Хрен знат. Глава 15. Мир сходит с ума

Глава 15. Мир сходит с ума

Ох уж эти бабушкины чаи! Не хотят они выходить потом. Раза четыре за ночь выходил "подышать свежим воздухом". Ворочался потом, вспоминал, что за сон посетил меня нынешней ночью? Что душа так счастьем сочится?

Утром встал по тому же самому делу, а на лестнице дед. В руке мой маленький велик. На чердак прёт.

— Ты что, — говорю, — делаешь? Зачем тогда вниз опускал?

— Да глянул я на него, — отозвался дед с верхотуры, — и таке ж оно всё маленькое! Ходи за ним в три погибели...

Хотел от избытка чувств еще и рукой махнуть, но передумал. Какая-никакая, а высота.

И такая меня досада взяла! Еле сдержался, не нагрубил.

— Кому-то, — сказал, — может оно и маленькое, а нам с бабушкой в самый раз. Ты бы лучше стиральную машинку достал. Не всё ж ей бельё на доске шоркать?

Тут и Елена Акимовна. Легка на помине:

— А что у меня, руки отсохнут?

Плюнул я и ушел досыпать, но последнее слово оставил, как всегда, за собой.

— Зачем нам, — спросил, — утюг, если бельё можно рубелем гладить?

— От языкатый, ну вылитый дед!

Если я этого не услышал, то это ещё не значит, что бабушка так не сказала...

* * *

Когда я повторно проснулся, случилась война. Нет, не в нашей семье, а та самая, из книги рекордов Гиннеса: самая быстрая, самая эффективная, и самая справедливая. Включил радио, а там "на рассвете, без объявления войны"... нехорошие такие ассоциации.

Даже самые горячие новости бабушка не ставит ни в грош. Запросто перебивает самого Левитана, если самой есть что сказать:

— Дед в поле поехал. Вернется не раньше обеда. Там Пашка конфеты тебе передала, найдешь в вазочке. Я пошла в магазин, а ты аппетит не перебивай!

Я угодливо поугукал, соглашаясь на все. Это не передать, как интересно следить за минувшими мировыми событиями в режиме онлайн, но дело превыше всего:

— Ты бы сказала дедушке, чтоб достал с чердака "Белку". Тебя он точно послушается.

— Тю на тебя! Она ж не работает!

— Там ремонта на пять минут. Ремень на место поставить и двигатель закрепить. Дед бы и сам...

— Некогда мне! — отрезала бабушка. — Тут и так голова кругом. Ты еще тут со своими белками...

И ушла не дослушав. Диктор тоже перешел к другим новостям. К моему удивлению, они были. Вот и верь после этого интернету. С его легкой руки, мне почему-то раньше казалось, что пятое июня это такая уникальная дата, когда никто не рождался, не умирал, и вообще никаких значимых событий в мире не происходило, за исключением шестидневной войны. На первые двадцать поисковых страниц сплошная осанна Израилю. Мол, молодцы, так и надо. В этот день, как сейчас помню, наша газета вышла без рубрики "День в истории". Просто нечего было писать.

Ознакомился я тогда с википедией. Если верить ей, в битве века, Израиль расхреначит всех в хвост и гриву, захватит большие (по их понятиям), исконные территории, после чего "стороны разведут".

Кто разведёт, каким способом, в каком значении этого слова — об этом в тексте не сказано. Но намекают что, типа того, всё было честно.

Ну, война и война. Судя по выпускам новостей за минувшие пару дней, дело к тому и шло. В прошлой жизни это событие вообще просквозило мимо моих ушей, а сейчас зацепило. "От многих знаний многие печали". Это относится и ко мне, и к человечеству в целом. По мере развития технологий, большие и малые конфликты в разных частях нашей планеты стали случаться чаще, чем ежегодные конкурсы красоты. Да и сам я знал сейчас о войнах на Ближнем Востоке немного больше того, чем об этом написано в википедии.

* * *

Я вернулся в Питер из Зеленогорска, где в летних лагерях ВВМУ имени Фрунзе с треском завалил приёмный экзамен по физике. С группой таких же неудачников, как и я, трое суток ходил по городу, впитывал впечатления. И где мы только не ночевали за время этой экскурсии! На скамейках в окраинных скверах, в залах ожидания авто и железнодорожных вокзалов. Добирали ночной недосып на детских сеансах кино. Если конечно там не было ничего интересного.

Попутчики постепенно разъехались по домам. Провожая последнего на мурманский поезд, я купил в привокзальном киоске справочник "Высшие учебные заведения Ленинграда". Открыв его на произвольной странице, с удивлением обнаружил, что время приемных экзаменов еще не прошло, и можно попробовать куда-нибудь поступить. Ближе всего к месту моей последней лежки был ЛИВТ.

Первые сутки в общаге я отсыпался. Сосед вел себя тихо, не беспокоил. Молча, приходил — молча, уходил. Даже имени своего не назвал. Моя кровать была у окна, его у двери. А комнаты там о-го-го! Можно сказать, я видел его издалека, но сразу запомнил и оценил, впервые в своей жизни, сравнив человека с машиной.

На следующий день, в субботу, я смотался на Московский вокзал за своим чемоданом. На обратном пути заехал в Гостиный Двор, купил там гитару, которую давно присмотрел. С неё, пожалуй, наше знакомство и началось.

— Играешь? — спросил сосед.

— Учусь, — скромно ответил я.

— Ну, сбацай чего-нибудь про войну.

Я спел ему "Журавлей" — единственную песню, которую, от и до, мог исполнять перебором и, почти сразу же, "Любку". Уже на втором припеве он начал мне подпевать:

"Любка, я по улице твоей пройду

В городе, где не был так давно.

В темноте я домик твой найду,

Тихо постучу в окно..."

— Давай-ка еще разок, — не то приказал, не то попросил сосед, когда я приглушил последний аккорд. — Меня Иваном зовут. А ты, если верить подписям на учебниках, Саня Денисов?

— Угу, — я согласно кивнул.

— Давай, Санёк, не робей, нормально у тебя получается.

Я пел и, честно сказать, удивлялся, что песню, которую в нашем городе исполняют на каждом углу, кто-то может не только не знать, но и ни разу не слышать. Это что ж получается: к нам завезли, а к ним ещё не успели? Иван сидел напротив меня, на панцире пружинной кровати, ещё не обретшей хозяина и молча смотрел в окно. Что-то творилось с его глазами. С утра они были покрыты тонким налетом льда, сквозь который просвечивала синева, теперь же потеплели, оттаяли.

С той самой минуты он взял надо мной шефство. Началось это так:

— У тебя куртка лёгкая есть? Одевайся, погнали со мной!

Мы спустились в метро, проехали с пересадкой несколько остановок. Вышли недалеко от Гостиного. Перед тем как пробиться за стол, долго стояли в толпе у входа в пивной бар. Это почти на углу Невского, где магазин "Оптика".

Очередь в Питере всегда познавательна. Это ликбез для тех, кто не в курсе последних спортивных событий. Постоишь с полчасика и узнаешь, почему "Спартак" "унёс ноги" в позавчерашнем матче с "Зенитом", как получилось, что, пожертвовав пешку за качество в четвертой партии, Спасский не вытер обувь об этого выскочку Фишера. Если надо, достанут газету, проведут указательным пальцем по жирной строке и опять завернут в неё солёную рыбу.

Иван отходил покурить. Я стоял, как учили, уткнувшись вспотевшим носом в спину высокого парня, за которым мы заняли очередь. Уже приготовился слушать, куда подевался Проскурин — бывший партнер "Зины" по Ростовскому СКА. Но кто-то толкнул меня в бок и то ли сказал, то ли спросил:

— Шмен в две руки?

— Что?! — изумился я.

— Подвинься тогда, дай пройти.

Худосочный пацан попрал меня острым плечиком и небрежно разрезал толпу, как будто бы знал, что дверь для него тотчас же откроется. Наверно блатной. А по виду не скажешь: невзрачная куртка, брючки из коричневого вельвета, дымчатые очки. В баре он надолго не задержался: постоял рядом со швейцаром, что-то сказал в глубину зала и вышел обратно.

— Чё там Дохлый, я не расслышал? — спросил, догоняя его, кто-то из посетителей.

Дохлый остановился, окинул спросившего неприязненным взглядом и бросил через губу:

— Тапки. Из бундеса.

Тот бросился было назад, но не успел. Разорвав очередь надвое, из распахнутых настежь заветных дверей, навстречу ему хлынула пропахшая пивом орава.

— Фарца! — пояснил кто-то из толпы. — Гостиный идут брать, а там и до Зимнего недалеко...

Осиротевший пивбар вместил в себя всех страждущих. Иван выбрал сравнительно чистый столик, за которым никто до нас, не ел и не чистил рыбу, сгреб в охапку бэушные кружки и поволок в мойку. Пока он стоял в очереди у соска, из которого разливается пиво, ко мне, чтобы не скучал, подсели две серых поношенных личности. Наверное, завсегдатаи. На улице они не стояли. Я бы запомнил. Один был похож на Петю Григорьева, если бы тот закончил два института. А другой — на крепко повзрослевшего Мамочку из кинофильма "Республика ШКИД". От обоих несло водочным свежаком.

— К пиву не надо? — подмигнув, спросил у меня Мамочка и заученным движением фокусника достал из портфеля пакет. Быстрые пальцы вскрыли хрустящую кожу из целлофана, развернули влажную тряпочку, явив на моё обозрение, крупного варёного рака. Я сразу почувствовал себя неуютно.

— Не надо! — отрезал я.

— А как ты старик думаешь, можно ли его оживить? — вкрадчиво спросил тот, другой, который похож на Петю.

— Нет, наверное, ...

— Наверное, или нет?

— Поспорим на бутылку "Столичной", что я это сделаю? — почти в унисон, наехали мужики.

Вот ведь напасть, какая! Не успел я впервые выйти из поезда, все аферисты города Ленинграда опознали в моем лице, наивного лоха и стали слетаться, как мухи на мёд. Мужик плутоватого вида вцепился, как клещ в мой чемодан, отнял рюкзачок с учебниками и отнёс до стоянки такси, слупив за это трояк. Цыганка на площади Стачек так охмурила словами, что пятерки, как ни бывало. Теперь вот, эти пройдохи...

Я тоже всегда чуял нутром мошенников, мог предсказать, когда и насколько меня собираются "обувать", но всегда пасовал перед их словесным напором. Попадая в очередную "историю", начинал лихорадочно соображать, как бы выйти из неё с наименьшей потерей для собственного кармана.

Вот и сейчас, я готов был пожертвовать целый рубль, лишь бы реаниматоры ушли вместе с секретом своего фокуса. Но интересы сторон не совпадали. Мужикам хотелось "Столичной", а лох попался только один.

— Где ты в своем Мухосранске такое увидишь? — наседали они. — Думай, голова, думай!

Рак действительно был, и я его видел: настоящий, оранжево-красный. Он лежал передо мной на столе и не шевелился. Такого уже не оживишь. А с другой стороны, не станут же нормальные люди раздавать налево направо бутылки спиртного? И в чём тут подвох? — беспроигрышный, казалось бы, вариант...

В иное время я бы рискнул. Останавливало одно: отсутствие в кармане наличных. Там едва набиралось рубля полтора мелочью. Бумажные деньги, что достоинством выше червонца, были надежно зашиты в секретном кармане моих семейных трусов.

Задержись Иван ещё на пару минут, я бы, наверное, уединился в сортире и выпорол четвертак.

— Дёргайте отсюда, — устало сказал он, поставил на стол несколько кружек и снова направился к стойке.

— А то чё? — вскинулся Мамочка.

— Будет и "а то чё". — Иван обернулся и посмотрел на него своими ледышками.

— Ладно Борман, ушли. Вопросы потом, — многообещающим тоном сказал тот, другой.

К пиву я не успел приобщиться и ещё не понимал его вкуса. В том числе, и поэтому, мне "отдыхалось" без настроения. Тяготила и сама атмосфера: несмолкаемый гомон, перезвоны стекла, едкий табачный дым. Какой-никакой жизненный опыт у меня был. Исходя из него, я понимал, что Мамочка с Борманом это дело так не оставят. Предвкушение скорой драки, мешало сосредоточиться, ложилось на душу тягостным, мутным осадком. На стандартные вопросы Ивана: кто, откуда, давно ли приехал с Камчатки, я отвечал односложно, стараясь укладываться в минимальное количество слов. Сам же он не испытывал ни толики дискомфорта. Слушал меня и, с видимым удовольствием, процеживал пиво, сквозь зажатый в зубах, соленый сухарик. Даже ногой пританцовывал.

— Почему ты решил стать именно гидротехником?

Здесь парочкой фраз не отделаешься. Я сам об этом ещё не думал. И вообще, вопрос для меня не в том, чтобы "стать", а в том, чтобы "поступить". А куда, на кого? — Это без разницы. Если же говорить о призвании, то я с детства мечтал стать моряком. В военном училище срезался на экзамене. Здесь, в ЛИВТе, мне тоже не светит судоводительский факультет. На него принимают только абитуриентов с ленинградской пропиской. Пришлось подавать документы на гидротехнический. Зачем? Да хотя бы затем, чтобы оправдать ожидания деда. Он уже при смерти, заговаривается, не встаёт, но верит в меня.

Понял ли Ванька хоть что-то из моих сбивчивых объяснений? Если да, то не успел сказать. Видимость заслонила немыслимых размеров фигура и насмешливый голос спросил:

— Это кто тут такой некультурный? Пошли, будем учить.

Холодея душой, я начал вставать, но Иван подскочил первым, придержал меня за плечо и сказал:

— Подожди за столом. Сам разберусь.

— Посиди, посиди, — ехидно сказал Мамочка, — пива у тебя хватит до вечера.

Так что обладателя голоса я увидел лишь со спины. Он шёл по направлению к туалету, габаритный, как авианосец, с осознанием собственной несокрушимости. На фоне этого шкафа Иван казался хрупким подростком. В кильватере, как два судна обеспечения, следовали давешние реаниматоры.

Быть сегодня и мне с битою мордой, — грустно подумал я, поднимаясь на ватные ноги. — Соблюдая законы улицы человек уважает, прежде всего, себя.

Каждый шаг давался с трудом. Я сделал их не более десятка, прежде чем снова увидел Ивана. Со скучающим выражением на лице, он вышел из туалета, потирая правый кулак. Поравнявшись со мной, скомандовал:

— На улицу. Быстро!

— Не выпуш-шкайте его! — истошно орали вслед.

В разных концах зала громыхнули столы. Швейцар замахал руками, как курица крыльями, но был отодвинут в сторону.

— К подземному переходу! — последовала очередная команда.

Иван бежал замыкающим. Наверно в нём было больше пива. Мы дружно протопали по гулким ступеням, ворвались в замкнутое пространство, поравнялись с достаточно плотной, встречной толпой. Здесь я услышал новую вводную:

— Всё, теперь назад! Держись у стены, постарайся ровно дышать.

Я послушно смешался с людским потоком, а Иван опустился на корточки, делая вид, что поправляет носок на правой ноге.

Преследователей было не больше десятка, но даже на такой, сравнительно короткой дистанции, они растянулись метров на

двадцать пять. Последним бежал мужик, который рассказывал о судьбе футболиста Проскурина. Он меня не то, чтобы не узнал, а просто не удосужился глянуть, кто там шагает навстречу. Никогда б не подумал, что такой эрудированный человек, подпишется за какого-то там Бормана.

Я удостоился сдержанной похвалы только когда мы выбрались из-под земли и отшагали пару кварталов в сторону Зимнего.

— Молоток! — скупо сказал Иван. — Где б тут поссать?

— Гоголя девять! — не задумываясь, выпалил я, — это на другой стороне и налево.

Блеснул, так сказать, эрудицией. Трое суток скитаний по Питеру заставили выучить наизусть все точки отхода. Не переться же, каждый раз, на Московский вокзал?