Пограничная история

Олег Верещагин

ПОГРАНИЧНАЯ ИСТОРИЯ

Во внешней, запретной для солнца тьме,

В беззвездье пустого эфира,

Куда и комета не забредёт, во мраке

Мерцая сиро,

Живут мореходы, титаны, борцы -

Создатели нашего мира.

Дж.Р.Киплинг. Посвящение.

ПЛАНЕТНАЯ СИСТЕМА ? ПЕРСЕЯ ( ИЙОТИС )

ПЛАНЕТА НЕЖДАНА

( ВАССАЛ РУССКОЙ ИМПЕРИИ )

8-Й ГОД ГАЛАКТИЧЕСКОЙ ЭРЫ.

К часу ночи упаковку удалось наконец-то завершить и специалист 2-го класса Имперского Гражданского Корпуса Строителей Геннадий Матвеевич Захарчук, проследив, чтобы вагоны опломбировали, проводил конвой — семиреченских казаков — и вернулся в миссию. Вахмистр Кудасов полдороги прошёл с ним, тяжело вздыхал, бухал кавалерийскими сапогами, потом сказал — без надежды:

— Может, останемся? Шуганём... — и, предчувствуя ответ, торопливо продолжал: — Ну или вы всё ж таки с нами давайте, а? Чего дело — одному оставаться...

— Поезжайте, поезжайте, я тоже особо не задержусь, — рассеянно ответил Захарчук и поймал себя на мысли, что не боится. Совсем. Нет, не в том смысле, в котором это надо было понимать и в каком это понимал каждый землянин: осознаёшь опасность, чувствуешь страх и полностью его контролируешь. Он именно по-настоящему не боялся, как будто сидишь и смотришь кино. Увлекательное, драматичное, но — лишь кино.

Вахмистр снова вздохнул, козырнул и, чётко повернувшись "налево-кругом", растаял в темноте. Через какую-то минуту послышался свисток отходящего поезда — ставший таким привычным за время пребывания здесь звук, который на Земле нигде и не услышишь, пожалуй... хотя, кажется, где-то в горах и на исторических станциях паровые поезда всё-таки ещё ходят...

...а бояться и правда нечего. Его вертолёт всего в пяти минутах ходьбы отсюда, за миссией. И на этой планете ещё пока что нет силы, способной сбить такую машину.

Он пошёл по перрону в сторону входа в вокзальное здание, над входом в которое светила большая масляная лампа над входом. Неспешно пошёл, прислушиваясь к невероятной для здешних мест тишине — казалось, звуки боятся её нарушить. Спешить было некуда, миссия располагалась рядом с вокзалом. Точней — между вокзалом и аэродромчиком, вполне естественное и полностью оправданное местоположение для землян в здешнем приграничье, где транспорт пока что — главная связь, а паровоз — чудо этого транспорта. Вспомнилось, что лампу тоже делали здесь — делал местный кустарь и очень гордился тем, что труд его рук украшает самое знаменитое здание города, здание, из которого благодаря пришельцам со звёзд стало возможно побывать в самой столице и вернуться в неимоверно короткий срок. Раньше на такое путешествие уходила чуть ли не целая жизнь и было это путешествие ой как небезопасным.

Интересно, он уже эвакуировался, тот кустарь? Раньше это здесь называлось "бежать". Сейчас мы принесли новое слово. Но только суть не изменилась. Оставить то, что нажито, спасая свою жизнь. Стало, может быть, даже хуже. Потому что они поверили в нашу силу...

...Здание миссии, аэродром, вокзал, склады в городе, систему водопровода и канализации, школу, ряд новых домов для местных специалистов, нередко выпускников этой же самой школы — домов в туземной традиции, но именно новых — Захарчук строил сам. Школа и эти новые дома вообще были полностью его детищем, от закладки фундаментов до крыш. А ведь когда он прилетел сюда — тут не было города как такового, приграничная крепость почти без гарнизона и два кольца хрестоматийно-убогих хижин вдоль её стен. В хижинах жили те, кому нужно было держаться подальше от центральной власти или просто невозможно было жить в местах более цивилизованных по причине крайней нищеты. Захарчук впервые здесь увидел, что это такое — нищета разумных существ. Он немного помнил короткий, но страшный голод на Земле в годы войны, однако голод — это ещё не нищета. И нищий не обязательно голодает.

Но нищета — хуже в сто раз. Она унизительна. Нищеты он никогда не видел. Ни разу до прилёта сюда...

...Земляне — Русская Империя — всерьёз пришли на эту планету пять лет назад. До того она недолго была под властью гаргайлианцев, можно сказать, не отметившихся в истории планеты и сознании большинства туземцев, гаргайлианцев почти без боя сменили земляне, но, занятые войной, дальше нескольких укреплённых районов не совались и с туземцами почти не контактировали, потом землян в серии ожесточённых коротких сражений выбил с планеты Альянс, затем Альянс снова изгнали земляне, после чего на несколько лет планета осталась вообще без присмотра.

Потом была Императорская Жеребьёвка (1.) и Русская Империя получила приоритет над Англо-Саксонской.

1. По традиции, внедрённой после окончания Первой Галактической Войны, оставленные Альянсом планеты, если они были нужны землянам и на них претендовали обе Империи, разыгрывались Имперской Жеребьёвкой, проводимой на острове Руян-Рюген руками Императоров. Но это не бросание костей или что-то подобное — оба Императора представляли проекты, касаемые будущего развития спорных планет, каждый — на суд дворянства другой Империи.

А ещё потом Большой Круг принял решение о вассалитете планеты, чьё туземное население находилось примерно на уровне развития XVI века Земли. На южном берегу континента, на ничейной территории, богатой растительностью на суше и рыбой в прибрежных водах, были выстроены семь посёлков — Солнечный, Лазурный, Янтарный, Бирюзовый, Светлый, Радужный и Изумрудный. После чего русские проложили через джунгли на север шоссе, всерьёз начали налаживать контакты с туземцами и быстро добились вассальных отношений от Увии Ягух Яга, правителя крупнейшего и сильнейшего на планете, но крайне безалаберно устроенного государства Ягух, который сперва увидел в землянах только ценного союзника в борьбе с другими государствами. Но русские не собирались поддерживать такую борьбу. Они предложили защиту от любого врага и мирное объединение наглядным примером. Правитель согласился, скрепя сердце — идея мирного объединения на планете такого уровня развития выглядела странно.

Согласился — и быстро убедился, что не прогадал.

Если не считать населения посёлков — всего не больше десяти тысяч человек — и военных в столице, где стояла полуторатысячная сводная бригада — то на планете находилось около тысячи землян. В основном — из Русской Империи, чаще всего — технические специалисты и нередко члены их семей. Ну, ещё — пара десятков разных экспедиций, в том числе и из Англо-Саксонской Империи, сколько-то толком неучтённых туристов и миссия Объединённой Православной Церкви на западной границе, сумевшая, кстати, не так давно прекратить одну из самых долгих и кровавых войн в истории планеты. На орбите висел постоянно и точно над столицей боевой терминал с охранной эскадрой. Туда нередко летали туземцы, а в близкой перспективе предполагалось посещение Земли большой делегацией во главе с наследником престола.

Соседние государства, до которых быстро дошли сперва слухи, а потом и точные сведения о пришельцах с неба, сперва в ужасе притихли, ожидая беспощадного завоевания. Когда же убедились, что такового всё нет и нет, то, как это обычно бывает у полудикарей, мгновенно решили, что пресловутые пришельцы — трусы и слабаки. Более того, раз подчинившийся им Увия Ягух Яга прекратил даже набеги своих войск, раньше бывшие делом обыденным, как сезонный ветер — значит, и он превратился в труса и слабака.

Самонадеянность обернулась короткой войной — ещё до прилёта сюда Захарчука — и новым ожиданием грядущих ужасов, потому что на трёх направлениях дружного, старательно обговорённого и тщательно подготовленного нападения туземные войска "труса и слабака" даже не вступали в бой. Другие "трусы и слабаки", те самые, со звёзд, выставив на каждом направлении роту егерей с некоторым количеством драгунов и гренадёров, плюс по звену вертолётов, устроили армиям соседних государств кровавую мясорубку.

После чего в столицы побеждённых явились посольства из Ягуха с предложениями союза и дружбы. В каждом посольстве был землянин. Спасшиеся от разгрома сперва даже не хотели верить, что земляне именно такие — у них в памяти остались безликие стремительные фигуры, окружённые страшными машинами и сплошным огнём. Фигуры, которые почему-то не преследовали бегущих в полной панике, не способных даже к минимальному сопротивлению врагов.

Но поверить пришлось. Впрочем, земляне никому ничего не навязывали и даже ничего не требовали, а что самое удивительное — посольства Ягуха выставили в качестве условий мира только оплату того, что успели разрушить горе-завоеватели и покрытие трат на военные заботы. Ни земель, ни дани они не хотели.

Если бы аборигены находились ещё на той стадии развития, когда война считается просто чем-то вроде общей сезонной работы, либо же наоборот, у них уже выделился бы слой людей, считающих войну сутью жизни — землянам бы пришлось труднее. В первом случае выход был бы только один — истреблять всё население, что неприемлемо. Во втором — земляне получили бы непримиримых врагов в лице правящего класса, причём врагов бесстрашных и по-своему благородных — и что-то перестроить к лучшему можно было бы только через слом всей системы. Но местные государства были похожи на ранние Египет или Междуречье, где основой жизни был массовый труд, а война считалась правильной и нужной лишь тогда, когда могла принести ощутимую материальную прибыль. Поэтому нехитрая мысль "хорошо жить лучше, чем жить плохо" не натыкалась в мозгах аборигенов ни на какие особенные препоны, Ягух же стал "задавать тон" на всё континенте, причём континенте самом развитом, по данным разведок.

Именно тогда земляне обратили внимание — и обратили внимание правителя — на захудалый северный посёлок Сарьянта на границе с племенами горных дикарей.

Тут в предгорьях были залежи меди, олова, золота, серебра. Был хороший уголь. Была возможность построить на горных реках каскад плотин — пока что в основном для того, чтобы запускать водяные двигатели, в перспективе — для добычи электроэнергии, когда она прочно войдёт в быт туземцев и перестанет быть экзотикой.

И тут уже несколько лет работала земная миссия — меньше десяти человек, за эти годы сделавших больше, чем... да что там, больше чем вообще могли сделать туземцы. Они жили в нескольких домах, для местных жителей символизировавших Землю, которую никто из них никогда не видел, но о которой все — или почти все — туземцы думали непрестанно...

...У Захарчука, которого проще было называть — и которого чаще всего так и называли! — Геной или даже Генкой, всегда была своя комната и он не видел в этом ничего странного. А в лагерях, на манёврах, в походах — всём том, чем была насыщена "общественная жизнь" простого мальчишки — он много раз жил в общей спальне, палатке, казарме и не видел в этом ничего странного тоже.

Но он никогда не думал, что в его распоряжении так быстро окажется собственный дом. И растерялся, прилетев сюда. хотя это был простенький типовой сборный домик из крохотной спальни, маленького кабинета, кухни-столовой и совмещённого санузла. Помнится, в первую же ночь он начал плакать и долго не мог успокоиться, до того ему вдруг захотелось домой. В настоящий дом. Утром было страшно стыдно, но потом тоска, хотя и не до слёз, возвращалась ещё не раз и не два. На Земле даже не дома стоило подойти к ближайшему экрану связи — и ты оказывался рядом с кем угодно, даже если они были за тысячи километров от тебя, а то и вообще на другом конце Солнечной Системы. А вот для межзвёздных расстояний такой связи ещё не изобрели — и он много раз брался прочитывать свежие номера технических журналов, сам от себя скрывая детскую надежду: а что, если вот сейчас?!.

Месяца через три, когда, казалось бы, он уже притерпелся, тоска вдруг нахлынула с такой силой, что он сел писать заявление об отставке. Опомнился, только когда надо было ставить подпись — и пересилил себя.

Потом был отпуск. И Земля. И постоянные мысли о том, как там, на стройке, дела? Он скучал не по Неждане — в отличие от некоторых землян, например, врача Сорокина, просто влюбившегося в планету, сама по себе она особого интереса не вызывала. Но стройка звала к себе — и, отправляясь в конце отпуска на лунадром в Парголово, Генка Захарчук неожиданно отчётливо осознал, осознал с радостью, что не ошибся, когда ещё в десять лет выбрал для себя Дело.

Теперь Дело тянуло его. И это было хорошо.

Наверное, именно тогда он по-настоящему стал взрослым...

...Во второй отпуск он не поехал, хотя и мучился, правда, не очень долго, виной перед близкими, особенно перед матерью. Но дома были, в конце концов, младшие сестра и брат, этим он себя и успокоил. И провёл почти весь отпуск в Янтарном — плавал в мелких, кишащих рыбой лагунах, жил то в палатке на берегу, то в подводном домике базы отдыха Корпуса, лазал по невысоким, но крутым горам с ружьём, ходил на танцы в посёлок и писал "отчёт о работе", сам от себя пряча мысль, что хочет сделать не просто отчёт, а написать "паташёвку" (1.) по Неждане — зоология была его второй страстью после строительства...

1. Так традиционно называются справочники по животному миру той или иной планеты — в честь первой такой книги, написанной ещё до Первой Галактической Войны. Её автором был капитан Отдела Колониальной Безопасности Военного Министерства Паташёв.

Собирался поехать и в этом году, правда — на вторую половину, а первую всё-таки провести на Земле. До отпуска оставалось всего полмесяца.

Как теперь со всем этим будет — кто его знает...

...Сторож мялся у дверей вокзала и Генка, про себя и подосадовав и порадовавшись такой преданности, снова приказал ему уходить.

Туземцы были довольно высокие — средний по плечо среднему землянину — существа привычной внешности. В смысле, двуполые, две руки, две ноги и голова — круглая, почти без шеи, с большими глазами (кроме век и ресниц на нём имелась скользящая плёнка-светофильтр), носом (в одну ноздрю) и почти человеческим ртом (в котором, правда, имелось восемь режущих поверхностей, а не привычные зубы). Сами себя туземцы называли — на языке этого континента — "лийк", земляне — "лемуры". Развитый волосяной покров (впрочем, не настолько развитый, чтобы говорить о "шерсти" в полном смысле этого слова) и общие пропорции — длинноватые руки, коротковатые ноги, некоторая сутулость и худощавость — делали их и правда похожими на этих вымерших земных существ.

Артикуляционный аппарат позволял лемурам справляться со всеми трудностями земных языков. Чаще всего в таких случаях подходил испанский; лемуры не были исключением. В столице и прилегающих областях учить земные языки было модно, но и здесь, на границе, Генка мог навскидку назвать два десятка туземцев, спокойно говорящих на испанском и не меньше сотни — тех, которые могли внятно объясниться.

Впрочем, Линуа Нио относился к оригиналам, учившим русский. Таких в Сарьянте было всего двое.

— Всё разграбят, сожгут, — сказал сторож на русском языке, не обращая внимания на приказ землянина. — Мы строили, а они сожгут. Мы хорошо жить хотели, а они сожгут.

— Ещё заживём и хорошо, — обнадёжил Генка. Подумал: а ведь с точки зрения Линуа Нио это и правда непоправимая беда. Он был из тех туземцев, кто твёрдо усвоил и крепко поверил, что земляне прилетели с другой планеты — но так и не смог, видимо, этого понять. Осознать. Для него гибель приграничного города была крушением мира. И он в душе, видимо, негодовал на землянина за то, что тот воспринимает это не так. Ты из большого мира, говорили его круглые глаза. Тебе не жалко нашего, маленького, пусть даже ты сам его строил. Для тебя его гибель — всего лишь эпизод, для нас — крушение. Ты не поймёшь нас.

Это было обидно. И несправедливо. Но что Генка мог ему сказать... Повернулся и снова пошёл по перрону, просто чтобы уйти. А когда отошёл на десяток шагов и, не выдержав, оглянулся — сторожа уже не было видно и снова навалилось тоскливое одиночество...

...Там, дальше, куда убегали рельсы — сперва двумя серебристыми нитями с редкими алыми отблесками дорожных огней, потом — уже просто угадываясь — было темно. Здешние безлунные ночи чаще всего выглядели сумрачно-серыми от звёздного света, но не в эту треть года, когда метеоритное облако по ночам надёжно закрывало небо планеты. Туземцы верили, что это самое плохое время, когда земля остаётся без присмотра богов...

А ведь там, впереди, нет никого из землян, подумал Генка. Символично — мрак там, где нас нет. Скоро мрак надвинется и сюда. Временно, конечно, временно, но надвинется.

Обидно, особенно в свете тех двух лет, что он потратил... они все, все здешние земляне, потратили на этом пограничье у горного хребта. Впрочем, если по земному счёту — то выходит поменьше.

Но даже одного дня работы жалко. А работа пойдёт коту под хвост. Или, как тут говорят, "за чёрное небо".

Он дошёл до края пассажирской платформы, покачался с носка на каблук над казавшейся бездонной чёрной пропастью пустотой за концом бетонной плиты. Там нет никакой пропасти, сантиметров тридцать глубины и — галечная отсыпка. Просто её не видно. И кажется, что пропасть. Только кажется.

Он поднял голову. Режущие глаз красные буквы всё ещё горели над доской, где для пассажиров вывешивалась местная газета. В этом неприятном, тревожном для землянина, но в то же время неярком свете он смог разобрать только название и заголовок передовицы. Сообщалось, что горцы идут на Сарьянту, власти призывали население к спокойной эвакуации и обещали скорый подход подкреплений. Эвакуация и правда получилась спокойной. А вот скорый подход подкреплений откладывался, похоже.

Колонистов на Неждане почти не было... верней — не было совсем, только та самая цепь посёлков в прибрежной зоне далеко на юге. Но в столице по-прежнему стояла сводная бригада, полторы тысячи человек с полным набором техники — её сил за глаза хватило бы, чтобы остановить горцев. Вот только... При дворе никак не могли решить, просить землян о помощи — или нет. Там всё ещё была очень сильная партия — тех, кто никогда не видел, как горят вот такие города, как в прах превращается созданное трудом человеческим, но очень боялся, что "земляне заберут лишнюю власть". И Увия Ягух Яг под их давлением не решался снова попросить о помощи Русскую Империю. А его собственные войска будут тут через неделю, не раньше — именно в неделе пути стоит большой гарнизон. Они прогонят горцев, это несомненно, это было и раньше много раз, а уж теперь, когда значительная часть армии реформирована и перевооружена... Прогонят, конечно же.

Прогонят с пепелища...

Не напрасно ли мы себя опутали этими идиотскими законами, подумал Генка. Или всё-таки предки, раз и навсегда заповедавшие нам разделять несение и причинение добра, была правы? Горцы — дикари. Для них всё то, что мы тут строили — страшно и враждебно, всё то, что нажили рядом с нами здешние туземцы — добыча и не более того.

Захарчук насторожился — из темноты, там, где рельсовый путь таял окончательно и мрак становился однотонным и полным, послышался знакомый звук — и, прежде чем Генка сообразил, что это мелькнули оранжевый и синий огни, сверкнул металл и появилась плавно сбрасывающая ход дрезина. Какая-то тень отделилась от неё, гибко провисла на руке и ноге из открывшейся двери, ловко соскочила на перрон в самом его начале и, пробежав немного, махнула рукой вслед снова набравшей ход дрезине, а потом пошла навстречу Захарчуку, обретая реальность — и Генка узнал инженера Горана Джукича.

Джукич одевался, как почти все земляне в этой зоне — в широкую со множеством карманов куртку хаки, перетянутую ремнём со снаряжением и оружием, мешковатые штаны того же цвета с накладными большими карманами, высокие прочные сапоги и лёгкий шлем, пробковый, на титановом каркасе, обтянутый серой пилемой, с комплексным дисплеем на креплении и задранными вверх массивными защитными очками. Под курткой на армейской анатомической майке был виден панцирь, на коленях и локтях — защита. За плечом — автоматическая винтовка гражданского образца. Руки затянуты в рабочие перчатки. Сам Захарчук одевался точно так же, только вместо четырёхконечной звёздочки прапорщика Инженерного Имперского Гражданского Корпуса на погонах и нашивки того же корпуса на правом рукаве — чёрно-белый подшипник качения на разделённом пополам по вертикали бело-чёрном поле с девизом "КОЛЁСА ДОЛЖНЫ КАТИТЬСЯ!" у него была полоска серебряного галуна специалиста 2-го класса Имперского Гражданского Корпуса Строителей на правом обшлаге и выше — чёрный мастерок в красном кулаке на разделённом по диагонали на золотое и белое поле с надписью "БУДУТ ГОРОДА!"

— Я думал, ты уехал, — сказал Генка спокойно, но неожиданно для самого себя испытал острое чувство радости — просто потому, что, оказывается, он оставался тут ещё не последним из землян и даже не самым близким к врагу — Горан приехал оттуда, где Захарчуку мнилась только тьма. Кроме того, среди немногочисленных специалистов из Русской Империи, проживавших в Сарьянте, Джукич был ему наиболее симпатичен — и по близости возраста, и, пожалуй, по характеру. Но в то же время они нечасто встречались и никогда "отдельно" не дружили. По сути, все настоящие друзья Генки остались на Земле. А тут были товарищи, коллеги...

— Задержался на водопадах, — Джукич потянулся, дёрнул сцепленными за головой руками туда-сюда. Как и большинство хорватов, он был остролицым (из-за чего казался постарше своих лет) сероглазым блондином, невысоким и крепким. — А ты-то что тут делаешь?

В его русской речи проскальзывал резкий акцент — "задержалса", "делаеш". Но сейчас слышать его было неожиданно приятно и Геннадий Матвеевич Захарчук, классный специалист почти восемнадцати лет от роду, понял, что всё-таки боялся. Очень боялся.

Боялся одиночества перед лицом опасности. Даже недолгого. Потому и остался, чтобы подавить этот страх.

— Провожал последние грузы, — пояснил Генка. — Только что отправил.

Они вместе пошли по перрону — туда, где чуть покачивался огонёк.

— Немного обидно, — сказал Джукич. — Столько строить — и теперь убегать, зная, что всё это будет разрушено.

Они одновременно остановились у угла вокзала, глядя на посёлок. Там было темно, только в десятке мест горели огоньки, да чётко, ярко выделялись два ряда фонарей вдоль центральной улицы. Центральная улица тоже была изобретением землян, но лийк её сразу полюбили...

... — Давай останемся.

— Что? — Генка не сразу понял: это с ним заговорил Горан. Хорват спокойно повторил:

— Я говорю — давай останемся. Двое землян в опасности. Бригада будет тут через шесть часов максимум.

Генка ощутил странное — как будто часть его вышла из тела и наблюдает за происходящим со стороны.

— И нас вышибут со службы, — возразила та часть, которая стояла рядом с Гораном. А тот ухмыльнулся:

— А да ну и чёрт бы с ним. Я тут присмотрел замечательное местечко: озеро. С севера — горы, вечером чёрные, утром — как из золота. А трёх других сторон — лес. Поставлю дом и буду жить. Похоже на Козару.

— Засохнешь без своих дорог-путей, — Генка помотал головой, приходя в себя.

— Засохну, — грустно кивнул Горан. — А всё-таки знаешь... я правда останусь. Лучше засохнуть, чем съесть себя.

— Вячкин не съел, — напомнил Генка. — И не съест. Уехал и не оглянулся. Скажешь, он трус?

— Просто старенький и умненький, к тому же — начальник. Что ты хочешь, почти сорок! — вздохнул Джукич. — Столько проживёшь — будешь точно знать, что можно и чего нельзя. Так что надо пользоваться случаем. Мы ж тоже не молодеем.

Генка фыркнул. Он был старше семнадцатилетнего Горана, но ненамного — всего на полгода. И, чёрт побери, работа на Неждане была его первой самостоятельной работой, он прилетел сюда шестнадцатилетним стажёром после года стажировки на Земле и Марсе и год работал под началом Рудина, наверное, лучшего специалиста в Корпусе. Когда Рудин улетал, он впервые сказал ему что-то похожее на похвалу — буркнул уже с подножки вагона, поезд тогда только-только начал ходить: "Ну, я думаю, ты тут ничего не завалишь."

Самостоятельный взрослый человек и ценный специалист Захарчук тогда шёл домой почти вприпрыжку. Интересно, Джукич тоже ощущал нечто подобное, когда впервые услышал похвалу от своих? Гм, а ведь, если подумать, Горан с самого начала работал тут один...

— У тебя тут что-то написано, — хорват отвлёк его от размышлений, черкнув перчаточным пальцем по эмблеме на рукаве украинца. — И что ты думаешь по этому поводу?

"Будут города... — подумал Генка. — Вот что там написано: "Будут города!"".

Он оглянулся — на город в темноте. Город, который скоро превратится в руины.

— Лёшка тоже уехал, а он ненамного старше нас... — буркнул он.

— Деточка, — скривил губы Горан, — ну вот не надо. Сорокин уехал с больницей. Со своим делом. А наше дело останется здесь, его с собой не увезёшь под мышкой или даже в составе — и эти волосатые на него нагадят. И, между прочим, если я что-то понимаю, Куно до сих пор сидит на узле связи и уходить не собирается.

Да, подумал Генка, германец-связист Гроссте наверняка там сидит. Странно, как я про него не вспомнил. И странно, что я всё ещё спорю. Как будто тут есть, о чём спорить.

Ему показалось, что он спросил вслух: "А если нас убьют?" — и он с ужасом посмотрел на хорвата: вслух? Правда вслух?! Но Джукич молчал — значит, не вслух. Значит, то, что он испугался, останется внутри, а вслух надо сказать...

— Ну что, я тогда тоже остаюсь, — и толкнул Горана кулаком в плечо. — Не бросать же тебя одного!

Хорват оскалился и ответил таким же увесистым дружелюбным толчком. И по его глазам Генка понял, что тот больше всего боялся остаться один.

Но он остался бы и один. Это Захарчук знал точно, знал внутренним чувством — если бы Джукич спрыгнул на пустой перрон, он бы остался тут всё равно. Видимо, он всё решил ещё в дороге. А он, Генка? Походил бы туда-сюда и улетел?

Ответить честно он не мог. Самому себе не врут...

Они опять пошли плечом в плечо по перрону. Генка предложил:

— Давай сядем вон там на веранде. Оттуда всю северную окраину хорошо видно.

— Давай... — и Горан спохватился. — Погоди, я сейчас посмотрю, какой-никакой завтрак сообразим. У меня уже живот подвело.

— Дело, — одобрил Генка. — А я пока до вертолёта сбегаю, возьму кое-что...

...Шаги деловито, гулко прощёлкали в пустом зале ожидания. Захарчук сам себе удивился на ходу — куда делись все те тоскливые, нудные мысли, что мучили его ещё четверть часа назад?! А ведь тогда он собирался быстренько убраться от опасности, сейчас же — остаётся её встречать, так почему же такое хорошее настроение? Он сбежал по широким ступеням на пустую привокзальную площадь и короткой аллеей, в которой упрямо горели лампы, вышел на аэродром.

Вертолётик преданно ждал хозяина. Генка ласково похлопал его по глазастому носу, пробормотал: "Задержимся," — и нырнул внутрь. В вертолёте позади стоял бронированный кейс с наиболее важными документами и небольшой чемодан с личными вещами — такими, которые или, как парадную форму, нельзя было бросить, или же которые — например, записи к "паташовке" — рука не поднималась оставлять. Он сюда прилетел с этим чемоданом, и тогда чемодан был полупуст. Изо всех вещей, которые Генка привёз с собой, он уже вырос. И всё равно — чемодан набит. Когда он укладывался сегодня, то поразился, до какой степени люди обрастают барахлом, не очень-то и надолго задержавшись на одном месте.

Ну да ничего. Очень может быть, что и не придётся никуда улетать...

На откидной полке были пристёгнуты три чехла. В одном была лёгкая мелкокалиберная самозарядка, в другом — штуцер-вертикалка с нарезным верхним стволом под английский патрон .460 "уэзерби магнум" и гладким нижним — под 410-й охотничий. И с тем и с другим оружием Генка летал охотиться (или просто ходил пешком на три километра на восток, где на мелких озёрах было полно местных уток), а мелкокалиберку брал с собой на юг в отпуск и собирался взять снова...

В третьем чехле лежал редко оттуда извлекаемый — только для регулярных, но нечастых тренировок — старый, как мир и давно уже нигде не состоящий на вооружении "калашников". Даже не УАК (1.), с которым армия Русской Империи начинала Войну — ещё более старый АК-103, произведённый чуть ли не в Век Безумия. Генка его купил, как только подошёл возраст разрешения (2.).

1. Универсальный Автомат Калашкникова (или Универсальный Армейский Комплекс)

2. В Русской Империи — 13 лет

С автоматом был подсумок на шесть сменных магазинов — они лежали там, снаряженные. Генка накинул ремень на плечо, подогнал и добавочно укрепил подсумок на поясе. Примкнул один магазин, с удовольствием лязгнул затвором, щёлкнул предохранителем, повесил оружие под руку и, подумав, положил в рабочую сумку ещё пять упаковок патрон — по 20 штук. Ему стало почти весело. Горцы таких машинок не слышали. Ну вот и услышат, посмотрим на реакцию.

Возвращаясь назад по аллее, он не удержался — начал напевать, благо, никто не слышал:

— На страницах старинных книг,

На скрижалях арийской славы

Я читаю кованый стих

Твоего имперского права!

И плывёт над полями туман,

И звенит над Россией время,

И опять на отроге холма

Прорастает льняное семя...

Настроение было не просто хорошее — великолепное. Он уже почти проскочил зал, но обратил внимание, что в комнате связи надрывается сирена экстренного вызова.

Генка затормозил, едва не заспотыкавшись. В пустом полутёмном здании призывный рёв звучал жутковато. Но обращён он мог быть только к землянину — Захарчук быстро подбежал к бронированной двери, приложил к дактилоскопической пластине ладонь, сорвав перчатку. Дверь с еле слышным выдохом отъехала в стену. Свет внутри зажёгся не сразу и Генка увидел, что за гизелловским (1.) бронестеклом окна постепенно начинается рассвет.

1. Стекло с односторонней видимостью.

Александр IV, Император Русской Империи, один из вождей-победителей в Войне, непонятно смотрел с портрета над пультом. Рёв прекратился, когда открылась дверь, но справа-сбоку от главного экрана бился, режуще меняя цвета с красного на оранжевый и обратно, сигнал экстренного вызова из столицы.

Отпихнув локтем автомат, Генка боком присел в кресло, выдвинув его навстречу ногой — и ещё до того, как сесть, ответил на вызов. Сингуль-хроматический экран мгновенно растаял — глава имперской миссии при дворе Увии Ягух Яга смотрел прямо в лицо Захарчуку.

Полковник Коробов выглядел типичным полковником из кино о Первой Галактической. Такие типажи на самом деле часто встречаются среди тех офицеров, которые остались в армиях Империй после роспуска Объединённых Вооружённых Сил Земли и кардинального сокращения национальных армий. Элита из элиты, те, для кого вооружённое служение — Жизнь... Генка ощутил робость — кто он вообще такой, чтобы спорить с человеком, который был участником последних, самых страшных, наверное, лет Той Войны?

А что спорить сейчас придётся — сомнений не вызывало.

— Посёлок Сарьянта, специалист 2-го класса Имперского Гражданского Корпуса Строителей Захарчук, — отрапортовал Генка. Вспомнилось, как ещё во время начала стажировки на Земле ему объяснили, что Корпус — Гражданский. Но они — службисты. Точка.

— Убирайтесь оттуда, — без какого бы то ни было предисловия, бешено-сдержанно и от этого ещё более страшно сказал полковник. Генка только теперь сообразил, что Коробов — в парадной форме Алексеевских Гренадёров. В парадной, со всеми регалиями, значит, в столице и при дворе сейчас всё кипит, а они тут со своими фокусами... — Сию секунду убирайтесь.

— Не... — усмехнулся Генка. И с трудом удержался от глупого желания показать язык.

— Пойдёте под суд, — отчеканил Коробов, каменея лицом. — И вы и Джукич. Джукич там? — в его голосе прозвучало беспокойство — тщетно скрываемое беспокойство за Горана.

— Здесь он. А под суд — с радостью... — Захарчук перевёл дух, на мгновение задержал дыхание и решительно продолжал, хотя ещё секунду назад не собирался ничего этого говорить: — Послушайте, товарищ полковник, ведь вы сами понимаете, что это неправильно. Нельзя давать дикарям разваливать то, что построил. Это создаёт у них дурное понимание реальности. Неправильное понимание. У наших предков не было такого опыта, так зачем стараться подогнать под мёртвый шаблон живое и растущее? Мы и решили...

Полковник прервал его:

— Вы слишком поздно сообщаете о своём... гм... решении. По данным с терминала орда будет у вас через три часа. Наш десант... я думаю, тоже через три. Один в один. А за какую-то минуту может случиться всё, что угодно.

— Мне казалось — через шесть часов, — Генка задавил облегчённый вздох и глупую улыбку. "Ну вот — всё стало так, как надо..."

— По нормативу — да. Но я не могу допустить, чтобы двух тупых щенков убили у меня под носом. Да, кстати... — Коробов быстро скосил глаза влево, — ...мне вот тут говорят, что связист Гроссте тоже остался в посёлке и реагирует на приказ уезжать примерно так же, как вы, так что вас там трое. Ну и, собственно, егеря уже вылетели. Постарайтесь, если что, продержаться. Не хотелось бы уничтожать этих глупцов с орбиты. Подобное тоже не способствует формированию правильной реальности.

Генка неудержимо покраснел, но тут же отвлёкся — быстро вошедший Горан щёлкнул пальцами и мотнул головой в сторону окна. Его лицо по-мальчишески сияло.

Захарчук посмотрел туда — в окно.

По перрону шла небольшая, но решительная толпа туземцев. Их возглавляли сторож Линуа Нио и Куолмо Даи — редактор местной газеты, восторженный и упрямый толстячок, второй местный знаток русского языка, до клоунады старавшийся быть похожим на землянина, насколько это вообще может быть дано лемурам. В руках у всех было оружие, в том числе — огнестрельное. Рядом с перроном ехал на своём гнедом орловце флегматичный, как всегда, Гроссте, державший поперёк английского седла старый пулемёт.

— Уверен, что мы продержимся, товарищ полковник, — сказал специалист 2-го класса Имперского Гражданского Корпуса Строителей Геннадий Матвеевич Захарчук, вновь поворачиваясь к экрану.