Поначалу Меченого бросало то в жар, то в холод, а сердце у него начинало бешено стучать при мысли, какое впечатление должно создаться о нем после всех этих рассказов, и как оно может повлиять на приговор суда, но под конец он почувствовал себя слишком уставшим для того, чтобы испытывать какие-то эмоции. Судьи, похоже, тоже подустали. Кое-кто из них зевал, небрежно прикрывая рот рукой, кто-то листал свои бумаги, а один из членов магистрата, имя которого Меченый забыл, дошел до того, что сдвинул кресло в сторону соседа и шепотом переговаривался с ним. Крикс мрачно улыбнулся мысли, что, похоже, даже его судьям надоело слушать рассказы о его вспыльчивости, злобном нраве и неуравновешенности.
— Я полагаю, что мы могли бы остановиться на этом, — скучным голосом сказал советник Хорн. — Мне кажется, что вы уже достаточно проиллюстрировали свою мысль.
— Нет, подождите; давайте выслушаем еще одного свидетеля. Я вызвал в суд мастера Вардоса, нынешнего главу Лакона. У меня к нему есть несколько вопросов.
Крикс неслышно заскрипел зубами. Замечательно. Мало им было Серой сотни, теперь они примутся обсасывать, кого он оскорбил или побил, учась в Лаконе?.. Что ж, тогда они едва ли выйдут отсюда до наступления ночи. Странно только, почему советник Римкин не пошел еще дальше. В Чернолесье он бы, вероятно, легко отыскал людей, способных подтвердить, что он проявлял дурные наклонности с самого своего рождения.
— Хорошо, — устало согласился Юлиус, покосившись на окно. Судя по насыщенно-оранжевому свету, проникающему в зал, короткий зимний день почти закончился. — Послушаем главу Лакона и закончим на сегодня. Пригласите вашего свидетеля.
Пару минут спустя наставник Вардос вошел в зал. Не посмотрев ни на дан-Энрикса, ни на кого-нибудь из судей, он прошел к месту, предназначенному для свидетеля, так, как будто бы бывал здесь по много раз на дню. Советник Римкин встал ему на встречу с таким видом, словно это был не суд, а праздничный обед, и теперь наступило время главного торжественного блюда.
Крикс откинулся на спинку стула и прикрыл глаза.
— Как долго вы знаете подсудимого? — казалось, голос Римкина долетает до него откуда-то издалека. Похоже, он действительно устал...
— Достаточно давно. Сначала, в возрасте одиннадцати лет, он поступил в Лакон и проучился там год вместе со всеми остальными нашими учениками. После этого он стал оруженосцем коадъютора, но продолжал по крайней мере три раза в неделю появляться в Академии. После войны в Каларии он продолжал посещать занятия в Лаконе вплоть до своего отъезда в ставку Серой сотни.
— Что вы можете сказать о нем, как об ученике?
Пауза.
— Зависит от того, что вас интересует, — равнодушно сказал Вардос. — На мой взгляд, его способности были весьма... неравномерны. Скверный математик. Недисциплинирован, проблемы с подчинением приказам. Но на тренировочной площадке он был лучшим, и его товарищи к нему прислушивались. Многие просили у него позаниматься с ними фехтованием, и он им не отказывал. В конце концов я сделал его помощником наставника и поручил ему вести тренировки у младших учеников.
Меченый приоткрыл глаза. Вардос отвечал в своей обычной, хорошо знакомой дан-Энриксу манере, но при этом говорил не совсем то, что ожидал услышать Крикс. И, видимо, совсем не то, что ожидал услышать Римкин. Он сердито поджал губы и взглянул на заготовленный листок, отведя руку так, чтобы легко читать написанное.
— Правда ли, что подсудимый едва не набросился с оружием на своего товарища, Льюберта Дарнторна, прямо в трапезной Лакона?..
— Правда. Но я бы не стал придавать этому особое значение. Хотя драки в Академии запрещены, на самом деле они происходят постоянно. Если сравнивать дан-Энрикса с другими нашими учениками, то он дрался реже многих. И ни разу за все время обучения не причинил кому-то из учеников серьезного вреда.
— Значит, достав из ножен меч, он не намеревался причинить противнику серьезный вред?..
Вардос прищурился.
— Вы говорите о вещах, в которых ничего не понимаете. Их разделяло расстояние не более пяти шагов. Для фехтовальщика это ничто. Если бы Крикс действительно намеревался причинить Дарнторну вред, никто бы просто не успел этому помешать.
Слушая этот диалог, Меченый поначалу удивился почти так же сильно, как и Римкин — а потом почувствовал, как его охватило чувство жаркой благодарности. Он криво улыбнулся, удивляясь силе собственного чувства. В городе полно людей, готовых наизнанку вывернуться для того, чтобы его спасти, но их усилия не вызывают у него такого отклика, тогда как Вардосу он благодарен исключительно за то, что тот не поливал его помоями, как те, кто выступал здесь до него. Должно быть, дело в том, что к помощи друзей со временем привыкаешь и начинаешь принимать ее, как что-то, предназначенное тебе по праву. Или разгадка в том, что каждый человек становится избыточно чувствительным после того, как его целый день макают лицом в грязь?..
— То есть вы не считаете поступок подсудимого вспышкой неконтролируемой ярости? — несколько визгливым тоном спросил Римкин.
Наставник Вардос смотрел на Римкина тусклым взглядом.
— Будьте любезны, переформулируйте вопрос. Иначе я могу и оскорбиться, — желчно сказал он. Советник Римкин так опешил, что забыл даже о собственном негодовании.
— Что именно в моих словах кажется вам оскорбительным? — довольно-таки глупо спросил он. Дан-Энрикс, имевший опыт словесных пикировок с Вардосом, едва не покачал головой. Как и он сам несколько лет тому назад, советник сам не замечал, что он идет на поводу у собеседника и радостно шагает в яму, приготовленную для него Нетопырем.
— Ну как же. Здесь уже обсуждалось, что я сделал дан-Энрикса помощником наставника. Своим последним вопросом вы предположили, что я доверил своих учеников неуравновешенному человеку, страдающему от припадков неконтролируемой ярости и способному причинить кому-то вред. Я полагаю это оскорбительным.
Меченый опустил глаза, с трудом сдержав улыбку. Ему показалось, что сидевший во главе стола Юлиус Хорн тоже едва заметно улыбается, без надобности перекладывая бумаги на своем столе. Меченый предположил, что дело тут не в том, что Юлиус симпатизирует ему, просто подготовленная Римкином череда свидетелей так активно поносила подсудимого последние пару часов, что неожиданное поведение мастера Вардоса внесло в процесс приятное разнообразие, а легкость, с которой он обращал слова судьи против него же самого, похоже, забавляла Хорна.
Крикс не сомневался, что советник Римкин выбрал Вардоса именно потому, что был уверен в том, что во всем Лаконе не найдется более пристрастного свидетеля. Римкин не мог не знать об их взаимном отвращении — их стычки с Вардосом давно стали частью лаконского фольклора, наряду с подвигом Уэльредда Лэра, срезавшего кречета с флюгера чужой башни, или с бунтом лаконцев в дни правления Гвидарикса. Должно быть, когда Римкин пришел к Вардосу, чтобы предложить ему выступить свидетелем, тот вел себя именно так, как ожидал советник — говорил о Криксе холодно и сухо, а на вопрос об учебе Крикса в Академии наверняка отозвался о нем исключительно нелестным образом — проблемы с дисциплиной, нарушение лаконских правил, недостаточное прилежание и прочее, и прочее. Тут Вардоса трудно было обвинить в непоследовательности — все это Меченый выслушивал о себе каждый раз, когда они беседовали в дни его учебы. Неудивительно, что Римкин окончательно уверился, что он нашел того свидетеля, которого искал. Кроме того, Эйварда Римкина, должно быть, соблазняло высокое положение наставника. Все остальные люди, выбранные им, чтобы свидетельствовать против подсудимого, были довольно низкого происхождения, и ни один из них не был известен в городе собственным положением или заслугами. Римкин решил, что выступление главы Лакона на суде — именно то, что нужно, и, похоже, сильно просчитался.
— У трибунала есть еще какие-то вопросы? — спросил Вардос, когда затянувшаяся пауза сделалась неприличной.
— Нет, — с досадой сказал Римкин. — Вы свободны.
Отпустив свидетеля, советник рухнул в свое кресло — создавалось впечатление, что его не держали ноги. Пока Хорн произносил обычные слова об окончании сегодняшнего заседания суда и переносе слушаний на завтра, Римкин рылся в собственных бумагах, тщетно стараясь скрыть от всех присутствующих злость и стыд, а заодно, наверное, пытаясь навести порядок в своих мыслях. Его коронный свидетель, показания которого должны были с блеском увенчать цепочку предыдущих выступлений, обманул все его ожидания и, хуже того, выставил его на посмешище перед другими судьями. И, хотя как подсудимый Меченый не мог не радоваться неудаче Римкина, взглянув на красные, горячечные пятна на лице советника, он все же посочувствовал ему.
Он понимал, что Римкин чувствует себя обманутым и оскорбленным Вардосом и судорожно ищет объяснение произошедшему. Поскольку Вардоса никак нельзя было подозревать в симпатии к дан-Энриксу, советник, вероятно, думает, что мастер руководствовался мыслью о престиже Академии. Или просто проявил подобным образом свое презрение к простолюдинам, взявшимся судить аристократа. Желчное высокомерие наставника давало Римкину серьезный повод заподозрить мастера в желании унизить "лавочников", выступающих против дан-Энрикса.
Многие из учеников Лакона думали, что Мастеру-со-шрамом доставляет удовольствие растаптывать чужое самолюбие, говоря людям вещи, которые им меньше всего хотелось бы услышать. Сам дан-Энрикс в этом сомневался — у него не получалось представить Вардоса, который делает что-либо ради удовольствия. Его помещение в Лаконе, больше всего напоминающее кельи Белых братьев, неестественно прямая, словно бы закостеневшая спина и одинаковое, хмуро-сосредоточенное выражение лица, с которым он съедал что пригоревшую овсянку, что самые праздничные блюда, приготовленные поварами на Эйслит, создавали образ человека, незнакомого ни с радостью, ни с чувством удовлетворения. В дни собственной учебы Крикс не раз пытался разобраться в поведении наставника, но под конец все-таки сдался и признал, что это ему не под силу. У него просто не укладывалось в голове, как один и тот же человек может жестоко издеваться над Ликаром Лен-Деннором, даже не осознавая, что доводит его до отчаяния, не менее дурно и несправедливо обращаться с ним самим, но в то же время сделать из него помощника наставника и тратить время на выслушивание его идей о том, как лучше заниматься с новичками.
Ответ на свои вопросы он получил совсем недавно, когда встретил Вардоса в Лаконе. Он искал мастера Хлорда, чтобы попросить того позаниматься с Олрисом, когда глава Академии остановил его и пригласил зайти к себе. Меченый не любил этого человека; было время, когда он его даже ненавидел. Но теперь он видел его не как ученик Лакона, а как Эвеллир — и многое, что удивляло или злило его в мастере во время их знакомства, теперь предстало перед ним в совершенно ином свете. За двадцать минут их разговора он понял о Вардосе больше, чем за все шесть лет учебы в Академии.
Вардос был одержим идеей совершенства. Требования, которые он предъявлял к окружающим и к самому себе, были так непомерно высоки, что всегда оставляли его с чувством напряжения и мрачной неудовлетворенности. Но, на беду, сильный характер при полном отсутствии какой-то гибкости, способности отвлечься или юмора не позволял наставнику признать, что он напрасно загоняет себя в угол. Нельзя сказать, что он был злым или жестоким человеком, но он был безжалостен к себе и окружающим. Он фанатично искоренял собственные слабости и недостатки, и презирал, как слабовольное ничтожество, любого, кто не проявлял к собственным слабостям подобной нетерпимости. Пожалуй, больше людей типа Лен-Деннора, раздражающих его своей "никчемностью" и тем, что, несмотря на эту очевидную ему "никчемность", они оставались частью Академии и каждый день мозолили ему глаза, его должны были бесить и выводить из равновесия только такие люди, как дан-Энрикс. Меченый был удивлен, внезапно осознав, что раздражал наставника совсем не тем, что постоянно нарушал дисциплину и лаконский распорядок, а своей внутренней, глубинной убежденностью, что с ним все хорошо. Вардос считал, что пребывать в гармонии с самим собой может только лентяй и полный идиот, но Крикс, при всех своих ошибках или неудачах, явно не был ни лентяем, ни тупицей. По меркам Лакона, он преуспевал — но все его успехи никогда не строились на отчаянном стремлении перебороть себя. Его благожелательное отношение к себе мало зависело от его повседневных достижений, и его почти не подрывали неудачи. Для Вардоса он был явлением, не менее раздражающим и непонятным, чем наставник — для него.
Это открытие заставило дан-Энрикса почувствовать что-то вроде сочувствия к наставнику. Может быть, именно поэтому он говорил с главой Лакона подчеркнуто вежливо, постаравшись следовать манере, наиболее приятной Вардосу: серьезный молодой военный, поглощенный важными делами и давно забывший о тех глупостях, которые он когда-то совершал в Лаконе. На Вардоса это явно произвело благоприятное впечатление. Их разговор был относительно коротким, потому что Вардос никогда не тратил времени на отвлеченные беседы — но впервые в жизни, разговаривая с Вардосом, Меченый чувствовал его расположение.
В тот вечер, возвратившись в свою камеру, Меченый еще долго размышлял о том, какую роль его открытие и тот последний разговор сыграли на сегодняшнем суде.
* * *
В это утро Ирем задержался, появившись в ратуше перед самым началом заседания суда. Просторный зал, в котором обычно проходили собрания городского совета, как всегда, был полон зрителей. Многие люди, не найдя, где сесть, стояли вдоль стен и у дверей, но место Ирема — самый левый край скамьи в первом ряду — все еще пустовало. Формально Ирем не имел здесь никакого преимущества перед другими, но никто из посетителей определенно не стремился раздражать главу имперской гвардии. Несколько членов городского капитула, севших рядом, нервно потеснились, когда коадъютор подошел поближе, хотя места на скамье вполне хватило бы, чтобы усесться там втроем.
Лорд Ирем сбросил плащ и сел.
"Что там этот старый козел Римкин блеял о свободе и о привилегиях?.. — подумал рыцарь, с саркастической усмешкой оглядывая зал. — Вот вам, пожалуйста — открытый суд, свободный вход, каждый может прийти и сесть, где ему вздумается. Но при этом ни один обычный горожанин почему-то не сидит в первых рядах. Все сплошь какие-то раскормленные рожи, притащившие с собой подушки, чтобы подложить себе под зад! Я бы побился об заклад на пару ауреусов, что каждый из "свободолюбцев" в магистрате завизжит от злости, если какой-то оборванец придет раньше их, усядется в первом ряду и скажет — мне какое дело, что ты член Совета, поищи себе другое место!.. Но при этом привилегии аристократии и Ордена — это, конечно, совершенно возмутительно"
От размышлений рыцаря отвлекло появление дан-Энрикса в сопровождении четверки конвоиров. Валларикс, к которому лорд Ирем всегда приходил с докладом после окончания суда, хотел знать все подробности, но с некоторых пор лорд Ирем взял за правило недоговаривать кое-какие вещи. Например, он говорил правителю, что Меченый постепенно оправляется от покушения и выглядит гораздо более здоровым, чем в момент ареста, но не упоминал о том, что странная подавленность, из которой Крикс казался тенью самого себя, никуда не исчезла. Меченый все время выглядел измученным и чем-то удрученным.
