Сербский отряд воеводы Влада Михаиловича Воскара

СЕРБСКИЙ ОТРЯД ВОЕВОДЫ ВЛАДА МИХАИЛОВИЧА ВОСКАРА.

Отряд этот возник в Сибири в конце 1918г. из военно-пленных сербов, славян и других народностей Югославии. Со стороны солдат было просто лучше пристроиться и кушать, чем кочевать по концетрационным лагерям. Со стороны офицерства и "правительства" сформировать более или менее боевую единицу, хотя для несения службы в тылу. И вот, взяв уполномочение у генерала Жанена — хозяина всех иностранных банд в Сибири и на Урале — воевода Воскар разослал гонцов по всем лагерям, где содержались военно-пленные с призывом явиться к нему во вновь формирующийся королевско-Сербский отряд. Наплыв сначала был со всех лагерей не очень большой, но Воскар не ограничился одним призывом и к концу 1918 г. у него образовалось человек около 400. Из Сербского полка, который стоял в Челябинске и командиром которого был капитан Паукович, были высланы сербские кадровые офицеры: поручики Пузыч, Авирович, Радакович, а потом в марте ещё прибыли — поручики Конич, Кекич и Обрадович. С разрешения генерала Жанена произвели двух писарей сербов в военные чиновники: Экмиджича и Рашевича, и таким образом офицерский состав и солдаты из лагерей с бору, да с сосёнки образовали отряд. Врачём отряда был Симич, ярый спекулянт. Солдаты, собранные с разных мест — Тюмени, Омска, Новониколаевска, Челябинска и друг. городов, тронутые большевизмом, в особенности Тюменские — представляли из себя что угодно, только не воинскую часть. Он был своего рода коммунистической ячейкой, откуда шёл дух разложения в "белых" частях и где находили себя, кто на время, а кто и на продолжительное время, русские большевики. Воскар, воодушевляемый русскими властями, решил сформировать полный отряд — пулемётчики, разведчики, кавалерийсты и прочее, для чего он открыл свободный доступ и всем русским добровольцам. Этим случаем воспользовались в полном об"ёме, как и всегда и во всём, русские коммунисты, и через короткое время в отряде было уже около 80 человек, под видом казаков, поляков и др. Переменив костюмы на сербский, иногда и фамилию, и возраст, и место происхождения русские "добровольцы" чувствовали себя великолепно. Этому благоприятствовало следующее. Воскар был какой-то вроде фанатика — упрямого и сильно не любил чехов. Солдат своего отряда низачто ни кому не выдаст, если он только зачислен к нему в отряд. Были случаи ареста — Воскар [77] сам шёл его освобождать, и если русская администрация этому противилась — он принимал это за личное оскорбление и уже официально просил в дисциплину и порядок сербской части не вмешиваться. Эта черта весьма ценна была, конечно, для нас, бывших там русских и сделавшихся сербами, и её очень любили сербские солдаты, ибо таким образом сербский отряд вышел совсем из русского подчинения и непосредственно знал лишь генерала Жанена, который жил в Омске. Это всё происходило в Новониколаевске. Через месяц-два после сформирования отряда "русские добровольцы" иногда под влиянием опьянения, иногда просто кто подслушает — стали проговариваться, и к отряду стало прислушиваться [...] отделение. Но дух сербских солдат был настолько свободный, что жандармерии трудно было устраивать слежку, тем более, что в нём так сильно развились спекуляция, что в конце концов каждый народник и просто солдат представляли из себя лавочника. Врач Симич был душою спекуляции. Спекулировали все и официально от генерала Жанена брали разрешение на приобретение в Харбине продовольствия и вещей для отряда. Ехал Симич с командой в трёх вагонах. Все, кто имел свободные деньги, давали по списку и на эти деньги по возвращении давалось каждому того или иного товара: этот в свою очередь его здесь перепродавал на рынке. В вагоне, где был штаб отряда, постоянно были ящики водки. Первый день я поразился, когда все, кто мог сюда войти по тому или иному делу — брал бутылку из ящика, отпивал прямо из горлышка, сколько ему надо было, и ставил в ящик. Воевода Воскар по происхождению из мастеровых — лил свечи — был очень прост в обхождении с солдатами. Умеющий писать только свою фамилию, он представлял из себя разбойника-атамана, который провёл свою жизнь в походе и разгульной жизни. Он не знал ни каких правил приличия и норм, ни с чем не считался и никому не подчинялся, был своего рода царьком. "Я знаю своего Короля, ебент бога и матку", — говорил он официальным языком, — "а чехов и русских генералов прочь". На русских генералов, которые ходили в золотых широких погонах, он как то смотрел не то с завистью, не то с презрением. Он носил на рукаве нашивку из галуна, старое его отличие, как атамана, и он этим гордился.

Таков приблизительно общий вид отряда, так он возник и зачислен на довольствие при "Северной группе войск" полковника Степанова, приверженца Учредилки. Этому отряду давали несколько раз наряды в караулы по городу и несколько раз отнимали это право, [78] и доходило даже до того, что предполагали совсем разоружить. Потом всё это сглаживалось при уверении сербскими офицерами русское командование, и им снова возвращалось доверие и оружие.

2. КАК Я ПОПАЛ ТУДА.

С германского фронта я прибыл вместе со штабом 16 Северного корпуса, в котором я служил всё время с 30 июля 1914 г., командиром которого состоял А. П. Соболев (коммунист) — до 15 апреля 1918 г. До июня ликвидировал дела корпуса, а потом поступил в Казанский Губвоенкомат, а Соболев командиром батальона Казанских командных курсов. До июля мы числились по спискам штаба корпуса. В это время уже носились тревожные слухи о нашествии чехов, и по предательству офицеров Казань была занята неожиданно в ночь на 7 августа 1918 г. Большая часть нас осталась, как зайцы на острове, и спасались кто куда может. Нас же спасло то, что мы здесь новые люди, и нас почти, в таком большом городе, мало кто знал. Но инстинктивно чувствовали и ждали каждый день и час.

Моя комната была в доме крестьянина на Большой Красной Љ7 (бывш.Дворянская). Жутко было в этом пустом доме. Большой этот дом имел очень много комнат, целый лабиринт. Во дворе этого дома была стена, у которой производились расстрелы. В течение двух дней сплошного кошмара я дошёл до такого состояния, что сам чуть не выбегал за тем, чтобы и меня пристрелили. Но как то всё это миновало. Все документы были спрятаны — я, например, свои спрятал в подушку, на углу которой сделал мет. Будучи в Губвоенкомате, я близко познакомился с нач. отд. снабжения Н. Алексеевым, вот теперь то мы с ним стали строить свои планы, как бы удрать к своим. Пока что решили отвести от себя удары — я переехал на другую квартиру. Алексеев призван в интендантство. Алексеев призвал сейчас же и меня (10 авг.), Воловича и др. и таким образом у нас образовалась своя группа. Все поступили в управление интендантства. У меня было удостоверение, что я на службе, что меня и спасло от незнающих лично меня шпиков, а на всякий случай 16 августа с содействия Алексеева меня отправили на товарную станцию к вагонам с продовольствием. Теперь только я свободно вздохнул — здесь ни кто меня не видел, а ночи проводил под вагонами и в вагонах, меняя каждую ночь места. Из этих вагонов продукта погрузили на транспорт и отправили в Лапшев. Что творилось, трудно писать — буржуазия билась в истерике. Я решил, что [79] больше пользы принесу своей пропагандой в тылу и Сибири.

В Уфе я образовал ячейку из двух братьев — Гаврила и Степана Федоровичей Потаповых (их дом через два лома от кулака Чикова к городу в слободе Глумилине, от Уфы полторы версты) со мной был Валентин Степанович Петров, Казанец. К нам присоединились матросы, живущие против Чикова (в посёлке Глумилино), Новосёлов и его тов. Вечером мы садились на лошадь и направлялись в город в ресторан для агитации. Лошадь оставляли где нибудь в стороне. Помню один случай, как нас офицеры и чехи окружили, но находчивость и мы спаслись. Мы именовались — я — полковником, а Петров — поручиком. Погонов тогда ещё никто не носил. Это было 4 октяб. в большом ресторане против Цирка. Откуда ни возмись бежит Петров и кричит: "Господин полковник, вас требуют срочно к прямому проводу". Офицеры отступили от меня. Я, извиняясь перед офицерами, что мол недоразумение, вы меня подозреваете, сам взял Петрова и пошёл с ним. Степан Потапов нас уже ждал на своей лошади. Мы сейчас же за угол и давай драло. В этот день у нас случилось несчастье — сломали телегу, ехали напрямик через поле и заборы. Пришлось итти пешком, телегу бросили в яму. Утром на другой день привезли. В этот день у меня пропал Наган, но Петров где то нашёл новый.

6 октября снова поехали в город в другую часть города. Зашли в большой ресторан. Как то рыбак рыбака видит из далека. Нас сгруппировалась кучка единомышленников. На каждом столе Пьянство. Мы попросили спеть марсельезу. Хозяин с удовольствием. Публика полно. Какое сильное впечатление произвели эти звуки. Все встали. Мы запели словами, и нам подтянули. И полилась волна вдохновения. "Отречёмся от старого мира". Большей частью здесь были офицеры и чехи, были и французы, поэтому из уважения к иностранцам выслушали до последняго слова этот гимн спокойно. После этого взбирается на эстраду один из русских интеллигентов и заявляет, что вот мы иностранный гимн чтим, а свой затоптали в грязь, и что он предлагает спеть "Боже царя храни". Воцарилось мёртвое молчание, переглядываются. Кто то закричал долой, я вынул револьвер и сказал, кто осмелится запеть этот гимн — тому первая пуля. Наша группа приготовилась к чему то. Весь ресторан разделился на две части. Наших противников было совсем мало. Чехи все были нейтральны или на нашей стороне, потому что их командир полковник Швец (может быть, такой же полковник, как я был) русский на нашей стороне. К нам подошёл какой то высокий генерал [80] говорит, обращаясь к Швецу: "И вы здесь". Русские офицеры все притихли, так же и чехи, очевидно, знали кто это. Гимна всё таки мы им петь не дали и стали кто куда расходиться. На другой день в газете известие, что полковник Швец, в своей комнате Бекетовская 40 умер. Подлецы удушили его.

6 октября мы уехали из Уфы. 15 октября мы были уже в Омске. Здесь как раз готовилось Коломзинское восстание. Наш поезд состоял из обозов, а потому его поставили на товарную станцию около депо.

Здесь мы с Петровым и Власовым вошли в связь с рабочими — мы должны были дать им винтовки и на 53 версте, где находились артиллерийские склады, взорвать их. Нам это было сделать хорошо, нас не знали и потому, что мы в шинелях. От рабочих депо был назначен рабочий Кирющенко для переговоров в 8ч. 15 мин. 21 октября. Но в этот день в нашем обозе случилось происшествие — два чеха напали на русского прапорщика, дежурного по обозу — он их не пропускал по вагоны, а они были пьяны и начали стрелять. Когда их хотели арестовать, к ним на выручку прибегали из соседнего поезда их товарищи и чуть не открылся бой. Комендант станции наш эшалон через два часа оправил на Чаны. 25 октября прибыли в г. Новониколаевск. Я нашел себе комнату на Семипалатинской улице д. Љ9 у Петра Павловича Оношко, бывшего анархиста, славный человек. Мы с ним сразу поняли друг друга. У него был сосед лав. Кузьма и сосед Василий. Моим начальником был тогда интендант полковник Иван Иванович Грагерт, здоровый пьяница, поэтому с ним можно было сговориться. Бывало, как напьётся, так составляет проэкт формирования партизанского отряда по типу красных партизанских отрядов, но только пьяный, поэтому я ему не верил, хотя иногда и говорил по товарищески, но револьвер всегда держал в кармане. У него был помощник подполковник Вуштедт — тот был форменный кадет. На германском фронте он вместе со мной служил, он был в 41 дивизии и читал издававшийся нами журнал: "Наш Журнал". Он всегда имел в кармане выписки из моих стихотворений, где я бичевал вампиров в лампасах. Мы обедали в гостинице на Кабинетной улице, против ярморочной площади угловой дом. Хороший был хозяин, любил большевиков, его потом убрали. Здесь Грагерт давал несколько вечеринок для своего обоза. В один из вечеров я сорвал погоны с одного зауряд военного чиновника Разумова тогда меня [81] призвал Грагерт и определенно заявил, что меня могут расстрелять. И он мне рассказал, что в штабе имеются сведения обо мне, как я в ресторане Московском, на Тобизиновской ул. при переполненном зале выкрикивал тост "за здравств. Р. Д. Р.", запнувшись на слово Сов... Русские офицеры составили об этом протокол и прислали в штаб.

После этого я почувствовал, что мне надо убраться куда-нибудь. Я перебрался на новую квартиру. Бывшая сгоревшая мельница Акционерного общества около сухарного завода, где был милицейский участок. Я сначала боялся, но жена милиционера из Петрограда Казимира Антоновича Минальто — Мария (они из рабочих Путиловского завода — беженцы, и здесь служили только из за куска) была вся на стороне советской власти, поэтому мы с двух слов сговорились. У ней были знакомые Петроградские большевики, она меня с ними познакомила. Дело пошло. Помощник нач. милиции тоже был славный. Я не забуду этих двух братьев Гуревичей — пом. нач. уч. и старший милиц. Потом открыли нас — одного Гуревича арестовали — я постарался скрыться и на время отказаться от работы. Здесь у нас был своего рода отдельный гарнизон. Здесь были и для работ на складе от Чистопольской тяжёлой артиллерии 25 человек солдат, революционно настроенных. Бывало как только в городе меня намереваются арестовать, я сейчас же к ним по телефону — они как тут и ни за что бывало не отдадут. Из Сербского отряда приезжал за продуктами тов. Радакович, вот здесь то я с ним и сошёлся и познакомился.

25 января я явился в Сербский отряд как русский военный чиновник для канцелярской работы и ведения книг по русскому языку. Штаб отряда помещался в вагоне Љ510, на втором пути. На одной половине жил Воскар, много русских офицеров к Воскару, я постарался и нас с канцелярией перевели в номере "Бельгия" около станции. У нас здесь в отряде образовалась группа: я, Радактович, Валаджия, Петрович, Малбашич, Петровский (работал в В.Ч. К., Петрович — в Губполитотделе, Смирнов, именовавший себя урядником, на самом деле был бывший комиссар казачьей батареи — Филлипов), кажется и Иван (Керенским прозывался за его болтовню). Все, кроме последних двух работали здесь в Екатеринбурге в 1919 г. и 1920 г. Посредством этой же группы и затевался переворот в Сербском отряде 4 июля.

3. ВАГОН Љ 510.

После того, как чехи под Казанью потерпели сильное поражение из [82] за неподдержки русскими офицерскими батальонами их, они окончательно порвали всякие сношения с русским командованием и не навидели русских золотопогонников, дороживших только своей шкурой. Они откололись от командующего Северной группой полковника Степанова и направились все тыл, в Сибирь. Степанову не на кого стало опираться, ибо он был сторонником учредилки, и подружился с Воскаром, сделавшись постоянным его гостем.

Небольшой служебный вагон с двумя отделениями, в котором находился "штаб Королевско-Сербского отряда" представлял из себя не штаб, а винную лавку, где всегда можно было напиться и закусить. Здесь занимались: начхоз и казначей Экмеджич, делопроизводитель Рашевич. Как только начинался день, приходили посетители и начиналось пьянство до утра. Пили прямо из горлышка. Врач Симич регулярно совершал рейсы в Харбин и привозил вагона три товару.

Здесь распродавался на толкучке. Товару хватало всей горланам-народникам. Вакханалии совершались в правильные периоды — поездки в Харбин и продолжались недели по две, пока гонец не с"ездит и не привезёт новое разрешение от генерала Жанена. Тогда Симич ехал в Харбин со своей командой и отряд принимал "воинский вид". Жена Воскара Стася во время попоек превращалась тоже в предмет спекуляции — Симич запирался на замок во втором отделении вагона с ней и не пускал Воскара. Воскар высокий, бородатый страшный, как зверь, ходил, как зачумлённый. Играл с солдатами, пил водку, спал где попало. Стасю однажды он как вещь выбросил на улицу из вагона. Такова была жизнь в вагоне.

Воскар страшно не любил чехов, у него к ним была глубокая, старая вражда. Когда русское интендантство отказало в выдаче авансов и предложило обратиться в чешское интендантство — Воскар разорвал все требования с этой надписью в мелкие куски и весь день ругал русских, что они хотят подчинить атамана Воскара, который никого не признаёт за начальство, — чехам.

— Ебенти бога русского, — говорил он — официально, — я лучше буду жить на торговлю и сделаю что угодно, только не итти к чехам.

4. "СЛУЖБА" СЕРБОВ.

Главная обязанность сербов была устроить себя получше, для чего прежде всего нужно материальные средства. Отсюда спекуляция. [83] Сшить себе или купить в Харбине костюмчик, завести любов с девицами. Все по очереди ездили в Харбин, для чего вёлся особый список-наряд. Во всех ресторанах и чайных знали сербов. Они вели себя очень свободно. Входили, садились, открыто пили водку, пели и ни кто не подходил. Однажды все сидели за столом — это перед отправлением в Екатеринбург — я был тоже с ними. Все были на веселе. Входит один русский офицер, в погонах, при шашке и шпорах, честь честью. Сел и сел возле вас. Рабочий из железнодорожников, уходя из столовой, стал в двери и произнёс: "Вот бог", — указывая на икону, — "а вот офицер, а вы сидите в шапках и нуль внимания", и скрылся. Этого было достаточно, чтобы все сербы встали и набросились на офицера. "Ебенти бога — матку божию", — кричали они. Тот не знал, что ему делать. Они думали, что офицер сделал замечание. Надо сказать, что они вне службы никого и ничего не боялись.

Пьянство это один род занятий и торговля — это другой. Когда Симич привозил товар и распределял по списку кому сколько — каждый, получивший этот товар, делался своего рода торговцем, открывал лавку и торговал. Так проходила их служба. И понятна их психология — вместо скитания по концетрационным лагерям, распропагандированные до мозга костей большевизмом или вернее анархизмом, ибо они вообще порядка не признавали — они всюду и везде от кашевара до воеводы преследовали цели личные — пожить, вдоволь поесть. Само собой понятно, что существовавший здесь анархический порядок, как нельзя лучше благоприятствовал развитию большевизма. Сюда стекались все коммунистические силы. Эти люди перекочёвывали в другой отряд и обратно, распространяя пропаганду. Особенно отличились Петрович и Валеджия, которые впоследствии были Петрович — начальником инфор. отд. Екатеринбург. губполитотдела, а Валаджия уехал в Москву.

5. ЭКСПЕДИЦИОННЫЙ ОТРЯД.

20 февраля от генерала Жанена получена депеша выделить из отряда 250 человек и послать на усмирение восстания в Красноярск. 22 февраля эшалон под командой воеводы Воскара выехал. На ст. Клюквиной им пришлось остановиться. Солдаты пошли в буфет и на толчёк по привычке. Группа передников (по русски унтер-офицеры) Лазич, Попович, Кристич, Велич и др. сошли в буфет пить пиво. Входит русский полковник французской службы с адьютантом и дамой. Сербы не встали. [84] Тогда он спрашивает, кто старший (было военное положение). Они ответили, что за пивом все равны. Он озлился и требует указать старшего. Тогда Кристич встал. Полковник Фрич ему скомандовал: "Руки вверх", — и в упор выстрелил в него. Кристич схватил кинжал, другой рукой за горло Фрича и, храпя от раны, повалился вместе с Фричем, нанося ему раны. Поднялась суматоха. Прибежал Воскар и выстрелом из револьвера хочет убить Фрича. Чехи к нему и заявляют, что если он это сделает, что они весь его эшалон расстреляют. Сербы сейчас же все по местам к оружию, выставили один пулемёт на первом вагоне, второй на последнем и приготовились. Чехов здесь стояло несколько эшалонов. Воскар забрал труп Кристича и сел на поезд. Во избежании схватки комендант станции по настоянию Воскара сейчас же был отправлен с эшалоном обратно в Новониколаевск. Ещё эшалон не прибыл, мы уже получили от Жанена и сербского консула Миланковича большие предписания, требующие объяснения по поводу убийства полковника Фрича (о сербском фельдфебеле не упоминалось). Воскар эти предписания бросил со словами: "Пичкину матери". 10 марта Кристича хоронили с музыкой вопреки воле русского командования: "Вы жертвою пали..." — играла музыка. Это событие произвело сильное впечатление на сербов и тех жителей, которые знали, кого хоронят и как он умер. "Он убил полковника, и его хоронят с музыкой", — говорили русские офицеры и уж открыто считали отряд революционным. Начальником гарнизона был полковник Степанов, который, не смотря на дружбу с Воскаром приказал сдать им оружие и отставил от несения охраны города. Это сильно оскорбило Воскара, и он подал рапорт генералу Гайда, чтобы его отряд перевели в Екатеринбург, где жил тогда и Жанен. Разрешение было получено и отряд в 7 час. веч. 21 марта 1919 г. выехал из Новониколаевска. Наш вагон был номер 418.

6. ЭШАЛОН В ПУТИ.

Зная, что ближе к фонту всякие предметы дороже, сербы нагрузили все вагоны водкой, папиросами и др. предметами спекуляции и поехали в Екатеринбург. В отряде была группа-шайка не то воров, не то нахальных спекулянтов-грабителей — во время больших остановок на каждой станции, перед отходом поезда вскрывали вагоны с товарами и расхищали всё возможное похитить и сбыть. С этим эшалоном ехал и полковник Степанов. Я уже говорил, что после того, как его чехи прогнали от тебя, он приютился у сербов. У него было 2 вагона, в которых [85] возили лошадей. С ним ехал его отец полковник, имевший жалкий вид, и ещё какой то родственник. Жена Степанова и сын. Лошадей он хотел отправить в Уфу, в своё имение Мызовку. Это между прочим интересное их совещание. Один говорит, что можно отправить туда, а другие возражали, говоря, что если большевики придут, то лошади погибнут, и они все вешали носы и думали. Не смотря на то, что они храбрились, не трудно было заметить у них глубокую тревогу. Когда сын их 5 летний мальчик заводил разговор о Мызовке, их коробило, инстинктивно они чувствовали, что Мызовка для них осталась мечтой. Всю дорогу в вагоне Љ510 у Воскара происходило пьянство. Проходя через наш вагон, они дико смотрели на меня и тем более, что я хоть и считался военным чиновником, но погон не носил. Чтобы отвлечь их внимание и создать громоотвод, я заинтересовывал мальчика, и он, несмотря на запрещение отца, постоянно был со мной почти. Играли в телефон, рисовали и проч. На прощанье я написал ему аллегорическое стихотворение "Прощай":

Учись скорее читать.

Тебе буду письма писать.

Вникая же письмам моим,

Ты ангелом будеш святым.

Учися скорей писать,

Серьёзно о всём рассуждать,

Тогда улетим мы с тобой

Не будем знать скорби земной.

Там Богу мы будем служить

И лучше, чем здесь, будем жить.

Жрецами нас сделает он,

Мы будем как утренний звон.

Как звон будем умы будить,

Зачёрствые души мягчить.

Мы будем народ просвещать

И землю от зла очищать.

Учися малютка скорей,

Развей в себе чувство сильней

И всех равномерно люби

И к нищим на помощь иди...

Я чувствую гений в тебе,

И, веря великой судьбе,

Ты будешь учитель поэт,

Природа к тебе снизойдет.

Учися скорее читать,

Скорей чтобы всё понимать,

Все нужды заботы людей

И прелесть КРЕСТЬЯНСКИХ полей

Учися скорее писать,

Стихи на тетрадке слагать

Любовью проникнись, потом

Ты будешь великим творцом

Теперь я прощаюсь с тобой...

Читай сам строку за строкой...

Учися малютка читать

И мир, как он ЕСТЬ, понимать.

Через час после прибытия сербского поезда на станцию Екатеринбург, [86] он был окружён стаей спекулянтов. Из каждого вагона и уносили, и увозили на лошадях разные товары. Сербы сразу себя зарекомендовали. А вечером того же дня во всех чайных и столовых пошло пьянство с участием сербов. Полиция напугалась, к тому ж она имела предупреждение из Новониколаевска, сыскного отделения предупреждение. На другой день генерал Гайда призывает воеводу Воскара и предупреждает его, что так нельзя. Воскар приуныл, ибо это была его последняя ставка, больше ехать некуда, его отряд расформируют. Сербов сначала разместили в художественной школе, на ул. Либкнехта, но скоро перевели в городское училище, где и жили до конца.

7. МОИ ПЕРВЫЕ ДНИ В ЕКАТЕРИНБУРГЕ

В день прибытия нас в Екатеринбург, в музее читала лекцию по теософии Т.Н. Чехлатова. Эта пожилая особа заинтересовала меня своей речью, в которой употребила "красные розы", идеи к хрустальному миру, где будет равенство и братство". Я в этих словах нашёл что то родное коммунизму и на другой день написал ей письмо и вошёл с ней в знакомство. Я на неё надеялся, что в случае недостаточности она окажет мне содействие. Затем я познакомился с проф. Шохатом, когда он читал лекцию в университете о Народных Университетах. В начале апреля. В его словах я тоже сразу уловил слова, что он наш человек. Напр., про офицеров он говорил, что теперь вместо изучения науки астрономии, люди переносят небесные тела себе на плечи, а на погонах образуют целые созвездия, оставаясь с пустыми головами. На другой день я с ним познакомился и убедился в его верности Революции. Он тогда говорил, что ни лига наций (тогда Вильсон организовал её), ни демократический союз (организуется в Екатеринбурге) не удержат старый мир от развала.

Я поместился по Вознесенскому проспекту, 69. В моём удостоверении значилось, что гр. г. Новониколаевска, 34 лет. Нарочно сшил себе с двумя просветами погоны и будьто забыл однажды их у них на виду в столовой, поэтому они ни как не могли меня угадать, хотя из разговоров вывели что то и подозрительно шептались. Штаб Гайды выезжал в Пермь, а потом снова вернулся, и я при всех сказал, что видно Гайде там на даче жарко стало, снова едет сюда — они здорово озлились на меня. Одновременно я готовил себе тайную квартиру. В горном училище были симпатичные сторожа: Иван Брагин, живущий на Харитоновской улице 20, у которого я потом оставил вещи, а сам прятался на огороде и Берёзовского [87] завода Степан и крест. г. Постова.

8. ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ СИБИРИ

В Сибири, хотя все газеты и журналы перекрасились в "Народный журнал", "Народная Сибирь" и проч., но все они вели если не меньшевистскую политику, то монархическую. Мне попадался только "Голос Алтая", более подходящий к коммунистическому духу, но за то его закрывали часто. Выделялась в Новониколаевске "Народная Сибирь" иногда своими передовицами. Васильевский, редактировавший газету, однажды пустил статью, что от Омского правительства, от Иртыша так несёт лютым холодом, что кажется, всех скуёт и проч. Резко критиковал он здесь Временное правительство. Михаилов, член министерства, восхвалял монархический строй — тогда Васильевский ответил ему ещё в резчей форме. На другой день газету закрыли, а Васильевского посадили в тюрьму. Через некоторое время разрешили выпуск этой газеты, только под другим названием: "Родная Сибирь". "На" — отрезали. Было два правительства: одно — это комитет учредилки, второе — группа военщины-диктаторства. Они никак не могли ладить. Комитетчики имели полную возможность действий самостоятельно, в разных городах. Это весьма сильно способствовало в пользу большевизма. Масса разлагалась. Для агитаторов — скрытых коммунистов — благодарная почва. 19 ноября части казачьего офицера Красильникова и др. арестовала члена директории. Посадили Колчака. Чернов и некоторые другие из членов бежали. То тут, то там на общежития офицеров делали нападения. В Барнауле взорвали целый дом — школу. Всюду восстания: первое — в Омске 15 октября, [на] станции Коломзино и депо Омска. На 1 ноября в Новониколаевске коммунисты расклеили воззвания о вооружённом восстании с призывом рабочим поддержать. По гарнизону вышел приказ, запрещавший [собрания] в 5 человек. В Томске вооружённое восстание одной роты, к которому присоединились рабочие и коммунисты, открыта тюрьма — начались [...]. У ст. Клюквенной и Красноярска открылся настоящий фронт, в Мариинске газета писала о стихийном восстании более 10000 чел. Посланные экспедиции разбивались одна за другой. В Кустанае сформировался целый отряд для борьбы с белогвардейцами.

В Омске совершился переворот — 2 ноября арестованы члены учредительного собрания. Войска северной группы полковника Степанова в Сибири переименовались в Особую Сибирскую дивизию, после этого переворота снова стали именоваться Сибирской группой. Вся Сибирь билась в агонии. Все ждали приближения чего то, не смотря на то, что фронт был далеко, а между тем чувствовалось, что вся Сибирь в [88] в огне восстаний и конец дряхлому миру недалёк. Сибиряки открыто [...]али беженцев, как хотели.

9. КОММУНИСТИЧЕСКИЕ ЯЧЕЙКИ.

В Новониколаевске был так называемый "Городок", где был лагерь военно-пленных и расположен кадровый полк — здесь в лагере было [ядро] революционных сил. На него всё время были направлены пушки из города и дежурили офицеры.

На углу Семипалатинской Љ11 жил лавочник Кузьма. До 9-ти часов торговал, а после 9-ти у него всегда встретишь каких-нибудь новых людей. И ему всегда надо или револьвер, штык, патроны и проч. К нему приезжали из деревень на разведку коммунисты. У него был своего рода штаб, где происходили с"езды из разных мест для обобщения действий и информации и положении общего дела.

Около Сухарного завода, на Сгоревшей мельнице Акционерного общества был расположен интендантский склад. Здесь же жили и милиционеры (была часть милиции). Жена милиционера Казимира Антоновича Минальто — Мария была открытая большевичка (они были рабочие с Путиловского завода), к ней приходили Петроградские коммунисты, с которыми был знаком и я. Помощник нач. мил. части и старший милиц. братья Гуревич — были на нашей стороне. (Их потом убрали, как мне передавали) На складе были в прикомандировании 25 человек от Чистопольской тяжёлой батареи, все старослужащие ребята. В декабре там была форменная ячейка, работавшая во всю. Знал об этом и управляющий — житель Новониколаевска, но как то всё сходило — власти смотрели как то сквозь пальцев или уж видели неизбежную гибель, отдавшись судьбе: что будет. Впрочем, всё было заражено большевизмом.

10. СЕРБЫ В ЕКАТЕРИНБУРГЕ.

Для Воскара жизнь в Екатеринбурге стала не выносимой: с одной стороны его жал Гайда, с другой он не мог иначе поступить со своими солдатами: они размещались по частным квартирам, вели себя так, что чуть не каждый день поступали сообщения начальника гарнизона о скандале. Почти все народники — унт.офицеры — имели мандаты от Воскара на право ареста большевиков и случалось, если кого замечали сыскное отделение в большевизме и требовало удостоверения личности — то пред"являли не только личность, но право ареста в свою очередь. Сыщики [...] Почти все сербы ходили в вольных [89] костюмах. Гайда думал, что здесь кроется причина и через неделю одел всех сербов в одинаковые костюмы с сербскими отличиями. Но это не помогло. На занятии они в форме, а вечером — кто в чём хочет. Сербские унт.офицеры сшили себе погоны с красными просветами и звёздочками (у сербов вместо нашивок полагаются белые звёздочки) и русские солдаты и младшие офицеры сыпали им честь, те смеялись. Опять Гайда призывает Воскара. Директор горного училища жаловался на сербских солдат, что они безобразничают до невероятности, что они его оскорбляют. Напр., когда он однажды пришёл к ним за столом, они ему не дали, когда он заявил, что он генерал, но только гражданский — они матерно обругали, говоря, что у сербов есть только военные генералы, а таких они посылают к ... Директор Паукович, один из старых чиновных тайных советников обозлился и писал Гайде обо всех пустяках среди сербов. В это время пришло предписание от сербского консула Миланковича и дежурного генерала ставки на имя Гайды о неблагонадежности сербского отряда Воскара вообще. Основываясь на событиях на ст. Клюквенной и материала сыскного отделения г. Новониколаевска. Всё было прислано сюда. Окончательное определение переписки гласило так, что весь этот отряд, кроме офицеров, спекулянты, грабители и бандиты, среди которых скрываются русские и сербские большевики. Хорошо, что это пришло уже пожалуй тогда, когда Гайде было не до того — удирали. Всё-таки — из наших товарищей стали одного за другим выдёргивать. Мы перепугались. Отряд приказано было разоружить. "Ну и чорт с ним", — говорил Воскар. Полковник Степанов был назначен командиром ударного корпуса добровольцев, и только по его заверениям и ходатайству отряду было оставлено оружие. Снова посыпались рапорты дежурного офицера по гарнизону о том, что сбежал арестованный, и это повторялось очень часто во время дежурства и караула из сербов. Виновных хотя и указывали, но Воскар всегда говорил, что сербы не подсудны русским. Начали собирать справки, дознания, в это время серб или русский, о котором собирались справки, предупреждённый [своими] убывал или в лагерь в Тюмень, или в Челябинский сербский полк. Таким образом дело приостанавливалось. Мы — Петров, Рашевич, Экимед такую переписку складывали в стол, и она на другой день исчезала. Тогда важную переписку и политическую выделили, и ей стал ведать поручик Кекич, носил с собой в портфеле. [...] [91] было то для нас, что из отряда товарищи могли переходить свободно в лагеря или другие части — брал удостоверение об удовлетворении довольствием и уходил, ибо все считались добровольнослужащими. Поэтому люди менялись. Воскар так и остался для меня не вполне определившимся — он, казалось, всё знал, что у нас делается, и вместе с тем ни чего не предпринимал, был как-то на нашей стороне душевно. Это понятно, потому что он и из рабочей среды — лил свечи, а с другой стороны честолюбивое командование атаманство. [Авирович] меня открыто называл "товарищ", но придавал этому форму шутки, и всё проходило. Как то все чувствовали неизбежность смены переворота, и по отношению отдельных личностей предпринимать репрессии было как то безрассудно. Ибо обновление строя являлось стихийным, всеобщим. Все это чувствовали, все почти этим были заражены, и если кто не попадётся на стороне на месте преступления — значит из нашего отряда предателей не было. В конце июня арестовали сразу 4 человек — Смирнова и др. Выдало их письмо отца из Оренбургской станции, писал, что крепись, сынок, ещё не долго ждать, скоро придут большевики, не попадайся, береги себя. Оказалось, что он был здесь под другой фамилией, не Смирнов его фамилия, а Филиппов, об этом проговорился отец и готово. Его взяли, а с ним и тех, с кем он бывал, о кем его видели сыщики. В газете появилась заметка, что за нападение сербских солдат на сербского гражданина с целью ограбления такие-то арестованы. Это конечно было вымышлено, действительность было письмо отца Смирнова.

Предполагалось посещение отряда Гайдой. Заказали портрет сербского короля, принесли в натуральную величину. Мне он чуть не стоил жизни. Собрали смотреть портрет и восторгались работой. А я сказал, что русские уничтожают царей, а вы возводите их на трон, поклоняетесь им. Один особенно злой народник, всегда отличавшийся ненавистью к большевикам, Рашевич взялся за револьвер и со словами: "Большевицы, ебенти бога", — на меня. Воскар был тут, тут и Радактович и др. замяли, что он дескать говорит о том, что совершается. Я с удовольствием бы убил сейчас этого народника, настолько он зол и вреден неисправимо.

В отряде что-то назревало — все чувствовали. Фронт приближался всё ближе и ближе. Полковник Степанов писал Воскару, что он, корпус, [91] истекают кровью в неравной борьбе и просил помощи. Раскрывалась трагедия — просить помощи у отряда, который был вполне здоровых, боевых 150-200 человек и только, и к тому же он знал, что от них хорошего ждать нечего, но просил, это показывало, что он тонет, что хватается за соломинку. Правда 80 человек ездили надейских банд и, забрав с собой беженок оттуда, прибыли обратно.

В это время голоногие англичане из бывшей гимназии уже увозили имущество на станцию. Воскар решил сначала с"ездить в Челябинск в Сербский полк, как там они. Но мы этого только и ждали. Как только он уехал, в ту же ночь мы сделали восстание в Отряде: арестовали оставшегося за воеводу Воскара старший офицер пор. Пузыч, был арестован вместе с другими офицерами Авировичем, Кекичем в гостиннице Гранд Отель. Это было 4 июля. Гостинница Гранд Отель была оцеплена сербскими солдатами из нашей группы. Один из часовых серб Малбашич едва не убил пор. Авировича, вышедшего на терассу. Служащие гостиницы были в ужасе. То же сделали и по отношении солдат, приверженцев офицерству в Горном училище. Всё это делалось под тем предлогом, [что] полковник Степанов просил помощи, Воскар не хотел и слышать об этом, да и действительно чувствовал, что сделаешь с сотней человек, когда белый корпус добровольцев уничтожен. Но нам нужно было под предлогом отправки на фронт к Степанову мы хотели привести в боевое положение отряд, вооружить всех, отправить на станцию, а там ночью произвести переворот. Фронт был уже близко, надеялись, что русские части некоторые присоединятся и выпустят политических заключённых. Командовал всем этим Радакович с Петровичем и Малбашичем — как сербы. Всё это делали как бы с целью помощи Степанову. Но это сразу разгадали; один из народников — Раш[ев]ич вырвался из под ареста, и напротив был штаб армии Гайда, доложил дежурному офицеру. Тот по прямому проводу экстренно вызвал из Челябинска Воскара. В 12 часов дня 4 июля Воскар приехал. Началась расправа. Выстроили всех на дворе, снял мундир, начал читать нотации. К более таким видным поводам и хлестал плетью. Радактовича сразу арестовал и отправил на гауптвахту. Часть разбежалась и попряталась по тёмным углам. Я приготовил себе сторожа Ивана Брагина на Харитоновской ул.

Вспыльчивый Воскар, как буря пробушевал, ходил по комнатам, раз"ярённо, но постепенно остывал и делался мягче. Город эвакуировался. [92] Поэтому он со своим отрядом стал перебираться в вагоны на станцию.

В городе уже мало стало видно людей военных, разгуливающих в погонах, ни кто уж не появлялся. Жители ходили по городу, как зачумлённые, озираясь. Буржуазия с узелочками потянула на станцию. С боязнью в глазах чего-то, какого-то призрака гнилая интеллигенция, кругом оглядывались, спеша ехать. Куда, она не знала. И Сибирский тракт был наводнён в три ряда беженцами-буржуями. Разгружали тюрьмы. Отдельными командами повели в Сибирь под конвоем арестованных по обвинению в большевизме. Раздавались одиночные выстрелы, наводящие ужас — это расстреливали в одиночку. Казаки патрулировали по городу. Начались пожары, разграбление магазинов. Горела товарная станция, от нея по всему направлению тянулись с ношами люди. Выстрелы учащались. Теперь мы все раз"единились, попрятались. У нас с И.Д. Федотовым — теперь военрук Екатеринбургского уездвоенкомата, была конспиративная квартира по Васенцовской улице д. Љ96 и 94. Ночи я проводил на огороде по Харитоновской ул. д. Љ20 у Брагиных — день в разных местах. На станции творилось неописуемое — французы, англичане — все грузили свои запасы. Уже носились слухи, что разведка большевиков уже вот тут около леса. Лица уезжающих вытягивались в страшную гримассу. Около загонов ходили пленные красноармейцы, и их улыбка коробит белогвардейцев. Послышались взрывы на станции. Отступали разбитые банды белогвардейцев. Прошёл штаб дивизии. Всё замерло. Тишина. Только кой где продолжались одиночные выстрелы. Не слышно свистков паровозов. Вся местность погрузилась в молчание. К вечеру стали доноситься выстрелы пулемёта — это уже фронт, кой где слышны орудейные выстрелы, и, судя по тому, что близко фронт и что не стреляет артиллерия, видно, что войска в движении. В 12 часов ночи затрещал пулемёт на улицах Екатеринбурга — это Красные очищают перед собой путь. Но он и так был чист, белогвардейцы задолго до них удрали. Вошли с красными бантиками и загорелыми лицами бойцы 250 полка. Очистилась атмосфера, очистился воздух. Я расцеловал всех подошедших первыми. Дал им всё молоко и хлеб, поставил самовар, и уселись за чай. Утром реял уже КРАСНЫЙ флаг на здании почты, где остановился комендант. В Пале Рояль открыли Ревком. Председателем оказался бывший в Казани в 1918 г. тов. Милх, к которому мы с Федотовым [93] явились, вспоминая Казань. Зачислились в Ревком для организации государственных аппаратов. В 12 номере образовали Ч.К., привезли архирея первым долгом и взяли от него подписку, которую об"явили в газете. Секретарь Ревкома П. Шилов. На другой день я приветствовал Красную Армию, Љ2 Екат. ГубРевком

Привет вам, борцы за свободу.

Привет вам, идущим вперёд.

Вы много даёте народу,

И вам всё народ отдаёт.

Вы сняли с народа оковы,

Свободен теперь он как бог.

Мы все, как один, все готовы

Подняться на мощный ваш зов

Мы общими силами будем

Душить деспотизм Колчаков,

Всем равенство, братство, свободу,

Свободную жизнь без оков...

Победа Урала, Сибири

Даст силы для новой борьбы —

Пред вами в лампасах вампиры

Падут, умирая в крови...

Сербы-коммунисты из подполья повылезли: Петрович, Малбашич и др. Радакович вернулся через несколько дней. Его, оказывается, повели в Тюмень и дорогой намеревались расстрелять.

УЧАСТЬ ОТРЯДА (рассказ очевидца)

Погрузившись на ст. Екатеринбург, сербы без остановочно катились до Омска. В Красноярске образовались красные партизаны и отрезали дорогу. Было много и чешских эшалонов, тут же был и сербский. Чехи не ожидая такового исхода — они были в Омске разоружены — вместо русских им дали японские винтовки — затворы этих винтовок замёрзли на морозе. Да и всё равно было бесполезно: они это чувствовали и вот, побросав абсолютно всё — находили в мешках завязанными женщин, их любовниц, чтобы не мешали им действовать, на лыжах удирали кто куда могут. Часть сербов сразу присоединилась к красным партизанам и встала в строй. Офицеры разбежались. Авирович (высокий — передаёт очевидец) сломал ногу. Часть приверженцев к офицерам и сами офицеры присоединились к чешским кучкам и бежали. Это было 15 января 1920 г. [94]

ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.196.Л.77-94.

Влада Миланович Воскар в юности