Выбор был сделан. Две лучшие тыквы заняли место в корзине парнишки-носильщика, внука старого Лю, тенью следовавшего за госпожой и её старой служанкой, а монеты, сопровождённые обязательным "спасибо", были нанизаны на поясной шнурок. Сделка совершена к обоюдному удовольствию. И вот тут тётка Ло была вознаграждена вторично, ибо госпожа и служанка заговорили между собой. Вернее, возобновили разговор, прерванный необходимостью покупки тыкв.
— Нет, Гу Инь, — сказала госпожа. — Ты не права. Её не осуждать надо, а пожалеть. Может, на неё саму кто порчу навёл. Такая красивая женщина... Могли же ей позавидовать, верно?
Порча? О, это интересно. Тётка Ло навострила уши.
— А кому не завидуют? Разве что мне, старой, — проворчала бабка. — Много вы, молодые, в жизни понимаете. А я всякое повидала. Глаз у неё дурной, вот что. Никто такую порчу не наведёт, с дурным глазом только родиться можно. С кем глазами ни встретится, всем несчастье будет. Не верите, госпожа? А с чего это сотник пьёт, не просыхая? А с чего это её дочку замуж не берут? Всё от дурного глаза, попомните моё слово!
Последнее тётка Ло уже еле расслышала, ибо женщины, старая и молодая, ушли уже в конец ряда. Но какова новость! Дурной глаз — это почище любой порчи! Да у кого — у жены сотника! То-то торговля сегодня не задавалась: ведь с утра приходила эта кривляка, служанка сотничихи. Покрутила носом и ушла ни с чем. Точно — сглазила! Раз всё время при госпоже, и несчастья на ней нет, значит, сама такая же дурноглазая.
И тётка Ло расплылась в улыбке, представив, как будет рассказывать всем соседкам про то, что узнала о сотничихе ТАКОЕ!.. Все ахнут!
— Не сомневайтесь, госпожа, эта разнесёт сплетню по всему базару, — хихикнула Гу Инь, когда Яна рассчиталась с юным носильщиком и тот умчался к дедушке. — Ещё и от себя добавит. А паренёк деду скажет. Не сомневайтесь, дней через пять весь Бейши будет судачить, что сотничиха ворожит и у мужа кровь пьёт.
"Кто к нам с чем за чем, тот от того и того, — Яна вспомнила шедевр "перловки" от Гоблина, пришедшийся как раз к месту. — Ну, всё, хватит. Завтра начинаю ковку, пора уже".
— Обязательно нужно следить за цветом заготовки, — Яна почти кричала, стараясь перекрыть стук молотов по будущим мечам для армии хуанди. — Ни в коем случае нельзя накалить её больше — металл "перегорит", станет мягким. А если меньше, то её не прокуёшь. Вообще.
— А ну-ка, сынок, поддай жару, — мастер Ли, ворочая клещами уже расплющенный в длинную "колбасу" слиток-вуц, следил, как драгоценный булат, нагреваясь, становится алым.
Ваня, которому было интересно буквально всё в кузнице — ещё не успела приесться работа — принялся активнее тянуть за верёвку, привязанную к верхней части меха. Местный бурый уголь, смешанный с толикой привозного древесного, шедший в Бейши буквально на все огненные нужды, оделся длинными язычками пламени и сердито загудел.
В кузнице было два горна древней, проверенной столетиями конструкции. Целые семьи мастеров-печников передавали от отца к сыну искусство их постройки. Конечно, освобождать один из горнов для ковки нестандартного изделия никто бы не стал, но ведь речь шла о секрете обработки булата! О том самом секрете, который некоторые мастера Поднебесной, работавшие с привозными слитками, хранили пуще жизни! Тут хорошо ещё, что кузнецы не столпились вокруг поглазеть, работают со своими заготовками. Но слушают внимательно.
— В самый раз! — воскликнула Яна.
Молот застучал по ярко-красной заготовке, плюща и вытягивая её. То, что было "колбаской", уже начало отдалённо напоминать широкий кинжал: мастер Ли решил потренироваться на половинке слитка, набить руку, приноравливаясь к незнакомой стали. Яна, подцепив клещами свою заготовку, выдернула её из горна и сама принялась за работу.
Экзаменационный шедевр в его исконном смысле — творения ученика, возжелавшего звания мастера — должен быть безупречным.
Она обещала создать две вещи, а получилось, что металла хватит на шесть или семь. Немного подумав, она решила сделать не два, а три шедевра. Один из них уже рождается: тонкая кривая сабля по индийскому образцу. Вторым станет широкий полуторалезвийный шотландский палаш с массивной гардой из стальных полос, тут такая экзотика может прийтись по душе офицерам, как пехотным, так и кавалеристам. А третий шедевр... На него пойдёт не булат. Она работала над заготовкой по вечерам, когда мастера расходились ужинать и отдыхать. Не показывала даже мужу, обосновывая такую секретность необходимостью почтить память отца. Предки для китайца — это святое, потому Юншань отступился, только бурчал, что жена себя не щадит, работая сверх положенного.
Вуц под её молотом послушно искривлялся, истончался и вытягивался в будущую саблю. Казалось бы, ничего особенного, а не зная всех тонкостей кузнечного дела, не повторишь. Кто, к примеру, знает, что настоящий булат не затачивают после ковки? Остриё до потребного состояния доводят не на точильном камне, а на наковальне, и процесс этот вполне достоин называться ювелирным. Но для того, у кого молот — продолжение руки, а в душе горит огонь, зажжённый в незапамятные времена чуть ли не от уголька из горна самого Гефеста, эта задача вполне по силам. Почти готовый клинок разогревали снова и снова, снова и снова выглаживали молоточком, проверяли на глаз его безупречность, и если что-то не нравилось, цикл начинался с нового разогрева. И так — пока кузнец не сочтёт своё творение идеальным. Только после этого вещь остужали. Одни мастера — в воде, другие в масле, третьи — вертя клинок на воздухе. Яна предпочитала последний вариант "отпуска", поскольку крутить "бабочку" умела не хуже друзей отца. Обмотать уже подостывшую рукоять тряпкой, и... А вот на это зрелище сбежались посмотреть не только кузнецы, как раз окончившие работу на сегодня.
За второй клинок Яна взялась после того, как отнесла саблю к мастерам, делавшим рукояти и ножны. Мастера не подвели щедрую клиентку, сработав на совесть. Ножны оказались обтянуты светлой кожей, устье и наконечник сделали из бронзы, а рукоять выточили из слоновой кости. Сочтя этот шедевр готовым, Яна завернула его в кусок дорогого шёлка и отложила до экзамена. Палаш должен был выйти раза в два, если не более, тяжелее сабли, на него уйдёт самый большой слиток.
Мастерской как раз выдали новый план на месяц, и оба горна были заняты. Потому Яна сложила себе небольшой открытый горн во дворе. Юншань отпустил пасынка помогать ей, и мальчишка старался вовсю.
— Как у дедушки, помнишь? — с грустью проговорил он, раздувая мех, снятый с временно бездействующей плавильной печи. — Только ты тогда не меч делала, а...
— Не вспоминай, сынок, — глухо сказала Яна. — До сих пор больно.
Она отомстила, да. Но отца с матерью это не вернёт.
Им с Ваней осталась только память.
Молот гулко застучал по массивной заготовке, уже раскованной в длинную толстую полосу.
"Нет, — зло думала Яна. — Не только память. Ещё и умение, которое я передам Ванюше... Ляншаню... Может, не поздно любимому других мальчишек родить, и им тоже передам. Всё передам, до крупинки. Причём не только в смысле ковки, но и в том, который вкладывал отец. Он ведь не простые ворота ковал... Вот пусть эти мелкие засранцы попробуют у меня не перенять! Я им устрою вырванные годы..."
Один из вышеупомянутых "мелких засранцев" снова раздувал мех. Заготовка раскалилась до должной температуры, определяемой опять же на глаз по цвету металла, и Яна снова застучала молотом. Потому, сосредоточившись на процессе, не заметила изящную женскую фигурку в светлом платье, показавшуюся в конце кузнечной улицы. Зато её заметил Ваня.
— Ма, глянь, — он кивнул в сторону незнакомки.
Останавливать обработку булата было нельзя, и Яна, бросила заготовку на угли.
— Последи, чтобы держалось в таком цвете, — сказала она сыну, и тот начал аккуратно, чтобы не перегреть, раздувать мех.
На ней была обычная холщовая рабочая одёжка кузнеца — штаны и запахивающаяся рубаха, подпоясанная куском той же холщовой ткани. Волосы, подобранные узлом, надёжно фиксировала косынка, завязанная "по-колхозному", под затылком. Кожаный фартук, обязательный для кузнецов во время работы. По тёплой сухой погоде — должно быть, последние жаркие денёчки, скоро быть дождю и холодам — обута она была не в традиционные туфли, не в сапожки, подаренные заботливым супругом, а в грубые, дырявые чувяки сильно бу, какие не жалко попортить летящими искрами. Лицо потное и от близости огня покрасневшее. То есть по сравнению с изящной незнакомкой — лахудра лахудрой.
— Кого ещё принесла нелёгкая... — процедила Яна, утирая лоб рукавом.
Она вообще-то догадывалась, кого именно. Довелось пару раз лицезреть эту даму во время её прогулок. Пожалуй, в Бейши она единственная ходила в модных придворных платьях из тонкого цветного шёлка с изящной вышивкой. Неужто одна пожаловала?.. А, нет. Вон за ней две служанки вышагивают. Значит, небеса не упадут на землю: госпожа Цзян Фэй Сюй соблюла свой статус, насколько это было возможно. Придётся соблюдать свой: правила сословного поведения тут жёсткие, нарушать их, если не хочешь нарваться на крупные неприятности, нельзя.
А кстати, с чего это она так выбелила лицо? Вообще-то знатные китаянки немного злоупотребляли белилами, но тут за километр был виден такой слой штукатурки, что обзавидовались бы иные поп-звёзды из той жизни. Неужто муж отлупил? Учитывая то, какие о ней в последние дни ходили слухи, ничего бы вэтом удивительного не было. "Дурной глаз" очень быстро оброс невероятными подробностями, а затем плавно трансформировался в "ворожбу". Мол, дамочка сохраняет молодость и привлекательность, воруя счастье у молодых девушек. Не пощадила, мол, и собственной дочери. Некоторые и покруче загибали — дескать, сотничиха по ночам у мужа кровь по капле цедит и творит чёрное колдовство, оттого он такой беспросветно несчастный. Это рассказывали, естественно, по большому секрету и исключительно шёпотом, но в курсе были практически все. Теперь вслед жене сотника частенько неслось приглушённое: "Ведьма! Злая колдунья!" Что ж, если такие слухи достигли ушей сотника, то он вполне мог и сорвать зло на супруге.
— Ма, она к нам идёт, что ли? — удивился Ваня.
— Боюсь, что да, — буркнула Яна. — Придётся кланяться.
— А если это... как в книжке? Низводить и курощать?
— Это можно, но — исключительно вежливо, сына. Кланяясь и улыбаясь.
Её душа долго не могла этого принять, пока Яна не поняла, что между лицом и маской всё же есть существенная разница. Это было тяжело — надевать маску покорной простолюдинки, засовывая свою западную гордость за пазуху, и кланяться. Но она справилась. Здесь по-другому нельзя. Да и под словом "гордость" в Поднебесной понимали совсем не то же самое, что в Европе. Если западные мифы воспевали героев-бунтарей вроде Прометея, то здесь Прометей был бы назван преступником, нарушившим гармонию мира своим презрением к повелению богов. А гордость в нашем понимании была привилегией самой высшей знати.
Дамочка приближалась без особой спешки, но улица короткая. И вот она остановилась у калитки кузнечного подворья, брезгливо разглядывая женщину в одежде кузнеца, почтительно склонившуюся перед ней. Мальчика она как будто вовсе не заметила.
— Я думала, ты красива, — презрительно хмыкнула она. — Но в тебе нет ничего от истинной красоты. Длинная, мосластая, бледная, как ночной демон... Самая обычная блохастая дворняжка, случайно прибившаяся к людям... Ты хотя бы говорить умеешь?
— Умею, госпожа, — самым наивежливейшим тоном проговорила Яна.
— Надо же — собачка и вправду умеет говорить.
— Моя госпожа увидела здесь собаку? — удивление Яны было настолько искренним, а тон таким глубоко почтительным, что вполне можно было купиться. — Но собаки не заходят к нам во двор, боятся огня и грохота. Вот около забора бегают и лают, это верно.
Наивность чужестранки в первые мгновения сбила незваную гостью с толку: о каких собаках она заговорила? Она что, настолько непроходимая дура? Или так плохо знает язык? Но постепенно до госпожи Цзян Фэй дошло, что на самом деле имелось в виду, и... она едва не задохнулась от ярости.
— Ты... ты... тварь... животное! — пискнула она. А затем, взяв себя в руки, как подобало знатной даме, вскинула подбородок. — Я буду говорить с мужем, чтобы тебя выставили отсюда.
"Ну, да. А сотник вот так взял и послушался, — с весёлой злостью подумала Яна. — Скорее, он возьмёт и сделает ровно наоборот".
— Как будет угодно моей госпоже, — её голос прямо-таки сочился елеем.
— Пошли, — сотничиха скомандовала своей свите из двух смазливых служаночек. — Как вернёмся, туфли придётся сжечь. Здесь слишком много грязи.
Они не успели ещё достигнуть конца улицы, а из кузницы уже показались Юншань и мастер Ляо.
— Вот ведь сука, — буркнул последний. — Моя Чунпин из-за неё слегла, так она сюда притащилась порчу наводить. Ведьма проклятая.
— Ты слышал, как она назвала мою жену? — неожиданно спокойно произнёс мастер Ли.
— Слышал. Все слышали, мастер.
— Сможешь свидетельствовать, что имело место оскорбление, и моя жалоба составлена верно?
— Правильно, мастер. Напишите жалобу, — из кузницы показались другие мастера. — Хватит уже, никому от неё житья нет, от ведьмы этой. Все всё подтвердим.
— А эта тётенька дура, — встрял Ваня. — Я бы так не подставлялся.
— Это потому что у тебя голова на плечах, малой, а не тыква, — проворчал дед Шу. — Сколько лет на свете живу, всё время убеждаюсь, что всё имеет предел, и лишь глупость человеческая безмерна. Особенно бабья.
— Дедушка Шу, моя мама не дура, — обиделся мелкий.
— Так твоя мать не баба, а женщина, — неожиданно рассмеялся старик-кузнец. — Разницу тоже надо понимать.
Яна криво усмехнулась: хитрый дед выкрутился. Как бы ни относились ханьцы к женщинам вообще, к ней в частности отношение установилось пусть и благожелательное, но настороженное. Ибо все помнили бой с киданями.
— Чжан, — проговорил мастер Ли. — Ты говорил, твоя старуха умеет красиво писать.
— В юности училась каллиграфии, — похвастался старик Чжан.
— Пошли младшего, пусть приведёт мать и прихватит письменные принадлежности. Не будем откладывать это дело. А пока — за работу, мастера.
Жену сотник Цзян с утра ещё не видел, у него были дела в строящейся крепости и в деревне, куда привезли новую партию поселенцев. С этими будет куда как больше головной боли, чем с предыдущими: там хоть были мастеровые и крестьяне, а здесь голытьба-"цзяминь". Сезонные работники, нанимавшиеся на стройки за сущие гроши. Вольноотпущенники, промышлявшие тем же. Низовой криминальный элемент, вынужденный сменить место жительства и удачно притворявшийся сезонными рабочими. Словом, сейчас как нельзя кстати пришёлся бы чиновник, хорошо разбирающийся в перипетиях городского дна больших городов. Или десяток стражников из столицы. Но, поскольку в ближайшее время в Бейши не предвиделось ни того, ни другого, придётся занимать солдат-"цзяньэр" патрульной службой. Они и так патрулировали поселение, но больше для проформы. Сейчас придётся объяснить десятникам, что за новоприбывшими нужен глаз да глаз, а то ещё начнут воровать или, того хуже, резать.
