трансформаторная будка, — в сердцах проговорил он. — Было бы ради чего силы тратить.

Это, действительно, был никакой не потайной ход. За резными дверями оказался цилиндрический постамент с рычагами, а сбоку постамента виднелось причудливое треугольное отверстие.

И силуэт отверстия показался Игнату знакомым.

Сердце заколотилось так сильно, что парень прижал к боку кулак. Ему показалось, что гулкое биение наполняет застывший, пропитанный химической вонью и сладостью воздух, так что его могут услышать спящие в колбах чудища.

Тем временем Эрнест просунул голову в распахнутые створки, присвистнул и весело глянул на Игната.

— Ну что, парень? Получается, нашли мы заветный замочек, а? Видать, не трансформатор это.

Он рывком сорвал едва держащуюся на петлях дверцу, приоткрыв тянущиеся от постамента поршни и провода.

— А что тогда? — Игнат подошел тоже — медленно, как в детстве продирался по илистому дну через толщу воды.

Осторожно провел ладонью по округлому боку постамента — кожу холодило прикосновение металла, покрытого оледеневшими наростами: по-видимому, сюда долгое время капала вода или какая-то другая жидкость, маслянистая и перламутровая, оставившая на полу радужные разводы. Под левым крылом птицы, выгравированной на постаменте, натекла целая лужа, и оледенела, глянцево поблескивая под пляшущем лучом фонарика.

"И по левое крыло от нее бьет мертвой воды ключ, а по правое — воды живой..."

Игнат провел пальцами по перламутровым потекам, осмотрел уходящие вверх перекрученные канаты проводки. В некоторых местах она провисла от обвалившейся породы, но не оборвалась. Заржавленные механические сочленения напоминали лапы гигантского сенокосца, висящего вниз головой.

— Вот сейчас и проверим, что это, — сказал Эрнест.

Он достал ключ и приладил его к треугольному отверстию постамента. Треснула и осыпалась корочка льда.

— Погоди, — запоздало сказал Игнат.

Почему-то мучительно защемило в груди, и навалилась тоска — Игнат сам не понял, откуда она взялась. Это не была тоска ни по мертвой Званке, ни по уехавшей на родину Марьяне. Может, это была та тоска, которая накрывает первооткрывателя, когда он покоряет неприступную вершину и находит там уже кем-то оставленный флаг. Эта тоска шепнула: "Не ты первый. Не твоими руками открывается тайна, да и может ли кто-то другой прикоснуться к ней? Ведь известно, что только души чистые и безгрешные могут добыть мертвую воду..."

Но спорить было поздно.

Ключ провернулся в закосневших пазах — с таким трудом, что Эрнесту пришлось приложить усилие, и тогда раздался мучительный лязг и скрежет. Внутри постамента что-то застонало, треснуло с хрустом ломающейся кости. Высоко над головами по обвисшим жилам проводов пробежали белые искры. А затем рычаги дрогнули и повернулись вокруг оси, и это напомнило Игнату, как когда-то в детстве он брал с бабушкиного трюмо резную коробочку и тянул за ручку сбоку — тогда откидывалась крышка и фарфоровая балерина начинала крутиться на одной ножке под хрустальный перезвон старинной мелодии.

Рычаги повернулись снова, теперь уже плавнее, словно, наконец, преодолели сопротивление вековой ржавчины. И тогда Игнат облизал губы и сказал:

— Я не знаю, что это. Но знаю одно: это очень похоже на старую механическую шкатулку, которая долгое время простояла без дела. А теперь ты завел ее, Эрнест.

11.

Вспыхнула и заморгала слабая подсветка. Механический сенокосец под потолком заворочался, засучил лапами. Игнат вовремя отскочил в сторону — рядом упал и разлетелся крошевом кусок штукатурки. Задрав голову, парень видел, как узкая полоса транспортерной ленты покатилась назад. Ржавые пластины скрипели и грохотали, выпускали из бронированных сочленений труху и пыль.

— Началась свистопляска, — пробормотал Эрнест. Его рыжая шевелюра стала совсем седой от просыпавшейся побелки.

Сощурив воспаленные глаза, он глянул назад, за спину Игната. Тот обернулся тоже, и в этот момент где-то в глубине заброшенной лаборатории раздался визгливый скрежет металла о металл. Транспортерная лента застопорилась, вхолостую заходили гусеничные сегменты, лязгая и повизгивая, но так и не трогаясь с места.

— Сломалась? — шепотом спросил Игнат.

Эрнест отрицательно мотнул головой.

— Не думаю...

В то же время послышался далекий болезненный "оох...", будто гигантские клещи с силой вытянули гниющий зуб. Над самодельными баррикадами взметнулось облако, густое и сизое, будто грозовое.

"Как те, что всегда предвещают сошествие нави", — подумалось Игнату.

В груди коготками заскреблась тревога. Лязг повторился, на этот раз громче и мучительнее прежнего. Тогда гусеница транспортера возобновила движение и поползла обратно, но теперь под ее ржавым брюхом покачивалась добыча.

— Помоги, Господи, — выдохнул Эрнест и перекрестился.

Поддерживаемая трехгранными механическими когтями, над их головами проплыла колба: Игнат видел, как с толстого днища осыпается ржавчина, как в желтоватой жиже, будто пловец на волнах, качается подвешенное за провода чудовище. В полуоткрытом акульем рту влажно поблескивали обломанные иглы зубов.

— Может, остановим? — в страхе спросил Игнат и шагнул к постаменту, где продолжали пощелкивать и крутиться рычаги. Но дорогу преградила широкая ладонь Эрнеста.

— Погодь! Посмотрим, что нам еще эта "музыкальная шкатулка" покажет.

И снял с плеча, вскинул наизготовку ружье.

Тем временем колба описала над головами круг, скользнула в выломанные Эрнестом двери и застыла. Механические когти зажужжали, закрутились по часовой стрелке, насаживая ее на выскочившие из постамента винты, и сочленения "сенокосца" сомкнулись на медном куполе, надежно зафиксировав колбу. Заспиртованное внутри чудовище теперь оказалось повернуто к Игнату боком. Бледная, никогда не знавшая солнца кожа существа блеснула неприятно и глянцево, будто смазанная маслом.

Теперь Игнат заметил кое-что, чего не замечал раньше: рядом с гравировкой на куполе колбы оказался резервуар, к которому был подведен желоб с деформированными не то от времени, не то в результате обвала стенками. Снова щелкнули и провернулись рычаги. И тогда из неприметного отверстия в стене выпала капсула в палец величиной.

Поршень протолкнул ее по желобу, она застопорилась на изломе, но все же преодолела деформированный участок и упала в резервуар. В ту же секунду упало и сердце Игната: дурное предчувствие снова заворочалось внутри темным сгустком, на языке отчего-то появился кисловатый привкус желчи.

Молчаливо и зачаровано смотрел Игнат, как сжатая по бокам капсула выпустила из своего брюха перламутровое облако. Подведенные к резервуару провода дрогнули, наполнились беловатым мерцанием. И подвешенное на них существо дрогнуло тоже.

"Пытаясь стать равными Богу, мы возвысились над смертью. И приручили ее".

Теперь Игнату предстояло воочию удостовериться в реальности этих слов.

Тело существа несколько раз свело судорогой, словно по нему пропустили электрические разряды. Разжались сведенные вековым окаменением когтистые пальцы. Безволосая голова мелко затряслась, будто в припадке падучей. Игнат видел, как под плотно сомкнутой берестой век медленно задвигались глазные яблоки. Еще немного — и урод откроет глаза, уставится на Игната взглядом пустым и темным. Так смотрит сама смерть, прежде чем коснуться твоего лба костяными пальцами.

"Вызванная из небытия — в небытие ввергнет род людской".

— Нужно остановить это, Эрнест! — Игнат шагнул к постаменту.

— Стой, — отозвался тот. — Не время еще.

— Мы узнали достаточно.

Игнат протянул руку, намереваясь выдернуть запустивший механизм ключ. Но не успел коснуться: в грудь ему уперся ружейный ствол.

— Сказал же, стой смирно, — хрипло произнес Эрнест. — Убью!

Его глаза лихорадочно поблескивали, дыхание стало хриплым и учащенным.

— Да ты, никак, разума лишился? — прикрикнул Игнат.

— Пускай лишился! — пролаял Эрнест — А все же лекарство от смерти моим будет! А ты, парень, лучше отойди от греха подальше! Ну?

Он щелкнул затвором, и Игнат отступил. Сердце билось болезненно и гулко. И чудовище в колбе корчилось от боли, пыталось совладать с непослушными мышцами. Тогда рычаги совершили новый оборот, и в желоб выскочила еще одна ампула.

"Вот оно — лекарство от смерти", — понял Игнат и напрягся, как перед броском. Протянувший по полу сквозняк снова взъерошил его волосы, шепнул на ухо: "Еще не время..."

И парень медлил, только смотрел, как ходят вхолостую поршни, пытаясь протолкнуть ампулу через деформированный участок.

Да только Эрнест ждать не собирался.

Улучив момент, он подскочил к желобу и наотмашь ударил по нему ружейным стволом. Капсула подпрыгнула, упала в побелку и пыль. Эрнест нагнулся следом, и его руки затряслись, как у алкоголика в ожидании выпивки.

"Вот теперь", — шепнула мертвая Званка и подтолкнула Игната в спину.

Парень ударил Эрнеста в бок. Тот взвыл, и, не удержав равновесия, стукнулся затылком о постамент. Ружье выпало из разжавшихся пальцев.

— Ах ты, стервец! — яростно взревел он и дернул Игната за тулуп.

Парень споткнулся. Его пальцы лишь скользнули по одной из граней ключа, но не успели выдернуть его. Игнат плечом повалился на рычаги, и те застопорились, заскрежетали в тщетной попытке продолжить движение. Совсем близко от Игнатова лица, отделенное лишь стеклом и толщей желтоватой жидкости, чудовище приоткрыло изувеченные губы, и с них сорвались и поплыли вверх тяжелые маслянистые пузыри. Игната затрясло от омерзения. Он потянулся к ключу снова. Но Эрнест навалился следом, ударил в скулу — несильно, но достаточно для того, чтобы Игната отбросило с постамента. Застопорившиеся, было, рычаги возобновили движение, и по сплетенным проводам снова побежали волнообразные искры.

— Посторонись, парень! — угрожающе выдохнул Эрнест. — Посторонись, не то зашибу! Мне-то уже терять нечего! Мне бы Сеньку...

Игнат не дал ему закончить, ударил в ответ — со всей мочи, вкладывая в удар всю накопившуюся злость, все темное отчаяние последних дней. Под его кулаком челюсть хрустнула, и Эрнест полетел на пол, кашляя и отхаркивая кровь.

— Черт прокля... — начал он.

И поперхнулся, сплюнул обломанный зуб.

Краем глаза Игнат увидел, как из резервуара вновь плеснуло перламутром, и понял — это новая капсула достигла цели и отдала мертвому чудищу порцию живительной силы.

Хребет монстра завибрировал, выгнулся дугой, так что отчетливо выделились все позвонки. Синюшная кожа натянулась до того, что, казалось, вот-вот лопнет. И Игнату подумалось: не кровь засочится из ран, а что-то иное — блеклое, омертвелое, водянистое. Костистые руки дернулись, будто невидимый кукловод потянул за нити. Скрюченные пальцы ударили в стекло.

В тот же миг Эрнест подхватил оброненное ружье и направил его на Игната.

— Ну что, чертенок, — прохрипел он. — Поглядим, чья возьмет?

Игнат замер, тяжело дыша и судорожно сжимая кулаки. Во рту чувствовался солоноватый привкус — щуплый или нет, Эрнест тоже бил, не шутя. Облизав губы, Игнат произнес как можно более спокойно:

— Эрнест, послушай...

И вздрогнул. За спиной послышался скрежет когтей по стеклу. И еще раз. И еще.

Глаза Эрнеста сделались круглыми и стеклянными. Свободной рукой он нашарил в пыли капсулу, зажал ее в кулаке. Затем его окровавленные губы свело в безумном оскале, словно он, наконец-то достигнув цели, успокоился, и теперь — хоть земля гори под ногами.

— Да заткнись ты, урод! — прошипел он.

И, вскинув ружье, нажал на спуск.

Игната будто кто-то толкнул в бок. Он повалился ничком, поднял ворот тулупа, защищая лицо. Над головой что-то лопнуло, разорвалось, и осколки стекла градом посыпались на скрюченную фигуру Игната.

Потом пришла первая мысль:

"Жив? Не задело?"

Но только ныла рассеченная губа, да ушибленный бок. Тогда парень осторожно опустил воротник и глянул.

И понял, что стрелял Эрнест не в него.

Тот теперь поднялся на ноги и стоял, пошатываясь, словно разом осушил полштофа браги. Руки его тряслись тоже, и ружейный ствол ходил туда-сюда, то опускаясь к самому полу, то судорожно задираясь к потолку. А перед ним — там, где раньше находилась колба, — подвешенное за перекрученные провода, выгибалось и дергалось чудовище.

От выстрела стекло разлетелось, только внизу, у постамента, еще торчали обломанные края — будто острые акульи зубы. Масляная жидкость вытекла тоже, и напитавшаяся влагой пыль стала угольно-черной. Из-под вывороченных рычагов били фонтанчики искр.

Эрнест снова отхаркался и сплюнул в пыль.

— Проклятое место, — пробормотал он. — Да только все равно моя взяла. Понял, чертенок?

Он засмеялся и повернулся к Игнату лицом — в тусклом свете ламп оно казалось восковым, будто у покойника.

— Вот, где теперь у меня смерть! — он поднял кулак и потряс им над головой. — Стало быть, не зря я за этой тайной гонялся! Спасибо и тебе, чертенок, что открыл ее для меня! — он опустил кулак и жутко улыбнулся окровавленным щербатым ртом. — Спасибо. И прощай. Нравишься ты мне, да только не должно быть у этой тайны много свидетелей.

Черные зрачки дула всплыли из дрожащего марева и застыли перед лицом Игната. Неотвратимость смерти и пустота космоса были в них. И огненными сполохами вспыхнули в голове слова: "...есть куда более страшный грех, и имя ему — глупость..."

С глупости начал свой путь Игнат. Глупостью и закончит его.

Он подобрался, отрыл рот — может, хотел вразумить Эрнеста, может, обратиться к его совести. Только не успел сказать ничего. Мертвая тварь прогнулась на поддерживающих его канатах. Те заскрежетали, будто едва удерживались в проржавевших креплениях. Склеенные веки чудовища задергались, но не поднялись, зато из горла вырвался хрип — так нож точат о нож на скотобойне. Так скрипят ветви под тяжестью висельника. Так навь говорила в завьюженном лесу, обрекая Игната на мучения. Вытолкнул ли эти слова окостеневший от долгого молчания язык, или это тоже почудилось Игнату?

— Не ему эта тайна открыта, — проскрипел возникший в голове голос. — Не ему и владеть ею.

Затем канаты оборвались.

Игнат вновь отпрянул, защищаясь от пластов ссыпавшейся штукатурки. Засвистели, рассекая воздух, оборванные провода. Механически сочленения сенокосца накренились, заскрежетали — протяжно и предупреждающе, будто выдохнули людям: "бегите!.."

А потом с головокружительной высоты обрушился железный трос.

Одним ударом, будто серпом, он рассек все еще дергающееся на проводах чудовище — по диагонали, обнажая куски бледно-розовой плоти. Скользнул по постаменту, выбив новый сноп оранжево-белых искр.

И в долю секунды отсек Эрнесту голову.

И замер, закрутился змеиными кольцами у самых Игнатовых ног.

Какое-то время парень с ужасом глядел, как обезглавленное тело Эрнеста еще пытается удержать равновесие, как из разрубленных артерий выплескивается и пузырится кровь, окрашивая одежду в багрянец и тьму — цвета самой нави. Затем колени подогнулись, руки разжались, отпуская ружье. И выпавшая капсула покатилась к Игнату, словно подхваченная сквозняком.

Он машинально накрыл ее ладонью и заскулил — хрипло, почти беззвучно. Мир подернулся кровавой пеленой, и в ней, словно свежий ожог на коже, проступило изображение птицы с человечьей головой. Под ее правым крылом собиралась в лужу перламутровая слизь умирающего монстра, а под левым — темная кровь Эрнеста. И, сжимая одной рукой капсулу с водою живою, другой Игнат осенял себя крестным знамением и бездумно повторял слова некогда заученной молитвы:

— Господи, ты прибежище мое и защита моя. Не убоюсь я ужаса в ночи, и стрелы, летящей днём, и язвы, ходящей во мраке. Потому перьями Своими осенишь меня, и под крыльями твоими я буду безопасен. Ведь я... только я! Только я один пришел сюда с душою светлой, с помыслами бескорыстными. И нет в моем сердце зла...

Другие части романа:

Часть 1. Деревенский дурачок

Часть 2. На перепутье

Часть 4. Огонь очищающий

Часть 4 выложена не полностью! Окончание по запросу!