Ландскнехт. Часть первая.

Вот так внезапно и бывает — сидишь себе, думаешь — а потом обернуться не успеешь — а хищник уже прыгнул и вцепился тебе в горло. Жаба — самый страшный зверь. И ведь сколько знал народу, сгинувшего от жадности — но тут ничего поделать не смог — переворошил все телеги наскоро и не нашел кроме ружей ничего более стоящего, стал работать трофейшиком... или мародером.

Первым делом отложил винтовки и патроны к ним — вышла немалая куча. У всех солдатиком было всего по паре обойм, остальное, штук двадцать — в патронташе на портупее. Присмотрелся повнимательнее к патронам. Еще один штришок... Пошел было дальше собирать железо — и тут вдруг нашел подарок. Полез снимать портупею с командира — и, нагнувшись, заметил под телегой еще одну винтовку. Точнее — карабин. Похоже, это его, командира, и есть, когда командир упал — отлетел карабин под телегу. Потому может и не взяли... хотя тут вообще ничего не брали, похоже. Вытащил карабин — и понял, что это я фиг кому отдам. Остальные-то винтовки были вполне в размере, ну, точнее сказать — вроде наших драгунских, или немецкого девяносто восьмого 'К', то есть не совсем длинные, как пехотные, но и не коротенькие. А этот... больше всего напоминал изящный карабин манлихер-каркано, итальянский, из которого, как считается, Ли Освальд президента Кеннеди завалил.

Тот карабин, правда, был довольно убогой конструкции, но маленький и удобный. Этот же сделан, как и винтовки, похоже, затвор взаимозаменяемый... но ствол короче, и прицел очень простенький — простая щелкалка на три дистанции — '1', '3', '5'. Ну, а мне то куда больше, с моими умениями — как раз. Странно правда, на наших мосинских карабинах даже в Отечественную, когда ясно было что дальше трехсот метров никто не стреляет точно — и то размечали до тысячи. Но, повторю, мне в самый раз и так. Штыка вот только на карабин не предусмотрено — ну да и хрен с ним. На винтовках штыки есть, правда вида и качества похабного, вроде эрзац-штыков немецких. А вот шомпола что на винтовках что на карабине нормальные, как в русской винтовке — цельный, не составной как в маузерах. Экономия на весе и сложности это копеечная, а вот чистить, особенно в одиночку — куда как проще. В карабине к тому же, в прикладе оказалось гнездо, а там пенальчик с принадлежностью, как в Калашникове.

Вышло у меня в общем два десятка винтовок и под пару тысяч патрон. Кроме того, снял с сержантов и командира револьверы. Револьверы тоже непривычные. Барабан не съемный, как у нагана, гильзы по одной выбивать надо. Но сделано не как в нагане, а гораздо удобнее — шомпол закреплен не под стволом, откуда его еще доставать надо, а рядом , как раз напротив каморы. Видел я такое в музее, даже в руках покрутил — удобно выходит. Дверку сзади открыл — курок отключился. Дальше знай себе щелкай самовзводом — каждый раз камора строго напротив шомпола — им раз — и выбил гильзу, а потом отпустил и он на пружинке на место встал, снова на спуск, и опять. Шесть секунд — и барабан пустой, только свежие патроны набить. Удобно, хотя этот шомпол сбоку конечно немного мешается с непривычки.

Патроны к револьверам здоровенные. Длинные и калибра миллиметров десять. А пули свинцовые. Патроны, как и на наших нагановских кобурах — в кармашке, двенадцать штук, на два барабана. Да в ранцах у командиров по пачке патронов было.

Кроме того, у двоих — сержанта одного и солдата поднял револьверчики, как их вроде называют, 'бульдог'. Маленькие, кургузые, на пять патронов — но калибра здоровенного, хоть и с коротким патроном. Этакая карманная гаубица. Патронов к ним нашлось немного, но к таким много и не надо — все одно перезаряжать их долго, как наган, тут дело такое — на крайний случай эти револьверы. Не понравились они мне — патрон не впечатлил. Больно гильза коротка, мощности, наверное, мало. Ну его.

А вот у еще одного солдатика отыскалось кое-что поинтереснее. Пистолетик двуствольный. Кажется, такой тип пистолетов 'дерринжером' зовут — несамозарядный, переломный. Из такого, говорят, уже другого американского президента грохнули — Линкольна. Но, тут пистолетик был не вполне обычный. Классические дерринжеры — они изящно-неуклюжи, как ветеран в обществе старшеклассниц. А этот — чистое дитя прогресса. Больше всего похож на классический 'браунинг' (эх, вот что отыскать бы!) — плоский, рукоять пистолетная... Кстати, вспомнил, на что похож — в Советском Союзе для диверсантов делали такие пистолеты, несамозарядные, под специальный бесшумный патрон.

Открыл стволы, вытащил патроны — ого, такой же, как в военном револьвере — серьезный патрон! Пощелкал пустым — ну, ясно, самовзвод, предохранителя нет, как и прицельных. Ну так оно ему, ни то, ни другое, и не надо. В рукоятке снизу видны донца — еще два патрона, запасные, сидят. Разумно, однако. Игрушка однозначно понравилась, тем более что с ней была и 'кобура' — эдакий хомутик с ремешком, так что можно закрепить пистолетик где угодно на теле. Всего два патрона, зато весьма мощных, судя по всему, да в компактном и надежном, надеюсь, оружии — оно самое то, что надо 'на всякий случай'.

Нацепил на себя портупею, навесив побольше подсумков с обоймами, винтовку на плечо, пистолетик пристроил в рукаве. Остальные револьверы свалил в кучу — не понравились они мне особо, да и не умею обращаться я с ними. Вот в упор шарахнуть из пистолетика, или с винтовкой обращаться — это другое дело.

Заодно распотрошил ранцы всех, кроме нескольких, у кого совсем прубано со спины да в кровище измазано было. Отложил еще белья и портянок — вещи нужные, свалил еду и котелки с ложками-кружками в кучу. Патроны и принадлежности собрал еще раньше. Плащ-палатки, у кого уцелели, взял. Стандартные комплекты рыльно-мыльных, у кого-то — получше, свои. Пара книг. Две бутылки — с вином и с чем-то покрепче. С десяток трубок и пачки табака. У одного солдата к ранцу прилажеа была парусиновая сумка со всякими бинтами — медик, значит, был. Потом проверил — у каждого в кармашке ранца тоже какое-то подобие индпакета. Выгреб до кучи, даст Бог — не пригодится.

Отдельно сложил деньги. Купюр ни у кого не нашел — зато железяки... не уверен, но вот эти — похоже серебро, а вот эти — очень смахивает на золото. Ну и мелочь конечно. Монеты незнакомые, совсем, цифры непривычно стилизованны. В полевой сумке из полезного оказался только компас — карты не было. С остальными бумагами разберусь позже, тут тоже еще одна зацепка. Больше по привычке, пребывая в задумчивости, прошел по всем, ища документы и обрывая с шеи (у кого были) жетоны. Сложил отдельной кучей, туда же все письма и прочее что нашел, поборов брезгливость прошел еще раз, собрав вещи по карманам. Перочинный ножик, несколько карандашей, колоды карт, платки, еще всякое... У командира и у одного из солдат нашлись карманные часы-'луковицы' — эге, эге... а вот вещица — вроде книжечки записной, но 'листы' — тонкие металлические пластины. А на них фотографии. Или, вроде бы это правильно называют 'дагерротип'? Семейное фото, , фото средних лет мужчины в штатском, еще фото, очень темное и затертое — бородатый дядька в мундире, девушка... Так, это все потом, это отдельно... Что-то похожее на документ нашел только у командира — затертая серо-зеленая книжица с когда-то золоченой короной на обложке.

Уселся, глядя на груду оружия и вещей, и задумался. Мне столько не надо — все не унести, а сколько унесу — вполне хватит. Винтовочка есть, пистолет, если что — есть. Могу и револьвер взять, на всякий. Еды и патронов — с избытком, как раз в варианте 'но больше не унести'.

Но вот что я точно знал — если попытаться бросить это все, ограничившись нужным мне — зеленый хищник меня придушит, не дав пройти и ста метров.

Глава 3.

Уже совсем начинало темнеть, когда я все же решил. Нечего высиживать. Надо валить. Оно, конечно, ясно — если покрысить тут, то много еще чего могу найти. Но — нафуа, говоря изыскано? Мне вот и того что есть-то — с избытком. Еды на месяц, если не больше, с водой проблемы не видится, не пустыня, чай, речка вон, да и наверняка не единственная в этих краях. На крайний случай — фляжек у солдат собрал штук пятнадцать. Оружия — на взвод. Себе я выбрал что надо, винтовочка пришлась вообще в пору, как родная. Подумав, прицепил на пояс кобуру с револьвером. Совсем неуклюже стало, как Рембо какой, право слово. Но, это я больше примерялся чтобы 'все свое нести с собой'. Хотя на самом деле — вон, солдатский ранец с укладкой — вот оно и есть все свое с собой на пару-тройку дней минимум. В общем, вроде все есть на пока... Но — дальше-то что?

А дальше — надо мне отсюда уходить. Конечно, в развалинах форта я могу вполне и устроиться — казармы в валах практически не пострадали, по серьезному-то если сказать. Или еще где место найти. И топлива там полно, и крышу найду, и печь-очаг какую отыщу или сооружу сам легко. Но — не стоит мне тут долго ошиваться. Рано или поздно — да кто нибудь сюда заявится. Или однополчане этих бедолаг, с обозом порубанных, или наоборот. Солдат-то искать будут — взвод пропал — а ведь пропал, раз не собрали, не прихоронили — так это ж так просто не оставят. Или кто с другой стороны придет. И я в любом случае непойми кто. И косить под кого бы то ни было — не выйдет. Потому — как минимум — надо отсюда когти рвать. Конечно, и потом могут догнать, узнать что-то из оружия или одежды, да и прищучить... но так мне кажется правильнее.

Вот только пешком идти категорически не хотелось. Точнее — я бы с радостью пошел... но вот бросать все тут вот так... Оно бы и понятно, что — лишняя опаска — поймают со всем этим — пристукнут. Да вот только и если просто так поймают — то могут пристукнуть. А стало быть — игра одна, так чего бы ставку и не повысить. Один чорт — если что-то прибьют. А я вроде как один раз уже убитый, мне должно быть привычнее.

Задумчиво осмотрелся в начинающихся синеватых сумерках. Поодаль бродили несколько лошадок. Наверное, солдатики их распрягли, чтобы те покормились, а когда нагрянуло — 'оказались не на ходу'. Впрочем, рубали и стреляли их конные, все в следах от копыт-подков, так что фиг бы им лошадки запряженные помогли. Интересно, сумею ли я запрячь, хоть одну из них? Пару раз я помогал запрягать лошадку, но там была простецкая телега, и ехали не далеко и не быстро. А тут — чорт ее поймет, какая упряжь. У нас в Гатчине конноспортивный клуб был, я туда по дружбе заглядывал — так что достаточно знаю, чтобы понимать, насколько там все непросто для неумеющего... как в любом деле, впрочем. Потому-то и мысли верхом поехать даже не возникало — ну, положим, залезть на лошадь я смогу, и сесть тоже, и поеду... если лошадь смирная и все пойдет нормально. Но обиходить-то ее я не научен. А под седлом лошадь за полдня можно уходить, если неправильно подогнана сбруя. А как правильно — я не знаю. Так что — верхом не прокатывает. А вот если удастся запрячь хоть одну в тележку...

Мне казалось, что когда лошадей отпускают пастись, их 'стреноживают' — спутывают им лапы веревками как-то, чтоб, значит, эти холеры не ушли никуда, и потом легче поймать было. Как бы не так! И не горели они желанием меня к себе подпускать. Ближайшие две твари измотали меня за пять минут — взмок, бегая то за одной, то за другой, то за обоими одновременно и поочередно. Плюнул, обозвал их будущей кровяной колбасой и пошлее подальше — там паслось, едва виднеясь в высокой траве, что-то серенькое, невзрачное и лохматое. Подпустила меня спокойно, лишь на последних метрах имитировала убегание — ну, чисто пэтэушница на дискотеке.

— Стоять, Зорька! — негромко ей скомандовал, чуть придержал за веревку, свисавшую с морды — поводья, что ли, называется... Да, однако — лошаденка-то невысокая, чуть не по грудь. Но смирная, и вроде как не агрессивная.

— Пойдем, лохматая — сказал я, и потащил за собой лошадку, не особо-то и сопротивлявшуюся. Подвел, привязал к ближайшей телеге и снова задумался. Однако. Что дальше делать? Вроде в какой-то телеге видел какие-то мешки с зерном, наверное — для лошадей — надо лошадку угостить, пожалуй. Полез искать, нашел — там же рядом эдакие корзинки — на морду лошади одевать и на шею вешать — а в нее зерно. Насыпал, подумав, что потом придется еще вести поить. Да, блин, это тебе не машина! Там-то все просто...

Внезапно пришла мысль, что никогда больше не придется сесть в свою гнилую девятку, с запахом недогорелого бензина, никогда не придется больше лежать под ней, пачкая руки грязью и маслом, не будет блестящего мокрого асфальта на Киевском шоссе, с отражением встречных фар, с капельками на поцарапанном убитыми щетками стекле, не будет больше натужно чихающего на стартере в мороз двигателя, и этой возни с заменой резины по сезону. От этой мысли стало очень-очень тоскливо.

Гавкнул сам на себя, чтобы не расслаблялся. Некогда — вот запряжемся-поедем — тогда и рассуждать можно, что оно и как. А запрячься надо обязательно. Обошел все телеги — чорт, они все разные, вроде как сборные. Я-то думал, военный обоз — все однотипное должно быть, а тут разнобой. И упряжь разная. Вот весело-то. Лошадка весело хрумкала зерном, пофыркивая, а я задумчиво обозревал все вокруг, понимая — еще пятнадцать минут — и по-настоящему стемнеет. Внезапно сообразил — да вот же она, тележка от этой лошадки! Пожалуй, другая сюда и не поместится. А ну-ка, примерим... Зорька даже на ходу не перестала есть, и я довольно успешно ее 'запарковал' перед не особо большой, легкой с виду тележкой. Однако, удачно — тут сбруя какая-то простенькая, без дуги и прочей тряхомудии — на самой лошадке одет здоровенный кожаный нагрудник, а уж к нему я, как смог — но вроде правильно, присоединил две оглобли... или как там еще эти палки называют? Так, теперь взять вожжи, забраться вот сюда...

— Н-но, пааашла! — я, как смог, шлепнул вожжами по заднице, смачно причмокнув — ну, все как положено, а то!..

Вот если на дизеле резко педаль бросить — он не заглохнет, но машину дернет вперед как от хорошего пинка. Едва не слетел с облучка, завалился спиной на груду барахла, тут же натянул возжи:

— Тпррррууу! Твою ж мать! Стооооой! Ска-тии-на!

Зорька стояла как вкопанная, и хрустела зерном из так и висящей на морде кормушки.

— Сработаемся... Эдакая флегматичная сволочь — самое то, мне по душе.

Уже осторожнее попробовал 'тронуться' еще раз, проехал немного, остановился, снова тронулся, дал широкий круг по вытоптанной у дороги траве, вернулся к обозу.

— Ничего, ездить можно. Главное чтобы налог не по объему, а с лошадиной силы брали. И всякие евро-сколько-то-там не вводили. Все, Зорька — стой здесь, жри корм, а я грузиться стану.

Выбросил все из телеги — какие-то тряпки, здоровенный луженый самовар... Э, нет. Самовар оставлю. Боченок... Оставлю. Ибо не пустой. Что там еще... нахрен, все нахрен, какие-то подсвечники, что ли, посуда... На дне телеги, под тряпкой — топор и пила, это оставить. Так, теперь еще раз, конкретно — по всем остальным телегам. Безжалостно переворачивая сундуки и потроша мешки, вскоре собрал еще добра, мешок с едой — три здоровенных каравая, яблоки... и главное — несколько копченых рулек, солонина и здоровенный шмат сала. Ну, теперь живем! Прибрал несколько керосиновых ламп и фонарей — штука полезная. Тут же оплетенные бутылки, судя по резкому характерному запаху — с топливом к ним. Еще нашлось, видно с кузни забрали — несколько новеньких топоров, мотыг и лопат, с десяток кос и кетменей. Тоже прибрал, чисто из жадности. Ну, не бросать же, в самом деле? Естественно, не бросил и найденные в одной из телег ружья — несколько штук, все разные, охотничьи, по виду судя. Однозарядные винтовки, вроде пара так под мелкашку, двустволка с торчащими курками... а вот это интересно — самый настоящий помповый дробовик! Однако, сдается мне — это тут редкость. А значит — ценность. Притащил мешок, где вперемешку были насыпаны патроны к ружьям, отобрал несколько для дробовика — в старых латунных гильзах, зарядил, дернул цевье — ха, все работает! Даже предохранитель где и должен быть, только чуть грубее выполнен. Засунул дробовик отдельно от прочего, поближе. В той же телеге откопал и небольшой деревянный ящик — а в нем — швейная машинка. Ну, это однозначно берем, эт офигеть какая ценность. С десяток пар сапог, еще что-то из кожи, два красиво отделанных седла, жилеты какие-то, о — пояс с кобурой — берем, что уж тут. В конце-концов, денег на солдатах поднял не много, хотя чорт его поймет, сколько это — но откуда ж деньги у солдат? А жить дальше на что-то надо... вот и торганем гденить... со скидкой, оптом.