Новый, 2002 год встретили по-разному: на Урале, как всегда, шумно и весело с зимними забавами, в Москве Чертовы и наконец-то переехавшие в Кубинку Доронины тоже веселились во всю. Ванька и Витёк тряхнули стариной и оторвались по-полной, их поддержали синхронисты и Егорушка Доронин, и только кругленькая конопушечка была в стороне.

Она было рыпнулась, но Ванька и Димуля тут же всполошились:

-Э-э-э, нам Санька нужен здоровенький и доношенный!! Не балуй, мамуля! — на два голоса загомонили её мужики.

Натаха вздохнула:

-Ну вот, я хотела чуть-чуть, разок с горки маленькой съехать!

-Правильно папка тебя называет, коза-дереза и есть, — ворчал Димка, неуклюже поправляя сбившуюся набок вязаную шапочку мамки. — Не девочка ведь, а все как мы с Дашкой стараешься пошухарить.

-Не бурчи, старшенький! — поцеловала его в щеку мамулька, — можно подумать, тебе не пятнадцать -пятьдесят лет!

-А вы с отцом как малолетки, вон, постоянно ругаетесь-миритесь, не я, так совсем порядку в доме не будет.

Как-то враз безбашенный их сынок стал серьезно-разумным, и на удивленные вопросы всех отвечал так:

-Не, ну должен кто-то в нашей развеселой семейке быть поответственнее!

Баба Оля постоянно ставила Димульку в пример своему, так и оставшемуся безалаберным, сыну.

Ванька же гоготал и соглашался, но наедине с Наташкой переживал:

-Ну вот как его отвадить от желания в Рязань поступать? На фига вот? А все Толюшка — старый чудик. Как я проглядел, что сынка постоянно про армейскую жизнь интересуется, а дядька ему втирает про это?Армия-то сейчас... растудыт... никакая, это мы служили в самой лучшей в мире армии. А с другой стороны... может, когда и будет нормальная армия в нашей России? Надо Авера подключать, он же самый главный авторитет для них, как же, чуть что — "дядя Авер сказал, а дядя Авер посоветовал", заедает ведь. Чё молчишь?

-Сам же постоянно с Авером треплешься по полчаса, а то и больше, ревнивец. Да и Саша плохого не посоветует, это вы с Витьком — два обалдуя.

-Во, нет, чтобы мужа Ванечкой любимым называть — обалдуем окрестила, и за что люблю такую козу-дерезу?

-А я тебя за что?

-Ну как же, за что? За рост, за стать, за..

-Блудничество и нахальство, — добавила Наташка.

-Когда это было? Ты ещё сиську сосала. А потом я совсем хорошим стал, да и труселя мои, в огурцы тебя сильно впечатлили.

Посадив по привычке жену на колени, Ванька стал целовать свою кругленькую конопушечку.

-Мам, пап, — ворвалась к ним дочка, — ну, как всегда, только дети из комнаты — у них обжиманки начинаются. Как в поговорке — "кот из дома-мыши в пляс".

-Наташ, чё они у нас так быстро выросли, не знаешь? Вот, были мелкие, мое слово было закон, а ща хамят некоторые... может, ремня, а?

-Я вас тоже люблю, но вы как дети... хотя так интереснее, а то вон у Родькиных, скучные такие предки, аж зубы сводит, то ли дело вы — искрит и паленым пахнет постоянно от вашего общения.

Авер же испытал жуткие муки ревности, над которыми потом долго прикалывалась Алька.

Зоя Петровна ушла на покой, оставив Алюню единоличной хозяйкой самого приличного в городе кафе.

-Мне хватит процентов, а каждый день заниматься проблемами и нервничать,— я уже не молодая, а тебе и карты в руки. У тебя трое деток — вон, Настюшка заневестилась, там Филечка подрастет, Мишук задумает жениться... Работай, ты девочка цепкая, жизнью битая, а я по старой памяти буду навещать, подсказывать, если что, приглядывать.

Авер подъехал к кафе немного раньше условленного срока, минут на десять — собрались они с Алюней доскочить до Чусового, на оптовый склад. Зарулив во двор, заглушил мотор, отстегнул ремень и замер... В углу двора какой-то мужик, закрывая телом обзор, зажимал его... Алюню!! То, что это, она не вызвало сомнения — Алька на работе всегда бегала по улице в своей давнишней и горячо любимой, подаренной лет двадцать назад Славиными, куртке.

У Авера потемнело в глазах, он судорожно открыл дверцу и вывалился из машины, рванувшись к нагло целующейся парочке.

-Саш, ты уже приехал? Я сейчас! — раздался родной голос за спиной. — Две минутки подожди!

Все ещё разъяренный Авер резко обернулся — его любимая жена выглядывала из двери котельной.

-Саш, что? — тут же взволнованно спросила жена, увидев его лицо, — что случилось?

Авер шумно выдохнул:

-Я было подумал... там, — он кивнул в сторону угла, — там ты непотребством при живом и как бы любимом муже занимаешься. Уфф, аж в глазах потемнело.

— Вика! Я тебя уже предупреждала? После работы — сколько угодно общайтесь, но, похоже, бесполезно, будем расставаться. И зачем ты мою куртку одела?

-Да я, Альбин Михална, на минутку только, Вовка вот заехал, я хотела быстро, а он вот соскучился, простите, пожалуйста, я больше так не буду.

Алька вздохнула:

— Не так давно был вроде Коля? Вечером приеду, разберемся. Молодой человек, уходите.

Мимо прошмыгнул смазливый мужик.

— Все, надоело! Только чуть посимпатичнее обезьяны кто появляется, девица про все забывает. Шустрая, ловкая, но лучше сама встану за прилавок. Саш, и ты мог поверить, что я тебя? Тебя??? Вот на это... променяю.

-Аль, куртка твоя, рост тоже такой же, что я ещё мог подумать?

-Подумать мог, что твоя жена кроме одного, ревнивого, как оказалось, мужчины с любимым шрамом на левой щеке, может ещё кого-то хотя бы рассмотреть? Ай-яй-яй, товарищ майор, какого вы мнения о жене.

-Жену люблю сильно, вот и испугался — вдруг ей чего-то стало не хватать?

-Стареете вы с Чертовым, мысли чудные стали появляться.

Саша оглянулся и тоже, облапив Альку, полез целоваться.

— Авер, я только что замечание работнице делала, — смеялась Алька.

-А пока никто не видит! — заулыбался Авер.

Тонков усиленно старался хоть немного понравиться бывшей, но она с неизменным равнодушием, ехидством и скепсисом воспринимала все его попытки приблизиться к ней. Не помогало и Сонькино горячее обожание папашки, а на его ласковое обращение "Алиночка" -она взорвалась...

-Тонков, — иначе она его и не называла, — зачем тебе все эти политесы? Мы оба прекрасно понимаем, что сосуществуем рядом только из-за Соньки, ни ты во мне, ни я в тебе-нужды не испытываем. Хочешь, чтобы дочь была рядом — прекрати эти ритуальные танцы вокруг меня, они кроме раздражения ничего не вызывают, будь добр, называй меня полным именем.

И с удивлением увидела, как никогда не лезущий за словом в карман Тонков как-то сдулся, сник, кивнул ей и со вздохом сказал:

-Прости, я надеялся... хотел бы вернуть дочери мое отчество и фамилию... хоть я твоему Науму и благодарен, но очень корябает в душе осознание своего рас... здяйства, прости! — он сгорбившись ушел из кухни.

-Надо же, неужели у этой бездушной сволочуги какие-то чувства появились, кроме как телок иметь? — ну не верила ему Алина, былое предательство не забывалось.

Новый год встретили дома, почти по-семейному. Сонька была в восторге: сама выбирала елку, сама накупила ворох игрушек, мишуры, гирлянд. Сама, прыгая как маленький ребенок, наряжала ёлку и украшала комнату, прикупили с папкой фейерверков и петард, — у ребенка горели глаза в предвкушении. Тонков, покупая все, не препятствовал, ведь ребенок впервые в жизни встречал Новый год с настоящей елкой, а он сам в семейном, ну почти семейном, кругу.

Алина наготовила салатов, испекла свой фирменный торт, потушила мясо, Тонков и Сонька накупили фруктов, сладостей.

Небольшой стол поставили неподалеку от елочки, Тонков ухитрился незаметно положить подарочки для девочек, Сонька приготовила каждому родителю по собственноручно сделанному снеговичку, Алина же купила им по брелочку с лошадкой — символом года. Деньги от Тонкова брала только на продукты, тот бесился про себя, но вслух ничего не говорил, боясь, что тогда-то она точно уйдёт с дочкой и останется он опять, как пушкинская старуха, 'у разбитого корыта'.

Заскочивши тридцать первого поздравить всех к Афанасьевым, вкратце обрисовал свою сложную ситуацию, на что получил прямолинейный, как и всегда, ответ:

-Бумеранг, Мишка, он вернулся, за все своя плата. Определись точно — нужна она тебе, значит, старайся, чтобы хотя бы симпатия возникла, а нет — не пудри мозги. Судя по всему, она отнюдь, не серая мышка, как ты когда-то говорил? Интересно посмотреть на ту, что на тебя, скажем так, положила...? И не будь дураком — не распускай руки, эти все твои касания невзначай, взгляды игривые...

-Какой там, — махнул рукой Тонков, — я тут Алиночкой её назвал, в ответ полную задницу огурцов насовала. Вот, думаю, ну будь она такой колючей в то время, хрен бы отпустил, а сейчас вот... вроде и рядом, а как стена между нами, непробиваемая.

-Не, а ты хотел, чтобы она сразу в постельку к тебе? Да и муж, судя по тому, что дочку удочерил, мужик нормальный был, и сравнение не в твою пользу.

-В том то и дело, хочу не в постель, наоборот, чтобы приходить домой, и тебя радостно встречала не только дочь, а и жена...

-Во, я и говорю — бумеранг. Нужна — значит старайся, не хвост, как павлин распускай, не гусарь, а делом и уважением, чё тебя учить, сам не маленький. Познакомишь хоть?

-Серег, честно, боюсь! Но и не отступлю! Поверишь, домой лечу каждый вечер, как на пожар, а дочка у меня, — он зажмурился, — вот с ней точно познакомлю! Я сначала хотел под елку ей какое-то кольцо прикупить, а дочка сказала, что ни фига не примет такое. Думали-думали с ней, чего. Вот, перчатки какие-то "суперские", как дочь скажет, да телефон, приняла бы только...

-Ха, Мишка, попал ты по самое не хочу, вон, про дочку только и слышу...

-Сам себе удивляюсь, никогда не думал, что способен на такое, дед бы сказал — "клюнул жареный петух тебя!"

Новый год больше всех понравился Соне, особенно фейерверки, она прыгала и восторженно кричала на каждую новую фигуру, расцветающую в небе.

Алина опять поразилась на Тонкова, возле дочки он тоже сиял не хуже салютов.

-Неужели он так притворяется? Или все-таки дочка на самом деле сумела раскопать в этом, по её мнению, бездушном мужике что-то хорошее? Будем посмотреть, — решила она.

Вскоре после Нового года Алька имела счастье лицезреть таинственного сына Антоновны — Васю. Антоновна в свои восемьдесят восемь, стала сильно болеть, с трудом ходила. Аверы, считая её своей родной, отвозили на процедуры, покупали лекарства, еду, не оставляли без внимания, звали к себе пожить, но она категорически не хотела уходить из своей избы.

-Мы с ней срослись уже, да и привычно мне все здесь, вон, как Саша с Петей помогли с ОГВ, совсем горя не знаю, а и тепло всегда.

Видно было, что бабулька доживает свой век. Алька не выдержала — написала письмо сыночку, который за двадцать один год, так ни разу и не навестил свою мать. Приехавший вскоре, шестидесятилетний сыночек краснел и бледнел в разговоре с Аверами, Алька просто-напросто рассказала, как жила его мамка все эти годы, как она его ждала каждое лето, как хотела хоть одним глазком увидеть внуков... а то и правнуков, как абсолютно чужие по крови Аверы стали для неё семьей...

-Нечего мне сказать... в письмах мать всегда писала, что у неё все в порядке, а я... все какие-то дела, проблемы. Я ведь все годы поддерживал её, деньги присылал...

Алька чуть не плюнула:

-Вот, Вам бы такую старость, одному, в тоске!!

Антоновна же, увидев сына, сначала и не признала в этом седом и ставшем ниже ростом мужике своего сына, лишь когда он заговорил, удивилась:

-Вася, сынок, ты ли это? Ай случилось чего, ты приехал? — подслеповато щурясь, спросила она.

-Навестить вот собрался, — промямлил 'ребенок', уже имеющий внуков.

-И то, и то, — покачала головой мамка, — хоть не к холодным ногам приехал.

Она как-то отстраненно-вежливо слушала сынка — про его жизнь, про деток, про внука-правнука Антоновны, и не радовалась.

-Вот и хорошо, что ты, сынок, жив-здоров, и я на тебя поглянула, Миньку вот дождуся и на погост пора.

-Ккакого Миньку? — запнулся сынок, ужасаясь её равнодушию к нему.

-Миньку-то? А внучка моего, самого желанного, у меня ить их трое: Минька, Настька и Филенька. Настька-то хулиганкою росла, Филюня, он как котенок игручий, а Минька... — она помолчала, — Минька -это мне утешение и душевность, как дед их говорил, "завсягда". Ты не обижайся, отвыкла я от тебя-то, пойду, полежу чуток. Небось, через два дня скажешь, что ехать должон уже, ты не стесняйся, я давно поняла, что мы с тобой навроде в родстве, а и навроде как чужие.

Мать ушла в свою спаленку, уснула, изредка всхрапывая, а сынок сидел, обхватив голову, и качался из стороны в сторону. Сколько так сидел, сам не понял, проснувшаяся мамулька вышла и, завидев его такую позу, спросила :

-Ай болит у тебя чего?

-Да, сердце, очень!

-Есть ли оно у тебя, сынок?

-Ох, мам, как я перед тобой виноват, как жить-то теперь с этим, с такой тяжкой виной?

-А как и жил сынок, однова хорошо — увидела я тебя напоследок. Вспомнил про старую свою мамку, значится, не совсем я плохая мать.

Что ты говоришь? — вскочил сынок Вася, — что ты городишь, это я — скотина первостатейная, все себя уговаривал... вот, на следующий год точно к мамке заеду...

В дверь постучали:

— Да, заходите, кто тама? — шумнула Антоновна, и через минуту сынок с отвисшей челюстью наблюдал за враз помолодевшей и засиявшей своей мамкой — она радостно гладила по лицу, нацеловывала, присевшего на табуретку, высокорослого молодого парня, приговаривая:

-Ай, какой ты баской стал, дай я хоть на тебя нагляжуся, ай, красивай ты мой. Не забыл свою Атоновну!

Тот вытерпел тщательный осмотр, поднялся, бережно обнял и проворчал:

-Чего болеть-то надумала, мне ещё полтора года учиться, потерпеть не могла?

-А и прав ты, Минька, но ноги шибко подводют, старая я совсем стала.

-Старая она, дед, вон, до девяноста семи себя старым не считал! — притворно ворчал Минька, а сам с печалью понимал, что совсем недолго осталось его 'третьей баушке-Атоновне.'

-А у меня вот, Минь, сынок, как Настька сказала, нарисовался, чё-то там ещё, не вытрёшь, что ли?

-Вот, Вася, это мой старший и самый любимый внучок, выросший на моих руках — Мишук.

— А уж и ждала-то я тебя сколь долго! — пожаловалась она внучку.

-Да ладно, долго, как всегда!

Они разговаривали, радостно поглядывая и поддевая словечками друг друга, а сынок слушал и понимал, что чужой парняга и его старенькая мамка души не чают друг в друге, и его забота о матери, заключавшаяся в отправке ей небольших сумм денег, выглядит просто кощунственно. И уезжал он через неделю с горечью в сердце и тяжкой виной.

Все каникулы Минька старался каждый день навестить баушку, посидеть с ней, попить чайку с мамкиными пирогами, поговорить, возил их с Филюшкой на прогулки, а у самого щемило сердце.