Аларика

Холод. Холод безжизненного камня. Сквозь сомкнутые веки пробивается неверный свет факела. Не открывать глаза. Конечно, они быстро поймут, что я очнулась — но, может, получится выиграть хоть полминуты покоя. Прежде, чем все начнется сначала.

Слишком тихо. Настолько, что можно услышать, как падают с потолка капли. Раз... Два... Неужели никого? И ничего не болит — совсем странно. Или это еще одна их забава — позволить отдохнуть, может быть, даже затянуть раны, прежде чем...

Холодно... Слишком холодно. Начала колотить крупная дрожь. Глаза распахнулись сами — лежать в темноте, сотрясаясь то ли от холода, то ли от страха, и ждать было невыносимо. Темно. Лишь отблески факела на потолке. Тихо. Никого.

Я медленно села — занемевшее тело казалось чужим — съежилась на корточках, охватив руками колени, огляделась. Тот же самый — то ли подвал, то ли каземат. Решетка вместо одной стены. Дальше — темнота, там, где кончается круг света от факела. Никого. Мои вещи грязным комом на полу. Странно, с чего это они такие добрые? Хотя, наверное, так забавно сдирать одежду с вопящей девки... Я затрясла головой, отгоняя воспоминания. Не думать. Пока есть возможность — ни о чем не думать.

Ни царапины на теле. Неужели эти сволочи расщедрились на исцеляющие заклятья? Но тогда бы шрамы остались, от ожогов бы остались точно, но шрамов не было. Да что вообще творится?

"Запоминай заклинание", — всплыло в голове, — "когда окажешься на краю, тело захочет жить".

Я сжала виски, раскачиваясь, точно болванчик. Нет. Я не знаю такого заклятья. Ни как наложить, ни как снять. Заклинание, исцеляющее, когда теряешь сознание от смертельной раны. Слышала о таком, но ни разу не встречала описания, по которому можно было бы понять, как работать с подобной магией. Значит, получается, что после того, как окажусь на грани смерти, тело начнет излечиваться само. Вот будет весело. Им. Пленник, которого невозможно запытать насмерть — ну разве не подарок? Я-то все равно не могу рассказать то, что чего от меня хотят. Да какие заговоры могут быть в забытой всеми деревушке?

Нет, нужно все-таки одеться, хоть ненадолго согреюсь. Трудно соображать, когда зуб на зуб не попадает. Я торопливо натянула то, что осталось от одежды, стянула на груди расползающиеся лохмотья. Хоть чуть-чуть, но теплее.

Что там мерещилось перед пробуждением?

"Возьми ключ, портал я открою. Найди посох — только он может разорвать границу между мирами. Только он вернет короля"

Я тихо застонала. Рехнулась. Точно, рехнулась — но при чем тут король? Если уж разум решил искать убежище в безумии, то почему он не выдумал какие-нибудь райские сады?

Послышались шаги, к решетке подошел один из охранников. Только не все сначала. Не сейчас. Не трогайте меня, не надо. Пожалуйста... Я заскулила, отползая к стене, вжалась в нее, словно могла слиться с камнем, раствориться, исчезнуть. Не надо, пожалуйста!

Он ухмыльнулся:

— Не боись, не трону. Пока. Отдыхай, силенок набирайся — пригодятся. — Он пошатнулся, сел, прислонившись к стене. — Там наши ребят поминают, которых твои дружки... а я тут сиди, карауль... глаза бы на тебя не глядели. — Стражник сплюнул, демонстративно отвернулся. Потом передвинулся, устроился, опираясь спиной на решетку.

Ну вот, сейчас снова начнется. Я поймала себя на том, что мерно стучу затылком о стену. Глупо хихикнула: мало мучений от катов, так еще сама себя покалечу.

Нет ничего хуже, чем сидеть и ждать, когда все начнется сначала. Сердце колотилось где-то в горле. Не хватало воздуха. Я дернулась было к вороту, вспомнила, что он и без того разорван, снова глупо хихикнула, машинально накрутила на палец что-то висящее и замерла, поняв, что это шнурок, завязывавший горловину. Неужели... Медленно, не веря себе, вытянула тесемку из платья. Может, получится. Может, сторож уснет, и я успею привязать шнур к решетке. Будет хотя бы быстро. И не больно.

Должен уснуть — от него крепко разило хмельным. Тем более что караулить на самом деле бессмысленно, я не умею открывать замки с помощью магии. Да даже если бы и умела — далеко бы ушла?

Словно услышав мои мысли, сторож захрапел. Чуть-чуть выжду...

Человек пошевелился, что-то звякнуло. Связка ключей на поясе. "Возьми ключ, портал я открою". Как в плохой балладе — уснувший стражник, явление высших сил. Осталось только дождаться героя на белом коне... в саване и с косой. Даже если я смогу тихо стащить ключи — стражник проснется от скрипа замка и мало мне не покажется. Хотя трудно представить, что может быть еще хуже, чем было.

Я бездумно накрутила тесемку на палец. Так же машинально дернула, шнур натянулся с едва слышным звоном. Я вздрогнула. Если... Откуда-то из глубин души, мешаясь со страхом поползла ненависть. Дома я не успела сделать ничего.

Руки словно сами протянули веревку сквозь решетку. Накинули на шею спящего. В голове было пусто, как будто не я, а кто-то другой резко дернул удавку, уперевшись коленом в чужую спину. Сторож захрипел. У меня перехватило дыхание — совсем забыла, как подобные вещи действуют на таких, как я. Мужчина рвался и дергался, а тянула шнурок изо всех сил, откинувшись назад, повиснув на нем всей тяжестью. Думая только об одном — если тесемка лопнет, все, что случилось до сих пор, покажется мне раем. Или если я просто не удержу удавку — он силен, а я... Стражник все же затих. Я вздохнула с усилием, словно заново учась дышать. Да, все правильно, именно по возможности чувствовать чужую боль узнают целителя. И дару все равно, что для того, чтобы выжить, приходится убивать.

Теперь взять ключ. Дверь открылась. Из-за угла послышались шаги, появился еще один страж. Я метнулась к телу, сорвала с пояса нож. А дальше все было смутно: тяжелый нож в руках, боль — моя и чужая, темные коридоры, кровь... Наконец, когда ноги уже не держали, и я поняла, что так и останусь в этом холодном каменном лабиринте, рядом возник портал. Я шагнула в черную дыру с бесформенными краями, не слишком задумываясь, куда она может привести, и темнота сомкнулась вокруг.

На помосте посреди убранного в траур зала покоилось тело. Богатая одежда. Меч в сложенных на груди руках. На волосах тяжелый, усеянный камнями венец.

Вопреки обычному, вокруг не было толп пришедших проститься — никого не пустили, убоявшись, что неведомая хворь вырвется из королевского дворца и пойдет по стране. Не было даже стражи у ложа — лишь двое в дверях, и человек в подчеркнуто просто скроенной одежде из дорогой ткани, сидящий у изголовья.

Грохнула о стену распахнутая дверь, по каменному полу застучали каблуки. Вошедшую женщину можно было бы назвать прекрасной, если бы не надменная ярость на лице, с которого тщательно наложенный морок убрал все признаки возраста. Платье яркого шелка искрилось, переливалось меняя цвет. Иллюзия, популярная среди столичных модниц посреди затянутых черным стен казалась неуместной. Но вошедшую это не волновало.

— Тебя не было на чтении завещания.

Мужчина не удостоил ее и поворота головы:

— Я знаю его содержание и без того.

— Разумеется. Сам диктовал, еще бы не знать.

— Диктовал король. Писал законник, тот же, что сегодня читал завещание. Подписи — короля, писавшего, моя, еще четырех свидетелей — хотя хватило бы и двух. Все по закону.

— Свидетелей, — фыркнула женщина. — Четыре стражника. Сколько веса в их свидетельстве?

— Регунда, дворцовая стража — дворяне. Ты готова усомниться в их чести? — человек по-прежнему не смотрел на собеседницу. Казалось, его вообще не занимало ничего, кроме тела на помосте.

Женщина обошла собеседника, уставилась сверху вниз, почти нависая над сидящим.

— "Чести". Любой из них по твоему слову пожертвует не только честью — жизнью. Чем ты их приворожил, Тарилл? Молчишь? Рано радуешься, совет все равно не допустит...

— Совет? — тот, кого назвали Тариллом, наконец соизволил оторвать взгляд от покойника. Очень неприятно улыбнулся. — Совет не скажет ни слова. Боятся. Вы с Абовальдом хорошо потрудились, убирая из совета всех, кто представлял из себя хоть что-то. А оставшиеся ничтожества боятся. После слуха о том, что это я наслал на короля неведомую болезнь, с которой ничего не смогли поделать все до единого целители.

Он снова усмехнулся.

— Почему-то никто не хочет последовать за Абовальдом. Странно, правда — после стольких заверений в любви и верности. Так что вслух никто ничего не скажет. А шепот за спиной имеет значение не большее, чем лай помоечных шавок.

— Что ж, — ее голос стал похож на скрежет железа по стеклу. — Ты двадцать лет рвался к этому. Двадцать лет интриг. Поздравляю.

— Двадцать лет я для тебя хуже бельма на глазу, — негромко рассмеялся он. — Кстати, об интригах. — Мужчина поднялся — вроде бы неспешно, но собеседница отшатнулась. — Еще не надоело подсылать ко мне убийц? Тот, кого поймали сегодня ночью, мигом выложил все про своих нанимателей.

— Что, неужели кто-то оказался настолько глуп, что нанял убийцу напрямую? Впрочем, после твоих палачей любой признается в чем угодно, хоть в убийстве собственной матери.

— Марионетка. Такой же, как и сам наемник. Но мы с тобой знаем, кто дергает за веревочки. Мне это надоело, Регунда.

— Домыслы, — она безоблачно улыбнулась. — Просто домыслы, которые никому не интересны. Я невиновна.

— Домыслы короля значат не меньше закона. Если король тиран и самодур — а я именно таков. — Тарилл Карн сделал шаг — женщина попятилась.

Не было ни повелительных жестов, ни напыщенных слов заклинания. Не разверзся воздух под ударами молний или вспышками огня. Просто женщина вдруг застыла и рухнула навзничь. Мертвая.

Король обернулся к страже.

— Найдите старшего советника. И кого-нибудь, кто уберет тело. Будут вопросы — ответите, что за измену в нашей стране всегда было только одно наказание. Впрочем, вопросов не будет.

Один из охранявших зал церемонно кивнул и вышел. Второй остался, недвижно глядя в пространство — словно ничего не видел и не слышал.

* * *

Когда я пришла в себя, стояла ночь. Густой лес, лунные блики на листьях и стволах. Негромко журчала маленькая речушка на дне оврага. Шелестели под ветром листья на макушках деревьев, пахло свежей, клейкой весенней зеленью. После затхлого смрада подземелья этот запах обрушился со всех сторон, и я на минуту разучилась дышать. Пошатываясь, спустилась к речке, оступилась в темноте, свалившись в воду, заплакала. Остановиться не получалось. Я плакала, отстирывая одежду, отмываясь сама. Хотелось содрать кожу вместе с кровью и грязью, смыть воспоминания. Вода была теплой, словно парное молоко, и я долго не могла вылезти из этой маленькой речки, а потом плакала, свернувшись под лапами огромной старой елки, пока усталость не взяла свое, и не пришел сон.

А во сне появилась та женщина, чей голос я слышала в темнице. Женщина в облачении придворного мага. "Найди вещь Хаоса. Странная болезнь, сгубившая короля — лишь уловка его боевого мага, который рвался к власти. Он и теперь правит — страхом и кровью. Неправда, что король погиб. Его еще можно вытащить из мира теней. Здесь еще остались верные люди, они помогут ему вернуть трон. Только найди посох, он откроет границу..." Кажется, я рассмеялась в ответ, прежде чем проснуться.

Нет, определенно рехнулась. Мания величия — так называли это книги.

Молодой государь умер год назад. И завещал правление боевому магу, потому что жениться и зачать потомков не успел. Были, правда, наследники из других ветвей рода, но они почему-то быстро отправились следом за королем. Случаются совпадения. В любом случае, мне совершенно всё равно, кто сидит на троне. Поговаривали, правление нынешнего государя нельзя назвать милосердным. Но до нашей деревни не было дела ни прежнему королю, ни этому. Пока не появились то ли грабители, то ли стража. Почему-то очень интересующиеся каким-то заговором против государя. Именно в нашей волости. И я должна была о нем знать, так они говорили. Более того, в заговоре якобы была замешана моя семья — большей нелепицы и представить нельзя. А теперь снится какая-то тетка и заявляет, что я должна найти некую штуковину и посадить на престол законного короля. Великолепно. Пора идти и сдаваться в ближайшую лечебницу для скорбных рассудком. А интересно — где тут ближайшая, их всего-то две на всю страну...

Но почему политика?

Бред бредом, но на мне снова не было ни царапины. И, что самое отвратительное, я не помнила, что накладывала исцеляющие заклинания. Но даже если допустить, будто раны затянула я сама, исцеляющие заклятья оставляют шрамы, их приходится потом сводить. Выходит, снова сработало то, невесть откуда взявшееся заклятье.

Я обхватила руками колени, прислонилась к ним лбом. Ни шевелиться, ни думать не хотелось. Из подземелья я выбралась на ненависти и страхе, но теперь не было и их. Если бы у человека была только душа, я бы просто осталась здесь в лесу, и умерла. Не потому, что хотела смерти — и она казалась безразличной. Бессмысленным казалось все: что-то делать, пытаться выжить — зачем?

Но тело снова было здоровым, и оно хотело жить. Вскоре, я уже прыгала под елкой, торопливо натянув на себя волглую одежду: попробуй, посиди спокойно, кода зябким весенним утром зуб на зуб не попадает. Следующей пришла мысль о еде. Я соорудила костерок из хвороста и лапника — дымный и отчаянно искрящий, снова села, подложив под себя выломанную еловую лапу, и задумалась.

Выбираться из леса не хотелось. Совсем. Сама мысль о том, чтобы оказаться среди людей — чужих людей — вызывала нечто, сродни панике. Вообще бы никого не видеть и не вспоминать ни о чем. Будь сейчас конец лета, я бы задумалась о том, как соорудить землянку или хотя бы какой— никакой шалаш и не двигаться с места. Летом, в лесу умереть от голода может только лентяй или дурак. Но ранняя весна — совсем другое дело. Я знала с десяток съедобных трав и в несколько раз больше лекарственных, но толку с этого... чай, не козочка, на травке долго не протяну. И до грибов далековато. А есть мышей и лягушек — меня передернуло при одной мысли об этом. С голодухи, конечно, и не то съешь, но незачем доводить дело до крайностей. И так хоть в омут.

Я попыталась было взмолиться — боги не решают проблему за нас, но даровать разума найти выход в их силах — и осеклась на полуслове, вспомнив... Надсадный хрип бьющегося тела. Веревка, режущая ладони. Клинок, проходящий сквозь упругое сопротивление плоти...

Лазар — мой бог, покровитель дара целителей — не примет мою молитву. Ему угодно спасение жизни, а не отнятие ее, и никаких оправданий не существует. Теперь даже в храм не зайдешь, не попросишь для мамы покоя в посмертии. Хотя здесь-то можно и не просить — и без того...

Скольких я убила? Не помню — все было, как в кошмарном сне, когда убегаешь от неведомого страха, отбиваешься, и все кажется медленным-медленным, как будто прорываешься сквозь густую пелену. А проснувшись, не можешь ничего вспомнить — лишь отчетливое ощущение ужаса да бешено колотящееся сердце. Может, я все-таки проснусь?