Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— С теми, вчерашними, на Геллендвагене, что?
— Ничего. Нету их... — Михалыч положил сосиску на хлеб, полил горчицей и откусил сразу половину.
Я ждал. Дожевав, он продолжил:
— Ни документов, ни отпечатков. Призраки.
— Так допросить...
Он очень странно на меня посмотрел:
— Некого допрашивать. И он показал четыре пальца. Цифра четыре означала смерть. Как у японцев: иероглиф "сандзю"...
— То есть как? — я чуть не подавился глотком теплой коричневой бурды, отдающей желудями. Голос непроизвольно "дал петуха". — Тоже подушки не раскрылись?
— Да нет... Всё в порядке с подушками. У обоих — дырки в затылках. Пули обычные, девять миллиметров.
Я помолчал, переваривая.
— Стало быть, с ними был кто-то третий, не пожелавший оставлять свидетелей? Сидел, например, сзади. Выстрелил два раза и мирно удалился. Никто и не заметил.
— Женщина там была. Сказалась свидетельницей... А какие, к бабушке, свидетели? Мы её и спровадили...
— Приметы?
Он пожал плечами.
— Баба и баба. Плащ, косынка, очки... Стройная, губы намазаны...
Аппетит пропал, на языке появилась знакомая горечь. Людей убили потому, что они следили за нами. Что за разборки, и кто их спровоцировал?
— А машина? Тоже без регистрации?
— Да нет, с машиной как раз всё в порядке: куплена через посредника, неделю назад. Не подкопаешься. Так что... Полный ноль. А у тебя? Удалось этому хакеру что-то нарыть?
— Да уж удалось...
Я поморщился и потер виски. Голова шла кругом.
— Ну давай, не тяни, Романыч!
Собрался с мыслями...
...Дядя Костя, вместе с отцом, ввязались в какую-то авантюру. Если б они не были кадровыми офицерами, прошедшими огонь, воду и медные трубы, я бы подумал, что им запудрили мозги, показав пару фокусов. С другой стороны: кое-что из этих фокусов я видел сам... Точнее, не сам, но очевидцы были надежные. Михалыч, например. Он там был, когда лошади сверзились с крыши театра...
Еще в деле фигурировал загадочный, — тьфу, тьфу, — консультант. По словам отца — человек совершенно необыкновенный. Что это означает конкретно, генерал Воронцов распространяться не пожелали...
Но после того, как на наши головы свалился Алекс Мерфи, погиб дядя Костя. У меня были серьезные опасения, что и отцу грозит что-то в таком духе, но Михалыч успокоил: дачу негласно охраняют.
Очевидно, Кремлев нарыл что-то важное, что-то, заставившее его врагов пойти на крайние меры. Меня же пытались отправить вслед за дядей Костей из боязни, что я тоже что-то знаю. Или могу раскопать. Самый главный вопрос: кто такие эти враги?
Пока я беспокойно ворочался под колючим пледом, Максим утянул ту самую программу, которой хвастались наши информационщики. Парнишка, конечно, совершил государственное преступление, но...
Утром он сказал:
— Как я уже говорил, они не сами написали эту программу.
— Как это? — я практически ничего не понимал в электронике.
— Ни черновиков, ни альфа-версий — ничего, что говорило бы о долгой, кропотливой работе. Она у них просто появилась, в том виде, как есть. Довольно сложная штуковина, надо сказать. Может подключаться к чему угодно: спутники, дорожные камеры, телефоны... Словом, от неё не спрячешься. Сканирует любое изображение, прогоняет по сотням баз данных и находит человека в считанные минуты.
— Мне сказали, эта программа сама определяет потенциальных преступников.
— Не знаю... — он снял очки. На переносице осталась глубокая вмятина. — Существуют, конечно, самообучающиеся проги, ими пользуются банки, например. По заданным параметрам определяют кредитоспособность клиентов... Торговые сети, рекламные фирмы пользуются такими: по поведению пользователя вычисляют, какой товар ему предлагать... Так что, может, и существуют такие, что определяют поведенческий профиль предполагаемых преступников... Но глобальную систему контроля придумали в первую очередь рекламщики, они давно вкладывают в это огромные деньги. Зачем им преступники?
— А те три фотографии? Удалось что-то узнать?
— Да как сказать? — он, морщась, снова нацепил очки. — О Мерфи — не больше того, что есть в вашей папке, плюс — программа несколько раз засекла его на камерах. Вокзал Можайска: там у него что-то вышло с парнями Джафара — знаете его?
Я кивнул. Мертвец Джафар фигурировал как один из крупнейших воротил незаконного тотализатора. Может, Мерфи ему задолжал? У меня засосало под ложечкой. Вот будет номер, если он сбежал из-за того, что должен чеченской мафии... И к нам, к нашей ситуации не имеет вообще никакого отношения.
— Шестерок Джафара тоже опознала программа. Они вместе зашли в привокзальный туалет, вышел оттуда только ваш подопечный. В сортире камер нет... Затем Мерфи спрятался на какое-то время в комнате матери и ребенка, а спустя два часа сел в поезд Москва-Смоленск. Да, всё это время он был не один. Подросток: то ли девчонка, то ли парень — по одежде непонятно. Больше их не видели... В смысле — никакие камеры их больше не фиксировали. Возможно, с поезда они спрыгнули ночью, где-нибудь в степи... До Смоленска не добрались.
Ай да Мерфи! Появился, значит, на краткий миг, и снова сгинул бесследно.
— Что еще? — спросил я.
— Вот этот, — он показал фото старика. — Кацман Александр Наумович. Математик. представляете, он доказал теорему Ферма!
— Ну и что?
— Более трехсот лет считалось, что это — недоказуемая теорема. Он — своего рода знаменитость. В узких кругах... Пропал без вести. Поиски ничего не дали, но, предположительно, похитили его исламские экстремисты.
Еще раз внимательно рассмотрел лицо на фотографии: еврей как еврей... Пожилой, длинноносый, глаза умные... Я прекрасно помнил этого Кацмана: о нем тоже было в папках Кремлева. Что-то о "Моссаде"... Тогда понятны исламисты. Ну, дядя Костя, загадал загадку! Черт, и почему я не читал внимательнее? А теперь — ищи ветра в поле эти папки...
— Ну, а третий? Удалось что-нибудь узнать?
— Рашид Калиев? Вот... — Макс протянул распечатку.
Снимок под необычным углом, будто снизу вверх. Мужчина стоит вполоборота, на белоснежной, коротко стриженой голове — тюбетейка, одет в темную длинную жилетку поверх светлой рубахи, широкие штаны заправлены в сапоги. В руках — лопата. Вылитый дворник... Кабы не черные очки.
— Где это место? Удалось узнать?
— Дачный поселок под Вязьмой. Между прочим, ваш Мерфи, пока не исчез, двигался именно в том направлении. — и он вопросительно склонил голову на бок.
...Всё это я пересказал Михалычу. Тот задумчиво допил компот, подозвал официантку, спросил кофе... Я не торопил.
— Придется искать этого Рашида, будь он не ладен. — он еще раз всмотрелся в фотографию, сравнил с той, что уже у нас была. — Отправлю ребят...
— Нет! Не надо... Сами поедем. Чует мое сердце, так будет лучше.
— А что в Управлении? Ладно я: ты меня отмажешь. Но кто отмажет тебя?
— Сегодня — воскресенье. Успеем.
Михалыч незаметно сплюнул через плечо и постучал костяшками по столу.
АЛЕКС МЕРФИ, СИРИЯ.
Я боялся даже гадать, что меня ожидает. Попытка левитации? Утопление — с целью узнать, смогу ли я выжить под водой? Сжимая в кулаке деревянную игрушку, подаренную Кидальчиком, брел, едва переставляя ноги.
Привели во двор. Звезды... Острые лучики колют глаза. Ветер сух и горяч, в нем горький запах полыни и тоскливый крик незнакомой птицы. Вопль отчаяния: это всё, что мне осталось.
Решив, что не желаю оставаться подопытным кроликом, я приготовился подороже продать жизнь. Если буду сопротивляться достаточно яростно, в бой включатся охранники...
Остановившись в центре двора, на вытоптанной глиняной площадке, я ждал. Плечи и спина напряжены, взгляд цепко обшаривает пространство. Попытался расслабиться, но ничего не получилось. В голове билась одна мысль: сейчас... сейчас...
Прошло минут пятнадцать. Напряжение достигло предела, а затем начало понемногу отпускать. Адреналин схлынул, оставив горькое чувство поражения. Меня перехитрили. Заставили волноваться, нервничать, и тем самым сжечь необходимую для последнего боя энергию. Я не выдержал:
— Суки!
Тишина.
— Выходите! Что, испугались?
Слова улетели в пустоту. Только ветер, горький запах полыни и жесткие песчинки, секущие лицо.
Я выкрикивал оскорбления по-русски, по-английски, вспомнил даже те немногие мексиканские и гаитянские ругательства, что слышал в школе... Размахивал руками, изгаляясь в неприличных жестах, кидался пылью...
Это был полный провал. Меня ткнули носом, как слепого щенка. Ясно дали понять, кто здесь главный и от кого зависит моя жизнь. Показали, что я сам не решаю ничего. В том числе, когда умереть.
Наконец, вымотанный, я упал лицом в песок и затих. В мыслях мелькали различные способы покончить с собой... Выломать решетку в нашей камере и ухнуть вниз. Или прямо сейчас вскочить, рвануть на стену, и, не останавливаясь, полететь... Отказаться от еды? Броситься на охранников, не оставив им выбора?
Немного успокоившись, перевернулся на спину и стал смотреть в небо. Звезды гасли одна за другой, восток наливался огнем... О! Теперь я точно знаю, где восток! И что это даст?
Поразительно, как быстро человек может перейти от мыслей о самоубийстве к планам спасения! Стоило показаться краешку солнца, как душа воспряла, побуждая тело жить дальше.
А ведь и правда... Умер — значит, проиграл. Проиграть я всегда успею, нужно постараться выиграть.
...Вопреки ожиданиям, отвели меня не в камеру, а куда-то вниз, под землю. Лестница вырублена в скале, всё окутано душными парами нефти.
На стенах, в железных кольцах, горят факелы. От них идет черный дым, совсем такой же, как тогда, когда я ползал по канату... Они используют сырую нефть? Интересно... Может, где-то недалеко — месторождение? Там должны быть люди, связь... Я как-то слышал, что многие нефтяные скважины охраняют русские наемники... Что это может дать?
За размышлениями не заметил, где оказался. Пришел в себя, оказавшись в темной комнате. Прохлада. Сырость. Не то, что в нашей с Кидальчиком душегубке наверху башни...
За эту ночь я иссяк. Устал и морально и физически, и не хотел больше гадать, что меня ждет.
У стены — человек в маске. Катает по столу небольшой шарик, накрывая его попеременно одним из трех стаканчиков. Знаменитая игра в "наперстки"... Никогда не пробовал. Сел на пол, напротив, и стал наблюдать.
Всё в полной тишине, только шарик еле слышно катится по столу. Человек переставляет стаканчики так быстро, что не уследить за руками. Но что характерно: и закрыв глаза, я знаю, где находится шарик. Даже когда он ловко прыгает в ладонь катале...
Я сжал дрейдл в кармане. Почувствовал его тепло, древние, сглаженные грани, провел кончиками пальцев по изгибам букв... Еврейские значения я не запомнил, но немецкие были просты, как дважды два: всё, ничего, половина и ставь. А я ведь никогда не проигрывал... Кости просто не дают такой возможности. Даже в домино есть костяшка "пусто". А на кубиках меньшее значение — единица. Один — больше чем ноль. Значит, используя кубики, я просто не мог проиграть. Никогда...
Стараясь ничем не выказать своего возбуждения, я молча ткнул пальцем в стаканчик. Шарик был там. Еще раз: бинго. Еще... Тем временем, другой рукой, я поворачивал дрейдл каждый раз новой гранью. Вот, на четвертый раз, я ткнул пальцем... Пусто! Пусто, черт побери! Постаравшись запомнить на ощупь очертания буквы, я принялся экспериментировать.
Угадал процентов тридцать из ста... Не слишком высокий результат — чего я и добивался. Приятно было сидеть и играть, а не висеть над пропастью... Что дальше?
Блэк-Джек, Орлянка... Словом, всё, где есть место случаю. Я не напрягался. Побеждал, проигрывал... Задачи то усложнялись, то становились совсем простыми — не заметил никакой системы.
Под вечер, сонный и усталый, приплелся в камеру. Засыпая, понял, что Кидальчика нет...
Сон слетел, я заметался по комнате. Выглянул в окно, просунув голову меж прутьев решетки... Пустота. Небо начинает темнеть, видны первые звезды...
Промучившись еще какое-то время, уснул. Днем камера превращалась в раскаленную душегубку — солнце било в упор, стекла в окне не было, да оно и не спасло бы. Невозможно было есть, спать, разговаривать — только лежать, с трудом втягивая плотный, горячий воздух, и мечтать о ночной прохладе...
Услышав лязг засова, вскочил. Вошел Кидальчик, прижимая обе руки к боку, и прихрамывая. Я бросился к нему.
Раньше меня несколько тяготила навязчивая доброжелательность и болтливость сокамерника. Теперь я понимал, почему он так себя вел... Три месяца ни от кого доброго слова, знака внимания — ничего. Мы — головоломки для изучения, подопытные крысы...
Сейчас, спустя месяц, я испытывал к Кидальчику не менее теплые чувства, чем он ко мне.
Деля на двоих ад душегубки, неизвестности, постоянного ощущения близкой смерти, мы стали друг для друга опорой, без которой возможно, сошли бы с ума.
— Что с вами? Вы не говорили, что вас тоже куда-то водят...
Он только взглянул на меня исподлобья, и, кряхтя, начал опускаться на свою циновку. Да. Он прав. Я был слишком поглощен своими горестями для того, чтобы интересоваться чужими.
— Не пугайте меня, пожалуйста!
— Ничего страшного. Сам виноват. Заживет, до свадьбы.
— Мне бы вашу уверенность.
Я и вправду сильно испугался. Вид у старика был еще более серый, чем обычно. Глаза тусклые, борода свалялась, в углу рта запеклась кровь.
— Вы, молодой человек, — не еврей.
— А это здесь причем? — я помог ему опуститься на циновку, бережно поддерживая под локти. Затем скатал свою постель в валик, подсунул ему под спину, ощущая себя маленьким мальчиком, у которого вдруг заболел любимый дедушка.
— Нам приходилось надеяться на лучшее и в гораздо худших обстоятельствах...
— Что они сделали?
Я прикинул, как бы половчее напасть на охранников, когда они принесут еду.
— Не горячитесь, друг мой. Это не поможет. — он в очередной раз угадал мои мысли.
— А что поможет? — старик дернул плечом, скривился, и стал медленно, боком, сползать на циновку.
— Расскажите лучше, как прошел ваш день...
Я принес бутылку с водой, помог ему напиться, потом сел рядом. За окном стояла ночь. Было всё так же непереносимо жарко, но хоть глаза не слепило. Утерев пот рукавом, я откинулся на стену и закрыл глаза.
— Даже не знаю, что и думать. Играл в игры. По сравнению с прошлыми ночами — просто рай...
Про свою истерику во дворе я решил не рассказывать. К тому же, он мог и сам её наблюдать, из окна камеры...
— Очень интересно. Продолжайте.
— Ну, например — наперсток. Знаете?
— Как не знать...
— По моему, они сдались. — это была догадка, но, на мой взгляд, удачная. — Перестали гонять меня по лезвию, пинать, чтобы я "щелкнул"... И игры — последнее испытание. Надеюсь, я их разочаровал...
— Если вы перестанете быть для них интересным, знаете, что вас ждет?
— Догадываюсь.
— Но совсем не так, как вы думаете... Они же "фарисеи". Борцы за убеждения. Думаете, пустят вам пулю в лоб и выбросят на съедение стервятникам? — Кидальчик горько рассмеялся, но закашлялся. Я снова дал ему напиться. — Как бы не так. Любая жизнь, и смерть тоже, — должна приносить пользу. Скорее всего, вам на грудь примотают взрывчатку. Наденут на голову мешок. На грудь — табличку с соответствующим высказыванием Пророка... Оставят где-нибудь в людном месте. Рядом со школой, например. Или в супермаркете. Вы этого хотите?
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |