После войны

— Предисловие от автора.

Не стоит воспринимать эту книгу как историческую. Пусть параллели с самой страшной войной в истории человечества очевидны и многочисленны, не нужно искать точных соответствий и фактических ошибок. Книга родилась не как попытка переосмыслить историю или найти в ней что-то новое. Это результат желания автора воплотить на бумаге собственное понимание чувств, мотивов и мыслей людей, прошедших через горнило событий, перевернувших судьбы миллионов и перекроивших мировые карты. Хотелось бы отметить, что автор принимает эти события очень близко к сердцу, поэтому не допускал и мысли об оскорблении чьих-то чувств и памяти.

Спасибо тем, для кого Долг,

Честь и Родина — не просто слова.

ПОСЛЕ ВОЙНЫ

"Время листает страницы военной хроники,

низкое небо в огне.

Тонет любовь в диссонансах тревожных симфоний;

Мы теряем друг друга на этой войне.

Пролетая в неистовом ритме,

сердце стучит как больной метроном.

Небо в огне, а ты говоришь мне,

что мы никогда не умрём..."

— Встреча первая. Псарня.

Время встречи — 17 июня 1912 года от Восхождения Богов, чуть больше месяца с окончания Великой Войны. Место действия — недалеко от западной границы государства Рось, село Пеньки Кельской области.

Жизнь и Смерть во мне

объявили мне:

"Будешь жить, не кидая тени,

обладая горячим телом,

обжигая холодным взглядом,

Станешь ядом!"

— Товарищ магистр! Товарищ магистр!

— Гвардии обермастер, — проворчал я себе под нос, не спеша просыпаться, и уж тем более — открывать глаза.

— Товарищ магистр! — напор не ослабевал, и к крикам присоединился торопливый стук в дверь. Надежда, что проситель сгинет с глаз долой, растаяв как туман, слабела с каждым ударом. — Товарищ магистр!

Интересно, что ему надо? Нет, понятное дело, без причины так ко мне ломиться бы не стали, но причины бывают разные...

— Товарищ магистр!

Например, меня могли спрашивать. А кто мог меня спрашивать? Да, честно говоря, кто угодно. Мог кто-нибудь ещё из офицеров проезжать мимо и просто возжелать познакомиться, а хозяин перепугался. Могли и из Службы нагрянуть; тогда паника его тоже вполне объяснима. Ещё могло что-то случиться, и резко потребовалась моя помощь. Но что могло случиться в этой дыре, да ещё и на рассвете?

— Товарищ магистр, пожалуйста! — стук и крики не прекращались. Утешало, что помимо ломящегося в мой номер хозяина, никаких тревожных звуков не доносилось. Хм... да он так весь этаж перебудит. Впрочем, я не помню, есть ли здесь постояльцы кроме меня. — Товарищ магистр!

— Может, ты уже всё-таки встанешь? — раздался из-под койки недовольный пропито-хриплый баритон. — А то он сейчас ещё дверь ломать начнёт. И вообще, хватит лениться, ему твоя помощь нужна.

Отвечать было лень, но возможности не реагировать уже не осталось. Так что пришлось собирать всю силу воли в кулак и поднимать себя с койки. Застиранная до грязно-серого цвета простыня, плоская и колючая подушка, по ощущениям набитая соломой, и тонкое побитое молью одеяло отпускать категорически не хотели, будто нашёптывая: "Подожди ещё минутку, он точно уйдёт, а ты выспишься!"

Однако, воли всё-таки хватило, и я слез с деревянной койки. Недовольно морщась, босыми ногами по скрипучим неструганым доскам, рискуя заполучить занозу размером по меньшей мере с зубочистку, дошёл до двери и легонько стукнул по ней ладонью, снимая защиту. Её поставил с вечера на рефлексах, не обнаружив на входе даже намёка на запор. Дверь резко распахнулась, едва не прищемив мне ногу, которую я в последний момент успел отдёрнуть. В следующее мгновение хорошая реакция спасла меня от позора: я не увидел кулака хозяина постоялого двора, не ожидавшего столь внезапного исчезновения полюбившегося барабана, но зато успел перехватить его в пяди от своего подбородка.

— Что случилось? — хмуро поинтересовался я, выпуская руку опешившего мужика и обеими руками растирая свою помятую физиономию, чтобы хоть чуть-чуть проснуться.

— А... беда, товарищ магистр! — быстро опомнился он, просияв бурной радостью по случаю моего пробуждения. — Тут у нас...

— Гвардии обермастер, — всё так же хмуро перебил его я. Настроение и с вечера-то было отвратительным, а уж сейчас, учитывая, что вечер закончился от силы пару часов назад, и вовсе опустилось существенно ниже уровня пола.

— А... Виноват, товарищ гвардии обермастер, а только беда у нас случилась, один вы и сможете помочь! А то ж милиции у нас последние годков пять не видно, как война началась, а вы офицер, вы же не то что мы, деревенские. Да и то нас тут деревенских — я, староста, четыре старика немощных, да бабы с детишками...

Окинув его оценивающим взглядом, я удержался от печального вздоха. Стало ясно, что так просто с меня нынче не слезут, и проще решить проблему этих людей, чем объяснить им, что я тоже человек, и тоже умею уставать.

— Погоди, не тараторь. Я сейчас оденусь и спущусь, смастери что-нибудь съедобное.

— Будет сделано, товарищ гвардии обермастер! — хозяин лихо козырнул и, чеканя шаг, двинулся к выходу. Я проводил его взглядом, покачал головой и закрыл дверь.

— Забавный тип, — раздалось из-под кровати.

— Не вижу ничего забавного, — проворчал я, брезгливо разглядывая собственные портянки. За две недели пути они превратились в неплохое химическое оружие ближнего радиуса действия, однако на что-то заменить их возможности не было, равно как и устраивать стирку. Стиркой я планировал торжественно заняться сегодня утром. Которое было назначено часов так на одиннадцать.

— Почему? Полуматериальные призраки вообще вещь нечасто встречаемая, а этот, такое впечатление, до сих пор не заметил, что умер.

— Сделай милость, не напоминай ему, — в том же недовольном тоне отозвался я. Наконец, признав, что оттягивать неизбежное глупо, я натянул штаны и, продолжая брезгливо морщиться, обулся. С отстранённым недовольством отметил, что сапоги явно не мешало бы почистить. После чего вспомнил, какая погода стоит на улице, и во что превратились за время войны дороги, и отложил это мероприятие на неопределённо отдалённое будущее. — Такое забыть нельзя, но он честно пытается.

— Делать мне больше нечего, с духами разговаривать, — насмешливо фыркнула темнота под койкой.

— А ты, кстати, чего разлёгся? Выползай, работать будем, — решительно скомандовал я.

— А без меня ты не справишься?

— Справлюсь, — легко согласился я. — Но ты всё равно пойдёшь со мной, потому что тогда мне будет не так обидно. Выползай, выползай, не отвертишься. К тому же, я знаю, тебе самому интересно.

— Тогда подойди, я до тебя не дотягиваюсь, а солнце, если ты не заметил, уже встало, — спорить он благополучно не стал. Я подошёл вплотную к койке.

— Готов? — уточнил я, выждав пару секунд.

— Да готов, готов, можно идти.

Я сделал пару шагов назад, разглядел свою слабую тень и медленно поводил ногой из стороны в сторону. Тень ответила тем же, я удовлетворённо хмыкнул.

— За столько лет не наигрался? — ехидно поинтересовались с пола.

— Тебе жалко что ли? — вопросом ответил я.

— Да нет, пожалуйста, играйся, — захихикал он в ответ.

Даже дети знают, что у волшебных существ нет тени. И у людей с магическим даром её нет, причём зачастую с рождения, так что их очень легко вычислить среди всех остальных. Есть страшная сказка про то, как первый волшебник продал себя за магический дар, а расплатился тенью, и якобы с тех пор ни один колдун никогда не видел своей тени. В принципе, изложенная мной суть этой истории достаточно правдива, если воспринимать её аллегорически.

Тонкий мир, или изнанка мира, — то, в чём сосредоточена вся магия, — находится там же, где и реальность, но в обычном состоянии его невозможно увидеть, и прикоснуться к нему нельзя. Связью же между изнанкой и лицевой стороной служат тени; почему сложилось именно так, существует много гипотез, но правды не знает никто. А у тех, кого принято называть волшебными существами или магами, тень "провалилась" в тонкий мир целиком, установив постоянный канал связи. Правда, постоянство его относительно...

Впрочем, я уже не помню всей этой теории, поэтому даже не буду пытаться углубляться.

Против обыкновения, у меня тень иногда есть, но природа её совершенно иная, чем у теней обыкновенных. И я понятия не имею, какая. Но, совершенно определённо, это самостоятельное и вполне разумное существо. Он, а определяет себя это существо именно в мужском роде, умеет разговаривать, причём, в зависимости от его желания, голос слышен или только мне, или всем окружающим. Он вполне может обходиться и без моей компании, переползая из тени в тень, а ночью и вовсе способен принимать объёмный облик, превращаясь в жутковатый сгусток тьмы. Я так и не понял, в каких отношениях он с солнечным светом; не сказал бы, что солнце губительно для него, но под солнечные лучи он выползать по какой-то причине не желает. Я в начале нашего знакомства ещё пытался разобраться, но на все вопросы он либо отшучивался, либо отмалчивался, а на все проверки только ехидно хихикал.

Кроме того, он великолепно умеет прятаться; для него ничего не стоит полностью забраться под сапог и сжаться там, не выдавая своего присутствия. А выдавать себя, особенно рядом с магами, он очень и очень не любит; за все годы нашего знакомства делал он это пару раз, и то в самом крайнем случае. А так старается без нужды на глаза знакомым не попадаться. В смысле, моим знакомым и тем, кто знает, что я маг. Но когда мне нужно прикинуться обычным человеком, он просто незаменим, свободно изображая из себя обыкновенную человеческую тень.

Я заправил в штаны майку, натянул уже весьма несвежую гимнастёрку, повесил на шею ремень. С тоской посмотрел на фуражку и махнул рукой; я всё-таки в отпуске. Нащупав в кармане штанов полупустую пачку папирос, несколько секунд постоял в задумчивости: курить хотелось зверски, но пачка была последняя, и вообще неизвестно, когда удастся ещё разжиться табаком. Наконец, решил себя побаловать и немного утешить — раз уж выспаться не получилось, — прикурил от собственных пальцев (простейший фокус, который не требует почти никаких затрат энергии) и вышел из комнаты.

— Ты, кстати, скрыться не забудь, — напомнил я собственной тени, которая сейчас должна была находиться где-то за спиной.

— Да уж не маленький, помню, — ворчливо отозвался он снизу. И затих. Видимо, ожидая дальнейшего развития событий.

— Вот, соблаговолите, чем боги послали, — с поклоном встретил меня внизу хозяин. — Не взыщите, а только времена нынче суровые, даже в наших хлебосольных краях особо не пошикуешь.

На мой взгляд, почти свежий (явно не старше вчерашнего дня) хлеб из хорошей муки, зелёный лук, варёные яйца и кусок (не верю своим глазам!) копчёной рыбы были не то что шиком — пищей богов, которую оные послали с собственного стола!

Впрочем, мне даже удалось не наброситься на еду с жадностью оголодавшего упыря. Сдержанно, но весьма искренне поблагодарил, и жевал тщательно. Офицерам, конечно, полагался усиленный паёк, но как можно сравнивать сухие крекеры и консервы со свежим хлебом и настоящей рыбой? Я их, пожалуй, уже с полгода в глаза не видел.

Я нашёл взглядом околачивающегося поблизости хозяина и приглашающе кивнул. Тот не заставил себя ждать и поспешно уселся напротив. Правда, сделал это совершенно молча, и принялся поедать меня взглядом любящей бабушки, к которой наконец-то приехал бесценный внук, хронически отощавший вдали от её забот. Почему-то все бабушки всегда считают, что их внуки недокормленные.

Не выдержав подобного внимания, я поводил в воздухе рукой, приглашая призрака к рассказу: прекратить жевать и попросить об этом словами было выше моих сил. Мужик опомнился, суетливо подскочил, потом опять сел, побарабанил пальцами по столу и, наконец, заговорил.

— Понимаете ли, в чём дело, товарищ ма... гвардии обермастер, — осёкся он, поймав мой насмешливый взгляд. Я не такой уж крючкотвор; но знал бы кто, как надоело мне обращение "магистр"! По принятой терминологии, магистр — это просто выпускник магического ВУЗа. Любого. Любой выпускник. Вот лично мне, кадровому офицеру, очень обидно так называться. Конечно, понятно, с деревенских спрос минимальный, они и читать-то не все умеют. Но в этой ситуации я решил проявить твёрдость. В конце концов, я представился по званию, два раза, можно запомнить. Тем более, это всё-таки он ко мне с просьбой обращается. Пусть даже согласно уставу и приказам я обязан оказать всяческую поддержку попавшим в беду гражданским в свободное от основной службы время, нигде не написано, что я обязан терпеть неуставное обращение.

— Завелась у нас в окрестностях о том лете пакость какая-то. Сначала козлёнок пропал, потом корову обглоданную нашли. На волков грешили; зима лютая была, много диких зверей полегло, серые разбойники от голода могли и обнаглеть. А потом люди пропадать начали. Бабка Нюха, потом ещё Савель — он бобылём за околицей жил. Когда мальчонка малой, Иська, сын Рябого, светлая ему память, пропал, поднялись мы всем селом, окрестные леса обошли, кладбища — и новое, и старое, — да только ничего не нашли. Всего за лето шесть человек пропало, боялись поодиночке уже в лес ходить. А как первый мороз ударил, ещё и снег лечь не успел — как ведьма отшептала. Зимой даже волки смирные были. А вот недалече как на рассвете обнаружилось, что опять вернулась, тварь: дед Матай пропал.

— Совсем пропадали? Или что-то всё-таки находили? — прагматично уточнил я, прицеливаясь к последнему куску рыбы. Я был уже вполне сыт, но оставить такую вкуснятину на тарелке не мог.

— Только косточки и обрывки одежды, — призрак сотворил распространённый обережный знак, косой крест от плеч до пояса сжатой в кулак ладонью. От него пыхнуло сизым дымом, я закашлялся, а сам хозяин постоялого двора только недовольно поморщился; видать, не впервой так попадает. Из-под стола раздалось насмешливое хмыканье, но Тень предпочёл на этот раз воздержаться от комментариев: кажется, ему тоже было интересно послушать.

Да, ничего себе у них "пропали"...

— Какие-нибудь следы?

— Ничего не нашли, только следы зубов. По всему видать, что-то крупное — зубы как у матёрого волка. А так чтобы прикус было видно или хотя бы размер пасти — нет, всё в лоскуты, — мужчина махнул рукой.

— Ладно, где останки последней жертвы? — я мужественно отодвинул тарелку с оставшимися яйцами и хлебом, и с удовольствием хлебнул парного молока на дорожку.

— А... Да тут, недалече, во дворе дома евоного, — беспечно пожал плечами мой собеседник. Я замер, не донеся кружку до стола.

— Люблю я людей, — прокомментировали из-под стола так, что слышно было лишь мне. — На косточки крестится, а что мужика в его собственном доме сожрали — это между делом.