Зеленое солнце

Выходной

С неба светило жаркое зеленоватое солнце.

"Ни облачка", — подумал он и удобнее устроился на откосе.

А там, внизу, блестело озеро. Такое далекое, манящее, переливающееся радужной пленкой. Лучшее из озер в округе. Его озеро...

Он провел рукой по прошлогодней траве, зачем-то пачкаясь пылью... но пыль унес ветер. Это его ветер.

Камешек прыгнул с обрыва вниз, увлекая лавину сухой глины, когда фигура поднялась.

Теплый весенний ветер принес смолянистый запах тополя и прохладную свежесть ручья. Лето. Почти... Только маленький холмик снега казался полным недоразумением на фоне солнца.

— Ну что, ублюдок, теперь наконец-то готов умереть? — Даже через черноту противогаза можно было понять, что военный смеется.

Парень не обернулся.

— Сам ты... — он не успел договорить — приклад вычищенного до блеска автомата врезался ему в висок.

— Сволочь! — Парень скорчился на самом краю обрыва, обхватив опухшее лицо.

— Щенок! Ты должен быть благодарен, что мы чистим вашу планету от такой мрази, как ты!

Хлопок автомата, казалось, утонул в теплом мареве над озером. Но потом, совершенно неожиданно, повторился вновь, отразившись от темной стены зубчатого леса на другом берегу.

Парень кричал и корчился, баюкая простреленную ногу и каждую секунду рискуя свалиться вниз.

— Ну же, падай! Там внизу уже заждались охотники. Им нужно мясо. И это не наши охотники. Это ваши охотники!!!

Не было привычного дня. Было два дня.

Один — теплый и веселый, предвещавший военному пиво и пьянку до ночи. Но, чуть позже, когда закончится смена.

Второй — темный, пыльный и душный, не предвещающий не то что свободы, но даже и самой жизни.

А потом оба дня слились в один.

Парень с трудом разжал пальцы, успевшие покрыться запекающейся кровью, и, превозмогая боль, поднялся.

Есть только один единственный день. День без толкований. И он знал это. Но знал ли это его мучитель?

Движение было мимолетным, почти мгновенным. Со стороны казалось, будто парень просто вздрогнул, потянувшись к карману...

...Мрак пробежал по лесу, отразившись мурашками на спине:

"Кто-то ходит по твоей могиле..."

Солнце погасло, превращая небо в выеденную бездну. Жуткую, как пустая глазница. Холодный ледок пробежал по траве, изменяя ее в холодные черные хрустальные пики. Лес засветился алым.

"Мысль материальна, — прошептал подросток, — я это знаю, а ты?" И он тихо засмеялся, наблюдая за ужасом в глазах военного.

— Тихим-тихим в-е-чером... — пропел мелодичный женский голос.

— Привет, Кэрри, — подросток улыбнулся.

Военный же, при этих словах вздрогнул и безвольно осел.

Небо налилось бурыми сгустками, переливаясь и сжимаясь в такт бьющемуся сердцу.

— Я буду стрелять! — мужчина неуклюже поднял автомат, но курок заело, а патроны с печальным "дзинь" полетели с откоса.

— Я, я... — он начал задыхаться, а потом упал ничком, не в силах пошевелиться. По лбу потекли маленькие бусинки крови, сочащаяся из недавней, наспех зашитой раны на голове, невидимые под бесстрастной черной маской противогаза.

Скала посреди моря, шторм. Точно в трубе, припадочно завывает и верещит ветер.

Мужчина поднимается, но сильный порыв сталкивает его вниз, в бушующую бездну.

Безвольное тело разрезает синюшную, чистейшую гладь успокоившегося моря, открытые глаза все смотрят и смотрят на круг луны, там, наверху, над водой, постепенно зарастающий льдом.

"Я выплыву!" — чувствует сердце.

Тело приподнимается на метр от дна...

"А смогу? Помнится, в детстве..." — так говорит разум.

Воспоминания вяло и неспешно давят накатывающейся пугающей волной. Паника, соленая вода режет легкие.

"Я попытаюсь!!!" — попытки никогда не удаются.

Попытки никогда не удаются...

"Боже!"

Он не ответит. Глубина, это когда...

Из темноты появились бледные тени. Они — призраки глубины, призраки самых ее темных уголков. И, вместе с тем, они — пустота.

"Нет, н-е-е-т!!!"

Он кричал и бился в истерике, пытаясь освободиться, хотя уже знал, что будет.

Он знал это всегда, с детства, с первых страхов и снов, из которых, кажется, нельзя найти выход.

— Тихим-тихим в-е-чером... — пропел мелодичный женский голос. Мягкая поступь сменилась цоканьем когтей.

Он боялся ее всегда. Он знал о ней — помнил все страшные истории и легенды.

— Когда ты ляжешь спать... — пропел тот же голос.

И, что самое страшное, он уже знал свою судьбу. На шаг вперед. На вздох.

— Мне будет делать нечего...

В темноте появились призраки убитых. Развороченные лица, разбитые им судьбы...

— Я приду убивать!

Подросток сидел на краю обрыва, слушая тихие стоны. Военный бился на земле, поднимая с травы пыль. Пыль уносил ветер.

— Ты думаешь, это сделал я? — сказал он сам себе, не надеясь услышать ответ. — Нет, это сделал ты сам. Я только открыл тебе дверь в глубины твоей же души, сломал барьер. Мысль реальна, не правда ли? А мы — те страхи, что в нас есть.

Интересно, что же ты видел?

Подросток печально скривился, выбрасывая маленький шприц:

"Вот, еще один из живых узнал о смерти чуть раньше. Я тоже о ней когда-нибудь узнаю, но это будет не сегодня. Сегодня — мой день.

Под противогазом затихшего военного расползлись кровавые пятна. Парень стянул с его лица маску и увидел четыре глубоких кровоточащих сквозь швы раны — как от когтистой лапы.

"Он боялся ее всю жизнь, а она нашла его первой — его смерть — просто страх. Его убил его же страх, его же мысли, сомнения. И каждый, встретив эту темноту, может сказать "свет". Но что он увидит там, в глубине?..

С неба светило жаркое зеленоватое солнце. "Ни облачка", — подумал он и удобнее устроился на откосе.

А там, внизу, блестело озеро. Такое далекое, манящее, поблескивающее радужной пленкой. Лучшее из озер в округе. Его озеро...

Он провел рукой по прошлогодней траве, зачем-то пачкаясь пылью, стирая с ладони кровь... но пыль унес ветер. Это — его ветер. И его день. Единый. Теплый и веселый, темный, пыльный и душный, предвещающий как пиво и веселье до ночи, так и смерть. Но, оставляющий надежду и на жизнь.

Это был лучший день во всем мире — выходной — мой день!

Работа

Синее небо. Настолько же холодное и бездонное, насколько и прекрасное. Просто чистое небо.

Три часа дня — серый блестящий асфальт улиц и свежая зелень травы вокруг. Идущий человек — Алексей. Это именно его несколько недель назад пытались убить за городом. Но сейчас его не интересует ни насыщенный, даже какой-то колючий цвет неба, ни ничтожные дома, обрывающиеся на краю этой ярко-синей бездны — бездны пустоты и солнечного света. Он идет на работу.

По голой стоянке гуляет северный холодный ветер, ворвавшийся в теплый летний день. Ветер бесится и с шумом кидается на зелень деревьев, точно пытаясь сорвать с них листья, но лишь уносит лепестки яблонь, осыпая их белоснежным дождем в придорожные канавы, закручивая такими реальными, почти снежными вихрями...

Все продлится не долго: вскоре ливень смоет белые лепестки, собрав их у бордюров дороги. Там они пожелтеют, сморщившись, станут похожи на бурые хлопья ржавчины. А ржавчину примет земля, но и то не сразу. В этом городе листья и грязь больше некому убирать. Как нет уже и тех, кому бы это мешало — в городе почти не осталось людей.

Очередной порыв ветра пробежал по телу, унося тепло. На миг стало даже холодно, но жар асфальта не собирался так легко отступать, даже перед холодным гостем севера. И их битва давала ощущение блаженства, сравнимое с тем, что вызывает контрастный душ, о котором даже и не приходится мечтать. Не получится. Не то положение, не те силы в моих руках. Хотя, как посмотреть. Моя работа вообще — это тоже сила. Не каждый способен содержать себя... честным путем.

А я могу. И еще — содержу свою девушку и ее родителей. И все это — в неполные 17 лет. Они могут гордиться мной. Но как хорошо, что моим маме и папе не пришлось увидеть этого страшного мертвого города, не пришлось жить в нем. Здесь, где пытаются править дикие стаи бездомных собак, где глазницы окон черны и пусты, а с неба падает белая пыль — последние следы взрывов неведомых бомб. В городе, где даже в дорожной весенней грязи не найти следов человека.

Облупившийся угол старого барака, гаражи. Я свернул направо и уверенно вышел на главную улицу, разминая пальцы. До офисов и супермаркета оставалось чуть меньше километра. И высокое главное здание уже четко вырисовывалось на фоне пустоты неба — двенадцатиэтажная бетонная последовательность плит, кажущаяся монолитом с такого расстояния. Картину нарушала лишь бросающаяся в глаза асимметричность строения — верхние этажи справа почти полностью отсутствовали — следствие недавнего взрыва. На их месте зияла огромная переборчатая дыра, напоминавшая вспоротое брюхо подводной лодки.

Я нагло шел по улице, засунув руки в карманы. Красная футболка развевалась на подобие флага (она давно уже начала выцветать, но подыскать новую все не было времени). Так бывает часто, особенно, весной... кто с голоду мрет, а кто — просто худеет.

Но, размышляя над этим, я даже и не сомневаться, что вычищенные белые кроссовки и старые, серые от пыли джинсы, тоже не остались незамеченными. Все это было слишком ярким, вызывающим, чуждым... всему. Это были вещи прошедшего времени, исчезнувших людей, принадлежавшие теперь мне.

И я знал, что середина главной дороги — опаснейшее место города. И дело не в грудах разбитых машин, ямах в асфальте, старых линиях электропередач, стелящихся по земле мертвыми змеями, покосившихся железных столбах... Обилие мин и их разнообразие здесь тоже было ни при чем. Все дело в границе, все дело в людях (если их еще можно так назвать). И стоит только перейти еле заметную, почти стершуюся двойную черту разметки, как...

Вспышку из окна я увидел чуть раньше, чем заметил выбитый прямо у левой кроссовки темный кружок в асфальте, и поднимающееся оттуда облачко пыли.

Ох, надо будет намылить моему сменщику шею. Точно надо...

Я поднял левую руку вверх, демонстрируя кольцо и, заодно, средний палец, на который оно было надето.

— Ты чего творишь!!! — Неожиданный рывок в сторону чуть не сбил меня с ног, но я устоял, хотя плечо и отозвалось острой болью.

— Ничего! — в тон крикнул я. Крикнул и пожалел, ведь действительно был не прав, а глупое позерство могло стоить жизни. — Прости...

В общем, она и не сердилась, но какое-то настойчивое чувство разговора требовало паузы. Пауза требовалась и мне. Странно, даже и не замечал ранее, как тяжело дышу.

— Ты обещал взять меня с собой на дежурство, Лёш...

Ох и не нравился мне этот нарочито ласковый тон, не предвещающий, в общем-то, ничего хорошего.

— Мог бы и зайти! — добавила она, притворно обижаясь.

Я осмотрел новый Дашкин наряд и рассмеялся. Не спорю, ей очень даже шли короткие белые джинсовые шортики и полупрозрачная блузка того же цвета, но...

— Что?

Ответить я не мог и беззвучно корчился от смеха, прислонившись спиной к небольшой липе около тротуара.

— ЧТО?!! — в ее голосе звучал гордый вызов, но я отлично уловил плаксиво-обиженные нотки. Конечно же, она оделась так именно для меня. И все бы было отлично, соберись мы прогуляться по городу (или в магазин), много лет назад. А идти на боевое задание на каблуках...

— Детский сад... — только и выдавил я.

Но Даша с готовностью сняла с плеча сумку и достала оттуда пару новеньких... цветастых шлепанцев. Не знаю, было ли у этих тапочек-мутантов другое название, но даже их наличие меня немного успокоило.

— Ну, как?

— Дашуля, ты очаровательна.

Я попытался сделать серьезное лицо, но вновь заулыбался, поспешно, но демонстративно, прикрывая рот ладонями.

— Придурок... — она хмыкнула, повернулась спиной и пошла к зданию супермаркета.

Странно, но это слово достигло цели и действительно привело меня в чувства, не хуже ледяного ветра. Как-никак, а обещание с экскурсией на работу придется выполнять, раз уж дал слово. Никто ведь не тянул меня вчера за язык!

А еще неожиданно вспомнился Сережка, мой бывший сменщик, погибший неделю назад под обломками, при взрыве в главном здании. (Уж он-то всегда был принципиален). И этот новый, Юрка, что пару минут назад стрелял. Нужно будет действительно оборвать ему уши за такие шутки!

Дашу я догнал минут через десять — она стояла во дворе и в нерешительности смотрела на подъездные двери, пытаясь выбрать нужную. Конечно же, я ей не говорил про пост охраны. (И о том, что дальше она бы без меня не прошла).

Не дожидаясь вопросов, я достал ключ, открыл пышущую жаром железную дверь и решительно шагнул в прохладный сумрак пустого здания.

Не знаю, но когда я только начинал работать, гулкие коридоры и лестничные пролеты, с открытыми и просто не запертыми дверями, меня очень сильно нервировали. А сейчас это прошло. Я привык, все стало казаться обычным, нормальным и "повседневным". Жаль, только, щемящая тоска при виде вещей из очередной начисто разграбленной квартиры, никуда не исчезла. Как не исчезли и сами вещи — последнее, что осталось от сотен и тысяч людей. Последнее, что еще может рассказать о них, об их жизни. И последнее, что останется после нас — это вещи — молчаливые свидетели всех людских взлетов и падений.

Рабочее место (офис и почти дом) мне заменяла небольшая однокомнатная квартирка на последнем этаже двенадцатиэтажного панельного здания. Но, в общем, можно было расположиться и на крыше или чердаке, рядом с голубями. Хотя, какие голуби! Их большую часть уже давно съели. А оставшиеся попрятались так надежно...

Когда дверь в комнату открылась, мои размышления прервал хрипловатый голос:

— Присоединяйся, Лёх! Мы тут твое назначение празднуем. Да, Ворчун?

Спорить с Сегой я не стал. Да и толку было спорить, если его само начальство, как старшего, поставило за нами приглядывать. А по его не бритой улыбчивой морде и так было видно, что он уже день так третий всех поздравляет...

К тому же, была еще одна веская причина — мрачный телохранитель Сеги — Ворчун. Не знаю, за что его так "не справедливо" прозвали (при мне он не сказал ни слова), но вот бил крепко и метко, заканчивая большинство драк одним единственным ударом.

Дежурный набор Юркиных фраз я выдержал стойко, в общем, как и колкости и пошлости по поводу пришедшей со мной девушки. А у кого ее нет? Конечно, очень хотелось немного подраться и проверить свои новые силы. Но ребята явно только того и добивались — чтобы я нарушил приказ. Так что, пришлось стерпеть.

— Леха, слазь вниз, на вахту, притащи пива! — Сега растянулся на диване, куря и потягивая нечто зеленоватое из банки.

Вместо ответа, я взял винтовку и сел в кресло, у самого края плиты. Обойдется, сам сходит. Нужно сказать, что в комнате не было одной стены, и пол, заканчивающийся вначале осколками бетонных плит, потом и вовсе обрывался рваным краем и ржавой арматурой.