Положа руку на сердце, Яна переживала за результат этого самого процесса так, словно готовилась к защите диплома. Муж даже забеспокоился о её психическом здоровье, когда жена, с вечера запалив свою печку, всю ночь до рассвета убила на возню вокруг неё, а затем, прекратив поддув, засыпала её песком и развела сверху костерок. То, что она делала, не влезало ни в какие ворота, а на вопросы жена просто не отвечала, загадочно улыбаясь и обещая приятную неожиданность к завтрашнему утру. Если, конечно, её молитвы будут услышаны и всё получится, как надо. А когда костерок прогорел, со спокойной душой отправилась в домашнюю баньку.
Ранним утром следующего дня, до начала работы в мастерской, вокруг остывшей печи собрались все десять мастеров во главе с Юншанем и все ученики — сыновья и младшие братья кузнецов. В несколько пар рук, вооружённых лопатами, песок разгребли, и миру были явлены всё ещё тёплые почерневшие тигли. Три удара молотом, звон хорошо обожжённой глины, затем ещё один удар, короткий "крак" — и...
Узорчатая сталь! Неужели её отец владел секретом выделки узорчатой стали?
Два цельных дисковидных слитка и один располовиненный, с узором по сколу, пошли по рукам.
— Давно мы такого не видели, — сказал один из двоих стариков-кузнецов. — Лет двадцать уже, как в южных царствах за высокими горами началась междоусобица, так и перестали такие слитки возить. Стоили они... уж и не упомню, сколько, самому покупать не довелось. Много лян серебра пришлось бы отдать. Но я слышал, клинки из них выходили отменные. Правда, сам я секрета их выделки не знаю...
— Я знаю, уважаемый мастер Чжан, — сказала довольная Яна. — Конечно же, сделаю клинки.
— А секрет? — сварливо забурчал второй дед. — Много ли толку от твоего умения, если никому его не передашь.
— Передам, уважаемый мастер Шу. Непременно передам. Как только получу свидетельство мастера и право самой брать учеников.
— Какие ученики? — пока кузнецы пробовали слитки ногтем и судили об их свойствах, мастер Ли незаметно дёрнул жену за рукав. — Что ты несёшь, женщина?
— Я же не могла ему прямо сказать: "Дедушка, отвяжись", — устало проговорила Яна: муж называл её "женщина", когда был сердит.
— Мне покажешь, — категорически заявил Юншань. — А я уже сам буду решать, кого учить выплавке и выделке клинков.
Конечно же, воспитанные в смеси традиционного культа предков, конфуцианства и буддизма китайцы своего отношения к выражению "женщина, знай своё место!" не изменили, но это была империя Тан. Яна даже не догадывалась, что Тан была, пожалуй, единственной династией за всю историю Китая, смягчившей нравы и приветствовавшей заимствование полезностей из-за рубежа. Именно в этом и крылась разгадка, почему ей вообще позволили кузнечить. А ну как покажет некие секреты западных мастеров, не известные в Поднебесной? Не вредно будет и перенять, а женщину потом, выжав досуха, всё равно — к колыбели и на кухню. Что ж, ожидания оправдались. Узорчатая сталь стоила столько, что на деньги от продажи выделанных из неё клинков можно было бы купить дюжину слитков железа или пяток — хорошей стали. А уж если ей удастся создать узорчатый меч, как задумала — о-о-о! Так и быть, дать ей свидетельство мастера, и пусть тешит им душу, не забыв при этом передать секрет мужу и его кузнецам. Конечно, план по выпуску стандартных армейских мечей следует выполнять, но, согласно законам, всё, что выковано сверх плана, можно продавать с прибылью для артели. Почему бы, сдав интенданту оговоренное количество клинков — без рукоятей! те делали другие мастера! — не заняться до следующего предписания узорчатыми ножами и мечами? Да, долго, да, сложно. Но при успехе получается вещь, неоднократно окупающая все затраты на её изготовление.
Ещё не слишком хорошо читая по лицам кузнецов охватывающие их эмоции, Яна всё же видела, какую бурю подняла своей работой. Уж что, что, а выгода для китайца так же свята, как для дельца с Уолл Стрит. Никакого сомнения: теперь её совершенно точно допустят до испытания. Осталось лишь умаслить чиновника, чтобы разрешил мастерам выдать свидетельство женщине. И — выковать меч. Может, даже не один, раз получились три, пусть и крупнозернистых, но годных в работу слитка булата.
Надо ли говорить, что за процессом следующей плавки на три оставшихся тигля и за каждым действием жёнушки неусыпно наблюдал мастер Ли?
Первый "звоночек" прозвенел в выходной, последовавший сразу после получения второй партии из трёх слитков вуца — булата.
Помимо работы в кузнице Яне нужно было ещё управляться и с женской работой по дому. Здесь ей крупно повезло с детками. Стирка была им ещё не по силёнкам, но подмести, вымыть посуду, вынести мусор и покормить кур они вполне могли. Остальное взяли на себя старуха Гу Инь и вечно молчащий, похожий на привидение Фэнь, её сын. Пока хозяйка возилась со своими печами, молотками и кузнечными секретами, они поддерживали порядок в доме. Но этот выходной Яна твёрдо решила посвятить семье.
Удалось ей это только наполовину.
Ближе к вечеру мужчины кузнечной слободки, соблюдая какой-то свой давний корпоративный ритуал, как правило собирались в недорогой харчевенке у самых ворот, чтобы выпить по чашке чая... или чего-нибудь покрепче. Эдакий мальчишник, где кузнецы перемывали косточки своим жёнам, пока жёны, переговариваясь друг с дружкой через невысокие заборы, перемывали косточки уже им. Юншань традицию соблюдал неукоснительно, и до заката Яна с детьми остались предоставлены сами себе. Обычно они тогда доделывали оставшиеся домашние дела и принимались за ...игры. Да, именно игры, во время которых происходило взаимное обучение языкам. Сначала простые, вроде "салочек" или "пряток", потом посложнее — старые добрые "классы". Сейчас дело дошло до интеллектуальных, вроде "угадай слово". Яна училась. Училась всему, чему могла научиться в этом посёлке, не упуская ни одной возможности. Особенно старательно пополняла словарный запас и даже начала изучать иероглифы, которые Сяолан выводила палочкой на земле. Но много ли иероглифов могла знать десятилетняя девочка из семьи мастерового? Ну, сто, от силы. Из нескольких тысяч. Потому Яна поставила себе задачу — как следует выучив всё то, что сумеет перенять у приёмной дочери, найти знающего учителя. А может, кто знает, и школу удастся тут организовать.
Сяолан как раз дорисовала знак "гуан", имеющий значение, близкое к русскому "прервать", "отсоединить", когда с улицы послышались встревоженные голоса соседок. Затем — горестный женский плач и причитания.
"Боже, неужели кто-то умер?"
Яну мгновенно вынесло за ворота. Неучастие в делах общины, пусть такой маленькой, как кузнечная слободка крохотного приграничного посёлка, здесь не только не приветствовалось, но и мгновенно наказывалось неучастием общины в разрешении твоих проблем. Но сейчас это было вторично. У кого-то в семье горе. Не поддержать соседа в таком случае для любого нормального человека — величайшее свинство. Но сперва стоит хотя бы узнать, в чём дело.
Отношения с соседками у Яны складывались по-разному. Пока ни с кем не поругалась, да и не в её это было характере. Настоящая бизнес-леди обязана уметь искать компромиссы, иначе никакая она не бизнес-леди, а сварливая базарная баба. А вот свести более-менее тесное знакомство с тремя женщинами успела. Более того, жена мастера Ляо, она же дочь старика Шу, жившая в доме напротив, уже вполне уверенно могла считаться её подругой. Сяолан дружила с её младшей дочерью. А сейчас... Среди сбежавшихся соседок найти маленькую полноватую Чунпин было непросто, но Яна нашла. По голосу. Плакала и причитала именно она.
— Доченька моя, доченька! — захлёбываясь слезами, рыдала она, прижимая к себе плачущую старшенькую. — Что же теперь будет? Как ей теперь?.. Ведь здесь все на виду... Кто её замуж возьмёт с такой славой?..
Яна похолодела от самых чёрных подозрений. Неужели девчонку соблазнил и бросил кто-то из солдат гарнизона или проезжих купцов, поманивших перспективой взять в жёны? С крестьянскими дочками такое сплошь и рядом происходило. Но оружейники в табели о рангах стояли выше, опозорить дочь кузнеца — это, знаете ли, уже не только штрафом пахнет, а самое меньшее битьём палками. Правда, самой девушке от этого лучше не становилось. С такой славой и вправду хоть в речке топись, или в бордель иди, что не лучше.
— Что случилось? — пожалуй, чуть громче, чем следовало, вопросила она. — Кто её обидел?
— Госпожа Цзян Фэй, сотника нашего жена, — прорыдала Чунпин, и у Яны отлегло от сердца. — Велела она нам с доченькой прибрать в её доме, да не бесплатно, а за двадцать цянь. Мы и пошли, деньги лишними не бывают. А потом... Соседушки, дорогие, вы ведь знаете наш дом! Всё чисто, нигде ни соринки, посуда всегда вымыта, вещи выстираны! А уж госпоже, раз велела, послужили на славу. Но она... она нам сказала, что мы нерадивые хозяйки, развели в её доме грязь и вонь, и она велит служанкам всем рассказать об этом... И не заплатила... За что это нам? Разве мы плохо ей служили? Мне-то уже всё равно, а девочке моей как теперь быть? Ни одна сваха теперь не возьмётся ей мужа найти-и-и!..
"И только-то? — подивилась Яна. — И из-за такой мелочи, как слухи, распущенные лживой стервой, они убиваются?.. Хотя, да. Тут правда не важна. Важно, что скажут на базаре, а там умами владеют именно склочные стервозины... Но делать всё равно что-то надо".
— Что мы можем сделать для тебя, дорогая? — спросила она, постаравшись, чтобы её голос прозвучал как можно мягче. И намного тише. Нужно сбить накал, Чунпин уже на грани неуправляемой истерики.
— А что мы можем, милая соседушка? — плакала та. — Она богатая и знатная, а мы кто?
— Это она-то знатная? — фыркнула вредная Ван, самая языкастая из кузнечих. — Наш-то сотник восьмой сын обедневшего гуна, ему эту дрянь и сосватали ради её приданого. Это мать у неё из знатных, а отец из купцов. Забогател с чего-то, ему и сосватали десятую дочку одиннадцатого сына какого-то гуна, у которого всего-то имения осталось — один захудалый двор. Это крестьянам надел дробить нельзя, а знатным можно, вот и додробились до нищеты, рады были и зятю-купцу.
— Ты-то откуда знаешь? — удивилась старуха Чжан.
— Да уж знаю! Я про неё ещё не такое знаю! — у Ван яростно заблестели глаза. — Как она на мужа кричит, каждым куском попрекает, и слова ей поперёк не скажи, мигом папаше и мамаше нажалуется. То-то наш сотник такой лихой вояка. Ещё бы — каждый день с эдаким демоном в собственном доме дело иметь, тут любые чжурчжени с киданями щенятами покажутся! А ещё она взятки даёт, чтобы её братика на хорошее место пристроили. А ещё...
— Ты у нас всё про всех знаешь, — едко осадила её третья кузнечиха, Чен. — А что поделать Чунпин, тоже подскажешь? Или только подглядывать-подслушивать за всеми можешь?
— Погодите, — Яна встряла, пока не начался бабий гвалт. — Может, я неверно сужу, но с моей стороны дело видится так: жена сотника, чтобы не платить за работу, оболгала Чунпин и её дочь, и велела служанкам разнести эту ложь по всему Бейши. Так?
— Так, — подтвердила Чжан. — Тебе-то что?
— Как это — что? Или я не одна из вас?
— Хмм... — старая кузнечиха посмотрела на неё так, словно в первый раз увидела. — И то правда. Тогда скажи, как там у вас, на западе, в таких случаях поступают?
— У нас принято отвечать тем же.
— Э-э-э... Прости, не поняла.
— Если бы эта история произошла на западе, оболганная женщина не стала бы так переживать. Она сама распустила бы такие слухи об оскорбительнице, что та пожалела бы о содеянном.
— Так нам и поверят, скажут, что мы со зла.
— И это будет правдой, — рассердилась Яна. — Может, мне просто сходить да поговорить с ней?
— Не ходи, — хмыкнула Ван. — Ещё пришибёшь, ты ж молотом машешь, как мужик, а потом тебе голову долой за смертоубийство. А семье твоей в ссылку.
— Дальше Бейши не сошлют...
— Много ты знаешь, — заворчала старуха. — Если у нас накажут, то так, чтобы всем неповадно было. А тебе вот что скажу: не лезь к сотничихе. Не ради денег она это сделала.
— А ради чего? — встряла Ван.
— Знаю я таких женщин. Им слаще любых денег — власть. Ради этого готовы на всё. А у этой нет иной возможности властвовать, кроме как унижать всех, кто менее знатен и кому некуда деваться. Вот Чунпин... Разве она станет писать жалобу, что сотничиха ей не заплатила за работу? Если и станет, то кому? Только сотнику. А тому жена дома такое устроит, что он сам повесится. И во время разбирательства жёнушка корыто помоев на голову Чунпин выльет, да все её служанки подтвердят. Нет, жаловаться — себе же хуже. Сотничиха это знает, и потому будет нас унижать. Сегодня Чунпин, завтра ещё кого из нас. Вот к тебе, Янь, к последней привяжется. Ты — жена старшины мастеров и чужестранка. Человек непонятный, а потому опасный. Опять же, в кузнице работаешь. Но унизить именно тебя будет для неё самой большой радостью.
— Испорчу я ей эту радость... — процедила Яна. — Нет, не думайте ничего плохого. Просто, у нас есть одно искусство... Я не знаю, как его назвать по-ханьски, но смысл в том, что оскорбителя унижают самым вежливым обращением и самыми учтивыми словами. Но оскорбитель при этом чувствует себя оплёванным, все это видят, и он ничего не может поделать: с виду всё безупречно.
"Слово "дипломатия" в китайском точно есть, — подумала она при этом. — Только вкладывают здесь в него совсем другой смысл. Изначальный, я бы сказала".
— Да, — добавила она, заметив, что Ван опять собирается вставить едкое замечание. — Нельзя допустить, чтобы эта... дама унизила нас и наши семьи. Раз уж я её цель, значит, так тому и быть. За обиду Чунпин я и посчитаюсь. А у вас спрошу совета, как это лучше сделать.
Женщины, все разом, посмотрели на неё с опаской... нет, не так — с плохо скрываемым страхом. Даже Чунпин перестала рыдать.
— Да ты-то... Ты ж её только разозлишь ещё сильнее, — к ней к первой вернулся дар речи. — Нам всем потом тут жизни не станет.
— Хорошо. Тогда я отказываюсь от своих намерений, и пусть эта гадина всех унижает. Так годится?
— Так тоже не годится, но должен же быть выход! Может, мастер Ли с сотником поговорит?
— Если сотник сам на свою жену управы не имеет, то мастер тем более не уговорит его заступиться, — неожиданно вступилась за Яну старуха Чжан. — Что это будет за крепость, в которой начнёт заправлять злобная стерва, я уже представляю. Но и на рожон лезть нечего. Тут тебе не запад, Янь, силой мало чего добьёшься. Повторяю: не лезь к сотничихе. А вот что ты там говорила про слухи... Если б они пошли, да и не от нас... Такое устроить можешь?
— Попробую, — сказала Яна, сразу подумав о дедушке Лю и его трудолюбивом семействе.
— Вот и займись. А вам, соседки, одно скажу: сотничиху и её прислугу — всем! — обходить десятой дорогой. Не давайте ей возможности прицепиться. Когда слухи расползутся, да её ушей достигнут, она сама задёргается. Если умная, то всё поймёт и притихнет. Если дура — наделает ошибок, и тогда настанет черёд жалоб. Писать я умею, уж сочиню чего-нибудь для сотника.
