В пасти Джарлака (общий)

Играя в потухших глазах

Всё саваном ночи укрыл

Липкий удушливый мрак

Рухнут дождём небеса

И в каплях прозрачной воды

Твои голубые глаза

Осколки вчерашней мечты

Там куда ты ушла

Вечный свет и смерти нет

Там всегда покой и тишина

Ждёт меня свет другой

Он холодный и чужой

Предо мной дорога в никуда

Во мгле ледяной пустоты

Сквозь ветра холодного вой

Стою у последней черты

Твой голос зовёт за собой

В мире иллюзий и снов

Тебя не могу я найти

Через пустыню веков

Сотни дорог мне пройти

Там в лучах цветущий сад

Утопает в алых розах

Там всегда покой и тишина

А меня ждёт свет другой

Он холодный и чужой

Предо мной дорога в никуда

Через две минуты волшебная песня закончилась. Народ потрясённо безмолвствовал. В наступившей тишине было отчётливо слышно, как кто-то надрывно всхлипнул. Да что там говорить, даже я чуть не прослезился, настолько была грустной баллада, настолько великолепным было исполнение. И главное — искренним. Пока звучал эльфийский голос, я верил, что Элеондил лично пережил боль утраты.

Но песня закончилась, и лицо эльфа вновь стало каменно-надменным.

Он сошёл со сцены под неистовые рукоплескания. Кто-то подбежал с пером, чернильницей и клочком пергамента просить у него автограф. Элеондил небрежным движением чиркнул на листочке, и обладатель автографа скрылся в толпе, сияя как надраенный самовар.

— Дошло теперь до тебя, дубина? — спросил капитан. — Ну что, будешь пытать счастье или сразу на костёр?

— Буду, — сказал я и двинулся к сцене.

— Держись, Петро! — крикнул вдогонку друг.

Не успел я подняться на помост, как в меня полетел вилок капусты. Я еле увернулся. Вот уроды! Я ещё даже петь не начал!

Кстати, а что петь-то? Я пока так и не придумал с чего начать. Полагаю, такие бессмертные хиты как 'Yesterday' и 'Stairway To Heaven' стоит отложить до следующих раундов, а пока исполнить что-нибудь попроще. Но тут мимо меня пролетело яйцо, и я решил сразу взять быка за рога. Слабаю настоящий хит!

Васян хоть и назвался конферансье, но, увидев в руках публики всевозможные испорченные продукты, готовые полететь в сторону сцены, снял с себя обязанности. Придётся объявлять песню самому.

— 'Hotel California'! — провозгласил я и пробежался по струнам.

Потом запел.

Я старался выжимать из голоса всё на что способен. Другого шанса ведь может и не быть!

Народ притих, вслушиваясь в незнакомую музыку. Гнилыми помидорами и прочим дерьмом в меня уже не кидали. Со стороны второго помоста, где были привязаны друзья, раздались ликующие крики. Аплодировать они не могли — руки им никто не развязал, но орали во всю глотку. Их поддержка была мне нужна, как воздух.

Я оглядел толпу и увидел Элеондила. Он в сторону сцены демонстративно не смотрел. Ещё бы, разве найдётся кто-нибудь способный бросить вызов такому блистательному вокалисту! Не могу сказать, что его невнимание меня огорчило. Хотя я понимал — всё равно рано или поздно увидит. Увидит и узнает. И тогда придется уворачиваться не от вилков капусты, а от стрел! Я нутром чувствовал, что Элеондил вот-вот бросит взгляд на сцену.

Так и случилось. Только мне начали серьёзно аплодировать, как любопытство в эльфе взяло верх над гордостью, и он повернул свой лик к помосту.

Наши глаза встретились. Сначала он вытаращился, а потом слегка позеленел. Дернулся за луком, натянул тетиву. Я взмок от пота и начал молиться. Острый наконечник смотрел прямо мне в горло. А на сцене и спрятаться-то негде!

Я продолжал петь, хоть голос стал предательски подрагивать.

Секунду Элеондил сверлил меня взглядом. Потом коварно улыбнулся. Понял, гад, что я в панике и наслаждается моим страхом!

Почему Элеондил меня до сих пор не продырявил, я прочитал в его глазах. Эльф не мог допустить, чтобы кто-то попытался посягнуть на его победу. Но победить он должен только в честном соревновании. Иначе — это будет ударом по самолюбию.

В том, что победит, Элеондил нисколько не сомневался. А я от него никуда не денусь. Уже догадываюсь — какое желание он загадает!

Все эти мысли метались у меня в голове, а сам я продолжал петь!

Всё. Допел! Сошел на дрожащих ногах со сцены. Под аплодисменты! Хоть и не такие бурные, как после выступления фаворита, но всё же.

Васян захлопал меня по плечу:

— Отлично, Петруха! Мы их сделаем!

— Слушай, а где эта Калифорния? — спросил Балус. Судя по голосу, он помаленьку начинал верить, что я смогу выиграть состязание.

— Калифорния — далеко, — сказал Стольник. — А победа — близко!

* * *

Турнир близился к концу. Остались только мы с Элеондилом. Последние раунды мы пели по очереди, а толпа поддерживала нас обоих в равной степени. Мой репертуар почти иссяк. Из знаменитых песен у меня в рукаве осталась только 'Yesterday'.

На суд слушателя уже были вынесены: 'Stairway To Heaven', 'Dust In The Wind', 'Besame Mucho', 'Shape Of My Heart', 'Wonderful Life', 'Pretty Woman' и рондо аля турка Моцарта, которое я успел переложить для мандолины, пока Элеондил исполнял какую-то балладу. 'Турецкий марш' я, естественно, не пел, а просто сыграл, под восторженные вопли. Наших композиторов я тоже не обделил и слабал: 'Подмосковные вечера', 'Дороги', 'Очи чёрные'.

Современные хиты я не исполнял намеренно. Они ещё не испытаны временем.

После каждой песни заботливый капитан (уже окончательно уверовавший в мою победу) давал мне хлебнуть воды или вина. Без этого я бы просто-напросто охрип. Теперь я понял, что чувствуют звёзды, отпевшие трёхчасовой концерт без фанеры.

Народ визжал от восторга. А когда я исполнил 'Yesterday' рукоплескания и крики не смолкали минут десять.

Элеондил стоял белый от ярости, руки дрожали и, то и дело, тянулись к луку. Я понял, что победил.

Но толпа не отпускала меня со сцены. Они требовали, чтобы я исполнил что-нибудь на бис. Как назло мой репертуар закончился. Что же делать?

И тут я вспомнил про самый бессмертный хит всех времён и народов! Любой, кто впервые берёт в руки гитару, независимо во дворе или в музыкальной школе, через несколько дней уже умеет играть первые такты этой великой песни. Грех не сыграть напоследок Диппёрпловскую 'Smoke on the water'!

Я быстро перестроил мандолину чуть пониже и вдарил по струнам. Да уж, с электрогитарой ей не сравниться, но хит на то и хит — он звучит на любом инструменте.

Народ притих.

Я сыграл только вступление, даже до куплета не дошёл.

Меня прервали.

Верховный инквизитор епископ Гафтон вскочил с кресла и, брызгая слюной, заорал:

— Адская музыка! Она не угодна Богу! В этих нотах протест нашёптанный Нечистым!

Над площадью повисла тишина.

Нет, ну надо было мне её сыграть! От злости я чуть не сломал мандолину. Что теперь будет? Судя по перекошенному лицу Гафтона, победы мне не видать!

Инквизитор, в окружении нескольких стражников, спустился с трибуны и взошёл на помост. Солдаты взяли меня под руки, а отец Гафтон провозгласил:

— Поскольку прислужники искусителя не имеют права участвовать в состязании, победителем объявляется Элеондил Золотая Арфа!

Эльф, по-змеиному улыбаясь, поднялся к нам.

— Что же касается слуги Нечистого, — продолжал инквизитор, — мы сделаем всё, для того чтобы спасти его. Святая церковь карает любя! Святая церковь любит карая! Искуситель не получит ни душу, ни тело этого заблудшего юноши. Бренное тело мы предадим огню, а бессмертная душа, пройдя через муки, попадёт в руки Господа нашего.

Я остолбенел. Из огня да в полымя в буквальном смысле!

— Что скажет в свою защиту прислужник Нечистого? — вопросил епископ.

От злости и отчаянья у меня отнялся язык.

— Я так и знал — ему нечего сказать.

Толпа загудела, послышался свист и улюлюканье. Они с одинаковой радостью посмотрят и на то как я пою и на то как меня сожгут.

— С одним делом, с Божьей помощью, разобрались. Теперь, отдадим дань традиции и наградим победителя. Каково будет ваше желание, благородный эльф?

— Вы только что его исполнили, господин епископ. А точнее вот-вот исполните. Костёр для этого... эээ... юноши — это лучшее, что я могу пожелать. Честно говоря, казнь через Джарлака мне уже пресытилась. Костёр будет даже пикантней. Правда, у меня есть ещё одна просьба.

— Я весь внимание.

— Мне бы хотелось, чтобы казнили не только пособника Нечистого, но и его друга.

— Вот как? И где же его друг?

— Вон он, среди зрителей. — Элеондил указал на Стольника.

Тот был в шоке. Народ сразу отодвинулся в стороны, и рядом с Васяном остался только Балус. Он испугано пискнул:

— Я не с ними!

Инквизитор недобро прищурился:

— Так, так, так... Если мне не изменяет память, заместитель начальника таможни капитан Балус?

— Вы совершенно правы, ваше святейшество! — произнёс толстяк, стуча зубами.

— Объясните, капитан, что вы делаете рядом с пособниками Нечистого? И... лучше не лукавьте — Господь всё видит. Только правду!

— Охотно, ваше святейшество! — раболепно поклонился Балус. — Сегодня утром эти два мерзавца на лодке гномьей работы, прибыли в Ларецию. С ними были два нелюдя — орк и гном, а также две девки сомнительной репутации.

— Выходит, их было шестеро, — подметил Гафтон. — Хм... нехорошая цифра — число искусителя... Что произошло дальше?

— В ходе осмотра выяснилось, что они пытались провезти контрабандный товар! Эльфийские стрелы, гномьи поделки. А ещё транспортировка орка была не соблюдена — его перевозили без ошейника. Но самое главное — негодяи заплатили таможенную пошлину фальшивым золотом!

— Да гонит он всё! — вскричал Васян. — Это была не пошлина, а взятка!

— Молчать! — Капитан отвесил Василию подзатыльник. — Надеюсь, вы не поверите в эту ложь, ваше святейшество?!

Инквизитор неопределённо кивнул, и Балус продолжил:

— Уже только за контрабанду их стоило вздёрнуть, а за фальшивомонетчество — петля безо всяких разговоров. Но когда я приказал надеть на них пеньковые галстуки, вот этот, — таможенник наградил Васяна ещё одним подзатыльником, — объявил себя магом. Конечно, я в эти сказки не поверил. Я сразу раскусил, что этот лгунишка всего лишь грязный шарлатан. Тогда я решил, что будет лучше повеселить народ, ведь ночь-то сегодня праздничная, да здравствует наш добрый король! Вот поэтому я и привёл негодяев на площадь. Но когда их привязали к столбам, пособники Нечистого начали искушать меня. Один заявил, что поёт как соловей, второй сие всячески подтверждал. Каюсь, я поддался. Но исключительно из желания угодить вам, ваше святейшество. Ибо всем известно, как любите вы музыку. И я, дабы усладить ваши уши...

Васян возмущённо перебил:

— Да он хотел, чтобы его начальником таможни сделали!

Капитан со всей дури врезал Стольнику под дых. Бедняга согнулся пополам.

— Гнусная ложь! Всё было ради музыки! Ох! Если бы я только знал, что передо мной — пособники искусителя!

— Занимательная история, — сказал инквизитор. — Насколько я понял, — на том помосте к столбам привязаны их сообщники.

Балус подобострастно закивал.

— Капитан, ваша задача сопроводить прислужников Нечистого к столбам, привязать их рядом с товарищами и проследить, чтобы до самой казни они не выкинули какого-нибудь фокуса. И больше не поддавайтесь на их посулы, слуги искусителя умеют убеждать.

— Всё будет сделано в лучшем виде, ваше святейшество!

— Имейте в виду, если что-нибудь сорвется, и они не будут сожжены, на костёр отправитесь вы. И вот ещё что... помолитесь, чтобы Господь простил вас за непомерное честолюбие и алчность.

Таможенник промычал что-то утвердительное, сгрёб Васяна за шкирку и потащил в сторону столбов. Меня повели туда же.

* * *

— Чавой-то не начинають?!

— Ждуть самого кардинала и епископа Георгия.

— Чавой?

— Кардинала с епископом, говорю ждуть!

— Я туть за место в первых рядах двадцать седриков отвалила! Вон верховный-то инквизинтер уже туть, а всё не начинають!

— Точно, точно. Дома дровишки кончились, печку топить нечем, думала, хоть туть погреюсь! А всё не начинають! У меня вон уже косточки все замёрзли!

Вот сволочные бабки! Меня разбирала такая злость, что я даже костра бояться перестал. Хотелось разорвать верёвки, а потом задушить этих мерзких старух.

Но верёвки не поддавались, как я ни старался. И даже если бы мне удалось освободиться, дальше я вряд ли, что-то смог бы сделать. Перед помостом кольцом расположилась стража с алебардами и копьями в руках.

Руководил оцеплением капитан Балус. Он ругался, раздавал рядовым стражникам подзатыльники, кривил морду, в общем — прибывал в самых расстроенных чувствах. Ещё бы, ведь капитан был в шаге от того, чтобы стать главой всей таможни, а вместо этого получил нагоняй от инквизитора.

Посмотреть на казнь собралась, наверное, вся Лареция. От помоста, где проходил турнир бардов, народ перекочевал к помосту, где будет костёр.

Высоко на трибунах в удобных креслах сидела городская знать. Их было хорошо видно — кругом горело множество факелов.

Народ попроще стоял на своих двоих. Передние ряды оккупировали жаждущие крови старухи.

Помимо бабок впереди стояли ещё и ребята Элеондила. Командор белозубо улыбался, а когда наши глаза встретились, помахал мне рукой.

Издевается, гад! Ладно, посмотрим еще, кто будет смеяться последним.

Это я так себя успокаивал. На самом деле и ежу понятно — что последним будет смеяться, как раз, эльф. Вон уже отец Гафтон на помост поднимается. Сейчас начнётся!

Верховный инквизитор был облачён в пурпурную сутану, а в руках держал увесистую книгу. На обложке золотом был вышит крест. Библия.

Гафтон величественно поднял руку, призывая народ к тишине.

Постепенно крики смолкли.

— Добрые и богопослушные жители Лареции. Сегодня у нас праздник — день рождения нашего всеми любимого короля! К сожалению, его величество не может присутствовать на казни. Даже в свой день рождения он трудится на благо королевства. Но народ сегодня вправе отдохнуть, ведь Господь благословил праздники! И мы приготовили для вас воистину праздничный подарок. Незабываемое зрелище! Четыре души будут преданы в руки Господа нашего! А заодно, сожжём двух нелюдей. Господь не дал им души, но милостиво позволил жить в нашем прекрасном мире. А эти неблагодарные создания посмели нарушить законы и человечьи и божьи! За это придётся заплатить!

Толпа возликовала. Бабки просто визжали от счастья. Когда они, наконец, заткнулись, инквизитор повернулся к нам, и стал зачитывать приговор:

— Сейчас моими устами говорит сам Господь. Он не даст мне соврать! — При этих словах Гафтон положил ладонь на библию. — Вас обвиняют в незаконной работорговле, контрабанде, фальшивомонетчестве, шарлатанстве и ереси! Один из вас — прислужник искусителя. Другие — его пособники. Всего этого хватит на десяток смертных приговоров! Может, кто-то из вас сказать что-нибудь в защиту?

— Я могу! — пробасил Дитер.

— Мы не будем слушать нелюдя, — презрительно улыбнулся епископ.