Электрическое божество

Масленков И.

ЭЛЕКТРИЧЕСКОЕ БОЖЕСТВО

Лицо пылало подбитым танком, жар охватил тело. После мороза и бессонной ночи тепло и полумрак деревенской хаты казались воплощением несбыточной мечты. Сидя у стены, я засыпал, погружаясь в сладостный океан грез и галлюцинаций. Огонь в печи и чувство относительной безопасности делали свое дело, унося меня прочь из мира ужасающей реальности.

Чудные образы, подернутые туманной дымкой, все еще проплывали перед мысленным взором. Уши улавливали какие-то неясные звуки, но сознание по-прежнему было отравлено воспоминаниями о вчерашнем дне. Сдается, что лишь малая часть разума спит, а остальная вечно бодрствует.

Наш КД, как мы называли его за глаза, при чахлом свете каганца, изготовленного из снарядной гильзы, склонился над столом, изучая топографическую карту. Силюсь приподнять веки. Нет, ничего не выходит. Наверное, сейчас майор Калашников похож на статую полководца древности: суровое, волевое лицо, покрыто морщинами, в которых, как в глубоких оврагах, притаилась тьма...

Память... Она лишает покоя, терзает дремлющий мозг, воскрешая события последних месяцев. К чему все это? Этого мне не понять! Особенно, когда мыслишь категориями одного дня. Сегодня ты жив, а иного и не требуется. Слова "вчера" и "завтра" лишаются всякого смысла.

Почти всю зиму наш кавалерийский корпус провел в лесах под Калугой. В начале февраля, получив приказ о передислокации, погрузив в вагоны лошадей и орудия, медленно, с частыми длительными остановками, мы тронулись в сторону Москвы. У окружной дороги эшелон повернул на Воронеж, подолгу нигде не задерживаясь. Разгрузились в Чанске. Дальше я в составе четвертого отдельного конартдивизиона двинулся уже своим ходом. Преодолев километров пятнадцать, наткнулись на застывшую колонну крытых брезентом трофейных грузовиков со спящими пьяными водителями. Быстро выяснилось, что машины забиты ящиками с немецкой можжевеловой водкой. Тут же, воспользовавшись отсутствием начальства, не слезая с коней, пробуем отдающее хвоей вражеское пойло. Дабы не создавать весьма непростую для русской армии проблему, приказываю наполнить канистру. Держу постоянно ее при себе. На завтрак наливаю бойцам по сто грамм. Также поступаю за обедом и ужином. Все остались довольны, в меру навеселе и работу выполняли на совесть.

В начале марта переправились на правый берег Донца и заняли оборону вокруг наполовину сожженного села Накрытое, разделенного маленькой речушкой на две неравные части. Наши позиции находились у западной окраины, вдоль спускавшейся с холма улицы. Так мы держали под прицелом широкую пойму, а с ближайшей высоты, где на чердаке какого-то строения установили стереотрубу, могли наблюдать за Городом и передвижениями противника.

Грохот разорвавшегося невдалеке снаряда вывел меня из оцепенения, воротив в реальность из мира спасительных грез.

— Богданов! Спишь, что ли? — на мгновенье показалось, будто второй снаряд рванул прямо в недрах черепа. Я вскочил, прижался к стене и машинально выпалил:

— Никак нет, товарищ майор.

— Вижу, что спишь, — без всякой злобы отозвался командир дивизиона. — Ладно, вздремнул маленько, а теперь пора бы тебе прогуляться на свежем воздухе.

— Слушаюсь, товарищ майор.

Пламя каганца, коптевшего на штабном столе, заваленном картами, показалось ярче тысячи солнц. Открыв глаза, я едва не ослеп, проклиная все на свете за прерванный сон. Последние полтора года я ненавижу утро. Эта тягостная мысль, что ты вновь возвращаешься в царство смерти, войны и первозданного хаоса, просто сводит с ума.

— Послушай-ка, Богданов, — обратился майор ко мне, шатающемуся от усталости и недосыпания, нашедшему спасительный приют у теплой глиняной стены деревенской хаты. — Хреновые у нас дела. — Лицо Калашникова, едва освещенное чахлым огоньком, грубое, обветренное, и впрямь чудилось высеченным из темного гранита. Точно как в моем сне! — Положение дивизиона становится критическим. Пока ты здесь харю давил, немец вышел на окраину села. Снарядов нет, обороняться нечем, а приказ об отступлении не поступал. Связь с прикрывавшими нас с фланга кавалеристами прервана. Я отправил к ним посыльного, но, чувствую, надо сворачиваться...

— Товарищ майор...

— Знаю, к чему клонишь — зло усмехнулся Калашников. — Только не суетись. Не тебе отвечать. А вот ежели людей и орудия угробим — со всех спросят. Так что не рассиживайся. Иди, снимай связь и двигайся к Новому Сватову. Коль повезет, там и встретимся. Все, выполняй!

— Есть, товарищ майор! — нахлобучив на голову шапку, я как ошпаренный выскочил из хаты.

Морозный мартовский воздух взрывной волной ударил в лицо, обжигая легкие. Утопая в рыхлом снегу, бегу к наблюдательному пункту, где пристроились связисты. Снаряды тем временем ложились все ближе к центру деревни, оставляя после себя черные пятна воронок, наполняя округу воем и грохотом, отчего холодели внутренности и кровь стыла в жилах.

Тяжело дыша, врываюсь в полуразрушенное строение. Под ногами битое стекло и обломки кирпичей. Откуда-то прямо из-под земли вырастает рослая фигура сержанта Фомина.

— Фомин! — ору во все горло, едва переведя дыхание.

— Я, товарищ старший лейтенант! — кричит перепуганный Фомин. Глаза его округлились, словно увидал он самого черта.

— Снимай связь! Приказ КД! — только и мог я выдавить из себя.

— Слушаюсь! — бодро отчеканил сержант и скрылся в соседней комнате.

Сидя на пустом снарядном ящике, раскуриваю трофейную папироску, жадно вдыхаю табачный дым. На улице послышалась какая-то возня. Видимо, то мои бойцы начали наматывать кабель на катушки и укладывать их в двуколку.

Я чувствовал, как вновь проваливаюсь в мрачную бездну, где властвует Смерть и Ничто. Беспорядочные крики, взрывы, матерная ругань увязли в ушах, превратились в сладкий шепот забвения...

Тлеющий окурок обжог пальцы.

— Товарышу старший лейтенант!

— А, Грищенко... — безучастно ответил я и уставился на старшину остекленевшими глазами.

Выйдя на улицу и оседлав штатную кобылу, даю приказ к отступлению. Как только мы спустились с холма к речушке и поравнялись с брошенным еще в сорок втором нашим танком, перед моей лошадью взметнулся фонтан снега. Раздался необычный, быстро затухающий звук, словно кто натянул и тут же отпустил тугую гигантскую струну. Это от мерзлого болотистого грунта срикошетил немецкий бронебойный снаряд. Я оглянулся и увидел как с севера, примерно в километре, из-за заснеженных холмов выползали в шахматном порядке вражеские танки, ведя беспорядочный огонь на ходу.

— От сволота! — отозвался Грищенко. — Ты дывы! Одын, два, тры... Тьху, пакость...

Поблизости раздались залпы наших батарей. Но огонь длился недолго, ведь на каждое орудие приходилось не более четырех снарядов. Вскоре артиллеристы начали сниматься с позиций, но тянувшие пушки шестерки коней-тяжеловозов, запряженные цугом, были слишком хорошей мишенью, и быстро расстреливались неприятелем. Бросив убитых лошадей и поврежденные орудия, дивизион беспорядочно отступал. Несколько "тридцатьчетверок" медленно пятились по сожженным улицам, изредка останавливаясь для ответного выстрела.

Свернув связь, мы временно остались без работы. Как раз наступило время обеда, и я решил, что подкрепиться будет не лишним. Полевая кухня расположилась на юго-восточной окраине села в яру. Но только я разлил по кружкам остатки можжевеловой водки, как над нашими головами показался вражеский танк. Благо, мы находились в мертвой зоне. "Фрицы" решили не рисковать и не стали спускаться вниз. Выпустив пару снарядов по деревянному мостику, переброшенному через речушку и постреляв для порядка минут пять из пулемета, танк убрался прочь, а мы вновь вернулись к прерванному обеду.

К ночи оказались в каком-то лесу, что в нескольких километрах от Накрытого. КД приказал мне и троим бойцам уточнить место расположения "гансов". Пробираясь по глубокому снегу к шоссе, мы ориентировались по отсветам пожаров, бушевавших в деревне. Вскоре до нас донесся шум моторов, лязг гусениц и немецкая речь. Подойдя вплотную к дороге, напоролись на ночной караул, встретивший нас ружейными выстрелами. Высадив во тьму пару обойм, "фрицы" успокоились и ушли восвояси, а мы, решив, что к Накрытому стягиваются крупные силы для дальнейшего наступления, отправились в расположение дивизиона.

Возвращаясь, наткнулись на чахлую рощицу, перепаханную нашей артиллерией. Всюду в самых невероятных позах валялись трупы немецких солдат. Пройдя метров сто, обнаружили небольшой окоп, заваленный телами в деревенских одеждах. По всей видимости, здесь полегли новобранцы, призванные из Города или ближайших сел, освобожденных в феврале. Из этих необученных и необстрелянных юнцов, прозванных "пиджачниками", порой создавались целые воинские подразделения, нареченные армейскими острословами "сумскими дивизиями". Скорее всего, на такую "сумскую дивизию" мы и налетели. Рядом стоял подбитый английский "черчилль", напоминавший во мраке ночи неуклюжее чудовище. Заглянув в него через верхний люк, при свете трофейного фонарика, приобретенного по случаю на железнодорожной станции в Чанске, увидел обугленные тела наших танкистов. Едкий запах гари и паленого мяса ударил в нос. Меня едва не вывернуло наизнанку. Спрыгнув с брони, решил как можно скорее убраться отсюда.

Как только предрассветная серость утра проникла в лес, изгнав прочь ночные кошмары, КД приказал сниматься и двигаться в сторону Нового Сватова. Через пару часов утомительного перехода, увязая в раскисшем весеннем снегу, петляя среди холмов, балок и перелесков, дивизион вступил в районный центр. Заняв оборону на северной и западной окраине поселка, мы, как и весь корпус, получили несколько дней передышки. Я радовался как ребенок. Теперь можно отоспаться и отогреться в жарко натопленной хате. Покой и уют размеренной сельской жизни казался тогда пределом людских мечтаний. Ушли прочь мысли о войне, смерти и "фрицах", окопавшихся всего лишь в нескольких километрах от нас.

Но, видно, так устроен человек. Не находит он удовлетворения в малом, неспособен до конца осознать и оценить подарки судьбы. Сны, вязкие и беспокойные, вселяли в сердце тревогу. Пугающие, непонятные образы бередили сознание. Я просыпался среди ночи, стараясь запомнить собственные сновидения. Все тщетно! К утру в памяти оставались лишь странные, ничего не значащие слова: авишник, айбиэмка, кластер... Бред какой-то! Никогда в жизни не слышал ничего подобного! Я пытался говорить с Грищенко. Он ведь старше меня лет на двадцать. Быть может, его жизненный опыт подскажет что-либо? Никакого проку! Старшина отшучивался, объясняя ночные видения обычной усталостью. Но эти странные слова... Не мог же я их сам придумать! Я начинал злиться, переходил в разговоре с Грищенко на "вы", отчего тот обижался и, ссылаясь на занятость, уходил прочь — проверить конскую упряжь или осведомиться о готовности обеда.

Зафитить, зафрекать, захачить... поначалу я думал, что это английский. Я мало что понимал в нем, ведь в университете изучал немецкий. Нет, скорее это походило на какой-то блатной жаргон. Поскипать, зипнутый, личер... Точно, феня тюремная! Но откуда она в моей голове?

А в последнюю ночь и вовсе проснулся в холодном поту. Я видел Смерть! Нет, пожалуй, не видел, чувствовал, если сказать точнее. Свою и Галеева, нашего помощника начальника штаба. Ни с того ни с сего, вдруг решил, что Галееву осколком снесет половину черепа...

Встав раньше обычного, разбудил Грищенко и поделился с ним своими страхами. Зачем? Сам не знаю. Старшина, приоткрыв один глаз, нехотя выслушал мой сбивчивый рассказ.

— Тьху на тэбэ! Шо нэсэш? Лягай краще спаты. — в сердцах ответил Грищенко, перевернулся на другой бок и вновь заливисто захрапел.

"Эх, Грищенко, Грищенко... — подумалось мне — Кто знает, суждено ли нам дожить до завтрашнего рассвета?"

Я быстро оделся и вышел из хаты. Решил вдохнуть бодрящего воздуха. Прошлой ночью здорово подморозило, и все же ощущение приближающейся весны бередило внутренности.

На деревенских улицах, несмотря на раннее утро, царило оживление. Заря лишь обагрила восток кровавым заревом, дневное светило еще не выглянуло из-за кромки соснового леса, а множество людей и боевой техники скопилось на шоссе. Штук двадцать тяжелых самоходок, чудом уцелевших после недавних боев с танковой дивизией СС "Мертвая голова", "полуторки", груженные боеприпасами, повозки, пушки, пулеметные тачанки, колонны солдат, стадо коров, партизаны какие-то. Все двинулись к переправе. У первого попавшегося на глаза командира удалось выяснить, что получен приказ об отходе на левый берег.

Молнией мелькнула мысль: "А как же мои? Они ведь ни о чем не знают!"

Со всех ног бросился в расположение дивизиона. В глазах ходуном заходили деревенские хаты-мазанки, красноармейцы, местные заплаканные бабы в пестрых платках...

Казалось, я напрочь лишился чувства времени. Не знаю, прошло ли пять минут или час, но взгляд мой остановился на "студебеккере", медленно пробиравшемся по разбитой гусеницами и колесами грунтовке. Поравнявшись со мной, автомобиль замер.

— Лешка! — резкий окрик ударил по ушам. Из кабины высунулся старший лейтенант Галеев. — Куда летишь?

— Так вас, чертей, разыскиваю. — Виновато оправдываюсь.

— Да все уже давно на переправе. Ты-то где пропадал?

Глупо улыбаясь, пожимаю плечами. В самом деле, не рассказывать же ему о моих снах.

— Ладно, поехали, не то под немца попадешь.

Бегло окинув взглядом "студебеккер", понимаю, что ни в кузове, забитом всякой армейской всячиной, ни в кабине, где кроме Галеева и водителя сидел какой-то усатый капитан-артиллерист, места не найдется. Не утруждая себя долгими размышлениями, висну на левой подножке грузовика. Шофер нажал на газ, и мы вновь двинулись по ухабистой дороге, едва обгоняя пешие колонны, а порою надолго останавливаясь, пропуская упряжки лошадей с орудиями. Не доехав нескольких сотен метров до шоссе, один из бойцов, сидевших в кузове, принялся, что есть сил барабанить по крыше кабины, истошно вопя: "Немцы!"

Глянув на запад, я увидел, как с вершины заснеженного холма к Новому Сватову движется около трех десятков вражеских танков. И вдруг, в одно мгновенье, все вокруг изменилось. Воздух наполнился гулом бомбардировщиков, подбиравшихся к переправе. Из близлежащего леска по отступающим войскам ударили сразу несколько пулеметов, исполосовав округу плетьми трассирующих пуль. "Юнкерсы" не встречая противодействия, сбросили с одного захода весь свой смертоносный груз на мост и подходы к нему. Бомбы терзали мерзлую землю, оставляя по себе глубокие раны-воронки, разбрасывая по сторонам искореженное железо и окровавленные внутренности. В северной части Сватова завязалась пулеметно-автоматная стрельба. Десант "Мертвой головы" подминал под себя дезорганизованный арьергард корпуса. В воцарившейся панике, не оказывая серьезного сопротивления, красноармейцы беспорядочно пытались переправиться на левый берег, кто по стропилам разрушенного моста, а кто просто по льду.