Институт экстремальных проблем. Часть 4. Бездна

— Зачем это делать при сломанном позвоночнике? Я ведь все равно не смогу ходить...

— Сможешь, — отрицательно мотнув головой, как бы не желая ничего слушать, перебила его Света. — Я говорю тебе, что ты поправишься, почему ты мне не веришь?

— Светочка, я, конечно, не врач, но кое-что соображаю. Не встают после таких травм.

— А ты встанешь, — раздался голос Олега. — Если бы ты знал, какие у Светы способности, что она сделала, то не сомневался бы.

— Давай не будем говорить о том, что я сделала, — Светлана подняла на Худякова умоляющие глаза. — Что могла, то сделала, очень жалею, что не смогла больше. Я сейчас пытаюсь уговорить Вадима поесть, а он отказывается.

— Золотое было время, когда ты лежал без сознания: все тихо, спокойно, никаких капризов, никакой ругани, — хмыкнул Олег. — Вот погрузим тебя в искусственную кому, кормить будем через зонд, станешь толстый, как рождественский гусь. Красота!

— Да пошел ты... — покосился на него Вадим. — Не мог мне толком сказать, что со мной?

— Евгений Петрович — заведующий отделением — сам хотел тебе обо всем рассказать, но раз уж ты из Светы все вытянул, то не знаю, есть ли в этом смысл.

— Есть, — твердо и неожиданно громко сказал Медведев. — Со всеми подробностями. Света мне только общую картину обрисовала, без деталей, а я хочу знать все. Пока не расскажете, ничего не дам с собой делать. Никому, даже тебе, — он с трудом повернул голову и взглянул на Светлану.

— Каков, а? Бунт на корабле... — проворчал Олег с видом человека, худшие предположения которого полностью подтвердились. — Ладно, попрошу Кленова, как только он освободится, подойти сюда.

Евгений Петрович пришел примерно через час и остался с Медведевым наедине, попросив выйти из бокса не только Светлану, но и Олега. Почти час продолжался их разговор, на протяжении которого Светлана, не отрываясь, смотрела на монитор Вадима, на котором медленно ползли кривые пульса, температуры и давления. Их положение почти не менялось, изредка пульс чуть учащался, но довольно быстро возвращался на прежний уровень. Олег молча сидел рядом.

Когда Кленов вышел из бокса, Светлана вскочила и хотела что-то спросить, но Евгений Петрович опередил ее:

— Терпение, вот что сейчас от вас потребуется. Море, океан терпения, — завотделением погладил ее по плечу. — Все, что могла на данный момент сделать медицина, сделано. Теперь Вадима Дмитриевича нужно выхаживать в самом обычном смысле этого слова. И действительно, Олег Михайлович прав — только вы сможете справиться с этой задачей. Вадим Дмитриевич сильный человек, но сейчас ему очень тяжело, и вам будет непросто.

— Я все это понимаю, — Света, соглашаясь, кивнула головой. — Я справлюсь. Я должна справиться.

Вадим сосредоточенно разглядывал потолок.

— Светонька, скажи, как жить дальше? И стоит ли вообще жить?

— Вадим, слушай меня внимательно, — Света обхватила его лицо ладонями. — Я многое могу сделать, больше, чем традиционная медицина, но мне необходима твоя помощь, ты не должен быть пассивным объектом воздействия. Сейчас это для тебя тяжело, нужно немало сил, а у тебя их нет. Давай пока полечимся по стандартным методикам, а потом, когда тебе станет лучше, займемся йогой и всем остальным. Все будет хорошо, понял?

— Понял, Света, я все понял, — сложно было догадаться, какой смысл Медведев вложил в свои слова, в едва слышном голосе, кроме усталости, ничего не ощущалось.

Без сопротивления он вытерпел все процедуры, даже поел немного, потом заснул. Светлану сильно беспокоило его спокойствие, она ожидала другой реакции на то, что ему сегодня стало известно. Олег попробовал успокоить ее, когда она поделилась с ним своими сомнениями:

— Он же сказал тебе, что сам обо всем догадался, да и тебя расспрашивал. Видимо, поэтому то, что Кленов рассказал Вадиму, уже не могло потрясти его. Света, в конце концов, он сильный мужик, ты ведь слышала, что Евгений Петрович про него сказал.

— Да я и так знаю. Но не нравится мне все это...

Вадим казался спокойным, даже улыбался Светлане, когда она подходила к нему, и ей стало казаться, что Олег прав, что ее тревоги надуманы. Она почти совсем успокоилась, когда на следующий день Медведев поинтересовался:

— Светлаша, ты на работе, я хочу сказать, в отряде часто бываешь?

— Не каждый день, но пару раз в неделю по полдня работаю. Ребята о тебе все время спрашивают, желают тебе побыстрей поправиться.

— Как только, так сразу, — криво усмехнулся Медведев. — Мобильник у меня живой? Можешь узнать? Рабочий, скорей всего, накрылся, а мой, может, кто нашел в машине.

— Обязательно спрошу у ребят и, если отыщется, принесу тебе.

— Спасибо, милая.

— Пока не за что. Вот когда принесу, тогда и скажешь.

— А я авансом, разве нельзя? — Вадим улыбнулся.

Когда Светлана ушла, от улыбки не осталось и следа. Хотя сил у Медведева пока что было очень мало, чувствовал он себя намного лучше. Но это совсем не радовало — он не верил никаким словам о своем выздоровлении, и в голову неотступно лезли самые мрачные мысли о будущем. Еще одна проблема не давала ему покоя: как долго удастся скрывать произошедшее с ним от родителей. Год назад он категорически заявил, чтобы им ничего не сообщали, если вдруг с ним что случится, и даже уничтожил данные о них из всех компьютерных баз. Не сам, конечно, у него не было ни должных знаний в этой области, ни допуска к соответствующим файлам, но две бутылки коньяка помогли договориться с одним из программистов, а в отделе кадров он банальнейшим образом, воспользовавшись отсутствием Порошина, выдрал из личного дела листы с данными о родственниках. Вадим усмехнулся, когда вспомнил эту историю в стиле примитивного шпионско-детективного романа: Генка стоял "на шухере", а он, надев, как дурак, перчатки, лихорадочно перерывал папки с личными делами сотрудников в поисках своей. Пропажи, похоже, так никто и не заметил.

Вспоминать об этом, конечно, было смешно, но мысли о родителях угнетали Медведева очень сильно. Какое-то время можно отделываться обычными телефонными звонками раз в месяц, но рано или поздно все станет известно. "За что же им такое наказание под старость? Ленкин развод, тяжелейший ревматоидный артрит, развившийся у нее на почве стресса, инвалидность по этому заболеванию; внук Вовка, трехлетний малыш, тоже с инвалидностью — заячья губа, волчья пасть, задержка развития... У Катюшки какой-то идиот определил аутизм — слава богу, близко ничего подобного на самом деле нет. Теперь еще я..." — думать об этом не хотелось, но и не думать было нельзя, и Вадим временами почти мечтал о тех страшных приступах, которые не оставляли ничего, кроме желания избавиться от боли.

Вместо Светланы во второй половине дня пришла высокая полная медсестра, которая показалась Вадиму чем-то знакомой: большие черные глаза, певучая речь пробуждали какие-то туманные воспоминания, однако задумываться над этим не хотелось, совсем другие мысли занимали его. А она все никак не хотела оставить его в покое, постоянно спрашивая, не болит ли что, удобно ли ему, не холодно ли. Глаза очень по-доброму смотрели на него, притягивали к себе и волей-неволей заставили припомнить далекое прошлое: занятия на курсах при художественном училище, красивую темноглазую натурщицу с великолепной косой, ставшую его первой женщиной.

— Оксана? — спросил Медведев, все еще сомневаясь.

Черные глаза над маской улыбнулись.

— Узнал-таки. Я тебя тоже узнала, хоть и изменился ты — был мальчишечка, а теперь вон какой мужчина роскошный, обзавидоваться можно. Могу себе представить, каким ты стал! — Оксана ласкающе провела рукой по телу Вадима. Он вздрогнул от этого прикосновения. — Такой был славный хлопчик, добрый, застенчивый... Сколько же лет прошло? — Оксана задумалась. — Пятнадцать, нет, даже больше...

Она что-то делала с ним, временами отрывая от катушки куски пластыря, и продолжала говорить:

— Да ты успокойся, вот ведь как напрягся, не собираюсь я прошлое ворошить, я уже дважды бабка. Светочка у тебя красавица, умница, руки у нее золотые, а характер, именно, что светлый. Вы с ней такая на редкость красивая пара, глаз не оторвать, как в сказке! И детишки у вас будут — загляденье.

Вадим — на то, чтобы разозлиться, у него не хватило сил — безнадежно сказал:

— О чем ты? Какие детишки? Я все знаю, что со мной, поэтому не надо ничего говорить, уговаривать меня, что жизнь не закончилась. Я столько наслушался этих заклинаний, что они уже звучат, как издевательство.

— Ты забыл, как с меня Солоху рисовал? — Оксана картинно подбоченилась. — Я точно, как она, ведьма, только ведьма добрая, не сомневайся, зла сроду никому не делала. Я на тебя, как здесь увидела, на картах гадала, на тебя и на Светочку. Карты сложно легли, никогда никому такой расклад не выпадал, но я тебе точно говорю — все хорошо закончится.

— Ерунда все это, не верю я ни во что, — пробормотал Вадим, устало закрыв глаза, и притворился, что спит.

* * *

"Пятнадцать лет", — сказала Оксана. Какое там пятнадцать, почти восемнадцать... Его тогда допекли прогулки в парке с сестрой и "ядовитой пигалицей", как он называл тогда Светлану. Даже желание навестить бабушку не всегда считалось мамой уважительной причиной для отказа. Единственное, что принималось во внимание, — тренировки в спортивной секции и подготовка к поступлению в институт. Вадим уже занимался самбо и волейболом, записался еще в секцию скалолазания и объявил родителям, что хочет ходить на подготовительные курсы при художественном училище, потому что иначе на экзаменах в архитектурный институт рисунок он никогда не сдаст. В итоге, у него остался только один свободный вечер в неделю, а его он проводил у бабушки. Желаемый результат был достигнут, прогулки прекратились.

На подготовительные курсы принимали десятиклассников, и Вадиму пришлось соврать, что он оканчивает школу уже в этом году. Его приняли, особо не разбираясь, так как выглядел он наравне с ребятами, которые были старше его на год, а то и на два. Занимались они по воскресеньям с утра и до середины дня, каждый раз получалось по-разному. Рисовал Вадим, в принципе, неплохо, но на занятиях очень скоро понял, что не знает элементарных вещей, в школе их обучили только самым азам, и без этих курсов в институт, действительно, нечего было даже соваться. Вместе с ним ходили на курсы две девчонки, которые в этом году пытались поступить в архитектурный, но не прошли именно из-за рисунка. Обе с интересом поглядывали на рослого симпатичного парня; Вадиму они тоже нравились, к тому же ему льстило внимание девушек старше его, но он никак не мог решить, какой отдать предпочтение, а встречаться сразу с обеими казалось неприличным. Пока он находился в положении Буриданова осла, подруги нашли себе кавалеров побойчее и перестали обращать на него внимание. Уязвленное самолюбие немного потрепыхалось, но скоро он забыл об этих переживаниях.

Преподаватель Аркадий Иванович разбил их на две подгруппы: бСльшая часть продолжала рисовать гипсовые слепки и прочие муляжи, а нескольким ребятам, для которых он посчитал этот этап успешно пройденным, художник предложил попробовать силы на живой натуре. Так Вадим первый раз увидел Оксану. В полутемной небольшой комнате, куда преподаватель запустил их, на невысоком подиуме стояло старое ободранное кресло с наброшенной на него тканью сочного вишневого цвета. Пятеро ребят и две девушки сидели в ожидании начала занятий и болтали обо всем на свете. Как вошел преподаватель, они не услышали, потому что громко хохотали, вспоминая эпизоды из свежей французской комедии с Пьером Ришаром. Смех моментально стих, когда включился яркий свет, и они увидели рядом с преподавателем статную черноволосую женщину в длинном халате.

— Это Оксана, наша натурщица, — представил художник женщину. — Попробуем сегодня ее нарисовать.

— Добрый вечер, — поздоровалась Оксана и улыбнулась. От ее низкого мелодичного голоса сразу повеяло сладким ароматом теплой украинской ночи

— Здравствуйте, — в разнобой прозвучало в ответ.

— Ксаночка, устраивайся поудобнее, и мы начнем, — преподаватель, поддерживая под локоть, возвел ее на подиум, как на пьедестал, и поправил ткань на кресле.

Натурщица скинула обувь и халат. Под халатом ничего не было... Ничуть не смущаясь под взглядами семи пар глаз, она повесила его на спинку кресла и уселась, подогнув под себя одну ногу. Левую руку она свободно положила на подлокотник, а правую закинула за голову.

— Голову к правому плечу немного разверни и чуть наклони, можешь на руку ее положить, — подкорректировал ее позу художник. — Как устанешь или замерзнешь, сразу прервемся.

— Скажу, Аркадий Иванович, — с коротким смешком сказала Оксана.

— Ну, голуби, приступайте, я через полчаса подойду, — преподаватель оставил их одних.

Вадим не мог оторвать глаз от Оксаны. Впервые в жизни в каких-то трех метрах от себя он видел обнаженное женское тело, не статую, картину или фотографию, не промелькнувший на экране кадр, а живую женщину, до которой можно было дотронуться рукой, и которая так спокойно сидела перед ними, как если бы была совсем одна у себя дома. Вадим видел золотистую кожу, широкие бедра зрелой женщины, пышную крепкую грудь с большими коричневыми сосками, легкий пушок над верхней губой, тень погуще подмышкой закинутой за голову руки и совсем темный треугольник внизу живота. Ему казалось, что он чувствует тепло и запах ее тела. Во рту пересохло, сердце колотилось где-то в голове, а низ живота наливался пульсирующей жаркой тяжестью. Дрожащие пальцы не смогли удержать карандаш, он выпал и покатился по полу прямо к подиуму. Вадим встал и пошел подбирать его. Когда он оказался совсем рядом с Оксаной, их глаза встретились, и ему стало понятно, что она догадалась о его состоянии. Вадим резко наклонился, схватил карандаш и вернулся на свое место, мимоходом отметив, что все остальные, кроме девушек, испытывают нечто подобное, и так же, как он, всеми силами пытаются это скрыть.

Натурщице произведенное ею впечатление было не в диковинку, она, еле сдерживая зевок, обвела всех скучающим взглядом, но когда ее глаза снова встретились с глазами Вадима, улыбнулась ему. Он зажмурился и потом, стараясь как можно меньше смотреть на Оксану, попытался нарисовать хоть что-то. Очень тщательно он прорисовывал складки ткани, видневшуюся из-под материи резную ножку старинного кресла, достаточно неплохо у него получилась босая женская нога. Дальше дело застопорилось. Подошел преподаватель, заглянул через плечо, одобрительно промычал что-то и объявил перерыв. Оксана, поднявшись с кресла, потянулась всем телом, как кошка, и накинула на плечи халат. Чувствуя, как горит лицо, Вадим вышел из душной комнаты в коридор и, оглянувшись по сторонам, двинулся в туалет. Вода из крана текла настолько холодная, что от нее заломило зубы, однако в чувство его привела довольно быстро.

После десятиминутного перерыва занятия продолжились. Сейчас было немного легче, потому что преподаватель никуда не ушел, а ходил между ними, что-то советовал, иногда подправлял рисунок своей рукой, но чаще недовольно пофыркивал. Потом снова был небольшой перерыв, а когда время стало подходить к трем часам дня, Аркадий Иванович решил закончить.