"Прямо стая падальщиков над добычей" — неожиданно подумал Олрис.
Один из адхаров выехал вперед. Его лоснящийся, до странности красивый черный конь сделал всего несколько шагов за линию деревьев, когда Безликий натянул уздечку, вынудив его остановиться. Несмотря на тошнотворный страх, Олрис подумал, что преграда из огня, похоже, в самом деле неприятна для Безликого.
Щит стоявшего перед ним мужчины почти закрывал ему обзор, но Олрису все равно мерещилось, что всадник смотрит прямо на него — хотя, возможно, каждый из людей, сбившихся в кучу, чувствовал то же самое. А потом случилось самое невероятное — Безликий заговорил.
— Мы не хотим сражаться с вами. Нам нужен только Меченый. Выдайте его нам, и мы уйдем.
Олрис почувствовал, как по его спине ползет озноб. Давным-давно, увидев Безликих в первый раз, Олрис вообразил, что эти существа должны быть кем-то вроде призраков, и, следовательно, они не могут разговаривать с людьми. Но Ролан быстро развенчал эту идею, сообщив, что "призраки" вполне способны разговаривать, хотя и делают это не чаще, чем необходимо. Обычно адхары пользовались речью для того, чтобы отдать какое-нибудь приказание — перековать коня, починить упряжь, залатать порвавшийся плащ... Но до сегодняшнего дня Олрис не мог представить, чтобы Безликие вступили с кем-нибудь в переговоры. Олрис попробовал уверить себя в том, что это добрый знак — если Безликие пытаются поторговаться, значит, они не вполне уверены в своей победе, — но облегчение от этой мысли оказалось коротким и фальшивым. Олрис чувствовал, что происходящее все больше начинает походить на затянувшийся кошмар, когда ужасная развязка все никак не наступает, и мучительное осознание неотвратимой гибели, которое в реальности обычно занимает всего несколько секунд, растягивается на целые часы.
Олрис заметил, что некоторые из столпившихся вокруг людей воровато переглядываются между собой. Похоже, многих посетила мысль, не следует ли согласиться с предложением Безликого, и те, кому эта идея показалась наилучшим выходом, оглядывались на своих товарищей, надеясь по глазам понять, кто еще думает о том же самом. Олрису хотелось закричать, что Безликие никогда не станут соблюдать свои условия, но легкие как будто бы перехватил железный обруч, и, когда он попытался заговорить, из горла вырвался какой-то жалкий, тонкий звук, напоминавший писк попавшего в капкан животного.
Безликий повторил:
— Отдайте нам дан-Энрикса, и вы останетесь в живых.
— Пошел ты на...., — буркнул прикрывавший Олриса щитом мужчина — незнакомый ему аэлит с курчавой рыжеватой бородой.
— Идите и возьмите, — "перевел" стоявший рядом Рельни. А мгновение спустя раздался странный, булькающий звук, как будто бы Лювинь внезапно подавился. Олрис обернулся и увидел, что разведчик судорожно прижимает руку к горлу. В отблесках костра ладонь казалась красной, масляной от крови. Олрис не успел понять, что это значит, когда ему на голову внезапно обрушился тяжелый удар. Он оказался таким сильным и внезапным, что на секунду все вокруг утратило значение — все, кроме его раскалывающейся от боли головы. Колени подломились, как у деревянной куклы на шарнирах, и Олрис осел на землю, прижимая руки к голове и сдавленно мыча. Сверху на него обрушилось что-то тяжелое. Сначала это показалось ему новым нападением, но, вывернувшись из-под навалившегося на него тела, Олрис узнал Лювиня. Глаза Рельни были широко открыты, кровь из перерезанного горла залила самого Рельни, Олриса и прошлогоднюю листву вокруг. Шум и хаос, окружавшие его, внезапно обрели смысл — Олрис осознал, что вокруг него кипит самое настоящее сражение.
Какой-то аэлит споткнулся о труп Рельни и упал. Его противник, яростно оскалившись, попробовал добить упавшего мечом, но тот со змеиной гибкостью увернулся от удара и рубанул нападающего по ноге, прямо над сапогом. Олрис инстинктивно отвернулся, но все равно услышал жуткий крик — такой истошный и пронзительный, что внутренности Олриса едва не вывернулись наизнанку.
Открыв глаза, Олрис увидел совсем близко от себя меч Рельни, все еще лежавший не земле рядом с Лювинем. "Возьми его!" — скомандовал какой-то голос в его голове. Но Олрис не потянулся за мечом. Вместо этого он вскочил на ноги и бросился бежать.
Он оказался не единственным, кто попытался спастись бегством. Какой-то человек, сорвав с себя мешавший ему плащ гвардейца, перемахнул через один из заградительных костров буквально в двух шагах от Олриса. Они практически одновременно добежали до деревьев, а потом мужчина закричал, заметив впереди почти неразличимых в темноте адхаров.
Если бы Олрис на мгновение задумался о своих шансах уцелеть, он бы почти наверняка остановился, парализованный ужасом, но страх напрочь отбил у него способность о чем-то думать. В эту минуту он не только не знал, куда он собирается бежать, но вообще едва ли понимал, кто он такой. Он действовал бездумно, как животное. Деревья мелькали вокруг с невероятной быстротой, сердце стучало так, как будто собиралось выпрыгнуть наружу, а гудящая от боли голова казалась чем-то посторонним и ненужным, причинявшим исключительно страдания. В другое время Олрис ни за что не смог бы бежать так быстро дольше нескольких минут, но сейчас, когда животный ужас гнал его вперед, он неожиданно открыл в себе запасы сил, о которых даже не подозревал до этой ночи.
Олрис продолжал бежать до тех пор, пока резкая боль в правом боку не вынудила его перейти на шаг, а потом вообще остановиться. Он почувствовал, что во рту страшно пересохло, а солоноватая, тягучая слюна не столько смачивает горло, сколько вызывает чувство тошноты. Несмотря на то, что Олрису хотелось жадно хватать воздух ртом, он вынудил себя дышать медленно и ровно, чтобы хоть чуть-чуть унять сердцебиение, а заодно попробовал обдумать то, что с ним произошло.
Вокруг него был только темный ночной лес. Сколько он ни прислушивался, тишину не нарушал ни конский топот, ни шум продолжавшегося вдалеке сражения. Он понял, что Безликие остались где-то позади. Никто из них не стал преследовать его. По-видимому, он не представлял для них особенного интереса.
Пару секунд Олрис буквально упивался осознанием того, что он остался жив, но вслед за краткой вспышкой радости его накрыло сокрушительной волной тревоги и вины. Мысль о том, что Ингритт и дан-Энрикса наверняка убили, показалась ему совершенно нестерпимой. Олрис снова вспомнил меч, лежавший на земле, и закусил губу. Он мог бы попытаться спасти Ингритт, вместо того, чтобы сбежать, словно последний трус... Умом он понимал, что из такой попытки не вышло бы ничего хорошего. Он ведь ни разу не держал в руках оружия, за исключением утяжеленного меча для тренировок. Любой гвардеец Уриенса зарубил бы его в первую секунду. Но сейчас это нисколько не мешало ему ненавидеть самого себя.
Олрису вспомнилось, как он мечтал стать воином и победить дан-Энрикса, и его отвращение к себе достигло наивысшей точки.
"Я ничтожество" — подумал он.
Потом он вспомнил Рельни — его перерезанное горло и остекленевший взгляд — и сердце у него тоскливо сжалось. Готовясь к сражению с Безликими, Рельни едва ли мог предположить, что не успеет нанести ни одного удара, и будет убит со спины, исподтишка. Он не заслуживал подобной смерти. "Кто же мог его убить?.." — подумал Олрис. Внутренний голос с издевательской готовностью ответил — "Надо полагать, такой же трус, как ты".
Глаза у Олриса расширились. Только сейчас он начал сознавать, что именно с ними произошло. Должно быть, слабым и безвольным людям свойственно сходить с ума от близости адхаров. Надо полагать, гвардейцы Уриенса чувствовали тот же страх и ту же дурноту, что и он сам, и точно так же перестали что-либо соображать, когда настал решающий момент. Разница заключалась только в том, что он в итоге обратился в бегство, а другие стали убивать своих соратников в надежде — кто бы мог подумать! — на пощаду от Безликих.
Если посмотреть на дело с этой точки зрения, он был ничем не лучше тех, кто перерезал горло Рельни. В точности такой же бесполезный, жалкий трус.
На одну короткую секунду Олрис пожалел, что не погиб. Потом он все-таки заставил себя отлепиться от холодного ствола, к которому он прислонился, чтобы отдохнуть, и медленно побрел вперед. Идти быстрее он не мог — тело расплачивалось за недавнее усилие, так что при каждом шаге икры обеих ног пронзала боль. Мысли менялись в ритм шагов — дан-Энрикс, Рельни, Ингритт. И опять — дан-Энрикс, Ингритт, Рельни... Олрис мысленно спросил себя, был ли в его жизни хоть один день, когда он был так же несчастен, как теперь, и не сумел найти ответа.
* * *
Кэлрин сидел в одной из пустовавших комнат в "Золотой яблоне" и медленными глотками пил подогретую смесь вина, сырых яиц, меда и молока. Накануне Кэлрина продуло, и горячий напиток должен был смягчить голосовые связки и убрать из голоса едва заметную хрипотцу. Кэлрину предстояло петь весь вечер, и ему совершенно не хотелось, чтобы под конец его голос звучал, как скрип ножа по кухонной доске. Дверь приоткрылась, и возникший на пороге Пенф окинул взглядом комнату, чуть дольше задержавшись взглядом на золотистом затылке Эстри, низко наклонившейся над своим гаэтаном и пытавшейся настроить верхние лады.
— Народу много?.. — спросил Отт, отставив теплое питье.
— Полный зал, — с тяжелым вздохом отозвался мэтр Пенф. Кэлрин удивленно посмотрел на собеседника.
— А почему так мрачно?
— Думаю, что все придется отменить. Внизу Килларо и его молодчики.
Сердце у Кэлрина довольно сильно екнуло. Но внешне он остался спокоен, только выразительно приподнял бровь.
— Что они делают?
— Пока что ничего особенного. Ведут себя тихо, никого не трогают. Но ты же понимаешь, что, как только ты начнешь, они немедленно устроят свару.
Кэлринн пожалел о том, что Алвинн снова пропадал в Книгохранище. Хотя Безликий никогда не вмешивался ни в какие споры, его молчаливого присутствия было вполне достаточно, чтобы удержать других людей от проявления враждебности. В его присутствии Килларо и другие "истинники" ни за что не полезли бы на рожон. Но, к сожалению, Алвинн отпугивал и прочих посетителей трактира, так что в "Золотую Яблоню" Кэлрин всегда ходил один.
Услышав о Килларо, Эстри перестала настраивать свой гаэтан. Ее ярко-синие глаза как-то особенно ярко сверкнули в тусклом свете лампы, когда она подняла голову и посмотрела на Кэлринна Отта через стол.
— Что будем делать?.. — этот тонкий, почти детский голосок, благодаря которому сентиментальные баллады в исполнении Эстри неизменно пользовались бешеным успехом, мог бы ввести в заблуждение кого угодно, но только не Кэлрина. Он знал, что его хрупкая и миловидная помощница — завзятая авантюристка. Эстри выглядела совсем юной девушкой, тогда как на самом деле ей было уже двадцать шесть. Она исколесила всю страну, с успехом выступала при дворе Аттала Аггертейла, пользовалась дружбой Галатеи Ресс, и, по отдельным слухам, даже выполняла ее политические поручения. Кэлринн познакомился с ней в Халкиваре, составляя свою книгу о ведуньях. Эстри оказалась правнучкой той женщины, которая когда-то предсказала королеве Дженвер ее печальную судьбу. Мать и обе тетки Эстри тоже были Одаренными, пускай и не в той мере, как ее великая прабабка. Хотя сама Эстри никогда не проявляла никаких магических талантов, из ее рассказов о своей семье Кэлрин почерпнул больше ценных сведений, чем смог собрать за месяц жизни в Халкиваре. В Адель они вернулись вместе. Оставшись без руки, Кэлринн, естественно, не мог играть на гаэтане, так что для того, чтобы исполнять свои баллады, ему приходилось нанимать второго музыканта. Стремительно ворвавшись в его жизнь, Эстри взяла эту задачу на себя, а также переделала большую часть написанных им песен так, чтобы их можно было исполнять на два голоса. До их знакомства Эстри всегда выступала в одиночку, так что поначалу Кэлрин чувствовал себя польщенным тем, что знаменитая и пользующаяся всеобщим обожанием певица отложила прочие дела ради того, чтобы аккомпанировать ему. Но со временем он начал понимать, что дело тут не столько в ее интересе к его творчеству или — увы! — к его мужскому обаянию, сколько в том, что Эстри обожала приключения. При мысли об опасности ее глаза мгновенно разгорались, и она была готова впутаться в любую авантюру, лишь бы та была достаточно пикантной и рискованной. Скандал, разгоравшийся вокруг Кэлринна Отта, и вражда элвиенистов с "Братством Истины" притягивали ее, словно магнит. Эстри влюбилась в его книгу о дан-Энриксе, и временами Кэлрин даже ревновал свою подругу к Криксу, даром что тот пока оставался для нее только литературным персонажем.
Как бы там ни было, ударить перед Эстри в грязь лицом Кэлрин не мог.
— Будем делать то же, что и собирались, — отозвался он. И обернулся к Пенфу. — Скажи гостям, что мы начнем через полчаса. И пошли за Браэнном на Северную стену. Пускай приведет своих ребят.
Трактирщик нервно потер руки.
— Кэлрин, я не думаю, что это мудрое решение. Ты что, хочешь устроить здесь побоище?
Кэлринн закинул ногу на ногу.
— Люди пришли сюда, чтобы послушать о дан-Энриксе. Ты сам прекрасно знаешь, твоя "Яблоня" — прекрасное заведение, но далеко не самое популярное. До тех пор, пока мы с Эстри не пели тут по вечерам, у тебя ужинали только твои постояльцы и, самое большее, несколько подмастерьев из соседних мастерских. Если не будет песен, люди просто разойдутся. Так что скажи — ты в самом деле хочешь, чтобы эти полудурки из "Братства Истины" лишали тебя прибыли?
— Если в трактире будет драка, то убытки будут еще выше. Перебьют посуду, поломают стулья, кто-нибудь сбежит и не заплатит за еду...
Кэлринн вздохнул.
— Я понимаю, Пенф. Честное слово, понимаю! Но попробуй посмотреть на это дело с другой точки зрения. По какому праву эти люди приходят в твой трактир, пугают посетителей, пытаются указывать тебе, что ты имеешь право делать — у себя же дома! — а что нет?.. Ты же свободный человек! Килларо и его друзья считают, что никто не смеет петь баллады о дан-Энриксе. С тех пор, как появилось Братство Истины, они только и делают, что угрожают нам и пытаются указывать другим, как жить. Они хотят, чтобы мы их боялись, чтобы делали не то, что мы хотим, а то, что они нам позволят! Неужели тебе не противно слушаться каких-то полоумных?
Пенф покривился.
— Так-то оно так... Но, может, лучше просто подождать, пока они уйдут?
— Так они не уйдут! — нетерпеливо сказал Кэлрин. Эстри щипцами поправляла фитилек масляной лампы, и, как казалось, была полностью поглощена своим занятием, но Кэлрин чувствовал, что она одобряет его речь. — Стоит им понять, что, стоит им прийти куда-то всей толпой, и все мы тут же уступим, поджав хвост — и мы больше никогда не будем чувствовать себя спокойно. Хочешь сказать, что каждый раз, когда мы захотим что-то сказать... или, к примеру, спеть... мы должны для начала оглядеться, не торчит ли где-нибудь поблизости Килларо?
— Н-нда. Боюсь, что тут ты прав — к тому все и идет, — угрюмо отозвался Пенф. — Ну хорошо, пойду, пошлю за Браэном.
