Женщина в английском Средневековье

Средневековье и женщина

Глава первая

1. Об особенностях восприятия Средневековья

Джудит Беннетт пишет, что в детстве мы играем в сказки, где есть храбрые рыцари, прекрасные дамы, святые девы и хитрые монахи. Мы вырастаем из детства, и начинаем переносить свои детские представления о Средневековье в раздел сказок для взрослых, в фэнтези. Тем не менее, наши представления о Средневековье остаются детскими, и постепенно всё Средневековье начинает нами восприниматься как время какой-то примитивной невинности и простоты, в котором каждый знал свое место, добро торжествовало, и которое осталось в далеком прошлом, никак не влияя на наше суперсовременное настоящее. Напрасно.

Когда феминистки в конце 19-го века начали сплачивать ряды, они довольно быстро обратились к средним векам: как женщины получали образование? Какой работой они занимались? Какие законные права они имели? Занимались ли они политикой?

Собственно и сегодня есть сотни феминистов-средневековщиков, изучающих с этой точки зрения философию, науку, искусство, музыку, религиозные тексты. Это настоящая элита, имеющая долгое и дорогое образование, знающая старые языки и наречья. Их проблема в том, что они пытаются проникнуть в прошлое женской истории, изучая разрозненные и не всегда достоверные источники, обобщают частности, и легко перепрыгивают из одной эпохи в другую, в поисках доказательств для своих выводов. Не говоря уже о том, что большая часть изучаемых ими текстов написана мужчинами, и принять их за выражение истинного места женщины в мире средневековья довольно проблематично.

Не верите? Постарайтесь узнать точку зрения вашего супруга о том, где ваше место в вашем собственном доме, о чем вы думаете, о чем мечтаете, как управляетесь с вашими делами и вашими социальными обязанностями. Гарантирую, что вас ждет сюрприз.

Тем не менее, влияние существующих исследований на умы тех, кто только начинает карьеру историка, нельзя недооценивать. Например, тех студентов и молодых ученых, которые убеждены в том, что сегодня женщина живет в некоем золотом веке свободы и неограниченных возможностей, которые были получены совсем недавно, ждет довольно много сюрпризов при изучении Средневековья.

Для начала, Средневековье — это невероятно долгий период длиной во множество столетий: раннее средневековье (500 — 1000 гг), среднее (1000 — 1300 гг) и позднее (1300 — 1500 гг). Во-вторых, большое значение имеет исторический контекст условий жизни и событий изучаемого периода. В третьих, совершенно невозможно делать какие-то выводы о европейской средневековой женщине, не принимая во внимание "женский вопрос" и способы его решения в сопредельных Европе странах и не учитывая огромной разницы в решении этого пресловутого вопроса в разных областях самой Европы.

Человек, впадающий в ужас от женоненавистнических историй о поясах верности, права сеньора на первую ночь, должен четко себе представлять, кем, когда, и, главное, с какой целью они сочинялись. Это же касается и сахарных историй о рыцарях и девах. Необходимо понимать и средневековое значение женоненавистничества, и его аналоги в современном нам обществе. Известное противостояние полов было, есть и будет, но составлять представление о реальной средневековой жизни на основании, скажем, "Пятнадцати радостей брака" так же нелепо, как верить всему, что написано в "Космо". И, в конце концов, Средневековье — это не только истории об отношениях женщины и мужчины, это также истории о женщине и войне, о женщине и экономике, и, разумеется, о мощных личностях, которые всегда стоят как бы вне рамок своего времени.

Примером того, как модифицировались наши представления о средневековой женщине, может служить эссэ Эйлин Пауэр о женщинах в томе "Наследие Средних Веков" (1926 г). Эта работа до сих пор является одной из самых влиятельных при формировании взглядов на место женщины в мире средних веков, но вот ведь беда: это эссэ — не совсем то, что Пауэр, историк и преподаватель в лондонской высшей экономической школе, написала изначально. Издатели просто потребовали, чтобы она его переделала, потому что оно, по их мнению, было "недостаточно уважительным к а) женщинам, б) церкви и в) правилам приличия". Это из ее письма подруге, которое она зло подписала "нянька в детском саду, во время урока вышивания".

Но даже в выхолощенном виде, эссэ Пауэр, сосредоточенное на ситуации центральных и поздних средних веков, дает хорошее представление о статусе женщины того времени по отношению к мужчине. Не то, чтобы это эссэ не страдало от того, что и г-жа Пауэр имела очень сильные собственные представления о Средневековье, и эти представления сильно отразились на подборе фактов и их анализе. Не говоря о том, что документальная база, на основании которой Эйлин Пауэр делала свои выводы, довольно скудна сама по себе.

Пауэр утверждает, что, во-первых, здесь имеет место быть сильное расхождение теоретического представления о роли женщины в обществе, каким оно виделось тогдашними социологами, и практикой повседневной жизни. Как минимум, путаница и противоречия теорий делали их просто неприменимыми в быту. Во-вторых, Пауэр оценивает довольно благосклонно общий социальный статус средневековой женщины того периода. Она отмечает, что сложности, разумеется, были. Не могли даром пройти сочинения, сочащиеся ненавистью к женщине, законы, как бы подразумевающие, что женщина — существо неполноценное, сама социальная структура, во многом наделяющая мужчину правами над женской жизнью и бытом. Но, на самом деле, между мужчиной и женщиной тех времен существовал некий корявый, но прочный баланс сил, в котором позиция женщины, в идеале, не была ни неполноценной, ни доминирующей. В третьих, Пауэр оценивает тот период для женщин в целом если и не "золотым", то достаточно хорошим. Всё это доказывается примерами из жизни феодальных леди, горожанок и крестьянок. Убедительность труда Пауэр несколько нарушает только почти подсознательные убеждение автора, что женщина — это существо, по большей части, недалекое, а мужчина — потенциальный источник зла и неприятностей.

Дискутируя на тему женского вопроса в Средневековье, имеет смысл всегда помнить, что женщины были разными и тогда: кто-то оставался одиноким на всю жизнь, отвергая замужество как таковое. Другое выходили замуж настолько рано, что их жизнь определялась ролью жены, матери и хозяйки. Третьи рано вдовели, и тогда наступала их совершенно новая жизнь с непривычным статусом. Четвертые более или менее плавно переходили из одного состояния в другое. Трудно ожидать, чтобы менталитет женщин, живущих такими разными ценностями, был идентичен.

Обобщения понятия "Средневековье", растянутое, как минимум, на всю Европу, от Швеции до Испании, вообще не имеет смысла. В качестве примера можно взять такой важный для женщины момент, как ее замужество. К поздним средним векам, если не раньше, Европа четко разделилась в плане замужеств на два региона: на севере и западе женщины, не принадлежащие к аристократии, выходили замуж позже, и за мужчин более или менее своего возраста. К тому же, некоторое количество женщин не выходило замуж, не становясь при этом монахинями. На юге и востоке девушки выходили замуж рано, как правило, за мужчин вдвое старше, и незамужние уходили в монастыри.

Какого-то единогласия по женскому вопросу среди историков не существует. Историк Клапиш-Зубер возмущается положением женщин в средневековой Италии, где среднестатистическая девушка к 18 годам была уже матерью двоих детей и замужем за человеком вдвое старше себя. Клапиш-Зубер считает, что эти бедняжки проводили лучшие годы в подчинении старым мужьям, и, овдовев, оказывались в невыносимых обстоятельствах. Историки же Стэнли Чознацки, Елена Розенберг, Томас Кун и другие возражают, утверждая, что при таком подходе к делу совершенно не учитывается инициативность и способность к социальным маневрам женщин, для которых эти условия были естественными во многих поколениях. Не лучше обстоит дело и в северном регионе: здесь мечи скрестили Марианна Ковалевская и Джереми Голдберг. Их разногласия касаются процента женщин, проживавших в средневековых городах Англии.

Случаются и откровенные ляпы. Например, одна группа историков из лучших побуждений невзначай создала некий архетип эмансипированной средневековой женщины, изучая документы по сбору налогов, листы гильдий и регистры недвижимости. То ли случайно, то ли нет, от их внимания ускользнуло, что документы говорят о "вдовах", а не о "женщинах" в целом. А вдовы были совершено отдельной группой населения в плане прав и обязанностей перед короной.

Были, правда, общие моменты в жизни средневековых английских женщин, независимо от того, к какому социальному слою они относились. Аристократки не заседали в парламенте, горожанки не становились мэрами, а крестьянки — бейлифами. И феодальная, и королевская, и городская, и помещичья правовые системы ограничивали имущественные права замужних женщин, давая куда большую свободу женщинам одиноким и вдовам, и большую свободу мужчинам, чем женщинам. Социальные обычаи определяли всем женам, от крестьянки до аристократки, роль помощницы мужа и безупречное поведение. Экономически жизнь была построена таким образом, что от жены требовалось умение управлять хозяйством. Эти навыки были разными в замке лорда и в домике крестьянина, но и жена лорда, и соправительница короля не могла быть просто "драгоценным камнем в короне" своего мужа. Все они, от королев до крестьянок, работали, и работали много.

2. О переломном моменте в женской истории

Вот что профессор Джереми Голдберг (университет Йорка, исторический факультет) пишет о женщинах пятнадцатого века. Мне его подход не слишком нравится, но Голдберг — авторитетнейший историк нашего времени, да и пишет он о последнем веке средневековья, в котором общество и положение женщины в обществе стали, как ни странно, меняться в худшую сторону, причем он объясняет, почему это произошло: экономическая депрессии вкупе с ростом населения городов. На английской почве, разумеется.

В пятнадцатом веке женщина все еще имела право владеть землей, составлять завещание, подавать в суд, быть как партнером, так и самостоятельным торговцем, управлять хозяйством, недвижимостью и религиозными организациями. Теоретически. Практически, очень редко кто позволял себе что-либо подобное. Обычай и Библия начали сильно ограничивать поведение женщины в патриархальной культуре, где экономические, политические и демографические обстоятельства столетия эту патриархальность поддерживали. Именно тогда, в поддержку патриархальных ценностей, началось противопоставление женских образов: либо достойная женщина, либо шлюха. Общество, ищущее стабильности, подразумевало, что правильным, достойным поведением для женщины является ее подчинение мужчине — сначала отцу, затем мужу.

Главным авторитетом в формировании взгляда на женщину стали библейские тексты от Павла и Петра, которые вдруг зазвучали в пятнадцатом веке очень мощно: патриархальный порядок — это божественный порядок, и женщина, позволяющая себе усомниться в его справедливости, обвинялась в оскорблении самого Бога и в грехопадении. Поскольку Бог сотворил мужчину первым, а женщину — из его ребра, то женщина, таким образом, являлась существом подчиненным своему мужчине. От женщины требовалась скромная одежда, безупречное поведение, помощь и поддержка мужчинам семьи, хозяйственность, прилежание, благотворительность, даже самопожертвование.

Суды также вдруг заняли довольно анти-феминистическую позицию. Когда Джон из Или обратился в 1422 году в лондонский суд за разрешением для найма женщины в качестве управляющего на его плантации устриц, суд ему отказал: "не в правилах этого города, чтобы женщина занимала пост управляющего". Когда Марджери Несфилд в том же году обратилась в суд с просьбой развести ее с мужем Томасом, ссылаясь на жестокое обращение, суд ей отказал на почве того, что муж всего лишь заслуженно наказывает ее за бунтарское поведение. Этот бунт выражался в отказе женщины подчиниться приказу не выходить из дома.

Кое-какие права за женщинами, все-таки сохранили. Например, в Гастигсе в конце пятнадцатого века было объявлено, что женщина может представлять сама себя в коммерческой деятельности в отсутствие мужа. Да и подчиненное положение женщины в замужестве принесло мужчинам не только права, но и обязанности. Например, женившись, они становились автоматически ответственными за долги и налоговые недоимки жены, которые она имела до замужества, и за долги, которые она сделала во время замужества. Королевский закон также продолжал оставлять за женщинами право делать свое, независимое завещание, но общий закон систематически такие завещания аннулировал, если они оспаривались.

Историки, изучающие бюрократические документы того времени, зачастую приходят к выводу, что в 15-м веке женщина стала невидимой в обществе. Что не соответствует действительности, потому что эта невидимость была чисто формальной. Да и то не всегда. В истории остались имена Мод Холбек из Лондона, которая в иске называет себя "свободной горожанкой", и Маргарет Бартон из Йорка, которая именует себя также свободной горожанкой в завещании от 1488-го года. В гильдии ремесленников Йорка тоже встречаются женские имена. Но это были, преимущественно, вдовы. Вдова Мэрион Кент даже заседала в управлении гильдии торговцев Йорка. Но дочери и жены ни в каких списках не состояли, хотя достоверно известно, что они зачастую вполне успешно руководили дочерними предприятиями своих отцов и мужей.

Что касается идиллии о возвращающемся домой муже, который стучит в надежно запертую дверь, и ту ему открывает жена изнутри, то не стоит думать, что это было только проявлением тирании. Здесь представление о женщине, внедренное в понятия обывателя, превратилось в весьма реальную для нее угрозу, если она оказывалась на улице одна, без сопровождения мужчины. Дело в том, что в этом случае ее автоматически считали женщиной плохой репутации, и угроза быть изнасилованной становилась опасной реальность. Об этом писала Марджери Кемп в истории своей жизни, женщина, которая натерпелась достаточно страха, путешествуя по своим коммерческим делам без сопровождения. Почему? Потому, что считалось, что "змей-искуситель руководит ею, когда она вдали от своего дома и своего мужа".

Именно в эту эпоху распространилась мода на аскетичные тела с маленькой грудью и подчеркнутой линией живота, которые создавались одеждой, и головные уборы, надежно скрывающие волосы. Уродливая мода, которая, тем не менее, делала женщину привлекательной в глазах мужчин: чем больше аскетизма, тем более святой вид. Какой контраст с пышнотелыми и златокудрыми изображениями святых и мучениц древности! Чтобы подобная святость не подвергалась сомнениям и искушениям, женщинам запретили принимать от мужчин подарки, а если мужчина делал признание в любви, женщина должна была немедленно позвать кого-то из домашних, который продолжил бы предметный разговор по данному вопросу.

Трагикомичен вопрос женской сексуальности пятнадцатого века. С одной стороны, церковь заняла позицию, что целью совокупления являются дети, а не плотские радости. С другой стороны, медицинские воззрения того времени продолжали придерживаться теории "женского семени", которое, как известно, могло выделяться только в том случае, когда женщина испытывала от секса удовольствие. Поэтому церковь предпочитала обходить этот неясный вопрос, сосредоточившись на воспевании духовных достоинств библейских матрон.

В общей сложности, пятнадцатый век стал переломным моментом в европейской женской истории. В его начале женщины пользовались огромным количеством прав и свобод. В его конце они заняли ту нишу, выбраться из которой им не удалось полностью и до наших дней.

Мне не нравится ход мыслей Голдберга потому, что из его рассудений выходит, что, стабильность — это синоним патриархального уклада. Причем, получается, что на практике-то женщины продолжали заниматься тем же, чем занимались и раньше, только вот вдруг отношение ко всему этому изменилось.

Рассуждения Голдберга о женском образовании я даже приводить не стала, потому что там полный нонсенс. С одной стороны, он утверждает, что женщин перестали обучать чему-либо, кроме практических навыков, морали и манер, подобающих приличной женщине. С другой стороны, пишет, что до 7 лет дети обучались дома матерями. Насколько мне известно, грамотность половым путем не передается, значит, женщин все-таки учили не только суп варить и глаза долу опускать.

Можно понять, что Голдберг приравнивает к необразованности незнание латыни. Но, позвольте, кому эта латынь была нужна? Это был язык медиков, юристов и управленческих бюрократов, деловой универсальный международный язык, на котором составлялись документы. И для чего латынь была нужна многочисленным крестьянкам, горожанкам и аристократкам, которым было никогда не заседать в бюрократических учреждениях? Ведь даже книги начали писаться на английском чуть ли не с одиннадцатого-двенадцатого века!

Впрочем, были и горожанки, и аристократки, латынь знающие, причем, первые зачастую служили секретарями при высокородных дамах, латыни не знающих, но вынужденных вести большую официальную переписку. От этих возражений женщин-историков Голдберг отмахивается со словами, что исключения только подтверждают правила.

3. Кто считался старым в Средние века

Поскольку часто встречаются дебаты о том, кто считался в средние века старым, я решила обратиться к книге "Growing old in the Middle Ages" Суламифи Шахар, израильского профессора истории и лауреата.

Все геронтологи нашего времени знают, что хронологические рамки мало что говорят о человеческом возрасте. Возраста, после которого человек становится старым, просто не существует. Как пошутил один из специалистов по заболеваниям памяти, "старик — это человек, который старше тебя на 15 лет". К тому же, внутренние органы человека "стареют" с разной скоростью. Знали это и в Средние века.

Винсент из Бове (1190-1264) писал, что "в событиях и работах юности ты не замечаешь, как старость подкрадывается потихоньку, шаг за шагом. Она не побеждает сразу, но отвоевывает часть за частью".

Арнольд из Виллановы (1235 — 1311) из Салерно подмечает, что люди с холерическим темпераментом и острым умом имеют тенденцию к болезненной молодости, но к зрелым годам их здоровье улучшается, и они живут долго и старятся медленно. Что касается женщин — то старая женщина — это та, которая не протестует, когда ее называют старой.

Августин из Гиппо (354 — 430) разделяет человеческую жизнь на 6 стадий: "ты не изменяешься от одной стадии к другой, но, оставаясь все тем же, ты будешь чувствовать новизну. Второй возраст не наступит так, чтобы закончился первый; и наступление третьего не разрушит второй; четвертый не родится так, чтобы умер третий; и пятый не станет завидовать силам четвертого; и шестой не подавит пятого. Хотя они и не приходят так, чтобы быть одновременно, они продолжаются в гармонии один с другим в душе, у которой правильные отношения с Богом, и они будут поддерживать тебя в бесконечном покое и прозрачности седьмой стадии".

До сих пор гериатры и геронтологи считают, что в возрасте от 60 до 70 лет наступает некоторое ослабление жизненной силы человека. Представление о возрасте, в котором начинается старость, отражаются в западном обществе в возрасте выхода на пенсию (около 65 — 68 лет), хотя девиации в рамках одной и той же возрастной группы очень сильны.

Широко распространено мнение, что в Средние века и во времена Ренессанса люди старели раньше, что человек в 40 лет уже считался старым. Эти поверья основываются на понятиях о средней продолжительности жизни человека тех эпох. Историки, придерживающиеся этой точки зрения, основываются на текстах Средних веков и Ренессанса, касающихся вопросов "возраста человека" и "стадий жизни", а также на персональных записях людей того времени, в которых они излагают свои понятия по вопросу, а также описывают свои ощущения старения.

Это не лучший способ для выводов о том, как быстро люди старились в те времена. Гораздо более надежно обращаться к юридическим текстам Средневековья и Ренессанса, определяющим понятие "старый человек", причем в привязке к культуре и социуму отдельно взятого общества.

Деление жизни на стадии довольно типично для Средних веков, и отражается как в литературе, так и в искусстве. Различные системы разделения жизни на этапы тщательно изучались — особенно, разумеется, последние этапы жизни человека. Большинство этих систем даже не принадлежат Средневековью, а берут начало из представлений древних Греции и Рима, и даже из мусульманских трактовок античных знаний. В тринадцатом веке научные работы начинают писаться на национальных языках, и, таким образом, даже люди, не знающие латынь, получают доступ к различным ученым теориям и представлениям.

Наиболее популярными были деления человеческой жизни на три, четыре, шесть и семь стадий, реже — на пять и двенадцать. В данном контексте интерес представляют те, которые четко называют границы каждой стадии, потому что очень много учений подробно каждую стадию жизни описывает, не ставя при этом четких возрастных границ.

Деление жизни на три стадии базировалось на биологии Аристотеля. Деление на четыре стадии — на физиологии, и на семь стадий — на теории Птолемея о том, что за каждую стадию человеческой жизни "отвечает" определенное небесное тело, наделяя ее своими характеристиками. Но бывали и другие вариации, как то деление жизни на четыре стадии по "временам года", и на семь — по семи каноническим добродетелям и пр., и пр.

Бернар де Гордон из Монпелье в 1308-м делит жизнь человека на три стадии:

От 0 до 14 лет (aetas pueritiae), 14 — 35 (aetas iuventutis), 35 — ? (aetas senectutis). В другой своей работе он обозначает верхним пределом человеческой жизни 60 лет.

Данте на границе 13-го и 14-го веков в Convivio (http://dante.ilt.columbia.edu/books/convivi/) делит жизнь совершенно по другому: 0 — 25 (adolescenza), 25 — 45 (gioventute), 45 — 70 (senetute), 70 — ? (senio).

Филипп де Наваро, 13-й век, предлагает следующее деление (не являясь, впрочем, медиком, но крестоносцем, поэтом, писателем и консервативным философом): 0 — 20 (anfance), 20 — 40 (jovant), 40 — 60 (moien age), 60 — 80 (viellece).

Впечатляющий разброс для одного столетия!

Остается только совершенно неясным, имеется ли в виду жизнь только мужчин, или и мужчин, и женщин. Винсент из Бове упоминает вскользь, что молодость женщины заканчивается после 50 лет, когда она теряет способность к деторождению. Действительно, в Средние века считалось, что менструации у женщин заканчиваются в 50 лет, что приблизительно на 5 лет раньше, чем средний идентичный период в наши дни. Но ведь детородный период определяется не только биологией, но и социально-экономическими обстоятельствами. Например, в Тоскани средневековая женщина выходила замуж приблизительно в 17 лет, и очень редко рожала после 36. Очень похоже на то, что после рождения нескольких детей пары принимали меры контрацепции. Остальные ученые, очевидно, предполагали, что и женщины, и мужчины проходят стадии жизни одинаково.

Томас Аквинский даже утверждал, что нет такой стадии в жизни женщины, когда она достигает той стадии совершенства, за которым наступает только увядание.

Что касается конкретных записок и писем конкретных людей, то историк Гилберт упоминает о тех, кто считал себя старым и даже приближающимся к смерти: Пьетро Арентино (1492 — 1556) — в 45 лет, Эразм Роттердамский (1466 — 1536) — в 40 лет, Микеланжело (1475 — 1564) — в 42 года, Франсуа Вийон (1431 — 1463) — в 30 лет.

Историк Розенталь приводит несколько другие примеры: Джеффри Чосер (1343 — 1400) — в 50 лет, Уильям Кэкстон (1422 — 1491) — в 50 лет, Томас Окклив (1368 — 1426) — в 53 года, лорд Ричард Скроп (1327 — 1403) — в 57 лет.

Не могу не заметить, что никто из них не умер тогда, когда считал себя умирающим, кроме Вийона, который особый случай.

Не будет излишним также обратить внимание и на то, в каком контексте вышеозначенные деятели именовали себя старыми. Микеланджело, например, в свои 42 пишет к агенту Медичи: "Опять же, я — старый человек, и мне не кажется заслуживающей усилий бездарная трата моего времени для того, чтобы сберечь папе две или три сотни дукатов". Комментарии, как говорится, излишни.

Необходимо также помнить, что в Средние века смерть не была таким табу, каким она стала в наши дни. О смерти много рассуждали, писали, рисовали, ставили мистерии. Люди Средних веков ни на минуту не забывали, что они смертны. Было совершенно естественно написать, как тот же Микеланджело, что "я буду дома ко дню Всех Святых, если не умру до этого".

Но это совершенно не значит, что смерть человека в возрасте 35 — 45 лет считалась естественной. Ни в коем случае! Ее горько оплакивали, сравнивая умершего со слишком рано оборванным плодом (кажется, этот оборот ввел Петрарка, который очень много писал о вопросах жизни и смерти). Смерть старого человека горем не считалась. Как писал Альбертус Магнус (1193 — 1280), старый человек начинает холодеть, высыхать, и, говоря современным языком, терять иммунную защиту. Признаком ясно надвигающейся смерти он считал начало болезней памяти. Магнус писал, что человек, умирающий от старости, даже не чувствует перехода из мира этого в мир иной.

Что касается указов и декретов королей, то здесь имеется масса примеров, что старыми считались люди от 60 до 70 лет и старше. Список, в общем-то просто огромен. Здесь и указ Филиппа Пятого Французского от 1319 года, разрешающий лицам старше 60 лет платить налог местному сенешалю, а не ехать ко двору короля, и указ Филиппа Шестого Французского от 1341 года о пенсиях, сохраняемых для старых служак старше 60-ти, и распоряжение Педро Жестокого от 1351 года об обязательных работах для всех, от 12 до 60, и распоряжение Эдуарда Второго Английского о военной подготовке всех мужчин от 15 до 60, и пенсия солдатам старше 60 Генриха Седьмого Английского, и много чего еще. Во многих регионах Европы (например, Кастилия и Леон) пенсионный возраст для служащих наступал и вовсе в 70 лет.

Что касается женщин, то вдовы 60 лет, владеющие состоянием, были освобождены от необходимости выходить замуж или платить штраф за отказ королю или лорду. В судебных записях Средних веков возраст упоминается только в том случае, если имеет отношение к нарушению закона. Например, в 1410 году в Турине были оштрафованы молодые люди за то, что они устроили шаривари под окнами вдовы, которая накануне обручилась. В свою защиту она они заявили, что вдова была слишком стара для нового брака: ей было 60 лет!

Сохранилось письмо, адресованное епископу Линкольнскому в 1338 году относительно графини Алисии де Лэси, которая после смерти мужа дала обет безбрачия и собралась в монастырь, но оттуда ее выкрал некий рыцарь, и она дала ему свое согласие на замужество. Автор просил наказать рыцаря деньгами, усиливая свою точку зрения уточнением, что графине было 60 лет.

И еще один интересный момент: в Средние века существовал обычай округлять возраст до ближайшего десятилетия, 63-летний говорил, что ему 60, а 55 летний мог считать себя либо 50-ти, либо 60-ти лет от роду. Как писал Петрарка, " молодые люди уменьшают свой возраст, а старые увеличивают".

Женщины-рыцари Средневековья

В 1148 году Тортоза была сарацинской крепостью, которая контролировала морскую торговлю, а точнее, сильно ей мешала. Мешала настолько, что ее взяли штурмом соединенные силы англичан, французов, и тамплиеров Англии, Франции и Испании, которые были собраны для участия во Втором крестовом. Руководил ими граф Раймунд (Рамон) Бернджер IV. Потом начались проблемы. Поскольку поход был неудачен, начались внутренние распри, поиски виновных, и сарацины решили этим воспользоваться.

В 1149 году они атаковали крепость и город, и отражать эту атаку пришлось женщинам, потому что мужчины были заняты осадой Лериды. Это было потрясающе, потому что женщины благополучно отбились не от какого-то отряда, а от регулярных войск, и отнюдь не швыряясь камнями, а сражаясь в мужских доспехах. Когда подошли силы графа Раймунда, дело уже было сделано, и графу осталось только отблагодарить женщин Тортозы за доблесть, что он и сделал. Он основал для них рыцарский орден, который назывался orden de la Hacha, Орден Топора, the Order of the Axe (основное оружие сражавшихся, боевой топор). Замужним женщинам были даны одинаковые рыцарские права с их мужьями, незамужним — с их отцами и братьями. Это был боевой рыцарский женский орден, опознавательным знаком которого было изображение красного топора на тунике.

Удивительно мало пишут об этом событии, поэтому многие о женщинах-рыцарях просто никогда не слышали. Членов ордена называли Cavalleras, Equitissae и Militissae. Для них был учреждена форма, напоминавшая форму капуцинов, они были освобождены от налогов, они получили право участвовать в тех же сборах, что и мужчины, сидеть выше их, и передавать рыцарский титул по женской линии. Известно, что в 1472 году, при осаде бургундцами Бове, атака была отбита под руководством Жанны Аше, члена Ордена Топора. Орден никогда не был расформирован, и предполагается, что он исчез сам по себе, со смертью последней женщины-рыцаря.

У Ордера Рыцарей Святой Марии было несколько наименований: The Order of the Blessed Virgin Mary, the Order of Saint Mary of the Tower и the Order of the Knights of the Mother of God. Этот орден тоже был военным, но не был чисто женским. Основан он был Лодериго д"Андало в 1233 году в Болонье, и, несмотря на то, что являлся орденом религиозным, принимал в свои ряды и женщин. Папа одобрил устав ордена, задачи которого были обозначены следующим образом: "членам ордена дозволяется носить оружие для защиты католической веры и религиозной свободы, и должен это делать по специальному призыву римской церкви. Для подавления гражданских волнений, они могут иметь только оружие, предназначенное для защиты, и только по разрешению епископа". Женщины в этом ордене носили звание militissa. Орден был предназначен для успокоения стычек между гвельфами и гибеллинами, в чем имел довольно скромный успех. Был распущен в 1558 году.

В орден Сантьяго со времени его основания (1175 год) принимали женатых рыцарей, и вскоре были созданы отдельные женские подразделения с женщинами во главе. Этих подразделений к концу 13-го века было шесть: Санта Эуфемия де Козуэлос в северной Кастилье, Сан Спириту де Саламанка, Сантос-о-Велло в Португалии, Дестриана около Асторги, Сан Педро де ла Пиедро в Лериде, и Сан Винсенте де Жункерес. Орден был основан для защиты паломников в Компостеллу, его обязанностью было сражаться с сарацинами, но, помимо обязанностей военных, орден нес обязанности по сопровождению и устройству ночлега паломников. Женщины носили в ордене звание commendadora. Этот орден существует по сей день.

В Англии женские подразделения были у Ордена Госпитальеров. Женщин-рыцарей там называли soeurs hospitalires. Их крепость-монастырь в Бакленде существовала до 1540 года, когда, очевидно, был закрыта вместе с остальными монастырями. В Арагоне такими конвентами были Sigena, San Salvador de Isot, Grisen, Alguaire. Во Франции — в Beaulieu, Martel and Fieux.

Было женское отделение даже в ордене Калатавра, в Сан Фелисес де лос Барриос. Основанный в 1157 году, орден воевал за королей Кастилии и Арагона с сарацинами. Необходимость в этом ордене отпала еще в 1492 году после взятия Гранады, но расформирован он был только в 1838 году.

Женщины были в Тевтонском ордене, практически с самого начала. Они полностью принимали стиль орденской жизни и его дисциплину. В начальный период женщины ордена выполняли обязанности лекарского и обслуживающего персонала, но в 1190-м в Тевтонском ордене появились военные женские подразделения. Орден потерял влияние в 1525 году, и был распущен в 1809.

Для женщин-аристократок в Европе были созданы следующие рыцарские ордена: Катарина Воу создала один во Фландрии, в 1441 году. Кем она была — трудно сказать, я читала в одном англоязычном сообществе, что она, скорее всего, принадлежала к Бургундскому двору. Через 10 лет Изабелла, Элизабет и Мэри из рода Хорнов создали несколько монастырей, где женщины, после 3 лет послушничества, производились рыцарем-мужчиной в ранг рыцарей, прикосновением меча и с обычными в таких случаях словами посвящения. Об этом упоминается у Du Cange (не рискую перевести на русский), то есть эти ордена существовали еще в 17-м веке. Он пишет в своем Глоссариуме о том, что этот обычай практикуется в Брабанте, в монастыре св. Гертруды. Об этих женских рыцарских орденах, их целях и задачах известно настолько мало, что даже неясно, существуют ли они в наши дни. В сущности, аристократия никуда не делась, титул рыцаря никуда не делся — о них просто перестали говорить в массовой медии.

Разумеется, в Англии был Орден Подвязки, который англичане лишь бы кому тогда не давали. Тем не менее, рыцарями ордена между 1358 и 1488 стали 68 женщин: все консорты, все женщины королевской крови и все жены рыцарей Ордена — но не только. Поскольку отметка ордена делалась на могильных камнях его членов, известны практически все женщины-рыцари этого ордена, причем рыцарство в те годы отнюдь не было церемониальным, а всегда предполагало серьезную подготовку.

Я встречала обсуждение того, почему так мало известно о военной тренировке женщин, о женщинах-рыцарях, вообще о женщинах-воинах Средневековья, и объясняют этот факт историки (Беннетт, Голдсмит, Лейзер) тем, что не пишут про то, что само собой подразумевается, что является общей практикой, не заслуживающей какого-то особого удивления. В конце концов, мы имеем яркий пример Жанны д"Арк. Никто же может всерьез подумать, что пастушка надела доспехи, вскочила на рыцарского коня, и повела армии через многодневные переходы вот просто так, без всякой подготовки.

Да и только ли Жанна может быть иллюстрацией женской военной доблести? Эмма, 16-летняя графиня Норфолкская, в 1075 году осталась защищать себя и Норфолкский замок сама, потому что муж ее, по сути, бежал в Данию. Делала она это настолько успешно, что королевские силы предпочли с ней договорится о том, что она сдаст замок при условии, что и она сама, и ее войско свободно покинет замок, и в течение 40 дней покинет страну. Эмма Норфолкская со своим отрядом отбыла в Бретань, где позже и встретилась с мужем. Уррака, королева Леона и Кастилии, в 1100-х годах воевала, сама водила войска, вступала в союзы дипломатические и любовные, манипулировала окружающими и силой, и сексом. Испанские хроники описывают ее нахрапистую политику удивительно кротко, называя Урраку правительницей бережливой, скромной и разумной, относя прочее к "слабостям ее пола", хотя зарубежные наблюдатели сухо констатировали, что ни у кого не остается и тени сомнения, в чьих руках находятся бразды правления во всех альянсах Урраки.

Тереза Португальская, графиня-бастард, оттеснила в 1112 году мавров за Мондегу, отстояла Коимбру, и получила за эти заслуги письмо от самого папы, где он именовал ее королевой. Матильда Рамсбери отстаивала замок своего любовника-епископа так отчаянно, что королю Стефану Блуасскому удалось настоять на сдаче только угрозой повесить сына Матильды. А чего стоят королева Мод, Гаита Ломбардская, и те бесчисленные и безымянные женщины, бившиеся вместе с мужчинами в крестовых походах... Те самые, о которых писал Имад ал Дин (1125 — 1201 гг), биограф Саладина о битве при Хаттине: "Among the Franks there were indeed women who rode into battle with cuirasses and helmets, dressed in men's clothes; who rode out into the thick of the fray and acted like brave men although they were but tender women, maintaining that all this was an act of piety, thinking to gain heavenly rewards by it, and making it their way of life. Praise be to him who led them into such error and out of the paths of wisdom! On the day of battle more than one woman rode out with them like a knight and showed (masculine) endurance in spite of the weakness (of her sex); clothed only in a coat of mail they were not recognized as women until they had been stripped of their arms. Some of them were discovered and sold as slaves." (Francisco Gabrieli. Arab Historians of the Crusades. Berkeley: University of California Press, 1969, 207).

Возможно, на войне женщине действительно не место. Но от средневековой женщины, особенно женщины дворянского происхождения, ожидалось, что она сможет защитить своих и свое там, где мог бы это сделать ее отец, муж или брат.

Глава вторая. Образование

Образование для ноблей в Средние века

Как известно, в средневековых дворянских семьях роль матерей в жизни сыновей ограничивалась тем, что они воспитывали их до 7 лет. После этого будущий рыцарь отсылался ко двору либо одного из дядюшек, либо к крестным, либо к сеньору отца. Ребенка могли даже отослать ко двору недавнего врага, то ли как вестника союза, то ли как заложника. Исключение составляли только старшие сыновья, которые должны были унаследовать титул. Они воспитывались в родном замке, вместе с детьми вассалов отца и родственниками, присланными к их двору. Бастарды, признанные отцами, либо воспитывались в замке, либо также отправлялись ко дворам других ноблей набираться ума-разума.

Опять же, обращаюсь к Суламифи Шахар и ее книге "Детство в Средние Века".

До начала двенадцатого века обучение будущего рыцаря практически не включало академического образования. Неграмотен был Вильгельм Завоеватель, неграмотен был знаменитый Уильям Маршалл. Это не значит, что они ничего не знали. Просто их обучение было полностью основано на нарративных принципах: учитель рассказывал, ученик запоминал, собеседования проводились.

С двенадцатого века, тем не менее, большая часть ноблей стала активно изучать письменную латынь. В тринадцатом и четырнадцатом веках латынь уже входила в элементарное образование, но для желающих появились к тому времени переводы латинских текстов на национальные языки.

Будущих рыцарей школьным премудростям обучали обычно замковые капелланы, местные клирики или монахи. Тем не менее, гораздо более важным для них было общение со взрослыми рыцарями, от которых они учились рыцарским классическим эпосам, ценностям, понятиям, осознанию себя частью своего класса.

Прибывая ко двору сеньора, мальчик становился пажом. Его одевали, как маленького мужчину, обозначали круг его обязанностей, приучали к лошадям. Хотя с верховой ездой дети были знакомы еще дома, уже с трехлетнего возраста взрослые брали их с собой, посадив в седло впереди себя. Теперь их учили ухаживать за лошадьми, что должен был уметь каждый рыцарь. До 12 лет нагрузки, даваемые детям в практической тренировке, были ограниченными. Поскольку все замки с их укладом жизни и системой постройки были довольно одинаковы, перемещение из своего дома в чужой было для детей менее болезненным, чем для тех, которые отправлялись для обучения в монастыри, для духовной карьеры.

Серьезная военная подготовка начиналась с 12-ти лет (хотя некоторые теоретики воспитания, как Эгильдиус Романус, считали, что более подходящим возрастом было бы 14 лет). Для начала, будущим рыцарям укрепляли руки: бои на палках, поражение цели, врестлинг, стрельба из лука... Мальчиков также брали на охоту, где их главным делом было учиться управлять конем. Это тоже считалось частью военной подготовки, разумеется. И это было делом нелегким. Некоторые учились, как дрессировать охотничьих птиц. Все начинали с охоты на мелкую дичь, переходя постепенно на все долее крупную. Хотя охота и считалась главной рыцарской забавой в мирное время, занятие это было довольно опасное. Тяжелые травмы и гибель во время охоты были делом обычным. Военное обучение заканчивалось к 15-ти годам, и у мальчиков начиналась взрослая жизнь.

В этом возрасте они обычно становились оруженосцами у рыцарей, и затем посвящались сами в рыцари в возрасте 17 — 19 лет, но бывали случаи, когда в рыцари посвящали сразу по окончанию военных тренировок, и что 15-летние уже участвовали в битвах. К концу средних веков система рекрутских наборов произошли такие изменения, что особенно английская молодежь стала вступать в ряды рыцарства позже, а то и не вступать вовсе.

В обучении занятия происходили в общей группе, состоящей из детей разного возраста. Как группа, дети принимали также участие в упражнениях со взрослыми. В монастырях система была той же, но в свободное время детей держали от взрослых отдельно. Будущих военных от взрослых не отделяли. Они росли в мужском мире оружия, конюшен, лошадей и собак, эпосов, национальной культуры, но также и страстей, высоких и низких. Главной целью такого обучения было не только научиться ремеслу военного, но и заслужить уважение, одобрение, и занять свое место в неформальной иерархии группы. Эта группа становилась боевой единицей, которая в процессе тренировок иногда участвовала в учебных турнирах против своих родителей и родственников. Разумеется, дети играли, даже будущие рыцари. Помимо чисто дисциплинарных игр, популярны были игры с мячом, что-то вроде тенниса, волейбола, гольфа — их средневековые аналоги. Популярны были игры в шахматы и трик-трак.

Часть закончивших обучение юношей оставались в замке, становясь оруженосцами при сеньоре, и переходя в подчинение замкового коннетабля или маршала. В мирное время они составляли сопровождение сеньора, в военное время становились ядром армии. Старшие сыновья, после окончания их обучения, тоже отсылались на службу сеньору, иногда до посвящения в рыцари, иногда — после. Некоторых отсылали в компании взрослых рыцарей в поездку от одного крупного двора сеньора к другому, с тем, чтобы они могли послужить некоторое время при одном из них, или при нескольких. Собственно, эти были именно те квесты, которыми полна литература рыцарства, но насколько добровольно они предпринимались? По сути, это были просто поиски работы и, помимо прочего, подходящей жены. Одно не исключает другого.

В обеих версиях "Тристана", главный герой учится у своего сеньора чтению, письму, семи изящным искусствам, изучает несколько иностранных языков и закон страны. В квест он отправляется не только для того, чтобы послужить при разных дворах, но и для того, чтобы усовершенствовать знание иностранных языков, законов, отличных от законов его страны, и набраться жизненного опыта. Разумеется, это — образ идеального рыцаря, к которому в реальной жизни редко кто даже приблизительно соответствовал, но, все-таки, некоторые стандарты этот образ устанавливает

.

Не все дети ноблей автоматически становились рыцарями или прелатами. Некоторые, получив, тем не менее, военное образование в любом случае, отправлялись в университет, обычно на юридический факультет, или в специальные школы юриспруденции (в Англии). Закончив обучение, они становились юристами и администраторами при крупных дворах сеньоров. Эти дети не покидали дом так рано, как их ровесники, предназначенные для рыцарской карьеры, и в университет их практически всегда сопровождал наставник, который и в учебе помогал, и за парнем приглядывал.

Практика отсылки детей для воспитания критиковалась и во времена Тристана, и продолжает критиковаться в наше время. Церковь в Средние века относилась к этой практике, в целом, негативно, считая, что детей должны воспитывать их собственные родители, но не предпринимала ничего, чтобы эту практику прекратить. На самом деле, существовали хорошие причины для того, чтобы отсылать сыновей из замков, потому что существует довольно много литературных примером 13-14 столетий о вражде даже между отцом и его старшим наследником, не говоря уже о вражде между братьями. Кроме того, распределение мужчин семьи по разным замкам предотвращало опасность уничтожения всей семьи во времена династических распрей.

Девушки из благородных семей в 13-14 веке получали не менее основательное образование, чем юноши. Их учили читать, писать, обучали как минимум одному иностранному языку, игре на музыкальных инструментах, пению, поэзии, этикету и искусству составлять музыкальные композиции. Их обучали арифметике, в некоторой степени Латыни (как минимум, церковной), давали уроки оказания первой помощи и народной медицины. Помимо этого, девушки обучались верховой езде, искусству выращивать и тренировать охотничьих птиц, танцевать, играть в шахматы, сочинять и рассказывать истории. Это помимо вышивки и неизбежного прядения, которым в Средние века занимались женщины и в лачугах, и во дворцах. Девушек учили управлению замковым хозяйством, сначала через наблюдение за тем, как это делают старшие, и затем доверяя им определенные сферы ответственности.

В тринадцатом веке, когда уровень образования, даваемого детям ноблей, стал довольно высоким, начало проявляться неравенство в образовании девушек и тех юношей, которые не шли на военную службу. В университеты девушек не отправляли. Несмотря на то, что многие известные по оставленной переписке и по истории женщины были очень эрудированы и широко образованы, свое "высшее" образование они получили уже взрослыми. Была в образовании девушек еще одна особенность. Если для молодого рыцаря, преуспевающего в завоевании иерархического признания и в военном искусстве, скромность большим достоинством не считалась, то девушек с самого раннего возраста, наставлениями и литературными примерами, этой скромности учили. Скромности, жертвенности, и тому, что называется "блюсти себя". Последнее, впрочем, вылетало у дев из головы довольно быстро, ровно в тот момент, когда какой-нибудь пригожий, свежеиспеченный рыцарь проявлял конкретный интерес.

Отношения с родителями редко описываются в средневековой литературе, но есть довольно забавная история (в "Персевале") о маленькой Обелот, которая просит одного из рыцарей стать ее собственным рыцарем, на что он соглашается, что когда она вырастет, он будет служить ей своим мечом, но уточняет, что после этого пройдет не меньше пяти лет, пока он попросит ее о любви (то есть, когда ей будет около 17 лет). Обелот хочет, как взрослая леди, дать ему "что-то свое", но подружка шепчет в панике, что у них ведь ничего нет, кроме кукол, и что если ее кукла, по мнению Обелот, красивее, то она может забрать ее. Обелот бежит советоваться к отцу, который поднимает ее на лошадь впереди себя, целует, и говорит, что они сейчас поедут к матери, и что-нибудь придумают. Обелот просит, чтобы подружку тоже покатали, и один из рыцарей поднимает ту в свое седло. Потом отец с матерью обещают девочке, что ей специально сошьют прекрасное платье, как у взрослой, чтобы она могла отдать рукав этого платья "своему" рыцарю, как полагается.

Образование для горожан

Рассматривая образование горожан, необходимо помнить, что городской социум не был однородным. Поэтому образование, получаемое детьми буржуа, имело несколько другие цели, чем образование, получаемое детьми рабочих. Тем не менее, начиналось оно для всех одинаково, в элементарных школах, куда ходили и бедные, и богатые, и мальчики, и девочки. Некоторые получали это образование дома у профессиональных учителей, но чаще всего, все-таки, в обычной школе, хотя бы и сопровождении наставника.

Практика частных школ была введена во Фландрии и Италии во второй четверти четырнадцатого века. Оттуда она распространилась по другим странам. Школы, таким образом, разделились на муниципальные и частные. Известно, что все программы элементарных школ были практически идентичными, обучение проводилось без разделения школьников, и женщины преподавали в этих школах наравне с мужчинами. Кстати, с возникновением частных школ, начали раздаваться голоса о необходимости разделения детей.

После нескольких лет, проведенных в элементарной школе, дети, которых готовили к работе в банках и коммерции, продолжали обучение в коммерческих школах. Там они учились арифметике, бухгалтерскому учету, правилам коммерческой переписки, иностранным языкам и географии. Часть детей не проходили полный курс коммерческих школ, а уже после года обучения определялись учениками в банки и коммерческие конторы.

В Лондоне же большие коммерческие фирмы не брали учеников моложе 16 лет, и требовали законченного курса коммерческой школы. Прием в ученичество означал окончание юридической ответственности отца за сына. Сыну выделялась либо сумма денег, либо часть недвижимости, достаточные для того, чтобы было из чего в будущем заплатить взнос за вступление в соответствующую гильдию, и чтобы обеспечить ученику хорошее отношение к себе там, куда он поступил в ученики.

Будущие врачи, юристы и нотариусы определялись после элементарной школы в грамматическую школу, которая подготавливала их к университету. Программа грамматической школы была идентична программе школ, готовящих будущих священников.

Интересно, что городские власти интенсивно развивали как элементарные, так и высшие школы, причем, помимо этого, для бедных студентов специальные фонды составлялись из пожертвований местной аристократии и буржуазии.

Буржуа менее охотно, чем аристократы, признавали своих бастардов, хладнокровно отправляя их в приюты, но если уж признавали, то всерьез. Известны случаи, когда, после смерти отца, его незаконнорожденного сына продолжали воспитывать и обучать родственники.

Начав ученичество у профессионалов, ученики редко продолжали жить дома. Обычно они жили там, где работали, составляя с учениками других банков и торговых домов на той же улице тесную группу, проводящую свободное время вместе. Продолжительность ученичества варьировала от 3-5 лет во Флоренции до 10 лет в Лондоне.

Дочери в буржуазных семьях начинали свое обучение так же, как и сыновья, в элементарной школе. Поскольку от них не ожидалось, что они будут работать сами по себе, после элементарной школы девочек учили премудростям домашним: прясть и шить, убирать и готовить, стирать и печь. Безделье считалось грехом. Дочки в семьях богатой буржуазии получали более или менее такое же образование, как и дочери семей аристократов в плане танцев, манер, умения красиво читать вслух и рассказывать истории, ездить верхом и знать салонные игры. Они зачастую составляли публику для игр, в которых главная роль предоставлялась мальчикам, но и сами были активны. На юге Европы юные горожанки имели гораздо меньше свободы, чем на севере. В Италии 12-летних девочек уже не отпускали на улицу одних, без сопровождения.

В целом, девушки из буржуазии выходили замуж несколько позже, чем их ровесницы-аристократки, если только не оказывались сиротами при родственниках, которые хотели поскорее сбыть их с рук. Но в Италии девушек выдавали замуж, все-таки, очень рано, причем иногда против воли, не соглашаясь даже немного с браком обождать. В позднем Средневековье, идеальным возрастом для начала матримониальных мероприятий в Тоскани считался возраст всего 13 лет, и в Германии 14-ти. На севере девушкам подыскивали мужа, когда они входили в возраст 16-17 лет, английская горожанка среднего достатка редко выходила замуж даже в 20 лет.

Незаконорожденные дочери, признанные отцом, обычно выдавались замуж без особых амбиций, а вот замужества законных дочерей определялись деловыми связями родителей, их политическими планами, и социальным положением на своей иерархической ступени.

Дети ремесленников также начинали учебу с элементарной школы, куда их посылали вне зависимости от того, предназначались они для продолжения семейного дела, или для отсылки в ученики. Те, кто продолжал дело отцов, как правило, дальше не учились: и некогда, и не хотелось, и не к чему. В случаях, когда ребенок отдавался в ученики, не было редкостью, что контракт ученика с мастером включал в себя пункт нескольких лет продолжения обучения в школе, ценой чему было продление периода ученичества. Ученические контракты ремесленников предусматривали абсолютно все, от обучения до обращения с учеником, регулировали даже нагрузку, которую мастер имел право возложить на своего ученика.

Некоторые контракты давали мастеру право физического наказания ученика, некоторые запрещали это категорически. Даже в случае, если такое право было дано, запрещались наказания, выглядящие жестоко, сохранились судебные дела, где мастера были наказаны за жестокое обращение. Заработная плата ученикам не платилась, им выдавались оговоренные карманные деньги. Если мастер хотел платить ученику, успешно проработавшему у него несколько лет, он должен был получить на это разрешение от гильдии. Кстати, в среде ремесленников в ученики определяли не только мальчиков, но и девочек. Вообще, практически никакой разницы между учениками-девочками и учениками-мальчиками не было, кроме того, пожалуй, что не было найдено ученических контрактов для девочек, которые бы предусматривали продление ученичества в связи с дополнительным обучением в школе.

Браки в среде ремесленников ранними не были, ученикам было даже запрещено жениться или выходить замуж в годы своего ученичества.

Образование крестьян в Средние века

Крестьянство в средневековой Европе тоже было весьма неоднородным по составу, хотя тенденция к централизации землевладения наметилась еще в 11-м веке, и практически завершилась в 15-му веку. На этот счет существует масса исследований, которые, с моей точки зрения, запутывают больше, чем проясняют. Суть изменения была в том, что любое владение и любая деятельность в государстве облагалась налогами, в том числе и налогом на землю. Существовали также регуляции обработки земли, запрещающие держать подходящие для сельского хозяйства земли необработанными. В результате, зачастую семьи, испокон веков владеющие наделом, попадали в ситуацию, когда налоги платить было уже нечем, и за недоимки у них забирали землю. Причиной могло быть что угодно: неудачно бездетный брак, гибель мужчин семьи в вооруженных конфликтах, эпидемии... Причем корона вовсе не хотела согнать крестьян с их земли, нет. Корона была заинтересована в том, чтобы сохранить крестьян на землях, которые им уже не принадлежали.

В результате, деревня расслоилась на тех, кто сохранил достаточное количество своей земли, и имел возможность арендовать еще больше земли у лорда. Эти люди были достаточно состоятельными, чтобы нанимать рабочую силу для выполнения своих арендаторских обязанностей. Большая часть крестьян попала в полную зависимость от владельца земель, превратившись, по сути, в крепостных, со всеми вытекающими последствиями.

Соответственно, говоря об образовании средневекового крестьянства, нужно помнить, что некоторые представители высших классов категорически возражали против вообще какого бы то ни было формального образования для серфов, крепостных. Возможно, что иногда это было проявлением сословного высокомерия, но нельзя отмахнуться и от другой причины: получивший образование серф уже не будет работать на земле. Он будет работать или писцом, или администратором, быстро расплатится со всеми недоимками — а бывший хозяин потеряет рабочую силу.

Те крестьянские дети, которые получали образование в монастырских школах, по рекомендации местного священника, или в муниципальных школах соседних городов, становились обычно монахами или клерками. Некоторые поступали на службу своему сеньору в качестве писцов, некоторые — на работу в органы государственной бюрократической машины. О том, получали ли хоть какое-то формальное образование крестьянские девочки, не осталось никаких записей.

В целом, за воспитание крестьянских детей и их подготовку в плане социальном были ответственны их собственные родители и местный священник. Дети с ранних лет наблюдали за жизнью взрослых, помогали им, контактировали с обществом за пределами своей деревни, когда это общество являло себя в лице приезжего торговца или членов королевской администрации. Они слушали менестрелей, посещали церковь, ездили с родителями в близлежащие города в рыночные дни и на ярмарки.

Нельзя сказать, что детей ничему не учили: их учили, но, как когда-то и ноблей, на основе нарративной передачи знаний. Их знакомили с культурными традициями, моральными принципами, законами общества в целом и их локального сообщества, объясняли, какой тип поведения считается неприемлемым и почему. Делом местного священника было следить, чтобы детям была дана возможность быть детьми, чтобы их не нагружали работой слишком рано. Нормальным считалось, чтобы за плуг, так сказать, вставал уже взрослый молодой человек, а не ребенок. Было бы неверным считать, что старшие дети автоматически обязывались присматривать за младшими, не в Европе, во всяком случае, но иногда на некоторых старших детей возлагалась такая ответственность.

Приблизительно с семи лет в обязанности детей вменялось относить пищу членам семьи, работающим в поле, присматривать за гусями и овцами, даже за коровой. Более старшие дети приносили воду, занимались прополкой, сбором овощей, и начинали учиться у взрослых крестьянской работе, помогая в сборе урожая, обмолоте, складировании и прочих обязанностях. Ученичества как такового в крестьянской среде не было. По судебным записям видно, что иногда взрослые забывали, что за работой детей нужно, все-таки, присматривать. Так описывается случай, что 10-летний мальчик, посланный отцом накормить лошадей, поднялся по лестнице на сеновал, но, захватив слишком большой груз, упал вниз вместе с лестницей.

Другой проблемой было то, что некоторые дети были просто слабее физически, чем их среднестатистические сверстники. Тогда наиболее очевидно подходящей работой для них оставалось пастушество, хотя и здесь были свои нюансы. Например, осталось описание ребенка, которому в семь лет поручили пасти гусей. Он впоследствии вспоминал это время, как трудное и несчастное. В девять лет он был рад оставить щипучих тварей, и начать помогать отцу на поле — но был ранен лошадью. Когда он выздоровел, его опять отправили пастухом, на этот раз поручив малому несколько коров — и он опять был ранен! После чего он решительно отказался и близко подходить к животным с рогами и копытами. Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы ему на дали попробовать свои силы с овцами. Вот здесь его талант раскрылся, и в 12 лет мальчишку уже считали одним из лучших овечьих пастухов в округе. Обычно же пастухов тренировали, отправляя их набираться опыта у взрослых специалистов, и 12-летки еще не считались квалифицированными пастухами.

В случае смерти родителей, дети арендаторов не становились сами арендаторами автоматически до достижения "третьего возраста". Если у них было, что наследовать, то сам владелец поместья прослеживал, чтобы имущество не оказалось в безнадежном состоянии, назначая опекунов, или, в случае отсутствия родственников или энтузиастов из среды деревенского сообщества, становился опекуном сирот сам. Сиротам серфов тоже назначались опекуны, обычно из числа родственников. Иногда система давала сбой, особенно в случаях с сиротами, которые были и бедны, и родственников не имели.

Хотя ученичества в крестьянской среде не было, был обычай устраивать подростков или в помощники арендаторам за пределами деревни — мальчиков, или в услужение в города — девочек. Большинство городских учеников и подмастерьев тоже были выходцами из деревень, несмотря на то, что закон запрещал детям беднейших хозяйств уходить с земли. Разумеется, они все равно уходили, нелегально. И все-таки именно в этом крестьянство отличалось от других классов средневекового общества: здесь детей не отсылали в чужие семьи для того, чтобы они получали образование или профессиональные навыки "по профилю", так сказать. Уезжали на заработки, уезжали те, кто хотел для себя другой жизни, или те, у кого не было никаких перспектив встать на ноги.

"Третья стадия" в жизни крестьянских детей наступала в 14 лет. В этом возрасте они были уже полностью готовы для того, чтобы самостоятельно работать на земле. В этом отношении проявляется еще одно резкое отличие крестьянства от других классов: у крестьян воспитание мальчиков и девочек, их подготовка к взрослой жизни не имело искусственного разделения по признаку пола. Девочки, как и мальчики, росли, помогая старшим в сельскохозяйственных работах, а мальчики — в делах домашних. Потому что в крестьянском хозяйстве практически любая работа делалась вместе, исключением, пожалуй, была только пашня. Да и то, бедная и одинокая крестьянская пара пахала и пашню вместе — альтернатив-то не было.

Но вот формально совершеннолетие наступало несколько позже, хотя в одних областях это могло быть 14,5 лет для мальчиков и 13,5 для девочек, а в других — 20 и 18 лет. Все зависело от местных экономических и культурных условий.

Замуж девушки выходили более молодыми, чем юноши женились, но, в любом случае, позже, чем представители других классов. До чумы 1348 года крестьянские девушки обычно выходили замуж только в 18-22 года. Богатые, получившие наследство, раньше, и те, которые нанимались на работу, чтобы свое приданое заработать — позже. Самые бедные либо выходили замуж поздно, либо не выходили вовсе. До чумы рождение бастардов у незамужних крестьянок было делом довольно обычным, хотя после чумы это явление начало показывать резкий спад: многие хозяйства приобрели достаточно земли, чтобы позволить себе отделить детей в отдельные хозяйства раньше, да и зарплата была в послечумные годы высокая.

Об отношениях родителей и детей в крестьянских семьях можно прочесть несколько романтических поэм.

Гартман фон Ауэ (начало 13-го века) пишет в своем "Бедном Генрихе" о восьмилетней крестьянской девочке, которая решает пожертвовать своей жизнью, что спасти заболевшего проказой лорда. Ее родители в отчаянии отговаривают ребенка, но, убедившись в ее непоколебимости, сдаются. Они впадают в апатию, одевают траурные одежды — но Бог, как известно, милостив, и все заканчивается хорошо: и девочка жива остается, и лорд-рыцарь исцеляется — готовности к беззаветному самопожертвованию оказывается достаточно.

Вернер — "Садовник" в "Хелмбрехте" (конец 13-го века) описывает ситуацию другого рода. И там родители главного героя описываются любящими людьми, но главный герой презирает и их, и класс, в котором родился, и присоединяется к компании рыцарей-разбойников, став грабителем и мерзавцем. Его, разумеется, отлавливают, ослепляют за преступления, и ампутируют ему ногу по приказу бейлифа. Когда поводырь приводит Хелмбрехта в таком состоянии домой, отец того отчитывает поводыря: "Take this horror away from me! Betake yourself, you faithless boor, in the greatest haste forth from my door!". Мать же оказывается более милосердной, приветив и несчастного разбойника, и его поводыря.

Средневековые моралисты и психологи, как Джон Бромьярд в 14-м веке тяготели противопоставлять жестокость отсылки детей из дома, практикуемые аристократами и горожанами, крестьянской неторопливой преемственности от отца к сыну. На самом же деле, и среди крестьян были жестокие люди, так что многие дети были хорошо знакомы с розгой, а многие старики убеждались, что надо было им составить со своими детьми легальный контракт по содержанию, уступая им владение хозяйством.

Глава третья

Любовь и брак

В 1936 году Клайв Льюис (тот самый, который написал "Хроники Нарнии", но и очень много чего еще) утверждал в своей книге "Аллегория Любви", что искусство французских трубадуров в середине Средних веков, по сути, воспевало любовь, которая ничего общего с замужеством не имела — идеализируя, по сути, адьюльтер. Он пишет далее, что брак в аристократической среде не имел ничего общего с чувствами, но являлся союзом интересов семей, да и сама идея церкви о браке не подразумевала соединения двух любящих сердец.

К его мнению присоединяется и академик Жорж Дюби, специалист по средним векам:

"Брак не имел ничего общего с любовью, и толерантность к "глупостям" вокруг брака отсутствовала. Все союзы были союзами по выгоде, и, что хуже всего, это понятие выгоды постоянно менялось. Когда союз не отвечал более интересам супруга, от леди избавлялись немедленно. Разводы были обычным делом. Леди, которая была для вассалов объектом восхищения, для мужа зачастую была только частью приобретенной собственности. В своем доме хозяином был он. Поэтому брак, вместо того, чтобы быть выражением любви, стал мрачным фоном жизни, на котором особенно заметен был контраст нового вида любви, с ее нежностью и деликатностью. Типично для Средних веков: любая идеализация сексуальной любви в обществе, где брак носил чисто утилитарный характер, была призывом к адьюлтеру.

Другим фактором с средневековой теории замужества была теория удобного современного варварства: сексология церкви. Типичный англичанин девятнадцатого столетия точно так же тяготел к романтической любви, считая, что она может быть адом или раем в зависимости от того, направлена она к браку или нет. Но согласно средневековым взглядам, страсть сама по себе была грехом, и не переставала быть грехом потому, что была направлена на партнера по браку."

Конан МакКарти, литературовед и историк, с этими взглядами о несовместимости любви и брака в Средние века не согласен.

С его точки зрения, два момента говорят против такого утверждения.

Во-первых, именно церковь делала возможным соединение двоих любящих людей, идущих против интересов семейно-родовой политики. Церковь абсолютно не интересовало ничего, кроме свободной воли вступающих в брак, которую они должны были изъявить вслух. Тем более церковь не интересовало, какой именно вид любви связывает данную пару. Когда Маргарет Пастон, отпрыск более чем влиятельного семейства, сбежала из дома со своим избранником, их обвенчали без вопросов. И эта защита законного брака охраняла Маргарет от общественного порицания, а ее мужа — от мести ее родственников. Его даже не уволили с работы, хотя, наверное, очень хотели. Письма Маргарет и Роберта, которому приходилось часто быть в разъездах, говорят сами за себя: это была самая настоящая любовь.

Вторым аргументом против того, что средневековые браки заключались не для любви, и что для церкви любовь как чувство уже было грехом, легко опровергается текстом венчальной церемонии во Франции тринадцатого века, имеющим в основе изречения св. Павла:

"Amare etiam debet vir uxorem Eph. v. [25]: Diligibe uxores vestras sicut Christus dilexit ecclesiam, et tradidit semetipsum pro ea. Et potest attendi hec similitudo in duobus. Primo in hoc ut zelet pro salute uxoris. Christus etiam pro salute ecclesie mortuus est. Secundo in hoc quod si adulterat et post peniteat a viro misericorditer re cipiatur. Osee iii. [i]: Diligite mulierem dilectam ab amico et adulteriom, sicut diligit dominus filios Israel, et ipsi respiciunt ad deos alienos. Item Eph. v [28]: Viri debent diligere uxores suas ut corpora sua. Ibidem: Qui suam uxorem diligit, seipsum diligit. Item in eodem [v. 33]: unusquisque uxorem suam sicut seipsum diligat."

Здесь призывается любить жену, как Христос любил церковь, и отдавать себя ей полностью. Далее идут аналогии о том, что муж должен быть готов пожертвовать ради жены, как Христос пожертвовал собой ради церкви, и что если жена окажется виноватой в адьюлтере, отнестись к ней надо все равно милосердно, как Господь милосердно смотрел на детей Израилевых, которые поклонялись чужим божествам.

С моей точки зрения, придраться при желании здесь можно только к тому, что аналогичного обращения не было сделано к жене на случай адьюлтера мужа.

Вопреки непонятно откуда взявшемуся мнению, средневековая церковь активно поддерживала идею любви между супругами, до самого конца Средних веков. Проповедник-доминиканец Жерар де Майли писал о том, что муж и жена должны разделять любовь, глубоко укоренившуюся в их сердцах (intime vel interna cordium dilectione), Гуго Сен-Викторский, теолог двенадцатого века, подчеркивал, что любовь (dilectio) между супругами лежит в основе супружеского таинства, которое является любовью душ. Собственно, и сам св. Августин считал, что суть брака — в личных и интимных отношениях между супругами. Фома Аквинский писал о дружбе, которая должна объединять супругов в браке.

Если перейти от теологии к юриспруденции, то средневековые кодексы (как Грацианский Кодекс), опирающиеся на римское право, используют термин "супружеская привязанность" (maritalis affectio), как уважение, внимание одного супруга к другому. Этот термин, кстати, очень часто употреблялся в случаях, когда одного из супругов (мужа, обычно) приходилось возвращать, так сказать, к нормальным отношениям с женой, когда он начинал вести себя по отношению к ней мерзко. Папа в письме от 1354 года к епископу Винчестерскому инструктирует его заставить Джона, графа Варренского, относиться к его супруге, Жанне де Бар, с супружеской привязанностью.

Жанна вышла замуж за Джона по специальному разрешению, потому что к браку имелось какое-то препятствие (обычно родство, даже очень-очень далекое, а иногда и самой паре неизвестное до обручения). Но после нескольких лет замужества Джону вдруг показалось, что это специальное разрешение было дано слишком легкомысленно, и он решил на этом основании с Жанной развестись. Причем, не в первый раз: в первый раз он хотел развода с ней, когда она была всего 15 лет от роду (ее выдали "замуж" в 10 лет, хотя муж открыто жил со своей любовницей Мод Нерфорд).

Развода ему не дали, в связи с чем он, очевидно, заметил, что жена его превратилась из ребенка в девушку, и супруги поладили. В 1340-м году Джон опять пошел на сторону, и его новая подруга, Изабелла Холланд, очень хотела, чтобы он развелся. Пока Джон развлекался, Жанна тоже сложив руки не сидела, а взяла, да и уехала во Францию, где король (Жан ле Бон) в 1345-м году предложил ей регенство над графством Барр (она была внучкой Эдуарда Первого Английского и сестрой Эдварда де Бара). В 1353 году она вернулась в Англию, после чего вышеозначенное письмо от папы к епископу и было написано. Но вряд ли Жанна хотела вернуться к Джону: король Франции к тому времени был взят в плен и жил в Лондоне, и поговаривают, что Жанна была его любовницей. Похоже, что в Сюррей Жанна не вернулась, потому что она умерла в Лондоне в 1361 году.

История эта чрезвычайно интересна, потому что она довольно хрестоматийна для браков аристократии. А хронология делает эту историю и вовсе потрясающей. А еще это история о разных любовях, и супружеской, и адьюлтерной.

Итак, Жанна де Бар родилась в 1295 году. В 1306 на ней женится де Варрен, у семьи которого сложились непростые отношения с королевским семейством. То есть, по чисто политическим причинам (да видел ли он свою невесту вообще?). Легально Жанне ждать до вступления во взрослый возраст еще 4 года, то есть она в глазах закона и по традициям еще ребенок. Через 5 лет Джон затевает дело о разводе, живя в это время с Мод. Жанне 15 лет. Очевидно, волокита с запросами и отказом заняла пару лет, то есть Джона вернули к 17-летней жене, и с 1311 до 1340-го года, почти 30 лет пара жила, что называется, душа в душу. Во всяком случае, в 1331 году он делает крупное пожертвование "во благо своей души и души своей графини и соправительницы" в аббатство.

В 1340 году Жанне 45 лет, мужу, очевидно, гораздо больше, и у него наступает "кризис среднего возраста" — он уходит к любовнице. Пятидесятилетняя Жанна в 1345 году уезжает во Францию. Через 8 лет она возвращается в Англию. Заметим, что страны как бы воюют. Муж Жанны все еще жив, и папа требует, чтобы епископ воссоединил супругов. Но Жанна любит короля Франции (который, кстати, моложе ее на 24 года), и живет в Лондоне года с 1357-го, пока король Жан не уезжает во Францию в 1360-м собирать свой выкуп. После чего Жанна вскоре умирает. Трогательно. Неудивительно, что Жанна де Бар стала героиней легенд.

Как людей учили правильно вступать в брак

Я остановилась на том, что о сексе в женской жизни рассуждали все больше теоретики-мужчины, которые, к тому же, сами от сексуальной жизни были далеки по причине принадлежности к духовному сословию. На бумаге они неплохо систематизировали и обосновали со всех точек зрения, как должна быть организована сексуальная жизнь доброго христианина. Напомню: в те годы (12-й, 13-й и даже 14-й века) церковь (во всяком случае, англо-нормандская) отнюдь не считала секс сам по себе грешной мерзостью. Скорее, напротив: как же иначе, если не при помощи секса, может быть выполнен наказ Бога о том, что надо плодиться и размножаться? Всё дело было в том, чтобы сексуальная жизнь паствы была организована правильно...

Итак, глобальным проектом христианской церкви в Англии стал институт брака. Где зачастую этот брак заключался вне церкви? Да где угодно, собственно. На кухне, под яблоней, в замке... Вот описание, сохранившееся из какого-то судебного дела 1372 года:

"он присутствовал в доме Уильяма Бартона... где и когда Джон Бейк, седельщик, сел на скамью в этом доме и позвал Марджори перед собой и сказал ей: "Марджори, хочешь ли ты быть моей женой?" И она ответила: "Я хочу, если ты хочешь". Тогда, взяв Марджори за правую руку, Джон сказал: "Марджори, здесь я беру тебя своей женой на горе и на радость, хранить и беречь тебя до конца дней своих, в чем я даю клятву". И Марджори ответила ему: "Здесь я беру тебя, Джон, своим мужем, хранить и беречь тебя до конца своих дней, в чем даю здесь свою клятву". И тогда Джон поцеловал Марджори через цветочный венок".

Самое интересное, что подобные браки вовсе не считались незаконными, хотя церковь их и осуждала. Как же представляла себе правильный обряд церковь? Прежде всего, церковь хотела... гласности в этих делах.

Вряд ли папы думали о седельщиках, разрабатывая схему вступления в брак, но кто их знает? Со средних веков сохранилось потрясающее воображение количество сутяжных документов, касающихся наследственных процессов, причем как истцами, так и ответчиками были и лорды, и седельщики, так что я вполне могу допустить желание короны внести какой-то порядок в вопрос, кто на ком и когда был женат, и кто из наследников являлся законным для каждой части имущества.

У англосаксов вопрос был решен так, что бастарды имели совершенно равные права с детьми, рожденными в браке, и все наследники получали равную часть. Англо-норманны старались всеми силами предотвратить раздробление собственности, которое сильно сокращало размер получаемого короной налога. Отсюда и усложнение вопроса о законности происхождения и тщательный оговор, что, как и когда уйдет из семьи вместе с дочерями.

Вот к чему пришли папы к 1215 году:

— Перед непосредственным обручение, семьи жениха и невесты должны решить между собой все финансовые вопросы. Ожидалось, что невеста должна принести с собой приданое, представляющее ее долю выделенного наследства. Взамен, она получала права на земли своего жениха. Часто на практике приданое дочерей в поколениях переходило только по женской линии, передаваясь только от матери к дочери, и земли эти могли находиться довольно далеко от владений отца. Если дочерей в семье в каком-то поколении не было, эту "женскую землю" обычно получал младший сын.

— После того, как финансовые вопросы были оговорены и утверждены, должна была состояться церемония обручения при свидетелях, причем у знати детей предварительно обручали практически сразу после того, как тем исполнялось 7 лет (возраст разумности), хотя обручение не могло быть признанным вступившим в силу, пока жениху не исполнялось 14 лет, а невесте 12 (законный возраст). Тогда обручение либо подтверждалось, либо расстраивалось.

— Перед самой церемонией должно было состояться публичное оглашение, трижды, причем с интервалом в день как минимум, чтобы все, у кого имелись против объявляемого брака возражения, успели бы их заявить и предъявить доказательства своим словам. Были определенные периоды года, когда браки заключать было нельзя, например, период Адвента.

— Перед решающим моментом, пара встречалась перед дверями церкви, где жених объявлял при свидетелях, что приданное им получено, и вручал невесте золото или серебро, а также кольцо, которое после освящения в церкви надевалось ей на палец.

Потом пара обменивалась клятвами. Очень интересно и неожиданно то, что до самого 1549 года, то есть до Реформации, невеста не клялась быть послушной своему мужу. От жены ожидалось, что она будет лояльна и послушна, но публичной клятвы в этом она не давала.

— В церкви происходило, собственно, благословение коленопреклонённой пары. Более того, если брачующиеся имели к данному моменту незаконнорожденных детей, само их присутствие рядом с благословляющейся на брак парой делало их законными детьми этой пары. Любопытное объяснение, почему зачастую до сих пор фату невесты несут дети, не так ли?

— После церемонии должен был следовать свадебный пир. В обязательном порядке, кстати, потому что сохранилось дело от 1294 года, когда некий Роберт Джувел такого пира не устроил, и суд его обязал накормить праздничным обедом истцов. Понятно, что у знати иногда стоимость пира чуть ли не превосходила размер приданого невесты, но у бедных пар за брачующимися был только эль, остальное приносили с собой гости.

— Последней частью обряда было благословение спальни новобрачных. О том, что было потом, известно очень мало, но сохранились свидетельства, что в некоторых областях Англии приданное новобрачной поступало в распоряжение мужа только после того, как он исполнял свой первый после церемонии супружеский долг. В этом случае служитель церкви исполнял роль свидетеля своего рода, что брак вступил в законную силу и без принуждения.

Если все эти процедуры кажутся на первый взгляд до комичного серьезными, то записи дел, которые были переданы в тот период в епископальные суды, комичными не выглядят: двоебрачия, инцесты, принуждения.

Самым обычным, что выходило на поверхность после оглашения о браке, было именно двоебрачие. Вполне понятно, как и почему: поскольку у англо-норманнов, как и у англосаксов, брак молодых обычно решался старшими родственниками с учетом интересов семьи в целом, молодежь часто прибегала к неформальным формам брака, о которых старшие зачастую и не знали. Взять хотя бы случай с матерью самого Ричарда Второго, которая ни словом не обмолвилась о своем тайном браке, пока ее муж бродил где-то по Святой Земле. Вышла себе тихонько за того, за кого выдали, и подтвердила притязания своего тайного мужа только потом, когда он вернулся богатым и знатным, и потребовал ее себе у ее явного мужа.

С инцестом не стоит широко раскрывать глаза: все браки между лицами, имеющих общих пра-пра-прародителей до седьмой степени родства, считались в глазах церкви инцестом. Неудивительно, что первым генетиком стал именно монах, очевидно, церковь давным-давно отслеживала вместе с медициной, в каком поколении браки родственников перестают выдавать в потомстве резкие мутации. Мы знаем, что в случае ноблей, особенно королей, этот закон нарушался сплошь и рядом. Позиция церкви в этом случае довольно схожа с системой торговли сигаретами и алкоголем в современном нам обществе: предупреждаем о вреде, но на практике наказываем только деньгами. Выплаты в пользу прихода или монастыря почти всегда выкупали и разрешение на родственный брак

.

О принуждениях тоже следует думать в широком смысле, они были разными. Один из первых де Веров держал в плену своего будущего тестя, применяя даже пытки, чтобы добиться у того разрешения на брак с его дочерью. Совершенно неизвестно, что думала по данному поводу сама Изабель, но она всю жизнь прожила со своим мужем. А еще у женщины всегда было право сказать нет. В той же истории, богатейшая наследница хладнокровно отказала двоим (!) претендентам. Получение мужчиной одобрения на брак совершенно не означал, что женщина покорится. С другой стороны, некоторые обязанности имела и женщина: церковь не соглашалась сочетать церковным браком женщину, которая состояла в сексуальной связи с одним, а потом решила, что замуж-то она хочет не за него, а за его брата.

С любой точки зрения, церковные оглашения сделали много добра. Например, известна история о девушке Элис, которая терпеть не могла суженого, которого ей сговорили родители. По ее словам, ей не нравилось, что он называл ее "девчонка". После оглашения их брака, Элис смогла доказать, что парень имел связь с ее родственницей, поэтому замуж за неприятного жениха ей идти не пришлось.

Тем не менее, если одной из целей церкви было уменьшение судебных процессов путем систематизации процесса вступления в брак, то на практике это не слишком-то удалось. Много работы епископальным судам задавали распри по поводу того, является ли помолвка с обменом клятв неразрывным обязательством.

В 1422 году купец Джон Астлотт собирался отбыть за границу по своим коммерческим делам, как некая Агнес Лот (которую он, конечно, знал), пришла к нему домой с просьбой сделать ей предложение до отъезда. Джон послушно захватил с собой гуся, надеясь, что гусь приведет отца Агнес в хорошее настроение, и пошел свататься. Предложение было принято благосклонно, молодые обменялись клятвами, и пара была объявлена помолвленной. Увы, поездка Джона оказалась неудачной, он потерял много денег, и поэтому Агнес по его возвращении больше не хотела за него замуж. Дело попало в епископальный суд, потому что Джон считал, что они, после обмена клятвами, практически уже женаты. Записей о решении суда не сохранилось.

Неизвестно решение и по следующему делу, которое разбиралось в Йорке с 1351 по 1355 годы: Изабелла Ролл подала в епископальный суд жалобу на Джона Буллока, который обещал ей "если я вообще женюсь, то моей женой будешь только ты", после чего они отправились в спальню, а он потом взял, да и женился на другой.

Были и еще более интригующие ситуации. Например, Элис Палмер, недовольная своим браком с Джеффри Брауном, дала Ральфу Фолеру 5 шиллингов, чтобы он поклялся, что между ними был предварительный обмен брачными клятвами. Ральф Фолер деньги взял, Элис с Джеффри развели, и Джеффри даже женился снова, но Элис со временем раскаялась в своем решении, и заявила в епископальный суд о своих легальных правах на Джеффри, потому что развели их на основании ложной клятвы. Дело было в 1337 году.

А вот описание интриги, имевшей место в 1290-м году. Эдмунд де Насток и Элизабет де Ладхэйл влюбились друг в друга и тайно поженились. После этого Эдмунд попросил у Ричарда де Брука руку его дочери Агнес. Предложение было принято, и Агнес в приданое были выделены шесть лошадей, десять быков, двенадцать коров с телятами, двенадцать волов с упряжью, восемьдесят овец с ягнятами, двенадцать баранов, тринадцать свиней, десять четвертей пшеницы, одиннадцать четвертей ржи, двадцать четвертей ячменя, три четверти соли, посуда, два плаща, четыре накидки, восемнадцать простыней, другая одежда, текстиль и полотенца, а также 100 шиллингов деньгами (похоже, у Эдмунда ничего за душой не было?). Приданое было передано после того, как пара поженилась. Тут в схему всупила Элизабет со своими притязаниями на Эдмунда, чьей законной женой она действительно являлась. Почему-то пара считала, что у Эдмунда после развода с Агнес останется половина полученного приданого. Ничего не вышло, и приданое у него полностью отобрали по решению суда, да еще и обязали 16 фунтов Агнес заплатить за ущерб.

Или вот такая история от 1317-го года. Джон Толлер подарил Агнес Смит 24 шиллинга, чтобы она согласилась за него замуж. Она и согласилась, но потом, узнав о том, что у Джона была интрижка с ее родственницей, парню отказала. Джон, понятно, потребовал в таком случае и деньги назад, но Агнес отдать их не согласилась, сославшись, что они были частью изначального договора, который не состоялся не по ее вине. И суд признал ее правоту.

Генриетта Лейзер, историк, приводит эти примеры в подтверждение своей точки зрения на ошибочность расхожего мнения о неравноправном положении женщины в браке в период Средневековья. Разумеется, принуждения к замужеству имели место быть и тогда, и они не могли быть препятствием для брака, если только не происходили при свидетелях, но вот плохое поведение в браке было причиной для развода, хотя суды и пытались всеми силами примерить враждующих супругов.

Например, в 1373 году в Кентербери Томас Варелтон был вынужден принести суду клятву обращаться со своей женой, Матильдой Трипплс, "с уважением в кровати и за столом, и обеспечить ее всем необходимым в пище и прочих материалах согласно своему достатку". Видимо, с точки зрения жены, Томас был жадным и грубым мужем. А в 1466-м в Стаффордшире Хелен Хайдмен обратилась в суд за разрешением оставить своего мужа, потому что он проиграл в кости много денег. Суд заставил мужа принести клятву в том, что тот оставит азартные игры, и жена осталась решением довольна.

Закон в Средние века вообще не делал различия между женщиной и мужчиной в плане ответственности за действия. В середине четырнадцатого века некий Роберт Пейпер обратился в суд за разводом, потому что к браку принудили его, застав в постели с Агнес Бесетт.

За прелюбодеяние наказывали одинаково: три раза вокруг церкви с охаживанием плеткой. Бесплодие было причиной развода, и без разницы, кто из супругов был повинен: разводили и по искам жен, и по искам мужей.

Я много раз встречала в сетевых ресурсах ссылки на то, что отцы церкви скрепя сердце признавали секс, но только как необходимое условие для деторождения. Что ж, у каждого было на этот счет, очевидно, свое мнение, потому что вот что пишет в 11-м веке церковный законик Гратьен: "Это очевидно, что пары соединяются не только ради создания детей. И брак не должен осуждаться на основании того, что он несет с собой кроме этой функции. Он должен одобряться за то хорошее, что он с собой несет: верность, продолжительность, таинство".

А вот о факте, что до вступления в брак могли обследоваться гениталии и невесты, и жениха на предмет "опасных отклонений", никто особо не распространяется. Более того, в рукописи Томаса Чобхемского рекомендуется следующее: "после того как новобрачные возлягут на кровать, знахарка должна находиться неподалеку много ночей. И если мужские члены всегда будут бесполезны и мертвы, пара имеет право быть разведена". Проще говоря, импотенция мужчины была поводом для развода, а осмотр невесты имел целью скорее предотвратить нежелательные травмы, чем установить ее девственность.

Историк признает, что эта процедура была исключительной редкостью. Известны всего несколько случаев разводов по причине импотенции. В том же Кентербери 12 "порядочных и заслуживающих уважение" знахарок поклялись перед судом, что "животворные члены" Вальтера де Фонте были безжизненны, было это в 1292 году.

А вот довольно откровенное свидетельство разочарованной жены перед судом в 1433-м году: "свидетельница обнажила груди и руками, согретыми у очага, осторожно и нежно массировала пенис и тестикулы означенного Джона. И она обнимала и целовала его, и заходила как угодно далеко, чтобы он показал свою потенцию. Как и показала свидетельница, обследование означенного Джона подтвердило, что его пенис в любом состоянии поднятия не превышал длиной трех дюймов". Знахарки затем призвали на голову Джона всяческие проклятия за то, что тот женился, будучи не в состоянии "служить своей жене и удовлетворять ее". Кто там писал о бесправных средневековых женах???

Во всяком случае в Англии, в 12-м веке церковь настойчиво проводила политику, что не может быть брака без свободной воли, и что выбор принадлежит человеку, будь он простого или королевского происхождения. Именно церковный брак защитил сестру Эдуарда Первого от королевского гнева, когда она вышла замуж против воли брата.

Агнес Накерер влюбилась в проезжего менестреля Джона Кента, и они тайно поженились. Родители нашли Агнес другого жениха, но она наотрез отказалась от благопристойного брака, и суд Йорка был вынужден признать законность ее замужества с Джоном Кентом, хоть и обозвали его в решении "публичным менестрелем и жонглером, часто, бесстыдно и бесчестно показывающим свое тело ради профита".

Очень часто можно встретить мнение, что в Средние века положение дочерей в семье было более или менее равно нулю, что наследовали только сыновья, и что те девушки, которым не удавалось подыскать подходящих мужей, отправлялись стройными рядами в монастыри.

Не совсем так. Необходимо учитывать тот факт, как быстро могли пресекаться мужские линии даже в семьях, где было много сыновей: того унесла болезнь, этого — несчастный случай, третий в какой-то из многочисленных битв голову сложил, четвертый в монастырь подался, пятый оказался бесплоден — к примеру. Например, Уильям Маршалл умер в 1219-м году, оставив наследниками пятерых сыновей и пятерых дочерей. К 1245-му году все пятеро сыновей тем или иным образом погибли, не оставив наследников, и все состояние братьев перешло к сестрам. Очень типичная картина. Поэтому продолжение рода по женской линии было ничуть не менее важным, чем продолжение его по линии мужской.

Не нужно забывать и о том, что наравне с "правом перворожденного", получающего главное наследство, у англо-норманнов существовала и "diverging devolution", выделение, когда каждый член семьи обеспечивался из родного дома своей долей имущества в деньгах или другим способом. Каждый, включая дочерей. Разумеется, это создавало опасность раздробления имущества и постепенного обнищания всего рода. Поэтому практиковались довольно причудливые формы передачи имущества, как то "сестринский обмен", который был одной из форм устроенных браков.

Например, в 1237 году Питер де Брюс женит своего сына и свою старшую дочь с другой парой сестра-брат, детьми Изабеллы и Питера де Молей. И ничего не надо делить, приданые как бы просто обмениваются. Это могли быть и две сестры, как, например, две внучки Уильяма Маршалла, выданные за двух сыновей Ральфа де Мортимера. В следующем поколении два сына одного из этих браков женились каждый на женщине, которая могла доказать свое дальнее родство с семьей Маршаллов.

Другой популярный для заключения устроенных браков повод был "жест миролюбия" — здесь логику современного человека может просто заклинить. Например, в 14-м веке Уильям де Бохун женится на вдове графа де Марша, Элизабет де Бэдлесмер, потому, что он... сыграл когда-то роль в смерти отца графа. Женитьба "с целью положить конец вражде между двумя семьями". Или, например, вернемся к тому же Роберту де Веру, другу и фавориту короля Ричарда II. Когда де Вер и Роджер Мортимер Вигморский, к которому перешли конфискованные парламентом земли де Веров, заключали между собой мирный договор, в него входил пункт о том, что дочь Мортимера, Маргарет, выйдет замуж за сына де Вера, а если тот погибнет до свадьбы, то за его брата.

Да, при заключении таких браков мнения девушек не спрашивали. Но и мнения сыновей не спрашивали тоже. Как правило, в силу воспитания и того, что далеко не все просватанные девушки и парни имели возлюбленных, устроенные в целях семейной политики браки оказывались вполне счастливыми. Если же женщина была с решением семьи не согласна, она бунтовала. Дочь Генри Эссекского, Агнес, всю юность провела в борьбе за признание ее брака с человеком, который был ее старше лет на сорок, за которого ее сговорили еще трехлетней малышкой. Интересы семьи изменились, и на нее оказывалось невероятное давление, чтобы она от своего мужа отказалась, но девчонка вцепилась в брачный контракт и настояла на своем. В другом случае, Маргарет Бьюфорт была просватана в возрасте 6 лет Джону де ла Полю, а затем, в возрасте девяти, Эдмунду Тюдору. Войдя в возраст, Маргарет не знала, кому оказать предпочтение, в связи с чем обратилась к св. Николаю с просьбой решить проблему за нее (с современным цинизмом я бы сказала, что она сама решила, что пойдет за Тюдора, но де ла Поля ей не хотелось обижать).

А теперь оставим благородных дам и перейдем к крестьянкам, их имуществу и замужеству. "Право сеньора" и все такое...

Да, можно сказать, что лорд-помещик контролировал сексуальную жизнь крестьянок — деньгами. Перед замужеством крестьянка нередко платила лорду merchet (плата за лицензию на замужество по собственному усмотрению), legerwite (штраф за секс до замужества), а иногда chidewite (штраф за наличие незаконнорожденного ребенка). Все эти поборы — чисто норманнского происхождения. Кто-то из лордов их собирал автоматически, кто-то — только при большой и внезапной нужде в деньгах, кто-то и вовсе никогда не собирал. Интересно не это, интересно то, кто платил. Так вот, по записям судов в Вэйкфилде, Спалдинге и Хантингдоншире платили за себя сами женщины, за редким исключением. Это может означать только то, что женщины имели собственные, независимые средства.

С другой стороны, иногда дилемма "плати пеню или женись, когда велят" приводила к ситуациям забавным. В 1290-х приор аббатства Сант-Фэйт в Хоршеме собрал 19 мужчин и 29 женщин с тем, чтобы объявить им, кто и за кого должен идти замуж. Не с бухты-барахты, а по решению жюри, состоявшего из местных жителей. За непослушание налагалась пеня, эквивалентная заработной плате за 12 дней. Даже в случае уплаты пени, непослушные были все равно обязаны жениться, только были уже вольны выбирать сами свою половину. И что вы думаете? Большинство платили, чтобы жениться по своей воле. Случилась, кстати, такая ситуация: женщина, которая отказалась выдать дочь за мужчину, выбранного жюри, была оштрафована на зарплату за 6 дней, ее дочь, которая поддержала отказ — на зарплату за 3 дня, а предполагаемый жених, который тоже отказался на ней жениться, на ту же сумму.

Так что была свобода выбора у средневековых женщин, и средства свои были, и право идти замуж по собственному желанию охранялось ими даже в ущерб кошельку. Или право не идти замуж, которое охранялось девушками не менее стойко.

Генриетта Лейзер приводит примером историю Кристины Меркуэйт, дочери англосаксонских бюргеров из Хантингтона. Кристина была старшей дочерью, а ее родители очень хотели занять местечко повыше на социальной лестнице при англонорманнах. Жениха ей подыскали, норманна Бартреда. Только вот Кристина решила остаться девственницей, и планам родителей воспротивилась. О, чего только те не делали: они пытались ее околдовать, они пытались ее напоить допьяна, они избивали ее, таскали за волосы, и даже сорвали с нее перед предполагаемым женихом одежды, предлагая тому девушку просто изнасиловать. Спасло Кристину только вмешательство церкви, куда обратился кто-то из тех, кто хорошо знал саму девушку и ее семью. Епископальный суд немедленно освободил девушку от навязанного брачного контракта и разрешил ей стать монахиней, чего она и хотела изначально.

Глава четвертая

Женские монастыри Средневековой Англии

Пути женского и мужского монашества начали расходиться в Англии только после 12-го века. До завоевания Англии норманнами, аббатисы англо-саксонских религиозных центров в Вессексе (Вилтон, Рамсей, Шафтесбери) были личностями очень высокого статуса, благодаря чему эти монастыри сохранили свое влияние через все Средние века.

В Вилтонское аббатство была сослана на время жена Эдуарда Проповедника, Эдит, с которой он позднее помирился, поняв, очевидно, что ее семья — это ее семья, а Эдит ему не враг. В Вилтон была отправлена и другая Эдит, будущая жена Генриха I. В статье о Вилтоне определенно говорится, что ее заставила тетка-аббатиса принять монашество, но позднее архиепископ Ансельм, расследовав случай и узнав, что девушка срывала с себя монашескую накидку и топтала ее всякий раз, когда рядом не было тетки, аннулировал монашеский обет Эдит, и она стала женой короля под именем Матильда Шотландская. Насильно в монахини было обращать запрещено. Возникает, конечно, обоснованное подозрение, сколько случаев остались неизвестными.

Аббатство в Шафтсбери вообще было основано самим Альфредом Великим, и в нем был похоронен его сводный брат, Эдвард Мученик. На самом-то деле этот Эдвард измучил страну, за что и был отравлен, чтобы освободил трон более способному брату. Но короли понимали значение красивых жестов. Говорят, при переноске останков в аббатство исцелилось несколько человек, да и потом происходили всяческие чудеса. Только покойник-целитель попался аббатству беспокойный.

В аббатстве Рамсей были школа, больница, библиотека. Но вообще, если верить Эйлин Пауэр, большая часть монастырей была монастырями бедными и мелкими. Особенно женские монастыри были довольно беспомощны в управлении хозяйством. Так что об их вкладе в социальный и экономический уклад жизни королевства говорить не приходится. У них были свои задачи.

Практически до самого 13-го века монастыри не делились четко на мужские и женские. Они были смешанными. Вернее, монахи и монахини работали вместе и над общими делами. Известна теснейшая дружба между Кристиной Меркуэйт и аббатом Олбени Джеффри де Горхамом. Что объясняет, как Кристине удалось в таких сложных обстоятельствах постоять за себя и настоять на своем. Ее спрятал некий Роджер, дьякон из аббатства Олбени. В тот период у Кристины начались ее видения о Святой Деве и Иисусе. Хочется отметить, что после того, что ей пришлось перенести от родителей, наличие видений не удивляет. Можно почти не сомневаться, что Кристина и Джеффри были знакомы еще до того, как она стала монахиней, и очень вероятно, что ее решение стать монахиней объяснялось тем, что она хотела быть рядом с человеком, которого любила. Но это все романтические домыслы. На самом деле известно лишь то, что для Кристины в Меркуэйте было основано небольшое аббатство, которое финансировалось из аббатства в Олбени. Кстати, Джеффри де Горхам открыл при своем аббатстве первый в Англии лепрозорий, так что человеком он был вполне достойным.

Необычным может показаться то, что монахам вовсе не возбранялось искать в сестрах по вере источники вдохновения и божественной любви. Да и сами сестры зачастую жили в городах просто полурелигиозными сообществами. Было бы наивным утверждать, что все отношения всегда оставались безгрешными. При самом горячем стремлении управлять своими плотскими желаниями, кому-то это удается, а кому-то нет. Довольно много средневековых миниатюр гривуазного содержания изображают монаха и монахиню, и слишком много сохранилось о них средневековых анекдотов, что списать все просто на грязное воображение мирян.

В 13-м веке ситуация с женскими монастырями резко изменилась, и в этом оказался виноват не кто иной, как Франциск Ассизский. Около 1209 года св. Клара, тогда еще Чиара Оффредучио, примкнула к его движению при обстоятельствах, которые очень напоминают историю Кристины Меркуэйт. Франциск сам постриг девушку в монахини. Причем, если в Англии норманны с первых же дней ввели железную общественную дисциплину, то в Италии дело с правопорядком обстояло по-другому. Франциск устроил Клару, ее сестру и еще несколько женщин в Сен Дамиано за высокие стены, и там они остались навсегда — в безопасности, но совершенно изолированными от мира.

Очевидно, в Европе религиозные организации и их вожди к тому времени достаточно дозрели до мысли, что женщин безопаснее благотворить на расстоянии, потому что повсюду прокатилась волна, в результате которой монахини и полу-монахини оказались за оградой, одетыми в черное.

И не сказать, чтобы женщины протестовали. До норманнов в Англии было всего около девяти женских монастырей. В следующие 50 лет было основано еще семь. Но вот за один только 12-й век монастырей появилось, как грибов в сезон: клюнийские, цистерцианские, джилбертинские, августинские, госпитальерские, премонстрантские, фонтевральдинские, аррузианские, бенедиктинские.... Причем, единственно английскими из них были джилбертинские, а единственными, поддерживающими связь с Орденом, были только два клюнийских.

Остальные представляли собой самые невообразимые женские коммуны, организованные иногда экзальтированными барышнями, иногда — амбициозными девами, жаждущими управлять. Кем угодно, одним словом, кто хотел организовать "сестринство", и умел найти для него источник материальной поддержки и покровителей. Например, группа женщин в Халивелле называла себя то грегорианками, то августинками — в зависимости от вкусов покровителей.

Про джилбертинский орден и то, как "забыли про овраги"

Для начала, кто такой Джилберт Семпрингхемский. Норманн, сын лорда-помещика. Кем была его мать, официальная биография умалчивает, но Лейзер упоминает, что она была англо-саксонкой, причем не происходящей из благородного рода (Католическая Энциклопедия говорит "простонародного происхождения").

Одно это закрывало сыну лорда карьеру рыцаря и воина в конце 11-го века, но была еще одна причина. Мальчик имел какой-то физический недостаток. Отец отправил его учиться в Париж изучать теологию. Форевилл и Кейр в своей "The Book of St Gilbert" пишут, что в детстве сын лорда был обычным избалованным, ленивым и вредным мальчишкой, которого никак невозможно было заподозрить в "благородстве духа".

Католическая Энциклопедия упоминает, что Джилберт вернулся после учебы в поместье, где отец пожаловал ему церкви в Сепрингхеме и Тирингтоне и доходы с них. Через короткий промежуток времени Джильберт также примкнул ко двору епископа Линкольнского в качестве писца. Замечу, что он не принимал сана к тому времени.

После смерти епископа, его преемник решил сделать Джильберту приятное, и пожаловал его званием дьякона и священника, чему Джильберт подчинился против своей воли. К тому времени все доходы от Тирлингтона уже шли в пользу бедных, и Джилберт жил при дворе епископа только на доходы от Сепрингхема. После смерти отца он уноследовал всё, и отправился управлять поместьем, резко отказавшись от сана архидьякона при епископском дворе.

Имея квалификацию учителя, Джилберт начал преподавать в школе для бедных. К 1131-му году он отобрал среди своих учеников семь девочек, и организовал для них в Сепрингхемской церкви отдельную пристройку, где они жили и продолжали учиться. Для них он назначил еще семь девочек в качестве прислуги, они должны были покупать своим хозяйкам все необходимое и передавать затем через небольшое оконце в двери.

Как и следовало ожидать, очень скоро и служанки потребовали от Джилберта разрешения постричься и примкнуть к своим хозяйкам. Даже Католическая Энциклопедия пишет вполне откровенно, что для девочек, выходцев из среды беднейших крестьян, стать монахиней означало совершить головокружительный взлет по социальной лестнице: большая часть женского духовного сословия была представлена дамами куда как более высокородными. Лейзер вообще проводит параллели с устройством на работу: в Средневековье женщины очень тщательно взвешивали возможности, которое дает им замужество с тем или иным кандидатом, или возможность монастырской карьеры.

Джилберт Сепрингхемский, похоже, не смирился с возложенным на него против воли саном до самой старости. Только почти перед самой смертью (а прожил он до 108 лет), он принял обет священника. Он даже не был особенно религиозен, как отмечает Энциклопедия (хотя и был канонизирован за свою работу). Его деятельность была деятельностью с чисто социальным контекстом. Потому что следующим его шагом было набрать в хозяйство мужчин, часть из которых была настолько неимуща, что Джилберт давал на них деньги чуть ли не с самого их рождения, часть вообще была рабами, которых освободили в качестве жеста в сторону церкви и лорда, остальные были просто пригретыми бродягами.

К 1147 году Орден Джилбертинцев начал свое полноценное существование в Хаверхольме, Линкольншир. Вернее, джилбертинцами они стали невольно. Джилберт пытался пристроить своих птенцов под руку Цистерцианского Ордена, но получил холодный отказ: цистерцианцы с недоверием относились к женщинам в монашеской рясе. Помимо очевидной причины, был еще одна: монахини рассматривались, как финансовая нагрузка. Тогда Джилберт организовал свой орден, взял на себя обязаности его Мастера, и добавил к уставу интересное правило: женские монашеские общины не были обязаны быть финансово эффективными, мужские общины должны были вести хозяйство общин женских, и были обязаны заботиться об обучении женщин.

В жизни Джилберта стоит рассказать еще и о том, что 1165 году он был обвинен в том, что он якобы посылал деньги Томасу Бекетту, который тогда находился в бегах. Джилберт не посылал, но публично признаваться в этом ему вовсе не хотелось из-за политических маневров, поэтому нервотрепка продолжалась до тех пор, пока сам Генрих II не встал на его сторону. В результате, перед ним мило извинились и подтвердили все привилегии его Ордена. К моменту смерти Джилберта, в ордене джилбертинцев было около 1500 человек и 16 общин.

Пошло ли все, как по маслу? Вовсе нет. В 1166 году одна из монахинь в общине Ваттон, Йоркшир, оказалась беременной (по другим данным это была не монахиня, а девица, отданная в монастырь на воспитание и обучение). Любовником ее был монах той же общины. Развязка истории настолько жуткая, что у человека современного вызывает шок: другие монахини силой принудили грешницу кастрировать любовника. Надо сказать, это было стандартное наказание в Англии за изнасилование. У несчастной случился выкидыш, в связи с чем довольный разрешением скандала аббат общины написал, что "Бог проявил милость к несчастной, разрешив ее от позора".

Примерно в это же время монахи-мужчины подали жалобу папе на то, как им тяжело живется, и одним из аргументов было присутствие женщин, наводящее на грешные мысли. Английским прелатам пришлось доказывать папе, что в действительности в джилбертинских монашеских общинах женщины и мужчины вовсе не живут бок о бок.

Было приключение и у самого Джилберта, в которого влюбилась одна из монахинь. Решительный норманн выбрал довольно нестандартный способ ввести ее и других в разум: он вышел перед ними в абсолютно голом виде и распятием в руках, напоминая им, на любви к кому из них двоих они должны сосредоточить свои помыслы. Напомню, что телесно он вовсе не был Адонисом.

Всё это зарисовки, показывающие, как сложно было существовать женским монашеским общинам в принципе. Но факт остается фактом: в 12-м веке в Англии девы различных сословий, можно сказать, валом повалили в монастыри. Почему?

О любви небесной и земной

Первыми основателями женских монастырей после завоевания Англии норманнами были мужчины. Вернее, прелаты: Гундульф, епископ Рочестерский, архиепископ Ланфранк из Норманнской церкви, и уже упоминавшийся мною Ансельм. И не только они.

Гундульф основал женский монастырь на собственной земле в Вест Миллинге, и сам им руководил вплоть до своей смерти. Надо сказать, что он смело проводил свои идеи культа Двух Марий (девы Марии и Марии Магдалены), и начал служить праздничные литургии в честь непорочного зачатия еще до того, как остальные отцы церкви сформировали насчет этого какое-то мнение. Может быть, потому, что был очень дружен с королевой, Матильдой (Эдит) Шотландской. Особую заботу Гундульф проявлял к беременным женщинам, говоря, что в каждой из них есть отражение девы Марии.

Это было вполне в духе 12-го столетья с его сосредоточенностью на милосердии Бога, а не его гневе. В текстах XII века женщины восхваляются за их истинную преданность христианским идеалам (Гилберт/Джилберт Сепмрингхемский и Эйлред Ривольский) и способность "достигать невыразимых высот" в этом деле

.

Генриетта Лейзер обращается к той же Кристине Меркуэйт и ее видениям. Как известно, видения начались, когда она была в бегах и скрывалась, ожидая, пока раскрутится бюрократическая машина, освободившая ее от брачного договора. Историк Кристофер Холдсворт утверждает, что видения — это как раз то, чего можно было ожидать от "повернутой на религии монахини, которой было недоступно отделение изучаемого от реального, что доступно для любого мужчины".

Или, грубо говоря, Холдсворт считает Кристину сумасшедшей, заблудившейся в мире иллюзий. Могло это быть правдой? Конечно. Учитывая, что на нее свалилось дома (избиения, попытки опоить и одурманить, попытка подтолкнуть жениха к изнасилованию — и всё это со стороны тех, кому молодая девушка должна была доверять, ее собственных родителей! Потом побег, жизнь четыре года в полнейшей изоляции в укрытии, в компании Псалтыря и жаб, которые приодически прыгали на страницы книги, и которых она до смерти боялась), ее психика действительно могла не выдержать. С другой стороны, можно утверждать и обратное, что она черпала силы в том мире, куда так стремилась всей душой, и действительно видела то, что описывала в своих видениях.

Во всяком случае, мужчины, которые, по мнению Холдсворта, легко отделяли воображаемое от действительного, относились к ее видениям (и женским видениям вообще) с большим уважением и верой. Да что там, мы бы и не знали об этих видениях, если бы не хроники, которые писались мужчинами.

Возвращаясь в истории Кристины и Джеффри Олбенского. В описаниях его жизни упоминается, что к моменту их встречи он был измучан кошмарами, повторяющимися из ночи в ночь, и сомнениями в правильности своего курса. Он стал использовать встречи с ней, как лекарство от всего наносного, как возможность "увидеть в ее чистом сердце правду самого Бога". Оказывается, скандал вокруг них все-таки имел место. Злые языки представляли Джеффри соблазнителем, а Кристину — падшей женщиной. Более того, их биографии упоминают, что Кристина действительно была до мозга костей влюблена в кого-то, чье имя там тактично не упоминается, влюблена так, что ей казалось, "что ее одежды вспыхнут от внутреннего жара". Но биографии также подтверждают, что этот жар, эта сила, тянувшая их друг к другу, нашли свой выход только в их совместной деятельности, в слиянии душ, из которых та, которая была уязвимее, принадлежала мужчине. Любовниками в физическом смысле они не стали.

А любовь... Ведь от монахинь тогда и не ожидали, что они отвергнут Любовь. От них ожидали, что они будут любить того, с кем они обручались, принимая монашество: Христа.

Именно эта связь стала и честью, и обузой для женщины в 12-м веке. Для людей того времени было вполне естественно расширить то понимание нерушимого двустороннего союза между мужем и женой на Христа и его невест. Как выразилась Лейзер, "женщины стали ответственными за функционирование горячих линий связи между Богом и людьми". Женщины, которым отвечал их вечный жених видениями, ценились невероятно. Ту же Кристину пытался соблазнить властью не кто иной, как архиепископ Тристан Йоркский, уговаривая ее сменить Сент-Олбени на жизнь под его знаменем, во главе всех остальных монахинь страны. Разумеется, она отказалась, кто бы сомневался.

Разве удивительно, что именно в этот период возвышения роли женщины в духовной жизни монастырская жизнь приобрела для них необыкновенную привлекательность? Хотя они знали, конечно, что озарение придет далеко не к каждой, и что жизнь на высоком пьедестале сильно ограничена: высоко, но тесно, и все смотрят в поисках хоть какого-то пятнышка на белоснежных одеждах.

О том, чем был обычный женский монастырь, рассказывают летописи Клементорпа, который был монастырем городским. Он был основан за городскими стенами, в миле от Йоркского кафедрального собора где-то в 1125 — 1133гг. Через 30 лет в округе, кстати, было уже 16 монастырей. Клементорпский монастырь основал сам архиепископ Тристан, и был этот монастырь по меркам своего времени просто блестящим. Поскольку Кристина Меркуэйт этим блеском не прельстилась, монастырь не получил в приорессы знаменитость, но богатые дары прихожан и покровителей, и желание значительных людей Йорка быть там похороненными говорят об уважении, которым монастырь пользовался.

Чем он был, по большей части? Своего рода приютом для вдов из бедной аристократии. Дети воспитывались монахинями, а сами дамы, чаще всего не принимая формального пострига, просто там жили. Учитывая бесконечные войны того периода, необходимость подобных приютов очевидна. Такие монастыри не дали великих провидиц, там не учили монахинь философии и теологии. Эти монастыри были частью системы, выступая как работодатели, заботясь о бедных и наставляя заблудших. Они были связаны семейными узами со своим округом, они выступали в роли цементирующей силы общества своего округа, выполняя также роль связующего звена между низшими и высшими классами общества.

Отшельницы и затворницы

Женщина, желающая начать жизнь затворницы, в средневековой Англии проходила довольно сложный отборочный тур, если так можно выразиться. Для начала, ей было необходимо одобрение самого епископа, который долго с ней беседовал, проверяя ее решимость и выясняя причины ее решения.

Сама церемония затворения была очень торжественной. Женщина входила в церковь и ложилась на пол в восточной ее части. Двое священников читали литанию, пока ее благословляли водой и благовониями. Ей давалось две свечи, одна — символ любви Бога, а вторая — любви кого-то из ближних. Читался текст из Писания и пелся псалом, свечи ставились на алтарь, и начиналась праздничная месса. Потом затворницу провожали в ее келью, примыкающую к церкви, под пение псалмов из Книги Мертвых. Перед тем, как дверь за ней закрывалась, ее плечи посыпали пылью.

Для чего средневековому обществу нужны были отшельники, которые пользовались огромным уважением, и о которых очень заботились?. Энн Воррен пишет, что смыслом явления был "долгосрочный союз многих с религиозным чувством одного, и этот один должен был верить, что далает невиданную и бесценную услугу многим". Как пишется в "Правилах для Отшельников": "Ночной ворон под крышей символизирует отшельников, живущих под крышей церкви, потому что они знают, что они должны быть столь святы в своей жизни, что вся Святая церковь, что все христиане могут положиться на них, что они поддерживают их святостью своей жизни и благодатью своих молитв. По этой причине отшельник или отшельница (anchor/anchoress) так зовутся, что они для церкви, как якорь (anchor) для корабля, который удерживает его на плаву в шторм и бурю".

И это не риторика. Об отшельницах заботилась не только церковь, но и короли, епископы, аристократы — вносили пожертвования, чтобы обеспечить этим себе лично благодать от их молитв. Известно, что король Генрих III в 1245 г. подарил отшельнице Элис два дуба на новый дом. В том же году он полностью взял на довольствие 27 отшельниц из Лондона и окрестностей с тем, чтобы они молились о душе его отца. Он также сделал им подношения топливом и белой мукой. Первый граф Ланкастер, Генри, не только обеспечил для выбранной им отшельницы по две мессы в день, но и выстроил на свои деньги для нее место уединения. Позже, в XV веке, к отшельнице Маргарет Вайт частенько захаживала леди Маргарет Бьюфорт Ланкастерская "на вино и яблоки", и оборудовала той келью гобеленами, снабдила льняным бельем. Иронично, что именно внук этой леди разогнал монастыри подчистую.

Отшельницы жили в затворе подолгу, от 20 до 50 лет. Но не всегда они жили в полном одиночестве, как можно предположить. Иногда несколько отшельниц жили своего рода коммуной, и имели служанок, которым потом передавали зачастую свои "должности". Ведь отшельницы и затворницы, в отличии от их коллег-мужчин, за очень редким исключением, были мирянками. Некоторые жили при монастырях, но монахинями не были. Тем не менее, все они, став затворницами, получали равно высокий социальный статус, вне зависимости от того, какое место на социальной лестнице они занимали до этого.

Материалов того времени, написанных самими отшельницами, практически нет. То есть, какие-то есть, но являются ли они подлинными? Немного о некоторых отшельницах, все-таки, известно.Например, некая Ив, монахиня из англосаксонского монастыря в Вильтоне, уехавшая оттуда во Францию, чтобы стать отшельницей. Она в этом монастыре выросла с семилетнего возраста, там ее оставили родители всего за год до нашествия норманнов. Записи о ней оставил капеллан Вильтонской церкви Госселин. Похоже, что они с девушкой были очень дружны, потому что они переписывались всю жизнь. Первые письма Госселина полны горечи от "предательства" Ив по отношению к нему и Вилтону, хотя к горечи явно примешано уважение. Он упрекает ее, что она оставила свои милые сердцу вещи, многочисленных друзей, добрую аббатису, мудрых учителей и другие приятные вещи, сменив все это на крошечную каморку в 8 кв. футов, с единственным оконцем в двери, через которое она и общалась с миром. Затем переписка долго касалась книг, которые читала Ив в затворничестве, пока не разразился гром: Ив нашла себе "задушевного друга", священника Харви, с которым они прожили в заточении вместе несколько лет. На упреки из Вилтона в том, что она дает пищу для сплетен, Ив отвечает: "Я думаю, что проблемы не у меня, а у того, кто слушает подобные речи. Брат мой, откинь все сомнения... Наша любовь — не любовь мира, но к Христу."

Письма цистерцианского аббата Эйлреда к своей сестре, ставшей отшельницей, почти пугают своей свирепой страстностью: "пусть для алтаря твоего будет достаточно распятия со Спасителем нашим на нем, что будет постоянно напоминать тебе о его страданиях, которые ты должна прочувствовать. Его руки протянуты, чтобы заключить тебя в объятия, его обнаженная грудь напоит тебя молоком милосердия". Дальше — больше: "Его кровь превратится в вино, чтобы возрадовать тебя, вода — в молоко, чтобы напитать тебя. Раны на его теле, как убежище для тебя, в них ты можешь укрыться, как голубка, когда ты будешь целовать их одну за другой. Твои губы с его кровью на них будут как алый шелк, и слова исходящие из них, сладки". Эротическое напряжение? Несомненно. Похоже, что в 11-12 веках отношение к Богу у тех, кто посвящал ему свою жизнь, было очень личным.

Средневековый фанфик по жизни Христа

Одной из самых любопытных книг, когда-либо составленных английскими средневековыми отшельницами, смело можно считать Ancrene Riwle (или Ancrene Wisse, http://books.google.fi/books?id=7BgIAAAAIAAJ&printsec=frontcover&hl=fi#v=onepage&q&f=false). Мало того, что этот свод правил жизни для отшельниц написан на разговорном английском того времени (начало 13-го века), но он еще и предлагает новый взгляд на божественную любовь.

Эту рукопись написали три отшельницы, Катарина, Джулиана и Маргарет, сестры из хорошей семьи. Поражает, с какой гибкостью и практичностью они подходят к вопросам слабости человеческой плоти и божественной любви. Немудрено, что еще при их жизни рукопись стала, можно сказать, бестселлером. Например, когда дев начинали одолевать неподобающие мысли, они не впадали в религиозный экстаз и не вспоминали о св. Агнес и ее страданиях (как советовал Эйлред своей сестре), а представляли себе что-то противное, типа нищего попрошайки, или, на крайний случай, стихийное бедствие типа пожара или потопа. Сестры также называют кошку единственным животным, которое подобает отшельницам.

А вот их подход к любви, наконец. В рукописи Христос представляется в виде храброго рыцаря, который прибывает на помощь одинокой, гордой леди, окруженной врагами. Чтобы победить врагов леди и завоевать ее любовь, Христос принимает участие в рыцарском турнире. На турнир он является безоружным, с одним только щитом в руке: "он сразился в турнире, и как подобает храброму рыцарю, проходил он при помощи этого щита сквозь ряды врагов. Щит скрывал его голову Бога, и был он в форме его мертвого тела". Как подобает, "после смерти храброго рыцаря, его щит был повешен высоко на стене в церкви в его память. И был он распятием, чтобы напоминать нам о смерти Иисуса Христа в рыцарстве его".

И дальше: "При помощи этих двух кусков дерева ("with these two pieces of wood") ты должна поддерживать огонь любви в своем сердце. Подумай, как радостно отдать свою любовь этому королю славы, который протягивает к тебе руки, и наклоняет голову, словно прося о поцелуе. Отдай ему свою любовь, ты выиграла его ("you have won him"). Прикоснись к нему с той любовью, которую ты иногда чувствуешь к мужчине. Он твой и выполнит все твои желания".

А вот пример медитативного упражнения: " Мое тело будет висеть с твоим телом, прибитым к кресту, изможденное, закрытое в четырех стенах. И я буду висеть с тобой, и никогда не сойду с креста, до самой смерти. О, Иисус, так хорошо висеть с тобой, ибо, когда я смотрю на того, кто висит на кресте передо мной, твое милосердие спасает меня от боли".

Глава пятая

Материнство и воспитание

В пятнадцатом веке любой арендатор Хабердона в Бури Сент Эдмондс мог быть обязан держать на своих лугах общего белого быка, используемого в ритуалах. Украшенный гирляндами и выхоленный бык регулярно проводился монахами аббатства Сент-Эдмондс в торжественной процессии, от пастбища к воротам аббатства.

Все женщины, которые надеялись вскоре забеременеть, присоединялись к процессии, гладя быка и почесывая ему бока, пока процессия не достигала ворот аббатства, где женщины заходили в церковь и возносили свои мольбы св. Эдмонду, англосаксонскому королю-мученику Восточной Англии, который погиб еще в 800-х годах.

Поскольку поток паломниц не иссякал, похоже, что автор книги Святое Девичество пугал девушек тщетно: "Твое свежее лицо похудеет и позеленеет, как трава; твои глаза станут тусклыми и запавшими, и от приступов дурноты голова твоя будет жестоко болеть. Внутри тебя твое лоно разбухнет, как мех с водой; боли будут в животе твоем и колотье в боку, и частые боли в спине; тяжесть будет в каждом члене и тяжесть в твоих грудях оттянет их вниз. Красота твоя будет погублена бледностью. Во рту твоем будет горький вкус, и от всего, что бы ты ни ела, будет тебе плохо. Что бы ни получил твой желудок, он будет это с отвращением отвергать. Страх перед родовыми болями не даст тебе спать по ночам. И когда это начнется, это жестокое страдание, эта свирепая и пронзающая боль, эта безнадежность, которые заставят тебя кричать и рыдать, и ты будешь бояться смерти, и ко всему этому будет добавляться стыд, стыд старых жен с их инструментами, помощь которых тебе понадобится". А ведь чтиво не для впечатлительных!

Смущало женщин, собственно, не это. Большая часть и не прочла никогда этого страстного призыва сохранять девственность. Смущение происходило из-за непонятного материнства при вечном девичестве девы Марии, которая была всеми уважаемой святой. Тем, у кого души требовали ясности в деталях личной жизни Девы, предлагалось объяснение, что Мария отстрадала свое у ног распятого сына, поэтому, познав боль сама, она поймет и поможет роженицам в их боли.

Как минимум до середины тринадцатого века женщины пользовались традиционной медициной и, разумеется, ожидали помощи свыше, что порождало поразительно сплетение суеверий, веры, и народной практичности. Текст-заговор из манускрипта середины 11-го века говорит: "Мария, дева, выносила Христа. Елизавета выносила Иоанна Крестителя. Я заклинаю тебя, дитя, будь ты мальчик или девочка, во имя Отца, Сына и Святого Духа, чтоб ты пришло. Господь, увидя сестер Лазаруса, рыдающих у его гробницы, воскликнул: Лазарус пришел!... Напиши это на воске, который никогда не использовался для работы, и положи себе в правый башмак". Женщины знали, что если у будущей матери отеки под глазами и она ходит быстро, то она носит девочку, а если отеков нет и ходит она медленно, то мальчика. Если ходит, опираясь на пятки — будет мальчик, если на пальцы — будет девочка.

Главным источником медицинской мудрости у англосаксов была книга Балда Leechbook, в которой тоже сплелись суеверия и вполне обоснованные советы, которые годятся к применению и в наши дни. Балд предупреждал, что беременная женщина не должна есть сладости и соления, не должна пить пиво, есть жирную свинину и другие жирные продукты, не должна напиваться допьяна, ездить верхом.

Вместе с норманнами в Англию пришла европейская медицина: работа Тротуллы "Женские Болезни" и "Энциклопедия Бартоломью Англичана" (он был англичанином по рождению, но учился, преподавал и жил в Германии и во Франции). Бартоломью в своих работах опирается на трактаты Константина Африканского и арабские классические медицинские тексты.

Советы "Энциклопедии" звучат довольно логично до сих пор: новорожденного необходимо предохранять от перепадов температуры и света, его конечности необходимо легко массировать, мед и соль использовать в качестве антибиотиков ("уменьшать воспаления"), ребенка нужно успокаивать пением и укачиванием.

Правда, много в этой книге аристотелеобразной риторики, но что ж поделать, Аристотель был авторитетом. Например, почему-то утверждается, что "чем больше мать страдает (при родах), тем больше этим наслаждается". Ну, и Бартоломью, и Аристотель были мужчинами. Хотя и в наше время врачи в роддомах воюют с роженицами, требующими обезболивания: если верить врачам, боль в процессе деторождения очень важна. Никто не утверждает, что будущая мать этой болью наслаждается, но врачи предпочли бы, чтобы боль в процессе родов присутствовала. Неплохо и то, что "Энциклопедия" предупреждает о том, что роды опасны для очень молоденьких девушек.

Что касается женских болезней и осложнений при родах, а также детской смертности, то есть данные только по шестнадцатому веку, и то, по большей части, условные: одна из сорока женщин умирала при родах, и 200 из 1000 детей не доживали до пятилетнего возраста. Можно сделать какие-то выводы из того, что женщина перед родами исповедовалась и получала отпущение грехов (это известно), но делалось это на случай внезапной смерти или по чисто религиозным причинам — непонятно.

В "Женских Болезнях" Тротуллы описывается 16 "неестественных" позиций, в которых может находиться плод при начавшихся родах, и даются инструкции повитухам, как и что можно сделать. Гигиена подчеркивается: повитуха должна иметь чистые руки, смазанные маслом лилии или тимьяна. Медицинские тексты того времени не обсуждают проблему, чью жизнь нужно спасать в экстремальной ситуации, матери или ребенка. Книга вообще не разбирает теологическую сторону рождения. А вообще считалось, что если ребенок умрет некрещеным, у него не будет будущей судьбы, он навсегда застрянет в лимбо. Повитухи для этого случая были всегда обязаны иметь под рукой чистую воду и знать правильные слова крещения — это была часть их профессиональных обязанностей, манкирование которыми грозило, как минимум, потерей работы. В Handling Synne подтверждается, что некрещеный ребенок не может быть похоронен на церковной земле. Известны случаи, когда там не хоронили даже женщин, умерших в период беременности, если только у них не извлекали плод после смерти. Поэтому уже с начала тринадцатого века в практику вошли кесаревы сечения post mortum. Разумеется, в присутствии родных и друзей роженицы (присутствие мужчин было очень редким), за поведением повитухи наблюдало много глаз, так что профессия эта была не для слабонервных. Чего стоило решить, пора или нет делать кесарево?

Покровительницей рожениц считалась почему-то св. Маргарита. Очевидно, предполагалось, что быть проглоченной и выплюнутой драконом достаточно для того, чтобы посочувствовать роженицам.

Новорожденный ребенок крестился в течение 8 дней, но, скорее всего, быстрее, чтобы исключить возможность смерти до крещения. Присутствие матери на церемонии не ожидалось, потому что после родов женщинам тогда полагалось хорошенько вылежаться, потому что они были после родов "слабыми, больными и без телесных сил". Интересен обычай, что молодые матери появлялись на публике только после церемонии очищения. Корни его Лейзер нашла в Старом Завете (Leviticus 12: 1-5), хотя в средневековой Англии не делалось разницы в случае рождения мальчика или девочки: женщина проходила "очищение" приблизительно через месяц после родов.

Этот обычай зачастую заставляет закипать кровь любой феминистки, которые (и не только они) считают его подчеркиванием якобы особой грешности женщин. Историки и медики, тем не менее, осторожно указывают на то, что ритуал был направлен на ограждение только что родившей женщины от требования исполнения супружеского долга. Доказательством тому служат описания самого ритуала очищения, который был невероятно торжественен, и молодая мать была в центре внимания. Тут и множество свечей, и торжественный банкет, и даже музыка...

Разумеется, нельзя обойти стороной вопрос контроля рождаемости. Эту сторону средневековой жизни в Англии скрупулёзно исследовали Барбара Ханаволт и Ричард Хельмхольц. Они нашли много записей, датированных началом четырнадцатого века, когда взрыв рождаемости сделал необходимым хоть какой-то контроль над ней. Из записей об исповедях понятно, что женщины были прекрасно осведомлены и о том, какие травяные настойки могут предотвратить беременность, или привести к выкидышу.

Случалось и тогда, что время от времени находили трупы новорожденных, состояние которых указывало, что роды проходили без участия повитухи, и сам ребенок крещен не был. Это были преступления, которые расследовались соответственно, но были они крайне редки, поскольку в Англии на незаконных детях и их матерях не лежало такое явное клеймо, как это было на континенте. Например, в Англии не было монастырских орденов, полностью занимавшихся воспитанием сирот и подкидышей, как это было во Франции того времени. Существовали небольшие благотворительные организации для устройства нежеланных детей, и женщина, не желающая, чтобы о ее беременности стало известно, могла найти приют в монастырском госпитале, где могла и родить, и ребенка оставить. Надо заметить, что дебаты по поводу причин такого минимума убийств новорожденных и абортов на поздних сроках в средневековой Англии идут и по сей день. Там, где Ханаволт и Хельмхольц находят социальные причины, Биллер находит моральные (привитие христианской морали). Во всяком случае, из дел об уголовных процессах матерей-детоубийц можно сделать вывод, что убийцами они становились не от бедности и безысходности, поэтому суд относился к ним, как к сумасшедшим.

Средневековое воспитание

Глава шестая

Вдовство в средневековой Англии — вступление с отступлениями

Вдовы — эта довольно интересная для понимания средневекового отношения к женщинам часть населения. Для начала, их было очень много. Бывали в средневековой Англии времена, когда чуть ли не 10% всех хозяйств находились под их управлением. Вторая причина — разношерстность, если так можно выразиться, отношений, правил, противоречий по отношению к их статусу.

С одной стороны, библейское отношение к вдове подразумевало уважение и помощь. С другой стороны, уже Чосер изобразил в его Wife of Bath вдову, как существо сексуально озабоченное и ненасытное.

Во всяком случае, так эту часть Кентерберийских Историй традиционно понимают. С современной точки зрения, история выглядит несколько по-другому. Может, времена изменились, и то, что было призвано вызывать отвращение в Средние века, кажется вполне обыденным и даже логичным сегодня. Судите сами.

Это история о том, как королева Джиневра отправила одного из рыцарей в квест, чтобы он в течение года нашел для нее ответ на вопрос: чего женщина хочет больше всего? Этот квест был для рыцаря альтернативой казни, потому что он изнасиловал на поле женщину, то есть, совершил преступление, наказуемое кастрацией и смертью, вообще-то.

Король Артур велел его казнить, но королева оказалась более практичной. Рыцарь провел в скитаниях год, но все женщины, которых он расспрашивал, давали ему разные ответы. На пути ко двору короля и своей неизбежной, как ему уже казалось, казни, рыцарь встретил старую вдову из Бата, которая сказала ему, что она может помочь с правильным ответом, если он пообещает исполнить любое ее желание когда ей будет угодно. Рыцарь согласился, и принес королеве ответ, что больше всего женщина хочет господства над своим мужем.

Королева нашла ответ правильным, и рыцарь был прощен, но тут ко двору явилась вдова, его спасшая, и пожелала, чтобы он на ней женился. Рыцарь, разумеется, подчинился, он же дал слово, но вечером признался своей новобрачной, что чувствует себя несчастным, потому что она уродлива и низкого происхождения. Тогда женщина спросила, выбрал бы он себе в жены верную уродину, или ветреную красавицу? Рыцарь, немного посоображав, предпочел верную уродину, то есть ее. Обрадованная методом выражением рыцарского решения, женщина стала молодой и приятной, и они счастливо прожили с рыцарем всю жизнь.

Может быть, дело в прологе, который ведется от имени женщины Элисон, которая рассказывает во время пилгримажа своим спутникам истории своих пяти замужеств.

Первые трое мужей были старами и богатыми, и она ими легко управляла. Четвертого она изрядно помучила, потому что он, по ее мнению, отнял ее красоту и молодость. Пятого (и последнего) Элисон встретила в доме знакомых, когда ее четвертый муж был еще жив, и вышла за него через месяц после того, как предыдущий муж умер. Бурные отношения, целью которых были попытки молодого мужа (ему было 20, а ей 40) взять жену под контроль, плавно перешли в гармоничные отношения, когда он от своих попыток отказался.

И да, Элисон, не стесняясь, рассказывает, что заставляла своих мужей хорошенько попотеть в спальне: "As help me God, I laughe whan I thynke How pitously a-nyght I made hem swynke!". И она гордится тем, что всегда доминировала:

"Of tribulacion in mariage,

Of which I am expert in al myn age —

This is to seyn, myself have been the whippe"

Так или иначе, история эта четко отражает несколько моментов относительно средневекового вдовства: женщины не засиживались во вдовах, если сами этого не хотели; женщины знали толк в сексе, а вовсе не были безвольными автоматами для воспроизведения потомства; женщины нередко доминировали в отношениях и сексуальных, и экономических над своими мужьями.

Но это все, так сказать, предисловие к тому, как регулировали вдовство законы, и как оно "регулировалось" на практике.

Вдовство в средневековой Англии — законы

Текст законов XII века Glanvill говорит о том, что вдовство женщины должно быть предусмотрено уже в день свадьбы. Муж был обязан обеспечить свою жену ее "вдовьим наследством" — третьей частью своего состояния на день свадьбы. Обычно землей, которая ценности не теряла, но не только.

Вдова получала полные и неоспоримые права на свою долю, которые оставались за ней и в том случае, если она снова выходила замуж. Во всяком случае, закон XIII века (Брактон) говорит, что она имеет на это права. Считалось, что сам по себе брак — это, кроме прочего, и экономический союз тоже, в который жена вносит свой вклад работой. И, как я писала раньше, любая женщина что-то приносила из семьи в виде приданого, так что обмен был только справедлив.

Был один момент, по которому жена могла потерять право на свою вдовью часть имущества: доказанная ситуация, в которой брак, по сути, не вступил в силу. Но в таком случае, как правило, и приданое в руки мужа не переходило. Как правило, потому что наверняка случалось всякое, особенно, если речь шла об очень влиятельных персонах. В случае развода, жена получала свою "вдовью часть", если только развод не случился из-за ее измены. Хуже всего приходилось семьям тех, кто был казнен по обвинению в государственной измене. Там жене могли позволить, и обычно позволяли, оставить то имущество, которое она принесла в виде приданого, но имущество предателя полностью конфисковалось короной. Для справедливости стоит заметь, что во времена Средневековья наследники осужденного практически всегда потом получали свое назад. Завещать свою долю вдова могла кому угодно. Из оставшихся двух частей имущества, одна делились между детьми, а вторая использовалась "в пользу души усопшего", то есть, проще говоря, переходила в руки церкви.

Казалось бы, просто и ясно. Но законы, такие четкие сами по себе, никогда на практике не были простыми из-за всевозможных "в том случае, если", то есть дополнений. Более того, даже в том случае, если "вдовья доля" молодицы была совершенно однозначно оговорена при вступлении в брак, нигде не было запрета мужу делать что угодно с этой долей при его жизни. Он мог ее продать, у него могли ее отобрать, в конце концов, он мог ее проиграть. Далее, поскольку законы писались на официальной латыни, которую зачастую каждый трактовал по-своему, шли там и тут ожесточенные дебаты о том, как нужно понимать термин legitim: имущество мужа на день его свадьбы, или в день его смерти. Ну и частные договоры были между сторонами, которые загружали суды.

Даже если вдовья доля сохранялась, как положено, вдова должна была находиться в хороших отношениях с главным наследником, чтобы вступить во владение, если земля была свободна, или затребовать ее у арендатора, если занята (очевидно, переписать договор об аренде и пересмотреть условия аренды, как минимум). Потому что вступление во владение имуществом не происходило автоматически, оно происходило в суде. Наследник должен был либо официально признать права вдовы на ее долю, либо опротестовать его. В случае протеста, начиналось интересное. Женщина могла либо сама вызвать наследника на битву, либо найти свидетеля, который своими ушами слышал, как ей у дверей церкви была обещана ее доля, и был готов биться за нее. Такие битвы, разумеется, были огромной редкостью. Это согласно своду законов Glanvill.

Битвы судебные редкостью не были. Только за 1227 — 1230 гг королевскому суду пришлось разбирать около пятисот тяжб по наследству! Ведь было столько всяких "но": что, если у мужа права на подаренную жене землю были не совсем бесспорны? Умер ли муж действительно (если он пропал в битве)? А что, если он ушел в монастырь? Даже если женщина была уличена в неверности, и с ней был осуществлен развод, она могла на голубом глазу заявить на суде, что муж ее незадолго до смерти простил. Так оно, нередко, и было.

Тем не менее, несмотря на трудности, женщины, как правило, свои тяжбы выигрывали, иногда действуя через адвокатов, но зачастую представляя себя самостоятельно. Например, Элис, вдова Ральфа ФитцХью, отсудила свою долю у своего сына и еще одиннадцати мужчин, которые были кредиторами ее мужа! Реже женщины выигрывали, если им приходилось судиться с церковью.

Просто потому, что церковники лучше разбирались в законотворческих субтильностях и умели разыскать подходящие прецеденты в судебных решениях прошлых лет и веков.

Нужно заметить, что далеко не всегда вдовы были беззащитными женщинами с ущемляемыми правами, которые им приходилось отстаивать. Историк Ровена Арчер нашла случаи, когда некоторые женщины собирали настоящие состояния путем замужеств, как это сделала Изольда, дочь и наследница Уильяма Пентольфа: мало того, что дама унаследовала немало от отца, она ухитрилась пережить пятерых мужей за 1180 — 1223 гг, и наследовала свою часть за каждым из них. Мод де Бохун в 12-м веке выходила замуж восемь раз, но всю жизнь судилась с родственниками своего первого покойного мужа за свою вдовью долю. Надо сказать, что в день смерти первого супруга ей было 10 лет (графская семья и детский брак, который должен был осуществиться на деле через 4 года), то есть де-факто женой она ему не стала, но де-юро всё было честь по чести. Для Мод многодесятилетняя тяжба была, возможно, своего рода развлечением, но ее противников она чуть не разорила. А Маргарет из Бротерстона просто прожила слишком долго, пережив двоих мужей, четверых детей и одного внука. Со вторым внуком, единственным оставшимся в живых наследником, она умерла в один год, в 1399-м.

На другом конца шкалы были такие вдовы, как жены братьев Пинел. Роджер Пинел погиб в 1180-м году, оставив двадцатилетнюю вдову, а его брат — через несколько лет. Его вдове было всего 17, и у них было двое детей. Небольшое хозяйство должно было как-то содержать двух вдов и двоих детей.

Вдовство аристократок

У богатых и благороднорожденных вдов были свои трудности.

Дело в том, что в глазах хозяйственных англо-норманнов, которые чуть ли не первым делом после завоевания Англии заботливо составили список "бесхозных" богатых вдов и наследниц (Register of Rich Widows and of Orphaned Heiresses), вдовы тоже были своего рода передаваемым имуществом. Они так же, как и наследницы, должны были появляться при дворе и принимать распоряжения короля о новом браке. Или не принимать, пока не подворачивался достойный с точки зрения вдовы кандидат, которого одобрил бы и король. Нет, норманны не обездоливали богатых наследниц, они просто передавали их вместе с их имуществом в качестве награды тем, кого отдельно взятый король хотел наградить.

Уже Генрих Первый пытался как-то предохранить вдов и наследниц от ущемления прав и принуждения к новому замужеству, но на практике получалось плохо. Женщина могла выкупить себе право не выходить замуж, но стоило это дорого. Иногда столько же, сколько всё ее состояние. Дело было не в мужском шовинизме, дело было все в той же королевской политике централизации власти и имущества в руках короны.

Magna Carta, переизданная в 1225-м году и несколько облегчившая ситуацию, ясно говорит:

"7. Вдова после смерти мужа своего немедленно же и без всяких затруднений пусть получает приданое и свое наследство и пусть ничего не платит за свою вдовью часть или за свое приданое, или за свое наследство, каковым наследством муж ея и сама она владели в день смерти мужа, и пусть остается в доме своего мужа в течение сорока дней после смерти его, в течение которых ей будет выделена ее вдовья часть.

8. Никакая вдова не должна быть принуждаема к браку, пока желает жить без мужа, так, однако, чтобы представила ручательство, что не выйдет замуж без нашего соглаея, если она от нас держит, или без согласия своего сеньера, от котораго она держит, если она от кого-либо другого (а не от нас) держит." (перевод Петрушевского)

Из замка, как сооружения оборонного, вдова должна была выехать немедленно, но с тем, чтобы ей было предоставлено жилье, соответствующее привычному уровню жизни.

Распространившаяся с 1300-го года практика совместного владения имуществом облегчила положение вдов: они наследовали автоматически. Поскольку не все мужья радовались мысли, что после их смерти их жены будут принадлежать новым мужьям, они принимали порой свои меры, чтобы этого не случилось.

Некоторые завещания были составлены так, что замужество вдовы значительно уменьшало ее вдовью долю. В 1504 г. Роберт Клерво из Айворта оставил свой дом, землю, аренды, 100 марок деньгами и всю движимость жене Элис. Но если бы Элис решилась на новое замужество, ей пришлось бы вступать в него только владелицей движимости стоимостью в 10 марок и 40 фунтов деньгами. И дело было не в том, чтобы контролировать сексуальную жизнь жены с того света, а просто в желании защитить права своей линии наследования от притязаний новых родственников через новые браки. В конце концов, у Роберта Клерво было 6 детей (правда, неизвестно, была ли их матерью Элис).

Многочисленные замужества и их причины хорошо прослеживаются по судьбе матери Генриха VII, Маргарет де Бьюфорт.

Впервые она вышла замуж за Джона де ла Поля еще ребенком, и этот брак никогда не вступал в силу, и позже был просто расторгнут. Вторым ее мужем стал Эдмунд Тюдор, который на следующий год умер от чумы. Маргарет осталась юной, беременной на седьмом месяце, вдовой. Очень богатой вдовой.

Поэтому ее практически сразу же подхватил Генри Стаффорд, которому были нужны деньги для политики. А Маргарет было нужно влияние и защита его дяди, герцога Бэкингема, ведь в стране бушевала Война Роз, а ее ребенок был, хотя бы теоретически, претендентом на трон от Ланкастеров.

Когда умер и этот, то следующий брак с Томасом Стэнли был заключен в несколько месяцев: теперь защита была нужна амбициям Маргарет, сын который стал уже весьма принимаемым всерьез претендентом на английский трон.

Маргарет никто к замужествам не принуждал, во всяком случае, к тем, которые она заключала в качестве вдовы и хозяйки своей жизни. Она сама и полностью администрировала свои браки, держа все документы о своем имуществе в комнате, примыкающей к спальне, причем каждый лист списка был проработан и подписан ей лично. Она так же скрупулёзно проверяла и подписывала счета управляющих. И только когда Генрих стал королем, она, с полного согласия мужа, принесла публичную клятву целомудрия, которую подтвердила еще раз после смерти Стэнли в 1504 году.

Эта клятва приносилась в присутствии епископа, и была вполне приемлемым путем сохранить имущество и отказаться от браков для тех, кто этого действительно хотел. Поклявшейся вручались с благословение кольцо и накидка на голову, которые не слишком, впрочем, отличались от общепринятой вдовьей одежды.

Вдовство горожанок

Законами, регулировавшими состояние и права наследования овдовевших горожанок, были общий и городской законы (common law и city law).

В Лондоне овдовевшая горожанка имела свою долю в доме, где она жила в замужестве, и могла продолжать там жить столько, сколько хотела, хоть пожизненно, пока и если не выходила замуж снова. Ожидалось, что новый брак — это новый, общий дом. Вдовья доля была стандартной, треть имущества. Закон обязывал наследников уважать права вдовы пользоваться кухней, конюшней, комнатами, общими помещениями, и иметь собственное место за столом.

Проблемы со вступлением в права наследства были теми же, что и у благородных вдовиц: неожиданно всплывающие после смерти смерти супруга долги и обязательства. То есть, вдовы-горожанки загружали суды тоже изрядно. Я упоминала, что по стране в тяжбах с церковью вдовы, чаще всего, выигрывали только около четверти всех рассматриваемых дел. Просто потому, что церковь имела лучших экспертов-законников в своем распоряжении, чем обычная женщина-горожанка. Барбара Ханаволт проанализировала все судебные процессы по вопросам наследования за 1301 — 1433 гг в Лондоне, и пришла к выводу, что средний процент проигранных там горожанками церкви тяжб составлял только 13%. То ли лондонские горожанки неплохо знали юридическую латынь, то ли в Лондоне было легче нанять компетентных адвокатов.

Необычным для других частей страны, кроме Уэллса и Йорка, в Лондоне было значение legitim, то есть раздела имущества мужа на 3 части: вдове, детям и кому угодно (обычно церкви, на заботу о душе усопшего). Дело в том, что для жителей Лондона сложности с делением и передачей земель были, разумеется, менее знакомы, чем в сельскохозяйственных районах, зато денег и ценных вещей у горожан было больше. Всё было более или менее гладко до четырнадцатого века: человек умер, его долги выплатили, оставшее имущество разделили на три части (то есть, имущество оценивалось в Лондоне на день смерти, а не вступления в брак, к чему постепенно перешли и по всей стране).

В 14-м же веке тяжбы по разделу наследства как-то уплыли из юрисдикции гражданского закона, попав в руки судов церковных. Это означало, что имущество супруга с 1366-го года (по решению парламента) уже не делилось по принципу legitim, а согласно завещанию усопшего. Надо заметить, что принцип legitim на практике традиционно соблюдался вплоть до 1725-го года во многих местах, но не всегда, потому что с 1366-го года он больше не был законом.

Возвращаясь к вдовьей жизни в средневековом Лондоне, как они распоряжались своим будущим? Богатые вдовы практически сразу окружались плотным кольцом новых женихов, если только не поступали, как Джоан, молодая вдова Роберта Байфилда, торговца, унаследовавшая 1 800 марок чистыми: буквально на следующий день после смерти муже она принесла клятву целомудрия, приняла из рук епископа мантию и перстень, и оставила, таким образом, с носом всех соискателей.

А вот Марджери Ригон, вдова богатого гобеленщика, радостно вышла замуж за богатого купца Джорджа Чели. Подробности ее прогремевшей на весь Лондон второй свадьбы сохранились благодаря жалобе ее новообретенной золовки, сестре Джорджа, которая сочла, что брат размахнулся не по делу, растратив слишком много денег семьи (полугодовой доход, если точнее). В эту сумму вошли драгоценности, которые он подарил Марджери, загородные владения, в которых он намеревался проводить с ней время, подальше от злых глаз сестрицы, новая мебель и предметы домашнего обихода... Похоже, Джордж себя от счастья не помнил, что Марджери согласилась за него замуж. А уж какое свадебное меню! Фазаны, цыплята, цапли, палтус, корольки, даже живые кролики, которые выпускались на свободу во славу брачующихся! И всё это в поразительных количествах.

По лондонским записям можно судить, что около 50% городских вдов выходили снова замуж, пусть даже менее грандиозно, чем Марджери Ригон. Даже после того, как соблюдение legitim перестало быть обязательным, Барбара Ханаволт нашла всего около 3% завещаний мужей, требовавших, чтобы их жены оставались вдовами пожизненно. Зато нашлось завещание кожевника от 1403-го года, в котором он завещал жене и дело, и имущество полностью, но с условием, что или она сама будет бизнес продолжать, или в течение трех лет, пока сложности не скопились, вышла бы замуж за того, кто мог бы продолжать дело кожевника.

Те вдовы, чьи мужья имели статус свободных горожан, имели право перевести этот статус на себя, что сделать, конечно, стоило: право ремесленницам продолжать дальше дело, свобода от пошлин на территории Англии, и разрешение продолжать держать подмастерьев. Многие так и поступали. Джоан, вдова литейщика Ричарда Хилла, продолжила в 1440-м году его литейное дело при помощи четырех подмастерьев. Элис, вдова Джона де Хорсворда, в 1370-м, успешно затребовала для себя пай своего покойного мужа в торговом судне Seynte Mariebot. Роз Буртон, вдова лондонского экс-шерифа, потребовала от самого короля, чтобы тот вернул ее деньги, которые был должен ее мужу, в виде освобождения от пошлин на экспорт шерсти, которым она занималась.

И не только в Лондоне горожанки-вдовы занимались работой. В Шрусбери Петронилла, вдова бочкаря Уильяма Балла, в 1313-м году продолжила его бизнес, в то же время вдова гончара Питера Поттера продолжала руководить его мастерской. Много вдов мясников продолжали семейный бизнес по всей стране. В Йорке вдова такелажника Томаса Линндленда получила бы по его завещанию в 1394-м только треть имущества, если бы не продолжила его дело. Вдова аптекаря Эмма Хантингтон до конца своих дней продолжала торговлю в аптеке, основанной мужем. Изабелла, жена Джона Нонхауза, перевела на себя его права свободного гражданина и зарабатывала себе на жизнь ткачеством. Да чем вдовы только не занимались... И лесопилки держали, и кирпичи обжигали, и одежду импортировали, а в Уэльсе Марджери Моньер и вовсе оказалась администратором недвижимости на целой улице.

И их уважали! В документах того времени работающие ремесленницы-вдовы именовались "добрыми женщинами" и имели почти героический статус — ведь положение человека в социальной структуре общества в Средние века, как и в наши дни, определялось его работой. Вряд ли они сами считали себя героинями. Для них работа была, с одной стороны, продолжением привычного образа жизни, с другой стороны, она позволяла им поддерживать привычный уровень жизни. Наконец, как видно из предыдущего, многие просто не имели выбора. Вот еще один пример от 1429-го года. Подмастерье вдовы Беатрис Госелин подал на нее в лондонский суд за то, что она продала мастерскую, подвергнув этим всё дело жизни ее мужа риску, хотя "по закону и обычаям города и согласно воле усопшего, должна была продолжать работу в мастерской по изготовлению доспехов и инструктировать подмастерьев". И этот иск не был единственным! Так что — да, работа и самостоятельные доходы давали женщинам Средневековья известные свободы и социальный статус, но считать их символом женской свободы тех времен, все-таки, не стоит.

Жалкой была судьба тех вдов, которые оставались, после смерти мужа, полностью безденежными и бездомными. Какой бы несчастной ни была их жизнь с мужьями на пороге нищеты, мужья более или менее были своего рода буфером между своими семьями и реалиями жизни. Когда этот буфер исчезал, женщина оставалась один на один с фактом, что ей самой отныне придется откуда-то получать еду, приют и одежду. Некоторые просили милостыню, ходя от двери к двери, некоторых таких нищенок сердобольные горожане пристраивали куда-нибудь на работу. Церковные госпитали принимали "честных вдов", давая им приют и работу. Совсем слабых телом и/или духом просто селили в своего рода общежитиях, где их содержали на деньги благотворительности, и где они, не принимая сана, проводили время в молитвах и нехитрых домашних занятиях.

Вдовство крестьянок

Крестьянские вдовы вступали в права наследования по-разному. Те, кто имел арендное хозяйство с мужем на паях, наследовали автоматически, зачастую даже не платя налога на наследство. Другие пользовались переводом имущества, сделанным "на смертном одре", то есть, по пожеланию мужа перед самой смертью, избегая, таким образом, процедур по дележу имущества согласно закону.

В деревне действовал скорее традиционный, а не общий закон о наследовании, который варьировал от местности к местности, и очень изменился ввиду обстоятельств, последовавших за временами Черной Смерти. В Хирворд Харкорт, Лейчестер, после Черной Смерти вдовы имели право сохранять за собой ту землю, которую они обрабатывали, при вступлении в новый брак. Благоприятные для вдов традиционные законы действовали также в Ислипе, Оксфордшир: здесь вдовы не только имели право сохранять за собой арендные земли при вступлении в новый брак, но и их новые мужья могли вступить в их владение на паях, заплатив пеню за вступление во владение имуществом. А вот в Лэнтоне вдова вообще имела право держать за собой полное хозяйство только один год и один день, если только не выходила за это время замуж. Если она оставалась одинокой, то ей выделялась законная треть хозяйства, а остальное она теряла. Причина очевидна: муж и жена могут выполнять арендаторские обязанности лучше, чем одинокая вдова.

Данная логика, тем не менее, не всегда была справедливой, потому что многие вдовы оказались вполне в состоянии обеспечивать необходимое количество рабочей силы. В том же Оксфордшире Элис, вдова Роберта Бенейта, одна обрабатывала всё хозяйство целых 32 года. Сыновей у нее не было, две дочери вышли замуж в другие области. После смерти Элис всё ее имущество перешло ее незамужней дочери, которая разумно компенсировала практически всю сумму пени за вступление в наследство, взяв себе мужа, который эти деньги и заплатил.

Проблема была в том, что хозяйка, окруженная мужской рабочей силой, автоматически становилась притчей во языцах у соседей, что вызывало понятное беспокойство и у лорда, кому земли принадлежали. Поэтому вдовы предпочитали, все-таки, быстро выходить замуж, обычно за кого-то их работников. Все успокаивались, и всё возвращалось на круги своя.

После Черной смерти матримониальные перспективы вдов омрачил тот факт, что народа вокруг стало меньше, а свободных земель больше, то есть мужчины могли покупать и арендовать у лордов земли сами, без женитьбы на вдовах. Да и мужчин стало не хватать.

Во многих деревнях, где лорды совершенно не интересовались деталями передачи земель, вполне довольствуясь конечными результатами и беспроблемностью передач имущества, вдовы получали свою долю согласно завещанию мужей. Особенно это было распространено среди крестьян-работников. Барбара Ханаволт нашла, что такие завещания особенно участились в шестнадцатом веке, причем мужья обычно передавали всё свое имущество женам, назначая их также исполнителями воли, в обход интересов детей. Например, Джон Нил, валяльщик из Ултинга, в своем завещании от 1518 года, пишет, что его жена наследует дом, а сын — рабочие инструменты "и помещение для работы и спальню в доме... в течение жизни его матери и только так долго, сколько он будет добрым и хорошим сыном; иначе она может выставить его вон до конца своей жизни".

Без особого доверия к сентиментальным чувствам потомства делались контракты inter vivos, которые подписывались и мужьями, и женами о том, что они удалятся от дел в пользу детей, заработав себе на старость и достойные похороны. В дочумные времена такие договоры давали простор молодым парам вступить во владение землей. В послечумные, когда рабочая сила была дорога и ее было мало, они были своего рода страховкой для вдов. В 1313-м году Анисия атте Хегге из Крондалла в Хэмпшире, передавая свои владения дочери и зятю, получала взамен ежегодно энное количество зерна, шерстяной ткани, обуви и полотна, каждая позиция — заранее оговоренной стоимости. В 1437-м Эмма дел Руд из Кранфилда получила в аналогичных обстоятельствах два бушеля пшеницы, две кварты солода и четверть бушеля овса для каши ежегодно. Агнес оф Риджакр из Хэлсовена рассчитывала, очевидно, что на еду и одежду ей своих средств хватит, но потребовала дом, размерами 30 х 14 футов, с тремя дверями и двумя окнами (1281 год).

Договоры inter vivos не всегда делались внутри рода или в пользу детей, особенно в пост-чумное время. В конце четырнадцатого — начале пятнадцатого века около 30% завещаний и контрактов были сделаны не в пользу детей. Те могли либо умереть во время чумы, либо уехать в другие места в связи с резким вздорожанием рабочей силы после чумы.

Детей, которые нарушали букву и дух конракта, или просто выказывали неуважение к родителям, те лишали наследства без всяких церемоний. В 1327-м году Эстрильда Нинур из Грейт Валтхейм потребовала назад свою землю у дочери Агнес, которую передала ей пять лет назад, в обмен на жилье, еду и одежду. Суд принял во внимание ее жалобы на дочь и аннулировал контракт. Через год Эстрильда заключила контракт с молодой парой, которые не были ей родственниками. Умудренная опытом, она включила в контракт пункт, по которому молодежь, в случае если она останется недовольна содержанием, просто начнет выплачивать ей четырежды в год сумму в 20 шиллингов 8 пенсов. Напрасно, ох напрасно Агнес решила сэкономить на матери.

Все ли было прекрасно у вдов-крестьянок? Нет, разумеется. Крестьянские вдовы были очень разными, кто-то сильными, кто-то слабыми. В 1328-м году в Хиндолвестон, Норфолк, суд разбирал дело вдовы, которой принадлежало 18 акров обрабатываемой земли. Бедняга не то, что землю обрабатывать, а за собой-то смотреть не могла, будучи особой "простого ума и слабого тела". Землю женщины передали близкому родственнику, обязав того взять на себя заботу о вдове до конца ее жизни. В 1312-м году дом Джоан Бовичрич, Куксхем, сгорел, ее корова погибла, и на ней повисла арендная плата лорду, которую не успел собрать ее покойный муж. Суд освободил женщину от платы, и выделил ей содержание продуктами, пока она не отстроит себе дом.

Другой проблемой для вдов-крестьянок был переход не только прав, но и обязанностей и ответственности от мужей к ним. Они отвечали и за хозяйство, и за арендную плату, и за долги, и за неудачи. Тем не менее, из 101 случая, проанализированных Джудит Беннетт, только 10% вдов высказали свою нерешительность принимать новые, прилагающиеся к наследству, обязанности.

Глава седьмая

Разводы в средневековой Англии

Здесь я немного напишу о разводах в Средние века, ориентируясь на книгу "Брак в средневековой Англии" Конана МакКартера. Здесь, в основном, речь идет о законах церковных, которые в Англии не всегда совпадали с законами светскими, которых, в свою очередь, было некоторое количество.

Христианская точка зрения на брак, базирующаяся по большей части на писаниях св. Августина, была довольно однозначна: брак — это связь на всю жизнь, дающая людям три блага, как то верность, потомков, и таинство (читай интимные отношения, причем подразумевалось, что сливаются не только тела, но и души). В конце пятнадцатого века в Англии к словам брачной церемонии вообще была официально добавлена фраза "tyll dethe vs departe", пока смерть не разлучит. Христианская церковь, таким образом, разводов не одобряла, что было совершенно новым явлением в обществе, где разводы всегда были совершенно законными и легальными.

Развод признавался самым древним законом — иудейским, затем римским, и, наконец, германским. Поэтому церкви и понадобилось почти полторы тысячи лет, прежде чем представить развод чем-то несвойственным христианскому браку, неправильным.

В Англии времен раннего Средневековья церковные теологи признавали развод при нескольких обстоятельствах.

Муж мог разойтись с женой без угрызений совести, если жена совершила прелюбодеяние. Женщина, собственно, могла разойтись с мужем, если он был ей неверен, но только в том случае, если это было ее первое замужество. Также она имела право оставить мужа, если он попадал в рабство в результате какого-то уголовного действия. Оставленный муж имел право жениться снова только через пять лет, да и то по разрешению епископа, которое выдавалось в том случае, если примирение супругов не выглядело возможным.

Могли заключить новый брак те, чьи супруги попали в плен к врагу, и чья судьба была неизвестна. Здесь было несколько регуляций по поводу срока отсутствия, и того, будет ли вернувшийся неожиданно супруг/супруга иметь легальные брачные права на свою заключившую новый брак половину.

Вообще взгляды христианской церкви на развод сильно варьировали, очевидно, вместе с условиями и прочими реалиями жизни. Историки считают, что в шестом-седьмом веках разводы по взаимному желанию были обычным делом, в восьмом веке за разведенными не признавалось права на следующий церковный брак, и в последующие столетия, когда светский закон стал потихоньку передавать все дела, связанные с браком, под эгиду церковного закона, церковь все тверже начинает отстаивать доктрину, что брак — это договор на всю жизнь, благославляемый Богом, и, на этом основании, не может быть "передуман" человеком. (От себя: возможно, церковные суды просто не хотели заниматься выслушиванием нудных жалоб супругов друг на друга?)

В середине и конце Средних веков развод существовал в двух формах. Во-первых, в случае, когда брак изначально был неправомерен, как в случае, если у одного из супругов где-то существовала уже половина, и это было скрыто. Во-вторых, если пара попадала под один пункт из длиннейшего листа препятствий к браку: генетическое родство или даже родственые связи через браки родственников (самая популярная причина), импотенция супруга, принуждение к браку силой или запугиванием, несовершеннолетие, имеющийся в наличии официальный обет безбрачия, ситуация, когда один из супругов не состоит в христианской вере. Собственно, все эти препятствия сосредоточены на периоде до вступления в брак, они как бы делают этот брак ненастоящим. Эти разводы признавались по принципу "a vinculo", и расставшиеся супруги считались как бы и не всупавшими никогда в брак.

Английский брачный закон был уникален тем, что он рассматривал в числе поводов для развода также и события, которы произошли уже после брака. Например, жестокое обращение было поводом для развода "a mensa et thoro", который давался обижаемой стороне. Собственно, аналог современного "разъезда", когда супруги и числятся супругами, но не живут вместе и не имеют общего хозяйства.

Интересным явлением в средневековой Англии было то, что часть бракоразводных дел никогда и не попадала в церковные суды, а решалась чисто юридически. Даже такие видные персоны, как Эдмунд, граф Корнуэльский, и его жена, Маргарет, договорились в 1294-м году о том, что Маргарет получит финансовую компенсацию, и не будет обращаться в церковный суд с требованием восстановить себя в супружеских правах. Излишне говорить, что такие "саморазводы" церковь осуждала, но на практике они были самым обыденным делом, о котором церковь могла узнать только в случае, если кто-то внезапно обращался в церковный суд, и выяснялось, что брак этот изначально был заключен с человеком, разведенным через договор, а не решением церковного суда.

Очень интересен момент о последующих замужествах вдов. Собственно, то, что вдова не должна выходить замуж в течение года после смерти супруга, было обозначено еще в начале одиннадцатого столетия законами короля Кнута. Через год вдовства женщина была совершенно свободна делать все, что ей заблагорассудится. Хозяйственные норманны существенно ограничили свободу вдов. Они радостно давали вдовам право выходить вновь замуж, но только по лицензии своего сеньора или короля. Понятно, что такие лицензии выдавались не бесплатно. Правда, за правом вдовы не выходить замуж тоже присматривали, о чем я уже писала. В целом, если король давал добро какому-то подданному жениться на вдове, желающей вступить в новый брак, и находящейся в его вассальном подданстве, сохранить свою свободу она могла только откупившись.

Зачастую над имуществом вдовы назначали опекуна, и это не было жестом недоверия к экономическим способностям женщин управлять своим хозяйством. Причина была в суровых реалиях средневековой жизни. Например, в 1363 году папа обращается с письмом к епископу Линкольнскому, чтобы тот назначил опекуна над имуществом вдовы Маргарет де Бослингторп, сосед которой, рыцарь Роджер Ханстреди, разорял ее земли, разрушал недвижимость и всячески запугивал, ссылаясь на то, что между ними имелся брачный контракт, который она отказалась соблюдать. Договор, кстати, имелся, потому что опекун был назначен, и соседу стали выдавать ежегодно некую сумму с доходов вдовы.

Кстати, вопрос с вдовами в средневековой Англии вовсе не был праздным. Историк Ровена Арчер подсчитала, что в пятнадцатом веке из 495 титулованных владельцев поместий 375 были вдовами. Причем только 46% вдов решали попытать счастья во втором браке. Из молодых вдов вторично выходили замуж более 50%. Общая тенденция была такой, что вдова либо выходила замуж в течение первых двух лет вдовства, либо не выходила вообще.

Глава восьмая

Английский город в XV веке

Дэвид Паллисер из университета в Лидсе (исторический факультет) пишет о городах Англии 15-го столетия.

О том, как в глазах иностранцев выглядела городская Англия, видно из отчета одного путешественника Венецианскому сенату от 1497-го года. Собственно говоря, городами, кроме Лондона, он посчитал только Бристоль и Йорк, но это вполне понятно, потому что в Италии того времени было уже 11 городов (включая Венецию) с населением 40 000 человек, но в Англии был только один город такой величины: Лондон. Приблизительно одна сороковая часть всего населения страны жила именно в Лондоне, тогда как на все остальные города приходилась одна десятая часть населения.

Главной отличительной чертой городов было то, что в них были сосредоточены органы управления, учебные заведения, религиозные центры — и рынки, значение которых для сельскохозяйственных районов невозможно переоценить. Помимо основного населения, города ежедневно открывали ворота толпам крестьян, пилигримов, купцов, путешественников. В Лондон и Венсминстер стекались придворные с сопровождением, в Оксфорд — студенты, в каждый город и деревню со своей рыночной площадью — торговцы. О том, в каких масштабах все это было, говорят записи Йорка, где, при населении в 8 000 человек (оно уменьшилось до таких размеров, почти вдвое, во время Черной Смерти), было 1 035 кроватей для приезжих и стойла на 1 711 лошадей.

Следующим моментом была большая плотность городского населения. Это не могло не приводить к тому уровню антисанитарии, который хорошо известен по временам Индустриальной Революции. Наверняка соответствующим был и уровень преступности. Точных данных, которые складываются из изучения документов и приватных писем людей, о том времени практически нет, поэтому все, что можно сказать о пятнадцатом веке, должно нести предположительную форму: "возможно". Хотя с тех времен сохранилось много официальных документов, о том, как в действительности жили люди, мы можем судить только из немногих сохранившихся переписок: семейства Пастон, Сели, и Стоноров. Этого явно недостаточно.

Возможно, что демографическое развитие в городах отмечалось превалированием смертности над рождаемостью, в связи с чем приток в города нового населения был первостепенной необходимостью. Необходимо также помнить, что периодические эпидемии бубонной чумы вспыхивали то здесь, то там, и, как писал Ричард Сели в 1479 году, многие лондонские горожане эмигрировали из города прочь.

Среди самих городов существовали различия, как минимум, экономические, и, соответственно, управленческие, которые не могли не оказывать влияния на социальные условия жизни горожан. К 1400-му году большая часть крупных городов получила в известной степени права самоуправления, что подразумевало наличие там прослойки буржуазии, или "свободных горожан", которые выбирали своих представителей в органы управления. Помимо этого, были города, которые управлялись непосредственно королем. Другие — скорее лордом, нежели королем. Салсбери и Беверли управлялись епископами. Сент-Олбани и Бури Сент Эдмонтс управлялись аббатами. В Линкольне, Норвиче и Йорке вообще часть города управлялась органами самоуправления, а часть — приорами. Разумеется, при каждой форме самоуправления была собственная юрисдикция. Поэтому известны случаи, когда горожане просто переезжали в другую часть города со всем хозяйством, если ситуация их к тому вынуждала. Например, в Йорке один олдермен в 1470-х переехал на территорию юрисдикции доминиканского приората, чтобы избежать притеснений конкурента, давящего на него условиями городской юрисдикции. В другом случае, подмастерья одной из гильдий того же Йорка собирались на свои вечеринки в части города, тоже под юрисдикцией приората, где их мастера не имели над ними никакой власти. Удобно, хотя выглядит, на первый взгляд, обескураживающе бестолковым.

Сильвия Трапп рассчитала, что многие горожане 15-го века были иммигрантами в первом или втором поколении: те, кто либо переезжал в город из деревень, или из других стран. Например, сравнивая списки торговцев и олдерменов 1377 — 1437 гг она пришла к выводу, что их число не могло поддерживаться на существующем уровне только за счет естественного замещения. В Ромни сохранились более подробные списки всех свободных горожан, из которых видно, что около половины из них родились в городе и в радиусе пяти миль от города, одна четверть — на расстоянии пятидесяти миль, и остальные были выходцами из различных мест восточного Кента. Исследования по фамилиям дают понять, что половина всех мигрантов в Йорк и Норвич приехали из мест в радиусе 20 миль от городов, и в Лондон — в радиусе 40 миль. Среди подмастерий лондонских кожевников и портных 46% были выходцами из северной Англии. Кстати, существовал указ от 1408 года, запрещающий брать подмастерий из семей, чей доход был меньше 20 шиллингов в год (чтобы предотвратить кризис рабочей силы в сельском хозяйстве?), но этот указ, разумеется, нарушался.

Довольно обычным для английских городов 15-го века был приток иностранцев, особенно, для Лондона. Итальянские и ганзейские купцы, ремесленники, прислуга... В 1441 году в Лондоне, Вестминстере и прилегающих к ним районов жили 2 200 иностранцев (не включены замужние женщины), по большей части голландцы и немцы. В Винчестере иностранцы составляли в 1440-м году 3% всего населения города. Большая часть приезжих быстро ассимилировалась с местным населением через браки, да и приезжали, по большей части, те, кто уже имел родственников или хороших знакомых в Англии.

Прирост городского населения в начале 15-го века, и резкое его снижение к середине века служат до сих пор предметами самых горячих дебатов среди историков. Например, население Колчестера составляло в 1350-м всего 3 000 человек , в 1414 — 8 000 человек, и к концу века на треть меньше. В Ковентри в 1430-х было зарегистрировано около 10 000 человек, но в конце века — только 5 700. Джереми Голдберг объясняет это тем, что спрос на рабочую силу в городах в начале века привлек туда многих женщин, а последующая экономическая депрессия заставила их вернуться, так сказать, в лоно семей. В связи с чем, кстати, снизился возраст вступления в брак среди женщин.

Основной ячейкой средневекового города 15-го века была семейная единица, то есть люди, живущие в одном хозяйстве, в котором число людей варьировалось от одиночек и семей до своего рода коммунн, состоящих из членов семьи + подмастерий + квартирантов + прислуги, живущей в доме. В Ковентри величина такой семейной единицы на начало 16-го века была 7,4 среди торговцев, 2,6 среди простых горожан, и 1,8 среди бедняков. Глава такой ячейки, обычно мужчина (или вдова, или одинокая женщина) отвечали перед соседями за поведение людей, живших под их крышей. Патриархатом это не было. И в 15-м веке хозяйство не всегда наследовал старший сын, очень часто оно делилось поровну между братьями и сестрами. Всё, собственно, зависело от воли завещающего, в рамках закона, разумеется (вдова и дети все равно получали свою долю, даже если хозяин завещал дело хотя бы подмастерью).

Рост городов сильно ограничивался городскими стенами. Был сделан архитектурный анализ городского строительства 15-го века: жилые дома строились под прямым углом к улице, чтобы экономить площадь, а лавки и мастерские — вдоль. Если в 14-м веке большинство строений имели два этажа, то в 15-м — уже три. На практике это означает, что население начало жить более скученно. Не везде, конечно. Колчестер и Дарем мало отличались от окружавших их деревень, дома там были маленькие, крытые соломой и одноэтажные.

Всего в Англии 15-го века было около 600 городков, жители которых назвались городанами, в отличие от обитателей крупных городов, именуемых гражданами. Собственно классовое разделение происходило по признаку достатка, то есть, с точки зрения города, по размеру налогов, выплачиваемых горожанином в городскую казну. Свою роль играли также происхождение и респектабельность. В некоторых городах у владельцев пабов не было ни малейшего шанса занять выборную должность, их профессия не считалась достаточно респектабельной для этого.

Средневековый Лондон

В 1993 г. вышла книга Барбары Ханаволт "Расти в средневековом Лондоне", где она рассматривает Лондон и городскую жизнь с точки зрения детей. Работу она проделала громадную, и, хотя книга написана совершенно читабельным языком, она очень документальна. Ханаволт пишет о Лондоне 14-15 столетий, иногда прихватывая и более ранние истории. Она — доктор исторических наук, профессор, со специализацией на истории средневековой Англии.

Средневековый Лондон занимал площадь величиной с всего-навсего одну квадратную милю, окруженную стенами, протяженностью в 2 мили 608 футов. Маленькое пространство, в котором большинству детей были знакомы только комнаты их дома, их улица, и их церковь. Со временем к этому добавлялась мастерская и школа.

Большинство лондонской молодежи было, тем не менее, из других мест, и видели Лондон совесем по-другому, чем те, кто там родился. В результате эпидемий, более высокой детской смертности и более поздних замужеств, Лондон уже в средние века испытывал хронический дефицит молодой рабочей силы.

Молодежь, нанятая в прислуги или подмастерья, входила в Лондон через одни из семи ворот, двое из которых, Ньюгейт и Ладгейт, были такими огромными, что в них помещались тюрьмы. Входящие с южной стороны видели громаду собора св. Павла на горизонте. Они проходили по Лондонскому мосту, где было 138 магазинов, и оказывались в городе, который несомненно потрясал подростков, прибывших из деревень с населением в человек 200, и из более мелких городков. Ведь в Лондоне до чумы жило около 60 000 человек! Потом число горожан уменьшилось, и в 1485 году там жили "всего" 50 000 человек.

Дома в Лондоне 14-го века делились на три категории. Самые богатые строились вдоль улицы (занимая 30-40 футов), имели множество магазинов и помещений под аренду. В их внутренних дворах располагался еще один большой торговый холл, и несколько помещений под аренду. Более скромные дома строились в форме буквы L, с холлом, располагающимся под прямым углом к улице. В остальном они были подобны своим богатым соседям. Самые маленькие состояли из одного торгового помещения, с комнатой позади него и с кухней во внутреннем дворике, если такой имелся.

О застройке Лондона есть много документов. В 1384 году, например, был дан подряд на застройку района возле Темзы с условием, что подрядчик построит несколько домов в три этажа, высотой в 7 футов, и размерами отдельных помещений 12 на 10 футов. За фасадной стороной улицы должен был быть построен холл размерами 40 х 23 фута, отдельный кабинет, кухня и кладовая. Эти дома должны были строиться из дуба, и иметь подвалы глубиной в 12 футов. Пространство между деревянными панелями заполнялось раствором с соломой и ивняком (оффтоп: мои знакомые в Ипсвиче купили квартиру в таком доме, эти дома практически вечные!). Фасад мог быть выложен, для пущей представительности, камнем. К пятнадцатому веку началось строительство из кирпича.

Неосторожное обращение с огнем, нарушения общественного порядка, замусоривание улиц и вообще характер горожан вынудили мэра Лондона еще в 1187 году издать указ, что стены между соседними жилыми помещениями должны иметь 3 фута толщины и достигать до конька крыши. Ниши в этих стенах, используемые, как своего рода продуктовые шкафы, не могли быть глубже, чем 1 фут. Крыши должны были быть шиферными, каменными или кирпичными. Устройство отхожих мест, расположение окон так, чтобы вид из них не открывался на частную территорию соседа, стоки для грязной воды тоже регулировались законом. Лестницы на разные уровни строились с внешней стороны домов.

Для подмастерья, выросшего в деревне, лондонская улица могла казаться навероятной. Мало того, что что по обе стороны улицы тянулись бесконечные ряды домов, так еще и каждый ощетинивался многочисленными щитами и вывесками с орлами, львами, грифонами:"dyvers sygnys hih and lowe Wher-by that men ther crafft mak knowe".

Город регулировал длину, на которую можно было выдвигать вывески в сторону улицы (7 футов), площадь, на которой можно было выкладывать товар перед лавками (2,5 фута), высоту, на которой можно было делать "допонительный" этаж, который тоже выдавался в сторону улицы, потому как ввысь строить запрещалось (9 футов, достаточно, чтобы под выступающей частью мог проехать всадник).

О том, как выглядели эти дома изнутри, известно по описанию дома Ричарда Беле от 1480-х годов. Это был дом из разряда скромных.

Зайдя в холл, подмастерье мог увидеть на возвышении трапезную, с раздвижным столом и лавками, каждая из которых для комфорта была выложена шестью подушечками с чехлах из фламандского гобелена. Стены были украшены гобеленами и коллекциями оружия. Мебели было вообще немного, какое-то количество стульев и столиков. На двери висел сосуд со святой водой. Огромный очаг разжигался углем или дровами.

В кладовой и на кухне могли быть найдены свечи, оловянная посуда, жаровни.

Самые дорогие вещи и деньги хранились в сундеках и шкафах в спальне хозяев. У Беле была отдельная комнатка для постоянной прислуги, и каморка, в которой жили подмастерья.

Дом олдермена сэра Мэттью Филлиппа был из богатых: кроме хорошо обставленного и богато декорированного холла, для важных гостей был у него отдельный кабинет с двумя шкафами для дорогой посуды, клеткой с певчими птицами, увеличительным стеклом и даже книгой, Хрониками Лондона. Помимо хозяйской, в доме было еще три спальни. Самым богатым был дом бакалейщика Кросби, построившего Кросби Холл.

Подмастерья могли либо просто ютиться в лавках, раскладывая лежаки на ночь, либо снимать комнатку в одном из арендных домов (40 шиллингов в год), или воспользоваться своего рода общежитиями, которые держала приходская церковь (8 шиллингов в год), либо даже снять себе отдельное жилье (максимум 4 фунта в год). Это уровень цен времен Эдуарда Второго.

Средневековая крестьянка

Долгое время считалось, что в они жили, что называется, родом, от прадедов до правнуков, ведя общее хозяйство. Сейчас специалисты склоняются к мнению, что английская крестьянская семья в Средние века представляла собой автономную единицу: муж, жена, и двое-трое детей. Документация минимальна, потому что периодические моровые поветрия к бюрократии не предрасполагали. Очевидно, имела место быть и активная миграция населения. Например, в Лейчестере, в местечке Кибворт Харквуд, между 1280-м и 1340-м годами земли принадлежали одним и тем же семьям. К 1390-му всего 16 семей задержались там больше, чем на пару лет, а к 1440-му таких осталось только восемь (Сесили Халивелл, "Земля, семья и наследство в период перемен").

Более или менее внятные записи о крестьянстве появились только с середины тринадцатого века, но и их мало. Было бы неправильно, как отмечает Генриетта Лейзер, далать обобщения на основании записий из нескольких поместий. У меня создалось впечатление, что историки в плане средневекового крестьянства опираются больше на общую историческую ситуацию и свои собственные представления об эпохе.

Джудит Беннетт приводит пример тому, что родители старались обеспечить каким-то имуществом всех детей, и дочерей тоже. В записях поместья Бригсток, Норфолк, Кристина Пенифадер получила наделы земли от отца в 1313, 1314 и 1316 гг, и это не было приданым, потому что замуж она вышла в 1317-м году. Более того, есть примеры, что девушки, имеющие землю, подаренную им родителями, возвращали ее в семью, выходя замуж, потому что считалось, что после замужества ее обеспечивает семья мужа, куда она вкладывает свой труд. Беннетт также нашла примеры тому, что одинокие женщины покупали землю для себя сами. То есть, у них были какие-то заработанные средства.

Как зарабатывали крестьянские женщины? Выполняя либо работу за оговоренное вознаграждение, либо в прислугах. Труд прислуги стоил дешевле, но был более стабильным. С другой стороны, роль прислуги в доме зачастую выполняли дети, поэтому сезонные работы с договором на несколько лет были более доступны. Тем не менее, есть основания считать, что, например, в Ворчестере в 13-м веке около 10% женщин работали именно прислугой, причем, необязательно вне рамок собственного сословия: более богатые крестьяне нанимали более бедных. Специализация прислуги на определенных работах была возможна только в богатых хозяйствах, где прислуги было много. Более бедные нанимали одну женщину на все работы.

Замужество обычно прекращало работы на стороне, и очень малое количество женщин не выходило замуж: в деревнях Линкольншира незамужними в тот период осталось только 4%.

Замужняя крестьянка приобретала новый статус, materfamilias, мать семейства, или domina domus, хозяйка дома (в 13-м веке документы велись на латыни, оттуда такие звонкие "титулы"). Как член семьи — арендатора, женщина вносила свою лепту в исполнение арендаторских обязанностей: сбор урожая, помощь в пору ягнения, дойка, уход за овощами и зеленью. А вот когда семьей покупалась своя земля, женщины участвовали в покупке зачастую своими деньгами, чтобы обеспечить себе автоматическое наследование в случае смерти мужа. Это стало очень популярным в 15-м веке. До этого была распространена форма совместной обработки земли жены и мужа, что-то типа кооператива — тоже чтобы обеспечит автоматическое наследование.

Вообще-то в литературной сатире того времени перегруженная работой крестьянская жена была популярным персонажем. И не только в сатире. Книга Holy Maidenhood (Святое Девичество) противопоставляется жизнь в вечном девичестве жизни в качестве жены: "и в каком положении она оказывается, став женой, слушая вопли детей, от которых убегает кошка и прячется собака, когда ее хлеб горит в печи, теленок жует ее подол, котел выкипает на огонь, а муж вечно жалуется!"

Есть и более поэтические описания крестьянских будней, рассказывающие, как жена ведет по полю быка, а ее муж налегает на плуг... Но, кроме сельхозработ, было у замужних женщин Англии еще одно занятие, которое позволяло им неплохо зарабатывать: варка эля. Эль нужен был всем и повсюду, причем в гигантских количествах, потому что воду тогда действительно не пили, это считалось просто вредным для здоровья. А эль сохранялся всего несколько дней. Хотя продажа эля практически всегда была зарегистрирована на мужчин, варили и продавали его практически исключительно их жены. Иногда варка эля была занятием вполне профессиональным, иногда — сезонным, для экстра-заработка. Пиво, разумеется, положило конец производству эля в 13-м веке: оно сохранялось, его не нужно было варить постоянно.

Тот самый случай, когда технический прогресс сработал против женщин, как сработало против них изобретение прядильного станка, которое привязало их к дому: веретено можно было носить с собой, но вот станок, значительно убыстряющий работу, был сооружением стационарным. По мнению женщин-историков, привязка женщин к дому означала понижение их общественно-социального статуса, обозначив, так сказать, им "их место".

Помимо ткачества, женскими обязанностями считалось еще многое: выпечка хлеба в общих печах, стирка одежды, продажа на рынках излишков продукции — птица, яйцо, молочные продукты, зелень...

Договорная работа за плату не делала различия между мужской и женской рабочей силой. Известно, что были женщины, работающие камнедробильщицами, косцами, жнецами. Иногда они были дешевой рабочей силой, но не всегда. Известно, что во многих местах женщины зарабатывали наравне с мужчинами. После эпидемии Черной Смерти выжившие женщины, как и мужчины, получили явный перевес над работодателями: в 1388-м молочницы получали по 6 шиллингов, а пастухи и все 10, что было максимальной платой.

И все-таки, легально крестьянские женщины имели только статус жен. Те, кто до замужества сами были арендаторами, передавали эти права мужьям. Нигде не зарегистрировано ни одной женщины среди деревенских органов управления. Другое дело, что в реальной жизни женщины имели социальный вес и были социально активны. Достаточно вспомнить жену Джона Седлера, Агнес, которая играла значительную роль в восстании крестьян Рамсея, Ворчестер, в 1386-м году. В 15-м веке женщины Сваффтхема, Норфолк, организовали целую кампанию против агентов графа Саффолка. В Вэйкефилде, согласно исследованиям Джудит Беннетт, было много женщин, самостоятельно содержащих винокурни, женщины занимались там и ростовщичеством (часто несколько женщин вместе давали кому-либо нужную сумму в долг под проценты), женщины были скототорговками. Сохранились и их имена, и скрупулёзные записи. Из тринадцати судебных дел, дошедших до нашего времени, женщинами было проиграно только четыре. То есть, нет никаких оснований предполагать, что крестьянки 13-го века в Англии были бесправными.

Особенно мирными они тоже не были. К штрафам различной величины были приговорены: Матильда, жена Роберта из Комбервоза, за пролитие крови Маготы, дочери Джона; Агнес, жена Уильяма Волкера, за пролитие крови Уильяма де Путси; Амабель-Коровница, которая проломила кому-то череп, защищая свое стадо.

Более того, Роберт Фоссьер считает, что в 1100 — 1300 гг истинное влияние женщин было очень высоко: "в деревне мужчины были на полях и в лесах, всё остальное находилось в женских руках, и этот факт невозможно игнорировать".

Средневековая горожанка

В средневековой Англии различие между городом и деревней не было таким резким, как в наши дни.

Горожанки, как и крестьянки, ходили за овцами и лошадьми, держали птицу и свиней, выращивали овощи и зелень в своих садиках. Они так же варили эль, как и крестьянки, также им торговали, и так же записывали этот бизнес, как правило, на своих мужей.

У горожанок было одно преимущество: городская жизнь, ориентированная, кроме ремесел, на коммерцию, открывала для женщин более широкие просторы для деятельности. Поэтому в конце 13-го века города начали оттягивать женщин из близлежащих деревень. Разумеется, тогда ни одна женщина не могла вот просто так явиться в город и начать, скажем, заниматься торговлей или ремеслом. Бюрократия и в 13-м веке не уступала нынешней, если не превосходила. Тем не менее, чаще всего риск для женщины быть задержанной за бродяжничество оправдывался, и она ухитрялась осесть в городе. После эпидемии Черной Смерти высокие ставки оказались настолько привлекательными для крестьянок, что миграция в города стала массовой и более свободной. В Йоркшире, например, были годы, когда количество женщин, платящих налог, перевешивало количество мужчин-налогоплательщиков.

Иметь свое место на рынке, не платя за него, было большой привилегией, дозволенной только тем, кто имел городские свободы. Право это ревниво охранялось, но всегда находились лазейки, при помощи которых и женщины, и мужчины, проникали в сословие горожан. Например, в Шропшире сохранилась запись судебного дела против Родни Хилтона, который между 1293 и 1349 гг сдавал жилье трем таким "нелегальным иммигранткам", сестрам Элис, Кристине и Джулиане из близлежащей области Или. Не сказать, чтобы это были очень благонравные женщины. Они, собственно, попались на недовесе муки и недоливе эля, которыми они торговали. То, что торговки жили в городе нелегально, выяснилось в процессе. Джулиана также перетянула в город свою дочь Маргарет, профессией которой оказалась... кража овец.

Городская жизнь для очень многих женщин, перебравшихся в города в поисках лучшей доли, и в Средние века не была более милосердной, чем в наши дни. Огромное их количество жило где-то между бедность и нищетой, селясь комуннами в пригородах, в трущобах, стараясь выжить вместе. Разумеется, то же можно сказать и о мужчинах. Во всяком случае, в 1322-м, в Лондоне, толпа, ринувшаяся за продуктами и одеждой, раздаваемых доминиканцами, затоптала насмерть 29 женщин и 26 мужчин.

В конце 13-го — начале 14-го веков среди многих крестьянских девушек стало практически традицией уезжать до замужества в город в прислуги. Те, кто имел в планах вернуться в деревню, хотели не только заработать, но и обучиться вести хозяйство. Они были очень молоды, обычный возраст, в котором деревенские девушки приходили в городские дома неумехами, был 12 лет. Поэтому чаще всего их первым контрактом был контракт у родственников или хороших знакомых.

Многие выходили замуж в городе, за мужчин, которые также работали прислугой. Их контракты, как правило, предусматривали пункт, что они могут отказаться от работы во время действия контракта, если решат выйти замуж. Были определенные дни и места, когда и где заключались контракты, обычно на Рождество или день Иоанна Крестителя. Эти девушки находились в городе легально, имели контракты с хозяевами, и резво подавали на хозяина в суд, если тот нарушал условия. Например, некая Элис Шивенгтон из Лондона, швея, подала на хозяина в суд за то, что тот снизил ей контрактную плату в 16 шиллингов в год. Лучше бы она этого, конечно, не делала, потому что суд быстро выяснил, что Элис, под предлогом боли в глазах, делала часть работы на стороне. Поэтому суд поставил, что она должна вернуть хозяину некоторую переплату, а не получить с него.

Были также противоположные примеры. Неопытные молодки были большой приманкой для торговцев живым товаром. Некоторые сеньоры сторого следили за тем, чтобы ни одна служанка в зоне их юрисдикции не была принуждена работодателем заниматься проституцией против ее желания. Например, на землях епископа Винчестера любая девушка могла найти у властей защиту. А вот Элин Батлер, которую нанял в Лондон Томас Боуд, повезло меньше. Она отказалась заниматься проституцией по требованию хозяина, и он, не вдаваясь в подробности, обвинил ее в нарушении контракта. Девушка попала в тюрьму, потому что не могла вернуть полученные предоплатой деньги. В суде сохранилось только ее ходатайство о пересмотре приговора, но неизвестно, чем закончилось дело. Не секрет, что большинство городских чиновников в Лондоне ничего особенного в проституции не видела, пока бордели выполняли то, что предписывалось им законом и оплачивали свои дицензии. К тому же девушки, приехавшие в город без предварительного договора, и оставшиеся без места, зачастую находили бордель лучшим выходом, чем возвращение в деревню без гроша в кармане.

К чести Средних веков нужно сказать, что уже в 1492 году в Ковентри бордели были запрещены законом, а находящиеся там женщины определены на службу "до тех пор, пока они не выйдут замуж". Трудно поверить в наш век жестоких сердец, что горожане Ковентри устроили сбор приданого для бедняг, и организовали целую сеть помощи в обзаведении хозяйством тем, кто на этих девушках женился. А в 1546 г. лицензирование борделей и вовсе прекратилось. На торговлю женщинами перестали смотреть, как на законный бизнес.

Некоторые историки (например, Джереми Голдберг) утверждают, что годы экономического подъема после Черной Смерти сделали женщин более свободными и независимыми почти до резкого экономического спада конца 15-го века, когда работы стало не хватать, и для женщины снова стилем жизни стала роль жены при муже. Хотелось бы верить, но факты, которые приводит Генриетта Лейзер, эту теорию не поддерживают. В Йорке в те времена только 1% женщин имел статус вольных горожанок. Женщины не занимали никаких общественно значимых позиций в гильдиях. В 1400-м году в том же Йорке был издан указ, согласно которому "ни одна женщина, независимо от ее статуса и положения, не может быть одной из нас, ткачей и портных, если она не получила для этого специального обучения и не прошла ученичество". В 1461-м году ткачи Бристоля протестовали против того, что женщины отнимают у них работу, в 1511-м простесты против работающих женщин прошли в Норвиче.

Хотя женщины крайне редко сами входили в гильдии, это не значит, что они не занимались ремеслами. Просто они работали в качестве членов семьи вместе со своими мужьями-ремесленниками. Например, известен случай, когда мастеру позволили взять двух учеников, а не разрешенного законом одного, потому, что он не был женат. А так и жены, и дочери, занимались тем ремеслом, которым занимались их семьи: и доспехи клепали, и седла делали, и обувь шили. Никакая работа не считалась "не женской".

Большинство гильдий не принимали в свои ряды женщин, и даже запрещали членам гильдии работать вместе с женщинами, если те не являются их женами или дочерями, или семьей хозяина. Тем не менее, были случаи, когда женщина могла получить статус femme sole — если она была замужем и жила в Лондоне, Линкольне или Экзетере. Такая женщина становилась полностью ответственной за свой бизнес, включая его опасности: если жена не отвечала за долги мужа, то femme sole несла полную ответственность за неудачи. Муж мог ей помочь, если на то было его желание, но не обязан.

Историкам известна автобиография Марджери Кемп, которую она надиктовала в 1438-м году, став членом престижного в Линне экономического органа св. Тринити. Она была дочерью человека, пять раз избиравшегося мэром города, поэтому средства у нее были для начала своего дела. В статусе femme sole она стала одной из самых успешных производителей эля, очень разбогатела. Потом чередой пошли несчастья: было загублено несколько партий эля, убытки были огромны. Она спасает, что можно спасти, организовывает передвижную мельницу, но наталкивается на явный саботаж со стороны подкупленного слуги. Я не совсем поняла, почему в текстах русскоязычной Википедии говорится о шерсти. Генриетта Лейзер пишет про эль. Марджери была замужней женщиной, но после такой череды несчастий она решила, в духе времени, что Бог наказал ее за тщеславие, и ушла в религию. Интересно, что будучи уже довольно известной религиозной писательницей, она, получив наследство, собрала кредиторов своего мужа, и публично заявила, что выплатит его долги, если он освободит ее от необходимости исполнять супружеский долг. Википедия говорит, что они с мужем договорились о "безгрешном браке". Можно назвать это и договором.

Cредневековая аристократка

Жизнь аристократок и леди из семей ноблей в Средневековой Англии была отнюдь не праздной

Будуар леди-аристократки был в замке чем-то вроде капитанского мостика, с которого хозяйка управляла делами, поддерживала формальные и дружеские отношения с внешним миром, работала над созданием имиджа своего и своей семьи, и выполняла то, что ожидалось от женщины-аристократки: оказывала покровительство. Сеть многочисленных отношений с высшими, низшими и равными, да, собственно, и честь семейства, были полностью в руках хозяек замков, ведь мужчинам было некогда. Мужчины действовали на основании той информации, которую получали от своих жен, иногда даже против собственной воли, подчиняясь неумолимым требованиям той социальной роли, которую они играли.

Леди Адела, графиня Блуасская, дочь Вильгельма Завоевателя и жена графа Стефана де Блуа, была именно такой женщиной. Как писал Бодри, епископ Доллский, "... это то, в чем дочь превосходит своего отца: она любит стихи и она знает, что такое страсть к книгам. Она также знает, как награждать поэтов: ни один из них не уходит с пустыми руками от ее высочества..." Понятно без лишних слов, что такие восхваления епископа были не менее твердой валютой, чем то золото, которое муж Аделы привез, так неожиданно вернувшись из Крестового похода в 1098 году. Даже более.

Потому что епископ рисовал в умах слушателей и читателей такой образ Аделы: она сидит в своем будуаре, читая его поэмы. Со стен свисают гобелены, изображающие победу ее отца в битве при Гастингсе. Кровать Аделы украшена резными символами философии и семи искусств. Знаки зодиака и планеты изображены на потолке. Целый мир, в форме мраморного глобуса, стоит у ее ног. Сама Адела, эфемерная, как молодая луна, превозносилась, как источник его, Бодри, вдохновения: "Я говорю несомненно о великих делах, но я знаю, как говорить о великих делах с тех пор, как я получил материал от моей Графини. Ты сама предложила мне мою поэму, ты сама вложила стило в мои руки, и ты дашь мне вдохновение, ты вложишь слова в мой задыхающийся рот".

Их частная переписка (сохранилось очень много писем, отправленных графиней и ею полученных), тем не менее, открывает читателю, что, помимо вдохновения, епископ получал из рук покровительницы более осязаемые блага: "Не забудь про бахрому", — деловито напоминает он.

Адела, как хозяйка графства, добивалась не только доброй славы. Например, исторические хроники Хью из Флёри (которые тоже сохранились) посвящены ей и, несомненно, составлены в нужном для графини ключе. Вся эта тонкая работа чуть не пошла прахом, когда ее муж явился в Блуа, бросив армию крестоносцев, осаждающую Антиохию. Хотя крестоносцы с чувством совершающейся справедливости грабили неверных, где могли, Крестовый поход официально имел несколько другую цель. Его нельзя было оставить в тот момент, который казался подходящим определенному участнику. Давший клятву должен был держать ее до конца. Адела практически заставила мужа вернуться к стенам Антиохии, где он и сгинул в 1101-м году. Это несколько исправило нанесенный репутации семьи ущерб, но не до конца. Репутация Стефана Блуасского осталась подмоченной на века, его даже обвиняли, спустя долгое время, в попытке предательства интересов Святого Дела. По сути, его полностью реабилитировали не так уж давно, изучив массу бумаг официальных и частных писем, которые на протяжении веков хранились в архивах знатных семей.

В средневековых романах, таких, как Conte de Floire et Blancheflor и The Romance of Horn дамские будуары описываются очень подробно. Здесь и полы, усыпанные источающими аромат цветами, и полог кровати из бесценных материалов, украшенный искусной вышивкой, и потолки, украшенные лепниной. И среди всего этого великолепия — хозяйка будуара, играющая с подругами, визитерами и придворными в шахматы, и слух их услаждается звуками арфы, и пьют они тонкие вина со специями и без. И всё это было политикой. Тонкой, женской политикой, дополняющей и отчасти направляющей политику отцов, братьев, мужей.

Например, роль королевы Матильды, жены Генриха Первого, была невероятно сложной дипломатически. Она происходила из рода Малькольма Шотландского, из дома королей Уэссекса. Ее брак с королем норманнов был, помимо личного аспекта, обещанием, которое завоеватель дал завоеванным. Даже будучи регентом норманнского короля, Матильда помнила о своем долге сохранять национальную гордость тех, кого она представляла. Она заказала Вильгельму из Малмесбери хронику "Деяния королей Англии", монахи Малмесбери составили для нее генеалогическое дерево, упомянув каждого славного предка.

Был ее деловой союз с Вильгельмом из Малмесбери безоблачным? О нет! Он все время опасался, что кому-то перепадает от щедрот королевы больше, и горько осуждал ее за расходы на украшение ее жизни — но только после смерти Матильды, разумеется. "Она тратила деньги не только на это (*на дары поэтам и писателям*), но и на разных людей, особенно чужаков, и они прославляли ее во всех землях".

Вполне понятно, что для норманнов, потомков викингов, не имеющих на тот момент глубоких корней и связей в завоеванных землях, было первоочередной задачей связать себя с культурой той страны, которой они были намерены править. Святые саксов переносились в новые, роскошные гробницы, которые строили норманны, англосаксонская литература переписывалась на старофранцузском, языке норманнов. В сущности, происходило переписывание истории Англии, имеющее целью связать пришельцев с исконными хозяевами. В этом контексте ролью и задачей Матильды было связать нити двух совершенно разных холстов в нечто единое.

Одновременно при английском дворе терпеливо вводилась в моду французская литература и музыка, и снова Генрих с Матильдой были законодателями этой моды. То, что слушали и читали при дворе, распространялось по всей стране. Хозяйка Тронгейт Кастл, Линкольн, "красивая и ученая леди" Элис де Кондетт попросила клирика и поэта Сансона де Нантуила переложить "Песнь Песней" на французский. Ее соседка, Констанс ФитцДжилберт, заказала клерику Геймару "Историю Англии", которая, по утверждению клерика, никогда не была бы закончена без помощи леди Констанс.

Геймар пользовался для своей книги "Историей короля Артура" Джеффри Монмутского, и ему как-то удалось литературно связать кельтское прошлое Англии с нынецарствующими англонорманнами. Леди Констанс заплатила за работу серебряную марку, и повсюду ее читала. По комментариям, оставленным самим Геймаром, он считал свое произведение несколько скучным, и жалел, что ему не разрешили оживить его парочкой любовных историй и авантюрными приключениями.

Помимо того, что управление хозяйством, как таковым, полностью было обязанностью женщины, в Средние века женщины были вынуждены свое хозяйство еще и защищать с оружием в руках. Мужчины ведь постоянно были в битвах да разъездах, добывая воинскую славу и выполняя вассальную повинность. Или, на худой случай, хотя бы устраивая всякого рода проблемы своим королям. Ну а если совсем уж негде было воевать (хотя обычно было), то лорды и джентри проводили время на охоте.

Графиня Честерская была вынуждена защищить свой осажденный замок, Линкольн Кастл, во время гражданской войны между королем Стефаном Блуасским и королевой Мод. Замок устоял, войска Стефана были разбиты, а сам он попал в плен.

В свою очередь, жена Стефана, Матильда Булонская, выручила мужа, захватив в плен основную фигуру в армии королевы Мод, ее брата (сводного). Высокородными пленниками женщины затем обменялись.

Если говорить не об аристократках, а о девушках более скромного дворянского происхождения, то лучшим примером будет Маргарет Пастон. Она не была родственницей аристократов и королей, но просто дочерью из семьи богатого норфолкского землевладельца.

В 1440-м году ее выбрали Уильям и Агнес Пастон в жены своему сыну Джону, наследнику еще более богатой семьи. В апреле 1440 г. пара встретилась впервые, а через полтора года их обвенчали. Понятно, что ни у жениха, ни у невесты никто их мнения не спросил, но брак получился более, чем счастливый. А известно об этом из их переписки.

"Я умоляю тебя носить то кольцо с изображением св. Маргариты, которое я послала на память, пока ты не вернешься домой. Ты же оставил мне такую память, которая заставляет меня думать о тебе и день, и ночь, и даже во сне".

В 1448-м Маргарет была вынуждена оборонять новое приобретение семьи, поместье Грешэм, против лорда Молейна с оружием в руках. Джон Пастон купил эти земли, но епископ, дипломат, юрист и королевский администратор Адам Молейн захотел их себе. Не утруждая себя тонкостями, он просто выждал, пока леди останется в поместье одна, и попытался его захватить. Порушил он много чего, поместье отстроили только к 1451-му году, и знакомые предупредили Пастонов, что жалоба королю не поможет: лорд Молей был слишком силен. Впрочем, лорд в 1450-м умер.

Аналогичный случай произошел в поместье Пастонов Хеллсдон в 1460-м, с Джоном де ла Полем, который хотел, правда, не отнять, а просто пограбить. И еще раз пришлось семье Пастонов пережить осаду в замке Кайстер Кастл. Здесь герцогу Норфолкскому повезло, и замок он у Пастонов отобрал, хотя через пару лет им этот замок вернули.

Кроме отражений нападений соседей, Маргарет Пейтон мирила мужа со старшим сыном, когда те поссорились, утрясала небольшой скандал с обручением дочери, которое дева спроворила втихаря от матушки... Такая вот аристократическая жизнь.

Разумеется, были аристократические браки, которые просто не работали, что называется. Ярчайший пример тому жизнь Элис Плантагенет, 4-й графини Линкольна. Ее, урожденную де Лэси, выдали замуж за Томаса Плантагенета, передав в его руки довольно большое приданое Элис, но и у нее оставалось достаточно денег, чтобы жить отдельно и содержать свой собственный двор, причем архитектурные проекты своих покоев она заказывала сама, и оплачивала сама. В 1311-м году Элис разбогатела еще больше, унаследовав от отца графский титул и все доходы от Линкольншира.

В 1317-м году ее ухитрился похитить граф Джон де Варенн, то ли с "нечистыми намерениями", то ли просто в отместку ее мужу, который блокировал продвижение графского дела о разводе. Как ни удивительно, большого скандала не вышло. Через 4 года Плантагенет был казнен в результате неудачного заговора против короля Эдуарда Второго, а все женщины его семьи арестованы. Их запугивали до тех пор, пока Элис не передала большую часть своих владений королю, а тот — своему любимчику Хью Деспенсеру. Ну, если уж с собственной жены прилюдно украшения этот король снимал, то о каком рыцарском отношении к семье врага можно говорить...

Элис, впрочем, продолжала оставаться владелицей титула, и, возможно, красивой женщиной, потому что через пару лет вышла замуж за барона ле Стрэнджа, хотя тот определенно понимал, что наследника от 42-летней женщины ему не дождаться. Во всяком случае, Элис заранее оговорила, что стара она для деторождения. Прожили они вместе около 10 лет, и снова Элис овдовела. Жаль, что не нашла я ее портрета, потому что леди вышла замуж еще раз! Пятидесятипятилетней она вышла за барона Хью де Фрейна, с которым прожила почти 12 лет, до самой своей смерти. Как много событий может вместить жизнь одной женщины...

Средневековая кулинария

Мы практически ничего не знаем о европейской кулинарии до тринадцатого века, когда появились первые письменные рецепты.

Судя по ним, средневековая английская пища характеризуется обильным использованием специй, особенно имбиря, корицы, перца, мускатного ореха и шафрана. Часто упоминается уксус, который готовился из незрелого зеленого винограда с высокой кислотностью и низким содержанием сахара.

Одним из самых распространенных мифов о Средневековье является наивное убеждение, что специи в средневековой кулинарии использовались для того, чтобы скрыть привкус испорченного мяса. Наши современники совершенно уверены в том, что до изобретения холодильников и морозильников люди питались тухлыми продуктами.

Муниципальные рекорды того времени, тем не менее, четко указывают, что власти прекрасно знали о гигиене, и принимали довольно жесткие меры против тех, кто пытался продать клиентам подпорченную продукцию, маскируя ее дефекты. В конце концов, обильное использование специй в кулинарии вышло в Европе из моды еще в 17-м веке, за 300 лет до появления холодильников! И специи были невероятно дороги, слишком дороги для того, чтобы разбазаривать их на тухлятину.

Иногда можно встретить утверждения, что люди Средневековья использовали специи для сохранения продуктов. По этому поводу можно сказать только одно: люди Средневековья не были слабоумными, и прекрасно знали, что специи не сохраняют продукты, что их сохраняют соль, сахар, мед и уксус.

Специи были символом, символом роскоши и статуса. Они были престижны. Кулинаристов нашего времени поражают средневековые рецепты, включающие добрую дюжину специй и несколько видов мяса. Дело в том, что ни один обычный человек не сможет воспринять такое количество специй на вкус, если только ему заранее о них не расскажут. Действительно, средневековые рецепты писались не для поваров. Повара учились своему нелегкому ремеслу через ученичество. Рецепты писались для управляющих, которые делали закупки. А гости узнавали о содержании блюд через красочные меню, и чем более причудливым было меню праздника, там счастливее были гости, и тем больше престижа было у хозяина.

Одной из экстравагантностей средневековой кулинарии были "subtleties", которые были далеки от субтильности. Например, пироги, надрез корочки которых освобождал стаю птиц. Эти пироги были не для еды, конечно, они демонстрировали мастерство поваров. А вот декоративно украшенные и установленные туши, нашпигованные разным мясом, травами, колбасками, кашами — это было действительно долгожданным главным блюдом.

В английскую кулинарию дорогие специи пришли вместе с норманнами. До этого влияние на нее оказывали самые различные культуры, от римской до скандинавской и, разумеется, французской. Сахар тоже появился через норманнов, до этого англичане пользовались медом и фруктовыми соками.

Крис Адлер-Франс указывает в своей книге, что средневековые рецепты вовсе не были просто полетами фантазии их авторов. На самом деле, это была очень тонкая работа на основе теории Галена, сочетание горячего, сухого, влажного и холодного. В средние века уже знали, что плохо сбалансированная пища приносит вред. Существовали четкие указания на базе книги Tacuinum Sanitatis о том, как готовить, с чем и в каком порядке подавать блюда.

Например, говядину всегда сначала проваривали, потому что она была "сухой и холодной", свинину же выжаривали на огне, чтобы уменьшить ее "влажность". Рыба тоже обжаривалась, но в масле или жире, чтобы нейтрализовать ее "холодную и влажную" природу. Большое значение придавалось различным способам измельчения пищи.

Блюда, которые выглядели внушительными и цельными, состояли, на самом деле, из довольно мелких и аккуратных кусочков. Дело в том, что они должны были легко браться острием ножа, ложкой или пальцами — вилки использовались в числе кухонных принадлежностей за сотни лет до того, как вошли в число столовых приборов.

Оборудование кухонь того времени включало ножи (для резки, рубки и измельчения мяса и овощей), ступки и пестики (для толчения специй, трав, миндаля, зерна, вареных овощей и мяса), дуршлаги и сита, котлы, сковороды, решетки, вафельные печи, мясницкие топорики, отбивочные молотки, щипцы, набор венчиков для взбивания, набор кусков материи для фильтрование и протирания поверхностей, песок для чистки поверхностей и чаны для мытья оборудования.

Вот пример требований оборудования для подготовки пира в 15-м веке:

And for this there should be provided large, fair, and proper cauldrons for cooking large meats, and other medium ones in great abundance for making potages and doing other things necessary for cookery, and great hanging pans for cooking fish and other necessary things, and large common pots in great abundance for making soups and other things, and a dozen fair large mortars;

and check the space for making sauces; and there should be twenty large frying pans, a dozen large casks, fifty small casks, sixty cornues [bowls with handles], one hundred wooden bowls, a dozen grills, six large graters, one hundred wooden spoons, twenty-five slotted spoons both large and small, six hooks, twenty iron shovels, twenty rotisseries, with turning mechanisms and irons for holding the spits.

And one should definitely not trust wooden spits, because they will rot and you could lose all your meat, but you should have one hundred and twenty iron spits which are strong and are thirteen feet in length; and there should be other spits, three dozen which are of the aforesaid length but not so thick, to roast poultry, little piglets, and river fowl... And also, four dozen little spits to do endoring and act as skewers.

And there should be two large two-handed knives for dismembering cattle, and a dozen dressing knives for dressing; and also, two dozen knives to chop for potages and stuffings, and to prepare poultry and fish...also, half a dozen scrubbers to clean the sideboards and the cutting boards, and a hundred baskets for carrying meat to the casks, both raw and cooked, which one brings to and from the sideboards, and also for bringing coal, for roasts and wherever it is needed and also for carrying and collecting serving vessels.

Сводное по английской средневековой кухне

Относительно того, что и как ели в Средние века, спорят, и спорить будут, очевидно, очень долго. Потому что толком мы о повседневной жизни людей в те времена просто не знаем. Причина, конечно, в ограниченности первоисточников. Книги стоили дорого, передача знаний происходила нарративно, и всё, что у нас есть из фактов — это результаты археологических раскопок. Которые можно толковать по нашему разумению и пониманию, что вовсе не значит, что мы понимаем и разумеем правильно.

Первые манускрипты, которые (с натяжкой) можно назвать поваренными книгами, появились в Англии только в самом конце 13-го века. Известна колекция рецептов под названием The Forme of Cury, относящаяся к концу 14-го века, и то, только благодаря перепечатке 1791 года! Автором его обозначен шеф-повар короля Ричарда II, а рецепт на современном английском выглядит так:

SAUCE MADAME. 30. Take sage, parsley, hyssop and savoury, quinces and pears, garlic and grapes, and stuff the geese with them. Sew the hole so that no grease comes out, and roast them well, and keep the dripping that falls from them. Take galyntyne [sauce or jelly of meat juices] and grease and add to a posset; when the geese be roasted enough, take and smite [cut] them into pieces, and that which is within and add to a posset and put wine in it if it be too thick. Add powder of galingale, powder-douce and salt, and boil the sauce and dress the geese in dishes and put the sauce on them

(полная версия: http://www.gutenberg.org/ebooks/8102)

Как видите, никаких указаний по поводу количества ингредиентов. Это, скорее всего, не книга для поваров, которых наверняка учили нарративно и практически, с детских лет, а книга для господ, чтобы они знали и гордились тем, что едят.

Самой популярной средневековой книгой рецептов была Le Viandier de Taillevent , написанная около 1300-го года. Затем, в Англии сохранилось порядочное количество хозяйственных записей, по которым можно получить представление, какие именно товары и продукты закупались для лордов и королей. Но что именно ели и пили не лорды, а прочие смертные — мы, собственно, не знаем. Так, есть только догадки, основанные на записках путешественников, а это — не самый достоверный источник.

Даже если сосредоточиться на первоисточниках — говорят ли они о том, что люди действительно ели? Или о том, что они должны были есть в идеале? Если когда-нибудь, лет через 700, кто-нибудь возьмется изучать книги рецептов нашего времени, какой вывод он сделает? Очевидно, столь же "достоверный", как наш о кухне Средневековья.

Как минимум, описания средневековых блюд заставляют думать, что диетологи того времени были так же одержимы идеей правильно сбалансированного питания, как и диетологи наших дней. Что само по себе является точным индикатором печального факта, что в быту люди питались отнюдь не по этим рекомендациям.

Диетологические рекомендации Средневековья черпали вдохновение в греческой философии. Что ж, часть наших современников пытается строить свой рацион согласно философии индийской, так что иронизировать не надо. Самой популярной теорией тех дней было то, что мир состоит из четырех основных элементов (огонь, воздух, вода, земля), и каждый элемент характеризуется двумя качествами из набора "влажный, сухой, холодный, теплый". Соответственно, из всех этих элементов состояли и продукты, и блюда, а их качества сообщались с набором характеристик едока. "Ты — то, что ты ешь", приблизительно так. Популярный лозунг и в наши дни. То ли диетология ходит по кругу, то ли единственная истинная диетология тысячелетиями пытается до нас достучаться на доступном нашему пониманию языке.

Очень часто можно встретить в современных околоисторических экскурсах шутки по поводу того, что наши предки просто не знали, бедняги, что такое горячие блюда. Потому что, по какой-то невероятной наивности, просто не могли придумать, как доставить пищу горячей на стол из далекой кухни. Ну, тот простой факт, что жаровни придумали тысячи лет назад, как-то ускользает от внимания шутников и критиков. А ведь объяснение действительно имеющему место быть факту очень просто: диетологи Средневековья считали, что оптимальной для человека является слегка теплая и умеренно влажная пища. Причем, каждое блюдо представляло из себя четко сбалансированное целое. И за тем, измельчать ли продукт и перемешивать ли составляющие, стояла именно идея оптимального баланса. Идея здоровой пищи, гарантированно позитивно влияющей на здоровье едока.

Возьмем тот же уксус, присутствующий во многих средневековых блюдах. Он считался продуктом сухим и холодным, и, поэтому, всегда уравновешивался медом, продуктом теплым и влажным. Дичь, продукт сухой, готовили на жире, продукте влажном. Рыбу и водоплавующую птицу, продукты холодные и влажные, готовили в вине, которое уравновешивало их своими сухими и теплыми качествами.

Теренс Скалли, в своей книге The Art of Cookery in the Middle Ages, утверждает, что даже диета постных дней была составлена так, чтобы неподходящее сочетание качеств и свойств блюд не повлияло бы негативно на благочестие.

Вторым несправедливым утверждением по поводу средневековой кухни является расхожее мнение, что обильное использование специй имело целью замаскировать привкус и запах несвежего мяса. Логика, где ты? Специи были дороги. Те, кто мог себе позволить их покупать, гнилое мясо не ели. Как мясо сохраняли? Во-первых, простейшим способом: сохраняли живым. Во-вторых, аналоги "холодильников" были там, где только был снег и лед, и где зимы предполагали необходимость делать заготовки на те дни, когда из-за сугробов и морозов и из дома-то выходить невозможно. Мясо также коптили, солили, овощи мариновали.

Гораздо более вероятно, что щедрое использование специй было вопросом статуса. Если только оно вообще имело место быть. Как уже говорилось выше, в поваренных книгах того времени просто нет упоминаний о том, в каких количествах использовались составляющие блюд. Другой вопрос, что что в одно блюдо входило множество специй. И здесь мы снова возвращаемся к сбалансированности питания на уровне составляющих элементов. Мы просто не знаем, каким набором качеств наделялись многие продукты, потому что обычной логике это не поддается, это метафизика. А что уж говорить о специях! О специях, которые наделялись вполне конкретными медицинскими качествами — и наделяются до сих пор, надо сказать. Во всяком случае, корица, черный перец, мускатный орех, гвоздика и шафран использовались практически в каждом "господском" блюде.

Нет, проблемы, конечно, были. И засолка, и маринование сильно изменяли вкус продукта, и средневековые повара предлагали массу способов того, как вернуть продуктам их природный вкус после того, как они были обработаны для сохранения.

Итак, на вопрос, что ели люди в Средние века, можно ответить: то же, что едим мы. За небольшим исключением, которое составляют продукты, появившиеся в Европе только после открытия и освоения "Америк".

Хлеб был одним из основных продуктов, и совершенно точно входил в рацион всех, от самых богатых до самых нищих. Конечно, хлеб был разным в замке лорда и на столе крестьянина. Первый ел хлеб из просеянной несколько раз муки, второй был, возможно, более грубым, но довольно разнообразным: из комбинации пшеницы и ржи, овса и ячменя. Что росло локально, из того хлеб и делали.

Другим основным блюдом был густой суп — или жидкая подливка, как угодно. В крепкий бульон добавлялись овощи (капуста, лук, чеснок, морковь, брюква, бобовые), крупа, мясо, очень часто — яйцо. Травы-приправы выращивали практически все. Что интересно, в Средние века сырыми из фруктов-овощей ели только виноград, вишню и ягоды, а вот продукцию собственного огорода — нет. Только после тепловой обработки. Возможно, дело было в способах удобрения, кто знает. Или в той же системе баланса качеств.

Сахар, завезенный в Европу еще первыми крестоносцами, в средневековой кухне имел статус приправы, и считался полезным для здоровья продуктом еще во времена Ренессанса. Не менее популярным продуктом был миндаль: мало того, что его можно было грызть, засахаривать, измельчать, добавлять в дессерты, так еще из него можно было делать миндальное молоко, легко сбивающееся в миндальное масло.

Специей считалась и соль. Выше ценилась соль из соляных копей, ниже — выпаренная из морской воды. Приправы использовались местные: базилика, петрушка, укроп, мята, шалфей, лавровый лист, щавель, кресс-салат, иссоп и прочие.

Люди Средневековья знали цену цитрусовым, и апельсины с лимонами в свежем и переработанном виде были невероятно популярны. К тому же, были они не слишким дорогими, и доступными, как минимум, горожанам. Крестьяне же вполне успешно заменяли цитрусы обычной черной смородиной.

Что касается напитков, то воду в Средние века пили действительно только в тех случаях, когда ничего другого не было. Мы не знаем, в чем дело. Возможно, действительно в попытке избежать заразы, хотя население Англии в Средние века никак не могло загрязнить водные пространства страны. Скорее всего, и здесь причина в теории элементов и качеств. Это правда, что для приготовления пищи рекомендовалось использовать воду из источников. Но мы ведь видели, как причудливо качества присваивались определенным продуктам: дичь лесная считалась сухой, а водяная — влажной. Вполне возможно, что вода из источника могла считаться нейтральной, базой, на которой можно было строить баланс и гармонию блюда, а вода проточная наделялась качествами местности, по которой она протекала. Всё возможно.

Молоко считалось напитком малышей, стариков и больных, так что и оно отпадало. Причина явно была в том, что молоко просто слишком быстро портилось для того, чтобы стать популярным, и обходилось слишком дорого, если единственным источником, заслуживающим доверия, являлась конкретная корова, и только получаемое непосредственно перед употреблением молоко можно было пить без риска.

Что пили все, кто только мог себе это позволить, так это вино. В Англию оно изначально доставлялось из областей Роны, но в ходе Столетней войны поставки сосредоточились на районах Бордо. Не стоит думать, что вино тех времен было чем-то изысканным. Доставляемое в Англию в бочках, оно было отвратительным. Именно поэтому на стол его подавали редко в натуральном виде. Его подавали либо разбавленным водой, либо приправленным, подслащенным и подогретым. Было бы что разбавлять! Содержание алкоголя в этих напитках было около 5 процентов, редко достигая 8. Но вино ценилось не за вкус (который пытались улучшить кто чем), а за его метафизические качества. Проще говоря, его считали полезным для здоровья. К этой же точке зрения периодически робко возвращаются и современные диетологи.

Пили англичане, разумеется, эль и пиво. В эле хмеля не было, в пиве он был — в этом, собственно, и разница. Оба благородными напитками не считались, но к пиву английские диетологи относились с известным презрением, правильно отмечая, что объем живота любителей пива прямо пропорционален количеству потребляемого напитка. Мед был известен, и имел своих поклонников, но популярным не стал. Большинство яблок шло на изготовление сидра, который был двух видов — забродивший и нет. Позднее, в конце 15-го века, когда напитки стали бутылироваться, качество их заметно изменилось к лучшему.

Дистиллированные, крепкие напитки, до самого 14-го века своих потребителей в Англии не находили, хотя процесс их изготовления был известен с античных времен. Говорят, что все началось с коньяка, который был случайно изобретен при попытке уменьшить количество воды в алкоголе, из-за цен на экспорт. Правда или нет, но коньяк англичанам понравился, хотя зачастую его использовали не совсем по назначению: им приноровились обливать жарящиеся на вертеле туши, чтобы получить красивую корочку.

Глава девятая

Иерархия средневековых медиков

Я здесь цитирую статью Бергер Е. из сборника "Средневековый город" (М., 2000, Т. 4).

"Врачи в средневековом городе объединялись в корпорацию, внутри которой существовали определенные разряды. Наибольшими преимуществами пользовались придворные лекари. Ступенью ниже стояли врачи, лечившие население города и округи и жившие за счет платы, получаемой от пациентов. Врач посещал больных на дому. В больницу пациентов отправляли в случае инфекционного заболевания или когда за ними некому было ухаживать; в остальных случаях больные, как правило, лечились дома, а врач периодически навещал их.

В ХII-ХIII вв. существенно повышается статус так называемых городских врачей. Так именовались врачи, которых назначали на определенный срок для лечения чиновников и бедных граждан безвозмездно за счет городского управления.

Городские врачи заведовали больницами, свидетельствовали в суде (о причинах смерти, увечий и т.п.). В портовых горoдах они должны были посещать корабли и проверять, нет ли среди грузов того, что могло бы представлять опасность заражения (например, крыс). В Венеции, Модене, Рагузе (Дубровнике) и других городах купцы и путешественники, вместе с доставленными грузами, изолировались на 40 дней (карантин), и им разрешали сойти на берег только в том случае, если за это время не обнаруживалось инфекционной болезни. В некоторых городах создавались специальные органы для осуществления санитарного контроля ("попечители здоровья", а в Венеции — особый санитарный совет).

Во время эпидемий населению оказывали помощь специальные "чумные врачи". Они же следили за соблюдением строгой изоляции районов, пораженных эпидемией. Чумные врачи носили особую одежду: длинный и широкий плащ и специальный головной убор, закрывавший лицо. Эта маска должна была предохранять врача от вдыхания "зараженного воздуха". Поскольку во время эпидемий "чумные врачи" имели длительные контакты с инфекционными больными, то и в другое время они считались опасными для окружающих, и их общение с населением было ограничено.

"Ученые врачи" получали образование в университетах или медицинских школах. Врач должен был уметь ставить диагноз больному, основываясь на данных осмотра и исследовании мочи и пульса. Считается, что главными методами лечения были кровопускание и очищение желудка. Но средневековые врачи с успехом применяли и медикаментозное лечение. Были известны целебные свойства различных металлов, минералов, а главное — лекарственных трав. В трактате Одо из Мена "О свойствах трав" (XI в.) упоминается более 100 целебных растений, среди которых полынь, крапива, чеснок, можжевельник, мята, чистотел и другие. Из трав и минералов, при тщательном соблюдении пропорций, составлялись лекарства. При этом количество компонентов, входящих в то или иное снадобье, могло доходить до нескольких десятков — чем больше целебных средств использовалось, тем действеннее должно было быть снадобье.

Из всех отраслей медицины наибольших успехов достигла хирургия. Потребность в хирургах была очень велика из-за многочисленных войн, ибо никто другой не занимался лечением ранений, переломов и ушибов, ампутацией конечностей и проч. Врачи избегали даже делать кровопускания, а бакалавры медицины давали обещания, что не будут производить хирургических операций.

Но хотя в хирургах очень нуждались, их правовое положение оставалось незавидным. Хирурги образовывали отдельную корпорацию, стоявшую значительно ниже, чем группа ученых врачей.

Среди хирургов были странствующие врачи (зубодергатели, камне— и грыжесечцы и т.д.). Они разъезжали по ярмаркам и проводили операции прямо на площадях, оставляя затем больных на попечение Родственников. Такие хирурги излечивали, в частности, кожные болезни, наружные повреждения и опухоли.

На протяжении всего средневековья хирурги боролись за равноправие с учеными врачами. В некоторых странах они добились значительных успехов. Так было во Франции, где рано образовалось замкнутое сословие хирургов, а в 1260 г. была основана коллегия св. Косьмы. Вступить в нее было и трудно, и почетно. Для этого хирурги должны были знать латинский язык, прослушать в университете курс философии и медицины, два года заниматься хирургией и получить степень магистра. Такие хирурги высшего ранга (chirurgiens de robe longue), получавшие столь же солидное образование, что и ученые врачи, имели определенные привилегии и пользовались большим уважением. Но медицинской практикой занимались отнюдь не только те, кто имел университетский диплом.

К корпорации медиков примыкали банщики и цирюльники, которые могли поставить банки, пустить кровь вправить вывихи и переломы, обработать рану. Там, где недоставало врачей, на цирюльниках лежала обязанность наблюдения за публичными домами, изоляции прокаженных и лечения чумных больных.

Медицинской практикой занимались также и палачи, пользовавшие тех, кто подвергался пытке или наказанию. Иногда медицинскую помощь оказывали и аптекари, хотя официально медицинская практика была им запрещена.

В раннее средневековье в Европе (кроме арабской Испании) вообще не было аптекарей, врачи сами изготовляли необходимые лекарства. Первые аптеки появились в Италии в начале XI в. (Рим, 1016, Монте-Кассино, 1022). В Париже и Лондоне аптеки возникли гораздо позже — только в начале XIV в. До XVI в. врачи не писали рецептов, а сами посещали аптекаря и указывали ему, какое лекарство следует приготовить.

Приложения

История одной любви

19 мая 1359 года в Редингском аббатстве (Беркшир) сочетались браком младшая дочь герцога Ланкастерского, Генриха, и третий сын правящего короля Англии Эдуарда Третьего. Через этот брак со своей троюродной кузиной, Джон Гонтский становился графом Ланкастера, графом Дерби, графом Линкольна и графом Лейчестера. Невесте шел пятнадцатый год, жениху исполнилось девятнадцать.

Это был очень счастливый брак, хоть и не слишком долгий. Бланш Ланкастерскую описывали как очень красивую женщину, необычайно светловолосую, голубоглазую, обладающую холодноватой грацией. За 10 лет брака она родила шестерых детей, из которых выжили трое. Это были Филиппа, будущая королева Португалии, ее сестра Элизабет Плантагенет, и будущий король Англии Генрих Червертый Болингброк.

В 1369 г. на Англию в третий раз обрушилась бубонная чума, которая унесла и Бланш. Сэр Джон в тот момент находился в море. Вернувшись, он устроил леди Бланш похороны, достойные королевы, в кафедрале св. Павла, и потом еще годы день смерти леди Бланш Ланкастерской была днем траура при дворе графа. В одну из таких годовщин он заказал совершенно никому тогда неизвестному Джеффри Чосеру написать поэму на смерть леди Бланш. Эта поэма дошла до наших дней под названием "Книги Герцогини", где автор блуждает в лесу и встречает там рыцаря в черном, который рассказывает ему о трагедии своей жизни. Говорят, что в поэме Чосер действительно обработал стихи самого сэра Джона Гентского на смерть жены.

Конечно, он женился снова. Сначала на Констанции Кастильской в 1371 г., по большей части потому, что хотел иметь свое королевство. От этого брака родилась одна дочь, которая в последствии вышла замуж за Генриха Кастильского. Но уже в 1373 году супруги зажили каждый своей жизнью: сэр Джон сошелся с гувернанткой своих дочерей от Бланш, Катариной Синфорд, дочерью менестреля-воина, произведенного в рыцари на поле битвы. С ней они и прожили до 1396-го года, нажив четверых детей. На ней он и женился после смерти Констанции. А сестра Катарины вышла замуж... за поэта Джеффри Чосера. Известно, что за все эти годы Бланш не исчезла из памяти сэра Джона. Похоронили его в 1399 году рядом с Бланш. Катарина пережила мужа всего на год.

Такая вот любовь в духе рыцарских романов. Чужой в этой истории осталась только бедная кастильская инфанта.

История родителей Ричарда II Плантагенета

Джоанна Кентская была всего 12 лет от роду, когда она тайком вышла замуж за Томаса Холланда, графа Кентского. Для ноблей ее ранга для брака нужно было разрешение самого короля, которое молодая пара не удосужилась даже спросить — все равно разрешение не было бы дано. Томас отправился воевать, с надеждой разбогатеть, а Джоанна осталась дома. Поскольку она было кузиной правящему Эдуарду III, то он и решил, за кого ее выдать замуж: за Вильяма Монтескью, графа Салсбери.

Джоанна покорилась, благоразумно промолчав о своем тайном браке с Холландом. По ее словам, из страха за жизнь любимого. Но когда тот вернулся, с богатством и славой, и потребовал у папы Клемента VI, чтобы ему вернули его жену, Джоанна решительно поддержала это требование. За что была заключена под арест графом Салсбери в собственном доме. Оттуда и пришлось графу Салсбери отправить ее к Холланду, когда папа решил тяжбу за жену в пользу последнего. С Холландом она нажила четверых детей, но осталась вдовой к 1360-му году.

Тут-то и выяснилось, что в нее давно уже был влюблен Черный Принц, наследник престола. У Эдуарда III перспектива получить в невестки даму с репутацией Джоанны энтузиазма не вызвала. Нет, и он, и его жена очень любили молодую женщину, свою близкую родственницу, но странный закон гласил, что ее живущий экс-супруг имел полное право объявить своим любого ребенка Джоанны, даже в случае, если бывшие супруги в глаза друг друга годами не видели. Далее, Джоанна приходилась Черному Принцу двоюродной теткой, то есть находилась к нему в той близкой степени родства, которая запрещала брак.

Эдуард III и Черный Принц

Ха! Конечно же, они поженились — снова тайком. Королю не оставалось ничего другого, как только буквально выкрутить у папы разрешение на этот брак, и отпразновать свадьбу наследника пост-фактум, со всей надлежащей пышностью, в 1361-м году. Увы, Черный Принц через некоторое время заболел, очевидно раком. Он всю жизнь сражался храбро. Приблизительно в то время, когда родился его сын Ричард, Принц начал одну из самых своих блестящих военных кампаний в защиту интересов Педро Кастильского Жестокого. В это время они с Джоанной жили в Аквитании, и ей пришлось в отсутствие мужа собирать вторую армию, чтобы отстоять Аквитанию от французов, надеявшихся пощипать Принца с тыла безнаказанно. Не вышло.

Они вернулись в Англию в 1371-м, не убоявшись, в самый разгар чумы. На следующий год Принц, из последних сил, попытался отстоять материковые владения Англии, но он уже был очень болен. Скончался принц в 1376-м году, несколько раньше своего отца. Таким образом, в течение года 48-летняя Джоанна Кентская снова осталась вдовой и матерью правящего 10-летнего короля.

Она была силой за троном. Несомненно, только благодаря ее влиянию Джон Гентский не стал полноправным регентом, потому что он, несомненно, узурпировал бы трон. Влияние у него было, разумеется, но трона он не получил. Джоанна также покровительствовала движению лоллардов и его предводителю Джону Вайклифу, пока восстание Тайлера не потрясло ее своей жестокостью. Она отправилась на поклонение в Кентерберийский собор, чтобы по возвращении обнаружить Лондон занятым повстанцами. Но они ее пропустили! Причем, с величайшим почетом.

Закончилась ее жизнь не менее драматично. Ричард II женился в 1382-м году на Анне Богемской. Женился вопреки понятиям о разумной дипломатии и святым для англичан понятиям об экономической выгоде: он заплатил брату Анны, королю Венцеславу, огромную сумму 20 000 флоринов, хотя мог бы жениться на девушке из миланского дома Висконти, которая принесла бы деньги в Англию. Излишне говорить, что англичане новую королеву невзлюбили. Во всяком случае, невзлюбили ее нобли (простолюдины имели в лице Анны Богемской верную заступницу перед королем, и звали ее Добрая королева Анна).

Вот и вышло так, что сын Джоанны от первого брака, сэр Джон Холланд, рассорился с дворянином, входящим в "малый двор" при королеве, и в процессе ссоры убил его. Король Ричард принял происшествие настолько близко к сердцу, что приговорил своего сводного брата к смерти. Разумеется, Джоанна вступилась за сына, и стала просить за него у своего венценосного сына. Скандалы и мольбы продолжались 4 дня, пока силы не оставили Джоанну, и она не умерла скоропостижно в возрасте 57 лет. Вполне можно сказать, что причиной ее смерти стало разбитое сердце. Ричард, потрясенный случившимся, помиловал сводного брата, хотя и отправил его в Святую землю.

Чисто английское семейство

"In youth our parents joined our hands, our selves, our hearts,

This tomb our bodies have, the heavens our better parts

Когда мы были молоды, наши родители соединили нас, наши руки и наши сердца.

Наши тела покоятся в этой гробнице, но лучшая часть нас на небесах"

Это написал на смерть своей жены Томас, пятый лорд Беркли, прозванный Великолепным. Лорд Томас прожил довольно долгую жизнь (1352 — 1417), а вот его жена Маргарет, баронесса де Лисл, прожила всего 32 года (1360 — 1392). Супруги похоронены в Wotton-Underedge, Gloucestershire. Их действительно соединили родители, потому что леди Маргарет стала женой лорда Томаса в возрасте 7 лет, в 1367 году. Жениху было 15, и он считался уже достаточно взрослым, подтверждением чему женитьба и была. Собственно, сам сэр Томас был фигурой, объединившей четыре клана, которые при Ричарде II боролись за власть: Мортимеров, Клэров, Беркли и Деспенсеров (его матушка была дочерью Хью Деспенсера-младшего и Элен де Клэр). Его бабкой по материнской линии была сама Джоанна, дочь короля Эдварда I. Увы, счастливый брак сэра Томаса увенчался только одним ребенком, девочкой, и его род пресекся. Его огромное имущество стало предметом разделов и раздоров на следующие 200 лет.

Лорд Томас больше не женился. Он воспитывал дочь, оставшуюся сиротой в 10 лет, растил фазанов, охотился, основал в своих краях грамматическую школу, занимался комиссией иллюстрированных книг. Служба его, начавшаяся при Ричарде II, продолжалась довольно успешно и при Генри IV. Он даже был назначен адмиралом.

Типичный лорд. А лорду было положено покровительствовать наукам и искусствам. Протеже лорда Томаса был ученый Джон Тревиза, занимавшийся переводом теологических текстов на английский — тогда это еще называлось просвещением, а не ересью. Не знаю, как называлось условие, поставленное лордом Томасом Тревизе: включить в переводы анти-клерикальную критику.

Книга называлась "Polychronicon", хроники мировой истории и теологии, а комментарии — "The Dialogue on Translation between a Lord and a Clerk". Ничего крамольного в критике, конечно, не было, она касалась именно того вопроса, который в будущем расколет христианство: надо ли переводить ученые тексты с латыни на национальные языки. Тревиза аргументировал против перевода, а лорд — за перевод. Разумеется, в жизни Тревиза отнюдь не был против переводов, в конце концов, он участвовал в первом переводе Библии на английский (так называемая Библия Вайклифа).

карта мира из Полихроникона, с Иерусалимом в центре и западом наверху

Вообще-то, с точки зрения церкви, переводы были крамолой. До такой степени, что в 1409 были приняты законы по цензуре, запретившие подобную деятельность. На практике же, манускриптов этой работы было так много, что одним из них пользовался Томас Мор, и до наших дней дожили целых 250 экземпляров. Почему церковь старалась предотвратить переводы Библии, рассуждать можно долго. В Англии эти переводы были слишком тесно связаны с движением лоллардов, имеющих достаточно высоких покровителей и сторонников (мать Ричарда II, рыцари-наставники Генри V). А девизом лоллардов было "Когда Адам пахал, а Ева пряла, где был лорд?". В государстве, управляемом несколькими десятками семей, подобный вопрос грозил нарушениями эквилибриума. Возможно, лорд Беркли симпатизировал лоллардам. Возможно, он не считал, что развитие национального языка как-то угрожает порядку в стране.

страница из Библии Вайклифа

Другим переводом Джона Тревизы была энциклопедия Бартоломеуса Англикуса, состоящая из 19 книг (Bartholomaeus Anglicus "On the Properties of Things")

Что касается дочери лорда Беркли, то Элизабет вышла замуж за Ричарда Бьючампа, и стала графиней Варвик. Мужу она родила тоже дочерей: Маргарет, Элеанор и Элизабет.

Маргарет вышла за графа Шрюсбери, Джона Тальбота, и именно их дочерью была Элеонор Тальбот, тайный брак которой с будущим королем Эдвардом IV привел, в конце концов, на трон Тюдоров. Замок Беркли перешел к племяннику ее деда, Джеймсу Беркли, но тому показалось, что под, большой шум войны Роз, он сможет оттяпать у Маргарет и ее поместье. Что и было сделано. Но тут с войны вернулся виконт Лизл, сын Маргарет, который взял штурмом замок Беркли, и его хозяева попали в плен к Маргарет. И Маргарет заключила жену своего врага в тюрьму, где та и умерла. Я не нашла, по какой причине леди Изабель Мовбрей вызвала такие "горячие" чувства у Маргарет. Даме было 67 лет! На ум приходит только, что леди Изабель держали заложницей.

Элеонор вторым браком вышла не за кого иного, как за первого герцога Сомерсета, Эдмунда Бьюфорта, потомка Джона Гонта. Очевидно, по любви, потому что пара поженилась даже без лицензии. Помиловали их признанием брака только через пару лет.

А Элизабет вышла за лорда Латимера, чьим племянником был знаменитый Ричард Невилл, будущий граф Варвик, посадивший на трон Англии Йорков.

Кстати, род Беркли (другая ветвь, из Беверстоуна, общий предок — Морис Беркли, отец лорда Томаса, с которого я начала) имеет отношение и к Роберту Дадли: одна из Элизабет Беркли стала женой первого барона Дадли, лорда Джона Саттона.

Дама Джулиана

Дама Juliana de Berners (Джулиана де Бернье или, все-таки, Бернс, как ее в Вики называют?) была настоятельницей в Сент-Олбанс, но в первую очередь — дочерью рыцаря, страстно любящей всё то, что было частью жизни английских ноблей 1400-х годов: рыбалку и охоту (рыбалка тогда тоже считалась разновидностью охоты, оказывается), птиц и собак. Именно она составила правильную терминологию охоты, которой потом щеголяли знатные охотники многие столетия, давая понять окружающим, что принадлежат к кругу редких и избранных: "bevy of quails", "deceit of lapwings".

Дама Джулиана создала целую иерархию и для добычи, и для охотников. Лосось был рыбой кроткой, нежной. Лещ — благородной

.

Предков нынешних мастифов она приравняла к аристократии, а вот нечестопородные собаки стояли в самом низу иерархии, потому что были "запятнаны некрасивой формой и незрелым поведением". С орлом охотился император. Кречет был птицей для королевской охоты, эрлы могли охотиться с сапсанами, с соколом-балобаном — рыцари, с ястребом-тетеревятником — йомены, с ястребом-голубятником охотились леди, с ястребом-перепелятником — священники, а пустельга была птицей, с которой охотились слуги.

Разделка дичи тоже была вопросом статуса: лучшее мясо брал нобль, стоящий выше всех в иерархии. Впрочем, это мясо прямиком отправлялось на кухню нобля, и вечером появлялось в виде жаркого перед всеми гостями. Печень и почки отдавались загонщикам, внутренности — собакам. Безотходное потребление.

Книга дамы Джулианы называется The Boke of St. Albans, и впервые была издана в 1480-х годах, и потом переиздавалась под именем "The Book of Hawking, Hunting, and Blasing of Arms" до 1883 года. К счастью, полный текст есть на Архивах:

http://www.archive.org/stream/bokeofsaintalban00bernuoft#page/n5/mode/2up

Le Roman de la Rose

Роман о Розе, Роман Розы — как ни назови, но эта книга стала первым несомненным бестселлером Средневековья. Ее переводили на итальянский, фламандский и английский, ее переписывали так активно, что 250 рукописей дошли до наших дней, его стали активно печатать во времена Ренессанса. С 1481 по 1537 год книга была издана 21 раз! Ее перерабатывали, ее интерпретировали, и, в конце концов, без упоминания о ней не обходится ни одно исследование о месте женщины в Средневековой Европе.

Очевидно, неувядающая популярность Le Roman de la Rose кроется в том, что она включает в себя две части. Одна написана в Гийомом де Лоррисом в 1225 — 1230 годах. Другая — всего лишь в 1275 Жаном де Меном. Разница в полвека, но абсолютно полярные друг другу взгляды на природу женщины и ее место в существующем порядке вещей. Упрощая, можно сказать, что у де Лорриса женщина — прекрасный венец творения, стремиться к которому сойдет за цель жизни для идеального рыцаря. Ведь ему придется стать идеальным, чтобы стать достойным. Причем любовь к Прекрасной Розе останется, скорее всего, платонической. У де Мена женщине отведена в Мироздании одна роль: продолжение рода. Женщина уже не светлый идеал, а всего лишь ловушка для идиота. Это не значит, что ее не стоит добиваться — стоит, но только с тем, чтобы овладеть ею.

Краткое содержание романа:

Первая часть

Поэт видит во сне, как он ранним майским утром, гуляя, выходит за город, чтобы послушать пение соловья и жаворонка, и оказывается перед неприступными стенами, которые окружают таинственный сад. На стенах он видит изображения различных фигур, которые символизируют Ненависть, Измену, Корыстолюбие, Скупость, Зависть, Уныние, Старость, Время, Лицемерие и Бедность. Они преграждают ему дорогу в сад, но Беззаботность, подруга Утехи, впускает его туда через узенькую дверцу.

Войдя в сад, он видит хоровод, который ведет Веселье, а среди танцующих узнает Красоту, Богатство, Щедрость, Великодушие, Любезность и Юность. Он очарован: его окружают прекрасные цветы и деревья, сказочные птицы оглашают сад любви сладкозвучным пением, всюду царит радость и беззаботное веселье. Гуляя по саду, он приходит к источнику Нарцисса, в котором видит зеркальное отражение всего сада и прекрасные розы. Остановившись перед нераспустившейся розой, он погружается в созерцание. В это время Амур, вооруженный луком и стрелами, который все это время следовал за юношей, куда бы тот ни шел, ранит его пятью стрелами, имена которых — Красота, Простота, Любезность, Радушие и Миловидность.

Пронзенный стрелами Амура, юноша, пылая нежной страстью, объявляет себя вассалом Любви. Амур поучает его, как он должен себя вести, чтобы добиться расположения любимой: ему необходимо отречься от всего низменного, всецело предаться служению даме сердца, выказывать верность и щедрость, а также следить за своей внешностью и манерами. Затем Амур отмыкает своим ключом сердце юноши и знакомит его с посланцами любви: бедами и благами. Блага любви — это Надежда, Сладостная Мысль, Сладкоречие, Сладостный Взор.

Ободренный Благосклонным Приемом, влюбленный приближается к Розе, но он слишком пылок, и его необдуманное поведение приводит к тому, что появляются стражи Розы: Сопротивление, Страх и Стыд, которые преграждают ему путь. Ослепленный страстью, юноша упрямо пытается добиться взаимности любимой, не слушаясь советов Разума, который, наблюдая за ним со своей высокой башни, призывает к умеренности и воздержанности. Друг подсказывает влюбленному, как утихомирить стражей, а Амур посылает ему на помощь Великодушие и Жалость. Но когда стражи умиротворены и Сопротивление наконец сломлено, на пути юноши встает Целомудренность. Тогда в дело вмешивается Венера, и благодаря ее содействию влюбленному удается поцеловать Розу. Это вызывает гнев стражей: Злоязычие призывает Ревность, они пробуждают Сопротивление и возводят вокруг Розы неприступный замок, в стены которого заключают Благосклонный Прием. Юноша сетует на непостоянство Амура и Фортуны и оплакивает свою горькую участь.

Вторая часть

Слово берет Разум: он осуждает пылкого юношу за то, что тот поддался любовной страсти, предостерегает его от лживости и коварства женщин. Лишь по причине своей юности и неопытности влюбленному прощается его легкомысленное поведение. Разум объясняет ему, что любовь по самой своей природе служит цели сохранения и воспроизведения человеческого рода, а сопутствующие ей чувственные радости не должны становиться самоцелью. Однако в этом падшем мире, подверженном порокам и страстям, не сама любовь, а лишь любовные наслаждения привлекают к себе большинство мужчин и женщин. Необходимо стремиться к наивысшей любви, а это — любовь к ближнему.

Влюбленный разочарован речами Разума и не внемлет его советам. Он обращается за помощью к Богатству и просит его освободить из заточения Благосклонный Прием. Но Богатство с негодованием отказывается, ибо Благосклонный Прием никогда не уделял ему внимания.

Тогда Любовь сама решает взять приступом стены замка. Среди ее приближенных присутствуют Скрытность и Притворство, которые пользуются при дворе Любви большим влиянием. Притворство рассказывает Любви о том, как можно добиться цели, действуя лишь обманом и лестью. Друг также убеждает юношу в том, что Скрытность и Притворство — наилучшие союзницы Любви, и он соглашается с ним.

Тем временем Амур собирает войско, чтобы взять штурмом замок. Желая заручиться поддержкой своей матери, Венеры, он посылает к ней Великодушие и Сладостный Взор. В воздушной колеснице, запряженной стаей голубок, Венера спешит на помощь. Она возмущена тем, что Целомудренность препятствует сближению юноши с Розой, и обещает, что отныне не потерпит, чтобы женщины столь ревностно хранили целомудрие.

Под предводительством Притворства войско Амура захватывает замок: Злоязычие побеждено, Благосклонный Прием освобожден из плена. Но когда влюбленный собирается сорвать Розу, вновь ему препятствуют Сопротивление, Стыд и Страх.

Все это время Природа в неустанных заботах о сохранении жизни трудится в своей кузнице. В исповеди перед Гением Природа говорит о том, что все в этом мире подчинено ее законам. Только люди в погоне за преходящими плотскими радостями зачастую пренебрегают одной из ее важнейших заповедей: плодитесь и размножайтесь. Гений отправляется к войску Любви и передает всем жалобы Природы. Амур облачает Гения в священнические одежды, вручает ему перстень, посох и митру, а Венера дает ему зажженную свечу. Все войско, перед тем как идти на штурм, посылает проклятия Целомудренности. Наконец наступает час битвы: Гений бросает зажженную свечу на крепостную стену, Венера бросает на нее свой факел. Стыд и Страх побеждены и обращаются в бегство. Благосклонный Прием позволяет юноше приблизиться к прекрасной Розе, он срывает ее и — просыпается. (автор пересказа: В. В. Рынкевич, источник: Все шедевры мировой литературы в кратком изложении. Сюжеты и характеры. Зарубежная литература древних эпох, средневековья и Возрождения / Ред. и сост. В. И. Новиков. — М. : Олимп : ACT, 1997. — 848 с.)

Все бы это ничего, но Жан де Мен щедро рассыпает свои собственные представления о женщине и ведет пламенные дискуссии со своим "соавтором" о предпочтении любви нормальной, земной, перед любовью куртуазной, надуманной.

Итак, Гийом де Лоррис и наставления Амура:

"— Начни с того, что Низости приказы отвергни навсегда, — сказал Амур. — Лишь Куртуазность чтить ты должен. Отлучены и прокляты все те, кто любит Низость. Ей суждено творить лишь подлецов, подлец же лжив и беспощаден, не знает дружбы и обязанностей честных. Поэтому остерегись о людях говорить то, что скрывать пристало. Нет доблести в злословье...

Разумен будь и вежлив с тем, кто знатен, и с людьми пониже. На улице имей привычку первым здороваться с людьми и, ежели приветствуют тебя, не будь немым, а поспеши ответить. Остерегайся слов скверных, пошлых выражений. Уста сомкни для всех речений мерзких, которых Куртуазность не приемлет.

Чти дам, любая из них услуг и уважения достойна, и должно ей служить с вниманием и честно. А коль услышишь речь, что женщину порочит, молчать заставить должен наглеца. Девицам, дамам угождать старайся, лови желанья их, чтобы исполнить сразу. Они ж молву по свету разнесут. Их похвалы тебе поднимут цену. Гордыни лишь страшись. Безумие и грех в гордыне скрыты. Гордец не может собственное сердце склонить к мольбе. Все в нем противно деяньям истинной любви.

Страдая от любви, к изяществу стремись. Не стоит слова доброго влюбленный, отринувший его. Изящество не чванно. Того, кто одарен им, ценят больше. Ему и робость и гордыня равно чужды. Украсят каждого красивые доспехи, обувь, платье. О красоте пекись, с доходом сообразуясь. Пусть платье шьет тебе искуснейший портной, умеющий пригнать его к фигуре.

И рукава должны быть хорошо пришиты, а башмаки нарядны и свежи, с шнуровкой ровной. Старайся обуваться так, чтоб хитрый виллан не видел, как ты надеваешь и снимаешь свой башмак. Обзаведись перчатками и шелковой сумой, изящным поясом. А если не имеешь средств на это, другой расход уменьши. Можно ведь носить, не разорившись, шляпу из роз (так дешево) иль из бутонов мелких. На Троицу их всюду собирают. Любой бедняк иметь такую может.

Будь к грязи нетерпим, мой руки, чисти зубы и ногти и волосы держи в порядке. Мужчине не пристало ни краситься, ни щуриться, как дамам иль тем, кто, попирая естество, любви порочной ищет.

Ты должен помнить, что любовь не любит мрачных. Будь весел, радостен, открыт для удовольствий. Так куртуазен и так мил недуг любви. И потому играй и смейся, черпай радость. Влюбленный счастье с муками вкушает. Один час сладок, горек час другой. Недуг любовный с бурей сроден. То впал в печаль влюбленный, то страдает, то плачет, то поет. Но коль всегда невесел, чем он завоюет сердце? Он должен лучшее в себе представить людям: за то ему хвала, и честь, и милость.

Если ты ловок, легок, не спеши опасности навстречу. Когда сидишь верхом, пришпоривай коня. Коль хорошо ломаешь копья, все тебя оценят. И красоту доспехов не забудут. Коль голос у тебя красив и чист, то пой, когда тебя об этом просят. Ведь пенье добавляет обаянье. Коль в рыцари готовишься, учись владеть виолой, флейтой, искусно танцевать. Это тебе добавит чести. Не позволяй, чтобы тебя скупым считали, безмерно это повредит тебе. Влюбленный должен быть щедрей, чем глупый виллан. Не заставишь себя любить, не одарив подарком, и жаждущий любви от скупости бежит. Тот, кто за взгляд, за полный ласки смех отдал все сердце, дар дорогой приняв, любовь отдаст сполна".

А вот одно из отступлений Жана де Мена:

"Бесспорно, если подвести итог, то женщины позорят имя Бога. Они глупы, беспутны, не ценят красоту им Богом данную. Любая на голову нацепит цветы, шелка, безделки золотые и городу всему идет хвалиться. Презренные, они идут на униженье, выпячивая напоказ столь жалкие уловки. Так женщина не ценит воли Бога и в глупой дерзости считает, что недодал он ей красы природной. Поэтому старается украсить естество цветами, шляпками и прочей дребеденью... И я на ветер выбрасываю деньги, когда вам покупаю охапки платьев разноцветных. Вы без ума от них и вертитесь, как обезьяна, гримасы корча, и пудритесь, чтобы покрыть все тело грязью..."

Комментарии, как говорится, излишни. В первой части говорит ментор, шутливо-грубовато пытающийся помочь ученику превозмочь все недостатки. Во второй — буржуа, считающий копеечку и злящийся, что его капиталовложение выставляется напоказ другим. Прошло всего полвека, и как же изменились вкусы читающей публики!

Неудивительно, что Кристина Пизанская не жалела яда, протестуя против той карикатуры на женщину, которую нарисовал Жан де Мен: "Они говорят, что нет зла большего, чем женщина. Но женщины не убивают людей, не разрушают города, не угнетают народ, не предают королевства, не отбирают землю, не жгут, не отравляют, не заключают лживых договоров. Они любящие, нежные, щедрые, скромные, тактичные. Да, Ева согрешила — но она пала жертвой предательства, и Адам повел себя ничем не лучше!"