Зеленое солнце

Выходной

С неба светило жаркое зеленоватое солнце.

"Ни облачка", — подумал он и удобнее устроился на откосе.

А там, внизу, блестело озеро. Такое далекое, манящее, переливающееся радужной пленкой. Лучшее из озер в округе. Его озеро...

Он провел рукой по прошлогодней траве, зачем-то пачкаясь пылью... но пыль унес ветер. Это его ветер.

Камешек прыгнул с обрыва вниз, увлекая лавину сухой глины, когда фигура поднялась.

Теплый весенний ветер принес смолянистый запах тополя и прохладную свежесть ручья. Лето. Почти... Только маленький холмик снега казался полным недоразумением на фоне солнца.

— Ну что, ублюдок, теперь наконец-то готов умереть? — Даже через черноту противогаза можно было понять, что военный смеется.

Парень не обернулся.

— Сам ты... — он не успел договорить — приклад вычищенного до блеска автомата врезался ему в висок.

— Сволочь! — Парень скорчился на самом краю обрыва, обхватив опухшее лицо.

— Щенок! Ты должен быть благодарен, что мы чистим вашу планету от такой мрази, как ты!

Хлопок автомата, казалось, утонул в теплом мареве над озером. Но потом, совершенно неожиданно, повторился вновь, отразившись от темной стены зубчатого леса на другом берегу.

Парень кричал и корчился, баюкая простреленную ногу и каждую секунду рискуя свалиться вниз.

— Ну же, падай! Там внизу уже заждались охотники. Им нужно мясо. И это не наши охотники. Это ваши охотники!!!

Не было привычного дня. Было два дня.

Один — теплый и веселый, предвещавший военному пиво и пьянку до ночи. Но, чуть позже, когда закончится смена.

Второй — темный, пыльный и душный, не предвещающий не то что свободы, но даже и самой жизни.

А потом оба дня слились в один.

Парень с трудом разжал пальцы, успевшие покрыться запекающейся кровью, и, превозмогая боль, поднялся.

Есть только один единственный день. День без толкований. И он знал это. Но знал ли это его мучитель?

Движение было мимолетным, почти мгновенным. Со стороны казалось, будто парень просто вздрогнул, потянувшись к карману...

...Мрак пробежал по лесу, отразившись мурашками на спине:

"Кто-то ходит по твоей могиле..."

Солнце погасло, превращая небо в выеденную бездну. Жуткую, как пустая глазница. Холодный ледок пробежал по траве, изменяя ее в холодные черные хрустальные пики. Лес засветился алым.

"Мысль материальна, — прошептал подросток, — я это знаю, а ты?" И он тихо засмеялся, наблюдая за ужасом в глазах военного.

— Тихим-тихим в-е-чером... — пропел мелодичный женский голос.

— Привет, Кэрри, — подросток улыбнулся.

Военный же, при этих словах вздрогнул и безвольно осел.

Небо налилось бурыми сгустками, переливаясь и сжимаясь в такт бьющемуся сердцу.

— Я буду стрелять! — мужчина неуклюже поднял автомат, но курок заело, а патроны с печальным "дзинь" полетели с откоса.

— Я, я... — он начал задыхаться, а потом упал ничком, не в силах пошевелиться. По лбу потекли маленькие бусинки крови, сочащаяся из недавней, наспех зашитой раны на голове, невидимые под бесстрастной черной маской противогаза.

Скала посреди моря, шторм. Точно в трубе, припадочно завывает и верещит ветер.

Мужчина поднимается, но сильный порыв сталкивает его вниз, в бушующую бездну.

Безвольное тело разрезает синюшную, чистейшую гладь успокоившегося моря, открытые глаза все смотрят и смотрят на круг луны, там, наверху, над водой, постепенно зарастающий льдом.

"Я выплыву!" — чувствует сердце.

Тело приподнимается на метр от дна...

"А смогу? Помнится, в детстве..." — так говорит разум.

Воспоминания вяло и неспешно давят накатывающейся пугающей волной. Паника, соленая вода режет легкие.

"Я попытаюсь!!!" — попытки никогда не удаются.

Попытки никогда не удаются...

"Боже!"

Он не ответит. Глубина, это когда...

Из темноты появились бледные тени. Они — призраки глубины, призраки самых ее темных уголков. И, вместе с тем, они — пустота.

"Нет, н-е-е-т!!!"

Он кричал и бился в истерике, пытаясь освободиться, хотя уже знал, что будет.

Он знал это всегда, с детства, с первых страхов и снов, из которых, кажется, нельзя найти выход.

— Тихим-тихим в-е-чером... — пропел мелодичный женский голос. Мягкая поступь сменилась цоканьем когтей.

Он боялся ее всегда. Он знал о ней — помнил все страшные истории и легенды.

— Когда ты ляжешь спать... — пропел тот же голос.

И, что самое страшное, он уже знал свою судьбу. На шаг вперед. На вздох.

— Мне будет делать нечего...

В темноте появились призраки убитых. Развороченные лица, разбитые им судьбы...

— Я приду убивать!

Подросток сидел на краю обрыва, слушая тихие стоны. Военный бился на земле, поднимая с травы пыль. Пыль уносил ветер.

— Ты думаешь, это сделал я? — сказал он сам себе, не надеясь услышать ответ. — Нет, это сделал ты сам. Я только открыл тебе дверь в глубины твоей же души, сломал барьер. Мысль реальна, не правда ли? А мы — те страхи, что в нас есть.

Интересно, что же ты видел?

Подросток печально скривился, выбрасывая маленький шприц:

"Вот, еще один из живых узнал о смерти чуть раньше. Я тоже о ней когда-нибудь узнаю, но это будет не сегодня. Сегодня — мой день.

Под противогазом затихшего военного расползлись кровавые пятна. Парень стянул с его лица маску и увидел четыре глубоких кровоточащих сквозь швы раны — как от когтистой лапы.

"Он боялся ее всю жизнь, а она нашла его первой — его смерть — просто страх. Его убил его же страх, его же мысли, сомнения. И каждый, встретив эту темноту, может сказать "свет". Но что он увидит там, в глубине?..

С неба светило жаркое зеленоватое солнце. "Ни облачка", — подумал он и удобнее устроился на откосе.

А там, внизу, блестело озеро. Такое далекое, манящее, поблескивающее радужной пленкой. Лучшее из озер в округе. Его озеро...

Он провел рукой по прошлогодней траве, зачем-то пачкаясь пылью, стирая с ладони кровь... но пыль унес ветер. Это — его ветер. И его день. Единый. Теплый и веселый, темный, пыльный и душный, предвещающий как пиво и веселье до ночи, так и смерть. Но, оставляющий надежду и на жизнь.

Это был лучший день во всем мире — выходной — мой день!

Работа

Синее небо. Настолько же холодное и бездонное, насколько и прекрасное. Просто чистое небо.

Три часа дня — серый блестящий асфальт улиц и свежая зелень травы вокруг. Идущий человек — Алексей. Это именно его несколько недель назад пытались убить за городом. Но сейчас его не интересует ни насыщенный, даже какой-то колючий цвет неба, ни ничтожные дома, обрывающиеся на краю этой ярко-синей бездны — бездны пустоты и солнечного света. Он идет на работу.

По голой стоянке гуляет северный холодный ветер, ворвавшийся в теплый летний день. Ветер бесится и с шумом кидается на зелень деревьев, точно пытаясь сорвать с них листья, но лишь уносит лепестки яблонь, осыпая их белоснежным дождем в придорожные канавы, закручивая такими реальными, почти снежными вихрями...

Все продлится не долго: вскоре ливень смоет белые лепестки, собрав их у бордюров дороги. Там они пожелтеют, сморщившись, станут похожи на бурые хлопья ржавчины. А ржавчину примет земля, но и то не сразу. В этом городе листья и грязь больше некому убирать. Как нет уже и тех, кому бы это мешало — в городе почти не осталось людей.

Очередной порыв ветра пробежал по телу, унося тепло. На миг стало даже холодно, но жар асфальта не собирался так легко отступать, даже перед холодным гостем севера. И их битва давала ощущение блаженства, сравнимое с тем, что вызывает контрастный душ, о котором даже и не приходится мечтать. Не получится. Не то положение, не те силы в моих руках. Хотя, как посмотреть. Моя работа вообще — это тоже сила. Не каждый способен содержать себя... честным путем.

А я могу. И еще — содержу свою девушку и ее родителей. И все это — в неполные 17 лет. Они могут гордиться мной. Но как хорошо, что моим маме и папе не пришлось увидеть этого страшного мертвого города, не пришлось жить в нем. Здесь, где пытаются править дикие стаи бездомных собак, где глазницы окон черны и пусты, а с неба падает белая пыль — последние следы взрывов неведомых бомб. В городе, где даже в дорожной весенней грязи не найти следов человека.

Облупившийся угол старого барака, гаражи. Я свернул направо и уверенно вышел на главную улицу, разминая пальцы. До офисов и супермаркета оставалось чуть меньше километра. И высокое главное здание уже четко вырисовывалось на фоне пустоты неба — двенадцатиэтажная бетонная последовательность плит, кажущаяся монолитом с такого расстояния. Картину нарушала лишь бросающаяся в глаза асимметричность строения — верхние этажи справа почти полностью отсутствовали — следствие недавнего взрыва. На их месте зияла огромная переборчатая дыра, напоминавшая вспоротое брюхо подводной лодки.

Я нагло шел по улице, засунув руки в карманы. Красная футболка развевалась на подобие флага (она давно уже начала выцветать, но подыскать новую все не было времени). Так бывает часто, особенно, весной... кто с голоду мрет, а кто — просто худеет.

Но, размышляя над этим, я даже и не сомневаться, что вычищенные белые кроссовки и старые, серые от пыли джинсы, тоже не остались незамеченными. Все это было слишком ярким, вызывающим, чуждым... всему. Это были вещи прошедшего времени, исчезнувших людей, принадлежавшие теперь мне.

И я знал, что середина главной дороги — опаснейшее место города. И дело не в грудах разбитых машин, ямах в асфальте, старых линиях электропередач, стелящихся по земле мертвыми змеями, покосившихся железных столбах... Обилие мин и их разнообразие здесь тоже было ни при чем. Все дело в границе, все дело в людях (если их еще можно так назвать). И стоит только перейти еле заметную, почти стершуюся двойную черту разметки, как...

Вспышку из окна я увидел чуть раньше, чем заметил выбитый прямо у левой кроссовки темный кружок в асфальте, и поднимающееся оттуда облачко пыли.

Ох, надо будет намылить моему сменщику шею. Точно надо...

Я поднял левую руку вверх, демонстрируя кольцо и, заодно, средний палец, на который оно было надето.

— Ты чего творишь!!! — Неожиданный рывок в сторону чуть не сбил меня с ног, но я устоял, хотя плечо и отозвалось острой болью.

— Ничего! — в тон крикнул я. Крикнул и пожалел, ведь действительно был не прав, а глупое позерство могло стоить жизни. — Прости...

В общем, она и не сердилась, но какое-то настойчивое чувство разговора требовало паузы. Пауза требовалась и мне. Странно, даже и не замечал ранее, как тяжело дышу.

— Ты обещал взять меня с собой на дежурство, Лёш...

Ох и не нравился мне этот нарочито ласковый тон, не предвещающий, в общем-то, ничего хорошего.

— Мог бы и зайти! — добавила она, притворно обижаясь.

Я осмотрел новый Дашкин наряд и рассмеялся. Не спорю, ей очень даже шли короткие белые джинсовые шортики и полупрозрачная блузка того же цвета, но...

— Что?

Ответить я не мог и беззвучно корчился от смеха, прислонившись спиной к небольшой липе около тротуара.

— ЧТО?!! — в ее голосе звучал гордый вызов, но я отлично уловил плаксиво-обиженные нотки. Конечно же, она оделась так именно для меня. И все бы было отлично, соберись мы прогуляться по городу (или в магазин), много лет назад. А идти на боевое задание на каблуках...

— Детский сад... — только и выдавил я.

Но Даша с готовностью сняла с плеча сумку и достала оттуда пару новеньких... цветастых шлепанцев. Не знаю, было ли у этих тапочек-мутантов другое название, но даже их наличие меня немного успокоило.

— Ну, как?

— Дашуля, ты очаровательна.

Я попытался сделать серьезное лицо, но вновь заулыбался, поспешно, но демонстративно, прикрывая рот ладонями.

— Придурок... — она хмыкнула, повернулась спиной и пошла к зданию супермаркета.

Странно, но это слово достигло цели и действительно привело меня в чувства, не хуже ледяного ветра. Как-никак, а обещание с экскурсией на работу придется выполнять, раз уж дал слово. Никто ведь не тянул меня вчера за язык!

А еще неожиданно вспомнился Сережка, мой бывший сменщик, погибший неделю назад под обломками, при взрыве в главном здании. (Уж он-то всегда был принципиален). И этот новый, Юрка, что пару минут назад стрелял. Нужно будет действительно оборвать ему уши за такие шутки!

Дашу я догнал минут через десять — она стояла во дворе и в нерешительности смотрела на подъездные двери, пытаясь выбрать нужную. Конечно же, я ей не говорил про пост охраны. (И о том, что дальше она бы без меня не прошла).

Не дожидаясь вопросов, я достал ключ, открыл пышущую жаром железную дверь и решительно шагнул в прохладный сумрак пустого здания.

Не знаю, но когда я только начинал работать, гулкие коридоры и лестничные пролеты, с открытыми и просто не запертыми дверями, меня очень сильно нервировали. А сейчас это прошло. Я привык, все стало казаться обычным, нормальным и "повседневным". Жаль, только, щемящая тоска при виде вещей из очередной начисто разграбленной квартиры, никуда не исчезла. Как не исчезли и сами вещи — последнее, что осталось от сотен и тысяч людей. Последнее, что еще может рассказать о них, об их жизни. И последнее, что останется после нас — это вещи — молчаливые свидетели всех людских взлетов и падений.

Рабочее место (офис и почти дом) мне заменяла небольшая однокомнатная квартирка на последнем этаже двенадцатиэтажного панельного здания. Но, в общем, можно было расположиться и на крыше или чердаке, рядом с голубями. Хотя, какие голуби! Их большую часть уже давно съели. А оставшиеся попрятались так надежно...

Когда дверь в комнату открылась, мои размышления прервал хрипловатый голос:

— Присоединяйся, Лёх! Мы тут твое назначение празднуем. Да, Ворчун?

Спорить с Сегой я не стал. Да и толку было спорить, если его само начальство, как старшего, поставило за нами приглядывать. А по его не бритой улыбчивой морде и так было видно, что он уже день так третий всех поздравляет...

К тому же, была еще одна веская причина — мрачный телохранитель Сеги — Ворчун. Не знаю, за что его так "не справедливо" прозвали (при мне он не сказал ни слова), но вот бил крепко и метко, заканчивая большинство драк одним единственным ударом.

Дежурный набор Юркиных фраз я выдержал стойко, в общем, как и колкости и пошлости по поводу пришедшей со мной девушки. А у кого ее нет? Конечно, очень хотелось немного подраться и проверить свои новые силы. Но ребята явно только того и добивались — чтобы я нарушил приказ. Так что, пришлось стерпеть.

— Леха, слазь вниз, на вахту, притащи пива! — Сега растянулся на диване, куря и потягивая нечто зеленоватое из банки.

Вместо ответа, я взял винтовку и сел в кресло, у самого края плиты. Обойдется, сам сходит. Нужно сказать, что в комнате не было одной стены, и пол, заканчивающийся вначале осколками бетонных плит, потом и вовсе обрывался рваным краем и ржавой арматурой.

— Встал и сходил!

— На посту с оружием? Не имеешь права, — я нагло улыбнулся. Ох и аукнется мне такое поведение! И еще не раз...

Юрка не понимающе уставился на меня, выпучив глаза. В "двенадцатиэтажке" он работал совсем недавно, но уже прочно усвоил, что перечить старшим — себе дороже.

— Че, крутой?

Ворчун довольно лыбился, поглядывая то на меня, то на Сегу. Видимо, предвкушал разборки. Подраться он был не дурак.

— Нет, — я проверил магазин, — работа такая.

Почему-то в тот миг мне казалось, что может произойти все что угодно, но только не это.

Серега вдруг встал, пошатываясь, протянул мне руку и сказал:

— Уважаю. Мне, вот, в свое время смелости не хватило... Да ты не обижайся, Юрка сейчас к генератору на вахту сбегает и выпить нам принесет. Правда?

Юрка поспешно закивал своей заросшей головой (с вечно сальными волосами) и исчез за дверью.

А Сега все продолжал:

— Эх, было время, у нас тут столько барахла валялось! Бензина — завались, так мы на каждой квартире по генератору ставили...

Зачем он мне все это рассказывал? Я и так все прекрасно знал и помнил. Но когда он в очередной раз пригласил меня на вечеринку (конечно, вместе с моей девушкой), я все сразу понял. Отдавать им так просто Дашку я не собирался, как не собирался и отдавать вообще, но немного потянул с ответом. Приятно знать, что ты — хозяин положения.

— На бои не ходил? — выпалил вернувшийся с пивом Юрка.

Принес он почему-то только четыре бутылки. Видимо решил, что мне на дежурстве пить не стоит. Ну и правильно. Зато я с удовольствием наблюдал, как Ворчун опустошает одну за другой две "полторашки", выбрасывая пустые бутылки в окно.

Даша по-прежнему мялась у стены, не решаясь сесть на диван или на пол, где лежали матрасы. Она так и простояла бы весь день, не позови я ее и не усади к себе на колени. И чего она сегодня так нерешительна? Стеснительной я ее никогда не считал.

Причину я узнал только через пару часов, когда веселые и подвыпившие парни отправились в обнимку домой, а мы с Дашей остались наедине. Оказалось, она решила лично поздравить меня с повышением.

Особенно мне понравился праздничный обед и маленький подарок — длинный нож с резной золоченой ручкой — явно охотничий.

— А где это ты умудрилась достать и спрятать все эти продукты? Здание ведь охраняется! — я нежно поцеловал Дашу в щеку, еще жирными от курицы губами, девушка покраснела.

— Ну... у меня свои секреты. Кстати, ты ведь так и не ответил на вопрос!

— Какой? — я еще разыгрывал саму наивность, уже подозревая, о чем меня спросят.

— На вопрос Юры о боях.

— Нет, я в них не участвовал. По крайней мере, официально...

— Противный! Боишься? — она засмеялась и навалилась на меня с очередным поцелуем.

Нет, чувствую, не понять мне эту девушку. Две недели назад она мне влепила пощечину только за то, что я проходил мимо разборки двух оборотней... вот и пойми.

Холодные майские вечера нужно проводить дома у печки, чтобы в маленькой "бомжуйке" весело потрескивали дрова, а на потолке светилась электрическая лампа — призрак старого времени (или наличия дорого доставшегося бензина для генератора). Хорошо сидеть у потрескивающего живого огня и перечитывать любимую книгу, или взять новую и незнакомую, благо, не все библиотеки и книжные магазины города были разрушены, или выгорели. Но в комнатке, на работе у Алексея, умных книжек не водилось, а огонь пока разводить было негде — все старое убранство комнаты было уничтожено при взрыве, а ничего нового еще не притащили — этаж не тот, да и лень всем.

О бывшем сменщике, Сереге, напоминала только надпись на серой стене: "У нас есть все. И все, что у нас есть — это гребаная жизнь. И вещи, что о ней прошедшей напоминают".

Да, Серый был хорошим парнем (не то, что его тезка Сега), хоть и немного странным. В "той жизни" он был старостой в институте и участвовал в КВН. А в этой — собирал легенды "Мертвых Городов", писал летопись и один очень странный роман. После взрыва от всего этого осталась только одна обгоревшая тетрадь.

"А ведь и одна эта тетрадка мне жизнь спасла".

Там, за рекой, за разрушенным заводом. Не знай я одну красивую легенду наших врагов, был бы сейчас кормом... тех тварей, что звались почему-то Охотниками, но были, скорее, одичавшими людьми — оборотнями, опустившимися на самое дно. И где-то там же бродили остатки киборгов (изгнанных нами из города), ищущих съедобную плоть...

На диване завозилась спящая Даша. Ей можно дать и поспать, несмотря и на то, что времени только восемь часов. Она устала. На ночных дежурствах по кухне всегда устаешь...

Алексей даже и не заметил, что постоянно ощупывает простреленную так недавно, но уже давно зажившую ногу. Это было то самое, въевшееся глубоко в подсознание, в мозг, доказательство, что он уже не человек. Он был им когда-то. Когда-то до того, как стал обреченной пародией на военную машину. Такой же странной, такой же страшной, как и мир с зеленым солнцем.

Старая мятая тетрадка, словно повинуясь чьему-то мысленному приказу, открылась под порывом ветра. Ее листы шуршали и метались, пока не остановились на какой-то главе.

— "Апокалипсис сегодня", — прочитал Алексей.

— Да, — тихо во сне ответила Даша. И ему пришлось бороться с желанием подойти, крепко обнять ее, уснуть рядом. Но, у Алексея была работа. Да и глава рукописной книги — не худшее времяпрепровождение на посту.

Знакомые строки, но новый смысл. Раньше Алексей не обращал на этот текст особого внимания, но сейчас...

...Сейчас бы он точно не хотел забыть всю свою жизнь, как главный герой. И не хотел бы потом сидеть с сумасшедшим видом, писать несуществующему другу сумасшедшее письмо, надеясь все вспомнить...

Сейчас он только пытался вспомнить знакомые строки...

Авторы и книги (Серега)

"— Пришла весна, пора любви. Кого поймал, того...

Он дико засмеялся, скомкал листок и бросил в огонь. Зря. Бумага — ценная вещь, особенно комканая. С ней в туалет удобнее ходить. (Не то, что с деньгами!) Он опять усмехнулся, вытащил из кармана старый кошелек, достал пару зеленых банкнот и бережно положил в огонь: "На счастье!"

Огонь жадно охватил деньги пламенем, пуская в темноту потолка струйки цветного дыма, но уже вскоре продолжил нормально гореть в своей бочке.

"Она уже на звездное небо от ржавчины похожа. Как бы не развалилась", — подумал я.

— Дядя Ваня, вы есть будете? Тут тушенка на решетке закипела...

— Нет, сынок, спасибо, — слепой повернулся на своем матрасе в углу, кутаясь в старое шерстяное одеяло. Теперь я видел только его широкую спину, освещенную костром.

— Точно не будете?

Даже странно.

— Ну, я оставлю... потом поедите.

— Благодарю, только лучше ты детям оставь.

Я скривился.

Не знаю, как старик мог почувствовать мое выражение лица, только он продолжил, сменив тон:

— Или Кэрри придет, тоже есть захочет.

— Без разницы... еда так и так мелким достанется. Она опять кого-нибудь притащит.

— Вот видишь... да и мир не без добрых людей.

Я только хмыкнул. Как-то не верилось мне, что она — человек. Впрочем, с таким же успехом и другие не верили мне.

Ел молча и быстро, как обычно, поеживаясь от гуляющего сквозняка. С прошлой недели, когда я с ярусов Верхней земли свалился, переломав все лесенки, проход так и не заварили. А вон там, под шахтой, так и остались следы ног на потрескавшемся бетоне.

— Ваня, ты когда с электричеством сможешь разобраться? А то на всем первом уровне тьма непролазная!

— А вот как т-только новый рубильник найдете.

— Дык, мы и старый найдем, танк же вихрем всего на пару сотен метров бросило... О! Я золотую монетку выиграл! Представь, прямо в банке лежит.

Я полез доставать ее пальцами, но только порезался. Внутрь рука не проходила.

И я тихонько ругался:

"Чё, открывалки нет?! Обязательно надо было ножом банку ковырять?!! И все эта тупая привычка Злого. Его работа. Придурок. Видите ли, он против мародерства!!! Магазины грабить не разрешает. А жрать-то мы что должны?"

Сплюнул в пыль, обтер руки о джинсы и достал пачку из нагрудного кармана. Закурил. Ну и лажа! "Лунный табак" у них, видите ли! Та же "Прима" из музея, только цена была в двести раз выше. Подбросил еще связку банкнот в огонь, туда же отправил бы и сигареты, но вспомнил про Темного и его слова о "мародерстве". Вместо этого опять взял бумагу и карандаш (подумывал писать ручкой, но раздобыл только засохшие стержни). Писать хотелось, только в тусклом свете этого подземелья, видимо, в голову ничего не лезло.

"Дорогой друг!"

Подумал немного и зачеркнул строку. Это излишне. Нас так мало, что в любом случае приходится дружить...

"Доброжелатель!"

Это уже лучше. Поднял старое дно от бочки и пристроил его на колене вместо столика (сам же столик сейчас мирно потрескивал в огне).

"Твое письмо еще не смотрел, но отвечаю заранее. Потом, может, дополню, когда будет время. Жаль, денег на Интернет нет..."

Я снова засмеялся. Денег то навалом, да самого Интернета уже много лет как нет. Да и был бы, кому нужны эти мои бумажки!?

"С Кэрри все в полном порядке. Как обычно, людей спасает, Рыжа бестия. Мужика бы ей, чтобы прижал к ногтю. Так и пропадет когда-нибудь, шастая по городу. Не безопасные времена наступили. Хотя, лучше бы уж нас сразу всех, как тараканов, ядерным оружием траванули. Спокойней бы было".

Про кого это я там? А, да, про Рыжую...

"Говорят, у Кэрри был когда-то мужчина. Так я от пьяных девчонок как-то слышал. Но с тех пор она к себе никого не подпускает. Любила, вроде, а он потом оборотнем оказался... Темная история. Еще слышал, что проклятье на нем висело: Либо он помрет, либо мы все. Дак, она его и шлепнула... говорят..."

Где-то наверху опять бабахнуло. Что-то взрывается постоянно, но в этот раз затряслась земля и мерзко зашелестела арматура.

"...и кажется мне, что я скорее сдохну в этой дыре, чем разберусь со своим прошлым и настоящим..."

Опять заскрежетало, и через верх в зал ворвался Охотник — паукообразный робот с красным светящимся глазом и "жабрами" охлаждения. До боли знакомая картина. Такие погрузчики когда-то работали на меня на... Где??? Не помню... А теперь это — охотники.

Пробрался робот именно там, где я недавно падал, ломая лесенки, — через проход на верхние этажи. Вслед за Охотником, прямо на его спину свалилось нечто желтое, огромных размеров. В разные стороны полетели куски железа. Паук завертелся и упал в механической агонии. Я успел достать оружие, но странное существо, похожее на кошку, скрылось.

"Что за?.."

Проснулся Дядя Ваня. И мне пришлось его успокаивать.

"Несмотря на смутные обрывки воспоминаний о прошлом, прихожу к выводу, что я меняюсь. Меняется мой взгляд на мир. Как? Я не знаю... Меня больше поразил тот факт, что меняется и сам Мир, оставаясь неизменно серым круговоротом дней. Мир меняется... Это даже немного странно. Вот недавно, сидел на одном из уроков по выживанию, который проводила Кэрри. Скучал, в разговоры не лез и не вмешивался, да и общих тем с ребятами найти не мог. (Они все о своем... о прошлом. А его у меня нет!) Потом захотелось расслабиться и забыться. А пива, как назло, не оказалось. И представил, как иду летом с девушкой по пляжу. Потом мы присели на пушистую зеленую траву и долго смотрели на море".

Я не стал писать, что при этом почувствовал, а просто продолжил:

"Остаток дня провел великолепно. Откуда-то появилось хорошее настроение. И за весь день не произошло ни одной ссоры. Нашелся тот долгожданный общий язык. Только, к ночи я чувствовал себя счастливым, но выжатым лимоном. А, ложась спать, Рыжая одобрительно подмигнула мне.

В общем, я так и не совсем и понял, что изменилось: "Ложка согнулась под меня" или мир "Как ложка" согнулся".

Вернулась Кэрри с детьми и подругами. Конечно, дети были не ее родными, но это не портило картины. Я даже улыбнулся. Еще бы, она очень походила на многодетную маму с целым выводком грязнуль.

— Где на этот раз нашла? — это опять подал голос наш слепой.

— В трамвайном парке. Они там еще с прошлой недели. Но тогда всех забрать не удалось — смерчи разгулялись.

— Ну, прям, мать-героиня! — высказал я мысль вслух. — А родители кто?

— Героин... — она помрачнела, но слабо улыбнулась.

— Серьезно?

— Не знаю, все без взрослых были. До этого дня в Гипермаге кормились.

— Их куда, тоже в лагерь?

— На стоянку, — поправила она.

Боясь, что заставят сюсюкаться с малолетними, я продолжил писать:

"Меняется вся эта ерунда, стоит только подумать. Но становится только гаже. Пусто на душе. Прихожу к выводу, что я один. Да и ладно, что девушки нет, это пережить можно. (Может, есть, да я не помню). Больше расстраивает отсутствие общих интересов с большинством меня окружающих людей. Они какие-то... ограниченные. Рыжая опять не в счет, но ее поступки меня убивают своей добротой. Это излишне".

Послышался шум. Весь выводок Кэрри привела с реки. Уже отмытых, но холодных и голодных. Пришлось уступить место — сел на свою койку.

— Эй, Злой, харэ шляться по городу! Запряги Стерву, пусть растяжку поставит на шахту, а то у нас скоро тут от металлолома не протолкнуться будет.

Злой пообещал выбить мне остатки зубов (явно не понял шутки), но загнал-таки Стерву на лесенку. Нечего ей отсиживаться! Дядя Ваня, тем временем, разобрал останки Охотника на куски. Меня всегда удивляло, КАК он может работать с электричеством, не имея зрения?!

"Что-то слишком часто сижу один. Поддерживаю связи со многими, но они все меня не интересуют. Может, это и люди, но у большинства фантазии как у дерь..."

Я зачеркал последнее слово.

"...фантазии как у... тех же охотников. Но еще все над своей какой-то мифической выгодой трясутся. Бывает, есть не могут, а жрать пытаются. Пусть даже и стошнит потом. Есть даже такие, кто деньги собирают. Интересно, зачем? Может, им это занятие удовольствие приносит? Но мучаются ведь. Бывает, ночью замерзают почти насмерть, а печку затопить этими бумажками жалко".

Нечто сильное рвануло совсем близко. Да так, что я зажал уши. Через пару секунд на бетон посыпались железки. Видимо, сработала одна из сенсорных растяжек. Стерва заверещала и убежала куда-то прятаться, а Злой достал автомат. И не он один. Но все, что мы успели сделать — отвести чуть дальше детей.

Взрыв. Один, другой, третий. Дядя Ваня затаился где-то у себя в мастерской.

— Вот они! Огонь!!! — Злой картинно махнул рукой, и голос его потонул в грохоте.

Оружие приятно дрогнуло под пальцами, разнося железных пауков в клочья. Не представляю, откуда их бралось столько?!! Валили просто десятками, выбираясь из всевозможных щелей и проходов. То, что нас оказалось трое, положение не спасало. Охотники с легкостью нападали отовсюду, со стуком валясь с потолка.

— Да где этих ублюдков делают в таких количествах? — я вставил новый магазин и переключился на автоматический огонь. Бесполезно. Подкрепление к ним все прибывало и прибывало.

— Мама, я тебя люблю!!!

Это кричала Стерва (как мы ее прозвали), сжимая гранатомет.

— Даже не... — Кэрри не успела закончить фразу. Жахнула струя огня и дыма, а ракета ушла вверх, в потолок, в стальные конструкции над головой. Но, по счастливой случайности, попала в ведущую наверх шахту, разнеся остатки лесенок.

Кругом все окутало дымом. Оглушенный, я поднялся с пола, пытаясь разобраться... Но тут же пришлось открыть огонь — пауков меньше не стало. В полумраке, в поднявшейся пыли, я плохо видел, но через провал наверху их валило, казалось, даже больше... Злой лежал на земле, на его виске алела кровавая полоса. Не было времени проверять, жив он. Настю я не видел, но вот Кэрри по-прежнему сражалась рядом со мной, плечом к плечу.

Щелк! Последняя пуля высекла искру из блестящего, похожего на череп, тела паука.

"Никто второй раз не воскресает, такое бывает только в кино..."

— Извини, — сказала Кэрри, сунув мне в руки свой автомат.

А еще через секунду я понял, что слухи про нее — правда. Я понял, что она — одна из них. Но сердце не хотело верить: "Слишком добра".

Желтая молния метнулась вперед. "Львица"! — как завороженный подумал я. И надо же, ей удалось ЭТО скрыть. Зная оборотней...

Волной нахлынули воспоминания...

Щелк!

Я бросил автомат и схватился за голову.

"Как можно пролететь несколько этажей, сломав железную лестницу, но остаться невредимым? Как можно ногами пробить бетон?"

Все очень просто.

Серая тень метнулась в противоположную Кэрри сторону. Вместе они двигались по кругу, почти соприкасаясь хвостами. Ни один Охотник даже близко не подошел к охраняемой черте. А в центре лежал Злой и три пустых автомата.

Бой закончился через пятнадцать минут. Груда лома и запах горелого машинного масла в воздухе.

ОН повернулся и посмотрел через центр круга, туда, где лежал его друг. С противоположной стороны на него смотрела ОНА. Два оборотня встретились взглядами, тяжело дыша. Теперь он знал, что она вспоминает в бою. Она вспоминала о своем счастье. Кэрри всмотрелась в ЕГО глаза. И за серой волчьей фигурой она увидела прошлое человека, чья сила равна бесконечной тоске и злобе... И ей стало страшно. Впервые.

С флангов приближались люди с оружием и фонарями. Рассеявшаяся пыль и побелевшая темнота не могли более скрывать их испуганные лица. Это были свои. Им тоже тяжело досталось. И они безумно боялись.

Не смотря друг на друга, но, точно по сговору, оба зверя стали людьми. С превращавшегося в человека Темного, сыпалась на пол шерсть. Последними он выплюнул звериные клыки, которые заменили обычные человеческие зубы. С Кэрри же такого не происходило. Она превратилась легко и быстро, а теперь стояла, одеваясь..."

Странная книга. Я перестал читать, к горлу подступил ком. Знакомо, но слишком хорошо, чтобы быть правдой. Жизнь слишком жестока для этого. Наверно, написанное действительно могло быть. Но, сколько ни живу, я до сих пор ни разу не видел и не встречал ни одного доброго оборотня, как бы ни старался поверить в их существование. Как бы пристально ни смотрел в зеркало. В нашей стае львов нет. Да и ответов на вопросы никто давать не собирается.

"Странная книга. Интересно, кто же написал ее? — я осторожно положил растрепанную тетрадку обратно под диван. — Сам ли Сережка это придумал?"

Хороший он был парень, разговорчивый. Болтал постоянно, казалось, не умолкая... Но вот ни про его семью, ни про родных я ничего не знал. Слышал, только, что жил он когда-то в Мертвом городе, а потом куда-то на дачу к себе перебрался. Единственное, что я не понял, так это причину его появления у нас. А дорога, ведущая из Мертвого города, шла через территории, контролируемые врагами. Но нельзя было бы с уверенностью сказать, что он мог быть предателем. Даша ведь тоже... не из этих краев. Хотя, ей повезло больше. У нее хоть родители в живых остались...

Город Мертвых — мертвый город. Я знал о нем не много — так, крупицы информации: слышал рассказы очевидцев, да читал про него у Сереги. Но я до сих пор ни разу не видел ни одного "доброго" оборотня... Но я надеюсь, что в этом проклятом мире случались и такие вещи.

"Интересно, кто такая Кэрри? А парень, которого прозвали Темным... Что он вспомнил? Кем стал?" — У меня была сотня вопросов, но не было ни одного ответа.

А главное, я не знал, почему всех этих сказок так боятся наши враги. Враги... а ведь и про них было что-то написано в других записях... Я уже решил вновь достать тетрадь, как заметил внизу какое-то движение. Надо же, как быстро за чтением мы забываем о своих обязанностях!

Оказалось, глаза не врали. Но я многое бы отдал, чтобы все было не так. Чтобы Серега был жив, а не его тезка. Чтобы я не стал оборотнем, хоть это было и невозможно... тогда бы меня не повысили, мне не пришлось бы быть здесь, как не осталась бы в живых и Даша с ее семьей. Я вновь прильнул к оптике, слыша в ушах только гулкий стук своего сердца.

"Если бы..."

По дороге, слева, со стороны бывшего игрового клуба, от вывески которого осталось только слово "мин", брела по дороге маленькая девочка в рваном сером платье. Шла она медленно и неуверенно, но с каждой секундой все приближаясь и приближаясь к белой двойной линии. Секунды шли одна за другой, а я так ничего и не мог решить. Мои мысли путались, а руки предательски дрожали. Ну что можно сделать, если моя прямая обязанность — никого не пропускать в нашу часть города! И если девочка пересечет двойную линию, мне придется стрелять. У меня нет выбора. А если меня не станет, этого выбора не останется и у Даши.

Не имея возможности решить, я предался панике, но, только на пять секунд. Не больше. Там уже пришло время действовать. Кричать я не пытался — вряд ли меня кто-нибудь услышал бы на расстоянии в пол километра (или даже больше — с учетом двенадцатого этажа). Успеть добежать... вполне реально, но только ни в этом обличье... но тогда угроза уже будет исходить и от меня.

В итоге, секунды шли, а я все смотрел и смотрел, точно завороженный, решая, делать ли предупредительный выстрел, подло надеясь на мины. Но выхода не было. Глядя на ребенка, которому до верной гибели от моей же руки оставалось всего пара метров, я даже не сразу заметил две черные тени, движущиеся с нашей стороны.

"Оборотни не бывают добрыми", — промелькнуло в голове.

Да, я участвовал в перестрелке с врагами, но я никогда не стрелял в своих. И я никогда не убивал... детей. Хотя, сейчас это было бы даже где-то гуманно.

На раздумья времени не оставалось. Нужно было действовать. И либо я становился предателем, убивая, возможно, кого-то из своих близких друзей, либо облегчал страдания невинному ребенку. Я прицелился, черные тени оборотней пересекли белую разделительную полосу. Даша проснулась и вскрикнула, когда раздался выстрел, второй, третий...

Прошлое

Темнота. Абсолютная тьма, в которой биение сердца отдается глухими ударами по грудине и ребрам. Хриплые натужные вдохи, когда даже застоявшийся влажный холодный подвальный воздух жжет сжавшиеся легкие; приглушенный стон, беглые отчаянные хлопки вспотевших ладоней по отсыревшей стене. Мелкие, осторожные, почти отчаянные шажки ног, когда под подошвами кроссовок слышен скрип каждой песчинки. И вновь темнота, с которой приходится остаться один на один. Эта моя дорогая тьма, в битве с которой глаза пытаются различить если не лучик света, то просто серый силуэт, промелькнувшую тень.

Шестой "Г" класс, урок физкультуры, бомбоубежище: паутина отсыревающих ржавых труб, сеть бетонных ходов и маленьких комнат. Слои сворачивающейся осыпающейся краски, падающей с потолка, зависающей в черных нитях пылевой паутины. Это мир вечной ночи. И таким странным способом прошлое вероломно вторгается в наш мир. Точно так же, как в бомбоубежище школы вторглась ночь, когда один из учеников опустил главный рубильник и закрыл толстую стальную дверь, обломив за собой ключ. Именно тогда все и замерло: на секунды, часы, дни, — навсегда.

Некоторые истории начинаются совсем не с начала. Они начинаются с темноты и обрывков воспоминаний, которые мы тащим за собой из далекого прошлого. Воспоминаний, которые отчаянно и самозабвенно прячем, хороним, забрасываем в самые далекие уголки памяти и сознания, пытаясь избавиться от них. Но эти страхи когда-нибудь выплывают из прошлого, становясь полноправными властителями нашей реальности. Эти истории требуют от нас времени, силы. Но дают они не только страх...

Тяжелый вздох, одиночество, липкий холодный пот рук, влажные стены, вздохи где-то в углу комнаты. Наша учительница Физкультуры до смерти боится темноты и замкнутых пространств. А я боюсь тока — его липкого бьющего прикосновения, когда тебя не слушается собственное тело. И даже если я вдруг наткнусь на распределительный щиток, то не смогу нащупать на нем черный эбонитовый шарик тумблера, зависший в воздухе на длинном железном стержне. Я не смогу поднять его — страх еще раньше сведет холодные пальцы.

Выхода из темноты нет. Есть холодная шероховатая, колкая до боли стена и стоящий в ушах звук закрывающейся двери, ломающегося в замке ключа... Идти некуда — на полу стоят ряды скамеек и стульев, которые мы должны были разобрать, лежат мотки проволока, ржавые пучки тонких трубок. Из таких мы когда-то плевали рябиной...

И когда не остается сил задерживать дыхание, в голове мутится, приходится сползать спиной по колючей мокрой стене, с каждым вдохом накачивая себя холодной густой темнотой.

Паники нет — молчание. Это страшно. Нас много, но с нами никто не говорит — некому. Учительница напугана: дыхание у нее тяжелое и хрипящее, будто это конец, агония. Будто нас не найдут, о нас не знают, не помнят. Будто... я попал в вечное владение своей тени, ставшей моим эхом. И когда наверху звенит звонок, а топот и шум большой перемены стихает, разделяясь на спешный топот отдельных учеников, я понимаю, что был прав. Убежавший, закрывший дверь, сломавший в замке ключ (мой бывший друг) отключил от электричества не всю школу. Он выключил свет только у нас...

Вскрик, кто-то с приглушенным звуком врезается в одну из парт и роняет ее. В темноте этот звук почти оглушает. Нас вычеркнули. Нас просто так вычеркнули из обычного расписания школьных занятий. Оказывается, это легко и просто — исчезнуть. Навсегда. Потерять всю свою напускную решительность и храбрость, потерять все силы сразу. За одно мгновение.

Вдох. Страх черной волной затапливает тело. Вдох. И кроме страха и холодного бетонного пола уже ничего нет. Вдох, еще один, еще... паника. Тяжело, но не долго. Это ощущение какое-то болезненно-приятное: ядовито-приторное, почти сладкое, манящее, не отпускающее... И так несколько секунд подряд. А потом — колючий холодок пустого сознания. Буря ушла, оставив... свет? Нет, страх оставил четкую уверенность, что хуже уже и быть не может.

Два шага, три, четыре, пустая глазница дверного проема, провалившаяся в липкую потную пустоту рука, квадратная комнатка с ржавыми трубами очистителя воздуха... это не больно — падать. Страшнее вновь подниматься и шарить по воздуху рукой, страшась не найти опоры рукой, пугаясь каждой колонны, каждого углубления в стене, паутины, пауков, кусочков висящей в воздухе краски, цепляющейся за волосы. Еще страшнее — вдруг найти гладкую холодную сталь распределительного щитка, шарить по нему не защищенной голой рукой, когда пальцы цепляются за выступы, кнопочки, гладкие тумблеры.

Цвак!

Шарик главного тумблера до боли упирается в раскрытую ладонь... точно здороваешься с торчащим из розетки оголенным проводом. И вспыхнувший свет жестко режет глаза. Одноклассники щурятся, одобрительно улыбаясь. Им понравилось. Учительница закрывает бледное лицо руками, сидя на покосившейся скамье. Наверху звучит еще один звонок... Мы здесь всего четверть часа, не больше. Или полчаса, только это не имеет значения. Кусочек темноты останется со мной навсегда. Он спрячется, будет дремать. Его никто не попытается разбавить дневным светом. Свет режет глаза...

И вскоре это ощущение вновь проснется через годы: паника, темная комната в дальнем углу, древняя кирпичная стена... Ее нужно только разобрать, как найдешь второй выход за массивной красной дверью с плоской тяжелой ручкой. Ключа нет. Просто войди в темноту и найди выход. Все очень просто... если знать. Если искать в темноте, шарить в паутине руками. Если хочешь что-то найти, выйти.

Такой вот тихой кошачьей поступью прошлое крадется в настоящее, принося с собой воспоминания о детстве и юности. Воспоминания дразнят своей непоколебимой уверенностью и упертостью в крайностях. Они приносят с собой сладковато-мятный аромат одеколона и кофейный запах сигарет "Capitan Black". Воспоминания топчутся в темноте, постукивая каблуками, позвякивая китайскими колокольчиками на старой советской люстре.

Это как в день, изменивший все. Нет, не было никакого часа "Х", не было ни известий по телевизору, ни паники... Только на следующий день планета проснулась не совсем такой, как обычно. Она стала чище и светлей... но, не стала лучше для людей. Людей вообще почти не осталось...

Летний лучик прыгнул со стены на подушку и стал красться по ней, шелестя солнечным теплым мехом, пытаясь забраться под накинутое на голову одеяло. Было приятно, но я не сразу понял, откуда взялось солнце. Вчера будильник был поставлен на восемь утра. И это значило, что он опять не сработал, или мама пришла и его выключила... Я сбросил с лица одеяло и перевернулся на спину, не торопясь открыть глаза, не сразу понимая, в чем же заключается абсурдность ситуации. А ведь что-то присутствовало в моих мыслях: что-то ложное до абсурда, что-то...

Я уже несколько недель как закончил школу. И мама не могла зайти в мою комнату утром и выключить будильник, ведь с окончания последнего класса, с последнего школьного звонка я живу один — в собственной однокомнатной квартире. Значит... я просто проспал. Ночью видимо произошло отключение электроэнергии и... Налетевший порыв ветра холодной рукой погладил меня по лицу, пощекотал кончик носа и взъерошил волосы на голове, отросшие за лето. Такой сильный и свободный ветер никогда не гуляет по городским форточкам...

Это было странно и удивительно — открывать глаза, щурясь от бьющего в лицо солнечного света, понимая, что сегодня ты уже не там, где засыпал вчера. Понимая, что у дома стоят высокие разлапистые тополя, а в квартире даже в самый знойный полдень почти всегда царит полумрак. Понимая, что...

"Крышу снесло!" Это была моя первая мысль, когда я увидел над собой огромный купол бледно-синего неба и кружащиеся в нем снежинки. Но крышу надо мной просто не могло снести! Надо мной было еще четыре этажа, где жили люди... Было. А теперь я мог прямо с подушки смотреть на желто-зеленое полуденное солнце и кружащиеся в его свете хлопья, так похожие на тополиный пух, похожие на белые снежинки, падающие в ясный зимний день. Только вот солнце изменилось и стало вдруг зеленым...

"Похоже, снесло не только крышу", — подумал я и перевернулся на бок, чтобы получше рассмотреть этот странный сон... Как кто-то сотней-другой острых игл схватил меня за ногу, вылезшую из-под одеяла. Это было больше неожиданно, чем больно, но ногу на какое-то мгновение свело. И я, сам не отдавая отчет своим действиям, вскочил с кровати.

Это был шок — словно ты вновь родился. Но это было не совсем так. Я просто проснулся в навсегда изменившемся мире. И это был шок, граничащий с нервным недоверием. От моей комнаты не осталось ничего, что было бы мне выше пупка. Дом был чисто и ровно срезан на высоте половины второго этажа. Нижняя часть оконной рамы с четырьмя ровными прямоугольниками стекла, нижняя половинка телевизора, который уже никогда не будет работать. Половинки штор на полу, половинка розетки, застрявшей в оставшейся части стены. В ванной, на кухне (которые я теперь тоже мог видеть почти целиком) — половинки дверей, висящих на оставшихся петлях. На полу — части вещей, висевших раньше на стенах. Справа — половинка провода от стоявшего на полочке будильника. Слева — половинка спинки моей кровати, половина моего компьютера на столе... В кухне — часть холодильника с половинкой упаковки кефира, половина микроволновки на окне. В кладовке — куча нижних частей курток и дубленок, лежащих на полу.

Я боялся смотреть дальше, на обнажившиеся квартиры соседей, но краем глаза видел ощутимый скос, несоответствие, с которым были "срезаны" тополя на улице слева и соседний дом. Он стоял намного выше, на пригорке и от него осталась только половина первого этажа, где когда-то вчера был магазин: половина кассы, половина холодильников, половинки бутылок газировки и спиртного, стоящие в лужах на полках. Половинка подъехавшей машины с товарами, превратившейся в кабриолет. Половинка продавца, половинки грузчиков — черные пыльные джинсы и старые кроссовки почти не в крови. В магазине работал мой школьный друг...

В соседней квартире — половина соседа, сидящая в кресле без спинки. Он читал вчерашнюю газету, или решал сканворд на последней странице... Не разобрать. Половина его майки сползла на пояс, изменив цвет, как и газета, как и руки, лежащие на коленях. На его плите — половина кастрюли с завтраком. Он был моим хорошим знакомым... и всегда вставал рано.

И только теперь я начинаю замечать людей, бесцельно бродящих по улицам. Я замечаю, что дома в нескольких кварталах вокруг точно срезаны по линии горизонта. Дом моих родителей когда-то стоял когда-то на холме. Мой — у его подножия, ближе к реке. И даже от него осталась только половина второго этажа. И тут я начал догадываться, что произошло что-то ужасное и непоправимое. То, что никогда не удастся исправить, что навсегда закрывает путь к детству.

И только стоя одетый за половинкой двери своей бывшей квартиры, я вдруг понимаю, что зря держу ключ в руке. Дверь теперь невозможно закрыть — нет замка. В этом нет смысла, как теперь нет смысла в половинке пролета бетонной лестницы, идущей на третий этаж. И нет смысла в не работающем домофоне — половинки столбов уходят куда-то за гаражи. Нет электричества... "Но что же тогда цапнуло меня за пятку?" Там лежала только часть провода от часов, уходящая в то, что осталось от розетки. Да и распределительного щитка в квартире теперь тоже нет, как нет и счетчика.

Но эта мысль тонет в какофонии криков напуганных людей, в их беспрерывных стонах. Все это тонет в ядовитом свете родного, но зеленого солнца, в идущем снегопаде. Я останавливаюсь на секунду и протягиваю руку, ловя на ладонь невесомые пушинки. Пепел. С неба падают тонны и тонны сухого безжизненного пепла. И остается только уходить.

"Прах к праху..."

Нас никто не предупредил тогда, но нас никто и не бросал. Нас просто оставили одних — на выживание сильнейших. Радио и телеэфир замолкли, а оставшиеся в живых впали во временный ступор. Многих не учили драться. Раньше их защищала Родина. Раньше... Где все это теперь, когда границы сменили территории? Когда люди вымирают, а Человечество изменилось навсегда?

Я не собирался сдаваться в первом же акте новой пьесы. И раз дела шли так погано, значит, могло быть еще хуже. И первое, что я сделал после того, как вышел из дома и побежал к вершине холма — завернул к остаткам магазина "Охотник" и со срезанных витрин, старательно обходя лужи на полу, взял пару отличных газовых пистолетов, охотничий нож, о котором мечтал еще в детстве, и коробку патронов. За остальным я бы вернулся позже... если бы смог. Но тогда я просто хотел позаботиться о безопасности себя и своих родителей, если они еще живы.

Я надеялся на это, молился, пробегая сквозь стену падающего пепла, проскакивая мимо растерянных людей. Тяжелые пистолеты в карманах потихоньку пытались стащить с меня джинсы. Я запинался, падал, вставал и снова бежал, карабкался на холм, где меня должен был ждать знакомый дом. Дом, который...

Воздух сжался в груди, сердце замерло и пропустило несколько ударов. А пепел все падал и падал на землю, на лицо, волосы. Пепел прилипал темными полосками к щекам, лез в глаза, садился на ресницы. Этот серый пепел был везде. И в его нескончаемом танце где-то кружились и мои родители, учителя, друзья, знакомые. В прах навсегда ушла часть наших городов, душ, сердец.

Одиночество в темноте вновь догнало меня, поднявшись из глубин далекого прошлого, заставив вновь и вновь (с каждым зеленым заходом солнца) бояться темноты и одиночества. Бояться серого мертвого "снега", завалившего округу. Бояться того, что лежало под ним.

Пепел лип на свежие истекающие соком срезы деревьев, облепляя стволы грязными потеками и пушистыми шапками, похожими на плесень. Пепел садился на поверхность водоемов, превращая их в огромные серые поля. И самое ужасное было в том, что падающий "снег" не тонул в воде, не смывался дождем, не горел. Он просто был, попадая в легкие, вызывая нестерпимый зуд в уголках покрасневших глаз. Пепел днем закрывал солнце, а ночью — звезды. И ночи стали темней и опасней: в них был кто-то невидимый, сильный и непреодолимый. Кто-то, кто устроил все это, подчиняясь лишь своему безумному злобному плану. Кто-то, кого мы все хотели убить...

Человек, погибший от последнего врага (другая тетрадь Сереги)

Я разучился убивать,

Как будто добрым был всю жизнь.

Я разучился умирать,

Как будто только лишь скажи...

Я разучился жить в добре,

Как разучился жить с добром.

И будто кнопки, но не те.

Наверно, смысл лишь в простом...

"Был новый две тысячи какой-то год. Он, как обычно, сидел у себя дома в кресле, держа банку пива, и устало смотрел в старенький цветной телевизор. Один. Тоже, как обычно...

Стандартная Московская, откровенно убогая, квартира содержалась в безупречной чистоте. Белые стены из ровных пластиковых панелей матово поблескивали в темноте, стандартный натяжной потолок, будто зеркалом, уходил вверх. Даже казалось, что отражение там, наверху, живет своей, отдельной жизнью, удивленно показывая наметившуюся лысину на голове человека и криво улыбаясь галогеновыми лампами. Мерно жужжал видеомагнитофон, показывая что-то на экране, а синие отсветы плыли по потолку, чисто заправленной кровати, серому линолеуму...

Сидящий человек не издал ни звука, когда минутная стрелка доползла до двенадцати, а где-то внизу, на площади, гулко взорвалась криками толпа. Просто, он не привык ничего говорить. Да и повода не было.

В левом верхнем углу телевизора развернулось небольшое окошко с лицом седого мужчины, лет сорока — сорока пяти.

"Принять вызов?" — спросила программа.

Человек кивнул и, залпом допив пиво, метко швырнул банку в угол, беря в руки клавиатуру, незаметно выехавшую рядом с подлокотником.

— Опять мусоришь? — спросило изображение, расползаясь на весь экран. — Ты это брось, тут тебе не флот, уборщиков нет.

Человек в кресле по-прежнему сидел и смотрел в одну точку на экране, будто его интересовал конкретней пиксель.

— Ну что, старый хрыч, 678K98312038JvderP тебя раздери, — сказал он вдруг, щелкнув пальцами (и к куче мусора убежал робот-уборщик), — совсем охренел, по общему каналу Сети общаться?

— JGUTFV(*45K64325XW) хорошая погода сегодня, — послышался отзыв с экрана, — и не неси отсебятину в пароле, боец. Логин Deathkiller, пароль второй степени

засекреченности, с неограниченным правом на жизнь после неудачи.

— Redline. Восьмой, право ограничено, — он предпочел отвечать коротко, так как не

терпел условностей. Но, слава клинку, этого никто кроме смертных, не знал.

Человек в кресле развалился, устраиваясь поудобнее, будто собирался смотреть интересный фильм, тем временем робот уборщик забрал банку и убежал с ней в открывшуюся щель стены.

— 400, Сектор — космодром С2, время старта 600. Миссия 7 степени...

— Отказ: несоответствие пропуска.

— Невозможно, вы повышены до седьмого уровня сегодня, ПОСМЕРТНО...

Redline мысленно отключил нейро-передатчик и выругался. Конечно, отключение боевого оборудования строжайше каралось, конечно, за это его могли понизить в должности или даже убрать... что как-то и случилось по молодости, но сейчас ему страшно хотелось побыть одному. Просто знать, что в твоих мозгах никто не копается, а поток мыслей не записывается.

Deathkiller улыбнулся с экрана. В свои 104 года он прекрасно понимал, о чем сейчас думает его молодой напарник.

— Передатчик можешь не включать, — по лицу Redlin-a на долю секунды пробежало

удивление. Он привык к не словесному общению с восемнадцати лет, но он ничего не возразил.

— Твой возраст копии? — Вновь спросили с экрана.

Именно спросили. Redline знал, что сейчас с ним разговаривает не один человек, а сеть из нескольких опытных специалистов, подключенных к единому серверу мозга Deathkiller-a.

— Тридцать пять лет, пять месяцев, четыре дня. Остальные данные засекречены.

— Эх, сколько лет службы без сбоев!..

— Четыре (был ранен).

Теперь уже Redline знал, о чем думают там, в штабе. Да, он устарел. Да, приборы и оборудование можно было уже менять. Да, он не обладал последними базами и отстал от технического прогресса. Но кое-что было и у него: бесценный опыт военных действий за четыре года. Почти рекорд для пехотинца. Еще бы немного...

Ожидаемого приказа не последовало, из штаба продолжали:

— Степень ранения?

— Двенадцать смертельных доз облучения при взрыве террористами пятикилограммовой атомной бомбы в Токио.

— Последствия?

— Повышенное радио излучение тела, все приборы вживлены заново, остальные

повреждения полностью совместимы с...

— Спасибо.

Стандартный вежливый приказ, не обязателен. Да и вообще, каждого бойца специально обучают технике мата и гипнозу с его помощью. Считается, это поднимает боевой дух и очень сильно воздействует на врага.

— Подтверждение приказа?

Redline будто на секунду замешкался. На самом деле, он отключал все встроенные в тело приборы, оставляя один.

— К подтверждению готов, к очистке канала — тоже. 678К98312038JvderP

— Приступай...

Экран на секунду сверкнул, когда по комнате пронесся электромагнитный импульс, а потом погас. Все данные в пределах комнаты были стерты. Даже записи спрятавшегося в стене уборщика и скрытых камер.

Действительно, Redlin-у было лет сорок. И действительно, последние четыре года его не убивали, что и вообще случалось крайне редко. (Он старался никогда не вспоминать об этом без особой нужды. Хотя, каждый раз как это случалось, разбор ошибок занимал не меньше месяца виртуального времени).

Redline собрал свои вещи и, выйдя из квартиры, направился к лифту. Его действительно звали Redline, хотя начальство часто обращалось к нему и по персональному номеру. (Который за особые заслуги возможно было уменьшить до шести цифр. Но этим правом редко кто пользовался). Имелся также вживленный в кожу штрих код на запястье. Хотя, его данные знали только избранные. Сам же владелец кода к ним не относился...

Московские улицы, холод и падающая с темного неба снежная крупа. За зиму это был первый снег. Первый снег уже нового года. В служебной машине противно пахло чистотой и моющими средствами.

"Надо же было так Мерс изгадить! — возмущался водитель. — Все заднее сиденье кровью... там даже... от пуль..."

Redline не слушал. Бесполезная болтовня. Водитель — только человек, он не может послать пакет данных и образ через нейро-передатчик, а иная информация не будет точной.

За темным обычным окном мелькали цветные огоньки чужого праздника. Окна не бронируют (да и зачем?), зато тонируют сильно, почти до черноты. Из-за этого проходящий снаружи свет становится серым.

Redline снова прокутил в памяти разговор и стер основную запись. Так, на всякий случай, хотя и знал, что мозг даже через передатчик не доступен никому. Выходила обычная стандартная ситуация, код: "награжден посмертно".

Он улыбнулся, а по спине пробежал холодок.

"Давно меня так не тревожила будущая собственная смерть! Видать, старею..."

В принципе, в таком задании (сложностью 96%) с предсказываемой смертью, не было ничего нового. Впервые его убили еще в восемнадцать, когда клонировали и на генном уровне модифицировали тело, вживили дополнительные приборы, а оригинал торжественно уничтожили, переписав сознание.

Он так до сих пор и не знал, где его душа была все это время. Может, она так и ушла вместе со старым телом... (В пользу этого говорили изменившийся характер и новые привычки). Но, это было уже не важно. Его собирались вновь убить. И убить страшно, по меркам современного общества, — без сохранения последней копии в базе Центрального Компьютера.

До стартовой площадки космодрома оставалось ехать пару минут, когда ему сильно захотелось в туалет от выпитого пива. Машинально, Redline отправил жидкость на вторичную фильтрацию и переработку, хотя можно было воспользоваться замкнутой системой жизнеобеспечения в броне-костюме.

Стандартный новый катер старой модели уже ожидал на взлете. Было хорошо заметно, что к обычной многослойной обшивке прибавили еще и двойную плазменную защиту, увеличив реактор и поставив второй — импульсный. Кажущаяся сомнительной трата денег и внутреннего пространства на дорогие новейшие разработки, полностью себя оправдывала в бою. Не оправдывала себя только нестандартная форма. Модель антенн давно успела устареть.

Deathkiller ждал внутри, в единственном, кроме реакторного, отсеке. Там же находились и два пилота.

— Включить спецсвязь и принять два пакета без проверки,

Redline подчинился. Он давно привык к этой процедуре.

Обычно, два документа были следующими:

Первый — самораспаковывающийся вирус, предназначенный для проверки личности. Если вирус попадал к кому-то другому, кроме нужного человека, то он выжигал мозг, замыкая платы и цепи микросхем, стирал информацию.

Второй — кодовый пакет, вложенный в первый, также, с функцией самоуничтожения, но только работающий по биохимическим датчикам в артериях мозга.

— Процедура стандартная, время до старта в инструкции не входит.

Redline кивнул и удалился к своей койке. Окружающий цвет корабельного железа (серый и серебристый) радовал глаза. Сканеры зафиксировали достаточную плотность для защиты от лучевого и огнестрельного оружия малых калибров. Это тоже радовало.

Только когда приборы, сверяясь с органами чувств, выдали полный отчет, что место относительно безопасно, Redline отключил их и лег на первый ярус койки. Сейчас он бы и с удовольствием и постоял, даже при взлете, но полагалось так.

К этому времени лишние части пакетов уже отработали и сами удалились, так что можно было начинать принимать данные для обработки в мозг, что Redline и сделал. Перед глазами поплыли образы, где-то в голове зазвучали почти не отличимые от живых голоса. Даже показалось, что есть какой-то запах... Но это только показалось.

Капсула врезалась в борт корабля на большой скорости, закрыв собой образовавшуюся от взрыва дыру. Deathkiller действовал по инструкции. Он перевел приборы в инфракрасный режим и двинулся влево по темному коридору. Redline сделал то же самое: сканеры в глазах перешли на регистрацию инфракрасного излучения. У него всегда были эти страшные для других людей глаза — мутновато-белые, с вертикальными синими щелями зрачков. А напичканные приборами, они стали почти оружием.

Где-то сзади послышалась стрельба — Deathkiller засек цель. Вскоре какое-то движение показалось и впереди. Redline быстро запустил руку в карман и достал нечто, похожее на две слипшиеся пуговки. Он смерил взглядом первого из бегущих к нему и приклеил пуговки на стены. Поперек коридора протянулась тонкая, моментально твердеющая на воздухе полимерная нить...

Первый из нападавших так ничего и не понял, когда его опрокинуло с разбега на землю, а его голова полетела в сторону, разбрызгивая кровь. Второго и третьего постигла та же участь. Четвертый из нападавших оказался значительно ниже ростом. С него только сняло скальп, оголив белые кости черепа. Redline этого не видел. Красно-зелено-синий рисунок перед его глазами обозначал только контуры, да распределение тепла вокруг. Реальные цвета он не отображались. И, как только ошарашенный противник поднялся, сильнейший удар в грудь подбросил его вверх и назад.

Кругом разлетались струйки и целые фонтанчики крови, собираясь в крупные капли и прилипая к стенам и потолку. Ничего страшного, просто желтые сгустки тепла на экране, парящие в невесомости. Никакой опасности, никаких помех магнитным ботинкам.

По расчетам, внутри корабля было человек сорок. Redlin-y встретилось всего пятнадцать. Из них — несколько женщин и один ребенок. Все точно так, как это и предписывала инструкция.

Последние двое убитых были пилотами командной рубки. Остался только капитан, который и должен был ответить на все вопросы. Да и после пары крепких ударов он стал намного сговорчивее. Redline откинул бесполезное оружие, в котором закончились патроны, снял с пояса металлический шар и переключил зрение на обычное. Увиденное его немножко ошарашило: кругом была кровь. Он сам был весь в ней, в ней же было все оружие, в ней был и капитан корабля. (На месте половины его зубов колыхались, разбухая, бурые сгустки).

— А сейчас ты все расскажешь! — Redline зажал допрашиваемому в ладонь металлический шарик. Шарик ожил и пустил железные шипы, постепенно оплетшие всю руку.

— Надеюсь, ты знаешь, что это такое? Это детектор лжи.

Вздрогнувший капитан кивнул. Он знал. А Redlin-а почему-то начало мучить ощущение, что с Deathkiller-ом не все в порядке. Но, он выбросил эту мысль из головы.

— Отвечай, кто вас сюда послал?

— Мы мирная торговая...

— Вы террористы, у вас на борту оружие, способное разрушать материю в энергию. Этому я верю больше!!!

— Нет же. Мы прилетели, чтобы предложить сделку...

Redline начал удивляться, почему не срабатывает детектор. Водимо, капитан говорил правду, или хорошо обманывал.

— Что за сделка?

— Мы хотели лишь... — капитан выплюнул мешавший ему говорить осколок зуба, и тот в облачке брызг полетел по комнате. — Мы хотели купить у вас энергию...

— НУ?!!

— Мы хотели купить у вас ту часть энергии, что уходит от Земли в космос.

Redline засмеялся. Он не верил во всю эту чушь.

— Но ваши правители отказались. Они решили, что ваше общество лучше пойдет по прибыльному пути технического прогресса, чем будет развивать что-то еще...

— Я не понимаю...

В комнату вошел Deathkiller, точнее, он не вошел, а ввалился, и упал бы на пол, если бы не отсутствие гравитации. Он был тяжело ранен.

Капитан отреагировал немедленно, но как-то странно: быстро подошел к безвольному телу и приложил к его лбу свои руки. Секунды нечего не происходило, а потом из ран стали выходить пули, плавно улетая в пространство комнаты. За секунды страшные рваные раны затягивались и покрывались рубцами, но Deathkiller по-прежнему не приходил в себя, оставаясь без сознания.

— Вот об этом я говорил! Странные вы люди, даже воображение-то свое используете только "по праздникам", чего уж там о созидании...

Капитан ткнул пальцем в Redlin-a.

— Вот ты, например, в свой жизни ничего не создал. Даже и детей у тебя не будет... Хотя, они правы.

— Кто? — Redline окончательно растерялся.

— Твое начальство. Они ликвидируют твою модель с производства. Все, тебя больше не существует. Тебя устраняют: слишком много начал говорить и думать, пытаясь контролировать нейро-передатчик. (А ты что, думал, он работает только по желанию? Нет, он работает и сейчас. Должен...) Бизнесу не нужно, чтобы каждый мог создавать чудеса. И им не нужны старые сентиментальные машины...

Капитан засмеялся. Он смеялся даже после того, как второй удар сломал ему нос.

— А я не прав?

Тут же детектор среагировал на ложь и шипы стали расти внутрь, под кожей пробираясь к плечу.

— Тебя устранят, так как ты чувствуешь, солдат. В тебе есть доля жалости.

Капитан все смеялся и смеялся... Redlin-y не хватило секунды, всего секунды, чтобы правильно оценить ситуацию, вспомнить ошибки и сделать вывод. Рука капитана-пришельца скользнула вниз и из нее выпал окровавленный железный шарик...

— Вам нас не понять. Вы уже не люди, а машины. Вы все оборотни, способные только убивать!

— Это не...

Через секунду пространство корабля сколлапсировалось, превратившись в чистую энергию, перешедшую в то же мгновение в хаотичный набор молекул и атомов. Казалось, эхо прошло по Вселенной. Но никто уже не знал, некому было заметить, что в последнюю секунду безжалостный убийца улыбался. Капитан был не прав. Не прав во многом. И был бы он четыре года назад с нами...

А четыре года назад мы впервые напали. Мы впервые собрали остатки разбитой планеты и пошли в атаку. Впервые, за полсотни лет. Атомное оружие — шалости, по сравнению с тем, что мы устроили на их родине. Когда-то они выжгли наши города, превратив их в груды пепла, а теперь мы выжигали то, что было дорого им. Богары, так назвались они когда-то, сравнивая себя с мифическими богами прошлого, а теперь мы стали их ночным кошмаром. Все очень просто. Когда-то богары пришли, чтобы избавить человечество от "Чумы Нового Века" — оборотней. Но их методы оказались чужды нам.

Я рвался в бой сразу, как начал осознавать себя взрослым человеком. Я ненавидел их с того самого момента, как понял, что у меня никогда не будет родителей и той Родины — тихой и спокойной, о которой мечтали мы все. Я не мог спокойно смотреть на то, как население планеты загоняют за заборы и ставят сверху пулеметы, ожидая развязки (ведь среди людей могут быть и оборотни)... Пустые улицы городов, брошенные дети и взрослые, лишившиеся всего. О, как же мы мечтали отомстить! И ненависть все крепла. А когда мне представилась возможность разделаться разом и с нашими оборотнями и с богарами, я не задумываясь, согласился.

Но было еще и мое прошлое, давящее тяжелым грузом. Когда-то я и сам попадал в "мышеловку". И за то, что оттуда выбрался, я ненавидел в, первую очередь, себя. В деле была даже особая папка с отчетом, под названием "Побег". Но, события тех дней обычными словами передать крайне трудно. К тому же, мне было тогда не больше пятнадцати. И за все эти годы ночные сны и кошмары заменили в памяти реальные события.

Я ненавидел убегать и прятаться, но почему-то мне всегда приходилось это делать. Убегать от войны, от линии фронта. Мне пришлось бежать и в тот раз.

Вы думаете, время лагерей прошло? (Нет, не пионерских и не летнего отдыха, а военных). Я тоже так считал, пока меня не взяла в городе вражеская группа зачистки. Все произошло очень быстро, почти мгновенно и даже банально для того времени... Я спал.

Лагерь, лагерь... Это слово просто нейдет из моей головы. Оно будто застряло и крутится, словно лезвие кухонного комбайна. "Охраняемая территория", — так говорят наши враги. Но они не правы. Это — мышеловка, клетка, где замок закрыт, а прутья заварены. Три дня, как мы здесь. Земля, воздух, четыре гладких стены и небольшой сарай. Да еще пулеметы наверху...

Ночью, когда я спал у своей грязной стены (где и проводил последние три недели), меня кто-то ткнул в бок.

— Кто это?

— Да тихо ты! — зашипел голос из темноты. — Это я, Ф.

— А, Ф. Чего тебе? — Я еле открыл припухшие веки.

— Побежишь с нами? — Прохрипел срывающийся голос.

— Куда?..

— На свободу! Только тихо.

Я сел на корточки, соображая.

— Не безопаснее остаться здесь?

— Ты что?!! Если мы останемся, то уже навсегда. Мне рассказывали про "коробки".

Сверху богары ставят четыре лазерных пушки, потом запускают внутрь людей... — Ф. замолчал на секунду, тяжело дыша, — я сам слышал эти жуткие крики в городе...

— Кого?

— Тех людей, которых тоже оставляли в "коробках"... Потом видимо, какие-то твари... Кровавая бойня, — голос моего собеседника дрогнул. — Решай, кроме тебя я больше никого не знаю.

— Черт. Говоришь, твари? А как мы убежим?

— Через трубы.

— То есть?

— Вон в том пустом сарае сегодня вдруг провалился пол. Под ним бетонная труба. О ней не знает никто. И не должны знать. Вдруг кто-то из них... Не важно. Просто, нужно быть осторожнее. Толпу найти легче, чем отдельных людей. Кто успеет, сами догадаются, но позже.

Я посмотрел на темное небо. На нем маленьким, но ослепительно ярким фонарем светила полная луна.

— Идем. Кто с нами?

— Все твои и мои знакомые, плюс пара человек.

— Пятеро?

— Да.

Мы подошли к деревянному сараю. Там уже ждали нас трое, ждал и черный провал в полу.

— Ну что? Кто куда? — спросил я, прыгая в невысокую, полметра, яму.

— Мы все в город, — Ф. обвел собравшихся взглядом. — Ты с нами?

— Нет, мне там делать нечего, простите.

Я пожал ребятам руки, спрыгнул в темный провал, встал на четвереньки и пошел вперед.

Тишина, хруст, холодные стены и ни лучика света. Только крошащийся грязный бетон под пальцами, да что-то липкое и зловонное. Мне казалось, что прошла целая вечность безмолвия. Я мерно отбивал ладони и колени о бетон, медленно продвигаясь в неизвестность, начиная жалеть о сделанном выборе, когда сзади раздался приглушенный крик, потом еще один... и все стихло. "Видимо то, что Ф. говорил о монстрах — правда". Я бросился вперед в темноту, уже разрывая в кровь кожу на руках и стирая до боли колени. Но жуткие крики все преследовали меня, пока не затерялись в темноте. И тут, в полной тишине раздалось далекое рычание и звериный вой.

"Плохо. Совсем плохо!"

Мне не хотелось быть разорванным в клочья, причем, начиная с нижней, явно более ценной части моего тела. Но тут в воздухе почувствовалось дуновение ветра, а бетон стал еще грязней. Присмотревшись, я, наконец, увидел свет. Сзади уже отчетливо стучали когти, когда я выпрыгнул из трубы и, пролетев метров пять, упал в воду. От удара дыхание перехватило, а голень левой ноги обожгло как огнем.

Когда удалось доплыть до глинистого берега и оглянуться, я вновь услышал рык, доносившийся сверху. Меня не преследовали. И я, весь дрожа, поспешно скрылся в глуши болот. Вскоре, их тайные тропы вывели меня к старой железной дороге, но, возможно, это была просто удача, которой способствовала большая полная луна, освещавшая дорогу.

Чтобы напиться вдоволь, вокруг было достаточно воды, но вот проснувшийся внезапно голод удовлетворить было нечем. А пробегавшие иногда по откосу кролики только дразнили аппетит. Оставалось терпеть и идти вперед — по ржавеющим рельсам, в темноту, в неизвестность. Но это было в пятнадцать. Задолго до зачистки на Луне, задолго до боевых действий в России и Африке. Это было за десятки лет до того, как я сломался, отказавшись стрелять, но уже после зачисток шахт Алмодского астероидного поля. Тогда мы направились к разрушенной бомбардировщиками планете Ами.

Шли бои в городах, велись ожесточенные битвы. У нас был приказ стрелять во все, что движется, но тут я увидел жителей планеты — жалких, изможденных, сопротивляющихся, и все же людей, годами скрывающихся от преследования. Я увидел голодных детей тех, кто когда-то ушел с Земли, чтобы построить идеальный мир. Я увидел все те же "коробки", "мышеловки" и сердце не выдержало. На Амии я не убил никого. А когда пришло время зачисток владений местных "пиратов" и самой планеты-агрессора — Афн, то оружие лежало в руке, как отлитое из свинца. Да, я считал себя патриотом, но оказалось, не смог стереть в порошок чужую Родину. Уж слишком хорошо я помнил, что сделали с моей.

А еще помнил эти нелепые строки, выведенные кем-то огромными буквами на стене супермаркета:

Он — убийца и идет убивать. В кармане — Священная Книга; как это объяснить?

На шее висит знак. Такой же, как и на ноже.

Слепая вера ведет его. И он слепой тоже.

Для устрашения одет в черное. Глаза зеленые, но обреченные.

Походка твердая, улыбка на лице. Его ждет уже не одна дорога в Ад.

И он это точно знает. Для этого в грозу идет, ищет.

Сегодня он еще кого-нибудь спасет. Опять, тоже.

Молнии бьют, звенит в ушах, в голове. А впереди виден силуэт.

Женский. Тьма поглотила её почти уже. Не важно.

В черном тоже. Шесть шагов и в сердце...

И в его тоже. "За что?"

"Чтобы спасти". Два тела упали в грязь и лужи.

"Мученики попадут в рай. Я верил в это".

"Да. Я тоже".

"Затем и убивал, чтобы людей спасти. И быть одному в Аду".

Нож.

"Я верю... Я тоже..."

Ненависть ушла, но боль осталась. И, казалось, эхо прошло по Вселенной. Но никто еще не знал, некому было заметить, что в последнюю секунду безжалостный убийца улыбался..."

Так заканчивалась вторая тетрадь странных историй Сергея. О мире, который одновременно мог быть нашим, но не был им. Хотя, в нем тоже нашлось место и оборотням и Кэрри.

Старые друзья

Попадал ли я в сам переделки? Да, такое случалось, хоть мне тогда еще и не было семнадцати. Когда серый пепел впервые накрыл город, я взял в ближайшем магазине оружие и, забыв про остатки своей квартиры и исчезнувшие документы, двинулся искать родителей. И хоть их дом был разрушен, они могли остаться живы. А если даже и не они, то могли остаться в живых наши друзья и родственники. Так или иначе, я шел на поиски.

В те дни творились страшные вещи. Городами правили хаос и отчаяние, ломавшие людей. Компьютерные игры закончились, телевидение и радио исчезли, а в сердце поселился постоянный холод, разжигаемый темнотой беззвездных ночей и днями, которыми правило зеленое солнце. Я чувствовал себя главным героем боевика, которому забыли дать его могущественное оружие, способное крушить врагов направо и налево. Осталась только одна жизнь, да долгое существование без времени и часов, без медицины и шансов.

Кто же были наши враги?..

...Ими стали мы!

Если бы в пепел не превратились все небоскребы и высотные дома, население города уничтожило бы все съестные припасы за считанные недели. А так...

"Почему Вы решили, что Бог требует от людей веры и почитания, ведь до Бога еще так много инстанций... А он просто любит нас..."

...дни превращаются в вечность, люди заползают в норы и ждут, ждут спасения...

"Наш Мир плоский. Плоский, как и живущие в нем люди. Они — точки, движущиеся по линиям своих судеб. Если вы возразите, что мир трехмерен, то я улыбнусь. Да, время и есть третье измерение. И пусть будет так".

...в городах правят банды мародеров...

"Мир Бога тоже существует в трех измерениях? Но времени там нет..."

И в один прекрасный августовский день, я, готовый уже сойти с ума от городского шума, одиночества и длительного запоя, от голосов в голове, от отчаянных поисков, просыпаюсь в тишине. В чужой квартире, где я провел эту ночь, ничего не напоминает о прежних хозяевах, кроме слабого запаха кошек по углам. Мебель перевернута, расколота в щепки, стекла разбиты, а чьи-то личные вещи разбросаны по полу. Из разбитого унитаза (из высыхающих труб канализации) доносится неприятный запах. Такой же, как из опрокинутого холодильника на кухне. Там, в бурых пятнах малинового варенья, отпечатались следы чьих-то лап.

Не очень уютное место, но это лучше, чем спать на улице, где властвует серый пепел. Но этим утром, проснувшись в абсолютной звенящей тишине, я начинаю сомневаться в своем решении. На улице могло произойти что-то ужасное. Возможно, вновь появился этот таинственный враг, что уничтожил почти весь город. Ведь где-то он должен быть...

И только я успел подняться с кровати и подумать о завтраке, как в замочной скважине закрытой двери со звяканьем и скрипом повернулся ключ. Сердце замерло, точно спринтер на старте. Мышцы напряглись, а рука сама уже тянется к успокаивающему холоду металла в кобуре. Предохранитель щелкает дважды, плавно сдвигаясь с привычного места. На черной рукояти, в самом низу, поблескивает холодом слово "Baikal".

"Я абсолютно спокоен!"

Только вот опущенная с пистолетом рука сама сгибается в локте, поднимая оружие на уровень глаз. Шаг назад. Под ботинками хрустят осколки стекла и бетонное крошево. Спать в одежде и обуви — это не привычка, не постоянное ожидание нападения. Это просто последствия тяжелого запоя. Я почти не помню свой вчерашний день, как и все предшествующие ему дни. Я не знаю, как оказался в этой квартире, но точно уверен в одном: дверь в темный подъезд сейчас откроется. И кто бы ни стоял за ней, он получит свое, если сделает хотя бы один неверный шаг. Все правильно, дядюшка Сэм. Все правильно...

Когда дверь открывается, я уже готов стрелять, какой бы монстр не смотрел на меня из темноты. На одно мгновение я даже вижу этого монстра, но видение быстро уплывает, когда слышится тихий скрип открывающейся двери. И монстра за ней нет, но я с еще большим изумлением смотрю на знакомое лицо своей бывшей одноклассницы, опять, как когда-то раньше, погружаясь с головой в синеву ее изумительных глаз. Сердце делает бешеный скачок, ствол пистолета уже смотрит в пол, но это не важно. Есть встречи, меняющие все. И чувства, которые только ждут глотка свежего воздуха.

— Здравствуй, — мой голос совсем чужой, хрипловатый, с непослушными интонациями.

Но Даша только смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Рука ее замерла со связкой ключей у ручки двери. В тусклом свете подъезда по полу вальсирует пепел, где-то далеко за окном протяжно кричит ворона. Наверно, последняя.

Серый пепел не только украл у нас небо и закрыл солнце, сделав его зеленым силуэтом в вихре снежинок. Когда все случилось, из города исчезли почти все птицы. Не осталось толстых неуклюжих голубей, не было больше воробьев и синиц. Даже черную с белым ворону теперь редко увидишь. Небом правит пепел и неизвестность. И нет больше звезд, спутников связи, луны и солнца. Мы прижаты к земле, на которой и остаемся, покрываясь пылью и пеплом.

Даша все смотрела и смотрела на меня. С удивлением, страхом, надеждой или жалостью? Не знаю. Я ни о чем не думал тогда. Просто смотрел в ответ и ощущал, как былые чувства накатывают на меня волной, заполняя пустоту в сердце, образовавшуюся после гибели родителей. Ту пустоту, которую так и не смог заполнить алкоголь.

"Здравствуй, Даша".

Я видел первые слезы, наворачивающиеся ей на глаза, дрожь... я почти был готов к рыданиям и слезам, но девушка плакала молча, бессильно опустив руки. И когда я сделал шаг навстречу, то тоже не мог обнять ее. Глупая сцена. Двое почти взрослых людей стоят в полумраке пыльной лестничной площадки и плачут, склонив головы, но не подходя еще ближе, не касаясь друг друга. Эти несколько коротких секунд сделали для нас больше, чем прошедшие годы и десятилетия. Мы просто перестали быть друг другу чужими людьми. Вот так просто. И так внезапно...

А вообще, я уже и не помню того момента, когда впервые влюбился в Дашу. Быть может, было это в первый школьный учебный день. И именно тогда девочка с потрясающими голубыми глазами поразила мое воображение. Быть может, это произошло в один из жарких осенних дней сентября, когда мы возвращались в школу уже совсем другими: отдохнувшими за лето и повзрослевшими.

Но я сомневаюсь. Мне кажется, я влюбился в эту прекрасную девушку в классе седьмом, когда каждый день смотрел на нее, стоящую у окна на переменах. Но это была странная молчаливая любовь. Тягостная и болезненная. Я никогда не говорил и не писал об этом, а единственный мой друг, который что-то подозревал, уехал вскоре с родителями за границу.

А еще немного позже, на утро после первой моей пьянки с друзьями, я впервые отчетливо осознал, что никогда всерьез не подойду к Даше, никогда не смогу нормально заговорить с ней. Да мне и не дадут сделать этого. В школьных коридорах происходит много того, что ты страстно желаешь забыть и сам, а это становится достоянием общественности и всего класса. Это как глупый проект длительностью в десятилетие, когда за каждым твоим шагом, за каждым падением наблюдают неусыпные тридцать пар глаз.

Да, тогда я был поуши влюблен, страдал, но был счастлив. И я верил, что следующий медленный танец уж точно будет моим, ведь с кем-то другим она тоже никогда не танцевала.

Я ошибался. Годы прошли, оставив нам одиноко кружиться в осенних листьях, школа закончилась. И когда я смело шагнул в июльскую жару после заключительного экзамена, то оставил старую любовь позади, как оставил когда-то детский сад и своих первых друзей. Но теперь, когда привычный мир рухнул, обратившись в прах, забытая частичка моего сердца вновь забилась в груди, вытеснив ощущение пустоты.

Я почти не помню нашего первого разговора. Мы были напуганы и почти ничего не понимали: потеряли в суматохе друзей, которых так и не смогли найти обратно за стеной падающего пепла; заранее простились с родными и близкими, которых никогда не найдем, но все еще надеялись на какое-то чудо. И все еще верили.

Я помню только, что Даша неожиданно вдруг встала, прервав кружево моих школьных воспоминаний и убрав руки от моих ладоней, и в этот же момент из комнаты ушла последняя частичка теплоты и обжитости. Помещение вдруг стало мне совсем чужим, холодным.

— Мне пора, — Даша говорила виновато, не поднимая на меня взгляда, — я только за документами пришла. Родители на площади. Там сейчас много людей собралось. Почти весь город... Требуют от власти объяснений.

Она вздохнула и посмотрела на меня так виновато, что мне стало не по себе. И только теперь я заметил черные круги под глазами, на уставшем лице, и искусанную припухшую нижнюю губу. Девушка явно нервничала и плохо спала последнее время.

— Я пойду с тобой. На улицах может быть не безопасно. Вот, возьми, — Я протянул ей один из газовых пистолетов, ни на что особо не надеясь, но Даша взяла его и деловито заткнула за пояс джинсов.

— Мы с отцом когда-то ездили на стрельбище, — деловито пояснила она, и настроение у меня сразу поднялось.

Поиски документов не заняли много времени. Кто бы ни разорил эту квартиру, интересовала его только еда. Все бумаги и ценности остались на своих местах. А просматривая старые ящики и пыльные полки серванта, я вдруг понял, что нахожусь в квартире, где когда-то жили Дашины бабушка и дедушка. Странно, я никогда (за все долгие учебные дни и вечера) даже и не задумывался, что у моих одноклассников тоже есть родственники. Почему-то эта мысль никогда даже не приходила ко мне в голову. Я просто жил...

На улице действительно было тихо и безлюдно. Никого, только серый пепел вокруг, устилающий непрерывным ковром землю, деревья и крыши домов. Больше за пеплом я ничего не видел.

— Где все люди? — спросил я с нескрываемой тревогой, неосознанно пытаясь дотронуться до руки Даши.

— Много народу на площади. Там какое-то собрание. Говорят, есть люди из правительства.

Мы шли по знакомым с детства улицам, но меня не покидало ощущение тревоги. И дело тут совсем не в исчезнувших птицах или затихшем городе. Дело было в ощущении тревоги и далеком гуле, раскатывающемся над городом. Я начал жалеть. Что последние дни провел в почти бессознательном состоянии, напиваясь коньяком, пивом и водкой из брошенного ларька.

— Гудит так, будто... — я тешил поделиться сомнением.

— Будто завод работает, да? — Даша остановилась и внимательно посмотрела на меня.

— Ну, в общем, да. Но я хотел сказать, что гудит, будто ветер в печи воет. Мы когда-то домик на даче строили, — Я не смог продолжать и замолчал, продолжая подниматься по склону к главной площади города.

— Понимаю, — Даша провела рукой по волосам, пытаясь стряхнуть жирные серые хлопья пепла, — но звук мне этот очень не нравится.

— Мне тоже. Когда он появился?

— Позавчера ночью. Тогда же в некоторых домах вновь дали электричество. Может, все наладится, как ты думаешь?

Но я не ответил и молча продолжал подниматься по склону. Да, я мог бы поверить в техногенную катастрофу или аварию на заводе, да только вот проснулся я в доме, у которого начисто снесло крышу и все верхние этажи, в доме, который окружали половинки деревьев, рядом с которым был продуктовый магазин с тем, что осталось от людей внутри. И тут я осознал, что тревожило меня все это время:

— Дома. Здесь все дома стоят целехоньки!

— Да, — Даша даже не удивилась, — вся Главная улица стоит нетронутой, как и заводы. Но вот большинство садов тоже, как бы это сказать...

— "Срезаны?"

— Да.

— Откуда ты знаешь? — я был очень удивлен. Очевидная мысль, что другие люди иначе провели эту неделю, почему-то не сразу дошла до меня.

— Я же говорила, что на площади собралась толпа народу. Они напуганы, но соображать еще не разучились.

Остаток пути до Главной улицы мы провели в молчании, наблюдая за падающим пеплом, оскальзываясь на нем, пачкая одежду и обувь, но после каждого падения помогая друг другу подняться.

А потом я услышал толпу. От собравшихся людей шел такой шум, что вначале я перестал слышать гул, исходящий со стороны завода, а потом перестал слышать и свои собственные мысли.

И хоть падающий пепел и скрывал от меня большую часть площади (не говоря уж о уходящих вдаль улицах и далеких заводских кварталах), меня не покидало странное ощущение, что все люди на площади — только малая часть, из живших когда-то в городе. Мне всегда казалось, что пятьсот тысяч жителей — уже огромная толпа для города. А тут людей можно было пересчитать сотнями. А еще, пока Даша искала своих родителях, я вдруг подумал о салютах на девятое мая. Тогда люди тоже так собирались на площади, пили пиво и шумели. А еще, после каждого взрыва огненного цветка в небе, толпа многоголосо одобрительно ревела, неистовствуя. Сейчас же шум был больше похож на гул раскатов далекого грома перед грозой. Помнится, я решил, что маленький осенний дождик не был бы лишним.

— Знаешь, в детстве я всегда мечтала жить в городе, где каждый день идет снег, — вдруг сказала Даша. — Но теперь я знаю, что снег для меня был тогда не больше, чем подушка безопасности в машине. Он помогал зайти в играх немного дальше и не свернуть шею.

— Ты получила права?

— Да нет, только записалась на курсы.

Мы только успели найти родителей Даши около почтового отделения на остановке, когда толпа внезапно вздрогнула волной встревоженного шепота и затихла. Все, как один, повернулись к заводу и замерли. И там, где-то в пелене падающего пепла, показались темные фигуры. И хоть двигались они поодиночке и на разном расстоянии друг от друга, их приближение оставляло ощущение армейской слаженности и четкости, точно деревянная палка превращается в острый клинок, когда ее в руки берет настоящий профессионал.

— Кто эти люди?

— Что случилось?!

В толпе кто-то истерично вскрикнул. И тогда началась первая медленная волна паники, охватившая людей. Все те, кто еще так недавно в едином порыве двинулись вперед, подгоняемые сиюминутным любопытством, теперь стремились убраться прочь с главной улицы, подальше от завода, площади и наступающих в падающем пепле темных теней с автоматами. Бежать навстречу неизвестности никто не хотел. Люди ринулись мимо почты, к двум узким улочкам, ведущим с площади. И тогда послышались первые выстрелы, принесшие с собой вторую волну паники. Людской поток хлынул к центру площади и превратился хаос.

"Леша, что будем делать? Лёш?"

Но я молчал, не в силах произнести и слова. Выстрелы больше не повторялись, а у здания почты нас почти не беспокоили пробегавшие мимо люди. Постепенно толпа успокаивалась. И в наступавшей зеленоватой тишине отдельно стоящие темные фигуры наводили неподдельный ужас.

— Ты хочешь, чтобы твои родственники остались живы?

Хрипловатый голос раздался где-то за моей спиной. И, несмотря на весь окружавший шум, я мог отчетливо его слышать. У открытой двери детской библиотеки стоял высокий парень в черном костюме. Был он как-то смутно знаком мне. И напоминал обычного старшеклассника в школе.

— Ну нет, так нет... — он повернулся демонстративно медленно, направляясь обратно к открытой двери.

— Постой! — я не выдержал и сделал несколько шагов вперед, оставив Дашу с родителями позади. — Ты действительно знаешь где выход?

— Нет ничего проще, — в темных глазах парня блеснули искорки солнца, показавшиеся мне отнюдь не зелеными, — просто идите за мной.

И он повернулся, исчезнув в двери детской библиотеки, а за ним осторожно последовала наша четверка, прячась в прохладной зеленоватой тишине здания. Внутри было темно и пыльно. Я еле видел очертания полок с книгами, небольшого стола у окна, каких-то портретов на стенах. На подоконнике стояли горшки с засохшими цветами, а по полу клубились пепел и пыль, поднимаемые нашими шагами.

— Позвольте представиться, Сега, — парень в костюме неожиданно резко обернулся протянув мне руку, и в бледном зеленоватом свете его длинное лицо и улыбка показалась мне до ужаса пугающими, — считайте, я ваш спаситель на сегодня.

— Спасибо, но...

— Просто идите за мной.

В темноте коридоров я отчетливо видел невдалеке перед собой мерно покачивающиеся белые манжеты с поблескивающими запонками. И в тот момент я больше не мог думать ни о чем, кроме темноты. Абсолютной тьма, в которой биение сердца отдается глухими ударами по грудине и ребрам. Ощущение паники вновь проснулось во мне, вернувшись через долгие годы. И кажется, стоит только протянуть руку, как почувствуешь пальцами старую холодную кирпичную кладку. И вновь нет ключа. Только шаги в темноте впереди...

"Мы уже почти пришли. Только лестница осталась! — голос Сеги оживленно-звонкий, будто он шагает по летнему парку, а не протискивается в проломы стен. — Нам пришлось тут кое-что расширить..."

В своем страхе я пропускаю эти слова, как не замечаю, что чуть раньше наш провожатый поздоровался и пожал руку только мне, даже не обратив внимания на Дашу и ее родителей. Все это не важно. Меня пугает Толька темнота, полумрак, царящие на ведущей вверх лестнице. И не столько они сами, сколько зеленоватые движущиеся тени, льющиеся из окна, где продолжает свой страшный танец серый пепел.

— Пятый этаж, — Сега вновь резко, но очень грациозно оборачивается на последнее ступеньке лестницы, непринужденным движением поправляя костюм, — вы ведь сможете сами подняться на чердак?

— Да... — я оборачиваюсь, пытаясь поймать хоть чей-то поддерживающий взгляд, но вижу только широко открытые глаза Даши, смотрящие на меня, — да, мы справимся.

И не успеваю я закончить, как наш странный спаситель уже проскакивает мимо, легко и не принужденно минуя лестничный пролет.

— Ждите наверху, можете на крыше, только не высовывайтесь далеко. И сидите тихо. Вам нужно многое увидеть, — и он бесшумно скрывается в темноте.

— Что это значит? — голос Дашиной мамы тает в темноте, так и не найдя ответа.

— Думаю, мы должны подняться наверх, — Даша подходит и берется за первую железную скобу лестницы, но я перехватываю ее руку и качаю головой.

— Я пойду первым, если никто не против.

Первые железные скобы предательски шатаются, но я стараюсь не обращать на это внимания. В конце концов, ведь мечтал же в детстве побывать на чердаке, но так никогда и не собрался, как никогда не спускался в подвал нашего дома и не ездил на метро.

Тяжелый, обитый алюминием люк гулко падает на щебень и плиты чердака, поднимая не столько пыль и пепел, сколько оставшийся с прошлого года тополиный пух. Прямо перед люком лежат несколько старых голубиных скелетов, еще покрытых остатками перьев. Чуть дальше на щебне видны какие-то холмики, похожие на пухлые меховые подушки.

Чердак вызывает у меня странные двойственные ощущения. Здесь темно, но из высоких окон над деревянными лестницами льется яркий дневной свет. Здесь не так много места между огромными бревнами, держащими крышу, но помещение тянется на длину всего дома, заполненное темнотой, светом, деревянными балками и железными трубами, держащимися на толстой проволоке. Ближе чем я думал, в ярком свете другого окна, я мог видеть еще один люк, закрытый на замок и обвитый толстой ржавой цепью. Мне вдруг стало интересно, как Сега вывел нас так быстро через все здание, ведь из маленького, когда-то уютного помещения детской библиотеки реньше не было других выходов...

— Как вы там? — я слышу приглушенный эхом голос Дашиного отца. — У вас все в порядке?

— Да, можете подниматься. Мне помочь?

— Нет, мы справимся, — у Дашиной мамы голос слегка подрагивает, но в нем слышатся волевые нотки.

Странная это пара — Дашины родители: пожилой мужчина и женщина в годах, только совсем чуть-чуть похожие по внешности, но разительно отличающиеся даже голосами. Пожалуй, больше всего их объединяла только серебрящаяся седина волос, да пронзительные голубые глаза, которые они передали и своей красавице дочери.

Я отвернулся от темного люка и подошел к яркому окну, к грубой деревянной лестнице, на которую падал жирный на ощупь серый пепел. Проем был слишком высоко, и можно было видеть только зеленоватое небо без птиц, да край шифера на крыше.

— Леш, мы ведь не пойдем туда? — я почувствовал тепло Дашиной руки в ладони. И что я всегда ценил в ней все последующие годы — это теплость рук, даже в самые холожные зимние ночи.

— Нужно посмотреть, что происходит на площади. Если хочешь...

— Нет, я пойду с тобой. Только подсади немножко.

— Не боишься?

— Нет, мы сами крыли крышу у нас на даче, — она поднялась по скрипучим ступенькам и легко исчезла в ярком проеме, точно растворившись в небе.

На крыше я был впервые. И сел у самого окна завороженный видом города, лесом и простором. Отсюда хорошо были видны странные и страшные перемены, произошедшие с городом. Вся северная часть, вплоть до самой площади, была напрочь снесена и завалена пеплом. Издалека я еще мог видеть свой дом и реку, но с огромным трудом узнавал их. Большинство видимых ориентиров были стерты, а река превратилась только в белую ленту.

С крыши я мог видеть заводское водохранилище, идущий разноцветными пятнам лес, который поделили между собой сосны и желтеющие уже березы, мост, маленькие домики садов, уходящие за горизонт. Слева я мог видеть еще несколько домов, оставшихся от главной улицы. Все были огорожены такими же ржавыми кривыми заборчиками, как и тот дом, на скате крыши которого я сидел. На них стояли такие же кривые телевизионные антенны. Но ни на одной из крыш не было и человека.

"Там что-то происходит! — шепот Даши раздался у меня над самым ухом. — Пойдем..."

Я поднялся немного по скату крыши, оперся на одно колено, потом на другое. На девятиэтажном знании слева я мог видеть только железные в потеках ржавчины щиты, поздравляющие с новым годом. Но ни одного светлого окна, ни одной фигуры у края крыши или в оконном проеме. Слышен был только негромкий шум людей внизу, да перелай собак где-то далеко за рекой.

— Смотри, они собрали всех у фонтана!

— Интересно, зачем? — я подобрался к железному верху крыши и подтянулся на руках, заглядывая через край.

— Может, эвакуация? — Даша смотрела на меня широко раскрытыми глазами, на ее длинные волосы и черные ресницы садился серый пепел, делая ее очень похожей на маму.

— Очень сомневаюсь! — к нам присоединился Дашин отец. — Наши военные не пользуются такой формой.

Я высунулся немного дальше, но так ничего и не смог разглядеть. Все солдаты казались мне просто черными фигурами без знаков отличия, а падающий пепел придавал всему какой-то сказочно-игрушечный вид, не давая разглядеть лица. Толпа притихла, и в наступившей тишине я отчетливо мог слышать мерный нарастающий гул, доносящийся с завода.

— Что за...

— Пригнись, парень! Тебе ведь не нужна еще одна дырка в башке?

Тяжелая холодная рука легла мне на плечо, прижимая к крыше. На секунду мне показалось, что в лопатку мне впиваются совсем не человеческие ногти... но потом это ощущение прошло. Осталась только боль в плече: для такого худого парня в костюме Сега был даже слишком силен.

— В чем дело?

— Хорошо, что вы не высунулись на чердаке в окно. Были бы сейчас уже мертвы.

— Мертвы?! — тихонько вскрикнула Даша.

— О, только не вздумайте поднимать шум, мисс. Или хотите оказаться внизу кратчайшим путем?

— Да как вы смеете... — Дашина мама вступилась за дочь.

— И ваших родителей это тоже касается, как и вновь прибывших. Всем заткнуться и лежать тихо!

К нам по крыше, пригибаясь, приближалось несколько напуганных молодых людей. Еще несколько выглядывали из-за крытого железом выступа окна на чердаке. Все ступали осторожно, стараясь держаться как можно дальше от опасного края и шаткого ржавого заборчика.

"Что это за звук?" — спросил кто-то из новичков.

Странно, но я и не успел заметить, как начал делить людей на своих и чужих. Что будет дальше? "Черпаки", "духи"? Или просто "чайники"? А ведь эти несколько минут, проведенных на крыше, формально ничего не изменили. Но вот только "свои" для меня уже определены.

— Да, звук стал громче, — я посмотрел в сторону завода, надеясь увидеть привычный дым из труб, но в зеленом колышущемся мареве неба напрочь терялся горизонт, как и утопала в нем идущая к заводу улица, парк, маленький магазинчик на углу у остановки.

— Что это? — спросила Даша, шепотом обращаясь ни к кому и ко всем сразу. — Неужели самолет? Нас спасут?

— Не обольщайтесь, — Сега демонстративно зевнул, перевернулся на спину и положил обе руки под голову, — мы ждем группу и сейчас же уходим.

— Вы военный? — спросил Дашин папа, стряхивая пепел с одежды.

— Можно и так сказать.

Больше наш странный "спаситель" ничего не добавил. Он просто лежал на крыше, закрыв глаза. И, казалось, совсем не обращал внимания на нарастающий гул, возвещавший приближение чего-то большого.

И тут меня осенила мысль: "Это вертолеты!" Воспоминание было чистым и ярким, как кусочек осеннего неба: пузатая зеленая машина неспешно проползает над площадкой нашего детского сада, быстро вращая лопастями, а все дети вокруг что-то кричат...

— Капуста... — невпопад говорю я.

— Ты тоже вспомнил эту дурацкую детскую причалку? — Сега блаженно улыбается; если честно, то в костюме на крыше он выглядит немного глупо. — Так что там дальше было?

— В вертолете пусто, выросла капуста, — внезапно отвечает Дашина мама. — Я как-то слышала, когда за дочерью в детский сад приходила.

Дальнейшие несколько минут проходят в полном молчании. Я размышляю о чем-то своем, Дашин отец осторожно поглаживает жену по плечу. Во взгляде — боль и печаль, под глазами залегли темные круги, очечные веером морщин. Дашина мама молчит, стиснув руки. На них садится пепел. А вообще, пепел садится на все. И позже, оставаясь долгими ночами один, я буду видеть только этот пепел. Непреклонный. Неумолимый, садящийся на открытые глаз мертвецов, как на гладь огромных стеклянных озер, закрывая в них отражение синего неба. Да, только в снах небо почему-то всегда остается синим.

Первый тяжелый вертолет появляется внезапно, будто вырвавшись из снежного шторма в тихий и спокойный центр бури. Издалека машина напоминает огромного жука на палочке, но потом немного поворачивается, приближаясь, и я вижу уже обычный вертолет, к которому снизу тросами прицеплена огромная плита.

Грохот неимоверно усиливается, заполняя площадь, снизу слышатся неразборчивые крики людей. И вот угольно-черная машина зависает на уровне нашей крыши, поднимая вихри пепла, потом снижается еще и еще, смещаясь влево, пока нижний край пепельно-серой плиты не касается земли. Теперь на площади виден черный асфальт, но все видимое пространство заполняет бушующая под лопастями вертолета пыль. Голосов больше не слышно. Люди сгрудились как можно правее, пытаясь убраться подальше от огромной похожей на стену плиты, но им мешает оцепление.

За первым вертолетом прилетает второй, третий. Все заканчивается только тогда, когда все люди на площади оказываются в огромной бетонной коробке. И тогда наступает тишина.

— Нам нужно идти, — Сега ловко скатывается по пеплу, покрывающему крышу, и останавливается у окна на чердак. — Пока они считают, что здания пусты, у нас есть шанс!

— Мы что, оставим этих людей здесь?! — по голосу я не могу с уверенностью определить, сказала ли это Даша, или это была ее мама.

— О, конечно нет! Мы — армия спасения, — Сега широко улыбается, несколько новичков даже нервно хихикают, но во взгляде парня — лед, — Вы с семьей в любой момент можете переместиться к людям внизу. Только помните, что скоро ночь. А там и до полнолуния рукой подать... а в этом городе теперь всякое случается. — Он легким движением исчезает в чердачном окне.

И на какой-то момент, пока Даша прячется в утешающих объятьях родителей, а крыша тихонько пустеет, я остаюсь один со своими мыслями.

"Интересно, сколько времени прошло?"

Небо постепенно теряет яркость и цвет, становясь золотистым на западе, а в огороженном пространстве, на площади, залегают глубокие черные тени. И когда ветер стихает, в пепельном небе уже можно различить далекую луну. Наступает ночь. Та, после которой я окончательно понял — нет больше старого мира, былых ценностей, значений, старых имен. Нет прежних друзей, подруг, но есть что-то новое.

Ночь

Первая ночь — та, в которую невозможно спать. Та, которую невозможно забыть. Та, что единственная в твоей крови.

Раньше ночной город мне казался огромным темным существом, в теплых объятьях которого я засыпал, любуясь сотней слепящих медово-желтых глаз окон. И за этой манящей стеклянной пустотой шла своя бесконечная таинственная жизнь. Такая странная, но такая понятная и родная. Так было всегда. С самого детства. И когда темными осенними вечерами я выбирался на балкон, нежась в прохладном южном ветерке, то у фонаря в зеленой листве танцевали стаи мошек, а вдалеке светилось живым теплом окно моей одноклассницы Даши. И в такие моменты я бы многое отдал за бинокль или пару прозрачных мушиных крыльев.

А еще, стоя босиком на балконе, водя большим пальцем правой ноги по шершавым доскам пола, посеревшим от времени, солнца и дождей, я мог видеть десятки и сотни звезд над головой. И пусть на скамейке внизу кто-то громко и беззаботно переговаривался, а дети во дворе все еще играли в футбол, я мог остаться наедине со своими мыслями, где был только я, Даша, да пустой город, засыпающий под сенью гудящих заводских труб.

И пусть иногда в доносящемся гуле мне слышалось что-то страшное, как огромный робот, идущий по городу, перебирающийся через дома, но я был уверен в себе и неприступности своей квартиры. В конце концов, я мог видеть окно кухни, слышать обрывки разговора папы и мамы, пьющих чай. И если по улице гулял восточный ветер, то из открытой форточки до меня долетали ароматы готовящегося ужина. Все так тихо, так суетно и спокойно. Где вы теперь? Ночь пришла и унесла вас с собой. Она забрала с собой родных, близких, знакомых и совсем чужих мне людей. И все исчезло...

Лестница — темный коридор с зелеными стенами. Деревянные перила скользят под правой рукой.

— Быстрее, быстрее! — наш странный проводник движется с невероятной быстротой и со звериной грацией перепрыгивает ступени. — Не отставайте!

— Да чтоб ты споткнулся, — шепчет кто-то сзади.

Лестница заканчивается очень быстро, но мы не возвращаемся в библиотеку, а проскакиваем в железную дверь подъезда, не сдерживаемую более магнитным замком. Странно, но наступающая ночь не кажется мне такой уж темной, когда не горят окна окружающих домов, а глаза не слепят уличные фонари.

— Так, все здесь? — Сега медлит у угла дома, жестом подзывая нас ближе. — Дальше идем быстро и не останавливаясь. К ночи мы должны уже быть в надежном месте.

Фигура в темноте замерла на секунду, вглядываясь в сторону соседнего дома, и вдруг быстро двинулась вглубь двора. А я и испуганная стайка счастливчиков бросились следом. В голове было темно и пусто, а от недовольства, копившегося в темных коридорах здания библиотеки, не осталось и следа. Только усталость.

Где-то на площади с каждой секундой все отчетливее слышались крики страха, боли, отчаяния. Весь окружающий мир превратился в сплошное безумие. В страшный сон, от которого хочется проснуться, но ты этого почему-то не можешь сделать. Именно в этот момент, когда в организме не осталось и капли вчерашнего алкоголя и ни грамма утреннего похмелья, я отчетливо осознал, что мир вокруг изменился. Изменился навсегда.

Мы шли через черную осеннюю ночь. Было так темно, что я едва видел спину идущего впереди. Черные деревья вокруг, черный пепел. Странно, но эта скользкая масса не была похожа ни на что из моей прошлой жизни. У пепла был свой особый цвет, запах и даже вкус. Но особенно разительно он отличался в темноте. Серый ковер из пепла в темноте иногда казался почти черным. И это еще больше пугало. Пепел был везде. Он залезал в каждый карман, в каждую щель одежд и в каждый кроссовок. Ночью он легкими прикосновениями гладил лицо, обнимал шею и целовал в пересохшие губы.

Темнота. Панический страх. Пожалуй, это все что я запомнил этим вечером и позже, в лесу. Казалось, мы бесконечно долго шли по темноте за рекой, наблюдая вдалеке городское зарево и светящиеся пустотой глазницы далеких окон. Где-то в небе блуждали вертолеты, на юге и северо-востоке города поднимались светящиеся клубы дыма — верные призраки начавшихся пожаров. А город вновь жил. В уцелевших домах был свет... вот только никого не осталось из прежних жильцов. А где-то далеко, натужно, точно пробуждающееся от древнего сна чудовище, ревел завод. И мы не знали, что происходит теперь там, за рекой. Да и не хотели это знать.

В небольших деревянных домиках, скрытых от железной дороги валом земли и кустами, разместились все прибывшие и еще несколько десятков человек. В основном, одни подростки. Дашины родители были здесь самыми старшими, хотя, я не был в этом до конца уверен. Керосиновые лампы давали слишком мало света.

Когда Сергей скомандовал отбой и исчез за дверью в черноте ночи, люди еще очень долго не могли успокоиться. Повсюду стоял шум, гомон, испуганные и восторженные возгласы, смешивающиеся с минутами долго мучительной тишины. Строились сотни теорий и тысячи догадок по поводу произошедшего, слышались истерические рыдания кого-то из девушек. И все это в полумраке старых ламп, в облаках сигаретного дыма. В окружающей дома тьме. Первая ночь нового мира накрыла все вокруг своими пепельными крыльями. И все исчезло.

Утро было тяжелым. Я не мог понять, где я, что происходит и как я тут оказался. В закрытые окна пробивался тусклый свет, рядом на том же диване мирно спала Даша, обнимая старую куртку. Что это было? Сон? Страшная явь? Чтобы узнать это, стоило окончательно проснуться и выглянуть во двор.

Видимо, это раннее утро. Небо еще не зеленое, но пепел упорно продолжает падать, а в болящей голове все крутится глупая песня про тополя и какой-то снег. К чему нам все это теперь? Я нашарил в кармане бесполезный теперь сотовый телефон и уверенной рукой отправил его в ближайшую от домика сосну. Сильно тошнило и крутило живот от голода, но не хотелось даже просто обращать внимание на эти физиологические глупости организма. К чему это все? Почему я остался один, Боже, что это? Неужели это запоздалый конец света, или... Живот вновь скрутило, и я успел только заметить что-то горько-зеленое на сером слое пепла. Тошнило.

На лавочке у дома к счастью никто не сидел. И я не знал сколько прошло времени до того как со стороны города желтовато-оранжевый восход стал ровным и уже привычным зеленым цветом неба. И мне вспомнился наш класс, урок биологии, где учительница третий раз говорила про то, что деревья отражают зеленый свет, и мы видим их зелеными. А потом... был подвал и темнота. Страшное воспоминание и липкий ужас беспомощности, протянувший холодные руки ко мне через годы.

— Тоже не понимаешь как тут оказался? — говоривший протянул руку и я машинально поднялся с лавочки. — Привет, я Сергей, можно просто Сега.

— Алексей, — я пожал крепкую ладонь, — а как догадались?

— Просто не у тебя одного такой вид сегодня. У меня вот тоже ничего не осталось. И близких...

Мы долго сидели рядом и смотрели на падающий пепел. Иногда курили. К нам присоединялись другие люди, но, в конечном счете, это было уже не важно. Мы все подсознательно по какому-то, казалось, высшему плану, хватались друг за друга как за спасительные соломинки. И это было по истине странно, ведь еще пару недель назад я бы сказал, что наш мир и наш век обречены на равнодушие и одиночество в толпе. А тут незнакомые люди стали за несколько часов совсем родными.

Я так и не понял, было ли это отрицанием, или так быстро пришло смирение... из леса появился Сергей в кожаной куртке на голое тело, сопровождаемый целой бандой крепких парней в черном. Они тащили несколько ящиков алкоголя, гитары и что-то явно из съестных припасов.

— Народ, не раскисаем! — его звучный голос, кажется, разбудил собравшихся. Где-то перестали лаять собаки, а всхлипы девушек на мгновение прекратились. — Через половину часа собираемся все в кирпичном здании у железной дороги, прошу не опаздывать. Да, девушки, кто умеет готовить, идем с нами.

— Только девушки? — Сега торопливо поднялся с лавочки, отряхивая пепел. — Я пару лет был поваром, могу помочь.

— И друга своего прихвати, — он махнул в мою сторону рукой и скрылся за домом вместе со свитой и ящиками.

Да уж, не сказать, что внимание этого странного типа меня очень обрадовало. Было в нем что-то очень настораживающее. Быть может, находившиеся рядом с ним крепкие парни, или достаточно странный стиль одежды. А может быть, пугала излишняя уверенность в голосе. В дни, когда никто не знал вообще ничего о происходящем, Сега держался очень уверенно. Так уверенно, что вместе с чувством тревоги начинала закрадываться мысль, что этот человек знает что-то действительно важное. И теперь все будет хорошо и жизнь мистическим образом как-то наладится.

На кухню кирпичного дома мы с Сергеем пошли практически сразу. Конечно, мы думали в первую очередь про хороший завтрак и были немного ошарашены выбором руководителя и его "свиты". Большее число ящиков действительно занимал алкоголь. Из еды — в основном закуски и салаты. Все это подходило бы для хорошей пьянки или встречи Нового года, но не как не для хорошего завтрака для большой компании молодых людей. Сергей тоже в задумчивости чесал затылок, но спросить особо было не у кого.

В итоге, было решено быстро покрошить из имеющегося пару ведер салата, сварить картошки в и накидать овощей для походного супа с тушенкой. В принципе, на завтрак с закусками должно хватить.

Больше всего меня удивила ловкость в готовке моего нового знакомого — Сергея и легкая скованность Даши в моем присутствии. Она деловито что-то делала с очень занятым видом, но то и дело я ловил ее смущенные взгляды, хотя и не мог понять почему. Конечно, мы внезапно встретились практически через годы, так и не начав когда-то серьезные отношения, но мне это не казалось серьезным поводом отводить взгляд и краснеть. Хотя, что уж тут сказать, девушки!

Через какое-то время на кухню заглянул Сега. На этот раз он был уже в обычных синих джинсах и белой футболке без рукавов. Волосы пижонски зализаны назад, а в руках бутылки с пивом.

— Ну как готовит? — парень хлебнул пива и хищно улыбнулся. — Генераторы еще включать не стал. Там ток и так от сети неплохо идет пока что.

— Да уж, черт знает, что вообще там сейчас творится, — Сергей устало вытер вспотевший лоб и бросил на Сегу не очень довольный взгляд. — Кстати, что там с обещанным собранием?

— Подтягивайтесь все к большой комнате по коридору справа. Там все и решим.

И наш неформальный руководитель скрылся, прихватив с собой упаковку чипсов. А мы с Сергеем и Дашей, удивленно переглянувшись и сполоснув руки, двинулись за остальными ребятами в указанную комнату. Все же было очень интересно хоть что-то узнать о том, что сейчас происходило за окнами этого дом в лесу у железной дороги. И было интересно послушать Сегу, раз уж он спас нам жизнь, как он говорит. Да и всей компании он выглядел самым знающим и разумным.

— Итак, привет всем добравшимся сюда к нам в это ужасное время! Я — Сега. Предупреждая возможные вопросы, я скажу, что мои люди делают все возможное для получения последних новостей и восстановления связи с окружающим нас миром. Но пока что результаты хреновые. Связи нет. Интернет канул в лету, а телефоны накрылись медным тазом вместе с сотами операторов. Также молчит эфир в ТВ диапазоне и на военных частотах. Иногда появляются какие-то сигналы, но все быстро глушат и источник обычно исчезает с территории города за пару часов, судя по взрывам и дыму над городом.

В итоге, мы отрезаны от остального мира на неопределенное время. О произошедшем... мы пытаемся что-то узнать. Но пока не понятно даже самое элементарное — кто наши захватчики. Чего они хотят, из какой они страны и каким оружием пользуются. Аналогов мы пока не нашли ни в военных организациях Земли, ни в охране ЛДК — Лунной Добывающей Компании. Так что нужно готовиться выживать неопределенное время. Вопросы?

— Скажите что происходило на площади? — испуганная девочка с волосами цвета вчерашней жвачки нервно ерзала на стуле подняв руку.

— Поверьте, вам лучше это не узнать никогда, — Сега хлебнул еще пива и громко откашлялся, достав пачку сигарет и закурив, — но поверьте, в живых из этих людей вы скорее всего больше никого никогда не увидите. Кстати, чё сидим то? Так, народ, помогаем собрать хавчик на кухне. Вчера был тяжелый день и я думаю что все изрядно проголодались. Конечно, хороших новостей нет, но все мы очень много потеряли. Думаю будет не лишним вспомнить родных и близких которых сейчас с нами нет. И я обещаю что мы найдем всех, кого только сможем!

По комнате прошла волна гула одобрения. Где-то звякнули бутылки и послышались всхлипы. Все были на нервах, а нужно было как-то продолжать жить. И лучшим в такой ситуации казалось слушать человека, который хоть что-то знает. Или говорит что знает.

Первым кто-то притащил в комнату со столами бутылку белого сухого вина и кучу бутылок с пивом для девушек. Так что тосты произносились на голодный желудок и отдавали кислым на губах. Пили за ушедших друзей. Пили за родных что потеряли. Это было очень больно вспоминать, но пили все. Даже девчонки бросили пиво и поднимали кружки, бокалы и пластиковые стаканы.

На какое-то время я потерял Дашу, но она сама нашла меня вскоре:

— Ты как? — Даша почти ласково взяла мои руки в свои.

— Не знаю, правда. Я все еще не могу поверить, а этой ночью были ужасные кошмары и такое же ужасное утро.

— Понимаю.

И следующий тост мы пили уже вместе и помогали друг другу передавать нехитрые закуски и совсем уж простые блюда. Не знаю, как уж так случилось. Виноват или ликер, а может, виноват коньяк с колой и водкой. Кто-то уже достал гитару и играл на ней простые, но греющие сердце аккорды. Потом достали откуда-то магнитофон, и вдруг заиграл Noize MC и его "Последний альбом". Когда-то давно это был первый легальный диск, что я купил. И он еще долго крутился в плеере, как в обойме. И каждая песня била в сердце точнее пули. И каждая песня тебя лечила. Для каждого — своя.

И тут я не выдержал. Схватил гитару и стал петь: самозабвенно, во все горло и, пожалуй, делал это впервые. Раньше спокойно я пел только в душе, справедливо коря себя за отсутствие голоса и слуха, а так же за огромное количество ошибок в тексте. Тут же все вышло даже проще. И почему-то не сразу вспомнилось про идущую с альбомом книгу. Иначе это сразу навеяло бы мне мысли о забавном совпадении: мы тоже веселились.

Нет, это пришло далеко не сразу. Но градус выпитого рос, и под какую-то из особо танцевальных песен народ просто сорвало крышу. Началось хаотичное движение танца, веселья. От этого невозможно было уйти. Казалось, каждая слеза, каждое лично пережитое горе истощило запас организма на грусть и боль. И осталось только бешеное веселье и чувство полета.

И в какой-то момент после очередного тоста с шампанским Даша попросила пойти помочь ей найти туалет. Ее родители где-то тихо пили пиво в углу, видимо вспоминая свои отношения в молодости. А мы после уборной умылись холодной водой, и где-то тут я вдруг понял, что все эти годы так и не сказал Даше главного. Что я люблю ее. Давно, очень давно и безнадежно. И я даже не замечал, что повторяю эти слова снова и снова.

И в теплых руках этой девушки, в ее голубых глазах я готов был утонуть. И захватив немного закуски, пепси и бутылочку коньяка, мы долго сидели на большом подоконнике одной из комнат и курили. Притрагивались друг к другу кончиками пальцев, пили и доставали новую сигарету. Потом вновь наливали и пили на брудершафт, осторожно целуясь, и наливали вновь. А за окном в зеленом свете все так же кружились хлопья нашей рассыпавшейся мечты и былых надежд. И казалось, что мы сидим на самом краю этого хрупкого мира.

И еще были поцелуи. По-пьяному резкие, но страстные. От стыда не осталось и капли, а многое потом вспоминалось с огромным трудом. Но мы были счастливы. Пусть и не в том месте и не в то время.

А в тумане утра и головной боли, на большой кровати, запертой на щеколду комнаты, я не сразу понял, что вообще произошло. Вещи валялись повсюду, остатки выпивки так и остались на окне, а бутылку пепси жадно допивала проснувшаяся Даша.

— Прости меня, пожалуйста, — девушка стыдливо прикрыла грудь одеялом, морщась от утренней головной боли.

— За что?

Я прикрыл глаза руками и долго тер переносицу, пытаясь вспомнить вчерашний вечер. Но не мог вспомнить ничего, за что бы ей стоилось извиняться.

— Ну, у нас был... ну... и...

— Что?

Я в растерянности долго смотрел на девушку и на разбросанную по комнате одежду. Видимо, вечер все же не ограничился поцелуями, не зря девушка даже утром забыла про ужасное состояние и сейчас очень смущалась. А потом мне на глаза попалось кое-что очень интересное и тут мне по настоящему стало стыдно до боли. Но я постарался не подать и вида.

— Так за что ты хотела извиниться? — я забрал у девушки газировку и сделал два последних глотка из бутылки.

— Я боюсь, что разочаровала тебя и... тебе не понравилось, — последние слова она говорила еле слышно. И голос дрожащий голос нервно оборвался в тишине.

— Глупенькая, — я страстно и нежно обнял ее, целуя и утешая. — Это мне нужно извиняться. Прости, я не знал что я у тебя первый. И был слишком пьян, чтобы вообще о чем-то думать.

— Не волнуйся, сегодня день... ну, когда можно, — Даша тепло мне улыбнулась.

И в этой теплой постели, забыв о смущении, в бесхитростных угловатых подростковых ласках, можно было провести, казалось, всю оставшуюся жизнь. Раз уж мы теперь вместе. Навсегда. И пусть все помнилось плохо, оставив за собой немного боли, удовольствия, и гору смущения, но оба мы очень надеялись, что у нас еще все будет. И все впереди, как бы смешно это ни звучало.

Избранный

День. Это только лишь день. Это солнце. Не плачь, все будет в порядке. Быть может, я вернусь даже. Мы все когда-нибудь вернемся.

Все еще смущаясь, мы вышли из комнаты, пытаясь понять, где бы раздобыть литра три рассола, а также — как бы перестать смущаться уже. Да и нужно было придти в себя после бурной ночи. По темному коридору кто-то молча бродил, в комнате за стеной слышался храп и пьяное бормотание. А нам навстречу шел Сергей с ведром в руках.

— А это что еще? — пробормотал я. — Такая рань на дворе, а ты уже с пустыми ведрами? Не очень хорошая примета...

— И тебя туда же с добрым утром! — Сергей миролюбиво улыбнулся. — Наше так называемое начальство просит собрать все мобильные телефоны, коммуникаторы и прочую ерунду.

Даша вдруг ойкнула и убежала обратно в комнату, а я только развел руками. Свой телефон я не так давно разбил о дерево. Но почему-то меня не оставляло смутное чувство тревоги. Вчера никто не беспокоился по поводу работающей электроники, а сегодня с самого утра поднимают зачем-то пьяный народ.

— Я пойду Сегу поищу. Не видел его?

— Он у соседнего дома на крыльце сидит. Минералку глушит. Да и он тебя сам искал недавно.

Я поморщился. Этого еще не хватало. Хотя, пусть Сега и странный тип, но он хоть что-то знает. Или делает вид, что знает.

Найти его не составило труда:

— Искал? — я потер глаза и смахнул с лица пепел. День обещал быть таким же пасмурным и пыльным.

— Да, нужна твоя помощь. Ты ведь жил недалеко от площади, так?

— Минут десять, а что? — пока я садился рядом, Сега продолжал молчать и смотреть куда-то в заметенный пеплом лес. — И зачем тебе вдруг сдались сотовые телефоны?

— Мы сглупили, — голос был хриплый и еле слышный, — сеть продолжает работать.

(Продолжение следует)

Поддержать автора!