Царев врач или когда скальпель сильней клинка

Царев врач или когда скальпель сильней клинка

Мне снился сон, я на рыбалке сижу в лодке, которую качают большие волны так, что меня даже подбрасывает на сиденье. И тут меня гребень волны облил холодной водой, и это было так реально, что я проснулся.

В полутемной комнатке было душно, пахло землей, я лежал на каких-то мокрых шкурах, а около меня стояла баба-яга, с деревянным ковшиком в руках

-Данька!— Орала она хриплым басом,— Хватит придурничать, давай вставай, я ведь вижу, что притворяешься.

-Простите, а вы кто, и как я здесь оказался?— пытаясь казаться вежливым, спросил я.

-Да ты опять за свои проказы, — бабка схватила веник, стоявший в углу, и начала бить меня по худым тощим ногам.

— Что за ерунда,— я вскочил с постели и начал бегал от сумасшедшей старухи, одновременно разглядывая себя.

-Действительно мои ноги были тощие и худые, собственно, как и руки. И спрашивал я бабку, каким то писклявым голоском.

— Около минуты бега с избиением по тесной комнатке заставленной всякой утварью меня привели в себя, и я завопил:

-Все, все бабушка я проснулся, сон мне плохой приснился.

-Сон говоришь?— бабка опустила веник,— ну, расскажи.

Я начал рассказывать сон про рыбалку, одновременно пытаясь разглядеть себя и окружающую обстановку. Я находился в землянке, которая представляла собой выкопанную в земле яму. потолком ее служили толстые горбатые суки, на которые были набросаны шкуры, в одной было небольшое отверстие, в который струился дневной свет. На суках висели пучки сушеных трав, от которых шел пряный аромат.

-Бабка внимательно слушала мой рассказ.

-Чудны твои дела Господи, — прокомментировала она мой рассказ,— Ты ведь Данька здесь в лесу вырос, и воды, кроме нашей речушки, не видел и лодки тоже, как же сон такой тебе приснился? А какая лодка то была?

Отвечая на бабкины любопытствующие расспросы, я потихоньку приходил в себя. Хотя наверно несколько минут назад я мог наверно сойти с ума.

Действительно, заснуть у себя дома в уютной кровати, в роскошной спальне, которую может себе позволить пластический хирург успешный и достаточно известный, и проснуться непонятно где, да еще непонятно кем. Похоже, я находился не в своем теле а, скорее всего в теле подростка, не отличавшегося особым физическим развитием.

Содержание прочитанных книжек про попаданцев мгновенно всплыли в моей голове.

-Так что? Я еще и в прошлое наверно провалился?— обреченно думал я.

-Ох, непростой сон тебе приснился Данюшка,— снова заговорила старуха,— что-то случится, вскоре должно?

-Случиться? Уже случилось! Я здесь очутился,— почти в рифму думал я.

-Бабушка, что-то мне действительно нехорошо, беспамятство какое-то приключилось, вот кажется, что забыл я все, кто есть и откуда, и ты кто забыл.

-Ох, грехи наши тяжкие!— Запричитала бабка,— что же милый с тобой случилось, лихоманка, какая одолела? Я твоя бабка Марфа, неужто забыл? Мы с тобой здесь который год вдвоем горе мыкаем.

-Бабушка, ты только не серчай, я сейчас оденусь, а ты мне расскажи побольше, может голова прояснится, и дальше я все сам вспомню.

Я попытался одеться, кое-как натянул драные штаны и затем обернул ноги портянками, лежащими у топчана и надел лапти.

Бабка, рассказывающая мне, кто есть кто и откуда, изумленно расширила глаза, когда поняла, что я даже забыл, как одевать лапти.

-Ох, Данька, полежать тебе надо. Наверно ты вчера перекупался, да на солнце нажарился, вот тебя и стукнуло.

-Нет, бабушка, лежать я не буду, а ты давай рассказывай, что там дальше.

Из бабкиных слов я узнал, что мне пятнадцать лет, что три года назад все село, где я жил вымерло от моровой язвы, бабка Марфа осталась жива только потому, что жила на отшибе в землянке, она была знахаркой, и общество не желало, видеть ее в деревне. А когда началась болезнь, она и вовсе закрылась, окуривала землянку хвойным дымом два раза в день, и с больными, приходящими к ней, общалась через закрытую дверь. Она знала, что в деревне поговаривали, что ее надо сжечь вместе с землянкой, что якобы она виновата во всех смертях, ее спасло только то, что болезнь распространялась очень быстро, и на следующий день уже некому было идти жечь землянку. Когда же она, через несколько дней, пришла в деревню живых там не было. Но когда она зашла в наш дом то увидела, что на печке кто-то шевелится. Это был я. Каким то чудом я выжил и моя бабка, усмотрев в этом божественное провидение, уволокла меня на волокуше к себе домой.

Глядя на бабулю, широкоплечую, ростом наверно около метра восьмидесяти, я не сомневался, что она меня могла дотащить, она наверно и взрослого мужика бы дотащила.

Какой год на дворе бабка не знала, но сообщила, что правит ныне царь Иван Васильевич. Я никогда не был знатоком истории, но предположил про себя, что это, может, быть, Иван Грозный.

-Данька!— вдруг закричала бабка,— дак ты ведь, олух царя небесного, наверно забыл все, чему я тебя учила.

-А чему ты меня учила бабушка?

— Но бабка уже, сев на чурку, стоявшую вместо стула, горестно захлюпала носом:

— Вот ведь напасть какая, учила бестолковщину, учила, и все прахом пошло, забыл все, наверно, когда купался, башкой о камни треснулся, а мне не сказал? А думала, что с энтого году хоть плохонький помощник у меня будет.

-Бабушка так ты объясни хоть, чему меня учила?

-Да травам, травам учила тебя дурака!

— Тогда не убивайся ты так, все про травы я помню.

А как про них не помнить? Когда я еще учился, в нашей стране случилась мода на траволечение, не обошла она стороной и наш вуз, мы искали книги, справочник, методы сбора трав и их использования. И эта любовь к травам осталась у меня на всю жизнь. Конечно, этот метод играл вспомогательную роль в моей дальнейшей практике. Но я про него никогда не забывал, и старался пополнять свой багаж знаний новыми растениями их хранением и действием.

Бабка вскочила с чурки и, схватив несколько пучков трав, начала спрашивать:

-Это что, а это, когда надо собирать, а как сушить, как заваривать, когда и сколько принимать?

С каждым ответом у моей бабушки Марфы брови поднимались все выше.

-Даниил.— торжественным тоном продолжила она.— Я поняла, почему ты все забыл, Господь дал тебе знания про траволечению, а взамен забрал, все, что ты помнил. Я ведь половины не поняла, что ты говорил, да и травы называл, как отец Василий, который меня в молодости наставлял. А ведь не знал ты этого ничего!

-Охо хо мыслимо ли так, теперь этот отрок больше бабки своей старой знает!— вскликнула бабка в полном восторге.

— Данилка давай приберемся здесь, вскоре уже люди будут приходить.

Мы вдвоем быстро навели порядок, поставили на места все, что я свалил во время своего бегства от бабки, затем сели за стол и приступили к трапезе, которая состояла из блинов из ржаной муки, приготовленных на большой плоской железяке над очагом, и взвару из сушеных яблок и слив. Когда я ел этот немудреный завтрак, то понял, почему Данила такой худой, парню в таком возрасте надо бы питаться получше. Мне, честно говоря, эта еда не лезла в рот, но молодое тело просило еще и еще.

После завтрака мы вышли наверх, и я осмотрел место, в котором мне предстояло жить. Землянка была выкопана в высоком берегу маленькой речушки, в которой была видна запруда, собранная из камней. Наверно сам Данила сделал ее, чтобы можно было поплавать в речке, так как, в ней воды было по колено. На другой стороне реки простиралось огромное моховое болото. А на нашей, шумел светлый сосновый бор, в который бежала узенькая тропка, прямо от нашей землянки.

-Неплохое место выбрала старая,— думал я— летом здесь благодать, а вот как же зимой тут жить? Ужас один.

Пока я осматривался, на тропке появились две девчонки в длинных до земли сарафанах и закутанные в платки так, что виднелись только глаза.

-Данька! — уже издали закричали они,— мы к тебе идем купаться, мамка нас за ягодами отправила, вот посмотри, сколько мы насобирали! В малине овода такие кусачие, под сарафанами все чешется.

И они, тут же рядом со мной, поскидали все свои тряпки и с визгом бросились в прохладную воду. Действительно овода покусали их прилично, все ноги и ягодицы были в волдырях.

Девчонки прыгали, визжали, плескали друг в друга водой и звали меня .

На шум появилась бабка Марфа, на свету она была еще страшней, чем в землянке Зубов у нее не было, кроме одного нижнего клыка, который вылезал поверх губы, лицо было сморщено, как печеное яблоко

Она с удивлением уставилась на меня:

-Данька, а ты что не купаешься? Тебе же еще вчера от девок этих было не оттащить.

Да уж крепко тебе память то отшибло.

— Да бабушка, мне что-то не хочется в воду лезть, холодно еще, вот попозже можно и окунуться.

Ну смотри, дело твое,— она, повернувшись к девчонкам, заорала:

-Я сколько раз вам говорила охальницы, не трясите титьками перед парнем, за этим сюда ходите? Вот ужо розгами задницы голые разукрашу.

Я смотрел на девчонок, которые после бабкиного крика вылезли из воды и торопливо одевались, и чувствовал, как на это реагирует мое молодое тело. Еще вчера такие девчонки с только намечавшимися очертаниями груди, не привлекли бы моего внимания хирурга, который каждый день видит столько женщин, что иногда ему не хочется смотреть на них совсем. Но сейчас мой организм реагировал на голые тела совершенно правильно и не спрашивал для этого разрешения у разума.

Девчонки, подобрав свои корзинки, убежали, а моя бабушка пошла, смотреть на свой огород, в котором у нее росли не овощи, а лечебные травы, присев на землю она стала пропалывать сорняки, ее пальцы были искривлены, и черны от многолетней грязи, въевшейся туда намертво. Глянув на меня, она проворчала:

-Уже сама забыла, что ты ничего не помнишь. Давай-ка живо в лес за хворостом, чтобы на несколько дней наносил, веревка у дверей висит, а топор вот там воткнут.

Я взял веревку и топор и направился в лес. Валежника вокруг землянки практически не было. Видно за эти годы Марфа сожгла всю мелочевку, и мне пришлось идти дальше. Когда я отошел уже с полкилометра, валежника прибавилось, и я стал рубить сосновые сучья, стараясь сделать их одной длины, чтобы легче было нести. Монотонная работа не отвлекала, и я погрузился в размышления о своем будущем. Каким образом я попал сюда, я не мог даже и вообразить. И наверно это был путь в один конец. Но прожить всю жизнь в землянке? Нет, это меня нисколько не привлекало. Тогда что же делать?

Я даже не знал крепостные мы, или свободные люди, у Марфы я еще не спрашивал, и к тому же понимал, что в эти времена для простого человека расстаться с жизнью и свободой было очень легко.

И сейчас мне всего пятнадцать, хотя в эту суровую эпоху люди взрослеют быстрее и, может, живи я в деревне, то был бы уже женат и делал первых детей.

Знания, которыми я владею, сейчас практически не применимы, у меня нет ни лекарств ни инструментов, уже не говоря о аппаратуре. Так, что если я хочу неплохо устроиться в жизни надо стать известным лекарем, но без всего вышеперечисленного, а это будет затруднительно. Из того, что я помнил про времена Грозного, было то, что в Москве в те годы знать в основном лечили иностранцы, местных врачей просто не было. Были знахари, разные одни типа моей бабушки, другие известные, но все они не были особо уважаемы и полностью зависели от своих нанимателей. Итак, давай-ка ты новый Даниил сын Прохора кузнеца приступай к лечению местного люда, взрослей и потихоньку начинай приобретать полезные знакомства, чтобы потихоньку вылезти из леса, вначале в небольшой городишко, ну а затем, чем черт не шутит, может и в Москву.

Пока я рубил и таскал валежник, прошло часа три, и на тропинке показалась первая клиентка. Закутанная в платок, так же, как и пришедшие до этого девчонки, она тенью проскользнула в землянку, откуда сразу послышался громкий голос моей бабушки:

-Манька, ты бы еще позже пришла, вишь, как у тебя щеку раздуло, теперича мазь придется класть на дегте березовом, вонять будешь, как колесо тележное. На вот тебе туесочек с мазилкой, каждый день мажь больное место и тряпкой холщовой перевязывай. С молитвой о здравии все делай и пройдет твой чирей. Так, а что ты мне тут принесла? Ага, пироги это хорошо. С чем пироги то, со щавелем? Ты в следующий раз знай, что лучше пироги с творогой неси.

Что говорила Манька, я не слышал, потому, что говорила она гораздо тише, чем Марфа.

-Вот так,— подумал я,— полностью безденежные отношения, что могут то и несут. Здесь не разбогатеешь.

Я закончил носить хворост и пока ошивался около речки, нарубил ивовых прутьев для плетения морды, и сложил для пробы небольшой лабиринт из камней на песчаной отмели, в надежде, что какая-нибудь дурная рыбина зайдет туда.

До ночи пришло еще три пациента, все женщины, видимо мужчины побаивались ходить к страшной бабке. Ужин у нас был не пример завтраку и обеду, которого не было вовсе, вареная требуха и целый каравай черного хлеба, половину которого мы с бабкой смолотили в пятнадцать минут, причем она с единственным зубом ела, пожалуй, быстрей меня. Легли мы, как стемнело, и бабка через пару минут уже храпела, я же ворочался на узком топчане, блохи кусались, как сволочи, хорошо хоть, что здесь не было клопов. Засыпал я с тайной надеждой, что все это был сон и проснусь я снова в своей уютной квартирке в элитном районе Москвы.

Увы, в квартирке я не проснулся, разбудил меня мочевой пузырь. Я в полутьме, выбрел наверх. Багровое солнце висело над горизонтом, утро было туманное и сырое. Ежась от холода, я зажурчал струйкой по траве, и, сделав свои дела, быстро нырнул вниз. Нет, конкретно, мне не нравилось мое место обитания. Даже не мог представить, что смогу жить в землянке зимой, мне казалось, что я умру и не вынесу пребывания короткими зимними днями в этой тесноте и вони. Как-то эту проблему надо решать. Но пока я вновь улегся на топчан и попытался заснуть, что мне вполне удалось. Второй раз меня разбудила бабушка, В дальнем углу уже топился очажок и над ним на палке висел небольшой клепаный котелок, в котором варилась какая-то бурда.

-Данька вставай, счастье свое проспишь,— бурчала бабушка, — ну, может, чего вспомнил, или приснилось снова что-нибудь.

-Нет, бабуля, ничего я вспомнил, и снов не видел. Так, что давай мне дальше рассказывай, где мы вообще живем, далеко ли деревня, и почему ты в землянке живешь.

Не переставая делать свои дела, бабка рассказывала мне все порядку.

Жили мы, оказывается, недалеко от Новгорода, до него надо было пешим ходом добираться неделю. Село же была совсем рядом за сосновым бором, где стояло полтора десятка дворов. Сами крестьяне были свободные, про крепость бабка ничего не не знала. Шесть лет назад сельцо после мора практически опустело, а раньше было почти пятьдесят дворов. Но потихоньку народу прибывает. Все-таки здесь спокойней, чем в других местах. И сейчас жило там около сотни человек. Поэтому желающих лечиться у бабки было немного, и жили мы впроголодь. Как я понял из ее рассказа, личность прежнего владельца тела особым умом не блистала, и теперь бабушка поражалась, как я все сразу схватываю из ее рассказа и пояснений.