|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Глава 1
Леонлири иль-Эонлиир, прозванная Звездой Северо-Восточной Гавани, когда-то прекрасная, а теперь немолодая, раздавшаяся вширь эльфийка, держала портовый кабачок 'Три кабанчика'. Кабачок как кабачок, попристойнее, чем у гнома Билли Боба. На вывеске намалеваны три явно нетрезвые хари с розовыми пятачками и мазутно-черными глазами. Однако же завсегдатаи знали, что для клиентов, у которых завалялось в кармане что-нибудь посолиднее медяка, открывается дверка во внутренний дворик, а там... 'Оазис утонченного разврата', — так называл заведение госпожи Леонлири книжник Алент, когда-то, как говорят, учительствовавший в Академии, а нынче служивший коком на 'Бесстыжем'.
Он же, Алент, взялся на спор (на кону стояли бочонок пива и доброе имя книжника) разобраться, где правда, а где вымысел в том, что рассказывают о госпоже Леонлири в городе. Проспорил. По этому случаю победитель, юный Вертер (первый помощник капитана 'Бесстыжего' и, поговаривают, незаконный сын какого-то барона), ухрюкался похлеще любого из трех кабанчиков, нахамил капитану и был с позором изгнан с 'Бесстыжего', теперь вот играет на лютне для посетителей кабачка доброй госпожи Леонлири и льет слезы. Девочки из Оазиса очень любят его — за чувствительность.
А неунывающий Алент из собранных по городу сплетен и слухов слепил книжку и с немалой для себя выгодой запродал ее гоблину Троянусу, издателю с репутацией (солидной... ну а то, что несколько скандальной, лишь добавляло пикантности сытному блюду). Книга вышла в свет под оригинальным названием 'Эльфийская легенда'. Теперь у местных считалось хорошим тоном иметь один-другой экземпляр книжки дома, а заезжие приобретали ее как лучший сувенир. Правда, к немалому разочарованию книжника, у старой эльфийки просили автограф куда чаще, чем у него, Алента. Однако же монеты звенели именно в его карманах, эльфийка оказалась на удивление бескорыстной. С каждой допечатки Алент получал столько монет, что хватало на месячный кутеж... ну да, все в тех же 'Трех кабанчиках'. Так что, как ни крути, Леонлири в накладе не оставалась.
В книге рассказывалось о том, как дочь эльфийского аристократа, не последнего в очереди за короной в форме трилистника, сбежала прямо из-под венца, потому как с детства мечтала совершить выдающийся подвиг во имя своего народа. Бродила наемницей по всему Восточному побережью, убила немало оборотней и прочих монстров, а случалось — и людей, охочих до чужого добра или до ее девичьей чести. Столь грубый образ жизни противоречил тонкой эльфийской натуре, и, терзаясь раскаянием, благородная Леонлири после каждого поединка, завершившегося ее победой, клала в заплечный мешок очередной камень размером с кулак и носила с собой этот груз. И вот наступил день, когда мешок не выдержал тяжести камней... Именно в этот день Леонлири на лесной дороге повстречала того самого, достойного ходить с нею по всем дорогам. Далее следовало описание пылкой страсти (девицы на выданье краснели, девицы из оазиса восхищенно ахали, Леонлири хмыкала во второй подбородок) и трагической гибели героя в битве с тысячелетним вампиром (все девицы, вне зависимости от склонностей, за исключением разве что красавицы-насмешницы Хлои, рыдали, Леонлири широко ухмылялась, если бы кто-то в такой момент заглянул ей в глаза, то без труда прочел бы: 'Во заливает!'). Дальше — больше. Убитая горем эльфийка под видом мужчины и под именем своего возлюбленного нанялась на корабль, корабль оказался пиратским... Следующие сто пятьдесят страниц все без исключения девицы пролистывали, зато мужчины — от начальника городской стражи до престарелого хлюпика-аптекаря — читали запоем. В самом прямом смысле слова — под вина, ром и мясо с кровью — иначе велик был риск захлебнуться слюной, очень уж ярко Алент живописал всякие пирушки. Читали и бухали, покуда не настигала их карающая рука благонравной супруги либо строгой матушки. Леонлири же, ностальгически улыбаясь, на первой из ста пятидесяти откупоривала бутылку 'Тролльей радости', а к сто пятидесятой уже дремала над последним стаканом и видела самые приятные сны...
Алент обещал написать продолжение (или, как он выражался на свой, книжный, манер — выдать проду) — следовало ведь еще рассказать о том, как Леонлири навсегда бросила якорь в Северо-Восточной Гавани. Девицы из оазиса стали проявлять к писателю неподдельный интерес — а ну как в книжку вставит? Но многоопытной Леонлири было ясно — пока первый том ее приключений так хорошо продается, ждать от автора 'проды' — только вгонять себя в тоску-депрессию.
Однако же Леонлири грех было жаловаться.
Теперь ее почтительно именовали Эльфийской Легендой — сначала за глаза, а потом, смекнув, что можно заполучить на халяву стаканчик-другой, — и в глаза.
Только одного так и не узнали читатели, да и сам Алент только прикидывался, что знает, — какой же, собственно говоря, подвиг во имя эльфийского народа мечтала совершить юная благородная Леонлири иль-Эонлиир?..
Да, конечно же, у Леонлири иль-Эонлиир, прозванной Звездой Северо-Восточной Гавани и Эльфийской Легендой, были маленькие слабости. Ничто женское не чуждо даже героине современного эпоса. А все женщины, даже самые что ни на есть эпические героини, — собственницы. Нет, не так! Эпические героини — еще большие собственницы, нежели всякие тетушки и кумушки. Потому что им, героиням, не привыкать ставить нахалов на место. Место буяна, поломавшего табурет в 'Трех кабанчиках', оказалось в чулане, откуда он был выпущен только тогда, когда протрезвел и с лихвой компенсировал ущерб. Место пройдохи, явившегося в оазис без денег, — в навозной куче на заднем дворе. А место малолетнего хулигана, изуродовавшего свежевыкрашенную стенку непристойным словом, — у этой самой стенки. С кистью в одной руке и ведром краски — в другой.
Еще об одной слабости госпожи говорили шепотом даже при закрытых дверях — одни с пониманием, другие (какое кощунство!) с осуждением, ну а сверстницы Леонлири — с едва скрываемой завистью. Звали эту слабость Динилиэль. Хотя никто, даже сама Леонилири, не утруждался произнесением длинного, как хвост дракона, имени. Тем более что эльф привычно и без обид откликался на краткое звонкое 'Динь'.
Вообще-то, удивить Северо-Восточную Гавань эльфами — все равно что удивить Леса Единорогов единорогами или Русалочий омут русалками. Во время оно Гавань была перевалочным пунктом на пути эльфийских тканей, вин и всяческой бижутерии (ценившейся людьми выше золотых украшений собственного производства) в богатые королевства в глубине материка. Легенды говорят, в те времена эльфы были вечно юными и прекрасными. А значит, нет ничего странного в том, что в жилах большинства здешних жителей течет смешанная, эльфийско-человеческая, кровь. И по сей день в Гавань нет-нет да зайдет корабль под лазурными эльфийскими парусами. Да и наемникам-дроу случается забредать в 'Трех кабанчиков'. Садятся в дальних уголках, зыркают по сторонам своими глазищами цвета раскаленных угольев. В тутошних страшных сказках говорится, что дроу взглядом могут поджечь избу, но это совсем уж выдумки или, как Алент выражается, фольклор.
Но Динь — не светлый и не дроу. И уж тем паче не полукровка. Он — из немногочисленного Лунного Народа. Светлокожий — никакой загар к нему не липнет, хотя случается Диню и с рыбаками в море выйти, и верхом на коне по материку постранствовать по каким-то делам госпожи Леонлири. Волосы — серебро. Глаза бархатисто-лиловые, как августовские сумерки. Что и говорить — лунный.
Нежданно-негаданно появился он в Гавани лет пять тому назад... Нет, почти что шесть — как раз в то лето у старика Веселого Роджера лодку сперли, а Билли Боб был пойман на том, что подмешивает в ром воду (даже не кипяченую), и, само собой, бит.
Окажись на месте Леонлири другая женщина, непременно сказала бы, что поселившийся у нее молодой эльф — внучатый племянник... Нет, внучатый — нехорошо звучит. Лучше — просто племянник. Или брат, так еще лучше. Конечно, все знали бы, что солгала, но приличия были бы соблюдены. Но госпожа неизменно стояла выше предрассудков. А потому лунный для всех жителей Гавани был не племянником и не братом Эльфийской Легенды, а просто Динем. Бродягой без роду-племени, не гостем и не слугой... а впрочем, для всех и каждого — добрым товарищем и верным собутыльником.
Если бы знали они, все эти рыбаки, матросы и торговцы креветками, к какому трудному пути, к какому великому подвигу готовил себя лунный эльф, откликавшийся на звонкое имя — Динь!
И если бы видели они, что поцелуи, коими Леонлири вознаграждает Диня 'за примерное поведение', — истинно материнские.
А уж если бы ведали, для чего старая эльфийка и ее юный друг запираются в спальне, обставленной с невероятной, по меркам Северо-Восточной Гавани, роскошью, то надолго утратили бы дар речи, к огромной радости Уны, деревенской девушки, что недавно была взята в кабачок подавальщицей и еще не успела привыкнуть к соленому, как морская вода, говорку рыбаков и моряков.
Нынче засов на двери спальни защелкнулся сразу же после завтрака. Уна, вызвавшаяся отнести госпоже поднос с обедом (вот уж эти любопытные деревенские жители!), потом долго рыдала на кухне и даже за серебряную монету, которую предложил ей шеф-повар (номинально — иноземец, родом из страны, где выпекают большие плоские булки, начиненные всем, что под руку попадется; не оттого ли страна эта считается родиной лучших кулинаров; на самом же деле — сын кузнеца из той же деревни, откуда на днях пришла Уна), даже за серебряную монету, половину своего месячного жалованья, не согласилась повторить то, что сказала ей госпожа. Поваренок Тим сказал — просто не запомнила. Может, и вправду. Некоторые загибы госпожи Леонлири были столь сложны и дивны, что обрели собственные названия и бродили по Гавани и по морям-по волнам под именами 'Морской узел', 'Посыл на норд-норд-ост' и 'Последняя песнь креветки'.
Когда госпожа и Динь не вышли и к ужину, от жгучего любопытства уже тлела барная стойка и все три кабанчика на вывеске выглядели подкопченными, чего уж говорить о прислуге, девицах и завсегдатаях.
Шеф-повар тайком трижды посылал острого на ухо Тима (ходили упорные слухи, что настоящий папаша прощелыги-поваренка — не этот старый выпивоха Том, в дырявой лодке которого медузы... гм... размножаются, а заезжий купец-эльф), но даже поваренок услышал из-за толстой, из цельного куска экзотического дерева там-тум, двери лишь обрывки фраз...
— ... ты ведь знаешь, Динь, я дважды пыталась, а на третий...
— ...хоть сто!..
— ...я могу гордиться, что научила тебя еще чему-то кроме того, как ругаться на восемнадцати языках и пить неразбавленное гномий ром, но...
Динь что-то отвечал, но так тихо, что Тим ничего не мог расслышать, а потом Леонлири закричала так громко, что Тим в испуге отпрыгнул от замочной скважины:
— Это легенда! Да, заманчивая! Но всего лишь легенда! Если бы все, что рассказывают обо мне, было правдой...
— Вот в это-то и дело! — азартно воскликнул Динь. — Легенды о тебе считаются правдой. А почему бы правде не считаться легендой, тем более что...
Он снова понизил голос, и больше Тиму ничего не удалось узнать.
Впрочем, и об услышанном он благоразумно промолчал... наверное, его папашей и вправду был эльф! А может, все дело в том, что прабабка Тима по материнской линии была ведуньей, то есть умела лечить от лишая и предсказывать раз в пять лет введение нового королевского налога. Итак, Тим всем сказал, что ничего не расслышал. А сам принялся наблюдать.
Поздней ночью Динь покинул спальню госпожи Леонлири с каким-то свертком под мышкой — Тиму почему-то сразу подумалось, что это карта. Старая. 'Значит, впереди приключения', — подсказало ему чутье потомка эльфов и ведуньи, а может быть, попросту наследственная морская сметка.
За час до рассвета, когда петухи еще крепко спят, а ночная нежить уже ищет укрытие для дневки, Динь оседлал своего пегого конька (все знали, что конька зовут Рябый, и только Алент упорно продолжал называть его странным именем 'Пегас'), приладил торбу с поклажей и простился с Леонлири — единственной, кто его провожал. Это они так думали. На самом деле с чердака над дровяным сараем за трогательным прощанием наблюдал Тим. Наблюдал, все более изумляясь. Он впервые видел Леонлири, Звезду Северо-Восточной Гавани, Эльфийскую Легенду (ха!) плачущей, да так горько, что доброе сердце Тима в этот миг готово было простить старой эльфийке все подзатыльники, заслуженные и незаслуженные, которые от когда бы то ни было получал от нее.
Глава 2
Тим умел ходить бесшумно и по траве, и по камням — а как бы иначе он таскал из хозяйской кладовой лакомые кусочки? И как подглядывал бы за девицами, притаившись во дворе под окошком? Ни трава, ни камни не выдали бы шустрого потомка эльфов. А вот дерево... Тоже ведь порождение природы, но — на службе у человека. Предательская лестница скрипела под невеликим весом Тима. Не ровен час услышит шеф-повар, которого Тим привычно называл просто 'шеф'. Повару это льстило и вознаграждалось лакомствами, до которых Тим был ну уж очень охоч (нет, ну точно сын эльфа! Человеческие-то подростки его лет уже куда охотнее тянутся к кружке пива и вобле!). А вот самовольное ночное шатание будет вознаграждено иным образом, Тим не сомневался. Рука у шефа тяжелая, а если в этой руке будет еще и скалка...
Тим никак не мог решить, что лучше — быстро и шумно проскочить по коридору или красться потихонечку, стараясь как можно меньше нашуметь. Вот тут-то его и поймала за шиворот маленькая, но цепкая рука, поймала — и увлекла вдоль по коридору. Глухо щелкнула задвижка. Тим испуганно огляделся.
Маленькая, аккуратно прибранная бело-розовая спаленка с большой кроватью и зеркалом во всю стену.
Тима бесцеремонно толкнули на кровать, но он не обиделся — кровать оказалась мягкой-премягкой.
— Ну-у? — выжидающе протянула хозяйка спаленки.
И повторила требовательно:
— Ну?
'Ну и ну!' — озадаченно подумал Тим.
Перед ним стояла, покачиваясь с пятки на носок, красавица Хлоя, прозванная Безупречной. Нет, конечно же, в глазах замужних женщин, считающих себя приличными, и девиц с вечно кислыми лицами она была далеко не безупречна. Тим не знал, появилось ли ее прозванье в результате, как выражалась госпожа Леонлири, 'хитрого рекламного хода' или было получено в придачу к толстому кошельку от какого-то господина, очарованного миниатюрной светлоокой блондинкой, умевшей и петь, и танцевать, и шпарить по памяти стихи древних поэтов эльфийских лесов и самые свежие анекдоты Побережья.
От одной мысли, что он находится в спальне Хлои Безупречной, у Тима закружилась голова.
— Рассказывай.
— Что рассказывать-то?
— Куда это с утра пораньше отправился наш Динь?
— Откуда мне знать?
Хлоя подошла поближе, наклонилась так низко, что завитые кончики ее волос защекотали ухо Тима.
— Говори, что знаешь.
— Да ничего я не знаю! — растерялся до испуга поваренок. — Пойди у госпожи спроси.
— Вряд ли я когда-нибудь достигну в кабацком диалекте такой виртуозности, как у нашей госпожи, — Хлоя ласково улыбнулась, — но того, что я знаю, мне вполне достаточно, уверяю тебя. Так что брать очередной урок у госпожи мне ни к чему. Ну, не упрямься же. Все равно расскажешь.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
