ЦВЕТИК-2 Обычные судьбы.
ГЛАВА 1.
Утром у генерала Романова уже лежал на столе доклад, в котором кратко была написано, что имеющие огнестрельные ранения капитан ВВС Филин Ю.А. и капитан ВДВ Чертов И.Г. осмотрены военфельдшером поста, им оказана первая медицинская помощь, и сегодня — 28.11.85, специально присланным бортом были отправлены в Кабул.
Романов пошел к связистам, минут через двадцать он уже точно знал, что за ранения у капитанов. У вертолетчика прострелено плечо, а у племяша — левое бедро, раны воспалились, и обоих срочно, после очистки от грязи, гноя, сегодня же отправляли в Союз, в госпиталь. Оба капитана в сознании, но ослаблены из-за недельного голодания. Капитан Чертов велел передать: — "Все нормально, жив!"
Евсеич велел докладывать ему незамедлительно о времени вылета борта и времени прибытия в Союз, тут же начал обзванивать всех, кого надо, и капитаны летели в Москву, в военный госпиталь им.Бурденко. Позвонил Чертовым, сегодня все сестрички собрались дома и с тревогой ждали вестей о брате. Все знали, что борт, случалось, и подбивали.
Дядька поговорил со старшей, Татьяной, попросил подготовить разгневанную фурию к тому, что Иван ранен, но не тяжело, просто ослаблен, из-за этого будет лечиться в госпитале.
Фурия же восприняла это известие вполне спокойно:
-После восьмидневного постоянного жуткого страха за сына, это уже не так страшно, жив моя кровиночка, мальчик мой.
А мальчик, напичканный лекарствами и уснувший беспробудным сном, ничего не слышал и не ощущал, как их перегружали с самолета на самолет, как выгружали уже в Москве, как на следующий день к нему по одной приходили сестрички, с жалостью глядящие на так непохожего на себя их могучего Ваньку...
Худой, с ввалившимися щеками и ставшими за эти долгие, тяжкие восемь дней, седыми волосами (модный такой цвет — соль с перцем, скажет потом младшенькая, которая сейчас давилась слезами).
А Ольга Евсеевна наотрез отказалась уходить от своей кровиночки, не помогли никакие уговоры. Ивана и Юрия положили в отдельный бокс — стараниями генерала Романова.
Мамулька сказала Татьяне:
-Передай этому... этой гадской морде, пусть сына хотя бы в госпитале обустроит как надо.
И спали умученные мальчики, а Евсеевна сидела возле изредка стонущего или скрипящего зубами, или начинавшего метаться сыночка. Гладила его по худому лицу, по поседевшим волосам, утирала мокрый лоб и шептала, совсем как в детстве, когда её маленький Ванюшка заболевал:
-Спи, сыночек. Мама с тобой, все пройдет!
И её двухметровый сыночек успокоенно затихал... заходили медсестры, посматривали на спящих, мамуля кивала или шепотом говорила:
-Все спокойно, спят.
Иногда вставала, подходила к вертолетчику, тоже гладила его по голове, приговаривая:
-Спи, сынок, все хорошо.
Ванька проснулся только часов в восемь вечера и первое, что он увидел — тревожные глаза матери. Мамулька, его кругленькая по жизни мамулька, резко схуднувшая и с запавшими глазами, с нежностью смотрела на него.
-Мам, — хрипло проговорил он, — мамка, ты почему здесь?
-А где ж мне ещё быть, сынок, как не возле тебя.
-Я где?
-В Бурденко.
-А,— он попытался подняться, — Юрка, Юрка где?
-Спит твой Юрка, вон, рядом кровать стоит.
-Уфф, мам... я...
-Молчи лучше, Ванька, а то и тебе прилетит, как мне, — откуда-то сбоку раздался голос дядьки, — как ещё свою любимую вазу об мою бедную голову не разбила, фурия!
-Молчи, лучше скажи спасибо, что я тут не начинаю скандалить! — припечатала мамулька.
Ванька во все глаза смотрел на неё:
-Мам, это и вправду ты? Ты ж у нас такая ласковая, как кошечка.
-Ага, кошечка. Тигрица!
"Тигрица", заметив как сглотнул Ванька, тут же подала ему воду:
-Пей, сынок!
Ванька жадно напился и спросил:
-А где все?
-Да вон, за дверью, сейчас братец уйдет и набегут, не велят всем сразу — по одной будут тебя зацеловывать.
Сестрицы зацеловали и залили слезами всего Ваньку, он неловко обнимая их, гудел:
-Чё потоп устроили, вот он я, почти целый!
Ворвавшаяся последней Галинка, вихрем подлетела к нему, вгляделась в его лицо и жалобно так, как в детстве, заскулила:
-Ой, Ванька, какой ты худющий!
-Не, ну ты чё, были бы кости, мясо точно нарастет!!
. Сестричка присела на кровать, с другой стороны от забинтованной ноги.
-Сынок, я на пять минут отойду. Галь, смотри мне!
-Да, мам! Ванька, ты не представляешь, что было, мама все дни сидела неподвижно, мы её растормошить не могли, она была как робот, а потом, когда дядь Толя приехал и сказал, — она всхлипнула и утерла нос рукой, — сказал, что ты нашелся... Ванька, я такую маму никогда не видела... она так материлась... разбила свою любимую вазу. Ну, ту, метровую. Как она дядьку обзывала... Вань, она такие слова, оказывается, знает...
-Что ребята?
-Ребята твои с ума сходили от неизвестности, Витёк ваще пришибленный был, но как опять вчера орал в трубку, прыгал там, до потолка. А Авер был уверен, что ты непотопляемый, они там с Витьком заврались оба. Алюне-то как такое скажешь, даже мой безалаберный Доронин понял, что молоко может пропасть.
-Галь, Авер будет звонить, скажи, чтобы Наташу успокоил, а ты мне конвертов принеси и бумаги.
-Значит, будущую родню Наташа зовут? Вот и хорошо, — оба не слышали как вошла мать, — значит, сразу и порешаем, так сказать, быка за рога возьмем. Так, сынок, ультиматум тебе мой: как только выпишешься из госпиталя — женись немедленно и по возможности сразу детку родить!! Хватит мне такого удовольствия, не знать, жив ты или... — её голос сорвался, она глубоко вздохнула, и продолжила, — ещё... этот старый му... интриган переводит тебя в обычную часть. Вон, хоть в Коломну — там парашютная есть, я узнавала, и никаких, я повторяю, никаких командировок! Хватит мне мозги пудрить!
Ванька во все глаза смотрел на свою раздухарившуюся мамулю: -Мам, мама, я тебя так люблю! — выдал он, с нежностью глядя на неё, и Евсеевна жалко улыбнувшись, вдруг залилась слезами.
-Мам, иди сюда,— Ванька неловко обнял её, и она уткнулась ему в грудь:
— Паразиты вы с братцем! Сыночка, я же без тебя жить не смогу.
-Всё, все, мам, я же вот он, о, смотри, мой кореш проснулся! Юр, ты как?
-Нормально, здравствуйте, пить очень хочется.
-Ой! — мамуля мигом подхватилась и взяла с тумбочки возле капитана поильник. — Давай, миленький, я тебя попою, не переживай. Пусть рука твоя пока в покое будет.
Спасибо Вам! — напившись сказал вертолетчик. — Меня Юра зовут, а Вас?
На последней паре в аудиторию, где занималась Натахина группа заглянул Санька, оглядел всех и, увидев сестру, кивнул головой на выход. Побледневшая Наташка, еле шевеля языком, попросилась выйти. У неё разом начали отниматься ноги, она еле выбрела, как старая Богданиха в Медведке, которая пять метров шла пять минут. Санька сидел на подоконнике, а Наташка, собрав все силы, дошла до него, тревожно всматриваясь в лицо брата.
-Сеструх, ты чего, как старушка ковыляешь, чё болит?
-Сань, что?
-О, я дебил! Натах, жив твой Чертушка, жив. Позавчера вышли на дальний пост, совсем в другой стороне. Авер сказал, ранен, но, но, но, не падай в обморок, не тяжело, в бедро. Просто они там оказались без лекарств, воспалилось все. В госпитале он, в Москве, велел сказать, чтобы ты не волновалась, как выпишут — приедет! — присочинил про приезд Санька, видя, как бледнеет ещё больше и без того бледная сеструха.
-Натах, я... ты меня прости за тот срыв, война, она даром не проходит, — перевел он тему, стараясь, чтобы она не разрыдалась.
-Да я понимаю, — слабо улыбнулась Натаха, — вот и Ваня теперь воевать по ночам будет! — она как-то непонятно взглянула на брата. — Сань, я тыква. Только сейчас начинаю понимать, через что вы прошли с Авером, теперь вот и Чертов.
-А ни хрена, на то мы и русские, фиг нас сломаешь! — Помолчал, подумал... — Не всех, правда, есть и слабаки, и немало, но все равно, русский дух, он...
-Ага, могучий и вонючий, — добавила Натаха.
-Но, но, я попрошу... — заулыбался Санька.
-А что, не так? Вон, у нашего магазина в Медведке, постоянно, как бабка Богданиха скажет,'дюжеть духмяные мущщины стоять'.
-Так что, все нормально, жди теперь письмецо от своего амбала, а и сама отпиши, чё почём. Ему в госпитале, знаешь, как от писем полегчает?
-А я б и не сообразила? — всплеснула руками повеселевшая Натаха.
-Ну и хорошо, я побёг, от меня там поклон напиши, пусть не сачкует.
Санька чмокнул её в щеку и удрал.
А Наташка, придя в общагу, наплевав на факультатив, села писать письмо. Она как-то враз расписалась и опомнилась, когда за окном уже стемнело:
-Ничего себе, аж пять листов накатала. А, и пусть! — Шустро накинула куртку, сгоняла, опустила письмо в ящик и вздохнула:
-Живой!! Пусть даже и не сладится у нас ничего, все равно — живой!!
А живой держал лицо перед родней, а по ночам 'видел Америку', бедро как-то плохо заживало, перенёс ещё одну чистку, поматерился всласть, но стало полегче. После перевязок лечащий врач похваливал, дело крошечными шагами шло на поправку. У Юрки рука заживала веселей, но он волновался, сможет ли он летать после ранения, разрабатывал понемногу руку, много гулял, вызывая зависть у безногого, пока что, Ивана.
Нет он ловко прыгал на костылях, которые едва нашлись под его рост, но на улицу выходить не спешил— слякоть и начавшийся вслед гололёд не вызывали желания идти прогуляться.
Мамуля, немного успокоившаяся, теперь приходила утром и вечером, притаскивая полную сумку 'вкусненького для мальчиков'.
Ванька безуспешно пытался уговорить её помириться с Толюшкой.
-Мам, ну что ты на него взъелась, я сам настоял на такой службе.
-Он в три раза старше тебя, дурак старый, не дави на меня! Пока не успокоюсь, пусть и не мечтает!
А сегодня она принесла толстенное письмо от козы-дерезы. -Вань, какая она? — спросила мамулька, видя, как радостно загорелись его глаза.
-Какая? — переспросил он. — Хмм, трудно сказать вот так... разная: резкая, хулиганистая, пацан в юбке, правда, я её в ней и не видел, справедливая — своих в обиду не дает, а ещё молоденькая... такая наивная в чём-то, нежная, кароч, коза-дереза. Но, лучше и нету для меня.
-Хорошо, что шпана, тебе окорот давать будет, если что, а то, вон, ты краев не знаешь. Лет-то сколько ей?
Ванька вздохнул:
-Салага, восемнадцать только и было, но ждать не буду, ибо не фиг!
У Аверов в десять вечера зазвонил телефон, трубку взял пробегавший Минька.
-Слушаю вас, Аверченко! — во всем копируя папу, сказал ребенок, и радостно завопил: — Ваня! Привет!!! А мы Настюшу купаем с папой!! Мама? Мама на кухне, мы сами справляемся. Ваня, знаешь, какая у нас сестричка клёвая, улыбается мне всегда! На папу, а мама ругается, что мы все на папу похожи... Да, щас позову. Папа, папа, там Ваня на телефоне.
Авер едва не выронил дочку:
-Алюня?
-Да, слышу-слышу, иду! — Она взяла гукающую дочку, а Авер рванул к телефону.
-Ванька? Ванька, оглобля хренова! — Послушал, потом сказал: — Думал, чокнусь. Нет, нет слов. Как нога? Да? Да, да. Не проблема, договоримся. Хорошо, Алюня, иди, Ванька зовет.
Алюня отдала ему Настюшку, долго слушала, потом хмыкнула:
-Вот у вас у троих десантный девиз как для вас конкретно придуман. Так-так, интересное кино, а? Ладно, подумаем. Ох, Вань, как жутко, я Авера пытала-пытала, а он все Витьком отговаривался, видела же, что почернел весь и спать не спал. Ага, это своей козе-дерезе расскажи. Хорошо, и мы тебя всей большой семьей целуем, выздоравливай, пока.
Дочка в два с половиной месяца уже четко различала всех своих, обожала же больше всех Миньку, только сынок заходил в дом, если она не спала — все, начиналось кряхтение, попискивание, а то и громкий плач. И Минька теперь, раздевшись, бегом мыл руки и бежал поговорить с Настюшкой.
-Девчушка, похоже, по характеру чистая Алька, — смеялся Авер, — такая же настырная и любит больше с мужчинами общаться. Вон, два любимчика уже есть — Минька и дед.
-Ага, еще папа! — малышка на папиных руках быстро засыпала и купаться тоже предпочитала с мужчинами. -Ишь, ты, мелочь, — изумлялась Алька, — ведь посмотри, что творит, голову только начала держать, а уже мужиками вертит!
Не признаваясь самой себе, Алька была невозможно рада видеть в каждой черточке дочки Авера, то как она забавно морщила бровки, как, засыпая, улыбалась, как потягивалась...
-Саш, ну я так не играю, — притворно сердито говорила Алька, — ничего моего, даже губы и то твои оказались.
-Лицо мое, а остальное — точно как у тебя будет, — целуя жену в носик, говорил Авер. Сейчас же, после разговора с Ванькой, он наконец-то стал прежним Авером — исчезло из глаз какое-то тревожное выражение, разгладился лоб.
Уложив деток, посидели немного на кухне:
-Аль, когда сам там был, всякое бывало. Да, страшно, жутковато, но вот так... когда ждешь, и с каждым днем все меньше надежды остается... Боже, как мамки наши такое выдерживают? Я, наивный, писал бодрые письма, думал, не догадывается — ага, как же. Ванька говорит, теть Оля стала совсем худая, это за восемь дней! Я спать не мог, а что с ней было? Да... очень трудно мамкой быть. Это Ваньке ещё с дядькой повезло, а так... лежал бы где-нибудь в среднеазиатской дыре.
-Саш, давай лучше подумаем, как его просьбу провернуть? Сейчас все хорошо, ты рядом, Ванька жив, выздоровеет, женим, вот, его, у Витька тоже все пока нормально, или вы мне не врали?
-Да, врали, врали, не хотели Настасью Александровну без мамкиной титьки оставлять. Да, кстати, о последней, так чё-то захотелось...погладить...
-А то ты не гладишь?
-Аль, ну сейчас будет совсем по-другому, мысли тяжкие ушли... — Авер заблестел глазами.
-Саш, я поражаюсь, ты на Миньку, а не он на тебя похож, когда ты вот такой хитренький...
-Милая, все мы в душе пацаны, а я у тебя ещё совсем вьюнош, местами голодный, пойдем, покажу, как? А то принцесса наша может в самый пикантный момент проснуться! — оба засмеялись, было такое, хорошо успели, а то б и Минька прибежал на разгневанные вопли ребенка, пока родители были заняты друг другом.
-Аль, я за день, не поверишь, так наскучаюсь по тебе, что впору с порога тебя в спальню утаскивать, сам себе удивляюсь, первобытные инстинкты какие-то вылазят.
-Ага, дубину в руки, вместо одежды шкура, меня на плечо и в пещеру. И это мой серьезный Авер, боюсь представить, что будет у Ваньки с его замашками.
-У Ваньки сейчас, после всего, мировоззрение конкретно поменялось — вот увидишь, он станет осторожным, а уж над козой-дерезой трястись начнет...
Саша обняв со спины свою похорошевшую, немного поправившуюся жену, подталкивал её в сторону спальни. -И это такой выдержанный и серьезный военком?
-Только для тебя я... как ты скажешь-то?
-Родненький, желанный... — тая в его руках, проговорила Алька.
-То-то!
А коза-дереза была в печали, несмотря на два-три письма в неделю от Ивана, настроение стремительно падало вниз. Через десять дней был Новый год, а ей ничего не хотелось: не было желания кого-то видеть, ехать домой к своим надежным, проверенным 'пажам', даже родителей не тянуло увидеть, хотелось забиться в какую-то узкую щель и сидеть там...
