Электрическое божество

Масленков И.

ЭЛЕКТРИЧЕСКОЕ БОЖЕСТВО

Лицо пылало подбитым танком, жар охватил тело. После мороза и бессонной ночи тепло и полумрак деревенской хаты казались воплощением несбыточной мечты. Сидя у стены, я засыпал, погружаясь в сладостный океан грез и галлюцинаций. Огонь в печи и чувство относительной безопасности делали свое дело, унося меня прочь из мира ужасающей реальности.

Чудные образы, подернутые туманной дымкой, все еще проплывали перед мысленным взором. Уши улавливали какие-то неясные звуки, но сознание по-прежнему было отравлено воспоминаниями о вчерашнем дне. Сдается, что лишь малая часть разума спит, а остальная вечно бодрствует.

Наш КД, как мы называли его за глаза, при чахлом свете каганца, изготовленного из снарядной гильзы, склонился над столом, изучая топографическую карту. Силюсь приподнять веки. Нет, ничего не выходит. Наверное, сейчас майор Калашников похож на статую полководца древности: суровое, волевое лицо, покрыто морщинами, в которых, как в глубоких оврагах, притаилась тьма...

Память... Она лишает покоя, терзает дремлющий мозг, воскрешая события последних месяцев. К чему все это? Этого мне не понять! Особенно, когда мыслишь категориями одного дня. Сегодня ты жив, а иного и не требуется. Слова "вчера" и "завтра" лишаются всякого смысла.

Почти всю зиму наш кавалерийский корпус провел в лесах под Калугой. В начале февраля, получив приказ о передислокации, погрузив в вагоны лошадей и орудия, медленно, с частыми длительными остановками, мы тронулись в сторону Москвы. У окружной дороги эшелон повернул на Воронеж, подолгу нигде не задерживаясь. Разгрузились в Чанске. Дальше я в составе четвертого отдельного конартдивизиона двинулся уже своим ходом. Преодолев километров пятнадцать, наткнулись на застывшую колонну крытых брезентом трофейных грузовиков со спящими пьяными водителями. Быстро выяснилось, что машины забиты ящиками с немецкой можжевеловой водкой. Тут же, воспользовавшись отсутствием начальства, не слезая с коней, пробуем отдающее хвоей вражеское пойло. Дабы не создавать весьма непростую для русской армии проблему, приказываю наполнить канистру. Держу постоянно ее при себе. На завтрак наливаю бойцам по сто грамм. Также поступаю за обедом и ужином. Все остались довольны, в меру навеселе и работу выполняли на совесть.

В начале марта переправились на правый берег Донца и заняли оборону вокруг наполовину сожженного села Накрытое, разделенного маленькой речушкой на две неравные части. Наши позиции находились у западной окраины, вдоль спускавшейся с холма улицы. Так мы держали под прицелом широкую пойму, а с ближайшей высоты, где на чердаке какого-то строения установили стереотрубу, могли наблюдать за Городом и передвижениями противника.

Грохот разорвавшегося невдалеке снаряда вывел меня из оцепенения, воротив в реальность из мира спасительных грез.

— Богданов! Спишь, что ли? — на мгновенье показалось, будто второй снаряд рванул прямо в недрах черепа. Я вскочил, прижался к стене и машинально выпалил:

— Никак нет, товарищ майор.

— Вижу, что спишь, — без всякой злобы отозвался командир дивизиона. — Ладно, вздремнул маленько, а теперь пора бы тебе прогуляться на свежем воздухе.

— Слушаюсь, товарищ майор.

Пламя каганца, коптевшего на штабном столе, заваленном картами, показалось ярче тысячи солнц. Открыв глаза, я едва не ослеп, проклиная все на свете за прерванный сон. Последние полтора года я ненавижу утро. Эта тягостная мысль, что ты вновь возвращаешься в царство смерти, войны и первозданного хаоса, просто сводит с ума.

— Послушай-ка, Богданов, — обратился майор ко мне, шатающемуся от усталости и недосыпания, нашедшему спасительный приют у теплой глиняной стены деревенской хаты. — Хреновые у нас дела. — Лицо Калашникова, едва освещенное чахлым огоньком, грубое, обветренное, и впрямь чудилось высеченным из темного гранита. Точно как в моем сне! — Положение дивизиона становится критическим. Пока ты здесь харю давил, немец вышел на окраину села. Снарядов нет, обороняться нечем, а приказ об отступлении не поступал. Связь с прикрывавшими нас с фланга кавалеристами прервана. Я отправил к ним посыльного, но, чувствую, надо сворачиваться...

— Товарищ майор...

— Знаю, к чему клонишь — зло усмехнулся Калашников. — Только не суетись. Не тебе отвечать. А вот ежели людей и орудия угробим — со всех спросят. Так что не рассиживайся. Иди, снимай связь и двигайся к Новому Сватову. Коль повезет, там и встретимся. Все, выполняй!

— Есть, товарищ майор! — нахлобучив на голову шапку, я как ошпаренный выскочил из хаты.

Морозный мартовский воздух взрывной волной ударил в лицо, обжигая легкие. Утопая в рыхлом снегу, бегу к наблюдательному пункту, где пристроились связисты. Снаряды тем временем ложились все ближе к центру деревни, оставляя после себя черные пятна воронок, наполняя округу воем и грохотом, отчего холодели внутренности и кровь стыла в жилах.

Тяжело дыша, врываюсь в полуразрушенное строение. Под ногами битое стекло и обломки кирпичей. Откуда-то прямо из-под земли вырастает рослая фигура сержанта Фомина.

— Фомин! — ору во все горло, едва переведя дыхание.

— Я, товарищ старший лейтенант! — кричит перепуганный Фомин. Глаза его округлились, словно увидал он самого черта.

— Снимай связь! Приказ КД! — только и мог я выдавить из себя.

— Слушаюсь! — бодро отчеканил сержант и скрылся в соседней комнате.

Сидя на пустом снарядном ящике, раскуриваю трофейную папироску, жадно вдыхаю табачный дым. На улице послышалась какая-то возня. Видимо, то мои бойцы начали наматывать кабель на катушки и укладывать их в двуколку.

Я чувствовал, как вновь проваливаюсь в мрачную бездну, где властвует Смерть и Ничто. Беспорядочные крики, взрывы, матерная ругань увязли в ушах, превратились в сладкий шепот забвения...

Тлеющий окурок обжог пальцы.

— Товарышу старший лейтенант!

— А, Грищенко... — безучастно ответил я и уставился на старшину остекленевшими глазами.

Выйдя на улицу и оседлав штатную кобылу, даю приказ к отступлению. Как только мы спустились с холма к речушке и поравнялись с брошенным еще в сорок втором нашим танком, перед моей лошадью взметнулся фонтан снега. Раздался необычный, быстро затухающий звук, словно кто натянул и тут же отпустил тугую гигантскую струну. Это от мерзлого болотистого грунта срикошетил немецкий бронебойный снаряд. Я оглянулся и увидел как с севера, примерно в километре, из-за заснеженных холмов выползали в шахматном порядке вражеские танки, ведя беспорядочный огонь на ходу.

— От сволота! — отозвался Грищенко. — Ты дывы! Одын, два, тры... Тьху, пакость...

Поблизости раздались залпы наших батарей. Но огонь длился недолго, ведь на каждое орудие приходилось не более четырех снарядов. Вскоре артиллеристы начали сниматься с позиций, но тянувшие пушки шестерки коней-тяжеловозов, запряженные цугом, были слишком хорошей мишенью, и быстро расстреливались неприятелем. Бросив убитых лошадей и поврежденные орудия, дивизион беспорядочно отступал. Несколько "тридцатьчетверок" медленно пятились по сожженным улицам, изредка останавливаясь для ответного выстрела.

Свернув связь, мы временно остались без работы. Как раз наступило время обеда, и я решил, что подкрепиться будет не лишним. Полевая кухня расположилась на юго-восточной окраине села в яру. Но только я разлил по кружкам остатки можжевеловой водки, как над нашими головами показался вражеский танк. Благо, мы находились в мертвой зоне. "Фрицы" решили не рисковать и не стали спускаться вниз. Выпустив пару снарядов по деревянному мостику, переброшенному через речушку и постреляв для порядка минут пять из пулемета, танк убрался прочь, а мы вновь вернулись к прерванному обеду.

К ночи оказались в каком-то лесу, что в нескольких километрах от Накрытого. КД приказал мне и троим бойцам уточнить место расположения "гансов". Пробираясь по глубокому снегу к шоссе, мы ориентировались по отсветам пожаров, бушевавших в деревне. Вскоре до нас донесся шум моторов, лязг гусениц и немецкая речь. Подойдя вплотную к дороге, напоролись на ночной караул, встретивший нас ружейными выстрелами. Высадив во тьму пару обойм, "фрицы" успокоились и ушли восвояси, а мы, решив, что к Накрытому стягиваются крупные силы для дальнейшего наступления, отправились в расположение дивизиона.

Возвращаясь, наткнулись на чахлую рощицу, перепаханную нашей артиллерией. Всюду в самых невероятных позах валялись трупы немецких солдат. Пройдя метров сто, обнаружили небольшой окоп, заваленный телами в деревенских одеждах. По всей видимости, здесь полегли новобранцы, призванные из Города или ближайших сел, освобожденных в феврале. Из этих необученных и необстрелянных юнцов, прозванных "пиджачниками", порой создавались целые воинские подразделения, нареченные армейскими острословами "сумскими дивизиями". Скорее всего, на такую "сумскую дивизию" мы и налетели. Рядом стоял подбитый английский "черчилль", напоминавший во мраке ночи неуклюжее чудовище. Заглянув в него через верхний люк, при свете трофейного фонарика, приобретенного по случаю на железнодорожной станции в Чанске, увидел обугленные тела наших танкистов. Едкий запах гари и паленого мяса ударил в нос. Меня едва не вывернуло наизнанку. Спрыгнув с брони, решил как можно скорее убраться отсюда.

Как только предрассветная серость утра проникла в лес, изгнав прочь ночные кошмары, КД приказал сниматься и двигаться в сторону Нового Сватова. Через пару часов утомительного перехода, увязая в раскисшем весеннем снегу, петляя среди холмов, балок и перелесков, дивизион вступил в районный центр. Заняв оборону на северной и западной окраине поселка, мы, как и весь корпус, получили несколько дней передышки. Я радовался как ребенок. Теперь можно отоспаться и отогреться в жарко натопленной хате. Покой и уют размеренной сельской жизни казался тогда пределом людских мечтаний. Ушли прочь мысли о войне, смерти и "фрицах", окопавшихся всего лишь в нескольких километрах от нас.

Но, видно, так устроен человек. Не находит он удовлетворения в малом, неспособен до конца осознать и оценить подарки судьбы. Сны, вязкие и беспокойные, вселяли в сердце тревогу. Пугающие, непонятные образы бередили сознание. Я просыпался среди ночи, стараясь запомнить собственные сновидения. Все тщетно! К утру в памяти оставались лишь странные, ничего не значащие слова: авишник, айбиэмка, кластер... Бред какой-то! Никогда в жизни не слышал ничего подобного! Я пытался говорить с Грищенко. Он ведь старше меня лет на двадцать. Быть может, его жизненный опыт подскажет что-либо? Никакого проку! Старшина отшучивался, объясняя ночные видения обычной усталостью. Но эти странные слова... Не мог же я их сам придумать! Я начинал злиться, переходил в разговоре с Грищенко на "вы", отчего тот обижался и, ссылаясь на занятость, уходил прочь — проверить конскую упряжь или осведомиться о готовности обеда.

Зафитить, зафрекать, захачить... поначалу я думал, что это английский. Я мало что понимал в нем, ведь в университете изучал немецкий. Нет, скорее это походило на какой-то блатной жаргон. Поскипать, зипнутый, личер... Точно, феня тюремная! Но откуда она в моей голове?

А в последнюю ночь и вовсе проснулся в холодном поту. Я видел Смерть! Нет, пожалуй, не видел, чувствовал, если сказать точнее. Свою и Галеева, нашего помощника начальника штаба. Ни с того ни с сего, вдруг решил, что Галееву осколком снесет половину черепа...

Встав раньше обычного, разбудил Грищенко и поделился с ним своими страхами. Зачем? Сам не знаю. Старшина, приоткрыв один глаз, нехотя выслушал мой сбивчивый рассказ.

— Тьху на тэбэ! Шо нэсэш? Лягай краще спаты. — в сердцах ответил Грищенко, перевернулся на другой бок и вновь заливисто захрапел.

"Эх, Грищенко, Грищенко... — подумалось мне — Кто знает, суждено ли нам дожить до завтрашнего рассвета?"

Я быстро оделся и вышел из хаты. Решил вдохнуть бодрящего воздуха. Прошлой ночью здорово подморозило, и все же ощущение приближающейся весны бередило внутренности.

На деревенских улицах, несмотря на раннее утро, царило оживление. Заря лишь обагрила восток кровавым заревом, дневное светило еще не выглянуло из-за кромки соснового леса, а множество людей и боевой техники скопилось на шоссе. Штук двадцать тяжелых самоходок, чудом уцелевших после недавних боев с танковой дивизией СС "Мертвая голова", "полуторки", груженные боеприпасами, повозки, пушки, пулеметные тачанки, колонны солдат, стадо коров, партизаны какие-то. Все двинулись к переправе. У первого попавшегося на глаза командира удалось выяснить, что получен приказ об отходе на левый берег.

Молнией мелькнула мысль: "А как же мои? Они ведь ни о чем не знают!"

Со всех ног бросился в расположение дивизиона. В глазах ходуном заходили деревенские хаты-мазанки, красноармейцы, местные заплаканные бабы в пестрых платках...

Казалось, я напрочь лишился чувства времени. Не знаю, прошло ли пять минут или час, но взгляд мой остановился на "студебеккере", медленно пробиравшемся по разбитой гусеницами и колесами грунтовке. Поравнявшись со мной, автомобиль замер.

— Лешка! — резкий окрик ударил по ушам. Из кабины высунулся старший лейтенант Галеев. — Куда летишь?

— Так вас, чертей, разыскиваю. — Виновато оправдываюсь.

— Да все уже давно на переправе. Ты-то где пропадал?

Глупо улыбаясь, пожимаю плечами. В самом деле, не рассказывать же ему о моих снах.

— Ладно, поехали, не то под немца попадешь.

Бегло окинув взглядом "студебеккер", понимаю, что ни в кузове, забитом всякой армейской всячиной, ни в кабине, где кроме Галеева и водителя сидел какой-то усатый капитан-артиллерист, места не найдется. Не утруждая себя долгими размышлениями, висну на левой подножке грузовика. Шофер нажал на газ, и мы вновь двинулись по ухабистой дороге, едва обгоняя пешие колонны, а порою надолго останавливаясь, пропуская упряжки лошадей с орудиями. Не доехав нескольких сотен метров до шоссе, один из бойцов, сидевших в кузове, принялся, что есть сил барабанить по крыше кабины, истошно вопя: "Немцы!"

Глянув на запад, я увидел, как с вершины заснеженного холма к Новому Сватову движется около трех десятков вражеских танков. И вдруг, в одно мгновенье, все вокруг изменилось. Воздух наполнился гулом бомбардировщиков, подбиравшихся к переправе. Из близлежащего леска по отступающим войскам ударили сразу несколько пулеметов, исполосовав округу плетьми трассирующих пуль. "Юнкерсы" не встречая противодействия, сбросили с одного захода весь свой смертоносный груз на мост и подходы к нему. Бомбы терзали мерзлую землю, оставляя по себе глубокие раны-воронки, разбрасывая по сторонам искореженное железо и окровавленные внутренности. В северной части Сватова завязалась пулеметно-автоматная стрельба. Десант "Мертвой головы" подминал под себя дезорганизованный арьергард корпуса. В воцарившейся панике, не оказывая серьезного сопротивления, красноармейцы беспорядочно пытались переправиться на левый берег, кто по стропилам разрушенного моста, а кто просто по льду.

Бегство! От врага, смерти и самих себя!

"Юнкерсы" никак не могли угомониться. От прямых бомбовых попаданий несколько повозок взлетело на воздух, тут же рассыпавшись в прах. Наш лихой водитель, делая неимоверные зигзаги, все же вывел машину на шоссе, надеясь преодолеть его и скрыться от эсэсовцев в южной части поселка. Бойцы в кузове, то ли от страха, то ли от безнадеги, открыли огонь из автоматов по ближайшему танку. Тот подобрался к "студебеккеру" метров на двести. Кажется, мне даже удалось разглядеть бортовой номер. Три шестерки запомнятся до конца жизни, как и вкус трофейной можжевеловой водки! Нет, я не мог видеть! Расстояние было слишком велико, а мои слабые глаза... Хотя, бывалые фронтовики утверждали, что на войне и не такое случалось. Бластер, прога гнилая... Из памяти всплыли останки былых снов...

Танк медленно разворачивал башню. Зловеще чернело жерло орудийного ствола. Огненный вихрь вырвался из тысячелетнего заточения... Через долю секунды я уже кувыркался в воздухе, сброшенный с подножки взрывом. Вокруг царила мертвая тишина, и мне казалось, что я лечу сквозь безмолвное космическое пространство к далеким звездам, сверкавшим на мартовском снегу тысячами граней ледяных кристаллов.

Снаряд попал в правую дверцу, убив всех троих в кабине. Мне достались осколки в лицо. Задние колеса "студебеккера" переехали ноги, раздробив кости. От резкой боли я потерял сознание.

Кровавая пелена застилала взор. В ушах стоял нестерпимый звон, сквозь который я едва мог слышать отрывистую немецкую речь. Попытался поднять веки. В правой глазнице черная пугающая пустота... Нет, пожалуй, не пустота. Ощущение такое, будто палач-изувер проткнул череп раскаленным докрасна железным прутом. Лицо на ощупь липкое и влажное. Кровь! Я ранен! Норовлю найти автомат. Его нет рядом. Подняв голову, одним глазом силюсь оглядеться. Утренний туман опустился на землю. Нет, это беспамятство...

Грузовик стоял рядом. Несмотря на прямое попадание, машина не загорелась. Из кабины вывалилось тело Галеева. Осколком снесло бедняге половину черепа. О, Господи! Быть может, впервые обращаюсь к тебе! Ты даровал мне короткую жизнь и мучительную смерть. Нет, я вовсе не виню тебя в том. Но сны, мои необъяснимые ночные кошмары... Зачем ты так изводил меня? Предвиденье... Ужасное ощущение неизбежности и близости смерти холодит внутренности, а большая потеря крови делает нашу встречу близкой и столь желанной... То ли прога вышла багистой, то ли комп завис... Глаз тухнет, гамовер неизбежен... Сладкий, спасительный бред...

* * *

От гула вражеских моторов вибрировала земля. Стаей стервятников налетели "юнкерсы", беспрепятственно сбрасывая боезапас на отступающую колонну. Орудия, конные упряжки, "полуторки", пулеметные тачанки скатывались с крутых склонов земляного пандуса. Фонтаны мерзлого грунта и огненные вспышки поглотили бегущих, скрыв их от моего взора. Разбитая техника кубарем летела с насыпи, увлекая за собой людей и животных. Жуткий вой, смешанный с ржанием лошадей и предсмертными криками солдат сводил с ума, разрывая в клочья барабанные перепонки. Дым пожарищ затмил небеса, и солнце сквозь пелену гари и копоти, равнодушно пялилось бело-желтым бельмом на кровавое побоище.

На севере послышалась автоматная стрельба, походившая на трескотню целой стаи докучливых сорок. Эсэсовцы высадили десант и легко смяли наше прикрытие.

"Танки! Где же танки?" — чудная мысль электрическим импульсом пронзила каждый нерв, заставила резко вздрогнуть. Отчего я был так уверен, что увижу немецкие танки? Вдруг вспомнился Галеев и усатый капитан-артиллерист, столь похожий на начальника связи полка. Но танки не показывались, впрочем, как и усач-капитан. Какое странное, необычное ощущение. Едва переставляя ноги, я наблюдал за тем, как перед моим взором медленно разворачивалось действие очередного ночного кошмара.

Боковым зрением увидел фигуру Галеева. Он ехал верхом, держа перед собой железный ящик со штабными документами. Взрыва я не слышал. Сноп огня вырвался прямо из-под земли. Голова старшего лейтенанта лопнула раздавленным арбузом, забрызгав все вокруг окровавленными мозгами. Ударная волна вышибла из седла уже мертвое тело, отбросив его на добрый десяток метров.

От неожиданности я сел на снег, и принялся счищать кровь с полушубка. Подумалось, что в суматохе сам поймал осколок. Кажется, все это я уже видел. Во сне, или в другой жизни? Но где же тогда моя смерть?

Бежать к мосту не было никакого смысла. Я двинулся на юг в надежде отыскать безопасную переправу. По дороге ко мне прибилось несколько красноармейцев, и, пройдя около километра, мы спокойно перешли по льду на левый берег реки. Выйдя к сосновому лесу, остановились передохнуть и посмотреть, чем кончится бой. И здесь, вдали от кровавой мясорубки, судьба преподнесла нам нежданный сюрприз. Новая группа "юнкерсов" легла на боевой курс, нацеливаясь на центральную часть поселка, захваченную к тому времени вражеской пехотой. "Гансы" пускали одну ракету за другой, обозначая свое присутствие. Но, видимо по воле судьбы, или иной высшей силы, у "фрицев" произошел какой-то сбой, и бомбардировщики, не обращая внимание на сигналы, отбомбились по своим.

— Гама глюкавая! — невольно сорвалось у меня с языка. Нет! Я не говорил так! Это не мои слова! Удивившись самому себе, так и не поняв сказанного, я виновато улыбнулся, уловив настороженные взгляды солдат.

Вечер внезапно овладел миром, превратил мартовский снег в темно-серый пепел тоски. Перед глазами все еще стояла картина недавнего сражения, обезглавленное тело Галеева и его вставшая на дыбы раненая лошадь.

Звезды ярко блистали на черном бархате небес и путались в сосновых ветках, внушая душе необъяснимый страх. Я вновь чувствовал незримое присутствие смерти. Она растворилась в морозном воздухе, обжигала легкие, бередила сознание.

Всю ночь мы блуждали в лесу и лишь к утру нашли дивизион. Я ввалился в наспех поставленную палатку, на скорую руку смастерил из брезента и пустых ящиков некое подобие постели и, наслаждаясь близостью дышавшей жаром "буржуйки", провалился в темную пучину сна.

Вечером меня вызвал КД. Расспросив о событиях вчерашнего дня, приказал взять с собой нескольких бойцов и отправляться в Сватов, чтобы отыскать утерянные дивизионные документы.

Отчего-то захотелось рассказать Калашникову о странных словах, лезших в голову, и предчувствии собственной смерти... Хотел, да промолчал. Язык превратился в оледенелое бревно. Едва ворочая им, только и молвил:

— Есть.

Старшину Грищенко я отыскал в одном из свежевырытых блиндажей. Вернее сказать, сооружение это весьма отдаленно напоминало блиндаж. В склоне небольшого песчаного холма выдолбили четырехугольную яму, кинули накат, а стены из соображения экономии сил и средств, задрапировали трофейными парашютами.

Грищенко, разомлев от жара, исходившего от железной печки, раскаленной чуть не до красна, сбросив тулуп и ремень, сидел на какой-то колоде и блаженно потягивал самокрутку.

— А, товарышу Богданов... Ну шо там КэДэ? — промурлыкал Грищенко и хитро прищурился.

— Собирайся, Грищенко.

— Та куды ж? Ничь на двори.

— Возьми пару толковых бойцов, сани и несколько досок. Пойдем в Сватов. Майор приказал найти тело Галеева и дивизионные документы...

— Так я зараз, товарышу старший лейтенант. Тикы рэмэнякою пидмотузюсь... — старшина схватился с насиженного места, валенком затоптал окурок и кинулся к лежавшей рядом портупее.

Не желая смущать полтавчанина, я вышел на улицу, раскурил папиросу. Красный огонек дернулся во тьме. Табачный дым, смешанный с моим дыханием, рассеялся в морозном воздухе. Старшина, выскочив из землянки и нахлобучив на глаза ушанку, растворился в потемках, крича на весь лес:

— Фомин, Иванчэнко... Та дэ вы в биса подилыся, хлопци?

Докурив, я зажал "бычок" двумя пальцами... Огненная дуга на миг вспыхнула в темноте и с шипением исчезла в снегу.

Через четверть часа все было готово. На санях подъехали к окопавшимся у самого Донца кавалеристам. У них выяснили, что немец ведет себя тихо. В полукилометре южнее моста выбрались на лед. Луна накрыла мир траурным саваном мертвенно-бледного сияния. С замиранием сердца, медленно крадучись, немея от напряжения, каждую секунду ожидая напороться на пулеметную очередь, приближаемся к противоположному берегу. Но все тихо и это придало нам смелости.

Пугающие серо-голубые тени скользили по льду, воскрешая в памяти образ убитого помощника начальника штаба. Помнится, как-то ночью пришлось тянуть кабель на "передок". За мной увязался молодой лейтенант-татарин, месяц как из училища. Зеленый, необстрелянный... Нет чтоб оглядываться по сторонам да к земле прижиматься, так он арии из опер напевает. Вышли на какую-то поляну. А немец, гад, возьми да и полосони нас из "станкача". Мы в воронку. В ней и схоронились, ожидая передышки. Стрельба вскоре сама собой улеглась. И, чувствую, происходит вокруг что-то странное. До ушей донеслись звуки губной гармошки. Мелодия какая-то знакомая... Галеев начал подпевать, с каждым куплетом все громче...

" Бис! Бис! Нох айн маль!" — раздаются крики из вражеской траншеи. "Фрицы" никак не угомонятся, требуют: "Рус, "Вольга-Вольга". Он запевает знаменитую песню из кинофильма... "Найн, найн", — недовольно орут "гансы" и наигрывают на гармошке "Из-за острова на стрежень". Потом пришла очередь "Катюши". Заскрипел патефон. Никогда более не приходилось слышать "Богемскую польку", исполняемую Галеевым дуэтом с Марлен Дитрих.

Поселок мирно спал, напрочь позабыв о войне. Немцы, до предела измотанные последними боями, дрыхли без задних ног в теплых хатах, не выставив даже наблюдателей на берегу.

Снег предательски поскрипывал. Бесплотными призраками маячили мазанки в окружении уродливых остовов деревьев, протянувших к небесам в немой молитве изогнутые ветви. На улице — ни души. Миновав несколько строений, мы оказались в маленьком проулке. И тут, словно из-под земли перед нами вырос человек, одетый в красноармейскую генеральскую шинель, в опущенной на самые уши пилотке. В призрачном лунном свете его лицо с закрытыми глазами походило на безжизненную восковую маску, Казалось, он спал на ходу. А быть может, вышел опорожнить мочевой пузырь и растерялся, столкнувшись нос к носу с нежданными гостями. Затаив дыхание, делаем вид, что не замечаем его. Онемев от страха, пройдя метров сто, слышим окрик: "Хальт!" Молчим, скрипя от напряжения зубами. Клацнул затвор. Громоподобный выстрел разорвал в клочья морозную тьму. Сильный удар под левую лопатку сбил дыхание. Звезды, Луна и деревенские хаты, завалились набок. Опомнившийся Грищенко высадил с дуру половину магазина в ледяную бездну.

И вновь небесные светила заняли привычные места. Липкое тепло растекалось по спине и груди.

Глаз тухнет... Гамовер неизбежен... — электрический разряд умирал, увязая в воспаленной мякоти мозга.

* * *

— Грищенко! Ты, ежели чего, не стреляй! — бросил я старшине, выбираясь из саней. — Боюсь, нарвемся на "фрицев". Переполошишь весь поселок, а надо уйти тихо.

— Та шо вы такэ кажэтэ, товарышу старший лейтенант? — недоумевал старшина.

— Да так, показалось что-то, или сон дурной приснился. В толк не возьму, — пытался объяснить я скорее самому себе, нежели Грищенко.

"Как странен звук хрустящего под ногами снега — размышлял я, пытаясь скоротать время — Он ни на что не похож. Почему я об этом никогда не задумывался? Ноздри улавливают запах печного дыма, напоминая о домашнем тепле и уюте. Немцы, утомленные до предела, спят, даже не выставив караулы. Но нам это только на руку. Стоп! Какая до боли знакомая мысль! Когда? Дома, погруженные в промерзшую тьму. Страх охватил крадущихся... Все это я уже видел и пережил! Почему ощущение близости смерти постоянно не покидает меня? А гибель Галеева? Ведь я знал, что ему снесет осколком голову. Но как? Я и сам умирал многократно, но каждый раз по иному, в разное время и при иных обстоятельствах... Мои сны... В них заключена причина! Странные, ничего не значащие для меня слова, воистину имеют скрытый смысл и значение! Они управляют судьбой, руководят поступками, овладевают разумом, являются тайными знаками и символами. Я ничего не знаю наверняка, но чувствую незримое присутствие... Нет, не гоже мне, члену партии, поминать Бога... Но к кому обратиться с мольбою?"

Место былого побоища, залитое призрачным лунным светом, воплотило в себе самые буйные фантазии живописца-психопата. Подчинившись могучей воле таинственного творца, застыли в неестественных позах убитые солдаты. Разбросанные по заснеженному полю повозки, сани, автомобили, опрокинутые орудия, трупы коней и бродящие среди этого воплощения хаоса и смерти бесхозные животные...

Тело Галеева мы отыскали возле пулеметной тачанки, запряженной четверкой лошадей. Три из них были мертвы, а раненая левая пристяжная со сводящей с ума периодичностью маятника, фыркая и скаля зубы, то вставала, то ложилась... Можжевеловая водка, отдающая хвоей, три шестерки на выкрашенной белилами броне и раненая лошадь... Это все, что я помню о войне...

От головы Галеева осталась лишь нижняя челюсть, часть носа и остекленевший глаз, болтавшийся на ниточке-нерве. Кровавое месиво превратилось в кусок черного льда. Погрузив в сани труп, автомат и железный ящик с документами, мы, не проронив ни слова, отправились в обратный путь.

"Стало быть, беда на сей раз миновала" — успокаивал я себя, когда розвальни достигли середины Донца.

Сигнальная ракета зашипела змеею, озарив пурпурным сиянием черный бархат небес. Лениво, так и не отойдя ото сна, затарахтел автомат. Пули засвистели во тьме. Невольно я приподнялся, окинул взглядом поселок. Боль исполинским осиным жалом пронзила грудь, отбросив меня далеко назад. Дыхание остановилось, и я, широко раскрыв рот, принялся глотать воздух, словно рыба, выброшенная на берег.

Сильные руки старшины подхватили обмякшее тело, уложили на что-то мягкое.

— А ты не верил мне, Грищенко... Скоро ... — едва выдавил я из себя, и попытался улыбнуться...

— Нэ вмырай, сынку... Погодь щэ трохы... — сорвавшейся с небосвода звездой на жесткой, щетинистой щеке Грищенко застыла слеза-льдинка.

— Глаз тухнет... Гамовер неизбежен...

Смерть... Тихая, ласковая, зовущая... нашептывала о сказочных мирах, где правит любовь и счастьем дышит каждая травинка...

* * *

Повелитель Судеб часто вмешивался в жизнь двуногих, обитавших на крошечной планете, затерянной в виртуальной бездне. Но, подчиняясь воле Старших Владык, Корги не мог окончательно воплотиться в божество, ведь желания Прародителей все реже совпадали с его собственными. Наступил четырнадцатый, самый трудный и ответственный, как утверждали Верховные, Период Существования. Впрочем, Старшие не были единственным препятствием. В эпоху Ледяного Жезла главенство в мире божественных сущностей захватил Хранитель Огненной Реки. Он по собственной прихоти распоряжался Силой, подчинив себе Завершенных, требуя от них повиновения и богатых подношений.

Лишенный доступа к Силе, Младший Владыка на Совете Богов пел хвалебные гимны и возносил благодарственные молитвы в честь Хранителя, за глаза проклиная узурпатора. Однажды, насытившись дарами, жрец Светозарного Храма мирно дремал на царственном ложе. Воспользовавшись этим, Порожденный Гигабайтом овладел Силой.

Заурчал поюзаный Пентюх. Гамер по праву гордился им!

Комп фунциклил, кулер успокаивающе жужжал. Покровитель Смертных излучал восторг. Не теряя времени, он вбросил рульный блин в дисковерт, коснулся кейборды и материализовал магическое заклинание. Глаз приветливо подмигнул и Хвостатая неистово заметалась по крысодрому.

Властелин Игр с остервенением крошил батоны, тискал файер, морщил врагов, добывал новые фраги, прокачивая Избранного. Но, то ли Баг пробрался в Керогаз, то ли враждебное колдовство овладело микрохами... Гама глюкавила. Корги пытался перебутиться, давил педаль...

Опомнившийся Хранитель вскипал ненавистью. Вселенная полнилась черным холодом. Смерть стремительно неслась по лапше проводов в самые дальние закоулки Мироздания. Мертвая планета утонула во тьме. Глаз потух.

— Долбаный Хранитель! — зло выругался юнец.

* * *

Близилась полночь. Порядком разомлевший от нескольких рюмок коньяку, свиных ребрышек, норвежских сардин и плитки шоколада, роттенфюрер СС Рудольф Преглер растянулся на жесткой койке. Его терзала бессонница. Он уставился в потолок и предавался сладким воспоминаниям о счастливых днях, проведенных в Монпелье и Бордо, где после изнурительных и кровопролитных боев в районе Демянска дивизия "Мертвая голова" находилась на отдыхе с конца осени прошлого года. И вновь Россия — бескрайняя заснеженная пустыня, населенная тупыми варварами, несущими гибель цивилизации.

Нет, Рудольф не роптал на судьбу, Он гордился принадлежностью к элите германской нации и своей почетной миссией. Его не тяготила воинская служба. Даже мысли о близости смерти редко посещали его. В двадцать три года он был полон мечтаний о великих свершениях, способных изменить жизнь всего человечества. Вот только проклятая бессонница...

Рудольф встал, зажег керосиновую лампу и достал из походного ранца принадлежности для письма. Отчего-то захотелось набросать несколько строк домашним в Мюнхен. Помедлив немного, роттенфюрер завел патефон, поставил пластинку. "Вир фарен геген энгеланд..." — заскрипел ящик. Рудольф любил военные марши, черпая в бравурных мелодиях силу и вдохновение.

Взгляд его скользнул по зимнему выворачиваемому камуфляжу, что сушился у печи, кителю с железным крестом и общевойсковым штурмовым значком...

О чем написать? О селении Новый Сватов на краю обитаемых земель? Или о мертвецах на деревенских улицах? Строки не ложились на бумагу, мысли рассеялись. Преглер в сердцах скомкал листок. Невольно глянул в треснутое зеркало. Из иного мира на него пристально смотрел белокурый и голубоглазый ариец с отличной армейской выправкой.

"Проклятая страна! — выругался эсэсовец. — Проклятый народ и проклятые времена! Проклятое прошлое, проклятое настоящее, проклятое будущее! Издохните все до единого! Пусть во прах обратятся ваши кумиры, грезы и желания!"

Роттенфюрер сплюнул на пол, потушил керосинку и завалился на кровать в надежде обрести забвение.

* * *

Охваченный дурными предчувствиями, Хранитель стремительно приближался к Храму. Магическое зеркало дало трещину и его мечтам о титуле Электрического Божества угрожало зловещее Нечто, притаившееся в тени прошедших эпох. Потеряв покой, Распорядитель в бессильной злобе наблюдал за распадом пространственно-временных связей и нарушением последовательности событий. Вселенная, подобно огромному трупу, разлагалась, отравляя сознание ядом лживых образов. " Вир фарен геген энгеланд..." Мысли-оборотни убивали собственного творца.

Невидимый враг наступал, вторгаясь во владения Хранителя. Повелевающий божественными сущностями взвыл от отчаяния. И в тот миг содрогнулись в страхе тысячи царств, ожидая вынесения обвинительного приговора.

Святилище Светоносного Сосуда, средоточие волшебного эликсира, пало, подчиняясь воле белокурого чудовища. Круг замкнулся...

Сумасшествие... Оно лезло в глаза и уши, вместе с пищей проникало в рот, сказочным заморским ароматом заползало в ноздри. Но Сила! Без Силы не могли существовать даже те, кто не признавал власть Хранителя! Пришелец, неся с собой погибель, также нуждался в Силе, как и остальные! В Силе заключалась его слабость!

"Вир фарен геген энгеланд..." — напевал незнакомую песню Хранитель, назойливо крутившуюся в голове. Несказанная радость охватила Господина Сияющих Потоков и в одно мгновенье разрушила оковы древнего проклятья. Рука медленно опустилась на рубильник...

Через долю секунды Город погрузился во тьму.

Январь 2004

1